Авторы разных воспоминаний и даже серьезные историки не жалеют сильных слов для определения жизни княгини Гогенберг при австрийском дворе: «ужас», «неслыханные страдания», «ад» и т.д. Употребляются и другие выражения, которые просто совестно приводить по такому поводу. Ужас, неслыханные страдания и ад заключались в том, что император не приглашал к себе морганатическую жену своего племянника, что ее ранг на придворных церемониях был весьма низкий, что ей запрещалось пользоваться в театрах императорской ложей, запрещалось ездить в дворцовых каретах, что эрцгерцоги ее бойкотировали. Конечно, все это было неприятно, но уж очень легко расточались страшные слова в счастливое время перед войной. Теперь особенно неловко читать о тяжких страданиях эрцгерцога и его жены, когда знаешь, что их дети находятся в Дахау.

Франц Фердинанд долго «боролся с глухой враждой двора»: не посещал дворцов, в которые не звали его жену, на парадных спектаклях появлялся с ней не в императорской, а в обыкновенной платной ложе и т.д. Потом «борьба» ему, очевидно, надоела, и он решил уехать. Семья его увеличилась. В первые четыре года после брака у него родились дочь и два сына, носившие имя Гогенбергов.

Эрцгерцог покинул Вену. У него было множество замков, они на фотографиях один лучше другого. Но почему-то для постоянного жительства он избрал не родовой габсбургский замок, а приобрел новый, уже упомянутый мною Конопишт в Богемии, когда-то принадлежавший Валленштейну. Этот замок был куплен Францем Фердинандом у князя Лобковиц за шесть миллионов гульденов. Вероятно, больших денег стоило и его переустройство: в историческом замке не было ни одной уборной, не говоря уже о ванных комнатах. Одновременно наследник престола купил в Богемии еще другой замок, Хлумец, тоже с большим количеством земли. Эти имения, как благоприобретенные, предназначались для его сыновей.

Впрочем, с юридической стороны дело это было не вполне бесспорное. Замки были приобретены на капиталы, доставшиеся Францу Фердинанду от последнего герцога Моденского. Между тем по одному из пунктов оставленного герцогом завещания в 500 страниц Франц Фердинанд мог завещать богатство князей д'Эсте лишь одному из принцев габсбургской династии (по своему выбору). Чтобы охранить интересы сыновей, наследник престола, по словам его секретаря, прибег к некоторому «давлению». Он вызвал к себе своего племянника, эрцгерцога Карла, и предложил ему соглашение: если племянник обязуется не оспаривать прав малолетних Гогенбергов на Конопиштское и Хлумецкое имения, то все остальное богатство д'Эсте будет завещано ему; в противном случае Франц Фердинанд оставлял за собой право сговориться на тех же началах с каким-либо другим Габсбургом. Будущий император Карл, не имевший никакого состояния, не получивший от эрцгерцога Отто в наследство ничего, кроме долгов, принял предложение дяди. Соглашение было оформлено. Однако Гогенбергам так и не суждено было получить Конопишт и Хлумец: после революции их конфисковало чехословацкое правительство; сыновья Франца Фердинанда вели долгий процесс и проиграли его.

Отношения между императором и наследником престола несколько смягчились с годами. Франц Иосиф очень неохотно допускал родных к государственным делам, но по преклонному своему возрасту должен был делать послабления в пользу Франца Фердинанда. Зато с полной готовностью он предоставил племяннику управление всеми габсбургскими замками, коллекциями, сокровищами искусства и даже отпускал в его распоряжение немалые деньги на всевозможные ремонты и реставрацию. Вероятно, все это очень мало интересовало престарелого императора: он просто рад был занять чем-либо престолонаследника, дабы тот возможно меньше вмешивался в политические дела. По крайней мере, через несколько дней после сараевского убийства Франц Иосиф по телеграфу отдал приказ прекратить все реставрационные работы, начатые его племянником.

По-видимому, со времени его брака люди делились для Франца Фердинанда отчасти по такому признаку: кто признавал права его жены, тот был друг; кто их не признавал, тот был враг. Вильгельм II оказался другом потому, что проявлял большое внимание к княгине Гогенберг. Князь Бюлов в своих воспоминаниях приписывает тут заслугу себе. По его словам, германский император вначале был тоже возмущен браком Франца Фердинанда: опасался пагубного примера для своих собственных сыновей. Но канцлер убедил его принести чувства в жертву политическому расчету. Позднее, когда по приглашению императора австрийский престолонаследник приехал с женой в Берлин с визитом, удалось (впрочем, не сразу и с большим трудом) добиться от императрицы Августы Виктории, чтобы она выехала встречать их на вокзал. Почти без преувеличения можно сказать, что отсюда пошла германская ориентация Франца Фердинанда, так расходившаяся с германофобством кронпринца Рудольфа. Не меньше внимания проявил к княгине Гогенберг Эдуард VII, весьма мало интересовавшийся родословными и вопросами наследования (он, должно быть, считал Франца Иосифа маньяком). Франц Фердинанд немедленно высказался за сближение с Англией.

Понемногу стал сдаваться и сам австрийский император. Через пять лет после свадьбы княгине был по настоянию Эренталя пожалован высший «предикат» Durchlaucht, а еще через четыре года она получила герцогское достоинство с титулом Высочества. Новой герцогине открылся доступ на все приемы даже в тесном императорском кругу; ей было отведено место тотчас за членами габсбургской семьи; она могла пользоваться императорской ложей и ездить в придворных каретах. Люди, видевшие в этот день Франца Фердинанда, говорят, что он сиял от счастья. «Ад» кончился. В борьбе за предикаты и за кареты было, конечно, немало смешного. Однако эта история любви печального одинокого человека очень трогательная. Вот уж именно: «единственная она, голубка моя, чистая моя... Положи меня, как печать к сердцу твоему, как печать на мышцу твою; потому что сильна, как смерть, любовь...» Один из людей, проходивших в Сараево по улице в день исторического преступления, встретил несшийся открытый автомобиль со смертельно раненными Францем Фердинандом и его женой: «Они умирали, прижавшись плечом к плечу, головой к голове, и тела их странно покачивались, и что-то, по-видимому, они еще тихо шептали друг другу...»