„Героик‟ стоял где-то вблизи Дольма-Бахче, и мы еще видели под вечер волшебную громаду мраморного дворца. Солнце взошло, но огни не зажигались в Дольма-Бахче. На Босфор, кажется, выходит знаменитый Тронный зал, который, наряду с Николаевским залом Зимнего дворца, считается чуть ли не самым большим в Европе. Не горели огни и в других дворцах над Босфором, медленно погружавшимся в мрак. Эту картину забыть трудно. С незапамятных времен люди сходились на том, что нет прекраснее места для мировой столицы. Недаром говорит Нестор-потурченец в заключение своего замечательного труда, посвященного взятию турками Константинополя: „И седе беззаконный Магумет на престоле царствия благороднейша суща всех иже под солнце...‟

„Героик‟ отошел. Нас позвали обедать. Помню, обед был довольно скудный: я думал, что английские моряки живут роскошнее. На том же военном судне путешествовал знатный гость, молодой румынский принц, которого отправляли учиться в Англию. С ним были еще именитые румыны — не то свита принца, не то политическая делегация. Принц обедал отдельно; его спутники — с нами и с офицерами судна. Разговор не клеился. Говорили о погоде, о турецких папиросах, о том, что в стамбульской лавке Хаджи-Бекира продается лучший в мире рахат-лукум. Касались слегка и политики. Наши попутчики настойчиво, с несколько беспокойным видом объясняли, что румынские Гогенцоллерны не имеют ничего общего с прусскими. Это ни с чьей стороны возражений не вызывало: ничего общего, так ничего общего. Кто-то заметил, что Дарданеллы, конечно, протралены, но случайные мины попадаются. Это не увеличило веселья. В десять часов все разошлись по каютам.

Мы запаслись в Константинополе книгами, — преимущественно немецкими, которых не видели четыре года, В книжных магазинах Перы их еще оставалось очень много. Пропаганда у немцев была поставлена образцово. Бертран Рассел утверждает, что во все времена военные и политические победы достигались при помощи пропаганды. Геродот состоял на жалованья у афинского правительства; гвельфы побеждали гибеллинов потому, что папа в отличие от императоров организовал широкую сеть пропагандистов. О методах и правдивости военной пропаганды знаменитый английский философ высказывает весьма мрачные мысли. В самом начале мировой войны немцы распространили по всему свету фотографии, изображавшие „русские зверства в Восточной Пруссии‟. Эти же самые фотографии затем показывали союзники с надписью ‟немецкие зверства в Бельгии‟. „Самым мощным средством пропаганды, — пишет лорд Рассел, — является бесспорно кинематограф, ибо туда ходят люди, которые не способны даже читать газетные передовые. Ученые политические теоретики редко упоминают о кинематографе, так как о нем ничего не сказано ни у Аристотеля, ни у Монтескье. Тем не менее он представляет собой одну из величайших политических сил нашего времени...

Стоили немецкие книги дешево; очевидно, их уже мало покупали: так как Германия проиграла войну, Гёте и Шопенгауэр понизились в цене.

Утром мы подошли к Дарданеллам. На палубе кто-то неопределенно показывал вдаль рукою и называл — быть может, импровизируя — наиболее прославленные места пролива. Смесь новейшей истории с древней мифологией производила сильное впечатление. Кто только здесь не проходил и не воевал: Аргонавты и „Гебен‟, Агамемнон и фон дер Гольц, Александр Македонский и Ян Гамильтон! „Вон там, слева, подальше, развалины Трои... Здесь место первого десанта англичан... Тут была стоянка Энвера-паши... Тот холм — гробница Ахилла...‟ Румынский политик объяснял, что главной целью дарданелльской экспедиции было воздействие на Болгарию. На это намекает в своих воспоминаниях и Черчилль. „В Болгарии, - говорит он, - Стамболийский, пренебрегая гневом короля Фердинанда, гордо направился в тюрьму, где провел много месяцев, шепча имена Англии и России...‟ Последние слова надо, очевидно, признать случайной данью порыву красноречия: английский государственный деятель нисколько не отличается наивностью.

Мифология в чистом виде ждала нас на Лемносе. „Героик‟ почему-то здесь остановился, и делегация в полном составе отправилась погулять вглубь острова.

Читатели, вероятно, помнят миф, относящийся к Лемносу. Царь Филоктет, один из неудачных женихов Елены Троянской, обладал удивительными стрелами, завещанными ему Гераклом. Какая-то нимфа, обиженная Филоктетом, подослала к нему змею, которая, исполняя волю нимфы, с полной готовностью ужалила царя. Рана Филоктета издавала столь отвратительный запах, что его спутники по походу на Трою возроптали. Хитроумный Одиссей тотчас нашелся: он предложил коварно высадить царя на пустынный остров Лемнос. Так и было сделано. Филоктет оставался на Лемносе десять лет в полном одиночестве. Однако на десятом году оракул — с некоторым опозданием — разъяснил грекам, что без филоктетовых стрел невозможно взять Трою. Греки горько раскаялись. Хитроумный Одиссей тотчас нашелся опять: он предложил привезти Филоктета обратно. Посланная Гераклом делегация съездила на Лемнос и, преодолев отвращение, доставила царя к стенам Трои. Все кончилось прекрасно. Врач Махаон сделал царю операцию. Филоктет убил Париса. Троя пала. Затем кто-то убил Филоктета и получил то же драгоценное наследство — стрелы Геракла... Это, кажется, наименее умный из всех мифов, оставшихся нам от „маленького рабовладельческого народца‟, — так называл древних греков Толстой (одна из его фраз, о которых невольно сожалеешь: зачем Толстой это сказал?). Перед грубой неэстетичностью Филоктетовой истории остановился бы, вероятно, и Золя. Но Софокл сделал из нее высокий шедевр поэзии. Искусство всесильно.

Остров в древности назывался „пылающий Лемнос‟. Вулкан, „кузница Гефеста‟, давно провалился в море. Однако и без вулкана песчаная пустыня Лемноса очень мрачное место. Мы гуляли часа три, не видав ни одного дерева. Не видели мы и пещеры Филоктета, главной достопримечательности Лемноса. „Это будет сожаление моей жизни‟, — как говорят по-русски учтивые французы.