Благодаря таланту, силе характера, цельности политической и личной жизни, глубине обширных познаний (которыми он сравнялся, если не превзошёл Карла Маркса), а также благодаря ясности политического мышления Жан Жорес принадлежит к самым достойным представителям человеческого рода.

Начну эту главу с выражения одной из главных идей всей книги. Принципом всех демократических деятелей наших дней должен стать призыв: «Вернёмся к Жоресу».

Слово «вернёмся» не совсем верно передаёт мою мысль. Несмотря на огромное влияние и исключительный престиж французского трибуна, в политике демократическая и социалистическая мысль никогда по-настоящему не проникалась его идеалами. Прошлое безраздельно принадлежит Марксу. Настоящее (увы!) Ленину. Выражу робкую надежду, что будущее принадлежит Жоресу.

Могу говорить только о робкой надежде. К сожалению, сегодня ничто не даёт оснований надеяться на триумф жоресовских идей в ближайшем будущем. Оклеветанный противниками, часто неверно понимаемый друзьями, превозносимый нынешними властителями в Москве, Жорес ещё не скоро дождётся признания человечества.

Судьба Жореса глубоко трагична: его убил фанатик, а большевики воздвигли ему памятник! Газета, которую Жорес с необыкновенной энергией и талантом редактировал в течение десяти лет, опубликовала воодушевлённый репортаж с Московской церемонии открытия памятника Жоресу. Журналисты не видят в воздвигнутой скульптуре оскорбления памяти великого борца за права человека, хотя памятник появился в двух кварталах от Лубянки, местоположения Чрезвычайной Комиссии, где пытают заключённых, и недалеко от Петровского парка, где без всякого суда массово расстреливают контр-революционеров.

Троцкий произнёс красивую речь на открытии. Он не соглашался с методами французского трибуна, но воздавал должное способностям великого человека. Когда-нибудь пролетариат всего мира извинит Жоресу неучастие в партии большевиков – такой была общая интонация в выступлении Троцкого. Когда Лев Толстой умер, Николай II, ценивший его таланты (так же, как Троцкий ценит способности Жореса), просил Бога помиловать великого грешника. Троцкий, восхваляющий Жореса со сдержанными ругательствами, составил идеальную пару деспоту из династии Романовых.

Когда во Франции совершилась знаменитая судебная ошибка, жертва которой не была ни пролетарием, ни социалистом, Жорес посвятил три года жизни делу офицера-миллионера, против которого был вынесен несправедливый вердикт. Один этот факт должен убедить последователей Жореса не делать из него единомышленника и друга деятелей, убивающих буржуазию за принадлежность к буржуазии и офицеров за принадлежность к офицерам. Среди всех политиков, проводивших подлинную антимилитаристскую работу в последние двадцать лет (антимилитаристскую по определению, данному в предисловии к этой книге), Жорес сделал больше всех для развенчания войны и для предупреждения её будущих бедствий.

Вот что сказал Жорес в Палате Представителей 7 апреля 1895 года:

«…повсеместное ожесточенное колониальное соперничество, которое обнажает саму первопричину больших воин между европейскими нациями, ибо достаточно возникнуть конфликту между двумя конкурирующими фирмами или двумя группами коммерсантов, чтобы создалась угроза миру в Европе. Как же не опасаться после этого, что война между нациями может вспыхнуть каждый день? Как не считать ее возможной в любую минуту, когда в нашем обществе, где царят бесконечный хаос конкуренции, классовый антагонизм и политическая борьба (за которой нередко скрывается именно борьба социальная), вся жизнь человеческая, в сущности, не что иное, как непрерывная цепь битв и сражений».

Жорес повторил ту же мысль в статье для «La Petite République» (17 ноября 1898 года):

«Если война разразится, она будет всеохватывающей и жестокой. Впервые в истории война затронет все страны, все континенты. Экспансия капитализма превратила в поле битвы, залитое человеческой кровью, весь мир. Самое ужасное обвинение, которое можно выдвинуть против капитализма, состоит в том, что капитализм удерживает человечество в непрерывном и неотступном страхе войны. Одновременно с расширением горизонта человеческих возможностей небо всё больше затягивают тёмные тучи войны. Их грозная тень ложится на все поля с обработанной почвой, на все города с производством и торговлей, на все моря с навигацией. Человечество избавится от одержимости бойней и катастрофой только когда подчинится закону мира вместо войны и закону социалистического порядка вместо капиталистического хаоса».

За три года до гибели 20 декабря 1911 года Жорес снова выступил с тем же призывом перед потрясённым парламентом:

«Мы часто говорим легкомысленно о возможности такой ужасной катастрофы. Мы, однако, забываем, что завтрашняя война масштабом ужаса и глубиной разрушений будет беспримерна в человеческой памяти.

Нам предлагают представить краткую войну, продолжительностью в несколько ударов грома и несколько проблесков молнии. Не позвольте одурачить себя. Схватка будет затяжной, столкновения враждующих сил будут сменять друг друга, превосходя ужасом маньчжурские боевые действия между Японией и Россией. Человеческие массы ждёт разложение в болезнях, страданиях, горе. Беспримерные по жестокости залпы артиллерийского огня будут уничтожать всё живое. Моровая язва будет сражаться с лихорадкой за оставшихся в живых. Торговля прекратится. Заводы и фабрики остановятся. Морские горизонты, когда-то украшенные пароходным дымом, вернутся к временам зловещего ненарушаемого спокойствия.

Да, нам предстоит ужасное представление, которое возбудит все человеческие страсти. Подумайте об этом, господа. Прислушайтесь к предупреждению человека, преданному идеалам своей партии, который убедился, что для достижения справедливости и мира в человечестве следует изменить форму собственности, но который превыше всего ставит благородный характер политики мирной эволюции без необходимости высвобождать разрушительную ненависть, до сих пор бывшую главной движущей силой всех социальных движений.

Заметьте также вот что: во время зарубежных военных кампаний – вторжения в Брауншвейг, бельгийской революции, французской катастрофы 1870 года или русского поражения в войне с Японией, — все воинствующие инстинкты нации сосредотачиваются на общественных вопросах, а сам факт войны облегчает переход к насилию. Вот почему консерваторы всех классов должны быть больше всего заинтересованы в сохранении мира. Война неумолимо влечёт за собой высвобождение всех сил общественного разрушения».

Но неужели только шовинисты, только националисты и единомышленники Деруледа легкомысленно рассуждали о возможности европейской войны? Разве Жюль Гёд, крайний марксист, часто противостоявший Жоресу, не возлагал в прошлом великих надежд на плодотворную войну? Жорес выразил своё отношение к такой странной форме интернационализма следующим образом:

«Столь же бессильна, столь же запутана внешняя политика Гёда. Нет необходимости говорить, что господин Гёд интернационалист. С самого начала он боролся против шовинизма Деруледа и других патриотов, он ясно показал, в какие ловушки заманивают общественное мнение преисполненные энтузиазма воинствующие шарлатаны. Однако, и его интернационализм это не интернационализм мира, который позволил бы европейскому пролетариату обрести свободу и с её помощью власть, сосредоточить все интеллектуальные, моральные и материальные ресурсы, которые сегодня тратятся на войну или на вооружённый мир, а также на решение проблем, незначительных по сравнению с необходимостью изменить статус собственности. Не из роста пролетариата, не из развития демократий ожидает он избавления наёмных трудящихся, но от глубокого потрясения, которое разбудит революционные силы, как глубокая вспашка пробуждает силы плодородной почвы. Чем сильнее будет катастрофа, тем лучше будет результат. Нет, однако, катастрофы ужаснее, чем кровопролитный конфликт великих народов, уже заражённых лихорадкой надвигающихся социальных войн. В таких конфликтах, где национальные организации мирового капитализма разрушают друг друга, все оковы, в обычных условиях сдерживающие пролетариат, падут, а на обломках капитализма и государственных структур, разбитых шоком войны, расцветёт интернационал трудящихся.

Какой катастрофой, каким счастливым стечением обстоятельств для мировой революции было бы столкновение России и Великобритании с взаимным разрушением! Россия на огне самодержавия, Великобритания на огне капитализма. И та, и другая удушают мировой пролетариат. Обе преграждают путь мировой революции.

Если верить Гёду, Россия это не только казак, угрожающий республиканским и конституционным свободам Запада. Принуждая Германию, своего ближайшего соседа, всё время стоять на цыпочках, Россия в значительной степени оправдывает германский милитаристский империализм, залог немецкой независимости. Немецкий пролетариат опасается бороться против империи, понимая, что при всех ужасах гражданской войны гораздо хуже возможность для царского режима напасть на ослабленную Германию с целью превращения её в ещё одну Польшу. Так же угрожает мировому пролетариату и Англия. Позволив своим трудящимся до некоторой степени разделить плоды экономического господства над миром, Англия удерживает свой пролетариат в состоянии капитализма или робких реформ. Падение царизма освободит Социал-Демократию в Германии. Падение капитализма в Англии позволит английскому пролетариату присоединиться к мировому революционному движению. Вот почему Гёд приветствовал тесные отношения, установившиеся между Англией и Россией в 1885 году по поводу Афганистана, и прославлял войну, как величайшее благословение.

Мрачное предзнаменование гигантской дуэли между европейскими правительствами это не мрачная туча на революционном горизонте, а добрый сигнал западному социализму вне зависимости от того, какое из двух «цивилизованных» государств подорвёт в войне свои силы. Лучше всего будет, если смертельное ранение получат оба противника.

Поражение России в Центральной Азии будет означать конец царизма, которое пережило убийство царя, но не сможет выдержать поражения военной машины. Царизм тесно смыкается со своей военной структурой. Власть царя и военный аппарат – части одного механизма. Классы аристократии и буржуазии слишком трусливы, чтобы действовать в согласии, что позволяет нигилистам взрывать бомбы, но именно аристократы и буржуазия проникнут в новую власть, уже конституционную, уже парламентскую, уже западническую. Первым и неизбежным результатом политической революции в Санкт-Петербурге станет освобождение рабочего класса в Германии. Свободная от московского кошмара, уверенная, что казаки больше не придут по приказу Александра на помощь драгунам Вильгельма, социалистическая демократия в Германии сможет торжествовать, устроив пролетарский восемьдесят девятый год на развалинах империи железа и крови. При этом поражение царизма – и царские газеты вынужденно это признают – будет означать не только банкротство России, но и в гораздо большей степени пошатнёт основы всего капиталистического миропорядка.

Ура войне! Пусть исчезнут последние опасности мира! Да свершится судьба! Через несколько дней, в крайнем случае через несколько недель русский милитаризм и английский меркантилизм вцепятся друг другу в глотки. И пусть в их битве проиграют обе стороны!»

При всём уважении к личности Жюля Гёда и его несомненным талантам следует сказать, что этой сагой он сыграл дурную шутку и над самим собой и над социализмом. Через тридцать лет Гёд (и я последний упрекнул бы его в этом) стал министром в коалиционном кабинете Священного Союза и Национальной Обороны, сформированного для ведения войны, в которой Франция сражалась бок о бок с «московским милитаризмом» и «английским меркантилизмом» против империалистического милитаризма Германии, единственного гаранта германской независимости (выражения Жюля Гёда дословно совпадают с манифестом 93 немецких учёных и содержанием реакционных изданий по другую сторону Рейна на всём протяжении войны). Это, конечно же, личная проблема Гёда, но и всё остальное содержание приведённой выше цитаты столь же здраво, начиная с пророчества «через несколько дней, в крайнем случае через несколько недель русский милитаризм и английский меркантилизм вцепятся друг другу в глотки», и заканчивая моральной позицией, по которой социализм ставится вровень с монархизмом, оппортунизмом и радикализмом: пока радикализм, монархизм и оппортунизм кричат «катастрофа» ещё до начала ужасных проявлений конфликта, социализм радостно ожидает «революционного танца», приветствует войну и заявляет с удовлетворением, что «последние опасности мира исчезли».

Худший враг социализма не мог бы скомпрометировать социализм больше. К счастью, подобные рассуждения не так часть встречаются в социалистической литературе. Следует, однако, заметить, что в сочинениях Маркса и Энгельса, особенно в их частной переписке, отдельные периоды оживлены тем же духом, который направлял перо Жюля Гёда – одного из чистейших марксистов. Отцы-основатели тоже любили время от времени обронить слово катастрофа, иногда в национальных интересах, иногда в интересах «революционного танца».

Ленин распознал правду в рассуждениях о разных классах войны и объявил себя сторонником мнения Карла Маркса. В 1915 году Ленин писал: «Прежние войны, на которые нам указывают, были «продолжением политики» многолетних национальных движений буржуазии, движений против чужого, инонационального, гнета и против абсолютизма (турецкого и русского). Никакого иного вопроса, кроме вопроса о предпочтительности успеха той или другой буржуазии, тогда и быть не могло; к войнам подобного типа марксисты могли заранее звать народы, разжигая национальную ненависть, как звал Маркс в 1848 г. и позже к войне с Россией, как разжигал Энгельс в 1859 году национальную ненависть немцев к их угнетателям, Наполеону III и к русскому царизму». С другой стороны Ленин возразил Гарденину, указавшему на то, что он назвал реакционным шовинизмом Маркса в 1848 году: «Мы марксисты всегда были за революционную войну против контр-революционных государств». Ленин и Зиновьев во всей своей швейцарской пропаганде опирались на доказательство принципиальной разницы между «империалистической» войной 1914-1918 годов и «национально-освободительными» войнами прежних дней, в особенности войной 1870 года, когда «проведённая унификация Германии сыграла важную и исторически прогрессивную роль» (Зиновьев).

Абсурдность подобного способа рассуждать поражающе очевидна. Если возможны «прогрессивные войны», война 1917-1918 годов, освободившая Польшу, Чехословакию, Югославию была без малейшей тени сомнения гораздо более прогрессивна, чем война 1870 года, которая никого не освободила и поработила Эльзас. Милитаризм Вильгельма II был опаснее милитаризма Наполеона III. Клемансо, Ллойд Джордж, Вильсон гораздо меньше реакционеры, чем Бисмарк.

Подобная линия рассуждений была принципиально чужда Жоресу. Он не верил ни в какую войну. Его не веселили «революционные танцы», обещанные мировым столкновением. Более того, он никогда не пытался (в отличие от Энгельса) раздувать патриотическую ненависть даже против угнетателей. Они никогда не приветствовал войн, как Жюль Гёд. В этом отношении система Жореса гораздо выше марксизма.

«Европейская война может породить революцию. Правящим классам было бы хорошо запомнить это. Однако, такая война вызовет, и на достаточно долгое время, контр-революционный кризис, бешеную реакцию, озлобленный национализм. Война породит разрушительные диктатуры, чудовищный милитаризм и положит начало долгой цепи насилия, даст богатую почву ненависти, мстительным репрессалиям, унижающему рабству. Мы, со своей стороны, отказываемся принимать ту или другую сторону в этой варварской игре слепого случая. Мы отказываемся подвергать риску кровавой лотереи уверенность, что труженики со временем будут свободны, что страны обретут почётную независимость под сенью европейской демократии. Будущее сохраняет эту уверенность для всех народов, несмотря на любые деления и расколы».

Вот слова не только великого оратора, но и пророка. При этом Жорес всегда верил, что человечество избежит мировой войны. «Такая война была бы слишком большой глупостью, - говорил Жорес. – поэтому мировой войны не будет». Шопенгауэр в подобном случае рассуждал бы следующим образом: «Это было бы слишком большой глупостью. Именно поэтому так и будет!» Анатоль Франс писал: «Жорес хорошо знал, что война была бы полезна его партии, но не хотел победы своих самых заветных принципов такой ценой».

Сомнения здесь вполне уместны. Война помогла социализму в том смысле, что широкие народные массы прониклись ненавистью к своим правительствам, войну развязавшим. В то же время война помешала социализму в гораздо большей степени, разрушив моральные и материальные основания, на которых следовало строить социализм. Именно предчувствие и ожидание такого разрушения заставляло Жореса предпринимать так много попыток предотвратить с войну. Жорес был слишком прав, и не добился успеха. Единственной наградой за его труды стала смерть. «Вот какая судьба выпала Жоресу: его душа, прекрасная как мир, умерла одновременно с гибелью мира» - написал Франс.

Часто говорят о трёх этапах политической карьеры Жореса-социалиста. Его считали революционером в 1893-1898 годах, с момента вступления в социалистическую партию до вхождения в правительство Вальдека-Руссо-Мийерана. Затем его считали оппортунистом и реформистом с 1898 по 1904 год до съезда в Амстердаме. Потом Жорес снова стал революционером в период объединённого социализма, но тут разразилась война, и Жорес был убит.

Описание всех перемен в политической позиции Жореса было бы слишком длинным, так как великому французскому оратору приходилось согласовывать свои действия с внешними условиями политической обстановки. При этом доктрина Жореса, его строй мыслей всегда сохраняли последовательность и единство. Даже очень молодым политиком, занимая центральную позицию в Парламенте и поддерживая Жюля Ферри, Жорес придерживался убеждений, почти не отличающихся от тех, к которым пришёл в последние годы. Жорес с полным правом заявил: «Я всегда был республиканцем и социалистом. Моим идеалом всегда была социальная республика, республика организованного суверенного труда. Я всегда боролся за такую республику, даже в самом начале при всей наивности и неопытности моей молодости».

«Утверждают неправду, что я оставил платформу Левого Центра ради доктрины социализма. Также утверждают неправду, что я с 1893 по 1898 год отстаивал методы насильственной революции и общался с экстремистскими республиканскими кругами, а затем с затухающим ‘реформизмом’ приспособил революционные идеи к вечно отстающему эволюционному развитию. Действительно, к энтузиазму первого великого социалистического успеха в 1893 году у меня иногда примешивалась надежда на полную, немедленную, лёгкую победу наших идеалов. В пылу борьбы против системных реакционных министров, которые нас не замечали, запугивали, пытались изгнать из политической жизни республики, объявить вне закона, исключить из народа, я взывал к великой силе пролетариата. Я снова обращусь к пролетариату завтра, если власть попытается помешать свободной, легальной эволюции коллективизма, законному искуплению рабочего класса. Однако, во всех своих речах в ту эпоху бури – и я до сих пор чувствую горечь того времени – можно легко увидеть основы нашей сегодняшней социалистической политики: то же беспокойство о соединении социализма с подлинной любовью к родине, дополнить демократию в политике демократией в жизни, во всём опираться на закон, если только законом не злоупотребляет безрассудство реакционных партий, и если изменнический класс не искажает закона».

В этой речи весь Жорес, все великие уроки его теории и практики. Социальная демократия как логический и необходимый итог политической демократии. Прогрессивные реформы везде, где есть возможность свободного столкновения мнений перед судом общественного мнения. Угроза насильственной революции там, где нет возможности реформ. Отказ от идеи революции самой по себе.

К такой программе современная политическая мысль, обогащённая опытом 1914-1918 годов, не может добавить ни слова. Это программа на сегодня. Это программа на завтра.

В 1904 году в Реймсе и Амстердаме Жорес уступил в дискуссии доводам Жюля Гёда, Вaльяна, Бебеля и Каутского. По какому вопросу? По вопросу работы социалистов в составе буржуазных правительств. Прекрасно! В 1915 году Жюль Гёд стал министром в кабинете Бриана, Рибо и Дениса Кошена, а Вальян его напутствовал. Что касается немецких бескомпромиссных, Бебель, если бы дожил до наших дней, без сомнения стал бы государственным канцлером, если не президентом Немецкой Республики. Каутский, хотя и сохраняет критический настрой, в настоящее время выступает вполне искренним сторонником правительства и даже готов принять портфель.

События показали, что неучастие социалистов в правительстве не является вопросом принципа и не определяется партийной верой. Вопрос этот имеет чисто тактический характер и зависит только от конкретных обстоятельств. Жорес скорее допустил ошибку, поддерживая участие Мильерана, в то время социалиста, в правительстве Вальдека-Руссо-Галиффе. Но с принципиальной точки зрения он был прав.

Отношение Жореса к делу Дрейфуса было вторым политическим вопросом, по которому Жорес разошёлся с Гёдом и Вальяном. Сейчас позиция Жореса совершенно не вызывает вопросов. Сегодня всеми признана справедливость высказывания: «Жорес работой в газете «Affair» спас честь французского социализма». Более того, так как Жюль Гёд впоследствии был министром в военном кабинете, все его обвинения Жореса в защите профессионального военного, просто потеряли смысл.

Кроме двух этих тактических вопросов были ещё и теоретические разногласия между сторонниками Жореса и Гёда, нисколько не потерявшие интереса с тех пор. Это теоретические разногласия в отношении двух проблем, хотя их можно считать разными сторонами одной проблемы, а именно классовой борьбы и революции.

Социалисты, ориентированные на путь постепенных реформ, традиционно страдают от недопонимания, в котором отчасти виноваты сами. Это непонимание связано с их отношением к классовой борьбе. Принято думать, что различие между сторонниками революции и сторонниками постепенных реформ состоит том, что революционеры признают классовую борьбу, а реформаторы нет. Недопонимание проистекает, как это обычно бывает, из неопределённого в данном контексте смысла слова «признают». По моему мнению, данное противопоставление не имеет смысла.

Классовая борьба это явление, которое ни один человек в здравом уме не станет отрицать. Кто-то вслед за Марксом возлагает на классовую борьбу преувеличенные ожидания. Само существование классовой борьбы весьма печально. Печаль по этому поводу выражают, например, христиане, но само явление отрицать нельзя.

Гармоничное сосуществование классов в наше время по общему правилу относится к области утопических ожиданий. Русская революция показала, что буржуазия в своих требованиях склонна к такому же максимализму, как пролетариат в своих. Одна сторона в борьбе желает получить всё, другая сторона ничем не хочет поступиться. Поражающие пример глупости и максимализма буржуазии я наблюдал своими глазами на Украине, когда Германия изгнала большевиков и поставила во главе страны подконтрольного генерала Скоропадского. Пример глупости: банкиры, фабриканты, землевладельцы – все как будто бы верили в прочность ненавистного режима казацкого генерала, посаженного во главе страны иностранной армией. Пример максимализма: временное большинство ухватилось за шанс отомстить рабочим и крестьянам за все обиды, испытанные в короткое правление большевиков. Сегодня, разумеется, ситуация развернулась кардинально. Драгоннады землевладельцев сменились крестьянской жакерией. Кто имеет право обвинять рабочих и крестьян в максимализме и недостатке ума, если класс образованных состоятельных людей был ничуть не лучше? Могу заверить читателя, что русская буржуазия в умственном отношении уступает всей европейской.

Не следует пренебрегать полученным уроком. Гармоническое сосуществование взаимно благожелательных классов ещё долго останется несбыточной мечтой. Однако, никто ещё не доказал, что классовая борьба не может протекать в рамках мирного выборного процесса и парламентского соперничества. Революции слишком дорого обходятся буржуазии, чтобы буржуазия легкомысленно отвергала идею всеобщего избирательного права, хотя многие деятели, выступающие от лица буржуазии, всеобщего избирательного права опасаются. Тем не менее, есть основания надеяться, что обе стороны признают всеобщее избирательное право фундаментом будущей борьбы.

Такова в моём понимании основная идея Жореса. Некоторые его высказывания можно процитировать и в доказательство противоположной точки зрения. Жорес был незаурядно деятельным человеком. Он невероятно много писал и ещё больше выступал. Он сам понимал, что часто вынужден был писать и выступать без возможности тщательно выверять каждое слово, поэтому было бы нечестно оценивать его убеждения по случайно вырвавшимся в пылу полемики утверждениям. В его исторических трудах также легко, смею сказать, слишком легко, отыскать крайние взгляды. Многие страницы его «Социалистическая истории Французской революции» меня отталкивают. Эта книга, конечно же, даёт пример колоссальный пример труда и эрудиции, восхитительного красноречия, не без тонкости и остроумия. Книга ещё и достаточно беспристрастна, несмотря на слово «социалистическая» в заглавии. Я, однако, не люблю «монтаньяра» Жореса, также, как не люблю «товарища» Анатоля Франса. Мне не нравится жоресовское преклонение перед Дантоном, с которым у Жореса не было ничего общего, кроме ораторских способностей. Как при этом отличается аттическое красноречие Жореса от грубой демагогии Дантона. Мне также не нравится, что этот дрейфусар сурово судит жирондистов, которые «во дни, когда общее революционное сознание должно быть безупречно чистым, единым и преисполненным энтузиазма, спровоцировали сентябрьские убийства, индивидуальную ответственность партий и политиков за которые невозможно определить».

Случайные обмолвки никогда не собьют с толку тех, кто честно и добросовестно старается выяснить мировоззрение Жореса. Шарль Раппопорт, автор по убеждениям не умеренный и не реформатор, в своей жёсткой и умышленной книге о великом ораторе называет его образ мысли в период до и в период после амстердамского конгресса «органически реформистским». Он также называет Жореса «Прометеем эволюции».

Предоставим слово самому Жоресу:

«Будущая революция свершится только просвещением и только легальными методами. Организация пролетариата в классовую партию ни в коем случае не подразумевает обращения к насилию. В этом нет ничего несовместимого с идеей эволюции и конституционным процессом борьбы за всеобщее избирательное право. Пролетариат знает, что обращение к насилию только усложняет дело, так как насилие сеет панику.

Нельзя ожидать ничего хорошего от потрясений, проникающих до самых основ общества. После плачевных шатаний ситуация вновь вернётся к нынешнему равновесию или по меньшей мере приблизится к нему. Пролетариат придёт к власти не вследствие счастливого поворота политической смуты, а в результате легального планомерного сосредоточения своих сил.

Более того, если внезапный переворот окажется успешным, успех не будет долгим, у него не будет завтрашнего дня. Мелкие собственники есть повсеместно, даже в деревнях. Если захватившее власть меньшинство отменит право собственности, ядра сопротивления возникнут повсюду. Только в ходе осторожного и тщательно спланированного перехода, при котором права мелких собственников будут гарантированы, эти мелкие собственники подчинятся переходу от капиталистического к социалистическому строю. Операцию такой сложности возможно будет совершить только после самого спокойного обсуждения и в форме юридически выраженной воли большинства населения страны.

Не обсуждая заключительный кризис, предсказать который будет невозможно до его возникновения, а после возникновения невозможно будет урегулировать, мы можем указать только одну суверенную тактику современного социализма: легальное получение большинства. Революционеры, призывающие к насилию, совершают величайший обман нашего времени».

Жаль, что большевики не высекли эти слова на памятнике, который они воздвигли Жоресу в Москве.