Сегодня политические теоретики должны разбираться в противоречивых событиях последних пяти лет, самых необычных лет человеческой истории. От того, какие уроки будут извлечены из последних событий, зависит будущее всего человечества.

Истина очень редко рождается в спорах, и почти никогда в политических спорах. Те немногие, кто честно и с надеждой ищет истины, могут научиться многому у самой жизни. Такой метод обучения был бы всем хорош, если бы не его запредельная цена.

Будущие историки, без сомнения, будут описывать наше время как кризисное. В справочниках наше время поместят в разделе «кризисные периоды», может быть, даже сделают его образцом исторического кризиса. Ни одна общая идея, ни одна политическая теория, ни одно общественное установление не избежало потрясений 1914-1919 годов. Многое в европейской жизни было разрушено и даже исчезло, не скажу навсегда (слово навсегда в социологических рассуждениях следует запретить), но на очень долгое по любым меркам время.

Несомненно, в группу исчезнувших навсегда понятий следует включить самодержавие и деспотично-средневековое, как у Николая II, и просвещённо-модернизированное, как у Вильгельма II. В качестве политической идеи самодержавие мертво. Ему не найти разумных защитников. Время Бональда, Шталя, де Местра, Победоносцева прошло. Их духовные потомки не рискуют заходить дальше британского конституционализма. Божественное право больше не в моде. Чтобы сделать его сколько-нибудь терпимым, к нему приходится подмешивать то или иное количество демократии. Ближайшее будущее покажет, будет ли эта смесь привлекательной для новых поколений.

Другим злосчастным политическим идеям повезло больше. Судьба некоторых из них далеко не решена. Трудно решить с определённостью, какой мерой постоянства наделён идол под смутным названием империализма. Ни одно другое слово за последние пять лет войны не было настолько дискредитировано в сознании масс. Ни одна идея не доказала с такой наглядностью своей живучести. Империализм Германии с одной стороны и империализм Антанты с другой были заклеймены насилием, только для того, чтобы запечатлеться в договорах Брест-Литовска и Версаля. Судьба постаралась предоставить час решающей победы и той и другой стороне, и обе стороны продемонстрировали, на что способны. Как бы ни была велика сила слов (и сила лицемерия) в этом лучшем из возможных миров, настанет время, когда идол империализма будет либо пользоваться всеобщим почтением, либо будет разбит на части. Из двух возможных вариантов второй более вероятен, хотя ничто не доказывает, что такое время настанет. А что же война, главное последствие империализма? Её идея мертва? Теоретически, да. Победа есть великий обман. Сейчас это стало достаточно ясно. Все вовлечённые в войну страны подверглись разрушению и опустошению. Германия чуть больше, Франция чуть меньше. Но кто рискнёт утверждать, что эта война была последней?

Наконец, капитализм. Многие социалисты, даже слишком многие социалисты, недооценивали силу и гибкость существующего экономического строя. Многое привычно говорилось о свойственной ему внутренних противоречиях, так что многие уверовали в неспособность капитализма выдержать сколько-нибудь серьёзные испытания. Тем более, что последовавшие в реальности потрясения были гораздо тяжелей и ужасней, чем можно было предвидеть. Что же они показали?

Они показали, без всякого сомнения, нравственное и умственное банкротство нашей гордой цивилизации. Это банкротство в полной мере можно приписать и капиталистическому строю. Увы, с тем же основанием можно говорить о банкротстве всего человечества. В глазах идеалистов, для которых человек добр и прекрасен, сама человеческая природа показала несостоятельность, продемонстрировав свои ужасные, отвратительно ужасные стороны.

Отбросим нравственную и умственную стороны вопроса. Каковы сила и устойчивость существующего экономического строя? Ответ не вызывает сомнений. Следует признать, что капитализм показал себя более устойчивой и бесконечно более гибкой системой, чем думали его сторонники (здесь не приходится говорить о его противниках). Капиталистический строй смог без надрыва пережить обрушившуюся на него катастрофу, которую сам, по меньшей мере, частично и без жизненной необходимости спровоцировал. Капиталистический строй выжил, потому что обладает значительной гибкостью и способностью приспосабливаться к новым обстоятельствам, способностью искусно изменяться с невероятной смелостью и головокружительной стремительностью. Один только военный социализм в Германии даёт поразительный пример такой способности к изменениям. Капиталистический строй вынужден был совершить всё это. Без героического усилия по социализации капитализма ни одна страна не смогла бы выдержать войну. Если бы в условиях блокады Германия поддерживала старую систему «свободной игры экономических сил», страна погибла бы через несколько недель. При этом война была и глубочайшим кризисом капитализма. Враги капитализма повсеместно поднялись, чтобы последовать его примеру, однако оказались неспособны или не готовы измениться вслед за капитализмом. У Ратенау был последователь по имени Ленин, хотя ученик оказался не так ловок, как учитель.

Роковой час чистого капитализма, как и роковой час божественного права, пробил 1 августа 1914 года. Настало время смешения. По сути, социализированный капитализм гораздо логичнее сочетания божественного права с парламентаризмом.

Четвёртое. Что же произошло с демократией? В последнее время немало было сказано о кризисе демократической теории. Ужасный опыт только что прошедших лет показал крайнюю неустойчивость, переменчивость убеждений широких народных масс. Пример России в этом отношении был наиболее показательным. Милитаристский шовинизм в 1914 году, краткие дни патриотического и либерального упоения в марте 1917, большевистский вариант пацифизма, возобладавший к концу того же года, полная прострация настоящих дней – общественное мнение в России пережило все эти стадии за очень короткий промежуток времени. Если бы в России ежегодно проводились выборы на основе всеобщего права голоса, результаты каждый раз были бы несопоставимы с предыдущими. В других странах подобные противоречия проявлялись в меньшей степени, тем не менее, значительный психологический перелом выявился повсеместно. Достаточно просто сравнить немецкие или американские газеты 1914 года с теми же газетами в 1917 или 1919 году. Социалистические издания, как и рядовые члены социалистических партий, также пережили эволюцию взглядов. «Vorwärts» (или «Humanité») сегодня говорит совсем на другом языке по сравнению с первыми днями войны.

Во всех странах массы были вовлечены в войну с необычайной лёгкостью, неожиданной даже для самых циничных пророков. Оказалось, что массы не способны сопротивляться заражению искренними или притворными идеями. Влияние прессы и правительства перевесило здоровые инстинкты и надежды. От знаменитого «политического обучения» старых парламентских деятелей не осталось ничего кроме праха. Так было.

Тем не менее, можно ли сейчас говорить о кризисе демократии? Я так не думаю. Прежде всего, те политические формы, которые противостояли демократии, продемонстрировали свою несостоятельность в гораздо большей степени. С учётом всех обстоятельств, всеобщее избирательное право при всех колебаниях и заблуждениях общественного мнения в целом доказывает способность выявлять здравые идеи. Решение о начале войны принималось не всеобщим голосованием. Войну начала германская исполнительная власть. Правительства и народы были поставлены перед свершившимся фактом. Что они могли поделать? В Германии они особенно жизнерадостно и легкомысленно встретили известие о войне. Когда Мировая Война уже началась, единственным реалистичным способом остановить её было довести её до победы. Война была величайшим бедствием, ничего весёлого в ней не было. Однако, чтобы не проиграть войны, чтобы не попасть в рабство, было необходимо возбудить в народе энтузиазм и веру в победу. Законодательные собрания всех стран предприняли максимальные усилия для возбуждения энтузиазма среди народных масс и уверенности в себе среди политических деятелей. Во многом можно обвинить немецких парламентских деятелей, но во время войны они действовали логичным образом, защищая своё положение.

После появления новой опасности, после предложения народам ужасного соблазна большевизма всеобщее избирательное право доказало самым убедительным образом наличие здравого смысла у народных масс. Не случайно народные комиссары в России и Венгрии, а также их подражатели в Германии выдвигают лозунг «Вся власть советам!» Выборы на основе всеобщего права голоса приносят большевикам только разочарование. Даже в России выборы на Учредительное Собрание, проведённые после октябрьского переворота и под жёстким контролем большевистских властей, принесли подавляющее большинство противникам большевиков. В Германии по результатам голосования большевики вылетели из парламента. Какими бы ни были недостатки у демократии на основе всеобщей избирательной системы, она не обманывает возложенные на неё надежды.

Поклонники Лейбница скажут, что существует своего рода предустановленная гармония между сознанием народа, выраженным в ходе всеобщего голосования, и объёмом реформ, которые можно провести на данном отрезке времени. Германское Конституционное Собрание запустило реформы, возможно, потому, что экономическое состояние Германии в настоящее время позволяет осуществить: демократическую республиканскую конституцию, налоговую реформу, возлагающую основное налоговое бремя на имущие классы, конфискация военных барышей, социализация отдельных областей промышленности, крайне либеральное трудовое законодательство и т.д.

Самому тяжёлому испытанию всеобщее избирательное право в ближайшем будущем подвергнется в России. Если русский народ, который при всех своих достоинствах до сих пор составляет самую отсталую нацию Европы, сможет воспользоваться всеобщим избирательным правом без падения после всего пережитого в реакцию или монархию, если в ходе выборов народ сохранит свободу, федеральную конституцию, республиканскую форму правления, то победа демократических принципов будет без преувеличения решающей.

В-пятых, кризис сегодня переживают принципы социализма, хотя все соображения, заставляющие наших современников думать о провале социализма, скорее должны наводить на обратное умозаключение. Несмотря на все ошибки, допущенные повсеместно социалистами (как, впрочем, и всеми остальными), в современной политической философии достигнуто согласие относительно двух несомненных фактов:

а. война продемонстрировала пороки старого мира, о которых социалисты говорили давно.

б. революция показала необходимость социальных реформ, соответствующих программам социалистических партий.

В этих обстоятельствах, какими бы ни были ошибки и заблуждения его последователей, социалистическое учение выдержало испытание временем лучше любой другой теории.

В-шестых, сейчас более чем позволительно утверждать, по крайней мере, в теории, полный крах революционной идеи. Пример России уничтожил великую и славную легенду. Думаю, нет необходимости после всего сказанного в этой книге рассуждать о характере большевистской революции. Могу предложить только один вопрос: ведёт ли революция с неизбежностью к плачевному исходу?

Ответ положительный! Ужасное бремя войны и нравственная невозможность для политических вождей первой половины 1917 года заключить сепаратный мир, сделали неизбежной большевистскую стадию Русской Революции. Многочисленные дорогостоящие ошибки ускорили крах и падение власти в руки Ленина. Заключение сепаратного мира с Германией было, по всей видимости, единственным средством избежать такой развязки. Устроивший ленинскую карьеру соблазн мира был слишком силён для народа, истощённого тремя годами войны.

Если революция в Германии приняла совсем другое направление по сравнению с событиями в России (сходство нравственной атмосферы обеих революций, тем не менее, весьма велико), то это не связано с разницей национальных характеров или различным уровнем цивилизации в двух странах. Причина различий заключается в неодинаковом соотношении войны и порождённой ею революции. В России Львов, Савинков и Керенский хотели продолжать войну, и даже вынуждены были это делать. Троцкий и Ленин обещали массам немедленный мир и победили всех своих противников. В Германии ноябрьская революция 1918 года сразу ставила целью немедленное заключение мира. Люди, которые пришли к власти в результате германской революции, начали с того, что предложили мир собственному народу и зарубежным странам. Спартакисты не скрывали желания развязать гражданскую войну, выгоды которой уже были показаны Русской Революцией. В отношении внешней политики спартакисты придерживались двусмысленной позиции и доходили даже до призывов к «священной войне» в союзе с русским пролетариатом против капиталистической Антанты. Превосходство большевистской тактики по сравнению со спартакистской очевидно. Ленин только после структурирования своей власти шаг за шагом разыграл козыри гражданской войны. Вся его деятельность с апреля по октябрь 1917 года вдохновлялась идеей немедленного мира с Германией. Спартакисты не могли привлечь к себе симпатии широких масс обещанием мира, так как власть уже заключила перемирие. Тогда спартакисты не нашли ничего лучше, чем терроризировать народ, воскрешая давно дискредитированный призрак гражданской, и заодно «священной», войны. Самые глупые из них доходили даже до того, что обещали появление на берегах Рейна чудесной армии Троцкого для борьбы с империалистами Антанты. Измождённые войной люди не увлеклись подобными соблазнами и поспешили поддержать тех, кто пообещал мир в стране и за рубежом.

Если Русская Революция была обречена закончиться большевизмом, значит ли это, что люди, устроившие революцию, совершили ошибку или может быть даже преступление?

На этот крайне неудобный вопрос есть несколько ответов. Можно сказать, и не раз уже было сказано, что никто не устраивает революцию. Революция свершается сама. Отчасти это верно. Также не раз говорилось, что революцию подготовили те, кто стал её первыми жертвами: царь со своими министрами. И это тоже верно. Говорилось, что при всех последовавших за ней бедствиях революция была лучше бесконечного гниения старого порядка. Такое мнение в личном дневнике выразил несчастный Шингарёв, кадетский депутат, без всякой причины брошенный в тюрьму большевистским начальством и убитый в больнице рядовыми большевиками. И в этом мнении есть доля правды. Можно сказать, что с национальной точки зрения революция была величайшим бедствием и преступлением, она повергла Россию в руины и принесла неслыханные страдания. Так ответил бы современный Бёрк, современный консерватор, современный умеренный либерал. Мы же выскажем другое мнение.

История вынесет оценку Русской Революции не на основании современного положения дел. Важнее будет урок, извлечённый из сегодняшних событий в будущем. Я бы сформулировал будущие выводы следующим образом:

Нравственный и политический расчёт революции, уничтожившей деспотический строй, почти всегда получает положительный итог, несмотря на неизбежность самых серьёзных затрат. Сами деспотические режимы медленно подводят общество к революции и несут большую часть ответственности за настигающий их крах. В странах, где всеобщее избирательное право и свобода слова гарантированы, два этих политических инструмента достаточны для изменения жизни к лучшему. Любая революция в такой стране становится катастрофой, а любой призыв к революции будет преступлением.

На современном этапе нравственного и интеллектуального развития человечества революция подразумевает такое количество самых ужасных преступлений, такое количество жертв и разрушений, такой взрыв ненависти, такую циничную демагогию, что вызывает только отвращение к тем идеям, которые намеревается воплотить. Цели революций очень часто важны, однако заканчиваются революции неизбежно массовыми убийствами, одичанием и общим упадком политической жизни. Такой подход можно использовать для оценки революций прошлого и будущего.

Русская Революция в марте 1917 года была благом, так как упразднила самый один из худших деспотизмов в истории. Германская революция так же была благом, так как заменила свободным республиканским строем настоящее самодержавие Вильгельма II, который устроил всей Европе кровавую баню. При этом революция большевиков и движение спартакистов были великими бедствиями и преступлениями, так как выступили против властей, опиравшихся на власть народа, и уничтожили все гарантии свободного выражения мнений и политической борьбы.

«Хорошо, если революционная идея, как вы утверждаете, провалилась, что можно предложить вместо революции для продвижения человечества к лучшей доле? Неужели вы сведёте всё к старомодной и наивной, если не сказать лицемерной, идее сотрудничества классов? Богачи во власти никогда не согласятся отказаться от древних привилегий ради блага общества. Мысль о возможности освободиться от капитализма без гражданской войны совершенно утопична. Неужели вы думаете, что капиталисты склонятся, не затаив ответного удара, перед убедительностью наших доводов?» (Ленин)

Я совсем не думаю, что произойдёт что-то подобное, но я также не думаю, что от капитализма можно освободиться при помощи гражданской войны, так как гражданские войны в длительной перспективе укрепляют идеи социального консерватизма. Это книга строится главным образом на последовательном разделении того, что есть, и того, что мы желаем. Что касается пресловутого сотрудничества классов, оно, без всякого сомнения, весьма и весьма желательно. Просто по правилу, что согласие всегда лучше раздора. Однако, в настоящее время я вижу только немногие исключительные случаи сотрудничества классов, в целом слишком редкие, чтобы послужить основой для политического и социального учения. Нравственное и умственное состояние человечества сегодня также не позволяет всерьёз надеяться на возможность такого сотрудничества в ближайшем будущем. Что касается более отдалённых перспектив, никто, кроме безответственных болтунов, не может знать, что судьба нам предуготовляет.

У меня не больше веры в добрую волю и справедливость миллионеров, чем у Ленина. У меня при этом не больше веры в добродетельность и великодушие пролетариата, так восхваляемого Лениным. Я вообще не думаю, что серьёзное политическое учение может быть основано на предположении чьих-то добродетельности и великодушия. Исходя из здравого смысла и даже эгоистического интереса, можно ожидать, что политическое учение должно высказаться. К сожалению, опыт показывает, что не всякому политическому учению посчастливится быть выслушанным. Человечество ведут древние инстинкты, волны заражающих эмоций. Теория экономического материализма всегда игнорировала этот факт. Последняя война продемонстрировала его с ужасающей наглядностью. Доводы рассудка обычно опаздывают, как полицейский обычно появляется уже после преступления. Хотя и не доказано, что человечество совершенно не извлекает уроков из опыта, всё же самые тяжёлые жизненные уроки дают человечеству очень немного.

Тот, кто сегодня попытается вытеснить классовую борьбу классовым сотрудничеством, совершенно точно окажется утопистом. Недостаточно, однако, только признать, что классовая борьба существует и сохранится в будущем. Следует решить, в каких формах будет проходить классовая борьба. Я убеждён, что в продолжение значительного времени, начиная прямо с этого момента, прогрессивные граждане демократических стран будут разделяться в зависимости от того, какую форму борьбы они предпочитают.

Сегодняшнее распутье заключается в следующем: будет ли классовая борьба происходить в форме насильственной революции со всем, что подразумевает это ужасное слово? Если для вас ответ положительный, вы разделяете позицию Третьего Интернационала, Интернационала Ленина. Если ваш ответ отрицательный, вы враг большевиков.

Слово революция в свободной демократической стране означает всё, что содержится в принципах Третьего Интернационала: решение конфликтов насильственными методами, полный отказ от всеобщего избирательного права, диктатура пролетариата, конституция советов, гражданская война, отказ от прав человека и гражданина, а при необходимости террор.

Очевидно, что напрашивается удивлённый вопрос: почему социалистические партии, называющие себя анти-большевистскими, и действительно анти-большевистские, говорят в своих программах о диктатуре пролетариата, а в пропаганде призывают к революции, подразумевая, естественно, что революция откладывается на неопределённое будущее. Дилемма чрезвычайно проста: либо революция состоит в исполнении идеалов и надежд большинства, в таком случае в демократической стране с действующим всеобщим избирательным правом революция относится к области политического абсурда. Либо революция заключается в навязывании большинству воли меньшинства, в таком случае подразумевается отказ от всеобщего избирательного права и (как принято утверждать) диктатура пролетариата, вместо парламентской системы советы, и так далее по всем пунктам ленинской программы.

«Но, — скажет нам социалист школы Каутского. — вы забыли сопротивление собственников, великую инерцию капитализма. Неужели вы считаете принцип народовластия священной незыблемой догмой буржуазии? Идолу народовластия курили ладан, пока буржуазии это было выгодно. Как только Законодательное Собрание, созванное на основе всеобщего избирательного права, попытается отнять у буржуазии привилегии, вы увидите, как она на самом деле ценит всеобщее избирательное право и примат конституционного порядка. В подобный момент насильственная революция будет необходима».

Я никогда не утверждал, что большевики существуют только среди сторонников Ленина. Очень может быть, что свои большевики есть у буржуазии. Возможно, в кризисной ситуации для сохранения того, чем они обладают, они обратятся к ленинским методам. Возможно, против них придётся бороться силовыми методами, как только силовыми методами можно победить нынешних хозяев Кремля. Но и в этом случае перед нами будут большевики контр-революции – большевики буржуазии. В любом случае, я не думаю, что таким будет фатальный и неизбежный итог наших социальных противоречий. Прежде всего, я не думаю, что будущие социальные конфликты будут происходить в форме волшебного мгновенного превращения, которое вдруг, цитируя известную пропагандистскую формулу, в один день «экспроприирует экспроприаторов». Скорее всего, нас ждёт процесс долгих медленно разворачивающихся глубоких реформ, каждая из которых потребует больших уступок со стороны привилегированных классов в пользу большинства. Высшая буржуазия имела возможность поразмыслить над уроками последних лет. Пока ещё не доказано, что богачи непременно прибегнут к силе, с учётом всех возможных рисков силового решения вместо подчинения воле народа. Богачам есть что вспомнить о судьбе правителей, желавших действовать в интересах меньшинства вопреки большинству и только кулаками. Участь Николая II, судьба Вильгельма II, возможно вскоре к ним добавится пример самого Ленина.

В наших обстоятельствах не следует отчаиваться в возможности прогресса без насилия и революций. Столкновение идей при условии равной свободы для всех, классовая борьба, пускай даже ожесточённая, но без ножей и пулемётов – борьба двадцати пяти солдат Гуттенберга и всеобщего голосования – вот моя программа.

«Но, — возразит нам скептик. – вы уверяли, что чётко различаете то, что есть, и то, что хочется. Очевидна, что предлагаемая вами программа привлекательна, но она даже близко не соответствует тому, что происходит в реальности. В мире правят ножи, и, увы, пулемёты. Повсеместно распространяются революционные идеи. Как всегда будут войны, так всегда будут и революции».

Не думаю, что смогу опровергнуть скептика. Скептики, как и циники, бывают правы чаще, чем заслуживают. Тем не менее, я полагаю, что мир не всегда будет во власти пулемётов. У этого умного оружия есть такая слабость, а точнее такая сила, что человечество со временем непременно от него откажется. Два года, пять лет, десять лет, а затем даже самые упрямые и самые тупые пресытятся бойней. Возможно, войны и революции будут всегда, но, отвечая скепсисом на скепсис, скажем, что это ещё надо доказать. В любом случае, многое зависит от того, какие убеждения защищают образованные люди разных стран. Русская Революция выявила, насколько важную роль в политических событиях может сыграть интеллигенция. Думаю, что интеллигенция во всём мире (говорю только об анти-большевиках) злоупотребляет лозунгом социальной революции. О социальной революции было легко говорить, когда не было необходимости уточнять, каким образом, где и особенно когда она произойдёт. Час социальной революции настал и даже прошёл. Эксперимент проведён. Мы узнали, что такое социальная революция. Само это слово отныне должно исчезнуть из политического словаря. Этого идола следует развенчать, и не от имени консерватизма, как это часто пытались сделать, а во имя свободы.

Завершая своё исследование, я хотел бы кратко и не в отрицательной форме сформулировать позицию, с которой я критикую Ленина.

Сегодня социализма это вопрос не только производства, но и распределения благ. Наиболее важная задача современности во всех странах заключается в увеличении производства. В России, столь богатой природными ресурсами, которые ещё мало используются, увеличение национального продукта можно достигнуть легче, чем где бы то ни было. Старым народам: Франции, Германии, Англии – решить эту проблему не так просто. Жителям этих стран придётся либо эмигрировать, либо полагаться на новые изобретения, подобные тем, которые так много внедрялись во время войны.

По этой причине первой задачей умного правительства (при условии, что такие правительства существуют) должно стать щедрое финансирование науки, как практической, так и теоретической, так как никогда нельзя предсказать практическую ценность самых отвлечённых исследований. К сожалению, в жизни происходит прямо противоположное. Любое правительство начинает экономию с сокращения университетских бюджетов. Великий физик с мировым именем заявил недавно, что на средства, которые ему отпускаются, он едва может нанять лаборанта. О новом оборудовании и дорогостоящих экспериментах ему не приходится и думать.

Просвещённое правительство, независимо от состояния казны, должно давать не миллионы, а сотни миллионов науке. Следует открывать новые школы, учреждать новые профессорские должности. Следует создавать лаборатории, где работать смогут не только студенты, но все, кто имеет склонность к научным изысканиям. В каждой стране следует прилагать усилия к тому, чтобы общее настроение в обществе располагало молодёжь к занятиям наукой. До сих пор в Европе наиболее талантливые личности устремляются в политику, что выгоднее с материальной точки зрения, и даёт гораздо больше возможностей честолюбию. Учёным следует платить по-королевски (до сих пор им платят по-республикански, то есть очень плохо). Следует учреждать награды и премии за работу в области чистой науки. Правительство должно покупать научные патенты и финансировать научные издания, чтобы защитить исследователей от эксплуатации капиталистами.

Затраты на материальное обеспечение научной работы будут не так велики. Хорошо известно, что учёные (как и политики) работают только ради достижения поставленных перед собой целей. События последних лет зародили сомнения в благородстве человеческих побуждений. Кажется, что война истощила запасы идеализма у наших современников. Поэтому, мы думаем, что солидное вознаграждение и высокое жалование не помешают. Хорошая зарплата искателю научной истины станет гораздо лучшим вложением капитала, чем заливание деньгами, как это до сих пор было, тех людей, которым мы обязаны нынешним состоянием мирового хаоса. Мы щедро тратим миллиарды на таких людей как гинденбурги и людендорфы, неужели у нас не найдётся миллионов для эдисонов и пастеров? У нас просто не получилось бы потратить деньги лучше.

Другой, гораздо более важный вопрос перед законодателями во всех странах мира заключается в обучении новых поколений. Поколение, прошедшее через события 1914-1919 годов, при всём доказанном героизме, далеко не достигало должного уровня образования. Можно только повторить слова Шиллера, написанные в 1793 году:

«Попытки французского народа заново учредить себя в священных правах человека и достичь политической свободы обнаружили только полную неспособность сделать это. … по причине указанной неспособности не только сама несчастная Франция, но и значительная часть Европы, да и вся цивилизация были отброшены к временам варварства и рабства. Момент благоприятствовал освобождению, но застал испорченное поколение, не заслуживающее свободы. Это поколение не могло подняться ради открывшейся перед ним прекрасной возможности. Его неудача показала, что человеческий род ещё не вышел из детского состояния и опирается на насилие. Время свободной власти разума ещё не настало. Мы ещё не способны укрощать сокрытую в нас грубую энергию. Мы ещё не созрели для гражданской свободы, нам ещё не достаёт гуманности.

Человек проявляется в своих действиях. Какое отражение мы видим в зеркале современности? Вот самый дикий бунт. Вот его крайняя противоположность – бездействие. В низших классах грубые анархические инстинкты, которые, избавившись от оков общественного порядка, направляются на удовлетворение зверских желаний в неукротимой ярости. Мы видим, что ранее взрыв предотвращали не внутренние нравственные силы, а только внешнее принуждение. Французы не были нацией свободных личностей, угнетаемых государством. Они были дикими животными на цепи у королей. С другой стороны образованный класс показал ещё более отвратительное зрелище полного бессилия, слабости духа, упадка характера, хотя мог бы стать наиболее революционной частью общества, сыграть самую важную роль в революции.

Я спрашиваю себя, то ли это человечество, права которого обосновала философия, благо которого заботит самых благородных мужей мира, и ради которого новый Солон должен установить новую конституцию свободы? Сомнения терзают меня. … Французская республика исчезнет так же стремительно, как появилась. Республиканская конституция исчезнет раньше или позже в анархической стихии. Единственное, на что останется надеяться нации, это на появление могущественного человека, не имеет значение, какого происхождения, который успокоит бурю, восстановит порядок и крепко возьмёт в свои руки бразды правления государством. Пусть же он, если нужда в нём появилась, станет абсолютным правителем не только Франции, но и большей части Европы!»

Эти слова восхищают в качестве пророчества, но не предлагают решения проблемы. Наполеон не спас французскую нацию. Он погрузил народ в новый кризис. В сегодняшних условиях было бы надеяться на спасение цивилизации человеком на коне. Поколение, пережившее эти четыре ужасных года, нельзя увлечь военными лаврами. Единственная надежда на улучшение связана с полной переменой нравственного и умственного воспитания человечества.

Что касается социальных реформ, нужно делать всё возможное, чтобы свобода и благополучие трудящихся было сопоставимо с той важностью, которую имеет производство для существования современной цивилизации. Именно с этой двойной точки зрения следует рассматривать и решать вопрос обобществления промышленности. Обобществление промышленности не должно привести к свёртыванию производства. Только практический эксперимент позволит решить, каким образом сделать это. Страны будут учиться на примере друг друга, также помогут эмпирические построения. Девизом практического эксперимента должно стать создания наиболее благоприятных условий для трудящихся и действия не в интересах капитала, который сам по себе безличен, а в интересах производства.

Изыскания в данной области следует проводить по всему миру, как это было с введением восьмичасового рабочего дня. Вспомним, какие проклятия высказывались при каждом упоминании этого «пагубного» нововведения, и как охотно его повсеместно приняли в 1919 году, когда убедились в его необходимости. Хотелось бы, чтобы здравый смысл правящих классов восторжествовал в вопросе международных отношений. Возможно, люди осознают, что сохранение европейской цивилизации настоятельно требует, чтобы кошмар 1914-1918 годов забылся, и была создана подлинная Лига Наций, представляющая собой не союз завоевателей, а парламент наций, где ставятся и решаются важные для всего человечества вопросы.

Пять лет цензуры, какой Европа не знала уже многие годы, дали нам возможность осознать настоящую ценность свободы мысли. Те, особенно, кто жили под властью большевиков, очень подумают, прежде чем нападать на завоевания буржуазного либерализма, хотя опыт был равно показательным со стороны злоупотреблений капитала. Некоторые представители капиталистической прессы во время войны принесли неисчислимый вред, сея ненависть, распространяя ложь, ничем не отличаясь от большевистской и полубольшевистской печати. Почти в каждой стране мы видели поучительные примеры подкупа солидных газет иностранными врагами для продвижения своих интересов. Мы хотим свободы выражения мнений для всех, но нельзя допускать переход газет в собственность дельцов и спекуляторов, располагающих миллионами и получающих возможность воздействовать на общественное мнение в интересах своих махинаций, систематически развращающих журналистов и отравляющих массовое сознание.

Здесь необходимы серьёзные реформы, перечислить их все сейчас нет возможности. Возможно, правительству следует финансировать несколько газет, чтобы они исполняли роль свободных политических форумов. Эта идея гораздо менее фантастична, чем кажется. Так как новости в государственных газетах будут правдивыми и объективными, такие газеты не будут служить целям политических интриг или наживы спекуляторов. Колонки в таких газетах могут по очереди вести видные представители всех политических направлений. Организованные таким образом газеты будут информировать читателей гораздо лучше существующих сейчас. На читателя будут влиять издания, не полностью подчинённые воле своих владельцев, а создаваемые честными деятелями самых разных взглядов, общественное мнение по любому вопросу при этом будет формироваться в результате обсуждения всех доводов за и против. Практические трудности в проведении такой реформы можно преодолеть, если передать средства на издание в распоряжение писательских организаций, которые выберут редакторов из числа самых выдающихся литераторов современности. Если же им нельзя доверить даже рубрику литературы и искусства в ежедневных газетах, общественную нравственность и массовые вкусы уже ничем не исправить.

Семена будущего положения дел можно видеть в организации некоторых социалистических газет, например «Humanité», для которой по очереди пишут Тома, Александр Блан, Ренодель, Лонге, Семба и Фроссар. Присутствие носителей таких разных политических убеждений в руководстве одной партии вредно и глупо, однако, в газете ситуации совсем другая, так как цель газеты состоит в том, чтобы представлять обществу разные мнения, существующие по каждому вопросу. Государственные газеты должны стать парламентским форумом, где каждый оратор сможет высказываться свободно без оглядки на издательскую политику. Пожалуй, стоило бы сохранить только взаимную вежливость, до сих пор характерную для парламентских обсуждений и совершенно исчезнувшую из современной печати. В таких газетах не будет выражаться официальная позиция министерств, для этого существуют ведомственные издания, напротив, новые государственные газеты предоставят место для самых яростных нападок на государственных деятелей, также как французский правительственный «Journal Officiel» размещает точные стенографические отчёты всего, что говорится во время парламентских дебатов. Нет никаких сомнений в будущем обобществлении прессы. Одновременно с издаваемыми на государственный счёт свободными форумами, все существующие сейчас типы изданий будут существовать в прежнем виде. Сотрудники существующих изданий будут зарабатывать на жизнь в своих газетах, а государственные издания предоставят шанс тем, кто не нашёл своего места в традиционной прессе. Возможно, есть необходимость обобществить популярные издания, так называемую бульварную прессу, которая расходится фантастическими тиражами и воздействует на общественное мнение не меньше серьёзных политических органов. Непоследовательно провозглашать монополию государства в области образования и не обращать внимания на бульварные издания, которые формируют общественное мнение и оказываются в тысячу раз влиятельнее школ, хотя скорее развращают общество, чем информируют. Если новые государственные газеты будут управляться литературными союзами, они будут так же независимы, как академии и университеты, существующие в большинстве стран на средства государства. «Конфискация» бульварных газет должна произойти на таких условиях, чтобы не вдохновить профессиональных смутьянов на устройство новых изданий подобного толка. При таком устройстве печати, издавать газеты будут только те, кто не рассчитывает использовать прессу в качестве инструмента финансовых интриг, а намеревается добросовестно представлять политическую мысль. У меня нет возможности предложить подробный план данной реформы печати, однако, я уверен, что решение проблемы подлинной свободы прессы будет найдено на этом направлении. Большевики предъявили миру подлое и бесстыдное положение, в котором вся печать «национализирована» в интересах единственной партии, а любое независимое мнение цинично уничтожается. Нынешний беспорядок в печати западных стран, без всякого сомнения, несопоставимо лучше ситуации в Республики Советов. Во Франции и Англии свободно высказываются любые политические взгляды, однако власть денег злоупотребляет своими возможностями и ставит в привилегированное положение людей, заслуживающих доверия в наименьшей степени. Предложенная здесь система гарантирует гораздо большую свободу и равенство, без ущерба интересам каких-либо общественных групп, за исключением кучки финансистов.

Последняя тема, которую я здесь затрону, пожалуй, самая важная. Это вопрос о земле. Урок Русской Революции в земельном вопросе наихудший.

Не вызывает никакого сомнения факт: крестьяне хотят получить землю в собственность, они не хотят никакого обобществления, никакого ограничения права распоряжаться той землёй, которую они возделывают. Одна из трагедий интеллигентных агитаторов в старой России заключалась в приписывании другим и даже самим себе убеждений, которых на самом деле они не разделяли. В 1917 году парадоксальным образом мы должны были убеждать русский народ, что он хочет продолжения войны, хотя в действительности народ хотел немедленного прекращения войны любыми средствами. По этому вопросу народ полностью согласился с большевиками, что обеспечило победу Октябрьского переворота. В этом случае наша обязанность была действовать вопреки собственному здравому смыслу, но неужели мы до сих пор должны настаивать на ошибочном убеждении, что крестьяне стремятся отказаться от частной собственности на землю? Если мы не изменим своей позиции, нам придётся снова столкнуться с жестокой реальностью. Так как крестьяне в России составляют 80% населения противоречия между чистой демократией и социальным подходом неизбежны, если только не допустить, что идеи социализма совместимы с частной собственностью на землю.

В прошлом марксисты возлагали большие надежды на «закон» концентрации земельной собственности и на «пролетаризацию» крестьянских масс. Школа Бернштейна показала ошибочность марксистских ожиданий в данном вопросе. Мировая война в целом скомпрометировала репутацию Маркса-предсказателя. Поэтому необходимо уяснить два обстоятельства: во-первых, невозможно насильно навязать коммунистические принципы и наше представление о счастье крестьянам, составляющим подавляющее большинство населения России и многих других стран, а во-вторых, пролетаризация крестьянства есть мечта, и мечта не самих крестьян. В такой ситуации социалистам следует искать решения проблемы в примирении их общей теории с принципом частной собственности на землю – частной собственностью, ограниченной необходимыми законами, понятными крестьянскому здравому смыслу. Большие социалистические и демократические партии, особенно в России, опирающие преимущественно на поддержку крестьян, главного класса-производителя, должны изменить свою политику в направлении данного примирения. В нём нет ничего невозможного.

***

«Революция является одной из форм того охватывающего нас со всех сторон явления, которое мы называем ‘Неизбежностью’.

Ввиду этого таинственного сочетания благотворных и вредных явлений возникает извечный вопрос истории: «почему?», на что возможен только один ответ: «потому».

Вот ответ невежды, но таков же ответ мудреца.

Эти периодические катастрофы, приносящие с собой разрушение, но в то же время и оживляющие цивилизацию, неудобно рассматривать в подробностях. Порицать или хвалить людей за результаты – это почти то же, что порицать или хвалить цифры слагаемых за полученную в итоге сумму. То, что должно проходить, – проходит, то, что должно дуть, – дует.

Истина и справедливость остаются поверх революции, подобно тому, как звездное небо остается раскинутым над бурей».

Ясная философия Виктора Гюго не подходит современному миру, я даже не уверен, что она вообще подходит человеку.

«Порицая» действующих сегодня людей мы (почему же мы станем их хвалить?), мы тем самым подчиняемся неизбежности.

Перед лицом двойной катастрофы, которая разрушила цивилизацию, а, может быть, теперь оживит её, нам не следует бояться суждения.

Землетрясение в Мессине имело благоприятные последствия. Когда старый город был разрушен, выжившие вынуждены были построить новый, гораздо лучший, более подходящий для жизни город. Однако, независимо от воли высших сил, по тем или иным причинам определяющим человеческую судьбу, мы прекрасно могли бы обойтись без землетрясения. Неужели двести тысяч погибших и неисчислимые материальные потери необходимы для улучшения старого города, или даже для постройки нового?

Европейская война и Русская Революция обновили цивилизацию так же, как землетрясение обновило Мессину. Не думаю, что десять миллионов человек должны были погибнуть, и достижения многих поколений должны были обратиться в прах, чтобы учредить жалкую и бессильную Лигу Наций.

Я также не думаю, что мир должен рухнуть в пропасть ленинизма, чтобы убедить государственных деятелей (а часто и общественное мнение) в необходимости глубоких общественных преобразований. Позволим себе надежду, какой бы неопределённой она ни была, на преодоление всего, что мы увидели, и что нам пришлось пережить в эти годы. «Истина и справедливость остаются поверх революции, подобно тому, как звездное небо остается раскинутым над бурей!»