На воротах сераля появилось длинное объявление в плохо отпечатавшейся траурной кайме. То ли начали его набирать еще во время агонии архистратега, или уж очень быстро сделали свое дело рабочие, но скоро оно висело в Миссолонги везде, где только можно было его наклеить. Люди останавливались, бледнели, крестились и читали все, от начала до конца, хоть уже знали о смерти Байрона и хоть объявление было длинное. Весть быстро неслась по окрестностям: в ту же ночь она дошла до турок.

В арсенале из-за Пасхи работы не было. У висевшего под фонарем объявления стояла довольно большая толпа. Сначала о своих делах не говорили; мысль о них лежала камнем на душе у каждого жителя Миссолонги. И только когда седая старуха, служившая в серале уборщицей, сказала, что, верно, теперь иностранцы их бросят, у людей развязались языки. – «Как бросят? Не могут бросить!» – «Не может быть, чтобы бросили!» – «Ведь тогда турки придут!» – «Ну да, придут». – «Турки не поцеремонятся!» – «Всех нас перережут, как на Хиосе!..» – Какая-то женщина с ребенком на руках заплакала. За ней заплакали другие. – «И работа здесь прекратится», – угрюмо сказал кто-то, – «может, турки и не придут, а хлеба у нас не будет»… – «Да быть не может, верно он оставил распоряжение, чтобы не уходили». – «Надо бы узнать»…

После некоторого колебания решили послать трех старших справиться у начальства в арсенале. Часовой-грек, понимая общую беду, пропустил делегатов в ворота, но сказал, что, кажется, никого из начальства нет: все уехали в дом Капсали. Правда, майор уже вернулся, но злой как собака, не подступись! По двору шел мастер-месяц. Вид у него был не располагавший к разговорам. Делегаты робко его остановили: он был неважное начальство, а все-таки начальство. – «Чего лезете? Не знаете, что ли, что арсенал закрыт?» – угрюмо спросил он. Рабочие смиренно объяснили, что все очень волнуются: случилось такое несчастье, будет ли дальше работать арсенал? Ходит слух, будто кончится работа. – «Если кончится, то вам объявят расчет, только и всего». – «Да ведь тогда турки придут! Что же нам делать?» – «А я почем знаю?» – сказал мастер-месяц и сам пожалел о своей резкости. – «Нечего волноваться. Может быть, работа будет продолжаться и дальше. Зачем туркам сюда лезть? Да и войска у нас остались. Жили до архистратега, будете жить и дальше? Назначат другого главнокомандующего».

Несколько успокоившись, делегаты ушли, за воротами тотчас послышался радостный гул. Мастер месяц вздохнул. Он тоже был расстроен. Узнав о кончине Байрона, он вскользь сказал маркитантке, что теперь, верно, придется отсюда уезжать. Не объяснил, как и почему, – она ни о чем не спросила, только изменилась в лице и через минуту заплакала. В большом смущении мастер-месяц спустился во двор арсенала, взял у дежурного ключ и в кантине выпил рюмки четыре водки. Вопреки своему правилу, он сел за стол (в праздник никто в кантину придти не мог) и гумблотовским карандашом написал донесение о кончине известного лица.

Он сам удивлялся: ему было жаль лорда Байрона. Вспомнил их первую встречу пять лет тому назад у Флориана и подумал, что все-таки это был очень замечательный человек, каких на свете не много. «И книги, говорят, писал замечательные. Из-за каких-то греков погиб! Черт его угораздил приехать в эту проклятую дыру! И я здесь тоже издохну как собака. Если здешняя чепуха будет продолжаться, то, вероятно, рыжий велит остаться в Миссолонги». Несмотря на соображения о том, что и он здесь издохнет, эта мысль была почти приятна мастеру-месяцу. Он понимал, что не может жениться на бывшей одалиске, не имеющей ни гроша за душой. Но ему было очень грустно с ней расставаться, – правда, теперь как будто уже не так грустно, как было бы недели три тому назад. «Ничего не поделаешь» – думал он со вздохом, соображая, куда могут его послать. «Ясно, что должны дать повышение. В Петербург, что ли, все-таки к императору Александру? Но газеты сообщают, что он впал в мистицизм»… Несмотря на немалый опыт, ему было неясно, как мистицизм расценивается в ведомстве рыжего подполковника: может быть, за такими именно и нужно наблюдать? а может, наоборот, если ты впал в мистицизм, то иди к черту, никто тобой не интересуется?

Мастер-месяц поднялся к себе с тяжелым чувством. Маркитантка все сидела на стуле в той же позе, как полчаса назад (вообще сидела редко: либо бегала по делам, либо валялась на постели). – «Милая», – сказал он самым обыкновенным тоном, точно ничего не случилось, – «вот что, нам надо туда пойти». – «Куда?» – «Туда, в его дом. Все служащие пошли». – «Зачем?» – «Как зачем»? Отдать последний долг», – сказал он. Эти торжественные слова и его интонация испугали ее. «Ты иди, а я не пойду. Мне не надо идти, я простая маркитантка. Ты – счетовод, это другое дело». – «Все идут. Весь город там». – «Весь город? Нет, нет, я не пойду, я их боюсь», – сказала она с ужасом в голосе, разумeя умерших. Он немного подумал. – «Ну, как знаешь. Тогда я пойду один, так, может быть, и приличнее. Приготовь на ужин чего-нибудь такого», – добавил он, разумeя такое, что умиротворило бы омраченную душу.

Выйдя из гарема, мастер-месяц отправился в кабинет майора Парри. Несмотря на праздник, на этот вечер была назначена первая проба ракет. Он предполагал, что теперь проба не состоится, но следовало для порядка спросить. Дверь была полуотворена. Майор сидел, наклонившись к столу, положив голову на руки; плечи его тряслись от рыданий. На столе лежала карманная фляжка. Мастер-месяц смущенно попятился назад, вышел в коридор, погулял немного и постучал в дверь. – «Что вам надо?» – «Господин майор, я пришел узнать насчет пробы ракет генерала Конгрева. Как вы изволили приказать, я велел артиллеристам прийти в девять часов»… – «Идите ко всем чертям с вашими проклятыми ракетами!» – закричал майор. Мастер-месяц выскочил из кабинета. «Старый болван! Совсем его развезло от водки!»

К дому Капсали, действительно, шло чуть не все население городка. Знакомый лавочник вышел из лавки и стал ее запирать. Мастер-месяц его окликнул. – «Какая сегодня торговля! Все закрыто!» – нехотя сказал лавочник, но сделал исключение для постоянного покупателя. Купив большую коробку рахат-лукума, мастер-месяц вернулся в сераль, поднялся к себе, – она все сидела так же. – «Миленькая, я тебе что-то принес», – сказал он ласково и сунул ей в рот мягкий, липкий кубик с осыпающейся пудрой. «Как можно есть эту дрянь?» – подумал он. Она просияла, не то от рахат-лукума, не то от его внимания. – «… Так ты уже там был? Ужин еще не готов, будет только через полчаса, я еще ничего не сделала, прости меня!» – «Нет, нет, я пока и не ходил. Приду не раньше чем через час. Разве ты уже голодна?»… Они нежно поцеловались. И, целуясь, он подумал, что наверно ее бросит: ничего не поделаешь. Сердце у него обливалось кровью.

У ворот дома стояли часовые, опустив ружья дулами к земле. На рукавах у них была черная повязка. «Это хорошо. Молодцы!» – с искренним одобрением подумал мастер-месяц, – «успели распорядиться, и повязки достали». На лестнице горели свечи. Пахло спиртом. Слышались негромкие удары молотком. Граф Гамба с заплаканным лицом стоял на площадке и всем говорил вполголоса: «Второй этаж. Там»… Среди поднимавшихся многие плакали, – кто из приличия, а большинство искренне. Толпу пропускали быстро. Мастер-месяц оставался в комнате не более полминуты. При бледном свете свечей, он увидел на небольшой высоте от пола измученное, восковое, окровавленное на висках лицо. – «Кровь? Почему кровь?» – с ужасом подумал он. Не сразу понял, что кровь была от пиявок. Кто-то плакал в углу.

Вконец расстроенный, мастер-месяц спустился вниз. Заглянул в комнату, откуда слышались удары. Там сколачивали гроб из грубых неотесанных досок, верно от распиленных ящиков. – «Все чтобы было ровненько обложено жестью, и, главное, смотрите, чтобы нигде не пропускало спирта… Я думаю, 180 галлонов хватит?» – спросил вполголоса один из распорядителей другого, показывая на бочку. Мысль, что тело повезут в спирту, была почему-то особенно неприятна мастеру-месяцу. – «Где будут хоронить? Не здесь?» – спросил он распорядителя шепотом. Тот только бросил на него презрительный взгляд: лорда Байрона хоронить здесь! – «Еще не решено, либо в Акрополе, либо в храме Тезeя. А может быть, придется отвезти в Англию», – ответил другой распорядитель.

Пошел дождь. Мастер-месяц, ежась, застегнул плащ и ускорил шаги. Мысли его стали совершенно мрачными. Он решил, что надо, надо уехать, уехать возможно скорее, все равно куда ни пошлют. «Как ни больно, придется с ней расстаться. Может, я позднее ее выпишу туда, куда назначат?» – нерешительно подумал он, но тут же почувствовал, что никогда этого не будет, что никуда он ее не выпишет, что это конченое дело. – «Но там, куда назначат, я найду другую, похожую на нее, совсем такую как она!…»

Хотя до оказии оставались еще сутки, он сходил на пристань и сдал кому следовало для передачи рыжему оба письма: старое и новое. В грустном настроении он довольно долго бродил по берегу. «Нехорошо? Я ей оставлю денег»… Мастер-месяц задумался: сколько же ей оставить? «Много не могу, мало – неловко… Ну, еще будет время для решения: пока там придет ответ от рыжего!… Да, по-хорошему на свете не проживешь. Мудрые люди добродетелью не промышляют. При добродетели я давно издох бы от голода»… Мысли эти его не успокоили. Он испытывал все растущую странную, беспредметную злобу.

У ворот арсенала тот же часовой раскуривал трубку, как тогда, в день его зачисления на службу. – «Каналья! Мерзавец!… Ко всем чертям!» – вдруг с яростью закричал мастер-месяц. Лицо его исказилось от душевной боли. Так не кричал и сам майор Парри. Испуганный грек бросил трубку и вытянулся. – «Как держишь ружье? Негодяй! Дулом вниз! Я тебе говорю, дулом вниз!» – орал мастер-месяц в припадке дикого, бессмысленного бешенства.