Вошли еще пассажиры, незнакомые, все африканцы. Когда они попадали в поле зрения турка, в его глазах усиливалось равнодушное пренебрежение: он презирал арабские страны; еще не очень давно они принадлежали Турции, и в душе он их население рассматривал как свою райю. Сходное чувство испытывал Лонг. Англии эти страны, правда, никогда не принадлежали, но прежде каждое ее слово было там законом. Теперь, он знал, было не то: Англия была не та, и Форин Офис, где каждые несколько лет становились хозяевами социалисты, было не то, и он сам был не тот. Ему оставалось недолго до выхода в отставку за предельным возрастом, и он чувствовал все сильнее с каждым годом приближение старости.

Барышня опять в тех же выражениях, с той же интонацией сказала о ремнях и курении. Самолет поднялся в воздух. Немцы, стоя у окон, радостно показывали друг другу быстро отдалявшуюся Эйфелеву башню. Гуссейн встал и направился к лесенке. За ним тотчас последовал телохранитель, и снова Дарси с неприятным чувством почувствовал на себе его тяжелый, пристальный взгляд. Вышел из кабины и русский.

— Куда это они пошли? — спросила Мэрилин.

— Этот самолет — последнее слово техники. Бар помещается внизу, — ответил Дарси.

— Да ведь мусульмане не пьют.

Они там закажут кофе, а пить будут незаметно из дорожных бутылочек коньяк.

— Покойный король Ибн-Сауд, прозванный «Леонардом пустыни», пил только воду, питался до конца своих дней финиками и спал под открытым небом в саду своих великолепных дворцов.

— О Господи! Правда, он был стар. Мне в его годы останутся «un livre роur veiller, un fauteuil pour dormir», — грустно процитировал Дарси одного из своих любимых поэтов. — Да, я помню, он был ваш друг. Ведь, кажется, именно интервью с ним положило начало вашей мировой славе? — любезно добавил он.

Это было почти верно. Собственно, покойный король Саудовской Аравии ничего интересного тогда ей не сказал, только ругал евреев и хашемитов, но она так интересно рассказала его необыкновенную куперовскую биографию, так хорошо описала его наружность, его дворец, обстановку его жизни, что ее интервью имело огромный успех, и перед ней открылись двери кабинетов известных государственных людей. Тогда же она избрала своей главной специальностью Средний Восток. Немногочисленные авторы толстых книг о нем иногда про себя ругались, читая ее статьи. Но журналы стали платить ей большие деньги, и ее предсказания нередко передавались газетами всего мира. Собственно, она предсказывала решительно все; в полном согласии с теорией вероятностей, некоторые ее предсказания сбывались, и тогда она о них напоминала, всегда скромно называя себя «this reporter». О своих несбывшихся предсказаниях, естественно, не напоминала, и их никто другой помнить не мог.

— Он не пил, но, несмотря на свой возраст и на свои сорок ран, страстно любил женщин.

— Это уже лучше.

— У него было тридцать пять сыновей и столько же дочерей.

— Это опять хуже.

— Король был семи футов роста! — восторженно сказала Мэрилин. — Мы, американцы, слава Богу, рослый народ, но на конференции 1945 года вся свита Рузвельта казалась при Ибн-Сауде состоящей из карликов. Кстати, он очень любил американцев, а вот англичан терпеть не мог... Вы позволите мне сказать это? — с улыбкой спросила она, поворачиваясь к Лонгу. Чтобы не затруднять ее, он пересел в четырехместное отделение.

— Наши отношения с Его Величеством королем Ибн-Саудом очень менялись, бывали разные периоды. Но если он нас не любил, то это с его стороны некоторая неблагодарность, так как он своим колоссальным богатством всецело обязан нашему майору Холмсу, — сказал Лонг с печальной улыбкой. Мэрилин засмеялась.

— Да, да, это так. Британский майор Холмс, — пояснила она Дарси, — копал землю в Барейне в поисках самой обыкновенной воды и совершенно случайно наткнулся на богатейшие залежи нефти. Он взял концессию, но английские капиталисты ею не заинтересовались, и майор продал ее за гроши. Мы, американцы, тотчас послали туда своих инженеров, переодев их мусульманскими паломниками...

— Какое прекрасное начало для фильма! — сказал Дарси. Лицо Лонга стало еще более грустным. Эта история до сих пор вызывала у него раздражение.

— Теперь Саудовская Аравия получает за нефть от нашего «Арамко» около двадцати тысяч долларов в час! — сказала Мэрилин. Знала, что доходы, исчисляемые на часы всегда производят на слушателей более сильное впечатление.

Барышня вошла с подносом и радостно объявила, что завтрак будет через полчаса.

— Дайте мне «Том Коллинс», — сказала Мэрилин. — И вам тоже это советую, Джорджи.

— Опомнитесь! — сказал Дарси. — Я цивилизованный человек и отроду коктейлей не пил!

— Где, Джорджи, вы жили перед всемирным потопом? — спросила Мэрилин.

Лонг заказал виски, отпил сразу большой глоток, чуть оживился и даже рассказал об одном столкновении, когда-то случившемся между Бальфуром и Кэмпбел-Баннерманом. Другие тоже выпили, всем стало веселее. Мэрилин очень хорошо рассказывала о своей последней поездке. Упоминала имена Насера, Шепилова, Бен-Гуриона, Неру, Даллеса, Молле, сообщала анекдоты обо всех, называла — правда, скороговоркой — цифры, метрические тонны, баррели. Закончила она свой рассказ лестным отзывом о заслугах Объединенных Наций: они единственная надежда человечества.

— Объединенные Нации, моя дорогая, — сказал Дарси, — действительно уже имеют одну огромную заслугу: они в последнее время совершенно наглядно доказали, что никуда не годятся. Когда-нибудь историк признает чисто комической попытку объединения государств, самая цель которых заключалась в том, чтобы погубить друг друга« Но наряду с указанным мною большим плюсом был и большой минус: ОН своему наглядному доказательству не поверили! Разумеется, эстетически очень жаль, что идея, начавшаяся с Жана Жака Руссо, Лейбница и Канта, закончилась Кришной Меноном, Шепиловым и афро-азиатским блоком. Жаль также, что нельзя создать отдельные афро-азиатские Объединенные Нации. Тогда, может быть, удалось бы и нам создать другие, куда входили бы только свободные и культурные государства. Эти в самом деле могли бы объединиться. Что ж до ваших цифр, дорогая Шехерезада, то из них, по-видимому, следует, что нефть правит миром? Это вполне возможно, впредь до того, как им станут править уран, водород или кобальт»

Мулей-ибн-Йзмаил прислушивался к рассказу журналистки. «Очень умная женщина! И какая красивая!» — думал он. Из ее рассказа узнал кое-что для себя новое. Собственно, о делах Среднего Востока он знал немного. Был в политике новым человеком, вначале очень путался даже в географии и, только когда начал политическую карьеру, зазубрил, что в Ираке столица Багдад, в Сирии Дамаск, в Ливане Бейрут. В кофейнях левого берега Парижа, где он получил политическое образование, этого не знал почти никто, и решительно никто этим не интересовался. Помимо того что ему очень понравилась американка, Мулей, как и Дарси, не любил долго молчать. Он хотел подсесть к разговаривавшим и осуществил это в два темпа: для начала пересел в кресло, оставленное англичанином, раскрыл книгу, ко, не читая, с приятной улыбкой смотрел на Мэрилин. Она тотчас о чем-то ласково его спросила. В ней было природное расположение к людям. Мулей тотчас принял участие в разговоре, затем, к некоторому неудовольствию Дарси и Лонга, сел в их четырехместное отделение. Сообщил, что, хотя в Париже были большие и очень интересные переговоры, он возвращается в Африку с удовольствием. Объяснил почему: всякий человек возвращаете с удовольствием на родину: родина есть родина.

— А что вы читаете?

— Это по-арабски. К сожалению, вы не знаете нашего прекрасного языка. Это гениальная поэма Черкауи «Письмо египетского отца семейства к президенту Трумэну», — ответил Мулей. Дарси усмехнулся, восхищенный заглавием поэмы. — Ах, как жаль, что у меня теперь так мало свободного времени, — сказал Мулей-ибн-Измаил с застенчивым вздохом. — Мне хотелось бы перевести для египетских журналов Маяковского!

— Разве вы владеете польским языком? — осторожно спросила Мэрилин. Мулей снисходительно улыбнулся.

— Маяковский был русский, — пояснил он. — Великий коммунистический поэт. Правда, я и русского языка не знаю» но русские друзья мне обещали помочь.

— Да ведь цензура не пропустит?

— Помилуйте, вы не знаете Бикбаши! Он сам был очень близок к коммунистам, да и теперь им в душе сочувствует. Его любимый композитор Римский-Корсаков.

— Вы очень интересно рассказывали, Шехерезада, — сказал Дарси. — Кого только вы не встречали! Кроме генерала де Голля, — подразнил он ее: знал, что в свое время угрюмый генерал отказал ей в интервью и что она ему этого не прощает, несмотря на свою доброту. — Но неужели вам еще не надоели все эти интервью! Ведь министры в большинстве ограниченные люди.

— Вам просто завидно, Джорджи, что не вы решаете судьбы мира.

— Быть может, я решал бы их не хуже, чем все эти господа во главе с Хрущевым... Кстати, если не секрет, кто этот господин, сидевший там, в третьем ряду. Вы, кажется, с ним поздоровались? — спросил он Мулея.

— Это советский офицер Гранитов, — ответил марокканец. — Он военный инструктор в Египте. Считается у них одним из самых лучших. Очень дельный человек. Можно с ними соглашаться или не соглашаться, но нельзя отрицать, что они фанатики большой идеи, которой принадлежит будущее.

— Отчего бы вам не осуществить эту идею и в вашем новом государстве? — спросил Дарси сердито.

Я не коммунист, а убежденный демократ!

— Свобода, равенство, братство — это девиз Франции, — сказала Мэрилин.

— Три точки: «Liberté — point, Egalité — point, Fraternité — point!» — весело повторил Мулей каламбур, слышанный им когда-то в Париже. Мэрилин засмеялась. — Во всяком случае, время французской колонизации Алжира кончилось.

— Оно ведь продолжалось полтораста лет, — сказала Мэрилин сочувственно; она видела, что Дарси сердится. — И обе стороны не виноваты. Алжирцы не виноваты в том, что хотят быть хозяевами в стране, где они составляют огромное большинство населения, а французы не виноваты, что не могут бросить на произвол судьбы миллионы своих соотечественников.

— Но кто же их звал в Алжир?

— Вы знаете, как началась колонизация Алжира. — спросил Дарси, не глядя на марокканца, обращаясь к Мэрилин и к Лонгу. — Последний монарх Алжира, дей Гуссейн, — уж я точно не знаю, чем дей отличается от бея, — был тиран, дикарь, пират и, разумеется, рабовладелец. Однажды к нему явился с каким-то представлением наш консул Деваль. Дей обмахивался от мух павлиньим пером. Он вдруг рассвирепел и ударил этим пером Деваля по лицу. Король Карл X не мог не отнести этого оскорбления к самому себе и к Франции. Тогда были другие порядки, великие державы дорожили честью и оскорбления не терпели. Мы послали войска, они, разумеется, выгнали дея, и он, захватив свои богатства и пятьдесят жен, благополучно уехал в Англию.

— Таким образом, павлинье перо создало в Африке одну из сложнейших проблем в истории, — сказала с улыбкой Мэрилин. — И вот теперь с остатками колониализма борются миллионы арабских фанатиков.

Как бы мне хотелось, Шехерезада, увидеть хоть раз в жизни фанатика! Но мне все попадались только лжефанатики, то есть люди, которым для захвата власти, или для лучшего обманывания историков и биографов, или просто для денег очень выгодно прикидываться фанатиками. Когда какой-либо политический деятель в мире начинает изображать фанатика, я знаю заранее» что это жулик и прохвост.

— Могу вас уверить, что на Востоке есть фанатики, — сказал Мулей. — Люди и теперь не ради выгоды идут на смерть.

— На смерть и на грабеж. К тому же за убийство француза или верного Франции мусульманина убийца получает по шестьдесят тысяч франков. Это сообщили не французские, а американские журналы. Откуда берутся деньги, этого я не знаю, — сказал Дарси, сделав ударение на слове «я». Мэрилин опять поспешила вмешаться в разговор.

— Вы несправедливы, Джорджи, в вас все-таки сидит колониалист!

— Все дело в том, чтобы понять дух времени! — сказал Мулей-ибн-Измаил. Он не хотел ссориться. — Заметьте, я не отрицаю, что Франция много сделала для Марокко, но она взяла у нас гораздо больше. Ваши колонисты пришлый элемент, а хозяева страны арабы...

Я, напротив, думаю, что Франция вложила в африканские колонии гораздо больше, чем вывезла оттуда, — перебил его Дарси. — Наши колонисты зарабатывают много меньше, чем наши крестьяне у нас дома, а так как наше правительство платит несметные миллиарды на прокладку дорог, на школы, на больницы, на пенсии, то выходит, что французы живут в Алжире на счет французов же. Я полагаю, вы не станете отрицать наших культурных преобразований в вашей стране? Если б французов не было, то у африканских стран, быть может, были бы в высшей степени демократические делегации в Объединенных Нациях и они там произносили бы в высшей степени демократические речи, по дома у вас по сей день беи и деи сажали бы людей на кол, а население погибало бы от голода, болезней и грязи. Кроме того, я не совсем понимаю, что такое на Востоке «пришлый элемент»? В той части Марокко, где находится мое имение, хозяевами были последовательно полубелые, цветные, полуцветные, черные, смуглые, разные берберы, негры, финикийцы, персы, македоняне, карфагеняне, арабы, турки, французы, англичане. А кто пришлый элемент в Палестине? Евреи там жили задолго до мусульман, — сказал Дарси. У него раздражение против арабов теперь выливалось в форму умеренной симпатии к евреям.

— Только нас, американцев, никогда на Среднем Востоке не было, — вставила Мэрилин.

— Это, Шехерезада, совершенно верно: когда я впервые попал в Египет, то Соединенные Штаты там представлял ваш посланник в Греции. Он приезжал из Афин на три недели в год в сопровождении одного служащего, так как двум было бы уже нечего делать. Это вам теперь не мешает учить французов и англичан, какую политику надо вести на Среднем Востоке!

— И даже, не гневайтесь, недурно учить. «Наверное, у милого Джорджи есть акции Суэцкого канала, поэтому он так раздражен. Это ему совершенно не свойственно», — подумала она, вспомнив, что общие друзья называли Дарси самым жизнерадостным человеком в мире и не без зависти заявляли, что удивляться не приходится; «Богат как Крез, здоров как бык, и женщины виснут у него на шее!» Несмотря на его богатства и на все его удачи, знакомые считали Дарси очень умным и даже замечательным человеком.

— Надо понять дух времени! — многозначительно сказал Мулей, и на его лице появилось то выражение, которое он в последние годы принимал, входя в мечеть. Прежде он был атеистом, как большая часть передовой египетской интеллигенции. — Время колониализма безвозвратно кончилось, оно больше не со ответствует принципам демократического самосознания. Французы должны наконец понять, что им нужно уйти из Африки и предоставить всем африканским землям определить свое бытие посредством свободно го волеизъявления народа.

— Некоторые мои собратья в своих статьях очень любят жирный шрифт или курсив. А вы, Мулей, и думаете жирным шрифтом, — сказала, смеясь, Мэрилин.

— Я подчеркиваю мысли, имеющие значение для всего человечества. И заметьте, что я тем не Менее вижу будущее Марокко не иначе как в тесной дружбе с Францией, на началах равноправия и при ее щедрой экономической поддержке.

— Сердечно вас благодарю за то, что вы любезно соглашаетесь принимать нашу экономическую поддержку.

Если б она не была выгодна и вам, вы ее нам не оказывали бы.

— Сам Черчилль увел войска из Суэцкого канала, хотя еще не так давно говорил: я стал премьером не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи! — сказала Мэрилин. Лонг нахмурился. Он боготворил Черчилля и хорошо знал, что Уинни не виноват. Чтобы перевести разговор, он рассказал об одном столкновении между Ллойд Джорджем и лордом Керзоном.

— Вы, американцы, заставили Черчилля, единственного умного государственного деятеля в мире (Лонг просветлел), увести войска из Суэца, оттуда пошли все неприятности, а теперь вы этим хвастаете, моя дорогая Мэрилин, — сказал Дарси. — Вы, очевидно, восхищаетесь тем, как вы умно поступили!

— Просто Черчилль умный человек, и он хоть на старости лет понял, что колониализм больше не соответствует принципам демократического самосознания и что его время безвозвратно кончилось. По уму я готов отвести Черчиллю второе место после Неру, — сказал Мулей-ибн-Измаил. Лонг не выдержал и фыркнул. Дарси, ни в грош Неру не ставивший, рассвирепел.

Заведующая вошла с жартами завтрака и раздала их пассажирам. Просмотрев меню, Дарси решил не отвечать марокканцу так, как было хотел. «Качество, впрочем, будет среднее», — подумал он. В Париже, когда обедал не дома, ездил только к «Максиму», к «Лаперуз», в «La Tour d'Argent», да еще в некоторые известные ему небольшие рестораны, о которых не знали не только туристы, но и большинство богатых парижан. Повеселел и Лонг. Он, напротив, в Лондоне питался не очень хорошо. Жил только на свое жалованье, оно было не очень велико, и при огромных английских налогах ему еле хватало на жизнь. Недавно он должен был из экономии отказаться от второго из своих клубов; младшего сына, вопреки семейным традициям, отдал не в Итон, а в более дешевую школу. Все это лишний раз свидетельствовало, что мир стал не тот.

«У них есть Шато-Икем, — радостно сказал Дарси, взглянув на карту вин. — Как вы думаете, Шехерезада?»

— «Tayeb»! — сказала Мэрилин.