В августе 1921 года М. А. Алданов по делам поехал в Берлин. Там он начал сотрудничать в эмигрантской газете "Голос России". И вскоре обосновался в Берлине. Но жизнь в Берлине его удручала.

После эмигрантской жизни в Париже Алданову трудно было привыкнуть к Берлину, где царила известная сумятица — некоторые эмигрантские писатели, став сменовеховцами, уезжали в Россию, а приезжавшие из России советские писатели становились эмигрантами. Алданов тяжело переживал переход в противный лагерь некоторых бывших друзей, особенно Алексея Николаевича Толстого.

О своих Берлинских впечатлениях Алданов рассказывает Буниным в письмах от 17.04.22 и 01.06.22:

"...Берлином я недоволен во всех отношениях, кроме валютного", — пишет он 17.04.22. — "Настроения здесь в русской колонии отвратительные. Я почти никого не вижу, — правда, всех видел на панихиде по Набокове. Первые мои впечатления от Берлина следующие: 1) на вокзале подошел ко мне безрукий инвалид с железным крестом и попросил милостыню, — я никогда бы не поверил, что такие вещи могут происходить в Германии, 2) в первый же день, т. е. 3 недели тому назад я зашел к Толстому, застал у него поэта-большевика Кусикова... и узнал, что А. Ник. перешел в "Накануне". Я кратко ему сказал, что в наших глазах (т. е. в глазах парижан, от Вас до Керенского) он — конченный человек, и ушел. Была при этом и Нат. Вас., к-ая защищала А. Ник. и его "новые политические взгляды", но, кажется, она очень расстроена. Сам Ал. Ник. говорил ерунду в довольно вызывающем тоне. Он на днях в газете "Накануне" описал в ироническом тоне, как "приехавший из Парижа писатель" (т. е. я) приходил к нему и бежал от него, услышав об его участии в "Накануне", без шляпы и трости, — так был этим потрясен. Разумеется, всё это его фантазия. Вы понимаете, как сильно могли меня потрясти какие бы то ни было политические идеи Алексея Николаевича; ему, разумеется, очень хочется придать своему переходу к большевикам характер сенсационного, потрясающего исторического события. Мне более менее понятны и мотивы его литературной слащевщины: он собирается съездить в Россию и там, за полным отсутствием конкуренции, выставить свою кандидатуру на звание "первого русского писателя, который сердцем почувствовал и осмыслил происшедшее" и т. д. как полагается. Вы (И. А.) были совершенно правы в оценке личности Алексея Николаевича... Больше с той поры я его не видал. 3) Наконец, третье впечатление, к-ым меня в первый же день побаловал Берлин, — убийство Набокова. Я при убийстве впрочем не присутствовал. Известно ли Вам в Париже, что убийцам ежедневно в тюрьму присылают цветы неизвестные почитатели и что защитником выступает самый известный и дорогой адвокат Берлина, — к слову сказано, еврей и юрисконсульт Вильгельма II?

...Работаю здесь очень мало, большую часть дня читаю. На вечере у И. В. Гессена познакомился с Андреем Белым и со стариком В. И. Немировичем-Данченко, к-ый только что приехал из России. Жизнь здесь раза в 4 дешевле, чем в Париже..."

1 июня 1922 Алданов сообщает:

"...почти вся литература здесь приняла такой базарный характер (чего стоят один Есенин с Кусиковым), что я от литераторов — как от огня. В "Доме Искусств" не был ни разу, несмотря на письменное приглашение Минского. Не записался и в "Союз Журналистов", так что вчера не исключал Толстого. Кажется, сегодня состоится его шутовское выступление, о котором Вы знаете из объявлений в "Руле". Я ни Толстого, ни Горького ни разу не встречал нигде. Они здесь основывают толстый журнал. Развал здесь совершенный и после Парижа Берлинская колония представляется совершенной клоакой..."

К этой теме Алданов возвращается в письме от 26 июня 1922. Он пишет:

"...Мои наблюдения над местной русской литературной и издательской жизнью ясно показали мне, что литература на 3/4 превратилась в неприличный скандальный базар. Может быть, так, впрочем, было и прежде. За исключением Вас, Куприна, Мережковского, почти все новейшие писатели так или иначе пришли к славе или известности через скандал. У кого босяки, у кого порнография, у кого "передо мной все поэты предтечи" или "запущу в небеса ананасом" или "закрой свои бледные ноги" и т. д. Теперь скандал принял только неизмеримо более шумную и скверную форму, Вера Николаевна пишет мне, что Алексей Николаевич "дал маху". Я в этом сильно сомневаюсь. Благодаря устроенному им скандалу, у него теперь огромная известность, — его переход к большевикам отметили и немецкие и английские газеты. Русские газеты всё только о нем и пишут, при чем ругают его за направление и хвалят за талант, т. е. делают именно то, что ему более всего приятно. Его газета "Накануне" покупается сов. властью в очень большом количестве экземпляров для распространения в Сов. России (хорошо идет и здесь); а она Алексею Николаевичу ежедневно устраивает рекламу. Остальные — Есенин (о котором Минский сказал мне, что он величайший русский со времен Пушкина), Кусиков, Пильняк и др. — делают в общем то же самое...."

А вот (в том же письме) интересное свидетельство о находившемся тогда в Берлине, и потом уехавшем в Россию, Андрее Белом:

"...Недавно я обедал вдвоем с Андреем Белым в ресторане (до того я встретился с ним у Гессена). Он — человек очень образованный, даже ученый — из породы "горящих", при чем горел он в разговоре так, что на него смотрел весь ресторан. В общем, произвел он на меня, хотя и очень странное, но благоприятное впечатление, — в частности, и в политических вопросах, большевиков, "сменовеховцев" ругал жестоко. А вот подите же: читаю в "Эпопее" и в "Гол. России" его статьи: "Всё станет ясным в 1933 году", "Человек — чело века", тонус Блока был культ Софии, дева спасет мир, был римский папа, будет римская мама (это я когда-то читал у Лейкина, но там это говорил пьяный купец) — и в каждом предложении подлежащее поставлено именно там, где его по смыслу никак нельзя было поставить. Что это такое? Заметьте, человек искренний и имеющий теперь большую славу: "Берлинер Тагеблат" пишет: "Достоевский и Белый"... В модернистской литературе он бесспорно лучший во всех отношениях. ..."

К А. Н. Толстому Алданов постоянно возвращается в своих письмах. Так в письме от 8 сентября 1922 он пишет:

"...Посылаю Вам вырезку из "Накануне" об А. Н. Толстом — она Вас позабавит. Такие заметки появляются в этой газете чуть ли не ежедневно, — вот как делается реклама. Немудрено, что Толстой, по здешним понятиям, "купается в золоте". Один Гржебин отвалил ему миллион марок (за 10 томов) и "Госиздат" тоже что-то очень много марок (за издание в России). Алексей Николаевич, по слухам, неразлучен с Горьким, который, должен сказать, ведет себя здесь с гораздо большим достоинством, чем Толстой и его шайка. Я по-прежнему их не вижу..."

В письме от 12 ноября 1922:

"...Едва ли нужно говорить, как я понимаю и сочувствую настроению Вашего письма. Знаю, что Вас большевики озолотили бы, — если бы Вы к ним обратились (Толстой, которого встретил недавно Полонский, говорил ему, что Госиздат купил у него 150 листов — кстати, уже раньше проданного Гржебину — и платит золотом). Знаю также, что Вы умрете с голоду, но ни на какие компромиссы не пойдете. Знаю, наконец, что это с уверенностью можно сказать лишь об очень немногих эмигрантах. ..."

Наконец, в письме от 5 августа 1923 года Алданов извещает Бунина:

"...Толстые уехали окончательно в Россию... Так я ни разу их в Берлине и не видел. Слышал стороной, что милостью их не пользуюсь. ..."

В конце 1922 года из России была, как известно выслана группа ученых, политических деятелей и литераторов. О них Алданов говорит в письме от 12 ноября 1922 года:

"...Вижу лиц, высланных из Сов. России: Мякотина (он настроен чрезвычайно мрачно — вроде Вас), Мельгунова, Степуна. Вчера Степун читал у Гессена недавно написанный им роман в письмах. Видел там Юшкевича, который Вам очень кланялся. Не так давно был у Элькина, познакомился там с Бор. Зайцевым; он собирается в Италию, да, кажется, денег не хватает. Был у меня Наживин — я его представлял себе иначе..."

В марте 1923 года Алданов принял должность редактора литературного воскресного приложения к газете "Дни". Одним из политических редакторов этой газеты был А. Керенский, что делало сотрудничество в этой газете неприемлемым для Бунина, по политическим мотивам. Алданов это отлично понимал. В связи с этим он пишет (письмо от 25 марта 1923 года):

"...Знаю, что звать Вас в сотрудники не приходится, — Вы не пойдете, правда? Но очень прошу давать мне сведенья о себе для отдела "В кругах писателей и ученых". ... Пожалуйста сообщите, над чем работаете, а также, какие Ваши книги переведены на иностранные языки. Если Вам не трудно, передайте ту же мою просьбу и друзьям — писателям и ученым. Думаю, что бесполезно звать в сотрудники "Дней" Алекс. Ивановича или Мережковских. Для них Керенский... неприемлем, как и для Вас. Но Бальмонт, быть может, согласится...".

Просьбу Алданова дать для газеты сведения о писателях, вероятно, исполнила Вера Николаевна, т. к. среди писем есть письмо без даты, написанное, вероятно, вскоре после цитированного. В нем Алданов, между прочим, пишет Вере Николаевне:

"...Вас особенно благодарю за милое письмо Ваше, — я его прочел три раза, так и "окунулся в мир парижских писателей ... Шмелева я очень мало знаю, раза два с ним здесь встретился; мало знаю его и как писателя. Зайцевых, которые скоро у Вас будут, знаю гораздо лучше, — мы с ними виделись неоднократно ... Бор. Константинович ... у нас здесь даже клуб писателей основал, где происходили чтения; не мешает завести это и в Париже, — теперь там будет особенно много "литераторов". А что Куприн? Я ему писал полгода тому назад и не получил ответа. ... О здешних писателях ничего не могу Вам сказать, кроме того, что большинство из них нуждается. Белый пьянствует, Ремизов голодает, ибо его книги не расходятся. Я вижу их мало. В частном быту очень хорошее впечатление производит П. Н. Муратов ... Степун живет в Фрейбурге (там же и Горький), но скоро сюда возвращается. ... Ради Бога, сообщите совершенно без стеснения, что скажет И. А. о "Термидоре", — могу Вас клятвенно уверить, что я, в отличие от Бальмонта, не рассматриваю свое "творчество", как молитву ..."

Отзыв Бунина о "Девятом Термидоре" Алданова был, видимо, очень лестный, т. к. 9 января 1924 года Алданов пишет Бунину:

"...Не могу сказать Вам, как меня обрадовало и растрогало Ваше письмо. Вот не ожидал! Делаю поправку не на Вашу способность к комплиментам (знаю давно, что ее у Вас нет), а на Ваше расположение ко мне (за которое тоже сердечно Вам благодарен), — и всё-таки очень, очень горд тем, что Вы сказали. ..."

Жизнь в Берлине становилась все тяжелее, и понятно, что много внимания Алданов уделяет в письмах финансовым вопросам и положению книжного рынка.

В письме от 9 марта 1923 года он пишет:

"... Переводы на "высоковалютные языки" для нас спасение. ... обещали навести справки о том, как устраиваются скандинавские и голландские переводы. Всё, что узнаю, я немедленно Вам сообщу. О Франции и об Англии, очевидно, Вам хлопотать не приходится. ... Здесь книжное дело переживает страшный кризис. Поднятие марки разорило дельцов и цены растут на всё с каждым днем. Никакие книги (русские) не идут и покупают их издатели теперь крайне неохотно..."

В связи с ухудшением жизненных условий, начался отъезд русских эмигрантов из Берлина. В письме от 5 августа 1923 года Алданов пишет:

"...Предстоит очень тяжелая зима. Боюсь, что придется отсюда бежать, — не хочу быть ни первой, ни последней крысой, покидающей корабль, который не то, что идет ко дну, но во всяком случае находится в трагическом положении. Немцам не до гостей. Куда же тогда ехать? Разумеется, в Париж. Но чем там жить? Это впрочем Вам всё известно. Вероятно, и Вам живется невесело..."

Вере Николаевне Алданов пишет (22.08.23):

"...Жаль, что об И. А. Вы только и сообщаете: пишет, — без всяких других указаний. Слава Богу, что пишет. Особенно порадовало меня, что и И. А. и Вы настроены хорошо, — я так отвык от этого в Берлине. Здесь не жизнь, а каторга... Печатанье книг здесь почти прекратилось ... и мне очень хочется убедить какое-нибудь издательство из более близких ("Ватагу") перенести дело в Париж и пригласить меня руководителем. ... Но это вилами по воде писано. Ничего другого придумать не могу. А то еще можно поехать в Прагу, но получать стипендию я не согласен, да и жизнь в Праге мне нисколько не улыбается. Отсюда все бегут. Зайцевы уезжают в Италию, туда же, кажется, собирается Муратов, кое-кто уехал в Чехо-Словакию. Читаете ли Вы "Дни"? Если читаете, то Вам известно, что здесь творится..."

Письмо от 26.09.23:

"...Отсюда много писателей едет в Париж — Юшкевич, Осоргин, Ходасевич, Поляков, — чем они все будут там жить? Тэффи уже давно в Париже. ... Здесь в Берлине жизнь становится всё тяжелее. ..."

В ноябре 1923 года Бунины из Грасса приехали в Париж, и Алданов решил поехать в Париж на разведку "выяснить нет ли какой-либо приличной работы или даже службы", т. к. "оставаться здесь не имеет никакого больше смысла" (29 ноября 1923).

В январе 1924 года Бунин устроил в Париже вечер.

"О триумфе Вашем (пишет Алданов 9 января 1924 года): (без поставленных в Вашем письме кавычек) я узнал из статей в "Руле" и в "Днях" — надеюсь, что Вы видели напечатанное у нас письмо Даманской (А. Мерич) ... Надолго ли поправил вечер Ваши дела? ..."

Это последнее письмо Алданова из Берлина. В начале 1924 года он переселился в Париж и сложил с себя редакторские обязанности в "Днях", которые перенял В. М. Зензинов. Сотрудничать же в "Днях" Алданов продолжал, живя в Париже.