Таможенный зал я проходила неуверенно, чуть спотыкаясь от недосыпа и ноющей боли в ноге. Взгляд мой скользил по пятнам лиц, скопившихся за раздвижной дверью в зал прибытия. Неизвестно еще, встречает ли меня Джек. А если встречает, то не для того ли, чтобы вручить обратный билет и препроводить за шкирку к стойке регистрации?

— Лила!

Я обернулась на знакомый голос. Джек, высунувшись из-за чужих спин, улыбался до ушей. От внезапного облегчения я чуть не рухнула, где стояла, оставив его подбирать осколки. Добравшись до барьера и упав ему на грудь, я ни с того ни с сего разрыдалась. Загнав всхлипы обратно, спрятала лицо у него на груди. Он отстранил меня и взял мою сумку. Я поднырнула под барьер, и он свободной рукой обхватил меня за пояс, направив через толпу к выходу. Когда мы выбрались на свободное место и пошли через зал, Джек критически оглядел меня.

— Ну как, хорошо долетела?

Я невольно улыбнулась. Я была до смешного благодарна, что он не тащит меня к регистрации и не задает самого страшного вопроса — зачем я здесь.

— Да, все хорошо.

Он переменился. Сразу и не скажешь, в чем и почему, но в нем появилось что-то такое, чего прежде не было. Джек всегда был уверен в себе, как все привлекательные люди. Но теперь, пока он лавировал в суете терминала, я отметила, что его аура словно обогатилась, как будто он, после укуса паука-мутанта, превратился в супергероя. Если раньше Джек вполне сознавал свою привлекательность и на полную катушку использовал свои чары на девушках, то теперь его уверенность в себе выглядела неосознанной. Он был совершенно равнодушен к тому действию, какое производил на людей. Женщина, тащившая чемодан на колесиках, оглянулась на него через плечо, пара хихикающих девчонок чуть моложе меня подтолкнули друг друга локтями. Джек притягивал людей, но оставлял их вроде как в кильватере, качаться на поднятой волне.

Он был в джинсах и белой футболке с воротом-хомутом. На вороте висели темные очки. Выйдя на яркое солнце, он надел их и блеснул мне улыбкой. Ну да, словно с рекламы «темных очков для полиции» сошел, подумала я, ощутив знакомый укол зависти. Сама себе я, среди здешнего загорелого, нарядного люда, казалась бледной и помятой. Мне хотелось домой, под душ. Домой — я поймала себя на мысли, что уже считаю себя дома. А ведь это еще только зал прибытия лос-анджелесского аэропорта.

По дороге к южному берегу Джек непринужденно болтал. Внезапность моего появления висела между нами, как втиснувшийся в машину белый слон. Я старательно делала вид, что все в порядке, и занимала мысли тем, что сосредоточенно знакомилась с Джеком. И с его машиной. Не разбираюсь в машинах, но у этой вид был внушительный. Сколько же нынче получает морской пехотинец? Кожаная обивка, низкая крыша, система звукоизоляции и бестелесный голос, приветствовавший нас, когда мы садились. Джек правил легко и, не задумываясь, превышал скорость, маневрируя в потоке движения. Я расслабилась на сиденье и предоставила ему занимать меня разговором. Он порой отрывал взгляд от дороги, чтобы взглянуть в зеркальце заднего вида, а заодно и на меня. И рассказывал про свой дом: у самого пляжа — звучало это соблазнительно, много лучше, чем жить в шумном, полубандитском районе Южного Лондона.

Пропуская мимо ушей рассказ, я принялась разглядывать его профиль. Брат сильно повзрослел — совсем не тот подросток, которого я видела в последний раз. Загорелый, стрижка длинновата для военного. Три года — долгий срок, наверное, мы оба здорово изменились. Знать бы еще, в какую сторону.

Джек, словно подслушав мои мысли, покосился на меня и снова стал глядеть на дорогу.

— Ты изменилась, Лила.

— Да, выгляжу ужасно, — ответила я. — По-моему, часов тридцать, а то и больше совсем не спала.

Я надеялась, что он не спросит почему. Хотя видела, что вопрос вертится у него на языке.

Однако сказал он другое:

— Я едва узнал тебя среди пассажиров.

За три года, что мы не виделись, я немножко подросла, но мне все еще не хватало добрых шести дюймов до его шести футов. Волосы остались длинными, разве что стали чуть темнее того медового оттенка, который он помнил. На английском солнце волосы не выгорают. Глаза у нас совсем одинаковые, темно-зеленые, в густых черных ресницах, причем у Джека ресницы еще гуще и длиннее моих. В одном я действительно изменилась, но с виду этого не скажешь, а мысли не прочитаешь, в самом-то деле! Я была уверена, что брат говорит не о том, но заерзала на сиденье и выгнала из головы ненужные воспоминания.

Когда Джек потянулся переключить передачу, я наклонилась потрогать его руку под рукавом футболки. Заметив, как поползли вверх мои брови, он повыше поддернул рукав, открыв татуировку на бицепсе: два перекрещенных меча, набитых черной тушью, и девиз над ними: «Semper Fi».

— Вот мама разозлилась бы!

— Да? Ну, она ведь не увидит, верно?

Он опустил рукав и уставился на дорогу.

Я тоже отвернулась к окну. Не надо было напоминать о маме. Кажется, за пять лет нам не стало легче слышать ее имя. Я видела, как напряглись у него желваки на скулах. У Джека, как и у меня, все чувства читались на лице, словно неоновая реклама. Кто бы мог подумать, что я через полчаса после встречи умудрюсь задеть его за живое. Надо быть осторожней, иначе он ни за что не разрешит мне остаться.

— Что это значит? — спросила я, чтобы отвлечь его.

Джек разжал челюсти.

— Девиз морской пехоты. «Всегда верны». Скрещенные клинки — эмблема нашей бригады. Мы накалываем такое, закончив курс рекогносцировки и специальных операций.

Эмблема бригады… он очень мало рассказывал о своей части по телефону. Я почти ничего не знала, и что такое рекогносцировка, я так и не поняла. Знала только, что подготовка занимала два долгих года, и все это время с ним невозможно было связаться. Трудное было время.

Меня осенила новая мысль.

— У Алекса тоже такая?

— Ну, само собой.

Само собой… могла бы и догадаться. Я прикусила язык, чтобы не спросить: если Алекс примет яд, ты тоже выпьешь за компанию? Так всегда говорила мама, но вряд ли стоило об этом напоминать.

— Кстати, он скоро подъедет. Мы тебя очень ждали.

Сердце екнуло. Я бы не удивилась, выскочи оно из груди, как рисуют в комиксах. Я уставилась на брата, прикусив изнутри щеку, чтобы удержать счастливую улыбку. Не стоило показывать, в какой восторг привело меня это известие.

Прошло полчаса, а мы все еще купались в кондиционированной прохладе машины. Я не сводила глаз с голубевшего за правым окном океана и мечтательно воображала, как выглядит Алекс в форме, пока Джек не прервал мою задумчивость, кивнув налево. Мы подъезжали к развилке. Большой указатель предупреждал о повороте на базу морской пехоты Лагерь Пендлтон.

Когда мы проезжали поворот, несколько армейских грузовиков обогнало нас. Я скосила глаза им вслед.

— Так вот где ты работаешь?

— Именно здесь.

— Лагерь большой? На вид большой.

— Двести квадратных миль. Последние полчаса мы едем вдоль него.

Я немножко подумала.

— Ты живешь не на базе?

— Нет, наши там не живут. Нам надо быть поближе к Сан-Диего и к границе.

К границе? Надо думать, с Мексикой, а не со «штатом апельсинов». Я задумалась, зачем так надо. Наркотики? Нелегальные иммигранты? Джек всегда переводил разговор на другое, стоило мне спросить, чем же все-таки занимается его часть. Я знала, что их, слава богу, не используют за границей, но после такого серьезного курса подготовки немного странно торчать в солнечной Калифорнии, разгуливая в штатском и гоняя на роскошных машинах. И, кстати, разве наркотиками и иммигрантами не положено заниматься полиции и пограничникам?

Еще несколько миль — и мы въехали в Ошенсайд. Маленький, выбеленный солнцем городок растянулся по берегу океана; такие поселки показывают в кино — и над ними лениво раскачиваются на ветру пальмы. Мы проехали несколько улиц и свернули у маленького двухэтажного дома, стоявшего чуть на отшибе. Квадратный двор зарос жесткой травой, вдоль фасада тянулась деревянная веранда. Подъехав к встроенному гаражу, Джек нажал кнопку на приборной доске, и гараж сам открыл нам двери.

Когда мы вошли в дом, я остолбенела. Мне представлялась скромная обстановка, что-то вроде его старой спальни, а открылся интерьер из журнала «Идеальный дом». В холле у меня перехватило дыхание при виде деревянного столика для писем, стоявшего у двери. Ему было здесь не место. В последний раз я его видела пять лет назад, в нашем вашингтонском доме. Приглядевшись, я высмотрела еще две-три памятки детства: беленый книжный шкаф в гостиной, репродукция с картины Клее и древняя вешалка у входной двери. Не удивительно, что мне сперва показалось, будто пришла домой. Это было все равно как надеть зимой старое знакомое пальто. Мама никогда сюда не входила, но ее рука чувствовалась повсюду.

Кухня, куда провел меня Джек, выглядела чуточку старомодной: большая керамическая раковина, потрескавшийся линолеум на полу и шаткий старый стол со стульями. Я поискала взглядом что-нибудь знакомое, однако узнала только открытку с Биг-Беном, прилепленную на дверцу холодильника — я сама послала ее Джеку год или два назад. На обратной стороне — откровенное вранье, мол, я счастлива и довольна жизнью. Я подошла поближе. Открытка вклинилась между россыпью листков бумаги и парой фотографий. Я поежилась, узнав на одной себя. Снимали три года назад, в наш последний приезд в Вашингтон. Взглянув на снимок, я вдруг пожалела себя четырнадцатилетнюю. Лицо было испуганным, словно девочка на фото скрывала страшную тайну. Шутка в том, что в то время я понятия не имела, какие бывают страшные тайны, — была просто испуганным подростком, в смятении от раскола между отцом и братом, и сомневалась, увижусь ли еще с Джеком или с его лучшим другом. Мне захотелось порвать фотографию в клочья, но я сдержалась.

А на другой снимок, уже замеченный уголком глаза, я едва взглянула. Это было, как почесать зудящий струпик, — мгновенье удовольствия, а за ним боль и выступившая кровь. На фото с обтрепанными уголками смеялась, крепко обнимая мальчугана, светловолосая красавица. Его голова находилась в тени, выше синело небо. Мальчуган был Джек, а женщина — моя мать. Слева, у нижнего края, торчала еще одна, совсем светлая макушка, но моего лица было не разобрать. Я отвернулась, желая отгородить Джека от фотографии, однако вспомнила, что он сам ее сюда повесил и натыкался на нее взглядом всякий раз, как подходил за пакетом молока. Надо думать, это признак выздоровления.

— У тебя уютный дом, Джек. Правда уютный.

— Да, — кивнул он, — и приятно в него вернуться.

Я молча согласилась с ним, а потом, напустив самый равнодушный вид, спросила:

— А где Алекс живет? Удивляюсь, что вы с ним не вместе.

Безразличный тон стоил мне немалых усилий.

Джек расхохотался.

— Вопреки общему мнению, сестричка, мы с Алексом не срослись как сиамские близнецы. До Алекса от меня пять минут. У него очень крутое холостяцкое гнездышко на набережной.

Сердце заныло. Холостяцкое гнездышко? Ну конечно. Глупо думать, что Алекс ни с кем не встречается. Он хорош собой, и, пусть я небеспристрастна, факт остается фактом: они с Джеком вне конкуренции по части внешности и обаяния. В десять лет я молча страдала, наблюдая, как Алекс встречался то с одной, то с другой девицей — все старше меня, и им уже было, чем заполнить лифчик; я просто умирала, глядя на них. Но в мире фантазий, который я создала после переезда, Алекс существовал в бездевичьем вакууме. Иначе я просто сошла бы с ума. А теперь слова «холостяк» и «гнездышко» крутились в моем сознании, стирая тщательно выстроенные воздушные замки и заменяя их картинами теплой ванны и женщин в бикини.

«Дыши!» — напомнила я себе. Это Алекс. Не Джек. Алекс, рядом с экстравертом Джеком, всегда носил маску холодной собранности. Он никогда не гонялся за девчонками и извинялся перед ними, когда Джек забывал, как их звать. Он держался в стороне, наблюдал, молча вздернув бровь, как Джек кружит над добычей. Так что, даже поселившись в холостяцком гнездышке, вряд ли он еженощно принимает в нем бесконечную череду женщин.

Да-да, Лила, хватайся за соломинку!

— Есть хочешь? Или пить? — спросил Джек.

Где там думать о еде! Живот стянуло в узел. Я покачала головой.

Джек провел меня через прихожую и показал белую коробочку на стене у входной двери.

— Это сигнализация, — сказал он, щелчком открывая крышку. Внутри оказалось устройство, словно попавшее к нам из фильма о будущем, с мигающими лампочками и тач-падом, снабженным буквами и цифрами.

— Код — 121205, — продолжал он. — Устанавливать сигнализацию надо не только когда выходишь, но и когда ты в доме. Если кто-то запустит ее, когда ты внутри, дом закроется наглухо. Будет не выйти. Тогда просто затаись и жди меня или полицию.

Я молча таращилась на него несколько секунд. Дело было не в инструкции, а в коде. День смерти матери. Джек, не обращая внимания на мое лицо, защелкнул крышку. Я кое-что понимала в паранойе. Папа тоже установил сигнализацию в нашем лондонском доме. Только вот маму сигнализация не спасла.

Джек подхватил мою сумку, брошенную под лестницей, и рукой указал наверх. Я поднялась первой и задержалась на площадке, не зная, куда идти.

Джек протиснулся мимо меня к двери в конце короткого коридорчика. Открыл и пропустил меня в комнату, которая на те дни, пока он позволит мне остаться, должна была стать моей спальней. Славная, простая комната. Кровать, тумбочка с колючим кактусом в красном горшке и голубое мягкое кресло в углу — еще одна памятка прежней жизни. Окно выходило в сад за домом. Неплохо бы прожить здесь всю жизнь.

— Здорово. Спасибо, — сказала я, обернувшись к нему. Было немножко неловко оттого, что брат все еще не знал, зачем я приехала. Я не говорила, он не спрашивал.

Джек поставил мою сумку на кресло.

— Спать хочешь? Тебе бы, пожалуй, не помешало. У меня на сегодня еще несколько дел. Когда проснешься, поужинаем и поговорим.

Ну вот, слово сказано. Поговорим. Следовало ожидать. У меня будет еще несколько часов, чтобы обдумать разговор. Я глянула на часы на столике у кровати. Почти половина четвертого. Стоило взглянуть на постель, как меня потянуло в сон.

— Ладно, план ничего себе, — согласилась я и подошла к оставшемуся в дверях брату. Остановилась в нескольких дюймах и опустила голову ему на грудь. Джек меня обнял, и я пробормотала ему в футболку:

— Спасибо.

— Да все в порядке, — тихо ответил он. Я почувствовала его губы на своей макушке, а потом он вышел.

Я села на кровать, сбросила туфли и откинулась на прохладные простыни. Они так и манили, но после полета кожа у меня блестела от липкого пота, и душ был сейчас нужнее, чем сон. Я застонала и села прямо, нашла взглядом свою сумку. Она зависла над креслом, сама расстегнула молнию и двинулась ко мне. Сообразив, что делаю, я вздрогнула и со стуком уронила сумку на пол.

— Лила, ты в порядке? — окликнул снизу Джек.

— Да, все нормально, просто сумку уронила, — отозвалась я и, шумно дыша, упала на колени.

Надо с этим справиться. Никогда больше не прибегать к этой способности, ни за что. Взять за правило. Соблюдать его совершенно необходимо, если я хочу избежать новых случайностей с чужими глазами. Если не хуже. Надо быть внимательней. Я ведь неплохо справлялась в школе и вообще на людях. Просто гораздо трудней владеть собой, когда переутомишься. Когда переутомишься или когда кто-то приставит нож тебе к горлу.

Я залезла в сумку, нащупала чистое белье и футболку. Странное занятие. Пришлось напрячь мускулы, которые уже довольно давно бездействовали. Придется привыкать.