Первая часть
Бузя
1
Бузя – сокращенное имя: Эстер-Либа, Либузя, Бузя. Она старше меня на год или на два, а обоим нам нет и двадцати. Теперь потрудитесь посчитать, сколько лет мне и сколько Бузе. Но я думаю, что это не важно. Лучше я расскажу вам вкратце ее биографию.
Мой старший брат Беня жил в деревне, арендовал мельницу. Он отлично стрелял из ружья, ездил верхом и плавал, как рыба. Однажды летом он купался в реке и утонул. На нем сбылась поговорка: «Все хорошие пловцы тонут».
Он оставил нам мельницу, пару лошадок, молодую вдову и ребенка. От мельницы мы отказались, лошадей продали, молодая вдова вышла замуж и уехала куда-то далеко, а ребенка привезла к нам.
Это и была Бузя.
2
Что отец мой любит Бузю, как родное дитя, а мать моя дрожит над нею, как над единственной дочерью, – это легко понять. В ней они нашли утеху после тяжкого потрясения. Но я? Когда я прихожу из хедера и не застаю Бузи, почему у меня кусок застревает в горле? А стоит Бузе показаться – и сразу светло становится во всем доме. А когда Бузя говорит со мною, я опускаю глаза. А когда Бузя смеется надо мной, я плачу. А когда Бузя…
3
Я с нетерпением поджидал, когда придет милый, славный праздник пасхи. Я буду свободен. Буду играть с Бузей в орехи, бегать по двору, мчаться с горы вниз, к речке. Там я покажу ей, как пускают «уточек» по воде. Когда я говорю ей об этом, она не верит мне, смеется. Бузя вообще не верит ни единому моему слову. Она, правда, ничего мне не говорит, но она смеется. А я не люблю, когда надо мной смеются. Бузя не верит, что я могу вскарабкаться на самое высокое дерево (стоит мне только захотеть!). Бузя не верит, что я умею стрелять (было бы только из чего!). Вот пусть наступит пасха, милая, славная пасха, когда можно будет играть на улице, на вольном воздухе, не на виду у родителей, – я ей покажу такие штуки, что она ахнет от удивления.
4
Наступил милый, славный праздник пасхи.
Нас обоих нарядили к празднику во все новое. Все, что надето на нас, блестит, сияет, шуршит. Я гляжу на Бузю и вспоминаю «Песнь песней», которую я перед пасхой учил в хедере. Вспоминаю строфу за строфой:
«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои, как два голубя, волосы подобны козочкам, спускающимся с горы, зубки – белоснежные ягнята, вышедшие из реки, один к одному, словно одна мать их родила. Алая лента – уста твои, и речь твоя слаще меда».
Скажите мне, почему, глядя на Бузю, невольно вспоминаешь «Песнь песней»? Почему, когда учишь «Песнь песней», на ум приходит Бузя?
5
Чудесный предпасхальный день. Ясный, теплый день.
– Пойдем, Шимек?
Так спрашивает меня Бузя, и я чувствую, что весь горю. Мать не пожалела нам орехов. У нас полные карманы орехов. Но она взяла с нас слово, что мы до трапезы не будем их есть. Играть – сколько душе угодно. Мы отправляемся, орехи гремят в кармане. На улице хорошо. На улице славно. Солнце уже где-то далеко на небе, спускается вниз за городом. Кругом широкая, вольная, мягкая даль. Местами на горке, что за синагогой, прибивается травка, зеленая, свежая, трепещущая. Со свистом и щебетаньем проносится над нашими головами ровная ниточка маленьких ласточек, и снова я вспоминаю «Песнь песней»: «Травка показалась на земле, наступило время соловья, и ранний голос певца весны уже слышен в наших местах». Я чувствую себя странно легким, мне кажется, у меня выросли крылья: вот я поднимусь ввысь и полечу.
6
Из города доносится приглушенный шум. Суета, беготня, галдеж. Канун пасхи! Чудесный предпасхальный день. Ясный, теплый день.
Весь мир в моих глазах предстал сейчас в новом облике. Наш двор – замок. Наш дом – дворец. Я – принц. Бузя – принцесса. Бревна, что свалены возле нашего дома, – это кедры и буки, которые упоминаются в «Песни песней». Кошка, которая лежит у дверей и греется на солнце, – одна из «полевых ланей», про которых упоминается в «Песни песней». Гора, что за синагогой, – это гора Ливанская, которая упоминается в «Песни песней». Женщины и девушки, которые сейчас на дворе моют, гладят, чистят к пасхе, – дщери иерусалимские, что упоминаются в «Песни песней». Все, все из «Песни песней».
Иду, засунув руки в карманы, потряхиваю орешками. Орехи гремят. Бузя идет рядом со мною. Я не могу идти медленно, меня тянет ввысь. Мне хочется лететь, парить, нестись, подобно орлу. Я бросился бежать, Бузя бежит за' мной. Я прыгаю по сложенным бревнам, с бревна на бревно, Бузя прыгает за мной. Я вверх – она вверх, я вниз – она вниз. Кто скорее устанет? Я угадал.
– До каких же это пор? – спрашивает меня Бузя, и я отвечаю ей словами из «Песни песней»:
– «Пока не погаснет светило дня и не исчезнут тени с земли». Та-та-та! Ты устала, а я нет!
7
Я счастлив, что Бузя не умеет того, что я умею. И в то же время мне жалко ее. Сердце мое сжимается от жалости. Мне кажется, что она грустна. У Бузи всегда так: весела, весела, а вдруг забьется в уголок и плачет тихонько. Как бы ее тогда ни утешала мать, как бы ее ни ласкал отец – ничто не поможет. Бузе нужно поплакать. О ком она плачет? Об отце ли, что так рано умер? Или о матери, которая вышла замуж, уехала и забыла о ней? Ах, эта мать! Когда при Бузе вспоминают о матери, она меняется в лице. Она не уважает своей матери, она не скажет дурного слова о ней, но она ее не уважает. Я это знаю наверное. Я не переношу, когда Бузя грустна. Я сажусь рядом с нею на бревнах и стараюсь рассеять ее грустные мысли.
8
Я держу руки в карманах, громыхаю орехами и говорю ей:
– Угадай, что мог бы я сделать, если бы захотел?
– А что мог бы ты сделать?
– Захочу, и все твои орехи перейдут ко мне.
– Ты их выиграешь у меня?
– Нет, я и не подумаю играть.
– Что же, ты их силой отберешь?
– Нет, они сами ко мне перейдут.
Она поднимает на меня свои большие глаза, прекрасные голубые глаза из «Песни песней».
Я говорю ей:
– Ты, верно, думаешь, что я шучу? Я знаю, глупенькая, такой заговор. Скажу слово такое…
Она еще шире раскрывает глаза. Я чувствую себя великим героем, я объясняю ей, как большой, как герой:
– Мы, мальчики, все умеем. У меня в хедере есть товарищ. Шайка-слепой (он слепой на один глаз), он все знает. Нет такой вещи в мире, которой Шайка не знал бы, даже каббалу. А ты знаешь, что такое каббала?
Нет, откуда ей знать? Я чувствую себя на седьмом небе оттого, что могу ей прочесть лекцию о каббале.
– Каббала, глупенькая, это такая вещь, которая может пригодиться. С помощью каббалы я могу устроить так, чтобы я тебя видел, а ты меня – нет. С помощью каббалы я могу добывать вино из камня и золото из стены. С помощью каббалы я могу устроить так, чтобы мы оба, вот как сидим здесь, поднялись бы ввысь до самых облаков, даже выше облаков!..
9
Подняться с Бузей с помощью каббалы ввысь до самых облаков и даже выше облаков и улететь с ней далеко-далеко за океан – это было одним из заветнейших моих мечтаний. Там, за океаном, начинается страна карликов, потомков богатырей времен царя Давида. А карлики ведь очень славные человечки. Питаются они одними сластями и миндальным молоком, по целым дням играют на маленьких свирелях, пляшут и водят хороводы, ничего не боятся и очень гостеприимны. Заедет к ним кто-либо из «наших», они его кормят и поят, дарят ему лучшие одежды и множество золотой и серебряной утвари, а перед отъездом набивают ему полные карманы алмазов и брильянтов, которые валяются у них, как у нас, скажем, мусор на улицах. – Как мусор на улицах? Неужели? – спрашивает меня однажды Бузя, когда я ей рассказываю о карликах.
– Ты не веришь?
– А ты веришь?
– А почему бы нет?
– Где ты слыхал об этом?
– Как это где? В хедере.
– А! В хедере…
Все ниже и ниже опускается солнце и окаймляет небо багряной полосой чистейшего золота. Золото отражается в глазах Бузи – они купаются в золоте.
10
Мне очень хочется, чтобы Бузя пришла в восторг от метода Шайки и от тех фокусов, что я могу сделать с помощью каббалы. Но Бузя и не думает восторгаться. Наоборот, мне кажется, она смеется. А иначе – почему же она показывает мне свои жемчужные зубки? Меня это начинает сердить, и я говорю ей:
– Ты, может, не веришь мне?
Бузя смеется.
– Ты, может, думаешь, что я хвастаю? Что я сочиняю?
Бузя смеется еще громче. А! Если так, я ее проучу! Уж я знаю чем. Я говорю:
– Как жаль, что ты не знаешь, что такое каббала. Знай ты, что такое каббала, ты не смеялась бы. С помощью каббалы я могу, если захочу, привести сюда твою мать. Да, да. И если ты будешь очень просить, я приведу ее к тебе сегодня же ночью, верхом на палке.
Разом обрывается смех. Облачко пронеслось по ее прекрасному, светлому личику. И мне кажется, будто солнце внезапно скрылось. Нет солнца. День ушел. Боюсь, что я слишком увлекся. Не надо было затрагивать больное место – мать. Я жалею об этом. Надо загладить свою вину. Надо с ней помириться. Я придвигаюсь к ней ближе; она отворачивается от меня; хочу взять ее за руку, хочу сказать ей словами «Песни песней»: «Оглянись, оглянись, Суламифь». – Обернись ко мне, Бузя!.. – Вдруг слышу голос из дома:
– Шимек! Шимек!
Шимек – это я. Это мать зовет меня идти с отцом в синагогу.
11
Отправиться с отцом в ночь под пасху в синагогу – есть ли большая радость! Уж это одно чего стоит, что ты одет с головы до ног во все новенькое и тебе есть чем похвастать перед товарищами! Или взять молитвы! Первая пасхальная «Вечерняя»! Первое праздничное «Да святится»! Ах, сколько удовольствий милостивый бог уготовил для нашего народа!
– Шимек! Шимек!
Матери моей некогда. «Иду, иду, вот уже иду! Мне только два слова сказать Бузе, всего лишь два слова…»
И я говорю ей свои два слова. Я сознаюсь ей в том, что сказанное мною только что – неправда. Заставить с помощью каббалы кого-либо летать – невозможно. Сам полететь – это я могу, и это я ей покажу. Вот только пройдут праздники, и я сделаю первую пробу. На ее глазах я поднимусь вверх, вот с этого самого места, где бревна лежат, и в одну минуту буду выше облака. Оттуда я возьму вправо, туда – видишь! Там кончается все, и начинается Ледовитый океан.
12
Бузя внимательно слушает. Солнце посылает свои последние лучи, целует на прощание землю.
– А что такое Ледовитый океан? – спрашивает Бузя.
– Не знаешь, что такое Ледовитый океан? Ледовитый океан – это застывшее море. Вода там густая, как студень, и соленая, как селедочный рассол. Корабли по тому морю не ходят, а люди, которые туда попадают, обратно уже никогда не возвращаются.
Бузя смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
– Зачем тебе идти туда?
– Разве я пойду, глупенькая? Я ведь лечу. Лечу по поднебесью, как орел. В несколько минут я ведь снова на суше. А там начинаются двенадцать высоких гор, которые пышут огнем; на двенадцатую гору, у самой вершины, я спущусь, пройду пешком семь миль и доберусь до дремучего леса. Иду все лесом да лесом, пока не приду к маленькому ручейку. Ручеек переплыву и отсчитаю семь раз по семь. Тогда предстанет передо мной древний старичок с длинной бородой и спросит меня: «Скажи, чего ты желаешь?» И я скажу ему: «Отведи меня к царевне».
– К какой царевне? – спрашивает меня Бузя, и мне кажется, что она испугалась.
– Царевна – это прекрасная принцесса, которую украли из-под венца, околдовали и посадили в хрустальный замок, вот уже семь лет…
– А тебе-то что до нее?
– Как это, что до нее? Ведь я должен ее освободить.
– Ты должен ее освободить?
– А кто же?
– Не надо лететь так далеко. Послушай меня, не надо…
13
Бузя берет меня за руку, и я чувствую, что ее маленькая белая ручка холодна.
Я смотрю ей в глаза и вижу, как в них отражается золотое солнце, которое прощается с днем, с первым ясным, теплым, предпасхальным днем. Мало-помалу день умирает. Точно свеча, гаснет солнце. Шум, стоявший весь день, молкнет. На улице уж не видать ни живой души. В окнах домов показываются огоньки праздничных свечей. Странная торжественная тишина окружает нас, меня и Бузю, и мы чувствуем себя крепко слившимися с этой праздничной тишиной.
– Шимек! Шимек!
14
Уже в третий раз мать напоминает, что мне пора в синагогу. Да разве я сам не знаю, что мне пора в синагогу? Посижу еще минуту, одну минутку, не больше. Но Бузя услыхала, что меня зовут, она вырывает руку, поднимается и торопит меня.
– Шимек, это тебя зовут, тебя! Иди, иди, пора уже! Иди, иди!
Я собираюсь уходить. День улетел. Погасло солнце. Золото превратилось в кровь. Ветерок подул, легкий, прохладный. Бузя торопит меня – иди!
Я бросаю на нее последний взгляд. Совсем не та Бузя. Иной вид, иную прелесть приобрела она в моих глазах в этот зачарованный вечер. «Заколдованная принцесса» – проносится у меня в голове. Но Бузя не дает мне долго думать. Она торопит меня, торопит меня. Я иду и оглядываюсь на заколдованную принцессу, которая целиком слилась с этим волшебным пасхальным вечером. И я останавливаюсь, зачарованный. Но она машет мне рукой: «Иди, иди!» И мне кажется, я слышу ее голос, она говорит мне словами «Песни песней»: «Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических…»