Мы оставили Рохеле в тот момент, когда, погруженная в думы, она смотрела на широкую базарную площадь местечка. Нить ее мыслей вскоре была прервана нашим удальцом Стемпеню.

Этот сорви-голава сразу заметил, как приглянувшаяся ему Рохеле вышла из-за стола. Выждав несколько минут, он последовал за ней и стал рядом возле двери. Стемпеню завел разговор о Мазеповке, о родном местечке Рохеле -Сквире, которое он знал вдоль и поперек со всеми его достопримечательностями. Затем речь зашла о городе Егупце. Стемпеню как-то слышал, что Рохеле там бывала. Рохеле отвечала невпопад, с пятого на десятое.

– Скажите, - неожиданно спросил Стемпеню, - отчего это вы никогда не выйдете погулять - ни в субботу, ни в праздник? Вы здесь почти год,-пожалуй, даже больше года, - и ни разу не показались на Бердичевской улице. И забрались вы в такую даль, чуть не на край местечка. Представьте, я даже не знал, что вы здесь живете. Вчера только узнал, когда увидел вас на свадьбе... Хотел поговорить с вами, но не было возможности. Не знаете разве наших местечек? Сразу начнут языком трепать... Послушайте меня, выйдите-ка прогуляться в субботу днем по Бердичевской улице... Там все местечко будет... Обязательно приходите, слышите? Ради всего святого, в субботу днем на Бердичевской улице!

Рохеле не успела ответить, так как Двося-Малка, заметив ее отсутствие за торжественной трапезой, тут же бросилась на поиски невестки. Застав Рохеле рядом со Стемпеню, преданная свекровь вначале несколько удивилась: "С чего это вдруг они оказались вместе?" Но Стемпеню, обладавший необыкновенной способностью изворачиваться и находить выход из самого затруднительного положения, сейчас же принялся за Двосю-Малку.

– Мы здесь говорили о свадьбе у сквирского цадика. Ваша невестка была еще ребенком, когда я играл на свадьбе у дочери цадика. Она даже не помнит этой свадьбы.

– Ну, понятно, куда ей помнить!-ответила Двося-Малка. -А я вот хорошо помню свадьбу у цадика. Мы были там с мужем и ночевали в поле, такая теснота была в местечке.

– Теснота? Еще бы... Вот я вам расскажу историю почище.

И Стемпеню завел с Двосей-Малкой нескончаемый разговор о разных разностях.

Рохеле между тем ускользнула и вернулась в дом к новобрачной.

Мы уже раньше заметили, что Стемпеню был из тех, которые за словом в карман не полезут. Тут следует упомянуть еще об одном таланте Стемпеню: он, как никто, умел разговаривать с пожилыми женщинами, судачить о том да о сем, заговаривать им зубы. В этом он был мастак. "Ученая колдунья, - гласит поговорка,- опаснее природной". У Стемпеню язык был хорошо подвешен - он прошел блестящую школу. Но об этом речь впереди.

"Какая наглость! - возмущалась Рохеле. - Пригласить меня на Бердичевскую улицу! Ишь что выдумал! Не иначе, как в субботу днем на Бердичевскую улицу! Да еще ради всего святого! Да как он смеет! Только музыкант может себе позволить этакое!"

С такими мыслями вернулась Рохеле со свадьбы домой.

Пришла суббота.

После обеда, когда свекор со свекровью, а также ее муж Мойше-Мендл, как всегда, прилегли, чтобы вкусить сладость субботнего сна, которому евреи спокон веку предаются с особым наслаждением, Рохеле, по обыкновению, сидела одна у окошка и, напевая песенку, глядела на прохожих. Перед ее глазами, как обычно по субботам, мелькали аккуратно причесанные девушки с алыми и голубыми лентами в косах, в родных платьях - красных, желтых, зеленых, в натянутых на руки перчатках и в новеньких, с иголочки, блестящих скрипучих ботинках. Все они шли туда, "на гулянье", на Бердичевскую улицу. Там они будут щеголять друг перед дружкой своими алыми и голубыми лентами, своими красными, желтыми и зелеными платьями. Украдкой, как бы мимоходом, будут бросать взгляды из-под стыдливо опущенных ресниц на красивых юношей в нанковых брючках, в картузах с блестящими козырьками; и зарумянятся щеки, и забьются сердечки у девушек.... Одним словом, весело будет на Бердичевской улице.

Рохеле вce это хорошо знакомо. Почему бы ей этого не знать? Еще так недавно она тоже вплетала алые и голубые ленты в свои косы и гуляла по субботам на улице вместе с другими девушками... А теперь...

Рохеле обвела взглядом комнату. Все спят, аппетитно похрапывая. Все, все! Она одна томится здесь, словно не среди живых людей живет, а в царстве покойников. Подперев голову руками, она задумывается. На память ей приходит старинная песенка, которую она певала в юности:

– С субботой вас!

Рохеле подняла голову и увидела... Стемпеню.

– С субботой вac - говорю.

"Это еще что? Как вы попали сюда?" - чуть было не спросила Рохеле, отпрянув от окна.

– Вас также! - невольно вырвалось у вее, и она покраснела, как маков цвет.

– Вы не послушались меня - не вышли на Бердичевскую улицу погулять. Напрасно я глаза проглядел, вас дожидаючись. Я хотел... Мне надо... Вот читайте...

Стемпеню подал Рохеле сложенный вчетверо листок бумаги и скрылся.

Рохеле долго-долго держала в руке листок бумаги, не зная, что с ним делать, не понимая, к чему он ей. Наконец она опомнилась от удивления и развернула послание. Это оказался большой лист нотной бумаги. На нем крупными еврейскими буквами с большим количеством ошибок было написано:

"Мой дражайший ангел небесный! Когда я впервые увидел твой светлый образ, у меня посветлело в обоих глазах, и яркий огонь обжег мое сердце от горячей любви к тебе, душа моя, которая своими небесными очами вместе с твоим светлым лицом влекли меня к себе с первой минуты, ибо ты - душа моей души и жизнь моей жизни. Я не сплю по ночам и вижу тебя во сне, без тебя светлое солнце темнеет в моих глазах, и я тебя люблю, как свою сладкую жизнь, и я умираю всем своим существом, изнывая от желания вечно видеть тебя, и вечно любить тебя, и вечно быть с тобой. Навеки любящий тебя, тоскующий и вздыхающий по следам ног твоих и издали целующий твои прекрасные глаза.

Стемпеню".