ГЛАВА 1

Лучше бы Алексей Жгут получил еще десять суток «губы». Лучше бы он получил сто суток «губы» и лишился оставшихся на погонах звездочек. Любой поворот в его служебной карьере выглядел предпочтительнее, чем тот переплет, в который попал он сам и втянул Галину. Если бы только Алексей мог заглянуть вперед, предвидеть, предугадать ту подлость, которую подкинет ему судьба, он нипочем не согласился бы на предложение Степана Ильича. Но слово вылетело, дело сделано, приказ подписан, и вот старший лейтенант Алексей Жгут назначен заведующим клубом их пограничной части.

Положа руку на сердце, Алексей испытал некоторое облегчение, когда узнал о решении своего начальства. Где-то в душе шевельнулся потревоженный червячок самолюбия: доигрался, Леша, допрыгался, переведен из боевых командиров на интендантскую должность! Не справился, не оправдал. Но, по большому счету, Алексей знал, что рано или поздно полетит под откос армейской иерархии. Он, правда, не терял надежды, что падение это будет более радикальным: он не прочь получить пинка под зад, лишь бы этот пинок оказался достаточно сильным для того, чтобы вытряхнуть его из мундира, выбросить из военного городка, из армии вообще. Такая полумера, как заведующий клубом, с одной стороны, существенно облегчала Жгуту жизнь, с другой стороны, таила в себе такую же опасность, как лежащие вдоль границы болота: в этом клубе можно завязнуть прочнее, чем в любой трясине, — ни туда ни сюда. Нет, в страшном сне видал Алексей этот клуб и эту болотную должность.

Командир же части, полковник Борзов, своим решением был весьма доволен. В самом деле, сколько можно еще мучиться с этим Жгутом? Была бы его воля, выгнал бы он его взашей, к чертовой матери. Не военный Алексей Жгут человек, и, положа руку на сердце, никогда не выйдет из него хорошего офицера, настоящего командира, ценного для Родины кадрового военного. Так чего же морочить голову, трепать нервы и разлагать личный состав таким примером? Старший лейтенант Алексей Жгут ни армии, ни Родине в качестве защитника сто лет не нужен. Хотя сам по себе парень он неплохой, умный, честный, добрый, компанейский, но… Короче говоря, не военный он человек, и ничего с этим не поделаешь.

Жаль, что Родина рассуждала иначе, чем старый полковник, протопавший в начищенных сапогах весь трудный путь от рядового до командира части. Родина имела свои счеты к старшему лейтенанту Алексею Жгуту. Она полагала, что тот непременно должен отработать деньги, потраченные на его обучение в военном училище Сам Борзов считал, что единственный шанс Жгута рассчитаться с этим своим почетным долгом — пасть на поле боя. Так что, не будучи в состоянии уволить непутевого офицера и не желая ему зла, полковник имел основания гордиться собой, что придумал для него местечко между небом и землей, между армией и «гражданкой». Смущала Борзова материальная ответственность, предусмотренная должностью заведующего. Но, в конце концов, клуб — не кухня, где все на вес да на счет, не оружейный склад, где за каждую пропавшую единицу можно загреметь под трибунал. Клуб — это всего лишь клуб. Неужели Алексей с такой ерундой не справится, чтобы стулья, инструменты да лампочки пересчитать и запереть? Если он и это дело завалит, то тогда уж ничем ему не помочь, значит, совсем никчемный человек этот Лешка Жгут.

Словом, как ни крути, лучшего места для этого раздолбая и балагура просто не сыскать! Об этом и сказал ему полковник.

— Ну что, Леша, как новая должность? Не жмет? Развлекаешься? — спросил Борзов, появляясь за кулисами клубной сцены во время первого же мероприятия — выступления заезжего цирка. На цирк свезли посмотреть детей со всего городка. Маленький зал оказался набит так, что родителям пришлось наслаждаться представлением на улице, дожидаясь своих чад и радуясь за них.

Жгут, который только что подбадривал артистов, в шутку, но с чувством прихватывал воздушную гимнастку за упругую тренированную талию, громко хлопал, чтобы разогреть зал, и, кажется, веселился больше, чем любой зритель, увидев Борзова, сразу сник, отступил в кулису. Он походил на школяра, которому напомнили вдруг, что лето пролетело, каникулы подошли к концу.

— Да нормально все пока, товарищ полковник. — Жгут бросил взгляд на сцену и отвернулся.

— Ты теперь на правах заведующего клубом фокусы можешь показывать, сколько хочешь, а мы будем только поощрять. — Полковник проводил взглядом гимнаста, уходящего мимо них со сцены на руках, с зажатой в зубах булавой. — Цирк привез? Молодец! Теперь хоть могу записать тебе благодарность в личное дело, а то оно у тебя тоску на замполита наводит…

— Да какой это цирк! — с досадой дернул щекой Алексей. — Халтурщики!

— Ну не знаю, не знаю насчет халтурщиков… — Полковник задержал взгляд на все той же воздушной гимнастке, возвращавшейся на сцену, чтобы еще раз послушать заслуженные аплодисменты. — Я в этом плохо разбираюсь. Но ведь детям нравится, — кивнул он в сторону зала. — И, между прочим, они с нас за выступление очень даже по-божески взяли.

Жгут пожал плечами. Смысла спорить он не видел.

На арену двинулся тяжелоатлет, и оркестр сопроводил его появление бодрым, хотя и не слишком гладким исполнением туша.

— А как-тебе наш новый оркестр? — оживился Борзов, вытягивая шею, чтобы увидеть музыкантов.

— Дудит! — огрызнулся Алексей.

— Что ж ты за человек? — взорвался полковник. — Полный комплект инструментов! Новые, дорогие! Денег, — он понизил голос, покосившись на разминающихся рядом артистов, — вломили — страшно вспомнить. А он опять недоволен.

— Товарищ полковник, а на дем… — С лету перебив Борзова, Алексей вдруг театрально запнулся, словно пьяный, у которого заплелся язык, скривился и, взмахнув перед носом своего командира рукой, приземлил ее на лацкан его кителя. — А на де-мо-би-лизации, — выговорил Жгут по слогам, — можно крест поставить?

В другое время, от любого другого офицера Борзов не потерпел бы подобной фамильярности, но, будучи умудренным опытом человеком, он прекрасно понимал те чувства, которые раздирают его подчиненного. Он не стал отвечать на брошенный ему сгоряча вызов, но положил руку Алексею на плечо, чуть сдавил, ощутив, как царапнули ладонь звездочки вздыбившегося погона.

— Сынок, — произнес Борзов отечески. — Вот представь себе, что у тебя нет руки или там ноги… — Выдержал короткую паузу, то ли сам собираясь с мыслями, то ли и впрямь рассчитывая, что Алексей проникнется его метафорой. — Так вот, армию, как и инвалидность, надо переносить стойко. Понимаешь? Командир из тебя никакой, мы оба это знаем. Рядом с Суворовым твой портрет не повесят. Но жить-то как-то надо? Не всем водить солдат через Альпы, кто-то должен выполнять другую, менее героическую, но важную работу, понимаешь меня? Вот цирк ты добыл для части— хорошо. Объявляю тебе благодарность. Там, глядишь, смотр проведем. Организуешь все честь по чести — еще благодарность. Смекаешь, Леша? И так, потихоньку, полегоньку, начнем с тебя снимать взыскания, выдвигать, продвигать. Глядишь, звание получишь, другую должность, покрупнее. Перспектива открывается, понял?

— Понял, — сказал Алексей, поддавая ногой укатившийся у клоуна мяч. — Я давно все понял. Только у меня в жизни перспектив уже не осталось. Про кого-то говорят: «без пяти минут капитан», а про меня: «пять дней как старлей».

— А кто в этом виноват? — сурово спросил Борзов. — Я? Или царица небесная? Ты у меня уже вот где… — Рука взлетела к горлу, но взгляд упал на все тех же артистов, копошащихся вокруг. — Да что с тобой говорить! — Досадливо махнув рукой, полковник ушел.

Алексей остался стоять за кулисой, с тоской в глазах наблюдая за выкрутасами клоуна в потрепанном рыжем парике из мочалки. Клоун изображал силача, натужно отрывая от земли и взваливая на плечо бессовестно бутафорские гири. Дети смеялись, хлопали, верили, что гири и впрямь весят по пуду.

Халтура. Алексей подумал, что и в шесть лет не поверил бы этим кривляниям. А что поделать? Рыжий клоун занимается не своим делом, старший лейтенант Алексей Жгут занимается не своим делом, много кто занят не тем, чем хотелось бы, в результате — всеобщая гармония.

Клоун еще немного подурачился и вдруг швырнул свои гири в зал, прямо на головы ма леньких зрителей. Раздался визг. Так вам и надо, не развешивайте уши! В следующую минуту испуг сменился новым взрывом хохота. Детские ручки хватали округлые бока мягких невесомых шаров, стараясь подтянуть фальшивый снаряд к себе. Майор Сердюк, пытаясь перехватить летящий со сцены черный шар, едва не опрокинул ряд кресел, усилив общее замешательство, и теперь смущенно посмеивался вместе со всеми, промокая носовым платком выступивший на лбу пот и про себя удивляясь собственной доверчивости: надо же так попасться на детский трюк!

Наконец гири одну за другой бросили обратно на сцену. Клоун потешно поймал одну и повалился на спину, словно бы сбитый с ног ее тяжестью. Вторая гиря покатилась по сцене и ударила его по заду. Клоун задергал ногами в длинноносых ботинках, изображая, как ему больно, и выманивая у публики новую порцию смеха.

Забавно получалось, но Алексей мог бы разыграть эту комедию лучше. Интересно, получился бы из бродячего циркача заведующий клубом пограничной воинской части?

* * *

— Неужели все это можно съесть? — спросила Альбина, вынося из кухни поднос с салатами.

— А как же, — не допуская и тени сомнения в способностях ожидаемых гостей, ответила Галина, принимая тяжелые блюда. — Что-что, а пожрать наши мужики мастера.

Складной стол, разложенный сейчас на всю комнату, был покрыт праздничной белой скатертью и уставлен тарелками, салатниками, рюмками. В военном городке не слишком разживешься по части дефицитных деликатесов вроде всяких там салями, шпротов или ветчины, но грибы, медвежатина, рыба, домашние соленья были представлены в изобилии.

Галина трудилась на кухне с утра. С обеда на подмогу пришла Марина. Альбина подтянулась около часа назад, но толку от нее было не много; она собралась было заняться сервировкой, но и тут талантам ее не нашлось применения: свернуть салфетки «конвертиком» или «парусом» не получилось, поскольку у Жгутов вообще не было салфеток, и Галя положила на стол лоскутки аккуратно порезанного вафельного полотенца. Так что пока Марина строгала салаты, а Галина шуровала с грибами, Альбина фланировала вдоль стола, поминутно вздыхая, изредка поправляя неровно лежащую вилочку или выпрямляя стрелку лука, торчащую в качестве украшения из миски с оливье.

К ужину ждали гостей — артистов цирка. Алексей со свойственной ему широтой не преминул пригласить всю труппу к себе, дабы продемонстрировать сибирское радушие и щедрость. По части гостеприимства и хлебосольности Алексей не знал себе равных, вот только насчет добычи продуктов к праздничному столу он не мог похвастать расторопностью. Галина сбилась с ног, добывая, запасая, одалживая. Самой ей эти таежные звезды как-то не показались. Она не совсем понимала, зачем тащить эту публику в дом, кормить, поить, развлекать. Ладно бы их предстояло приглашать еще, так ведь нет, уедут гастролеры завтра. И скатертью дорожка! Она бы еще поняла, если бы артистов потчевал начфин, оставшийся весьма довольным невысокой платой, которую взяли с пограничников циркачи. Но Алексей тут при чем? Да, заведующий клубом. Что ж ему теперь — всех выступающих за свой счет столовать? Должность эта, конечно, Лешке в самый раз, по уму и по характеру, но неплохо было бы, чтобы и от зарплаты его что-то оставалось для семьи.

Хорошо еще, что часть гостей взял на себя Сердюк, чьи дети пришли в неописуемый восторг от силача и акробатов. Можно было отправить к нему и клоунов, но паяцы предпочли толстому глуповатому майору компанию веселого старлея.

— А что, — спросила Альбина, бросая в зеркало придирчивый взгляд, — среди этих артистов знаменитости есть?

— А как же, — ответила Марина, не задумываясь. — Жонглер апельсинами очень популярен среди белок. Особенно когда апельсины повыше подбрасывает. Если бы он еще и орехами научился жонглировать…

— Нет, девочки, — мечтательно произнесла Альбина, смахивая невидимую соринку с графина. — Что ни говорите, а культурное общество — как бальзам на душу. Интеллигентный человек совершенно не приспособлен жить в этой глуши. Никакой культуры. Ни театров, ни выставок. Кино раз в неделю. Цирк раз в жизни приехал!

Галина пропустила все это мимо ушей. Расставив стулья, она еще раз окинула стол хозяйским взглядом и осталась вполне довольна.

— Ну вот. Вроде все. Водка в холодильнике, пельмени бросим, когда придут…

— И лилипут придет? — спросила Альбина.

— А куда он денется? — Галина сняла фартук и с облегчением потянулась. — Мы и ему стульчик приготовим.

— А можно, — Альбина жеманно повела плечом, — я его на коленки посажу?

Галина усмехнулась, бросив на Марину многозначительный взгляд.

— Можно, если осторожно. Только ты не забудь супруга захватить. Так, — она хлопнула в ладоши, — все, девочки, спасибо. Теперь — домой одеваться, прихорашиваться, а после представления я вас жду.

После выступления артисты аккуратно сложили реквизит в чемоданы, переоделись, смыли грим и сменили концертные наряды на обычную одежду, сразу превратившись в обыкновенных людей.

Клоун и жонглер с перевоплощением не спешили. Клоун бесцельно слонялся за кулисами, рассматривая портреты вождей, памятки пожарной безопасности и выдержки из Устава, по приказу Сердюка забранные в рамочки и развешанные в самых неожиданных местах. Вот так идешь по коридору в направлении выхода, и, не доходя до дверей пары шагов, натыкаешься на права и обязанности часового.

Почему-то очень бросается в глаза «…часовой имеет право применять оружие…» и «…открывать огонь без предупреждения…». Волей-неволей начинаешь вчитываться, знакомиться с документом подробнее. А там, глядишь, и раздумаешь выходить из клуба на территорию воинской части. Или вот в умывальнике: «Воин! Помни! Вода и мыло снимают микробы!» Автор неизвестен, но фраза как нельзя точнее бьет в цель. Сразу как-то проникаешься сознанием важности правил личной гигиены, очень хочется немедленно их соблюсти, вымыв руки минимум до подмышек. В общем, любознательному человеку есть на что обратить свой пытливый взор…

Жонглер взялся отрабатывать какой-то ловкий пас пальцами. Яркий оранжевый шарик взлетал под потолок и затем приземлялся на плечо жонглера, но вот что должно происходить дальше, оставалось непонятным, ибо всякий раз шарик падал на сцену и, подпрыгивая, укатывался в зал. Жонглер спускался за ним, находил меж кресел и возвращался на сцену, чтобы снова подбросить под потолок.

Алексей Жгут пригласил в гости как раз клоуна и жонглера. Теперь он терпеливо дожидался, пока те закончат свои дела и последуют с ним к накрытому в их честь столу. Третий приглашенный — фокусник — давно уже переоделся, умылся и явно был не прочь перекусить.

Ситуация складывалась странная. Было такое ощущение, что клоун и жонглер никуда идти не собираются. Один, все еще в костюме и гриме, уселся посреди сцены на тюк с вещами, вытянул ноги, уставился в пространство, второй, упустив свой шарик под занавес, отправился в недра сцены на поиски. Алексей нервно поглядывал на часы, думая о Галине, ждущей их за накрытым столом. Да и перед остальными неудобно. Даже Ворон, в конце концов, на правах гостя вправе рассчитывать на свою порцию.

Алексей приблизился уже к клоуну, прикидывая, как бы потактичнее поторопить его, когда вынырнувший из-за бюста Ленина жонглер хлопнул его по плечу и продемонстрировал бутылку водки, то ли принесенную им с собой, то ли обнаруженную в ходе экскурсии по закоулкам клуба.

— По одной?

Алексей улыбнулся в ответ и благодарственно приложил руки к груди.

— Жене обещал надраться только дома. — И добавил громче, чтобы слышали и клоун и фокусник, стараясь придать голосу предельную бодрость: — Обещал надраться, но дома, что ждет и вас, гости дорогие, под «женьшеневку» и медвежатнику!

К его удивлению, «гости дорогие» не обратили на его слова никакого внимания. Подсев к клоуну, жонглер достал потрепанную колоду карт и бросил ее на ящик с реквизитом.

— Сгоняем по-быстрому? — предложил он то ли клоуну, то ли всем присутствующим сразу.

— По мелочи, — согласно кивнул клоун, оживляясь, — для аппетита? — И вопросительно взглянул на Жгута.

Тот сделал было шаг вперед, завороженно глядя на разлинованные зеленым и розовым рубашки карт, уже нагнулся, чтобы придвинуть к ящику табурет, но в последний момент спохватился, отшатнулся от импровизированного стола:

— Нет, я пас.

Жонглер пожал плечами — как хочешь, и начал лениво тасовать колоду.

Клоун возбужденно заерзал, потирая ладони и похлопывая себя локтями по бокам, словно петух перед боем. Бросив перед собой пачку пятерок и червонцев, зашевелил пальцами, в нетерпении готовясь принять первую карту.

Фокусник, поняв, что ужин окончательно откладывается, с досады стал рыться в реквизите, перебрасывая разноцветные тряпки с места на место.

— Леша, а где моя шляпа? — спросил он Жгута, комкая и отбрасывая в сторону чью-то алую рубаху. — Шляпа с блестками, с таким красивым пером? Страусиным…

— Шляпа? — рассеянно переспросил Алексей, с завистью наблюдая за начавшейся игрой. — Хрен ее знает.

Жонглер сдал карты клоуну, вытянул из колоды одну для себя. Он выиграл, без особой радости переложил мятую пятерку клоуна к себе и сказал, лениво возвращая карты в колоду:

— Нужен третий. Так азарта нет.

Клоун бросил быстрый взгляд на Алексея, потом обернулся к фокуснику:

— Садись?

— Я? Третьим? — Фокусник возмущенно фыркнул. — Ты же знаешь, я ненавижу эти карты! — И, обращаясь к Жгуту, обиженно добавил: — Между прочим, плащ тоже пропал. Фиолетовый такой, шелковый.

Алексей не смотрел на него. Жонглер снова начал сдавать, и мелькавшие над столом карты завладели полностью вниманием старшего лейтенанта. Неведомая сила, какой-то коварный, дикий зверь, все время дремавший в душе Алексея, теперь пробудился и рвался к столу. Он то грубо дергал, требуя подойти и включиться в игру, то затихал, принимаясь ворковать и уговаривать. Алексей хорошо помнил свою клятву, данную Галине, помнил свой зарок не играть больше, и голос разума противостоял уловкам зверя, хотя даже ладони вспотели от напряжения. На всякий случай Жгут взялся за край тумбы, на которой стоял гипсовый бюст товарища Ленина. Не потому взялся, что рассчитывал на моральную поддержку мудрого учителя, а просто схватился, как сухопутный человек, ступив на борт корабля, предпочитает хвататься за любой поручень ради собственного успокоения.

Игра шла полным ходом. Карты летали над ящиком, шлепались, перевернутые, складывались обратно в колоду, тасовались. Играющие брали их в руки, смотрели, прикупали, получая еще карту или останавливаясь. Они вольны были поступить так или иначе, вольны были раскрывать карты веером или тащить их одну над другой, вольны были идти ва-банк или довольствоваться скромной комбинацией, вольны рисковать, играть, выигрывать.

Порхающие из рук в руки карты действовали на Алексея, как ловкие пассы гипнотизера на пациента, как серпантин извивающегося в охотничьем танце удава на мартышек и кроликов. Жгут крепче вцепился в постамент.

Мимо прошел фокусник. Он опять что-то спросил про свой фиолетовый плащ.

— Фиолетовый? — механически переспросил Жгут, вытягивая шею, чтобы через плечо фокусника следить за игрой. — Такие плащи бывают?

— Фиолетовый, — упрямо повторил фокусник, — с желтыми звездами. — И сдвинулся, закрывая собой игру.

— Не гунди! — в сердцах отмахнулся от него Алексей. — Найдем мы тебе и плащ, и шляпу. — Жгут вежливо взял фокусника за плечи и отодвинул чуть в сторону. — Найдем тебе и белку и свисток.

Чтобы отодвинуть фокусника, Алексею пришлось отпустить руку, и мечущийся в нем зверь не преминул воспользоваться этим моментом. Он подтолкнул человека к столу, и тот сделал неровный шаг.

— Еще, — посмотрев на свои карты, процедил клоун.

Получив карту, он положил ее картинкой на ладонь и, чуть раздвинув пальцы, посмотрел на нее через образовавшуюся щелку. Судя по всему, карта пришла не в жилу. Клоун шумно втянул носом воздух, медленно поднял руку и потянул ее вперед, за следующей картой, но вдруг передумал и спрятал руку под себя.

— Себе! — выдохнул он, зажимая свои карты в кулаке и прикусывая губу.

Жонглер медленно вытянул карту и положил поверх первой. Хитро прищурившись, посмотрел на соперника, потянул вторую. Оба игрока и Алексей затаили дыхание.

— Перебор, — с досадой сказал жонглер, едва увидев край карты.

— Восемнадцать! — Клоун шмякнул картами по ящику и стремительно, жадно выхватил из стопки жонглера отыгранную купюру. — Восемнадцать! — повторил он, торжествующе оглядываясь по сторонам. — А?

Глаза его блестели от счастья. Алексей сделал еще шаг вперед.

— Твоя рука. — Жонглер положил перед клоуном колоду.

Клоун сорвал с головы свой парик-мочалку и, швырнув под ноги, схватил карты. Руки его мелко дрогнули, как у золотоискателя, выбирающего из промытой породы первую крупинку вожделенного металла, как у наркомана, получившего после долгих часов ломки желанный шприц.

Алексей сделал новый шаг, еще шаг и оказался прямо перед столом. Он подхватил словно дожидавшийся его табурет и решительно подсел к играющим.

— Сдавай! — махнул он рукой и снял с головы фуражку.

* * *

Вячеслав Ворон, тяжело вздохнув, взглянул на часы, потом на накрытый стол, снова на часы. Алексей со своими гостями-артистами где-то сильно задержались. Голощекины тоже куда-то запропастились. Галина чем-то брякала на кухне, а Вороны сидели в комнате у накрытого праздничного стола и смотрели в мутный экран умирающего «Темпа».

Испустив еще один тяжкий вздох, особист мужественно отвернулся от стола и даже попытался дышать не так глубоко, чтобы ароматы не раздражали желудок. Долго держать себя в руках не получилось, он потихоньку протянул руку к крайнему блюду, отломил веточку зелени и принялся жевать.

Маневр его тотчас был отмечен Альбиной. Она наклонилась к мужниному уху:

— Слава, если ты будешь столько есть, у тебя будет талия, как у Сердюка.

— Я много ем? — хмыкнул майор, выдергивая изо рта уцелевший черенок. — Хорошая шутка. — Он понизил голос: — Никто даже стакан воды не предложил.

— Мы не на водопое, — строго напомнила ему Альбина.

— Я вообще не понимаю, зачем мы сюда пришли?

— Чтобы приятно провести вечер в обществе культурных людей, — растягивая слова, ответила ему супруга.

— Я не заметил общества, — буркнул Ворон, поднимаясь. — Так, ладно, ты, если хочешь, оставайся, а я…

Из кухни вышла Галя, держа в руках полную хлебницу. Увидев стоящего Вячеслава, она растерянно взглянула на подругу.

— Галя, — застегивая китель, пробубнил Ворон, — спасибо за приятный вечер. Я… — Взяв Галину за руку, он приложился губами к ее благоухающей приправами кисти.

— Ты что, уже уходишь? — Галина опустила хлебницу на стул и удержала майора за рукав. — Подожди, Слава, сейчас Марина с Никитой придут, Леша с циркачами…

— А, не останавливай его, — махнула рукой Альбина. — У него свои фокусники, лилипуты и жонглеры.

Вячеслав одарил жену ледяным взглядом.

— Так ты идешь? — Не получив ответа, он еще раз кивнул Галине. — Спасибо.

* * *

— Еще. — Алексей, не растягивая удовольствия, перевернул карту и засмеялся, радостно глядя на приунывших игроков. — Очко! Нет, ребята, так друзей не обыгрывают. Это не по-сибирски. Тем более вы гости. — Он посмотрел на часы. — Давайте так. Ставлю весь свой выигрыш на кон. Пойдет?

Он сгреб лежащие перед ним деньги в охапку и, словно ворох опавших листьев, перебросил на середину ящика. Ему сегодня везло. Безумно везло. За какие-то двадцать минут он выиграл около тысячи рублей. Пересчитывать не имело смысла. Главное, он поиграл вволю, выпустил пар, и изголодавшийся зверь внутри него насытился, обмяк, ослаб. Алексей даже готов был, не глядя, отдать половину своего выигрыша, лишь бы все сейчас дружно встали и пошли к нему домой, где стол накрыт, где собрались гости, где заждалась, наверное, Галина. Он не стал бы даже сожалеть, если бы прямо сейчас проиграл весь свой банк.

Циркачи с сомнением посмотрели на кучу денег. Жонглер поморщился и отстранился.

— А если ты нас голыми оставишь?

Клоун, успевший уже избавиться от красного, на резинке, носа и стереть со лба и щек половину грима, взглянул на деньги зло и с азартом.

— Заткнись! — оборвал он товарища.

— Подарю тебе галифе! — смеясь, ответил жонглеру пьяный от удачи Алексей. — Не бойся, голым отсюда не уйдешь! Давай? Я банкую! — Он взял со стола колоду и небрежно перемешал карты, подставив клоуну, чтобы тот сдвинул.

Жонглер и клоун переглянулись, клоун ткнул пальцем в бок колоды.

— Ну что, солнышки, — озорно щелкнув картами, произнес Алексей, — сыграем в картишки?

— Вам не надоело? — взмолился фокусник, поднимаясь на сцену со своей оперенной шляпой в руке. — Сколько можно себя голодом морить?

— Смойся! — рыкнул на него клоун, нервно покусывая губы. — Заткнись, тля! — и подал знак, прося еще одну карту. Он оставил ее лежать рубашкой вверх и кивнул, передавая ход жонглеру.

Фокусник медленно подошел к клоуну, остановившись у него за спиной, наклонился и сказал негромко, но достаточно внятно, чтобы его услышали все:

— Ты грубиян и мужлан!

— Цыц! — вскинулся на него клоун, напряженно наблюдая за жонглером. Фокусник остался стоять за его спиной немым укором и памятником измученному желудку кочевого артиста.

Жонглер задумчиво потер подбородок и поднял взгляд на Алексея:

— Еще.

Жгут сдал карту.

Жонглер перевернул ее и застонал, сжимая кулаки и тюкая себя по вискам:

— Перебор!

— Ничего, ничего, — снисходительно потрепал его по плечу Алексей. — Не везет в картах — повезет в чем-то другом!

Клоун поднял со стола свою карту, посмотрел, кивнул удовлетворенно:

— Девятнадцать.

У Алексея была открыта десятка.

Он бережно погладил ее ладонью — одна из бесчисленных примет игроков со стажем — и сдал себе вторую. Десятка.

— Десять, двадцать! — тыча пальцем в масть, вслух сосчитал Алексей и, расплывшись в улыбке, посмотрел на побледневшего сквозь оставшийся грим клоуна.

— Ну у тебя и пруха, — выдохнул клоун, роняя карты.

Алексей подгреб все лежавшие на столе деньги к себе и победно вскинул сжатый кулак.

— Галчонок, — пропел он, — едем в Сочи! И я куплю тебе холодильник!

Жонглер медленно поднялся из-за стола и отошел в сторону, разминая ноги. Клоун сидел, уронив руки и повесив лохматую, перемазанную гримом голову.

— Все ребята, закончили. — Жгут принялся сгребать разлетающиеся купюры в свою фуражку.

Клоун взглянул на него исподлобья, осклабился недобро.

— А хо-хо не хо-хо? — спросил он зло, поблескивая маленькими глазками.

— Ну, ребята, — Алексей взглянул на часы и развел руками, — давайте свернемся? В самом деле, там стол ломится, водка стынет. Чего мы тут?..

Клоун многозначительно взглянул на жонглера, но тот покачал головой. Он демонстративно вывернул карманы, развел руками и выразительно крутанул пальцем у виска.

— Сдавай! — Клоун хлопнул по ящику ладонью так, что фуражка с деньгами подпрыгнула.

Алексей нехотя опустился на место и собрал в колоду разбросанные карты.

— Воля проигравшего — закон, — сказал он примирительно. — Хрен с тобой, Карла!

 

ГЛАВА 2

Полночь застала игроков за столом. Удача по-прежнему сопутствовала Жгуту. Ворох мятых денег уже с горкой наполнял фуражку заведующего клубом. Отхватив такой куш, старший лейтенант нипочем не смог бы натянуть ее на голову.

Без одной минуты двенадцать клоун вытащил со дна чемодана последние несколько червонцев, поставил и проиграл. Он тупо, будто оглушенный взрывом, смотрел, как забирают его деньги, как утрамбовывают их в общую кучу.

— Закончили на этом, — решительно сказал Алексей, отодвигая табурет. Задерживаться дольше не было никакой возможности. Представление закончилось три часа назад, Галина, без сомнения, уже на взводе, мясо остыло, водка нагрелась.

Фокусник вновь склонился над плечом клоуна.

— Дорогой, — сказал он скучным тоном, — ты же все проиграл. Ты все, все проиграл!

Клоун попытался оттолкнуть его, но движение получилось неточным, как у пьяного.

— Бессовестная ты скотина! — сказал фокусник, без труда отбрасывая толкающую его руку.

Клоун вскочил и снова, уже сильнее, толкнул его в грудь. Потом принялся остервенело пинать ногами все, что подворачивалось. Он по-прежнему был в своих клоунских ботинках с огромными носами, которые дрожали после каждого удара, как рыбьи хвосты, и сцена ярости смотрелась бы комично, если бы кому-то из присутствующих хотелось посмеяться.

Алексей с сомнением взглянул на свой выигрыш. Радость как-то незаметно улетучилась. Осталось чувство вины. Два чувства вины: перед Галиной, с которой уже наверняка не обойтись без объяснений, и перед этими людьми, которых он нечаянно, негаданно раздел до нитки. Он уже хотел предложить разделить выигрыш пополам и вернуть половину циркачам. Или даже отдать сколько надо. Все одно у Галины не найдется лучшего применения для выигранных денег, чем спалить их в вазе. У Лешиной жены насчет карт строго.

Вдруг клоун перестал срывать злость на реквизите и мебели, повернулся на каблуках и решительно, быстрым шагом подошел вплотную к завклубом. Глаза его блестели от ярости и от проступивших помимо воли слез, ноздри шумно втягивали воздух и выдыхали его так, что Алексей чувствовал на щеках холодок. Циркач посмотрел на старлея снизу вверх и спросил почти спокойно:

— Ты что, меня раздеть хочешь?

Вместо ответа Алексей неуверенно улыбнулся и хотел положить руку на плечо разгоряченного соперника, хотел предложить мировую и дележ без обид, но артист лишь глянул на поднявшуюся руку, и Жгут передумал прикасаться к нему.

— Раздеть меня хочешь? — повторил свой вопрос клоун, и желваки заплясали по его скулам, как мышцы на спине гиревика.

Алексей растерялся. Ему показалось, что циркач сейчас бросится на него, вцепится в горло. Он не прочь был бы вернуть даже все деньги, но не хотел, чтобы все выглядело так, будто он испугался ярости проигравшего соперника.

Пока Жгут придумывал достойный ответ, клоун отошел от него и сел на свое место. Запустив руку куда-то в недра своего костюма, он порылся там некоторое время и извлек на свет часы «луковицу» на цепочке. Тускло поблескивающий желтый металл очень походил на золото.

— Ставлю часы! — торжественно объявил клоун, бросая «луковицу» на середину стола. И добавил, ткнув дрожащим пальцем: — Смотри пробу! Ценю в тысячу!

Это было уже чересчур. Алексей был совсем не против выиграть немного денег, чтобы купить Галке если не холодильник, то хоть духи или новое платье. Но дело зашло слишком далеко. Сидевший перед ним человек был на грани отчаяния. Жгут уже искренне желал ему отыграться, уже готов был просто вернуть весь выигрыш. Но было ясно, что никаких подачек тот от Алексея не примет.

Не имея времени на раздумья, Алексей подсел к столу, для вида взглянув на пробу:

— Согласен.

Клоун тотчас повернулся к нему, сдвинул колоду. Он выглядел абсолютно спокойным, он собрался, взял себя в руки, настроился на то, чтобы не упустить, использовать свой последний шанс.

Прежде чем взять первую сданную карту, клоун несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Потом, задержав на секунду дыхание, осторожно, одним пальцем сдвинул свою карту на край ящика, наклонился и посмотрел на нее снизу. Смотрел он довольно долго, гораздо дольше, чем требовалось, но никто из присутствующих его не торопил.

Резко выпрямившись, он махнул рукой:

— Еще.

Алексей сдал вторую карту.

Клоун положил ее поверх первой, тщательно совместил их края. Выдержав новую паузу, резким движением поднял карты и сдвинул их веером. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он увидел их. Он снова совместил карты и опустил их на ящик.

— Еще. Алексей сдал.

Третью карту клоун также уложил в стопку, но теперь он поднял свои карты медленно, обхватив обеими руками, поднес к самому лицу и начал медленно, очень медленно, шевеля большими пальцами, выдвигать из-за первой карты вторую.

Смысл этого ритуала был Алексею не вполне ясен: ведь вторая карта не могла измениться, сколько раз ни складывай ее, сколько не выдвигай и ни вытягивай. Судя по всему, это было своеобразной репетицией перед открытием третьей, возможно решающей, карты. Клоун открыл вторую карту, бросил на Алексея уничтожающий взгляд и стал еще медленнее, вдвое или даже втрое медленнее, вьщвигать третью карту. От напряжения он покраснел, лоб его сначала покрылся испариной, а потом по нему покатились крупные капли пота. Он высунул кончик языка и шевелил им, словно пытался помочь своим пальцам открыть именно то, что требовалось.

Минут пять, пока клоун в строгом соответствии со своими ритуалами переманивания удачи открывал карты, в клубе стояла гробовая тишина. Алексей подумал даже, что, крикни ему Галина из окна кухни, он непременно услышал бы ее голос. В чистом таежном воздухе звуки разносятся очень далеко, особенно ночью.

Когда показался край третьей карты, клоун натужно засопел, как будто поднимал настоящую гирю, а потом завопил, взорвав ночную тишину. Это был крик не человека, не зверя. Так мог кричать только облитый святой водой вурдалак, вкладывающий в свой предсмертный вопль всю накопленную за века ярость и злобу.

Клоун не вскочил, он взлетел над ящиком, неестественно высоко вскинув ногу в глупом гуттаперчевом ботинке, вцепившись в свои взлохмаченные волосы и с ходу вырвав клок.

— Перебор!!!

Фокусник предусмотрительно сиганул в сторону, не без оснований опасаясь, что на сей раз коллега сорвет свою злость не на мебели, а на нем.

Клоун же ничего пинать не стал. Замер на мгновение, полуприсев и разведя руки в стороны, как борец перед схваткой, стремительно развернулся, шагнул к столу, схватил себя за ворот рубашки и рванул в стороны. Яркая ткань разлетелась в клочья, открыв взорам присутствующих здоровенный крест, болтающийся на чахлой груди артиста.

— Никогда не проигрывал и сейчас не проиграю! — выкрикнул клоун, сдирая с себя крест. — На! — Он швырнул золотое распятие, едва не угодив по часам. — Пять тысяч! Играем по тысяче. Пошло?

Алексей бросил взгляд на двух других циркачей в надежде, что те вмешаются и остановят своего товарища. Увы.

Жонглер, переживая свой проигрыш, сидел у стены, тупо глядя в пространство. Он уже успел накатить стакан из принесенной бутылки и теперь медленно стекленел, как, должно быть, стекленел замерзающий в степи ямщик.

Фокусник же давно махнул рукой на пропавший вечер и лишь молча злился. То ли проигранные клоуном деньги были общими, то ли что-то другое ставило его в зависимость от бюджета клоуна. Так или иначе, он больше не призывал бросить карты и отправиться есть.

Тяжело вздохнув, Алексей осторожно переложил часы в фуражку и передал колоду клоуну.

— Сдавай!

* * *

Галина уже не находила себе места. От волнения ее даже знобило, и она кутала плечи в платок.

Когда стрелки часов сомкнулись на двенадцати, она решительно поднялась.

— Что-то случилось. Может, пойти в клуб? Альбина подняла на нее удивленный взгляд.

— Не переживай, — сказала она, проглатывая зевоту. — У мужчин свои игры, лучше не вмешиваться. Маринки тоже нет. Что ты теперь, будешь бегать по части и собирать публику?

— С Мариной дело понятное… — Галина прошлась взад-вперед вдоль стола. — Никита, Марина… они, в конце концов… — Не договорив, Галя подсела к столу. — Ладно, давай хоть салатиков попробуем, ага? — предложила она чуть бодрее. — На двоих нам хватит. Выпьем, поедим по-царски…

Альбина остановила ее руку, протянувшуюся к бутылке.

— Галь, ты не сердись, но я пойду, ладно? Поздно уже, бабуля нервничает, да и Вячеслав… Он мне еще полночи нотации читать будет, такое занудство!

Рука Галины соскользнула с гладкого горлышка поллитровки и безвольно упала на скатерть.

— Галя, не волнуйся. — Альбина встала из-за стола. — Ничего с ними не случилось. Там мужская компания, мужские разговоры. Леша твой никому отказать не может, потому и торчит с ними на правах хозяина. Вот увидишь, явится через час-другой…

* * *

— Еще. — Алексей приложил вторую карту к первой, подумал. — Еще.

Крылья его носа недовольно дернулись, он в который раз потянулся к фуражке, чтобы привычным движением надеть ее на голову, но вновь спохватился, увидев деньги — свой несметный выигрыш, придавленный сверху часами с пробой и гравировкой на крышке. Последние четверть часа не принесли успеха ни одному из игроков. Выигрывал то клоун, то заведующий клубом, никому фортуна не улыбалась достаточно широко, чтобы забрать с кона золотое распятие.

— Хватит, — кивнул Жгут, зажимая карты в руке. — Девятнадцать очков — неплохо.

Клоун уже открыл для себя десятку. Вторую карту он выхватил, точно шпагу из ножен, и быстро перевернул. Валет. Скверная штука. Следующую вытягивал медленнее, сантиметр за сантиметром, поглаживая ее снизу, словно стараясь на ощупь понять, что идет, или смахнуть лишние очки. Король. Теперь у него было шестнадцать. Слишком мало, чтобы рассчитывать на выигрыш, но, вытяни он из колоды мелочь или туза, — перебор. И прощай, крест! Только валет, король или дама могли спасти его.

Клоун вытер тыльной стороной ладони губы, сплюнул себе под ноги, потер шею.

— Шестнадцать? — спросил он Алексея, точно боялся ошибиться с подсчетом очков.

Жгут кивнул.

Клоун взял еще одну карту, положил на ящик. Отложив остальную колоду в сторону, он нагнулся, просунул левую руку под ногой, согнувшись еще больше, дотянулся до этой карты и трижды постучал по рубашке. Потом правой рукой перевернул ее, будто открывал маленькую дверцу. Король. Двадцать очков.

Вопреки ожиданиям, клоун не взревел, не подпрыгнул, не стал бурно выражать свою радость, а спокойно, неторопливо взял отыгранный крест и торжественно водрузил на шею.

— А? — спросил он своих приятелей, указывая на распятие, висящее на своем законном месте.

Артисты не ответили. Успевший прикончить бутылку жонглер неуклюже кивнул, фокусник зевнул и отвернулся.

Клоун снова стал сдавать.

Алексей взял карту, еще одну, еще одну.

— Перебор! — Он с досадой бросил карты. Конечно хорошо, что золото вернется к хозяину, но проигрывать было неприятно, тем более после нескольких часов сплошного везения.

— А? Есть Бог на свете! — Клоун двумя пальцами подхватил цепочку часов и вытянул их из фуражки.

— Да я бы тебе их все равно отдал! — признался Алексей.

Клоун пропустил его слова мимо ушей. Лицо его было теперь серьезно и мрачно. Прищуренные глазки с аппетитом смотрели в полную денег фуражку старлея.

— Игра сговорена, — сказал он глухо, снова тасуя колоду. — По тысяче.

В следующие пять минут весы судьбы дали крен в другую сторону. Всего каких-то три раздачи — и положение переменилось катастрофически. Пяти минут хватило на то, чтобы фуражка Алексея Жгута опустела. Пять минут кошмара, и три часа блестящих выигрышей пошли прахом.

К исходу шестой минуты Алексей снял с запястья свои «командирские» часы и, продемонстрировав сопернику, положил на пачку банкнот. Потом стянул сапоги и, аккуратно подогнув голенища, поставил их на ящик.

— Новые, хромовые, — сказал он с тоской и добавил со вздохом: — Дома еще есть триста.

— Так тащи! — кивнул клоун, деловито рассматривая часы и косясь на сапоги.

Алексей покачал головой:

— Жена оборется, не пустит.

Клоун осклабился, продемонстрировав, что, кроме золотых часов и креста обладает целой коллекцией золотых коронок, и взглянул на своих друзей. Те заметно оживились. Фокусник стоял теперь неподалеку, позади Алексея, и, сунув руки в карманы, внимательно наблюдал за игрой. Жонглер тоже наблюдал, но не вставая с пола.

— У тебя же целая кладовка инструментов! — Клоун дружески хлопнул старлея по колену. — Поставь трубу! Для смеху. Самую маленькую.

Алексей посмотрел в сторону кладовки и покачал головой:

— Она казенная.

— Ты же заведующий! — недоумевая по поводу Лешиной непрактичности, сказал клоун. — Все спишешь. А если выиграешь, все твое. Не гневи удачу! — Он брезгливо сбросил сапоги на пол. — Какой офицер без сапог? Не гневи удачу! У тебя же пруха!

Плохо понимая, что делает, Алексей встал, подошел к кладовой и достал трубу. Самую маленькую. Повесив замок на ручку двери, он на деревянных ногах вернулся к ящику и поставил трубу поверх денег.

Протягивая руку за третьей картой, Жгут едва удержался от соблазна повторить один из тех трюков, которыми клоун несколько часов подряд приманивал к себе удачу: постучать, пощелкать, взглянуть на карту снизу. Вряд ли это помогло бы.

Куда полезнее был бы надежный товарищ. Например, такой, каким оказался для клоуна фокусник, по-прежнему стоявший за спиной Алексея и втихаря поднимавший пальцы в зависимости от того, какую карту получал гостеприимный заведующий клубом.

Перебор. Еще перебор. Перебор…

* * *

Около часа ночи к клубу подъехал «уазик» капитана Голощекина. Как всегда подтянутый, в отутюженной форме, в начищенных сапогах, Никита выглядел так, словно прибыл на доклад к командующему округом. Ступив на бордюр, чтобы не поднимать с асфальта пыль, которая осядет потом на голенищах, он подошел к крыльцу клуба.

Дверь тотчас открылась. На пороге возник жонглер. Он совсем не походил на того вдрызг пьяного, полусонного и размякшего человека, который минуту назад поднялся с пола и поплелся, хватаясь за стену, на свежий воздух. Жонглер, вышедший навстречу Голощекину, выглядел бодрым и вполне трезвым.

Голощекин вопросительно взглянул на циркача. Тот улыбнулся и молча поднял руку, на запястье которой красовались «командирские» часы Алексея.

Голощекин довольно кивнул, быстро, по бордюру же, вернулся к машине, завел двигатель и, с визгом развернувшись на узкой дорожке, покатил в сторону военного городка.

* * *

Заведующий клубом Алексей Жгут тем временем доставал из кладовки очередную трубу. Медные начищенные бока инструмента блестели зеркальной гладью и отражали бледное осунувшееся лицо старшего лейтенанта и вышитый на свекольном бархате занавеса герб Советского Союза. Отражение растеклось по выпуклой меди, и зубастый серп хищно вытянулся, отчего символ солидарности рабочих и крестьян сделался похож на пасть кровожадного зверя.

* * *

Услышав стук в дверь, Галина вскочила с дивана и бросилась открывать. За минувший час ожидания она успела уже проклясть Алексея, дважды решала развестись, трижды обувалась, чтобы бежать в клуб, бессчетное число раз подходила к окну, выходила на лестничную клетку и запирала дверь, решая не пускать загулявшего муженька на порог. Но теперь, услышав дробный стук по бирке с номером квартиры, она бросилась в прихожую, позабыв злость и досаду. Конечно, Жгут получит свою порцию тумаков, она устроит ему головомойку и взыскание по всей строгости, но не сейчас, потом, когда станет ясно, что с ним все в порядке, что ничего не случилось.

Галя распахнула дверь и сразу сникла, увидев на пороге Голощекина. Если бы капитан не скалился в своей неподражаемой волчьей улыбке, впору было бы подумать, что он явился сообщить что-то страшное, что-то жуткое и непоправимое, например, что Алексея убили китайские шпионы или что его искусал бешеный тигр. Но Голощекин совсем не походил на гонца с плохой вестью за пазухой.

— Привет, Галчонок! — бодро козырнул капитан и, не дожидаясь приглашения, вошел.

— Ты один? — спросила Галина, выглядывая на лестницу в надежде увидеть там Алексея, притаившегося в ожидании, пока супруга выпустит хотя бы часть пара.

— Да. — Голощекин принял вопрос на свой счет. — Маринка что-то устала. Опять же завтра четверг…

Галина, не обнаружив на площадке мужа, молча отступила, пропуская гостя в дом.

— Ой! — Голощекин замер на пороге комнаты, театрально всплеснув руками. — Галчонок, а где же твои гости? — Не задержавшись на пороге, он вошел, подхватил с крайнего блюда бутерброд с семгой, прикусил, выхватил из середины стола бутылку водки, одним движением свернул крышку.

Галя остановилась у двери, прислонившись к крашеному косяку, и рассеянно смотрела на суетящегося Никиту.

— Так где же гости? Вороны где, Лешка? — Голощекин опрокинул в рот рюмку водки, дожевал бутерброд, выдернул из миски с оливье стрелку лука, исподлобья подмигнул хозяйке: — Что, факир был пьян и фокус не удался?

Галя молчала. Можно было попросить Голощекина съездить к клубу, узнать, в чем дело, но именно Никиту ей просить и не хотелось. Даже к Ворону она обратилась бы за помощью с большей охотой, чем к вездесущему, всемогущему капитану.

— Давай садись! — махнул Галине полуночный гость, разворачивая стул. — Садись, выпьем! Налить?

— Спасибо, не надо.

— Ох, неласковая ты, — покачал головой Го-лощекин, снова растянув свою волчью улыбку, — неласковая! — Он поднялся, с сожалением опуская наполненную рюмку, и двинулся к Галине. — Оттого твой Леха от тебя и бегает. Ха-ха-ха! Вышла кошка за кота, за Кота Котовича, Лешеньку Жгутовича… — Напевая эту немудреную песенку, капитан приблизился к Гале вплотную и полушутя, но крепко обхватил ее бедра.

Не раздумывая ни секунды, Галина сбросила его руки и, толкнув в грудь, опрокинула на стул.

— Заткнись! — резко сказала она. — Еще раз протянешь руки — протянешь ноги!

— Ух, какая ты! — Голощекин радостно осклабился и даже передернулся от удовольствия, словно человек, выскочивший из парилки и прыгнувший в пушистый сугроб. Он не обиделся, встретив отпор, не огорчился. Ситуация, скорее, забавляла его. — У-ух! — еще раз поежился капитан, тряхнув погонами, и добавил серьезно: — Ценю.

Галина отвернулась к окну, поправляя платье. Голощекин поднялся со стула, взял со стола два высоких бокала и бутылку шампанского.

— Ну, давай, неприступная моя, шампусику на брудершафт! — Он протянул бокалы Галине, но та отстранилась.

— Никит, ну что ты-то мне тут цирк устраиваешь? — взмолилась она. — И без тебя тошно!

Вздохнув, Голощекин поставил бокалы и шампанское обратно на стол.

— Хочешь, я сейчас в клуб сбегаю и приведу твоего единственного? А? — Встретив недоверчивый взгляд Галины, он уверенно кивнул: — Да! Приведу. И циркачей загоню!

Не дожидаясь ответа, он зашагал к дверям, по дороге подхватил свою рюмку и кусок лососины с блюда.

— Твое здоровье! — Голощекин одним махом вылил себе в рот содержимое рюмки и, впившись крепкими зубами в кусок рыбы, произнес с сожалением: — Такая снедь пропадает!

 

ГЛАВА 3

— Наймем похоронный оркестр. Верный доход! — Фокусник маршировал по сцене, нацепив барабан и размахивая трубой, как джигит саблей.

— Хорошая мысль! — поддержал жонглер, что-то подкручивая в выигранных «командирских» часах. — Без жмурика ни одного дня не бывает.

— Или, например, свадьбы! — продолжал фокусник. Он в очередной раз попробовал выдуть из трубы что-нибудь, менее похожее на ядовитое шипение.

— Не, на свадьбы с духовым оркестром не сунешься. Кроме Мендельсона, ничего не возьмешь. Клавиши нужны, струнные…

Алексей не участвовал в разговоре. Перспектива использования проигранных инструментов нисколько не волновала его. Инструменты ему больше не принадлежали. И раньше-то они числились казенными, а теперь и вовсе отошли чужим дядям с легкой, но невезучей руки нового заведующего клубом.

Старший лейтенант Алексей Жгут сидел на своем табурете, низко опустив голову и широко расставив босые ноги. Вокруг него стояли и лежали проигранные трубы и барабаны полкового оркестра. В слабом свете лампы дежурного света медные изгибы тускло поблескивали, напоминая лоснящуюся кожу свернувшихся кольцами змей. И эти змеи окружили Алексея, взяли его в кольцо. Не выбраться из кольца, нет спасения.

— Проигрался! Растратил казенное имущ-щ-щество! — шипели змеи.

Алексей сидел, не в силах поднять голову. Азарт выветривался из него, как тяжелый хмель, угар рассеивался, и открывающаяся реальность пугала.

— Возьми сапоги. Какой офицер без сапог? — сказал ему клоун и небрежно бросил обувь на пол. — Срезай занавес, — добавил он, положив перед Алексеем лист бумаги и ручку. — Но только перед этим напиши расписку на все инструменты. А то подумают, что мы их украли!

Ватными пальцами заведующий клубом, без пяти минут подсудимый военного трибунала старший лейтенант Жгут взял ручку и, едва справляясь с дрожью, вывел слово «Расписка». Заглянув через его плечо, клоун удовлетворенно кивнул. Поставив одну ногу на барабан, он принял величественную позу, отдаленно напомнив одного из великих полководцев, осматривающих поле битвы.

— Пиши! — сказал клоун, царственным жестом указывая на листок. — Пиши. Э-э… продано. Продано в качестве шефской помощи… — Он понаблюдал, как из-под трясущейся руки завклубом вьются неровными рядами каракули, и закончил: —…обществу больных детей!

Нацарапанное на листке напоминало ленинский конспект, написанный при помощи гребенки, только вместо слов «Ленин» и «революция» можно было разобрать «инструменты» и «продано».

— Число поставь и подпись, — строго напомнил клоун.

Алексей расписался.

Едва он оторвал руку от листа, клоун выхватил расписку и, размахивая ею над головой, запрыгал по сцене, дребезжащим голосом распевая какой-то марш. Фокусник с барабаном и трубой и жонглер с валторной тотчас пристроились за ним следом, и вся троица, горланя и приплясывая, двинулась по кругу, обходя сидящего старлея и разложенные по сцене инструменты.

Алексей натянул один сапог, достал сигареты и закурил быстрыми жадными затяжками. Отчего так развеселился фокусник, было понятно, но вот мгновенно протрезвевший жонглер, отплясывавший в общей колонне, смотрелся ненатурально.

Мысль о том, что его надули, что он стал жертвой ловких шулеров, даже не пришла в голову Алексею. Эта мысль лежала там в течение последнего часа, и отмахнуться от нее было невозможно. Но за руку он соперника не поймал, игры не прервал, а значит, не имел морального права оспаривать свой проигрыш. В его представлении карточный долг был свят, и, как настоящий офицер и уважающий себя человек, он не имел права отказаться от уплаты по счетам.

Оставалось теперь сидеть на табурете, курить последнюю сигарету и, наблюдая за весельем мошенников, оплакивать свою судьбу. Что могло теперь спасти Алексея Жгута от трибунала? Только бомбовый удар по клубу, под который списали бы пропавшие инструменты.

Циркачи продолжали плясать, орать и кривляться, и никто не мог помешать им куражиться над обманутым старлеем.

Помощь пришла, откуда не ждали.

— Эй, карлик-переросток, — рявкнул вдруг за спиной Алексея чей-то знакомый голос, — чего расплясался?

Танцующая группа распалась. Не то чтобы циркачи испугались этого окрика. Они, скорее, смутились, что были застигнуты посторонним человеком за столь несолидным поведением.

Алексей обернулся на голос, пытаясь разглядеть в полумраке зала его обладателя.

К сцене широким стремительным шагом вышел Голощекин.

— Что за шум, а драки нет? — спросил он, бодро взбегая на сцену.

Клоун попятился, уступая капитану дорогу. Голощекин окинул взглядом разложенные инструменты и взял трубу.

— Полный комплект! Хорошая труба? — спросил он жонглера, но ответа не получил.

Жонглер стоял с отсутствующим видом, скрестив руки на груди, словно не слыша капитана.

Повертев инструмент в руках, Голощекин вдруг подался вперед и, выставив раструб трубы к самому уху жонглера, шумно вдохнул, делая вид, что собирается от души протрубить.

Жонглер испуганно шарахнулся в сторону, и Никита довольно засмеялся.

— Хорошая труба.

— Товарищ, — окликнул капитана клоун, — а вы не вмешивайтесь в наше дело!

Голощекин тотчас подступил к нему вплотную, подчеркивая значительную разницу в росте.

— Ишь карапуз какой! — ощетинился он в недоброй усмешке. — Были ваши дела, стали наши! Так, Леш? — обернулся он к сидящему на табурете Жгуту.

Алексей натянул второй сапог, поднялся, вяло переступая ногами, подошел и вклинился между спорящими.

— Ты, Никита, — пряча глаза, сказал он тихо, — не приставай к ним. Я все проиграл в карты. Это, — он указал на инструменты и что-то еще, — все ихнее.

Алексей хотел пройти мимо Голощекина, но капитан схватил его за грудки и отшвырнул обратно к табурету.

— Ты что, под трибунал хочешь?! — рявкнул он так, что эхо загудело в горловинах проигранных труб.

От неожиданности фокусник выронил барабанную палочку, и она звонко ударила в натянутую кожу.

— Не стучи! — шикнул на фокусника Голощекин и тут же добавил елейным голосом: — Хотя, если хочешь, давай, постучи! Попробуй!

От этого последнего «попробуй» фокуснику захотелось сделать какой-нибудь трюк и исчезнуть со сцены. Он поспешно поднял палочку и осторожно положил на стол.

— Да я так… Не получается у меня.

— Ты тогда не барабанщик, а дерьмо на палочке! — сообщил ему Голощекин свой взгляд на приоритеты в музыкальном мире.

Фокусник не рискнул спорить.

Не сдавался только клоун. Он поднял перед собой, как правительственный мандат, полученную от Алексея расписку и двинулся на капитана. — Игра была честная, — сказал он твердо, — и расплата должна быть не фраерская.

— Угу! — Не читая, Голощекин выхватил листок и поднял повыше. — Я объясню ситуацию. Вы даже до железной дороги не доедете, потому что вас примут в пограничной зоне, и никакие расписки вам не помогут.

Клоун попытался выхватить листок, но капитан вовремя поднял руку. Смерив противника насмешливым взглядом, он смял бумагу в комок и зажал в кулаке.

— Куда и как эти трубы девать, мы сами скумекаем, — сказал жонглер с безопасного расстояния.

Голощекин стрельнул в его сторону глазами и вновь повернулся к согласно кивнувшему клоуну.

— Объясняю еще раз, — сказал он тише. — Ни один инструмент из этой комнаты не выйдет.

Клоун и жонглер переглянулись.

— Надо поговорить. — Кивком клоун предложил капитану отойти в сторону.

— Давай, — нарочито громко ответил Голощекин, не двигаясь с места.

— Может, сойдемся? — спросил клоун, косясь на неподвижно сидящего Алексея. — Тридцать кусков наличными.

— Сколько-сколько? — Голощекин комично скривился, приложив ладонь к уху. — Что? Что ты сказал сейчас? Я не расслышал.

— Двадцать. И разойдемся полюбовно. Голощекин нахмурился. Немного подумав, он подошел к Жгуту и, взяв его за плечо, развернул к себе.

— Леха! Леха, я сейчас вернусь. Ты их отсюда не выпускай. Понял?

Он вернулся менее чем через полчаса, неся в одной руке ящик с шампанским, а в другой — прямоугольный сверток, сооруженный из «Красной звезды».

Поставив шампанское, он тяжело бросил сверток клоуну. Газета развернулась в воздухе, и, точно разноцветные конфетти разлетелись, закружились в воздухе голубоватые, розоватые и фиолетовые купюры.

— На! Лови! Хлебом и деньгами не сорят! Циркачи бросились под этот денежный

дождь, толкаясь, хватая кружащиеся и упавшие купюры, запихивая их в карманы, под рубашки, заворачивая деньги в фиолетовый с блестками плащ.

— Сразу видно хорошего человека, — сгребая деньги в кучу, бормотал клоун.

— Даже ребра тебе не переломал, — подтвердил фокусник, выуживая залетевшие под гипсовый бюст вождя две красненькие десятки.

— Так, друзья мои, — объявил, потирая руки, Голощекин. — А теперь вы должны помириться и слиться в единый коллектив. Гулять до утра! Утром пойдете и сдадите стеклотару. Леха! Леха, воспрянь!

— Я с ними пить не буду, — пытаясь подняться, пробормотал Жгут, тупо глядя на ползающих возле его ног людей.

Голощекин легко усадил его на место.

— Так, бойцы, слушай мой приказ! — громогласно объявил он циркачам. — Отца командира оберегать, как родного. Все шампанское выпить, гулять до утра!

— Никита… — Жгут снова поднялся.

— Ты мне спасибо потом скажешь. Понял? — Голощекин выразительно посмотрел ему в лицо и пошел вон из клуба, оставив деморализованного сослуживца на попечение шулеров.

Галина встретила Голощекина на площадке.

— Где Лешка?

— Лешка? — Тот буквально втолкнул ее грудью в квартиру и тотчас захлопнул за собой дверь. — Одна? — Он бросил быстрый взгляд в комнату и тотчас крепко обхватил Галину за талию. — А Лешка утром придет.

— Что с ним?! — От испуга почти не обратив внимания на вольности, которые позволяет себе капитан, Галина позволила втащить себя в комнату и только здесь попыталась отцепить гостя. На мгновение ей удалось вырваться, но в комнате, перегороженной столом, отступать было некуда, и через миг Голощекин вновь настиг ее, пытаясь притянуть за плечи.

— Леша у нас топит радость в шампанском, — добавил Никита возбужденным шепотом. — Галчонок…

Голощекин держал Галину за плечи и теперь попытался поцеловать, но вместо нежного прикосновения получил с размаху по морде. Подобный отпор был для капитана полной неожиданностью. Он схватился за обожженные звонким ударом губы и отшатнулся, выпустив женщину. Воспользовавшись моментом, Галя отскочила в сторону и, стоя в узком проходе между столом и сервантом, отгородилась стулом.

— Ты чего дерешься? — спросил Голощекин удивленно. Он отнял от лица руку и вдруг завопил, страшно вращая глазами: — А?! Чего дерешься?

Галина всерьез испугалась. Перед ней стоял уже не пьяный Никита, который, хоть никогда ей не нравился, считался другом Алексея, служил не где-нибудь, а в Советской армии и был на хорошем счету. Словом, мгновение назад перед ней стоял перебравший офицер, с которым можно было справиться, которым можно было управлять, от которого можно было отделаться. Теперь же она видела записного бабника и дебошира. Галя вообще не понимала, что происходит этой ночью: где ее Алексей и почему Никита так разошелся, однако до этого момента ситуация не казалась ей чрезвычайной. Лишь увидев перекошенное от ярости лицо, оскаленные зубы и пылающие ненавистью глаза, Галина ощутила настоящий страх, поняла, что случилось что-то по-настоящему страшное, быть может, непоправимое.

Голощекин вдруг принял нормальный вид, широко улыбнулся и проворковал, цепляя сапогом ножку стоящего на пути стула:

— Нам лучше с тобой нежно обнять друг друга и мирно решить эту проблему.

Никита говорил, не сводя с Галины ласковых, поблескивающих от азарта и принятого алкоголя глаз. Он легко преодолел преграду и попытался схватить хозяйку за локоть, но та увернулась, загородившись другим стулом.

— Убери руки!

Какое-то время они кружили вокруг накрытого стола, не сводя друг с друга глаз. Галина отступала, надеясь обогнуть стол и выбежать через дверь, Никита маневрировал, перешагивая через опрокинутые стулья и табуретки, ожидая момента для атаки. Он даже попробовал на крепость разложенный стол, но отказался от мысли перепрыгнуть через него: хлипкое сооружение, и без того нагруженное посудой и снедью, просто рухнуло бы.

В какой-то момент Галина замешкалась, и Голощекин тотчас ухватил ее за запястье. Она забилась, как пойманное животное.

— Чего ты хочешь? — прошипел Голощекин ей в лицо, стараясь дотянуться губами до ее шеи. — Чего хочешь? Чтобы твой Лешка надел тюремный бушлат?

— Что ты говоришь?! — Галя рванулась из последних сил, пытаясь высвободиться. Она не знала, что пугает ее больше: угроза насилия, исходящая от этого человека, или страшная весть, которую он принес в ее дом, весть, позволявшая ему вести себя столь свободно и нагло.

Вырваться ей не удалось, но тут Никита, запнувшись за стул, потерял равновесие, и они завалились на пол. Галина, ужом выскользнув из ненавистных объятий, отскочила к кухне.

— Куда же ты? — Довольно усмехаясь, Голощекин поднялся с пола. — Продул! Продул твой Лешенька шулерам. — Улыбка его становилась все шире и радостней, по мере того как округлялись от ужаса глаза Галины, до которой по каплям доходил смысл произошедшего. — Продул весь полковой оркестр, да еще занавес с гербом Советского Союза в придачу!

— Врешь! — в отчаянии выдохнула Галина.

— Нет, Галчонок. И ты знаешь, что нет. Я теперь ваш спаситель, поняла? Так что вот где вы у меня! — Голощекин сжал кулак и, подняв его перед собой, как таран, двинулся вперед.

Галина быстро обернулась и схватила с кухонного стола разделочный нож.

— Не подходи!

— Ножичек опусти, — прошипел Голощекин с угрозой.

— Зарежу! — Галина взмахнула своим оружием.

— Да не зарежешь! — лениво возразил Никита.

— Зарежу!

— Да ты и убивать-то не умеешь! — Он пренебрежительно махнул рукой и вдруг возвратным движением сделал выпад и схватил женщину за кисть. Молниеносно выкрутив ей руку, капитан болевым приемом заставил Галину согнуться почти пополам. — Брось ножик, солнышко ты мое!

Нож упал на пол и запрыгал, даже не воткнувшись в линолеум.

Продолжая выкручивать своей жертве руку, Голощекин провел ее вдоль праздничного стола и опрокинул на диван.

— Вот. Тебе будет так хорошо, — захрипел он, наваливаясь на Галину, задирая подол ее платья.

Несколько бесконечных секунд они боролись на диване. Никита, не особенно церемонясь, попросту рванул платье на спине, и оно расползлось, осыпаясь пуговицами и крючками. Галина отбивалась отчаянно, но силы были неравны. Голощекин шел напролом к своей цели, и помешать ему она не могла. Он что-то нашептывал, обдавая перегаром и запахом горького табака, срывал с нее одежду и больно сжимал руки. Оставалось только кричать в надежде на случайную подмогу, но и этой возможности лишил ее предусмотрительный капитан, уткнув лицом в подушку. Галина выбилась из сил, она задыхалась, она уже ни на что не надеялась, когда вдруг услышала щелчок замка в прихожей, чьи-то быстрые легкие шаги. А потом железная хватка Никиты вдруг ослабла.

Не теряя ни секунды, Галина оттолкнула Голощекина и бросилась в кухню. Она увидела Марину, стоявшую в изголовье дивана со скалкой в руке, увидела, как валится на бок капитан, выгнув спину от боли.

Капитан Голощекин умел держать удар. Даже удар скалкой по почкам вывел его из строя не надолго. Уже через мгновение, поднявшись на ноги, он отшвырнул повисшую на нем Марину.

— Пошла ты! — рявкнул Никита.

Галина схватила сначала другой нож, но тотчас поняла, что этим оружием ей не справиться. Молоток для мяса? Струбцина мясорубки?

Краем глаза она увидела Голощекина, появившегося на пороге кухни с неугасающей ухмылкой, и, схватив первое, что попалось под руку, — чугунную сковороду с грибами, обрушила на его голову.

Чугун церковным колоколом загудел от столкновения со лбом пограничного капитана. Четверть секунды Голощекин стоял на пороге кухни, весь облепленный фирменным блюдом Галины Жгут, а потом бревном рухнул на пол.

* * *

— Ой, мороз, моро-о-оз…

Старший лейтенант Жгут и три циркача сидели, обнявшись над почти опустевшим ящиком шампанского, и тянули, свесив на грудь отяжелевшие головы, заунывную русскую песню, которую почти неминуемо затягивают за столом, если застолью не суждено было прерваться в положенное время.

— …не моро-озь меня-а-а! — старательно выводили четыре осипшие мужские глотки над осушенными кружками. Есть какой-то особый шик, особая декадентская изюминка в том, чтобы пить игристое шампанское из грубых солдатских кружек. Кстати, пена в такой кружке стремительно оседает благодаря какой-то хитрой химической реакции, и можно не дожидаться ее отстоя, чтобы наполнить свой сосуд. Такая простота в обращении, конечно, способствует быстрому и качественному опьянению. Но для пущего удовольствия жонглер добавлял в каждую кружку толику водки.

— …мо-оего-о коня-а-а-а! — На восходящей ноте хор рассыпался и скомкал строку.

Клоун воспользовался паузой, чтобы разлить очередную бутылку шампанского, жонглер добавил водки. Все подняли свои кружки, клоун вложил кружку в руку Алексея.

— Я сжег свой дом и пью на его пепелище, — сказал завклубом, заглядывая в нее.

Клоун согласно кивнул и указал на собутыльников:

— А это трупы.

— Я на крючке, как карась, — продолжал сокрушаться Алексей.

— Двадцать тысяч — большие деньги, — задумчиво произнес фокусник и выпил.

— Очень большие, — согласился с ним жонглер, прикидывая, на сколько еще хватит водки.

— Я нелюдь, — выпив залпом, сообщил Алексей, пуская носом колючие пузыри.

— А это что, люди? — тотчас презрительно кивнул на коллег клоун.

— Все, все прахом! — Выронив кружку, Жгут проследил за ней, пока она катилась, бренча и подпрыгивая по сцене. — Одним махом! Все в грязь, в мусор…

Клоун и теперь не полез за словом в карман. Поочередно ткнув в фокусника и жонглера, он представил:

— А это — уборщик. А это — мусорщик.

* * *

Галина в растерзанном платье сидела на стуле. Марина колдовала вокруг, пытаясь собрать платье, и бормотала какие-то слова утешения, хотя что тут скажешь, если твой собственный муж только что пытался изнасиловать твою подругу? Нечего сказать, и все фразы получались у Марины неуклюжими, неоконченными, ненужными.

Галина всхлипывала и который уже раз пыталась вернуть на прежнее место порванный в лоскут рукав.

— Марин, прости меня. — Она ткнулась в плечо подруги. — Если б не ты…

— Не плачь! Ну что ты… — Марина уткнулась носом ей в макушку. Еще миг, и две женщины, обнявшись, разрыдались бы от души.

Но тут Галина спохватилась и посмотрела в сторону кухни.

— Марина… Марин, а он живой? А я его не…

— С такими, как он, никогда ничего не случается. — Слезы у Марины быстро высохли. — Подлец! Какой же он подлец!

— Прости меня. Прости меня… — Галя всхлипнула.

— Да за что же? За что?

Стук падающих вещей в прихожей заставил подруг вздрогнуть. Галя с надеждой посмотрела на дверь, ожидая, что вот наконец появится муж, но в комнату вошла Альбина.

Непривычно хмурым взглядом посмотрев сначала на Марину, потом на Галю, она кивнула, словно бы довольная тем, что не ошиблась в своих скверных предчувствиях.

— Я почувствовала, что что-то случилось, и сразу решила вернуться, — сообщила она, не без сожаления отпуская косяк двери и делая два неровных шага к свободному стулу. Тяжело навалившись на стол, Альбина опустила себя на свободное место и спросила, устало подперев подбородок. — А чего вы плачете?

Галина закрыла лицо руками. Марина молча указала пальцем в направлении кухни, откуда торчали ноги Голощекина.

Дав опасный крен, Альбина развернулась и посмотрела в указанном направлении. Увиденное впечатлило, но не было ясно до конца.

— Галя, а что хотел Никита? — спросила Альбина, сосредоточенно глядя на порванный рукав ее платья. Ей никто не ответил, и Альбина спросила по-другому, сопоставив в уме некоторые особенно заметные детали. — Галя, он что, изнасиловал тебя?

— Не успел, — ответила ей Марина, стремясь оградить подругу от лишних вопросов.

Альбина встала, подошла к поверженному капитану и наклонилась над ним. Потом подтолкнула разбросанные ноги в кухню и осторожно прикрыла дверь.

Перестав рыдать, Галя с ужасом посмотрела на Марину.

Альбина села на краешек стула и с каким-то странным выражением произнесла:

— Он никогда никого теперь больше не изнасилует. — И, обращаясь к Марине, мечтательно добавила: — Марина, у меня есть красивая шляпка с черной вуалью.

— Какая шляпка? Зачем? — испуганно спросила Галя.

— Почему с черной вуалью? — насторожилась Марина.

— Вдовья шляпка, — игнорируя второй вопрос, ответила Альбина. — Ты ведь теперь вдова.

— Я его что?.. — ахнула Галина.

— Мы его убили? — жестко спросила Марина. Альбина сделала театральный жест, приглашая их пройти и убедиться.

Женщины вскочили и бросились к кухне. Марина толкнула дверь.

Капитан Голощекин, весь в грибах, но вовсе не убитый, а очень даже живой, сидел спиной к двери и уплетал со сковороды остатки грибов. Он обернулся на вошедших засвидетельствовать его кончину, улыбнулся и озорно подмигнул Галине.

— Дура ты, Галчонок, — сказал он с полным ртом, — зря ты мне не дала!

Марина закрыла дверь. Подруги переглянулись. Во взглядах их читалось множество разных чувств, но главным было облегчение.

— Хорошая у меня шляпка, — вздохнула Альбина, наклоняясь к Марининому уху. — Жаль. Она тебе очень бы подошла. Может, еще пригодится..

 

ГЛАВА 4

— Никита! — Алексей влетел в казарму и, на лету найдя взглядом капитана, бросился на него, выставив вперед руки.

— Какие люди! — Голощекин без труда увернулся от этого выпада, и Алексей, влетев в стену, растянулся на полу.

— Никита! — Вскочив на ноги, он вновь рванул к Голощекину. На сей раз расстояние было меньше, возможностей для маневра капитану почти не осталось, и кулак зацепил его скулу, прежде чем пойманный на прием Алексей полетел в дальний угол.

— Ты что? Ты что? — делая испуганное лицо, спросил Голощекин.

— Иди сюда! — Жгут вскочил, приняв боевую стойку. Он задыхался от бега, от борьбы, от ярости. — Иди сюда, Никита!

— Да подожди ты! — Голощекин выставил вперед руки, предупреждая новую атаку. — Что случилось? Что, выпить пришел? Налью! — Он сел за стол, опустив руку под кровать.

Алексей тоже машинально сел.

— Марина с Галей подруги, — выдохнул он, кривясь, как от боли. — Ты же… Ты… — Он попытался ударить капитана через стол, но тот поймал его руку, выкрутил кисть и заставил Алексея почти лечь на столешницу.

— Лех, как в индийском кине! За что?

Вместо ответа Жгут еще раз дернулся, пытаясь его ударить, но заскрипел зубами и снова упал, вытянувшись на столе. Голощекин держал его за кисть так, что малейшая попытка подняться причиняла боль. При этом левая рука капитана оставалась свободной. Он выставил на стол кружку, достал фляжку, большим и указательным пальцами свинтил крышку, плеснул.

— Я-то думал, ты повод нашел! — сказал он разочарованно. — На, пей!

— Не буду я! — рыкнул Жгут.

— Пей! — строго сказал Голощекин, ставя кружку на середину стола и отпуская руку Алексея. — Мелкими глотками.

Алексей жадно выпил; в кружке оказалась вода, но он даже не понял этого.

— Успокойся. Вот. Вот…

Голощекин обошел стол, рывком поднял обмякшего Жгута за погоны и развернул к двери.

— Все. Шагай. — Он подтолкнул его, не давая прийти в себя, и тотчас остановил, схватив за портупею. — И у меня просьба к тебе. Мне срочно нужны деньги. Двадцать тысяч. Отдашь через два дня.

Алексей побледнел. На негнущихся ногах он обернулся к капитану:

— Но у меня… нет времени, я не соберу!

— Тогда через три дня. — Улыбнувшись, Голощекин хлопнул его по плечу. — Договорились? Галчонку привет передавай!

Дверь открылась. На пороге появился дневальный, вытянулся в струнку, козырнул.

— Товарищ капитан, разрешите войти?

— Рядовой! — окликнул его Голощекин. — Доставьте старшего лейтенанта Жгута домой в целости и сохранности. — И подтолкнул Алексея в спину.

Дневальный посторонился, растерянно глядя то на капитана, то на старшего лейтенанта. Алексей прошел мимо солдата и двинулся в направлении городка. Не совсем понимая, что от него требуется, боец поплелся следом, на шаг позади.

Голощекин наблюдал за удаляющимся Алексеем, и на лице его играла довольная улыбка, как у кота, поймавшего мышь и теперь предвкушающего массу удовольствий: и от игры с беспомощным зверьком, и от предстоящего обеда.

— Где ж ты деньги возьмешь? — спросил он вслед ссутулившейся фигуре капитана и тихо засмеялся. Потом сразу сделался серьезен. — Хорошая будет пара, весь Союз окучим!

* * *

На станции происходило что-то странное. Стояло несколько машин, среди которых выделялись милицейский «газик» и зеленый фургон без окон, именовавшийся в народе «труповозкой». Толпился народ. Кто-то стоял, кто-то суетился. На некотором расстоянии клубились те, кто в происходящем непосредственно не участвовал, — зеваки.

Галина присоединилась к последним, встав поодаль. Ее не слишком интересовали события на маленькой станции, хватало своих бед, но так устроен человек: оборачивается на смех и плач, вытягивает шею, если где драка, навостряет уши, если кто-то рядом переходит на шепот. Сует человек свой нос куда ни попадя, вопреки здравому смыслу, будто нос у него не нос, а вроде как хвост у ящерицы: один оторвут на базаре, другой вскоре сам вырастет.

Со стоявшей у здания станции подводы сгрузили нечто, завернутое в брезент, и переложили в «труповозку». В тяжелом кульке явно угадывался силуэт человека. Тотчас засуетились милиционер в форме и еще двое в штатском. Они отогнули полог брезента, заглянули в куль, двое что-то записали в блокноты. По рядам зевак прошелестел шепоток, такой тихий, что Галина ни слова не разобрала.

Она боком приблизилась к стоявшим в стороне и остановилась рядом со служащим железной дороги.

— Умер кто-то? — спросила она тихо, наблюдая, как захлопывают двери машины, как разворачивает свою подводу хозяин, как строчит в блокноте милиционер, задавая вопросы одному из штатских.

— Да опять, подлюки, труп выбросили с поезда, — ответил железнодорожник, не поворачивая головы. — Порезали и выбросили на ходу.

— Да вы что?! — Галина даже вздрогнула — настолько неожиданной и страшной оказалась эта новость. — Ужас какой!

Железнодорожник обернулся, чтобы взглянуть на столь впечатлительного и одновременно не сведущего в местных проблемах человека. Смерив Галину внимательным и бдительным взглядом, он вернулся к созерцанию отправки трупа.

— Картежники, — сказал он, как бы ни к кому не обращаясь. Жизнь и служба вблизи границы научили его держать язык за зубами, особенно когда спрашивают о чем-то, но соблазнительно было щегольнуть своей осведомленностью, тем более перед симпатичной женщиной. — Деньги-то везут в Россию немереные, а путь длинный. Две недели на колесах.

— Откуда же такой народ богатый? — спросила Галя, тоже как бы ни к кому конкретно не адресуя свой наивный вопрос.

— У-у! — Железнодорожник даже причмокнул языком. — Морячки деньжищами набиты, как икрой! Охотники едут, шахтеры. Ну, и, конечно, старатели. Эти прямо с золотыми мешками, на вес играют. Вот их обыгрывают подчистую, а потом… — последовал многозначительный кивок на «труповозку».

— Веселые поезда, — покачала головой Галина.

— Обхохочешься, — хмыкнул железнодорожник. — Просто ад на колесах.

— И что, весь поезд и играет? — спросила Галя, еще сама толком не понимая, почему так заинтересовал ее этот рассказ.

— Да нет, — железнодорожник покрутил свой пышный ус, — серьезно играют где-то посередине состава. Оттуда-то трупы и вылетают, и вылетают… Вот и сегодня один приземлился. Видели? — Он посмотрел вслед двинувшемуся фургону, а потом медленно повернулся к Галине, ставшей теперь новым объектом его провинциального любопытства.

— Наверное, они проигранные деньги обратно требуют? — Галина, наклонив голову, смотрела в сторону милицейского «газика», смотрела почти сквозь своего собеседника, поглощенная собственными мыслями.

— Да, должно быть, — согласился железнодорожник. — А с ними разговор короткий. Проигрался — молчи. Может, доедешь до места. А если начнешь выступать, тут тебе и конец. За руки, за ноги, с поезда в тайгу: ори, зови волков!

— Страсти такие рассказываете, — поежилась Галя. — У нас что, нет милиции?

— Да все куплено, — поморщился от бабьей глупости умудренный опытом железнодорожник и тотчас с опаской обернулся в направлении «газика».

Галя не заметила его смятения.

— А проводники, другие пассажиры? — спросила она.

— Проводники-то — главные наводчики, — продолжал рассказчик, понизив голос. — А остальные молчат в тряпочку, чтоб не гулять потом вдоль холодных рельсов. Да-а, зверье, право слово, зверье, — добавил он после паузы, то ли высказывая наболевшее, то ли пытаясь поддержать затухающий разговор. — Некоторых так изуродуют, что только в закрытых гробах и хоронить…

Железнодорожник продолжал говорить, но Галина уже не слушала его, поглощенная своими мыслями. Они унесли ее далеко, за тридевять земель от этой таежной станции, за много лет до сегодняшнего дня.

— …глаз выбит, рот разорван от уха до уха…

— …с двенадцатого этажа об асфальт, что там может остаться? И зачем строят эти высотки?

— …изуродован так, что придется в закрытом гробу хоронить…

Память Галины ухватилась за эту фразу и выдернула из своих глубин полную незнакомых людей квартиру, в которой они с отцом и мамой когда-то жили, осенний день, не хмурый, как принято у романистов, а очень даже солнечный, из-за чего черные и серые тона в одежде гостей, черные крепы, перчатки и вуалетки выглядели особенно неуместно в ярких лучах румяного солнца. Люди в темном, молчаливые, сосредоточенные и равнодушные ко всему вокруг, стояли мелкими кучками и что-то бубнили каждый в своем узком кругу.

Гале было тогда пятнадцать. Она только что вернулась из школы, счастливая и гордая — ее приняли в комсомол! Половину дороги до дома она прошла быстрым шагом, не остановившись даже взглянуть на новую афишу, вывешенную на фасаде кинотеатра «Ударник». Ну, может, краем глаза успела заметить разбросанные по огромному полотну пальмовые листья и написанное белым слово «Джунгли», выведенное так, словно тигр пытался когтями сорвать афишу и оставил на ней размашистые рубцы.

Вторую половину дороги, когда никто из одноклассников уже не шел с ней по пути и не мог видеть, как, совсем по-детски закидывая ноги в невиданного фасона румынских сандалиях, побежала она, чтобы донести еще горячую, не остывшую в омуте буден радость до дома, до мамы, Галина преодолела бегом.

Запыхавшаяся, с растрепанной косой, она взбежала на третий этаж и остановилась, недоуменно глядя на открытые двери квартиры, на мужчин, куривших на лестничной клетке, на женщин, переговаривающихся шепотом через порог. Женщины смерили девочку подозрительным взглядом и, не проявив более интереса, вернулись к своим разговорам.

Галя переступила порог своей квартиры. И тут— люди, люди, люди. Словно она с разбегу окунулась в странный сон, слишком непонятный, чтобы выглядеть кошмаром, слишком мрачный, чтобы показаться забавным. Их квартиру наполняли незнакомцы, не обращающие на Галю, прожившую здесь без малого десять лет, ни малейшего внимания, и она могла двигаться среди них, оставаясь словно незамеченной, словно скользя сквозь них, как бывает только в снах.

И ничего удивительного, что девочка в школьной форме — черное с коричневым — затерялась на этом непонятном маскараде, растворилась среди его участников. Ничего удивительного, если не считать того, что на столе в маленькой комнате лежали Галины, а не чьи-то там учебники, в стенном шкафу висело не чье-нибудь, а Галино зимнее пальто, и с фотографии в большой комнате улыбалась Галя, а не кто-нибудь из этих странных гостей.

Галя бродила по квартире, пытаясь найти маму или хотя бы одно знакомое лицо, но не находила. Что-то мешало ей позвать ее. Непонятное, необъяснимое чувство… Может, она и впрямь спит?

Галя шла мимо чужих лиц, переходя из комнаты в комнату, везде натыкаясь на чьи-то спины, слушая обрывки чужих разговоров, от недосказанности которых пробирала дрожь, и становилось страшно от одной мысли, что придется выслушать и понять их смысл до конца.

— …только в закрытом гробу…

— …страшная смерть, врагу не пожелаешь…

— …вот тебе и красивая жизнь, Гагры…

— А когда привезут? Какой смысл поднимать сюда, если сразу придется выносить обратно?

— …закрытый гроб. Не простишься по-человечески…

Галину начало познабливать. Она ничего не понимала. Страх медленно наполнял ее изнутри, как дым наполняет бутылку, в которую брошен окурок, поднимаясь со дна, окутывая стенки, сгущаясь. Она искала маму и не находила. Она искала кого-нибудь, кого можно было бы спросить о том, что означает это жутковатое действо, о чем говорят окружающие ее люди. Но ни одно лицо не вызывало у нее доверия, ни одно не казалось ей достойным того, чтобы помочь. Женщины в возрасте, прячущие под мелкой сеткой то ли свою скорбь, то ли припудренные морщины вокруг глаз. Мужчины, одетые в строгие костюмы с отутюженными брюками, гладко выбритые, лощеные. Галя заглядывала в лица, как заглядывают в лица античных статуй, выставленных на галерее: без особого интереса и без надежды на взаимность.

— Ты Галя? — вскинуло вдруг брови одно из античных лиц.

— Галя.

И тотчас вокруг нее образовался круг. И все заговорили негромко, чуть наклоняясь к ней, то ли чтобы быть услышанными, то ли следуя какому-то ритуалу.

Ее почему-то жалели, но почему? Из многоголосого шепота нельзя было выделить ни одной связной фразы. Голоса черных людей слились, напоминая шипение клубка змей.

Галя вдруг испугалась. Она неожиданно вспомнила прочитанный недавно рассказ Гоголя о киевском студенте, попавшем в лапы к нечистой силе. Наверное, так чувствовал он себя, стоя в окружении чертей и вурдалаков посреди оскверненной церкви. Галя почувствовала, что сейчас закричит или потеряет сознание. Но комсомолке падать в обморок не пристало, и она уже набрала в грудь воздуха, чтобы закричать и разорвать образовавшееся вокруг нее кольцо, разогнать этих черных шептунов, незнакомых ей, но знающих ее в лицо и по имени… И тут увидела маму.

Мама, тоже в черном, вся сгорбленная, входила в квартиру, повиснув на руке своего двоюродного брата, дяди Жени.

Галя с облегчением и радостью бросилась было к ней навстречу, но осеклась, увидев скривленный рот, дрожащие губы и черную вуалетку, скрывающую большие мамины глаза, казавшиеся отчего-то еще больше и еще темнее под этой мелкой вязью из черных шелковых ниточек.

И со всех сторон зашуршало, зашелестело, как в осенние теплые дни шуршит под ногами в Измайловском парке:

— …привезли…

— …уже поднимают…

— …в закрытом гробу…

— …Господи, Господи…

* * *

— Галя! — Окликнув ее, Марина оборвала тонкую нить, вроде той, что оставляет за собой маленькая зеленая гусеничка-шелкопряд, потянувшуюся вдруг к детским воспоминаниям.

Галина встрепенулась, растерянно взглянула на своего собеседника, потом на часы, на площадь перед вокзалом, где давеча еще стояли машины и суетился разночинный народ.

— Извините, — кивнула она железнодорожнику и побежала к машине.

Железнодорожник разочарованно посмотрел ей вслед, скользнув взглядом по спине от лопаток и вниз, до расходящихся складок легкой юбки. Он вскинул руку и помахал убегающей незнакомке.

— Так что летайте самолетами «Аэрофлота»! — крикнул первое, что пришло в голову.

Не обернувшись, Галя села в машину, осторожно расправив юбку на жестком сиденье.

Марина выжала сцепление и, с усилием воткнув первую передачу, тронулась.

Галина с благоговейным трепетом наблюдала, как ее хрупкая подруга приводит в движение мощную и неуклюжую, созданную для мужских мускулистых рук машину, и заговорила, только когда Марина вырулила через полную воды колею на дорогу и начала набирать скорость, натужно переставляя изогнутый рычаг и поворачивая большой, оплетенный старыми ремнями руль.

— Такие ужасы мне сейчас про поезда нарассказывал, — поделилась с подругой Галя, кивая через плечо в направлении оставленной позади станции. — Людей из поездов выбрасывают.

— Я тоже слышала, — кивнула Марина. — Говорят, ни дня без трупа…

Некоторое время ехали молча. Первой нарушила молчание Галина.

— Марина, скажи, во что вляпался мой Лешка? — спросила она.

— Да я знаю не больше твоего, — удивленно покосилась на нее Марина. — Я ведь не говорила с Никитой… Я так поняла, что твой Алексей проиграл в карты кучу денег, а Никита его вроде как спас.

— Он проиграл, а Никита его спас, — эхом подхватила Галина, сосредоточенно кусая угол платка, наброшенного на плечи. — Что-то тут не то.

И опять погрузилась в раздумья. Когда впереди показался забор части, Галина спросила:

— Иван пишет?

— Пишет, — улыбнулась Марина. — На почте получаю. Собрание сочинений, а не письма.

— Ну и как он там без тебя?

— В одном письме пишет, что любит, — охотно подхватила тему Марина. — В другом пишет, что ненавидит. В третьем — что жениться собирается, — Марина сделала трагическую паузу и продолжила, озорно улыбнувшись: — Только в начале письма невесту зовут Надей, а в конце — Верой.

— Вот это да! — поддержала шутливый тон Галина и спросила уже серьезно: — А что ты решила?

— Я не могу без него, — просто ответила Марина.

— И?..

— И всё. — Она дернула плечом и крепче стиснула руль.

— Как — всё? — опешила Галина. — Ты была у гинеколога?

— Была, — кивнула Марина. И, помолчав, добавила: — Галя, я аборт сделаю. — Тотчас бросила на подругу гневный взгляд. — И не надо так на меня смотреть! Никита все равно не даст жизни ни мне, ни моему ребенку.

— Но… Как же ты… Как же Иван?!

 

ГЛАВА 5

Алексей Жгут вставил обойму и загнал патрон в патронник. Потом перевел предохранитель и положил пистолет перед собой на кухонный стол. Рукояткой к себе, стволом в сторону окна.

В принципе не имело значения, как класть табельное оружие, если собираешься через минуту использовать его столь нетривиальным способом, как загнать пулю в собственный лоб. Какие уж тут требования безопасности! Но на этот раз Алексей, в жизни не жаловавший ни один из параграфов Устава, четко последовал инструкции, предписывающей отвернуть от себя смертоносное жерло, исключить любую возможность случайного выстрела. То ли хотел гарантированно прожить эту последнюю, отведенную им самим себе минуту, то ли боялся, что напоследок судьба подкинет ему еще один сюрприз, вроде случайного выстрела, после которого он очнется в госпитале с дыркой в легком, жалкий, беспомощный. Все сбегутся ему сочувствовать, появятся полковник и Ворон, станут составлять протокол, проводить внутреннее расследование, Галя будет рыдать у постели.

Галя, Галчонок…

Алексей живо представил себе заплаканное лицо в изголовье своей койки. Белый халат, накинутый на плечи, капельница, запах хлорки из коридора… Галя, Галчонок! Иногда Алексею, как мальчишке, обделенному материнской лаской, хотелось заболеть, заболеть очень сильно, пусть даже смертельно опасно, ради того, чтобы все неприятности, сутолока служебных дней отступили, отгороженные стенами палаты, оставив только их двоих, его и Галку. Вот она сидит, бледная, держит руку мужа и не сводит глаз с его сомкнутых век. В эту минуту он, Алексей Жгут, наконец будет бесконечно дорог, нежно любим, жалеем, нужен, все его промахи, головотяпство, разгильдяйство, непрактичность и неспособность сделать карьеру отойдут на задний план.

Потом воображение заботливо подбросило ему сочувственно улыбающееся из-за Галиного плеча лицо капитана Голощекина. Этот-то будет очень доволен, что Жгут остался в живых.

Алексей налил в стакан водки, выпил тремя шумными глотками, поморщился., но закусывать не стал. Пока приходил в себя и сквозь выступившие на глазах слезы смотрел на рукоятку табельного оружия, в голову пришла интересная мысль: а не выпустить ли заготовленную для своего лба пулю в Голощекина? Хороший выход! Лучше, чем расставаться с собственной жизнью.

Но спустя секунду Алексея уже одолели сомнения. Во-первых, какой бы сволочью ни был Никита, не он проигрывал казенные трубы заезжим ловкачам. Даже если он и был с ними как-то связан, что представлялось не вполне реальным, он не заслуживал смерти. В любом случае Голощекин выручил его. Выручил, пересадив из одного силка в другой, но все же выручил. И неизвестно, как стали бы разворачиваться события, если бы он, Алексей Жгут, не бросился на капитана с кулаками, — может, долг этот рассосался бы как-нибудь…

Алексей вздрогнул и выпрямился на табурете. О чем это он думает? Жалеет, что заступился за честь своей жены? Или он — наивный ребенок и не понимает, что Никита не отвязался бы от Галины, не получив своего? Капитан верно рассчитал, что расплатиться с ним завклубом не сможет. Не сможет иначе, чем уступив собственную жену. Да и этого будет мало. Придется

распродавать все, что есть в доме, отрабатывать как-то эти деньги. Алексей не сомневался, что способ отработки Никита найдет быстро. За ним не заржавеет. Он наверняка даже придумал этот самый способ отработки. Иначе нипочем не дал бы денег. Все просчитал, все предусмотрел…

Все, да не все. Алексей протянул руку и взял со стола пистолет. Вот этого варианта Никита Голощекин никак не предвидел. Забавно было бы посмотреть на его перекошенное от злости лицо, когда вместо своих денег он получит приглашение на скромные поминки по самоубийце. Нищему самоубийце, у которого всего-то и есть за душой, что триста рублей, да двадцатка, заначенная на кухне, за банкой крупы. Надо бы достать эти два скрученных в трубочку червонца. Пригодятся они Галке…

Стоп! Почему же они пригодятся Галке, если пуля достанется подлецу, гаду, насильнику и прочее Голощекину?

Алексей с тоской посмотрел на вороненый затвор. Не придется ему убивать Никиту. По большому счету, не за что его убивать. Всех подлецов стрелять — никаких патронов не хватит, а разве Никита виноват, что офицер Жгут дожил до своих лет и остался дураком и неудачником, неспособным держать себя в руках, отвечать за свои поступки, думать прежде, чем делать что-то? Нет, не Голощекин тут виноват. Выпутайся Алексей сейчас, он непременно вляпается в новую историю, еще похлеще. Это даже не загадывай!

Вляпаться в историю Жгут большой мастер. Вот только выпутываться никак не научится, а уж о том, чтобы научиться не вляпываться, и речи не идет.

Эх, если бы можно было все вернуть! Не все, но хоть чуточку, хотя бы последние сутки! Если бы можно было отработать этот долг, искупить как-нибудь, отсидеть за него на «губе» хоть год, хоть два. Но поздно, ничего уже не поправишь.

Нет, это — его пуля, и только его. Он мужчина, он какой-никакой, но офицер, а потому должен отвечать за свои ошибки. И ведь важно отвести беду от Галины. Ну убьет он Голощекина, и что? Следствие, суд. Долго ли, коротко ли, но всплывут истории и с картами, и с попыткой изнасилования. Алексею впаяют по полной программе, а Галкино имя вываляют в грязи, оповестят всех и каждого, и слухи потянутся за ней, расходясь пыльным шлейфом и обрастая все новыми подробностями. Как ни крути, но вдова офицера-самоубийцы все-таки лучше, чем жена уголовника, застрелившего своего сослуживца за то, что тот то ли приставал к ней, то ли спал с ней, то ли она сама за ним бегала… Злые языки могут повернуть эту историю и так, и этак… Алексей двинул пальцем и снял пистолет с предохранителя. Развернув ствол к себе, он приставил его ко лбу. Рука дрожала. Скосив глаза наверх, он попытался придать стволу более или менее перпендикулярное своему лбу положение. Зачем? Для верности. Чтоб наверняка, без всяких там госпиталей, реанимаций, ком, чтобы— бабах! — и нету Лешки Жгута. Чтобы вынесло, к чертовой матери, все непутевые мозги…

Алексей опустил пистолет и медленно обернулся. За спиной стоял холодильник.

Пуля пробьет холодильник. И Галка останется разом и без мужа, и без холодильника. Снявши голову, по волосам не плачут, но все-таки…

Алексей чуть переместился и вновь прикинул траекторию полета пули. Аккурат в стену. Взгляд задержался на этой стене. Вот сюда брызнут кровь и мозги. Тут все будет в жутком месиве. И Галине придется сначала увидеть эту жуть, потом еще пережить допрос дознавателя, а потом оттирать тут засохшие брызги.

Нет, хватит уже с Галки!

Алексей решительно разрядил пистолет, вернул патрон в обойму, убрал пистолет в кобуру. Принес из ванной бельевую веревку. Встав на табурет, снял люстру, приладил петлю.

Конечно, не слишком благородный способ, но иного он, если разобраться, не заслужил.

Усевшись. под петлей, Жгут долил в стакан остатки водки, выпил.

— Ничего, — сказал он самому себе. — Ничего.

Потом встал на табурет, просунул голову в петлю, затянул узел и оттолкнулся.

* * *

…Голощекин прогуливался. Так определял свое занятие он сам.

Капитан просто шел по территории воинской части, лениво обмахиваясь от мошкары сорванной веточкой, и поглядывал по сторонам. Без ясной цели поглядывал. Цель появлялась тогда, когда замечал капитан нечто интересное или просто достойное внимания. Не далее как вчера, на подобной прогулке, он заприметил ефрейтора Семегу, как-то странно, огородами, в тени деревьев пробиравшегося к казарме. Под мышкой Семега нес объемистый сверток — нечто, завернутое в мешковину.

— Стой! Ко мне!

Краснея и потея от страха, ефрейтор подошел к капитану. В свертке оказалась трехлитровая банка с самогоном. Сразу целый букет: и самовольная отлучка, и спиртное на территории части, и опять же самогон, нарушающий монополию нашей Родины на производство алкоголя и подрывающий ее экономическое могущество посредством перевода продуктов. В итоге в тайничке у капитана прибавилось три литра самогона, а ефрейтор Семега переквалифицировался из просто отличника боевой и политической подготовки в отличника той же подготовки, за которым числится должок, ибо капитан не посадил солдата на «губу», не стал поднимать шум, да и от поездки домой на дембель тридцать первого декабря под вечер уберег. Любил полковник Борзов такую педагогику: добрый-добрый, а потом возьмет да устроит какому-нибудь дембелю отправку за шесть часов до Нового года. Из воспитательных соображений, чтоб другим была наука.

Попавший под горячую руку бедолага мало того что отслужил все, что только можно, так еще и Новый год встретит, шагая по сугробам к станции. Вот что бывает за самогон, принесенный в расположение полка. Вот от чего спас ефрейтора капитан Голощекин, и за что этот ефрейтор будет теперь бесконечно капитану признателен.

А три дня тому назад повстречались Голощекину на такой прогулке два бойца с ящиком угля.

— Что такое? Куда уголь? Откуда?

А уголь — с кочегарки. И несут его бойцы на дом лейтенанту Окуленко. Зачем? Лейтенант так приказал. Вот тебе и раз! Лейтенант ворует принадлежащий части уголь. А раз принадлежащий части, значит, государственный. И ведь мало того что ворует, но еще и солдат для этого подрядил, пользуясь своим служебным положением.

Конечно, Окуленко сразу недопонял всей серьезности своего проступка. По-человечески жаль парня: только прибыл в часть, не обжился, не обустроился. Никита Голощекин вошел в положение, не стал никому докладывать и бойцам велел языки свои засунуть подальше да поглубже. А Окуленко? Окуленко выставил бутылку «Пшеничной» и долго клялся сослуживцу в вечной дружбе. Голощекин против клятв не возражал, дружбу вечную от лейтенанта принял, как монетку в копилку бросил.

Много чего интересного находил Никита во время своих прогулок. Что-то подмечал, что-то узнавал, с кем-то заводил такую вот вечную дружбу. Недаром врачи говорят, что прогулки на свежем воздухе весьма полезны. Тут капитан с врачами соглашался на все сто.

Многие старожилы в части смотрели на эти променады с опаской, именуя их меж собой не иначе как вылазками.

В тот день Голощекин прогуливался в приподнятом расположении духа. Во-первых, очень легко и радостно было на душе оттого, что так ловко подловил он Лешу Жгута, не оставив ни лазеечки, ни надежды выпутаться. Еще день-два, и приползут Жгуты к его ногам. Помоги, Никита! Не погуби, Никитушка! Научи, товарищ капитан, уму-разуму, как от ярма непосильного избавиться? Как беду лютую нам избыть-отвести?

И тогда завертятся-закрутятся давно смазанные и ждущие своего часа колесики, заработает дивно сработанный механизм, наполняя новый чемоданчик, надежно запрятанный в капитанском тайнике. Опять же Галина, Галка, Галчонок. Эх, непрактично это, но часть долга им можно будет списать. Все равно, запутавшись, они никуда не денутся, будут работать уже не за долг, а за страх. А страх— куда надежнее, чем кем-то там придуманная совесть.

С другой стороны, было у Никиты какое-то предчувствие, какое-то светлое чувство, что наступивший день готовит для него еще один приятный сюрприз. Какой? Это еще предстоит выяснить, но сюрприз будет непременно. Чутье никогда еще не подводило капитана.

Так, в радужном настроении прогуливаясь, Голощекин дошел до городка и оказался возле дома, где жили Жгуты. Жили они, как и положено семье советского офицера-раздолбая, на первом этаже.

Движимый то ли природным любопытством, то ли естественным интересом рачительного-хозяина — как-никак Жгуты были теперь почти его собственностью, в них был вложен капитал, и немалый, — Голощекин приблизился к дому и заглянул в окно.

Сначала он не понял того, что увидел. Скверного качества оконные стекла сильно мешали разобрать происходящее в комнате, вдобавок выглядело это происходящее столь необычно и нелепо, что осмыслить увиденное требовало усилий.

Сначала капитан разглядел что-то зеленое, извивающееся в середине кухни. Приблизившись к окну и прикрывшись рукой от света, он различил, что это нечто облачено в армейскую форму. А в следующий миг Голощекин понял, что видит болтающиеся в воздухе ноги, принадлежащие Алексею Жгуту, который висит под потолком вместо пыльного абажура и крючится в агонии. На глазах капитана двадцать тысяч и грандиозные планы превращались в пять пудов бесполезного мяса.

— Стой! Эй! — Голощекин бросился в квартиру.

Дверь не отличалась особой крепостью, и капитан с первой попытки, налетев всем телом, вышиб ее, выворотив простенький замок. Влетев в кухню, он подхватил дрыгающиеся ноги Алексея и приподнял самоубийцу, чтобы ослабить натяжение веревки. Дотянувшись до ящика с кухонными приборами, Голощекин выхватил нож и споро перерезал веревку. Тело завклубом обрушилось на капитана, сложившись пополам, и Никита опустился на пол.

Привалив Жгута к дверце холодильника, Голощекин растянул петлю и встряхнул свое капиталовложение.

— Лешенька! Что ж ты удумал?! А? — Он пальцем затолкнул начавший уже вываливаться язык и шире раскрыл рот Алексея. — Дурачок, что ж ты делаешь-то?

Грудь старлея судорожно содрогнулась, с шипением и свистом втянув воздух. Сухой туберкулезный кашель вырвался из раскрытого рта, замутненные глаза ожили, ошалело задвигавшись по своим орбитам.

— Дыши, дыши! — Голощекин с облегчением похлопал его по щеке. — Дыши!

Он схватил со стола чайник и опрокинул на голову Алексея. Вода полилась по лбу, по щекам, попала в рот, в нос; Жгут снова закашлялся, поперхнувшись, забился, отмахиваясь от воды и от державшего его за грудки капитана. Непутевый старлей неумолимо возвращался к жизни.

— Поплыли, родной! — приговаривал Голощекин, вытряхивая на темечко Алексея последние капли и глядя на спасенного с таким умилением, словно это был близкий и нежно любимый родственник. Так смотрит на свое лучшее произведение художник, так смотрит хирург на ладно наложенный шов, венчающий сложную операцию, так смотрит мать на новорожденное дитя. — Живой, Лешка! Живой!

Взгляд Алексея остановился на лице капитана, рука поднялась с пола и потянулась к его горлу, но Голощекин легко отбросил эту руку в сторону и отвесил сослуживцу звонкую оплеуху.

— Да что ж ты делаешь! — Еще одна оплеуха, и капитан потрепал Алексея по мокрой голове, будто собаку приласкал. — Ну все, живой, живой. Ну-ка, глянь на меня, парень, — Голощекин обхватил голову Алексея и направил его рассеянный еще взгляд на свое лицо, — глянь! Я это, Никитка Голощекин.

Жгут прохрипел что-то и отвернулся было, но сильные руки опять возвратили его голову в прежнее положение.

— Что ж ты, сука, делаешь? — спросил капитан, уже зло глядя в глаза старлея.

Жгут попытался освободиться, заерзал на полу, отталкиваясь дрожащими руками, пытаясь подобрать под себя разбросанные по полу ноги.

— Я тебе сейчас кое-что на ушко скажу, — продолжал Голощекин, удерживая лицо завклу-бом перед собой, — а ты меня послушай, понял? Так вот, долг твой на Гале повиснет. Ты понял?

Протестующий всхлип вылетел из груди Алексея, он рванулся, но капитан тотчас ударил его в грудь кулаком. Колючая боль рванулась из легких, обдирая горло, Алексей забился в судорогах, хватаясь за грудь, за шею, хрипя и разбрызгивая слюни.

— А вот когда она сначала продаст все из дому, — продолжал Голощекин, — потом пойдет себя продавать… — Предупреждая новый выпад старлея, капитан загодя еще раз двинул ему в грудь, вызвав новую серию судорог. — Так вот, ее никто не пропустит. И ее румяные щечки очень быстро испекутся.

В завершение этой короткой и страшной речи последовало еще два удара, после которых Алексей уже совершенно обмяк и лишь корчился, зажмурившись от боли и скривив посиневшие губы.

— Ну все! — бодро сказал Голощекин, отряхивая с рук воду и слюни. — Так что, Леха, жить надо! Чтобы не было мучительно больно. В школе ж проходили мы, помнишь? — Он потрепал Жгута по щеке.

В этот момент в прихожей раздались чьи-то шаги. Не цоканье подковок солдатских сапог, но гулкий стук острых женских каблучков. Капитан обернулся.

* * *

Галина попрощалась с Мариной, сойдя возле магазина. В магазин ей не требовалось, все, что нужно, она купила возле станции. Просто хотелось немного пройтись до дома, обдумать сложившееся положение, собраться с мыслями и сложить в них некоторые обрывки правды.

Алексей вернулся на рассвете изрядно пьяный, хотя явно не настолько, чтобы потерять способность разговаривать. Тем не менее он не ответил ни на один вопрос жены, пряча взгляд, молча разделся, забрался под одеяло и отвернулся к стене.

Из того, что сказал Голощекин, и еще из кое-каких обрывочных сведений Галина поняла главное: ее муж проиграл цирковым артистам казенный оркестр, а Голощекин выкупил инструменты, и теперь Алексей должен капитану какую-то немыслимую сумму. Насколько Галя знала Голощекина, тот никогда и ничего не делает просто так, по доброте душевной. Потому трудно себе вообразить, что Алексею он вздумал помочь, руководствуясь соображениями воинской чести и духа взаимовыручки. Сам факт, что Никита без проблем выложил какую-то заоблачную сумму, какая наверняка и не снилась большинству пограничников, живущих от зарплаты до зарплаты и ютящихся в служебных квартирках, если не в бараках и палатках, уже наводил на черные мысли.

Так какой же толк Голощекину от Алексея? Зачем понадобилась всемогущему капитану душа такого бестолкового грешника, как Лешка?

Что первое сделал Никита, едва получив власть над Алексеем? Помчался к его жене и попытался ее изнасиловать. Неужели, одалживая деньги, он хотел таким образом добраться до Галины? Мешок денег за то, чтобы залезть чужой жене под юбку? Версия лестная, но неправдоподобная. Не тот Голощекин человек, чтобы широким жестом разбрасывать хрустящие купюры ради покорения женского сердца. Тогда что же? Какой резон капитану в ее муже? Жгут назначен заведующим клубом. Так себе должность, но с материальной ответственностью. Может быть, здесь собака зарыта? Но что такого можно украсть из клуба или какую аферу провернуть через клуб части? Зачем Голощекин заварил всю эту кашу с долгом?

Так ни к чему и не придя в своих размышлениях, Галина добралась до дома. Вошла в подъезд, поставила ногу на первую ступеньку лестницы и замерла, взглянув на дверь своей квартиры. Она была нараспашку. Более того, не составляло труда понять, что она не просто открыта, а выломана самым варварским способом. У Гали похолодело в груди.

Из квартиры доносились голоса. Вернее, один голос. До боли, до ужаса знакомый голос Голощекина. Слов было не разобрать, но ясно, что капитан говорит с кем-то, только голоса собеседника не разобрать: какие-то всхлипы, шипение, хрюканье.

Галина сделала еще один шаг, поднявшись на ступеньку выше и напряженно прислушиваясь к происходящему. А потом что-то толкнуло ее вперед, и она побежала, ворвалась в квартиру.

— Леша!

* * *

Алексей привалился спиной к холодильнику— мокрый, растерзанный, бледный, с багровыми губами. Рядом на корточках сидел Голощекин. Первой мыслью Галины было, что мужики подрались, но ни синяков, ни крови она не увидела. Не заметила она и беспорядка; в пылу схватки не перевернуть вверх дном тесную кухоньку было сложно. Только люстра почему-то лежала на столе, вполне, впрочем, целая. Правда, табуретка опрокинута и чайник валяется на полу…

— Леша! Лешенька! — Галина бросилась к мужу, тесня Голощекина. — Что с тобой?

Никита посторонился, с готовностью уступая место.

— Леша, Лешенька, что с тобой?

Галя осматривала, ощупывала мужа, вслушивалась в его хрип. Почему он хрипит? Почему прячет глаза и только вяло отмахивается от нее?

Почему так странно, будто боксер, прячущий подбородок, нагнул голову?

Голощекин взялся прояснить ситуацию.

— Да ничего, Галчонок! — сказал он чересчур радостно, и этот нарочито бодрый тон прозвучал фальшиво. — Мужик перебрал. Ну, перебрал, бывает. От нервов. — Никита осторожно погладил Галину по голове, успокаивая как ребенка. — А он больше не будет. Да ничего, Галчонок, ничего!

Заметив, что Голощекин протянул руку к жене, Алексей протестующе вскинул голову, и Галя охнула, увидев шею мужа, которую он так старательно прятал. Снятая люстра, опрокинутая табуретка, фальшиво-счастливый Голощекин, темно-красная полоса на горле — все это вдруг вспыхнуло, взорвалось одной страшной догадкой.

— Ты вешался? — чуть слышно прошелестела неслушающимися губами Галина.

Алексей снова уронил голову на грудь.

Голощекин выпрямился и бодро, как громкоговоритель на столбе в день выборов, произнес:

— Да не будет он, Галчонок, не будет! Ну, Леха, не будешь ведь больше? Надо жить, Леха, чтобы… Ну, ты помнишь!

 

ГЛАВА 6

— Двадцать тысяч! С ума сойти! — потрясенно произнесла Галя.

Они лежали в полной темноте, и Галина, слушая мужа, невольно подтянула одеяло к подбородку, глядя на холодно белеющий свод потолка. Пустая темнота, натянутое по горло одеяло, жуткая история, услышанная только что, на секунду принесли Гале ощущение, что она вновь стала маленькой девочкой и лежит на панцирной кровати в палате пионерского лагеря, слушая страшилку про нечистую силу. Поверить в то, что Лешка проиграл кому-то в карты, не составляло труда, но мозг отказывался воспринять двадцать тысяч как сумму собственного долга. Двадцать тысяч при Лешкиной зарплате — это как бесконечность вселенной, как молекулы в капле воды…

Алексей осторожно заговорил, щурясь и пытаясь различить в темноте выражение Галиного лица:

— У нас есть триста. Можно еще телевизор продать. У ребят перехвачу… — Алексей замолк, прикидывая в уме, что на «перехвачу» нужно всего ничего: собрать по тридцатке с личного состава части. Включая рядовых, прапорщиков и командный состав. Еще немного — и останется на обмыв удачного предприятия. Со свойственной ему инфантильностью Алексей тотчас принялся обмозговывать реальность этого плана. Тридцать рублей — небольшие ведь деньги. Но собрать по тридцатке с офицеров — куда ни шло, а вот для рядового это почти годовое денежное довольствие, для «замка» (замкомвзвода) — полугодовое.

— Не говори ерунды, — сказала Галя, не дав Алексею подсчитать и прикинуть. — Даже если мы продадим все до последнего ржавого гвоздя, у нас не будет таких денег. За всю жизнь не заработать.

Алексей не нашел, что ответить. Какое-то время они лежали молча, и каждый думал о своем. Алексей размышлял, как хорошо, как славно было бы, если бы все люди жили мирно, дружно, помогая друг другу в случае любой напасти. Тогда только брось клич «По тридцатке для Лехи Жгута!», и все сбежались бы, снесли деньги в общий котел, выручили бы из беды. Еще, конечно, сильно помогло бы, если бы завтра или послезавтра объявили по центральному телевидению, на худой конец, по «Маяку», что коммунизм в СССР наконец построен и деньги отменяются раз и навсегда…

Галя думала о своем.

Карты и карточные игры в их доме были не в чести. Сколько Галя себя помнила, и отец, и мама, и ближайшие друзья семьи крайне скверно отзывались о карточных играх и об игроках, даже о тех, кто просто перекидывался от скуки в дурачка или коротал время на пляже за партией кинга. Даже такие безобидные игры, как акулина или такса, считались пусть и не преступлением, но явлением чуждым и делом недостойным. Карт в доме не держали, и если случалось наткнуться на группу играющих, скажем, в парке или на том же пляже, то мама непременно отворачивалась, словно игроки занимались чем-то совершенно непристойным. В школе Галя твердо выучила, что Бога нет, а джаз, кибернетика и секс — оружие мировой буржуазии. Дома она уяснила, что карты — это очень плохо, с чем соглашался и их куратор, готовивший старшеклассников для вступления в ряды ВЛКСМ.

К четырнадцати годам окружающий мир для Галины был ясен, разложен по полочкам, поделен на белое и черное, а точнее, на наше и «их». Добро и зло разделялись не упадническим идеалистическим пунктиром, а жирной сплошной линией, обмотанной для верности колючей проволокой, чтобы какая-нибудь мелочь не перебежала эту незыблемую границу.

И тут умер папа. И не просто умер. Папу убили.

Галине возбранялось даже спрашивать, кем работает ее отец. Он уезжал куда-то, пропадал неделями, чтобы потом появиться с кучей подарков и всяких вкусностей, отдохнуть недельку и снова уехать. Как-то само собой у Гали сложилось представление, что папа ее — секретный работник. Она уже знала, что многие умные советские люди являются секретными работниками и работают на всяких секретных объектах, оборонных заводах ив закрытых институтах. Воображение само дорисовывало картину: то папа строил метро от Москвы до самого Ленинграда; то папа изобретал самый мощный во всем мире танк, который помог бы трудящимся всех стран победить империалистов, как Гулливер из фильма помог лилипутским рабочим одолеть своих эксплуататоров; то помогал Советской власти ловить внутренних врагов и шпионов.

Правда, открывшаяся Галине после внезапной смерти отца, оглушила, ослепила новоиспеченную комсомолку, расколов хрустальный купол, который отделял плохое от хорошего, перемешала все, вывернула наизнанку.

Отец оказался не инженером, не летчиком-испытателем и не тайным борцом со шпионами. Отец оказался обыкновенным карточным шулером. Правда, шулером он был, если судить по обрывкам слышанных на поминках разговоров, первоклассным, но какое это имеет значение, если все жулики, воры, расхитители и картежники стояли для Гали на самой низшей ступени социальной пирамиды.

И убили ее отца отнюдь не враги Родины. Убили его такие же шулера, как и он сам. Менее удачливые, но более сообразительные и ловкие, чтобы раскусить папу и расправиться с ним.

От таких открытий голова пошла кругом.

С одной стороны, мама всю жизнь твердила, что картежники — кровопийцы и отщепенцы, с другой — постоянно говорила о своей любви к папе, превозносила его и поддерживала хлипкий, если задуматься, миф о его сверхсекретной работе.

Галя с детства считала, что живет в мире, где все ясно и просто, где нет полутонов, и ее место — на той стороне, где Правда. А оказалось, что все — ложь. Буквально все, во что она верила, оказалось ложью, все, кому она верила, ей лгали. Мир перевернулся.

Со свойственной настоящей комсомолке прямотой она так и сказала об этом матери. Сразу после похорон, прошедших странно, не по-советски и даже не по-людски: молчаливые незнакомые люди, какая-то обстановка таинственности, спешка…

Мама перестала плакать. Она подняла на дочь лицо с опухшими от слез веками и протянула руки, чтобы обнять ее, прижать к себе, но Галя не далась.

— Сначала ответь! — потребовала она. — Ответь! Почему все вы мне врали? Почему все неправда? Почему?

Мама покачала головой.

— Не все так просто, Галюня. И не все ложь. Самое главное-то ведь правда…

Самое главное? Галина растерялась. Она не вполне представляла себе, что такое это «самое главное». Что вообще главное в ее жизни? Верность идеалам? Вера в правое дело? Преданность Идее?

— А что главное? — спросила она, так и не определившись.

— Главное, что папа тебя очень любил, — просто ответила мама, и в голосе ее проступило даже удивление, что ее дочь сама не могла ответить на этот простой вопрос. — Он очень любил тебя и в этом никогда тебя не обманывал. И я люблю тебя. А что же до остального… В реальной жизни не все так просто. Даже самые мудрые могут ошибиться, самые идейно правильные могут сбиться с пути…

И Галя поняла. Она знала, что в свое время Генеральный секретарь товарищ Сталин боролся за счастье народа, но потом сбился с пути. Тяжелая болезнь подтачивала его силы, а чрезмерная народная любовь и ошибки соратников привели к значительному отклонению от намеченного курса на всеобщее счастье. Отклонение было значительным, об этом сказал Никита Сергеевич. Потом оказалось, что и Никита Сергеевич не во всем был прав. Ее отец, конечно, не был столь мудр, как руководители страны, и уж если они ошибались на своем тернистом пути, то простой смертный мог ошибиться и подавно. Вот только понять и простить заблудившихся секретарей было много проще, чем собственного отца. Пусть они обманулись сами и обманули еще миллионы идущих за ними, Партия извлечет уроки, сделает выводы. Но отец не имел права на ошибку, не имел права лгать ей, Гале. Потому что его она любила совсем не так, как Родину и Партию. Она любила его совсем по-другому: не за роль и не за вклад, без оговорок и торжественных построений. Она не носила на груди его маленький портрет и не клялась его именем, если хотела, чтобы ей поверили. Она любила его слепо и эгоистично, не желая делить эту любовь со своим классом, комсомольской ячейкой или колонной демонстрантов, которые вечно «в едином порыве». Это был ее папа, папка и папочка, и он не имел права ее обманывать, быть с ней нечестным!

— …и он сбился, — продолжала мама, отрешенно глядя на портрет в черной рамке, стоявший перед ней на столе.

— Но почему?

Мама ответила не сразу:

— Мы никогда не рассказывали тебе всего. Думали, когда подрастешь… Или лучше бы тебе этого никогда не узнать. Такие вещи очень портят жизнь в наше время…

Галина слушала, затаив дыхание, ловя каждое слово.

— Карты всегда были проклятием нашей семьи. Наших семей. Моей и твоего папы. Хотя сам он считал, что меня карты как раз спасли.

Галя с беспокойством следила за лицом мамы: не помутился ли ее рассудок? О чем она говорит? При чем здесь их семьи? Какое проклятие может висеть над семьей потомственного революционера и… А вот о маминой биографии она и впрямь не слишком много знала. Мама была не пролетарского происхождения, но и не дворянского. «Из разночинцев», — говорила она о себе.

— Твой дед…

По той версии, которую слышала и которой гордилась Галина, ее героический дед в годы войны помогал сотрудникам СМЕРШа вылавливать затесавшихся на оборонный завод диверсантов. Он погиб, пытаясь задержать одного из них, и имел за это медаль, лежавшую в ящике стола, а папа хранил табличку, снятую на память с именного пистолета: «…награждается… за заслуги перед Родиной…»

Теперь же оказалось, что деда застрелил майор СМЕРШа, после того как тот просадил ему в три карты конфискованный подсвечник. Майор был здорово пьян, поскольку кроме подсвечника и прочей ерунды конфисковал у «затесавшихся диверсантов» около пяти литров самогона и успел собственноручно уничтожить почти целую бутыль. Про задержание и все остальное начальство майора придумало уже потом, чтобы списать еще один труп и замести следы.

Галина была просто ошарашена услышанным и не нашлась, что сказать.

— А твой прадед…

Прадед Галины, если верить семейной легенде, был достоин стать персонажем героического эпоса. Сидел еще при царском режиме, потом работал на таможне, потом был назначен в продотряд, где и погиб, сражаясь с кулаками. При чем тут карты? При чем тут проклятие? История гибели отряда, в который входил прадед, описана и подтверждена документально, а фотография деда даже есть в районном музее. В школе на Галину как-то указали заезжему начальству: «Вот правнучка известного героя революции…»

— Он не входил в продотряд? — спросила Галя.

— Входил. Еще как входил, — покачала головой мама.

— А на каторге он был? — Галя немного успокоилась.

А зря. Как оказалось, ее прадед действительно был на каторге, однако совсем не потому, что боролся с царизмом. Он имел неосторожность обыграть в карты самого пристава. Пристав не поймал его за руку, но попытался отходить нагайкой, за что и получил табуретом повыше козырька. Там же, на каторге, прадед сошелся с одним известным уголовником, которого сделали потом комиссаром по снабжению… Какое-то время они крепко дружили. А потом начпрод взял его с собой в экспедицию — якобы за провиантом для города. На самом деле они поехали вышибать долг у одного революционного матроса. Дальше можно только догадываться…

А второй Галин дед, отец матери, был, оказывается, самым натуральным графом — с титулом, имением и всей причитающейся мишурой. В пятнадцатом году его старший брат проиграл в карты все их состояние и даже родовое имение. Он не застрелился, как принято было поступать в таких случаях, и не бежал, как поступали изредка, а предпочел рассчитаться по векселям, оставив брата, по сути, нищим. Деду пришлось даже скрываться, выправив паспорт и устроившись инженером в какую-то геологическую экспедицию. То, что дед был нищим графом, а потом еще и женился на женщине с подходящим происхождением, спасло его от преследования, и Галина мать избавилась от «дворянского» клейма.

Галя слушала мать, и ей хотелось ущипнуть себя, дабы убедиться, что все это не дурной сон. Она предпочла бы, чтобы в тот момент остатки дворянской крови вскипели в ее жилах, взяли верх над здоровыми пролетарскими генами, и она шлепнулась бы в неприличный для комсомолки обморок. Меньше чем за час Галина успела лишиться революционных предков, своей безукоризненной пролетарской биографии, а потом и знатного происхождения вместе с состоянием.

Несмотря на полный сумбур в голове, она успела понять: карты — это их крест, проклятие семьи.

 

ГЛАВА 7

Вскоре после похорон, а точнее, на следующий день, они с мамой уехали в Геленджик. И отъезд их напоминал скорее бегство. Оглушенная давешними откровениями Галина не задавала вопросов. Ей было все равно, куда они едут, зачем, почему так спешно и что делать со школой.

Геленджик— курортный город, напоминающий, если смотреть из иллюминатора самолета, огромного дракона, который приполз на водопой, сунул морду и передние лапы в Черное море, да так и застыл, окаменел. «Так себе легенда, — думала Галина, вполуха слушая словоохотливого таксиста. — Очень уж похожа на байку о происхождении Медведь-горы в Крыму». Она-то сразу заметила это сходство, но промолчала, задумчиво глядя на открывавшийся морской пейзаж.

— Здесь бухта, — продолжал расписывать преимущества геленджикских пляжей таксист, — вода как в корыте, нагревается на солнышке — милое дело! Если, конечно, ветер сильный с моря, то нагоняет холодной водички. Но и то, как правило, только на глубине холодно. Плывешь, плывешь — тепло, а зависнешь поплавком, опустишь ноги в глубину— холодит…

Под эту болтовню Галя постепенно отходила. Солнце, море, лето, юг. Не хотелось думать; о плохом.

Поселились они не в пансионате, а в частном секторе, где у мамы оказались друзья. Сняли тесный душный сарайчик по сходной цене. Зато море было совсем рядом. Если по прямой, то вообще рукой подать. Можно было доплюнуть до полосы прибоя прямо с порога. Неудобство заключалось в том, что домик стоял над высоким обрывом. Галя даже затруднялась припомнить, сколько крутых истоптанных ступенек приходилось преодолевать, чтобы спуститься к пляжу или подняться потом обратно, — целое путешествие. Так что плевать в море можно было сколько угодно, а вот для того, чтобы искупаться, приходилось сначала изрядно попотеть.

Но все равно Гале нравились эти нежданные каникулы. Она часами просиживала на пляже и постепенно оживала после перенесенного. Солнце, воздух и вода делали свое дело.

Только на людей, играющих в дурачка и козлика, девушка смотрела уже без прежнего презрения и брезгливости.

Однажды город накрыло градом. Огромные, с голубиное яйцо, ледяные ядра падали на землю, зарываясь в мягкую землю, уходя в песок на два-три пальца. Отдельные шальные экземпляры прошивали насквозь подгнившую дранку и разбивались о дощатый пол. Одна такая градина ударила по железной спинке Галиной кровати и разлетелась, обрызгав колючими осколками ее и маму. Они забились под панцирную сетку, забаррикадировались матрасами и пережидали стихию, обнявшись и дрожа от страха.

Обошлось без жертв, но лестница оказалась засыпана льдом так, что никто не рискнул ступить на нее, пока град не растаял. На целый день жители домов над обрывом оказались отрезаны от моря. Мама отправилась в город за покупками, Галя осталась в сарайчике с книгой Дефо наедине.

Злоключения известного островитянина, уже однажды прочитанные, не вызывали особого интереса, и девушка решила прогуляться по этому «шанхаю», может быть, познакомиться с кем-то, а то дни, проводимые на пляже, стали уже походить на монотонные школьные будни.

Заблудиться здесь было сложно: вдоль обрыва, примерно в пяти метрах от него, проходила узкая улочка, по которой едва ли мог проехать «Запорожец», не говоря уж о более крупной машине. По правую руку, на той стороне улочки, которая была дальше от моря, а следовательно, и от обрыва, стояли довольно приличные дома коренных жителей, на фундаментах, с крыльцами, окнами, телевизорами и холодильниками. По левую руку, кое-где нависая над обрывом, как брови над веками, громоздились понастроенные изо всего, что попало под руку, сараюшки и будки, которые эти самые местные жители сдавали отдыхающим «дикарем».

Собственно бродить имело смысл только по левой стороне, ибо правая отгородилась от сторонних глаз заборами и, чуть что, отбрехивалась собачьими глотками.

Галина брела вдоль неказистых построек, большинство из которых было закрыто на пустяковые навесные замки, — отдыхающие кто подался в город, кто двинулся в обход обрыва на море. Знакомиться было не с кем.

И вдруг Галя увидела глаз.

Она сделала шаг, и глаз скрылся за доской, прежде чем девушка сообразила, что именно успела увидеть. Определенно, это был человеческий глаз, смотревший на нее из какой-то щели. Только он был очень большим, просто-таки огромным.

В великанов, циклопов и прочую чудь комсомолка Галина не верила, но глаз-то она видела!

Она остановилась и сделала шаг назад, стараясь не выпустить из поля зрения то место, откуда смотрели на нее секунду назад. Ничего такого. Еще шаг — мимо. Но в какой-то момент сквозь жидкий кустик мелькнуло что-то белое.

Галина осторожно, чтобы не вспугнуть нечто и не испугаться ненароком самой, двинулась в замеченном направлении.

Миновав кустик, она увидела приоткрытую дверь домика, построенного из старых теннисных столов, и почти сразу же из этой щели вновь глянул на нее огромный вытаращенный глаз. Глянул — и тут же исчез.

Лазить по чужим домикам, конечно, возбранялось, но любопытство взяло верх. Галина сделала еще шаг, еще, взялась за ручку двери…

Тут глаз снова выглянул из своего укрытия и на сей раз замер на месте, уставившись на Галину. Она вскрикнула, подалась назад, оступилась и упала, уронив какие-то доски, дырявую шайку и еще всякий хлам, издавший жуткий грохот и лязг.

Из загадочной двери тотчас выглянул мужчина. Пожилой мужчина в растянутой, серой от небрежной стирки майке. Половина его лица была покрыта пышной мыльной пеной, другую он успел побрить.

Но Галина, вытаращив глаза, смотрела не столько на него, сколько ему за спину, ожидая, что следом выскочит обладатель страшного глаза.

— Что за шум? — довольно миролюбиво для потревоженного хозяина спросил мужчина. — Что за испуганный вид?

Галя не сразу пришла в себя. А когда пришла, то кивнула на сарай:

— Там у вас глаз!

— Глаз? — удивился тот. — Какой еще глаз?

В Галине проснулась комсомольская бдительность, а этот человек явно что-то скрывал, корчил сейчас из себя простачка.

— Я видела, — сказала она, поднимаясь. — Там у вас огромный глаз.

Мужчина озадаченно посмотрел себе за спину, потом расплылся в улыбке:

— Точно! Глаз! И еще ухо, горло и нос. Желаете посмотреть?

Галина еще не успела принять решение, стоит ли заходить в подозрительный сарай сейчас же или вызвать подкрепление, но мужчина распахнул дверь сарая шире и продемонстрировал глаз.

На стене каморки висело огромное круглое зеркало с круглой же дыркой в середине. При всем том зеркало было вогнутым. Мужчина брился, глядя в эту сферу, и потому фрагмент отражения его лица — глаз, который так встревожил Галину, — казался очень большим. Кривое зеркало, как в комнате смеха. Галя засмеялась.

— А что это? — спросила она.

— Зеркало, — тоже улыбнувшись, ответил не-добритый хозяин. — Там, внизу, есть маяк, и это старое зеркало с маяка, гиперболическое. Лучше, чем никакого, а по мне, так и бриться удобнее…

— Здорово, — кивнула Галина, делая шаг в сторону, чтобы увидеть в зеркале и свое отражение.

— Еще бы не здорово. Ты местная?

— Нет. Мы из Москвы.

— Из Москвы? — немного удивился обладатель гиперболического зеркала. — Обычно московские гости по пансионатам отдыхают. Или вы… — Он указал рукой в сторону правой стороны улицы.

— Нет, — поспешно замотала головой Галя. — Мы тут, в сарайчике.

— В сарайчике… — улыбнулся мужчина сквозь мыльную пену. — Значит, не из графьев будете? Такие же пролетарии, как и я?

Галя кивнула, смеясь, потому как с полным правом могла возразить, что они с мамой как раз из графьев, хоть и разорившихся и женившихся на женщинах пролетарского происхождения.

— Тогда заходи в гости. — Мужчина сделал приглашающий жест. — Чай с мармеладом станем пить. Я ведь тоже в некотором смысле москвич.

По здравом разумении, заходить в дома к незнакомым людям не стоило, и Галина твердо помнила это с детства наравне со множеством других правил, указывающих, что говорить, что делать, что думать. И в той, прошлой жизни она нипочем не вошла бы, но теперь что-то изменилось в ней, прежние границы и пределы отступили, размылись, а новые еще не наметились.

Незнакомец жил в еще более тесной каморке, чем они с мамой. Строго говоря, тут и заходить-то было некуда. Кровать, табуретка и тумбочка, служившая, надо понимать, заодно и обеденным столиком, занимали почти всю площадь, оставляя лишь узкий проход вдоль стены. Жилец вынужден был забиваться в этот проход, чтобы побриться, любуясь в замечательное гиперболическое зеркало.

— Садись, землячка, — указал мужчина на табурет, — устраивайся. Тебя, кстати, звать как-нибудь или ты думаешь, что звать тебя некому?

Шутка была чуть сложноватой, громоздкой, и Галина даже не сразу поняла, о чем ее спрашивают, не говоря уж о том, чтобы засмеяться.

— Галя, — ответила она, когда распутала этот узелок.

— Милое дело! — чему-то обрадовался «земляк». — А меня — Валя. Валентин. Можешь звать как угодно, даже дядей Валей, если тебя больно хорошо воспитали. Ты не против, если я добреюсь? Достань пока чайник и мармелад. — Он кивнул на тумбочку. — Только осторожней: горячий!

Галина нагнулась, думая, что это очередная странная шутка, но в тумбочке и впрямь оказались алюминиевый чайник, три кружки и коробка с мармеладом, и от чайника исходил жар.

— Наливай, наливай, — подбодрил хозяин. — Я прямо в чайник завариваю, не возражаешь? Только ложек у меня нет, и сахара тоже не водится. На сахар сбегаются муравьи. У вас в домике есть сахар?

Не далее как вчера Галина мама в очередной раз вытряхивала муравьев из пакета, перекладывая белые кубики на новое место.

— Мармелад не слишком свежий, я его с собой привез, но попробуй на всякий случай, — продолжал Валентин, добриваясь.

— Спасибо.

Мармелад, как и ожидалось, оказался не первой свежести, тягучий, но вкусный.

— Ну, Галина из Москвы, — хлопнул в ладоши Валентин, когда они покончили и с чаем, и с остатками мармелада, — чем же тебя развлечь? Ты, кстати, чего не на море?

— Лестницу градом засыпало.

— А в обход лень пройтись?

— А! — отмахнулась она. — Один день можно и отдохнуть.

— Ну-ну. Судя по твоему загару, один день уж точно можно пропустить. Так чем же тебя развлекать?

— А зачем меня развлекать?

— Ну, как же! Гостей ведь принято развлекать. Ты моя гостья, а я, как гостеприимный хозяин… Хороший тон, короче. Или в Москве за последнее время все изменилось?

— А вы давно из Москвы?

По лицу Валентина пробежала тень.

— Давненько… — Вдруг лицо его просветлело. — Ты фокусы любишь?

— Фокусы? Как в цирке?

— Ну, примерно.

— Люблю.

— Тогда закрой-ка глаза…

Галина добросовестно сомкнула веки, хотя соблазн оставить небольшие щелочки был велик.

— Открой!

Валентин стоял на том же самом месте, в той же позе. И хотя сдвинуться в сторону было проблематично из-за тесноты, Галина все же рассчитывала на какие-то перемены.

— Итак. — Валентин Продемонстрировал своей гостье совершенно пустые руки. Даже растопырил пальцы для наглядности. Правда, делал он это теми самыми по-кошачьи плавными движениями, которыми демонстрируют свои руки цирковые иллюзионисты. Но в отличие от цирка или летней эстрады, где артисты находятся на почтительном расстоянии, а потому стоит усилий рассмотреть, что там у них в руках, не то что заметить метаморфозы, руки Валентина крутились менее чем в метре от носа единственной зрительницы и шельмовать было куда труднее.

Продолжая свои манипуляции, Валентин протрубил губами цирковой марш, хлопнул трижды в ладоши и взял из пачки папиросу. Он повертел ее так и эдак, показывая, что в руках у него обычная «беломорина». Потом поднес папиросу к самому лицу Гали, ловко крутанул между пальцами, резко прихлопнул второй рукой.

От неожиданности Галя даже моргнула. Руки фокусника медленно разошлись в стороны и были совершенно пусты. Папироса исчезла.

Галина посмотрела на пол, на потолок, на майку Валентина: не забросил ли он папиросу каким-нибудь чудом туда? «Беломорина» пропала.

Валентин замер, разведя руки в стороны, и наслаждался произведенным эффектом, созерцая озадаченное лицо своей зрительницы.

— А еще раз? — спросила Галина, так и не найдя ответа.

— Пожалуйста! — Валентин взял вторую папиросу. — Все просят повторить. Это в Московском цирке вы можете обораться и вас не услышат за громом оркестра, но здесь — другое дело. Сколько угодно, пока не кончится пачка!

Он повторил трюк, папироса исчезла. Потом еще одна, еще одна, еще одна. Пачка почти опустела, а Галина так ничего и не поняла. Как он это делает? Несколько раз ей даже удавалось не моргнуть, но это ничего не меняло: «беломорины» бесследно исчезали в руках Валентина.

— Еще два фокуса, — предупредил хозяин, доставая две последние папиросы.

Оставаться в дураках не хотелось, и Галя решила схитрить. Тем более что это ведь игра, а в игре не возбраняется немного сжульничать.

Валентин, не подозревая о коварном плане своей зрительницы, поднес папиросу к ее лицу, нарочно стараясь делать это даже медленнее, чем в предыдущие разы, и Галина без труда поймала его запястье как раз в тот момент, когда вторая рука фокусника уже накрывала «беломорину».

Всего на мгновение Гале удалось удержать сильную загорелую руку. Всего на четверть секунды лицо хозяина перекосилось от злости, и Галине показалось, что он ее ударит. Но потом гримаса исчезла без следа, и трудно сказать определенно: была ли то злость, или гримаса мимолетного испуга, или просто напряжение мышц.

А папироса все-таки исчезла. Исчезла столь же бесследно, как и все остальные. Вот досада! Только крупинка какого-то сора упала на Галину щеку. Девушка машинально сняла ее со щеки. Это оказалась крупица табака.

Галина машинально подняла глаза. Табак упал сверху, значит, Валентин просто подбрасывал свои папиросы. В момент хлопка левая рука кидала «беломорину» под потолок, а отвлеченная нисходящим движением правой руки Галя даже не могла уловить момент броска. Но куда же папиросы девались потом? Гладкий фанерный потолок не оставлял им шанса зацепиться, а по законам физики папироса должна когда-нибудь упасть…

Галина резко обернулась. Хозяин, внимательно наблюдавший за ней, успел ухватить хитрую зрительницу за уши, но не сильно, в шутку. Секрет фокуса был уже разгадан, и не имело смысла оттягивать финал.

Тряхнув головой, девушка высвободилась и посмотрела себе за спину. Прямо за табуретом валялись на полу «беломорины». Фокусник действительно подбрасывал их прямо перед носом у гостьи, не оставляя ей шанса заметить хитрость. Папиросы падали за спиной девушки, и громкий хлопок с успехом перекрывал легкий, невесомый звук падения.

— Ты — нечестный зритель! — Театрально обидевшись, Валентин скрестил руки на груди.

Галя радостно рассмеялась. Первый раз с того момента, как переступила порог своего дома в день смерти папы.

— А покажите что-нибудь еще, — попросила она сквозь смех.

— Дудки!

— Ну, пожалуйста! Я буду хорошо себя вести! — Галя демонстративно уселась на свои руки. — Вот!

— В другой раз, — устало ответил хозяин.

— Вы обиделись?

— Нет, не обиделся. Нечестных зрителей — большинство. Просто много сладкого, холодного и интересного сразу и натощак — вредно. — Он примирительно улыбнулся. — Мама когда-нибудь покупала тебе больше одного мороженого за раз?

— Нет. Второе мороженое растает, пока ешь первое, и накапает на платье.

— Правильно. Так что новый фокус будет в следующий раз. Будешь случайно поблизости — заходи.

Следующий раз был уже на другой день. Галина просто не утерпела бы дольше. До полудня они с мамой промаялись на пляже, а после обеда, когда ходить на пляж не рекомендовалось из-за слишком яркого солнца, она направилась к знакомому домику.

— Вот тебе и здравствуйте! — сказал Валентин, заметив ее. — А мармелад у меня кончился. Вчерашний шоколад будешь?

— Буду! — бодро ответила Галина.

— Тогда приходи завтра.

Это была шутка. Шоколада у Валентина не нашлось, но ванильные сухарики — тоже веселая штука, если хрумкать их под интересный разговор.

Валентин рассказывал о себе. Окончил цирковое училище, потом — война, потом, когда наши войска вступили в Европу, — концерты для бойцов, в госпиталях и для местного населения. Потом — контузия и частичная потеря зрения. Оказывается, зеркало с маяка особенно было удобно фокуснику: левый глаз его почти не видел. Рассказывал Валентин интересно, с юмором. Оставалась непонятной только полоса в его жизни с сорок седьмого до пятьдесят четвертого, в которую он сам так ни разу и не заступил и собеседнице своей не позволил.

Галя приходила в маленький домик каждый день. Каждый раз они с хозяином пили чай с чем-нибудь вкусным, а потом он показывал ей фокусы. Разные фокусы: с бумажками, со спичками, с веревочками. Он повторял их сколь угодно долго, давая возможность зрительнице угадать, в чем секрет, и пару раз ей это почти удалось. Она понимала суть фокуса, и Валентин объяснял ей остальное. Но он никогда не возвращался к фокусам, которые уже показывал.

На курортах, несмотря на распорядок дня, время течет не так размеренно и точно, как в городе, и определить, сколько действительно прошло, крайне сложно, особенно если не смотришь каждый день в календарь и не делаешь зарубки, как Робинзон Крузо.

Где-то через неделю Валентин показывал Гале очередной фокус. Продемонстрировав, как обычно, пустые руки, он вдруг протянул одну к виску гостьи и, чуть коснувшись ее волос, извлек игральную карту. Валета пик.

Галина вскрикнула и вскочила с табуретки. Она непременно убежала бы прочь, если бы не оказалась запертой в углу.

Валентин растерялся.

— Что стряслось? Что такое? — Он недоуменно вертел в руках потертую карту, решительно не понимая, что могло вызвать такой ужас.

Галина, не сводя взгляда с валета, лихорадочно ощупывала голову.

— Что… что это? Откуда у меня это? Почему?

Валентин, как мог, пытался успокоить ее, напоминая, что появление валета — всего лишь фокус. В конце концов ему удалось успокоить свою гостью. Но, придя в себя, девушка быстро попрощалась и ушла, так ничего и не объяснив.

Она снова появилась в домике Валентина на следующий день и, отказавшись от чая, рассказала свою историю. Рассказала о папе, который долгие годы притворялся важной персоной, а потом приехал из очередной командировки в закрытом гробу. Девушка выложила все о своей семье, включая революционных предков и недобитого графа. Ей нужно было рассказать это кому-то, и вышедший в тираж фокусник оказался самой подходящей, а главное, единственной кандидатурой для этого.

Валентин выслушал ее молча, не перебивая, не задавая вопросов. Ни один мускул не шевельнулся на его сухом загорелом лице, и Гале сперва показалось, что рассказ ее не только не заинтересовал слушателя, но и навел на него тоску.

Какое-то время они молчали. Галя рассматривала свои сандалии, нарочно заставляя себя удивляться, какими прочными оказались эти хлипкие с виду изделия местных кустарей. Хозяин каморки просто сидел, уставясь в одну точку.

А потом он рассказал ей свою историю. Рассказал о том, как выступал в Восточной Европе, считающейся теперь лагерем социализма, и как один заезжий начальник порекомендовал ему включить в свой номер что-нибудь идейное, наглядно агитационное.

У Валентина был один номер, который показался ему подходящим. Фокусник выходил на сцену и показывал залу небольшую картинку. Потом старательно рвал картинку на мелкие части или даже, если позволяли условия, сжигал. Обрывки или пепел он собирал в кулак, сжимал, а потом — трам-тарарам! — доставал из кулака комок бумаги, разворачивал его и демонстрировал публике совершенно целую картинку. Номер имел успех, хотя приходилось постоянно восстанавливать резерв картинок.

Именно этот номер Валентин сделал агитационным. Он выходил на сцену с листком бумаги, на котором была намалевана карикатура на Гитлера, рвал его на мелкие части. Потом аккуратно разворачивал бумагу и показывал всем плакат с изображением вождя народов товарища Сталина.

Особисту номер понравился. Однажды он даже погрузил фокусника в свою машину и повез показывать какому-то начальству.

Но до начальства они так и не доехали. По пути особисту приспичило встать на обочине, и он умудрился остановить свой «виллис» как раз на неразорвавшемся снаряде. Снаряд, похоже, дожидался именно такой оказии, чтобы взорваться, потому что рвануло от души. Особист, не успевший выскочить из машины, буквально брызнул в стороны. Валентина тяжело контузило, на какое-то время он даже ослеп.

Но по выходе из госпиталя фокусника поджидали другие уполномоченные лица. Его судили, поставив в вину убийство майора ГПУ. Даже идейно выдержанный номер с превращением остатков фюрера в портрет отца народов был теперь использован как доказательство вины.

— Почему вы рвете карикатуру на Гитлера? — спрашивал следователь с такими жидкими усиками, скопившимися под самым носом, что впору его самого было обвинить в гитлеризме. — Какой смысл вы вкладываете в превращение фашистского фюрера в нашего любимого вождя товарища Сталина? Что вам известно о пропаганде наших американских врагов?

Не совсем пришедший в себя после контузии Валентин переспросил, точно ли американцы — наши враги, и едва не подписал себе смертный приговор.

Потом были годы лагерей.

Политических заключенных, а тем более шпионов в зоне не жаловали, лагерное начальство почти одобряло расправу над ними. И без «пятьдесят восьмой» хватало забот.

Урки, однако, редко марали руки убийством. Как правило, у наиболее слабых просто отбирали теплые вещи, или крали, или заставляли тех играть в карты и обирали. Остальное делали холод и сырость.

Усадили за карточный стол и Валентина. И тут ловкость рук неожиданно пригодилась ему в совершенно новом качестве. Проиграв первые две партии и лишившись пальто и шарфа, Валентин быстро понял, что раздающий шельмует. Не решившись спорить, Валентин просто начал бить врага его же оружием. Не прошло и минуты, как он снова был в пальто и шарфе. Еще минута, и он выиграл кисет махорки. Еще минута — свитер.

Блатные толпились вокруг играющих. Проигрывающий урка зверел на глазах, ругаясь, пиная нары ногами и клянясь, что убьет Валентина, если только поймает его на нечистой игре.

За спиной у фокусника дежурили двое, по двое шестерок стояли с каждого бока, все смотрели, вытаращив глаза, как варящиеся раки, но ничего понять не могли. Только однажды молодой урка вскрикнул, указывая на руки Валентина пальцем, но так и не смог толком объяснить, что именно он заметил.

— Фраер фишкой встряхнул! — верещал он под натиском блатных, но утверждать, что карта была взята не по правилам или подменена, не решался.

К тому моменту по бараку уже побежал слушок, что заезжий фраер только прикидывается лохом. То же обстоятельство, что он проходил по «шпионской» статье, не производило нужного впечатления.

— Видать, забашлял начальству, чтоб записали его политическим, — рассуждали бывалые зеки, — прикинулся дурнем, оберет народишко, поделится с начальством, те его в другую зону этапируют, и так дальше…

Были и другие версии, не менее сложные.

В общем, очень быстро имя Валентина обросло легендами не меньше, чем в прежние времена обрастали легендами биографии некоторых царей. Ловкого фраера с непонятной биографией, спорной статьей и даром постоянно сдавать себе нужные карты зауважали.

Позднее его приблизил к себе один из известных воров. Выставлял играть против шулеров из других бараков. Но неопределенность положения Валентина, получившего к тому времени кличку Шпат, не устраивала блатной мир. Каждый человек должен был иметь в лагере свою масть, принадлежать к какой-либо касте. И Валентину подстроили ловушку.

У него был друг. Не то чтобы близкий человек или очень уж хороший парень. Просто заключенный с похожей судьбой. Тоже из Москвы, бывший студент консерватории. Пошел добровольцем на фронт, был зачислен в агитбригаду. Потом сыграл что-то не то и отправился разведать, куда это Макар не гонял еще своих телят.

У бывших артистов было о чем поговорить, если доставало сил, и Валентин, как мог, поддерживал приятеля.

И вот зеки затеяли промеж себя игру. На интерес, как водится. Сначала быстро погоняли по малому — на сигареты и всякую полезную и оттого ценную мелочь. Потом стали играть на все подряд и в какой-то момент сыграли на музыканта. Проигравший молодой урка должен был убить его.

Естественно, о готовящейся расправе предупредили и Валентина. Тот, как и ожидалось, пришел на выручку своему земляку и предложил отыграть его. И отыграл. Но в том-то и заключалась подлость воровского закона, что, выиграв жизнь человека, выигравший должен был сам убить его. Чтобы не лишать общество красочного зрелища.

Один из блатных коротко и доходчиво объяснил Валентину, что тот должен сделать. Таков закон. Объяснил и вложил в его руку заточенный гвоздь. Выиграл — пользуйся! Должен убить, или сам окажешься вне закона. И, по-своему истолковав замешательство Шпата, принялся объяснять, как лучше ударить, чтобы умертвить сразу, без агонии и мучений.

Они стояли друг напротив друга, Валентин и его приятель.

— Я даже имя его забыл, — задумчиво разминая очередную папиросу, признался фокусник Гале. — Помню только глаза. Большие такие, блестящие… Страха я не видел. Чем такая жизнь, лучше и впрямь пику в бок. И многие, если решались, просто бросались на проволоку, чтобы попасть под автоматную очередь охранника. Он не боялся. Он уже смирился с тем, что его убьют, но после того, как оружие перешло в мои руки… то ли надежда заблестела в них, то ли еще что-то…

Валентин замолчал и бесконечно долго смотрел на упаковку «Беломорканала» с нарисованной по голубому фону картой.

— И… что? — осторожно спросила Галя.

— Что? — Валентин шевельнул бровями, потом хлопнул себя по коленям и встал. — Плохо это все. И для многих эта зараза — настоящее проклятие. Но только лучше уж владеть опасным оружием, чем просто убегать от него. Это я так думаю. Другие думают иначе. А только без своих пальчиков, — он поднял руки к лицу и пошевелил пальцами, словно играя на арфе, — я бы не жил сейчас.

— Значит, вы тоже шулер? — спросила Галя после паузы.

— Шулер? — Валентин посмотрел на нее удивленно. — Я — артист!

— Но вы же… — Галя сделала жест, будто раздает карты.

— Так что же? Ты, между прочим, знаешь, что во время войны из спортсменов формировались специальные отряды, которые выполняли очень важные задания, как правило в тылу врага? Среди них, между прочим, много мастеров спорта, чемпионов…

— Так это же спорт! — напомнила Галина, весьма гордившаяся своим значком за спортивные достижения.

— И что же с того? Чем карточная игра не спорт? Я имею в виду ту игру, где не достают тузов из рукава, где не меняются картами под столом.

Галина задумалась, но довольно быстро нашла ответ.

— По картам не проводят соревнований! — выпалила она.

Валентин задумался было над этим тезисом, но чем больше думал, тем смешнее он ему казался. Через полминуты он откровенно рассмеялся:

— Вот как? А по-моему, сотни людей в это самое время выясняют там внизу, на пляже, кто из них лучше играет в дурака. И во многих странах мира проводят соревнования по бриджу, например. А это тоже карточная игра. А вот по лапте соревнований тоже не проводят. Так что с того? Я и сейчас не прочь сшибить пару бабок или распечатать конверт.

— Но ведь в картах все зависит от того, какая карта вам досталась, — вспомнила Галя слышанный от мамы довод. — Значит, не все спортсмены в равных условиях.

— Какая прелесть! — Валентин щелкнул пальцами. — А назови-ка мне вид спорта, в котором спортсмены находятся в равных условиях? Кто-то выше, кто-то тяжелее, кто-то лучше подготовлен. А футбол? Одни играют против ветра, другие против солнца, третьи не привыкли играть на мокрой траве. А турки? Их притащили в Москву на «Динамо» чуть ли не в зимний холод! Они, правда, в долгу не остались и пригласили наших погонять мяч в тридцать семь по Цельсию. Нет, голубушка, насчет равных условий я не соглашусь. Кстати, в спорте тоже полно жульничества. Ну да ладно, не та тема.

— Все равно в спорте не бьют друг друга. И не убивают, — упрямо стояла на своем Галина.

— Ой ли? А бокс? Кровушки вдоволь. Да и смертельные случаи бывают. Очень, кстати, популярный спорт. Или стрельба…

— Но ведь стреляют по мишеням!

— По мишеням, по мишеням, только кого видят за этими мишенями? Не соперников ли своих и видят? Нет, Галина, ты меня не переубедишь. Я тебя, наверное, тоже. Так что давай этот спор отложим. Я себя шулером не считаю. Я жизнь свою защищал. И защитил. А будь я чемпионом по волейболу или эстафете, что проку? Никто бы никогда не узнал, что я бегаю, как Знаменские. Если бы только не решил подорвать. Но ведь от пули не убежишь, даже в тапочках, не то что в побитых валенках. Лежал бы сейчас в общей могиле… — Он решительно махнул рукой. — Хватит об этом! Если тебе не нравятся фокусы с картами, отложим их в сторону, есть масса других предметов.

— А можете вы меня научить показывать фокусы? — спросила вдруг Галина.

— Могу, — кивнул, подумав, Валентин. — Только давай отложим до завтра?

 

ГЛАВА 8

— Ну, с чего начнем? — спросил Валентин, разминая пальцы. — Ты только имей в виду, я тебе покажу технологию, поставлю технику, а дальше тебе придется самой долго и нудно тренироваться, оттачивать мастерство.

— С карт, — сказала Галина уверенно.

— Что? — Валентин был явно ошарашен. — Почему вдруг?

— Не вдруг, — ответила Галина, — у нас этот шлейф тянется больше трехсот лет. Мне мама рассказывала, но не дорассказала. И потом, я подумала. Какой прок от исчезающих папирос? А оружие надо изучать. Я сорок шесть очков выбиваю из винтовки. Вы ведь сами сказали, что оружие лучше изучить, чем бегать от него?

— Сказал, — согласно кивнул Валентин. — Но я что-то не пойму: тебя фокусам научить или в карты играть?

— Вы ведь сами сказали, что это одно и то же.

— Ну, я не так сказал. Хотя…

— Так вы научите меня?

Валентин долго молчал, пристально глядя в глаза девушки. Смотрел не мигая, и она не отвела взгляда, не моргнула. Кроме того, что Галина метко стреляла, бегала стометровку за тринадцать секунд и бросала бутафорскую гранату дальше многих мальчишек, она еще была чемпионом школы по игре в гляделки. Тоже, конечно, не спорт, но вы попробуйте посидеть четыре часа, пялясь в одну точку!

— Ладно, — кивнул он наконец. — Только вот тебе мой зарок: никогда не играй с незнакомыми людьми в незнакомых местах. В поездах не играй, в гостиницах, на пляжах. И если человек сначала проигрывает, а потом начинает взвинчивать ставки — не играй! Отдай ему, к чертовой бабушке, его проигрыш и беги. — Он помолчал немного, и Галина забеспокоилась уже, что фокусник передумал. — Лучше бы вообще не играть на деньги. Столько всяких трюков есть на свете…

— Я поняла, — кивнула Галя. — Я и не собираюсь играть. Просто так, на всякий случай. Учат же нас прыгать с парашютом и надевать противогаз.

— Точно.

— Тогда учите.

Валентин вздохнул, подвинул к себе тумбочку, поставив ее между собой и гостьей, извлек из ящика колоду карт.

— Прежде всего запомни, — сказал он, осматривая их углы и рубашки, — что человек верит в то, что видит. Это главный принцип любого фокуса, в том числе и карточного.

Галина наморщила лоб и вопросительно посмотрела на своего учителя.

— Ну вот, помнишь фокус с сигаретами? — Валентин не сомневался в ответе и не стал его дожидаться. — Пока ты не начала… — он усмехнулся и хлопнул себя по руке, напоминая коварный маневр своей гостьи, — понимать, что я подбрасываю папиросы вверх? Ты ведь просто видела, что они исчезают, так? Ты видела, что я хлопаю по папиросе сверху, и могла только предположить, что они улетают куда-то вниз или просто плющатся у меня в руке, так? Немного подумав, Галина согласилась.

— Но ты не могла поверить в то, что папиросы просто исчезают, и ты начала думать, следить за моими руками, пытаясь понять, куда я их прячу. Так вот, если ты хочешь показать фокус, в который поверят, то не так важно, какое у тебя оснащение, не самое главное, насколько ты готова в плане тренировок. Самое главное — это обставить все дело так, чтобы зритель не начал думать раньше времени. Когда фокусник появляется на арене, то зритель обязательно пытается отгадать секрет трюка. Но в цирке есть большое преимущество: там не повторяют номер, чтобы публика не смогла допетрить, в чем тут дело. Если же начнешь показывать фокусы в компании, то тебя непременно попросят повторить. Потом нальют и снова попросят повторить. И так до тех пор, пока ты не ошибешься и не раскроешь секрета. Если говорить про карты, то тут особый спрос. Тут за тобой следят все время, и свой трюк ты будешь повторять бесконечное количество раз, а подготовиться тебе не дадут. Ни-ни! Будешь крутить те карты, которые тебе дали.

— Я поняла, — сказала Галина, начавшая уже уставать от этой пространной лекции.

Отчего-то все, кто чему-нибудь учит, обожают подолгу пудрить слушателю мозги, прежде чем перейти к делу. Химичка в школе, например, тратила целый урок на то, чтобы поговорить об алхимиках и представлениях средневековых людей о свойствах вещества. Кому какое дело до необразованных дармоедов из пятнадцатого века? Военрук долго рассказывал про устройство винтовки, про историю ее изобретения, начиная с кремневых ружей и даже арбалетов, потом переходил на случаи из жизни, когда какой-нибудь олух умудрялся отстрелить себе ухо или забыть в стволе шомпол. Галина даже знала одного такого стрелка, который пальнул из ружья шомполом. Выстрел, между прочим, оказался весьма удачным. Фамилия этого стрелка была Мюнхгаузен, но какое он имел отношение к современной трехлинейке?

Наконец добрались до самих карт.

Для начала Валентин объяснил правила нескольких наиболее популярных игр. Просто чтобы его ученица поняла смысл манипуляций. Попутно он показал ей некоторые приемы, свойственные игре честной: как считать карты, как «проверять» противника, как подрезать его, вынуждая расходовать хорошую карту на всякую ерунду, как высчитывать вероятность прихода той или иной комбинации.

В трюках Валентин начал с самого простого. Судя по всему, он не был уверен, что у девчонки получатся даже простые манипуляции, но сильные ловкие Галины пальцы, тосковавшие без свойственных нормальным девочкам шитья и музицирования, показали недюжинные таланты, заставив Валентина усомниться в том, что гостья его никогда прежде не держала карты в руках. Может быть, и впрямь фамильная страсть к игре передалась каким-то волшебным образом от дедов и прадедов к внучке?

Конечно, Галина не начала с первого дня «гонять фишку» должным образом, нет. И Валентин, превратившись из гостеприимного хозяина в строгого учителя, потратил немало сил, заставляя привыкшие к винтовке, металлолому и домашнему хозяйству руки танцевать и плести кружева тонкими пальчиками. Немало слез пролила Галина, прежде чем научилась хотя бы правильно держать карты, чтобы потом незаметно забирать их, перекладывать, менять местами.

— Скверно, девочка моя, — говорил Валентин, не скупясь на замечания и подначки. — Скверно, годится только для слесаря третьего разряда.

— При чем тут слесарь? — обижалась Галина.

— А при том, что ты ни черта не поняла из того, что я тебе объяснял в начале! — кипятился фокусник. — Ты должна быть в первую голову артисткой! Все это нужно делать красиво, играя, чтобы люди любовались тобой, а не следили за тем, как ты тут ковыряешься. Что у тебя с рукой — паралич? Что ты крючишь пальцы? Расслабь кисть! Артистизма в тебе — как в слесаре. И то, хороший слесарь… На него смотреть приятно: движения точные, выверенные — картинка! А у тебя что? Что ты вцепилась в этого туза, как будто он весит кило? Легче, легче держи его! Никуда он не упадет, он сам к руке липнет… Отпусти пальцы! Отпусти, говорю! Ну что, упал? Не упал! Теперь сдвигай… Вот руки-крюки! Что ты тискаешь его? Легче, воздушнее… Коряга чертова!

Валентин не особенно выбирал выражения и не собирался щадить ее самолюбие. Должно быть, в этом и состоял его метод обучения. Чтобы добиться хоть какой-то похвалы, Галине приходилось работать, работать и работать над своими руками.

Зато фокусник оказался весьма изобретателен по части разных обидных словечек, и несколько раз Галя убегала от него в слезах, выкрикивая с дороги что-то обидное в ответ, и клялась себе, что не вернется больше в эту хибару. Но неизменно возвращалась. Это было необъяснимо, непонятно, но это было сильнее ее.

Ночами ей снились карты, танцевавшие, порхавшие и парившие, составляющие узоры, выраставшие до исполинских размеров и даже грозившие ей смертью, но каждый раз во сне Гале удавалось их обуздать, подчинить себе, заставить принять привычные размеры и двигаться так, как хотела она. Она ни разу не проснулась в холодном поту, ни разу не вскрикнула во сне. Как бы бурно ни начинался сон, что бы ни вытворяли валеты, шестерки и дамы, их удавалось усмирить. Всякий раз, перед тем как проснуться, Галина аккуратно собирала карты в стопку и убирала колоду в коробочку.

Утром она шла с мамой на пляж, где маялась, наблюдая за играющими вокруг людьми, а после обеда стремглав бежала к домику из щитов, чтобы постигать игру, учиться, учиться и еще раз учиться… Хотя это-то здесь при чем?! Это же из прежней жизни!

Последние три недели. пролетели как один день, как один час, в каком-то угаре. Она жила от одной встречи с учителем до следующей. Все остальное потеряло смысл, утратило интерес, поблекло, пожухло…

Должно быть, и впрямь было что-то в ее крови, тяготело над ней какое-то проклятие, и ничего поделать с этим было уже нельзя…

А потом по «шанхаю» прошлись милиционеры. Валентин исчез, надо полагать, еще до встречи с представителями власти, видеться с которыми ему почему-то очень не хотелось.

У Гали с мамой, насколько понимала девушка, с документами все было в порядке. Тем не менее на следующий день после проверки они уехали. Но уехали не в Москву, а в далекий зауральский городок Чанск — Галя прежде и названия такого не слышала. Долгие, больше двух месяцев, каникулы вдруг подошли к концу. И снова стремительные сборы, снова никаких вопросов и никаких ответов. «Мы уезжаем!» — и все.

Из москвички Галя вдруг превратилась — смешно сказать — в чанку! Но не это было главным. Москва осталась по другую сторону Уральского хребта, и там, в столице, остались высотные дома, школа, бой курантов, машины с красочными надписями, гласящими о том, что повидло и джем полезны всем. Вся прежняя жизнь оказалась теперь в прямом смысле за горами. Но жизнь продолжалась, и надо было устраиваться на новом месте, навсегда отныне поделив свою память на «до переезда» и «после переезда», на «еще когда мы жили в Москве» и на «когда мы уже переехали в Чанск», на «когда еще был жив папа» и на «когда папы не стало»…

Стоит лишь добавить, что с их отъездом из Геленджика карточная лихорадка отпустила девушку. Она словно переболела какой-то заразной болезнью, вроде свинки, когда день за днем ты лежишь в жару, с оплывшим подбородком, обложенная водочным компрессом, и все охают вокруг, ходят на цыпочках, а потом вдруг жар спадает, и просыпаешься в мокрой от пота кровати без намека на недуг… Зуд в руках пропал, и вид играющих людей, которых было достаточно в плацкартном вагоне, увезшем их из Новороссийска, совершенно не волновал и не интересовал Галину.

Проклятие отступило, затаилось.

* * *

Галина так и не сомкнула глаз в эту ночь. Около часа Алексей засопел, уткнувшись носом в подушку. Алкоголь и нервное напряжение вымотали его.

Она же долгое время лежала без сна и думала, думала, думала. С каждым прошедшим часом решение становилось все очевиднее. Проклятие настигло ее. Карты вмешались в ее жизнь, рискуя расколоть ее, уничтожить, обратить в пыль.

Давать Голощекину власть над Алексеем нельзя. Неизвестно зачем, но капитан вложил в этого охламона ни много ни мало двадцать тысяч рублей. Значит, речь идет о чем-то очень серьезном. Значит, перед Лешкой раскрылась такая яма, такая бездна, что и подумать страшно. Сам он ничего путного не придумает. Он просто не сможет ничего придумать, хотя бы потому, что не верит в то, что можно что-то сделать. Иначе не полез бы в петлю. А если Голощекин прижмет, Лешка снова попытается наложить на себя руки либо выкинет еще что-нибудь похлеще, хотя что уж может быть хлеще, чем болтаться на бельевой веревке с вывалившимся языком и мокрыми штанами?

А Галина может его спасти — по крайней мере, попытаться. План сложился почти сразу, стоило вспомнить утренний разговор с железнодорожником. Оставались многочисленные детали, мелочи, которые приходили в голову по мере того, как находились ответы на главные вопросы.

Галина решила сесть в поезд, проехать на нем несколько часов, за это время выиграть необходимую сумму и вернуться. Она смотрела на вещи реально. Она не питала иллюзий относительно своих игровых талантов и относительно способностей тех, с кем предстоит играть. В поездах играют ловкие люди. Но и похвала от такого специалиста, как Шпат, дорогого стоила. Правда, хвалил он ее много лет назад, и с тех пор Галина ни разу не брала в руки колоду. Кроме того, даже если ей удастся выиграть, вряд ли матерые игроки, не гнушающиеся, судя по всему, ни расправой, ни убийством, отпустят ее восвояси с джентльменской улыбочкой. Нужно как-то подстраховаться. Вдобавок в голову приходили такие непраздные вопросы: где взять деньги для игры? как сесть на поезд и как потом вернуться в город? как найти в поезде тех самых игроков с большими деньгами, чтобы не потратить время на мелкую сошку? И, наконец: что, если в поезде ездят сотрудники милиции в штатском и вылавливают ловких на руку игроков?

Вопросов море. Но на каждый, после некоторых раздумий, Галина нашла ответ. Худо ли, хорошо ли, но она продумала все пришедшие на ум детали этой непростой операции. Оставалось главное: вспомнить. Вспомнить все то, чему учил некогда одноглазый зек по кличке Шпат. Вспомнить самой и заставить вспомнить непростую науку отвыкшие от тонкой работы пальцы.

Галя осторожно откинула одеяло и встала с кровати. Стараясь не шуметь, вышла на кухню и плотно прикрыла дверь. Тихо придвинула табуретку, встала на нее одной ногой, протянула руку и извлекла из тайника колоду карт. Лешкиных карт. Сколько волка ни корми, он смотрит в лес, и сколько ни выясняли отношения Жгуты, Алексей продолжал играть. Галина знала, но молчала, легко определяя по заложенным пулям и отложенным заначкам, что ставка в игре — копейка. Вот и сейчас в коробке с картами лежали свернутые трубочкой два мятых червонца— то ли Лешкин выигрыш в последней игре, то ли заначка на случай проигрыша.

Галина бросила деньги на прежнее место, достала колоду и села за стол.

Она положила карты перед собой и какое-то время сидела, пытаясь собрать воедино свою волю и готовность выиграть. Сосредоточившись, она положила на колоду руку, прижав ладонь к атласной рубашке. Еще небольшая пауза — Галина словно впитывала соки этих тридцати шести плотных бумажек или, наоборот, передавала им часть своей энергии. Потом пальцы обхватили колоду и подняли ее со стола. Они, пальцы, начали вспоминать некогда переданное им филигранное мастерство.

Для начала Галина проделала несколько самых простых трюков. Просто перегнала колоду из руки в руку. Карты шуршащей лентой перелетали из сжатой руки, укладываясь на раскрытую ладонь неровной стопкой. Слишком неровной. Вдобавок ко всему они летели неравномерно. Какие-то вылетали сразу, некоторые задерживались дольше положенного, одна и вовсе увязалась за соседкой и упала на стол, потеряв направление.

— Скверно, девочка моя, — сказала Галина вполголоса. — Довольно скверно, даже для слесаря третьего разряда.

В конце концов она отказалась от эффектных трюков. В любом случае сдвигать колоду на четыре пачки одной рукой никак не помогает в игре. Наоборот, если игрок начинает форсить сверх меры, выпендриваться, сучить руками, то к нему особое внимание, за ним глаз да глаз. Хороший игрок всегда артист, он непременно уронит пару карт, пока тасует колоду, переспросит правила, забудет выложить прикуп. Чем ловчее шулер, тем надежней он старается усыпить бдительность противника, из кожи вон лезет, чтобы выглядеть безруким идиотом, но потом — раз-раз! — в две минуты обставит фраера, выпотрошит его в мгновение ока, раздев до нитки, продемонстрировав самому себе все свои таланты. И бедолага фраер отдаст последнее и не подумает даже, что нарвался на ловкача. У хорошего игрока все будет обставлено так, словно злой рок вмешался в игру, отдав преимущество тому, кто и играть-то толком не умеет. Фраер выпотрошит свои карманы и утрется, утешаясь тем, что ему теперь должно немыслимо повезти на любовном фронте.

Галина взяла карты и начала раздавать, раскидывая по очереди в три кучки. В какой-то момент она движением безымянного пальца сдвинула нижнюю карту, подхватила и бросила на стол. Этот простейший из видов жульничества позволял раздающему сдать себе хотя бы одну нужную карту. Но примитивный трюк должен был исполняться на должном уровне, иначе любой наблюдательный игрок мог заметить, откуда взята карта, а в игре на деньги за руками сдающего следят очень и очень внимательно.

Надо бы сделать так, чтобы у соперников был другой объект для пристального внимания, подумала Галина, повторяя движение безымянным пальцем.

Прием выходил не слишком гладко. Честнее сказать, не выходил вовсе. Карта не выдвигалась из-под колоды достаточно далеко, чтобы перехватить ее легким движением, край ее цеплял колоду и щелкал, пробегаясь уголком по срезам.

С зажимом получилось ловчее. Сдающий зажимал одну или даже несколько нужных ему карт в руке и, сдавая, постепенно выкладывал их на верх колоды так, чтобы они оказались у него. Сложность тут состояла даже не в том, чтобы удержать карты и сохранить их незамеченными для соперников. Главная проблема — держать руку так, чтобы она выглядела естественно. Сжатые между собой пальцы выглядят странно, и по странно скрюченной кисти любой фраер может заподозрить подвох.

Галина разложила колоду, выудила четырех королей. Положила их рядом. Потом взяла четыре другие карты, развернула веером— так держат свои карты игроки почти в любой карточной игре. Королей она спрятала в руке.

Один из самых сложных фокусов — заменить карты на глазах у соперников. Галина провела рукой, как бы поправляя свой веер, вставила короля, возвратным движением выдернула восьмерку. Восьмерка согнулась в руке, скользнула по зажатым картам, вылезла сбоку. Галина хотела быстрым движением большого пальца поправить ее, но выронила двух королей. Один соколом спикировал на стол, другой порхнул куда-то в сторону и приземлился на пол.

Да, с такими проколами ее мигом скрутят в бараний рог и выкинут к чертовой бабушке из поезда, для верности проделав пару дырок в левом боку.

Галина старательно размяла руки и начала все сначала.

Карты не слушались ее огрубевших пальцев, норовя увернуться, подломиться или щелкнуть, но Галя не сдавалась, снова и снова подбирая непослушных валетов, вертлявые семерки, упругих тузов, норовивших выпрыгнуть из руки прежде, чем тронешь их мизинцем.

В половине восьмого проснулся Алексей. Позавтракал наскоро, пряча взгляд, собрался и побрел на работу.

Галина еще два часа крутила в руках карты, заставляя их то исчезать, то появляться, то меняться местами. Постепенно суставы начали двигаться в нужном ритме, подушечки пальцев почти обрели прежнюю чувствительность. Дубленные холодной водой и хозяйственным мылом руки домохозяйки преображались, словно перерождающаяся гусеница, даже кожа на суставах как-то подобралась.

Все-таки не добившись нужного результата, к полудню Галина решила, что необходимо остановиться на том, что есть, и завершить все прочие приготовления прежде, чем Лешка вернется с работы. А пока необходимо поспать хоть немного.

* * *

…— Альбина, привет! — Галина махнула сидящей на подоконнике подруге.

Первый этаж имеет свои неоспоримые преимущества. Одним из таких преимуществ была возможность общаться с гостями не выходя из дому, не вынуждая их заходить и при этом не оглашая двор надрывными криками и не рискуя вывалиться.

— Галя!

Альбина махнула ей сперва обрадованно, но жест как-то смазался. После событий последних дней ее бодрые приветствия могли оказаться не к месту.

Альбина чуть наклонилась вперед и замерла, дожидаясь, пока подруга подойдет, и всматриваясь в ее лицо, чтобы определить настроение и тональность предстоящего разговора.

Галина заговорила сухо и по-деловому, сразу перейдя к делу.

— Можешь одолжить мне свое платье — то, румынское?

Лицо у Альбины вытянулось от удивления. Румынское платье было ее самым дорогим нарядом, да и, пожалуй, самой роскошной вещью на сто верст вокруг. Альбина за три года надевала его раз десять, не больше, и никогда никому не одалживала. Да никто и не решался просить о таком одолжении.

Но удивилась Альбина не тому, что кто-то просит у нее дивный наряд, а тому, что просит его Галина. Причем никаких обозримых праздников или торжеств не предвидится.

— Могу, конечно, — удивленно ответила Альбина, — Только оно же тебе будет… не совсем хорошо.

— Ничего страшного, — ответила Галина, уже подумавшая об этой проблеме, — я его заглажу чуть по-другому. Пойдет.

— Хорошо. — Пожав плечами, Альбина поднялась, намереваясь пойти за платьем.

— Подожди. — Галина на секунду смутилась. — Ты можешь мне еще денег одолжить?

— Сколько?

— Много. Чем больше, тем лучше. Альбина пристально посмотрела на подругу:

— Ты уезжаешь, что ли?

— Не уезжаю. Но мне нужны деньги. До завтра. Чем больше, тем лучше, — повторила она.

Альбина задумалась.

Галина накрыла ее руку своей и жалобно, снизу вверх заглянула ей в лицо:

— Мне очень-очень нужно.

— У Вячеслава есть три тысячи, — сказала Альбина, понижая голос и воровато оглядываясь. — Но если завтра он…

— Завтра я верну, — твердо пообещала Галина. Альбина продолжала сидеть, задумчиво глядя

куда-то в глубь комнаты.

— Слушай, Галя, что ты затеяла? — спросила она, не поворачивая головы.

— Альбин, выручи меня, пожалуйста.

— Ладно, не хочешь — не говори.

Альбина встала и ушла в комнату. Через минуту она подала из окна упакованное в парусиновый пакет платье и газетный сверток размером с небольшую книжку.

— Спасибо тебе, Аль…

— Подожди! — Альбина вновь исчезла и, вернувшись, подала еще один сверток. — Возьми. Осторожней!

— Что это? — Галя с опаской взяла в руки увесистый кулек.

— Я думаю, что если ты не хочешь ничего объяснять лучшей подруге, берешь три тысячи и мое лучшее платье, то эта штука тебе в самый раз пригодится. Не разворачивай тут!

Галина ощупью обследовала содержимое свертка и без лишних слов поняла, что в нем. Пистолет майора Ворона.

— Спасибо.

— Не пуха тебе!

* * *

— Привет!

— Привет!

— Вот все, что набрала. — Марина протянула Галине пакет. — Почти четыре тысячи. Зачем тебе столько?

— Потом. — Галина, не считая, засунула пакет в сумку. — Мариш, это не последняя просьба. Ты можешь меня до станции довезти?

— Могу. Когда тебе нужно?

— Сейчас.

— Сейча-ас? — Марина выразительно посмотрела на темнеющее небо. — Могу и сейчас. А обратно? Или ты?..

— А обратно меня тоже нужно привезти. Только не сегодня.

— Не поняла. — Марина нахмурилась.

— Марина, жди меня в шесть часов на разъезде у Гнилища. Поезд придет в шесть пятнадцать. Стоит две минуты. Разверни машину в нашу сторону и держи мотор работающим.

— Это же триста километров с гаком… Ты что задумала?

— Покататься с ветерком! — нервно улыбнулась Галина.

— Галка, рассказывай! Какие-то путешествия на ночь глядя, деньги, чемодан, платье на тебе… Думаю, что догадываюсь чье. Галка, рассказывай, что ты затеяла!

— Потом, — покачала головой Галина.

Всю дорогу до станции Марина то с одного, то с другого бока пыталась хоть что-то вытянуть из подруги, но та отмалчивалась, сосредоточенно глядя на дорогу.

Подъехав к станции, Марина заглушила двигатель и, развернувшись к своей пассажирке, предприняла лобовую атаку, потребовав немедленно рассказать все.

— Потом. — Галина сказала, как отрезала, и тотчас добавила мягче, с мольбой в голосе: — Марин, только помни, что в твоих руках наши жизни. Ну вот и все. Мне пора ехать, не забудь, пожалуйста: в шесть часов на разъезде.

— Ехать? — Марина тупо посмотрела на нее, потом на здание вокзала.

— Ехать, — эхом откликнулась Галя и зашагала прочь.

 

ГЛАВА 9

Жора Жбан числился в Чанске первым парнем. И то, не было на сто верст вокруг второго такого богатыря, не водилось больше красавцев с такой примечательной внешностью. Правда, благородным профилем своим Жора обзавелся даже раньше, чем кличкой, и отнюдь не по рождению, а неуклюже ссыпавшись с железнодорожной насыпи мордой вниз, и все равно следовало признать, что приобретенная таким образом горбинка на его носу смотрелась очень даже импозантно, породисто, и совсем не походила на последствия перелома. Кроме того, никто из чанской молодежи не одевался по тогдашним меркам столь шикарно, не курил папирос из коробки и не определял время по собственным трофейным часам известной марки. Но, конечно, будь ты хоть трех метров от земли, отрасти себе какой угодно шнобель, разоденься, как Фред Астер, тебе никогда не обрести такого же авторитета и уважения, какими обладал и пользовался Жора Жбан. А объяснялось все просто: Жора приходился младшим сыном самому Васе Генералу и, соответственно, младшим же братом Мише Тюльпану.

Вася Генерал был, пожалуй, самой яркой личностью, когда-либо случавшейся в Чанске, не считая, конечно, Александра Сергеевича Пушкина, проезжавшего здесь в незапамятном каком-то году. Правда, поэт промчался сквозь город, не останавливаясь и, возможно, даже не просыпаясь, а потому не оставил в своем творческом наследии ни строчки, ни буковки о славном городе Чанске. Страшно сказать, но если бы не местный краевед с довольно неожиданной и опасной для советского человека фамилией Керенский, многие годы тщательно изучавший все документы и свидетельства о жизни гения, никто никогда и не узнал бы о том, что Чанск умудрился приобщиться к русской культуре и истории.

Вася Генерал стихов не писал, хотя в молодости охотно бренчал на потертой краснощековской гитаре. В городе его знали как потомственного медвежатника. Перед самой войной Вася с напарником залезли в контору местной потребкооперации и взломали тамошний сейф, прихватив так много наличности, что напарник, обалдев от счастья, оставил свою кепку на вешалке у двери. Кепка вышла подельникам боком. Но началась война, и обоих чанских медвежатников забрили в солдаты, в одну из маршевых рот Рокоссовского. Отчаянный по натуре, Вася Генерал остался таким и на фронте. За три года службы он добыл чуть не сотню «языков», добрая половина из которых была офицерами. За такую доблесть Васю, конечно, амнистировали и даже снабдили тремя медалями. Какое-то время о нем писала местная и областная пресса, ставя его в пример и демонстрируя как подтверждение каких-то там педагогических теорий. Краеведу Керенскому даже велели потеснить экспозицию Александра Сергеевича, чтобы выкроить место для знаменитого гражданина. Только вот Вася о теориях перевоспитания и перековки слыхом не слыхивал и знать не хотел, а в сорок шестом уже отправился по этапу за очередной грабеж.

За судьбу своих сыновей Вася не особенно беспокоился. Блатных в городе хватало, было кому о них позаботиться. Но после памятного указа сорок седьмого года уголовный мир раскололся надвое. Уголовники, проведшие военные годы на нарах, не приняли в свои ряды корешей-ветеранов, считая, что те нарушили воровской закон, взяв в руки оружие и сотрудничая с властью.

Рассчитывая разделаться с уголовниками старой формации руками бывших строевиков, правительство приняло решение закрыть глаза на то, как разрешится конфликт в криминальном мире. В местах заключения вспыхнула настоящая война, и «вояк» — сук — объявили вне закона. Ситуация почти сразу вышла из-под контроля, число убитых превысило даже показатели тридцатых годов, когда НКВД открыто разрешил уркам расправляться с политическими заключенными. Кровавые волны разошлись по всей стране и прокатились через Чанск. Жора и Миша оказались на стороне сук, ибо их отец числился ренегатом. По малолетству взрослые блатари оставили их в стороне от своих разборок, хотя и Миша, и Жора к тому времени уже успели принять участие в двух кражах. Непонятное благородство воров-ортодоксов в итоге обернулось против них. Легко взяв поначалу верх, они успокоились, позволив сукам перестроить поредевшие ряды и ответить на удар. За одну ночь в Чанске было убито сто тридцать два человека — все старые воры. Погибли также несколько участковых. После такого побоища город на какое-то время оказался на военном положении, был оцеплен войсками, вывернут наизнанку, и среди прочих отправился считать лагеря Миша Тюльпан.

Понятно, что при такой родословной и полном отсутствии иных авторитетов Жора Жбан в один миг проскочил в дамки. Ни один барыга, ни один ломовик, даже ни один страж порядка в Жорину сторону и плюнуть не решался. Жора подрос и как-то незаметно сделался, по существу, главой города. Он взял на себя функции мирового судьи, разрешая споры, унимая ссоры и одним только взглядом усмиряя зарвавшихся хулиганов. Хотя Вася Генерал и сгинул где-то на Колыме, никому и в голову не приходило покуситься на авторитет Жбана. Его уважали и боялись одновременно. С ним не водили дружбы. С ним все предпочитали быть в хороших отношениях, но держались от него подальше. И если Жора Жбан обращал свое внимание на какого-нибудь жителя города, тот прежде всего пугался и лишь затем пытался вникнуть, зачем же понадобилась его жалкая жизнь такому человеку.

Излишне объяснять, каким шоком стало для Галины приглашение Жоры Жбана на танец. Сердце ее от страха упало так стремительно и свободно, что, кажется, даже не задержалось в пятках, а полетело еще ниже, будто камень, брошенный в одну из закрытых шахт, которыми окрестности Чанска были истыканы безо всякой жалости и особого смысла.

Для Гали это был первый, если можно так сказать, выход в свет. Подруги притащили девушку в клуб «Железнодорожник», обещая чудесный вечер. И ведь не хотела Галина идти, не хотела! Вот и получила удовольствие!

Жора вошел в клуб, когда танцы только начались. Он остановился на пороге, обводя ленивым взглядом присутствующих, а немногочисленная его свита сгрудилась в дверях, невольно перекрыв выход. Публика рассосалась, освобождая вокруг них просторную площадку этак с половину зала. Оркестр колыхнулся, но выровнял ритм и продолжил вальс. Жора нашел взглядом цель и двинулся к ней, не обращая внимания ни на что. Он шел, глядя прямо на Галю, отчего девушка ощутила еще не страх, но смутное беспокойство.

Но в последний момент, уже подойдя вплотную, Жора обратился к кому-то за ее спиной:

— Спляшем, что ли?

Позади Гали произошло движение, и к Жоре вышла, лениво качая крутыми бедрами, рослая рыжеволосая девица. Обстановка в зале сразу как-то разрядилась, когда эта пара загарцевала по кругу.

Один из приятелей Жоры смерил оценивающим взглядом Галину подругу, перегнал спичку, которую жевал, из одного угла рта в другой и спросил сквозь зубы, явно копируя Жорину манеру:

— Спляшем?

— Не пляшу, — ответила та, фыркнув.

— Брось ломаться. — Парень был уязвлен. — Пошли! — Он протянул руку, намереваясь взять ее за локоть, но девушка увернулась.

— Не тяни руки, сучонок! — неожиданно зло огрызнулась она. — А то откушу нос, а брат мой уши тебе отрежет. Будешь в цирке выступать с номером «Поцелуй смерти».

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Длинный поджарый парень с выдающимргся скулами и острыми плечами, нависавший над подругами, и хрупкая девушка на тонких ножках, ощетинившаяся, как загнанный в угол котенок. Возможно, прозвучи угроза чуть громче, парень не спустил бы этой грубости, но мало кто слышал, какой отпор он получил, так что умнее было не связываться. И парень не стал связываться, тотчас найдя себе более сговорчивую пару.

— Пойдем подышим, — хрипло сказала подруга Гале, когда опасность миновала. — Фу! Перепугалась я! — выдохнула она, отойдя на безопасное расстояние.

— По тебе и не скажешь, — заметила Галина, семеня за ней, как цыпленок за курицей.

— Перепугалась, — махнула рукой та, и Галина заметила, как дрожат ее пальцы. — Шутка ли, с такой сволочью связаться! Но эти гады только силу и грубость и понимают— иначе нельзя с ними, Галка. Не покажешь когти сразу — никто тебе не поможет. Это ведь такая сволочь, что ни перед чем не остановятся, если почувствуют, что они тебя сильнее…

— А милиция? — глупо спросила Галя.

— Милиция? — Подруга внимательно посмотрела на нее. — Ты, Галка, или совсем идейная, или не в себе. — Она пожала плечами и пошла прочь, не оглядываясь, не прощаясь.

Галина посмотрела ей вслед, сама удивляясь, как ляпнула такое. Весь город ведь знает, кто такой Жора Жбан и где у него все местные участковые.

Из клуба послышался какой-то шум. Потом крики. Потом свист, и туда побежали, стуча пятками, дружинники.

Из клуба повалил народ. Люди выбегали из дверей и брызгали в разные стороны, как пойманные тараканы из опрокинутой коробки. Они толкали друг друга, визжали и забывали в панике о своих дамах и кавалерах. Потом появился человек, который никуда не бежал, которого никто не толкал. Он шел быстрой уверенной походкой, совсем как Ленин в исполнении Щукина, и эта энергия завораживала, как завораживают беззащитную дичь грациозные прыжки могучего хищника.

Это был Жора Жбан.

Сначала он не видел никого и ничего вокруг, погруженный в себя, в свои мысли, в клокотавшую внутри ярость. Потом замедлил ход и оглянулся. Сотни людей убегали от клуба, десятки в красных повязках и даже несколько человек в милицейской форме догоняли первых, подгоняемые заливавшимся в пустеющем зале свистком. И только одна фигурка выделялась в общей суматохе своей неподвижностью.

Это была стройная, немного еще угловатая девушка с черными, туго сплетенными косами. Это была Галя.

Жора смотрел на нее одну секунду, а потом решительно подошел.

— Давно тут стоишь? — спросил он, изучая Галину взглядом.

Галя пожала плечами, что могло означать всякое: мгновение, час, все лето. Она здорово перепугалась, оказавшись лицом к лицу с самим Жбаном, великим и ужасным, хозяином города и грозой всех, кто только мог чего-нибудь бояться.

— Запоминай! — сказал Жора грубо. — Мы с тобой тут стоим уже полчаса… Нет, четверть часа, понятно?

Галина опять пожала плечами, чувствуя, что если Жора сейчас крикнет на нее, или замахнется, или сделает еще что-то не менее ужасное, то она просто… просто напустит большущую лужу.

— Чего перепугалась, дура? — спросил Жора чуть мягче, чувствуя, что напугал девушку до полусмерти. — Ты меня слышишь или нет?

Галина кивнула. — Зовут тебя как?

— Галя. — Собственное имя выговорилось с таким трудом, с каким не выговаривались названия некоторых республик — Каракалпакской социалистической, например.

— Галя, — повторил Жора. — А я — Жора, запомнишь?

Девушка снова кивнула.

— Что у тебя голова-то не держится? Шея, что ли, болит? — снова начал сердиться Жбан. — Давно ты здесь стоишь?

Галина едва не брякнула, что совсем недавно вышла из клуба с подругой, но вовремя сообразила, в чем суть вопроса.

— Минут пятнадцать. Может, больше…

— Умница, — похвалил Жора, нервно оглядываясь по сторонам. Потом снял пиджак и накинул на плечи Галине.

— Мне не…

— Не копошись! Так надо. — Он бросил нервный взгляд в сторону клуба. — Так надо…

В дверях появился лейтенант милиции. Окинув взглядом площадь, он заметил две фигурки, не зараженные общей паникой, и поспешил к ним, придерживая за козырек свою фуражку.

— Жора! — свистящим шепотом воскликнул он.

— Чего? — Жбан лениво взглянул на милиционера через плечо.

— Ты… ты что же… — Лейтенант хватал ртом воздух, взмахивал руками и указывал на клуб.

— Случилось чего? — лениво спросил Жбан. Лейтенант только кивнул.

— Давно?

— Да только что! — пропыхтел сотрудник органов, размахивая руками, как ветряная мельница.

— Тогда ничего не знаю, — поджал нижнюю губу Жора. — Мы вот тут с Галюсей уже… — Он повернулся к девушке — Сколько мы тут стоим?

Внутри Галины что-то вскочило, выпрямилось, вытянулось в струнку по стойке «смирно» и стало порываться доложить сотруднику милиции, что означенный гражданин только что выбежал из клуба вместе со всеми. В прежней жизни, до переезда, она бы непременно так и поступила.

— Минут пятнадцать… или чуть больше, — ответила она, глядя милиционеру прямо в глаза.

Тот постоял, переводя испытующий взгляд то на ухмыляющегося Жору, то на девушку. Он принимал непростое решение, выбирал между… Бог ему судья, между чем он в тот момент выбирал. Между Богом и Коммунистической партией, может быть.

— А я и смотрю, народ брызнул, — как ни в чем не бывало заговорил Жора, похлопывая лейтенанта по плечу. — Так и сказал Галюсе, что, мол, случилось чего-то. Знать, люстру табуретом проредили? Или опять бюст опрокинули?

— Ладно, Жора, — сказал, наконец, милиционер, поправляя китель, — пойду я…

— Давай, Толя! — махнул ему Жора. — Дочке привет передавай!

Уже к вечеру Галина узнала о том, что в действительности произошло в клубе.

Жорина бывшая подруга решила то ли позлить его, то ли и впрямь запала на заезжего ухажера, но Жбан получил отставку по всей форме и на глазах многочисленных собравшихся в клубе чанцев. Чтобы закрепить разрыв, девушка демонстративно танцевала со своим новым кавалером. Жора не долго терпел такое безобразие. Слухи носили по залу разные версии — одни менее кровавые, другие более. Суть их сводилась к тому, что Жора подошел к танцующим и ударил свою неверную пассию по лицу. Ударил, судя по всему, кастетом, потому что таких разрушений на человеческом лице не смог бы произвести даже самый тяжелый кулак. Кровь, крики, паника. Быстрее всех среагировал на произошедшее заезжий кавалер. Он попытался сбежать, но судорожно сжавшиеся на лацкане его пиджака пальцы девушки не удалось оторвать раньше, чем Жора замахнулся для второго удара. Тот пришелся точно в переносицу трусливого ухажера.

Трудно сказать, почему Жора Жбан совершил преступление на глазах у стольких свидетелей.

Некоторые чанцы, особенно бабушки и соплюшки с бантиками, охотно приняли версию о том, что причиной расправы стала ревность. Конечно, роман Жоры и той девицы носил довольно бурный характер, и вроде как Жора питал к ней какие-то там чувства. Имея богатую фантазию, можно было представить себе, что местный король вспылил и в порыве гнева нанес два страшных удара своим обидчикам.

Но те, кто хоть немного знали Жору, никогда не поверили бы в эту сопливую историю. Судите сами. Жизнь научила потомственного блатаря уму-разуму. Он выжил во время сучьей войны, пережил шмоны и облавы, до него не добрались ни цепкие когти органов, ни перо обиженных им уркаганов. Жора Жбан умел держать себя в руках и просчитывать ситуации. То, что он на первой же минуте обзавелся свидетельницей, — лишнее тому подтверждение.

Тогда в чем же дело? Ради чего этот кровавый спектакль при таком стечении публики?

Жора Жбан был королем. И власть его опиралась в первую очередь на страх. На страх, который он внушал всем без исключения жителям города. В их глазах Жбан был велик и всемогущ, и любое неповиновение или противление ему наказывалось неотвратимо и жестоко. Жоре публично нанесли оскорбление, его отшили в присутствии полутора сотен горожан. Спусти он это оскорбление, он дал бы повод думать, что может быть иначе, что можно-таки ослушаться его и избежать кары. Расправа должна была произойти немедленно, на глазах тех, кто стал свидетелем этого маленького бунта, чтобы все видели, все запомнили и разнесли по городу.

Времени на подготовку не было, возможности выждать более удачный момент тоже. Жора просто ударил, не слишком еще представляя себе варианты для отступления. Ударил, потому что не видел для себя другого выхода.

Слухи быстро разлохматили эту историю, приписав Жориным рукам реки крови. Поговаривали, что из клуба вынесли и погрузили в закрытый фургон не то три, не то восемь мертвых тел и по меньшей мере один убитый был сотрудником милиции.

На самом деле трупов не было вовсе. Была сломана челюсть у своевольной девушки. А вот ухажер ее пострадал серьезно: сломанные кости лица его провалились внутрь, передние зубы были выбиты, но самое страшное — он ослеп.

Вследствие последнего обстоятельства он не мог быть привлечен в качестве свидетеля по делу, ибо не имел возможности опознать нападавшего, а имя Жоры знал лишь с чужих слов. Других свидетелей драки не нашлось. Многие вспоминали только лежащего на полу молодого мужчину и сидящую рядом девушку с залитым кровью лицом. Но ни один житель Чанска не рискнул сообщить, что лично видел, как Жора Жбан наносил удары. Не нашлось даже никого, кто мог бы засвидетельствовать его присутствие на этих танцах.

Напротив, нашлась свидетельница, которая утверждала, что в момент, когда из клуба побежали люди, означенный гражданин уже более десяти минут стоял рядом с ней.

Этой свидетельницей была Галина.

Поначалу роль спасительницы уголовника Гале не понравилась. Несколько оправившись от испуга, она порывалась даже обратиться в компетентные органы и рассказать, как все было на самом деле. И даже пошла. На следующий же день и пошла.

Но прошла мимо отделения, из дверей которого навстречу ей выскочил тот самый лейтенант, что лебезил перед преступником. Куда она идет? Кому собирается выкладывать свою правду? Да они скорее скрутят ей руки и отвезут к Жоре на расправу, чем арестуют его самого!

Словом, здравый смысл взял верх над высокими порывами. Кстати сказать, после переезда в Чанск это происходило все чаще и чаще. Галина менялась, менялось ее отношение к жизни, взгляд на вещи. Наверное, она просто взрослела.

Через два дня Жора встретил Галину на улице. К тому времени она только окончила школу и пошла работать на местный хлебозавод. Не бог весть что, но выбора в маленьком городке просто не оставалось. Мать ее к тому времени работала в библиотеке, и денег едва хватало на самое необходимое. Удивительно, как девушке школу-то удалось окончить. Да и зачем, почему мама так этого хотела? Какой прок в образовании?

— У этой жизни есть свои правила игры, — туманно отвечала мама на вопросы Галины. — Нужно вступить в комсомол не потому, что хочешь строить светлое будущее, и не для того, чтобы участвовать в мероприятиях. Просто так нужно. Нужно учиться, раз так велят партия и правительство. Не из любви к знаниям, а потому что так нужно.

— Не понимаю, — разводила руками Галина.

— Будь жив папа, все было бы по-другому…

— Как?

— Что теперь говорить об этом! — вздыхала мать. — По-другому, и все тут. Теперь нам приходится рассчитывать на собственные силы. И, коль скоро сил у меня почти уже не осталось, то тебе придется выживать самостоятельно, понимаешь?

— Нет, — честно мотала головой Галина.

— И слава богу! — кивала мать, чем окончательно сбивала с толку. — Но ты все-таки учись. Учись. И неплохо бы тебе чаще выступать на собраниях у вас на заводе, предлагать что-нибудь, ставить на голосование…

— Что предлагать? Что ставить на голосование?

— Не так важно, дочка. Главное, чтобы активно, чтобы всегда на виду… Ты уж постарайся…

Временами Галине казалось, что мать ее просто сходит с ума от переживаний. Но она обещала выступать и выступала иногда, предлагая что-нибудь дельное, но чаще какой-нибудь пустяк. Партсекретарь завода заметил активную девушку и стал давать ей комсомольские поручения: подготовить стенд, подобрать материалы для утренника в подшефном детском саду…

В тот день секретарь поручил ей новое дело. Сотрудница завода жаловалась, что мальчишки из их двора выбивают ей уже третье стекло. Дворничиха не успевает отлавливать юных футболистов, а значит, вставлять стекла женщине приходится самой.

— И что я должна сделать? — искренне удивилась Галина.

— Нужно собрать мальчишек, — невозмутимо объяснил секретарь, — поговорить с ними по-мужски… В смысле как комсомолка с пионерами, как старший товарищ. Объяснить, что…

— Они же не специально это делают, — напомнила Галина.

— Но тем не менее поговорить надо. Наш работник — ветеран, член партии, старший товарищ. Нужно помочь, Галина.

Отбиться Галине не удалось, пришлось отправляться по указанному адресу.

— Да ты не кисни, Галь, — напутствовал ее секретарь. — Надо только поговорить, понимаешь? А уж перестанут они бить стекла или нет — вопрос пятый. Главное, что мы не остались в стороне, попытались помочь, понимаешь?

Галина не понимала. Эти глупые игры оставались для нее неясными, правила — сложными и противоречивыми. Почему нельзя честно сказать заслуженной работнице, что не могут комсомольцы фабрики сторожить ее окна?

Она шла по адресу, даже не представляя, с какого конца взяться за порученное дело. Даже для «галочки»…

Галя засмеялась найденному каламбуру, и в голове сложился стишок:

Она шла, погруженная в свои мысли, и вновь негромко засмеялась, не обращая внимания на окружающих.

— Давай вместе посмеемся, — предложил вдруг кто-то.

Галина вздрогнула и повернула голову.

С другой стороны улицы наперерез ей шел своей широкой походкой Жора Жбан.

Галина ощутила в животе неприятный холод, но на сей раз она не испугалась так, как в первую их встречу.

— Привет, Галя. — Жора догнал ее и пошел рядом.

— Здравствуй, — сказала она, избегая смотреть на него.

— Хотел сказать тебе спасибо. Выручила ты меня, а то сгорел бы ни за грош…

— Так уж и ни за грош? — Галина сама удивилась, как с ее языка сорвалась такая дерзость.

— Каждый получил по заслугам, — сквозь зубы ответил Жора.

Десяток шагов они прошли молча, потом Жора снова заговорил:

— Слушай, я у тебя вроде как в долгу… — Он замялся, не зная, как закончить фразу. Обычно люди, слыша от Жоры слова благодарности, спешили заверить его, что оказанная услуга доставила им самим несказанное удовольствие. Галина эту традицию не поддержала, промолчав, чем поставила своего должника в тупик. — И у меня еще дело до тебя есть, — заговорил Жора после паузы. — Нам надо вроде как… погулять, что ли. Я ж ведь мусорам сказал, что на танцы с тобой пришел. Чудно ведь будет, если мы сразу же и разбежимся. Соображаешь? Чтобы никто не удивлялся, что мы в тот вечер вместе были.

— Что значит «погулять»? — спросила Галина, холодея от ужаса.

— Ну, танцульки там, мороженое-пирожное… — Жора сделал небрежный жест. — Да ты не дрожи, не трону!

— Я и не дрожу, — сказала Галина, снова поражаясь своей глупости.

— Ты куда шлепаешь-то теперь?

— У меня комсомольское поручение, — ответила Галина сухо.

— А ты чего, активистка, что ли? — удивился Жора.

— Просто поручение, — сказала Галина, чувствуя необъяснимое смущение, будто она признавалась достойному человеку в чем-то постыдном, нехорошем, а не болтала с местным уголовником.

— Ясно, — кивнул Жора, деловито доставая коробку «Герцеговины флор». — И что поручили?

— Нужно провести беседу с ребятами.

— И чего с ними беседовать?

— Разбили стекло бабушке. Мячом.

Жора присвистнул, словно услышал о нападении империалистической державы на другое государство. Галина чуть не засмеялась. Дело ее и впрямь выглядело полной ерундой.

— Третий раз уже разбили, — сказала она, разводя руками.

— Пахнет международным сионизмом, — сурово молвил Жбан, закуривая.

Галина испуганно взглянула на него, на сей раз поражаясь, как можно шутить подобными вещами.

Подойдя к нужному дому, они вошли в узкий дворик, середину которого занимали покосившиеся сараи. От сараев расходились в стороны бурые от времени бельевые веревки. Они опутывали весь двор, и тесное, неправильной формы пространство становилось похожим на упавший на землю, но еще не сложившийся парашютный купол.

«Где же они тут играют в футбол?» — подумала Галина, с недоумением оглядываясь по сторонам.

Раздался детский крик, и из-за сарая вылетел пацан лет десяти. За ним — еще двое. Увлеченные игрой, мальчишки не обратили на вошедших никакого внимания.

— Ребята! — окликнула их Галина. Пацаны, не сбавляя скорости, пронеслись по двору и исчезли за другим углом сарая. Не прошло и минуты, как троица вновь вырулила с противоположной стороны.

— Как проходит беседа? — спросил Жора, но Галина пропустила его колкость мимо ушей.

— Мальчики! — Галина попыталась поймать одного из них за рукав, но тот увернулся с ловкостью зайца. — Мальчик, стой! Подожди…

Убегающий и его погоня снова нырнули за сарай. Казалось, они будут бегать так до вечера, как фигурки в юле, но третий круг их забега был прерван самым неожиданным образом.

Галина собиралась уже преградить им дорогу и попытаться-таки схватить кого-то, когда за ее спиной раздался пронзительный свист, от которого у нее заложило уши, а мальчишки застыли как вкопанные, медленно округляющимися глазами пялясь на свистевшего. Не сам свист поверг их в шок, а человек, не потрудившийся затолкать в рот четыре пальца. Жору Жбана знал в Чанске каждый пацан.

— Сюда хромайте! — скомандовал Жора зло.

Мальчишки повиновались. Галина не без досады наблюдала, как они подходят к Жоре, совершенно игнорируя ее, комсомольскую активистку.

— Футбол, значит, любите? — спросил Жора, по очереди ощупывая всех троих колючим взглядом. Так как ответа не последовало, он продолжал: — Футбол — хорошо. Я тоже футбол люблю. И кто у вас тут самый шустрый?

— Я! — откликнулся старший из пацанов.

— Молодец, шкет, — похвалил Жора. — Как звать?

— Никита! — Тот расцвел от такого внимания к своей персоне.

— Так вот, Никита, — продолжал Жора, рассеянно разминая папиросу. — Ты знаешь, кто я, так? Я знаю, кто ты. И у меня к тебе просьба. Если хоть одна сопля в этом дворе кокнет еще хоть одно стекло, ты быстро бежишь ко мне и рассказываешь, кто это сделал. Чуешь? Чтобы через пять минут я уже знал, кто размундирил окно. Не успеешь— наплачешься. А вы, доходяги, — обратился он к двум другим мальчишкам, застывшим по бокам от не в меру шустрого приятеля, — будете ему помогать. Если его не окажется во дворе, то должен дежурить кто-то из вас. Все понятно? Я так и думал. А теперь брысь!

Пацанов как ветром сдуло.

— Беседа закончена, — сообщил Жора Галине и удовлетворенно закурил. — Можешь поставить галочку.

Галина побледнела от гнева.

— Да вы… ты… просто напугал их до полусмерти! — сжав кулаки, выкрикнула она в лицо Жбану.

— Конечно, — спокойно ответил тот. — А то стояла бы тут до полярной зимы и ловила бы своих… подшефных! Разве нет?

Галина не нашлась, что ответить. Конечно, мальчишки могли запросто плюнуть в нее в ответ на проникновенные речи да убежать по своим делам. И «галочка» «галочкой», но на деле она ничем не могла бы помочь пожилой женщине обезопасить окна. Метод Жоры Жбана был груб, непедагогичен, он совершенно не соответствовал нормам советского общежития, но… но можно было не сомневаться, что, не ровен час, пацаны грудью бросятся закрывать стекла от летящего мяча, камня, пули.

— Так чего? — Жора элегантно загасил окурок о стену дома, прежде чем бросить под ноги. — Теперь прогуляемся, мамзель комсомольская активистка?

— Не сегодня. — Галина развернулась и пошла прочь со двора.

Жора не стал ее останавливать.

— Тогда завтра, — то ли предложил, то ли назначил он встречу, не собираясь выслушивать возражения.

 

ГЛАВА 10

Галина несколько раз встречалась со Жбаном. При более близком рассмотрении он оказался совсем не таким страшным, каким рисовала его молва. Нормальный мужик, сильный, уверенный в себе. Конечно, от методов, какими он добивался желаемого, мурашки бегали по коже, но что ж с того?

Вот, например, директор школы, где училась после переезда Галина, тоже не отличался ангельским характером.

— В бараний рог сверну, сопляк! Понял?! — распекал он второклассника, огорчавшего свою учительницу неусидчивостью на уроках.

— Не сделаете плана ко дню рождения вождя — душу вытряхну! — «напутствовал» директор учеников, уходящих на апрельский сбор металлолома.

И был на хорошем счету. И указания его всегда выполнялись точно и в срок.

Галина, кстати, получила благодарность за проведенное мероприятие с юными футболистами. Потом еще одну, еще. Она быстро пошла в гору, поначалу даже не подозревая, чему обязана своей стремительной карьерой. И только диву давалась, как легко соглашались с ней товарищи из разных учреждений, как охотно помогали ей самые разные люди, оставляя все свои дела. Все ее просьбы и предложения принимались на ура, все срывались с мест и бежали воплощать Галины идеи в жизнь. Примерно через месяц после поручения с окнами заводской секретарь пошел на повышение и уступил свое кресло, точнее, свой стул Галине.

Предложенная кандидатура прошла единогласно, что выглядело несколько странно. Галина помнила, как тщательно подбирают и проверяют людей, вынюхивая их биографии, прощупывая родственные связи и круг знакомых. Если о родственниках раскапывать было особенно нечего, то вот то обстоятельство, что Галина появлялась в общественных местах под руку с Жорой Жбаном, должно было насторожить ответственных работников. Но не насторожило.

Галина поделилась своими наблюдениями с подругой. Та посмотрела на нее оловянными глазами и спросила, сложив губы трубочкой и растягивая некоторые гласные:

— Ты что, совсем ду-у-ра? Ни-и-ичего не соображаешь?

— А что я должна соображать?

— Ты же с Жорой гуляешь!

— Ну и что? Наоборот, должны были повнимательнее присмотреться…

— Совсем ду-у-ура?! Если кто вякнет против тебя, так Жора ему уши на пятки натянет! Кто ж будет с Жорой неприятности наживать!

Галина остолбенела. До нее медленно начала доходить механика ее блестящей комсомольской работы.

Она приходила к директору клуба и просила помочь с концертом самодеятельности. Директор клуба, тот еще скаред, тотчас отворял свои закрома и расшибался в лепешку, чтобы организовать все от и до на высшем уровне. Удивительно? Еще бы!

Галина подходила к местным торговцам цветами и просила их выделить какое-то количество цветов на украшение сцены. И что же? Продавцы, вместо того чтобы послать ее куда подальше, вываливали на прилавки весь свой товар: выбирай, красавица! Для такого дела не жалко! Раз ты за это взялась, значит, стоящее дело!

Ну, конечно! Как же она сразу не догадалась! Как не сообразила сама, что не от чистого сердца эти подарки и эта помощь!

А два дня назад малознакомый сосед, с которым они и не здоровались на улице, вдруг зашел к ним в гости и оставил ни с того ни с сего целую корзину фруктов.

— Не смог продать, — объяснил он. — Все равно пропадет, так лучше уж соседям отдать, чем гноить в сарае…

А вчера маму назначили заведующей. Неужели и за этим маячила грозная тень городского хулигана?

Галина отправилась искать Жбана. В ней все кипело. Кто он такой, чтобы покровительствовать ей? Кто он такой, чтобы вмешиваться в ее жизнь, управлять ею, словно кукольник своей марионеткой?! Галина была вне себя. Этот человек играл, забавлялся, направляя ее судьбу в нужное русло. Кто дал ему такое право?!

Этот вопрос Галина и выпалила в лицо Жоре, когда тот, заметив ее, поднялся из-за стола пивной.

— Кто дал тебе право?!

— Кто мне чего? — Жора недоуменно поднял кудрявые брови.

— Кто дал тебе право решать за меня?! — пискнула Галина, чувствуя, как душа ее медленно опускается в область пяток. Ей вдруг явственно представилось, как Жора нащупывает в кармане кастет, продевает в него пальцы, замахивается…

Жора и впрямь не любил, когда на него повышали голос, ругались или просто обращались с ним невежливо. Но на сей раз настроение у него было мирное, да и любимый кастет он зарыл в огороде, пока не утихнет шум вокруг истории в клубе.

— Ты чего, подруга? — поинтересовался он. — Огурец бешеный съела?

— Почему ты решаешь, что мне нужно? — спросила Галина еще возмущенно, но гораздо тише.

— Я решаю чего? Ты давай по делу. Обидел кто тебя? Сейчас подровняем…

Запал у Галины прошел.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала она спокойнее.

— Давай. Отвалим в сторонку? — Жора кивнул на пивные столики.

Ни один из посетителей не смотрел в их сторону, но и так было ясно, что слух у всех напряжен до предела. Также можно было не сомневаться, что за одним из столиков сидит добросовестный стукач, который слово в слово передает своим хозяевам все услышанные разговоры Жоры Жбана.

Они отошли в сторону и присели на скамейке.

— Ну, теперь выкладывай свои болтушки, — сказал Жора, закуривая неизменную «Герцеговину».

— Жора, я ведь не просила мне помогать, — сказала Галина, не решаясь посмотреть ему в глаза.

— Не просила, — согласился Жора и добавил: — Но я вроде и не помогал.

— Вот как? — И Галина залпом выложила ему про комитет комсомола, про директора клуба, про торговцев цветами, про соседа с фруктами, про маму, — Зачем ты это делаешь? — спросила она, закончив свой монолог.

Жора какое-то время молча курил, обдумывая услышанное.

— Я никого ни о чем не просил, — сказал он наконец.

— То есть как? — не поверила Галина.

— А вот так. Никого и ни о чем. А все эти люди — крысы стремные. Они узнали, что у меня к тебе интерес, и забегали, засуетились. Хотят выслужиться или как минимум не перебегать мне дорогу. Это они сами решили тебе помочь, вдруг ты замолвишь передо мной словечко.

— И секретарь? — недоверчиво спросила Галина и, еще не услышав ответа, поняла, что нет ничего странного в том, что их секретарь не тот бегун, который решится перебежать Жоре дорожку. Если уж милиция ему уступает…

— А что секретарь? — пожал плечами Жора. — Тимур без команды. Я ему пять лет назад уши драл. Он у Гершеле помидоры воровал. Гершеле мне пожаловался, и я этого твоего… секретаря за уши выволок из сарая и тащил по всей улице, а он плакал, как малец, и просил отпустить. «Дяденька, отпусти! Отпусти, дяденька!» — Жора расхохотался, вспомнив эту историческую сцену. — Если бы я сдал его тогда в участок, он бы сейчас не в комсомоле вашем сидел, а на параше в… — Жора осекся и смущенно двинул носом. — Ладно. Общий смысл в том, что я никого ни о чем не просил. Я вообще никого ни о чем не прошу. Сами приходят и предлагают, приносят, лезут с дружбой своей.

— Понятно, — кивнула Галина и поднялась со скамейки. — Что ж, тогда извини.

— Подожди. — Жора тоже поднялся.

— Что?

— Я тут подумал… Нам ведь все равно надо еще немного погулять…

Галина насторожилась.

— Знаешь, — продолжал Жора, оглаживая полу пиджака, — ты мне, в общем, нравишься. Можно погулять и так, не для «галочки», по-нормальному. Ты как?

— Честно? — Галина посмотрела на Жору, прищурившись.

— Ну, давай честно.

— Страшно с тобой гулять. Погуляешь, погуляешь, а потом как вышибешь все зубы! И сразу найдешь себе другую, которая заодно и подтвердит, что ты стоял на тот момент в сторонке и щипал травку, как невинная овечка.

— Зубастая ты, — сказал Жора с уважением.

— Пока зубастая, — улыбнулась Галина, — а свяжешься с тобой — и неизвестно, чем кончится.

— Для тебя ничем не кончится, — пообещал Жора серьезно. — Слово даю. А мое слово — кремень. Тогда… там другая ситуация была. Я ведь не потому им врезал, что… В общем, это не про тебя сказка. Не захочешь — я без претензии. Если потом передумаешь, то просто скажи, что так, мол, и так, отвянь, Жора, по-тихому. Я отвяну. Б конце концов, город не маленький, девок хватает. Ну что?

Галина молчала.

— Если ты из-за этих холуев стремаешься, — оживился Жора, — то зря. Они тебе кто? Никто! Ты их ни о чем не просишь! Если им нравится жить, как крысам, и бегать на задних лапках — пусть бегают. Тебе-то что? Пользуйся! Что ты, как маленькая, плачешься? «Кто дал право?» Никто мне права не давал, я сам пришел и все взял. И ты бери, тем более сами в руки суют! Это такая порода крысиная, понимаешь? Им даже запрети, все равно будут тебе в рот смотреть и в ноги кланяться. Свободный пролетариат, мать их… А ты мне правда нравишься. Что ж с того, что ты комсомолка, а я хулиган? Нормальная история, даже песенки лабают про это…

И Галя решилась. Что-то сдвинулось в ней с того дня, когда она узнала про отца, какое-то колесико пошло не по той колее, продолжая вращаться, но все дальше уходя от своей надломленной оси. Ее не смущало больше, что ее новый кавалер — уголовник. Что такого? И дед ее был уголовником, и прадед. Другому деду тоже дорожка на Колыму. А уж про отца и говорить нечего.

Мир начал раскрываться перед девушкой, превращаясь из прекрасного фиалкового бутона в уродливую росянку, и чем дальше, тем уродливее он становился, принимая непостижимые жуткие формы. И в этом мире надо было жить. Так какой смысл делать вид, что ты божий одуванчик в райском садике, если кругом — бурьян и лопухи?

А на что могла рассчитывать Галина в этой жизни, в этом захолустье? Тридцать лет на фабрике, пенсия по возрасту и грамота на память?

Карьера по партийной линии, которую прочила ей мама? Чушь собачья! Эта линия обрывалась здесь же, в Чанске, в захолустном бесперспективном городе, где при царе-батюшке еще ковыряли землю рудокопы, но при Советской власти земля перестала отдавать свои богатства и шахты иссякли.

Город жил ради того, чтобы выжить, ведя чуть ли не натуральное хозяйство. Он никого не интересовал. Сюда не приезжали ни проверяющие, ни корреспонденты, ни залетные жулики, ни заштатные артисты. Натуральное болото, дыра, пригодная лишь для того, чтобы спрятаться от кредиторов и милиции, что и сделала в свое время Галина мать, укрыв себя и дочь от опасности. Но невозможно всю жизнь прятаться, как Премудрый пескарь.

Жора бросил к ее ногам совсем другой мир, другой Чанск. Оказалось, что и в Чанске есть своя красивая жизнь, квартиры и частные дома, богато обставленные и даже переоборудованные под рестораны. Оказалось, что и в Чанске едят икру и копченые колбасы, пьют шампанское и дорогие коньяки. Оказалось, что в окрестностях города есть дивные места, не тронутые попытками индустриализировать область, где можно устроить чудный пикничок, порезвиться, пострелять из настоящего ружья. Жизнь заискрилась, закружилась, переливаясь и играя красками.

Мама поначалу пришла в ужас от нового знакомства дочери, но потом то ли смирилась, то ли, присмотревшись, решила для себя, что это не самый плохой вариант.

Смешно, но Галину продолжали продвигать по партийной линии, и теперь она не марала рук на производстве, а заседала время от времени в отдельном кабинете, проводила какие-то дурацкие собрания, собирала взносы, подписывала характеристики. Последнее особенно веселило ее. Подруга отпетого бандита утверждает характеристики вступающих в комсомол! Не ересь ли?

Но жизнь состояла не из сплошных праздников. Иногда Галине приходилось и скучать в компании Жбана. Время от времени Жора среди вечера вдруг увязал в бильярдной или садился за карты.

Галина, лениво пожевывая клубнику или кушая апельсины, наблюдала за игрой безо всякого интереса. По статусу боевой подруги ей полагалось присутствовать и поддерживать Жору, выражая восторги по поводу каждого удара или взятки. По тому же статусу глупой бабы ей не полагалось ничего понимать в игре, разрешалось даже ходить за спинами игроков и давать Жоре глупые советы. Именно глупые, потому как умных от нее никто не ждал и нипочем не простил бы.

И вот однажды Жора, немного поддав, засел за длинную партию с двумя своими приятелями. Просто поспорили, кто кого. Спорщик Жора был отчаянный и без раздумий предпочел игру обещанной Гале поездке на реку.

Партия затянулась на несколько часов. Галина изнывала от тоски, сидя на подлокотнике Жо-риного кресла. От шампанского и фруктов ее уже воротило. В довершение всего Жора проигрывал. Пока не сильно, но, судя по записям, несомненно, отставал.

Проигрыш мог привести только к одному: Жора хлопнет по столу картами, топнет ногой, опрокинет пару стульев, может быть, разобьет вазу или зеркало. А потом снова сядет за стол и усадит своих противников. Играем еще! И будет играть, пока не отыграется или пока не свалится под утро от усталости. Все это время Галине придется сидеть подле него, как каменному льву возле музея. Такая перспектива, понятно, ей не улыбалась, и она от души принялась болеть за своего не в меру азартного кавалера. Она даже начала подумывать о том, чтобы помочь ему как-то.

И в тот момент, когда Галина уже решила пройтись за спинами игроков и ознакомиться с их картами, Жора потянул ва-банк. После этой сдачи он либо безнадежно проигрывал, либо вырывался вперед и одновременно заканчивал партию. Или — или.

Галя с беспокойством заглянула в его карты. В принципе неплохо для мизера. Если еще сбросить парочку, то можно считать игру сделанной. Жора взял прикуп и перевернул карты. И невольно охнул. Прикуп был — хуже некуда. Он мог сбросить две карты, но теперь ему мешали четыре. Перспективы замаячили над столом. Перспектива крупного проигрыша — перед Жорой, перспектива скучной ночи — перед Галиной.

Она с беспокойством наблюдала через плечо за Жориными действиями. Восьмерку можно было оставить — ее ловить трудно — и сделать с нее первый ход. Туза следует выбросить в любом случае. С бубнами полный порядок: шесть штук от семерки до дамы. Остаются валет крестей и десятка пик. Одну можно сбросить, одну придется оставить. И тогда исход партии будет зависеть от того, угадают ли Жорины противники, какую карту он оставил, или нет. Если нет, то Жора выиграет и они с Галей незамедлительно поедут кататься. Если угадают, то про катание можно забыть: Жора проиграет столько, что отыгрываться будет неделю.

Жора положил на стол туза и задумался.

Галина наклонилась к его плечу и щелкнула пальцем в десятку бубей:

— Скинь эту десятку!

Жора удивленно посмотрел на нее, пытаясь понять, отчаянную ли глупость предлагает подруга, или же предложение ее — коварная хитрость, достойная прожженного игрока.

Так и не поняв, Жора потрепал Галину по щеке:

— Я разберусь, ладно? А ты никогда больше не тыкай в мои карты, когда я играю, ясно?

— Ясно. — Галина соскользнула с кресла и отошла в сторону.

Жора сбросил десятку пик и зашел с восьмерки.

Его соперники — ребята ушлые — наблюдали за ним, пока он выяснял отношения с Галиной. Они думали, что она указала ему на пиковую десятку, и, коль скоро он избавился от другой карты, решили, что он выбросил валета.

Жорины соперники быстро избавились от бубны и сделали заход в мелкую пику. Окажись у Жоры на руках десятка пик, он проигрался бы в пух и прах. Жора побледнел, ссутулился, тяжело вздохнул… и бросил поверх пик крестового валета. А потом захохотал и швырнул в оторопевших соперников своими бубнами.

— На! — завопил он радостно. — Съели? Съели?!

Игроки растерянно переглядывались. Они проверили снос, убедившись, что туз и десятка действительно лежат на столе, а не в Жорином рукаве.

— Вот тебе и Тарзан в джунглях, — бросил свои карты один из них.

— Ничего не понял, — пробормотал другой, косо глядя на стоящую в стороне Галину.

Жора подошел к своей подруге и звонко чмокнул ее в шею.

— Едем! Едем! — пропел он, увлекая ее за собой.

— Жора, может… — раздался за спиной голос одного из игроков.

— Не может! К черту! Я выиграл, мы едем кататься!

И они уехали и погуляли от души. А утром, вернувшись в город, Жора скупил на базаре все цветы. Конечно, он купил их по дешевке, но все равно девушке приятно получить полтораста килограммов свежесрезанных цветов.

Жора свалил цветы в машину, потом плюхнулся на сиденье рядом, не обращая внимания на впившиеся в кожу шипы, и внезапно стал серьезен.

— А теперь скажи мне одну вещь.

— Какую? — Галина уже поняла, о чем пойдет речь.

— Где ты научилась таким трюкам? В карты?

— Тебе понравилось? — с вызовом спросила Галина.

— Еще как! — охотно признал Жора. — Но все же интересно. Скажешь где?

Галина ответила не сразу. Она задумалась, какую часть и какую долю правды о себе может открыть этому человеку. Ее не беспокоила собственная правдивость. Теперь она начала мыслить другими категориями. Теперь она прикидывала, какую выгоду можно извлечь из рассказа о своей судьбе и в какие неприятности можно вляпаться, сболтнув что-нибудь не то. В итоге Галина решила ничего толком не объяснять.

— У меня есть фамильные секреты, — сказала она, загадочно поведя глазами.

— Фамильные… Это что?

— Ну, знаешь, бывают фамильные привидения, проклятия, рецепты. Про фамильные рецепты ты слышал?

Жора подумал.

— Знаю проклятие собаки Баскервилей, — медленно произнес он, подумав.

— Что за собака?

— Ну, я читал такую книжку. Старую еще. Про сыщика английского, который распутывал всякие сложные дела. И там у одного ихнего… ну, капиталиста, в общем, Баскервиль фамилия. И вот семью этого самого Баскервиля преследовала страшная собака. Триста лет или около того. Призрак. И один местный мазурик решил подмазаться под этот роман и подломить себе наследство…

— Я поняла, — остановила начавшего входить в азарт Жору Галина. — Собака была проклятием семьи Баскервилей?

— Ну!

— А бывают фамильные рецепты. Когда, например, какой-нибудь рецепт передают друг другу из поколения в поколение в одной семье.

— Ага, — кивнул Жора. — У Гершеле жена мутит такое печенье — пальцы пооткусываешь по локоть! И никто больше не знает, как его готовить. Говорят, фамильный рецепт. Вот жидовская морда! Сам жрет каждую неделю, а остальным…

— Ну вот и у нас тоже есть фамильные секреты, — снова перебила его Галина.

— В картах?

— В них.

— И что за секреты?

— Не могу сказать. Существует заклятие, и если я раскрою секрет постороннему, то умру мучительной смертью.

Жорино лицо расползлось в улыбке.

— Ты вроде комсомолка, а плетешь такую поповскую ахинею! Какие заклятия, если марксизм все доказал?

— Все, да не все. Если хочешь знать, о нашей семье даже книги писали.

— Не трепись!

— Ты Пушкина читал? Жора наморщил лоб:

— Нет вроде… Стой! Это же про золотую рыбку? Сказки! Точно, сказки! Так про твою семью тоже сказки писали? — Он засмеялся. — В стишках?

— Моя прабабушка… — начала было Галина, не обращая внимания на подколки Жоры, но он ее перебил:

— Точно! Теперь я вспомнил! «А перед нею — разбитое корыто». Так это была твоя прабабушка?

— Я не буду рассказывать! — Галина поджала губы. Обидеться и замолчать — вариант, который ее вполне устраивал.

— Да ладно, не дуйся. Что ты сразу… Что там с твоей прабабушкой?

— Сам прочитай. Пойди в библиотеку и прочитай «Пиковую даму». Потом поговорим.

— «Пиковую даму»? Что, так и называется? Ништяк! Обязательно почитаю. А пока скажи мне, красавица моя, какие ты еще фокусы в картах знаешь?

— Разные. — Галина неопределенно пожала плечами.

— Не, ты не крути. Ты играешь?

— Иногда.

— На деньги или как?

— Когда как. Но очень редко. Это тоже заклятие. Могу играть только три раза в год.

— Три раза? Жаль… Но ты хоть выигрываешь? В смысле всегда выигрываешь?

— Что у тебя на уме?

— Можно хорошо подзаработать.

— Зачем тебе деньги? Ты ведь и так берешь все задаром.

— Это начальство берет все задаром, а я с утра до вечера отгрызаю свою долю в этом мире, — поправил ее Жбан. — Деньги никогда не помешают. Особенно на старость.

— Может, ты собрался в Рио-де-Жанейро? Жора улыбнулся, блеснув фиксами. По части книг он не мог похвастать эрудицией, но про приключения Остапа Бендера знал хорошо.

— Может быть. А ты махнешь со мной в Рио-де-Жанейро? Будем ходить в белом, я буду три раза в год грабить банки, ты три раза в год играть с каким-нибудь тамошним миллионером. Красиво заживем, а? А не захочешь, так я предполагаю, что и тебе деньжата пригодятся. Не век же я буду водить тебя по ресторанам!

 

ГЛАВА 11

До Рио-де-Жанейро они так и не доехали. И Жора в конце концов уговорил Галину сыграть. Сыграть по крупной. Еще год назад она и представить себе не могла, что сядет за карточный стол ради того, чтобы кого-то объегорить. Но за последнее время многое изменилось, и Галина иногда и сама не верила, что делает что-то наяву, а не в кошмарном сне. Короче, она согласилась.

Для этого им пришлось проехать больше двухсот километров, разыграть мудреный спектакль, в результате которого за одним столом оказались Жорин подсадной и два подвыпивших олуха, набитых деньгами по самые воротники и горящих желанием доказать, что женщина играть по-серьезному не способна.

Примерно через полчаса, когда Жора подал сигнал к атаке и Галина со своим напарником заиграли в полную силу, от олухов полетели пух и перья. Они были фантастически невнимательны, и временами Галину даже подмывало слегка потрафить им, чтобы разгром не выглядел столь сокрушительно.

Под конец один из олухов то ли протрезвел, то ли просто просек, что игра идет не совсем честная, вскочил, крикнул что-то, но получил по зубам от стоявшего поблизости Жоры, и всей компании потом пришлось дружно уносить ноги, прихватив, правда, с собой немалый выигрыш.

Поделиться с Галиной ее долей Жора не спешил.

— Ты понимаешь, какое дело, — объяснял он ей. — Я никому не говорю, что ты в доле. Если ты хотя бы раз возьмешь деньги, то будешь повязана на всю жизнь, понимаешь? Тебе ведь это ни к чему. Так что я пока сложу деньги в общий котел, а потом постепенно наберу нужную сумму и отдам тебе по-тихому. Идет?

— Идет, — не очень радостно ответила Галя. Трогательная забота Жоры была приятна сердцу, только вот желудок постоянно напоминал, что синица в руке всегда лучше любой другой птицы, пролетающей на высоте километра над твоим домом. Впрочем, выбирать все равно не приходилось. Если бы Жора не захотел, он все равно не отдал бы эти деньги. Или отобрал бы их силой.

— Я, кстати, прочитал про этого мазурика, — сменил Жора тему, порадовавшись, что все так легко уладилось.

— Какого мазурика?

— Ну, про Германна. Я только не понял, если книжка про твою прабабку, то ты… Ну, какого происхождения?

— Дворянского, — спокойно сказала Галина, Жора присвистнул:

— Чем больше тебя знаю, тем больше удивляюсь. Что же ты в анкете-то не указала?

— А ты что, читал мою анкету?

Вопрос Жору смутил. Он пробормотал что-то невнятное.

— Слушай, — переменил он тему, — а ты насчет трех раз в год серьезно сказала или так, пошутила?

— Серьезно.

— Ага. — Жора прикинул в уме. — А год как считается? Раз в год с первой раздачи или три раза в год от января до января?

— От января до января. Три раза в календарном году.

— Так это же здорово! Сейчас сентябрь, а ты только один раз сыграла. Еще два осталось, а там и зима не за горами!

Галина промолчала. Похоже, ее кавалер имел далеко идущие планы по поводу использования ее талантов.

— Только пока за три старые игры я долг не получу, новые три играть нельзя, — сказала она хмуро.

— Да неужели? — хитро прищурился Жбан.

— Неужели! А то руки отсохнут.

— Твои или мои?

— Все руки отсохнут, которые трогали эти деньги.

— Суровое заклятие. Но до Нового года эти вопросы мы порешаем. Ты мне вот что скажи. Это ведь у вас семейный секрет, так? А если ты замуж выйдешь, муж ведь тоже станет вашей семьей, так? Значит, ему тоже секрет откроют?

Галина остановилась и внимательно посмотрела на Жору.

— Неужели ты собрался на мне жениться?

— А что? Если очень попросишь…

— У нас, дворянских девушек, не принято бегать за женихами.

— Фу-ты, ну-ты!

— Именно так.

— Ну, не обижайся, не обижайся. Скажешь «три раза», значит, будем играть три раза. Скажешь, что деньги нужны, — в любой момент. Намекнешь, что замуж охота, — сей секунд. Я не понравлюсь, выстрою всех чанских вдоль шоссе — выбирай любого!

— Было бы из кого тут выбирать…

Потом Галина играла еще дважды. Она осмелела, почувствовала себя уверенней и прокручивала уже более сложные трюки, на которые никогда не решилась бы без долгой тренировки.

Во время второй игры она заметила, что, когда один из противников раздает карты, слышится чуть заметный, но очень характерный щелчок — игрок зажимал верхнюю карту, оставляя ее для себя.

Сначала Галина запаниковала, хотела прервать игру, чтобы посоветоваться с Жорой, но потом передумала. Насколько она могла судить, этот шулер использовал лишь два самых примитивных трюка, так что бояться его не стоило. На следующей раздаче Галина, сдвигая карты, сняла с колоды верхнюю карту и оставила ее в руке. Потом и раздающий зажал верхнюю карту, но уже совсем не ту, на которую рассчитывал. Как же вытянулось его лицо, когда, подбирая прикуп, он обнаружил вместо туза девятку. Бедняга едва не выдал себя. А когда туза вскрыла Галина, с шустрилой едва не случился инфаркт. Он, правда, взял себя в руки и даже попытался снова прокрутить свой трюк, но опять получил вместо туза какую-то мелочь. Такие кульбиты окончательно выбили его из колеи, и он вообще утратил способность соображать до конца дня. Галина без труда вытряхнула из него все наличные, и тот встал из-за стола даже с каким-то облегчением.

— Этот кудрявый — шулер, — сообщила потом Галина Жоре.

Жора заржал, как игривый жеребец:

— Еще бы! Я сам его и посадил.

— Зачем?

— Ну, во-первых, хотелось подстраховать тебя. А во-вторых, проверить, насколько хорош твой семейный секрет.

— Проверил? — спросила Галина с вызовом.

— Проверил. Очень хороший секрет. Надежный.

Галина не стала спорить, не стала объяснять, что подсаженный Жорой шулер — просто слесарь, случайно попавший в академический театр. Зачем? Пусть живет в счастливом неведении, а заодно знает, с кем свела его судьба.

— Ты замуж-то еще не собралась? — спросил Жора напоследок.

— Пока нет.

— Ну, если соберешься, то свистни. И попроси не занимать: я буду первый.

— Как же не терпится тебе вытянуть фамильный секрет, — усмехнулась Галина.

— А то! Секрет того стоит. И потом, не на Царевне же лягушке придется жениться.

— И на том спасибо, — кивнула Галина. — Только ты не рвался бы так за этим секретом.

— Почему же? Полезное дело.

— Полезное-то полезное. А ты «Пиковую даму» до конца дочитал?

— Ну… до конца. Я даже еще начал там одну байку читать. Но скучно. Про гусара там, как он на станции застрял из-за…

— Так вот, история с Германном — тоже правда.

Жора опешил.

— Ты про то, что он умом тронулся?

— Про это самое.

— Но у вас ведь никто… больше не спятил? — спросил Жора, осторожно подбирая слова.

— Спятить никто не спятил. Но вот мужчинам, которые узнавали фамильные секреты, не слишком везло в жизни.

— Это как понять?

— А вот так и понимай. Можешь еще покопаться в моей анкете. Мне кажется, ты анкеты любишь больше, чем книжки.

Через неделю после этого разговора Галина сыграла третий раз.

На сей раз никаких сюрпризов не было. Она спокойно и методично стригла купюры с двух соперников. Время от времени давая им отыграть десятку-другую, чтобы тотчас опустить их на пару сотен, Галина собрала сумасшедший урожай. В какой-то момент ей показалось, что проигравшие нипочем не выпустят их живыми с таким выигрышем, но все обошлось. Деньги упаковали в саквояж, замаскировали сверху медицинскими инструментами. У Жоры был приятель-ветеринар, который промышлял в основном тем, что перевозил деньги и краденые ценности с места на место. Он и унес саквояж.

Расстались они с Жорой после игры неожиданно холодно, по-деловому даже. Жора, как обычно, обещал «насрубать» денег и передать их Галине. Галина соглашалась, но прозрачно намекала, что в преддверии больших барышей неплохо бы получить хоть что-нибудь.

Это походило на разрыв, но разрыв странный, без последнего «прости», без каких-нибудь претензий.

Было это в конце октября. И очень скоро Жора пропал с горизонта, растаял, как утренний туман, оставив Галину при своем интересе и комсомольской работе.

Для Гали было довольно удивительно, что Жора поверил в ее рассказ о трех играх за год. Ей казалось, он давно понял, что все дело в руках Галины, что она просто хорошая… артистка? Вряд ли это определение приходило ему на ум. Скорее, он считал ее хорошим шулером. Очень хорошим, хотя и со странностями.

Галина не сомневалась, что Жора вновь обратится к ней. Он появится либо в начале следующего года, либо когда найдет новых лохов с деньгами. Пока не появилось новой возможности заработать ее руками, ему не было смысла расплачиваться с Галей за старые выигрыши.

Быть может, Жора Жбан ждал, пока она сама найдет его и попросит денег. Тогда он, как настоящий хозяин города, выставит ей свои условия, предложит какие-нибудь варианты.

Но Галина не стала искать его. Дело было не только и не столько в гордости, сколько в трезвом расчете: прийти первой — значило потерять немало очков, значило показать, что она зависит от Жоры Жбана и он может диктовать условия, вить из нее веревки. :

Нет, Галина решила ждать. Она не сомневалась, что Жора еще появится в ее жизни, и появится очень скоро.

Но она и представить себе не могла, каким образом пересекутся их пути-дорожки!

Случилось это в середине декабря, за две недели до Нового года.

Галина, как идейный вожак, руководила подготовкой к празднику, подписывала, выписывала, проверяла, утверждала. Новая должность начинала нравиться ей. Рычаги власти, попавшие в ее руки, оказались забавной игрушкой. Одним движением плеча, одним росчерком пера она могла или осчастливить кого-то, или сломать чью-то жизнь. Эта игра оказалась куда увлекательнее, чем детские игры в куклы. Здесь вместо кукол были живые люди, и каждый приходящий в ее кабинет просил, требовал, предлагал на рассмотрение. Этих людей не нужно было раскачивать или мять, не нужно было говорить за них. Они сами думали, ходили, говорили, принимали решения. Они даже могли спорить с Галиной или грубить ей, угрожать вышестоящими инстанциями, чего не водилось за куклами. Но при всем этом, если игра надоедала Галине, она легко могла выставить их за дверь своего кабинета, применив данную ей власть, двинув нужный рычаг.

Может быть, проснулись в ней гены? Заиграли остатки голубой крови, привыкшей к почтению и раболепию? Трудно сказать. Так или иначе, Галина непрерывно менялась, менялась и менялась, как девочка Алиса, попавшая в Страну чудес. И вряд ли можно сказать, что хоть какие-то перемены были к лучшему.

С такими возможностями она могла бы сделать массу добрых дел для своих прежних, появившихся до романа с Жорой, подруг и знакомых. Однако она не находила для них времени, пока наслаждалась сладкой жизнью в воровском кругу, не снисходила до них и теперь. И они не рисковали испрашивать у нее помощи.

Поэтому довольно странно было для Галины, когда одна из ее бывших одноклассниц вдруг попросила о встрече с глазу на глаз. Тем не менее Галя соизволила предоставить прежней однокашнице аудиенцию.

— Помнишь Светку Дроздову? — без предисловий затараторила подруга.

Светка Дроздова. Та самая Светка Дроздова, которая притащила Галину на первые в ее жизни танцы в клуб. Тот самый клуб, где Жора Жбан изувечил двух молодых людей, потом благополучно избежал наказания, защищенный ее, Галиными, показаниями.

— Конечно, помню, — ответила товарищ секретарь снисходительно и в духе времени. — Я недавно подписывала ей характеристику от организации.

— Так вот, ее проиграли в карты! — выдохнула бывшая подруга, делая страшные глаза.

— Как это… Как это проиграли в карты? — Галина растерянно посмотрела на девушку, в самом деле не вполне понимая, что произошло. Из памяти выплыл рассказ Валентина о проигранном в карты зеке. Неоконченный, кстати, рассказ. Чем же кончилась та история? Убил Валентин своего земляка или нашел иной выход? Должно быть, убил. Потому что иначе обязательно рассказал бы все до конца. Но при чем тут Светка Дроздова? Она-то не заключенная, не блатная…

Галя покопалась в памяти и выудила какие-то обрывки: характеристика давалась для предоставления на новое место работы, в ясли при картонажной фабрике и депо. «Не привлекалась», «не замечена», «понимает правильно…». Нет, это бред какой-то!

— Как проиграли? Кто? В какие карты?

— Ну, понимаешь, блатные иногда играют не на деньги там, не на ценное что-то, а на желание. Как в американку. Только что нужно сделать, оговаривают сразу, понимаешь? И вот если какая-то девушка им не угодила, они играют на нее в карты, и кто проигрывает, тот должен…

Подруга замялась, и Галина знаком попросила ее рассказывать дальше. Она прекрасно представляла себе, что можно сделать с молодой девушкой при известной доле злобы.

— Ну вот они и проиграли Светку в карты! — закончила подруга.

— Кто они?

— Витька Толстый проиграл. — Девушка нервно прикусила губу и уставилась на Галину, полагая, что сказала достаточно.

Витьку Толстого Галина знала. Он крутился возле Жоры, помогая ему в каких-то темных делах и участвуя в качестве боевой единицы при разрешении конфликтов и споров. Здоровенный детина, у которого жизненные соки пошли сплошь в кулаки, не размениваясь ни каплей на такую неудобную и хрупкую вещь, как мозги. Соображал Витька плохо, обыграть его в карты мог и ребенок, но вот желающих помериться с ним силами было немного. Точнее, не было вообще.

Галина представила себе Толстого и Светку. Представила их лишь стоящими рядом. Страшно было дать волю фантазии, чтобы предположить, что этот медведь может сделать с ней. И наверняка сделает. Никто не станет вмешиваться: ни Светкин отчим-пьяница, ни ее ухажер — упитанный сынок заведующей столовой. А сама она? Что она сама может сделать?

— А зачем ты мне все это говоришь? — спросила Галина.

— Ну… ты же… ты… — Подруге потребовалось время, чтобы набраться смелости произнести очевидное вслух. — Ты же с Жорой Жбаном гуляешь.

— Гуляют с собачкой, — огрызнулась Галина, до последнего момента не верившая, что эта пигалица посмеет произнести такое. — Ясно?

— Ясно, — безропотно проглотила грубость девушка. — Но ты ведь можешь помочь?

— Я?!

— Конечно!

— Как же я могу помочь?

— Ну, поговори с Жорой. Пусть он… не знаю, отменит эту игру.

— Чего ради ему это делать? — жестко спросила Галина.

— Ради тебя! — И подруга наивно захлопала глазами.

Галя ничего ей не обещала, но решила поговорить с Жорой. Хороший, кстати, повод встретиться. Возможно, удастся что-то прояснить по части выигранных денег. До Нового года осталось всего ничего, и Галина очень рассчитывала купить матери теплое пальто.

Жора нашелся удивительно легко. Сразу примчался, едва Галина передала одному из его шестерок, что ищет его. А уж радовался он встрече так, будто Галя уезжала в Южную Африку, а он ходил на санях покорять Северный полюс. Вот так встреча!

— Привет, Галюньчик! — Жора радостно чмокнул ее в щеку. — Я уж думал, что ты меня совсем позабыла. Давно тебя не было видно, давно!

— Интересно, куда ты смотрел, — поддела его Галина. — Раньше ты меня легко находил.

— Ну, не будем начинать счастливую встречу с ссоры, ладно? Кто старое помянет, тому глаз вон.

— У меня дело к тебе. — Галина не приняла его фальшивый веселый тон.

— Я понял, — кивнул Жора. — Я не забыл. Могу прямо сейчас отдать тебе… восемьсот рваных. На подарки небось хватит?

— Небось хватит. Но у меня другое дело. Жора сделал серьезное лицо, приготовился слушать.

— Жора, ты знаешь, что твои ребята проиграли Светку Дроздову в карты?

Лицо Жоры не претерпело никаких изменений.

— Скверное дело. А ты откуда знаешь?

— Весь город уже знает. Толстый проиграл.

— Может, и так, — нехотя согласился Жора. — И что дальше?

— Она моя подруга.

— Подру-уга? — удивился Жора. — Вот уж никогда не подумал бы, что у графинь бывают подруги поломойки. Вот тебе и правота марксизма!

Галина не обратила внимания на эту клоунаду.

— Так ты что же, просить за нее пришла? — спросил Жора.

— Вроде того.

— Вроде того, — повторил он. — Только я ничего не могу поделать. Нет, правда. Есть воровской закон. Проиграл — плати. Я не могу вмешиваться, понимаешь? Могу только попросить, чтобы не уродовали лицо, это не обязательно. Но в остальном… — Жора развел руками.

Галина подумала немного:

— Значит, ничего нельзя сделать?

— Увы. — Жора печально составил брови домиком, но вдруг лицо его просветлело. — Слушай! Так что ты тут слезу давишь?! Все же проще пареной репы! Толстый, говоришь? Так я сведу тебя с этим Толстым. Сыграете с ним. Он малый хороший, но дуб дубом. Ты в два счета отыграешь у него свою Светку. Правда, ты зарекалась играть больше трех раз за год, но ради подруги, думаю, можно сделать исключение…

На мгновение Галина обрадовалась. Так просто было решить судьбу человека, с которым она некогда дружила. Всего и дел: обставить в карты туповатого мужика. Как все просто.

Но потом Галине показалось, что она где-то слышала нечто подобное. Или читала… Нет! Именно слышала! Он слышала такую историю про проигранного в карты друга и про спасительную возможность отыграть его жизнь обратно. Это все та же история с Валентином. Чем-то она закончилась? Чем-то закончится она на сей раз?

Галину даже качнуло, когда она поняла, что едва не шагнула только что в расставленную для нее ловушку. Бесхитростную, но не раз проверенную западню.

— Так что? — улыбнулся ей Жора. Галина молча повернулась и пошла прочь.

— Так что сказать Толстому? — крикнул ей вслед Жора. — Ты будешь играть?

Прости, Светка. В этой сволочной жизни каждый сначала сам за себя, а потом уже начинается романтика, взаимовыручка и прочий серпантин.

— А деньги? — продолжал кричать Жора. — Деньги-то возьмешь?

Галина шла, не разбирая дороги. Шла, куда несли ее ноги. Уйти бы куда-нибудь подальше от этого города, от этого мира, от себя! Она только что чудом не попалась в ловушку, но облегчения это избавление не принесло.

Не попалась сегодня — попадется завтра, послезавтра. Главное — охота началась, и остальное — вопрос времени. Она славно погуляла, порезвилась, и теперь с нее постараются получить по счету и даже гораздо больше.

«Бежать!» — колыхнулась в мозгу шальная мысль. Куда бежать?

Галина подняла голову и обнаружила, что ноги принесли ее на железнодорожный переезд. Она стояла на путях.

Хороший ответ. По крайней мере, быстро и без вариантов.

Галина посмотрела в одну сторону, в другую. Откуда придет поезд?

Она тяжело согнула колени и села на рельс. В голове — туман, во рту — привкус укропа. Жизнь прошла, прошла зря. Галя закрыла глаза. Можно приложить ухо к рельсу, услышать гул приближающегося состава, и когда он…

— Простудитесь, извините за выражение.

Галя даже подпрыгнула от неожиданности.

Перед ней стоял молодой человек в офицерской форме. Она не разбиралась в регалиях, но одинокая крохотная звездочка на его погоне никак не могла быть генеральской. Офицер был симпатичный, и улыбка такая… хорошая.

— Я, конечно, виноват, что помешал, — офицер приложил руку к груди, — но сидеть на железе вредно. И потом, может поезд пройти…

— Да, спасибо, — кивнула Галина рассеянно. — А вы кто?

— Младший лейтенант Жгут! — браво щелкнул каблуками офицер и добавил уже без пафоса: — Алексей. Или Леша.

— Вы… вы откуда?

— Да я в командировку. Надо забрать у вас призывников. Шестнадцать человек по списку. Шестнадцать защитников Родины.

— Понятно.

— А сегодня я вроде как выходной, — неуверенно улыбнулся лейтенант. — Только я, похоже, заблудился. В какую сторону у вас тут площадь Коптешко?

— Понятно, — повторила Галина. — Коптешко — это в центре. Это далеко. А вы женаты?

— Нет. Таких отчаянных женщин в СССР не осталось. Всех увели за собой декабристы.

— А вы что, каторжанин? Или готовите бунт?

— Почти. Жилья нет, зарплата смешная, назначение — черт-те куда. Кому я нужен?

«Мне!» — мысленно завопила Галина. А вслух спросила:

— Вы хорошо танцуете, господин декабрист?

— Ни то ни се, — честно сказал Алексей.

— Но сегодня вы выходной?

В голове у Галины дозревал план спасения, план бегства.

* * *

Вскоре она встретилась с Жорой.

— Жора, я хотела сказать тебе, что собираюсь уехать… с одним человеком.

— В каком смысле? Каким человеком? Что за фуфло?

— Без фуфла, Жора. Помнишь, ты обещал мне, что не станешь бузить, если я скажу тебе, что собираюсь… В общем, ты обещал отвянуть, помнишь?

— Помню. — Жора зло сплюнул. — Я от своего слова не отказываюсь. Просто хочу спросить, что это за фраер?

— Какая разница? Он из другого города, мы уезжаем, и никто никогда не услышит о нас.

Она ответила на один из главных вопросов, которые возникли у Жоры Жбана. Никто не услышит о них. Никто не узнает, что Жора Жбан получил от ворот поворот. Это важно. Можно даже пустить слушок, что непослушная девушка Галя допрыгалась и получила свое. Кроме того, она не спросила о деньгах, которые он был ей должен. Тоже мудрый ход. Но не только свой авторитет и деньги волновали Жору. Галина была для него больше, чем просто подружка.

— И кто же он? — нехорошо усмехаясь, поинтересовался Жора. Он не сомневался, что сможет нагнать страху на любого соперника. — Я просто спрашиваю, кто он. Я ведь могу спросить?

— Он не местный, — ответила Галина, лихорадочно соображая, как обезопасить Лешку от встречи с отставленным ухажером, а заодно вывести Жору из соблазна сломать ей напоследок челюсть.

— Понятно, что не местный, — хмыкнул Жора. — Среди местных дураков мало. Кто он такой?

— Серьезный человек, — ответила Галина неопределенно.

— Если серьезный, я, наверное, его знаю?

— Это… — Галина так и не придумала, что соврать, но выданный ею ответ неожиданно попал в точку: — Это Жгут.

— Жгут? — Жора нахмурился. Ему и в голову не пришло, что Жгут — это не кликуха, а фамилия, записанная честь по чести в советском паспорте. Он решил, что на Галину положил глаз иногородний авторитет. Подобное обстоятельство не могло его не расстроить. За несколько лет спокойного житья в родном Чанске Жора Жбан отвык от борьбы за власть. Он был единоличным хозяином в своей небольшой вотчине, не посягал на чужие уделы и радовался, что никто не вторгается к нему. Жора вырос в тепличных условиях и не имел желания пускаться во все тяжкие, воюя с чужаками. О Жгуте он ничего не слышал и не мог оценить соперника. С одной стороны, отдавать непонятно кому свою женщину ему не хотелось. С другой — Жгут мог оказаться слишком серьезным человеком. Дилемма возникла нешуточная. Но, в конце концов, Жора рассудил, что в блатном мире женщина — повод несерьезный, и лучше уступить этому неизвестному Жгуту Галину, чем нарываться на неприятности. Впоследствии можно разнюхать, кто такой этот Жгут, откуда он и с чем его едят. Может быть, тогда Жора и сведет с ним счеты…

— Ну-ну, — покачал он головой, окидывая Галину насмешливым взглядом. — Смотри не продешеви.

Только и всего. Вот так просто Галина вырвалась тогда из западни, чтобы теперь попасть в новую…

 

ГЛАВА 12

Галина взяла билет до одной из станций в направлении Владивостока. Проехав два с половиной часа в обратную сторону, она оставила себе больше времени на поиск партнеров и игру. Всего она планировала провести в поезде часов шесть. За это время, если повезет, можно было прилично выиграть.

Еще она с грустной иронией подумала, что если ее раскусят, то, возможно, выкинут из поезда неподалеку от города. Будет шанс приползти домой, а в крайнем случае, не придется канителиться с опознанием и доставкой.

Только никаких крайних случаев Галина и допускать не хотела. Она спасет Лешку и отомстит Голощекину, швырнет ему деньги в скалящуюся морду, чтоб подавился, чтоб знал свое место!

На станции Галя купила билет до Астрахани. Некстати, если проводник будет знать, что она собирается выходить в Гнилищах. Дорогой, конечно, билетик, но кто считает волосы, снимая голову?

Место ей досталось в плацкартном вагоне. Верхняя полка. Какая разница, если она не собирается им даже воспользоваться? Важно попасть в поезд. Лучше бы, конечно, купе, а то и мягкий — так выглядело бы солиднее, но была только плацкарта.

Она вошла в хвосте поезда, нарочно подойдя за минуту до отправления, и теперь с полным правом проходила насквозь вагон за вагоном, пробираясь к своему, восьмому.

Она шла, подталкивая коленом набитый всяким хламом чемодан, пригибаясь, чтобы не зацепить вытянувшиеся с верхних полок ноги, перешагивая выпирающие из-под боковых мест тюки и рюкзаки.

Шла, напялив на лицо маску раздражения и усталости, — нормальные реакции человека, испытывающего неудобства, и при этом жадно шарила взглядом по сторонам.

Галина даже приблизительно не представляла себе, как ей отыскать нужных людей, игроков с большими деньгами. Времени на то, чтобы ждать, пока те сами обратят на нее внимание и начнут прощупывать, не оставалось. Надо было переть напролом, лезть на рожон. Только вот куда лезть? Где он, этот самый рожон?

Играющих в карты было хоть отбавляй. Боже, сколько же людей по Союзу убивают время, перекладывая эти разрисованные картонки! Играют и стар, и млад, мужчины и женщины, и небритые, с отекшими от пьянства лицами работяги, и люди вполне интеллигентного вида; играют дети, дородные мамаши, субтильного вида старички, военные, попы, и даже олигофрены, которых всюду водят за ручку и кормят с ложки, азартно режутся со своими поводырями в «пьяницу».

Играют во что угодно. Подкидной, очко, петух, преферанс, акулина, макао, джин. Режутся с одинаковым азартом, невзирая на пол и возраст. Вот какой-то красноносый щелкает проигравшего по ноздрям бубновым тузом: дорвался, мстит за свой порядком отбитый уже пятачок. Вот почтенных лет и немалых килограммов тетка, обиженно сопя, достает из глубин сумки две карамельки и докладывает, доставляет в кучку посредине стола.

— Давай, давай, тряси мошной! — радостно гогочут ее соперники, надо полагать, муж и сын.

Да, играющих много, но все это не то, совсем не то, что ищет Галина.

Так и не приглядев ничего стоящего внимания, она добралась до своего места.

В своем отсеке Галина обнаружила семью из четырех человек: муж с женой и дети, мальчик и девочка, погодки. Сразу бросалось в глаза, что супруги — люди довольно пожилые, а детям не более десяти, и оставалось либо удивиться столь запоздалому явлению на свет этих плодов любви, либо предположить, что это, скорее, внуки.

Когда Галина остановилась возле своего места, продолжая по инерции вытягивать шею вперед в поисках достойной игры, в отсеке разыгрывалась довольно бурная сцена. Дети, сидевшие на одной нижней полке, испуганно жались в угол к окну, наблюдая, как сидевшая напротив женщина (то ли пожилая мать, то ли бабушка) безжалостно лупит огромным кулаком своего супруга — крепко сложенного мужика в огромной, какие носят грузины, кепке. Лицо мужчины— нос с гордой горбинкой, глубоко посаженные печальные глаза, выдающийся подбородок» седые усы — кого-то напоминало. То ли актера, то ли какого то ударника с обложки журнала. Мужчина нисколько не возражал против экзекуции, а лишь моргал, когда мясистый кулак супруги сталкивался с его головой. Под глазом у мужика наливался авторитетных размеров синяк, поставить который вряд ли было по силам даже такой взбешенной женщине, как его жена.

Женщина же, тюкая по помятой кепке-аэродрому, выговаривала супругу следующее:

— Козел! Козел ты безрогий! За что мы пять лет горбатились, а ты за полчаса все спустил?! Старый ты козлина безбородый!

На опустившую подле них свой чемодан незнакомую женщину супруги не обратили никакого внимания: мужчина как раз в этот момент прикрыл глаза, а его супруга сосредоточенно прицеливалась для следующего удара.

Галина тихонько присела на край полки, рассеянно кивнув детям, и впилась взглядом в лицо под кепкой. Сердце ее стучало в такт колесам набравшего скорость поезда. «Все спустил!» — вот ключевая фраза, ниточка, потянув за которую она найдет тех, кто ей нужен.

— А что случилось? — осторожно спросила Галина, не слишком рассчитывая на подробный ответ, но женщина, видать, искала случая поделиться заботами.

— Они узнали, что у нас деньги есть, — всхлипывая и подвывая, заговорила она, предоставляя передышку голове под кепкой. — В купе его завели и все высосали. Все до капельки. Да еще и рожу набили…

Женщина, раскисая, указала на кровоподтек на лице мужа. Тот открыл было рот, чтобы вставить в короткий рассказ пару слов от себя, как непосредственного участника событий, но снова получил по лбу.

— Молчи, говорю! Молчи! — в голос заревела женщина. — У тебя теперь внуки нищие. Чем ты думал, старый ты дурак? Мы же дом хотели им купи-ить! А теперь что-о?

Закрыв лицо платком, она зарыдала, сотрясаясь и вздрагивая покатыми плечами.

«Завели в купе. Купе», — пронеслось в голове у Галины. Купейных вагонов в поезде было пять. Который из них?

Мужчина вдруг поднялся и зашагал по проходу.

— Куда ты собрался? — окликнула его жена.

Тот остановился, снял с головы кепку и показал ей, словно только что найденный замечательный гриб.

— Да я пойду, на кепку сыграю. Может, отыграю чего…

Женщина при этих словах с удивительным проворством сорвалась с места, схватила своего непутевого спутника жизни за руку и бухнулась на колени.

— Не ходи! Прошу тебя, не ходи!

— Ну, не позорь ты меня! — оторопело оглядывался мужик на раззявивших рты пассажиров и обиженно хлопал глазами.

Он нехотя вернулся, сел на свое место и уронил голову на руки. Жена молча уткнулась в его плечо. Воцарилась тишина.

— За отпуск! — раздалось за перегородкой.

— За все хорошее! — подхватили еще голоса. Галина осторожно тронула мужчину за руку.

— Скажите, а что… за купе-то?

— Да первый же вагон отсюда, — не поднимая головы, буркнул мужчина и лишь махнул широкой ручищей с наколотыми на тыльной стороне ладони пальмами и расползшейся от времени надписью «Евпатория».

— Вам-то что?! — рыкнула на нее женщина, на секунду оторвав от мужниного плеча распухшее от слез, красное лицо.

— Мое место тут. — Галина указала пальцем на полку над собой. — Я поставлю чемодан? Присмотрите?

Прежде чем отправиться в купейный вагон, Галя зашла в уборную. Там, запершись на замок, она выложила из сумочки собранные деньги. Четыре пачки червонцев затолкала в лифчик, остальное оставила в сумочке.

Взглянула на себя в зеркало. Платье Альбины обтянуло ее изрядно выросший бюст. Оно было длинновато, но, подхватив немного пояском, Галина почти поправила положение. Теперь можно идти.

Она положила сумочку на полку и вытянула перед собой руки, растопырив пальцы. Кончики пальцев заметно дрожали. Это скверно. Необходимо успокоиться, прийти в себя, насколько это возможно, унять дрожь в руках и коленях, усмирить скачущее быстрее поезда сердце.

Вперед!

Миновав купе проводника, Галина вдохнула поглубже и прошла тамбур.

Купейный вагон сразу поразил своей тишиной. Не той тишиной, какую отличают комфортабельные вагоны от общих. Слишком тихо. Если бы не долговязый, налысо обритый мужчина, подпиравший поручень примерно посередине устланного вытоптанной дорожкой коридора, могло показаться, что вагон пуст.

Галина легкой, прогулочной походкой двинулась по проходу, рассеянно поглядывая на лысого и внимательно прислушиваясь у дверей купе. Похоже, догадка ее о том, что вагон пуст, была очень недалека от истины.

Долговязый не удостоил ее даже взглядом, пока она не подошла почти вплотную. Тогда он оттолкнулся от поручня и преградил ей путь, привалившись плечом к двери очередного купе.

— Закурить не будет? — развязно улыбаясь, осведомился он, похотливо обшаривая даму глазами.

— Не курю! — холодно улыбнулась в ответ Галина и кивнула: — Пропусти.

— Может, зажигалочка найдется? — Долговязый не двинулся с места.

Галине стало не по себе. В пустом вагоне рассчитывать на помощь не приходилось. Наверняка этот длинный связан с бандой игроков, возможно, что он — один из них. Нужно держать ухо востро, но пора, черт возьми, начинать игру, если хочешь набить себе цену.

— Не найдется, — презрительно поморщившись, ответила Галина и добавила с металлом в голосе: — Пропусти, говорю!

— Такую красавицу только за поцелуй! — Долговязый продемонстрировал желтые прокуренные зубы, на фоне которых блекли и терялись многочисленные золотые коронки.

Галина подумала немного. Потом улыбнулась такой же деланной улыбкой, что и ее нахальный собеседник, и сказала тихо фразу, запомненную на всякий случай в комсомольской юности:

— А я тебе, сучонок, нос откушу, хочешь? А дружок за мной идет, так он тебе уши отрежет. Будешь в цирке выступать с номером «Поцелуй смерти», хочешь?

Угроза подействовала, как нафталин на моль. Долговязый подался в сторону, словно всерьез опасаясь, что эта женщина, на две головы ниже его, вдруг подпрыгнет, как цирковая собачонка, и отхватит полноса.

Используя минутную панику в рядах противника, Галина перешагнула через ногу в растоптанной сандалии.

— О! О! О! — неуверенно кривлялся вслед Галине долговязый.

А через мгновение дверь купе впереди шумно распахнулась, лязгнув ограничителем, и в коридор вылетел человек в морской форме. Тотчас следом во вратарском прыжке вылетел другой человек и повис на моряке, обхватив его за талию. Из того же купе выскочили еще двое. Завязалась отчаянная борьба: моряка волокли в дальний конец вагона, тот отбивался, сыпал ударами и ругательствами.

— Проиграл — плати! — хрипел тот, что висел на поясе у моряка.

— Да вы шулера! — завопил моряк, лупя его свободной рукой по загривку. — У вас вся карта крапленая! Вы сговорились!

Силы были неравны, и группа дерущихся быстро переместилась в тамбур.

— Вы от меня не уйдете! — лягаясь, вопил моряк.

Его соперники лишь сосредоточенно пыхтели, проталкивая его дальше метр за метром.

Галина как зачарованная следовала за этим клубком крепких мужских тел.

Моряка подтащили к двери. Один из нападавших выхватил нож и приставил к горлу проигравшегося. Тот затих.

Две пары рук проворно обыскали карманы моряка, нашарив толстый кошелек и пачку четвертных в банковской упаковке. Затем открыли дверь вагона и, обхватив моряка за ноги и плечи, стали выталкивать его наружу.

Несчастный забился, из последних сил цепляясь за перила, но удар рукояткой ножа заставил его разжать пальцы. Мгновение — и моряк исчез из дверного проема, словно провалившись в бездонный колодец.

— Цепкий! Всего поцарапал! — пожаловался один из убийц, передавая отобранный кошель своему сообщнику, очевидно атаману.

Атаман деловито ознакомился с содержимым.

— Фраера не оставляй. Беги за нами, пока сил хватит! — бормотал он себе под нос, прикидывая достоинство и число купюр.

Галина неловко переступила с ноги на ногу.

— Тебе чего? — вскинувшись, спросил атаман, зажимая кошель в кулаке.

Галина опомнилась. Только что на ее глазах убили несчастного парня. Она — свидетель. Свидетель в окружении преступников! Трое хладнокровных убийц стояли перед ней, и еще один — долговязый — застыл в ожидании сигнала от главаря за ее спиной.

Но какой-то чертенок вселился в женщину, взявшись ей покровительствовать и помогая принимать ключевые решения прежде, чем она успела упасть в обморок от страха.

— От вас? — спросила Галя, искренне удивляясь своему беззаботному и веселому тону. — Ничего! — Дернула жеманно плечом и направилась в следующий вагон.

Бандиты, разинув рты, смотрели ей вслед. Когда дверь захлопнулась, атаман обвел своих абреков недоуменным взглядом:

— Она чего видела?

Двое, что помогали выбрасывать моряка, развели татуированными руками.

— А какая разница? — ответил за всех долговязый. — Будет вякать, мы и ее волкам на закуску отправим.

— Я б такую и сам покусал, — хмыкнул атаман, оборачиваясь на дверь. И тут же напустился на долговязого: — А ты чего ее пустил?

— Да она как танк! — стал оправдываться долговязый. — И, похоже, не одна.

Ноги донесли Галину до первого откидного стула. Дальше они идти отказывались. Вселившийся в нее чертенок свое дело сделал, спас подопечную от неминуемой расправы, но благородно волочить ее на своем мохнатом горбу явно не собирался.

Галина прекрасно понимала, что затеянное ею предприятие крайне опасно и что она отправляется добывать деньги в самое логово не людей даже — опасных зверей. Умом понимала. А теперь, столкнувшись с этим зверьем нос к носу, увидев воочию звериный оскал, испугалась по-настоящему. И никакие доводы рассудка, что нужно успокоиться, необходимо встать и идти дальше — искать новое купе или выйти из поезда и вернуться домой, но обязательно идти, не помогали совладать со страхом.

Мгновение назад Галина разминулась со своей смертью, прошла в шаге от нее и оставила за спиной. Мысль об этом сделала ноги ватными, окутала плечи холодом, заставляя дрожать, как в лихорадке, сжала в стальном кулаке внутренности.

Галину замутило. Не в силах совладать со спазмом, она начала клониться вперед, видя, как медленно приближается пол вагона, ковровая дорожка с вытоптанной серединой и обметанными краями, полными застрявшей шелухи и сора. За мгновение до того, как она соскользнула со стула, перед ней возникли ноги в форменных ботинках и брюках, а над головой раздался взволнованный мужской голос:

— Женщина, вам плохо?

Мне плохо, подумала Галина. Мне очень плохо. Лучшая половина жизни потрачена впустую, ни детей, ни постоянного жилья, ни воспоминаний, при которых хотелось бы улыбаться. Мне плохо, потому что все, что мне досталось, — муж-раздолбай, его непомерный карточный долг, его мерзавец-сослуживец, мечтающий затащить меня в кровать. А за спиной у меня — убийцы, которые сейчас, наверное, чешут загривки, решая, догонять ли случайную свидетельницу или не стоит. И никакого выхода из этого болота. Кругом только болото, болото, болото…

Человек в форме тронул Галину за плечо:

— Плохо вам? — И с брезгливой настороженностью, отступив на шаг: — Пьяная, что ли? Из какого вагона?

И то ли от этого прикосновения, то ли от того, что нервная дрожь прошла, наконец, лопнув перетянутой струной и рассыпавшись истерическим смехом, нужные слова сами — должно быть, давешний чертенок соблаговолил вернуться — пришли на ум. Страх отступил, отпустил.

Галина выпрямилась, продолжая смеяться уже в голос, и обратила к железнодорожнику раскрасневшееся лицо.

— Хорошо мне, парень! — Мужчине было никак не меньше сорока, но Галина выбрала это обращение намеренно. — Хорошо мне, сил нет как! В отпуск я еду, на юга, соображаешь?

Проводник напряг мышцы лица, демонстрируя, что соображает изо всех сил, но то ли дело это оказалось нелегким, то ли непривычным, ничего не ответил, а лишь расплылся в заискивающе-виноватой улыбке.

Галина снова начала входить в задуманную для себя роль. Она небрежно закинула ногу на ногу, открыла сумочку и, достав червонец, подала его проводнику:

— Чайку, братец, зашкварчи! Сдачи не надо. Тут уж шарики в голове «братца» пришли в полное согласие с роликами и забегали, закружились, задвигались по привычным орбитам.

— Вам с водочкой? — интимно подавшись вперед, поинтересовался проводник. — Или с коньячком?

— Просто чаю, — степенно ответила Галина, горделиво подергивая плечом, что могло означать, например, «за чай с водочкой я плачу гораздо больше» или «такую дрянь, как у вас, я пить не стану, мне подавай армянский в пять звездочек или польский «адвокат» в холодном стакане».

Проводник засуетился, распахнул дверь служебного купе.

— Я вам сейчас высшего сорта насыплю, — прокомментировал он, копаясь в пакетах и банках. — Крупный лист, байховый.

— Сыпь, сыпь, — согласно кивнула Галина, не поворачивая головы. — Побольше, я крепкий люблю.

Из глубины служебного купе нарисовался второй проводник, с заспанным лицом, в надетой набекрень, по моде глухих сибирских деревень, фуражке.

— Мужичка ищешь? — Он оглядывал Галину небрежно, как выставленную на продажу козу.

Она медленно поднялась, в ответ смеривая железнодорожника не менее уничижительным взглядом. Так величественно и гордо поднимается, начиная свой вселенский разбег, ракета, стартующая с советского космодрома с советским человеком на советском борту. Только на последней стадии этого подъема приключился конфуз: вагон качнуло сверх меры, и Галина качнулась вместе с ним, едва не ткнувшись в нахала грудью, изрядно набухшей от заложенных туда денег.

Получилось не совсем понятно: то ли дама оскорблена, то ли совсем наоборот.

Заметив замешательство на лице проводника и поняв двусмысленность ситуации, Галина снова опустила руку в сумочку и на сей раз извлекла четвертную. Подняв купюру перед собой, как Маяковский на известном плакате держит свой серпасто-молоткастый паспорт, Галина, понизив голос, спросила, глядя прямо в глаза железнодорожнику:

— Где играют?

Второй проводник тотчас повернулся от титана, где уже заливал готовую смесь кипятком.

— Девушка, я лично вам не советую, — сказал он сочувственно. — Там серьезные ребята и деньги нешуточные.

— Ну и что? — смеясь, пожала плечами Галина. — Мои деньги. Выданы законным мужем на честно заработанный отпуск. — Что хочу, то и делаю. — И добавила, подпустив гонора в голос: — А вдруг выиграю?

— Вдруг… — Проводник сделал значительную паузу, тщательно размешивая сахар, и закончил с улыбкой: —…только кошки рождаются.

Галина сдвинула брови. Согласно ее роли, все вокруг должны беспрекословно подчиняться, она-де привыкла смотреть на всех свысока, спорить ей не к лицу.

— В каком вагоне? — спросила она холодно и стала медленно опускать руку с купюрой.

Напарник в фуражке ловко нагнулся и, перехватив четвертную зубами, мягко выхватил ее из Галиных пальцев.

— В шестом, — сообщил он, не разжимая зубов, чем заработал от дамы поощрительную улыбку. — Четвертое купе. — Он спрятал деньги и заговорил серьезнее: — Пройдете в вагон, а там… Короче, встретят вас там. И если спросят чего, то вы от Миши. Миша — это я.

— Во что играют?

— Покер, мадемуазель.

— Ладно, Миша, — Галина небрежно потрепала его по щеке, — скажу.

* * *

— Слышь, мужик, — задумчиво спросил заработавший четвертную проводник своего напарника.

— Ну? — откликнулся тот, прихлебывая темный душистый напиток.

— У природы есть свои законы, — философски заметил железнодорожник, мечтательно глядя вдоль коридора, по которому ушла Галина.

— Да ну? — деланно изумился его приятель.

— Бабочки летят на огонь, — продолжал размышлять вслух Михаил. — Почему?

Напарник даже поставил свой стакан на столик и чуть развернулся, чтобы поделиться со страждущим порцией своей мудрости.

— К ночи ее обчистят, — сообщил он тоном знатока человеческих душ и судеб, — вернется обгорелая, тут ты ее и… — он даже приподнялся, чтобы сделать неприличный жест, — утешишь!

* * *

Войдя в следующий, седьмой вагон, Галина не сразу сориентировалась. В первый момент ей показалось, что она каким-то странным образом уперлась в стенку, хотя откуда поперек коридора возьмется стенка?

И правда, стенки не было. А был здоровенный детина, ростом под потолок и шириной во весь проход. Он стоял, глядя в окно, и необъятный зад его в черных тренировочных штанах перекрывал проход не хуже какой-нибудь плотины.

Даже свет не находил достаточно способов обойти этого исполина. Солнце светило против хода состава, и его лучи щедро заливали дальнюю часть вагона, а здесь, за этим гигантом, было несколько темновато.

Галина восхищенно уставилась на детину. Примерно такими представляла она себе былинных русских богатырей. Такой не то что татарина за ноги схватит— бычком может махнуть и не устанет. Такой если вздумает перегородить дорогу, то уж перегородит, будьте спокойны.

Детина повернул голову на звук открывшейся двери. Оказалось, что это молодой парень, лет двадцати пяти, симпатичный даже, несмотря на круглые щеки и нос картошкой. Увидев Галину, он виновато улыбнулся и выпрямился, подтянув зад.

Галина приблизилась к освободившемуся проходу. Все равно обтянутые трико ягодицы оставляли лишь узкую щель, протискиваться в которую, учитывая, что придется обтирать их животом, она не собиралась.

Поняв суть затруднения, детина развернулся кругом, встав к проходу лицом, и, насколько мог, втянул живот.

Галина боком стала проталкиваться, стараясь как можно меньше соприкасаться с незнакомым человеком. Детина сосредоточенно сопел и виновато, совсем по-детски улыбался, как бы извиняясь за причиняемые неудобства.

Хороший парень, подумала Галина. Хорошо, что не в банде, а то…

Осененная внезапно посетившей ее мыслью, она повернулась к великану и, глядя снизу вверх, спросила заговорщическим тоном:

— Слушай, а хочешь на ящик водки заработать? — Получилось просто и с задором, как будто девчонка спрашивает своего сверстника: «Хочешь поиграть?»

Парень сначала растерялся. Потом кивнул:

— Хочу. А как?

— Просто ходи за мной и стой у купе, где я буду. — Говоря, Галина окинула взглядом могучие руки, столбоподобные ноги. — Молчи и ни с кем ни слова.

— А делать-то чего? — старался уточнить детали парень.

— Стой. Стой, руки в карманах, будто у тебя там что-то есть, и глаз не спускай с купе. За каждый час — бутылка.

Предложение пришлось парню по душе.

— Идет, — расплылся он в улыбке.

— Тебя как зовут?

— Федя, — пробасил детина. Галя не удержалась и улыбнулась.

— А ты откуда такой… — она подняла и опустила руку, показывая, что имеет в виду его размеры, — …взялся?

— Горняк я, — важно сообщил парень, расправляя плечи.

Горняк, насколько представляла себе Галя, это — шахтер. Она вообразила себе, как такого громилу опускают в забой, как он ползет там, задевая подпорки и осыпая незакрепленную породу неосторожным движением локтя.

— Ты шахтер?

— Не шахтер, — чуть обиженно поправил детина, переступая с одной ноги на другую, отчего пол вполне мог провалиться, но не провалился, — а горняк.

Видение узкой шахты исчезло, но что такое «горняк», Галина не поняла. Да и какая разница? Главное, что этот русский богатырь Федя Горняк прикроет ее с тыла, а не будет закрывать ей пути отступления. Конечно, неизвестно, как проявит себя этот горняк, если начнется поножовщина или хотя бы просто драка. Случается, такие медведи первыми показывают врагу свои толстые пятки.

 

ГЛАВА 13

Родителей своих Шурка Княжнин не помнил. Не то чтобы он не помнил их совсем. Кое-какие смутные воспоминания у него остались. Об отце совсем мало — он ушел на фронт, когда Шурке было всего ничего, и погиб, не добравшись даже до передовой. О матери же он помнил много больше. Она погибла уже после войны, случайно, во время пожара на заводе. Со временем, правда, воспоминания стали стираться, смешиваться с новыми фактами, «вспоминавшимися» по ходу дела.

Сироты часто придумывают себе родителей, наделяя их фантастическими чертами и качествами, и потом рассказывают друг другу о том, какие же они «на самом деле». Легенды о родителях-полярниках, дрейфующих во льдах, о родителях-разведчиках, заброшенных в тыл к врагам, о родителях-героях, потерявших свое чадо в пожаре войны, очень популярны. Каждый в меру своей фантазии разукрашивает эти образы и со временем почти верит в их реальность.

Профессии родителей запросто могут перемениться, да и вся легенда меняется без особого труда, если появляется вдруг на первых полосах газет новый герой. Вчера еще пацан был сыном засекреченного ученого, а сегодня появилась статья о геологе, и ученый-физик тотчас стал геологом. Самого мальчишку эти метаморфозы не смущают, но не дай вам бог указать на несоответствие в его легендах или напомнить о прошлой версии, — он будет ненавидеть вас, пока… не забудет о своей обиде.

Постепенно Шуркины скудные, но настоящие воспоминания стали смешиваться с романтическими фантазиями, и через какое-то время уже и сам он не мог точно отделить правду от вымысла. И не страдал от этого сильно. Какая разница, кем они были, если не оставили ему ни фотографий, ни писем, ни какой-то иной памятки. Даже фамилию Шурке дали из казенных. Когда его только привезли, он никак не хотел верить в то, что застрянет в казенном доме надолго. Даже имени своего не хотел называть. Гордо молчал и отказывался от еды.

— Экий тут у нас княжич! — пыталась наладить с ним контакт пожилая воспитательница. — Ножками топает, губки кривит…

Вот и досталась ему «княжеская» фамилия…

Шурка сбежал из интерната, куда его отправили прямо из школы, и сбегал еще около сорока раз, но всякий раз был ловлен, бит, возвращен обратно и водворен в карцер. Но он никогда не унывал и, еще сидя в карцере, начинал думать о новом побеге. Маршрут был всегда один и тот же: Крым. Шурка мечтал добраться до моря, забиться в трюм, а там заделаться юнгой и стать заправским моряком. Над ним смеялись, говорили, что он начитался каких-то там «Алых парусов». На самом деле Шуркин план зиждился на известном фильме «Семеро смелых». Если Петька Молибога смог добраться до Северного полюса и войти в научную экспедицию в условиях мерзлоты, то неужели он, Шурка Княжнин, не освоится в теплых водах Черного моря? И он вновь и вновь убегал, садясь в поезда, шедшие в Крым. И вновь и вновь снимали его с этих поездов, возвращали обратно И сажали в карцер.

Собственно, именно благодаря этому постоянству отловить его не составляло труда, а некоторые участковые и даже проводники знали Шурку в лицо и, задержав, сообщали сразу по нужному адресу.

Шурка так и не добрался до Черного моря.

После восьмого класса он перешел в ремесленное училище. Потом его призвали в армию, и вопреки, как казалось другим призывникам, здравому смыслу Княжнин сам попросился во флот. Просьбу уважили. Правда, Шурка просился в Черноморский флот, а попал на дальневосточный крейсер, но тельняшку ему выдали ничуть не хуже, чем в Севастополе.

Осуществилась его детская мечта о море, однако срок службы в армии был не только годами морской жизни. Шурке некуда было возвращаться, его никто не ждал в родном городе, кроме разве что Тани Гарбышевой, с которой они вроде как дружили до армии, но на первом году службы Шурка получил от нее всего одно письмо, а на втором — и вовсе ни одного. Так что не тянуло его на дембель. В армии он был одет, сыт, при деле, начальство думало за него и отдавало команды — только исполняй.

И парень всерьез подумывал о том, чтобы остаться на сверхсрочную, и остался бы, но офицер, с которым он обсуждал эту перспективу, честно предупредил, что хорошая морская должность ему не светит. Скорее всего, работа в доках или интендантская бодяга. Чтобы плавать, надо заканчивать училище.

И Шурка задумался об училище. Задумался так крепко, что продумал до конца службы. А под конец, когда уже пришло время ехать, погорел на самоволке. Один землячок подбил его сходить в город, отдохнуть малость от ратных дел. Сходили, попались. Десять суток гауптвахты и жирный крест на поступлении.

— Какая тебе, матрос, характеристика, если ты два дня как с «губы»? — сказал ему командир, который до этого дня относился к идее училища благосклонно.

И отправили Шурку Княжнина домой. Ну, не домой — дома у парня никакого не было, но восвояси, с казенных харчей на свои киселя.

Шурка приехал. И кто же встретил его с распростертыми объятиями? Уму непостижимо! Таня Гарбышева! Роман в прозе о героине наших дней!

Она, оказывается, Шурку недооценила, она к нему не так относилась и не считала свое глубокое чувство к нему истинным. Она даже почти вышла по глупости своей замуж за одного мерзавца, который оказался полным ничтожеством, неспособным быть порядочным гражданином, достойным мужем и хорошим отцом для их будущего ребенка. Ребенка этот никчемный подлец, правда, заделать Тане успел, но это не главное! Главное, что она, оказывается, поняла, что любит его, Шурку, и не может без него жить, и готова под венец хоть сейчас, хоть через неделю, а то потом живот станет заметнее, что люди скажут?

Редкий дурак мог клюнуть на такую фигню. Исключительный, непуганый олух мог поверить в такую любовь на втором месяце срока. Тане просто нужен был законный папаша для растущего ребенка и официальный зятек уже для ее папаши, который славился крутым нравом и, судя по тому, что до сих пор не свернул дочке шею, ничего о ее неудачном романе не знал.

Шурка Княжнин оказался очень редким экземпляром. Таким олухом, каких свет еще не видывал. Он гостеприимно подставил уши под всю эту лапшу, проникся ответным чувством и после минутного колебания согласился отдать беременной подруге руку и сердце.

Если честно, то Шурка вдобавок к прекрасному возвышенному чувству, разгоревшемуся из остывшего пепла, испытал еще и облегчение. Облегчение оттого, что не надо мыкаться по чужим углам и общагам, что появится нежданно-негаданно у него хорошая семья, с любящей женой, тестем и тещей, с ребенком, чужим правда, но разве сложно завести для равновесия еще и своего?

Шурка тотчас признался Тане, что никогда никого не любил так, как ее, что было правдой в том смысле, что с девушками у него вообще как-то не клеилось, а весь свой опыт в интимной сфере он приобрел за последние полгода службы благодаря широкой душе того самого земляка, с которым они ходили в самоволки. Земляк обладал чутьем на раскрепощенных девиц самого легкого поведения и за какой-нибудь час находил их в портовом городе столько, что приходилось делиться с друзьями. С Шуркой, например.

В общем, молодые люди быстро выяснили свои отношения. Осталось получить родительское благословение. И тут приключилась серьезная загвоздка.

Гарбышева-мама только всплакнула счастливой слезой и залилась румянцем, умильно глядя на красивую пару. А вот будущий тесть встал на дыбы. Он учинил свалившемуся на его голову жениху форменный допрос, в ходе которого выяснил, что будущий зять не имеет ни гроша за душой, ни квадратного сантиметра жилплощади, ни профессии, ни даже определенных планов на будущее. Ему хотелось бы составить для единственной дочери более видную партию — он, пребывая в счастливом неведении о проделках предыдущего Таниного жениха, считал ее невестой хоть куда.

В общем, папа был против. Категорически.

Шурка подумал даже, что так оно, может, и лучше, но Таня взяла инициативу на себя. Она провела с папой напряженную аудиенцию, на которой, надо думать, выложила свой семинедельный козырь, приведя партию к победному финишу. Папа отступил. Но поставил условие: зять должен сам заработать на свадьбу и на первые полгода жизни с молодой женой. А после непременно устроиться на работу.

Снова на папу навалились. На сей раз участвовала мама.

— Пока парень будет зарабатывать, — резонно рассуждала она, — может случиться одно из двух: либо Танечка располнеет до полного неприличия, либо парень передумает и слиняет на все четыре стороны, благо в городе его ничто не держит. Вот такие жуткие вещи могут произойти.

Порешили на том, что деньги на свадьбу папа выделит, но медовый месяц молодожен проведет на заработках. Где угодно, на его вкус.

К общему удивлению и радости, Шурка не возражал. Он уже и сам подумывал о том, чтобы подкалымить. Неудобно казалось ему повисать любимой гирей на шее у тестя. Интернатские — люди гордые. У них зачастую больное самолюбие. И Шуркино самолюбие подсказывало, что негоже с пустыми карманами являться на все готовое.

Где заработать, он знал. Успел пообщаться с гражданскими моряками в дальневосточных портах. Работа тяжелая, иногда даже опасная, но деньги верные. Опять же есть возможность сшибить левую деньгу. Опять же — море.

Не на следующий, конечно, день, но где-то через неделю Шурка уже погрузился в поезд и отправился в далекий Владивосток за большой деньгой.

Работы он не боялся, неженкой, понятно, не был, с людьми ладил.

Его трудовой «медовый» месяц затянулся изрядно, но в конце концов он отправился домой, имея в своем толстом кошеле, повешенном на китайский манер на брюхо, под куртку, четыре с лишним тысячи советских рублей. Неплохо? По тем временам совершенно сумасшедшие деньги.

Шурка ехал домой совершенным гоголем. Он даже хотел приодеться по-модному, чтобы появиться на пороге дома в приличном наряде. Прикупить светлый костюм, галстук в три полосы, ботиночки… Тогда уж с немытой лапой не суйся, и не Шуркой кличь, а непременно Александром. Можно по отчеству. Эх, очень соблазнительно. И когда еще такой случай выпадет? Шурка и приценился уже к одному костюмчику, но… Но мужики отговорили.

— Едешь на поезде, везешь бабки большие. Так не светись! По богатой одежке сразу видать, что у человека в карманах не пусто. Мало ли чего, — сказали ему бывалые люди, и он послушал совета.

Зато гостинцев прикупил всей новой родне. Там, возле границы, можно было много всякой диковинки раздобыть. Такого, что и в Москве не найдешь, не то что в их универмаге.

Шурка взял билет на поезд. Опять-таки, по совету бывалых людей, в плацкартный.

— Жуки-то всякие, что деньги перевозят, они, вишь, одеваются-то победней, но места берут хорошие, — наставляли все те же опытные люди. — Иной прощелыга чуть не в рванине в поезд садится, а билет у него — в мягкий. Думает, что в таких вагонах безопаснее. А лихие люди его по этой одежке да по замашкам барским и узнают. Он запрется в отдельном купе и спит спокойно, а они ночью — цап-царап! Ему и помочь-то некому. Так что, паря, езжай хоть на подножке, целее будешь. По ресторанам не гуляй, подарки свои не перекладывай на людях. Ну и деньги не свети. Отложи сразу, сколько надо, на дорогу, а остальное — запрячь поглубже.

Все инструкции Шурка соблюл. Купил билет на боковую полку, повесил деньги на брюхо и, как только поезд тронулся, залег на свою полку спать.

Поначалу все шло гладко и тихо. Только ведь восемь суток кряду не проспишь. Пробовал в окно глядеть. Пробовал мечтать о будущей своей жизни. Чего только не пробовал, но на третий день стал загибаться от тоски. Хуже карцера ему на своей полке показалось.

Внизу играли в подкидного. Шурка свесился, наблюдая за игрой. Играли парами. Через какое-то время женщине, чьи карты были видны Шурке, игра надоела, и пара распалась. Женщину попытались уговорить, но она ни в какую. Взгляд одного из игроков встретился со скучающим взглядом Шурки.

— Сядешь?

— Можно.

Играли до полуночи, пока глаза не защипало от тусклого свечения дежурной лампы. Так третий день и прошел.

Назавтра у соседей снова был комплект, и Шурка снова скучал на полке. Потом встал, прошелся взад-вперед по вагону. Играли много где. Он попросился в какую-то компанию, его приняли.

Здесь играли в «тысячу». Поначалу игра шла бодро, интересно, но вскоре один парень стал зарываться. Без конца перезаказывал, подрезал всем бочку…

Шурка на правах гостя помалкивал в тряпочку, остальные игроки до поры до времени тоже не кипятились но в конце концов один не выдержал:

— Хватить дурью маяться, Малай! Ты если б на деньги так играл, давно бы уже без штанов ушел!

— Да? Может, попробуем? — огрызнулся этот самый Малай, в очередной раз срезая бочку и расписывая.

— Да давай, давай! Только потом не плачься!

— Да, — поддержал третий игрок. — Давайте хоть по копеечке, а то никакого куража нету. — Он повернулся к Шурке. — Ты уж извини, приятель, мы тут…

— А я что? По копеечке можно сыграть, — отозвался Шурка. Очень уж не хотелось ему обратно на полку. Да и сколько он проиграет, если на то пошло? Не больше червонца. А что такое один червонец из четырехсот двадцати трех, которые лежали в его кошеле?

— Тогда играем.

Поначалу Малай не изменил своей тактики, должно быть и впрямь рассчитывая, что она может привести его к успеху. Потом уже поздно было догонять. К вечеру он проиграл восемнадцать рублей, Шурка выиграл семь.

Прошел еще день.

А на следующий день один из давешних мужиков сам нашел Шурку.

— Слышь, пойдем рубанемся?

— По копеечке? — осторожно спросил Шурка, которого инструктировали и насчет карточных шулеров, орудующих в поездах.

— По копеечке, по копеечке. А там как пойдет.

Шурка пошел. А чего скучать?

Компания была прежняя, да добавился еще один игрок. Когда народу много, то и игра азартнее. Правда, на пятерых сдавать неудобно, зато раздачи быстрые и никому особенно не прет.

Погоняли до вечера, пока не выключили свет в коридоре.

Малай продулся в пух, просадив что-то за сорок рублей. Шурка выиграл девяносто копеек.

Еще день прошел.

А на следующий день Малай не стал играть вовсе. Тот, пятый, предложил перейти к нему в купе: там и спокойнее, и со светом беды нет, хоть всю ночь играй.

Пошли в купе.

Полдня прогоняли карты впустую. То один выигрывает, то другому фортуна улыбается. Потом один мужик вроде начал проседать. Не идет ему прикуп, хоть тресни. А вот Шурка, наоборот, полез в гору. Сначала убрал обратно в карман принесенный с собой червонец, потом второй положил туда же, третий.

Мужик чертыхался, нервно дергал козырек своей огромной кепки, с досадой шевелил усами. Вот он проиграл уже четвертную, вот полсотни.

Время шло к вечеру, скоро пора было сворачиваться.

— Давайте хоть по алтыну! — дернул свою кепку мужик. — Вы-то уж нагребли, а мне хоть бы отыграться.

— А если еще больше продуешься? — смеясь, спросил хозяин купе.

— А! — махнул рукой мужик в кепке. — Раздавай!

Шурке с выигранными шестьюдесятью рублями было неудобно отказывать проигравшему.

Только что по копейке, что по алтыну — мужику не везло по-прежнему. Правда, теперь он проигрывал втрое быстрее. А Шурка выигрывал знатно. Почти пять сотен за полтора часа. Знал бы он, что такой везучий, не горбатился бы во Владивостоке.

— Давай по пятаку! — хлопнул мужик кепкой по столу.

— Давай, черт с тобой, — поддержал хозяин купе.

Тут уж мужику совсем карта не пошла. Сто рублей в пять минут доложил. Потом два раза с бочки падал. Потом они на бочку залезли вместе с Шуркой. Деньги на кону были уже нешуточные — больше тысячи.

Мужик в кепке на сто сорок потянул. Шурка подумал было бросить, но потом решил испытать судьбу. Если повезет, выиграет аж две тысячи! Если нет, тоже не останется внакладе, зато мужик поправится. А то больно смотреть на него. Сразу видать, что работяга, небось не одну мозоль натер, пока заработал столько.

— Сто пятьдесят! — вякнул Шурка. Перевернул прикуп, а там марьяж червовый в полном составе!

Шурка от такого выигрыша аж захмелел. А мужик в кепке мрачнее тучи стал.

— Давай по гривеннику, — пробормотал он. — Последнюю.

— Последнюю можно, — согласились игроки, а Шурка-то и не спорил, и вопроса не слышал.

Стали играть. Слово за слово, Шурка весь свой выигрыш на кон сложил. Пять рублей только и осталось от двух «косых». На столе — страшно сказать — одиннадцать тысяч!

Опять мужик в кепке до бочки добрался. Не сыграл. Тут к нему Шурка присоседился. Слезать страшно. Уж пусть лучше этот в кепке все заберет, тогда Шурка хоть при своих останется. Но что ты сделаешь, если везет? Шурке три туза пришло, марьяж бубновый, да десятка к червонному тузу. Как тут не сыграть?

Объявил игру.

Мужик в кепке аж затрясся весь.

У Шурки руки тоже прыгают. Одно дело на чужие играть, а то как придется сейчас свои доложить?! Куда как жалко.

Перевернул Шурка прикуп. Сразу карты перевернул, не стал душу тянуть. Что такое?! — червовый марьяж в полном составе! Вот так игра! Деньги страшные выигрались!

Мужик в кепке побледнел весь. Сидит под своим «аэродромом», трясется.

Шурка стал деньги со стола собирать. Не знает, куда и совать такую прорву. Собирает, а сам все на мужика в кепке поглядывает. Лица на человеке нет. Видать, все вчистую продул. И шевельнулась у Шурки мысль, а не отдать ли часть выигрыша этому бедолаге. Даже половину можно. А то наложит человек на себя руки…

В следующее мгновение мужик в кепке и впрямь наложил руки. Только не на себя, а на Шурку. На Шуркино горло. Схватился за самый кадык и давай душить.

Повалились они на полку.

Шурка, на полном серьезе обдумывавший возможность частичного возврата шальных денег, к такому финту готов не был. Окажись у него немножко больше времени, он крепко обиделся бы на своего картежного партнера за такое вероломство. Но теперь приходилось бороться за собственную жизнь. И Шурка боролся, как мог. Довольно скоро ему удалось подсунуть под крепкие руки проигравшего большие пальцы. Теперь, делая резкие рывки, Шурка мог на мгновение ослаблять эту стальную хватку и заглатывать чуть-чуть воздуха.

Мужик в кепке, чувствуя, что инициатива от него ускользает, обозлился пуще прежнего.

— Мразь, — прогудел он, налегая на Шурки-но горло, — мразь поганая! Думаешь, я не понял, как ты играешь? Жухло! Паразит! Гнида!

После таких слов Шурке показалось, что мужик в кепке считает его нечестным игроком, думает, наверное, что червовый марьяж может выпадать только из рукава шулера, но никак не из честной руки раздающего.

Он еще больше возмутился от таких обвинений, но оспорить их не мог, потому что воздуха едва хватало, чтобы не потерять сознание. Какие уж там споры!

В этот момент находившиеся в купе другие игроки то ли пришли в себя от неожиданности, то ли определились с общей позицией по решающемуся на их глазах вопросу. Они весьма активно начали оттаскивать мужика в кепке от совершенно помятого Шурки.

— Хорош, отец! — увещевали они его. — Кончай, батя! — тянули его за руки. — Какой он, на хрен, шулер? Повезло парню нереально! А ты умей проигрывать!

Мужик в кепке брыкался и не желал выпускать синеющую шею «счастливчика».

Шурка захрипел, увидев перед глазами закрутившихся черных мушек. Еще немного, и он потерял бы сознание, но в этот момент откуда-то сбоку просвистел кулак и с хрустом врезался в лицо мужика.

Пальцы у того сразу разжались, он обмяк.

Шурка сбросил его руки со своей шеи и, закашлявшись, сполз на пол. Над ним закипела короткая схватка, четыре пары ног затопали по нему, но Шурка не обращал на это внимания. Главное — он жив!

Драчуна споро выставили из купе, попутно объясняя что-то насчет законов игры и воспитания вообще. Пригрозили выкинуть на ходу из поезда, если тот не угомонится.

Потом Шурку в победном возбуждении подняли, отряхнули, посадили на полку. Вокруг загалдели, смеясь и обсуждая произошедшее. Его поздравляли с чем-то, хлопали по плечу и по спине. Разлили водки, и все выпили за удачу.

На какое-то время Шурка вообще перестал соображать, где он и что вокруг происходит, только кивал, как китайский болванчик, и со всем соглашался.

Но, постепенно приходя в себя, он сообразил вдруг, что сидит за столом с картами в руках, карт почему-то только четыре, а на столе лежат листок с какими-то записями и гора денег. Его, Шуркиных, денег. Не тех, слава богу, которые все еще покоились на его животе, а того сказочного выигрыша, который свалился ему на голову полчаса назад.

— Храп, — произнес над его ухом хозяин купе и толкнул локтем. — Твое слово!

Шурка зажмурился, снова открыл глаза, пытаясь понять, во что это он играет и почему он еще играет после того, что произошло. Сквозь какую-то пелену пробились в его сознание объясненные только что несложные правила этой игры.

Шурка взял одну обязательную взятку, ничего не проиграв и ничего не поставив на кон.

Он уже понял, что каким-то образом оказался снова вовлечен в игру, в игру крупную. И успел уже выставить на кон весь свой выигрыш. И играют все те же, исключая побитого и выставленного вон мужика в кепке. В голове стоял туман и гудело от выпитой водки.

Пошла новая раздача.

Шурке поднесли колоду, чтобы он сдвинул. Он взглянул на рубашку верхней карты. Колодой играли уже не первый день, и на рубашках появились кое-какие чуть заметные отметины. На верхней карте, в самом углу, была крохотная царапина. Шурка запомнил эту карту — туз треф. Нехорошо, конечно, пользоваться такими штучками, но что прикажете делать, если, можно сказать, просыпаешься пьяный, с саднящим горлом, за карточным столом, а на столе — тысяч пятнадцать рублей новыми?

Шурка лениво щелкнул по колоде:

— Верю!

По крайней мере, один туз у него теперь будет. Уже неплохо.

Сдающий быстро разбросал карты, открыл козыри.

Шурка поднял свои четыре и оторопел. Никакого крестового туза у него не было и в помине. Так, мелочь одна, с которой и играть-то несподручно.

Шурка захлопал глазами, потом ртом.

Этого не могло быть! Он сам видел знакомую карту с отметиной наверху колоды. Он не стал сдвигать, а значит, туз должен был достаться ему. Но не достался. Как же это объяснить? Как такое могло произойти?

Он засопел, пытаясь разогнать туман в голове и сосредоточиться. Что он должен сказать другим игрокам? Какие предъявить претензии? Признаться, что запоминал рубашки, чтобы потом использовать случайные пометки как крап? Признаться, что пытался объегорить своих соперников? Да они попросту изобьют его и додушат. И будут, по-своему, правы.

Но ведь туз-то уплыл каким-то образом к хозяину купе. Этому чуду есть только одно объяснение: раздающий сдал Шурке не верхнюю карту, а вторую или даже третью, ловко вытянув ее из-под туза. Шурка слышал о таких фокусах.

Но тогда что же получается? Получается, что раздающий — шулер! И раз он отдал туза хозяину купе, значит, тот с ним заодно. А четвертый игрок? Непонятно, но, судя по всему, вся троица — одна шайка-лейка.

Шурка осторожно коснулся локтем своего кошеля и чуть надавил. Деньги упругим кирпичиком лежали на месте.

План действий появился быстро: сейчас он проигрывает раздачу, кто-то из шулеров забирает банк или половину банка, после чего Шурка встает и отваливает, оставляя свою ставку на столе. Черт с ними, пусть подавятся. Главное, что его честно заработанные четыре тысячи останутся при нем. Побыл миллионером, и будя! Пора и честь знать.

И вправду, неспроста приходили Шурке такие неимоверные карты. Ловко эти гады все продумали! Чужими, значит, руками жар выгребли. Мужик тот в кепке если и затаил на кого-то злобу, то только на него, Шурку Княжнина, который здесь ни при чем, который в этой истории такая же выдернутая с корнем репка.

Сколько же они вытянули из того бедолаги? Тысяч двенадцать, не меньше. Сколько же он горбатился за такие деньжищи? А может, дом продал. Хотя какой же дом потянет на двенадцать «косых»? Если и есть такие домищи, то не продают их. Три машины можно купить! Десять лет не работать…

— Санек, твое слово! — подтолкнул Шурку раздающий. — Заснул, что ли?

Шурка засуетился, перекладывая свою мелочь так и этак. Играть не с чем: самая сильная карта — козырная восьмерка, самая старшая — дама.

— Ладно, можете не париться! — Хозяин купе ухмыльнулся и выложил на стол свои карты. — Если у кого четвертая дама, то мои вам поздравления.

Туз, десять, король, валет — все козырные, крестовые, разлеглись, разбросались по столу.

Раздающий присвистнул.

Четвертый игрок вздохнул, бросая свои карты.

Шурка тоже положил свою шваль.

Выигравший начал выбирать из общей кучи пачки денег, сортировать купюры по достоинству.

— Сколько ж доставлять? — задумчиво спросил раздававший.

— По пять «косых», — качая головой, ответил четвертый игрок.

— Раскошеливайся, Санек, — толкнул его локтем в бок раздававший. — Поднагрели нас сегодня здорово. Спасибо еще, до этого везло маленько, а то я уже голый был бы.

— Не… — Шурка замотал головой.

— Чего «не»?

— Я больше не играю. — Шурка решительно поднялся.

Три пары глаз удивленно и недобро посмотрели на него.

— Это как же понять? — спросил из угла четвертый игрок.

— А вот так, — решительно сказал Шурка. — Я все свои деньги проиграл, ставить мне нечего. А то, что я поставил… — Он махнул рукой. — Забирайте себе.

— Ишь какой барин тут нашелся! — возмутился раздающий. — «Забирайте себе»!

— Так игра не делается, парень, — нахмурился хозяин купе. — Проиграл — надо платить.

— Я ничего не проиграл! — огрызнулся Шурка.

— Ты доставить должен, понимаешь? — терпеливо, как маленькому, объяснял ему ситуацию хозяин. — Я выиграл. Вы трое должны доложить в котел. А там уж — как повезет. Выиграешь— все твое, а нет…

— У меня больше нет денег, — упрямо ответил Шурка. — Я все проиграл.

— Да чего ты треплешь? — вскипел раздававший. — Что ты проиграл? Ты мужика раздел и его деньги теперь просадил. Ты ни копейки своей не выкладывал!

Такая внимательность соседа еще крепче утвердила Шурку в мысли, что никак нельзя соглашаться на продолжение игры.

— У меня нет больше денег.

— А если поискать? — Хозяин купе сбросил с колен пачки разноцветной казенной бумаги.

Шурка был готов к такому развитию событий. Он развернулся на месте, одновременно распахивая дверь. Но шулера ждали, что клиент может попытаться удрать. Главный тотчас схватил Шурку за пиджак.

— Стой!

Шурке не раз приходилось драться. Драться на улице, драться с людьми более старшими, людьми более сильными, драться против целой оравы. Во многих случаях исход битвы определялся только одним: быстротой реакции. Не всегда встречать врага лицом к лицу было лучшим выходом, нередко только стремительное бегство дарило шанс не остаться калекой, а то и выжить.

По части бегства Шурка преуспел куда больше, чем по части математики или каких-нибудь других полезных наук. Он ужом выскользнул из своего пойманного пиджака и выскочил из купе.

Шулер, схвативший его, потерял равновесие и рухнул с опустевшим пиджаком под ноги своим сообщникам.

Шурка бросил взгляд по сторонам. В коридоре были люди. Слева к нему шла женщина лет тридцати в платье мудреного покроя. За ее спиной маячил еще какой-то человек. Вспышкой молнии промелькнула в мозгу мысль крикнуть, позвать на помощь. Что, если этот мужик поможет или хоть задержит на секунду шулеров? В следующее мгновение во взгляде этого высокого обритого незнакомца Шурка прочел свой приговор: он не придет на помощь, он заодно с жуликами. Женщину вообще перекосило с перепугу, от нее толку никакого, даже не закричит…

Шурка тотчас развернулся в противоположную сторону. Там путь был свободен, и он вполне мог рассчитывать на свои быстрые ноги. Но это секундное замешательство позволило раздававшему броситься во вратарском прыжке через своего упавшего сообщника и повиснуть на нем.

Не успел Шурка огреть нападавшего по башке, как еще две пары рук ухватились за него, пытаясь опрокинуть на пол. Оказавшись в самом центре клубка напряженных человеческих мышц и натянутых сухожилий, он не сдавался — брыкался, пинался, даже укусил чье-то подвернувшееся плечо. Он не привык сдаваться. Тех, кто сдавался, в интернате непременно били еще и еще, тех же, кто давал сдачи, били реже. Еще предпочитали не связываться с теми, кто жаловался. Но стукачом Шурка никогда не был. Стукачом быть противно. Хотя в этот момент он не преминул бы воспользоваться помощью со стороны…

— Проиграл — плати! — хрипел тот, что висел на нем.

— Да вы шулера! — отчаянно завопил Шурка, лупя его свободной рукой по загривку. — У вас вся карта крапленая! Вы сговорились!

Силы были неравны, моряка теснили, и группа дерущихся быстро переместилась в тамбур.

Шурка еще не понял, куда и зачем его тащат, но инстинктивно сопротивлялся. Куда бы его ни волокли, ничего хорошего от этих сволочей ждать не приходилось. Эх, разобраться бы с ними один на один, по очереди!

— Вы от меня не уйдете! — лягаясь, вопил он. Популярная угроза во время уличной драки.

Соперники лишь сосредоточенно пыхтели, проталкивая его метр за метром.

В тамбуре стало чуть свободнее, и шулера смогли использовать свой численный перевес, скрутив упирающегося парня в бараний рог. Двое держали его за руки и за ноги, третий быстро обыскивал. Ловкие пальцы без труда нашарили кошелек.

Шурка дернулся, собрав последние силы, выгнулся дугой.

Хозяин купе щелкнул выкидным ножом и поднес острие к самому его носу, без лишних слов предлагая не брыкаться.

Шурка затих, дико вращая глазами и пыхтя, собираясь с силами для последнего броска, если представится такой случай. Когда-нибудь они ведь отпустят его, не всю же дорогу будут держать? И тогда он им покажет! Он им покажет! Они еще пожалеют, что связались с ним…

За Шуркиной спиной лязгнул металл, и в тамбур ворвался поток свежего воздуха. Шулера открыли дверь. И тут Шурка понял наконец, почему его волокли в тамбур. Понял, что когда жулики отпустят его, то шанса отомстить им уже не будет.

Две пары рук потащили Шурку к открытой двери.

Он вцепился в металлический поручень и несколько мгновений удерживался за него. Шулера уже почти столкнули его, ноги и туловище болтались снаружи, еще больше оттягивали руки, натянувшиеся от кистей до плеч, как поднятый лебедкой трал.

Его пальцы сцепились намертво, казалось, они приросли, приварились к никелированной поверхности ручки, и никакая сила не сможет их оторвать. Руки покрылись испариной, и пальцы шулеров, пытавшиеся отцепить их от трубы, попросту соскальзывали, не находя опоры.

Тогда хозяин купе, забравший Шуркины деньги, ударил по ним рукояткой ножа.

От страха и напряжения Шурка уже не чувствовал пинков, ударов по ребрам, по голове, но боль дробящихся пальцев он ощутил в полной мере. Рука его онемела, и он не мог уже точно сказать, держится ли еще за поручень или уже нет. Второй удар раздробил кость другой руки.

Стиснув зубы, Шурка попытался, превозмогая боль, удержаться, не разжать рук, но после третьего удара он почувствовал, как поручень выскальзывает, как поток воздуха хлещет ему в лицо, а он летит, пущенный инерцией поезда. И на какой-то миг он ощутил даже облегчение, что все, так или иначе, кончилось, что боли больше не будет.

Шурка не успел сообразить, куда он падает, но, вопреки ожиданиям, он не покатился вниз по насыпи, обдирая кожу и ломая конечности, а тяжело плюхнулся в канаву, полную застоявшейся воды.

Вонючая и вязкая, но прохладная жижа освежила его, быстро вернув к реальности.

Шурка на четвереньках быстро выбрался из канавы, оскальзываясь, с трудом передвигая ногами в насквозь промокшей одежде, и поднялся. Поезд шел мимо. На большой скорости, но три или четыре вагона еще оставались за Шуркиной спиной. Еще был шанс ухватиться за подножку, подтянуться на руках, повиснуть, присесть, доехать до ближайшей станции, когда поезд встанет и откроются двери.

Тогда можно будет разобраться с мошенниками. Можно обратиться в милицию, можно самому схватить какой-нибудь лом и вытряхнуть из гадов мозги, сопли и честно заработанные деньги!

Шурка бросился вперед, вытягивая руку. Метра полтора отделяло его от летящих мимо вагонов. Всего полтора метра…

Он ощутил вдруг непонятную тяжесть. Его правая рука с таким трудом поднялась вверх, словно к ней была привязана двухпудовая гиря. Последний шаг по насыпи ему вообще не дался: нога отказалась подняться над смятой травой, предательски подогнулась, словно Шурка был пьян или нагружен бочкой с сельдью.

В растерянности он посмотрел на свою отказавшую ногу: ну что же ты?

Схватившись за мокрую штанину, он, не обращая внимания на острую, пронизывающую боль в сломанных фалангах, потянул сам себя вверх. Но вместо того чтобы шагнуть вперед, грузно упал на колени, едва не завалившись ничком.

Рука его была вся в крови, и он недоуменно поднес ее к лицу. Откуда столько крови? Неужели открытый перелом? И почему ноги не желают нести его вперед? Почему туман в глазах?

Его отравили — полыхнула в мозгу догадка. Его опоили отравленной водкой! Его вынудили играть в эту дурацкую игру потому, что он ничего не соображал!

Последний вагон прогрохотал мимо.

Шурка вытер об себя окровавленную руку и почувствовал боль в правом боку. Он наклонился вперед и увидел, что тельняшка на животе потемнела и в центре этого бурого пятна пульсирует, выплевывая кровь, маленький фонтанчик.

Шурка зажал рану рукой и в отчаянии посмотрел вслед уходящему поезду. Потом взглянул в другую сторону, оглянулся по сторонам. Кругом стеной стояли сосны, над головой размазалось темное вечернее небо.

Он сделал еще одно усилие, пытаясь выбраться из канавы, но завалился на бок.

Было очень холодно. Холодно и тихо: умчавшийся поезд оставил за собой шлейф вони и удивительную тишину, в которую хотелось окунуться с головой. Захотелось закрыть глаза и ни о чем не думать, кроме… Перед Шуркой промелькнули какие-то лица, знакомые и не очень, но он отогнал видение прочь. Ни о чем не хотелось думать.

Шурка Княжнин просто закрыл глаза и скоро умер.

 

ГЛАВА 14

В шестом вагоне Галину приняли тепло и радушно, хотя и несколько настороженно. Помогла хорошо продуманная легенда и немного рекомендация от Миши.

Ее пригласили в купе, правда, не в четвертое, а в пятое, где уже дожидался, скучая, один потенциальный игрок.

Галина заняла место справа у окна, вольготно расположившись на диване, и исподволь осмотрела своего будущего соперника. Интеллигентного вида мужчина, лет пятидесяти. Худощав, неважно одет и неровно пострижен. Похож, скорее, на штатного инженера, чем на мошенника. Галина уж усомнилась, не фраер ли это, которого собираются обувать наравне с ней? В карманах такого скверного и столь заношенного костюма вряд ли водятся большие деньги.

Но тут же она отмела эту мысль. То-то, что не водятся у инженеров деньги на картишки. Это — подсадной, который, вернее всего, будет проигрывать и плакать над каждым ушедшим от него рублем, как нанятые плакальщицы рыдали некогда над мертвым фараоном. Или у него будет другая роль…

Что ж, у каждого своя роль. Игра есть игра.

Через пару минут в купе вошли еще двое. Высокий колоритный кавказец с бритым загорелым черепом и густой ухоженной бородой, не слишком длинной, но довольно кустистой, чтобы придавать своему обладателю вид дикий и грозный. Он сел у окна, напротив Галины, и тотчас широко улыбнулся ей, совсем даже не из вежливости и совсем даже не вежливо.

Второй вошедший ничем, кроме толстой золоченой оправы своих очков, не выделялся. Плешивый, не гладко побритый, ворот рубашки заглажен криво, галстук повязан несимметричным узлом.

Мужчины представились, пожав друг другу руки и кивнув Галине. Она тоже представилась, назвавшись Глафирой.

Очкастый достал запечатанную колоду и, улыбаясь, дал возможность присутствующим оценить целостность фабричной упаковки.

«Инженер» предложил играть, положив на колени его чемодан. Так, мол, удобнее, а то сидящие с краю все время будут вынуждены тянуться и прятать друг от друга карты.

На чемодане так на чемодане, тем более что багаж «инженера» оказался удивительно легким. Галина подумала даже, что в чемодане этом нет ничего, кроме десятка новеньких колод.

Очкастый распечатал колоду и, вытащив календари и две запасные карты, принялся старательно смешивать карты, нарушая заводской — сначала двойки, потом тройки, четверки и так далее — порядок укладки.

Он то просто перемешивал их, как это делают большинство любителей, то делил надвое и либо раскладывал половинки веерами, чтобы потом вложить один в другой, либо сдвигал их и, отогнув углы, постепенно отпускал, так что образовавшаяся в итоге стопка составлялась, чередуясь, то из карты левой стопки, то из карты правой.

Позабавив присутствующих этими трюками, он раскидывал колоду на несколько стопок, собирал вновь в произвольном порядке и принимался тасовать по новой.

Галина, не скрывая, скучала, дожидаясь начала игры.

«Инженер», казалось, следил за этими дешевыми трюками с искренним интересом.

Кавказец с не меньшим любопытством созерцал, прикрывшись рукой, грудь сидящей напротив «Глафиры». Он так буравил ее взглядом, что Галина засомневалась уже, не добуравится ли он до спрятанных в лифчике денег.

Вообще-то это хорошо, что генацвале так проникся к ее формам. Меньше будет следить за руками, а у него шансов заметить нечистую игру больше, чем у остальных присутствующих.

Наконец очкастый закончил свои выкрутасы, еще несколько раз перекинул колоду и положил на чемодан.

Он обвел соперников внимательным взглядом поверх своих дорогих окуляров и произнес:

— Что ж, люди собрались незнакомые. — Он сделал паузу, чтобы поочередно кивнуть каждому из игроков. — Игра серьезная. — Снова театральная пауза и потом с любезной улыбкой долгожданное: — Начнем по маленькой?

Галина думала, что «по маленькой» — это минимум по пятерке, но «инженер» первым бросил на стол свою зеленую ставку и спросил, азартно потирая руки:

— Ну что, по трешке?

— По трешке, — с сожалением отвлекаясь от Галининых персей, подтвердил кавказец, с размаху припечатав к чемодану свою купюру, будто забыл, что играет в покер, а не зашибает в домино.

— По трешечке, — таковая нашлась и у очкастого.

Его купюра была новенькая, хрустящая. Он выложил ее бережно, строго параллельно одной стороне чемодана и безупречно перпендикулярно другой. Положил, погладил, словно прощаясь, потом убрал бумажник во внутренний карман пиджака, как бы и не собираясь больше доставать из него денег.

Очкастый сам же и начал сдавать. Стоило бы кинуть жребий, но никто не возразил. Галина тоже промолчала. У нее трехрублевая купюра была единственной. Не запаслась она мелочью.

Он сдавал медленно, аккуратно раскладывая карты по углам чемодана и старательно ощупывая каждую — не попалось ли случайно две? Закончив раздачу, улыбнулся с видимым облегчением. Даже засмеялся, будто мальчишка, прошедший по карнизу первым и теперь предвкушающий зрелище, как тот же трюк повторят за ним менее смелые товарищи.

Игроки выглядели чересчур сосредоточенными. Это некстати. Лучше бы они разговорились, расслабились. Тогда Галине будет проще применить свое мастерство, изрядно поутраченное из-за столь долгого перерыва.

Галина подняла свои карты, развернула их к окну и поерзала недовольно.

— Ой, мальчики, как у вас тут в купе неуютно! — Она переменила несколько поз, попутно поправив выбившийся локон и расправив кокетку на платье. — Остро не хватает заботливых женских рук.

Все трое мужчин, как по команде, подняли глаза от своих карт и посмотрели на нее.

— Ног, между прочим, тоже не хватает, — многозначительно двигая орлиными бровями, поведал кавказец.

Двое других засмеялись. «Инженер» закхекал в кулачок, очкастый издал деревенское гы-гы-гы, никак не вязавшееся с его солидными окулярами.

— А вот пошлостей говорить не надо. — Галя поджала губы. — Я замужем.

— Виноват. — Кавказец поднял руки, как бы сдаваясь. — Молчу.

При этом он развернул свой веер так, что можно было легко заглянуть в него. Галина обратила внимание на его карты. Но не эта минутная удача заботила ее. Кавказец то ли случайно показал свой «товар», и тогда его можно брать голыми руками, потому что аппетитная женщина интересует его больше, чем игра. А возможно, это умело разыгрываемый спектакль, и тогда нужно держать ухо востро.

Понять бы еще, играют ли эти дяди против нее скопом или каждый будет урывать в собственную кормушку.

— А где же, пардон, ваш муж? — меняя карты, поинтересовался кавказец. Неужели его и впрямь так волнует эта тема? Или он тоже пытается отвлечь Галину? Заговаривает ей зубы, морочит голову, чтобы сообщники могли без помех химичить с картами.

— Муж мой дома. Остался работать, — сообщила она и улыбнулась при мысли, что пока ни слова не солгала. Говорить полуправду всегда легче, чем врать. Во вранье быстро запутываешься, а полуправда журчит себе без помех.

— Остался работать, — эхом повторил «инженер», с сомнением качая головой.

— Муж мне верит, — продолжала Галина, прикупая две карты и выкладывая на кон деньги. — Послал отдохнуть в Сочи.

— Одну? — оживился «инженер». — Неужели есть такие дураки?

Снова все засмеялись. Даже Галя снисходительно улыбнулась, приветствуя этот грубоватый комплимент.

— Добавляю пятерку. — Очкастый достал из бумажника «синенькую», такую же новую и хрустящую.

Интересно, подумала Галина, когда ему надоест каждый раз доставать и убирать свой бумажник? Вслух же она продолжала мести какую-то пургу о своем муже, внутренне веселясь оттого, насколько далек ее Лешка Жгут от этого образа.

— Он, между прочим, инженер-механик. Начальник автомастерской. — Она кинула по сторонам быстрые взгляды, пытаясь по выражению лиц определить, какое впечатление произвела ее выдумка. — Так что может позволить жене отдохнуть.

— Я пасую. — Кавказец бросил карты.

— Я тоже, — не дожидаясь очереди, бросил карты «инженер».

Галина молча положила на кон червонец.

— Взаимно. — Очкастый уравнял ее ставку. — Открываем?

Открыли карты. Очкастый выложил две пары против трех дам у Галины.

— Ой, я выиграла! — Радостно улыбаясь, она сгребла нехитрый выигрыш и, сияя как пряжка полковника Борзова на разводе части, предложила повысить ставки. — Может, по десяточке?

— Рискнем! — заговорщически подмигнув ей, согласился кавказец.

— По десяточке. — Очкастый засопел, выкладывая на стол «красненькую». Он только что не всхлипывал, отпуская эту бумажку.

— Ой, знали бы вы, какая у нас тут скука, — продолжала болтать Галина. — Развлечения — кино да карты. Так что учтите, я о-го-го какой игрок! Я всех обыгрываю, даже мужчин.

Она выразительно посмотрела на «инженера», тот криво улыбнулся в ответ и спасовал. Кавказец восхищенно причмокнул, обеспокоенный тем, что внимание дамы переключилось отчего-то на соперника.

Игра шла вялая. Все сомнения относительно того, что перед ней одна шайка, у Галины испарились.

— Вскрываемся? — даже не торгуясь, предложил кавказец.

Вскрылись.

— Я опять выиграла! — подпрыгнув от радости, воскликнула Галина и обвела мужчин сочувственным взглядом. — Мальчики! А вы играть-то умеете?

Сыграли еще несколько конов. Выигрыш Галины перевалил за три сотни. Смешно сказать, ровно столько составляли все их с Алексеем сбережения, накопленные за годы службы и прозябания в этом богом забытом военном городке. Триста двадцать шесть рублей без вычетов за десять минут перекладывания раскрашенных картонок!

Она продолжала выигрывать.

Кавказец снисходительно улыбался. «Инженер» скис, рассеянно теребя полы пиджака. Покрасневший от злости очкастый выбирал толстыми короткими пальчиками новую купюру.

— Может, по четвертной? — разошлась Галина.

Очкастый не смог сдержать улыбки.

— Удача кружит голову? — нараспев спросил он, то ли цитируя кого-то, то ли просто считая такую манеру говорить остроумной.

— На то она и удача, чтобы кружить голову, — ответила Галина, игриво взглянув на кавказца.

— Риск для мужчины как небо для птицы! — расцвел под этим взглядом кавказец и бросил на середину двадцать пять рублей.

«Инженер» просто выложил деньги, без комментариев и лишних слов.

Сто рублей — больше Галиной месячной зарплаты — лежали на полупустом чемодане, дожидаясь, пока сверху, прикупая и торгуясь, насыплют еще, а потом решат судьбу этих денег несложными манипуляциями.

Галина собрала деньги в аккуратную стопочку, взвесила ее в руке, как бы обдумывая что-то.

— А может, серьезную игру? — понизив голос, предложила она. — У меня есть нераспечатанная колода.

Кавказец и «инженер» переглянулись. Мимолетный обмен взглядами не ускользнул от Галины, лишний раз подтверждая ее опасения.

Предложение приняли. Очкарик — с вежливой улыбкой, «инженер» — с тяжелым вздохом. Кавказец махнул рукой и что-то сказал на родном языке.

— Это вроде вашего «была — не была», — пояснил он играющим.

К Галиному удивлению, никто не возразил и против новой колоды. Насколько она знала, крап — один из основных способов мошенничества в игре, и раз игроков устраивала некрапленая колода, то это были шулера высокой квалификации.

Первую раздачу выиграла Галина. Как и в предыдущие разы, ее карты не были особенно сильными, а двое из трех соперников пасовали.

Вторая раздача пошла по иному сценарию.

Началось с того, что сдвигавший колоду «инженер» как-то странно скрючил руку, опуская карты на чемодан. Пальцы были плотно сжаты, рука развернута так, что Галине колода была не видна. Быстрое, выверенное движение, и затем пальцы разошлись, кисть руки расслабилась, но не было сомнений, что в эти полсекунды несколько карт переместилось из руки «инженера» на верх стопки.

Галина насторожилась. Вот теперь начинается настоящая игра, фартовая. Теперь не зевай! Зазеваешься — эти ребята живо разденут тебя до нитки, да еще шкуру спустят.

Галине стало не по себе. Она поежилась, поерзала на своем месте.

Очкастый сдал. Кавказец прикупил две карты.

Галя прикинула в уме. Если кавказец, сидящий первым от раздающего, прикупает две карты, значит, очкастый сдал ему три карты. Выходит, в руке у «инженера» было зажато девять карт? Что-то многовато. Скорее всего, подмешали две, а третья пришла к генацвале самым законным образом. Либо эта шайка крутит иначе. Определенно, они делают что-то не так, как ожидала Галина. У них какой-то свой особый способ.

Галя запаниковала. Что, если ей не удастся выиграть? Что, если она лишь спустит занятые у всех подряд деньги и вместо помощи подкинет Лешке еще кучу долгов? Конечно, Марина, или Ворон, или еще кто-то из одалживавших ей не станут требовать деньги назад немедленно, хотя Марине с Альбиной придется ох как несладко. Их мужья обнаружат недостачи в семейном котле, возможно, уже завтра…

Тогда пусть уж лучше ее в случае неудачи действительно сбросят с поезда. Нет у нее сил возвращаться в городок. Нет у нее сил видеть голощекинскую рожу. Нет у нее больше сил барахтаться в этой выгребной яме, которую называют счастливой жизнью.

Галина прикупила карту, надеясь на стрит, но получила только двух валетов. Не бог весть что. Она спасовала.

— Я выиграл! — сообщил кавказец довольно, хотя чуть дернувшийся уголок рта выдал его истинные чувства: досаду, что Галина поставила так мало. Должно быть, эти шулера возвращают потом друг другу проигрыш и делят только деньги, выкачанные из фраера — в данном случае из нее.

Следующая раздача началась с того же фокуса, что и предыдущая, только на сей раз раздавал кавказец, а очкарик подкладывал ему нужные карты. Интересно, как они решили, что это должны быть за карты, если первой под раздающим сидела Галина?

Стали прикупать.

Не подав вида, что начала кое-что просекать в махинациях соперника, Галина для блезиру прикупила одну карту и спасовала. С доставшимся барахлом ее не спасла бы ни одна нужная карта, ни даже две. Просто ей не хотелось доставлять за обмен лишние деньги прежде, чем она поймет всю механику мошенничества и дождется нужного момента для контратаки.

«Инженер» и очкарик поторговались немного без особого азарта, после чего первый открыл трех дам, а второй — трех королей.

— Я выиграл! — радостно констатировал очкарик, приподнимая свои стекла, чтобы свысока взглянуть на проигравших.

Подошла очередь Галины. Она взяла колоду, поперебрасывала карты из руки в руку, не слишком ловко, не слишком быстро.

Виновато посмотрела на мужчин и протянула вперед ладонь с растопыренными пальцами.

— Руки от волнения мокнут, — пояснила она и продемонстрировала руку каждому, почти поднося ее к носу, точно предлагая присутствующим убедиться в серьезности ее беды.

Естественно, каждый из мужчин глянул на эту руку. Если не из интереса, то просто машинально.

Пока одна рука Галины красовалась над чемоданом, безымянный палец второй руки изящным движением скинул нижнюю карту— короля червей — в складки румынского платья.

Никто ничего не заметил, и Галя спокойно раздала карты.

Ей было интересно узнать, что предпримут ловкие игроки на сей раз. Ведь преимущества, обеспеченного своей раздачей, у них уже не было.

Ее любопытство удовлетворилось довольно быстро. Еще на первом круге торговли очкарик переменил позу, сложил карты вместе и, в сотый раз доставая деньги из бумажника, на секунду опустил карты под чемодан. Всего на секунду рука исчезла из поля зрения Галины, но она не сомневалась, что этой секунды вполне хватило очкарику на то, чтобы отделить от четырех карт одну, необходимую «инженеру». Возможно, в эту же секунду он уже передал карту и получил взамен другую. А может быть, шулера обменяются картами чуть позже — это уже вопрос техники. Гораздо полезнее было бы понять, как «инженер» дал понять сообщникам, какая именно карта ему нужна. Разгадать код, которым шулера передают друг другу информацию, — вот что ценно. Но для этого нужно было долго, очень долго наблюдать за ними. Слишком долго, чтобы Галина могла себе это позволить.

За окном мелькнул знакомый пейзаж, проехала мимо окон, оставаясь позади, их станция. Даже в сумерках Галина узнала очертания вокзала.

— А это — мои! — объявил «инженер», предъявляя стрит. Края пиковой десятки были чуть согнуты. Самую малость, необходимую для того, чтобы захватить карту и, спрятав ее с тыльной стороны ладони, передать сообщнику.

 

ГЛАВА 15

Алексей прошелся по друзьям. Без надежды на успех, но скорее для очистки совести. В самом деле, не мог же он сидеть сложа руки и не пытаться что-то предпринять, чтобы найти деньги.

Ему показалось забавным, что основная масса друзей, к которым он обратился за помощью, предлагала ему как раз суммы, близкие к тридцати рублям. Тем самым тридцати рублям, которые в идиллических мечтаниях Алексея Жгута вполне могли спасти его дурную голову. Если только собрать эти самые тридцать рублей со всей части.

А так Алексей набрал чуть больше четырехсот рублей. Да и то на руки ему дали сто пять. Остальные только пообещали. Сто пять рублей, набранные трешками, пятерками и червонцами, покоились, сложенные вдвое, в кармане его галифе и, как ни странно, оттягивали его так, словно это были не несколько разноцветных бумажек с водяными знаками, а как минимум килограммовая гиря с весов из офицерского буфета.

Кстати об офицерском буфете и тамошних гирях.

Никто в части не сомневался, что гирьки эти весят несколько меньше своего номинала. Не намного меньше, чуть-чуть, но эти крохи, капли, граммы превращаются в копейки, складываются в рубли, пачки рублей. И эти пачки забиваются куда-то под матрас продавщицы, Надежды Ильиничны, крашеной толстенной тетки, всегда обходительной, улыбчивой, никогда не забывающей спросить о здоровье, о детях, о служебных делах. Черт, да никто никогда и заикнуться не мог о том, что тетя Надя недодала или обвесила. Как же возможно сутяжничать с человеком из-за гривенника, если человек улыбается тебе даже шире, чем позволяют румяные щеки?

Вот у кого бы одолжить денег. Но ведь не даст. Даже и не по жадности откажет, а по здравом разумении: ведь если даст, то могут потом и спросить, откуда у скромного работника торговли такие деньги. А ответить-то нечего. Голощекин, скотина, приволок откуда-то двадцать штук советских рублей и в ус не дует, ничего не боится! Проверить бы его на предмет честных заработков, но не к месту.

Буфетчица их — не капитан. Она точно не сорит деньгами. Не раздает их направо и налево проигравшимся, пропившимся и прочим страждущим и скучающим по ним до волчьего воя. Так что вариант с тетей Надей отпадал. А жаль.

Ведь у тети Нади наверняка запрятано под матрасом тысяч…

Алексей призадумался, пытаясь представить себе, сколько могла нажить буфетчица, бессменно проработавшая в буфете лет десять, а то и двенадцать. Если, допустим, гирька весит на пять граммов меньше. Выходит, что с каждого килограмма «докторской» тетя Надя «экономит»…

Алексей подсчитал в уме и с удивлением обнаружил, что барыш буфетчицы с каждого килограмма— копейка.

Сумма показалась старлею смешной. Даже продавай их буфет по пять килограммов колбасы в день, буфетчице никак не заработать на своем мошенничестве больше пятака в день. Рубль с четвертью в месяц, пятнадцать целковых в год. Смех! Меньше, чем партийные взносы.

Тогда, наверное, гирька весит не на пять, а на десять граммов меньше. Значит, получается… Получается, считай не считай, что хрен редьки не слаще. Тридцать рублей в год — курам на смех.

Так в чем же секрет? Откуда же слухи и байки про ловких и богатых торговцев, если с гирьки набегает всего ничего?

Алексей даже остановился, погрузившись в вычисления, не доходя пяти шагов до собственного подъезда.

Ерунда какая-то!

Сколько же нужно высверлить из гири, чтобы заработать хотя бы тысячу? Выходило, что для таких барышей тете Наде оставалось только брать деньги, а колбасы не отпускать вовсе. Чушь собачья. Все сразу заметят, что буфетчица отдает им вместо куска колбасы просто скомканную бумагу. Так в чем же фокус? Сколько же весит гирька?

Алексей снова зашагал по дорожке мимо своего подъезда, в направлении офицерской столовой, чтобы разобраться, выяснить, как обстоят дела с гирькой. Эта идея завладела им, захватила, отодвинув все прочее на второй план. Он шел все быстрее, стуча стоптанными каблуками по пыльному, в трещинах асфальту.

Стоп! На полпути к столовой он вдруг опомнился, одернул себя. О чем он думает? Опять какие-то дурацкие проекты и расчеты! Ему нужно, НЕОБХОДИМО добыть деньги! И единственная нужда, за которой стоит идти в «офицерку», это деньги. Упасть перед тетей Надей на колени и вымаливать у нее двадцать тысяч.

Алексей даже рассмеялся. «Вымаливать» не больно стыковалось с суммой «двадцать тысяч».

Он повернул обратно.

Собранные у сослуживцев деньги колыхнулись в кармане, напоминая о себе.

Зачем взял? Алексей с досадой сунул руку в карман, чтобы придержать его. Все равно эти деньги погоды не сделают, а мужики опустошили свои заначки, оставшись без свободной копейки. Просто начал Алексей с самых закадычных приятелей, которые хотя и не ссудили много, но не отказали. Остальные не стали сразу выворачивать карманы, обещая взять у жены, принести попозже и все такое прочее.

Увы, но идея со сбором денег плодов не принесла.

В самом скверном расположении духа Алексей вернулся домой. К его удивлению, дверь квартиры оказалась заперта. Он постучал — ответа не последовало.

Открыв дверь ключом, Алексей вошел.

— Галка! Галчонок!

Нет ответа.

Алексей включил свет, снял китель, стянул сапоги и прошлепал босыми ногами на кухню.

На плите ничего не стояло. Ни традиционной кастрюли, ни сковородки, накрытой крышкой, чтобы только разогреть — и ужин готов.

Странно. Куда могла уйти Галина? Ну, уйти она могла и к Марине, и к Альбине, и еще к кому угодно. Не оставить записки — было не совсем в ее характере, а вот не оставить мужу поесть — точно не походило на нее.

Потоптавшись перед холодильником, Алексей добыл из его слабо подсвеченного нутра початую пачку маргарина и три яйца.

Он зажег газ, поставил сковороду на огонь, отрезал дольку крошащегося маргарина. Болезненно белый ломтик упал в середину чугунной арены, зашипел, оседая и образуя вокруг себя полупрозрачное шкварчащее озерцо.

Алексей поднял сковороду, покрутил, чтобы маргарин растекся по дну, потом разбил в нее яйца, умудрившись упустить в свой ужин две чешуйки скорлупы. Наскоро посолив, он взял нож, намереваясь выловить скорлупу, пока яйцо не спеклось.

В этот момент в прихожей хлопнула дверь.

Алексей как раз подцепил один кусочек и потому не стал оборачиваться, а секундой позже в кухню ввалился Голощекин, звонко топнув каблуками у порога.

— Должник? — бодро спросил он. — Долг готовишь? Правильно!

Алексей не удостоил его ответом, продолжая изыскания в быстро застывающем яйце. Он лишь искоса взглянул на стол, услышав стук выставляемой бутылки. Портвейн.

— Где Галчонок? — продолжал как ни в чем не бывало незваный гость, освобождая пробку и стягивая ее своими стальными пальцами. — А? У тебя три дня всего. Вернее, уже два. А там: тебя под трибунал, Галчонка под меня… Стой! Шучу!

Алексей резко развернулся, вскинув над головой кухонный нож. Нож он держал лезвием вверх, так что и вскинул его, как кавалерист саблю, чем немало позабавил капитана.

Тот в притворном испуге присел, закрывая голову руками, и затряс коленями.

Постояв пару секунд с поднятой рукой, как легендарный рабочий, лишенный своей колхозницы, Алексей опустил нож и, отвернувшись к плите, снова занялся поисками скорлупы, так и не удостоив Голощекина и словом.

Видя, что «опасность» миновала, Никита выпрямился, одернул форму, огляделся.

— Шучу, — повторил он, задумчиво изучая содержимое буфета. — Пустовато у тебя стало. — Он достал из буфета три бокала, протер один из них указательным пальцем, после чего расставил посуду на столе. — И продать-то нечего. Главная твоя ценность — это Галчонок. За нее по-умному столько срубить можно! — Он быстро плеснул в бокалы, поставил бутылку и развел руками. — Ну, давай угощай нового хозяина твоей супруги. Стоп-стоп!

Алексей бросил нож, и на сей раз его сжатый кулак выглядел куда более грозно, чем кухонное оружие.

Голощекин тотчас отскочил в угол, приняв боксерскую стойку и старательно поводя кулаками.

— Ой-ой! Страшно! — сообщил он, глядя на кулак завклубом.

Алексей снова отвернулся. На сей раз, чтобы выключить газ под яичницей.

— Ты чего? — Голощекин, довольно натурально изображая раскаяние, развел руками. — Я же шучу! — Он положил руку на плечо старлея. Тот дернул плечом, но капитан держал крепко. Как капкан. Как каменный командор, коснувшийся своего обидчика. — Надулся опять? — спросил Никита, наклоняясь к уху должника. — Не свирепей, Леша! Не надо! — Хлопнув Жгута по спине, он повернулся и быстро вышел вон из квартиры.

Алексей постоял какое-то время над плитой, пытаясь усмирить бушующий внутри вулкан ярости, потом развернулся к столу, схватил скатерть за края, скомкал в один узел вместе с бутылкой и бокалами и, не обращая внимания на льющееся сквозь ткань вино, пихнул все это в мусорное ведро.

Потом пнул ведро босой ногой, больно ударившись и едва не поскользнувшись на мокром полу.

* * *

Марина не сомневалась, что сможет легко ускользнуть из квартиры и выехать из части.

Никита до часа ночи домой не заявится, а в час Марина рассчитывала уже выезжать за ворота КПП. Странновато, конечно, отправляться в путь после полуночи, но на то она и медик, чтобы исполнять свой долг в неурочный час. Кто-то на КП крутанет ей вслед пальцем у виска, скажет, что ничему, мол, не научилась, дура, после истории с бежавшими уголовниками, но ей что за дело? Главное — выскользнуть из дома…

Хотя почему она должна куда-то выскальзывать? Она взрослый человек и может поступать так, как считает нужным. Конечно, муж имеет право поинтересоваться у жены, куда это она направилась на ночь глядя, но не такой муж, как Никита Голощекин. После произошедшего вчера ночью, после того, как он пытался изнасиловать Галину, после того, как ударил ее, Марину…

Нет у него права. Никакого.

Как можно быть таким подонком?

Марина слышала истории про то, как мужья заводят шашни с подругами и даже сестрами жен, даже про то, как подруги уводят друг у друга женихов и мужей, про то, как несут от них, становятся наложницами при законных женах. Много таких историй слышала Марина.

Господи, почему же все мужики такие сволочи? Почему не могут быть верными ими же избранной женщине? Почему?

А ты сама?

Марина вздрогнула. В самом деле, разве не она первая?.. Она запнулась, подбирая подходящее определение тому, что случилось у них с Иваном, но не нашла в себе духа подставить какое-нибудь более конкретное слово, кроме «начала». Она первая начала. Детский сад какой-то.

Так, может, в этом все дело?

Почему Марине раньше не приходила в голову эта мысль? Что, если Никита просто бесится из-за ее измен? Чем их история лучше других? Друг завел роман с его женой. Может, и не было никакого изнасилования? Может, Никита таким диким способом пытался отомстить? Или заставить свою неверную женушку ревновать? Или что-то еще?

Нет, слишком неподходящий момент выбрал Никита для своего предприятия. Даже дверь не потрудился закрыть. И если смотреть на вещи реально, то неужели же Галка смогла бы так долго отбиваться от него? Никита ведь борец, он двоих-троих солдат в узел завязывает, с самим Родионовым боролся и только по очкам ему проиграл. Волка загрыз! Голыми руками порвал матерого волка, шутка ли! Неужели он не справился бы с беззащитной женщиной?..

Марина поежилась от собственных мыслей. Сидит тут и рассуждает, мог ли ее муж изнасиловать ее подругу. Бр-р-р!

Но все-таки. Кто, если разобраться, больше виноват в том, что происходит? Никита, так изменившийся за последние дни? Или она, неверная жена, понесшая от любовника? Так можно распутывать этот клубок до самой сердцевинки, до прадедов, прапрадедов и даже до первобытных людей. Кто виноват и почему? Есть ли вообще нужда рыться в этом, раскладывать все по полочкам? Они с Ваней любят друг друга, но она жена Никиты, и Никита любит ее. Кажется, и так все запутано до предела…

Марина встала и посмотрела на часы. Начало первого. Можно уже выходить из дому. Пока она дойдет до госпиталя, пока заведет машину, проедет КПП…

Но мысль, которую она отгоняла весь вечер, все возвращалась и возвращалась к ней, словно комар в ночи: отмахнешься от него, хлопнешь наугад в ладоши, но стоит опустить голову на подушку, как снова над ухом его назойливое «зззззз», «зззззз»…

Это была мысль о том, что по пути к КПП она может столкнуться с Никитой. Марина боялась встретить его, и с этим было глупо спорить. Можно сколько угодно рассуждать наедине с собой о том, что она взрослый человек, и о том, что после вчерашнего у Никиты нет никакого права, но…

Он мог не пустить ее — и в этом состояла главная опасность. Он мог не пустить ее на встречу с Галиной, пока не получит объяснений, куда она едет. Марина не знала наверняка, что задумала ее подруга, но события последних дней сами собой сплетались в цепочку, от которой мороз подирал по коже. Лешкин проигрыш в карты, его странное спасение Голощекиным, потом явление Галины с просьбой одолжить все деньги, какие есть в доме, а потом встретить ее черт знает где, за триста верст…

Что-то происходило. Что-то важное и страшное. И Галина, и Никита, и Лешка, и бог еще знает кто были уже затянуты в водоворот непонятных событий, и что их ждет на дне этого омута — представить невозможно. Марина не могла остаться в стороне, но как же ей не хотелось влезать во все это! Разве не хватит с нее шекспировской трагедии с Ваней и ребенком? Почему все так сразу, все так…

Марина накинула плащ и вышла из квартиры.

Она благополучно дошла до санчасти, поймав себя на том, что посматривает по сторонам и вслушивается в ночную тишину: не доносится ли гул Никитиного УАЗа?

Нет, ничего.

Марина прошла в свой кабинет, взяла сумку, сгребла со стола и сунула в карман какие-то бумажки. У нее было припасено оправдание: у единственного стационарного больного, ефрейтора Горемычко, осложнение, и срочно требуется лекарство, антибиотик (она дважды повторила красивое латинское словосочетание, которое выдаст каждому, кто поинтересуется целью ее ночного путешествия). Везти ефрейтора никуда не нужно, просто необходимо лекарство. Если станут расспрашивать, что это за осложнение такое, она объяснит…

Черт возьми, да о чем она думает? Для кого она придумывает все эти отговорки? Есть только один человек, который действительно может спросить ее об этом, и этого человека не устроит никакая самая изощренная ложь.

Марина повернулась уже к двери, но потом сняла трубку телефона:

— Капитана Голощекина.

Без четверти час. Сейчас Никита стоит на площадке во дворе караулки и инструктирует заступающих на пост бойцов. Он не подойдет к телефону.

— Капитан Голощекин на разводе караула.

— Передайте, что звонила его жена, просила срочно зайти домой! — выпалила Марина и положила трубку.

Отлично! Через пять минут Никита отправится домой. За пять минут она как раз доедет до КПП, и в тот момент, когда он откроет дверь, перед ней раскроются ворота части.

Марина вышла во двор. Села в машину, завела двигатель, с минуту подержала его на холостом ходу, давая прогреться. Не зажигая фар — свет мог привлечь внимание патрулей, — она выехала на центральную аллею. Плавно разгоняясь, прокатилась по ней черным призраком и, только притормозив у ворот, включила фары.

Из будки выскочили двое дневальных. Увидев, кто за рулем, облегченно вздохнули.

Марина тоже вздохнула с облегчением. Дежурный уже отправился отдыхать, а эти солдатики вряд ли осмелятся задавать неуставные вопросы.

Так и получилось. Один дневальный вернулся в дежурку и — его хорошо было видно в освещенном окне — сел делать запись в журнале. Второй, деловито позвякивая ключами, снял замок и потянул воротину в сторону.

Делал он все так невероятно медленно, с такой комичной обстоятельностью, что Марине хотелось прикрикнуть на него, заставить пошевелиться. Она уже набрала воздух в легкие, уже высунула голову из окна, когда рядом с машиной мелькнула чья-то тень.

Марина повернула голову, и весь ее припасенный воздух вырвался наружу громким криком.

— Ты чего? Чего кричишь-то? — растерянно и обезоруживающе улыбнулся ей Никита, непостижимым образом возникший рядом с машиной.

— Ты меня напугал, — сухо ответила Марина, приходя в себя от неожиданности.

— Я? — Никита легким движением вспорхнул на подножку машины и заглянул внутрь. — Я и сам перепугался! Сначала ты звонишь мне, просишь наведаться домой, но дома тебя нет. Потом я вдруг вижу, что с территории санчасти выезжает машина с выключенными фарами и тихой сапой ползет к КПП. Что я должен был думать?

Марина ничего не ответила. Сердце ее бешено колотилось в груди. Она должна, просто обязана уехать из части и в шесть часов быть в Гнилище. Там будет ждать ее Галина, и не просто ждать! От Марины зависит ее жизнь. Надо уехать, вырваться, убежать. Необходимо как-то избавиться от Никиты…

Голощекин, с видимым удовольствием наблюдая ее смятение, засмеялся, тряхнул головой.

— Я и подумал, что стряслось что-то серьезное, — сказал он, зачем-то заглядывая под днище машины. — Вдруг, думаю, опять тебя захватили, взяли в заложники. Тебе ведь везет в последнее время на такие приключения! Тебе и лейтенанту Столбову. Везучие вы мои…

Он говорил быстро, перескакивая с темы на тему, и Марина никак не успевала не то что вклинить в его монолог хоть слово, но и просто уследить за хитрой вязью его болтовни.

— Так что, нет никого, что ли? — спросил Никита, заканчивая беглый осмотр. — И слава богу! Ну, поехали домой?

— Мне нужно в город, в госпиталь, — хмуро сказала Марина, заранее дрожа: вот сейчас Никита напялит удивленную маску и спросит, куда это она направляется. Потом предложит помочь, сопроводить до места. И не просто предложит, а навязнет, как смоляная тянучка, — ни прожевать, ни выплюнуть…

— В госпиталь? Далеко, далеко…

Однако Никита ни о чем больше не спросил. Он соскочил с подножки, подошел ко второй воротине, возле которой застыл, наблюдая эту сцену, дневальный.

Никита отодвинул дневального в сторону и взялся уже за кольцо с явным намерением открыть воротину, как вдруг, что-то вспомнив, быстро вернулся к машине. Остановившись перед ней в ярком свете фар, он ухватился за капот и поднял крышку, сразу исчезнув из поля зрения Марины.

Марина задергалась на сиденье, пытаясь заглянуть в щель под откинутым капотом и понять, что делает там Никита. Но на фоне ярко освещенных ворот можно было различить лишь темный силуэт человека, колдующего над двигателем.

Не выдержав, Марина вышла из кабины и быстро подошла к мужу.

— Что ты делаешь?! — сердито, почти с гневом воскликнула она, заглядывая в чрево автомобиля.

— Ничего, Мариш, ничего. — Улыбнувшись, Никита продемонстрировал свои чистые руки. — Просто смотрю, проверяю. А то путь неблизкий, ночью. Мало ли что? Заглохнешь в лесу или в чистом поле, и что? Кроме волков, никого не дозовешься.

— Я… — Голос у Марины дрожал слишком сильно, чтобы продолжать.

— Слушай! — Голощекин хлопнул себя по лбу. — Как же ты поедешь одна, без оружия? Я тебя провожу! — Он ринулся к водительской дверце, но Марина буквально повисла на ней, не давая открыть.

— Не нужно!

— Почему?

— Я… Мне… Ты ведь в карауле! — нашлась она. — Ты ведь в карауле, ты не можешь уехать!

— Да, действительно, — нахмурился на секунду Голощекин. — У меня, правда, есть четыре часа отдыха… Но все равно не успеем… Ладно, — махнул он рукой, — я тебе сейчас дам охрану. Поехали до караулки, там погрузим тебе бойца с автоматом…

— Не нужно, — жестко повторила Марина.

— Как это не нужно? Ты что! Ночью, одна!..

— Не нужно! — Марина ухватилась за ручку двери, не позволяя мужу сесть за руль.

— Да что с тобой, Мариш?

— Мне надо ехать.

— Я понимаю, понимаю, — закивал Никита, продолжая улыбаться, — дело службы. Кстати, что за срочность такая? Среди ночи, без сопровождения?

Марина приготовилась уже выдать заготовленную ложь про ефрейтора с осложнением, но в последний момент передумала. Почему, в самом деле, она должна врать и изворачиваться? Почему она, а не он? С какой стати она должна отчитываться перед ним после всего произошедшего? Какой он после этого муж? Какая они после этого семья? Какие тут могут быть вопросы?

— Мне надо ехать. — Проскользнув под рукой Никиты, Марина оказалась перед кабиной.

— И все? — спросил Никита.

— И все, — ответила она. Потом, не оборачиваясь, уселась на сиденье, повернула ключ, с пол-оборота заведя разогретый двигатель, мигнула фарами, и дневальный, растерянно посмотрев на капитана, потянул вторую воротину в сторону, открывая путь.

Марина ожидала, что Никита попытается удержать ее, помешать ей уехать, что он сейчас махнет рукой солдату у ворот, и тот послушно преградит дорогу.

Но ничего подобного не произошло. Машина беспрепятственно пересекла границу части и покатилась по темной дороге, выхватывая фарами угреватые пятна асфальта.

Марина посмотрела в зеркало.

Никита стоял на том же месте и смотрел ей вслед. Он больше не улыбался, лицо его было сосредоточено, как будто он ожидал, что нечто вот-вот произойдет на его глазах.

Марине стало не по себе. Чего он ждет? Неприятная догадка: Никита что-то сделал с двигателем, как-то испортил его или даже… сделал что-то похуже.

Марина ехала на второй передаче, напряженно вслушиваясь в гул двигателя и с трепетом ожидая, что в мерном ритме произойдет какой-то сбой.

Дважды колесо машины попадало в выбоины, и мотор «чихал», зачерпнув со дна старого бензобака грязной смеси, но такое случалось и раньше…

Ворота КПП скрылись- за поворотом.

Марина глубоко вздохнула, прибавила газу и переключилась на третью передачу. Двигатель рыкнул недовольно, дернулся пару раз, но обороты не сбросил.

Марина еще прибавила газу, и машина стала набирать скорость. Минут пять женщина прислушивалась, ожидая какого-нибудь подвоха, но потом успокоилась. Сегодня ночью у нее будут дела поважнее, чем выяснение отношений с Никитой.

 

ГЛАВА 16

Одна полусотенная из того вороха, что Галина вытащила из сумочки, как бы случайно порхнула на пол, и она нагнулась, чтобы поднять ее. Взгляды трех игроков тоже метнулись под чемодан, но ни один из них по причине тесноты не смог проявить должной галантности и помочь даме с упавшей купюрой. Пришлось ей разбираться самой.

Пока Галина поднимала деньги и выкладывала их на кон, пиковый валет в ее левой руке уступил место бубновой двойке. Не самый сложный фокус, который она уже показывала неоднократно, тем более что внимание зрителей на этот раз было сосредоточено отнюдь не на той руке, где происходило превращение.

К тому моменту, когда она распрямилась, дунув, отбросила с лица выбившийся локон и выложила на чемодан непослушную бумажку, карты ее выглядели значительно лучше, чем до этой досадной оплошности. Настолько лучше, что можно было не сомневаться: на сей раз она выиграет.

— Закрываю. — Галина выложила деньги на стол, уравнивая ставку, предложенную очкастым. — Вскрывайте!

И сама накрыла кучу денег своими картами: двумя девятками и тремя двойками. Три и две — не самая главная комбинация в покере, но одна из самых сильных.

Очкастый выдержал паузу, потом расплылся в улыбке.

— Ха-ха-ха! — проквохтал он и запел какую-то дурацкую песню, выкладывая свои карты по одной. — Извините, я обознался, вы так похожи на мою сестру…

Он выложил три дамы и две девятки. Тоже три и две, но карты очкастого были старше, чем карты Галины, и выигрыш остался за ним. Деньги, лежавшие в сумочке у Галины, кончились. Можно было извиниться и выйти из игры. Можно было продолжать, задействовав припасенный на груди резерв. Что же делать? Галина успела перепробовать все трюки, которые более или менее складно выходили у нее накануне, но тщетно: шулера неизменно выигрывали. Надеяться на чудо? Поступить благоразумно и отступить? Но какое уж тут благоразумие, если за спиной маячит мрачный призрак Голощекина?

А что, если просто выхватить пистолет, наставить его на этих гадов и потребовать деньги?! Гораздо вернее и проще, чем выигрывать частями. Правда, никто никогда не учил Галину фокусам с огнестрельным оружием, но ведь шулера-то этого знать не могли. Эффект неожиданности и эффект направленного в лоб пистолета могут сработать…

Идея казалась удачной не более одного мгновения. Галина вспомнила, с какой легкостью разоружил ее Голощекин, поймав за руку и заставив бросить нож. Эти люди вряд ли выпустят ее без боя, а учитывая, сколько суеты будет, пока они выложат нужную сумму, в какой темноте и тесноте придется пробираться к выходу… Нет, даже если она выйдет с деньгами из купе, то, скорее всего, ей не удастся сойти с поезда. Даже если она обставит этих мужичков за карточным столом, они навряд ли просто помашут вслед ей и своим деньгам, а уж если она попытается элементарно ограбить их… Тогда лучше было просто пройтись с оружием по составу и перетряхнуть кошельки тех, кто катится на отдых с приисков и дальневосточных портов. Опять же выходить сейчас — значило остаться один на один с тайгой, без машины, без защиты…

Галине нужно было немного времени, чтобы собраться с мыслями. Глотнуть свежего воздуха, размять уставшие ноги, проветриться и принять решение.

— У меня есть еще немного денег… — сказала она, собирая губы бантиком. — Я принесу.

И приподнялась, ожидая, что ее соперники с готовностью поднимут чемодан, освободят ей проход. Ничуть не бывало. «Инженер» замер, словно истукан, очкарик сидел, напевая свой дешевый шансон и раскладывая купюры по старшинству, кавказец смотрел на нее с откровенной насмешкой. Они считали, что все деньги уже перетекли из сумочки самодовольной дамочки в их карманы. Но, судя по всему, у кавказца и у очкарика оставался еще кое-какой интерес к обобранной путешественнице. Известный интерес, обозначенный в самом начале сальной шуткой. Еще немного, и они предложат своей гостье сыграть на последнюю ставку, которую она способна им предложить.

— Мадам, это — поезд, — авторитетным тоном заявил генацвале, откидываясь на спинку. — Если вы оставили деньги в купе, то можете за ними не ходить, они давно уже сошли на полустанке или еще едут, но по другому билету. Поэтому деньги надо всегда держать при себе. — Он похлопал себя по карману пиджака.

— Мои, например, всегда при мне, — демонстрируя до неприличия раздувшийся бумажник, сообщил очкастый. Он вроде бы смотрел Галине в лицо, но взгляд его то и дело соскальзывал вниз.

Они смеялись, раздевали ее взглядами. Они ее ни в грош не ставили, полагая, что вполне могут вершить ее судьбу, поворачивая ее так и этак, играя, как кошка с мышкой. Как кот с мышкой. Они еще не выиграли, но смотрели на нее с самодовольными ухмылками, с тем выражением, с каким смотрел Голощекин, когда она отмахивалась от него кухонным ножом. Они точно так же уверены, что сильнее, уверены в своем безусловном превосходстве…

Зря, мальчики!

И тогда Галина приняла решение. Играть. Будь что будет. Пусть у нее не получится какой-нибудь сложный трюк, пусть она ошибется. На крайний случай у нее есть полная обойма от майора Ворона. Этим троим она обеспечит веселую ночку! Она научит их Родину любить, как приговаривает Никита, гоняя по плацу новобранцев.

— Мои тоже… при мне, — застенчиво улыбаясь, ответила Галина. — Только, извините, мальчики, мой сейф в укромном месте. — Она выразительно повела плечами. — На три секунды отвернитесь!

Явно не ожидавшие, что у дамочки и впрямь окажутся наличные, игроки обменялись выразительными взглядами и добросовестно отвернулись, насколько это позволяло тесное купе. Кавказец, правда, уставился на отражение Галины в темном стекле окна, но та перехватила этот взгляд и грозно сдвинула брови. Генацвале покорно опустил веки и развернул голову еще на четверть оборота.

Галина, нарочно громко шурша, вытащила из лифчика запасенные деньги, локтем смахнула в сумочку лежавшую на чемодане колоду карт и немедленно выложила на ее место вторую, точно такую же, если не считать небольшой подготовки, которую она провела, прежде чем отправиться на игру, да порядка карт, разложенных определенным образом. Кое-какие несложные приемы, которым научил ее Валентин. Основная масса фокусов на поверку оказывается такой ерундой, что стыдно становится, как же ты сам не догадался, в чем секрет. А карточные фокусы чаще, чем другие, оказываются или нехитрым математическим расчетом, или комбинацией простых, но точных движений.

Какой-то час понадобился Галине, чтобы подготовить новую колоду к игре. Час времени, булавка и увеличительное стекло, добытое из старого диапроектора, который пылился под сервантом с тех пор, как там перегорела лампочка. Даже ерундовую лампочку Лешка не мог раздобыть! Что за наказание…

Сверху на колоду Галя положила пачки денег.

— Все-все. Поворачивайтесь, я готова, — объявила она, кокетливо расправляя плечики платья. — Вот посмотрите, чтобы не было недоверия. — Галина придвинула к очкастому верхнюю пачку.

Мужчины еще больше удивились, увидев перед собой деньги в пачках. Не то чтобы банковские упаковки были в диковинку, но уважение к себе они вызывали.

Очкастый осмотрел ленты, придирчиво ища крохотные надрывы, которые появляются, каким бы ловким ни был жулик, вытягивавший купюры при помощи пинцета или двух портняжных игл, заглянул внутрь стопки. Ничего подозрительного не обнаружил и аккуратно положил плоские бумажные кирпичики один на другой.

Внимание его сообщников также было сосредоточено на деньгах. Точнее, взгляды их переходили с денег на сосредоточенное лицо очкастого.

Галина тем временем взяла колоду, протянула для снятия кавказцу. Тот, не глядя, двинул, Галя ловко сложила карты так, что сдвинутые легли на прежнее место, и принялась раздавать.

«Инженер» взял свои карты и чуть шевельнул ноздрями. Он как будто принюхивался. Карты для него Галина заготовила неплохие. Такие же неплохие, как и для остальных. Только чуть похуже, чём отложила для себя. А «инженер» всегда принюхивался, если приходила хорошая карта, — словно хорошая комбинация, как и хорошее блюдо, должна еще и соответствующе благоухать.

Интересно, улавливал ли его крючковатый нос запахи, исходящие от карт других игроков или, скажем, душок от верхней карты в колоде?

Очкарик ничем себя не выдал. С одинаковым успехом у него на руках мог быть покер в тузах, а мог быть сплошной мусор, «шваль», как выражаются игроки. По лицу его не было никакой возможности прочесть что-то о его картах. Время от времени, правда, свет падал на него так, что в очках мелькало отражение карт. Можно было, по крайней мере, определить их цвет и заметить, много ли среди них картинок. Но сейчас это не требовалось. Галина и так знала, что на руках у очкастого три десятки, валет в бубнах и дама треф. Она ведь сама их разложила.

Кавказец своим картам обрадовался безо всякой конспирации. Впрочем, этот хитрый сын гор часто «радовался», имея на руках вшивую пару, и «расстраивался», получая каре. Дворовая тактика, третий сорт. Так некогда любил морочить головы своим противникам Жора Жбан. Валентин считал это самодеятельностью, никак не годившейся для серьезной сцены.

Игроки поменяли карты. На сей раз Галина даже не особенно следила за своими соперниками: карты были разложены так, что ни одна «нужная» не попадала на руки других игроков и меняться шулерам было нечем.

Как она и задумала, «инженер» и очкастый поменяли по две карты, кавказец — одну. Больше всего Галя боялась, что кто-нибудь пасанет не прикупая, и тогда сложный расклад карт сместится, ей достанутся не те, на которые она рассчитывала. На этот случай у нее был заготовлен обходной маневр, но это связано с дополнительным риском. Обошлось. Не понадобился обходной маневр. Игроки повели себя именно так, как и должны были, получив такие карты. Скорбно покачав головой, Галина прикупила, позволив своим соперникам снисходительно улыбнуться.

Она отсчитала три карты, подержала их, не переворачивая, и оставила лежать на столе, даже не поглядев.

— Смотри, — неуверенно подсказал ей кавказец.

— А! — отмахнулась Галина. — Не буду. Папин метод: если карта не шла, он ее не смотрел, чтобы не вспугнуть. Ставлю тысячу.

Такой маневр был не просто бравадой или блефом. Галина давно уже поняла, как действовали ее противники: если очкастый или кавказец оказывались в затруднении, то «инженер» пасовал, бросал свои карты и отваливался назад, как бы отстраняясь от игры. На самом деле этот жук просто заглядывал в ее карты и давал знак своим сообщникам. Слишком надежно укрыться от него было невозможно: тогда шулера поняли бы, что она поняла, что они… и так далее.

Теперь в планы Галины совершенно не входило посвящать компанию в свои карты, тем более что на сей раз она и без этого прекрасно знала, что лежит перед ней на углу чемодана.

— Шикарно играешь! — только и сказал кавказец.

— Мадам решила показать нам гусарика! — посмеиваясь, кивнул ему очкастый.

Первый торг прошел бодро, на столе оказалось в общей сложности около восьми тысяч.

Галя уравняла последнюю ставку, сглотнула, глядя на лежащие перед ней карты, и медленно взяла верхнюю. Она старательно изображала на лице заинтересованность.

«Инженер» тотчас спасовал, бросив на стол три восьмерки, и привалился спиной к стенке купе. Галина без проблем показала ему свои карты: два туза и взятую только что четверку. Две карты против трех уже розданных каждому из членов шайки.

«Инженер» дважды дотронулся до мочки уха и зевнул, отворачиваясь.

Получив это «сообщение», очкастый и бровью не повел, а вот кавказец натурально повеселел. Поправил свой веер, словно расправлял газыри на груди.

Ставка за ставкой, кон вырос еще на три тысячи. Галина подняла четвертую карту, туза. «Инженер» тотчас снова дернул себя за ухо. Три туза против каре, которое должно было прийти очкастому. Маловато, но перед Галиной лежала еще одна неоткрытая карта.

— Три тысячи сверху. — Очкастый выложил деньги.

— Эх! — Кавказец махнул рукой. — Три тысячи!

Галина задумалась. Она озадаченно перебрала оставшиеся у нее деньги.

— Мальчики, мне тут не хватает немного… Но у меня есть еще деньги, честное слово!

Лица игроков раскроились кривыми улыбками, будто треснувшие помидоры.

— Мадам, — прикладывая руку к груди, проникновенно сказал кавказец, — если бы мы сидели за столиком в ресторане, я не пожалел бы никаких денег ради ваших волшебных глаз. Но мы сидим за столом, игра не закончена, и ее нужно сначала закончить, а потом идти куда-нибудь. В ресторан, например.

Галина неуверенно пожала плечами:

— Но что же мне тогда делать?

— У вас есть два пути, — охотно принялся разъяснять очкастый. — Либо уравнять ставку и вскрыться, либо пасовать. У вас осталось еще… Две? Две тысячи, чтобы сыграть. Спасуйте. Вы сможете еще раз сыграть. Может быть, вам повезет при следующем раскладе, но сейчас надо закончить эту партию.

— Не знаю… — Галина заерзала. — Может быть, я поставлю сережки?

— Мадам, при всем уважении к вам, ваши сережки не стоят больше трехсот рублей, — заметил генацвале, чуть прищурившись, чтобы разглядеть украшения. — А нужно тысячу.

Одолженные Галиной серьги стоили в магазине триста пятьдесят рублей, кавказец угадал их стоимость довольно точно. — Но у меня же есть еще деньги! — плаксиво настаивала на своем Галина.

— Мадам, вы должны сделать ставку, не вставая из-за стола. Ради вас мы готовы сделать исключение и позволить вам сделать ставку, не выходя из этого купе.

— Какая разница! — махнула рукой Галина, роясь в сумочке и скользя пальцами по рукоятке пистолета. Самое время пустить в ход это чудо отечественной техники.

— Уверяю вас, — понизив голос, сказал кавказец, подаваясь вперед, — что разница очень существенная.

Галина почувствовала, как его рука под столом ложится на ее колено и длинные пальцы гладят кожу на бедре.

Она взглянула на кавказца исподлобья и не отодвинулась, не сбросила его руку, давая понять, что понимает смысл его намека. Соблазн воспользоваться лежащим в сумочке оружием был так силен, что Галина даже убрала руку под себя. — Я прямо не знаю… У меня ведь муж…

— Мадам, — кавказец уже был уверен, что уговорил эту лохушку, — у кого-то есть мужья, у кого-то жены. Это не значит, что остальные люди не имеют права на счастье.

— Счастье… — с сомнением повторила Галина.

— Ну а что же, мадам? — лучезарно улыбнулся очкарик. — Уверяю, что это оно самое и есть!

— Ладно, — махнула рукой Галина, выкладывая на стол две тысячи. — Только…

— Мадам, — кавказец уязвленно развел руками, — здесь все — приличные люди.

— И сережки, будьте добры, — напомнил очкарик с гадливой улыбкой, какой обычно напоминают о полагающихся чаевых ресторанные халдеи или швейцары перед дверями дорогих гостиниц.

— Оставь! — рыкнул на него кавказец, прежде чем Галина успела возмутиться. — Игра сделана, вскрываемся!

И он выбросил на стол три пятерки и две дамы. Черт его знает, где он добыл вторую даму! При том порядке карт, который Галина подготовила, третий игрок не получал ничего, кроме трех пятерок. Наверное, она небрежно отнеслась к остальным картам. Хорошенькая небрежность! Так можно подмешать противнику очень даже неслабые карты.

Галина заметно побледнела. Побледнела по своей роли отчаянного игрока, да еще добавила бледности, представив себе, что могло произойти, попади кому-нибудь из шулеров нужная карта.

— Я Ку-ка-ра-ча! Я Кукара-ча! А я черный таракан… — запел, да еще и задвигал плечами, пританцовывая на месте, очкарик. Он торжественно, звонко хрустнув каждой из них, выложил на стол четыре семерки и туза. — Каре в семерках!

Кавказец довольно натурально насупился, глядя на выложенное каре.

Галина побледнела еще больше. Она не положила, а выронила из рук свои карты, упавшие, между тем, точно на чемодан. Три туза. Всего-навсего три туза против четырех карт очкастого. Последний проигрыш…

Очкастый, еще двигая плечами, мягко накрыл банковские пачки своей маленькой ладошкой.

Тут, как бы вспомнив о своей пятой карте, дожидающейся вскрытия на краю чемодана, Галина рассеянно перевернула ее. На белом фоне весело отплясывал нарисованный черной тушью скоморох с бубном и в колпаке с бубенцами. Джокер.

— Ой, а я выиграла! — взвизгнула Галина и, прежде чем кто-то успел моргнуть, сгребла все деньги в сумочку.

Очкастый издал какой-то булькающий звук, словно из полной воды раковины выдернули вдруг пробку и большой пузырь воздуха вылетел на поверхность.

* * *

Марина выехала на встречу с Галей, имея в запасе около часа. Учитывая, что путь предстоял неблизкий, стоило подстраховаться. Армейские машины — штука малокомфортная, но надежная. Однако если что-то вдруг ломается в этом надежном механизме, то ломается всерьез. Редко, когда удается исправить поломку с ходу. Как-то Марина ездила на станцию, и на обратном пути мотор зачихал и заглох. С грехом пополам ей удалось завестись и дотянуть до городка на двух цилиндрах. Отремонтировать машину самостоятельно она не рассчитывала, но если тащиться до Гнилищ таким аварийным порядком, то запасной час не помешает.

Правда, четверть часа уже потрачена на встречу с Никитой…

 

ГЛАВА 17

В поезде работало сразу несколько бригад шулеров. Они, разумеется, были знакомы между собой, но интересы их не пересекались. С некоторых пор и почти никогда. По достигнутому соглашению, шулера поделили между собой клиентуру «по породе».

Одна из двух наиболее весомых шаек, шайка чалдона по кличке Филин, обрабатывала «солидных» клиентов: хорошо одетую публику, катящуюся отдыхать в санатории или по казенным делам в козырные города. Именно с шайкой Филина столкнулась севшая на этот поезд Галина. Филином, как нетрудно догадаться, звали игрока в золоченых очках. Его помощниками были кавказец Гивик и бывший заслуженный артист Азербайджанской Республики, иллюзионист с десятилетним стажем, Сусля.

* * *

Сусля не только носил титул заслуженного артиста. Он с тем же успехом мог носить и титул заслуженного шулера. Из всех мошенников, крутившихся сейчас в поездах, Сусля работал дольше всех. Некогда заслуженный артист благополучно получал дипломы всяких конкурсов и достойные порции аплодисментов от благодарной публики, показывая фокусы с исчезающими яйцами и веревочками, то и дело менявшими свою длину. Карьера его была расписана на сто лет вперед: от исчезающих яиц — к появляющимся из пустого куба голубям, от гуттаперчевых веревочек — к неимоверно гибким девушкам гимнасткам, не менее податливым после представления, чем во время него.

Путь Сусле предстоял неблизкий и трудный, а тщеславному артисту хотелось всего сразу: признания, успеха, званий, поклонников и женщин. Жизнь шла, забирая, как казалось, лучшие годы и силы, артист работал не покладая рук, а что взамен? Третьесортные залы, гастроли по затерянным в степях селам, заброшенным в горы аулам и кочующим селениям степняков.

Прожив четверть века и дав более трех тысяч представлений, не считая всяких сборных концертов, шефских утренников и вечеринок для «уважаемых людей», талантливый артист не имел за душой ничего.

Честолюбивому восточному парню с амбициями хотелось жить красиво, и он искал пути к этой красивой жизни.

Красивая жизнь нашла его сама. На молодого артиста обратила внимание одна роскошная женщина из касты «уважаемых». Какое-то время эта дородная, в возрасте, матрона приглашала молодого иллюзиониста со товарищи на разные приватные вечера. Чувствовалось, что она присматривается, но на какой предмет?

Причина интереса дамочки оказалась для Сусли неожиданной. Молодой человек возомнил уже, что дородная матрона предложит ему стать ее любовником, но предложение оказалось иного свойства. Никаких амуров. Она предложила ему зарабатывать хорошие деньги. Как? Ее муж — фруктовый король — регулярно просаживал изрядные суммы в карты. В сущности, ему было все равно, с кем играть, главное, чтоб ставки были высоки, чтоб адреналин бурлил — что тут скажешь, восточный человек, азербайджанец. Дамочка очень переживала, что тысячи рублей уходят из кошелька ее супруга, между прочим, преклонных лет, в карманы чужих людей. Она как раз рассчитывала заполучить их в качестве наследства. Но, коль скоро муженек увлекся азартными играми, предприимчивая женушка разработала коварный план. Она введет артиста в их круг, познакомит с супругом. Дальше — просто: используя свое мастерство, циркач должен будет обыгрывать старого ишака по полной программе, а половину денег отдавать своей благодетельнице.

План не слишком понравился амбициозному артисту. Но это были реальные деньги, деньги большие, каких не заработать в ближайшие сто лет. Шутка ли, по заверениям будущей богатой вдовы, ее муженек проигрывал за ночь до полумиллиона! В старых, конечно, деньгах.

Сусля, тогда еще имевший не кличку, а звонкую фамилию, имя и сценический псевдоним, который значился на его афишах, клюнул на эту золотую наживку. И план вполне сработал. Вполне, если брать во внимание финансовую сторону вопроса. Но одно важное обстоятельство мошенники не учли.

Дважды фокусник раздевал фруктового короля, обставив его в общей сложности на четыреста тридцать тысяч в старом масштабе. Возвращаясь из очередной поездки по стране, артист тотчас превращался в шулера. Он звонил своей компаньонше, та назначала ему время, и происходила игра.

Все шло неплохо, но карты мошенникам спутал случай. Случай, которого — ирония судьбы! — честолюбивый циркач ждал почти десять лет. Одно из выступлений случайно посетил не просто уважаемый, а очень уважаемый человек. Настолько уважаемый, что одним росчерком смог превратить рядового циркача в заслуженного артиста республики, открыв ему тем самым дорогу на городские арены.

Появились афиши, публикации. Смех смехом, но лицо Сусли стало узнаваемо и даже популярно в народе.

Первой забила тревогу дамочка:

— Я тебя узнала без труда. Значит, и он узнает!

Опасность нависла нешуточная. Сусля испугался. На востоке никогда особенно не уповали на силу государства, предпочитая решать междоусобные проблемы самостоятельно, так что расправа была бы отнюдь не советской.

Артист потерял покой и сон. На репетициях самые примитивные приспособления отказывались слушаться его трясущихся рук, и даже яичко выскальзывало из влажных пальцев. Усилием воли он заставил себя выйти на арену. И кого же он увидел в первом ряду? Правильно, своего партнера по карточным играм. Одного взгляда в это полное безволосое лицо было достаточно, чтобы понять: фруктовый король тоже узнал не в меру удачливого игрока.

Иллюзионист кое-как закончил номер и, пока публику занимали другие артисты, спешно переодевшись, незаметно улизнул из цирка и бросился домой. Он планировал забрать деньги и бежать куда глаза глядят.

Но и деньги ему добыть не удалось. Возле своего дома он заметил «Волгу», для их пролетарского района— зверя невиданного. Циркач смекнул, кого дожидаются люди в машине, и, развернув оглобли, бросился на вокзал.

Он не сразу сообразил, в какую сторону бежит, но вдруг понял, что бежать ему особенно некуда. Везде его найдут. Либо наемники «уважаемого человека», либо милиция, которую тот, без сомнения, может включить в игру, поняв, что игровое поле резко разрослось.

Шальная мысль перейти границу недолго тешила испуганного артиста. Попасть в дикую мусульманскую страну улыбалось даже меньше, чем бегать по Союзу. Вряд ли ему обрадуются в Иране или Афганистане так же, как радуются, по слухам, некоторым, нашим диссидентам, пробравшимся в западные страны. А вот вероятность того, что все уважаемые люди в мусульманских странах связаны между собой и, в частности, у фруктового короля из Азербайджана окажутся друзья по ту сторону границы, весьма велика. Нет, такие глупости, как бегство за кордон, не для него.

В конце концов незадачливый чародей решил податься на Дальний Восток, в Сибирь. Оторванный от мира городок, масштабная стройка, где людей не успевают переписывать. Конечно, о красивой жизни придется забыть, но это ничто по сравнению с тем, что хоть какая-то жизнь у него останется.

Время показало, что рассудил он верно. Спустя какое-то время Сусля случайно узнал, что фруктовый король женился во второй раз, овдовев. Несостоявшуюся богатую вдову собирали по частям после очень странней катастрофы на фуникулере. Патологоанатом даже высказал предположение, что куски тела, отрезанные через определенные промежутки времени, просто разбросали с высоты по горам, но к его мнению, понятно, не прислушались.

К счастью, бывший артист не был объявлен в розыск. Наверное, расправа над коварной женушкой позволила обманутому баю выпустить пар.

Так что можно было забираться в отдаленный уголок и пристраиваться на неприметной должности. Но бывший иллюзионист не доехал до намеченной крупной стройки.

По пути, в поезде, его пригласили сыграть в петушка. Он согласился. Очень осторожно, по чуть-чуть, чтобы не возбудить подозрений, заслуженный артист вытянул из соперников около тысячи рублей мелочью. Смех смехом, но оказалось, что именно мелочь вскоре станет самой ценной денежкой. Во время денежной реформы шестьдесят первого монеты не были изъяты из обращения и обменивались один к одному. Так что некоторое время спустя кубышка шулера в один миг подорожала в десять раз…

По пути следования бывший артист успел сыграть еще в двух компаниях. С успехом. Выигрыши были не очень большими, никто не обиделся, но в карманах Сусли осталась его месячная зарплата.

Прибыв на конечный пункт, он не стал искать работу, не стал устраиваться. Он просто купил себе билет обратно и снова сел в тот же поезд.

Теперь он уже сам искал себе партнеров, не гнушаясь никакими ставками. Так или иначе, но в жизни могло пригодиться все. А партии, начатые со ставки в одну папиросу, все равно постепенно перетекали в игру на деньги. Папиросы у пассажиров рано или поздно кончались, а желание отыграться и свободное время оставались.

Сусля не жадничал, не раздевал людей до нитки и ни разу не был бит, ни разу он не спровоцировал скандала и ни разу не привлек внимания милиции.

Правда, проводники довольно быстро обратили внимание на странного пассажира, который ездит взад-вперед на очень большие расстояния и при этом не имеет с собой багажа. Будь при нем багаж, они непременно сдали бы его куда следует, решив, что он возит контрабанду: браконьерскую икру или украденный с приисков золотой песок.

Пришлось Сусле заключить сделку с ушлыми железнодорожниками, деля с ними свой выигрыш. Впрочем, от этого союза он скорее выиграл, так как проводники стали наводить его на желающих сыграть людей или даже предлагать пассажирам «размяться по меленькой». Сусля прижился в поезде, как корабельная крыса. Он поселился здесь и уже даже не менял своего места, чтобы зря не таскать небогатый багаж и не менять бутафорию командировочного пассажира. Поезд стал его домом. Со временем он даже привык к постоянной тряске, как моряки привыкают к качке, привык к гудкам, рывкам состава, запахам, время от времени наполнявшим вагон, к духоте в купе.

Пару раз он устраивал себе отпуск, ездил отдыхать в Одессу, но, вырванный из привычных условий, тосковал и чувствовал себя скверно. Плохо спал на неподвижно стоящей кровати, глаза болели от яркого солнца, ноги быстро уставали при ходьбе, да и походка «вагонного жителя» приобрела настолько характерную амплитуду, что постовые вечно косились ему вслед, а швейцары принюхивались, ожидая уловить запах алкоголя.

Вдобавок, попадая на открытые пространства, Сусля начинал нервничать. Среди сотен людей на улице вполне мог оказаться кто-то, кто помнит треклятые афиши или, того хуже, непосредственно связан с «уважаемыми людьми».

В поезде Сусля всегда имел возможность первым посмотреть на компанию, с которой собирался общаться. В узких коридорах трудно было подойти к нему незаметно и затруднительно устроить западню. На просторе же он постоянно крутил головой, вглядывался в проплывающие мимо лица, судорожно ловил на себе чужие взгляды. От таких упражнений расшатывались нервы, портилось настроение, садилось зрение и уставала шея.

Словом, никакого удовольствия от своих поездок на курорт Сусля не получал. Даже спустя несколько лет, когда в какой-то газете он прочел некролог фруктовому королю, бывший иллюзионист не ощутил особого желания покинуть свой поезд. Он привык к нему, как привыкли кроты жить под землей, как узники казематов привыкают к полутьме и скудной пище.

И по-своему Сусля был счастлив. В каком-то смысле он достиг того, о чем мечтал. Деньги? Он зарабатывал их достаточно для той жизни, которую вел. Женщины? С ними в поездах дальнего следования тоже не было проблем, тем паче если есть те же деньги и водка. Свой дом? Чем не дом! Еще Сусля мечтал ездить на своей машине. Что ж, электровоз — весьма мощная машина, да еще с персональным водителем.

Сусля нашел себя и вполне реализовал. Так он катался довольно долго, играя по мелочи, пока не прибился к шайке очкастого Филина, но и после этого жизнь не претерпела существенных изменений.

* * *

Гивик — настоящее имя было Тенгиз — происходил из хорошей большой семьи, которая издавна промышляла торговлей фруктами и тем жила, не разбрасываясь и не тратя времени на лишнее образование или пустые потуги пробиться на какую-то другую стезю. Многие семьи на Кавказе и в азиатских республиках веками передают детям и внукам свое ремесло и посвящают ему всю жизнь, чтобы, уходя, оставить дело потомкам. Все мужчины клана и женщины, которых приводят под отчий кров сыновья, привязаны к семейному делу, и, будь то виноградная лоза, бахча, гончарная глина или оружие и маски грабителей, оно становится их религией и смыслом жизни.

Смыслом жизни семьи Гивика были арбузы и дыни.

Многие их соседи работали на бахче и получали урожай, который позволял им жить своим трудом, сдавая излишки в кооперативы и заготконторы.

Но не потребкооперация и не сдача продукции государству привлекала в те годы предприимчивых людей. Нет, настоящие дельцы пускались во все тяжкие, на свой страх и риск везли нежные фрукты и увесистые бахчевые в далекие города, сами торговали на рынках, не деля свой законный барыш с перекупщиками.

Гивик в семье был младшим сыном. Братья его каждый год отправлялись в Киев помогать местному знатному бахчеводу сбывать сладкий товар. Они были и за грузчиков, и за сторожей, и за продавцов, и за экспедиторов. Бахчевод хорошо платил и из года в год обеспечивал мужчин работой.

Когда Тенгиз подрос достаточно, чтобы получить паспорт и возможность передвигаться по стране, братья стали брать его с собой. Он не посрамил честь семьи, достойно справляясь с любым поручением. Смышленый парень, не боявшийся работы, за которую платили. Четыре года он благополучно возвращался из Киева с хорошим заработком. Жизнь катилась по проторенной старшими дорожке. А потом случилось непредвиденное.

Тенгизу доверили везти домой часть выручки. Серьезные деньги, не чета заработкам братьев. Сам по себе факт, что Тенгизу доверили такую сумму, говорил о многом, и молодой человек понимал, что это ответственное поручение — серьезный шанс проявить себя, делом доказать, что оказанное ему доверие заслужено по праву.

Тенгиз отнесся к поручению со всей ответственностью. Он тотчас спрятал на себе «казенные» деньги, отделив их для порядка от своих собственных, которые положил во внутренний карман пиджака. Решил не спать, чтобы не дать шанса майданникам обшарить его ночью. Решил не пить вина и не поддаваться на уловки женщин. Он ни разу не вышел на станции подышать воздухом и вообще старался меньше выходить из купе, не затевал пустых разговоров с соседями, потому что они могли незаметно выудить из него информацию, заставить сболтнуть лишнее. Он предусмотрел все. Почти все, кроме того, что случилось с ним в поезде.

Чтобы скоротать время, Тенгиз подсел к какой-то веселой компании перекинуться в буру. Сначала играли «на просто так», потом на спички, на леденцы, потом «по мелочи». Постепенно Тенгиз втягивался в игру все глубже. Опытные шулера сумели разогреть его до нужной кондиции, потрафив немного в начале игры и удачно выбрав момент, чтобы поднять ставку.

Неизвестно по сей день, была ли у мошенников наводка, что кавказец везет при себе большие деньги, или они действовали наудачу, но сработали очень ловко. Раз за разом Тенгиз проигрывал, уступив одно или два очка, не успев сделать один-единственный победный ход. Победа болталась перед ним, как морковка перед носом глупого ослика, и он тянулся за ней, раз за разом возвращаясь в игру и делая новые и новые ставки.

В какой-то момент свои деньги у него кончились. Но победа была близка как никогда. И Тен-гиз подзанял двадцать пять рублей из выручки, уверенный, что теперь непременно выиграет и вернет деньги обратно.

«Морковка» опять ускользнула от него.

Тогда Тенгиз достал еще четвертную, чтобы отыграть чужие деньги, потом еще. Потом он играл уже просто потому, что попал в безвыходное положение: он не мог приехать домой с неполной кассой. Это бросило бы тень не только на него, но и на всю их семью. Братья, возможно, лишились бы этой прибыльной работы, семья их осталась бы без средств к существованию. Позор и нищета.

Тенгиз не мог этого допустить. К тому же он уже понял, что случайные попутчики не просто едущие на курорт отпускники, а шайка.

Вот только опыта у Тенгиза было мало, он не представлял себе, что делать с мошенниками, и поступил так, как поступали с пойманными ворами в его родном городе. Он схватил какую-то железяку потяжелее и пошел к ним требовать свои деньги обратно.

Его выслушали с любопытством, но в положение не вошли, денег не вернули. Более того, у Тенгиза отобрали его лом и накостыляли так, что очнулся коммерсант только дома. Ни о том, как его сгружали с поезда, ни о том, как попал домой, он не помнил. Все его путешествие походило на кошмар, и Тенгиз даже поверил на какое-то мгновение, что это и был кошмар, что никаких денег он в карты не проигрывал…

Увы. Деньги он в самом деле не довез и, едва встав на ноги, отправился к бахчеводу каяться и клясться.

Бахчевод не рассердился и не расстроился из-за пропавших денег.

— Ты молодой, глупый, — сказал бахчевод, пожимая покатыми, оплывшими жиром плечами, — совсем еще щенок. Что с тебя возьмешь?

Тенгиз вспыхнул от таких слов. Нет, он не считал себя щенком, он считал себя мужчиной.

— Если ты мужчина, тогда отдай эти деньги, — развел руками бахчевод.

Тенгиз тоже развел руками, высказав мысль о том, что отрабатывать такую сумму ему придется всю жизнь, но он готов…

— Вся твоя жизнь — очень долго, — сказал бахчевод. — Надо отдать деньги через месяц.

— Но где же я возьму столько денег?! — в сердцах воскликнул молодой кавказец.

— Я не знаю, — зевнув, ответил бахчевод. — Но если ты мужчина, то найдешь ответ. Ты можешь взять в руки оружие и найти тех людей, которые обманули тебя. Ты можешь найти люддей, у которых будет еще меньше ума, чем у тебя, и взять деньги у них. Только я редко видел глупых людей, у которых водятся такие деньги…

Тенгиз слушал и не верил своим ушам. Этот почтенный, уважаемый человек предлагал ему заняться грабежом! Он, мудрый и пожилой, который должен учить молодежь уму-разуму, наставлял молодого человека на путь насилия и разбоя.

Словно прочитав мысли юноши, бахчевод замолчал, а потом добавил, расправляя полы дорогого халата:

— Ты можешь не брать в руки оружия, если знаешь другой способ отдать свой долг. Но если бы ты знал такой способ, то вряд ли работал у меня, так ведь?

После разговора с бахчеводом Тенгиз имел еще разговор с братьями, если только это можно назвать разговором. Братья заново наставили ему синяков, и от более жестокой расправы Тенгиза спасло только то, что на нем висел непомерный долг.

— Убирайся и не возвращайся, если не достанешь денег! — сказано было ему напоследок.

И братьев можно понять. Тенгиз поставил под удар всю семью, весь род. И поставил не потому, что был неопытен или молод. Можно было бы понять, если бы деньги у Тенгиза украли или отняли, кое-как прошел бы вариант с каким-нибудь сложным мошенничеством. Но, просадив все в карты, он не мог рассчитывать на снисхождение.

— Лучше бы тебя добили, — сказал ему один из братьев. — По крайней мере, списали бы все на грабеж, и долг не повис бы на семье!

— В следующий раз так и будет! — выкрикнул Тенгиз в ответ, зажимая разбитый нос.

Он сел на поезд. Тот самый киевский поезд, в котором его так лихо обчистили. Напрасно он боялся, что шулера замели следы. Отнюдь, эти ребята обнаружились удивительно быстро. Они чувствовали себя хозяевами здесь и не собирались прятаться.

Найти их не составляло труда, но теперь Тенгиз стал умнее. Снова хватать лом и бросаться в атаку было по глупости равносильно тому, чтобы вновь сесть с ними за игру.

Тенгиз решил ждать. Наблюдать, думать и ждать.

Шулера вели себя умно. На глазах Тенгиза они затянули в игру какого-то командировочного и ловко выпотрошили все, что у того было.

Потом пришел черед какого-то перца в бакенбардах. Этот лишился и денег, и часов, и перстня, и даже бакенбардов, которые, надо полагать, шулера предложили ему поставить для смеха.

Тенгиз наблюдал и чем дальше, тем больше утверждался во мнении, что проигранная им выручка — не самый крупный навар этой шайки. Он, конечно, не мог точно знать, сколько проигрывают попавшиеся на крючок пассажиры, но, судя по всему, речь шла о многих тысячах. В любом случае эти мошенники снимали за один рейс гораздо больше денег, чем зарабатывали братья Тенгиза, и, может статься, даже больше, чем зарабатывал за сезон достопочтенный бахчевод, чей доход тоже попал в их котел.

Тенгиз наблюдал, присматривался, думал, а из головы его не шла фраза: «Ты можешь не брать в руки оружия, если знаешь другой способ…»

Теперь Тенгиз знал этот способ, он определенно знал, как можно зарабатывать гораздо больше, не вкалывая на бахче. Только вот как воспользоваться этим способом, он пока не понимал.

Приехав в Киев, Тенгиз продал часы, собрал остаток денег и купил билет обратно.

Оказавшись в поезде, он снова стал следить за шулерами.

Под вечер они обобрали какого-то мужика, напоили его и выставили из купе, пожелав спокойной ночи.

Однако спокойной ночи у проигравшего не получилось. Через сорок минут он вернулся в сопровождении двух дюжих мужиков и стал требовать свой проигрыш.

Шулера послали его гораздо дальше, чем шел поезд, и даже дальше, чем успели проложить железнодорожные пути.

Началась драка.

Численный перевес был за шулерами, вес — за проигравшим и его свитой.

Минут пять было непонятно, чья берет. В коридоре, атакуя с двух сторон, пришедшие напирали и загоняли шулеров в купе, но там преимущество переходило к шайке, потому как правдоискатели не могли развернуться в узкой двери. Раз за разом мощный натиск загонял мошенников в их купе, а потом контратака отбрасывала разъяренных гостей назад.

Тенгиз понял, что долгожданный миг настал. Нужно было броситься в драку и использовать ситуацию в своих целях. Только как ее использовать?

Случись эта драка в начале пути, у Тенгиза не возникло бы вопросов. Он примкнул бы к проигравшим, помог бы им расправиться с негодяями, вернул бы свои, вернее, чужие деньги. Но теперь он задумался и, подумав, бросился-таки в драку на стороне… шулеров.

Высокий, быстрый, с крепкими руками, Тенгиз умел драться. Он вихрем налетел на правдоискателей, осыпая их ударами. Не столько его удары, сколько сам факт того, что у шулеров нашлась поддержка в тылу, посеял панику в рядах нападавших. В итоге эта неожиданная атака и решила исход битвы.

Довольные победой, шулера хлопали Тенгиза по плечам, благодарили, приглашали выпить. А потом один из них узнал кавказца.

— Э! Да ведь это тот парень, которого мы ссадили месяц назад!

— Тот самый, — подтвердил Тенгиз. Изумлению мошенников не было предела. Для них тоже не представлялось возможным принять сторону тех, кто обобрал и избил тебя. Поступок этого странного кавказца казался им непонятным и необъяснимым.

Тенгиз прояснил ситуацию. Непомерный долг, ссора с родными, невозможность возвращения в родной город.

— Так ты что, — спросил один из мошенников, — хочешь, чтобы мы тебе теперь вернули твои бабки? Так, что ли?

— Нет, — спокойно сказал Тенгиз.

— Нет?!

— Я не попрошайка, — гордо ответил кавказец.

— Так какого же… тебе тогда надо?!

— Возьмите меня в свою… — Тенгиз запнулся, подбирая нужное слово. Использовать вполне уместное определение «шайка» показалось ему не совсем учтивым.

— Бригаду? — усмехнувшись, подсказал один из шулеров.

— В свою бригаду, — согласно кивнул Тенгиз.

— А что ты умеешь?

— Да, зачем ты нам нужен? — подхватил другой шулер, которому эта идея явно не пришлась по вкусу.

— Я вам только что помог, — напомнил кавказец.

— Это верно, — заговорил один из шулеров, неожиданно быстро подпустив в свою речь колоритный акцент. — Но такие накладки бывают очень редко. Обычно подобная фигня происходит в других местах, где нет такого фасона. А здесь у нас все схвачено, хлопец. Проводники — у нас на подкорме, милиция — за нас. Не вижу повода расширять наш вполне укомплектованный штат…

Тенгиз так и не смог найти убедительных доводов в пользу своей кандидатуры. Но тем не менее, шулера оставили его при себе. В качестве боевой единицы. Скорее всего, им просто не хотелось самим ломать пальцы о чужие кости.

Тенгиз стоял во время игры под дверью, не пропуская в купе никого постороннего, а если проигравший начинал распускать руки, то первый удар наносил он и дальше, самостоятельно или с помощью других мошенников, отгонял незадачливого игрока прочь.

Роль вышибалы Тенгизу не слишком нравилась, но он не жаловался — выбирать не приходилось. А спустя три недели парню представился случай убедиться, что не все так надежно схвачено у украинских шулеров, как они сами говорят.

В тот памятный день Тенгиз, как обычно, стоял под дверью, поглядывая влево и вправо по коридору, когда из купе донеслись не в меру громкие выкрики. Там явно начиналась ссора. Обычное дело: или кто-то из шулеров сделал неверное движение, или просто заманенному игроку показалось подозрительным собственное клиническое невезение.

Тенгиз приготовился по условному сигналу ворваться в купе и броситься на буйного фраера, как вдруг вместо условного крика он услышал звон стекла, непонятный, жутковатый хрип и испуганные вопли своих сообщников.

Тенгиз распахнул дверь.

В первый момент ему показалось, что все купе залито гранатовым соком. И стол, и лица игроков были забрызганы темно-красным.

Навстречу Тенгизу бросился проигравшийся фраер. Сбив кавказца с ног ударом головой в живот, он убежал по коридору.

Никто не пытался преследовать его и не требовал этого от Тенгиза. Двое шулеров и один «случайный попутчик», в обязанности которого входило лежать на верхней полке и поглядывать в карты фраера, вопили, махали руками и суетились, словно потерявшие остатки рассудка психи. Атаман суетился больше всех, размахивая руками и издавая странные гортанные звуки.

Если бы Тенгиз знал слово «фантасмагория», он непременно произнес бы его вслух, наблюдая за прыжками этих перемазанных бурой жижей людей.

Спустя несколько секунд Тенгиз понял наконец, что происходит. Понял, что напоминающая сок граната жидкость — это кровь. А хлещет она из пробитого горла атамана.

Уже потом другие члены шайки рассказали ему, что подлый фраер в самом деле заметил, как один из игроков заменил карту. Он потребовал назад свои деньги, получил дружный отказ. И тогда совершенно спокойно взял свой стакан с чаем, отхлебнул неспешно и вдруг выхватил стакан из подстаканника, раздавил его в руке и засадил два больших осколка в горло шулера.

Вследствие этой истории в шайке сменился вожак, и Тенгиз получил как бы повышение. Теперь он был в команде. Его даже начали учить кое-каким трюкам, позволяющим дать себе дополнительный шанс в игре.

Тенгиз не смог вернуть бахчеводу деньги через месяц. Он появился в родном городе спустя семь недель. Но привез-таки необходимую сумму.

В присутствии старшего брата он передал пакет бахчеводу и даже стребовал расписку о том, что никаких долгов за его семьей не числится.

Долг был уплачен, честь семьи восстановлена, однако домой Тенгиз не вернулся. Даже не зашел. Он не забыл побоев и оскорблений, которые пришлось ему получить. Кроме того, парень не испытывал желания возвращаться к нудной повседневной работе на бахче.

Он вернулся на вокзал и сел в поезд на Киев, где ждали его сообщники. Сообщники по новой жизни, полной опасности, риска и денег.

Спустя еще два месяца их шайка очень неудачно облапошила одного солидного мужчину в хорошо пригнанном костюме и с военной выправкой. Под безупречно сидящим пиджаком у этого мужика оказался не только объемистый бумажник с котлетой крупных купюр, но и пистолет с медной табличкой на рукоятке. Трое из четырех шулеров так никогда и не узнали, что написано на этой табличке, получив по пуле аккурат в середину лба.

Тенгиз, исполнявший в тот день роль «случайного попутчика», замер на своей верхней полке, с ужасом ожидая дальнейших событий.

Солидный мужчина положил дымящийся пистолет на столик, обшарил трупы, забрав свои деньги, и, пока он складывал их обратно в бумажник, Тенгиз успел прочесть выгравированную надпись: «За заслуги перед Отечеством».

Собрав деньги, заслуживший перед Отечеством товарищ убрал пистолет в кобуру и вышел из купе, так, видимо, и не вспомнив о человеке на верхней полке. А может быть, упомянутые заслуги позволяли ему не опасаться случайных свидетелей.

Так Тенгиз остался без своей шайки.

Он какое-то время мыкался один, пересаживаясь с поезда на поезд, пытался играть в одиночку, пытатся найти другие бригады, к которым мог бы присоединиться, или других одиночек, чтобы сколотить собственную шайку. В итоге он встретил Филина и попал под его крыло, сменив не только банду и направление поездок, но и стиль работы с денежными фраерами.

 

ГЛАВА 18

Очкастый, или Филин, баловался картами с раннего детства. Интернатский воспитанник, послевоенный сирота, он, мягко говоря, не отличался примерным поведением. И друзей себе нашел из числа местной шпаны, промышлявшей мелкими кражами и шестерившими у блатных.

Филину приглянулась вычурная романтика блатного мира, понравилась его система ценностей и строгая иерархия, вроде бы оставляющая шанс любому подняться на вершину или занять удобную нишу. Ему нравились блатные песни, нравились фиксы под золото, нравились наколки и выкидные ножи.

Пацан жадно впитывал в себя всю эту дрянь, проникаясь и пропитываясь ею, как бисквит коньяком.

Карты и песни были важными составляющими этого мира. Слуха у Филина не оказалось, слова песен он запоминал плохо и потому отчаянно наверстывал свою неполноценность, осваивая карточные игры и способы шельмования. Он мог часами сидеть над колодой, отрабатывая какой-нибудь трюк или фокус.

Честно говоря, и тут он не преуспел. Короткие толстые пальцы оказались не в состоянии достаточно ловко перетягивать карту под колоду. Слишком маленькая ладонь даже не закрывала нормального размера игральную карту, так что и речи не могло быть о том, чтобы играть «с зажимом», то есть прятать нужные карты в руке. Все, что сумел освоить Филин, — разного рода эффектные фортели с колодой, вроде «змейки», когда карты перелетали, шурша, из руки в руку, или снятия колоды одной рукой. Толку от этих громоздких трюков в игре никакого, но, по крайней мере, Филин мог показать, что берет колоду, или, как говорят на фене, «библию», не впервые в жизни.

Еще до окончания восьмилетки хулиганистый парнишка попался на краже и из интерната перекочевал в колонию. Там он прошел известную обработку и закалку, научился уму-разуму и, выходя на свободу, уже точно знал, что строительство социализма — не его стезя. Он вообще не желал работать, предпочитая воровать и получать необходимые блага сразу и без оглядки на соседей и трудовой коллектив. Об этих его установках на жизнь говорили многочисленные наколки на спине, на груди, но не на руках.

Какой-то зек посоветовал ему не накалывать ничего на руках.

— Некоторые дурни накалывают, например, на пальцах свое имя, — развивал свою мысль бывалый уголовник. — «Вася» или «Толя». Иа кой черт это нужно? Положим, решил этот Толя кинуть кого-то. Подсел на фуфле, пришлось дать фраеру по сопатке и сваливать. Не будь у него этой росписи на пальцах, что сказал бы мусорам фраер? Какие мог бы дать ориентировки? «Дядя, рост такой, нос картошкой, губа гармошкой, уши лопухами». Ищи-свищи этого дядю. А тут вся парча на пальцах намотана. И имя есть, и особая примета. Лови — не хочу! И не спрячешь ведь руку, соображаешь, паря?

Филин соображал, мотал на ус, как добросовестный студент. Он собирался прожить в этом мире всю жизнь и рассчитывал жить долго, так что знание законов и способов выживания было ему необходимо. Филин терзал записных урок расспросами, охотно исполнял их поручения, всячески втирался в доверие, за что получил характеристику «правильного пацана» и возможность слушать, возможность спрашивать и получать ответы на свои бесчисленные вопросы.

Именно знание блатных законов и какие-никакие связи в преступном мире позволили годы спустя Филину сразу встать во главе одной из поездных шаек и выжить в борьбе за место под солнцем.

Также полученные от бывалых уголовников наставления определили для него самый прибыльный и перспективный слой клиентуры, который он себе впоследствии и отхватил.

Никто не знал точно, отчисляет ли Филин деньги в воровской котел, никто никогда не видел мифического курьера, который их забирал, никто никогда не слышал, чтобы за Филина, получившего по мордасам от фраеров или от своих же коллег, приехали заступаться воры. Но за несколько лет его работы на этом маршруте ни у кого не возникло желания проверить на своей шкуре, существует ли на деле воровская защита. Во всяком случае, Филин забирал треть от выигранных шайкой денег якобы на то, чтобы передать их какому-то загадочному курьеру.

Филин не был гением игры. Он выполнял, скорее, функции руководящие и административные. И, надо отдать ему должное, справлялся с этими функциями хорошо. Кроме того, он производил благоприятное впечатление на жертву. Нет, он не лучился обаянием, хотя и считал, что неотразим в своих золотых окулярах. Эффект достигался прямо противоположный: клиент смотрел в глуповатую, наглую физиономию Филина и заключал, что перед ним никак не ловкий шулер, а какой-нибудь заворовавшийся торгаш, просаживающий наворованные деньги всеми известными ему способами. С торгашом и садились играть и играли до тех пор, пока не становилось очевидным, что у торгаша не только гирьки с дырочкой, но и ладонь с двойным дном.

Члены Филиновой шайки, умевшие держать карты в руках, работали вовсю, обеспечивая атаману победу в игре. Оба они, и Сусля, и Гивик, прекрасно могли обойтись без этого балласта, но они не без оснований опасались, что работать самостоятельно им не позволят. И так время от времени конкуренты пытались выжить их или оттяпать выгодного клиента. Филин в таких случаях переходил на феню и начинал пылить о каких-то своих корешах, которые при необходимости вообще очистят железную дорогу от всех прочих игроков. Угрозы не воспринимались до конца всерьез, но кое-какое действие имели, и вотчину Филина оставляли на время в покое.

Филин со товарищи сразу определили для себя особый стиль работы и очертили круг потенциальных жертв. Шайка не шлялась по вагонам в поисках игроков, не заманивала их, начиная с невинных игр на сигаретки и «по мелочи».

Филин и его команда изображали солидных людей, не горящих желанием играть, но желающих поразвлечься за свои деньги.

Состоящие на службе у них проводники предлагали игру по крупной солидно одетым пассажирам, едущим, как правило, в мягком вагоне. Как ни странно, желающих провести время подобным образом было не так уж и мало.

Были даже постоянные клиенты, которые специально садились на этот поезд, чтобы, скажем, по пути в теплые края расписать пульку по червонцу за вист или побиться в покер по сотне за карту. Постоянных игроков было немного, в основном до людей рано или поздно доходило, что их водят за нос. А были и такие, кто загодя знал, с кем садится играть. Тем азартнее казалась этим горе-мастерам партия.

Банда Филина занималась «дорогими» пассажирами, и только теми, кто сам искал возможность сыграть.

Все прочие жертвы автоматически попадали под интересы другой банды, возглавляемой шулером по кличке Бобер. Тем самым усатым атаманом, с которым встретилась Галина в первом купейном вагоне.

Бобер личностью среди шулеров был легендарной.

Восемь лет назад старший лейтенант Бобров был прикомандирован к линейному отделу КВЖД. Задача перед ним стояла совершенно определенная: раскрытие серии убийств на железной дороге и их профилактика.

Уже тогда опера знали, что убийства совершаются вовсе не с целью ограбления. По оперативным данным, людей убивали и выбрасывали из составов карточные шулера. Человек проигрывал все до копейки, спохватывался, требовал деньги назад, и тут с ним расправлялись.

В обязанности старшего лейтенанта Боброва входило ездить по железной дороге под видом штатского и вынюхивать, высматривать, выспрашивать. При случае опер должен был ввязаться в игру, чтобы, так сказать, вызвать огонь на себя, сообщить через проводника на ближайшую станцию и ждать подкрепления.

Черт побери, хорош был бы Бобер, если бы доверил свою жизнь проводникам. Мише, например. Сейчас его труп уже доедали бы насекомые и черви из придорожной канавы.

Отправляясь на железную дорогу, старший лейтенант Бобров, равно как и его начальство, и представить себе не мог, сколько мазуриков и чалдонов разных мастей шустрит в поездах дальнего следования. Операция была направлена на обнаружение одной конкретной банды, промышляющей на одной конкретной железной дороге.

Немного осмотревшись, Бобров с ужасом обнаружил, что поезда буквально кишат преступным элементом разного калибра. Кто тут кого выбросил из вагона — разобрать невозможно. Прикинуть, какие суммы вращаются в пределах полутора дюжин вагонов, — нереально. Можно было смело арестовывать весь состав целиком. Мошенничество, грабежи, браконьерство, контрабанда, азартные игры, незаконный оборот драгметаллов, валюты и наркотических средств, сводничество, самогоноварение… Весь Уголовный кодекс от корки до корки, не считая мелких нарушений и злоупотреблений.

Старлей словно попал из страны побеждающего социализма в какой-то оазис самого что ни на есть загнившего капиталистического общества, со всеми возможными язвами.

Бобров растерялся и даже испугался. Он шел на задание, рассчитывая, что придется столкнуться с бандой, орудующей среди честных советских граждан. Кровавой, жестокой бандой, но все же ограниченной численностью и возможностями. Попав же в поезд, старлей увидел перед собой многоголовую гидру, сражаться с которой просто не имело смысла: на месте срубленной головы тотчас вырастала бы другая, а то и две. Одних шулеров было столько, что понадобился бы микроавтобус, чтобы увезти их.

Немного придя в себя и сориентировавшись в ситуации, опер принял единственно верное решение. Старший лейтенант Бобров перестал прятаться под маской гражданского лица и чуть ли не в открытую объявил, что он — внедренный опер, ведущий глобальную проверку.

Зачем? А чтобы знали. Чтобы все знали.

Поняв, что искоренить преступность не удастся, старший лейтенант просто стал брать с преступного элемента мзду. Он не особенно вникал в уровень доходов отдельных преступников. Он просто установил таксу, по которой взимал деньги. Платили шулера, воры, мошенники, проводники, сотрудники ресторана, отдельно контрабандисты и браконьеры. Дневной доход старшего лейтенанта соответствовал примерно его месячному окладу. Хорошие деньги.

За полгода Бобров заработал на новый дом и на машину. Но все хорошее иногда кончается. Возможно, старшему лейтенанту не стоило жадничать, а стоило делиться со своим более высоким начальством, тогда на новые трупы, вылетающие из поезда, смотрели бы не столь пристально. Но Бобров пожадничал, оставляя все себе. В итоге взыскание, еще одно взыскание и затем — служебное несоответствие. И это несмотря на то, что под конец службы на железной дороге старший лейтенант поставил своей пастве жесткие условия и убийств больше не происходило.

Бобров обиделся на родной департамент. Очень обиделся. Но вовсе не из-за этой обиды бывший опер перебежал на другую сторону баррикад и стал преступником. Деньги, деньги, к которым он уже привык, и стремление властвовать были основной тому причиной.

Старший лейтенант Бобров превратился в Бобра, сколотил вокруг себя банду и стал сам трясти наиболее денежных пассажиров.

Его банда отличалась беспримерной жестокостью, и кривая убийств резко пошла вверх. Прекрасно представляя себе, как действует машина следствия, Бобер не оставлял свидетелей, безжалостно расправляясь со всеми, кто вставал на его пути.

За время своей работы опером он также очень хорошо успел изучить методы и приемы мошенников и теперь сам успешно использовал их против своих жертв.

Оставалась еще одна важная проблема — конкуренты. По поездам шлялось немыслимое количество мазуриков разной масти, от заурядных майданников до машинистов, предлагающих дуракам поиграть в «три листика».

Бобер повел себя нагло и беспардонно. Он не захотел делиться хлебом насущным с прочим преступным людом. Он не пожелал договариваться и искать компромисс. Бобер просто объявил преступному сообществу, что теперь он главный и прочие пусть не перебегают ему дорогу.

Вслед за этим заявлением вспыхнула настоящая война. Банда Бобра безжалостно расправлялась с теми, кто пытался работать в тех же поездах. Почти тридцать трупов за первый месяц войны выбросили люди Бобра из поезда в тайгу.

Сопротивление уголовников, работавших на поездах всю жизнь, было отчаянным, но беспорядочным. Бобер же действовал в соответствии с грамотно разработанным стратегическим планом, учитывая многие ключевые детали предстоящих боевых операций. Образование и опыт оперативника в сочетании с алчностью и безжалостностью отпетого бандита сделали Бобра самой заметной фигурой на этом направлении.

И единственным, кто не подчинился диктатуре Бобра и выжил, был Филин.

Старший лейтенант не смог доподлинно проверить легенду Филина о том, что тот платит в общак, но зато он прекрасно понимат, какие последствия может иметь покушение на человека, сытно кормящего блатной мир.

Бобер и Филин встретились и заключили мирное соглашение о разделе поезда и его пассажиров. Филин забрал себе «сливки общества», Бобер — все остальное.

Впрочем, не нужно думать, что Бобер довольствовался объедками. Зачастую его заработки в несколько раз превышали доходы основного конкурента. Лощеные господа и обвешанные золотом дамочки, которых обрабатывала шайка Филина, как правило, оказывались людьми практичными. Они проигрывали крупную сумму наличными, иногда снимали с себя часы и побрякушки, но при них оставался аккредитив на отдых под жарким солнцем или именная сберегательная книжка, до содержания которой никакой шулер добраться не мог. Люди откладывали известную сумму, которую и планировали просадить дорогой, потратив на карты ли, на грандиозную пьянку или на что-то еще. А разве можно по собственной воле выбросить на ветер слишком много? Конечно, нет.

То ли дело Бобер. В его игру втягивались зачастую люди, случайные в азартной игре. Эти люди не умели рассчитывать проигрыш, не умели вовремя остановиться, они не обладали иммунитетом против этой страшной заразы.

Конечно, больше половины фраеров проигрывало сущие пустяки: отпускные, командировочные, деньги на покупки в столичных универмагах. Но попадалось немало и таких, на чей проигрыш советский человек мог безбедно прожить всю свою жизнь.

Иногда невинная партия в секу или тарлан перерастала в игру столь крупную, что даже у бывалых шулеров кружилась голова.

Не далее как накануне того дня, когда Галина села в поезд, один из парней Бобра, Керя, подсел к двум молодцам, рубившимся в буркозла. Слово за слово, завязался разговор. Керя даже и не надеялся вытянуть что-нибудь из этих двоих. Просто рассчитывал привлечь кого-то еще, чтобы потом переключиться на него и облапошить по всей форме.

Четвертый так и не подсел, а вот молодцы раздухарились. Сначала играли по гривеннику, потом по рублю, потом по червонцу.

Почуяв фарт, Керя предложил перейти в его купе. Заодно он, дескать, и деньги свои достанет, а то поначалу здорово раздели его ребята.

Оказалось, что в купе как раз подсел еще один пассажир, который был не прочь сыграть. Понятное дело, этим пассажиром был сам Бобер.

Шулера рассчитывали выкачать из ребят тысячу или две. Что у них могло быть за душой? Но разошедшиеся и подогретые водочкой парни все ставили и ставили, доставая из многочисленных карманов все новые и новые пачки денег. Позднее Бобер насчитал двенадцать с половиной тысяч.

Под утро деньги у ребят все же иссякли. Игру можно было считать законченной, и один из игроков уже поднялся с места, но тут его приятель вытянул из-под рубашки продолговатый тяжелый мешочек и плюхнул его на стол. Развязал веревочку — мешочек был полон золотого песка!

— Играем на вес! — объявил старатель.

На вес так на вес. Играли еще четыре часа. Пропитались все золотой пылью, словно индийские падишахи, пока мешочек не опустел.

Проиграв золото, парень приуныл не на шутку и стал говорить всякие глупости своим удачливым соперникам, и даже угрожать.

— А что, если я сейчас?.. — спрашивал он, разминая пальцы и глядя исподлобья на Бобра, который казался более подозрительным, потому что почти ничего не выиграл.

— Не стоит, — честно отвечал ему Бобер. — Себе дороже выйдет. Поди лучше проспись.

— Дороже, чем вышло, уже не будет, — резонно заметил обобранный старатель. — А если я?..

— Паря, — сурово сказал ему Бобер, — а если я?.. Вот сейчас нашепчу проводнику пару слов, и на следующей станции вас встретят люди в синей форме. Расскажешь им про сложности работы старателя? Или пропоешь о богатствах земли сибирской?

Бывший мент Бобер прекрасно понимал, что никто не станет в здравом уме связываться с поездными шулерами, потому что первый вопрос следователя будет: откуда денежки? Откуда у советского человека десять тысяч рубликов на карты? Откуда у простого труженика четверть пуда золотого песка? Уже и не важно, откуда и куда. Сам факт, что он у тебя есть, — уже расстрельная статья.

Так что молчали проигравшие в тряпочку, а если и пытался кто-то качать права, то в одиночку, в кулачном бою, а на этот случай Бобер был хорошо экипирован. Неугомонный фраер получал нож под ребра и летел из поезда в тайгу.

В результате заработки Бобра исчислялись не только бумажными цифрами, но и каратами. Ходили легенды о сделанных им в тайге «захорон-ках» с песком и «камушками». Никто не мог точно сказать, насколько богат атаман, потому что никто из тех, с кем он начинал, долго не прожили. Случалось всякое, и время от времени Бобер терял людей, заменяя их новыми. Нельзя сказать, что такие накладки случались очень уж часто. Благодаря жестокой войне, которую в свое время затеял и выиграл бывший опер, мало кто осмеливался противостоять банде. Но время от времени доведенный до отчаяния фраер бросался на людей с чем-то острым или тяжелым, и если кто зазевался… Бобер быстро находил ему замену.

Бобер предпочитал вербовать людей из не слишком прожженных уголовников — они понимали ситуацию, но особенно не зарывались, уволенных в запас военных — эти люди привыкли к дисциплине и приказам, местного или залетного молодняка, погнавшегося на Север за длинным рублем, но так и не поймавшего его. Изредка в банду попадали люди из тех, кого раздевали другие шулера или собственно Бобер. Парадоксальные судьбы таких людей чем-то напоминали историю Гивика.

Попутно банда промышляла еще кое-чем. Например, выполняла грязную работу за Филина. Тот то ли гнушался убивать, то ли кишка была тонка. На словах это выглядело как отступление от воровских понятий: мол, если ты шулер, то должен перекладывать карты, а не размахивать пером.

Люди Бобра также контролировали нескольких самостийных шулеров, катавшихся на этих поездах. Эта публика работала на подхвате и только с разрешения самого Бобра. Дело в том, что иногда потенциальных жертв было так много, что Бобер и Филин при всем желании не успевали обработать всех.

Скажем, после закрытия навигации сотнями тянулись домой речники и браконьеры. Заработки у людей приличные, зачастую незаконные, и люди везут с собой наличные деньги, не слишком доверяя ценным бумагам и справедливо опасаясь открывать счета в сберкассе, потому как сразу вопрос: откуда деньжата?

Грех было упускать добычу. Тогда атаманы выбирали наиболее перспективных лохов, а остальное отдавали на откуп стервятникам, путешествовавшим следом. Позднее Бобер обходил своих подшефных и собирал с них дань по таксе. Бобра не интересовало, сколько выиграл шулер и выиграл ли он вообще. За право играть в поезде нужно было платить, как платят за патент.

Тех же, кто противился этому, ожидала участь даже более страшная, чем неразумных проигравшихся.

 

ГЛАВА 19

Бобер в сопровождении Кери шел по составу, собирая мзду с работавших по составу чалдонов.

Проблем не возникало, все безропотно отстегивали положенное. Одному старичку Бобер даже одолжил половину суммы: у того выдался неудачный день, и даже нечего было поставить для новой игры. Разумеется, за свою «доброту» Бобер потом возьмет с подшефного проценты.

Их догнал Слон.

— Слышь, Бобер, — обратился он к атаману.

— Ну?

— Дамочка объявилась. Всех наших обыгрывает.

— Кого это «наших»? — уточнил Бобер.

— Ну, я имею в виду Филина, — поправился Слон. — Филина и его ребят.

— С каких пор Филин стал нашим? — отмахнулся Бобер. — Пускай себе обыгрывает.

— Но она же… того! Получается, что она на нашей территории играет. Надо же с нее получить.

— Вот это верно, — кивнул атаман. — Получить с нее можно. Но она точно игровая? Или, может, случайно выигрывает?

— Да какое случайно! Полночи играют, а она их уже тысяч на восемь опустила! Бывает такое случайно?

— Всякое бывает. Не факт, что она с шансом играет.

— Так что же делать? Может, она вообще Филина разденет и голым в Африку пустит!

— Ну и чего? Филину полезно позагорать, а то он из вагона не выходит. А дамочка… Пусть играет. Насосется — ее на нож. Деньги — нам, а тело — волкам. — Бобер повернулся к своему адъютанту. — Керя, разнюхай, где едет гражданка.

— Понял. — Керя тотчас удалился выполнять распоряжение.

Чувствовалась военная выправка. Керя был когда-то старшим матросом. Остался даже на сверхсрочную, но его перевели на берег, в порт. Там парень обленился, заскучал по дому, начал пить. Потом на него списали какой-то там пожар на свалке и выперли со службы. Поехал Керя домой, да не доехал, прибился к шулерам.

* * *

Алексей Жгут тупо смотрел на мигающий экран. Программа передач центрального телевидения была исчерпана. Ночь на дворе, а Галина так и не объявилась.

Он устал гадать, где она. Устал уже терзаться вопросами и сомнениями.

Перед ним стояла почти опустевшая бутылка водки, и он целеустремленно и сосредоточенно отливал из нее в свой немедленно пустевший стакан, пытаясь таким образом избавиться от необходимости думать вообще и о своей поганой жизни в частности.

Он часто слышал, что если пить маленькими порциями, то пьянеешь куда быстрее, чем когда выпиваешь ту же водку стаканами. Теперь ему представился подходящий случай проверить эту теорию. Глоток за глотком Алексей вливал в себя сорокаградусное пойло, обжигая горло и прислушиваясь к своим ощущениям. Телевидение работу закончило, бутылка почти опустела, а он, Лешка Жгут, по-прежнему помнил, кто он, где, сколько денег должен и кому. Единственное, чего он никак не мог взять в толк, где же его жена Галина?

Алексей встряхивал головой, соскребая с черепушки оставшиеся там мысли, собирая их в комок и пытаясь выдавить из этого комка хоть какие-то мысли о ней. Тщетно. То ли водка начинала действовать по частям, отрезая не сразу всю память, а отдельными ломтями, то ли и с Галиной в довершение всех бед что-то случилось.

Алексей порывался встать и отправиться на поиски, но подъем на ноги закончился неудачно. Тогда он долил в стакан остатки водки, выпил залпом и через полторы минуты заснул, уронив голову на спинку дивана.

* * *

Бобер в сопровождении своей свиты вошел в шестой вагон. Вошел и замер, оценивая ситуацию. Напротив нужного купе стоял огромный, просто огроменный, даже по сибирским меркам, мужик. в простенькой рубашечке на двух пуговках, в трико. Стоял и понуро смотрел на закрытую дверь. В то же время явно чувствовалось, что стоит он тут не просто так.

Бобер машинально обернулся на свою свиту — все на месте, все в боевой готовности. Только на фоне этого амбала его банда смотрится как-то несерьезно.

Тем не менее Бобер не был бы Бобром и не прожил бы на поезде почти пять лет, если бы не умел обламывать любых противников и скрывать свой испуг так хорошо, что потом и сам не мог отыскать его.

Бобер решительно двинулся к амбалу, расправив татуированные мускулистые плечи, торчащие из черной майки. Правда, по мере того как он приближался к здоровяку, разница в габаритах становилась все разительнее: Бобер был ростом примерно вполовину ниже и весил раза в три меньше нанятого Галиной горняка. Да что говорить — один кулак сибирского богатыря был размером примерно как все сложенные вместе кулаки членов шайки.

И все-таки Бобер шел прямо на эту гору мяса пружинистой быстрой походкой. Как-никак на него смотрели соратники, и уронить свой авторитет в их глазах было смертельно опасно.

— О! — небрежно окликнул великана Бобер. — А ты кого здесь пасешь?

Детина медленно повернул в его сторону большую, остриженную под полубокс голову, моргнул, но не произнес ни слова. Только огромная рука его, засунутая глубоко в карман, шевельнулась.

Эта рука в кармане Бобра огорчила даже больше, чем разница в весе. Что там еще за сюрприз? Даже примитивный кистень, прицепленный к такой ручище, — страшное оружие. В тесноте вагона увернуться от смертельного удара просто нереально. Тыкать же в этот мясистый живот ножами тоже опасно: сразу не наколешь, а раненый медведь, как известно, опаснее стаи голодных волков. Это в Сибири знает каждый сопляк.

Поскольку ответа Бобер так и не дождался, он задал следующий вопрос:

— Дамочку ты охраняешь?

Великан продолжал молчать, покачивая головой и держа руку в кармане. Федя строго соблюдал инструкции своей работодательницы: молчать и держать руку в кармане.

— Ты что, глухонемой? — спросил Бобер не грубо, но и не слишком вежливо, скорее раздраженно.

Детина подумал немного, потом медленно опустил и поднял голову. Так медленно, будто опасался, что огромный шар с ушами сорвется с шеи и покатится по коридору, сминая все на своем пути, а главное, сминая собственные нос и губы.

Бобер постоял немного, оценивая ситуацию, потом стал протискиваться мимо молчаливого стража, кивнув ему в ответ:

— Понял…

Он сделал знак своей шайке, и те, по одному протискиваясь мимо телохранителя Галины, проследовали за своим атаманом в следующий вагон.

Бобер был озадачен. Не все так просто с этой дамочкой. Не все так просто. Но упускать ее нельзя. Пройдет слух, что кто-то играл в поезде и не заплатил, — тотчас появится масса желающих повторить этот подвиг.

* * *

Какое-то время, несколько часов, игра имела переменный успех. Своим фокусом с заменой колоды Галина вернула себе все проигранные деньги и даже вырвала у шулеров четыре с половиной тысячи. С того момента сумма выигрыша Галины то поднималась до десяти тысяч, то сползала до нуля.

Теперь, однако, трюки мошенников вполне уравновешивались тем обстоятельством, что Галина знала карты своих противников и видела карту, которая лежала на верху колоды.

Кавказец уже не улыбался, не говорил комплиментов. «Инженер» пасовал все чаще и все быстрее, так поспешно откидываясь спиной к стене, что любой сообразил бы, зачем он это делает. Галина, кстати, не сомневалась, что, так упорно пасуя, он уже просадил те деньги, что лежали в его пиджаке, и партнеры передают ему новые суммы под прикрытием чемодана. Может быть, чемоданчик этот тоже с каким-то секретом, вроде маленьких окошечек, открывающихся, если надо достать изнутри денежку или нужную карту.

Времени до Гнилищ оставалось все меньше. Нужно было придумать что-то, чтобы переломить ход игры, нужно было решаться использовать какой-то сложный трюк, чтобы одним махом выиграть много денег и уже тогда прорываться с выигрышем на выход.

Под бедром у Галины уже лежали три червы: король, дама и валет. Мощный флэш, если собрать его до конца и выложить. Перебивается только покером или флэш-роялем. Ни того, ни другого в честной игре никому видеть не приходилось.

Галина взяла карты и невольно вздрогнула: десять и девять червей пришли ей первыми. Оставалось только подменить незаметно три карты. Всего три карты, а не четыре, не пять, и она получит непробиваемую комбинацию.

Галина исподлобья взглянула на карты соперников. Кроме очкастого, сидевшего с парой на руках, никто ничем похвастать не мог. Но ведь они еще не меняли карты, еще не передавали их под столом друг дружке.

Галина облизала пересохшие губы. Страшно.

Рискнуть или нет?

В конце концов судьба сама подкинула ей две недостающие карты, дала шанс один на тысячу. Но ведь флэш— не старшая комбинация. Что, если игроки соберут кому-нибудь покер? Вряд ли. И даже если так случится, Галина увидит это раньше, чем начнет торговаться.

— Мадам, вы играете? — не выдержал долгой паузы кавказец. — Или, глядя на эти карты, вы вспомнили посещение музея изобразительного искусства в Красноярске?

— Меняю три и пятьсот сверху, — выдохнула Галина, складывая карты стопкой.

«Инженер», конечно, сразу спасовал. Только на сей раз ему удалось посмотреть лишь на те карты, что были сданы Галине при раздаче. Кстати, не самые плохие карты: две десятки, включая червовую.

«Инженер» почесал бровь, почесал нос. Что-то из этих движений означало пару, что-то — десятки. Интересно что, хотя теперь это уже не имело значения.

Галина прикупила, причем «инженер» не увидел ни новых трех карт, ни даже тех, которые она снесла. Теперь уже не имело смысла притворяться полной дурой, Галина пошла ва-банк, и при любом исходе играть больше не придется. Она развернулась спиной к окну и теперь держала карты, плотно сомкнув их так, что ей самой видны были только маркированные уголки.

«Инженер» заелозил, запрокидывая голову. Чтобы оправдать свои странные телодвижения, он снял пиджак и аккуратно повесил его на вешалку у двери.

Ухищрения не помогли. Он так ничего и не увидел.

— Отвечаю, — кивнул очкастый, бросив недовольный взгляд на своего помощника. — И пятьсот сверху.

— Тысяча, — прочистив горло, выдохнул кавказец, плюхая на чемодан пачку червонцев.

— Тысяча, — бесстрастно произнесла Галина, выкладывая деньги. — И тысяча сверху.

— Две тысячи и прикупаю. — Очкастый бросил деньги на стол так небрежно, словно не сомневался, что вскоре заберет их обратно.

Галина обратила внимание, что очкастый взял из колоды тройку и семерку, но когда разложил карты в веер, то на руках у него оказалось четыре туза. Хорошая работа.

— Пас. — Кавказец бросил карты и устало прислонился лбом к прохладному оконному стеклу. Может, кто-то и поверил бы в то, что он просто решил остудить голову, но только не Галина: генацвале, похоже, получил пинок ногой от очкастого и теперь, как и «инженер», силился «прощупать» соперницу с противоположного края.

Галина поменяла две карты, одна из которых тут же исчезла под столом, уступив место червовой даме. Эти сброшенные карты, по мнению Валентина, всегда представляли самую большую проблему и наибольшую угрозу для ловкого игрока. Но теперь поздно об этом думать. Последняя игра, последний кон.

— Пять тысяч! — поднял ставку очкастый. Деньги лежали на столе таким ворохом, что уже не оставалось места для игры. Нерозданную колоду отложили в сторону, сброшенные карты были погребены под купюрами.

— Пять, — подтвердила Галина, выкладывая на стол все, что у нее осталось. — Вскрывайте!

Очкастый загадочно улыбнулся, как улыбаются хозяйки, готовясь вынести к гостям свое фирменное блюдо.

— Ми-изиана, Ми-изиана… — как всегда припевая, он медленно, по одному выложил перед собой четырех тузов.

Галина поморщилась.

— А? — радостно спросил очкастый и принялся сгребать деньги в кучу.

Генацвале хлопнул в ладони, «инженер» подобрал ворох мелких денег и принялся деловито сортировать их в пачку. Эти люди сбросили маски и больше не играли роль незнакомых друг другу людей. Они собирали выигранные деньги, собирали их в общий котел, чтобы потом разделить и отпраздновать сорванный куш. Они непременно напьются после такой трудной победы. С великим трудом дался им сегодняшний выигрыш, почти чудом.

Галина с траурным лицом опустила руки. Едва карты ее оказались скрытыми от игроков бортом чемодана, большой и указательный палец молниеносным движением выдернули из веера крестового валета, а средний и безымянный положили сверху давно заготовленного короля червей.

С тяжелым вздохом, как почтальон, вручающий телеграмму о смерти близких, Галина медленно положила свои карты поверх уже собранных в компактную стопку денег. Положила ровно и аккуратно, чтобы они не разлетелись, не съехали вбок.

Очкарик, вполне уверенный в своей победе, взглянул на них мимоходом, да так и застыл с глупой улыбкой на лице. Руки его, нежно обнимавшие выигранные, как казалось, деньги, тоже застыли, образовав своеобразный котел для кона. Остолбенели и кавказец с «инженером».

Не дожидаясь, пока публика придет в себя и чем-нибудь разразится, Галина проворно переложила деньги из «котла» в свою сумочку, выдернула пачку купюр из рук «инженера» и резко поднялась, отбрасывая чемодан на руки кавказцу, с явным намерением выйти из купе.

— Обожди! — очнувшись от столбняка, взревел очкастый. — Как ты выиграла? Как ты выиграла? — Он посмотрел на кавказца, ища поддержки. — Она не могла выиграть! У нее не мог быть флэш! Она же прикупала каре! — И он посмотрел на «инженера», ожидая, что тот подтвердит его догадку.

Строго говоря, подтверждать «инженеру» было нечего. Он видел на руках у дамочки две десятки, но видел и валета червей. Она меняла три карты. Какие? По логике вещей, нормальный человек сохранит две десятки и станет прикупать, надеясь получить еще одну или две. Но это нормальный человек. Что будет прикупать капризная женщина, не предскажет никто. Женская логика — это женская логика, та еще логика… Она вполне могла сбросить вторую десятку. Нет, обвинить ее в нечистой игре было нельзя.

— Ты прикупала каре! — нервно поправляя очки, заверещал очкастый, тоже пытаясь встать и преградить Галине дорогу.

— Это ты так решил! — жестко парировала она, опираясь на чемодан и усаживая таким образом очкастого на место. Запертым в углу оказался и генацвале. — У тебя было три карты…

— И я прикупил две, — подхватил очкастый, — чтобы получить каре, и я его получил…

— И стал меня пугать. — Галина втолковывала ему смысл произошедшего, словно объясняя маленькому ребенку, за что тот наказан. — А я изображала тройку, вроде бы прикупая каре. Могла бы, между прочим, набрать и валетов…

— Мое каре в любом случае было бы выше твоего!

— Извините, я обознался… — передразнила его Галина. — Ты принял мою игру? Принял. Деньги поставлены, сыграны. Надо верить тому, что ты видишь. Теперь ты с каре, а я с выигрышем. Даже не знаю, кому из нас больше повезло. Дай пройти!

— Тридцать тысяч! — сообщил из угла сидевший в обнимку с чемоданом кавказец. Сообщил и посмотрел на своего незадачливого компаньона, недобро прищурившись.

Встал и «инженер». Теперь они с очкариком надежно перекрывали победительнице путь отступления. Дело запахло жареным. Даже пригоревшим.

— Спасибо за игру. — Галина резко подалась вперед и чмокнула «инженера» в кончик носа. Тот отшатнулся, освободив небольшую щель.

Выбросив руку вперед, Галина дотянулась до двери купе и, прежде чем очкарик схватил ее, успела дважды стукнуть костяшками пальцев.

Дверь тотчас отъехала, с лязгом встала, упершись в поднятый ограничитель, снова закрылась и опять распахнулась с грохотом и звоном вывернутого с мясом язычка.

В открывшемся проеме возник Федя, радостно и немного смущенно улыбающийся из-под притолоки. Он неуклюже топтался в дверях и никак не мог решить, стоит ли ему втискиваться в эту тесноту или нет.

— Здравствуйте! — кивнул он присутствующим.

Очкарик тотчас выпустил руку Галины и сел, продолжая обиженно шевелить губами и не сводя восхищенного взгляда с представшего перед ним великана.

— Все по-честному, мальчики. — Галина сделала облапошенным фраерам ручкой. — Ладно, извините, мне нужно выигрыш сложить в свой сейф. Чао!

Она вышла из купе, перешагнув через ноги «инженера», и, отстранив Федю, захлопнула за собой дверь. Соблазн попросить горняка подержать дверь снаружи был велик, но это был не самый умный ход. Через десять минут шулера все равно вырвались бы.

Едва дверь закрылась, Гивик отшвырнул чемодан и молча схватил Филина за грудки. Сусля поднялся и завис над атаманом, еще не решив, какую расправу над ним учинить. Только что их трио лишилось почти тридцати тысяч, каждый потерял по десять «косых» из-за того, что их «первая скрипка» — Филин не смог обставить какую-то потаскушку.

Расправа намечалась жестокая, и Филин понял это. Позабыв о субординации, о том, что он главарь этой шайки, шулер забился, завизжал, срывая очки и брызгая слюной:

— Она игровая! Клянусь! Клянусь, мужики! Фирменный чалдон! Я по хватке вижу!

— Не бывает баб-катал! — медленно занося руку для удара, процедил Сусля.

Неожиданно Гивик бросил Филина и развернулся к Сусле с озаренным новой догадкой лицом:

— Значит, она мужик! Кто ее охраняет?!

— А ты не видел?! — Сусля кивнул на дверь. И не на дверь даже, а чуть выше, примерно туда, где сияла минуту назад широкая сибирская улыбка горняка Феди.

— Если она мужик, — сказал Филин, поворачиваясь к Гивику, — то что ж ты так растаял на нее?

— Кто растаял? — подскочил от возмущения кавказец.

— Ты и растаял! Если бы не твои шуры-муры, мы бы давно ее опустили и сидели бы с деньгами.

— А ты? А ты что?

— Что я?

Они уже схватились друг за друга, когда Филин получил по плешивой макушке от Сусли.

— Ты еще крайнего ищешь, урод криворукий!

Филин отпустил Гивика и закрылся, опасаясь новых ударов.

— Надо догнать ее, — сказал Гивик Сусле.

— Догоним, и что? Видел ее кавалера? Кулак как пивной кухоль. Найдешь себе дырку в голову…

— Что же ее, отпускать? — Гивик взмахнул руками. — С нашими деньгами? С такими деньгами?!

— Она игровая, — продолжал скулить Филин, близоруко шаря вокруг себя и собирая карты.

Сусля с презрением посмотрел на него. Потом перевел взгляд на пол, где валялись разбросанные карты. Потом — в угол, где сидела Галина, быстро протянул руку, поднял две карты, лежавшие чуть особняком. Десятка пик и трефовый валет. Он поднял их и посмотрел на свет.

Гивик и Филин притихли, наблюдая за бывшим заслуженным артистом республики.

Тот рассматривал карты довольно долго, потом бросил их Филину:

— Пересчитай колоду!

* * *

Галина заглянула в купе проводника.

— Далеко еще до Гнилища?

Пожилой железнодорожник ответил не сразу. Взглянул исподлобья, аккуратно сложил газету, неспешно поднес к глазам руку с большими часами, подумал, беззвучно шевеля губами.

— Двадцать шесть минут, — сообщил он наконец и в нагрузку выдал еще порцию полезной информации, предупреждающей дальнейшие расспросы: — Стоянка три минуты, поезд следует по расписанию, туалет во время стоянки поезда закрыт, чай у проводника, кипяток в течение всего следования.

Галина кивнула, и проводник, вполне довольный собой, снова развернул газету.

Выиграть деньги — полдела. Еще предстоит дожить до Гнилищ и там благополучно сойти с поезда.

Богатырь Федя следовал за ней неотступно, наверное уже прикидывая в уме, сколько бутылок водки успел заработать. Смотрится он солидно, желающих нагрубить ему найдется не много, но как он поведет себя, если дойдет до настоящей потасовки? Если заблестят ножи? Вряд ли горняк бросится в бой за обещанную бутылку пойла. Да он ведь и не нанимался охранять Галину всерьез, уговор ограничивался тем, что Федя будет «ходить за ней и держать руку в кармане», что он добросовестно делает уже несколько часов.

Пистолет. Доставать его Галина не хотела ни при каких обстоятельствах. Даже в самом крайнем случае. Если она сделает хотя бы один выстрел, то милиция перетряхнет всю Сибирь в поисках ствола. Они могут не полениться провести баллистические экспертизы всех пистолетов во всех воинских частях. Да это, скорее всего, не понадобится, потому как Ворон заметит отсутствие патрона в обойме, и, даже если почистить пистолет, вряд ли исчезнувший патрон удастся вот так запросто списать. А тут цепочкой потянутся и Галина, и Альбина…

Нужно было придумать другие способы обезопасить себя от шулеров, которые наверняка уже обдумывают, как им вернуть свои деньги.

Галина видела, как безжалостно разделались с матросом. Вряд ли ее участь будет менее печальной. Можно было пока удирать по вагонам, но поезд не бесконечен, через пять минут погони они упрутся в последнюю дверь.

Прыгать на ходу? Отчаянная мысль, и, возможно, Галина решилась бы на этот отчаянный шаг, если бы могла открыть дверь. Но все двери заперты, а ключи были у проводников и, судя по всему, у бандитов.

Как протянуть эти полчаса, пока поезд доедет до Гнилищ, а потом тронется дальше, унося с собой разгневанных мошенников?

Мозг Галины безостановочно работал над этой проблемой. Кое-что она придумала загодя, но в реальной ситуации приходилось импровизировать на ходу.

Пройдя немного по составу, Галина и сопровождавший ее Федя вошли в вагон, откуда провожал ее проводник Миша.

Мишин напарник опять колдовал у титана, что-то заваривая в стакане. Он взглянул на Галину, на ее уставшее бледное лицо, сбившееся от быстрой ходьбы платье и улыбнулся радушно.

— О! Как настроеньице? — Не получив ответа, он подмигнул Галине. — Что, похудела? Не горюй! Это такое дело. Игра. Одни выигрывают, другие проигрывают. Чайку? — Он хитро прищурился, подняв наполненный стакан. — На этот раз уж с коньячком, для настроения.

— За наш счет! — бодро добавил высунувшийся из купе Миша.

Слушая эти сочувственные словеса, Галина невозмутимо копалась в набитой до отказа сумочке, пока не извлекла пачку червонцев.

— Да, что-то у ваших ребят игра не заладилась, — сказала она, задумчиво оглядывая деньги. — Не повезло им…

Проводник чуть не выронил стаканы:

— Осталась при своих?

— Само собой! — Галина небрежно протянула пачку Михаилу. — Вот ваша доля.

Михаил взял деньги, не отрывая изумленного взгляда от первого человека, не проигравшего местным ребятам. Позднее он будет с восторгом смотреть на портрет Терешковой, но подвиг женщины-космонавта не покажется ему столь эпохальным, как то, что сделала эта веселая пассажирка.

— Так ты что?.. — спросил он, не в силах поверить в очевидное. — Ты их сделала?

На глупый вопрос Галина не стала отвечать. Она лениво застегнула сумочку.

— А вы тут не знаете фраеров, чтобы могли выставить по пятьдесят штук? — спросила она, серьезно глядя в глаза Мише. — Я бы денек поспала, а следующую ночь можно было бы и погонять…

— Пять… — Михаил чуть не поперхнулся такой суммой. — Пятьдесят тысяч?

— Ты что, их с собой носишь? — разделил суеверный ужас своего напарника второй проводник. — И без… охраны?

Галина, усмехнувшись, посмотрела через плечо на Федю, нависавшего над ней, как Кремлевская стена над Мавзолеем.

— Моя охрана — трое мужиков с автоматами, а я хрупкая женщина с пистолетом в сумочке, — ответила она и поспешно добавила, хлопнув любителя чая по отвисшему животу: — Да вы не пугайтесь! Шучу я так.

— Подумать надо… — растерянно сказал Михаил, даже не представляя, о чем тут можно думать. Пятьдесят тысяч — не карманные деньги. Такие даже с приисков не возят. Михаил не мог себе и представить, что такое пятьдесят тысяч, как выглядит это чудо. Пятьдесят пачек, если по червонцу, двадцать, если по четвертным. Если даже полтинниками, то — десять. Но где же взять столько полтинников?

— Подумай, Миша, подумай. Я зайду, когда отдохну, — зевнув, сказала Галина и оставила проводников пить чай и приходить в себя от свалившихся новостей.

Спустя минуту в тот же вагон влетел Гивик.

— Куда она пошла? — спросил он у Михаила, все еще стоявшего в поэтично-задумчивой позе возле шумящего титана.

За Михаила ответил второй проводник.

— Ребята, ваша игра — это семечки! — сказал он, прихлебывая свой крупнолистовой, байховый, с водочкой. — Она набита деньгами, как на девятом месяце.

— Ты откуда знаешь? — с презрением спросил кавказец.

— Она заказала игру на всю ночь, — почти шепотом произнес проводник. — По пятьдесят тысяч.

— Что, она с такими деньгами одна едет? — Гивик округлил глаза.

— Говорит, у нее охрана с автоматами, — добавил проводник пикантную деталь. — Может, и брешет…

* * *

Гивик догнал Галину через два вагона. С неожиданной ловкостью — кавказец и сам был не мелким мужиком — он обогнал Федю, проскользнув вперед него, и пробился к ней.

Та резко обернулась.

— Ну что, поразмялись и хватит? — с места в карьер начал кавказец. — У меня деловое предложение. Я на тебя соберу компанию фраеров с большими деньгами. Выигрыш — пополам.

Галина намеренно хвасталась перед проводниками, рассчитывая пустить пыль в глаза и выиграть время. Совсем немного — меньше двадцати минут, оставшихся до Гнилищ. Она надеялась, что бандиты поостерегутся нападать, не прощупав почву: автоматы не автоматы, но человек с такими деньгами наверняка как-то подстраховался на случай элементарного ограбления.

Галина рассчитывала отсрочить нападение и не особенно надеялась, что ее нехитрый трюк вообще сработает. Уж тем паче она не надеялась, что ее блеф будет принят за чистую монету. А Гивик, похоже, заглотил наживку, да так глубоко, что теперь не вытянешь обратно. Он предлагал собрать под нее фраеров с большими деньгами, больше не рассчитывая на своего четырехглазого сообщника. Вот это поворот!

Разумеется, нужно было принимать предложение. Тогда кавказец обеспечил бы ей защиту и воздержался бы от грабежа. Половина выигрыша в такой крупной игре — гораздо больше, чем потерянные десять тысяч. Но соглашаться сразу нельзя. Так дела не делаются. Сначала надо поторговаться, покочевряжиться, набить себе цену. Неважно, что через четверть часа она сойдет с поезда и, даст Бог, никогда больше не увидится с игроками.

— Да твои фраера больше тысячи в руках никогда не держали, — презрительно усмехнувшись, ответила Галина.

Кавказец вспыхнул, но удержался от грубости. Возможно, он был хорошим дельцом и умел ставить интересы дела выше личных обид. А может статься, его пыл охладил Федя, с интересом прислушивавшийся к переговорам.

— А вы… — Кавказец запнулся, не очень уверенный, что стоило переходить на «вы», и попытался дать понять, что имеет в виду также помощников Галины. Он кивнул на Федю. — У вас что, миллионы?

Галина ехидно улыбнулась.

— А ты меня зауважал. — Она окинула кавказца насмешливым взглядом. — Так что зови просто: товарищ генеральный секретарь. — Она тоже выразительно посмотрела на стоявшего позади горняка. — У нас при себе миллионов нет, но пятьдесят тысяч на кон ставлю. Для начала.

— Игру организую, — секунду подумав, ответил кавказец. — А вы в себе уверены?

— В принципе да, — ответила Галина.

— Что такое «в принципе»? — насторожился кавказец.

— А это значит, — с достоинством сказала Галина, — что меня хоть ногами к потолку прилепи, я выиграю любые деньги у любого фраера в любую игру.

Ни тени недоверия не легло на лицо кавказца. Только искренний восторг заискрился в глубине его глаз. Он поверил в сказанное, как маленький ребенок верит в родительские посулы.

И, кивнув еще раз, Гивик быстро пошел вперед, в хвост состава, куда направлялась и Галина.

Она же задумалась: если обыгранные шулера не имеют к ней больше претензий, то стоит ли и дальше удирать от них? И что другая банда, та, которая расправилась с моряком? Федя видел, как они уходили в голову состава. Так что в любом случае лучше уходить в хвост, отдаляясь по возможности от обеих шаек, от проводников, от страшных купейных вагонов.

— Ну чего? — осведомился богатырь Федя. — Долго еще ходить будем?

«Вот оно!» — подумала Галина. Парень понял, что дела тут творятся нешуточные, и затосковал, призадумался, как бы отчалить, отвязаться от ставшей опасной попутчицы. При этом не хотелось бы терять те бутылки, которые он уже успел заработать, проводя бессонную ночь в коридоре купейного вагона.

Не глядя, Галя извлекла из сумочки пачку банкнот и подала своему трусоватому телохранителю:

— На, возьми.

Горняк с уважением посмотрел на деньги.

— Ого! Я столько в месяц не зарабатываю, — признался он, пряча гонорар куда-то под рубашку.

— Скоро будет станция, — поглядывая в обе стороны, сказала Галина. — Как только я сойду с поезда, смывайся немедленно.

— Да я и сейчас могу, — улыбнулся Федя, хлопая себя по тому месту, где выпирали спрятанные деньги.

— Сейчас не надо, — невесело улыбнулась ему она.

 

ГЛАВА 20

— Гнилище скоро?

Проводница плацкартного вагона газет не читала. Она сидела на своем месте, протяжно зевая и глядя в окно, за которым расходился пасмурный день.

Не глядя на часы, не сдабривая свой ответ справками относительно работы туалета и расписания поезда, она просто сказала:

— Подъезжаем.

Подъезжаем. Только бы сойти с поезда. А там — подскочить на ходу в машину, и остальное за Мариной. Попробуй догони!

* * *

Марина по части дорожных знаков была не сильна, но треугольник, в центре которого изображен черный человечек, копающий черной лопатой черный холм, был понятен и ребенку: впереди кто-то что-то копает, посреди дороги может встретиться яма.

Пришлось сбросить скорость.

Копающих человечков Марина увидела примерно через минуту. Их было двое. В тот момент они, правда, ничего не копали, а стояли, сунув руки в карманы черных телогреек, рассматривая что-то на земле.

Марина подъехала ближе и вдруг разглядела черную полосу, пересекающую дорогу и уходящую в обе стороны, насколько хватало глаз. Полоса эта выглядела так же нереально, как выглядел бы прочерченный по земной поверхности меридиан.

Лишь подъехав совсем близко, она поняла, что эта черная полоса — узкая траншея, вырытая поперек поля неизвестно кем и непонятно с какой целью. Мужики в бушлатах, похоже, что-то искали в траншее.

Заглушив двигатель, Марина высунулась из кабины.

— Что случилось? — спросила она.

— Не видишь? Ремонт, — мельком глянув на нее, буркнул один из мужчин.

Ремонта Марина не видела. Она видела канаву в полметра шириной и около метра в глубину, проложенную невесть кем прямо через поле, и эта канава отделяла ее от Гнилищ, где нужно было встретить Галину в шесть пятнадцать.

— А проскочить можно? — стгросила она, с сомнением глядя на канаву.

— Угу, — буркнул второй мужчина, выискивая что-то в глубине рва. — Один уже проскочил, никак запчасти не соберем…

— В объезд через поселок, — сказал первый мужчина и спрыгнул в канаву, очевидно заметив что-то нужное.

— Вот черт! — Марина завела двигатель, развернулась, переключила передачу, и тут двигатель заглох. Она снова включила зажигание. Двигатель зашкварчал, задергал стартером, затарахтел было, но заглох снова.

Этого еще не хватало!

Марина начала лихорадочно припоминать все фокусы, какими пользовался Никита в подобных случаях. И так и этак — все впустую. Двигатель вроде бы начинал работать, но, стоило чуть отпустить сцепление, захлебывался и замолкал. Стрелка зарядки аккумулятора начала сползать в красную зону.

Мужики в бушлатах, оставив на время свои поиски, с любопытством наблюдали за этим поединком.

Марина с надеждой посмотрела на них:

— Вы мне не поможете?

Первый мужчина хмыкнул и сказал, обращаясь ко второму достаточно громко, чтобы слышала Марина:

— Слышь, помочь ей! Как тут поможешь, если такая дура стальная! Трактор. Стартером ее ворочать? Задаром дураков нет…

Они демонстративно показали свои спины.

Им надо дать рубль, сообразила Марина и сунула руку в карман. А рубля не было. Двадцать шесть копеек — все, что^ нее оказалось с собой. Галка выгребла все деньги, оставив только медь.

Вот и приехали, покатались с ветерком.

Марина кусала губы, пытаясь вспомнить еще что-нибудь о машинах. Пару раз Никита лазил под капот проверять свечи. Открывать капот Марина умела, но вот свечи… Они наверняка совсем непохожи на те, что лежат в санчасти, и не имеют ничего общего со свечами, какими пользуются, если выбивает пробки. Даже если она найдет что-то подобное, то как их проверять?

Неужели Никита успел-таки что-то сделать с двигателем?

Нет, это слишком фатальный вариант. Если двигатель испорчен, то ей ни за что не успеть к сроку. Лучше верить в то, что произошла мелкая, очень-очень мелкая поломка.

Марина тяжело вздохнула, посмотрела на спины мужиков.

Спины стояли неподвижно, замерев в ожидании ее оклика, который — они не сомневались — последует, как только дамочка доберется до кошелька.

Марина еще раз вздохнула, потом ласково погладила руль:

— Ну же, миленький, давай попробуем еще раз! Только доедем, и я выбью тебе новые свечи. Что хочешь выбью, только поехали! Пожалуйста!

Она медленно утопила сцепление, взялась за ручку подсоса и повернула ключ…

Три секунды показались годом. И когда двигатель недовольно, неровно, но все-таки самостоятельно заурчал, Марина чуть не заплакала от радости. Подержав его немного на холостом ходу, она снова выжала сцепление, воткнула передачу и, перегазовав для подстраховки, тронулась с победным ревом.

Мужики как по команде обернулись. Из-под потрепанных кепок смотрели на машину две пары глаз хищников, от которых упорхнула уже загнанная дичь.

Марина прибавила газу и поехала прямо по полю, вдоль этой дурацкой траншеи.

Двигатель то и дело чихал, машина вздрагивала, как простуженный кашалот, но ехала, отталкивая от себя мокрую после дождя землю большими колесами. Стрелка спидометра колыхалась над числом сорок, но у Марины был в запасе час, чтобы объехать траншею и дотащиться до станции.

Поезд начал сбавлять скорость. Галина вошла в свой вагон и остановилась в тамбуре, сквозь стекло двери наблюдая за проплывающими мимо окрестностями. В таежный пейзаж серыми пятнами начали вкрапляться постройки, предваряющие станцию. Еще несколько минут — поезд остановится, и она сойдет.

— Сейчас выходим? — спросил Федя. Галина кивнула, не отрывая взгляд от окна.

— Так я это… мне надо вещи забрать… Галина взглянула на него:

— Иди. И спасибо тебе.

— Да чего там! — улыбнулся горняк и хлопнул себя по животу. — Вам спасибо!

Он ушел. Когда за окном промелькнула первая стрелка, Галина отступила на шаг и заглянула в свой вагон. Потом машинально посмотрела в окошко переходной двери. И обомлела: прямо на нее шли трое бандитов. Первым шагал тот высокий, что задерживал ее в тамбуре, за ним еще один, что помогал выбрасывать матроса, за их спинами маячил знакомый профиль— «инженер».

Не надо было и гадать о намерениях этой троицы. Шестым чувством Галя поняла, за кем они идут. Можно было бы заблокировать дверь, попытаться удержать ручку, но что толку? Они вышли бы вместе на станции, причем у бандитов было бы преимущество — свой ключ.

Галина побежала. Побежала, не зная еще, куда бежит и что будет делать, когда достигнет последнего вагона. Она просто бежала, как затравленное беззащитное животное, не разбирая дороги, наступая на выставленные в проход ноги и спотыкаясь о вещи. Вслед ей кричали. Но она не оборачивалась.

Знакомое лицо!

Прямо перед ней сидели муж с женой, чьи деньги вытянули шулера. Должно быть, им выпала бессонная ночь, ибо они сидели почти так же, как оставила их вечером Галина. Мысль о том, что здесь находится место, на которое она купила билет, и ее чемодан, даже не пришла Галине в голову.

Не раздумывая ни секунды, она выхватила из сумочки пачку денег. Быстро нагнувшись к мужчине, заглянула под его кепку и сказала скороговоркой, сунув деньги ему в руку:

— Доехать хватит. Задержи! За мной идут.

И помчалась дальше.

Секунду или чуть больше супруги в изумлении смотрели на деньги, потом женщина схватила их и проворно спрятала между грудей.

Мужчина в кепке соображал медленнее — должно быть, сказались полторы сотни ударов, которыми наградила его супруга. Он проследил путь денег, скрывшихся в глубинах жениного платья, хлопнул глазами и высунулся в проход, чтобы посмотреть вслед убежавшей благодетельнице. Потом повернул голову и увидел трех человек, идущих прямо на него. Старые знакомые. Первые двое били его, когда он пытался уличить в нечистой игре третьего, что шел в самом конце.

Теперь, значит, ему предстояло их задержать. Интересно как?

* * *

Галина успела перейти в следующий вагон и там натолкнулась на другого бандита — по-видимому, главаря преследующей ее шайки.

Поезд уже подошел к станции, и дверь позади него была открыта. Сквозь проем был виден вокзал, низкая платформа. Вдалеке промелькнули трое в форме — военный патруль. Галина едва подавила в себе желание крикнуть им, позвать на помощь.

Бандит — это был Бобер — стоял, раскинув руки, как паук, закрывая выход, и выжидающе смотрел на Галину.

— Ну как дела, красавица? — спросил он, ухмыляясь.

Галина не успела ему ответить. Переходная дверь открылась, и в тамбур вошел кавказец.

— Э? — Он удивленно посмотрел на Галину, потом на бандита. — Чего тут?

— Беседуем о международной обстановке, — ухмыльнулся Бобер. — Красный Фидель призвал советских людей поддержать его молодую республику.

Поезд встал. Надо было всеми правдами и неправдами вырваться наружу.

Галина резко повернулась к кавказцу.

— Ты что, меня за дуру держишь? — напустилась она на него, словно не замечая стоящего поперек дверей мужика. — Где твои фраера с большими деньгами? Давай работать, а не дурить мне голову!

— Будут тебе фраера… — Тот не ожидал такой атаки.

— Хочешь заработать — работай! — Галина даже ткнула его пальцами в грудь. — Собирай игру! А это чучело что тут торчит? Горбоносый ходит за мной хвостом!

Кавказец посмотрел на бандита, тот подмигнул ему.

— Для твоей же пользы, красавица, — ответил кавказец, любезно улыбаясь.

— Для своей пользы я лучше выйду подышать! — огрызнулась Галина и попыталась отстранить бандита. Тот не сдвинулся с места. — Да что такое?! — гневно взглянула Галина на кавказца.

— Мадам, поезд стоит три минуты. Какой смысл выходить, если сразу надо обратно?

— Это мое дело! — Галина раздраженно взмахнула руками, ощутив тяжесть сумочки. — Ты что, мне указывать решил? Что хочу, то и делаю.

— Отсюда тоже хорошо дышится, — сообщил ей Бобер. — Можем тебе отдельное купе выделить. Откроешь там окно и дыши, сколько…

— Пойду, говорю, глотну свежего воздуха, — повторила Галина, отступая на шаг.

Тот, что у дверей, осекся, первым заметив в ее руке пистолет.

Потом и кавказец опустил взгляд, в изумлении воззрившись на черный ствол.

— Пропусти ее, — негромко посоветовал он усатому.

Тот и сам был не против посторониться, но Галина не собиралась протискиваться между двумя крепкими мужиками.

— Шагай первым! — скомандовала она бандиту.

Тот попятился, спускаясь на платформу, сделал шаг в сторону и рванул вдоль вагона к следующему тамбуру.

Галина приставила пистолет к животу кавказца и, глядя прямо ему в глаза, медленно развернулась, отступая к двери. Опустившись на нижнюю ступеньку, она прикрыла пистолет рукавом и, отступив еще на шаг, побежала по платформе в противоположную сторону.

* * *

Бандиты в сопровождении Сусли вошли в вагон, где ехала Галина. Они не заметили ее, бегущую впереди.

Керя указал на ее место:

— Во!

— Эй, чего надо? — поднялся было им навстречу мужик в кепке.

— Где вещи ее? — спросил Керя, с некоторым удивлением узнавая мужика по кепке и синяку.

Мужик, видать, тоже признал Керю, потому что развернул оглобли и припустил трусцой в неизвестном направлении. Керя подумал, что тот просто струсил.

Слон, не дожидаясь ответа, сбросил с полки лежащий там чемодан. С сухим щелчком выпрыгнуло из руки лезвие выкидного ножа, несколько мгновений — и крышка была откинута.

Чемодан был полон доверху. Полон… завернутых в листья лопуха поленьев. Лопухи были проложены, чтобы поленья не стучали одно о другое.

— Вот же тварь! — выдохнул Слон, выбрасывая несколько поленьев на пол.

— Быстро! — Откуда ни возьмись в вагон влетел Бобер. — Там она! Держи ее! — вопил атаман, подталкивая своих дружков к тамбуру, где еще стояли Галина и Гивик. По понятным причинам первым Бобер бросаться в бой не спешил.

Слон и Керя ломанулись через вагон. Следом двинулся Бобер. Сусля не торопясь пошел следом за ними. Он в драке участвовать не собирался. Тем более на узловой станции, где патрули на каждом повороте.

* * *

Расставшись с Галиной, горняк Федя бодрой рысцой отправился за своими вещами. Он нисколько не беспокоился, что потеряет сутки, дожидаясь следующего поезда. Лежащие в потайном кармане деньги с лихвой компенсировали эту потерю. Можно даже шикануть, переночевать в гостинице, а то Федя порядком устал от бесконечной тряски. То ли он просто не переносил поезда, то ли чем больше, тяжелее организм, тем сильнее его раскачивает. Живут же блохи на собачьем хвосте, и ничего, а вот слоны, говорят, сильно нервничают, когда их перевозят с места на место в специальных вагонах или на кораблях, начинают метаться в клетках.

Так или иначе, Феде обломилось денег, подфартило по высшему разряду. Дамочка, которую он охранял, конечно, огребла еще больше, но она-то всю ночь проторчала за картами…

Федя не успел додумать мысль о справедливости распределения доходов между карточными игроками и их охранниками, потому как в следующем же вагоне налетел на старых знакомых — шулеров. Один из них играл против его подопечной, а двое других, помнится, шныряли под дверью купе, пока шла игра.

Шулера остановились, глядя на Федю. Федя остановился, глядя на них.

— Где твоя… ну, эта? — Последовал неопределенный жест, который мог означать что угодно, от курицы до вставшего на задние лапы гиппопотама.

Федя молча пожал плечами. Теперь, когда он уже получил свои деньги, можно было не притворяться глухонемым и не держать рук в кармане, но горняк промолчал.

— Да он глухонемой! — напомнил остальным один из бандитов, и вся троица, с трудом миновав Федю, споро затрусила дальше по составу.

Хватились, подумал, глядя им вслед, горняк. Успеет, интересно, она сойти с поезда или нет? Хорошо бы, чтоб успела. Хотя какое его дело? Его дело маленькое: получил деньги — гуляй! Кто она ему? Да никто! Мало их шляется, таких щедрых. Она его, между прочим, чуть под монастырь не подвела. Да! Не предупредила ведь, с кем связывается. А если бы эти ребята ножички достали? То-то! Так что свои деньги Федя заработал честно, а дальнейшая судьба дамочки ему до лампочки.

И он зашагал к своему купе. Там быстро собрался, перекинув через руку легкий, сшитый на заказ плащик, еще раз пощупал лежащий в кармане кирпичик и… и вдруг рванул по вагону, словно спятивший слон. Он бежал, не замечая выходящих из купе курильщиков, не обращая внимания на двери и косяки. Через минуту поезд остановился, двери открылись, и Федя, вывалившись на перрон, помчался по нему, создавая опасность для жизни случайных прохожих своим болтающимся в руке чемоданом.

Он толком не знал, куда и зачем бежит. Просто понял вдруг, что должен помочь. Он, большой и могучий сибиряк, не может дать в обиду доверившуюся ему слабую женщину.

На бегу Федя сообразил, что не знает, в каком вагоне едет Галина, но как раз в этот момент он разминулся с еще одним знакомым человеком. Тем самым, что спрашивал его, кого он, Федя, пасет под дверью купе.

Остановиться сразу для такого великана было делом непростым, и он по инерции пролетел еще несколько метров, бросил плащ и чемодан, ухватился за поручень и бросился в вагон.

Тут он получил удар в живот. Не смертельный и не сильный. Но так бить было просто не по-мужски. Вдобавок ударивший еще кричал какую-то ерунду…

* * *

Человек с подбитым глазом и в большой кепке вырос в простой семье. Его с детства учили помнить добро, и сейчас подвернулся удобный случай. Нужно было задержать троих мерзавцев. Но вот как? В первый момент он решил просто захлопнуть дверь тамбура и держать ее, сколько хватит сил. Но пришлось отказаться от этого неплохого плана, потому как сюда начал вылезать одуревший от поездного безделья народ, здесь же суетились проводники…

Он в отчаянии выскочил в тамбур. На крайний случай, можно было вступить в неравный бой здесь, в узком проходе, и хоть на минуту, но задержать погоню. Но спартанский подвиг от него не потребовался. Судьба послала ему своего гонца. В вагон, пыхтя, полез невероятных размеров детина. Такой, только захоти, мог бы неделю удерживать кого угодно в вагоне, просто заткнув выход своим задом. Осталось только помочь ему это сделать…

Мужик в кепке ударил поднимавшегося по лестнице детину. Не сильно, чисто символически. Ударил и крикнул:

— Эй, ты! Ну, бей меня! Бей! Детина оторопело уставился на него:

— Да ты чего, старый?

Мужик заглянул в вагон. Шулера бежали прямо на них, еще несколько шагов, и будет поздно. Он снова ударил верзилу и даже схватил его за ворот рубашки:

— Бей меня, слышишь? Надо очень! И лягнул его в живот.

— Ты что, мать твою?! — Детина наконец разозлился и схватил напавшего одной рукой за кепку, другой — за ремень. Он непременно натянул бы эту самую кепку полоумному мужику до самых шнурков, но тут в тамбур выскочили шулера. Сцепившиеся драчуны мешали им выйти из вагона.

Федя тотчас сообразил, в чем соль этого анекдота. Он обхватил мужика в кепке своими лапищами, как медведь украденный улей, — крепко, но так, чтобы не раздавить, — и повалился на ступеньки, под ноги бандитам.

Началась свалка. Шулера пытались перелезть по спине горняка, но тот ловко сбрасывал их обратно в вагон. Наконец, подоспевший Бобер сообразил открыть противоположную дверь тамбура, и шайка выскочила на другую сторону.

* * *

Галина выскочила из вагона, прикрывая пистолет от случайных взглядов и прижимая сумку к груди. Отбежав метров на десять от двери вагона, она быстро осмотрелась. Площадь вокзала, где должна была ждать Марина, находилась справа по ходу поезда. Двери открылись налево. Чтобы попасть на площадь, предстояло подняться на переход, пробежать по нему и спуститься. Десятки узких ступенек. У женщины на каблуках нет никаких шансов уйти от погони.

Галина в отчаянии оглянулась по сторонам. В отдалении вышагивают степенно, как три гусака, патрульные. Далековато. И потом, патруль, милиция — это все на крайний случай.

Тогда Галина просто нырнула под колеса поезда, наступив на подол платья, на четвереньках перебралась на другую сторону и вылезла на пути. Машины не было. Она сделала несколько неуверенных шагов в сторону площади, растерянно крутя головой. Никого. И как назло, все патрули остались с той стороны поезда.

— А ну стой! — раздалось за ее спиной.

Галина обернулась и увидела, что одна из дверей вагона открылась и оттуда выскакивают шулера. Она побежала. Ни на что не надеясь, она просто бежала, только чтобы не сдаваться без боя.

Хрустнул один каблук, потом другой. Бежать стало легче, но погоня приближалась.

И тут на площадь выехала Марина. На ходу распахнув дверцу, она развернула машину и сбавила скорость.

— Давай, Галка! — крикнула она, глядя на приближающихся мужиков. — Давай!

Едва Галина плюхнулась животом на сиденье, Марина утопила педаль газа. Машина взревела, набирая обороты, двигатель чихнул, чихнул еще раз.

Ближайший из бандитов уже занес руку, чтобы схватиться за колесо запаски на задней дверце. Галина вытащила пистолет и сдвинула предохранитель, готовая, если понадобится, стрелять; она уже поймала на мушку самого проворного из преследователей, но тут двигатель чихнул так, что у подруг заложило уши. Из выхлопной трубы вырвался язычок пламени, быстроногого шулера обдало жутким черным дымом, и машина рванула с места, как реактивный самолет.

— Держите! Держите ее! — завопил Бобер, в бессильной злобе размахивая кулаками.

Шулера заметались по площади в поисках транспорта. Но тут поезд тронулся, и им не оставалось ничего другого, как припустить за ним, чтобы успеть повиснуть на подножке последнего вагона.

У открытой двери тамбура, игнорируя претензии проводника, стоял мужик в кепке и с кровоподтеком в пол-лица. Он махал рукой высоченному парню, который шагал по платформе, пока еще без труда следуя за поездом своими исполинскими шагами. Тот улыбался во всю ширь своего широкого сибирского лица и время от времени тоже вскидывал руку в прощальном жесте.

— Ты извини! — Мужик в кепке, снова спохватившись, в который раз за последнюю минуту прикладывал к груди растопыренную пятерню, и парень вновь отмахивался.

— Ну ты, дед, даешь! — смеясь, говорил Федя и качал головой. — Я сразу и не въехал…

— Как мы их, а? — Мужик в кепке хлопал себя по коленям и подпрыгивал, готовый пуститься в пляс.

Федя согласно кивал и пытался улыбнуться еще шире.

Поезд набирал ход, перрон оборвался, и Федя остановился у края асфальтовой полосы, как моряк у причала. Последний раз махнув рукой уходящему поезду, он ощупал сквозь рубашку потайные карманы. И, с удовольствием удостоверившись, что деньги на месте, развернулся и пошел к вокзалу.

 

ГЛАВА 21

В окне появилось помятое, заспанное лицо Альбины. Несколько секунд она непонимающе смотрела на Галю. Потом глаза ее вспыхнули радостными огоньками.

— Галка! Как ты… — Взгляд ее соскользнул вниз и зацепился за разорванный подол платья.

— Альбин, ты уж прости меня. — Галина приподняла подол, демонстрируя, насколько непоправимы повреждения.

— Ладно! — Альбина махнула рукой, хотя от Гали не ускользнуло, с каким трудом дался ей этот жест. Вот так небрежно махнуть рукой на свое лучшее платье могла только настоящая подруга. Галя этот жест оценила по достоинству. — Как ты?

Галина молча положила на подоконник два свертка: тяжелый и легкий.

— Спасибо тебе за деньги — все в целости, даже не распечатывала. А это… — Она положила руку на тяжелый сверток. — С ним тоже полный порядок.

Альбина обернулась и убрала оба свертка с окна.

— Альбин, можно я тебе за платье хоть деньги отдам?

Та снова отмахнулась. На сей раз взмах дался ей уже легче, почти естественно.

— Главное, что у тебя получилось! Получилось ведь?

— Получилось, подруга, — кивнула Галина.

— Ну, это главное. А остальное потом расскажешь, да?

— Расскажу. Только давай я тебе все-таки отдам деньги. Скажи сколько.

— Да брось ты!

— Скажи: сто рублей.

Альбина протестующе замахала руками.

— Ты что! Этому платью ведь сто лет. Я просто надевала его два раза в год, а так…

— Тогда скажи: двести.

Прежде чем Альбина успела что-либо сообразить, Галина положила на подоконник восемь четвертных и, развернувшись, скользнула за угол дома, к машине.

* * *

Капитан Голощекин как раз собирался помыться, побриться и все такое прочее. В общем, навести чистоту и лоск.

Беготня по болотам утомляла его не столько физически, сколько морально. В мечтах о предстоящей жизни Никита Голощекин давно уже сменил хромовые сапоги на дорогие кожаные туфли, зеленую форму — на щегольской костюм, фуражку…

Вот с головным убором он никак не мог определиться. Большинство богатых мужчин, если судить по передаче «Камера смотрит в мир» и обрывочным сюжетам из новостей, ходят вообще без шляп. Кое-кто натягивает шапочку для игры в гольф или в поло, некоторые ортодоксы из Старого Света продолжают таскать на макушках цилиндры, но в основном богатые головы остаются дерзостно непокрытыми, словно опасаясь затеряться в общей массе. Жаль. Голощекину нравилось носить головной убор. Фуражку. Ее можно надевать так и этак, задавая собственное настроение и давая понять собеседнику, на что ему стоит рассчитывать. Фуражку можно легким движением откинуть на затылок, и тогда, в сочетании с открытой улыбкой, от души поиздеваться над человеком, подтрунивая над ним и загоняя в угол каждым новым вопросом. А можно резким движением напялить ее поглубже, потянув за козырек, надвинуть на самые брови, недвусмысленно намекая, что ты не в настроении. При случае же можно просто приподнять ее в знак приветствия и особого расположения. Жаль. Определенно жаль, что фуражки больше не в моде.

В мечтах своих капитан давно уже носил все белое и чистое, благоухал розами и раз в месяц делал маникюр в роскошном салоне. А тут приходилось лазить по болотам, ползать на брюхе по полям, глотать пыль и жрать всякую утвержденную санврачом баланду, от которой в желудке потом играли трубы, а изо рта несло закисшими помидорами.

Голощекин жил, как примерный буддист, смиренно принимающий все тяготы и испытания в ожидании новой реинкарнации, после которой судьба будет более благосклонна к нему.

Пока же примерный офицер, лучший командир округа каждый раз, вернувшись с полевого выхода, из наряда или просто с марш-броска, спешил отмыться от бренной жизни, дабы не пристали к телу грязь и пот, неприличные состоятельному джентльмену со счетом в солидном банке.

Капитан просто приходил в казарму, посылал дневального за водой и вволю плескался тут же, пока его взвод просвещали в области теории тактики боя. Дневальный бдил снаружи.

Тем утром, когда Галина уходила от шулеров с неслыханным по тем временам выигрышем, он как раз собирался прополоскаться после ночного бдения в патруле. Вода уже была принесена и нагрета, банные и бритвенные принадлежности — болгарское мыло, немецкий (из братской ГДР) бритвенный станок и кисточка, польский крем, московский одеколон — лежали рядом на табуретке. Никита уже предвкушал блаженство перехода в чистое состояние, уже вдыхал ароматы и готовился принять свежий воздух каждой порой кожи.

Таинство омовения вот-вот должно было начаться, когда дверь казармы распахнулась.

Голощекин гневно сдвинул брови, но увидел Галину. Какую-то растрепанную, взъерошенную, в порванном платье (платье, кстати, очень знакомом), но ту самую Галину, которая давеча огрела его полной грибов сковородой.

— А… — Голощекин даже растерялся, что случалось с ним крайне редко. — О! Галчонок! Радость так радость! Сама прилетела, пташка вольная, поняла наконец, кто твой спаситель. Проходи. Я тебя даже искупать могу. Купель готова…

Голощекин стоял по пояс голый, в начищенных, как всегда, сапогах, наглаженных до стоячего состояния безукоризненно сидящих галифе. Он считал, что смотрится очень эффектно: обнаженный мускулистый торс и минимум подчеркнуто ухоженной одежды — сочетание дикой мужественности и элегантности.

Никита двинулся к гостье, разводя руки в стороны, чтобы обхватить ее, но она внезапно вскинула руку. Какой-то предмет взлетел в воздух над головой Голощекина. Бог знает почему, ему пришла в голову мысль о гранате, и он бросился на пол, в сторону, закрываясь руками. Упал и замер, затаив дыхание.

Но вместо грохота взрыва послышался странный шелест. Вроде бы знакомый, но вспомнить его происхождение сразу не получилось.

Никита открыл глаза и поднял голову. На него падали деньги. Много-много денег. Настоящий золотой дождь. Советские денежные знаки разного достоинства порхали и кружились, покрывая все вокруг: пол, кровати, стол и нелепо распростертое на полу тело капитана Голощекина.

— Двадцать тысяч, — сказала Галина от двери.

Голощекин повернулся к ней, но она не удостоила его взглядом и вышла, не произнеся больше ни слова, не дожидаясь ответа, даже не полюбовавшись феерической картиной: казарма по-гранчасти, усыпанная червонцами, четвертными, полусотенными и сотнями.

* * *

Телевизор показывал какую-то муть. Алексей спал, развалившись на неразобранном диване. Голова его запрокинулась, и завклубом звонко похрапывал, втягивая воздух. Горло, видевшееся в расстегнутом вороте гимнастерки, отекло и посинело.

В коридоре Галина скинула с ног изуродованные туфли. Разбуженный стуком, Жгут вздрогнул и очнулся.

— Галчонок! — улыбнулся он, продирая глаза. — Ты здесь!

Галя прошла в кухню, налила из чайника воды, выпила залпом, жадными глотками.

— А где ты была? — Алексей поднялся, взглянул на часы, осмотрелся. — Я ж извелся весь! — сообщил он с укором. — Ты хоть бы записку оставила! Что с тобой, тебе плохо?

Она и впрямь выглядела неважно, а чувствовала себя еще хуже. Сев напротив супруга за стол, Галина посмотрела ему в глаза:

— Леша, ты больше ничего не должен Голощекину.

Он моргнул, как бы стряхивая с ресниц остатки сна, и снова посмотрел на жену, ожидая, что услышанное окажется наваждением.

— Не может быть.

— Ничего, — устало повторила Галина, поднимаясь.

— Это правда? — Алексей тоже встал, счастливо и глупо улыбаясь. Потом взгляд его упал на разорванный подол платья. В мозгу старлея щелкнуло, замкнуло, и он переспросил уже с гневом и отвращением: — Это правда?! У меня, оказывается, такая дорогая жена?

Галина отшатнулась, словно от удара, и вскинула, защищаясь, руку. Она только что рисковала жизнью, ради того чтобы спасти это ничтожество, ради того чтобы вытащить его из петли. И он встречает ее таким обвинением?! Да даже если бы она спасала его тупую башку так, как он думает, то и тогда у него не осталось бы права так говорить с ней. Он должен был бы встать на колени и кланяться ей, добросовестно разбивая лоб об пол у ее ног…

Лицо Жгута перекосило от ярости, он двинулся на Галину бледный, сжав кулаки.

— Ты что, была у Голощекина и там с ним?..

— Леша! — вскрикнула Галина, закрывая лицо руками.

— Что Леша?! — взревел Жгут и в сердцах саданул по дверце шкафа.

Дверца эта много лет уже не закрывалась без ключа и, даже запертая, открывалась с тихим скрипом, стоило кому-то пройти рядом со шкафом. Ни смазывания, ни подтягивания не помогали, и створка всегда была приоткрыта на два-три пальца. Сейчас от удара она встала на место, как влитая, но никто из хозяев, так долго бившихся с ней, не обратил на этот отрадный факт внимания.

Алексей шумел, распаляясь все больше, но не получал в ответ ни упреков, ни оправданий.

Наконец Галина отняла руки от лица. Она решилась. Злость прошла, и с холодной ясностью она поняла, что именно нужно сделать, чего заслуживает стоящий перед ней человек.

— В этом шкафу скатерти и салфетки, — сказала она отрешенно. — Там — постельное белье, рубашки, майки…

— Двадцать тысяч! — продолжал буянить Жгут. — Дорого тебя ценит Голощекин! Я его убью! — Он взмахнул кулаками.

— Не перебивай. — Галина отмахнулась от его пафосных речей. — Картошка — в коридоре. Там же морковь, капуста. Да, и не забывай размораживать холодильник. Хотя бы раз в месяц.

Алексей, порядком выпустив пар, скис.

— Галя! Зачем? Зачем ты это сделала? — Он чуть не плакал. Беспомощный, слабый. Жалкий, но не вызывающий жалости.

— Вот деньги. Триста рублей. Я кладу их, где лежали. Еще чемодан… Извини, чемодан я оставила в одном месте. Но я надеюсь, тебе в ближайшее время не понадобится перевозить вещи.

Алексей посмотрел на нее настороженно:

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Я ухожу от тебя, — просто сказала Галина.

* * *

— Теперь все? — Марина внимательно всматривалась в бледное лицо подруги.

— Все, — кивнула та. — У тебя, кстати, нет свободной палаты?

— Переночевать? — с пониманием спросила Марина и на утвердительный кивок вздохнула. — Конечно, есть. У меня всего один пациент. Правда, с очень редким осложнением… Даже по-латыни не выговоришь…

Галина опустила горящие веки. Перед ее взором замелькали, закрутились в бешеном ритме мазурки карты: тройки, девятки, валеты, тузы. Они мелькали, сменяя друг друга, переливаясь одна в другую, вырастая до огромных размеров и уменьшаясь до бисера.

Это напоминало пляску ведьм, дикий, необузданный танец нечистой силы, выпущенной на волю древним заклинанием. Проклятие их семьи настигло ее снова, карты опять ворвались в ее жизнь и перекорежили ее, не оставив живого места.