— Наймем похоронный оркестр. Верный доход! — Фокусник маршировал по сцене, нацепив барабан и размахивая трубой, как джигит саблей.

— Хорошая мысль! — поддержал жонглер, что-то подкручивая в выигранных «командирских» часах. — Без жмурика ни одного дня не бывает.

— Или, например, свадьбы! — продолжал фокусник. Он в очередной раз попробовал выдуть из трубы что-нибудь, менее похожее на ядовитое шипение.

— Не, на свадьбы с духовым оркестром не сунешься. Кроме Мендельсона, ничего не возьмешь. Клавиши нужны, струнные…

Алексей не участвовал в разговоре. Перспектива использования проигранных инструментов нисколько не волновала его. Инструменты ему больше не принадлежали. И раньше-то они числились казенными, а теперь и вовсе отошли чужим дядям с легкой, но невезучей руки нового заведующего клубом.

Старший лейтенант Алексей Жгут сидел на своем табурете, низко опустив голову и широко расставив босые ноги. Вокруг него стояли и лежали проигранные трубы и барабаны полкового оркестра. В слабом свете лампы дежурного света медные изгибы тускло поблескивали, напоминая лоснящуюся кожу свернувшихся кольцами змей. И эти змеи окружили Алексея, взяли его в кольцо. Не выбраться из кольца, нет спасения.

— Проигрался! Растратил казенное имущ-щ-щество! — шипели змеи.

Алексей сидел, не в силах поднять голову. Азарт выветривался из него, как тяжелый хмель, угар рассеивался, и открывающаяся реальность пугала.

— Возьми сапоги. Какой офицер без сапог? — сказал ему клоун и небрежно бросил обувь на пол. — Срезай занавес, — добавил он, положив перед Алексеем лист бумаги и ручку. — Но только перед этим напиши расписку на все инструменты. А то подумают, что мы их украли!

Ватными пальцами заведующий клубом, без пяти минут подсудимый военного трибунала старший лейтенант Жгут взял ручку и, едва справляясь с дрожью, вывел слово «Расписка». Заглянув через его плечо, клоун удовлетворенно кивнул. Поставив одну ногу на барабан, он принял величественную позу, отдаленно напомнив одного из великих полководцев, осматривающих поле битвы.

— Пиши! — сказал клоун, царственным жестом указывая на листок. — Пиши. Э-э… продано. Продано в качестве шефской помощи… — Он понаблюдал, как из-под трясущейся руки завклубом вьются неровными рядами каракули, и закончил: —…обществу больных детей!

Нацарапанное на листке напоминало ленинский конспект, написанный при помощи гребенки, только вместо слов «Ленин» и «революция» можно было разобрать «инструменты» и «продано».

— Число поставь и подпись, — строго напомнил клоун.

Алексей расписался.

Едва он оторвал руку от листа, клоун выхватил расписку и, размахивая ею над головой, запрыгал по сцене, дребезжащим голосом распевая какой-то марш. Фокусник с барабаном и трубой и жонглер с валторной тотчас пристроились за ним следом, и вся троица, горланя и приплясывая, двинулась по кругу, обходя сидящего старлея и разложенные по сцене инструменты.

Алексей натянул один сапог, достал сигареты и закурил быстрыми жадными затяжками. Отчего так развеселился фокусник, было понятно, но вот мгновенно протрезвевший жонглер, отплясывавший в общей колонне, смотрелся ненатурально.

Мысль о том, что его надули, что он стал жертвой ловких шулеров, даже не пришла в голову Алексею. Эта мысль лежала там в течение последнего часа, и отмахнуться от нее было невозможно. Но за руку он соперника не поймал, игры не прервал, а значит, не имел морального права оспаривать свой проигрыш. В его представлении карточный долг был свят, и, как настоящий офицер и уважающий себя человек, он не имел права отказаться от уплаты по счетам.

Оставалось теперь сидеть на табурете, курить последнюю сигарету и, наблюдая за весельем мошенников, оплакивать свою судьбу. Что могло теперь спасти Алексея Жгута от трибунала? Только бомбовый удар по клубу, под который списали бы пропавшие инструменты.

Циркачи продолжали плясать, орать и кривляться, и никто не мог помешать им куражиться над обманутым старлеем.

Помощь пришла, откуда не ждали.

— Эй, карлик-переросток, — рявкнул вдруг за спиной Алексея чей-то знакомый голос, — чего расплясался?

Танцующая группа распалась. Не то чтобы циркачи испугались этого окрика. Они, скорее, смутились, что были застигнуты посторонним человеком за столь несолидным поведением.

Алексей обернулся на голос, пытаясь разглядеть в полумраке зала его обладателя.

К сцене широким стремительным шагом вышел Голощекин.

— Что за шум, а драки нет? — спросил он, бодро взбегая на сцену.

Клоун попятился, уступая капитану дорогу. Голощекин окинул взглядом разложенные инструменты и взял трубу.

— Полный комплект! Хорошая труба? — спросил он жонглера, но ответа не получил.

Жонглер стоял с отсутствующим видом, скрестив руки на груди, словно не слыша капитана.

Повертев инструмент в руках, Голощекин вдруг подался вперед и, выставив раструб трубы к самому уху жонглера, шумно вдохнул, делая вид, что собирается от души протрубить.

Жонглер испуганно шарахнулся в сторону, и Никита довольно засмеялся.

— Хорошая труба.

— Товарищ, — окликнул капитана клоун, — а вы не вмешивайтесь в наше дело!

Голощекин тотчас подступил к нему вплотную, подчеркивая значительную разницу в росте.

— Ишь карапуз какой! — ощетинился он в недоброй усмешке. — Были ваши дела, стали наши! Так, Леш? — обернулся он к сидящему на табурете Жгуту.

Алексей натянул второй сапог, поднялся, вяло переступая ногами, подошел и вклинился между спорящими.

— Ты, Никита, — пряча глаза, сказал он тихо, — не приставай к ним. Я все проиграл в карты. Это, — он указал на инструменты и что-то еще, — все ихнее.

Алексей хотел пройти мимо Голощекина, но капитан схватил его за грудки и отшвырнул обратно к табурету.

— Ты что, под трибунал хочешь?! — рявкнул он так, что эхо загудело в горловинах проигранных труб.

От неожиданности фокусник выронил барабанную палочку, и она звонко ударила в натянутую кожу.

— Не стучи! — шикнул на фокусника Голощекин и тут же добавил елейным голосом: — Хотя, если хочешь, давай, постучи! Попробуй!

От этого последнего «попробуй» фокуснику захотелось сделать какой-нибудь трюк и исчезнуть со сцены. Он поспешно поднял палочку и осторожно положил на стол.

— Да я так… Не получается у меня.

— Ты тогда не барабанщик, а дерьмо на палочке! — сообщил ему Голощекин свой взгляд на приоритеты в музыкальном мире.

Фокусник не рискнул спорить.

Не сдавался только клоун. Он поднял перед собой, как правительственный мандат, полученную от Алексея расписку и двинулся на капитана. — Игра была честная, — сказал он твердо, — и расплата должна быть не фраерская.

— Угу! — Не читая, Голощекин выхватил листок и поднял повыше. — Я объясню ситуацию. Вы даже до железной дороги не доедете, потому что вас примут в пограничной зоне, и никакие расписки вам не помогут.

Клоун попытался выхватить листок, но капитан вовремя поднял руку. Смерив противника насмешливым взглядом, он смял бумагу в комок и зажал в кулаке.

— Куда и как эти трубы девать, мы сами скумекаем, — сказал жонглер с безопасного расстояния.

Голощекин стрельнул в его сторону глазами и вновь повернулся к согласно кивнувшему клоуну.

— Объясняю еще раз, — сказал он тише. — Ни один инструмент из этой комнаты не выйдет.

Клоун и жонглер переглянулись.

— Надо поговорить. — Кивком клоун предложил капитану отойти в сторону.

— Давай, — нарочито громко ответил Голощекин, не двигаясь с места.

— Может, сойдемся? — спросил клоун, косясь на неподвижно сидящего Алексея. — Тридцать кусков наличными.

— Сколько-сколько? — Голощекин комично скривился, приложив ладонь к уху. — Что? Что ты сказал сейчас? Я не расслышал.

— Двадцать. И разойдемся полюбовно. Голощекин нахмурился. Немного подумав, он подошел к Жгуту и, взяв его за плечо, развернул к себе.

— Леха! Леха, я сейчас вернусь. Ты их отсюда не выпускай. Понял?

Он вернулся менее чем через полчаса, неся в одной руке ящик с шампанским, а в другой — прямоугольный сверток, сооруженный из «Красной звезды».

Поставив шампанское, он тяжело бросил сверток клоуну. Газета развернулась в воздухе, и, точно разноцветные конфетти разлетелись, закружились в воздухе голубоватые, розоватые и фиолетовые купюры.

— На! Лови! Хлебом и деньгами не сорят! Циркачи бросились под этот денежный

дождь, толкаясь, хватая кружащиеся и упавшие купюры, запихивая их в карманы, под рубашки, заворачивая деньги в фиолетовый с блестками плащ.

— Сразу видно хорошего человека, — сгребая деньги в кучу, бормотал клоун.

— Даже ребра тебе не переломал, — подтвердил фокусник, выуживая залетевшие под гипсовый бюст вождя две красненькие десятки.

— Так, друзья мои, — объявил, потирая руки, Голощекин. — А теперь вы должны помириться и слиться в единый коллектив. Гулять до утра! Утром пойдете и сдадите стеклотару. Леха! Леха, воспрянь!

— Я с ними пить не буду, — пытаясь подняться, пробормотал Жгут, тупо глядя на ползающих возле его ног людей.

Голощекин легко усадил его на место.

— Так, бойцы, слушай мой приказ! — громогласно объявил он циркачам. — Отца командира оберегать, как родного. Все шампанское выпить, гулять до утра!

— Никита… — Жгут снова поднялся.

— Ты мне спасибо потом скажешь. Понял? — Голощекин выразительно посмотрел ему в лицо и пошел вон из клуба, оставив деморализованного сослуживца на попечение шулеров.

Галина встретила Голощекина на площадке.

— Где Лешка?

— Лешка? — Тот буквально втолкнул ее грудью в квартиру и тотчас захлопнул за собой дверь. — Одна? — Он бросил быстрый взгляд в комнату и тотчас крепко обхватил Галину за талию. — А Лешка утром придет.

— Что с ним?! — От испуга почти не обратив внимания на вольности, которые позволяет себе капитан, Галина позволила втащить себя в комнату и только здесь попыталась отцепить гостя. На мгновение ей удалось вырваться, но в комнате, перегороженной столом, отступать было некуда, и через миг Голощекин вновь настиг ее, пытаясь притянуть за плечи.

— Леша у нас топит радость в шампанском, — добавил Никита возбужденным шепотом. — Галчонок…

Голощекин держал Галину за плечи и теперь попытался поцеловать, но вместо нежного прикосновения получил с размаху по морде. Подобный отпор был для капитана полной неожиданностью. Он схватился за обожженные звонким ударом губы и отшатнулся, выпустив женщину. Воспользовавшись моментом, Галя отскочила в сторону и, стоя в узком проходе между столом и сервантом, отгородилась стулом.

— Ты чего дерешься? — спросил Голощекин удивленно. Он отнял от лица руку и вдруг завопил, страшно вращая глазами: — А?! Чего дерешься?

Галина всерьез испугалась. Перед ней стоял уже не пьяный Никита, который, хоть никогда ей не нравился, считался другом Алексея, служил не где-нибудь, а в Советской армии и был на хорошем счету. Словом, мгновение назад перед ней стоял перебравший офицер, с которым можно было справиться, которым можно было управлять, от которого можно было отделаться. Теперь же она видела записного бабника и дебошира. Галя вообще не понимала, что происходит этой ночью: где ее Алексей и почему Никита так разошелся, однако до этого момента ситуация не казалась ей чрезвычайной. Лишь увидев перекошенное от ярости лицо, оскаленные зубы и пылающие ненавистью глаза, Галина ощутила настоящий страх, поняла, что случилось что-то по-настоящему страшное, быть может, непоправимое.

Голощекин вдруг принял нормальный вид, широко улыбнулся и проворковал, цепляя сапогом ножку стоящего на пути стула:

— Нам лучше с тобой нежно обнять друг друга и мирно решить эту проблему.

Никита говорил, не сводя с Галины ласковых, поблескивающих от азарта и принятого алкоголя глаз. Он легко преодолел преграду и попытался схватить хозяйку за локоть, но та увернулась, загородившись другим стулом.

— Убери руки!

Какое-то время они кружили вокруг накрытого стола, не сводя друг с друга глаз. Галина отступала, надеясь обогнуть стол и выбежать через дверь, Никита маневрировал, перешагивая через опрокинутые стулья и табуретки, ожидая момента для атаки. Он даже попробовал на крепость разложенный стол, но отказался от мысли перепрыгнуть через него: хлипкое сооружение, и без того нагруженное посудой и снедью, просто рухнуло бы.

В какой-то момент Галина замешкалась, и Голощекин тотчас ухватил ее за запястье. Она забилась, как пойманное животное.

— Чего ты хочешь? — прошипел Голощекин ей в лицо, стараясь дотянуться губами до ее шеи. — Чего хочешь? Чтобы твой Лешка надел тюремный бушлат?

— Что ты говоришь?! — Галя рванулась из последних сил, пытаясь высвободиться. Она не знала, что пугает ее больше: угроза насилия, исходящая от этого человека, или страшная весть, которую он принес в ее дом, весть, позволявшая ему вести себя столь свободно и нагло.

Вырваться ей не удалось, но тут Никита, запнувшись за стул, потерял равновесие, и они завалились на пол. Галина, ужом выскользнув из ненавистных объятий, отскочила к кухне.

— Куда же ты? — Довольно усмехаясь, Голощекин поднялся с пола. — Продул! Продул твой Лешенька шулерам. — Улыбка его становилась все шире и радостней, по мере того как округлялись от ужаса глаза Галины, до которой по каплям доходил смысл произошедшего. — Продул весь полковой оркестр, да еще занавес с гербом Советского Союза в придачу!

— Врешь! — в отчаянии выдохнула Галина.

— Нет, Галчонок. И ты знаешь, что нет. Я теперь ваш спаситель, поняла? Так что вот где вы у меня! — Голощекин сжал кулак и, подняв его перед собой, как таран, двинулся вперед.

Галина быстро обернулась и схватила с кухонного стола разделочный нож.

— Не подходи!

— Ножичек опусти, — прошипел Голощекин с угрозой.

— Зарежу! — Галина взмахнула своим оружием.

— Да не зарежешь! — лениво возразил Никита.

— Зарежу!

— Да ты и убивать-то не умеешь! — Он пренебрежительно махнул рукой и вдруг возвратным движением сделал выпад и схватил женщину за кисть. Молниеносно выкрутив ей руку, капитан болевым приемом заставил Галину согнуться почти пополам. — Брось ножик, солнышко ты мое!

Нож упал на пол и запрыгал, даже не воткнувшись в линолеум.

Продолжая выкручивать своей жертве руку, Голощекин провел ее вдоль праздничного стола и опрокинул на диван.

— Вот. Тебе будет так хорошо, — захрипел он, наваливаясь на Галину, задирая подол ее платья.

Несколько бесконечных секунд они боролись на диване. Никита, не особенно церемонясь, попросту рванул платье на спине, и оно расползлось, осыпаясь пуговицами и крючками. Галина отбивалась отчаянно, но силы были неравны. Голощекин шел напролом к своей цели, и помешать ему она не могла. Он что-то нашептывал, обдавая перегаром и запахом горького табака, срывал с нее одежду и больно сжимал руки. Оставалось только кричать в надежде на случайную подмогу, но и этой возможности лишил ее предусмотрительный капитан, уткнув лицом в подушку. Галина выбилась из сил, она задыхалась, она уже ни на что не надеялась, когда вдруг услышала щелчок замка в прихожей, чьи-то быстрые легкие шаги. А потом железная хватка Никиты вдруг ослабла.

Не теряя ни секунды, Галина оттолкнула Голощекина и бросилась в кухню. Она увидела Марину, стоявшую в изголовье дивана со скалкой в руке, увидела, как валится на бок капитан, выгнув спину от боли.

Капитан Голощекин умел держать удар. Даже удар скалкой по почкам вывел его из строя не надолго. Уже через мгновение, поднявшись на ноги, он отшвырнул повисшую на нем Марину.

— Пошла ты! — рявкнул Никита.

Галина схватила сначала другой нож, но тотчас поняла, что этим оружием ей не справиться. Молоток для мяса? Струбцина мясорубки?

Краем глаза она увидела Голощекина, появившегося на пороге кухни с неугасающей ухмылкой, и, схватив первое, что попалось под руку, — чугунную сковороду с грибами, обрушила на его голову.

Чугун церковным колоколом загудел от столкновения со лбом пограничного капитана. Четверть секунды Голощекин стоял на пороге кухни, весь облепленный фирменным блюдом Галины Жгут, а потом бревном рухнул на пол.

* * *

— Ой, мороз, моро-о-оз…

Старший лейтенант Жгут и три циркача сидели, обнявшись над почти опустевшим ящиком шампанского, и тянули, свесив на грудь отяжелевшие головы, заунывную русскую песню, которую почти неминуемо затягивают за столом, если застолью не суждено было прерваться в положенное время.

— …не моро-озь меня-а-а! — старательно выводили четыре осипшие мужские глотки над осушенными кружками. Есть какой-то особый шик, особая декадентская изюминка в том, чтобы пить игристое шампанское из грубых солдатских кружек. Кстати, пена в такой кружке стремительно оседает благодаря какой-то хитрой химической реакции, и можно не дожидаться ее отстоя, чтобы наполнить свой сосуд. Такая простота в обращении, конечно, способствует быстрому и качественному опьянению. Но для пущего удовольствия жонглер добавлял в каждую кружку толику водки.

— …мо-оего-о коня-а-а-а! — На восходящей ноте хор рассыпался и скомкал строку.

Клоун воспользовался паузой, чтобы разлить очередную бутылку шампанского, жонглер добавил водки. Все подняли свои кружки, клоун вложил кружку в руку Алексея.

— Я сжег свой дом и пью на его пепелище, — сказал завклубом, заглядывая в нее.

Клоун согласно кивнул и указал на собутыльников:

— А это трупы.

— Я на крючке, как карась, — продолжал сокрушаться Алексей.

— Двадцать тысяч — большие деньги, — задумчиво произнес фокусник и выпил.

— Очень большие, — согласился с ним жонглер, прикидывая, на сколько еще хватит водки.

— Я нелюдь, — выпив залпом, сообщил Алексей, пуская носом колючие пузыри.

— А это что, люди? — тотчас презрительно кивнул на коллег клоун.

— Все, все прахом! — Выронив кружку, Жгут проследил за ней, пока она катилась, бренча и подпрыгивая по сцене. — Одним махом! Все в грязь, в мусор…

Клоун и теперь не полез за словом в карман. Поочередно ткнув в фокусника и жонглера, он представил:

— А это — уборщик. А это — мусорщик.

* * *

Галина в растерзанном платье сидела на стуле. Марина колдовала вокруг, пытаясь собрать платье, и бормотала какие-то слова утешения, хотя что тут скажешь, если твой собственный муж только что пытался изнасиловать твою подругу? Нечего сказать, и все фразы получались у Марины неуклюжими, неоконченными, ненужными.

Галина всхлипывала и который уже раз пыталась вернуть на прежнее место порванный в лоскут рукав.

— Марин, прости меня. — Она ткнулась в плечо подруги. — Если б не ты…

— Не плачь! Ну что ты… — Марина уткнулась носом ей в макушку. Еще миг, и две женщины, обнявшись, разрыдались бы от души.

Но тут Галина спохватилась и посмотрела в сторону кухни.

— Марина… Марин, а он живой? А я его не…

— С такими, как он, никогда ничего не случается. — Слезы у Марины быстро высохли. — Подлец! Какой же он подлец!

— Прости меня. Прости меня… — Галя всхлипнула.

— Да за что же? За что?

Стук падающих вещей в прихожей заставил подруг вздрогнуть. Галя с надеждой посмотрела на дверь, ожидая, что вот наконец появится муж, но в комнату вошла Альбина.

Непривычно хмурым взглядом посмотрев сначала на Марину, потом на Галю, она кивнула, словно бы довольная тем, что не ошиблась в своих скверных предчувствиях.

— Я почувствовала, что что-то случилось, и сразу решила вернуться, — сообщила она, не без сожаления отпуская косяк двери и делая два неровных шага к свободному стулу. Тяжело навалившись на стол, Альбина опустила себя на свободное место и спросила, устало подперев подбородок. — А чего вы плачете?

Галина закрыла лицо руками. Марина молча указала пальцем в направлении кухни, откуда торчали ноги Голощекина.

Дав опасный крен, Альбина развернулась и посмотрела в указанном направлении. Увиденное впечатлило, но не было ясно до конца.

— Галя, а что хотел Никита? — спросила Альбина, сосредоточенно глядя на порванный рукав ее платья. Ей никто не ответил, и Альбина спросила по-другому, сопоставив в уме некоторые особенно заметные детали. — Галя, он что, изнасиловал тебя?

— Не успел, — ответила ей Марина, стремясь оградить подругу от лишних вопросов.

Альбина встала, подошла к поверженному капитану и наклонилась над ним. Потом подтолкнула разбросанные ноги в кухню и осторожно прикрыла дверь.

Перестав рыдать, Галя с ужасом посмотрела на Марину.

Альбина села на краешек стула и с каким-то странным выражением произнесла:

— Он никогда никого теперь больше не изнасилует. — И, обращаясь к Марине, мечтательно добавила: — Марина, у меня есть красивая шляпка с черной вуалью.

— Какая шляпка? Зачем? — испуганно спросила Галя.

— Почему с черной вуалью? — насторожилась Марина.

— Вдовья шляпка, — игнорируя второй вопрос, ответила Альбина. — Ты ведь теперь вдова.

— Я его что?.. — ахнула Галина.

— Мы его убили? — жестко спросила Марина. Альбина сделала театральный жест, приглашая их пройти и убедиться.

Женщины вскочили и бросились к кухне. Марина толкнула дверь.

Капитан Голощекин, весь в грибах, но вовсе не убитый, а очень даже живой, сидел спиной к двери и уплетал со сковороды остатки грибов. Он обернулся на вошедших засвидетельствовать его кончину, улыбнулся и озорно подмигнул Галине.

— Дура ты, Галчонок, — сказал он с полным ртом, — зря ты мне не дала!

Марина закрыла дверь. Подруги переглянулись. Во взглядах их читалось множество разных чувств, но главным было облегчение.

— Хорошая у меня шляпка, — вздохнула Альбина, наклоняясь к Марининому уху. — Жаль. Она тебе очень бы подошла. Может, еще пригодится..