— Ну, с чего начнем? — спросил Валентин, разминая пальцы. — Ты только имей в виду, я тебе покажу технологию, поставлю технику, а дальше тебе придется самой долго и нудно тренироваться, оттачивать мастерство.

— С карт, — сказала Галина уверенно.

— Что? — Валентин был явно ошарашен. — Почему вдруг?

— Не вдруг, — ответила Галина, — у нас этот шлейф тянется больше трехсот лет. Мне мама рассказывала, но не дорассказала. И потом, я подумала. Какой прок от исчезающих папирос? А оружие надо изучать. Я сорок шесть очков выбиваю из винтовки. Вы ведь сами сказали, что оружие лучше изучить, чем бегать от него?

— Сказал, — согласно кивнул Валентин. — Но я что-то не пойму: тебя фокусам научить или в карты играть?

— Вы ведь сами сказали, что это одно и то же.

— Ну, я не так сказал. Хотя…

— Так вы научите меня?

Валентин долго молчал, пристально глядя в глаза девушки. Смотрел не мигая, и она не отвела взгляда, не моргнула. Кроме того, что Галина метко стреляла, бегала стометровку за тринадцать секунд и бросала бутафорскую гранату дальше многих мальчишек, она еще была чемпионом школы по игре в гляделки. Тоже, конечно, не спорт, но вы попробуйте посидеть четыре часа, пялясь в одну точку!

— Ладно, — кивнул он наконец. — Только вот тебе мой зарок: никогда не играй с незнакомыми людьми в незнакомых местах. В поездах не играй, в гостиницах, на пляжах. И если человек сначала проигрывает, а потом начинает взвинчивать ставки — не играй! Отдай ему, к чертовой бабушке, его проигрыш и беги. — Он помолчал немного, и Галина забеспокоилась уже, что фокусник передумал. — Лучше бы вообще не играть на деньги. Столько всяких трюков есть на свете…

— Я поняла, — кивнула Галя. — Я и не собираюсь играть. Просто так, на всякий случай. Учат же нас прыгать с парашютом и надевать противогаз.

— Точно.

— Тогда учите.

Валентин вздохнул, подвинул к себе тумбочку, поставив ее между собой и гостьей, извлек из ящика колоду карт.

— Прежде всего запомни, — сказал он, осматривая их углы и рубашки, — что человек верит в то, что видит. Это главный принцип любого фокуса, в том числе и карточного.

Галина наморщила лоб и вопросительно посмотрела на своего учителя.

— Ну вот, помнишь фокус с сигаретами? — Валентин не сомневался в ответе и не стал его дожидаться. — Пока ты не начала… — он усмехнулся и хлопнул себя по руке, напоминая коварный маневр своей гостьи, — понимать, что я подбрасываю папиросы вверх? Ты ведь просто видела, что они исчезают, так? Ты видела, что я хлопаю по папиросе сверху, и могла только предположить, что они улетают куда-то вниз или просто плющатся у меня в руке, так? Немного подумав, Галина согласилась.

— Но ты не могла поверить в то, что папиросы просто исчезают, и ты начала думать, следить за моими руками, пытаясь понять, куда я их прячу. Так вот, если ты хочешь показать фокус, в который поверят, то не так важно, какое у тебя оснащение, не самое главное, насколько ты готова в плане тренировок. Самое главное — это обставить все дело так, чтобы зритель не начал думать раньше времени. Когда фокусник появляется на арене, то зритель обязательно пытается отгадать секрет трюка. Но в цирке есть большое преимущество: там не повторяют номер, чтобы публика не смогла допетрить, в чем тут дело. Если же начнешь показывать фокусы в компании, то тебя непременно попросят повторить. Потом нальют и снова попросят повторить. И так до тех пор, пока ты не ошибешься и не раскроешь секрета. Если говорить про карты, то тут особый спрос. Тут за тобой следят все время, и свой трюк ты будешь повторять бесконечное количество раз, а подготовиться тебе не дадут. Ни-ни! Будешь крутить те карты, которые тебе дали.

— Я поняла, — сказала Галина, начавшая уже уставать от этой пространной лекции.

Отчего-то все, кто чему-нибудь учит, обожают подолгу пудрить слушателю мозги, прежде чем перейти к делу. Химичка в школе, например, тратила целый урок на то, чтобы поговорить об алхимиках и представлениях средневековых людей о свойствах вещества. Кому какое дело до необразованных дармоедов из пятнадцатого века? Военрук долго рассказывал про устройство винтовки, про историю ее изобретения, начиная с кремневых ружей и даже арбалетов, потом переходил на случаи из жизни, когда какой-нибудь олух умудрялся отстрелить себе ухо или забыть в стволе шомпол. Галина даже знала одного такого стрелка, который пальнул из ружья шомполом. Выстрел, между прочим, оказался весьма удачным. Фамилия этого стрелка была Мюнхгаузен, но какое он имел отношение к современной трехлинейке?

Наконец добрались до самих карт.

Для начала Валентин объяснил правила нескольких наиболее популярных игр. Просто чтобы его ученица поняла смысл манипуляций. Попутно он показал ей некоторые приемы, свойственные игре честной: как считать карты, как «проверять» противника, как подрезать его, вынуждая расходовать хорошую карту на всякую ерунду, как высчитывать вероятность прихода той или иной комбинации.

В трюках Валентин начал с самого простого. Судя по всему, он не был уверен, что у девчонки получатся даже простые манипуляции, но сильные ловкие Галины пальцы, тосковавшие без свойственных нормальным девочкам шитья и музицирования, показали недюжинные таланты, заставив Валентина усомниться в том, что гостья его никогда прежде не держала карты в руках. Может быть, и впрямь фамильная страсть к игре передалась каким-то волшебным образом от дедов и прадедов к внучке?

Конечно, Галина не начала с первого дня «гонять фишку» должным образом, нет. И Валентин, превратившись из гостеприимного хозяина в строгого учителя, потратил немало сил, заставляя привыкшие к винтовке, металлолому и домашнему хозяйству руки танцевать и плести кружева тонкими пальчиками. Немало слез пролила Галина, прежде чем научилась хотя бы правильно держать карты, чтобы потом незаметно забирать их, перекладывать, менять местами.

— Скверно, девочка моя, — говорил Валентин, не скупясь на замечания и подначки. — Скверно, годится только для слесаря третьего разряда.

— При чем тут слесарь? — обижалась Галина.

— А при том, что ты ни черта не поняла из того, что я тебе объяснял в начале! — кипятился фокусник. — Ты должна быть в первую голову артисткой! Все это нужно делать красиво, играя, чтобы люди любовались тобой, а не следили за тем, как ты тут ковыряешься. Что у тебя с рукой — паралич? Что ты крючишь пальцы? Расслабь кисть! Артистизма в тебе — как в слесаре. И то, хороший слесарь… На него смотреть приятно: движения точные, выверенные — картинка! А у тебя что? Что ты вцепилась в этого туза, как будто он весит кило? Легче, легче держи его! Никуда он не упадет, он сам к руке липнет… Отпусти пальцы! Отпусти, говорю! Ну что, упал? Не упал! Теперь сдвигай… Вот руки-крюки! Что ты тискаешь его? Легче, воздушнее… Коряга чертова!

Валентин не особенно выбирал выражения и не собирался щадить ее самолюбие. Должно быть, в этом и состоял его метод обучения. Чтобы добиться хоть какой-то похвалы, Галине приходилось работать, работать и работать над своими руками.

Зато фокусник оказался весьма изобретателен по части разных обидных словечек, и несколько раз Галя убегала от него в слезах, выкрикивая с дороги что-то обидное в ответ, и клялась себе, что не вернется больше в эту хибару. Но неизменно возвращалась. Это было необъяснимо, непонятно, но это было сильнее ее.

Ночами ей снились карты, танцевавшие, порхавшие и парившие, составляющие узоры, выраставшие до исполинских размеров и даже грозившие ей смертью, но каждый раз во сне Гале удавалось их обуздать, подчинить себе, заставить принять привычные размеры и двигаться так, как хотела она. Она ни разу не проснулась в холодном поту, ни разу не вскрикнула во сне. Как бы бурно ни начинался сон, что бы ни вытворяли валеты, шестерки и дамы, их удавалось усмирить. Всякий раз, перед тем как проснуться, Галина аккуратно собирала карты в стопку и убирала колоду в коробочку.

Утром она шла с мамой на пляж, где маялась, наблюдая за играющими вокруг людьми, а после обеда стремглав бежала к домику из щитов, чтобы постигать игру, учиться, учиться и еще раз учиться… Хотя это-то здесь при чем?! Это же из прежней жизни!

Последние три недели. пролетели как один день, как один час, в каком-то угаре. Она жила от одной встречи с учителем до следующей. Все остальное потеряло смысл, утратило интерес, поблекло, пожухло…

Должно быть, и впрямь было что-то в ее крови, тяготело над ней какое-то проклятие, и ничего поделать с этим было уже нельзя…

А потом по «шанхаю» прошлись милиционеры. Валентин исчез, надо полагать, еще до встречи с представителями власти, видеться с которыми ему почему-то очень не хотелось.

У Гали с мамой, насколько понимала девушка, с документами все было в порядке. Тем не менее на следующий день после проверки они уехали. Но уехали не в Москву, а в далекий зауральский городок Чанск — Галя прежде и названия такого не слышала. Долгие, больше двух месяцев, каникулы вдруг подошли к концу. И снова стремительные сборы, снова никаких вопросов и никаких ответов. «Мы уезжаем!» — и все.

Из москвички Галя вдруг превратилась — смешно сказать — в чанку! Но не это было главным. Москва осталась по другую сторону Уральского хребта, и там, в столице, остались высотные дома, школа, бой курантов, машины с красочными надписями, гласящими о том, что повидло и джем полезны всем. Вся прежняя жизнь оказалась теперь в прямом смысле за горами. Но жизнь продолжалась, и надо было устраиваться на новом месте, навсегда отныне поделив свою память на «до переезда» и «после переезда», на «еще когда мы жили в Москве» и на «когда мы уже переехали в Чанск», на «когда еще был жив папа» и на «когда папы не стало»…

Стоит лишь добавить, что с их отъездом из Геленджика карточная лихорадка отпустила девушку. Она словно переболела какой-то заразной болезнью, вроде свинки, когда день за днем ты лежишь в жару, с оплывшим подбородком, обложенная водочным компрессом, и все охают вокруг, ходят на цыпочках, а потом вдруг жар спадает, и просыпаешься в мокрой от пота кровати без намека на недуг… Зуд в руках пропал, и вид играющих людей, которых было достаточно в плацкартном вагоне, увезшем их из Новороссийска, совершенно не волновал и не интересовал Галину.

Проклятие отступило, затаилось.

* * *

Галина так и не сомкнула глаз в эту ночь. Около часа Алексей засопел, уткнувшись носом в подушку. Алкоголь и нервное напряжение вымотали его.

Она же долгое время лежала без сна и думала, думала, думала. С каждым прошедшим часом решение становилось все очевиднее. Проклятие настигло ее. Карты вмешались в ее жизнь, рискуя расколоть ее, уничтожить, обратить в пыль.

Давать Голощекину власть над Алексеем нельзя. Неизвестно зачем, но капитан вложил в этого охламона ни много ни мало двадцать тысяч рублей. Значит, речь идет о чем-то очень серьезном. Значит, перед Лешкой раскрылась такая яма, такая бездна, что и подумать страшно. Сам он ничего путного не придумает. Он просто не сможет ничего придумать, хотя бы потому, что не верит в то, что можно что-то сделать. Иначе не полез бы в петлю. А если Голощекин прижмет, Лешка снова попытается наложить на себя руки либо выкинет еще что-нибудь похлеще, хотя что уж может быть хлеще, чем болтаться на бельевой веревке с вывалившимся языком и мокрыми штанами?

А Галина может его спасти — по крайней мере, попытаться. План сложился почти сразу, стоило вспомнить утренний разговор с железнодорожником. Оставались многочисленные детали, мелочи, которые приходили в голову по мере того, как находились ответы на главные вопросы.

Галина решила сесть в поезд, проехать на нем несколько часов, за это время выиграть необходимую сумму и вернуться. Она смотрела на вещи реально. Она не питала иллюзий относительно своих игровых талантов и относительно способностей тех, с кем предстоит играть. В поездах играют ловкие люди. Но и похвала от такого специалиста, как Шпат, дорогого стоила. Правда, хвалил он ее много лет назад, и с тех пор Галина ни разу не брала в руки колоду. Кроме того, даже если ей удастся выиграть, вряд ли матерые игроки, не гнушающиеся, судя по всему, ни расправой, ни убийством, отпустят ее восвояси с джентльменской улыбочкой. Нужно как-то подстраховаться. Вдобавок в голову приходили такие непраздные вопросы: где взять деньги для игры? как сесть на поезд и как потом вернуться в город? как найти в поезде тех самых игроков с большими деньгами, чтобы не потратить время на мелкую сошку? И, наконец: что, если в поезде ездят сотрудники милиции в штатском и вылавливают ловких на руку игроков?

Вопросов море. Но на каждый, после некоторых раздумий, Галина нашла ответ. Худо ли, хорошо ли, но она продумала все пришедшие на ум детали этой непростой операции. Оставалось главное: вспомнить. Вспомнить все то, чему учил некогда одноглазый зек по кличке Шпат. Вспомнить самой и заставить вспомнить непростую науку отвыкшие от тонкой работы пальцы.

Галя осторожно откинула одеяло и встала с кровати. Стараясь не шуметь, вышла на кухню и плотно прикрыла дверь. Тихо придвинула табуретку, встала на нее одной ногой, протянула руку и извлекла из тайника колоду карт. Лешкиных карт. Сколько волка ни корми, он смотрит в лес, и сколько ни выясняли отношения Жгуты, Алексей продолжал играть. Галина знала, но молчала, легко определяя по заложенным пулям и отложенным заначкам, что ставка в игре — копейка. Вот и сейчас в коробке с картами лежали свернутые трубочкой два мятых червонца— то ли Лешкин выигрыш в последней игре, то ли заначка на случай проигрыша.

Галина бросила деньги на прежнее место, достала колоду и села за стол.

Она положила карты перед собой и какое-то время сидела, пытаясь собрать воедино свою волю и готовность выиграть. Сосредоточившись, она положила на колоду руку, прижав ладонь к атласной рубашке. Еще небольшая пауза — Галина словно впитывала соки этих тридцати шести плотных бумажек или, наоборот, передавала им часть своей энергии. Потом пальцы обхватили колоду и подняли ее со стола. Они, пальцы, начали вспоминать некогда переданное им филигранное мастерство.

Для начала Галина проделала несколько самых простых трюков. Просто перегнала колоду из руки в руку. Карты шуршащей лентой перелетали из сжатой руки, укладываясь на раскрытую ладонь неровной стопкой. Слишком неровной. Вдобавок ко всему они летели неравномерно. Какие-то вылетали сразу, некоторые задерживались дольше положенного, одна и вовсе увязалась за соседкой и упала на стол, потеряв направление.

— Скверно, девочка моя, — сказала Галина вполголоса. — Довольно скверно, даже для слесаря третьего разряда.

В конце концов она отказалась от эффектных трюков. В любом случае сдвигать колоду на четыре пачки одной рукой никак не помогает в игре. Наоборот, если игрок начинает форсить сверх меры, выпендриваться, сучить руками, то к нему особое внимание, за ним глаз да глаз. Хороший игрок всегда артист, он непременно уронит пару карт, пока тасует колоду, переспросит правила, забудет выложить прикуп. Чем ловчее шулер, тем надежней он старается усыпить бдительность противника, из кожи вон лезет, чтобы выглядеть безруким идиотом, но потом — раз-раз! — в две минуты обставит фраера, выпотрошит его в мгновение ока, раздев до нитки, продемонстрировав самому себе все свои таланты. И бедолага фраер отдаст последнее и не подумает даже, что нарвался на ловкача. У хорошего игрока все будет обставлено так, словно злой рок вмешался в игру, отдав преимущество тому, кто и играть-то толком не умеет. Фраер выпотрошит свои карманы и утрется, утешаясь тем, что ему теперь должно немыслимо повезти на любовном фронте.

Галина взяла карты и начала раздавать, раскидывая по очереди в три кучки. В какой-то момент она движением безымянного пальца сдвинула нижнюю карту, подхватила и бросила на стол. Этот простейший из видов жульничества позволял раздающему сдать себе хотя бы одну нужную карту. Но примитивный трюк должен был исполняться на должном уровне, иначе любой наблюдательный игрок мог заметить, откуда взята карта, а в игре на деньги за руками сдающего следят очень и очень внимательно.

Надо бы сделать так, чтобы у соперников был другой объект для пристального внимания, подумала Галина, повторяя движение безымянным пальцем.

Прием выходил не слишком гладко. Честнее сказать, не выходил вовсе. Карта не выдвигалась из-под колоды достаточно далеко, чтобы перехватить ее легким движением, край ее цеплял колоду и щелкал, пробегаясь уголком по срезам.

С зажимом получилось ловчее. Сдающий зажимал одну или даже несколько нужных ему карт в руке и, сдавая, постепенно выкладывал их на верх колоды так, чтобы они оказались у него. Сложность тут состояла даже не в том, чтобы удержать карты и сохранить их незамеченными для соперников. Главная проблема — держать руку так, чтобы она выглядела естественно. Сжатые между собой пальцы выглядят странно, и по странно скрюченной кисти любой фраер может заподозрить подвох.

Галина разложила колоду, выудила четырех королей. Положила их рядом. Потом взяла четыре другие карты, развернула веером— так держат свои карты игроки почти в любой карточной игре. Королей она спрятала в руке.

Один из самых сложных фокусов — заменить карты на глазах у соперников. Галина провела рукой, как бы поправляя свой веер, вставила короля, возвратным движением выдернула восьмерку. Восьмерка согнулась в руке, скользнула по зажатым картам, вылезла сбоку. Галина хотела быстрым движением большого пальца поправить ее, но выронила двух королей. Один соколом спикировал на стол, другой порхнул куда-то в сторону и приземлился на пол.

Да, с такими проколами ее мигом скрутят в бараний рог и выкинут к чертовой бабушке из поезда, для верности проделав пару дырок в левом боку.

Галина старательно размяла руки и начала все сначала.

Карты не слушались ее огрубевших пальцев, норовя увернуться, подломиться или щелкнуть, но Галя не сдавалась, снова и снова подбирая непослушных валетов, вертлявые семерки, упругих тузов, норовивших выпрыгнуть из руки прежде, чем тронешь их мизинцем.

В половине восьмого проснулся Алексей. Позавтракал наскоро, пряча взгляд, собрался и побрел на работу.

Галина еще два часа крутила в руках карты, заставляя их то исчезать, то появляться, то меняться местами. Постепенно суставы начали двигаться в нужном ритме, подушечки пальцев почти обрели прежнюю чувствительность. Дубленные холодной водой и хозяйственным мылом руки домохозяйки преображались, словно перерождающаяся гусеница, даже кожа на суставах как-то подобралась.

Все-таки не добившись нужного результата, к полудню Галина решила, что необходимо остановиться на том, что есть, и завершить все прочие приготовления прежде, чем Лешка вернется с работы. А пока необходимо поспать хоть немного.

* * *

…— Альбина, привет! — Галина махнула сидящей на подоконнике подруге.

Первый этаж имеет свои неоспоримые преимущества. Одним из таких преимуществ была возможность общаться с гостями не выходя из дому, не вынуждая их заходить и при этом не оглашая двор надрывными криками и не рискуя вывалиться.

— Галя!

Альбина махнула ей сперва обрадованно, но жест как-то смазался. После событий последних дней ее бодрые приветствия могли оказаться не к месту.

Альбина чуть наклонилась вперед и замерла, дожидаясь, пока подруга подойдет, и всматриваясь в ее лицо, чтобы определить настроение и тональность предстоящего разговора.

Галина заговорила сухо и по-деловому, сразу перейдя к делу.

— Можешь одолжить мне свое платье — то, румынское?

Лицо у Альбины вытянулось от удивления. Румынское платье было ее самым дорогим нарядом, да и, пожалуй, самой роскошной вещью на сто верст вокруг. Альбина за три года надевала его раз десять, не больше, и никогда никому не одалживала. Да никто и не решался просить о таком одолжении.

Но удивилась Альбина не тому, что кто-то просит у нее дивный наряд, а тому, что просит его Галина. Причем никаких обозримых праздников или торжеств не предвидится.

— Могу, конечно, — удивленно ответила Альбина, — Только оно же тебе будет… не совсем хорошо.

— Ничего страшного, — ответила Галина, уже подумавшая об этой проблеме, — я его заглажу чуть по-другому. Пойдет.

— Хорошо. — Пожав плечами, Альбина поднялась, намереваясь пойти за платьем.

— Подожди. — Галина на секунду смутилась. — Ты можешь мне еще денег одолжить?

— Сколько?

— Много. Чем больше, тем лучше. Альбина пристально посмотрела на подругу:

— Ты уезжаешь, что ли?

— Не уезжаю. Но мне нужны деньги. До завтра. Чем больше, тем лучше, — повторила она.

Альбина задумалась.

Галина накрыла ее руку своей и жалобно, снизу вверх заглянула ей в лицо:

— Мне очень-очень нужно.

— У Вячеслава есть три тысячи, — сказала Альбина, понижая голос и воровато оглядываясь. — Но если завтра он…

— Завтра я верну, — твердо пообещала Галина. Альбина продолжала сидеть, задумчиво глядя

куда-то в глубь комнаты.

— Слушай, Галя, что ты затеяла? — спросила она, не поворачивая головы.

— Альбин, выручи меня, пожалуйста.

— Ладно, не хочешь — не говори.

Альбина встала и ушла в комнату. Через минуту она подала из окна упакованное в парусиновый пакет платье и газетный сверток размером с небольшую книжку.

— Спасибо тебе, Аль…

— Подожди! — Альбина вновь исчезла и, вернувшись, подала еще один сверток. — Возьми. Осторожней!

— Что это? — Галя с опаской взяла в руки увесистый кулек.

— Я думаю, что если ты не хочешь ничего объяснять лучшей подруге, берешь три тысячи и мое лучшее платье, то эта штука тебе в самый раз пригодится. Не разворачивай тут!

Галина ощупью обследовала содержимое свертка и без лишних слов поняла, что в нем. Пистолет майора Ворона.

— Спасибо.

— Не пуха тебе!

* * *

— Привет!

— Привет!

— Вот все, что набрала. — Марина протянула Галине пакет. — Почти четыре тысячи. Зачем тебе столько?

— Потом. — Галина, не считая, засунула пакет в сумку. — Мариш, это не последняя просьба. Ты можешь меня до станции довезти?

— Могу. Когда тебе нужно?

— Сейчас.

— Сейча-ас? — Марина выразительно посмотрела на темнеющее небо. — Могу и сейчас. А обратно? Или ты?..

— А обратно меня тоже нужно привезти. Только не сегодня.

— Не поняла. — Марина нахмурилась.

— Марина, жди меня в шесть часов на разъезде у Гнилища. Поезд придет в шесть пятнадцать. Стоит две минуты. Разверни машину в нашу сторону и держи мотор работающим.

— Это же триста километров с гаком… Ты что задумала?

— Покататься с ветерком! — нервно улыбнулась Галина.

— Галка, рассказывай! Какие-то путешествия на ночь глядя, деньги, чемодан, платье на тебе… Думаю, что догадываюсь чье. Галка, рассказывай, что ты затеяла!

— Потом, — покачала головой Галина.

Всю дорогу до станции Марина то с одного, то с другого бока пыталась хоть что-то вытянуть из подруги, но та отмалчивалась, сосредоточенно глядя на дорогу.

Подъехав к станции, Марина заглушила двигатель и, развернувшись к своей пассажирке, предприняла лобовую атаку, потребовав немедленно рассказать все.

— Потом. — Галина сказала, как отрезала, и тотчас добавила мягче, с мольбой в голосе: — Марин, только помни, что в твоих руках наши жизни. Ну вот и все. Мне пора ехать, не забудь, пожалуйста: в шесть часов на разъезде.

— Ехать? — Марина тупо посмотрела на нее, потом на здание вокзала.

— Ехать, — эхом откликнулась Галя и зашагала прочь.