Зима. Камчатка. Лапы кедрача. Вулкан замёрз, но жив: жерлóм сочится пепел. Деревья молча стынут у ручья. Ручей обледенел и обезлюдел. Снега заполонили всё. Снега… Снега повсюду. Пар стынет в горле. Крик теряет смысл. Он, как слепец, блуждает между сопок, Ведомый эхом. Напялив мешковину облаков, Зияет небо наготой в прорехах. Значенья кроются в следах зверей и птиц. Их клинопись подвергнув расшифровке, Крадёмся вслед. Ружьё прищурилось, прицелом зацепив кусты шиповника. Пустыня камня. Пирамиды лавы. В распадке угнездилась тишина. Бродяжит ветер, зиму проклиная. Вулкан немыслим. Неосознаваем. И грузно оседают облака. Глашатай пустоты – витает ворон. Разбрызгав ягоды, шиповник дышит в снег. Ольховник мёрзлый потирает ветви. Затих овраг, Застывшей лавы полон. Пороша кроет росомаший след. Камчатка – место истины. Престол. Познание себя. На что ты годен. Простор безмолвен. Север распростёрт. Здесь ближе Бог. И грех здесь первороден.

Снег пал на языки застывших лав. Клыки вулканов перегрызли глотку Приземистому утреннему небу, И кровоточат звёзды на заре… Проснулись камни, повели плечами И сгрудились от холода плотней. Здесь, в каменных полях, гнездится жизнь: Роняет перья ветер, ползёт по склону пепловый ручей, И крики одинокой куропатки Вонзаются, как стрелы, прямо в горло Прозрачной, беззащитной тишины… Белесая луна весь день парит вдоль скал, Неясытью выглядывая жертву. Венера над вулканом блещет смертью, И в мёрзлом свете утренней звезды Безмолвие подкатывает к горлу.

Зимний воздух просторен и колок: Крикнешь – вдребезги возглас летит! Недоверчив, узорчат и ломок Лёд ночной у краёв полыньи. Насмерть стала река. Ледокована, Как наследный охотничий нож, Исступлённо зазубренным холодом Полосует медведицу – ночь. Языка безраздельна окраина. Русской речи тиха глухомань. У безмолвия Слово украдено, Но на выдохе вмёрзло в гортань. У мороза всё крепче затрещины! Раздаёт нарасхват, задарма! Над озябшей лощиной зловеще Вьётся снежная мошкара. Вороньё вездесущее, древнее Грабит чаек вдоль устья реки, И восходит звезда вечерняя Звёздам утренним вопреки.

Вдоль чешуи вулкана рыщет хмарь. Ручьи змеятся вниз по мёрзлым лавам. Безмолвна и черна, как мёртвый пономарь, Ночь вниз лицом упала вдоль увала. На тёмном шлаке – поросль камней. Тучны поля базальтовых початков, И между них луна прокралась не Оставив ни следов, ни отпечатков. Забытый, безымянный мавзолей, Полуразрушен и полуразграблен, Стоит вулкан. Он мёртв. Набальзамирован Таблицей Менделеева. Парадным, Чеканным шагом караул часов Сменяется у каменной гробницы. … И у подножья стынет озерцо, Как колесо истлевшей колесницы.

Как ты угрюмо, поле! Снеговито Лежишь без направленья и ума. Лицо твое скуластое, испитое, Завьюжила несметная зима. Приземистый сереброшкурый ветер! Кого учуял в россыпях следов? Прошла ли рысь наперерез рассвету? Иль росомаха пропушила вдоль? Зачем ты, поле? Что в тебе родится? Какого разнотравья дикий сор? Ты пустырей и пустошей столица, Нетронутая гибельной косой. Но по траве прошёл зимы рубанок: Осталась от листвяных похорон Хрустящая белёная бумага Вся в знаках препинания ворон. И вызрело безмолвием пространство… Налился день поспевшей тишиной. Ты прячешь, поле, в рвани голодранца Озноб земли застуженной, глухой. Камчатское оснеженное поле! Распахнут настежь полушубок твой, И треплет ветер травяные полы, Мне горло забивая шелухой.

Зима и Дант. Вверх по ступеням ада Заросшим непролазным кедрачом Я поднимаюсь к туче пеплопада, И ветер мне садится на плечо. Навис вулкан. О, ледяной колосс, Ты в небе вырублен неумолимо! Доносит ветер стоны Уголино [1] Сквозь зыбкий многоярусный мороз. «О, Дант! Зачем ты держишь за рукав?» «Затем – взгляни! – увенчивает лавр Мой профиль горбоскалый, тонкогубый. Останемся на этой высоте! Понаблюдаем гаснущий во тьме Окрестных гор мерцающий рассудок».

Чёрный песок побережья Тихого океана! Тундра расшита ягодой. Здесь человек не нужен. Жизнь проста, Как жестяная кружка: Дно проточив, Ржа разъедает душу… Чёрный песок побережья Тихого океана! Холодный, как одиночество. Рассыпчатый, как убеждения. Муравей мегаполиса! Горсть песка тяжелей и правдивей, чем вся твоя жизнь! Может быть, это всё, что останется: Камчатский чёрный песок – крошево из вулкана. Осенью всё упрощается. Ветер. Изломы гор. Жизнь – промокший патрон: Больше не выстрелить, а выбросить жалко. Волны берут в осаду песчаный вал. Лес туманен и пуст. Наплывает флотилия туч. В зубьях скал эту бухту убитою уткой зажало. Кровоточит брусника. Шиповник кладёт поклон. Рассыпанной дробью шикша чернеет в травах. Здесь уместней не крик, а скорее стон, Крыла перебитого трепет. Поджарый Спаниель ищет птицу, Виляя хвостом, рыча… Чёрный песок Камчатки! Пепел на влажной ягоде! Медвежьи следы… Полчища кедрача… Ничего лишнего. Север. Песок. Правда.

На берегу – нехитрые дары: Обломок дерева, канат, бутыль, канистра… Кулик, предчувствуя финал своей игры, С тревожным криком поднимается под выстрел. Блуждает ветер, холоден и груб – Природы пристав в поисках заданья, И океан, как никелевый рубль, Болтается в кармане мирозданья. Вьёт гнёзда сумрак на уступах скал. Полжизни остается до рассвета. Полжизни я в потёмках расплескал И понял: лишь молчание бессмертно.

Вселенная – яблоня в августе! Сгибаются ветви от звёзд. День, еле дыша от усталости, Жару на телеге увёз. Туман, ковылявший покосами, Минуя болотистый лог, Прокрался, таясь между соснами, Затягивать петли дорог. И полночь – старухой косматою С горбом, как чугунный горшок, Ухватами рук вороватых Упрятала месяц в мешок. Согнувшись в три чёрных погибели, Заброшенным полем пошла. И до-о-олго в дали еще слышен был Её неразборчивый шаг…

Лес обветшал. Листва красноречива. Ручей увяз по горло в октябре. Дрожит шиповник, мелким разночинцем У осени в прихожей оробев. Сентябрь, словно колос, перемолот Шершавыми ладонями тоски. Лучи легли охапкою соломы: Истоптаны, изломаны, тонки. Просёлочной дорогой, опьяневшей От направлений, грязи и дождей, Иду и вижу: небосвод неспешно Становится всё ниже, тяжелей, И ветер травы по живому режет… Я чувствую: прогорклой синевой Громада неба наземь рухнет прежде, Чем вспыхнет, опалённая луной. За бледный горизонт бредут устало Ряды понурых, в пене, облаков. Как пара гончих воронёной стали, Стволы ружья над россыпью следов Взметнулись в обомлевшее пространство, И дрогнул воздух, сдавливая слух… Лисица искрой дотлевать осталась… Раздав, как подаяние, листву, Ольха, крестясь, упала на колени В дождями зацелованную грязь, Где лето, как корова, околело, Потухшим взором в озеро глядясь.

Озеро. Изморозь. Гроздья сочного, спелого льда! Неизъяснимая осень! Роща. Берёз голытьба спит беспробудно вповалку… Мёрзлая серая даль! Ветер свистит разудало, Как полупьяный кустарь! Теплится егерь в избушке. Первых снегов кабала… Курчавятся облака бакенбардами Пушкина: Пусть не арапская смоль! Выжжет любое отчаянье поздних дождей алкоголь.

…Багрянородная! Родная! Хромых рябин кровавый взбрызг! Сквозь стужу, крылья обдирая, Орлан рванулся и завис. И ледяную прорубь неба Пытаясь вычерпать крылом, Весь в хлопьях утреннего снега, Не удержав, из клюва он Крик обронил тяжёлым камнем… И напролом, отвесно, вниз, Крик рухнул в ледяное пламя Над озером взлетевших брызг…

Упала замертво заря. Чадит звезда. Я вырвал день – черновика страницу. Вбежала полночь, чуть не опоздав, Опять моей бессонницы напиться. Мой почерк, неизвестно почему, Заковыляв неверною походкой, Прервал свой шаг… Я вслушался во тьму, Из немоты которой воздух соткан. В окно мне постучала тишина. А может, это звёзд сердцебиение? А может, это космос прошептал Губами ледяными откровение? Но что бы это ни было – один Я слышу ночи мерное дыхание, И на её распахнутой груди Младенцем засыпает мироздание.

С пьяной русской безутешной удалью, Откулачив градинами луг, Над покосом дальним тучи сгрудились, Обнимаясь молниями рук. По раскисшей глинистой распутице, Не разжав разбитых в слякоть губ, Осень – груду неба, словно узница, Спотыкаясь, тащит на горбу. Я смотрю в глаза озёр незрячие. Облака в них – вереницей лиц Тех, что жизнь мою переиначили, Как воспоминанья пронеслись. Но душа моя не растревожится И не дрогнет, от потерь устав. Жизнь моя, неизъяснимо сложная, Стала вдруг немыслимо проста: Сумерки. Тетрадь. Уединение. Гладь листа бездонна и чиста. Россыпью идут на дно сомнения, Черновик души перелистав. А вокруг поникла, отрешённая От всего земного, красота И монашкой, верой обожжённою, Пала у незримого креста.

Жара. Удушье. Август страшен. Деревня пересохшим ртом Глотает пыль. Язык иссохшего ручья Шершав. И зной гудит, как шершень, Над лошадиной шкурой пашни. Нищенка осень, Пустившая всё свое золото По ветру. Замёрзшие обелиски полыни. Надломленный крик орлана Расползается трещиной По ледяной кромке облака. Туман идет по изледи озер Широким шагом. Звёзды Остры и холодны. Изломы гор Застыли, Словно крик окаменелый. Ранние звезды угольями Выкатились из очага заката. Одна – тлеет рядом с вулканом. Смотри: Его вершина задымилась Углом Сжигаемого любовного письма! Пути познания пустынны. Вороньём Дорогу вымостил Сгущающийся вечер. Шиповник С обмороженных ветвей На лёд роняет ягоды молчанья. Зимой Звёзд в небе Меньше, чем ночей, Пережитых в одиночестве… Вновь по твоим следам Я выпускаю гончих памяти В заснеженную долину воспоминаний. Пустопорожье. В аршинной сажени снегов Увяз мой голос. И телега, полная слов, Стынет Посреди Завьюженного поля.

На простуженной дороге, Где, впряжен в пустые дроги, Месяц топчется двурогий, Ветер – сжал кулак И пошёл искать в ненастьях, У кого тепло украсть бы, Звёзды задувает, гасит, Прячет в буерак. Ты – сестра родная ветру, Кружишь снежной круговертью, Рука об руку со смертью, Вьёшь – ворожея! Путнику дорогу скроешь, Заведёшь, в снегу зароешь, Запоёшь, завьёшь, завоешь, Словно плачея. Ты нашёптываешь сказки, Прибаутки и побаски, В скоморошьей прячешь маске Бледное лицо… Сыпь же полными горстями Смех ядрёный с бубенцами, Одари гостей на память Связками песцов! Необъятна, неотступна, Безымянна и беспутна, Ослепи своей преступной Дикой красотой! В пушняке расшивов снежных Сбрось небрежные одежды, Объявись бесстыдной, грешной, Праведной, святой. Вся в предчувствии разлуки, В смертной стуже, в смертной муке, Заломи деревьям руки И, невдалеке Полынью переступая, Оступись, скользни по краю; Мёрзлых губ не разжимая – Захлебнись в реке.

Стынет день над заснеженным полем Отколовшейся глыбою льда. Мёртвых елей корявые колья Оцепили продроглую даль. Ни шахмы [2] , ни пути, ни распутья, Лишь порожний простор да голынь. Молча, кутаясь в листьев лоскутья, Бьёт поклоны старуха – полынь. Холод вкрадчив. Снега нелюдимы. Исчезая в пространстве пустом, Он шагает в зимы сердцевину С перекошенным песнею ртом. Вязнет песня, хрипит, не поётся, Пилит горло беззубой пилой. В ледовитой тиши раздаётся Каторжанский немеркнущий вой И летит в помутнелое небо, Где расправила крылья беда… Смерть идёт в хлопьях свежего снега. …И в зрачках замерзает вода.

…И налетает утро Выклевать звёзд глаза! Сопки обвил рассвет Прожелтью росомашьей! В снежных полях легла Мёрзлая борозда вдоль ледяной реки, Споткнувшейся и упавшей. Взрывчато и внезапно (Как из-под снега – глухарь) Ветер ломает ритм, Жертву в зрачке сужая, Жадно глотает рифмы, Клёкотом гонит хмарь, С оледенелого воздуха Посвистом стружку снимает. И налетают звуки Жёсткие, как наждак, Как ледоходный треск Рек, по швам разошедшихся, С криками, гвалтом, гомоном Над тушей стиха кружат И опадают вниз Каплями крови медвежьей…

Кедрачей замёрзшая пехота Осадила лысой сопки твердь. В небесах объявлена охота – Тучи в клочья рвёт луна-медведь. Вздулись жилы под корой деревьев – Тяжелы рогатины ветвей. Звёзды метят прямо в подреберье Лезвиями кованых лучей. Лес застыл, косматый и зловещий, Разразившись гулкой тишиной. Захлестнул, ожёг осине плечи Пар из горла – выстрел холостой. Вдох глубок. Глоток сырого неба Ледовитой ночью полнит грудь. Яростная, огненная Вега Сквозь пространство прожигает путь. Я – свидетель: в самой вышине, На вершине всей небесной кручи Бьётся в беспросветной тишине Тайный пульс созвездий и созвучий! И луна, дика и неподвластна, Гонит прочь густые облака. Языками морды опоясав, Лижут ветры рваные бока. Разорвав и окровавив свору, Косолапо в белую зарю Катится луна по косогору Напролом – навстречу ноябрю.