Ты вбежала с мороза – смешлива, свежа, С хрупких плеч заструились в ладони меха Кочевого камчатского зверя… И, покинув надломленных плеч твоих твердь, Мех остался в руках пламенеть и звенеть, В смерти зверя меня разуверив… Твоей речи распутный и каверзный вздор, И одежд полуснятых раздор и разор Зашипят, шелестя языками… Ты простёрлась упавшею вдаль бороздой, Наши губы играют всерьёз вразнобой, Как бездарные музыканты… Но в глазах твоих – пар ледяной полыньи, И загублены кольцами пальцы твои, Холодны и хрупки, словно иней … Мне остались концы перепутанных рек, За окном – залежалый, истоптанный снег, Изувеченный, неугасимый…

В тебе есть всё: и речь таёжных рек, И хрупкость льда под пальцами ребёнка, И белизной неугасимый снег Укрыл излом твоей ключицы тонкой. В тебе сошлись надменная зима И тронутые оттепелью губы; Отводишь обнажённые глаза И прячешь… От стыда ли? От испуга? Твоей косы уснувшей расплести Не суждено. Глотая жадно звуки, Мне ложь глаза безжалостно слепит На берегу излучины разлуки. Мне холодно. Слова уходят прочь. И почерк мой уходит вслед за ними. Всю напролет незыблемую ночь Я промолчу твое простое имя.

Твои поцелуи наивны и безоружны, как новобранцы. Они испуганно верят в победу, маршируют вразброд, потеряв ориентиры. Все страшатся боя, и все рвутся в бой, И все лягут, как один, в первом же бою, Чтобы исчезнуть навсегда В братской могиле Расставания.

Ночь – воронье перо на снегу. В полынью уронила серьгу Круглолицая девка – луна, В отраженье свое влюблена. За столом засиделась печаль. Ледяной белизною плеча Повела, поманила во тьму, В беспросветную, вязкую муть. Оплывает огарок свечи. Мысли лязгают, словно ключи, Что всю ночь напролет до утра К мирозданью нельзя подобрать. Снега хруст, ржавый всхлипень петель – Это память моя о тебе Бродит с ветром за тёмным окном Там, где время подёрнулось льдом. Распахнула объятия глушь: Хватит места для всех беглых душ. И повсюду молчанья печать… Нет, ни слова нельзя обещать.

Нет, с пламенем сравнить свою любовь Я не могу. К чему дымы пожарищ И груды пепелищ? Довольно лгать! Здесь слишком много снега… О, как искрятся ледники людей! Для пламени хотя бы нужен лес… Как хороша усадьба для пожара! Чтоб полыхнуло с обрушеньем балок, Тревожным звоном битого стекла И изумленной и ленивой дворней. Но здесь… В душе – лишь перекись заката… Играют в кости пастухи планет… Безмолвие и нежить длинной ночи… Чужих объятий постоялые дворы все переполнены. Я заночую здесь. Достану спички, Сооружу нехитрую нодью [3] И лягу вдоль неё, И буду долго Тлеть вместе с ней, И ночь пройдет неспешно, В мой череп проливая тишину… переживу еще одну ночь без тебя…

Я снова ждал. Ты опоздала, Но рассмеялась и вошла – Так ночь внезапно входит в залу, Так входит лезвие ножа. Да! Так мороз идёт по коже, Так входит в сердце смерти страх, Как ты вошла с изящной ложью На узких, сомкнутых устах.

Ты ангел? Нет, ты – тварь! Исчадие аорты! Ни пуха, ни пера – Растерзана постель. Сминают душу мне Незримые когорты Из легиона вновь Столь сбывшихся страстей. Ты демон? Нет! Ключи От всех калиток рая На шее золотят Излом твоих ключиц. Когда же ты меня Любовью покараешь И исцелишь совсем От страсти, падшей … ниц?

Меха и платье смяты… Вечер. Твой взгляд ветхозаветной тьмы И недоверчивые плечи Непререкаемо горды. Вздохнули волосы протяжно, Их разметало, размело, И с плеч сползли неловко, тяжко, Как перебитое крыло. Какая слаженная сила В противоборстве наших губ! Мы их, как чаши, подносили И, не сговариваясь, вдруг Края навстречу наклоняли… Тогда соткалась гуще мгла И зазмеилась – у окна ли? – Нет, за кромешным льдом окна. Звёзд перепуганная стая, Внизу – теней резной излом… Тела в ночи переплетались Нерасшифрованным письмом: Пророчества, предначертанья, Изображенья верениц Рабов, ведомых на закланье, Всех имена: царей, цариц… Верблюды, пленных караваны… Все – через тьмы и времена Тянулись шествием туманным Из ниоткуда – в никуда. Твоя душа – душа пустыни. Как раскалённый снег, пески На дне зрачков Твоих застыли… Они мне кажутся узки… Они сужаются… И змеи Твоих расхристанных волос Шипят и вьются… – Саломея! – Тебя – познать мне довелось, Тебя – испить мне… – Саломея! – На полумёртвом языке Тебя назвал я, леденея… – Что утаила Ты в руке? – Тьма заливает изголовье… Вот поступь полночи слышна… Покорно, с тяжестью воловьей, Склонила голову луна. Лишь угол спальни серебрится… В нём тишина пустует и, Как крыльями морская птица, Губами воздух охватив, В которых задохнулось имя, Бледна, покойна, тяжела, На ложе, как на блюде, стынет Отрезанная голова.

В густых душных сумерках твоих волос губы мои заблудились, как пара влюблённых подростков. Обмирая, шаг за шагом, наощупь, они шли по твоей коже, пахнущей безымянными травами и, наконец, вышли на залитое лунным светом поле твоего лица, на котором в полночь распустился дикий цветок твоих губ. И они сорвали его со всей невинностью детского любопытства, не зная, что лепестки его ядовиты, а аромат запомнится навсегда и будет чудиться в каждом сорванном цветке.

Улыбки палящий полдень! Видишь – в полях густых светлых волос вспыхивают то и дело серпы двух серёг серебряных? Белых рубах Полукруг у снопов тучных щёк: там отобедать Сели крестьяне и разложили снедь На скатерти губ, щедро расшитой алым… Вот уже бабы стали вполголоса петь… Бровей две косы в колосья ресниц упали… И пошла молотьба языками тяжёлых цепов! Зерном слова льются, речкой неистощимой… Лошади щиплют траву в глазищах лугов… След от телеги бежит, огибая лощину, И за пригорком скулы исчезает совсем. В русских полях вообще многое исчезает: Память о сыне, муже, родственниках, отце, Только рубцы морщин рвами могил оставляя.

Мы – два размежёванных поля. Время нам городить ограду. Урожай поделён и продан, Разворован да роздан даром. Вороньё расчернелось тучей Над рядами пустых борозд, И заколкой – упавшее чучело В чернозёме твоих волос. Зарастёшь ты травою сорной, А во мне засверкают серпы Перезвонами смеха полной Перепачканной детворы.

Ваши руки пахнут первым снегом. Ими – настежь окна отворить, Голубей кормить засохшим хлебом, Из ладоней раненых поить. Протяни – перехвачу запястья! Не дари, хотя бы одолжи Ледяное – напоследок – счастье В эти руки голову сложить. Над несмятой – снег в степи – постелью Рваные осколки зимних звёзд. Ты осыпь мне голову метелью Ветреных, распущенных волос. Скрипнет половицей пол дощатый… Ты исчезнешь тихо. Навсегда. Я узнал: глухи и беспощадны Русские несметные снега.

Столица пришла в упадок. Племена лет, не щадя ничего, ворвались после долгой осады. Награбившись вдоволь, они держат пир: на челе спят вповалку вандалы, и на фасадах – их грубые имена вместо имён богов. Статуи голова срезана с мраморных плеч. Полупьяная речь мелких морщин бродит эхом по залам дворца… Нет ничего живописней развалин лица. Барельефы зубов расколоты. Копоть бровей теперь на местах шёлковых драпировок. Амфоры глаз с дождевой водой отражают людей, которых в помине нет. Крики торговок не раздаются в безлюдных лавках ушей. Фрески когда-то губ выжжены солнцем. Рядом – иссохший суглинок щёк и переулки скул. Площадь сужается. Время жуёт мрамор. Мост осыпается…

Дай руку мне надежды невесомей И белоснежней святочных снегов. Оставим всё: круговорот бессонниц, Наст ледяной невысказанных слов. Известно мне: молчание – условность, Но время замерзает на лету, Когда, как неоконченную повесть, К развязке ожидание ведут. Ты распустила волосы метелью, Волнуясь, взгляд неловко отвела, И с губ твоих, как голуби, слетели Надежды белоснежные слова…

Снег. Ресницы. Губы. Пар. Карий, Колдовской угар. Ночь. Меха. Страстей разбег. Пар. Ресницы. Губы. Снег. Губы. Пар. Снега. Ресницы. Как встревоженные птицы, Кружат, вьюжат смертным кругом: Пар. Снега. Ресницы. Губы.

Похоже на то, что невеста появится в чёрном. Встреча прошлого с будущим – чтоб развести мосты. Антрепренёр накачивается снотворным. Занавес падает и не встаёт. Подмостки пусты. Век репетиций, видимо, не бесконечен. Время афиш сменяется временем тумб. Кассовый сбор снова не обеспечен Машинальным движеньем когда-то умелых губ. Смысла пьесы не разгадать. Голоса с пустотой слились. В произносимом с ленцой «иногда» Слышу раньше звучавшее «бис».

Зима. Меха. Безудержная пляска Разгорячённых, с лёгким паром, губ. По ледовитой темени салазки За лошадьми доверчиво бегут. Колонны. Мост. От мала до велика Вдоль улицы пешком идут дома, И голос твой, весь в отблесках и бликах, Рассыпался на смех и на слова. Да, этой ночью окаянной, снежной, Меня своим отказом окатив, Ты с вызовом поправила небрежно Заснувшего песца поверх груди. Откинулась назад. Скрестила руки. О, безнадёжно-серые глаза! Вас самоцветами солдаты разворуют И спустят в карты, походив с туза. Лёд. Колея. Молчишь? Я всё приемлю… Днём эшелон отправится туда, Где новобранцами на стынущую землю С разбега падают калёные снега… Ночь при смерти. Созвездья глухо стонут. Мне страшно. Он меня не оградил – Твоей рукой мне вложенный в ладони Нательный крест, остывший на груди. И вижу я, хватая снег губами: На голубого спящего песца Ложится снег и гаснет… гаснет пламя Твоих мехов у бледного лица.

Всю ночь гляжу в таёжный сумрак Твоих жестоких тёмных глаз. Я засыпаю лишь под утро Под мерный скрип расхожих фраз. Победа или пораженье? Всё заволакивает грусть. Я, как таблицу умноженья, Разлуку знаю наизусть. Тяжёлый, как похмелье, свет Спросонья ищет подоконник. И мысль в гудящей голове Бренчит, как ржавый рукомойник. Твоя заснувшая рука Беспомощно стекает на пол. Бесшумно ухожу, украв Твоих духов стеклянный запах.

Если спиваться – только Твоей красотой! Хлестать из горла, голову в ночь запрокинув, и пьяным шататься, бродить по немому кварталу домов-близнецов, таращащих мутные стёкла в сыромятную тьму преисподних ночей октября! Заикаться Тобой, падать в грязь, подниматься и вновь, спотыкаясь, идти в затхлый сумрак изъеденных стужей подъездов, вдоль рядов гаражей, что, как зубы во рту старика, полусгнив, совещаются, чья же очередь выпасть… …Рухнуть во тьме на костяшки разбитых коленей, причаститься капель дождя, исповедаться собственной тени, поднять пьяный взгляд и объять ледовитое небо… Встать… Идти… Лица улиц топтать, заплетаясь в родном языке, в междометиях вязнуть, разбрызгивать слякоть глаголов… О, озябшие лица осенних простуженных улиц! Нездоровый румянец листвы и аллей воспаленные горла… Ветер шарит рукой по карманам в поисках денег но, денег нет… Заночую в пустой остановке. Просыпайся!!! Не здесь! Вставай! Просыпайся! Не здесь… Холод жалит меня – осенний облезлый холод… Ночью он бродит по улицам, ищет, кем бы согреться, как беззубый старик впивается дёснами в мясо И гложет… И гложет… В кочегарку! В тепло! Либо вброд, либо в бред, через грязь… В топке сердца сжигая любовь, хоть немного согреюсь… Псом свернусь и усну, но прежде… но прежде… Я понял истину! Я не выронил эту правду в дыру в кармане, не заложил в ломбард, не ссудил под проценты, с ней я шатался и с ней засыпал в остановке… Ниже голову… ближе… слушай… Бог пишет стихи.