День за днём, вразброд и наизнанку, Оголтело, рьяно, вразнобой Я беру слова и спозаранку Их веду, мычащих, на убой. Я вяжу их к изгороди речи За веками росшие рога. Ржавью или кровью накрест мечен Леденящий обух топора? Я сведу сегодня воедино Этих слов неимоверный гурт. Неизбежно, неисповедимо Я начну свой обречённый труд. И в чаду ударов и ругательств, Тушей ослабевшею скользя, По траве сучит ногой анапест, Крепкими рогами грязь меся. Это – не стихи, а бойня речи. Жертва в ожиданье божества… Клювом рвёт дымящуюся печень Ворон, не скрывая торжества. Черновик – не рукотворный лепет: Слышен в нём и рев, и костный хруст. Исключенье – неизбежный метод, Общий для природы и искусств.

Усталый путник – голос мой идёт Дорогой древней мёртвых колесниц. Ручьи времен он переходит вброд, Забвенья зачерпнёт, чтобы напиться. За ним, как тень, спешит родная речь, Зажав руками рот. И пополам С плеча обоих если бы рассечь, Безмолвие скатилось бы к ногам. Извилист путь обочинами душ: Где раньше раздавались голоса, Легла пластом немыслимая глушь, Тараща оловянные глаза. Но через сад налившихся грехов, Сквозь заросли колючей спелой лжи, Пройдет мой голос с полной грудью слов И выдохнет стихи мои, как жизнь.

Орион! Приветствую тебя! Разговоры с созвездьем всегда монологи и признак большого одиночества. Мироздание вновь на безлюдных подмостках небес этой осенью ставит пантомиму созвездий. Впрочем, на подлёте – гастроли комет: гонорар из болезней и бедствий выплачен за год вперёд. Ну, да что мы о них? Давай о тебе, Орион! Космос – эпос богов, и не нам состязаться с ними в стихосложении. Сядем же с ними за пир! Тебе, полубогу, достанется Млечный путь – Зевс опрокинул солонку, Мне, человеку, янтарь – морем прибит каплей жира с Посейдона тарелки. Друг мой, Орион! Ты бросил вызов богине и стал созвездьем. Наказание или награда? Я слышал, недоказуемость правды есть основа небесного кодекса, что хромающий от подагры Юпитер меняет орбиту. Сириус восхитительна. Как там у вас, небожителей, со справедливостью? У нас? Всё по-прежнему: Здесь, внизу, на Земле, распростёршись равным золочёным чертогам лжи, костенеет павшими поле правды невзошедшей ржи. Орион! Твой знак в зимнем небе – «Х» хромосома вечности, но, чем ближе к весне, тем дальше заходишь в море, по воде удаляясь в недоступные взору угодья для небесной охоты. Удачи Тебе, Орион! Добудешь свой звёздный трофей – Возвращайся… Не прощаемся.

Безумье душит волю, как петля, Но ты сильней наброшенной удавки, И, перерезав страхи – якоря, Зажжёшь светильник и удвоишь ставки. И чертовщина сгинет по углам… Твой свет внутри не пламенно-колеблем. И Муза упадет к твоим ногам Пока дом скорби, обессилев, дремлет. Отбрось сомненья! Что тебе до них? Ты знаешь цену слову и созвучью. Упорно выпестовывай свой стих Свободой слова, крика, вопля мучим. И за спиной развяжут рукава. Бессонница, затёкших плеч томленье – Всё в прошлом…и теперь размах крыла С твоей сравнялся верой во спасенье. Давай! Взлетай! Свободен вечный дух! Ты выбрал свет, отбросив тень на плаху… …И ты взлетел, держа свой вес на двух – На двух крылах смирительной рубахи.

Осень. Тоска. В министерстве погоды – бардак. Переезд ли, пожар… Не знаю. Лето, Получив, наконец, загранпаспорт, Сменило прописку и – заодно – полушарие. Озёра пустынны. Петляя в барханах волн, Бредут караваны листьев к песчаному берегу. Отдав швартовы дождя, суда облаков Отчаливают от вулканов в Америку. Лес – сгоревший театр: В нём повсеместно деревья стоят, как ряды опустевших кресел, И только октябрь, между ними расшагивая, Репетирует вслух сумасшедшим трагиком. Уединение. Единение с «У» – Что-то общее с «игрек» – Уравненье с одним неизвестным. В формуле жизни время стремится к нулю, И решенье зависит от Постоянной Небесной.

В странствиях севером навык разжечь костёр Из ничего – верно спасает жизнь. Нужен огонь, дабы не вмёрзнуть в лед, Необходим, чтоб не спускаться вниз. Вытащи линзу и, разложив бересту – Нет, черновики лучших твоих стихов – Дай словам скорчиться грешниками в аду, Выжги им души, как солнце – чертополох! И через этот искупительный свет, Сквозь чистилище правды их проведя, Вычеркни лучших из них, поэт, Из расстрельного списка небытия!

Одиночество не закроешь в сейфе. Его не повесишь на гвоздь в прихожей. Оно повсюду с тобой: в кофейне, Когда опускает глаза прохожий, И, особенно, в вопле чайки, Когда сжимаешь горло початой Бутылки отчаяния На океанском пляже, Где водоросли – словно мотки пряжи, Выпавшие из цепких морщинистых рук Вечности – так оно коротает время. Одиночество – это смерть в постели На простыне, ледяной, как берег Осенью, в ноябре… …И в час отлива понимаешь, Слова – это лишь сварливо Кричащие чайки Сквозь океанский гул, И стихи мои – лишь отпечатки Их следов на пустом берегу.

В здешних болотах каждой птице – своя дробина, что так стремится к счастью полёта, дабы заполнить своё одиночество теплом твоего тела. И, словно скомкав страницу черновика, ветер бросит в зарницу слепок пуха и перьев, Воды запомнят выстрел, всплеск и твое крыло, Раскроившее воздух … Твой последний полет – резкий росчерк пера, разорвавший бумагу.

Горлом пересохшего колодца Хлынул сумрак на твою ладонь. Не художник ты – канатоходец Между светом и кромешной тьмой. Растеклась расплавленною ночью Тушь по белой мякоти листа. Не рисуешь ты – наводишь порчу, Ворожишь, бумагу распластав. Слышишь ли ты Музы шаг летящий? Чёрный цвет, как Зверь, неукротим. Оттого ли криком леденящим, Полнятся глаза твоих картин? Жёсткой, старой кисти поступь волчья, Вдохновенья заметённый след… Почерк ночи груб и неразборчив – Наизнанку вывернутый свет.

Голубь вернулся цвета известняка. Не принёс ни известий, ни масличной ветви в клюве. Западный ветер – крёстный отец сквозняка. Шорох волнистой одежды, соскальзывающей с ослепительно-обнажённого плеча моря. Шевелюра облака. Доски в горсть сведя, зачерпнул каждой твари по паре и нарёк ковчегом. Ночлег под созвездием Льва. Скрежет дерева гофер. [4] Испарина марева. День расцветает за днем. Голубь делает круг над морем с точностью циркуля и возвращается в центр. Мостовая из волн упирается в горизонт. Вокруг ни обломков, ни гор плавников. Бессонница. Мысли. Вопросы. Поиск ответа: Что чувствует ночь, оказавшись на том свете? Мёртвая зыбь. Отчаянью вопреки, голубь вознёсся вверх быстрее молитвы и растворился в палитре рассвета случайным мазком. Что его возвращенье сулит нам? Да вернётся он с вестью, небом благословен!

И скорбную, в распущенных лесах, И с половодья полными очами, Люблю Тебя на собственный свой страх И верю – Ты страдала не случайно. Ты искупила наш иудин грех Добротной, щедрой, некрещёной кровью, И ангел меч кладёт у изголовья, Смиряя первородный, светлый гнев. Пора поднять с покатых площадей Распластанную, в ссадинах бичей, Безумную от правды и обмана… Обнять её, из гноища [5] восстав! И врачевать запёкшиеся раны, И целовать обмёрзшие уста.

Опричником В тумане едет ночь. Сухое разнотравье Безмолвствует. И головой к седлу Привязано за бороду Полцарства. Дороги растоптались вдаль. В грязи Легли пути, Вразброд расковылявшись. Ухабами измеренная Русь Сажает на кол Новые пространства, И те В предсмертных корчах Льют и льют Пушнину на ладони государя. Русь распирает вширь. Она дородна И тяжела. Медведицей с кольцом, Продетым в нос, Она то сладко дремлет, То заревёт, Да так, что скоморохи, Слова забыв, Стремглав бегут, Крестясь. А иногда она, Потехи ради, Ломает спины Грустным мужикам И насмех задирает Невиновных, Покуда царь Хохочет до упаду, И мужики не кончатся Совсем.

Сквозь снегопад комет густой Расслышать ход планет бесшумный. Принять Меркурий на постой И осознать, что ты – безумен. Расчислить строгий механизм Галактик, лун и звёзд – всех сразу, И распознать, что в смерти – жизнь; Её звериный, древний разум. Речь, как невесту, потерять. Всё объяснить рядами чисел, Разъять Вселенную, понять Её бесчеловечный смысл. И на цитаты разобрать Весь мир, его триумф и муку… И вечность пригвоздить, как муху, К бумаге кончиком пера!

Время капает медленно, но всегда – до конца. Впрочем, форма песочных часов внушает умеренный оптимизм, Несмотря на прилавок с грудою свитков, за которым старец слепой решает, трясущимся пальцем ткнув в письмена твоего имени, какой и куда ветер их унесет, безучастно играя скорбью бумаги. Вернее всего – к подножью пирамиды безвременья, и струей ледяного песка их зальёт… …где никогда ни один археолог папирус твой не раскопает.

Чужих стихов разбитые сосуды, И строчек черепки, и мусор наших рифм – Всё соберут морщинистые губы И восстановят вновь, поколебав эфир. Подслеповатый дряхлый археолог – Стихокопатель, времени истец, Разведчик и старатель книжных полок, Намерен всё отдать за образец Столь неподдельный, сколь и неоткрытый: И в перегное русского ума Курганы слов лопатами изрыты, Обчищены, поруганы и вскрыты… Рассована дурная кутерьма Поэм и рифм по ящикам и полкам. Фрагменты строк, обломки, рвань стихов Врастут в хрящи гортаней у потомков И хлынут горлом из отверстых ртов. И будет посещать стареющий астматик, Поклонник и знаток поэзий праотцов, Надгробные тома могил и хрестоматий На кладбищах священных мертвецов.

Путь. Плач. Пот. Пить. Бог. Бес. Бег. Быть. Блуд. Бич. Боль. Быль. Пил. Пел. Пал. Пыль.

Чем ты исчертишь, писарь-время, Пергамент моего лица? Морщин ли ты наложишь бремя, Печать ли чёрного купца? Какую славу напророчишь Стихам – блестящую во тьме? Или перо острей заточишь И резанёшь по горлу мне? И чьи запёкшиеся губы Их смогут тяжко прохрипеть, Когда ударит сердце глухо, Как в землю ударяет плеть? Их люди навсегда забудут? Нет, в кабаке полупустом Стихов засаленное блюдо С похмелья выставят на стол. И сквозь тяжёлый, кислый воздух, Что, как бутыль, стоит – почат, Вдруг, как раскаяние вора, Стихи, нахлынув, зазвучат. Да! Зазвучат стихи, нахлынут, И горлом выплеснется кровь, И мой язык на блюде стынет, Как отплясавший скоморох. Что скажешь ты, процентщик – время, Упрямой смерти ростовщик? Кому воздашь ты полной мерой За мой отрезанный язык?

Всегда любовница, но никогда – жена, с тобой всему я изменяю миру. Гитара, ты порочна! О, как обнажены и женственны твоих распутных дек извивы! И женственны, и жертвенны! Гитара! Власть моих столь неумелых рук покорно переносишь, меня прощаешь ты за грязную игру и музыки одной в знак искупленья просишь. Слетаются пальцы выклёвывать жертвенный стон из прикованных струн. Всё ниже кружат воровато… Пощадить ли шесть узниц, прервать эту пытку – игру? Пощадить, оборвав их? Меня освободи! Твой отзвук позабыть! Ожесточенье струн, и гнев мой, и томленье… В безмолвие сбегу, оставив позади аккордов толчею и нот столпотворенье. Играя на тебе, я приручаю звук. Из рук его кормлю, но он не поддаётся. Я кистью гриф душу, струна кричит и бьётся, и истина исходит с медных губ. Звук – душа пустоты. Инструмент – поводырь в бесконечность. Звучит не гитара, это – таланта крик в воздухе бьётся насмерть с безмолвием каждой вещи. Так рождается музыка. Так обретают Язык.

И годы, и дали, и вёрсты… Я всё тебе отдал сполна. Да, мне это было непросто: Усердно калечить слова. И годы, и вёрсты, и дали… Я бился, кричал, голосил… И в книге, как школьный гербарий, Стихи меж страниц разложил. И вёрсты, и дали, и годы… Мы оба – сухая трава – Стоим у подножья Природы И в снег осыпаем слова.