Когда Саня покинул квартиру Вовы, мы стали считать шишки. Без сознания я пробыл секунд тридцать, получив легкое сотрясение мозга. Хозяину же квартиры – Вове – досталось больше всех. Во-первых, у него был сломан нос и выбит передний зуб; во-вторых, у него была отбита печень; в третьих, пришёл в себя он только после приезда "скорой".

Через несколько дней все ушибы зажили, но в душе каждого из присутствовавших тогда остался настолько неприятно-кислый осадок, что рассасываться он будет ещё долго, а, может быть, не рассосется и вовсе.

Каждый что-то кричал, все спорили, и в конце концов было принято решение немедленно идти к Сане домой и бить ему морду. От этого плана я парней отговорил, дав понять, что ровным счетом ничего у нас не выйдет. Остановились на том, что пока Саня не приползёт на коленях просить прощения, ему будет объявлен бойкот.

Никакого прощения просить Саня, естественно, не стал.

Тем более на коленях.

Более того, сложилось впечатление, что это он объявил бойкот всем своим друзьям и знакомым, напрочь перестал замечать их, полностью игнорировал.

Лишь я более или менее удостаивался его внимания.

Март выдался холодным и ветреным.

Каждый день северные ветры приносили в город миллионы кубометров морозного воздуха. Солнце лишь изредка пробивалось сквозь плотную завесу грязно-серых облаков, но большее время оставалось за ними, и призрачный рассеянный свет, не дающий тени, дополнял холодную картину страдающего авитаминозом города.

Ледяная корка, словно стальной панцирь, накрыла землю; ветер гонял по дворам и улицам обрывки газет, сигаретные окурки, разнообразный бумажный и полиэтиленовый мусор, что с таким старанием выбрасывали люди.

Очередная эпидемия гриппа свалила многих жителей, в том числе и меня. Почти три недели я провалялся в постели, кашлял, чихал и шмыгал носом. Настроение было соответствующим погоде – паршивым, и лишь телевизор да книги скрашивали болезнь.

Иногда, правда, заходил Саня. Два раза заходил. Он развлекал меня тем, что рассказывал всякие дурацкие истории, которые приключались с ним и его приятелями из института. Мы смеялись, пили горячий чай, снова смеялись… Меня обрадовала весть, что он помирился с Леной, и вроде бы как их отношения вошли в прежнюю колею (это оказалось ложью; не знаю, какая причина заставила Саню солгать мне о налаженных отношениях с Леной, может быть, сочувствие моей болезни и нежелание огорчать меня плохими новостями?). В общем, мне было тепло от того, что старый друг находился рядом, хоть и рисковал подхватить поганый вирус.

Именно тогда Саня смеялся в последний раз. По-настоящему, искренне и весело смеялся.

Я думаю, что у него ещё был какой-то шанс измениться снова, стать прежним, даже после убийства Сыракова. И может быть он тоже так думал, но не мог… или не хотел восстанавливать всё на круги своя.

Я абсолютно уверен в одном: когда Саня убил во второй раз, то обратной дороги для него больше не существовало.

Человек в нём, та человеческая сущность, что есть в каждом из нас, основа самой души провалилась глубоко под землю. Глубже газовых карманов и нефтяных полостей; глубже залежей угля и костей динозавров; глубже магмы и даже железного ядра нашей планеты. Сквозь расстояние и время она провалилась туда, где полно огня, но нет света; где бесконечно жарко и бесконечно холодно; где страдают обреченные на вечную погибель души грешников и пируют слуги Сатаны…

На самое дно Мироздания.

В Ад.

Если вы спросите меня, что такое Ад, то я отвечу, что не знаю и не горю желанием узнать. Это не то место, куда бы я хотел попасть в последнюю очередь; более того, я даже не хочу вообще ничего знать об этом месте. Само упоминание о нём вызывает холодный пот и дрожь в конечностях, а по ночам приходят ужасные кошмары с кричащим пробуждением.

Мне и раньше снились кошмары про всяких призраков, оживающих покойников, собственную смерть и так далее, но пробуждение всегда было быстрым и давало облегчение. Лишь смутные воспоминания о пережитом сне, лишенные эмоций, катались поутру в голове.

После всей этой истории с Саней ситуация изменилась.

Теперь мне снятся другие кошмары. Основа их та же: покойники, беснующиеся черти, смерть в разных проявлениях. Но приходят они чаще, почти каждую ночь. И пробуждение больше не даёт никакого облегчения, никакой мысли типа это-всего-лишь-сон-слава-богу, никакой радости жизни.

Пробуждение медленное и липкое, вязкое словно желе; как будто приходится подниматься с глубины смердящего болота, борясь с цепкими лапами тины и водорослей, отбиваясь от разбухших и полуразложившихся рук давным-давно утопших людей. Воздуха всегда не хватает, и уже когда я понимаю, что в следующую секунду мой мозг отключится от отравления углекислым газом, а легкие разорвутся в горячей агонии, я опускаю голову и смотрю вниз, в сторону дна.

Теперь всегда я просыпаюсь с криком, диким криком первобытного животного ужаса.

Любой сон – это отражение реальности. Он состоит из фрагментов, которые впитал мозг за прожитый день, прожитую жизнь. В нём есть часть сознания и часть подсознания. Но он – отражение реальности. И мне страшно, когда я думаю о том, что реальность может иметь такое отражение.

Я верю в Бога.

Раньше был атеистом, но теперь верю. Приходится, знаете ли, верить в него, когда убеждаешься в существовании Дьявола.

Именно его – библейского падшего ангела – я вижу в снах, когда поворачиваю голову.

Взгляд скользит по бело-синей руке, ухватившей меня, пока не упирается в лицо Сани. Он словно хочет пойти выпить со мной по кружке пива – не более, – и это отражается на его лице. Но внезапно, как вспышка молнии раскалывает небо, так его лицо искажает маска лютой ненависти и злобы. Набухшая кожа гниет и пузырится, пока полностью не исчезает вместе с мышцами. Бездонные глазницы черепа на мгновение впиваются в меня взглядом, обрывки водорослей хаотично колышутся в зубах нижней челюсти, а затем сам череп медленно запрокидывается назад.

Но вместо подбородка и шеи мне открывается лик Сатаны.

Рука самого Дьявола тащит меня вниз.

Огромные бесформенные глаза с миллионами вращающихся зрачков пылают вселенской ненавистью. В них – ужасающая вечность. Они видят тебя сквозь всю твою жизнь с её событиями, мыслями и чувствами вплоть до момента рождения и даже зачатия.

Десятки челюстей с тысячами холодных – гораздо холоднее абсолютного нуля – зубов, словно циркулярные пилы, двигаются вперед в хищном броске.

Затем – крик панического ужаса, холодный пот и лихорадочный озноб, перепуганные родители…

Двадцать девятого марта я выздоровел окончательно.

По этому поводу друзья решили закатить небольшую пирушку; мы собрались у Вовы (естественно, без Сани), закупили пива и, как говорится, "оттягивались".

По домам мы расходились уже поздно, где-то во втором часу ночи.

Я бы поседел, если б узнал, что в соседнем с моим подъезде Саня только что убил Серёгу Михайлова.

Не сказать, что я был знаком с Серым или Зубой. Конечно, мы узнавали друг друга, жали руки при встречах, но не более. Пути моей и их компании никогда не пересекались. И мне, на самом деле, не жалко ни Сыракова, ни Михайлова. Просто осознание того, что твой лучший друг в нескольких метрах от тебя убивает человека, весьма и весьма неприятное.

Серый был человеком мне не симпатичным. Наглый, пошлый, очень агрессивный. Ещё в школе я не раз выяснял с ним отношения на кулаках. Другими словами, он был малолетним бандитом, чей разум навсегда останется недоношенным.

После его смерти ходили слухи о чудовищно разбитом лице – некоей мести неких беспредельщиков. Друзья Серого, испуганные и озлобленные потерей двух своих, пролили немало крови в нашем районе, отыскивая виновных. Один из них теперь сидит за это.

Никто не знал, что той ночью произошло в подъезде. Как передавали по телевизору, "подросток был до смерти избит группой не установленных лиц".

Естественно, никакой "группы не установленных лиц" там и в помине не было. Были лишь Серый и Саня.

Что делал Михайлов не в своём подъезде – непонятно. Может быть, так же как и Зуба, одурманено размышлял о смысле жизни или других философских проблемах.

Саня вышел из лифта на этаж выше, спустился на один пролёт и сразу же ударил Серого рукой в лицо. Затем ещё раз. И ещё. Пока тот не сполз по беленой стене на пол. Потом он взял Михайлова за кудрявые волосы и с силой несколько раз вмазал его головой об бетонный пол.

Михайлов был мёртв. Умер от обильного кровоизлияния в мозг.

Перед тем как уйти, Саня с размаху вмазал тяжелым зимним ботинком тому прямо в нос, кроша и вминая внутрь кости лица.

Серый так и не понял, что случилось.

Жители подъезда не слышали ни единого звука драки.