Когда в провинции болеют тополя, И свет погас, и форточку открыли, Я буду жить, где провода в полях И ласточек надломленные крылья, Я буду жить в провинции, где март, Где в колее надломленные льдинки Слегка звенят, но, если и звенят, Им вторит только облачко над рынком, Где воробьи и сторожихи спят, И старые стихи мои мольбою В том самом старом домике звучат, Где голуби приклеены к обоям, Я буду жить, пока растает снег, Пока стихи не дочитают тихо, Пока живут и плачутся во сне Усталые, большие сторожихи, Пока обледенели провода, Пока друзья живут, и нет любимой, Пока не тает в мартовских садах Тот неизменный, потаённый иней, Покуда жилки тлеют на висках, Покуда небо не сравнить с землёю, Покуда грусть в протянутых руках Не подарить – я ничего не стою, Я буду жить, пока живёт земля, Где свет погас, и форточку открыли, Когда в провинции болеют тополя И ласточек надломленные крылья.

Оттого-то и дружба ясна, Что молчание – встречи короче, — Не напрасно взрастила весна Петербургские белые ночи. Сколько песен ни пел я во тьме, Никого не винил поневоле, — Я скажу предстоящей зиме: «Поищи-ка прощения в поле, Не тревожь ты меня, не брани, Не забрасывай снегом кромешным, А наследную чашу верни, Напои расставанием грешным». Никогда я душой не кривил — А когда распознал бы кривинку, Сколько раз бы всерьёз норовил Извести себя, всем не в новинку. Да и женщинам страсти черта Никогда не дается украдкой — В уголке огорчённого рта Залегает пригревшейся складкой. Нет ни дня, ни минуты, ни сна, Чтобы зову остыть круговому, — Оттого благодарен сполна Я вниманию их роковому. Ни за что мне теперь не помочь — Но светлее, чем ночи бездонность, Пропадает, не сгинувши прочь, Несусветная наша бездомность. И склонившись к кому-то на грудь, Покидая поспешно столицу, Я пойму вашу тайную суть, Петербургские светлые лица.

Немало мне выпало ныне Дождя, и огня, и недуга, Смиренье – не чуждо гордыне, Горенье – прости мне, подруга. Дражайшее помощи просит, Навесом шурша тополиным, Прошедшее время уносит Кружением неопалимым. Внемли невесомому в мире, Недолгому солнцу засмейся. Безропотной радуйся шири, Сощурься и просто согрейся. Из нового ринемся круга, Поверим забытым поэтам, Прельстимся преддверием юга, Хоть дело, конечно, не в этом. Как будто и вправду крылаты Посланцы невидимой сметы, Где отсветы наспех примяты, Отринуты напрочь приметы. Как будто, подвластны причудам, Невинным гордятся примером Стремленья магнитного к рудам, Служенья наивным химерам. Где замкнутым шагом открытья Уже не желают собраться, Но жалуют даже событья — А молодость жаждет остаться. Скажи мне теперь, музыкантша, Не трогая клавиш перстами, — Ну что тебе чуть бы пораньше Со мной поменяться местами? Ну что тебе чуть поохрипнуть, Мелодию петь отказаться, Мелькнувшее лето окликнуть, Без голоса вдруг оказаться? Ну что тебе, тихий, как тополь, Король скрипачей и прощений, Разбрасывать редкую опаль По нотам немых обольщений? Ну что пощадить тебе стоит Творимое Господом чудо, Когда сотворённое стонет И воды влечёт ниоткуда? Ну что за колонны белеют — Неведома, что ли, тоска им? И мы, заполняя аллеи, Ресницы свои опускаем. А кто поклоняется ивам, Смежает бесшумные веки? — Да это, внимая счастливым, На редкость понятливы реки. И племя младое нежданно К наклонным сбегает ступеням — И листья слетаются рано, Пространным разбужены пеньем. И хор нарастает и тонет В безропотной глуби тумана, И голубем розовым стонет, И поздно залечивать раны. И так, возникая, улыбка Защитную ищет заминку, Как ты отворяла калитку — А это уже не в новинку. Бывали и мы помоложе, И мы запевали упрямо — И щурили очи в прихожей Для нас флорентийские дамы. И мы нисходили на убыль, Подобно героям Боккаччо, — Так что же кусаю я губы И попросту, кажется, плачу? А ну-ка, скажи мне, Алеко, — Неужто зима недалёко — И в дебрях повального снега Венчальный послышится клёкот? И что же горит под ногами, И разве беды не почуют, Когда колдовскими кругами Цыганское племя кочует? О нет, не за нами погоня, Нахлынет безлиственно слава — Покуда она не догонит, Земля под ладонью шершава. Коль надобно, счёты откинем, Доверимся этой товарке — Покуда ведь только такими Опавшие вспомнятся парки. Томленьем надышимся ломким, Уйдём к совершенствам астральным, Октябрь не в обиду потомкам Сезоном закрыв театральным, Где свёрнуты без опасений Над замками мавров и троллей Затёртые краской осенней Афиши последних гастролей.

Не много ли досталось мне при свете Фонарного мисхорского устоя? Лишь волосы отзывчивые эти Да моря воркование густое, Где встреча очарованная машет Платками убелёнными прощанья. И если опыт – пажить, он-то нажит, И нечего пенять на обещанья. Вернутся ли беспамятные души Сюда, на многокронные аллеи, Где музыка развенчанная глуше И мука просветлённая – смелее? Неведомы им наши разногласья, Приметы не чураются подспорья, Но властвует и требует согласья Гортанная отрывистость предгорья. Предсказано ли векам разобщенья Пожизненно чужими оставаться? И что, однако, требует прощенья, И верно ли, что проще – улыбаться? Как в песенке слепой, недоумённость Глядит из разговорчивого лада, И радует имён определённость — Самой незаменимости отрада. Как будто, пробуждению ночному Бессмысленно вверяя наважденье, Подобно притяжению земному Присутствует вокруг перерожденье, — И, сразу за оградою играя С луною, невесомою доселе, Мелодия родная, умирая, К небесной приближается капелле. На львиную сноровку не позарясь, Склоняет Август смуглые колени, — Быть может, вы, когда-нибудь состарясь, Прекрасной уподобитесь Елене — Тогда-то тьмою послевисокосной, Отселе различаемый не всеми, Ваш юный облик, ревностный и грозный, Мелькнёт на миг в предании иль гемме. И встанет над отравленной листвою, Над сенью, отягчённою годами, Мерцания биение живое Меж явью и большими городами, И вызовет участие немое, Как некогда – внимание святое, — И, связанная узами с зимою, Вы это назовёте красотою. Пусть вам не помешает это, Ольга, Отнекиваться в жизни безмятежной От исповеди, видимой настолько, Что вряд ли отличается от прежней — Безмолвной, непрерывной, бестелесной, Несбывшейся, – ну кто там пламя гасит И в заповеди дали бессловесной Чела венками нови не украсит? Не с нами ли, бредущими в округе, Таящими дремотную отвагу, По кругу время движется на юге, Ступени приноравливая к шагу? Не нами ли загадка не раскрыта, Сближенья не разгадана шарада? И ровное молчание – размыто, И кровного отчаянья – не надо. Пускай же распоясанно и сонно Прощанье нарастает, непреклонно, Как замысла туманная изнанка, Как всё, что изводило спозаранку, Подобием приспущенного стяга, Как женщины чарующая тяга, Как в сумерках, что гнутся и гадают, Деревья о сраженьях рассуждают.

Покуда полдень с фонарём Бродил, подобно Диогену, И туча с бычьим пузырём Вздувала муторную вену, Ещё надежда весь сыр-бор Гулять на цыпочках водила, — И угораздило забор Торчать, как челюсть крокодила. Осок хиосская резня Мечей точила святотатство — И августовская стерня Клялась за жатву рассчитаться, — И, в жажде слез неумолим, Уж кто-то стаскивал перчатку От безобидности малин До кукурузного початка. И обновившийся Ислам Нарушил грёз обожествленье, — И разломилось пополам Недужных зол осуществленье, И гром постылый сбросил груз И с плеч стряхнул труху печали, Как будто краденый арбуз В мешке холщёвом раскачали. И чтобы к ужасу впритык Хозяин сдуру нализался, Змеиный молнии язык С надменным шипом показался — И по-младенчески легко Кочуя в стае камышиной, Кормилиц выпил молоко Из запотевшего кувшина. Покуда в мальве с бузиной Низин азы недозубрили, Покуда в музыке земной Охочи очень до кадрили, Как в школе, балуясь звонком, Тщета внимания ослабла — И, кувырок за кувырком, Пошли шнырять за каплей капля. И повеленья полутон Над ходом времени обратным Оставил нас с открытым ртом И лопотанием невнятным, — И в уверении крутом Уже разверзлась ширь дневная — А где-то в ливне золотом Ещё купается Даная.

Блаженнее долю другой воспоёт — И ты объяснить захотела: Бессонные ночи – от Божьих щедрот, А нежность – от певчего тела. Ступенчатым стрёкотом бейся в груди, Крои искромётное диво, Разматывай пряжу – и в небо иди По нити, протянутой криво. Нельзя оглянуться, упасть в темноту — Не то прозеваешь мгновенье, Когда по наитью поймёшь высоту — А там поведёт вдохновенье. Но что это? – рядом, где сад распахнул, Как шторы, шуршащие кроны, Почудилось: кто-то, отчаясь, вздохнул — И горло разбухло от стона. Не ты ль загрустила, пичуга моя, Нахохленно клюв запрокинув, Билет несчастливый – залог забытья — Из торбы гадальщика вынув? И что же расскажет зрачок твой живой, Когда этот смысл постигаешь — И, ветру кивая шальной головой, Крыла для рывка напрягаешь? Пусть рвётся непрочная связь меж людьми — И нет от трагедий пощады, И я за сближение лёг бы костьми, Но петь в одиночестве – надо. И мечется птица, разлад ощутив Душой голубиной своею, И плачет, желанья к звездам устремив, Хмельная цикада Алкея.

Кукушка о своём, а горлица – о друге, А друга рядом нет — Лишь звуки дикие, гортанны и упруги, Из горла хрупкого летят за нами вслед Над сельским кладбищем, над смутною рекою, Небес избранники, гонимые грозой К стрижам и жалобам, изведшим бирюзой, Где образ твой отныне беспокою. Нам имя вымолвить однажды не дано — Подковой выгнуто и найдено подковой, Оно с дремотой знается рисковой, Колечком опускается на дно, Стрекочет, чаемое, дудкой стрекозиной, Исходит меланхолией бузинной, Забыто намертво и ведомо вполне, — И нет луны, чтоб до дому добраться, И в сердце, что не смеет разорваться, Темно вдвойне. Кукушка о своём, а горлица – о милом, — Изгибам птичьих горл с изгибами реки Ужель не возвеличивать тоски, Когда воспоминанье не по силам? И времени мятежный водоём Под небом неизбежным затихает — Кукушке надоело о своём, А горлица ещё не умолкает.

Мне вспомнилась ночью июльскою ты, Отрадой недолгою бывшая, В заоблачье грусти, в плену доброты Иные цветы раздарившая. Чужая во всех на земле зеркалах, Твои отраженья обидевших, Ты вновь оказалась на лёгких крылах Родною среди ясновидящих. Не звать бы тогда, в одиночестве, мне, Где пени мгновения жалящи, — Да тени двойные прошли по луне, А звёздам дожди не товарищи. Как жемчуг болеет, не чуя тепла, Горячего тела не трогая, Далече пора, что отныне ушла, И помнится слишком уж многое. А небо виденьями полно само, Подобное звону апрельскому, — И вся ты во мраке, и пишешь письмо — Куда-то – к Вермееру Дельфтскому.

Стрижей не видать над рекой, Озябшие листья летят, — И тягостен в доме покой, Где света зажечь не хотят. Зачем же забрасывал сад Надежды неистовый след, Где имени доброму рад, А милого облика нет? Подобно рождению нот, Оттуда, из царства теней, Сюда, во смятенье широт, Мы выйдем негаданно с ней. И здесь, меж оград и щедрот, В туманах и низких кострах, Увидим, как тихо плывёт Высокая лодка в цветах. И тёплая вспыхнет свирель, И флейта, как месяц, светла, — И всё, чем мы жили досель, Отхлынет навек от весла. И словно во славу словам, Сорвавшимся с губ, о любви, Ещё на пути к островам Желанными их назови.

От крыш, и по льду, и везде — И плач, и плеск, и клёкот ломкий, И только льющейся воде Призыв почудится негромкий, И ощущенье пустоты Меж суеверием и верой, Стирая зримые черты, Живёт отринутою эрой. Но что упало вдалеке С высот полунощных и диких, Чтоб, дрогнув чашею в руке, Тоске запутаться в уликах? Как будто колокол разбит На Севере, где снег да ели, И воскрешение обид — Как вопрошение капели. Ну что же! – спрашивай опять, Купель качая колыбелью, Покуда дней не сосчитать За этой тающею трелью, За цитаделью хрусталей, Где ходят тени-богомольцы, Где нам колышет Водолей Струящиеся колокольцы.

Былою осенью – наследством хризантем — Сей дом наполнен в памяти послушной, И сад живёт устойчивей затем, Что вид утерян благодушный, — И, взглядом следуя от веток-растерях, В подолах листья пламени даривших, До льдов, – двойной испытываешь страх За вовремя отговоривших, В тумане канувших на лодке, где весло — Волшебный жезл участия в движенье, — И если бы случайно повезло, Каким бы стало постиженье? Цветы не надобны сегодня февралю — Капель вызванивает жалобно и хрупко, И если я богов не прогневлю, Какой окажешься, голубка? Не той ли горлицей, что нынче в деревах Стонала, горло надрывая, Чтоб сердце вздрогнуло в разрозненных снегах, Забилось, горе прозревая? Иль той, летающей над пропастями дней, Питомицею стаи Едва покажешься, что виделась ясней Пора святая? Не знаю, милая, мне некого спросить — Ночные сетованья кротки — От счастия, пожалуй, не вкусить — И нет ни лодки, Ни льющейся по-прежнему воды, Текучей, изначальной, — И где оно, присутствие беды, В игре печальной? Там осень без участья в ворожбе Ушла невольно — И некому напомнить о себе, И слишком больно.

Хрусталя фасеточный глаз, Февраля прощальная песнь, — Извели бы горем не раз, Но живу и радуюсь: есмь! Измельчи ветвей филигрань, Неуёмный ливневый гул, Не затронь запретную грань — От неё не первый уснул. Ничего не видно вдали, Где в песках оставил следы, — И, согласно праву, внемли Пелене кромешной воды. А бывало, тоже знавал, Толкователь капель ночных, Где звериный зрят карнавал И находят чаек степных. Этот хмель, вестимо, прошёл, Истомил, как вишенный цвет, — И от всех положенных зол Исцеленья, видимо, нет. Что же обруч тесен причин И широк не чаемый круг? — Без известных, значит, кручин Ты и впрямь воспрянешь ли, друг. До чего ж текстологам жаль Разбираться в дивном бреду, Где дружна с юдолью печаль, А начало – где-то в саду! Размышленья помни урок, Расставанья слушай укор — И забьётся в горле комок, И постигнешь Ангельский хор.

Из темноты, увенчанной цветами, Явилось мне смирение – но в нём И таинство, и шествие с дарами Сопутствуют общению с огнём, — Измучен глаз – и век жестококрылый Состариться успел и не в чести — Но обретать насущное в пути Мы начинаем с новой силой. Дворы пусты, как выходки вельмож, Закат автомобильный страшен, — Стигийских стражей и кремлёвских башен Содружество томит, – и ты не вхож Ни в шелест, возвышающий листы, Ни в двери, — И вещи до наивности просты В предвестии потери. Вино бездомицы в стакане ледяном Хрустальным плеском сковывает веки, С ночлегами в безумной картотеке Торжественно знакомясь за окном, Где голуби над храмом пролетят — И вместе с колоколом гулким Из райских новостей, из Царских врат Прольётся свет по переулкам. Не жертвуйте им нежности язык, Доступности и лести – двум сестрицам, — Никто ещё в коварстве не привык Ладони прижимать к ресницам, Зрачки терзая пыткой пустоты С поклоном и полунамёком, — И только незабвенные черты Помогут в испытании жестоком. Пусть ветер предпочтителен другим — Но вы, цветы, наперсники покоя, Из кротости к намереньям благим Питаете доверие такое, Что, птичьему подвластны волшебству, Звериному началу пробужденья, Предчувствуем во сне и наяву, Когда оно пройдёт, уединенье. Из музыки смолою золотою, Из улья пчёл — Янтарь и мёд, – и хладною золою, Чрез козни зол, Меж казней и помилований редких, Идти во тьме Без мотыльков на яблоневых ветках — Туда, к зиме. Но вы, цветы, воздушны и легки В полуночи, где месяц не огниво, Зане перекликаетесь на диво Лишь с теми, кто тихи и далеки, — Пусть вестники разлуки захотят Войти сюда, в чертог нерукотворный, В неизмеримости склоняясь непокорной, — И нам, отверженным, поверят и простят.

Апрельским вечером, как в обморок, шагни Туда, где трав идёт произрастанье, Не думая, что нынешние дни Тебе готовят испытанье, — Ведь, сколько ни удерживай себя, В порыве ревности иль праздности стремлений Внимаешь разуму – и, душу не губя, Живёшь меж новых поколений. Ах, вот и сам он, славный вечерок, — Тихоня благостен – бежать ему не к спеху, — И поверху летает голубок, Окрестным птахам не помеха, — Не брошен ты – а люди разбрелись, — В округе ропот непрерывный — И, может быть, уже разобрались, Где гул колеблется надрывный. Там трогают подземную струну В пещере града великаны, Плечами приподнявшие весну В такие области и страны, Где позже предстоит нам изучать Таблицу опытов и чисел непослушных, Чтоб даже в похищениях воздушных Ключи к прощению в руках перебирать. И птица-девочка так робко и легко С переселенцами играет, А те в наивности грубее понимают, Что могут оказаться далеко, — У рек в обычае, течение храня, В дозоре отзываться берегами — И приближаемся неслышными шагами, Пожалуй, к постижению огня.

Сверчков я слушаю призывные мольбы — Подземной музыки владыки, Они к своей стремятся Эвридике, Невидимой в неведеньи судьбы, Ещё веков не ставшей достояньем, — И где-то спрятаны, и рядом, в тишине, Из недр, доступных лишь воспоминаньям, Изматывают сердце мне. Сверчок невидимый с кифарою наивной! Дождёшься ли мелодии взаимной, Где понимания горячая ладонь Слова элегии поднимет над ветвями, В недвижном зареве взойдёт над островами Из сфер сознания, – но ты его не тронь, Ещё не задевай – оно в изнеможенье, — Желаю нежности – и так напряжены Стволы послушные поющей тишины, И строк рожденье – как самосожженье. Желаю нежности – что сталось бы со мной, Когда б не обладал я этим вдохновеньем, В плену светил, склонённых к откровеньям, В минуты верности земной? Смотри же ты, привычный к чудесам, На скромные союзы летом поздним — Предчувствием снедаемые грозным, Они моления возносят к небесам. Никто не ведает, где счастье мы найдём, — Над звёздным пологом есть новая дорога — И с благодарностию зрим, как входят в дом Элегия, идиллия, эклога.

Едва прикоснусь и пойму, Что миг завершился нежданно, Не знаю тогда, почему Ты вновь далека и желанна. Едва осознаю вблизи Томящее чувство исхода, Скорее ладонь занози — Не в ней ли гнездо непогоды? Но дальше – не знаю, когда — Быть может, в цепях расставанья — Коснётся меня навсегда Жестокое имя желанья. Ты роза в дожде проливном, Рыдающий образ разлуки, Подобно свече за окном, Случайно обжёгшая руки. Ты ангельский лепет во сне, Врачующий шёпот мученья, Когда зародилось во мне Мечтанье, сродни отреченью. И с кем бы тебя обручить, Виновницу стольких историй? — Но сердце нельзя излечить От ропота вне категорий. Из этих мелодий восстань — Довольно расплёскивать чары, — Ещё на корню перестань Изыскивать щебету кару. В нём хор, прославляющий днесь Красу твою позднюю летом, Чтоб ты в ожерелье чудес Осталась немеркнущим светом.

Нам не вспомнить, зачем в ночах Появились они из детства, Отягчая плечей размах, Точно призрачное наследство. Потаённей соседства птиц, Засыпавших в кустах и кронах, Белизна изумлённых лиц Отражалась в очах влюблённых. И на платьях, жасминно-бел, Цвет неистовей пел в объятьях, Чем представить восторг умел, Захлебнувшийся в восприятьях. Смысл событий и суть вещей Открывались во мгле кромешной, Где поспешность была плащей Неизбежней любви прибрежной. Восставали за валом вал, Исступлённее мела в черни, — Там на воле давали бал, Домогались земли дочерней. В море гул оставался цел, На земле исцеленья ждали — И тогда я взглянуть посмел На открытую сцену дали. Там сверкала призывов тьма И мерцала надежд армада — И сводили меня с ума Светляки на подмостках сада. Их теперь не найти нигде — Заблудившись в иных канунах, Топят девы в ночной воде Ярый воск отражений лунных.

Где ночь встаёт на стогнах ноября И есть ещё дыханье в мире этом, Горит она, вечерняя заря, Колеблемым дарованная светом. Нет возраста тебе, святая дрожь, Затронувшая сердце и ресницы, — Не часто ты рождаешься – и всё ж Так просто не уходишь со страницы. Коснулось наконец-то и тебя Вторженье жертвенного зова, Чтоб жил ещё, сгорая и любя, В стихии горестного слова. Заря вечерняя! – за что же мне тогда Во имя верности ты днесь уже открылась, Чтоб крылья не сложившая звезда Как птица в небе появилась? За что, тобою полон и ведом, Куда лишь Ангелы да праведники вхожи, Иду негаданно в тумане золотом, Биенье тайны растревожа? И чашу полную без робости беру, Скорбей и радостей вмещающую диво, — Един Господь – а с Ним я не умру, Заря вечерняя, ровесница порыва.