Там светло от лампы полусонной, С непривычки режущей зрачки, Позабытой в гуще невесомой, Чтобы сад заполнили сверчки. Там темно разбросана проказа — И следит без отзвуков мольбы Хризопраз прищуренного глаза За капризом странницы-судьбы. Там на хорах, эхом наделённых, Отоспаться птахам не дано, Потому что в шорохах зелёных Им, пернатым, счастье суждено. Позади оставлено былое, Впереди забрезжило ещё, Точно полночь вязкою смолою Пропитала зябкое плечо. В полумгле, расплёснутой угрюмо, Окажусь – и, словно сам не свой, Удивлюсь египетскому Хнуму, Человеку с козьей головой. Ты откуда взялся издалече, Не истлевший образ божества? Без тебя в заоблачье не легче, А в заречье грезишься едва. Ты ответь, запутаннее листьев, Отчего, как руки ни тяни, Бьётся сердце, горести исчислив, И ненастье прячется в тени. Ты открой папирусов сиротство Над иссохшей схемою пустынь — И, вкусив напиток превосходства. В безысходной скорби не покинь. И поверь, что в муках окаянных, Где источник страсти не затих, Будет запах лилий безымянных Средоточьем таинств золотых. И скажи мне – что такое слава — И дождёшься ль в мире похвалы, Если ветер жестом костоправа Выпрямляет гибкие стволы? Слышен хруст пред осенью, спешащей На поруки искреннее взять, Пронизавшей тропкою шуршащей Голубого лада благодать. Там тепло – на то и полыханье В деревах, растущих у дорог, Там светло – на то и осыпанье, Чтобы свет дыханию помог.

Стоярусная выросла ли высь, Теснящаяся в сговоре тенистом, — Иль давнего названья заждались, Огни зажгись разрозненным монистом, — Нет полночи смуглей в краях степных — Целованная ветром не напрасно, Изведала утех она земных Всю невидаль – поэтому ль пристрастна? Весь выпила неведомого яд И забытьё, как мир, в себя вобрала, Чтоб испытал огромный этот сад Гнев рыцарей, чьи подняты забрала. Меж замерших стволов, обнажена, Уже ошеломляюще желанна, Плечом поводит дева-тишина, Свечой в воде отражена нежданно. Полны значения и тропки перевод С издревле чтимого наречья, И чуждый взгляд, что мёд пчелиный пьёт Из чаши жреческой – в ней участь человечья. Ты всё мне выскажешь – я весь внимать готов, Запечатлеть свободно, без усилий, И отпечатки лёгкие следов, И слой фосфоресцирующих лилий. И вся фантасмагория ветвей — Не более чем новая обитель, И будешь ты из многих сыновей Один в избранничестве житель. Гляди внимательней – понять и мы должны: Где голос трепетней и пламень своевольней? Кто в том порукою, что близко до луны И дверь туда не обернётся штольней? И в числах циклопических светла ль Улыбка дальновидного Египта, Чтоб доли не разгадывала даль И пряталась отшельницею крипта? Поведай при свидетелях живых, Мерещатся ль огни святого Эльма На вежах и вратах сторожевых Иль слепота обманывает, шельма. Сумеешь ли, героям не в пример, Нащупать нить и справиться с кошмаром, Избавившись от власти грозных сфер, Где мрак ревёт библейским Велиаром? Нет знахарей, чтоб травы принесли, — Магическое зеркало разбили — И лишь осколки, брошены в пыли, Оправдывают путаницу были. Другая жизнь воскреснет на холмах — Из недр её рубин с аквамарином Гелиотропам, вспыхнувшим впотьмах, Поведают о горле соловьином. Там осени заоблачная весь, Где ощутима в воздухе безлистом Замазка мудрости – таинственная смесь, Открытая Гермесом Трисмегистом.

День ли прожит и осень близка Или гаснут небесные дали, Но тревожат меня облака — Вы таких облаков не видали. Ветер с юга едва ощутим — И, отпущены кем-то бродяжить, Ждут и смотрят: не мы ль защитим, Приютить их сумев и уважить. Нет ни сил, чтобы их удержать, Ни надежды, что снова увидишь, — Потому и легко провожать — Отрешенья ничем не обидишь. Вот, испарины легче на лбу, Проплывают они чередою — Не лежать им, воздушным, в гробу, Не склоняться, как нам, над водою. Не вместить в похоронном челне Всё роскошество их очертаний — Надышаться бы ими вполне, А потом не искать испытаний. Но трагичней, чем призрачный вес Облаков, не затмивших сознанья, Эта мнимая бедность небес, Поразивших красой мирозданья.

Ближе к вечеру воздух тонок, Облака разбрелись – куда? — И заплачет во сне ребёнок, И в саду прожурчит вода. Вот и ждёт глубина в кристаллах: Припади – и увидишь сам Даль, прозрачнее стёкол талых, — Ну так что ты услышал там? Чей-то голос, давно тоскуя, В лабиринтах среди зеркал Прозвучал, чтоб, уже рискуя, Хоть на ощупь его искал. Не удержит сосуд скудельный И уронит ладонь в траву То, что звук сохранит отдельный, — Не напрасно его зову. Звук единый, сей ключ гармоний, Сей хрустальный клочок луча, Из каких извлечёшь агоний, Чтоб зажглась для живых свеча? Вот сверчок, истомлённый страстью, Точит в сердце астральный нож — И стоишь, наделённый властью, Где луна поднялась, – и всё ж…

Я розу ночную срывать не хочу — Мне взор её сердце тревожит, — Ей запах не к спеху и плач по плечу, Хоть где-нибудь голову сложит. Но я не припомню в шипах похвальбы — Так было и будет, пожалуй, — Нет в поздних цветах проявленья мольбы — Есть привкус надежды немалой. Приемлю я их не за то, что спасут, — За то, что печали не множат, — Когда-нибудь с ними меня понесут, Пусть век был вполне и не прожит. В объятья когда-нибудь их соберу, В ковчег их возьму небывалый — И сбудется это, как зов поутру, Где отсвет колеблется алый. Пусть в дрожи огни – я брожу меж огней И знаю уже безвозвратней: Чем слово древнее, тем песня сильней, Тем звёзды её незакатней. Одну её слушай – протяжнее нет, — Не прячь от неё откровенья, Покуда влечёт нескончаемый свет Из недр забытья – не забвенья.

Лишь глоток – лишь воздуха глоток, Да от ласки влажный локоток, Да пора – царица полумира Под звездой в надменной высоте Тянет руки в бедной наготе К двойнику античного кумира. На лице – смирения печать, Чтоб судьбу смелей обозначать, — Подобрать бы камни к фероньеркам! — С виноградом вместе зреет гром, Чтобы дождь, поставленный ребром, Удивил павлиньим фейерверком. На ресницах – мраморная пыль, Колосится высохший ковыль, Да венком сплетается полынным Эта степь, истекшая не зря Горьковатым соком сентября, С шепотком акаций по долинам. Не найти заветного кольца, Не поймать залётного птенца — Улетит с другими он далёко, — В розоватой раковине дня Слышен гул подземного огня, Ропот слеп, как гипсовое око. Станут нити в иглы продевать, Чтоб лоскутья времени сшивать, Изумлять виденьем карнавала, Где от масок тесно и пестро И пристрастья лезвие остро, А участья как и не бывало. Полно вам печалиться о ней, Круговой невнятице теней, — Не объять причины увяданья — И в тиши, растущей за стеной, Дорогою куплено ценой Отрешенье – символ оправданья.

Бледнеют в доме зеркала И открываются провалы, Куда луна бы завела, — Ты скажешь: чаша миновала! Как фосфор в пепельном окне, Струится свет привадой сладкой, — Ты скажешь: в дальней стороне Охапку писем жгут украдкой. Заворожённые часы Бегут над бездною рысцою — И слух ложится на весы Цветочной сахарной пыльцою. Сквозь сон мерещится родник, Стволов поящий изобилье, — И мрачен мраморный ночник — Сова, расправившая крылья. И тополь не вполне здоров, Хоть это кажется причудой, И двор заставлен до краёв Луны фарфоровой посудой. Горшечник встал из-под земли — И, притяжением разбужен, Осознаёт, что там, вдали, Он тоже вымышлен и нужен. Вращайся всласть, гончарный круг, Рождай тела созданий полых, Пока добраться недосуг Туда, где вербы дремлют в сёлах, Туда, где слишком нелегко Сдержать стенания сомнамбул О мире, ждущем высоко, — О том, где ты едва ли сам был.

Обо всём забывшие совсем, По дождю мы больше не тоскуем, — Он и сам смущается затем, Что простор даёт излишний струям, Что свободен выбор у него И довольно времени в запасе, А ещё – не надо ничего, Что любой прощается прикрасе. Хризантемы дымкой заволок, Чтобы флоксы пахли посильнее, Завязал на память узелок, — Значит, утро стало мудренее. И не стал мгновенья ворошить — Их-то в жизни как песку морского, — И, глаза успев запорошить, Ты и сам в опале у мирского. Почему, черту переступив, Открывая запертые двери, Лишь в дожде я чувствую мотив Колокольцем дрогнувшей потери? Звук-отшельник в раковине дня, Точно семя в яблоке осеннем, Отзовётся в сердце у меня — И ему обязан я спасеньем.

Эту песню ветер пропел — Мановенье белой руки Защитит от жалящих стрел И навеет холод с реки. Миротворец-колокол цел Где-то в самом дальнем селе, Где ненастье с честью стерпел И звучал один на земле. Словно рокот веча принёс, Чтобы веры свечи зажгли, — Оттого ему не спалось, Ты ему отважней внемли. До корней охвачен волос Полыханьем жёлтой листвы, Ты стоишь – спастись довелось, Не склонить в огне головы. Ну а дальше – слушай опять, Сквозь туман осенний гляди, Чтобы век в тоске не проспать — И заждаться там, впереди. Чтобы дни в трудах передать, Колокольный звон затверди, Чтобы там, во тьме, угадать Содроганье сердца в груди.

Акации выдох с резьбою цепной, Посланцы с оливковой веткой, — Неужто и нам пропадать под луной, Кручиной насытиться едкой? Ведь запах акаций, как друг во хмелю, Ведёт в закоулки былого, Где снова ловлю, уподоблен шмелю, В цвету задрожавшее слово. Ну кто догадался б сдержать, остеречь? — Идите – и сами поймёте, Куда задевалась бесстонная речь — И тени её не найдёте! И ты не смущайся, сочувственник мой, — Ведь песню предвидеть непросто — И мы перед нею в юдоли земной Стоим у подъёмного моста. Зачем объяснять? – ведь и так покорив, Она изъясняется с нами — И строй её точен, и тон справедлив, И мучит она временами. Вы знаете слёзы – свидетелем Бог, — Она источится случайно, Её времяточие выше эпох, Её велеречие – тайна. И ты суеверен – так свыше велят, Так лучше, так сердце согрето, Покуда распахнута нам наугад Зелёная занавесь лета. И ты не изменишь в осеннем дыму Раченью о мире едином, Где всё сокровенно – и знать ни к чему, Зачем он зовётся родимым.

Нет, никто не сумеет сверчков убедить Замолчать! – это звёзды над ними Да сады над рекой – их нельзя оградить, Населить сторожами ночными. Значит, ныне и присно сумей улучить Не мгновенье – лишь тень мановенья, — Ран сердечных, как видишь, нельзя залечить, Невозможно постичь дуновенье. Только шорох услышим – и тихо вокруг, Только лодки затоплено тело, Только замерли оба и вздрогнули вдруг — Ты сама этой песни хотела. То не ласточки лепят гнездо за гнездом — Улетели они безвозвратно, — И уйти не хотим, и ступаем с трудом — Ну когда же вернёмся обратно? Паутины осенней летящая нить С чем связует? – их много на свете, Чтобы рук не тянуть и примет не хранить, Быть за всё пред собою в ответе. Расскажи, расскажи – чем была ты жива? С чем пришла ты ко мне? – как спешила? — Не умолкли сверчки, не исчезли слова — Есть над нами Небесная Сила.

Воздушный путь, и ты, Чумацкий Шлях, И ты, дорога, вестница морская! Видны вы мне из осени в степях, Зовёте вы, ресниц не опуская. Он жив ещё, сей тройственный союз, И душу он смущать не перестанет — Язык его ищи в сердцах у муз, Иди к нему – тебя он не обманет. А ты, луна, взгляни-ка на ладонь — Откуда перепутья кочевые? Пусть губ не жжёт прохладный твой огонь — Его ты воскрешаешь не впервые. Отважусь ли, как некогда желал, Затронуть струны, с памятью не споря, В стенах мирских, под гнётом звёздных жал, Чтоб ты меня охватывало, море? Чтоб ты меня окутывал, туман, Клубящийся, как лебедь, пред рассветом, Истаивая странностью времян, Не думающих попросту об этом. Что вижу там? – гаданье по огню? Какую-то фигурку восковую? — Ах, полно! – никого я не виню, Завесу поднимая вековую. Спадает ли обиды пелена С очей моих, томимых ожиданьем, — Тобою, море, даль напоена, Страстям людским ты служишь оправданьем. Нет соли, что была б твоей горчей, И силы нет прозрачней и радушней, И вновь не подобрать к тебе ключей В глуши уединения послушной. Попробуй-ка пространство отворить — Кому оно покажется с овчинку? — Лишь имя успеваешь повторить, Смутясь, разбить протяжной влаги кринку. И в раковине ясен мне порой Укор неоспоримый кругозора, Чтоб это оказалось не игрой, Доступною для слуха и для взора. Я вновь косноязычничаю – что ж! На то и есть наитье и случайность, Поэтому, наверное, и вхож Туда, где изумит необычайность, Чтоб, стольких бурь порывы укротив, Душа желала света золотого, — И уплывают греки, захватив Огонь священный с алтаря родного.

К дождю или к снегу? – плывут облака, Окажутся тучами скоро, — Их поедом ест негодяйка-тоска, Вторгаясь в ненастную пору. Не тронь эту область – она не твоя, Ей зелья твои не опасны, Пусть в поле плутает ползком колея — Её не смущают соблазны. Ты где? – откликайся, хозяйка степей! — Стенанья твои домовиты — Румяный шиповник и смуглый репей Подземными соками сыты. Не только у страха глаза велики — Стекло поутру запотело, — И скифские идолы прячут зрачки Под камнем тяжёлого тела. Но чур меня, чур! – я не вправе сказать, Кого разглядел я невольно Вон там, где слова узелками связать Нельзя – до того это больно. Мне только бы губы раскрыть на ветру, Туда посмотреть без отрады, Куда, словно дань, мы приносим костру Опавшие листьями взгляды.

Лишь затем, чтоб под ветром встать, Сохраняют деревья силы — И доспехи роняет рать, Под корой напрягая жилы. Желваками бугры вокруг Перекатываются редко — Разве кто-то окликнет вдруг, Под подошвами хрустнет ветка. Кто земных не носил вериг, Тот ни вздоха не знал, ни взмаха, — И закопан по горло крик, Чтоб не выдал прохожим страха. Отродясь не увидит тот, Кто ночного не ведал хлада, Как из сотов густых растёт Ощущенье пустого сада. Под горою приют найди У реки или чуть поближе — Если сердце живёт в груди, Я глаза твои сам увижу. Хоть слова различи во мгле — Неужели не понял сразу Полусонных огней в селе Фризом вытянутую фразу? Разгадать бы в который раз Этой трепетной стон округи! — Вроде ты и фонарь припас — Может, вспомнишь ещё о друге?

Ну вот и вечер – сизый дым Роднит костры по всей округе С каким-то светлым и пустым Пробелом, брезжущим на юге. Собаки лают – знать, прошёл По этим улицам пустынным Дурманный запах вязких смол, Наполнен смыслом половинным, Недобрым привкусом смутил, Не удержался от намёка — И небо мглою охватил, Запеленав его с востока. И кто мне скажет – почему Оно так хочет обогреться — Как будто холодно ему, Да никуда ему не деться? Как будто тянется к нему Земля с закрытыми глазами И мнит: неужто обниму? — И заливается слезами.

Набухли глазницы у каменных баб — Не плачут, но будут и слёзы, — Открыты их лица, хоть голос и слаб, А в сердце – сплошные занозы. Ах, женская доля! – опять ни вестей, Ни слухов о тех, что пропали, — Никак не спастись от незваных страстей, Поэтому камнем и стали. О том говорю, что не выразишь вдруг Ни тайны – ведь нет ей предела, — Ни силы забвенья – ему недосуг Тревожить усталое тело. О том говорю, что в душе прорвалось, Чему поклоняемся ныне, Зане прозреваем, – и вам не спалось, И вы пробудились, богини. Уста разомкни и его назови — Ведь ждёт и очей не смыкает, — Нет имени тоньше, чем имя любви, — Так часто его не хватает. И вот он откуда, сей давний недуг, Собравший всю боль воедино! — Пойдём – я с тобою, – так пусто вокруг, Так тесно крылам лебединым.

Где тополь встал, как странник, над холмом. Ужель не слышишь птичьих причитаний? — И даль, дразня нечитанным письмом, Забывчивых не прячет очертаний. Когда б хоть часть душевной теплоты Сошла сюда с желтеющей страницы, Согрелись бы озябшие цветы И влагою наполнились глазницы. Ты видишь, как уходят облака? — И солнце с зачарованной листвою, Степной напев начав издалека, Несут его венком над головою. И далее холодная вода Уносит этот символ безутешный, Чтоб ангелы, сошедшие сюда, Склонились к жизни – праведной иль грешной. Уже поняв, её не повторишь — Ещё стоишь растерянно и прямо Лицом к лицу – и что-то говоришь — Но что сказать пред образом из храма? В который раз он вынесен сюда, Где ясный день без колокола звонок? — И день уйдёт – как люди – навсегда — И плачет в отдалении ребёнок.

Истосковавшись по зиме, Мы забываем оглянуться Туда, куда нам не вернуться, Куда не выйти в полутьме. Не заглянуть за локоток Обеспокоенной метели, — Мы сами этого хотели — Глотать потери горький сок. Неторопливей и черней Приходит сумрак вечерами, Как некий гость, к оконной раме — А мир просторней и верней. А мир осознанней стократ, Непогрешимый и суровый, Сгущает лезвия надбровий, Неподражаемый собрат. И снег, оттаивая вдоль, Не устоит пред этим взглядом, Зане смутился где-то рядом, Свою запамятовав роль. И что мне делать с этой мглой Без домино и полумасок, Где сыплют пригоршнями сказок В котлы с расплавленной смолой?

Февральской музыке, стремящейся понять, Что в мире для неё невозвратимо, Где рук не тронуть ей и боли не унять, Покуда сердце слишком ощутимо В томящей близости примеров бытия С их изъяснением, предвестником прощенья, Февральской музыке – элегия сия, Хранящая приметы обращенья. Свистулькой тайною осваивая звук, Свирель подняв сосулькой ледяною, Чтоб некий смысл, повиснув, как паук, Встречал заворожённых тишиною, Приходит музыка, немая, как и мы, — Но вот измаяло предчувствие напева — И, странно возникая средь зимы, Растёт она предвестницею древа. Бывало ль что-нибудь чудесней и добрей? Знавал ли кто-нибудь вернее наважденье, Когда, оторвана от звёздных букварей, Она нутром постигнет восхожденье — И, вся раскинута, как яблоня в цвету, Уже беременна беспамятным итогом, Зарницей встрепенувшись на лету, Поведает о месяце двурогом? Недаром горлица давно к себе звала, Недаром ласточка гнездо своё лепила, — И птиц отвергнутых горячие тела Пора бездомиц в песне укрепила, — И щебетом насыщенный туман С весной неумолкающею дружен, — И даже прорастание семян Подобно зарождению жемчужин. Мне только слушать бы, глаза полузакрыв, Как навеваемым появится фрегатом Весь воедино собранный порыв, Дыша многообразием крылатым, — Ещё увидеть бы да в слове уберечь Весь этот паводок с горящими огнями, Сулящими такую бездну встреч, Что небо раздвигается над нами.

Одна половина луны – надо мной, Другая – во ртах у лягушек, — И воздух, не вздрогнув, томит пеленой, Завесой пространной иль думой одной, Дыханье стеснив, как окно за стеной, Как очи в любви у подружек. Одна половина лица – на виду, Другая – в тени невесомой, — Не лай ли собачий звучит на беду, Не конь ли незрячий идёт в поводу У месяца мая в забытом саду, Где созданы ветви истомой? Где сомкнуты веки и ветер пропал, Ушёл отдышаться к собратьям, Не сам ли очнулся и вновь не упал — И к этому саду всем телом припал — И в листьях зелёных глаза искупал, Как будто тянулся к объятьям? Не смей возражать мне – ты не был со мной, Не видел ни сумерек зыбких, Где пух тополиный, как призрак родной, Напомнил дождю, что прошёл стороной, О звёздах, – ни звёзд, – и зачем, как больной, Бормочешь, слепец, об ошибках!

На склоне мая, в неге и в тиши, Рождается неясное звучанье, — Но думать ты об этом не спеши — Забудешь ли напрасное молчанье? Запомнишь ли все помыслы его, Оттенки безразличные и грани, Как будто не случалось ничего, К чему б не приготовились заране? Желаешь ли прислушаться сейчас? Так выскажись, коль радоваться хочешь, — Не раз уже и веровал, и спас, — О чём же вспоминаешь и бормочешь? Ах, стало быть, не к спеху хлопотать — У вечера на всех простора вдоволь И воздух есть, чтоб заново шептать Слова сии над россыпями кровель. Холмы в плащах и в трепете река Весны впитают влагу затяжную — И жизнь зелье выпьют до глотка, Чтоб зелень им насытить травяную, — И вербы, запрокинутые так, Что плещутся ветвями по теченью, Почуют знак – откуда этот знак? И что теперь имело бы значенье? Пусть ветер, шелестящий по листам, В неведенье и робок и настойчив — И бродит, как отшельник, по местам, Где каждый шаг мой сызмала устойчив, — Ещё я постою на берегу — Пусть волосы затронет сединою Лишь то, с чем расставаться не могу, — А небо не стареет надо мною. Как будто ключ в заржавленном замке Неловко и случайно повернулся — И что-то отозвалось вдалеке, И я к нему невольно потянулся — И сразу осознал и угадал Врождённое к гармонии влеченье, — Звучи, звучи, отзывчивый хорал, Оправдывай своё предназначенье! А ты, ещё не полная луна, Ищи, ищи, как сущность, завершённость, Прощупывай окрестности до дна, Чтоб пульса участилась отрешённость, — Что надобно при свете ощутить, Набухшие затрагивая вены? — И стоит ли вниманье обратить На тех, кто были слишком откровенны? И что же, перечёркивая тьму, Сбывается растерянно и властно, Как будто довелось теперь ему О будущности спрашивать пристрастно? — Присутствовать при этом я привык, Снимая летаргии оболочку С округи, – и, обретшую язык, Приветствую восторженную почку. Теперь дождаться только до утра: Проснутся птицы, солнце отзовётся — И в мире ощущение добра Щебечущею песнью разольётся, — И сердце постигает бытиё С единством Божества неповторимым, Обретшее прозрение своё В звучании, гармонией даримом.

Ах, эти дни – раденье при свечах! Живём в каком-то трансе обрученья И тащимся с плащами на плечах Туда, где пыл в почёте не зачах, — Хоть голову давай на отсеченье! Никто не собирается стареть, Надеяться на каменную гору, — Ещё бы не позволили гореть, Незлобиво в любви поднатореть! — А смерть придёт некстати и не скоро. Понять бы эти выплески белил На выросшую завязь изумруда, Где лиственные заводи открыл, Трепещущие скорописью крыл, Пришелец, заглянувший ниоткуда. И тремоло послушного листа Столь выпукло на иззелена-синем Предвестии воздушного моста, В сирени окунающем уста, Что мы его в забвенье не покинем. Как правило, появится и тот, Лукавящий в толпе, кто мучит дурью, Кто за руки восторженно берёт, Из вёдер заливая небосвод Берлинской иль парижскою лазурью. И сразу затевают маскарад, Чтоб к вечеру, в пристрастьях постоянны, Прислушивались к шёпоту наяд Блаженства расточающие яд Виновники вторжения – каштаны.

Акации в округе расцвели, В дожде неумолкающем пахучи, — И птицы удержаться не смогли От щебета, звенящего вдали, Столь нужного сегодня для земли И в небе разгоняющего тучи. Припомню ли когда-нибудь и я Дражайшие сии фиоритуры, Дрожащие над фаской лезвия В напевном оправданье забытья И вставшие на грани бытия, Где спешно затевали бы амуры? Вбирай же всеми фибрами души Воздушные свечения начатки — И спрашивать, пожалуй, не спеши, Но мысленно сорвись и согреши — Куда как наважденья хороши И грёзы обездоленные сладки! Так некогда творец Пигмалион, Волнения постигнуть не умея, Но что-то прозревающий сквозь стон, Рождаемый влеченьем вне времён, И вспыхнувшею страстью просветлён, Стоял пред изваяньем Галатеи. Так ночью одинокая луна. Бессонниц повелительница странных, Сквозь запах, поднимаемый со дна Эфира, где разлита тишина, И выплеснутый в чаши у окна, Как пленница, скорбит об океанах. Напутствуют скитальцев Близнецы, К обители стремятся богомольцы, Смиреннее сплетаются венцы, — И зеркало, устав от хрипотцы, Расскажет, где томятся бубенцы И прячутся серебряные кольца.

Есть состояние души, Непостижимое для многих, — Оно рождается в глуши Без лишних слов и правил строгих. Оно настигнет наобум, Неуловимо-затяжное, — И там, где явственнее шум, В листве встречается со мною. Переливаясь через край, Оно весь мир заполонило — И в одиночестве решай: Что сердцу бьющемуся мило? Покуда дождь неумолим И жребий брошен, как ни странно, Бессонный мозг заполнен им, Как храм – звучанием органа. Давно разбухшая земля Уходит в сторону прибоя, Как будто смотрят с корабля На брег, прославленный тобою. Среди немыслимых запруд Есть что-то, нужное влюблённым, Как будто лебеди живут За этим садом затенённым. И, словно в чём-то виноват, Струится, веку в назиданье, Слепой акаций аромат, Как предвкушение свиданья. Велик страдальческий искус — Его почти не замечают — И запах пробуют на вкус, И вкус по цвету различают. И в небесах без тесноты Непоправимо и тревожно Пустые тянутся мосты Туда, где свидимся, возможно. И, как собою ни владей, В летах увидишь отдаленье, Где счастье прячут от людей, Но прочат нам его в даренье.

Есть имя у неистовости дней — Зовут её июньскою порою, — И тянемся, отверженные, к ней, И там, где восприятие полней, В язык вникаем пламенного строя. Распластанная плещется листва — Она ещё так мало бушевала, — И по ветру летящие слова, Не понятые близкими сперва, На улицах кружатся как попало. Толпятся у порога беготни Акации, белками нависая Над берегом, где руку протяни — И что-то невозможное верни, — И сразу же поддержит, не бросая. Цветению словутому – хвала! Томлению воздушному – осанна! И лишь полураскрытые крыла Подскажут, что любовь твоя была Подобием звучащего органа. Для карих бы раздаривать очей И город сей, и вечер тонкобровый, Где столько зажигается свечей, Что струйки сквозняковые речей Камедью въявь сгущаются вишнёвой. Венцом терновым нас не удивить — Несём его по очереди, зная, Что каждого из грешных, может быть, В разлуке ни за что не позабыть, Когда-нибудь с надеждой вспоминая.

Увы, роднее наших дней – не будет, Они уйдут, овеяны тоской, — И память грешная хрустальный шар раскрутит — Предгрозья час, нависший над рекой. Не возражай! – истерзан иль наивен, Минуя прошлое, пойду я напрямик Туда, где дол, предчувствующий ливень, Был в ожиданье так разноязык. Лазурным роздыхом иль трепетом стрекозьим Пусть будет каждый миг заворожён, — Пускай сады, застигнуты предгрозьем, Воспримут мглу, похожую на стон. А гром ворчит, ворочая раскаты, Свинцовые, с налётом серебра, И ртутные, текучие палаты Выстраивает в мире для добра. Никто вокруг не ведает, когда же Начнётся ливень, – вот оно, «чуть-чуть»! — И тяжесть неба, в скорби о пропаже, Ничтожной капле точный чертит путь — Упала, вздрогнула, в пыли, дыша, забилась, Почти изгнанница, отшельница почти, — И ничего уже не позабылось, И рубежа ещё не перейти.

Глубинный запах от земли, Столбы седые испарений, Холмы лиловые вдали, Куда избранники брели Из мглы каштанов и сиреней. Кому бы нынче рассказать, Что дождь всю ночь гулял по саду? Какой бы узел развязать, Какие свитки в руки взять, Чтоб осознать его прохладу? Жара не в силах наверстать Того, что прежде упустила, — И вот, изгнаннице под стать, Рыдать не может перестать — Она обиды не простила. Кукушка голос подаёт, Играет иволга на флейте, И день взволнованный встаёт — В нём каждый дышащий поёт — О неумехах пожалейте. Кружится бабочек чета Над огурцами и фасолью, — Неумолимости черта, В темнице мнений заперта, Давно тоскует по раздолью. И сердоликовый простор Примет и слёз, корней и граней, Уже пройдя сквозь птичий хор, Восходит прямо на костёр Во имя новых испытаний.

Есть две мелодии во мне, — Одна – о том, что днесь я вижу, О том, что речь намного ближе Ночей, не сгинувших в огне. Другая же – о днях былых, О том, что свежесть их безмерна, Что откровенность беспримерна И неизбежна горечь их. Когда густеют облака И ропщет гром среди природы — И зыблет призрачные своды Его тяжёлая рука, Покуда, радуясь родству, На мир гармония нисходит — И что-то в сердце происходит В дожде, купающем листву, Пока раскрытого окна, Чтоб свет узреть, мне слишком мало, — Уже звучит, как встарь бывало, Неразличимая струна. И вслед за нею слышу я Иное музыки касанье — Души доверчивой метанья Меж испытаний бытия. Так сочетаются порой Порыв земной и дар небесный В неизъяснимости чудесной, Где рождены и смысл, и строй. Знакомы ль вам они? – Бог весть! — То знаки вечности-вещуньи, То жизни зов при полнолунье, Певучей подлинности честь.

Куда заглянули вы нынче, слова? — Не в те ли бездонные воды, Откуда вы черпали ваши права По первому зову свободы? И что же от ваших стенаний и слёз, От музыки вашей осталось? В разомкнутом небе – предчувствие гроз, А в сердце – простая усталость. Но смысл ваш подспудный не так уж и прост — И мы не ему ли внимаем, Когда норовим дотянуться до звёзд И рокот морей обнимаем? В листве и цветах средь биенья лучей, Украсивших грешную землю, Я ваше участье ещё горячей, Ещё откровенней приемлю. Но с вашей повадкой и с вашей мечтой Не только улыбки знакомы — И тот, кто лежит под могильной плитой, Постиг наважденье истомы. И я наглядеться ещё не могу, Как день наклоняется к вишням, — И век неизбежный в себе берегу, Чтоб с честью предстать пред Всевышним.

Я не верну тебя – о, нет! — Истоков речи не ищу я — Она очнулась бы, почуя Из лет былых встающий свет. Уже не вызвать образ твой Из непогоды и стенаний, — И за стеной воспоминаний Бреду на ощупь, чуть живой. Ужель увидеть мне дано И этот дом, где ты гостила, И сад, где в тайну посвятила, Чтоб был с тобою заодно? Не уводи меня опять Куда-то в дебри листопада, — И сердце бедное не надо, Любя, на части разрывать. Мне никогда не позабыть Ни упованья, ни смятенья, — Не разрушая средостенья, Ты возвышаешь, – как мне быть? Кому тебя мне передать И на кого тебя оставить? Ведь, если помнить – значит, славить, А если славить – то страдать.

Только с голоса! – с голоса только! — Появись – и тревогу навей, Чтоб жасминная месяца долька На ладони осталась твоей. Поклянись – этим комом в гортани, Этой степью, чью речь затвердил, Этих верб и акаций гуртами, Что себя отродясь не щадил. Наклонись – чтобы сердце сжималось, Чтоб скитаний круги не замкнуть, Чтобы роза в руке оказалась, В темноту соизволь заглянуть. Дотянись – до колец сердцевинных, До небес в голубой смуглоте, Чтобы вод не сгубили глубинных, Задыхаясь в людской тесноте. Повинись – перед садом и домом — Во грехах, что случались не раз, Перед миром, настолько знакомым, Что не вынесешь всем напоказ. И когда при звездах загорится Этот жертвенный пламень в крови, Ты не сможешь вовек надивиться На великое чудо любви.

Когда бы с грозами взаправду мы дружили, Сражались с чудищами, правили ладьёй, — Тогда б и песнями по праву дорожили, И справедливее вершился б суд людской. Когда бы не было наигранной тревоги, Отвага зрела бы, как летний плод златой, — Тогда бы твёрже мы стояли на пороге И Храма Божьего, и хижины простой. Но всё утеряно и всё дождями смыто, Снегами стаяло, развеялось песком, — И вновь мы ищем у небес защиты, В полынь курганную упавшие ничком. Но есть воители, не знающие страха, — Они стрелы не убоятся днём И ужасов в ночи, горстями праха Швыряющих в пространство за окном. Но есть свидетели их подвигов и славы, Сокровищ, добытых и в битвах, и в трудах, — Праматерь-степь, и тёмные дубравы, И твердь высокая в зарницах и звездах. Ведь память мудрая лишь верным помогает, И мы осознанно всю жизнь идём на риск — И вот от собственного взгляда погибает В зерцале отражённый василиск.

Цветы, и звёзды, и листы, Предвосхищенье доброты, Сарматский выбор пестротканый, Ворс лопушиный, Вакхов тирс, Кипридин торс, безлюдный пирс, Обрывок повести пространной. Зеркал разбившихся фасет, С табачной крошкою кисет, Давно рассохшаяся рама, В которой жив ещё портрет — Глаза открывшая чуть свет, Слегка смутившаяся дама. Я вижу вас – мне ясен сон — Минувшим переполошён, Грядущим поражён, как громом, Он будоражил ум, как тать, Не зная, что ещё сказать, Когда прикинуться знакомым. Но, паче чаяния, он Был откровеньем вне времён, Отображением стихии, Где каждый судит о таком, К чему невольно был влеком, Как бы во власти ностальгии. И вот естественный итог, Дары миров, где – видит Бог — Я ни к чему не прикасался, — Я только шёл и понимал, Что век для песен слишком мал, — И вот за гранью оказался.

Всюду люди – и я среди них, — Никуда от юдоли не деться — Только б сердцу в пути обогреться, Отрешиться от козней земных. Так пестра по вокзалам толпа — Нет нужды ей до всяких диковин! — Что там в небе – Стрелец или Овен, Иль копьё соляного столпа? Принц заезжий, стареющий маг, Очевидец срывающий маску — Кто ты, юноша, ищущий сказку, — Совершишь ли решающий шаг? Непогоды, грехи, племена, Поколенья, поверья, обряды, За последним обрывком бравады — В ненасытной земле семена. Отыскать бы по духу родных, Оглядеться вокруг, разобраться, — Да нельзя от судьбы отказаться, Оказаться в полях ледяных. Целовать бы мне стебли цветов — Хоть за то, что бутоны подъемлют, Что речам в одиночестве внемлют, Что везде привечать их готов. Не зависеть бы мне от забот! — Что за невидаль – видеть страданье, Удержаться опять от рыданья, Оправдаться – авось и пройдёт. И с невидимых сотов стечёт Мёд воскресный – целебное зелье, — И справляют вдали новоселье Под шатром неизменных высот.

Нет, никто никогда никому не сказал, Где сокровища речи таятся — Средь звериных ли троп, меж змеиных ли жал, Или там, где беды не боятся. Соберись да ступай, по степям поброди — Не родник ли спасительный встретишь? Не тобой ли угадано там, впереди, То, что ищешь? – ему и ответишь. Не биенье ли сердца в груди ощутишь, Не слова ль зазвучат о святыне? — Может, взор мимоходом на то обратишь, Что миражем казалось в пустыне. Где томленье по чуду? – в слезах ли росло Иль в крови, что огнём обжигала? — Потому и священно твоё ремесло, Что в любви – откровенья начало. Даже страшные клятвы уже ни к чему, Если просишь у неба защиты, — Потому-то не скажешь и ты никому, Где сокровища речи сокрыты.

Сон твой велик и наивен — Выручит завтрашний ливень? — Вот его нынешний шаг — Он обнадёживал так, Что собирались цветы пред домами, Стёкла дрожали в расшатанной раме, Долу клонилось белёсое пламя, — Был он торжествен и наг. В зеркале мрачном и мы отражались, Губы сжимались и веки смежались — Всё бы языческой тьме, Гуще злокозненной, мгле ненасытной, В лёгком челне, над пучиною скрытной, Плыть с фонарём на корме. Всё бы на свете расти ожиданью, Всё бы томиться в груди оправданью, Всё бы виновных найти В том, что на деле мы сами сгубили, В том, что в себе навсегда позабыли И не ценили почти. Что тебя в глуби зеркальной Встретит улыбкой прощальной? — Всё, что на ощупь ушло, Влагой ночной утекло, Свечкой растаяло, розой поникло, В песнях исчезло, в беде пообвыкло, Прячась к тебе под крыло.

Спи так сладко, чтоб лист удивленью На мгновенье дарил мановенье Вечеров, очарованных вновь Пересказом событий давнишних, Где течёт, отражённая в вишнях, Обручения чистая кровь. Горемычные выдались годы — Не скупились криничные воды На участие в жизни моей, — Были жесты всегда очевидны, Были раны не столь уж обидны — Ты понять это позже сумей. Постижение – сердце обряда, Продолженья порой и не надо, Нарекания – с плеч ли долой? Повинуясь ли доле плачевной Иль рукой прикасаясь лечебной, Зашивают прорехи иглой? Отголоски доносятся песен — Им-то мир светоносный не тесен, Вот и вьются на каждом шагу, — Этих звуков разбег – и прохожих Неумелую поступь в несхожих Городах – я забыть не могу. Только ты даровала мне право На жестокую, трудную славу, Что полынью припала степной К незабвенной земле рудоносной, — В год обычный иль в год високосный Всё равно она всюду со мной.

В листве маслин и верб прибрежных Не надо слов и слёз поспешных — Плакучей ветке поклонись, Найди в струенье, в серебренье Безбрежным дням благодаренье — В любви, пожалуй, не клянись. К реке ступай – в ней жилы влаги В подспудной выпуклы отваге, В неумолимой полноте Неудержимого теченья, Чьи недомолвки и реченья Сроднились с кровью на кресте. Хвала тебе, краса земная! Другого имени не знаю — За что дана ты мне теперь? За тот ли свет, что с неба льётся, Что эхом в сердце отдаётся — Предупреждением потерь? Апостол твой по брегу бродит — И что-то в мире происходит, Чему названье – благодать, Чему предчувствие – прозренье, Чего присутствие – смиренье, Чью ипостась – не передать.

Нет, я не стану тебе повторять, Что предстоит нам в пути потерять, Что никогда, как ни жди, не вернётся, Искрой не вспыхнет, руки не коснётся, Птицей не вскрикнет, исчезнет в степи, — Слёз не жалей, но и сердце скрепи. Нет, никогда не скажу я – прости — Что предстоит нам в пути обрести — Имя луны над бессмертной долиной Та, что когда-то звалась Магдалиной, Шепчет, едва раскрывая уста, Вся – очевидна и вся – непроста. Нет, не хочу я тебе говорить, Что предстоит нам другим подарить — Стаи растаявшей клич лебединый В час полуночный, в глуши нелюдимой, Чудится мне, отзываясь в тиши, Крылья подъемля всегда у души. Нет, я не стану тебе объяснять — Слов неустанных тебе не понять, — Это бездомица ветра ночного, Это бессонница века больного, Это зарницы и розы в горсти, — Взял бы с собою – да трудно грести.

Если каждая ветвь по утрам Вся протянута к солнцу – а ночью Убеждается зрячий воочью В серебренье, открытом ветрам, — Знай: её сберегает звезда В глубине многолистого сказа До поры, где подобьем алмаза На заре затвердеет вода. Звёзды ласково смотрят – у них Есть для ласки и время, и силы, — О, скажи мне, когда это было? Не во снах ли сияло земных? — Гибким радугам вроде близки И кострам, что горят по округе, Прикасаньем снимают недуги, Исцеляют живых от тоски. Надо петь, чтоб развеивать мглу, — О безбрежном забыли мы, – что там Прихотливым подобно щедротам, Принимающим взора хвалу? — Надо тьму на земле побеждать, Чтобы небо она не закрыла, Чтоб Создавшему твердь и светила Изначальное Слово сказать.

Вот смеркается, вечереет, — И душа уже не болеет, Но глаза от прохожих прячет, А порою по-птичьи плачет. Кто ты – горлица иль зегзица? — Отзовись, не пугайся, птица! — Не стенай надо мной, не надо, Не кружись над громадой сада. Отзовись из далёкой были, Где себя наяву забыли, — И во сне возвращенья нету К золотому началу света. Что же, корни его – в землице? Не кричи надо мной, зегзица! Что же, ветви его – не тронешь? Что ты, горлица, страшно стонешь? На кого же ты нас покинул? Лучше в сердце во мраке вынул, Лучше б слуха лишил и зренья! Где предел моего горенья? – Нет конца твоему горенью — Ты живущим пришёл в даренье, Ты поёшь, и звучанье это — Золотое начало света.

Тебе, далёкий друг, – элегия сия, — Да будешь счастлив ты на свете этом странном! Давно к тебе прислушивался я — В минуты горести, к мечтам спеша обманным, На зная удержу, томленьем обуян, Медвяным омутом заката не утешен, — И если путь мой смутен был и грешен, Движенья познал я океан, Медлительную поступь естества, В огне сощурясь, всё же разгадал я — И столько раз в отчаянье рыдал я, Покуда горние являлись мне слова! Ты помнишь прошлое? – трепещущий платок, Что там, за стогнами, белеет, — В нём женский в лепете мелькает локоток Да уголёк залетный тлеет, В нем только стойкие темнеют дерева, Подобны Бахову неистовому вздоху, — Прощай, прощай, ушедшая эпоха! — Но всё ещё ты, кажется, жива, — Но всё ещё ты, кажется, больна, Дыша так хрипло и протяжно, — С тобою всё же были мы отважны — И губы милые прошепчут имена. Есть знаки доблести: сирень перед грозой, Глаза, что вровень с зеркалами Блеснут несносной, каверзной слезой, В костре бушующее пламя, Листва опавшая, струенье древних вод, В степи забытая криница, — Душа-скиталица, взволнованная птица, Скорбит о радости – который век иль год? Есть знаки мудрости: биение сердец, Что нас, разрозненных, средь бурь соединяет, И свет оправданный, что окна заполняет, И то, что в музыке таится, наконец. Что было там, за некоей чертой, За горизонтом расставанья? Мгновенья близости иль вечности святой, Предначертанья, упованья? Предназначение, предчувствие, простор, Высоких помыслов и славы ожиданье? — С мученьем неизбежное свиданье Да дней изведанных разноголосый хор, — Что было там? – я руку протяну — Ещё на ощупь, тела не жалея, — И вот встают акации, белея, Сулящие блаженную весну. Так выйди к нам, желанная краса, — Тебя мы ожидали не напрасно! В моленье строгие разъяты небеса, Существование прекрасно! Юдольный обморок, прозрения залог, Прошёл, сокрылся, в бедах растворился, — И пусть урок жестокий не забылся — Но с нами опыт наш земной и с нами Бог! Давай-ка встретимся – покуда мы живём, Покуда тонкие судеб не рвутся нити, Покуда солнце ясное в зените Из тьмы обид без устали зовём. Не рассуждай! – поёт ещё любовь, Хребтом я чувствую пространства измененья, Широким деревом шумит в сознанье кровь — К садам заоблачным и к звёздам тяготенье, Луна-волшебница всё так же для меня Росы раскидывает влажные алмазы По берегам, где всё понятно сразу, В ночи туманной ли, в чертоге ль славном дня, — А там, за осенью, где свечи ты зажжёшь, Чтоб разглядеть лицо мое при встрече, Как луч провидческий, восстану я из речи, Которой ты, мой друг, так долго ждёшь.

И вовсе не о таком, Что душу твою изранит, — Ведь с ним я давно знаком, Оно укорять не станет, Оно не удержит нас В распластанной сени дыма, Но смертный подскажет час — И в жизни необходимо. И вовсе не о таком, Что сердце твоё тревожит. — Ведь горе, как снежный ком, Настигнет тебя, быть может, Ведь радость застанет вдруг Тебя на пороге славы, Друзей раскрывая круг, Вниманья даруя право. И вовсе не о таком, Что очи твои туманит, — Рассвета сухим мелком Оно осыпаться станет, Чтоб птичий возвысить клич, Листву шевелить на древе, — Его-то и возвеличь В едином, как день, напеве. И вовсе не о таком, Что слух твой ночами мучит, — Речным пожелтев песком, Оно возвышаться учит, Оно запрокинет звук Туда, на незримый гребень Волны беспримерных мук, Чтоб смысл её был целебен.

И всё это – было, – и вовсе не фарс Прощанье с отжившею эрой, — Сулили несчастье Сатурн или Марс, А счастье – Юпитер с Венерой. Для воронов пищу готовили впрок Сражений кровавых адепты — И что же осталось? – пространства оброк Да тяжесть неслыханной лепты. Растений законы грустны и просты, Законы ристаний – суровы, — И вновь кладовые темны и пусты, Хозяева вновь бестолковы. Опять непогода – великая сушь Иль одурь лавины дождевной, — Заточное место – пустынная глушь — Достойней во мгле повседневной. И кто-то поднимет однажды главу И славу нещадную снищет — Не там ли, где льды тяжелы на плаву Да ветер над рощами рыщет, Где вырваны кем-то, кому-то назло, Гадательной книги страницы, Где вновь на челне встрепенётся весло Крылом улетающей птицы? Но где же спасенье? – ужель в естестве Найдётся от бед панацея? — И бродит Медея по пояс в траве, И ждёт Одиссея – Цирцея.

Флоксы заполнили сад. Это – исход карнавала. Что ж, оглянусь наугад — Юности как не бывало. Молодость, пряча лицо, Сразу за юностью скрылась. Полночь. Пустое крыльцо. Нет, ничего не забылось! Прошлое встало впотьмах, Словно толпа у причала. Окна погасли в домах. Помни, что это – начало. Всё, с чем расстаться пришлось, Всё, что в душе отзывалось, К горлу опять поднялось — Значит, вовек не терялось. Роз лепестки и шипы, Свет на мосту и в аллее, Шорох сухой скорлупы — Нет, ни о чём не жалею! Ветрено. Гомон в порту. Флаги над мачтами вьются. Вот перешли за черту — Нет, никому не вернуться! Кончено. Поднятый трап. Берег отринутый. Пена. Дождика в море накрап. Знали бы этому цену! Пасмурно. Холод проймет — Муки предвестие новой. Только на веках – налёт, Фосфорный, ртутно-лиловый.

Отзвуки дальнего гула ночного, — Ветер пройдёт – и в саду тишина, — Словно сквозь сон прозреваешь ты снова, Мир пред тобой заполняет луна. О, эти всплески листвы за окошком, О, хризантем этих отсвет в ночи! Льётся сиянье, бежит по дорожкам, В сердце твоё проникают лучи. О, пробудись в эту ночь ненароком, Выйди навстречу кручине с крыльца! Свет разгорается – там, за порогом, Краешком острым касаясь лица. Тени вокруг никуда не уходят, Неудержимо плывут облака, — Что же с тобою? – да так и выходит — Милое имя выводит рука. Видишь – вон там, позади, за оградой — Всё, что невольно манило сюда, — Быть ему нынче тоской и отрадой — Что возразишь, коль ушло навсегда? Что и осталось – лишь ясное слово, Зов с высоты да утрат глубина, Отзвуки дальнего гула ночного, Мир, над которым восходит луна.

На прибрежной скале я сорвал Незнакомой травы стебелёк, — Дух полудня по дому витал До утра, как степной мотылёк. Дело к вечеру, – вновь этот дух Оживает, – загадочный злак Будит зрение, входит в мой слух, Зыблет мысль, – не уймётся никак. На скале я его отыскал, Что стоит над старинной рекой, Чтобы плетью медвяной плескал По столу моему непокой, Чтобы ночью, к окошку припав, Этот запах вдыхала луна, Из бессчётного множества трав Лишь ему почему-то верна. И души мне уже не унять, Этот запах вдохнув колдовской, — И к скале возвращусь я опять, Чтоб траву отыскать над рекой. У неё и названия нет, Но поймёте ли, что я обрёл? — Только дух над скалой, только свет, Небывалый, густой ореол.