– С этим ясно, – откладывая в сторону, очередной рапорт, проговорил полковник Чубов. – А теперь по убийству на улице Желябова. Докладывайте, капитан Ермаков.

– Вот первые данные. Убитый – доктор технических наук Григорьев Борис Николаевич. Был обнаружен собственной женой. Та пришла с работы, зашла к мужу в кабинет и обнаружила тело. Вызвала «Скорую» и милицию. В «Скорой» необходимости уже не было. Григорьеву перерезали горло, от уха до уха, – без всякой шутейности пояснил капитан. – Орудие убийства лежало тут же. Отпечатков пальцев убийца в квартире не оставил. Следов взлома нет. Похоже, убитый сам открыл двери своему убийце. Из вещей пропал перстень, который убитый Григорьев носил на руке не снимая. По словам жены, это была какая-то семейная реликвия. Особой художественной ценности он не представлял, золотой перстень с небольшим сапфиром, в квартире имелись и более ценные вещи, семья вообще живет в достатке, большая квартира в старом доме. Отец Григорьевой академик, сейчас уже на пенсии, мать работала в издательстве «Детская литература», сейчас оба на отдыхе в Кисловодске, а так проживают вместе с дочерью и зятем. Богатая библиотека, картины, имеются кое-какие украшения. Но ничего из перечисленного не пропало, только перстень.

– Гм. – Полковник, закурив, откинулся на спинку рабочего кресла. – Перерезано горло, пропал только перстень… – бормотал он, пока подчиненные уважительно помалкивали. – Вертится что-то такое, вспомнить не могу, – с сожалением выдохнул полковник через пару минут. – Ладно, может, потом. Каков план разыскных мероприятий? С какими версиями работаете?

– Учитывая, что убитый сам открыл дверь убийце, разрабатываем круг знакомых и родственников. Свидетелей убийства пока разыскать не удалось. Убийство совершено в первой половине дня, все на работе. Дети в школе. Пенсионеры либо в поликлинике, либо в магазине. В общем, свидетелей пока ищем. Заодно работаем по комиссионкам. Вдруг перстень всплывет.

– Да, да. И такое возможно, – теребя рыжеватый седеющий ус, согласился полковник. – Ну, что же. Работайте, завтра жду с докладом. Не забывайте, где работал убитый, делом могут заинтересоваться смежники, – многозначительно проговорил Яков Михайлович. – Выясните сферу научных интересов Григорьева.

– Есть.

– Ну, что, добры молодцы? – оглядывая из-под очков в массивной оправе своих подчиненных, спросил капитан Ерохин. – Есть идеи?

– Юрий Петрович, у меня зять Ленинградский механический институт оканчивает, могу выяснить, над какой темой трудился в последнее время Григорьев, и получить научную консультацию. Может, какие сплетни удастся накопать, – предложил капитану Саша Мурзин.

– Годится. Заодно изучите коллег покойного, – кивнул Юрий Петрович. – Тогда вы, Валентин Павлович, – обратился капитан к лейтенанту Зорину, молодому, с тонкой шеей и забавными оттопыренными ушами, но очень серьезным выражением лица, – возьмете на себя круг друзей и знакомых. Ну что, за работу, коллеги.

Мурзин и Зорин, подняв воротники и ежась на свежем апрельском ветерке, энергично шагали к метро вдоль Таврического сада.

– Сашка, чувствуешь, как с Невы свежестью тянет? – глубоко вдыхая волнующий свежестью весенний воздух, спросил Валентин Зорин, вытягивая свою и без того длинную, тонкую, как у жирафа, шею. – Эх, в такую погоду стихи читать хочется, о чем-то светлом мечтать, а не убийства расследовать. Смотри, какие почки набухли! – останавливаясь возле ограды сада и дотрагиваясь рукой до торчащей среди прутьев решетки ветки кустарника, проговорил Валентин.

– Тебе бы, Валька, в ботаническом саду работать, а не в Уголовном, – усмехнулся Саша Мурзин, крепкий, широкоплечий, с ясными серыми глазами, открытым лицом и незамысловатой жизненной философией. Сразу видно: спортсмен и комсомолец. Для него в жизни все было ясно и просто. Белое – это белое, черное – это черное. На работе надо вкалывать, после работы веселиться.

– Ладно, Валька, вдыхай дальше романтику весенних просторов, – хлопнул он по спине замечтавшегося Зорина. – А меня Наташка на углу Невского и Восстания ждет. Договорились в кино сходить.

Сашка убежал, а Валентин не спеша двинулся вдоль ограды сада, наблюдая, как молодые мамы катят по дорожкам парка толстощеких важных карапузов в колясках. За пожилыми парами, неспешно вышагивающими по дорожкам и зябко ежащимися на свежем ветру, за носящимися по дорожкам с воплями мальчишками и девочками с бантами, прыгающими через веревочки. В такие весенние дни Валя и сам ощущал себя мальчишкой-школьником, а не солидным сотрудником Ленинградского уголовного розыска, и тянуло его зайти к прежним школьным приятелям, собраться всем вместе, погонять в футбол… Но кого ты соберешь теперь, особенно в будний день? Иван недавно женился, а у Андрея и вовсе второй ребенок родился, он теперь отец семейства. Солидный, даже бороду отпустил. Оставался только Сережка Громов, но он не вылезает из экспедиций. Так что собирать Валентину было некого. Оставалось зайти в булочную за батоном, в бакалею, купить грамм двести докторской колбасы, колбасу с жиром он с детства недолюбливал, и идти домой. А поскольку дома его никто не ждал – мама сегодня дежурила в больнице, – Валентин дошел пешком до самого Кировского проспекта.

Пройдя сперва до конца по улице Чайковского, затем напротив Летнего сада свернул на набережную Невы и через Кировский мост к себе на Петроградскую. Он шагал через Неву, любуясь рябью серо-стальных волн на реке, громадой Петропавловской крепости, глядя, как редкие кораблики и катера огибают с двух сторон Стрелку Васильевского острова, любуясь стоящими на страже города Ростральными колоннами. Валентин был романтиком, он писал стихи, любовался закатами, не спал летними ночами, чтобы насладиться нежными пастельными переливами белых ночей над крышами города, и мечтал.

При подобном складе характера все знакомые были удивлены его выбором профессии. Уголовный розыск с Валькой Горловым никак не вязался. Но Валентин свой выбор сделал давно и осознанно и ничуть о нем не жалел, а рассказывать о причинах, определивших его выбор, он не считал нужным: сперва было нельзя, а потом просто не хотелось, слишком уж это звучало бы напыщенно. Высокопарности Валька не любил, и так уж его считали романтиком и идеалистом. Так что, пусть уж лучше удивляются.

– Нина Игнатьевна, – сидя на стуле перед подтянутой, ухоженной женщиной с чуть надменным выражением лица, вдовой убитого Григорьева, говорил Валентин, – подумайте, пожалуйста, ну может, были какие-то разногласия, старые обиды, вы простите, может, на личной почве?

Разговор длился уже почти полчаса, а Нина Игнатьевна так и не сообщила ничего для следствия интересного, кроме однообразного: мы приличные люди, у нас не было ни скандалов, ни врагов, ни недоброжелателей. Наши знакомые порядочные люди. Даже для Валентина с его верой в человечество это было перебором. Он с некоторым недовольством взглянул на вдову, та сидела, покачивая ногой в узкой лодочке, всем своим видом давая понять, что разговор ей наскучил.

Ну, что же, записная книжка покойного изъята, будем работать сами. Валентин стал подниматься, когда на пороге комнаты появилась домработница Григорьевых, Нюша.

– Нина Игнатьевна, к телефону вас.

– Вы позволите? – с надменной жеманностью поинтересовалась хозяйка и, покачивая бедрами, вышла из комнаты.

– Анна Михайловна, – задержал домработницу Валентин, – может, вы мне подскажете, с кем у Бориса Николаевича были сложные отношения или с кем из знакомых он, может, в ссоре был?

– Не знаю я ничего, мое дело – кухня, – нелюбезно отозвалась домработница и поспешила вон из комнаты.

Это Валентина не огорчило, он и не надеялся, что та будет откровенничать в присутствии хозяйки, но удочку все же закинул. Надо будет эту Анну Михайловну дома навестить, подальше от хозяйских глаз. Тем более что адрес домработницы у них имеется.

– Да, хорошо. В пять. До встречи, – доносился из прихожей голос Нины Игнатьевны. О встрече с кем-то договаривается, отстраненно отметил лейтенант и насторожился. Слова, которые он услышал, были самые обыкновенные, но вот тон, какими они были сказаны, навел Валентина на определенную мысль.

– Извините, – мимоходом уронила, входя в комнату, Нина Игнатьевна. – Если у вас ко мне все, то я вынуждена просить вас уйти. Мне надо собираться. У меня сегодня дела.

– Да, да. Конечно, – торопливо засобирался Валентин. – Еще раз простите за беспокойство.

Ну, что ж. Встреча у вдовы назначена на пять, значит, к четырем надо быть на месте, чтобы проследить за ней. Уж раньше чем за час до назначенной встречи она из дома вряд ли выйдет.

Валентин вышел во двор и взглянул на часы. Одиннадцать. Застать кого-либо из знакомых и друзей покойного Григорьева дома не стоило и надеяться. А значит, надо ехать к себе на Суворовский и пообщаться по телефону с теми из них, чьи рабочие телефоны указаны в записной книжке. А возможно даже, встретиться с парочкой из них, если повезет. Валентин уже выходил из арки на улицу Желябова, когда буквально нос к носу столкнулся с сыном покойного.

Сергей Григорьев, высокий складный парень, хорошо одетый, с чуть нагловатым выражением лица и приятными манерами, учился в театральном институте. Сейчас, по идее, должен был быть на занятиях, но Валентину неожиданная встреча с отпрыском покойного была только на руку.

– Сергей Борисович, – окликнул он Григорьева-младшего.

– Вы мне? – удивленно приподняв бровь, притормозил юноша.

– Совершенно верно. Разрешите представиться, лейтенант Горлов, уголовный розыск, – подходя, протянул руку Валентин, сетуя на собственную несолидную внешность; на лице Сергея Григорьева появилась неприятная, чуть насмешливая улыбка, когда он окинул лейтенанта долгим нахальным изучающим взглядом.

– Григорьев, как вы сами заметили, Сергей Борисович. Чем обязан? – засовывая руки в карманы модной куртки, поинтересовался наглец.

– Как вы понимаете, я расследую обстоятельства гибели вашего отца. И в этой связи мне бы хотелось узнать, не было ли у вашего покойного отца в последнее время ссор или конфликтов на работе или на личной почве? А возможно, конфликт был давним, но имел под собой серьезные основания? И, кстати, если вы не против, давайте присядем вон там на лавочку, – указывая на одну из скамей, установленных на бульваре посреди улицы, предложил Валентин.

– Не вижу смысла, – пожал плечами Сергей. – Мне неизвестно ни о каких конфликтах и тем более ссорах. Рабочие вопросы отец со мной не обсуждал, а со знакомыми, насколько мне известно, он не ругался.

– Ясно. Тогда позвольте еще один вопрос, – с трудом сдерживая недовольство, проговорил Валентин. – Насколько мне известно, вы учитесь?

– Ну да, – тряхнув модно подстриженными ухоженными волосами, подтвердил Сергей.

– В таком случае, почему вы сейчас не в институте? Сессия, насколько мне известно, еще не началась.

– Просто отменили пару, решил зайти домой, а что, это наказуемо?

– Ну, что вы, так, интересуюсь в рамках следствия. А в день убийства вашего отца вы не появлялись днем дома?

Ответить Сергей не успел, его прервала пожилая дама в старомодной шляпке с вуалью и хозяйственной кошелкой в руках.

– Добрый день молодые люди, – кивнула она, проходя, с интересом глядя на Сергея и лейтенанта.

– Здравствуйте, Клара Робертовна, – кивнул Сергей, слегка поклонившись.

– Соседка?

– Да, с нижнего этажа. Так что вы хотели?

– В день убийства…

– Ах да. Нет. В тот день не появлялся. У меня были допоздна занятия. Я вернулся домой только в восемь, когда все уже случилось и тело увезли, – неприязненно проговорил Сергей.

– Ясно. Еще раз извините.

Сергей развернулся на каблуках и двинулся во двор, а Валентин, отойдя от арки, прогулялся до ближайшего магазина и обратно. Соседка Клара Робертовна ему понравилась. Уж больно любопытные и живые у нее были глаза.

– Проходите, молодой человек, сюда, пожалуйста, – любезно пригласила лейтенанта Горлова Клара Робертовна, распахивая двери просторной комнаты. – Присаживайтесь. Значит, вы из уголовного розыска? – с ласковой улыбкой разглядывала она Валентина. – У вас на удивление хрупкая внешность для столь серьезной профессии, – без всякого смущения заметила пожилая дама. – Впрочем, что сила тела против силы духа? Итак, слушаю вас.

– Меня интересуют ваши соседи Григорьевы, вы давно с ними знакомы?

– Очень давно. Наши семьи жили в этом доме еще до революции. Удивительно, что и мы и они уцелели. Невероятное везение для страны с такой историей, как наша, – печально улыбнулась она. – Мой дед служил при министерстве иностранных дел, и по невероятно счастливому стечению обстоятельств его услуги были востребованы большевиками. Он уцелел в годы революции и страшные годы сталинских чисток. Мой отец пошел по его стопам и тоже служил по дипломатической части. Какое-то время мы даже жили в Москве, но после отставки отца вернулись в родной город, в свою старую квартиру, – неторопливо рассказывала Клара Робертовна.

– А Григорьевы?

– Ах да, простите, болтливость, знаете ли, признак одинокой старости, – проговорила Клара Робертовна, но, заметив встревоженный взгляд Валентина, торопливо, проговорила: – Собственно говоря, они не Григорьевы. Григорьевым был зять Игнатия Леонидовича, а сами они Шашковы. Дед Игнатия Леонидовича служил доцентом в Технологическом университете, и отец его пошел по ученой части, и сам Игнатий Леонидович большая ученая величина. Увы, продолжить их династию некому. Сын Игнатия Леонидовича погиб в сорок втором. Очень славный был юноша, очень одаренный, ему прочили большое будущее, не сложилось. Они вместе с моим сыном уходили на фронт, и оба погибли. Но у них есть Ниночка. Она вышла замуж за Григорьева, он был учеником Игнатия Леонидовича, тоже, говорят, был весьма успешный ученый.

– А что за люди Нина Игнатьевна и ее покойный супруг? – стараясь скрыть нетерпение, спросил Валентин.

– О! Я мало знакома с молодежью, все-таки разные поколения, – с виноватой улыбкой проговорила Клара Робертовна, – но вот моя домработница Тося…да, знаете ли, это не очень современно, – виновато пояснила дама. – Но моя дочь с сыном сейчас работают в Венгрии и, вероятно, пробудут там еще несколько лет, муж умер год назад, одной мне крайне одиноко, вот и завела себе помощницу, а скорее даже компаньонку.

– Понимаю, – поспешил успокоить Клару Робертовну Валентин.

– Гм. Так вот, моя Тося дружит с Нюшей, домработницей Григорьевых, и иногда мне кое-что рассказывает. Сейчас-то ее нет, Тоси. Уехала на месяц к сестре в деревню. Но что знаю, я вам расскажу, – поспешила успокоить Валентина почтенная дама. – Игнатий Леонидович и Ольга Дмитриевна люди глубоко порядочные и уважаемые, и старший их, Леня, тоже был чудесным мальчиком, а вот Нина, она всегда была очень избалованная, легкомысленная. Кроме нарядов да танцулек, ничем не интересовалась. И в институт-то она только благодаря отцу поступила. Неизвестно, чем бы вообще все это кончилось, если бы она замуж на третьем курсе не выскочила. Не знаю уж, чем ее Борис привлек, обыкновенный мальчик, не красавец, из простой семьи, но очень амбициозный. Думаю, с его стороны это был не совсем бескорыстный союз, а вот Ниночка, возможно, и влюбилась, кто знает? Не знаю, как они прежде жили, но в последнее время, когда у меня Тося появилась, лада в их семье уже не было. Жили они тихо, не скандалили, но жили вроде как сами по себе. А у Ниночки даже любовник есть! И, кажется, до этого тоже были! – При последних словах Клара Робертовна многозначительно выпучила глаза. – И, между прочим, Борис Николаевич об этом прекрасно знал. А еще он очень часто ругал Ниночку за транжирство, и сына Сережу тоже. Борис Николаевич с Игнатием Леонидовичем были очень недовольны, что Сережа в театральный пошел. Но Ниночка с Ольгой Дмитриевной встали на его сторону. Честно говоря, Сережа у них весь в мать пошел, такой же избалованный и ветреный. А уж какой модник! Впрочем, вы его видели. Причесан, как девица, вещи все импортные. А еще он недавно права получил! – всплеснула пухленькими ручками Клара Робертовна. – У Игнатия Леонидовича автомобиль есть, «Победа», он на нем сейчас не ездит, возраст, да и Борис Николаевич предпочитает метро. А что, удобно. У нас на «Канале Грибоедова» сел, на «Технологическом институте» вышел, всего пятнадцать минут до работы получается, как раз газету почитать. Это Борис Николаевич так говорил, когда его спрашивали, почему он на машине не ездит. Так вот, Сережа, как права получил, взял моду на дедовой машине в институт ездить! В девятнадцать лет! В институт! На собственной машине! Можете себе представить? Хорошо хоть Светлана у них девочка серьезная. Наверное, вся в деда пошла. Внешность, конечно, у девочки подкачала. Очень уж она ширококостная у них получилась, не грациозная, но зато умница. Отличница. Да, и Тося говорила, что у Светланы отношения с отцом лучше сложились, чем с матерью. С Ниночкой они как чужие. А вот Сережа мамин любимец, Ниночка спит и видит, как он известным актером станет. А по поводу машины Борис Николаевич и с Ниночкой, и с сыном несколько раз ругался, даже грозился Сергея карманных денег лишить. А только все равно все по их вышло.

– Спасибо, это очень важная информация, – серьезно кивнул Валентин. – А вы не знаете, не было ли у Бориса Николаевича каких-нибудь неприятностей в последнее время, может, на работе. А может, вообще.

– Неприятностей? – задумалась Клара Робертовна. – Даже затрудняюсь, – пожала она плечами. – Но вот Тося говорила, что Ниночка часто упрекала мужа, что с тех пор, как Игнатий Леонидович ушел на пенсию, тот ни одной стоящей работы не написал, ни одной умной статьи, и вообще, что Борис Николаевич только благодаря ее отцу сделал карьеру.

– А это правда?

– Понятия не имею. Но думаю, что Игнатий Леонидович, безусловно, во многом помогал своему зятю, впрочем, иначе и быть, наверное, не могло. Все же одна семья.

Больше ничего стоящего Валентин у Клары Робертовны разузнать не сумел. Ну, что же, наличие у вдовы любовника тоже факт немаловажный, и, скорее всего, именно с ним она должна встретиться сегодня в пять. Неплохо было бы разузнать, что за тип.

И Валентин, выйдя из подъезда, поспешил к остановке, подгоняемый свежим влажным ветром с Невы, который, вприпрыжку летя по Мошкову переулку, врывался на простор улицы Желябова, озорно трепал пока еще голые ветки деревьев и, остепенившись, вылетал на простор Невского проспекта. Валентин, до краев наполненный весенним настроением, энергичным шагом спешил к троллейбусной остановке, обгоняя немногочисленных прохожих.

Саша Мурзин сидел в длинном, обшитом деревянными панелями кабинете и с интересом разглядывал выставленные в застекленных шкафах приборы, части каких-то механизмов и корешки солидных фолиантов, названия которых, весомые, полные неизвестных терминов и формулировок, заставляли его испытывать некое благоговение перед точными науками, которые ему, спортсмену и школьному заводиле, никогда, увы, не давались.

– Конечно, о покойных принято либо хорошо, либо ничего, – поправляя на переносице массивные немодные очки с толстыми стеклами, проговорил заведующий кафедрой «Стрелково-пушечного, артиллерийского и ракетного оружия» профессор Овсянников. – Но Борис Николаевич действительно был человеком порядочным и весьма ровным. Конечно, он не отличался какой-то чрезмерной душевностью или открытостью, но тем не менее отношения с коллегами у него были вполне доброжелательные. И хотя в нашей научной среде иногда возникают споры и даже своего рода противостояние, на научной, разумеется, почве, – то и дело подкашливая и нервно потирая руки, объяснял профессор, – Борис Николаевич всегда находил возможность обходить острые углы, не переходя в научных дискуссиях на личности.

– Понятно, – скептически проговорил Саша, – ну, а что он сам представлял собой, с научной точки зрения?

– Вы имеете в виду, не занимал ли он чужое место в институте? – слегка нахмурясь, уточнил профессор.

– Именно.

– Ну, я думаю, что не открою вам тайны, если скажу, что наиболее значимые свои работы Борис Николаевич написал в соавторстве со своим тестем, академиком Шашковым. Но заверяю вас, что и сам Борис Николаевич человек весьма одаренный, трудолюбивый, и хотя, возможно, он не так блистательно одарен, как его родственник, тем не менее он занимал достойное место среди сотрудников нашей кафедры. И уж во всяком случае, могу вас заверить, что докторскую, а перед тем кандидатскую диссертации он написал исключительно самостоятельно.

– Если вас послушать, то получается, что покойный гражданин Григорьев был исключительно положительным персонажем и достойным членом общества, – несколько грубовато и даже цинично заметил Александр; подобные выходки были ему свойственны и не были проявлением несдержанности или плохого воспитания. Нет, воспитан старший лейтенант Мурзин был прилично, но иногда любил поиграть, как это говорили в некоторых заграничных фильмах, в «плохого полицейского», надеясь этим спровоцировать собеседника на обдуманную откровенность. С профессором этот фокус не прошел. – Непонятно только, за что же его убили, такого хорошего?

– Простите, как? – растерялся профессор, но тут же собрался и строгим, наставительным тоном заметил: – Этот вопрос, молодой человек, надо задать вам, да-да, именно вам, как представителю правоохранительных органов! И думаю, что наш институт, и мы, его коллеги, будем со своей стороны ходатайствовать о честном и добросовестном расследовании.

Больше беседовать с профессором Овсянниковым, ученым и идеалистом, было не о чем. И Александр, раскланявшись, переместился в соседнюю комнату, где на пишущей машинке бойко выстукивало очаровательное создание с убранными в хвостик пушистыми русыми волосами, губками бантиком, лучистыми зелеными глазами.

– Людочка, – наклоняясь к девушке, заговорщицки произнес лейтенант, – позвольте поинтересоваться, не подают ли в сем храме науки кофе, а возможно, и пирожные, нет ли здесь уголка, где усталый скиталец мог бы подкрепить свои силы?

Людочка тихонько прыснула в кулачок и так же заговорщицки ответила:

– Есть. В местном буфете.

– А не будете ли вы столь великодушны, что согласитесь разделить со мной скромную трапезу?

Людочка кокетливо взмахнула ресницами, еще раз хихикнула и, вытащив из машинки отпечатанную страницу, чуть жеманно промолвила:

– Пожалуй, что буду.

Они легко сбежали вниз по ступеням главной лестницы, при этом Саша то и дело косился на стройные Людочкины ножки, обутые в изящные туфельки с острыми носами. Людочка Саше нравилась, и он даже подумывал, не пригласить ли девочку на свидание в кафе-мороженое, а потом в кино на последний ряд. Впрочем, для первого свидания последний ряд – это откровенное хамство, можно и по физиономии получить.

– Два кофе и два эклера, – протягивая буфетчице рубль, заказал лейтенант и, прихватив угощение, двинулся к столику в углу, где ждала его, улыбаясь, Людочка.

– Зав кафедрой ваш большой чудак! – выбрав подходящий момент, заметил лейтенант Мурзин.

– Петр Алексеевич? Почему? – слизывая с пальчика крем, удивилась Людочка.

– Да так. Говорили с ним о Григорьеве, так только и слышно, какой он порядочный и добренький.

– Ну и что? – никак не улавливала Сашиного посыла секретарша.

– Да то, что не бывает таких всесторонне замечательных людей, которых все обожают без исключения, – чуть вызывающе заметил Мурзин.

– Мм, – пожала плечиками Люда, чем окончательно отбила у лейтенанта охоту приглашать ее на свидание.

– Значит, вы его считаете таким же идеальным, и все в институте его обожали, и студенты и преподаватели? – решил не сдаваться Мурзин.

– Ну почему идеальным? Человек как человек. Он, например, терпеть не мог, когда при нем кто-нибудь напевает, вечно мне замечания делал, а у меня привычка такая, – снова пожала плечиками Люда. – Но это же чепуха.

– А что не чепуха?

– Не чепуха? Ну, не знаю, – задумалась Людочка. – Вот, например, у нас доцент есть, Кузнецов, он за одной студенткой ухаживал, а жениться не захотел, а она, представьте себе, от него ребенка ждала! Вот подлец.

– И чем кончилось?

– Женился. Собрали собрание на кафедре, и, между прочим, слово взял Борис Николаевич и так его пропесочил, грозил даже до ректора дойти и добиться его отставки, а остальные поддержали. Так что женился голубчик. Никуда не делся.

– А давно это было? – скрывая радость, поинтересовался Мурзин.

– Да нет. В декабре, как раз в конце семестра. А ребенок у них в начале мая должен родиться. Овсянников даже хлопочет, чтобы им квартиру дали. Счастливые, – вздохнула Людочка.

Вот тут Мурзин с ней был не согласен. Жизнь с подлецом, пусть и в отдельной квартире, ему большим счастьем не представлялась.

– Значит, Борис Николаевич был очень принципиальным?

– Можно и так сказать. Но мне кажется, он просто порядочный человек был и никого не боялся.

– А может, за ним еще какие-нибудь геройства значились? – хитро прищурив глаз, спросил Мурзин.

– Вы про войну? Но Борис Николаевич не воевал.

– Почему?

– Не знаю, – в очередной раз пожала плечиком Люда. – Может, не успел на фронт уйти, блокада началась, а может, не пустили. Государственная необходимость и все такое. Но мне кажется, – проговорила она задумчиво, помешивая ложечкой кофе, – он очень стыдился того, что не был на фронте. Знаете, всякие там вечера, торжественные заседания ко всяким датам, воспоминания фронтовиков, награждения. В такие дни он, наверное, чувствовал себя виноватым.

– Вот как? Хм. – Образ покойника складывался неоднозначный. – Не успел, не пустили? Сомневаюсь. А может, сам не захотел?

– Вы так говорите, будто подозреваете его в чем-то. Но ведь это его убили. Он же не преступник, а жертва, – оставляя в покое кофе с пирожным, уставилась на лейтенанта Людочка.

– Значит, вы уверены, что он жертва? – ответил ей вопросом на вопрос Мурзин. – Ну а студентки за вашим принципиальным Григорьевым бегали? – словно в шутку спросил он.

– Да вы что? Он же старый и женатый! – прыснула Людочка.

– Зато доктор наук и владелец личного автомобиля. И вообще, когда такие мелочи, как семья и возраст, останавливали влюбленных женщин!

– Вы говорите пошлости! – неожиданно горячо осудила его Людочка. – Ни одна уважающая себя девушка не станет разбивать чужую семью. А вы, вы рассуждаете не как комсомолец, а как старая сводня! – Щеки Людочки пылали.

– Да я пошутил! – опешив от такой горячности, проговорил Мурзин, чувствуя, что еще одна такая шуточка, и он вполне может получить по физиономии. – Извините, Людочка, честное слово, больше не буду. – Он состроил умильную жалостливую рожицу, которую всегда использовал в тех случаях, когда надо было заслужить прощения какой-нибудь девушки. Обычно срабатывало.

Но Людочка продолжала смотреть на него холодно.

– Люда, простите меня, дурака и пошляка. Я сморозил глупость, пошлость и больше так не буду. Честное слово, – без всякой шутливости, убрав с лица неуместную мину, проговорил Мурзин и понял, что так, вероятно, и сделает, а потом добавил: – Признаться, я сделал это умышленно. Мне нужна информация о покойном, вся. Максимально подробная. Со всякими мелочами. Этим глупым замечанием я хотел вас спровоцировать на откровенность.

– Могли сразу все объяснить, и кофе угощать было совершенно необязательно.

– Вот тут вы ошибаетесь. Кофе мне хотелось вас угостить просто так, – не поддался на провокацию Мурзин. – Потому что вы мне понравились. – Признаваться девушке, что ты ее используешь, никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя. Недопустимо.

Люда скептически взглянула из-под изогнутых дугой бровей, но промолчала.

– Ладно уж, на первый раз прощаю. Так что вас интересует?

– Все. Друзья, враги, неприятности разной степени важности. Романы, интриги, сплетни, все, – серьезно перечислил Мурзин.

– Григорьев был скучным пожилым человеком. Романов на работе у него никогда не случалось. К студентам он относился доброжелательно, на экзаменах не зверствовал, но был всегда требователен и объективен. Никаких скандалов с ним не случалось. Хотя… – нахмурилась, вспоминая, Людочка. – Это было лет пять назад, я только-только в институт поступила и на кафедру устроилась, я вообще-то на вечернем учусь, в этом году заканчиваю, – пояснила она. – Была защита докторской диссертации, защищался кто-то пришлый и с протекцией. Декан собрал членов ученого совета, мне сотрудники рассказывали, и всех предупредил, что надо отнестись к соискателю с пониманием и так далее. А на защите вышел скандал. Работа оказалась слабой, и Григорьев разнес ее в пух и прах. Защита сорвалась. Я тогда еще плохо ориентировалась в происходящем и этой историей не очень интересовалась, подробностей не знаю. Если вам интересно, вы лучше с Нонной Ильиничной побеседуйте. Она у нас на кафедре старожил, еще до войны преподавала. У нее, кстати, через полчаса пара заканчивается, хотите, я вас познакомлю?

– Очень хочу.

– Тогда идемте, – поднимаясь из-за стола, пригласила Люда, встряхнув своим задорным, пушистым хвостиком, и Мурзин решил, что обязательно пригласит ее на свидание.