Едва дверь за Григорьевой закрылась, полковник Чубов взволнованно вскочил с места.

– Вы слышали, Юрий Петрович, что сказала Григорьева? Перстень был у ее мужа с тридцать девятого года! Невероятно! Как он к нему попал? Надо немедленно выяснить биографию покойного, найти точки соприкосновения с семьей бывшего владельца перстня. Этого доктора… как же его? Ах да. Платонова. И его жены. Ну, тут я сам, главное, биография убитого!

Таким возбужденным Юрий Петрович полковника еще ни разу не видел, он словно помолодел, что-то мальчишеское, отчаянное проглянуло в его внешности.

– Сделаем, Яков Михайлович.

– Жаль, что этот Григорьев не выжил, – с сожалением заметил полковник, выходя из кабинета. – Итак, жду от вас информации. И по Карякину тоже.

Валентин Горлов входил в театральный институт с почти детским любопытством. Он любил театр, музыку, вообще искусство и с некоторым пиететом относился к людям, причастным к нему. Студенты театрального вуза представлялись ему людьми особенными. Особенно веселыми, интересными, а потому, идя по коридорам, он с простодушным интересом глазел по сторонам.

Но ничего особенного пока не заметил. В курилке толпились парни самые разные и, в общем-то, довольно обычные и немногочисленные девушки, красивые и не очень. Некоторые ребята были в театральных костюмах, кринолинах, гусарских ментиках, фраках, капорах, а в остальном обстановка в коридорах была, как везде, как в любом другом институте. Кто-то молча, углубленно курил, кто-то взахлеб рассказывал приятелям какие-то хохмы, спорили, смеялись. Козлом никто не блеял и на руках не ходил. Тогда Валентин потерял интерес к окружающему и вспомнил о деле.

– Ребята, подскажите, где деканат актерского факультета?

– Второй этаж, направо, – бросил через плечо волосатый субъект в растянутом свитере.

– Лестница там, – махнула рукой пухленькая глазастая барышня в русском сарафане с неестественным румянцем на щеках.

По дороге в деканат ему еще попадалась вереница русских красавиц, Лев Николаевич Толстой и парочка персонажей в цилиндрах.

– Добрый день, девушка, – заглядывая в приемную, поздоровался Валентин. – Подскажите, как мне найти Сергея Григорьева?

– Кто это? – отрываясь от печатной машинки, поинтересовалась хорошенькая блондинка с пышной шевелюрой и губками бантиком.

– Ваш студент. Насколько мне известно, второкурсник.

– А сами вы кто? – Кукольная внешность оказалась обманчивой, девушка была цепкой и неглупой.

– Я из уголовного розыска, – доставая удостоверение, объяснил Валентин.

Девушка смерила его негероическую ушастую внешность скептическим взглядом. Однако полезла в ящик стола, достала оттуда толстую папку и, полистав страницы, сообщила:

– Группа двести пятнадцать. Сейчас они в семнадцатой аудитории, это чуть дальше по коридору, за углом.

В аудитории шло занятие, и Валентин счел приличным дождаться перерыва.

Студенты, гомоня и смеясь, высыпали в коридор.

– Федька, подожди, у тебя зажигалка есть?

– Лена, ты конспект по марксистско-ленинской философии сделала? Дай скатать?

– Олечка, ты сегодня вечером свободна?

– Олег, Петька, ребята, погода сегодня класс, айда вечером в футбол гонять с судовиками?

– Нет, вы видели, как он Чацкого загнул?

– Между прочим, в Манеже открылась выставка современной французской живописи, но очередь!

– Томка, помоги над этюдом поработать, что-то у меня не клеится.

Валентин, вытягивая шею, высматривал Григорьева, краем уха вслушиваясь в студенческую болтовню.

Сергей Григорьев с парочкой приятелей вышел из аудитории последним. Манерный, модно подстриженный, в замшевом пиджаке и модных югославских ботинках. Мама о таких для Валентина только мечтала. Дружки его были под стать, пижоны и выпендрежники.

Валентин отделился от стены и направился к объекту.

– Сергей Борисович, добрый день, – окликнул он Григорьева. – Мы можем с вами побеседовать?

Григорьев оглянулся и, чуть насмешливо приподняв брови, взглянул на оперативника с высокомерной презрительной усмешкой. Дружки в точности скопировали его гримасу. Они разглядывали серый, плохо пошитый костюм Валентина, его тонкую шею, смешные уши, а он чувствовал себя мальчишкой-подростком, над которым насмехаются сверстники.

Но подростком он давно уже не был, а был взрослым серьезным человеком, к тому же сотрудником серьезной уважаемой организации и просто не имел права позволять потешаться над собой. А потому он прокашлялся и решительно шагнул к Григорьеву.

– Сергей Борисович, я вынужден срочно вас доставить в уголовный розыск для допроса. Извольте следовать за мной, – сухо и строго распорядился Валентин.

– С какой это стати? У нас еще занятия не закончились, – выступил вперед один из приятелей Григорьева, высокий, такой же широкоплечий и смазливый, как Григорьев, тип. Амплуа герой-любовник, заключил Валентин.

– Вот именно, – поддержал третий. – Он свободный индивидуум, и вы не имеете никакого права его задерживать.

Разговор происходил посреди коридора, и к ним уже начали присматриваться проходящие мимо ребята.

– Ошибаетесь, юноша, – словно проводя грань между собой и этими сопляками, проговорил Валентин. – Я имею право, поскольку гражданин Григорьев подозревается в убийстве своего отца.

Стоявшие поодаль зрители стали подтягиваться поближе к центру событий, навострив уши.

– Кончай трепаться, Абрамов, – многозначительно взглянув по сторонам, буркнул Сергей. – Пожалуй, я прокачусь с лейтенантом в виде одолжения, – ленивым пренебрежительным тоном сообщил он дружкам. – Идемте, – бросил он Валентину через плечо, словно приказал «следуйте за мной». Позер!

Ничего, посмотрим, как тебе понравится в кабинете перед капитаном Ерохиным кривляться, злорадно подумал Валентин, идя вслед за наглецом по коридору. Девушки провожали Григорьева взволнованными взглядами, а парни насмешливо-ехидными.

– Мурзин, постой! – окликнул Сашу капитан Ерохин, когда тот, доложив о прибытии домработницы Григорьевых, собирался выйти из кабинета. – Пришли данные на Тихона Карякина, того, которого осудили в тридцать шестом, помнишь?

– Да.

– Он проживает здесь, под Ленинградом. Поселок Парголово.

– Смотаться? – с готовностью спросил Мурзин.

– Вот именно. Возьми машину, и поезжайте; если повезет, еще успеем полковнику доложить. Старик очень волнуется. – Капитан едва заметно усмехнулся.

– Сюда везти?

– По обстоятельствам. Допроси, проверь алиби на месте, если сможешь. В общем, операция поручена тебе, действуй.

Мурзин кивнул и, не заходя к себе в кабинет, поспешил вниз, перепрыгивая по-мальчишески через две ступеньки.

– Сашка, ты куда так резво? – окликнул его на лестнице Петька Сотников, но он только махнул рукой.

До Парголово тряслись долго, не меньше часа с гаком. Володя, водитель, с которым они давно были знакомы, в начале пути балагурил, рассказывая, как они третьего дня с Ушаковым и Прониным брали одного рецидивиста, и даже перестрелка была. И как именно он, Володя, притаившийся за машиной, врезал ему разводным ключом по макушке, когда он пристроился отстреливаться из-за капота. И теперь ему полагается премия, грамота, благодарность, а то, может, и к награде представят.

Мурзин эту историю уже слышал, как, впрочем, и весь отдел, все-таки перестрелки дело не рядовое, не на Диком Западе живем, но вот о героической роли водителя слышал впервые.

– А разве его не майор Ушаков подстрелил? – с интересом взглянул на Володю Мурзин.

– Так это уже потом, когда я его ориентации лишил. Тут как раз майор ему в руку и пальнул, – ничуть не смущаясь, пояснил Володя, но Мурзин только крякнул. Мол, ври, да не завирайся.

Машина неслась по пустому шоссе вперед, и вместе с ней по небу неслись серые тревожные облака, то заслонявшие собой солнце, то позволявшие вырваться на свободу яркому сверкающему лучу. Мурзину пришло в голову забавное сравнение. Солнце семафорит им: точка, тире, точка, тире. Вот опять пауза сейчас начнет передавать следующее слово. Они оставили позади новые высотки и теперь ехали по шоссе, вдоль которого стояли старые дачные дома двух-, трехэтажные, с застекленными верандами, флюгерами, башенками, резными наличниками. Сосны качались в вышине макушками. Мурзин покрутил ручку, открывая окно, впуская в машину свежий смоляной дух.

– Ты не очень хозяйничай, а то мне шею продует, – ворчливо заметил Володя, видно обидившийся на мурзинское кряканье.

– Ты в Парголово раньше бывал? – чтобы отвлечь Володю, спросил Мурзин.

– Приходилось, у меня там кум живет.

– Нужную улицу сможешь найти?

– Да уж как-нибудь разберемся, если что, у местных спросим.

Они свернули с шоссе на боковую улочку и, подскакивая на ухабах подсохшей, но порядком разбитой за распутицу дороги, углубились в лабиринт заборов.

– Вроде здесь направо, – бормотал Володя, огибая чей-то большой участок с красивым свежевыкрашенным голубой краской домом. – Ну вот, улицу нашли, какой дом-то?

– Пятнадцатый, – заглядывая в бумажку, подсказал Мурзин.

– Ну, вот этот, кажись, – останавливаясь у отсыревшего, некрашеного заборчика, за которым виднелся небольшой одноэтажный, выкрашенный в темно-зеленую, уже облупившуюся краску дом. – Мне здесь подождать?

– Подожди. Перестрелки вроде не ожидается, – не удержался от шуточки Мурзин, и лицо Володи тут же обиженно вытянулось.

На стук дверь распахнул очень худой, лысоватый, плохо выбритый мужик в ватнике, накинутом на заплатанный свитер.

– Чего надо? – не слишком любезно осведомился хозяин, да и не мужик, а старик, развалина.

– Карякин Тихон Иванович здесь проживает?

– Ну, я Карякин? Надо чего? – без всякой робости еще раз поинтересовался старик и зашелся в жутком приступе кашля.

– Я из уголовного розыска, – представился Мурзин, доставая удостоверение. – Разрешите войти.

– Валяй, – с трудом ответил Карякин, все еще захлебывающийся кашлем.

В избе было сильно натоплено и не прибрано, на столе стояли закопченный чайник, кружка, грязная тарелка, прямо на клеенке лежал раскрошенный батон.

– Садись, коли принесло, – указал на табуретку все еще хрипящий Тихон Иванович. – Выкладывай.

– Я по поводу убийства Григорьева Бориса Николаевича, – решил взять быка за рога Мурзин.

– Это еще кто такой? – без особого интереса спросил хозяин, наливая себе из чайника какого-то настоя.

– Последний хозяин перстня, того самого.

– Какого еще того? – очень достоверно ломал ваньку Карякин.

– Того, из-за которого вы убили доктора Платонова. Перстень Григория Распутина.

– Ах, вон оно что! – криво усмехнулся Тихон Иванович, демонстрируя почти полное отсутствие зубов. – Так я никакого доктора не убивал и перстня в глаза не видел. Отсидел, правда, по полной. Пристроили меня ваши на нары. Уходил молодой, сильный, а вышел не жилец. Туберкулез, – снова заходясь кашлем, зло проговорил Тихон Иванович. – Зарубили жизнь мою суки! – В последнем выкрике прозвучала уже нешуточная угроза, и Мурзин решил тактику сменить. Злить старика ему не хотелось, потому что, хотя он этому заявлению и не поверил, но все же надеялся выудить у старика хоть что-то полезное для дела.

– Я по поводу старого дела ничего сказать не могу, поскольку меня в то время еще на свете не было, – примирительно проговорил Мурзин. – Меня больше интересует убийство некоего Григорьева. Вы с ним не знакомы?

– Нет, – выплюнул Карякин, глядя куда-то в грязный угол.

– Хорошо, ну а что вы делали одиннадцатого апреля в середине дня?

– Дома лежал, «неотложку» ждал. Приступ у меня был. Вон можете к Агафье из соседнего дома зайти, она со мной сидела, пока врачиха не приехала. Все в интернат меня забрать хотят! Суки! Мало я насиделся за решеткой!

– Тихон Иванович, ну а если не вы тогда перстень с убитого доктора сняли, кто это мог сделать, как думаете?

– Я почем знаю? Я этого перстня в глаза не видал и доктора самого раза два от силы видел. Сами разбирайтесь. Мне теперь плевать.

– А может, это убийство совершил тот же человек, из-за которого вы сели в тридцать шестом? Неужели не хочется поквитаться?

– Сел я из-за сук ментовских, вот с ними поквитаться хочется, – беззубо ощерился Карякин. – Так что вали отсюдова. Алиби у меня, ясно?

Пришлось уходить не солоно хлебавши. Неужели полковник с великим своим учителем и наставником Андрианом Дементьевичем Колодеем, о котором благодаря полковнику Чубову было наслышано все управление, ошиблись, засадили не того человека? Сомнительно.

И Мурзин отправился в соседний дом к Агафье проверять алиби Тихона Карякина. Алиби подтвердилось.

В управление Мурзин уже не поехал, поздно, да и делать там нечего, отчет и завтра написать можно. Он позвонил от метро «Лесная» капитану Ерохину и в двух словах отчитался о поездке, а затем, отпустив Володю, на метро поспешил на Невский. Встречаться с Людой.