С Никитой Саня столкнулся в дверях конторы на проходной.

– Здорово, – деловито протянул он руку Макарову и насторожился. – Чего это ты такой довольный, как будто в лотерею выиграл?

Надо сказать, Саня сегодня и сам был преисполнен оптимизма и радужных надежд и в принципе не склонен был терять ни минуты на пустую болтовню, а прямиком намеревался отправиться к Филатову. Но уж очень ярко сверкали глаза у Никиты Макарова, и вид у него был просто вызывающе самодовольный. Пришлось отвлечься.

– Да так, ничего, – уклончиво ответил Никита, стараясь придать лицу выражение будничной скуки. – Ты извини, Сань, мне сейчас к Филатову заскочить надо.

– Слушай, Никит, я тоже к нему иду, давай я первый, буквально минуты на две, а? А ты уж потом занимай его сколько влезет, – бочком, протискиваясь вперед, предложил Саня.

Но, видно, и у Никиты намерения были самые серьезные.

– Нет, Сань, ты извини, но давай наоборот. Мне тоже всего две минуты, но у меня во как горит, – провел ладонью по горлу Никита, прижимая Петухова к стенке и стараясь проскользнуть вдоль перил вперед.

Не тут-то было. В кабинет Филатова они ввалились, сцепившись в плотный комок, продолжая убеждать друг друга в необходимости уступить очередь.

– Эй, вы, двое из ларца! – грозным окриком привел их в чувство капитан. – Ну-ка встали по стойке «смирно»! В чем дело? В каком виде являетесь в кабинет начальства?

– Артем Денисович! Это по делу Ситникова! Я такой факт нарыл! Я знаю, кто Ситникова грохнул, у меня доказательства есть! – оставляя в покое Макарова, возбужденно докладывал Саня. Но Никита тоже не отставал и орал с ним на перекрик.

– Артем Денисович! Я дело Ситникова раскрыл! Тут такое всплыло! Надо ехать убийцу брать!

– Так, – хлопнул ладонью по столу капитан. – Замолчали оба. Докладывать будете по старшинству. Петухов. Слушаю.

Вот за что Саня любил свое начальство, так это за справедливость!

Саня довольно взглянул на скисшего Никиту и, набрав в грудь воздуху, вывалил самую суть:

– Артем Денисович, я нашел убийцу! И перстень Ситникова тоже! Надо срочно брать Григорьева!

– Откуда ты про Григорьева знаешь? – забыв о приказе, вцепился в Саню Никита так, словно тот у него идею украл. – Я же первый его раскопал!

– Ты – Григорьева? Да как бы ты смог? Да без Алисы бы ничего не вышло! – с не меньшим подозрением обратился к нему Саня.

– Так, лейтенанты, а ну-ка цыц! – снова рявкнул на них капитан, на этот раз громче и строже. – Петухов, кто такой Григорьев? Коротко, ясно, по делу.

– Есть! Значит, так. Григорьев Сергей Борисович, бывший актер, пенсионер, сильно пьющий, проживает на проспекте Мориса Тереза, вчера днем подарил внучке перстень, который некогда принадлежал его отцу, но потом вроде как куда-то пропал, а тут вдруг снова объявился. Перстень этот я опознал, принадлежал покойному Ситникову. А внешность Григорьева точно совпадает с фотороботом, составленным соседкой Ситникова. Я проверил, – торопливо докладывал Саня. – Перстень этот считался в семье вроде талисмана. Все.

– Та-ак, – многозначительно проговорил капитан. – Макаров.

– Вот, – доставая из кармана порядком уже помятую «Историю уголовного розыска», проговорил Никита. – Я эту книжицу купил, когда в Тихвин ездил. Но прочел только вчера, – счел возможным передернуть факты Никита. – В тридцать шестом году на Четвертой Красноармейской в собственной квартире был убит врач Алексей Иванович Платонов. Обратите внимание на номер дома и квартиры! – многозначительно посоветовал Никита, кладя перед капитаном раскрытую на нужной странице книгу. – Врач был убит в своем кабинете, ему перерезали горло, из вещей пропал только перстень. Убийцу нашли, но с годами выяснилось, что не того. Далее, дело шестьдесят пятого года! Убит профессор Григорьев! В собственной квартире, в кабинете, горло перерезано! Пропал перстень. Вот фото. Убийцу не нашли! Две тысячи восемнадцатый год, убит Ситников! В той же квартире! В том же кабинете, пропал тот же перстень! Артем Денисович, я был в паспортном столе и в доме на Красноармейской! Я опросил свидетелей, встал сегодня ни свет ни заря, но все успел! – горячась, хвастался Никита. – Я все выяснил! Ситников – это внук того самого Платонова, что из тридцать шестого! Понимаете? А первого Платонова убил Григорьев! Тот, которого потом тоже убили, но убийцу не нашли! А о том, что Ситников внук Платонова, по документам не определить, потому что он на фамилии матери записан. А дело об убийстве Григорьева вел лейтенант Горлов Валентин Семенович! Я его узнал, он жив, в День милиции у нас выступал! Я через дежурного нашел его телефон! Григорьева надо брать! – возбужденно воскликнул Никита.

– Так, – в очередной раз проговорил капитан. – Сели оба.

Лейтенанты торопливо сели. Дело принимало прямо-таки небывалый оборот.

– Давайте еще раз все обсудим. Петухов, читай вслух отчет об обоих делах. – И он сунул в руки Сане книжку. Саня был не большой любитель читать вслух, но деваться было некуда. Да и интересно.

Дела были изложены четко, ясно, профессионально. Авторами книги были бывшие оперативники.

– Так, – по окончании чтения произнес капитан Филатов. – Значит, с Горловым ты созванивался? – обратился он к Никите.

– Да, он вообще обещал сегодня подъехать. Он в возрасте уже, конечно, но вроде соображает, дело сразу вспомнил.

– Хорошо. Значит, у Макарова мотивы, у тебя, Петухов, доказательства, – улыбаясь скупой улыбкой, заключил капитан Филатов. – Молодцы. С исторической частью, с мотивами, так сказать, мы еще успеем поработать, а вот сведения Петухова, это факты дня сегодняшнего. Так что, пока суд да дело, Григорьева надо брать. Сколько ему лет-то, Григорьеву этому?

– Семьдесят пять вроде. Старый уже, – пояснил Саня, радуясь, что его сведения все же оказались важнее, чем Никитина историческая часть.

– Ладно, поезжайте оба, и внучку эту тоже вместе с перстнем сюда давай, – велел он Сане.

– Она сама приедет в двенадцать, я ей так велел, она, правда, не знает зачем, – чуть краснея, пояснил Саня. Алиса думала, что они поедут выкуривать из квартиры ее бывшего сожителя.

– Ладно. Везите Григорьева.

Сергей Борисович Григорьев был стар, высок, худ, имел нездоровый цвет лица, следствие обильных возлияний, и запущенный, неряшливый вид. Причина та же. Седая косматая щетина покрывала его впалые щеки, нос цветом и формой напоминал пожухлую сливу, и все же его облик еще сохранил следы былой мужской привлекательности, но изгиб губ был капризен, как у женщины, а в глаза въелась многолетняя глухая обида на весь белый свет.

– Сергей Борисович, добрый день, присаживайтесь, – ласково приветствовал его капитан Филатов. – Вы знаете, почему вас привезли сюда?

– Ваши сказали, из-за убийства какого-то Ситникова. Я его знать не знаю. Я пенсионер, мне уже семьдесят четыре года, мне надо думать, как не крякнуть раньше времени, какой из меня убийца? – ворчливо и вполне достоверно доложил Григорьев.

Но капитан хорошо помнил, что Григорьев профессиональный актер, хоть и не вполне удачливый, что всю жизнь он прослужил в петербургских театрах и даже сыграл несколько небольших ролей в кино, хотя это и было в далекие семидесятые.

– В таком случае просто объясните нам, откуда у вас взялся золотой перстень с синим камнем, который вы вчера подарили своей внучке Алисе Меркушевой?

– Перстень? Нашел возле помойки, когда дочка позавчера послала мусор выносить. Гляжу, поблескивает что-то в траве, я и поднял. Мне ни к чему, вот Алиске и подарил, – пожал плечами Сергей Борисович.

– А ей вы сказали, что это перстень вашего отца.

– Ну не говорить же, что на помойке нашел? – все так же ворчливо пожал плечами Григорьев.

Да, если бы не книга, случайно попавшая в руки Никиты Макарова, доказать связь Григорьева с убийством им было бы сложно. Даже тот факт, что соседка Ситникова видела Григорьева идущим по Четвертой Красноармейской, ничего бы им не дал. К тому же сам Ситников сказал соседке, что ошибся. Но книга была, а там было фото и этот самый перстень. А потому капитан достал из ящика стола книгу и раскрыл ее на заранее заложенной странице.

– А вот взгляните на это фото, – предложил он Григорьеву. – Это ваш отец?

– Откуда у вас эта фотография? – искренне удивился Григорьев, глядя на фото отца.

– Из дела пятидесятилетней давности. Дела об убийстве вашего отца, Бориса Николаевича Григорьева. Так, значит, вы признаете, что это он?

– Ну да, – вынужден был согласиться Сергей Борисович.

– А тогда взгляните на его руку, вот тут на другой странице есть увеличенное фото, – перелистнул страницу капитан. – Видите этот перстень?

– Ну, был у отца перстень, раньше это было модно, – не поддавался на провокации капитана Сергей Борисович.

– Возможно. Этот перстень, как следует из дела, был снят с тела убитого Бориса Григорьева. А вот, – тут капитан достал из ящика перстень, четверть часа назад изъятый у Алисы, сама барышня сидела в соседнем кабинете, пытаясь понять, что происходит, и требуя подать ей интригана Саню Петухова. – Итак, этот перстень мы сегодня изъяли у вашей внучки Алисы Меркушевой. Вы узнаете этот перстень?

– Да вроде он, – неуверенно проговорил Сергей Борисович. – Я его не очень-то разглядывал, выпивши был, если честно. Может, и он, – очень умно и хитро ответил Григорьев.

– Если сравнить два этих перстня, то становится ясно, что это одно и то же ювелирное изделие, к тому же не штамповка, произведенная на одном из советских ювелирных предприятий, а вещь старинная, редкая, так что совпадения быть не может. Выходит, передавая внучке перстень, вы не соврали, сказав, что он принадлежал вашему отцу. А следовательно, вы не могли найти его на помойке.

– Почему это вдруг? – неожиданно вскинул кустистые седые брови Сергей Борисович и взглянул на капитана нахально посверкивающими голубыми глазами. – Именно на помойке и нашел. А то, что они похожи, и навело меня на мысль соврать, что перстень отцу принадлежал. Я помню, что тот вроде тоже с синим камнем был.

Да, Григорьев был крепким орешком, но капитан не сомневался, что дожмет его, а потому спокойно продолжил:

– Этот перстень мы предъявим вашей сестре Светлане Борисовне, так что факт его принадлежности вашей семье будет установлен. А что касается Алексея Родионовича Ситникова, то в день убийства последнего вас видели недалеко от его дома, и со слов очевидцев еще в день убийства был составлен фоторобот, в котором без труда можно узнать вас. В любом случае мы непременно произведем опознание по всей форме.

Григорьев только пожал плечами:

– Я пенсионер, мне делать нечего, иногда люблю по городу погулять. А кто уж там живет на улице, поди, узнай. Улицы большие, дома высокие, народу много.

– Разумеется, но вот Алексея Ситникова вы все же знали, возможно, не лично, хотя этот факт мы еще проверим, но знали, – проговорил капитан. – А сейчас мне бы хотелось представить вам одного человека, который поможет нам пролить свет на очень интересную и запутанную историю, которая связала вашу семью и семью покойного Алексея Родионовича Ситникова вот этим вот самым перстнем.

Сергей Борисович молча приподнял брови, демонстрируя умеренный интерес.

Валентин Семенович Горлов шел по коридорам Следственного комитета, наблюдая за людьми, рассматривая интерьеры. Никакой ностальгии по прошлому он не испытывал, потому что Следственный комитет не имел ничего общего с уголовным розыском, в котором служил когда-то сам Валентин Семенович.

– Проходите, Валентин Семенович, – распахивая перед ним дверь кабинета, проговорил молодой парнишка, темноволосый, коротко стриженный, со смешным хохолком на макушке. Саня Петухов, так он, кажется, представился. Саня! Мальчишка.

С капитаном Филатовым Валентин Семенович уже разговаривал, они обсудили старое дело шестьдесят пятого года, Валентин Семенович помнил его хорошо, потому что как ветеран органов помогал в составлении той самой книги, которая помогла оперативникам раскрутить убийство Алексея Ситникова.

Как удивительно устроена жизнь, как закручивается спираль истории, размышлял он неторопливо. К середине жизни Валентин Семенович увлекся историей и философией и даже немного жалел, что не выбрал в молодости иную специальность.

– Валентин Семенович, прошу вас, проходите, – поднялся ему навстречу Филатов. – Присаживайтесь. Знакомьтесь, Григорьев Сергей Борисович.

– Благодарю, но мы уже знакомы, – проговорил, устраиваясь за столом, Валентин Семенович. – Вы, наверное, не помните меня? – обратился он к Григорьеву.

Тот равнодушно пожал плечами.

– Что ж, это понятно, столько лет прошло. Я занимался расследованием дела вашего отца. Вы тогда еще были студентом. Учились в театральном вузе, а я был начинающим оперативником, – со светлой грустью в глазах напомнил Валентин Семенович. – Вы тогда были этаким франтом, модником и посматривали на меня свысока.

Лицо Григорьева на мгновение просветлело, словно по нему скользнул луч.

– Да-а. Веселое было время. Беззаботное. Жаль, давно закончилось, – покивал он головой. – А убийцу отца вы тогда так и не нашли.

– Да. Тогда не нашли, – согласился Валентин Семенович. – Увы. Это вообще было очень сложное, запутанное дело, и, похоже, оно имеет одну особенность – истина открывается спустя годы.

– И что это должно значить? Вы нашли убийцу отца?

– Да, так же, как и вы, – кивнул Валентин Семенович.

– Простите, не понял, – подчеркнуто вежливо проговорил Григорьев. Несмотря на свой весьма затрапезный вид, держался он с небрежным достоинством. Возможно, разыгрывал какого-нибудь обнищавшего аристократа.

– Что ж, давайте начнем сначала, – кивнул ему Валентин Семенович. – Жил-был еще до войны доктор, Алексей Иванович Платонов, и был у него перстень, подаренный его жене самим Григорием Распутиным, и был этот перстень чем-то вроде оберега или талисмана для семьи. Насколько это было верно, не знаю, но все страшные катаклизмы начала века обошли семью Платоновых стороной. Пережили они и революцию, и голод, и НЭП, и сталинские репрессии. Жили тихо, растили сына Родиона. И вот был у этого самого Родиона лучший друг-приятель, Борис Балабайченко. Хороший парень, смелый добрый. Честный. Только завистливый. Ему с матерью жилось не в пример труднее, чем доктору с семьей. Отца расстреляли как врага народа, мать зарабатывала гроши на тяжелой работе. Да еще и соседи притесняли, как семью врага народа. И вот узнал этот самый Борис о перстне и позавидовал. Позавидовал так сильно, что убил доктора, отца своего лучшего друга. А вину на другого свалил, да так ловко, что тот другой половину жизни в тюрьме провел.

– Занимательно, но не ясно, при чем тут я? – пожал плечами Григорьев, искренне недоумевая.

– Еще минутку терпения. И все станет ясно, – поспешил успокоить его Валентин Семенович. – Так вот. Перстень этот Борис Балабайченко украл, и что удивительно, жизнь его действительно в скором будущем изменилась. Мать вышла замуж за хорошего человека, он Бориса усыновил, дал ему свою фамилию и отчество, очистив биографию, Борис поступил в институт, вскоре выгодно женился на дочке своего научного руководителя, начал делать первые шаги в науке, но началась война. Впрочем, Борис, теперь Григорьев…

– На отца намекаете? – сообразил Сергей Борисович.

– Именно. Поскольку речь идет именно о нем, – согласился Валентин Семенович. – Так вот, он на фронт не пошел, получил с помощью тестя бронь, остался в городе. А в сорок втором году отправился с институтом, в котором трудился, в эвакуацию. Но состав, в котором он ехал, разбомбили, он попал в окружение, потому что немцы прорвали линию обороны на том участке железной дороги. И вот ведь причуды судьбы: в зимнем прифронтовом лесу он встретил своего давнего дружка, Родиона Платонова. Родион обрадовался встрече, стали они вместе к своим пробиваться, да вот ранили Бориса в плечо, легко, но друг решил перевязать, потому что на доктора учился. А когда под рубаху полез, увидел висящий на цепочке перстень, тот самый. Борис его на пальце носить боялся, видно, совесть была нечиста, вот и боялся.

Тут-то все и выплыло, признался Григорьев-Балабайченко, как из-за перстня убил отца друга своего лучшего. Признался. А потом выстрелил в грудь своему другу, а сам ничего, спасся. Добрался до своих, войну пережил, детей двух родил. В общем, жил себе, не тужил, до самого шестьдесят пятого года. Пока его не убили.

– Откуда же вы все так хорошо про его жизнь знаете? Не сам же он вам об этом рассказал – и про лес, и про старое убийство? – покачивая головой, спросил Григорьев.

– А вот сейчас объясню, – пообещал Валентин Семенович. – Выжил Родион Платонов. Не погиб в том зимнем лесу. Выходила его одна баба, из соседней деревни. Нашла в своем огороде, куда он чуть живой дополз, и выходила. И даже сын у них родился, Алексей. И хотя Родион Алексеевич Платонов все же погиб в сорок третьем году, но оставил жене и сыну письмо, в котором все рассказал про убийство отца. Все, как было. И про друга своего Борю Балабайченко. А сын Родиона, когда вырос, приехал в Ленинград, поступил, как мечтал отец его, в медицинский институт и разыскал свою бабушку, а та еще перед войной замуж вышла второй раз, как раз за того милиционера, что дело об убийстве доктора Платонова вел. Так что письмо в самые подходящие руки попало. Да только вот стар уже был полковник Колодей. На пенсии давно, да и сомневался он, что удастся им с Алексеем Родионовичем разыскать этого самого Балабайченко, а если и разыщут, доказать его вину. И решил тогда Алексей Родионович сам убийцу отца и деда разыскать и казнить его, а перстень в семью вернуть. И так он и сделал. Он был человеком умным, хладнокровным, и жажда мести жгла его сердце, и он ловко так все подстроил, что не смогли мы тогда в шестьдесят пятом его вычислить. Не смогли, потому что не знали о нем. А полковник Колодей скрыл от нас внука обретенного. Так дело и осталось не раскрытым.

Вы заметили, что, как и в истории с убийством доктора Алексея Ивановича Платонова в тридцать шестом году, лишь смерть убийцы помогла нам раскрыть старое преступление.

Когда я узнал, что в той самой квартире на Красноармейской проживает доктор Алексей Родионович Ситников, точнее, проживал, все встало на свои места в той давней истории. Да еще и перстень пропал. Спираль истории совершила свой очередной виток. Но теперь уж было абсолютно ясно, что фамилия убийцы Григорьев, – печально улыбнулся Валентин Семенович. – А тут и ваша внучка с перстнем. Это уж был настоящий каприз судьбы. Ваша внучка два дня назад познакомилась с сотрудником Комитета, ведущим дело об убийстве доктора Ситникова. Она показала ему перстень, он его сразу же узнал. Круг на этот раз замкнулся. Надеюсь, навсегда.

– А как же Ситников? Ведь он убил отца! – вскинул голову Сергей Борисович.

– Да. Похоже на то, – согласился с ним молчавший до сих пор капитан Филатов. – Но как об этом узнали вы? Я так полагаю, что ваш отец никогда не рассказывал вам историю перстня.

– Не рассказывал. Мы не были близки, – согласился Сергей Борисович. – Да и вообще я мало интересовался его жизнью, а он нашей. Жил отстраненно, словно сосед. И про убийство его я не очень-то думал. У меня тогда шла своя бурная жизнь. Молодость эгоистична, – горько заявил он. – Но когда мы с сестрой выросли, мать к тому времени уже замуж второй раз вышла, бабушка с дедом умерли, мы решили разменять нашу огромную квартиру на Желябова. Нам всем хотелось свободы и независимости. И вот перед переездом мы разбирали книжный стеллаж у отца в кабинете, книг было много, часть была узко специальной, никто их тащить с собой не хотел, и вот, разбирая, что годится в макулатуру, я нашел его записную книжку, довольно старую, спрятанную в потайную нишу. Мне показалось интересным, что так тщательно мог скрывать отец? Я пролистал ее, в глубине души надеясь найти указания, где спрятаны деньги или фамильные сокровища, а наткнулся на историю перстня. Отец писал, что он волшебный! – с ироничным смешком проговорил Григорьев. – И приводил примеры из жизни Платоновых и своей. Но главной целью его записок, как мне кажется, было оправдание собственных поступков. Видно, совесть его мучила. Книжку я сжег, про перстень забыл. Я был молод, счастлив, уверен в том, что в моей жизни и без волшебства все сбудется. – В голосе Григорьева звучала неприкрытая едкая горечь. – Вспоминать о перстне я стал лет через десять, когда дела мои в театре пошли неважно. И чем больше у меня неудач в жизни случалось, тем чаще я о нем думал, почти грезил.

– И тогда вы решили разыскать Ситникова, чтобы вернуть перстень? – подтолкнул его в нужном направлении капитан.

– Нет. Я даже никогда не задумывался о том, что перстень вернулся в это семейство, тем более к какому-то Ситникову, про него в книжке ничего не было, – удивленно взглянул на него Сергей Борисович. – Просто жалел о его утрате.

– Как же тогда вы вышли на Ситникова?

Григорьев взглянул на него колким, неприязненным взглядом, но потом вдруг как-то скис, словно махнув на все рукой. Сдаваясь.

– Случайно. Лет десять-пятнадцать назад жена проходила обследование в центре Алмазова, там я его и увидел. Точнее, не его, а перстень. Мы стояли у стойки, ждали карточку, а тут подошел какой-то врач, положил руку на стойку, и я словно заледенел весь. Перстень. Отцовский. Тот самый. Врач ушел, а я стою, пошевелиться не в силах. Потом пошли на обследование. Вернулись домой. А я все думаю. Месяц, наверное, прошел, прежде чем я снова в центр поехал. Даже не знал, как тот врач выглядит, у которого отцовский перстень на пальце. Тогда еще не так строго с охраной было, приехал в Алмазова и ходил по коридорам, на руки всем глядел. То там посижу, то здесь. Долго так ездил, а зачем, и сам не понимал.

Жена даже стала думать, что я на старости лет любовницу завел, – усмехнулся Григорьев. – Был за мной по молодости такой грешок. Баб очень любил. Да, впрочем, в нашей среде бабы и водка – главное зло. Да.

– Так как же вы Ситникова разыскали? – поторопил его капитан.

– Случайно. Я же говорил. Приехал в Алмазова, уж думал, в последний раз, а то жена прямо с ума сходила. А ей волноваться было нельзя, сердце. И вот так же на стойке и увидел, только теперь я сразу на доктора посмотрел. Немолодой уже, почти мой ровесник. Я за ним пошел, на кабинете прочитал: «Ситников Алексей Родионович». А потом ехал домой и думал, как бы перстень обратно вернуть. А тут у нас дочь разводиться собралась, потом с женой хуже стало, потом внуки в переходный возраст вошли, и пошло, поперло, потом Ирина умерла, жена моя, и стало мне совсем тоскливо и одиноко. Вот после этого я опять про перстень вспоминать стал. Поехал зачем-то в клинику, а Ситников тот уже на пенсию вышел. Стал его разыскивать, так, от скуки, и не особо старался, пил потому что. Но разыскал, и опять по случаю. Поехал зачем-то на Четвертую Красноармейскую. Летом это было, дома дочка с детьми ругалась, выпить было нечего, до пенсии еще неделя, вот и поехал от скуки, посмотрю, думаю, где в детстве мой родитель проживал. Он в дневнике об этом доме писал, да и в детстве нам со Светкой рассказывал, как они до войны тяжело жили да какая у них молодость была. И вот сижу я во дворе на лавочке, и бабки какие-то рядом, кряхтят да охают. Одна и говорит, надо бы к Алексею Родионовичу в пятнадцатую сходить, что он скажет. Я так и напрягся, имя-отчество знакомым показалось. Сижу, дальше слушаю. А они все про него, а фамилию не называют, ну я и решился. Это к Ситникову, говорю, что ли? К нему. Говорят, он всем помогает, золотой человек. Вот так я его и нашел. И вот тогда-то я впервые и задумался, а как же к нему отцовский перстень попал, если убийцу в шестьдесят пятом не нашли, а перстень пропал? И дошло до меня. Что Ситников этот отца убил, только как он про перстень узнал и про отца, неясно было. Но, видно, сболтнул кто-то, может, жена убитого Платонова рассказала, в книжке отца про нее написано было. А Ситников жил в том же доме, что и отец когда-то, и подъезд тот же, это я точно знал, – почесав заросшую щетиной щеку, с сомнением предположил Сергей Борисович. – А старухи все сидели да болтали, ну я их и спросил, а не помнят они Платоновых, которые в этом доме жили? А одна на меня посмотрела так странно и говорит, что Ситников этот внук стариков Платоновых, после войны уже объявился. Сын их на фронте погиб, да вот внук остался. А тебе, говорит, до них что за дело? Тут я как-то испугался и домой поспешил. А пока ехал, все во мне огнем горело. Вот, значит, как! Вот кто во всем виноват! Это он у нас счастье отнял! И такая злоба во мне поднялась, что пришел домой, у дочки последнюю тысячу отнял и пошел, напился. И с тех пор стал я за ним следить, все думал, как бы мне перстень отнять. В драку же не полезешь? Возраст уже не тот, да и силы, а то еще и полицию вызовут, разбирайся потом. Думал, думал, а в голову не лезло ничего.

Валентин Семенович и капитан слушали Григорьева, не перебивая.

– А в семье у нас не ладилось. Дочка одна всю семью тянула. Зять-подлюка совсем ни ей, ни детям не помогал. Как им по восемнадцать исполнилось, все. Кукиш. У внучки в институте не складывалось, она у меня тоже в артистки пошла. Да еще с козлом каким-то связалась. Вот и хотел я справедливость восстановить, вернуть перстень любой ценой, чтоб жизнь в нашей семье опять наладилась, как при отце было. Все думал, как бы это сделать. Сперва просто вернуть хотел, – вскинул он глаза на капитана и на Валентина Семеновича, – про убийство и не думал. Вот ей-богу. Только никак не складывалось. Перстень-то Ситников всегда на пальце носил, вот и выходило, только убить, да еще и за отца отомстить. – Развел руками Григорьев. – Только я ведь не мясник какой или там хирург, людей резать не обучен, да и вообще крови боюсь. Так что просто ходил я за Ситниковым, как тень, без всякого смысла. Потом его жена однажды в магазине ключи потеряла, я от скуки и за ней иногда ходил. Я поднял, хотел даже отдать, а потом не стал. А тут вдруг дочка хмыря себе какого-то нашла. Он к нам в квартиру переехал, стал свои порядки устанавливать, внука прижимать, ко мне докапываться. И у внучки, у Алисы, пробы сорвались в сериал один популярный, вот тут я с катушек и слетел. Все, думаю, пора действовать. Напился для храбрости, нож с кухни прихватил и поехал. Пока ехал, еще добавил, чтоб кураж не терять, и пока за Ситниковым в то утро ходил, все время градус поддерживал. А у меня на определенном градусе такая злость просыпается, могу и врезать, так-то я в жизни никогда пальцем никого не тронул, но вот в этом состоянии… В общем, остальное как-то плохо помню, как во сне, да и как только вышел от них, сразу же в первой же рюмочной нажрался до беспамятства и потом еще два дня не просыхал. Вот только вчера и отошел. А как очнулся, сразу перстень Алиске подарил. Пусть хоть у нее все сложится.

– А в квартиру к Ситниковым как попали?

– Так ключами теми самыми дверь открыл, что жена его потеряла, – пожал плечами Григорьев.

– И что же, вас не видел никто?

– Не знаю. Говорю же, сильно был выпивши. А вообще меня в этой истории словно вел кто. Все словно бы специально к этому Ситникову толкал. Я уж и не знаю. – Тут он понизил голос и, глядя на капитана с Валентином Семеновичем тревожными, испуганными глазами, шепотом добавил: – Распутин мне что-то сниться стал, боюсь я его. Глазищи горят, словно бешеные, и все пальцем грозит, а сам вроде толкает куда. И смеется похабно. А потом вроде как убить хочет. Жуть! – В конце этой путаной повести голос Сергея Борисовича звучал уже жалко, слабо, и вид был какой-то болезненный.

Белая горячка, решил капитан, глядя на осунувшееся, покрытое седой щетиной лицо.