«Я, Элизабет Эклстоун, рожденная 24 июня 1888 года, в девичестве Элизабет Шоукросс, постановляю следующее:

1. Немедленно после моей смерти все мое имущество, движимое и недвижимое, должно быть разделено в равных долях между моими законными наследниками.

2. Из этого раздела должна быть полностью исключена моя внучка Джоан Робинсон в том случае, если до дня моей смерти она не станет матерью.

3. В случае, если кто-нибудь из моих наследников умрет раньше меня, имущество должно быть передано другим наследникам, согласно общим основаниям наследственного законодательства, то есть для равного раздела.

4. В случае, если Джоан Робинсон родит ребенка в течение двух лет после моей смерти, причитающаяся доля моего имущества должна быть передана этому ребенку, однако право распоряжаться этой долей будет предоставлено не родителям ребенка, а лицу, которого назначит исполнитель завещания. Исполнитель завещания позаботится также о том, чтобы указанная доля была передана ребенку или детям Джоан Робинсон в день их совершеннолетия. Если детей будет больше одного, доля имущества, причитающегося Джоан Робинсон, должна быть разделена между ее детьми поровну и должна передаваться каждому из них по мере достижения совершеннолетия.

5. Если, чего да не допустит Господь, все, в чьих жилах течет кровь Эклстоунов, опередят меня на пути к вечности, поручаю, чтобы все мое имущество, движимое и недвижимое, было передано правительству Малайзии с целью предназначения этой суммы на развитие сети больниц на ее территории.

6. Семейное владение Норфорд Мэнор должно перейти в собственность старейшего из рода Эклстоун. В случае, если никого из них не останется в живых, Норфорд Мэнор должен стать домом для сирот из графства Саффолк.

В день моей смерти поручаю выплатить легаты следующим лицам:

а) 3000 фунтов стерлингов сэру Александру Джилберну, многолетнему юридическому советнику семьи Эклстоун и нашему другу, который одновременно является исполнителем этого завещания. Я хочу, чтобы он рассматривал это как частичный гонорар за ту неоценимую, часто бескорыстную помощь, которую он оказывал в течение всей моей жизни, а также как вознаграждение за труд, связанный с претворением в жизнь настоящего завещания.

б) 1000 фунтов Агнес Стоун, медицинской сестре, которая уже несколько лет заботится обо мне к моему полному удовлетворению.

в) 1000 фунтов доктору Арчибальду Дюку, который печется о моем здоровье уже в течение пяти лет, не вызывая у меня никаких нареканий.

Легаты, касающиеся двух последних лиц, теряют свою силу, если эти лица в день моей смерти не будут работать у меня. Легат, касающийся доктора Арчибальда Дюка, никаким образом не влияет на действие моего отдельного договора с ним. Вся сумма, вытекающая из этого договора, должна быть подсчитана и оплачена в день моей смерти.

г) Поручаю выплатить по 500 фунтов: Марте Коули, кухарке в Норфорд Мэнор, Джозефу Филду — садовнику того же имения, и Синди Роуленд — горничной в этом же доме.

д) Лакей моего покойного мужа Джозеф Райс, который верой и правдой служил нашей семье с дней своей юности, должен получить 2000 фунтов, а также право на пожизненное проживание в Норфорд Мэнор с полным содержанием, которое обязан обеспечить ему мой законный наследник…»

Затем следовали подписи свидетелей: Агнес Стоун и Остина Роуленда.

— А миссис Эклстоун действительно была уверена в сохранении тайны завещания медсестрой Агнес Стоун, учитывая, что само завещание и все легаты касаются лиц, с которыми эта медсестра постоянно общается? — спросил Джо.

— Да. И даже я не возражал, — ответил Джилберн. — Агнес Стоун, женщина педантичная, аккуратная, немного суховатая, но абсолютно честная и умеющая хранить тайны. Теперь ей, вероятно, лет около тридцати, а прибыла она сюда сразу же по окончании школы медсестер. Ее прислали как отличницу и лучшую выпускницу этой школы. За все время своей работы здесь она в определенном смысле подтверждала свой статус отличницы. Миссис Элизабет, желая сохранить тайну завещания, сама предложила ее в качестве свидетеля. Агнес и привезла ее сюда в кресле на колесах.

— А что это за договор с доктором Дюком, о котором упоминается в завещании?

— Это была идея миссис Эклстоун. Доктор Дюк живет здесь уже восемь лет. Она его попросту купила, предложив ему больше, чем он мог бы зарабатывать как молодой врач в любом другом месте. У него были прекрасные рекомендации, и родом он из небогатой семьи. Он приехал сюда с контрактом на год, а потом, очевидно, привык. Его жизнь протекает здесь, видимо, довольно скучно, но со всеми удобствами. Кроме того, он ни на что не тратит денег, может помогать младшим братьям и родителям, а к тому же еще ежегодно откладывает весьма приличную сумму. Когда миссис Эклстоун было уже около семидесяти, она однажды пригласила его и в моем присутствии вручила ему уже подписанный ею документ. Это не совсем договор, в юридическом смысле, а скорее обязательство. Содержание его следующее: Элизабет Эклстоун в дополнение к уже существующему договору обязуется выплачивать ежемесячно доктору Арчибальду Дюку по три фунта в день за каждый день, прожитый ею после семидесяти лет. Со своей стороны, она обязуется принимать все лекарства, которые он ей прописывает, и исполнять все его лечебные предписания.

— И тогда отважный доктор начал бороться как лев, чтобы не иссяк медленно текущий в его карман поток золота…

— Наверно. Хотя нужно признать, что он и до этого очень старался. А кроме того, думаю, что если бы миссис Эклстоун могла предвидеть, в каком состоянии она окажется спустя несколько месяцев после подписания этого обязательства, вероятно, она бы его не подписывала. Я хорошо ее знал и не верю, чтобы она была заинтересована в продлении существования такого рода. Она была деятельной, энергичной, быть может, даже слишком энергичной женщиной. Если быть до конца откровенным, я бы сказал, что она тиранила всех, кого ей удавалось тиранить. Но она поступала так не по злой воле, а по искреннему убеждению в правоте своих принципов и поступков. Если она до сих пор сохранила власть над своим мозгом, что трудно утверждать с уверенностью, она должна ужасно страдать, не имея возможности оказать никакого влияния на окружающих.

— Да-а… — Алекс задумался. — А какова стоимость всего имущества миссис Эклстоун? Я думаю, что довольно значительная.

— Грубо оценивая в целом и учитывая колебания курса акций и цен на землю, можно говорить о сумме примерно в полтора миллиона фунтов стерлингов.

— О, великий Боже! — Джо тихо присвистнул. — Такая сумма может вызвать целую лавину страстей…

— Не думаю. Вы не знаете Эклстоунов. Вы должны искать другое решение, если предполагаете, что Патриция была убита. Впрочем, старая леди Элизабет жива. А если бы кому-то внезапно понадобилась крупная сумма, он мог бы убить ее, подвергая себя гораздо меньшему риску, и таким образом получить свою часть наследства, которая сама выражается в очень значительной сумме…

— И я так думаю… Все здесь как-то не вяжется одно с другим… Но у меня возникла одна небольшая теория. А вернее, даже три теории.

— Три?

— Да. И это меня огорчает. Потому что там, где есть три возможных решения, обычно оказывается, что ни одно из них не верно. Если вы позволите, я возьму с собой для чтения перед сном дьявольские документы, связанные с этими местами, которые вы так любезно для меня приготовили, и поужинаю у себя в комнате.

— Конечно, конечно…

Джо попрощался с хозяином, тихо закрыл за собой дверь и поднялся наверх, вслушиваясь в глухое эхо своих шагов, громко звучащее под сводами большого каменного холла. Оказавшись в своей комнате, он сел за стол и бегло просмотрел несколько старинных книг, переплетенных поблекшей, натянутой на дощечки кожей с вытисненным на ней гербом Джилбернов. Затем он взял в руки несколько сшитых вместе пергаментных листов. Это было то, что он искал. Джо Алекс уселся удобнее и начал читать:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!

Я, Франциск Силби, викарий прихода святого Евстафия в городе Блю Медоуз, измыслил пересказать пером моим неуклюжим историю нечисти — четырнадцати ужасных ведьм из деревни Норфорд в нашем графстве Саффолк, а также рассказать, каким образом преподобный Мэтью Хопкинс, вдохновленный против силы дьявольской, милостью Господа нашего Всемогущего, нечисть эту на чистую воду вывел, свету всему белому показал и распутных дьявольских дочерей к наказанию, как вечному, так и земному, привел, людям покой и удовлетворение принося, ибо графство наше славное Саффолк издавна известно было, как излюбленное место Дьявольского могущества, и карами разными Провидением за это наказано было, а именно: болезнями, пожарами, засухами, неурожаями, падежом скота, бурями и грозами с могучими ветрами. А что не являлось наказанием Господним, то без сомнения наслано было на нас этими ведьмами для муки и искоренения рода человеческого, который Дьявол издавна погубить хочет, пылая завистью при одной мысли о вечном блаженстве, которое верующих людей ждет после смерти их.

Ведьм этих было четырнадцать. Творили они зла вокруг себя множество, гнев Божий на все графство Саффолк навлекая, а обнаглели так, что даже свои сборища, шабашами называемые, с упомянутым Князем Тьмы и его крылатыми слугами с ногами козьими учиняли, телесные наслаждения с ним испытывая, и землю развратом поганили, дабы потомство дьявольское на ней множить, чего счастливое раскрытие их дел не позволило, хотя одна из этих ведьм брюхо свое, уже вздутое семенем Дьявольским, имела, когда мастер петлю на ее шею накинул, и тем самым до рождения этого маленького чертенка не допустил, с Божьей помощью…»

Джо содрогнулся и прикрыл глаза. Потом вздохнул и начал читать дальше. Описание было длинное и касалось прибытия преподобного Мэтью Хопкинса в графство Саффолк, а затем шло перечисление его предыдущих успехов в борьбе с ведьмами в других частях страны.

«…и в день оный, когда Преподобный Хопкинс предавался молитве на коленях, моля Господа Бога, чтобы Он позволил ему выследить как можно больше дочерей и любовниц дьявольских, явился на пороге, как бы в ответ на его моление, Благородный Джон Эклстоун и рассказал, что, имея дом свой расположенным напротив Дьявольской скалы неподалеку от деревушки Норфорд, не раз и не два видел он женщин из той деревни, когда они на метлах ночью к пещере в той скале слетались, а узнать их мог издали, ибо во время полетов своих освещены они были танцующими вокруг них огоньками. При этом он сказал, что не он один, но и слуги его все это видели и под присягой подтвердить могут. Упал тогда Преподобный Хопкинс на колени и голосом громким благодарил Всемогущего Господа Бога, ибо по метлам и огонькам вокруг женщин этих сразу понял, что имеет он дело с ведьмами самыми могучими и ужасными. Не мешкая ни минуты, оседлал он своего ослика и помчался, погоняя его, в суд Его Святейшества Епископа, дабы ведьм тех как можно скорее схватить и покарать».

Далее следовало описание поимки четырнадцати женщин из деревушки Норфорд и допроса, учиненного епископским судом. Джо быстро пробежал глазами подробное описание пыток, которым подвергались ведьмы. Одни не выдерживали пыток раньше, другие позже. Но, в конце концов, все, за исключением одной, сознались в своей вине. Имя единственной упрямицы было: Синди Роуленд.

«…и хотя иглами длинными искали на теле того места нечувствительного, которое каждая ведьма должна иметь: и хотя кости пальцев ее рук, а также и ног поломаны были на мелкие кусочки, не разрывая кожи: и хотя три дня и три ночи сам Преподобный Хопкинс сидел перед ней, когда она, прикованная к стене, со вставленными в рот кольцами, дабы ни поднять, ни опустить головы своей не могла, и чтоб даже на минуту уснуть ей не удавалось; так, однако, велики оказались ее дьявольская гордыня и высокомерие, что хотя Преподобный Хопкинс слезно просил ее, чтобы отказалась она от своей твердости, чтобы свою вину признала и тем заслужила вечное пребывание в чистилище, после которого милостивый наш Господь Бог, быть может, и ей, самой грешной, отпустит ее прегрешения, — она упрямо своей вины не признала и одна из всех до самого конца в дьявольском упрямстве осталась, выкрикивая, что ни одна из остальных признавшихся ведьм вины на себе не несет, а все это лишь месть Благородного Джона Эклстоуна, который, купив землю, хотел после того захватить и лес, много веков принадлежавший деревне Норфорд, чему вся деревня воспротивилась, имея письменное своих прав доказательство времен Милостивого Короля Ричарда. Однако правда, как масло оливковое, всегда наверх по Воле Господа выплыть должна. Так и на этот раз сталось. И хотя многие требовали, чтобы женщин этих, как заведено в других королевствах, огнем медленным сжечь, однако у нас не таков обычай, вероятно, менее Господу Богу угодный, потому что их всего лишь вешают, как обычных преступников. Итак, когда суд Его Преосвященства Епископа вину их признал и светскому закону их отдал с обычными словами: „Пусть их по-отечески накажут, не проливая ни капли крови“, повели их под виселицу, где Мастер по очереди повесил их на четырнадцати крюках, а народ стоял и радовался, грязь в них швыряя. И в этот час правда, как тот античный феникс из пепла, возникла и всем стала видимой. Когда последнюю ведьму собирались повесить, а была это та самая Синди Роуленд, которая вины своей и преступлений признавать не хотела, крикнула, стоя уже с веревкой на шее, что действительно она была любовницей дьявольской и с самим Люцифером спаривалась, лаская в своих объятиях, ибо была любимой его наложницей. А когда все присутствующие на площади от ужаса онемели, крикнула она, что любовник неизбежно отомстит за нее благородному Джону Эклстоуну, лжесвидетельство которого явилось причиной ее смерти. Обратилась она к нему и, пальцем на него указывая, воскликнула: „Люцифер! Господин мой и любовник! Этот человек — причина моей гибели, отомсти ему до самого десятого поколения да изведи этот род полностью, чтобы и следа после него на земле не осталось!..“ Может быть, и еще что-нибудь сказала бы она, но Мастер, испуганный, как и другие, быстро дернул шнур, помощников своих на помощь призывая. И высоко ее вздернули, слова последние придушив. Так закончила свою жизнь эта ведьма, самая ужасная из всех в нашем графстве, до минуты своей последней закоренелая грешница… А сэра Джона Эклстоуна, который сильно весьма испугался ее слов, преподобный Хопкинс утешил словом святым, с Неба плывущим, и так все по домам разошлись и разъехались».

Алекс отложил рукопись и закрыл глаза.

— Какая изумительная девушка… — тихо сказал он.

Как же хорошо Джо ее понимал! Он видел площадь с рядом виселиц, с глазеющей враждебной толпой, и невиновную женщину, которая выдержала напрасно столько мук, не вызывая ни у кого ни милосердия, ни сострадания. А когда, наконец, стоя у подножия виселицы, она увидела своего преследователя, то отомстила ему одним-единственным способом, который у нее остался. Она сказала, что правдой является то, о чем он точно знал, что это ложь! И умирая, она оставила своего врага не в уверенности, что он избавился всего лишь от четырнадцати крестьянок, за которых никто ему не отомстит, а в ужасе от того, что он поссорился с самим Люцифером! Она ведь знала, сколько раз с тех пор будет просыпаться ночью сэр Джон Эклстоун, обливаясь холодным потом…

А Патриция Линч была потомком Джона Эклстоуна в десятом поколении… Так сказал Джилберн. Точно так же, как и Ирвинг Эклстоун, ее брат. Но Джоан была уже одиннадцатым поколением…

Джо встал и начал прохаживаться по комнате. Внезапно остановился. Только сейчас он осознал, что когда читал описание казни, перед его глазами все время стояло лицо той красивой черноволосой девушки, которую они встретили с корзинкой яблок для сэра Джилберна. Синди Роуленд… Вдруг ему стало душно.

Он подошел к окну, открыл его и выглянул. Стояла глубокая ночь. Почти круглая луна высоко висела над Дьявольской скалой, заливая мир белым металлическим сиянием. Вдали, над верхушками деревьев, два маленьких огонька блестели совсем рядом, словно глаза зверя. Норфорд Мэнор. Было очень тепло и тихо. Летучая мышь пересекла падающий из окна луч света и исчезла в темноте, бесшумная и ловкая.