После ужина она вместе с Джо вышла в сад.

— Не могу прийти в себя после этого, — тихо сказала она.

Алекс промолчал. Девушка остановилась. Укрытые тенью деревьев, они смотрели на темную, монументальную громаду Мандалай-хауз, пересеченную в нескольких местах прямоугольниками отражаемого окнами блеска.

— Не могу свыкнуться с мыслью, что когда-нибудь этот дом… Ох, я хочу, чтобы он жил как можно дольше! — внезапно воскликнула она. — Как страшно думать, что условием обладания является смерть близкого человека!

Она снова умолкла. Они пошли дальше, вошли в аллею, ведущую мимо теннисных кортов к павильону.

— Джо, — спросила Каролина, — почему он так поступил?

— Скорее всего, хотя ты никогда не желала в это верить, старикан любит тебя. Поскольку ты не выбрала ту специальность, о которой он для тебя мечтал, он почувствовал себя разочарованным. Сегодняшний маскарад со смертью ты восприняла как реальность. Он заметил твою реакцию и понял, что индийское искусство — не самое главное в отношениях между дедушкой и внучкой. Вот, пожалуй, и все.

— Но я не об этом спрашиваю. Почему он вообще затеял это сегодня? Так, будто спешит. Будто ему действительно что-то угрожает, хотя ты уверяешь, что не веришь в опасность, или и вправду не веришь?

— Он очень стар… — буркнул Джо. — В его возрасте изменения в завещании делаются сразу же. А если вернуться к опасности, — он задумался на мгновение, — то есть к тому, существует ли угроза опасности лично ему, по-моему, ее вообще нет. Но, возможно, и есть.

Опершись локтями на балюстраду, отгораживающую парк от обрыва, глядя в море, Джо долго размышлял, прежде чем продолжить разговор с Каролиной.

— К сожалению, генерал Сомервилль очень упрямый человек, как ты могла заметить. Надеюсь, что завтра он все-таки скажет мне, в чем дело. Безусловно, здесь происходит что-то необычное. Но твой дедушка Джон полагает, что сам справится со своими трудностями.

— Зачем, в таком случае, он написал мне? Зачем просил приехать с тобой?

— Уже несколько часов я размышляю об этом, — невозмутимо ответил Джо. — Но поскольку ничего не случилось и никто не желает объяснить нам, что может произойти, я радуюсь прекрасному вечеру и красивому месяцу. Но одновременно я наблюдаю за всеми. Но это мой, как справедливо заметил генерал, профессиональный порок. Я размышляю, у кого из присутствующих и в силу каких причин могло бы возникнуть желание убить Сомервилля.

— Убить?! — она резко повернулась к нему. — Ты шутишь, Джо?

— Вот именно. Так выглядят разговоры с женщинами на темы, которыми им не следует интересоваться. Сначала ты пугаешься, беспокоишься, не грозит ли беда дедушке Джону, а потом, когда мы раздумываем, кто может ему угрожать, и почему, ты говоришь, что я шучу.

— Но кто мог бы решиться на такую подлость?

— Сегодня мы уже заметили несколько мелочей, не так ли? Прежде всего этот молодой человек, Коули, кажется? У него было очень неприятное и резкое объяснение с твоим дедом. Ты же слышала. Он с трудом сдерживал себя…

— Но людей не убивают только потому, что они требуют соблюдения тех договоров, в которые с ними вступили…

— Верно, хотя нередко и это может явиться причиной. Будем исходить из того, что инженер Коули не принадлежит к тем, кто желает добра твоему деду. Далее, этот американский профессор и его доченька. Предположим, что генерал Сомервилль публикует свою новую книгу, а в ней черным по белому написано, что уважаемый профессор Снайдер не только не является авторитетом в своей области, но что он допускает грубые ошибки в оценке произведений искусства. Я знаю людей, которые шли на убийство, чтобы заставить других молчать. И пусть даже профессор Снайдер не похож на человека, который мог бы пойти на все, вплоть до убийства, чтобы скрыть научную ошибку, его дочь Дороти наверняка хладнокровно лишила бы жизни любого, кто осмелился бы посягнуть на прекрасный фасад, за которым скрывается ограниченный ум ее папочки, — он перевел дыхание и закончил: — Есть и другие: наш друг Джоветт, например. Не знаю, по каким причинам он мог бы убить генерала Сомервилля, но если бы он действительно решился на это, то, конечно, его не остановили бы ни упреки совести, ни страх перед наказанием. Для него единственно важен его талант, и путь к славе он готов усеять трупами сотен таких стариков, как твой дедушка Джон. Еще есть Мерил Перри… — он замялся. — Мисс Перри весьма милая особа, признаю. Но меня мучает один маленький вопрос. Мне кажется, что я видел это лицо при обстоятельствах… при обстоятельствах, которые не могу вспомнить. Это было давно. Но, с другой стороны, ты ее давно знаешь, да? Значит, я ошибаюсь… — он потер лоб. — Вероятно, я ошибаюсь?

— Безусловно ошибаешься. Что касается Мерил, то в ней одной я абсолютно уверена. Она и мухи не обидит.

— Вот-вот, в ней одной! А здесь гораздо больше людей. И достаточно только одного, чтобы… — он развел руками. — Поэтому не удивляйся, что я за всеми наблюдаю. К тому же ничего другого для работы у меня сейчас нет. Надеюсь, что завтра мы все узнаем и тогда выяснится, что я напрасно интересовался гостями твоего дедушки. И еще этот добрый дух Чанда…

— Джо, — Каролина чуть улыбнулась, потом положила руки ему на плечи. — Я устала. Давай вернемся. Если ты хочешь убедить меня, что Чанда мог сделать дедушке хоть маленькое зло, то ты на целые мили отдаляешься от истины и вступаешь в одну из своих детективных книг, где чем больше подозреваемых, тем больше игры.

— Чанда, — невозмутимо продолжал Джо, — любит своего деда, это сразу видно. Я наблюдаю за ним. Но Чанда — восточный человек. Привязанность может проявляться по-разному. Реши Чанда, например, что твоему дедушке угрожает нечто худшее, чем смерть, он, по всей вероятности, приняв во внимание мафусаилов возраст генерала Сомервилля, мог бы прийти к выводу, что смерть в надлежащий момент позволит его дорогому господину уйти, сохранив лицо, как говорят китайцы. И хотя Чанда не китаец, но честь и доброе имя генерала дороги его сердцу. Конечно, я только сейчас выдумал эту сказочку. Я лишь хочу доказать тебе, что в минуту настоящей опасности нельзя никого автоматически отбрасывать, ибо каждый может быть потенциальным убийцей.

— Ты забыл еще меня… — тихо прошептала Каролина. — В твоей повести особа, внезапно ставшая главной наследницей, тоже должна привлечь внимание детектива?

— Нет. Я не забыл о тебе, но ты одна из немногих знакомых мне людей, которые не могут совершить убийство ради обогащения.

— Спасибо и на том… — Она попыталась улыбнуться. Свернув в темную аллею, они пошли к дому. Каролина снизила тон почти до шепота. — Зачем ты говоришь мне все это, Джо? Я не смогу заснуть. Еще полчаса назад я думала, что ты слишком легкомысленно относишься к полученным Паркером письмам, а теперь мне кажется, что в своей чудовищной подозрительности ты переходишь допустимые границы.

— Но я никого не подозреваю. Просто письмо генерала Сомервилля не только вызвало мой приезд сюда, но и привело в движение мое воображение. Посмотри! — он показал на теннисный корт, залитый лунным светом. — Нет ничего более жуткого, чем теннисные корты после захода солнца. Стоит прикрыть глаза, и уже видишь души игроков, бесшумно отбивающих мяч.

Каролина задрожала и взяла Джо под руку.

— Идем быстрее домой… — шепнула она.

Вскоре показался кованый фонарь, освещающий кованую дверь. В ту же самую секунду свет фонаря пересекли два прижавшихся друг к другу силуэта. Джо приложил палец к губам, и они с Каролиной приостановились.

Фигуры сошли с аллеи и между просторно растущими деревьями направились к тому месту, где рядом с теннисным кортом стояла скамейка. Мрак поглотил их.

— Я очень рада… — шепнула Каролина, почти прижавшись губами к уху Алекса.

Джо не ответил. Только когда они оказались на открытом пространстве и по дорожке вокруг клумбы шли к входной двери, он спросил:

— Что тебя так обрадовало?

— Знаешь, почему Мерил плакала? Потому что, как и предсказывал Джоветт, Коули ее тогда нашел и устроил сцену. Сказал, что безумец тот, кто поверит в честь женщины, что она вела себя провокационно, раз Джоветт осмелился предложить ей позировать, и что вообще он, Коули, понимает, что у нее, Мерил, есть право поступать так, как ей хочется, она ведь свободна, но ей следует помнить, что безответственные флирты ей следует приберечь для художников и других людей такого же склада. Он же, Коули, всего лишь простой смертный и, зная душу женщины и понимая, что ничем не может импонировать девушке, которая, как бабочка, летит на любой свет, он удаляется и просит с этого момента навсегда вычеркнуть его из числа тех людей, которых ей нравится сначала привлечь, а потом бросить, чтобы удовлетворить свое женское тщеславие. Потом он раскланялся и быстро ушел, а она осталась одна и разрыдалась. Я, естественно, сказала ей, что все мужчины — идиоты, и что у него это пройдет. Но она продолжала рыдать. Кажется, она в него влюблена. Она сказала, что у него был такой вид, когда он уходил, что она испугалась, как бы он не сделал чего-либо плохого с собой или с Джоветтом. Но еще больше она боялась пойти туда, в мастерскую, потому что там был Джоветт, и если бы Коули подумал, что она пришла из-за Джоветта, то уж, безусловно, всему бы был конец, — Каролина с облегчением перевела дух. — Но, видно, права была я, поскольку они вдвоем. Наверное, сидят на скамейке и просят друг у друга прощения. Но извиняться следует в первую очередь ему, — убежденно заключила она.

— Естественно, — проворчал Джо. — Ведь все мужчины — идиоты, как ты сама сказала минуту назад.

Они вошли в дом. Желая спокойной ночи, Каролина легко поцеловала Джо в губы и улыбнулась. Идя по коридору к своей комнате, она обернулась и помахала ему рукой. Джо кивнул в ответ и направился в отведенную ему комнату. Поскольку перед ужином он не запер дверь на ключ, то просто повернул ручку и вошел в комнату. Он был убежден, что, уходя, погасил свет. А сейчас в комнате около камина горела низкая лампа с зеленым абажуром.

Алекс закрыл дверь.

— Было бы преувеличением, если бы я сказал, что предполагал встретиться с вами еще сегодня, — сказал он, подойдя к камину и опускаясь в глубокое кресло. — Но у меня было неясное предчувствие, что наш разговор не окончен, — он достал из кармана пачку сигарет. — Вы курите?

— Да, благодарю.

Чанда взял предложенную сигарету.

— Прежде всего я хочу искренне извиниться за неожиданное вторжение, — он посмотрел на часы, — впрочем, мне уже надо идти. Нужно запереть входные двери, проверить, все ли в порядке, и подать генералу какао… — он слегка улыбнулся. — Он всегда пьет какао перед сном, точно в половине одиннадцатого. И всегда подаю его я… то есть, вот уже десять лет, ибо раньше он выпивал стаканчик виски. Но доктор запретил… — Чанда оборвал себя. — Разумеется, я пришел сюда не затем, чтобы рассказать вам о столь малозначительных делах. Я в глубочайшем смятении, мистер Алекс. Впервые за пятьдесят лет я готов предать сейчас то доверие, с каким ко мне относится генерал Сомервилль. Но пусть извинят меня страх за него и моя, надеюсь, оправданная вера в ваше умение находить выход там, где другие люди его не могут заметить…

Джо загасил сигарету, машинально вытащил следующую и закурил.

— Прошу вас, продолжайте, мистер Чанда.

— Излишне добавлять, что генерал никогда бы не простил меня, узнай он, что я раскрыл кому-то его тайну…

— Постараюсь не обмануть ваше доверие, — спокойно ответил Алекс. — Чтобы несколько облегчить вашу совесть, разрешите сначала сказать, что я знаю, кто писал письма в Скотланд-Ярд и кто их отправлял. Писал их генерал Сомервилль, а посылали вы, не так ли?

Чанда подтвердил его слова кивком головы.

— Я допускал, что вы догадаетесь, мистер Алекс. Потому-то вы и спросили днем, бываю ли я в Лондоне и кто еще в Мандалай-хауз в последнее время ездил туда. Я сразу понял, что вы знаете. Но я понял, что вы знаете мало. Кроме того, вы могли предположить, что раз генерал сам писал письма, значит, нет причин для опасений. Но генерал Сомервилль написал эти письма не ради шутки. Они являются частью одной его концепции. Ими он хотел обратить внимание полиции на Мандалай-хауз и создать атмосферу опасности вокруг себя. По этой же причине он написал и мисс Бекон. Из газет он узнал, что вы — друг Паркера из Скотланд-Ярда, а… из сплетен, что мисс Бекон и вы, мистер… что вас часто видят вместе. Генерал Сомервилль любит детективы. Он их всегда читает в постели перед сном и радуется, как дитя, когда ему удается раскрыть убийцу раньше, чем это сделает автор. Что касается ваших книг, то тут у него не всегда так легко получается. Я думаю, что это явилось главной причиной, по которой он пожелал увидеть вас здесь. Впрочем, если быть откровенным до конца, я должен вам признаться, что посетил мисс Бекон в тот день, когда генерал отправил вам письмо, и упросил Каролину организовать ваш, мистер, приезд до одиннадцати часов пополудни следующего дня. Мисс Бекон дала мне слово, что вы не узнаете о моем вмешательстве. И, кажется, слово она сдержала.

— Да. Сдержала, — Алекс кивнул головой. — О, коварная женская хитрость! Ни слова не сказала!

— Я знал, что могу ей доверять. Но перейду к сути дела. Итак, недавно я был в Германии. Туда я поехал по приглашению некоего коллекционера, который прислал генералу секретное письмо. В нем говорилось о совершенно бесценной статуе Будды. Некогда она находилась на моей родине, в городе Моулмейне и украшала ту самую пагоду, о которой Киплинг написал стихи: «Где стоит на самом взморье обветшалый старый храм»… Вы, конечно, знаете это стихотворение?

— Знаю, — Алекс задумчиво улыбнулся. — В силу странного стечения обстоятельств я назвал свою последнюю книгу строчкой из этого именно стихотворения. Но не хочу вас прерывать. Продолжайте, пожалуйста.

— Так вот, эта статуя пропала во время последней войны, когда японцы заняли Бирму. Она исчезла в ходе боев в городе, и с тех пор никто уже ее никогда не видел. То есть, о ней ничего не было известно и считалось, что она разделила ту судьбу произведений искусства, которая тысячелетиями является уделом скульптур и статуй, выполненных из драгоценного металла: была переплавлена укравшими ее людьми. И вот три недели назад генерал получает письмо. Естественно, его отправитель не признается в том, что владеет статуей, но сообщает, что может оказать помощь в ее приобретении, а также предупреждает, что дело совершенно секретное, и любые попытки разглашения или уведомления властей приведут к исчезновению статуи «на века», как он выразился. Я сразу же отправился в Германию и после сложных маневров наконец-то добрался до статуи. Несомненно, это был подлинник. Я располагал полномочиями от генерала и купил статую.

— И сколько вы заплатили?

— Сто пятьдесят тысяч фунтов, — спокойно произнес Чанда, — и даже немного больше. Я заплатил двести семьдесят тысяч долларов в американских банкнотах, а не чеком, так как на этом настаивал анонимный продавец. До сих пор не знаю, кто им был. Я узнал только, что Будда из Моулмейна в ходе войны попал в частные коллекции Геринга. Что было со статуей потом, я не знаю. Знаю только, что она подлинная.

— Вы перевезли ее сюда?

— Да, конечно. Я был застрахован от всяких неожиданностей и деньги вручил только после того, как статуя была доставлена на борт моторной лодки у берегов Англии. Спустя пять дней пришло письмо из Лондона. Его автор писал, что сообщит английским властям о приобретении генералом ценного произведения искусства, считающегося утраченным и являющегося национальным достоянием Бирмы. Понятно, что в постскриптуме автор добавлял, что сумма в двести тысяч фунтов «доли» в этой сделке полностью его удовлетворит, и он вычеркнет ставший ему известным случай из своей памяти. Ответить на письмо он требовал до востребования.

— И как реагировал наш воинственный генерал Сомервилль? Не могу представить его вручающим шантажисту чек на двести тысяч фунтов.

— Господин генерал вежливо написал, что отправитель письма должен завтра ровно в одиннадцать тридцать пополудни явиться сюда для получения известной суммы. Поскольку по вполне понятным причинам все дело должно быть строго секретным, генерал настаивает, чтобы автор письма прибыл в Мандалай-хауз со стороны моря до пристани, а оттуда прошел тропкой над обрывом по краю парка к павильону, где ему будет вручена квота, которую он требует.

— Ах, вот оно что… — протянул Джо и тихонько присвистнул сквозь зубы. — Завтра ровно в одиннадцать тридцать. Но вы, мистер Чанда, не ответили еще на мой вопрос. Генерал действительно намерен дать ему деньги?

— Генерал Сомервилль оказался в трудной ситуации. Во-первых, он купил произведение искусства, являющееся национальной собственностью Бирмы и находящееся в списке утраченных сокровищ, который ведет один из комитетов ООН. Правда, согласно воле генерала, после его смерти статуя должна быть возвращена в Моулмейн. Конечно, это можно было бы сделать и раньше, но нет уверенности, что пересылка не будет сопровождаться скандалом, и тогда общество решит, что генерал оказался вынужденным под давлением обстоятельств согласиться на передачу статуи Бирме, а на самом деле он якобы хотел сохранить ее для себя. Во-вторых, вся сделка была нелегальной, ее заключение сопровождалось многократным нарушением закона: генерал купил и нелегально переправил в свое поместье в Англии, в тайне от властей, предмет, о котором знал, что он был украден; что он выполнен из драгоценного металла, общий вес которого превышает двести фунтов. Словом, все вместе это окончательно скомпрометировало бы генерала Сомервилля как гражданина и ученого. Никто не поверил бы в благородство его намерений, не говоря уж о судебной ответственности.

— А вы верите в благородство его намерений?

— Да. Будь иначе, я не участвовал бы в этом. Мне кажется, что я честный человек, и даже тот факт, что одно из достояний моего народа будет возвращено миру, не был бы решающим при другом повороте. Видите ли, мистер, я с самого начала знал, что генерал Сомервилль захочет когда-нибудь… использовав меня как посредника, вернуть эту статую Бирме. Только для этого он ее и купил. В свое время он был комендантом гарнизона в Моулмейне. Тогда он начал интересоваться искусством Индии, Бирмы и Непала. Думаю, что как молодой офицер, он не часто испытывал угрызения совести. Я не правомочен судить его. Я не помню тех времен. Я моложе его на двадцать лет. Думаю, что умирая, он захочет оплатить свой счет Бирме. К тому же генерал всегда утверждает, что провел там самые счастливые годы своей жизни. Я верю, что он поступит правильно, возвратив пагоде в Моулмейне ее статую.

— Несомненно. Но сначала он должен отдать шантажисту двести тысяч фунтов. Или он не намерен этого делать?

Молчаливым кивком головы Чанда подтвердил правоту Алекса.

— Не намерен этого делать. Он говорит, не без оснований, пожалуй, что нет гарантий, не захочется ли господину Пламкетту, так зовут этого предприимчивого человека, через некоторое время получить следующие двести тысяч, а потом еще и еще. С другой стороны, генерал не может позволить, чтобы господин Пламкетт раззвонил всему миру подробности покупки статуи из Моулмейна. Собственно, именно поэтому я сейчас здесь, у вас. Я боюсь, мистер Алекс. Генерал Сомервилль прочитал слишком много детективов, кроме того, он чрезмерно отважен. Он придумал написать эти письма в полицию и вызвать вас сюда, создав вокруг себя такую атмосферу, в которой никого не удивил бы факт покушения на него и… необходимость защищаться.

— Тем самым вы хотите сказать, что генерал Сомервилль решил убить Пламкетта?

— Да, мистер Алекс! Именно это я хотел сказать. Более того, генерал рассчитал, что, находясь здесь, вы, мистер, станете главным свидетелем. Когда завтра явится Пламкетт и войдет в павильон, генерал хочет быть один, вручить ему после небольшого словесного сопротивления и требования гарантий в виде слова чести или чего-то подобного деньги, а когда тот повернется, чтобы уйти, вытащить из ящика приготовленный револьвер и убить его, а потом сказать, что держал при себе оружие, поскольку были письма с угрозами, а двести тысяч фунтов предназначались Каролине. По этой причине, в частности, он изменил завещание в вашем и мисс Бекон присутствии. Генерал все запланировал с «оптимальной точностью», это его любимое выражение, и я бессилен отговорить его от задуманного шага, хотя глубоко убежден, что план провалится.

— Так… — нахмурив брови, протянул Джо. — Во-первых, не сомневаюсь, что наш шантажист не настолько глуп, чтобы лезть в ловушку, не приняв мер предосторожности: во-вторых, генерал достаточно стар, у него дрожат руки. Если ему не удастся покончить с тем человеком одним выстрелом или, скажем, он только его ранит, тогда скандал примет действительно уголовный оттенок. Английский закон безжалостен к тем, кто стреляет в безоружного, не ожидающего нападения человека. Причем, не является смягчающим обстоятельством то, что противник генерала — бандит и шантажист. А тот факт, что генерал убил, чтобы заставить навеки замолчать того, кто мог бы его скомпрометировать, фатальным образом повлияет на общий ход расследования. Кроме того, убийство — это вообще не решение, которое можно брать в расчет.

— Разумеется, но генерал придерживается иного мнения. Он считает, что шантажист — самая мерзкая разновидность рода человеческого и должен быть истреблен, как паразит. Он утверждает, что человек может сам вершить правосудие в тех случаях, когда закон бессилен, а человек уверен в порядочности своего поведения… Он старый и упрямый, мистер Алекс. Я не сумел его переубедить. Думаю, он уверен, что окажет человечеству благодеяние, убив Пламкетта. «Одной мразью меньше, Чанда! — сказал он мне, — и этим все оправдано. Если бы во времена моей молодости в нашем полку объявилась такая крыса, его принудили бы к самоубийству, чтобы дело не выплыло наружу. Наши законы дегенерируют, а потому растет процент ничтожеств!»

— Гм… — Джо покрутил головой, — не хочу сейчас распространяться о воззрениях генерала Сомервилля на человеческую справедливость. Из сказанного вами я делаю вывод, что вы обратились ко мне в поисках выхода из этой ситуации. Речь идет о том, чтобы Пламкетт не стал мишенью для генерала Сомервилля, но чтобы и генерал не пал жертвой шантажиста… Ну, и наконец, чтобы он не узнал, что вы раскрыли мне его планы. А как все это сделать? Он отвел вам какую-либо роль в предстоящем деле?

— Да. С одиннадцати часов я должен быть у круглого окошка на крыше. Из него видны море и павильон. Как только я замечу яхту или моторную лодку, приближающуюся к нашему причалу, я должен завесить окно белым платком. Солнце ярко освещает это место, и платок будет прекрасно виден издали. Зрение у генерала превосходное. После моего сигнала он в полной готовности будет ожидать появления Пламкетта в павильоне.

— Святая наивность… — проворчал Алекс. — Действительно, необходимо это предотвратить, — усмехнулся он. — Есть ли у вас план, который позволил бы одновременно не допустить Пламкетта к генералу Сомервиллю, вынудить его к молчанию, избежать потери двухсот тысяч фунтов и сохранить у генерала веру, что вы не предали его?

К удивлению Джо Чанда ответил:

— Да, такой план я продумал, но он невыполним без вашей помощи.

— Слушаю вас.

— Я исхожу из того, что борьбу с господином Георгом Пламкеттом можно вести лишь тем же оружием, каким пользуется он сам. В преступных кругах имя мистера Алекса хорошо известно. Если бы вы встретили его у причала и поговорили с ним, он, надо полагать, понял бы, что, шантажируя генерала Сомервилля, может потерять большее, чем деньги. Одновременно с вашим разговором с Пламкеттом я зашел бы в павильон с известием, что на горизонте не видно ни лодки, ни яхты. Я убедил бы генерала, что, по всей видимости, наш шантажист отказался от своего намерения. Со временем все потихоньку забылось бы.

— Мне кажется, что вы слишком превозносите мою скромную персону… А что будет, если Пламкетт не испугается меня, а я не найду аргументов, которые заставили бы его отказаться от своих гнусных планов?

— Тогда… — Чанда замялся. — Я думаю, что тогда единственным выходом будет, если вы вручите ему двести тысяч фунтов.

— Но ведь деньги генерал Сомервилль берет с собой в павильон, если я вас правильно понял?

— На всякий случай я приготовил четыреста тысяч долларов в стодолларовых банкнотах, так как господин Пламкетт хочет получить сумму исключительно в американской валюте.

— А, значит, вы все продумали заранее!

— Не совсем. Сначала я растерялся, хотел сам встретить Пламкетта, вручить ему деньги и ждать, что из этого выйдет. Я знал, что ни в коем случае не могу допустить встречи Пламкетта с генералом. Не могу же я позволить, чтобы генерал попытался выполнить свой план. Ему ведь девяносто лет, мистер Алекс! — в голове Чанды вдруг зазвучала плачевная нота. — Он не сумеет сделать меткий выстрел! В крайнем, безвыходном случае я решил либо сам перекупить Пламкетта, либо… Убить его!

Джо наморщил лоб:

— Но как бы вы при таком развитии событий объяснили генералу отказ Пламкетта от встречи с ним, если бы из окна павильона он заметил бы приближающуюся лодку?

— Причал не виден из окна павильона. Я сказал бы, что это было какое-то суденышко, которое не завернуло к нашей бухте, или что это была полицейская лодка, поскольку мистер Паркер приказал вести издали наблюдение за Мандалай-хауз. Впрочем, мне кажется, что будет лучше, если об этом ему скажете вы. Ведь он условился с вами на половину первого, а на двенадцать с Коули. Его план заключается, в частности, в том, чтобы создать впечатление человека, который ничего не ожидает. Так он представляет себе «психическое алиби». Во всяком случае, так он назвал это сегодня в разговоре со мной, ложась спать. Ему кажется, что он все отлично продумал… — Чанда непроизвольно улыбнулся. — Кажется, он считает жизнь этого шантажиста менее ценной, чем, например, жизнь мухи, и находится в прекрасном настроении. Он смеялся, говоря мне, что оставит того с носом. Мороз по коже продирает, мистер Алекс, слушая его. Но я не пытался противоречить. Я слишком хорошо его знаю. Он ни за что не откажется пожать плоды своей «стратегии по отношению к ничтожеству», как он это называет. Он по-прежнему остается человеком глубоких знаний, но круг его жизни уже замыкается, и разум постепенно возвращается к дням детства.

— Гм… — усмехнулся Джо. — Надеюсь, что, будучи ребенком, он не вынашивал планы умерщвления людей. Кроме того, я думаю, что вы правы. В одиннадцать я попробую поговорить с Пламкеттом. Генерал ни о чем не узнает. Я хотел бы вас просить, чтобы Каролине тоже ничего не было известно! Во всяком случае, не сейчас.

— Я хотел просить вас о том же, — Чанда посмотрел на часы. — Пора подавать генералу какао, иначе он будет спрашивать, почему я опоздал. Спокойной ночи, благодарю вас.

— Я выйду вместе с вами, — сказал Джо. — Я должен еще уладить одно дело в городке. Скажем, у меня кончились сигареты. Как я попаду в дом по возвращении?

— Вы можете позвонить во входную дверь, и горничная вам откроет, поскольку звонок находится прямо около ее постели. Но лучше я подожду вашего возвращения в холле. Сон в моем возрасте приходит не так быстро, а ситуация в Мандалай-хауз и мысли о завтрашнем утре вообще, вероятно, не позволят сомкнуть мне глаз.

— Завтра после завтрака мы обговорим детали, если вы позволите.

— Я целиком полагаюсь на ваш опыт и ум… — Чанда поклонился.

Они спустились вниз. Ночь по-прежнему была тихой и прекрасной, и когда Джо включил мотор своего «Роллс-ройса», зажег фары и, тихо объехав дом, направился в сторону ворот, в стекло стали биться бабочки, привлеченные светом фар. Ворота были открыты. Он выехал на свободное пространство и, набирая скорость, взял направление на городок. Ему надо было найти сержанта Хиггса. Встреча произошла раньше, чем Джо предполагал. В какую-то минуту в круг света попала человеческая фигура с неизменной удочкой в руках. «Рыбак» шел в сторону Мандалай-хауз. Ослепленный, он прикрыл глаза рукой. Алекс резко затормозил.

— Вы что, никогда не спите, сержант?

— Никогда, — подтвердил сержант. — Я олицетворение совершенного полицейского. Во всяком случае, так считают мои начальники, коль скоро они послали сюда одного меня.

Джо открыл дверцы машины, и сержант молча занял место рядом с ним. Машина медленно двинулась вперед, не меняя направления.

— Приятно ехать в «Роллс-ройсе», — заметил Хиггс, заботливо укладывая удочку на заднее сиденье. — И вообще здесь приятно, не понимаю, почему люди живут в Лондоне? Как вы полагаете? Раз есть возможность жить в таком чудесном месте?

— И я раздумывал над этим, сержант. Но мне нужно обсудить с вами более прозаические дела. Завтра утром мы ожидаем визитера в Мандалай-хауз. Должен явиться некий человек. Его зовут Георг Пламкетт. Прошу вас запомнить это имя, кроме того, вы должны связаться по телефону с мистером Паркером и попросить его как можно быстрее передать мне все данные, которыми располагает Скотланд-Ярд об этом человеке. Честно говоря, они мне необходимы к семи часам утра. В это время я хотел бы встретиться с вами на дороге в город, в том месте, откуда не видно Мандалай-хауз. Конечно, я абсолютно убежден, что эта фамилия фальшивая.

— Понимаю вас. Итак, Георг Пламкетт.

— Он может быть замешан в дела, связанные с торговлей произведениями искусства. Картины, статуэтки, даже не знаю, что еще. Питаю каплю надежды, что хоть Паркер об этом что-то знает. Теперь второе дело. Пламкетт должен появиться в Мандалай-хауз в одиннадцать тридцать. Предполагается, что он прибудет морем к частному причалу генерала. В таком случае я сам задержу его. За этой дорогой я буду следить лично. Но он может оказаться более хитрым и приехать со стороны города. Его цель — павильон, в котором по утрам работает генерал. Знаете, это то здание на краю пропасти? В вашу задачу входит не допустить Пламкетта на территорию поместья со стороны суши. Он не должен попасть в павильон, это вопрос жизни и смерти.

— Звучит очень драматично, — сержант Хиггс потер руки. — А как он выглядит, этот господин Пламкетт, которого я должен задержать?

— Не знаю, — усмехнулся Джо. — Надеюсь, что Паркер знает и даст нам его словесный портрет. Но даже если он не поможет, думаю, мы вместе сможем найти выход, не правда ли?

Джо повернул назад, высадил сержанта на перекрестке, условился встретиться с ним завтра в семь часов утра.

Входные двери были заперты. Чанда, сидевший в кресле в холле, бесшумно поднялся, увидев Алекса.

— Теперь я могу запереть, — тихо проговорил он и еще более понизив голос, спросил: — Вы предприняли какие-либо шаги в нашем деле?

— Надеюсь, что да. В любом случае могу вам ручаться, что со стороны Георга Пламкетта немногое будет угрожать генералу Сомервиллю… и Георг Пламкетт может быть нам благодарен. Пистолет в руках даже девяностолетнего старика может поразить его врагов. Спокойной ночи…

Он тихо поднялся наверх. Зевнул, предвкушая отдых. Но вечер еще не кончился. Войдя в комнату, он увидел Каролину. Та сидела в кресле, откинув голову на подлокотник. Рукой она придерживала маленькую подушечку.

Джо приблизился к ней и тихонько поцеловал ее в лоб. Каролина открыла глаза и удивленно огляделась.

— Ох, это ты… Что я здесь делаю?

— Казалось бы, что это я должен задать тебе такой вопрос. Но не задам. По твоему лицу делаю вывод, что ночной визит не имел целью компрометацию нас в глазах населения этого дома…

— Тише, — она стремительно повернулась к двери. — Я пришла потому, что… — потряся головой, она прогнала остатки сна. — Послушай, Джо, тебе не кажется, что сегодня дедушка использовал те же самые выражения, какие были в письмах? Ты, вероятно, не обратил внимания, потому-то я и пришла. Послушай, я думаю, что он тоже получил их! Я решила, что ты обязан об этом знать, если сам не заметил. Естественно, я не понимаю, какое это может иметь значение… Но я подумала, что это моя обязанность.

— Да, — Джо уселся на подлокотник кресла и погладил ее по волосам. — В первом письме там был оборот «сухой, костистый старик»… а генерал сказал нам: «если такой костистый старик, как я, может говорить с оптимальной точностью…» Эта «оптимальная точность» была в третьем письме, если я не ошибаюсь. Кроме того, в этом письме сообщалось о господах Коули и Джоветте, что «вскоре они перегрызут друг другу глотки», а твой дедушка сказал: «могут перегрызть друг другу горло» — в обоих случаях речь шла о твоей приятельнице Мерил Перри. Нет необходимости добавлять, что убийство, которое он инсценировал, также было одним из трех, описанных анонимом, а именно заколоть, использовав для этой цели стилет из его коллекции оружия.

— Как это? Значит, ты все знаешь? Заметил?

— Джо Алекс замечает все.

— Джо, что все это значит?

— Это значит, что генерал старый человек. А ум старых людей склонен к повторению тех же самых оборотов и понятий многократно, причем они не отдают себе в этом отчет. Старички часто рассказывают одним и тем же людям несколько раз тот же самый анекдот, правда? Действует тот же самый закон.

— Но что все это значит, Джо?

— Это значит, что тебе следует выспаться.

— Ты прав. Утром я должна рано встать. Дедушка утверждает, что больше всего на свете ему нравится кофе, который завариваю я. А по утрам за работой он выпивает его целое море. Спокойной ночи, любимый… Как хорошо, что ты все знаешь.

— Спокойной ночи… Не всегда и не все.

У двери она задержалась, обняла Джо.

— Спокойной ночи, — повторила она тихо.