Фессалоники встретили меня перезвоном колоколов и проливным дождем.
— У вас тут много церквей, — заметил я таксисту.
— Да, целых восемьдесят.
Но он был не в настроении говорить, возможно, из-за дождя, разогнавшего народ с улиц. Было десять часов. Колокольный звон напомнил мне триумфальное освобождение города греческой армией в 1912 году, после почти пяти веков османского владычества. «У этого города наверняка накопилась куча дурных воспоминаний», — подумал я.
Через мокрые стекла машины я прочитал название: улица Иоанна Цимисхия. Значит, одна из главных городских магистралей напоминает о том самом Цимисхии, который короновался императором после убийства своего дяди Никифора Фоки. Святой Афанасий простил ему это преступление и заручился его поддержкой. Надо полагать, что у императоров вообще было в обычае истреблять родственников. Г-н Кумбаропулос, который преподавал нам в университете византийскую историю, на первой же лекции сообщил, что Константин Великий, почитавший себя апостолом и чуть ли не преемником Христовым, убил своего старшего сына, а вторую супругу утопил в кипящем котле.
Названная в честь одной из самых известных семей Византии улица Комнин оказалась крохотной ведущей к морю улочкой. Отель «Континенталь» занимает старое обшарпанное здание, которое вполне могло быть построено еще во времена турецкого владычества. Комната, которую предоставил мне портье, по счастью, довольно просторная. Я провел в ней час, дожидаясь, когда кончится дождь. Изучил карту и брошюрку, которая к ней прилагалась. Поскольку город вытянут вдоль залива Термаик, большая часть карты окрашена в голубой цвет. «Фессалоники ни на миг не теряют море из виду». Я узнал, что город основан македонцами, но не сохранил от тех времен ничего, кроме своего имени: Фессалоникой звали сестру Александра Великого. От римской эпохи тоже мало что осталось. Конечно, улица Эгнация, пересекающая город из конца в конец, напоминает своим названием античную дорогу, которая связывала Италию с Константинополем, а порт Галерия — императора Галерия, погубившего в 306 году святого Димитрия, покровителя города, однако Фессалоники помнят, в основном, Византию. Ее церкви — византийские, городские стены — византийские, ее крепость, долго служившая тюрьмой под названием Йеди-Куле, тоже византийская, а здания, окаймляющие площадь Аристотеля, построены в византийском стиле.
Юстиниан, кажется, способствовал развитию города, ставшего в его время огромным перекрестком, где обменивались своими продуктами Европа и Азия. Тем не менее фессалоникийцы гораздо больше пострадали от византийцев, которые преследовали их за привязанность к многобожию, чем от римлян. Кумбаропулос говорил нам, что христиане заставили язычников сторицей заплатить за муки, которые претерпели от них в первые века. Этот преподаватель любил нас удивлять. Его раздражала наша убежденность в том, что все византийские императоры принадлежали к большой эллинской семье, и он открыл нам, что до VII века официальным языком Византийской империи была латынь и что Константин Великий разговаривал со своей матушкой, святой Еленой, вероятнее всего, по-латыни. Мы были поражены, что эти две столь почитаемые православием личности общались на языке, недоступном большинству греков.
Брошюрка отмечает, что фессалоникийцы неоднократно восставали против византийцев. Было восстание при Феодосии в IV веке, а через десять столетий разразилась революция зелотов, которые хотели установить демократический строй, основанный на социальном равенстве. За то короткое время, что зелоты удерживали власть, они казнили немало аристократов и конфисковали имущество церквей и монастырей.
История Фессалоник — настоящий приключенческий роман. Они были завоеваны сарацинами, норманнами, проданы венецианцам, видели нашествие тех же захватчиков, которые опустошили гору Афон, и приняли толпы беженцев, в частности, евреев из Испании.
Поскольку дождь, похоже, зарядил надолго, я решил не обращать на него внимания. Спустился вниз и спросил у портье зонтик. Зонта у него не было, но зато нашелся большой пластиковый пакет из какой-то кустарной кондитерской. Я попросил его показать мне на карте автовокзал, с которого можно доехать до Урануполиса.
— На Афон собрались?
Я сказал, что рассчитываю выехать во вторник рано утром, и он предложил забронировать мне место.
— Я Святую Гору хорошо знаю, езжу туда каждый год с друзьями. Нам нравится быть в своей компании, без жен. Чувствуешь себя моложе, забываешь о семейных обязанностях, о проблемах. Тамошний ранний подъем армию напоминает.
Он умолк, ожидая, пока я проявлю какой-нибудь интерес.
— Значит, вы против отмены аватона.
— Обеими руками против! Мы потому и ездим на Афон, что наших жен туда не пускают! На обратном пути проводим ночь в Урануполисе, в гостинице «Цыганка», ее держит одна моя хорошая знакомая, Корали. Там немного развлекаемся. Сами поймете: после трех-четырех дней у монахов обязательно надо немного поразвлечься.
Ему лет шестьдесят, выглядит довольно тщедушным. Я вообразил его на коленях у русской княгини с гигантским бюстом. Вспомнил о чудесном исцелении Аргириса старым Евтихиосом в монастыре Григориат.
— А вам случалось присутствовать при каком-нибудь чуде?
Он обвел холл глазами, словно желая удостовериться, что мы и вправду одни.
— Не знаю, было ли это чудо… Как-то вечером в католиконе монастыря Ставроникита я увидел, как пламя всех свечей наклонилось к иконе Богородицы. Двери были закрыты, ни малейшего сквозняка. Я поговорил об этом с одним монахом, и он сказал, что такое время от времени случается и что это предвестие какой-нибудь вселенской драмы. На следующий день американцы начали бомбить Ирак.
Я натянул на голову пакет. Он был такой пахучий, что казалось, будто я попал в кондитерскую. Я побежал к площади Аристотеля, которая всего в двух кварталах от гостиницы. Бег доставил мне особую радость, словно я сомневался, что еще способен на это. Но, добежав до берега моря, вконец запыхался. Я решил, что это из-за мешка, который постоянно сползал мне на нос. В общем, морскую границу Фессалоник я увидел из горловины мешка. Берег тянулся до самого горизонта, слегка загибаясь вправо. Белая башня, которая находится на набережной и похожа на шахматную ладью, — последнее свидетельство бурного прошлого. Я повернул налево. Площадь окружена прекрасными аркадами, которые опираются на толстые гладкие колонны с капителями в византийском стиле. Я сел возле большого окна в первом же попавшемся кафе.
У меня возникло ощущение, будто я нахожусь на самом краю реальности, будто городу вокруг меня не хватает одного измерения. Хотя ему не хватало просто жизни. Кафе было совершенно пустым. Снаружи — тоже никого. Навесы над столиками террасы казались какими-то линялыми. «Поблекли, как краски в памяти Навсикаи». Я позвонил ей на мобильный. София еще не вернулась из Араховы.
— Вы выпили ваш апельсиновый сок?
— Сейчас выпью.
На что похожа темнота, которую видит Навсикая? На черную ночь? Или она еще чернее — как та, что царит в морских глубинах?
— Мне приснился сон. Я пыталась что-то осознать, и что-то мне мешало. Я пыталась примирить какие-то две вещи, которые, вероятно, не были созданы для того, чтобы соединиться. Мне снился сон о невозможном… Где вы сейчас?
— На площади Аристотеля.
— Философ ведь родился в этих краях?
— Да, в Стагире, на Халкидике, но жил, в основном, в Афинах. Он был учеником Платона.
— И наставником Александра Великого.
Официантка принесла мне кофе.
— Он вам еще нужен? — спросила она, показав глазами на мой пластиковый мешок.
Я знаком дал понять, что хотел бы его оставить.
— Не люблю думать о том, чего я не сделала — о городах, в которых не побывала, о книгах, которые не прочитала, — продолжила Навсикая. — Я прожила жизнь, ограничивая себя, сама не понимаю, зачем. Возможно, я была глуповата. Так что не тратьте ваше время попусту. Это все, что у вас есть, причем не так уж много.
Она отключилась, не дав мне времени ответить. Хотя что я мог сказать ей? Снова зазвонили колокола всех восьмидесяти городских церквей. Полдень. Площадь не замедлила оживиться. Пространство под аркадами заполнили семьи, пожилые люди, ватаги подростков. К своему удивлению, я узнал среди прогуливавшихся давешнего монаха с его юным спутником. Они тащили за собой два больших черных чемодана на колесиках. Молодой человек тоже был одет в черное — в черные брюки и черный пиджак. Я предположил, что они направляются в церковь святого Димитрия, чтобы поставить свечку. Второй телефонный звонок заметно улучшил мое настроение. Я позвонил Копидакису, но наткнулся на его мать. Сына не было дома, но он наверняка говорил ей обо мне.
— Почему бы вам не зайти пообедать с нами? Познакомитесь с моим мужем, он многое может рассказать об Афоне.
Вроде бы я говорил Минасу только о своей курсовой. Но я охотно принял приглашение. У меня оставалось еще два свободных часа. Я решил больше не убивать время в кафе, а сходить в Археологический музей. Дождь немного поутих, но я все-таки снова напялил на голову свой пакет, прежде чем выйти наружу. Какой-то элегантный мужчина в зеленом плаще держал в руке крест из молодых пальмовых листьев. Я и забыл, что на Вербное воскресенье в церквах во время службы раздают такие кресты.
В музее я обнаружил олимпийских богов — Зевса, Деметру, Афину, Аполлона, Гермеса, а также Асклепия, сына Аполлона, но все они, к несчастью, были безголовые. Вид этих статуй огорчил меня так же, как вид статуи эфеба из департамента подводной археологии. Кто привел их в такое состояние? Может, апостол Павел, посетивший Фессалоники в 49 году по Рождестве Христовом? Правда, большая часть из них относилась к более позднему времени. Тем не менее я был уверен, что порча статуи Афродиты, созданной во II веке по Рождестве Христовом, была делом рук какого-то новообращенного христианина. Нежное тело богини — грудь, ягодицы и особенно пах — сохранило следы многочисленных ударов, нанесенных железным орудием. Отметины были достаточно глубокие и бросались в глаза издалека. Я опять вспомнил о нападении монаха на статую в министерстве культуры.
Когда появились первые отшельники? В Античности их точно не было. Древние греки не удалялись ни в горы, ни в пустыни. Тишина природы в их время не была ничьим голосом.
Половые органы не внушали им никакого отвращения. Наоборот, у них была склонность выставлять их напоказ; например, у бюстов Гермеса, украшавших улицы и площади, на пьедестале имелся выступающий фаллос. Обе представленные в музее гермы были, разумеется, его лишены. Я вспомнил, что Франсис Базиль Прео в своей статье, которую я прочел в библиотеке Геннадиоса, сообщает о пропавшей с горы Афон герме. Имелось тут и вотивное ухо, но оно, в отличие от виденного Харисом Катранисом в Великой Лавре, было посвящено не Артемиде. Автор этого посвящения, обосновавшийся в Фессалониках римский купец, предпочел обратиться к Изиде. Так что это ухо Изиды.
Я также полюбовался головкой ребенка. Полное печали личико вызывало такое чувство, будто малыш сознает, какому ущербу подвергся. У него почти не осталось волос, а нос был сломан. Меня не удивило, что это оказался погребальный портрет. Я присел напротив, на деревянную скамью. Мой взгляд остановился на пластиковом пакете, который я все еще держал в руке.
— Вот было бы здорово, если бы ты мог поехать со мной на Афон, — сказал я Герасимосу.
— Пожалуй, — сразу согласился он, хотя раньше почти никогда мне не отвечал.
В древности Македония располагала значительными золотоносными месторождениями. Этим и объясняется исключительное богатство местных захоронений, изобилующих предметами из золота — венцами, диадемами, браслетами, ожерельями, серьгами. У македонян не было принято обкрадывать своих мертвецов: их хоронили с украшениями. Обол, который клали в рот усопшим в качестве входного билета в царство теней, был золотой монетой. Все это я узнал на втором этаже музея, полностью посвященном македонскому золоту. В частности, приметил там миртовый венок из бесчисленных золотых листочков, расположенных вокруг обруча так беспорядочно, как может сотворить одна лишь природа. Мастер вырезал их из тончайшего золота и позаботился на каждом выбить прожилки. Это легкое творение не было датировано. Но мне хотелось думать, что его создали ранней весной. В музейной коллекции были также позолоченные предметы из железа, из обожженной глины, из слоновой кости, но ни одного из дерева. Знают ли иконописцы, что дерево, на котором они работают, со временем сгниет и что их искусство в некотором смысле обречено?
Семья Копидакис живет на проспекте Аристотеля, продолжающем площадь с тем же названием. Дождь перестал. Я выбросил пластиковый мешок, но его запах продолжал меня преследовать, потому что через каждые пятьдесят метров мне попадались кондитерские с распахнутыми во всю ширь дверями. Я купил шоколадных конфет.
Эмблема греческой почты — стилизованное изображение Гермеса в крылатом шлеме. Так что боги не покинули меня по выходе из музея. Перед табличкой, указывающей направление к штабу Третьего армейского корпуса, я вспомнил Ареса, проходя мимо булочной — Деметру, глядя на витрину магазина музыкальных инструментов — Аполлона. Зрелые пары отсылали меня к Гере, а те, что помоложе, — к Афродите. Одинокие женщины, в зависимости от возраста, наводили на мысль то о Гестии, то об Артемиде. Магазинчик готового платья напомнил мне о любви Афины к ткачам, а авторемонтная мастерская — о технических достижениях Гефеста. Посейдона я встречал на каждом перекрестке, поскольку все перпендикулярные улицы выходили к морю. Думаю, что Зевса я мог бы и забыть, если бы не пришлось пересечь площадь Трибунала.
Дверь мне открыла г-жа Копидакис, белокурая женщина, худая, как моя мать. Она сразу же предупредила меня, что Минаса все еще нет.
— Как ушел вчера с подружкой, так с тех пор и не объявлялся. По мобильному не отвечает.
Это я и сам знал, поскольку тоже пытался ему позвонить.
— Не понимаю, чем этот мальчишка занят, — добавила она мрачно.
Из гостиной прогремел зычный голос:
— Трахается — вот чем он занят!
Потом грянул хохот.
— Тебе не стыдно так говорить? — смутилась мать Минаса.
Она бросила на меня встревоженный взгляд, словно опасалась, как бы речи мужа меня не спугнули. Я вручил ей шоколадные конфеты.
— Когда же ему трахаться, если не сейчас, дорогая Пагона? Когда до моих лет доживет?
За этим рассуждением последовал новый взрыв смеха. Из прихожей я мог видеть только одну из стен гостиной, всю в иконах всевозможного размера.
— Да пригласи же нашего молодого друга войти, мне не терпится с ним познакомиться.
Пагона прикоснулась рукой к моей спине и слегка подтолкнула вперед. В следующее мгновение я очутился перед гигантом, вальяжно развалившимся в низком кресле. Из-за огромного пуза ему приходилось широко расставлять ноги. На нем были очки с толстыми стеклами, как у близоруких, а курчавые волосы сильно блестели, словно намазанные маслом. Он мне указал на неудобный стул, слишком высокий и тонконогий.
— Я слышал, вы собираетесь провести несколько дней на Афоне. Поздравляю. Вы на верном пути. Тот, кто не изучал Византию и наши священные тексты, не заслуживает имени грека. Все книги, которые вы здесь видите, имеют отношение к Византии и нашей религии.
Библиотека была такая же большая, как у Навсикаи. Иконы стояли и здесь, прислоненные к корешкам книг.
— К несчастью, мой сын ни в одну даже не заглянул. Совершенно игнорирует наше славное византийское прошлое. Когда я в первый раз причащался в монастыре Великой Лавры, у меня даже слезы выступили на глазах при виде надписи на чаше: «Дар Фоки». А из меня, уверяю вас, не так-то легко слезу выжать, спросите у Пагоны.
Его жена стояла в дверях гостиной, скрестив руки на животе, будто служанка.
— Зачем Минас выбрал античную историю? Может, хоть вы мне это объясните. Чему мы можем научиться у древних греков, которые оказались неспособны даже государство создать? Знаете ли вы, что Византийская империя пережила Римскую благодаря своей несравненной административной организации? Даже турки признают, что опирались на византийские структуры, чтобы утвердить свою власть.
Он говорил быстро, как Ситарас, но гораздо больше жестикулировал, из-за чего его грузное тело сползало вперед. Он уже сидел на самом краю кресла.
— Принеси нам ракии, Пагона, хорошей, от Нектариоса. Знаешь, кто такой Нектариос? — спросил он меня, внезапно оставив уважительный тон, с которым обращался ко мне до этого момента.
Он вытер пот со лба бумажным платком. А заодно и глаза — не снимая очков. Почему он вдруг прервал свои разглагольствования? Чего ждал? Чтобы я проявил признаки нетерпения? Чтобы Пагона принесла ракию?
— Нектариос — это афонский Дон Жуан. В Фессалониках все бабенки от него млеют. Моя секретарша, Янна, втюрилась в него по уши, как только увидела в одном ночном кабаке, где играют на бузуке.
Я подумал о другой Янне. «Позвоню ей с Афона. Предложу поставить за нее свечку. Скажу, что видел монаха, который на целый метр поднимался над землей. Скажу, что он вкручивал электрические лампочки безо всякой лестницы».
— Вы ходили с Нектариосом в кабак? — удивился я.
— А то как же! Он повсюду вхож, этот Нектариос. Родители отдали его монахам совсем мальчишкой, чтобы от лишнего рта избавиться. К монашеству у него никакой склонности не было, да и не любил он, чтобы им помыкали. Постриг-то принял, но пошел своим путем, основал в винограднике Великой Лавры современное винодельческое предприятие. Сегодня у него пятеро работников-мирян, и он производит двадцать тысяч бутылок вина и ракии в год. Блестяще ведет дела — сбывает свой товар через Интернет, в том числе и за границу, вечно в разъездах. Моя жена не слишком его жалует, потому что он курит и поститься забывает, верно, Пагона?
Пагона принесла бутылку ракии и плошку с оливками.
— Насколько я знаю, не монашеское это дело — деньги наживать.
— Ничего-то ты не знаешь, милочка! Монахи всегда их наживали! В византийские времена константинопольцы, желавшие поместить свои капиталы в надежное место, обращались к афонским монахам, а те, разумеется, брали мзду за свои услуги. Они и деньги ссужали, по крайней мере, под такой же процент, как и на рынке, не меньше. Монастыри открыто занимались банковским делом. Попроси я Нектариоса о займе, уверен, что он мне его предоставит! Золотой человек, — заключил он, опять расхохотавшись.
Пагона ему не ответила. «Знает, что последнее слово никогда за ней не останется». Она обернулась ко мне.
— Если Минас вам позвонит…
Она поколебалась, но недолго.
— Скажите ему, что я приготовила томатный суп с фрикадельками.
Она повернулась к нам спиной и вышла. Муж проводил ее взглядом до прихожей. Чуть позже я услышал, как где-то в глубине квартиры закрылась дверь.
— Афонские монастыри крайне богаты, — продолжил Копидакис. — Даже самые бедные, такие как болгарский, все равно богаты. Земли, которые у них конфисковал Венизелос, лишь малая часть их владений. Впрочем, правительство по-прежнему возмещает им эти изъятия, выплачивая по два с половиной миллиона евро в год. Не доверяй убогому виду, который напускают на себя монахи, когда бывают в миру. Им принадлежат бесчисленные здания в Афинах и в Фессалониках, острова и даже озера. Все это они приобрели самым простым способом — благодаря пожертвованиям состоятельных людей. Да будет тебе известно, что греческий капиталист чрезвычайно наивен, он полагает, что небо покупается так же, как земля. Самый богатый монастырь — это, конечно, Ватопед. Им управляют киприоты, а они в делах гораздо ловчее греков. Посмотри-ка.
Он соскользнул с кресла, коснувшись паркета коленями, оперся руками о подлокотники и мало-помалу встал. Это был настоящий колосс. Мы вышли на балкон, и он показал на старое, очень красивое здание, почти на углу проспекта Аристотеля и улицы Цимисхия.
— Этот дом принадлежал когда-то монастырю Симонопетра, но тот его продал, чтобы купить такой же в Афинах, где квартирная плата выше. Монахи умеют извлекать выгоду из своих денег. Игумен монастыря Филофей основал в Соединенных Штатах девятнадцать обителей, которые приносят прекрасный доход. Великая Лавра намеревается построить парк ветряных двигателей на острове Скиафос, чтобы продавать электричество государственной энергетической компании. Для этого придется вложить в дело четыреста пятьдесят миллионов евро, но вскоре это принесет гораздо больше. Говорят, что тень Святой Горы простирается до Скиафоса, чье название как раз и означает «тень Афона».
«Тень Афона простирается повсюду», — подумал я.
— Сам святой Афанасий не осудил бы такой экономический динамизм, — сказал я, поскольку мне уже надоело играть роль немого персонажа.
— И я не осуждаю, как ты догадываешься. Монастыри, как и наша Церковь, нуждаются в деньгах, чтобы противостоять пропаганде Запада, который уже тысячу лет строит козни против православия. Видал, как они унизили наших братьев сербов? Европейский союз уже вынудил нас убрать из удостоверений личности то, что лучше всего характеризует греков. Что нам останется, я тебя спрашиваю, если мы отречемся от нашей православной веры? Боевой клич монахов монастыря Эсфигмен, «Православие или смерть!», четко выражает дилемму, с которой мы столкнулись. Минас сказал мне, что ты родом с Тиноса. Ты хотя бы не католик?
На Тиносе немало католиков, как и на других Кикладских островах, Сиросе, Санторине. Я знаю маленькие деревушки, где осталось не так уже много жителей, но при этом православные и католики все еще враждуют друг с другом. Мы вернулись в гостиную.
— Считаешь меня слишком толстым? Могу тебе сказать, что шлюшек вроде Янны мой вес ничуть не смущает!
Он опять расхохотался. То, что он рассказывал, было мне, конечно, интересно, но само его общество стало нестерпимым. Я неохотно сел на тот же стул и отведал ракии Нектариоса. На мой вкус, тиносская лучше. Мне вдруг показалось, что мой вчерашний разговор с Навсикаей уже в далеком прошлом, словно ко времени добавились километры, которые я преодолел, покинув Афины.
— Частная жизнь монахов меня не касается, и мне плевать, когда они заводят любовниц. Наша Церковь лучше, чем католическая, понимает плотское желание, поскольку признает за попами право жениться. Я злюсь только, когда они продают на черном рынке принадлежащие монастырям культурные ценности и произведения искусства. Охотно бы набил морду тому послушнику, который украл крест Никифора Фоки. Я знаю немало случаев, когда в монахи идут только для того, чтобы воровать. Самая известная история, конечно, это когда один реставратор открыл в Карьесе на деньги Брюсселя прекрасную мастерскую, да вдруг испарился со всеми иконами, которые ему доверили. Его искала сперва полиция, отдел по борьбе с подпольным сбытом древностей, потом Интерпол. А этот тип в конце концов объявился в Азербайджане, он там сегодня советник по культуре при правительстве!
Я отпил другой глоток ракии и встал.
— Не пообедаешь с нами?
Вопрос был задан довольно безразличным тоном, словно он и сам считал, что наша беседа затянулась.
— В таком случае я тоже воздержусь. От одного пропущенного обеда меня не убудет, — сказал он, поглаживая живот.
Улицы были еще мокрыми, но на небе — уже ни единого облачка. Я купил по дороге две слойки с сыром и взял с собой в гостиницу. Прилег в номере на часок. В пять позвонил Минас.