Как и многих других этой ночью, Элис Кэмпбелл разбудил звонок Фрэнка Смита. Он коротко обрисовал ситуацию и спросил, сможет ли она через час быть в офисе Контролера.

Она ответила утверительно, как он и ожидал. Собственно поэтому он и звонил именно ей. Его собственная секретарша была дочкой адмирала, в настоящее время отдыхала где-то с очередным любовником и выразилась бы не хуже портового грузчика, вздумай он позвонить в этом часу. Остальные секретарши были либо замужем, либо не в городе. Так что Элис оказывалась естественным выбором. Он знал, что она одна. Как всегда.

Она была простой, спокойной девушкой, чуть косящей на один глаз. Из-за этого ходила она, всегда опустив голову и избегая смотреть людям в лицо. Это придавало ей застенчивый, чуть кокетливый вид. У неё была неплохая фигура, и Смита, бывало тянуло на неё когда, они встречались в коридоре или в буфете.

Ей было под тридцать, но Смит привык относиться к ней, как к девчонке. Было в ней что-то неисправимо девчоночье.

Она регулярно влюблялась в мужчин, с которыми работала, причём они обычно и не догадывались об этом. Оказывала им мелкие услуги, была внимательна и заботлива, а иногда дарила баночку-другую домашнего варенья. Внимание и заботу принимали как должное, варенье кому-нибудь отдавали, а на неё по-прежнему не обращали внимания.

Эбботт был исключением. Эбботт её заметил. Элис прикомандировали к нему (Департамент, как всякая полувоенная организация любил военную терминологию) когда, накануне отъезда в Африку, он занимался офисной работой. Его брак распался, он был свободен и иногда приглашал её (и не только) поужинать с ним. Безо всякого намерения переспать. Их отношения были приятными и лёгкими, и он стремился сохранить их такими. В Департаменте иногда спали с секретаршами – своими или чужими. Эбботт – никогда. Не столько из принципа, сколько от нехватки времени. Как и всякий действующий агент, он в основном находился за границей.

В свою очередь, Элис влюбилась в него, как и в каждого очередного босса, разве что у прошлых её влюблённостей не бывало сексуального оттенка. На сей раз всё было по-другому, может быть оттого, что Эбботт относился к ней как к женщине, а не к детали офисного интерьера. Не то чтобы его поведение переходило границы приличий, как их понимала, например, её мать. Но вот её чувства становились все более бурными. Она разглядывала его руки и жаждала, чтобы они прикоснулись к ней. Были они тёплыми, сухими, с длинными нервными пальцами. Мысль об их прикосновении возбуждала – иногда в совершенно неподходящие моменты. Элис пыталась подавлять эти мысли, но они возвращались: в офисе, в буфете, на лестницах, иногда – когда ей полагалось внимательно слушать.

Потом Ричард исчез на неделю. Ей он сказал, что едет на конференцию. Она ещё обратила внимание, что не видно ни Фрэнка Смита, ни Контролера – скорее всего они были на той же конференции. Вернувшись, он стал замкнут и беспокоен и, похоже, потерял всякий интерес к ней.

Элис была в тихом отчаянии. В кои-то веки человек обратил на неё внимание – а теперь всё идёт не так. Или не идёт, а просто он устал от неё. Только в двух её романах дело доходило до постели. И в обоих случаях, переспав, мужчины бросали её – достигнув, по-видимому своей цели.

Если спишь с мужчинами, то в конце концов надоедаешь им, – говаривала мать. А если не спишь, то надоедаешь уже в начале, – хотелось ответить ей, но она помалкивала. Мать, вдова из Бэккенхэма, была бы в шоке. Она и так не одобряла её решения жить одной в Ноттинг-хилл – месте, немногим лучшем, чем Сохо-Квадратная-Миля-Разврата, – как называлa его любимая газетка матери.

Казалось, всё идёт по наезженому сценарию и Ричард Эбботт должен неизбежно потерять интерес к ней. Как все.

Потом, когда она совсем отчаялась, он как-то остановился на середине очередной кодированной депеши и пригласил её на ужин. И продолжил диктовать только получив согласие.

Они, как обычно, пошли в итальянский ресторан на Кенсингтон Чарч Стрит, как обычно, поздоровались с Витторио и, как обычно, заняли место за своим столиком. Больше ничего обычного этим вечером не происходило. За ужином Эбботт больше помалкивал и налегал на вино. Когда они опорожнили бутылку Кьянти, он заказал следующую.

После ужина он предложил выпить кофе у него дома.

Элис никогда не пила у него. Она даже никогда не бывала у него дома. Они всегда сидели у неё, такая вот традиция. С одной стороны её одолевали тяжёлые предчувствия, с другой – любопытство.

По дороге, в такси, Ричард крепко сжимал её ладонь. Никогда раньше он не делал этого, и по телу её пробежали мурашки.

Эбботт жил в особняке начала века на Бэйсуотэр-роуд. Большая, просторная квартира и полный беспорядок в ней: книги на полу и на столах, одежда – на спинках стульев, и ничего – на своём месте. Окна – высокие, под потолок – выходили с одной стороны на тихую улицу, с другой – на не менее тихую площадь. И улица, и площадь были засажены платанами.

Темнело. Они стояли у окна и смотрели на платаны. В оранжевом свете уличных фонарей они казались Элис старыми и печальными.

Она украдкой покосилась на Эбботта. Он смотрел вниз – неподвижно, даже вроде и не дыша. Было что-то хищное в этой его неподвижности, настолько, что Элис забеспокоилась.

– Так как насчёт кофе? – спросила она, и слова её отозвались эхом в полутёмной комнате.

Он повернулся и обнял её. От неожиданности она на секунду напряглась, потом расслабилась и прижалась к нему.

Потом он провёл её в спальню, выходившую на ту же площадь. Не включая света, они разделись. Элис не поднимала глаз – частью по привычке, частью – от стыдливости, но что он смотрит на неё, она знала и так. Ещё она знала, что у неё – хорошая фигура и с удовольствием краснела.

В постели она поразила его своей страстью и той женской чувственностью, что находится уже за гранью чувственности. Почему-то ему казалось, что она будет скованной и застенчивой.

А Элис была счастлива. От любви она улетела куда-то на небеса, а на небесах не бывает ничего неправильного.

– Разве это не замечательно? – сказала она, растворившись в сплетении тел.

Потом он встал и приготовил чёрный кофе с пенкой, и они пили его при свете ночника.

Потом она прижалась щекой к его груди, лежала и не думала ни о чём, наслаждаясь близостью и теплом его тела, а он молча смотрел в потолок.

Потом они опять занимались любовью, иногда улыбаясь друг другу. Время остановилось и они заснули, не разнимая объятий.

Элис проснулась к пяти утра, оделась в предутренних сумерках, не отрывая от глаз от Эбботта. Потом, не надевая туфель, прошлась на цыпочках по квартире, вбирая атмосферу и рассматривая. Ей хотелось лучше запомнить его, своего мужчину. В эти минуты Элис была счастлива, как никогда в жизни.

Она вернулась в спальню, прикоснулась губами к его лбу. Он пошевелился, промычал что-то неразборчивое и заснул дальше. Она улыбнулась, надела туфли и вышла на улицу, мокрую от утреннего дождя.

На Бэйсуотэр-роуд она села на такси. По дороге она намечала дела на сегодня: покормить канарейку, принять ванну, позавтракать, сделать стирку, сходить по магазинам. Ну и купить красивое платье, чтобы, когда он придёт в офис…

Он не пришёл. Не этим утром, ни следующим. Вначале Элис решила, что он опять на одной из этих таинственных конференций. Тем не менее, она чувствовала себя обманутой, почти преданной – он ведь ни слова не сказал об этом. Если честно, то он вообще мало говорил тем вечером.

Весь день она ждала его звонка – в офисе, потом безвылазно сидя дома, а когда телефон наконец зазвонил – подскочила, как ужаленная. Но это была мать, которой вздумалось поболтать о каких-то пустяках. Элис избавилась от неё под благовидным поводом, клятвенно пообещав перезвонить завтра. А потом села у телефона и стала ждать. И ждала. Он не позвонил.

Так прошло ещё два дня, потом она позвонила сама. У Эбботта не отвечали. К концу недели она сходила к нему и постучалась. Подождала. Постучалась громче. Тот же результат. Дом казался пустым и вымершим. Занавеси были плотно задёрнуты, как будто в доме кто-то умер.

«Умер, – подумала она, – маленькая, бедная я».

Позже она услышала (кажется, от Фрэнка Смита), что Эбботт в Западной Африке. Потом, через два или три месяца, сообщили, что он арестован по обвинению в шпионаже. Ей хотелось знать, чем он там занимался, но о таких вещах в Департаменте не спрашивают. Как бы то ни было, если запастись терпением, можно получить ответ на любые вопросы.

Ей пришлось прождать два года. Два долгих года. Конечно, годы тоже попадаются разные, но эти два оказались особенно долгими. И очень одинокими. Вначале она думала о Ричарде постоянно, но проходило время, и он вспоминался не так часто, и, кажется, даже боль отпускала. Но всё равно – что-то продолжало тупо ныть в сердце. Потом прошло и это, оставив только пепел. И чувство привычного отупения. Не слишком неприятного.

А теперь, всего один звонок, и всё всколыхнулось и ожило. Душили злость и горечь.

«Ненавижу», – думала Элис, торопливо одеваясь в своей крохотной ванной.

Услышав, как подъехало её такси, она спустилась и вышла под холодный ночной дождь.