Глава первая

Врачи очень обеспокоены состоянием Диллона. Я стою между матерью и отцом за дверью, ведущей в палату интенсивной терапии. Два врача, опустив на шею стерильные маски, рассказывают нам о том, что у Диллона тяжелейшее истощение, которое может привести к отказу работы внутренних органов. Еще говорят, что он обезвожен, что ему необходимо немедленное вливание питательных веществ.

Мы смотрим на него через маленькое окошко. Он то ли спит, то ли без сознания, но, похоже, его совершенно не беспокоит, сколько людей в больничной униформе суетится вокруг. В него втыкают иглы, в его вены закачивают жидкость. Прозрачные трубочки змеятся поперек его лица, входят в его ноздри, а его лицо почти такого же цвета, как простыня, которой он укрыт.

– Можно к нему войти? – спрашивает отец.

– Нет. Сначала мы должны стабилизировать его состояние.

Мама хватает меня за руку и впивается ногтями в мою кожу. Мои мысли бешено мечутся. Я думаю то о том, что Диллон может умереть, то о том, что у моей матери роман.

Нас провожают в комнату для родственников.

Сюда один за другим заходят люди в больничной униформе разного цвета и задают вопросы. Одни и те же вопросы повторяются вновь и вновь.

Он раньше терял сознание?

Страдает ли он какими-либо хроническими заболеваниями?

Каков его вес?

Что он ел за последние несколько дней?

Что пил?

У него депрессия?

Есть ли какие-то проблемы в школе? Дома?

Долго ли он воздерживался?

– В каком смысле воздерживался? – спрашивает отец, когда этот вопрос звучит впервые.

– Я имею в виду ограничение приема пищи и жидкостей.

Родители на этот вопрос ответить не могут, а я не хочу, поэтому помалкиваю. И это получается легко – совсем как пять лет назад.

Проходит час за часом. Я сижу у двери, поэтому первой вижу всех посетителей, проходящих по коридору. Родители сидят у дальней стены. Между ними – потертое коричневое кресло. Отец выдергивает ниточки из обивки. Мать зевает. Оба смотрят в пол.

Как только в коридоре становится пусто, выскальзываю из комнаты и иду по коридорам, заглядывая во все помещения, пока меня не останавливает женщина-врач в белом халате и туфлях на звонко цокающих каблучках. Раньше она заходила в комнату для родственников.

– Ты туалет ищешь?

Я качаю головой.

– Кофейный автомат?

Киваю и только теперь замечаю, как дико мне хочется пить. Врач указывает в конец коридора.

– А я как раз собираюсь навестить твоего брата, – говорит она, улыбается, отворачивается от меня и, цокая каблучками, уходит в ту сторону, откуда я пришла.

– Постойте! – окликаю я ее.

– Да? Тебя ведь Элси зовут?

Врач возвращается ко мне, поправляя висящий на груди фонендоскоп.

– Да?

Мне вдруг становится страшно. Я боюсь того, о чем собираюсь сказать, но женщина улыбается. Она слушает меня.

– Он… В смысле, Диллон… Он долго болел. Он сам себя доводит… И он только делает вид, что ест. Думаю, он не ел несколько дней.

В горле у меня такой ком, что, когда я сглатываю, у меня такое ощущение, будто я проглотила теннисный мячик. Я жду, что врач начнет ругать меня, но она негромко говорит:

– Это ты его нашла, да? Молодец, что вызвала неотложку.

Мне хочется сказать ей, что это я виновата, что я не помешала Диллону, что я позволила ему сотворить с собой такое, потому что была слишком занята, пыталась разобраться в собственной жизни. Но вместо этого я говорю ей про воду с лимоном. На бейджике, приколотом к халату, написано: «Доктор С. Шоу». Интересно, как же ее зовут? Сара. Или Салли. Или Серена, как ту теннисистку, которую обожает мой отец.

– Спасибо тебе, – говорит доктор Шоу. – Ты нам очень помогла.

Когда я возвращаюсь в комнату для родственников с двумя порциями кофе, я чувствую запах спиртного. Отдаю родителям пластиковые чашки и снова сажусь у двери.

– Где ты была? – спрашивает отец.

Я хмурю брови:

– Ходила за кофе для вас.

Отец отрешенно смотрит на чашку, которую держит в руке. Он выпивает кофе залпом и недовольно морщится – вкус ему явно не понравился.

– Ты посмотрела бы на себя, Элси. Чем ты занималась, хотел бы я знать?

Волосы у меня спутались и пропитались солью. От меня пахнет резиной, потом и Тэем.

– Я бегала. Пробежка у меня была.

Отец швыряет чашку на пол, пластмасса трескается.

– Ради бога! Я уехал от вас всего несколько недель назад, и вы только поглядите, что с вами творится!

– Не надо, Колин. Не сейчас. Сейчас главное – думать о Диллоне.

– О, вот как? Ты хочешь думать о Диллоне? – Отец разворачивается к матери всем телом, и у нее нет возможности отвести взгляд. – Ты теперь решила о сыне позаботиться, да? Что-то ты раньше о нем не шибко заботилась, когда торчала В ПАБЕ!

– А ты где был? – визжит мама.

Она вся дрожит. Отец вскакивает и выходит из комнаты.

В три часа ночи доктор Шоу велит нам идти домой. И у нас нет другого выбора – приходится остановиться в отцовской квартире в Инвернессе.

Я ложусь спать на диван – и не задерживаю дыхание, как делаю это теперь обычно перед сном. Вместо этого я делаю глубокие вдохи и считаю их… и считаю. Мама лежит на другом диване, поменьше, и хнычет. Я не подхожу к ней. Я смотрю на ее силуэт в полумраке и пытаюсь уложить в голове то, о чем мне сказал Диллон. Этого не может быть. Наверняка у Диллона мозг усох настолько, что он родителей собственных перепутал. В тот день мамы с нами не было. Она потом приехала на машине. Я это точно знаю. Я там была.

Когда воцаряется тишина, встаю и хожу по квартире. Ходить здесь особо некуда: ванная комната, кухня – и назад в гостиную. Прислоняюсь к кухонному шкафчику, и холод, исходящий от кафельных плиток на полу, прогоняет сонливость. На кухонном полу – двадцать шесть больших плиток. Над плитой двенадцать маленьких – серых, белых и черных. Брожу взглядом по орнаменту, слева направо, справа налево, сверху вниз, из угла в угол.

В половине восьмого утра звонит телефон. Нам нужно срочно ехать в больницу.

Доктор Шоу встречает нас в коридоре рядом с палатой. Я догадываюсь, что она не была дома и не спала, но вид у нее, тем не менее, свежий. Она говорит нам, что есть необходимость интубировать Диллона, чтобы наладить парентеральное питание. То есть ввести трубку в пищевод и закачивать через нее в желудок питательные смеси. У него слишком вяло бьется сердце, и к главным органам не поступает в достаточном количестве кислород. Больше ждать нельзя. Он может умереть.

– Дайте ему апельсинового сока, – дрожащим голосом предлагает мама.

Отец отталкивает меня в сторону, делает шаг к матери и хватает ее за плечи:

– Это не треклятая простуда, Селия. – Он цедит слова через оскаленные зубы и брызжет слюной. – Как ты могла не заметить, что он так исхудал?

– Это ты от нас ушел!

– Я думал, что ты все-таки начнешь заботиться о своих детях! А ты вместо этого засунула башку в бутылку. А с Элси что творится? Ты опять позволяешь ей пить!

– Ему нужен отец, – шипит в ответ мама. На меня она не смотрит.

Отец стискивает кулаки и делает медленный, долгий вдох. Мама смотрит на него, сверкая глазами. Они долго молча смотрят друг на друга. Наконец вмешивается доктор Шоу:

– Простите, пожалуйста, но ваш сын…

– Ради бога, делайте, что должны, – говорит ей отец. – Трубка – значит, пусть будет трубка.

– Хорошо, но проблема в том, что для введения трубки нам придется его обездвижить. За ночь нам удалось ввести в его организм некоторое количество жидкости с помощью капельниц, но он выдернул все катетеры из вен, и теперь мы не можем к нему приблизиться.

– Обездвижить? Ни в коем случае! Я не позволю вам прикасаться к моему сыну! Пустите меня к нему. Я уговорю его.

– Простите, но вас он видеть не хочет. Если вы не можете дать разрешение, нам придется делать разрез на гортани.

В итоге разрешение отец дает.

Доктор Шоу объясняет, что трубку для питания введут через нос, затем она спустится в глотку и через пищевод дойдет до желудка, после чего внутрь Диллона начнут закачивать жидкое питание.

– Вы же не будете делать ему больно, правда? – спрашиваю я. – Вы все будете делать осторожно?

Доктор Шоу кивает.

Мы втроем стоим в коридоре перед дверью палаты Диллона и слушаем, как он кричит и мечется по кровати. На пол со звоном падает что-то металлическое, звучит голос доктора Шоу:

– Глотай, глотай! Продолжай глотать.

 

Глава вторая

Через три дня нам наконец разрешили посетить Диллона. Его поместили в отдельную палату, подальше от младших детей, чтобы он не пугал их своими криками. Это значит, что я могу поговорить с ним так, что наш разговор никто не подслушает. Мне нужно узнать, правду ли он мне сказал.

Оставляю маму в сувенирном магазине при больнице и бегу вверх по лестнице, чтобы первой увидеться с братом. Меня замечает доктор Шоу. Она машет мне рукой и провожает в палату Диллона.

– Я туда спускался… – бормочет Диллон. – Там было так хорошоооооо… Пойдем со мной… Мы можем поесть спагет-тиииии…

Я озадаченно смотрю на доктора Шоу.

– Мы давали ему успокоительные препараты, поэтому он немного сонный. Вскоре действие лекарств пройдет. Он выдернул трубку для питания и ударил медсестру ногой в пах, когда она пыталась его обездвижить.

– Он никогда не был жестоким и грубым, доктор Шоу, – говорю я, чувствуя себя матерью, заступающейся за безобразничающего ребенка перед классной руководительницей.

Но ко всему прочему, это неправда – Диллон жестоко ударил Тэя по лицу, нанес ему серьезную травму. Моему брату как будто бы сделали трансплантацию личности. Я думаю об этом, но меня начинают терзать угрызения совести. Я должна была заметить, что происходит неладное. Еще тогда, во время вечеринки на Ханури-Пойнт, я должна была обратить внимание на поведение Диллона, когда он так грубо схватил меня за руку, что у меня потом остался синяк. Я так увлеклась Тэем, что почти не замечала, как на глазах меняется характер брата.

– А где ваша мать? Она придет? – спрашивает доктор Шоу.

– Она пошла в магазин.

Доктор Шоу в растерянности. Она выводит меня в коридор:

– Что у вас дома? Родители расстались?

Она изучает взглядом мое лицо. Я понимаю – она ищет ответы на свои вопросы. Так делали врачи, когда мы с Диллоном перестали разговаривать. Она хочет убедиться в том, что Диллон перестал есть из-за родителей. Ну уж нет. Ничего она не прочтет ни в моем лице, ни в моем голосе. Я стою стиснув зубы.

Поговорить с Диллоном с глазу на глаз мне не удается. Появляется мама. Она идет по коридору с белым пакетом, набитым журналами и конфетами.

– Миссис Мэйн, мне очень жаль, но я вынуждена сообщить вам, что нам пришлось дать Диллону седативное средство. Я должна также известить вас о том, что, если его поведение останется неуправляемым без применения успокоительных препаратов, комиссии СПЗДП придется перевести его в более безопасную палату.

– Какой-какой комиссии? Вы не могли бы говорить по-английски?

– Комиссия Службы психического здоровья детей и подростков.

– Доктор Шоу! – громко произносит моя мать. – Вы входите в эту комиссию, да?

– Вхожу, – отвечает доктор Шоу. – Послушайте, вы сейчас побудьте какое-то время с Диллоном, а потом, быть может, перед тем как вы пойдете домой, мы могли бы переговорить с вами?

– О’кей, – цедит мама сквозь зубы, но я отлично вижу – никакого намерения задержаться и поговорить с врачом у нее нет и в помине.

Она входит в палату Диллона и принимается без остановки тараторить – какой тут безнадежно тупой персонал, как тепло на улице, какой сегодня чудесный день для прогулок по долине, а еще – про птиц, которые обосновались на развалинах собора.

Диллон на мать почти не смотрит. Лежит на кровати, измеряет пальцами обхват своих рук и вздыхает. Через какое-то время он прерывает маму и спрашивает меня, как дела в школе.

– Сейчас каникулы, – отвечаю я.

– Ой да, я забыл, – бормочет Диллон. – Веселых тебе каникул.

Поздно вечером я убегаю из отцовской квартиры и ловлю такси до больницы. Полчаса мне приходится прятаться в туалете, но в итоге я пробираюсь в палату Диллона и трясу его за плечи, чтобы разбудить. От него пахнет ванилью и желудочным соком. Кожа вокруг носа – там, где он поранил себя краешком питательной трубки, – покраснела.

– Ты должен выздороветь, – шепчу я. – Тебя хотят перевести в палату для психов. Запрут!

Диллон устало смотрит на меня. В окна струится голубоватый свет луны, и все вокруг кажется пыльно-серым.

– Меня и так уже заперли, – отвечает Диллон и отодвигается от меня.

Я обхожу кровать-каталку с другой стороны:

– То, что ты про маму сказал на днях, это правда? Или ты это просто выдумал? Может, ты хотел сказать, что роман был у отца?

На несколько секунд взгляд Диллона перестает блуждать, становится осознанным.

– Забудь, я ничего не говорил. Наверное, я слегка бредил.

– Ты так думаешь? Значит, все-таки помнишь, что мне наговорил.

– Не имеет значения.

Мне хочется схватить его за плечи и умолять вернуться домой. Но мне слишком страшно прикасаться к нему – он такой хрупкий, как бы не сломать. Я слишком сильно боюсь всего, что может теперь случиться.

– Имеет значение, – шиплю я. – Это очень много значит для Эдди.

– Я видел Эдди, – хрипит Диллон. – Я видел его в воде.

– А я его все время вижу. На улице, в своей кровати, в небе.

– В воде, – повторяет Диллон.

Он захлебывается слюной, его дыхание становится тяжелым. Пару минут я смотрю на него, гадая, что сказать.

– А что случилось с тобой, Диллон? Из-за чего ты сломался?

Но он не слышит меня. Он спит.

– Диллон, – тихо говорю я. – Доктор Шоу говорит, что ты неуправляем.

 

Глава третья

Июнь сменяется июлем, погода все такая же жаркая и липкая. Единственное спасение – холодная вода поблизости от Сэндвич-Ков. Я встречаюсь с Тэем так часто, как только возможно, но с ним стало трудно. Похоже, они с Дэнни не разговаривают, и он вымещает на мне дурное настроение. Я его спрашиваю, что стряслось, – он говорит со мной сквозь зубы. А когда мы под водой, он задерживает дыхание так надолго, что мне страшно – а вдруг он не всплывет? Он меня игнорирует, а потом вдруг грустит, когда я ухожу навестить Диллона, и говорит, что скучает по мне.

Я не говорю с ним об ущелье, но думаю об этом каждый день, как и прежде. Как только Диллон поправится, я обязательно погружусь. Я так надеюсь, что Эдди ждет меня. Он здорово притих с того дня, как Диллон оказался в больнице. Даже тогда, когда я его зову, он не откликается. В глубине души я чувствую, что молчание Эдди больше связано с тем, что у меня происходит с Тэем, а не с тем, что Диллон лежит в больнице. Эдди не суждены близкие отношения с девушкой, да и девушки у него никогда не будет. Еще никогда я не чувствовала себя такой далекой от брата-двойняшки, как теперь. Чувство вины подкрадывается ко мне всякий раз, когда я думаю о том, чем занималась в то самое время, когда Диллон лежал без сознания в нашем саду. А когда я в больнице с Диллоном, я чувствую себя виноватой из-за того, что покидаю Тэя, а уж особенно в те моменты, когда Диллон ведет себя просто отвратительно.

Питательная трубка работает – Диллон немного набрал вес, но, что удивительно, из-за этого у него паршивое настроение, и он вредничает.

– Как вы могли такое со мной сотворить? – вопит он. – Вы все только осложняете мою жизнь. И ты в том числе!

– Мы стараемся тебе помочь, – говорю я, не в силах скрыть раздражение.

Нет, ну разве это справедливо – то, что я трачу свои летние каникулы, таскаясь в больницу, и я пытаюсь приободрить брата, а от него – ни грамма благодарности. Да как он смеет винить меня, когда сам столько времени такое скрывал от меня!

Меня посылают домой, чтобы я привезла побольше одежды для Диллона. Доктор Шоу просит взять одежду попросторнее, но ничего такого Диллон не носил, когда его вес достиг наименьших показателей. Это доктор Шоу так говорит – «наименьшие показатели веса», вместо того чтобы сказать, что мой брат «чертовски тощий» или что он «на пороге смерти». А я уже привыкла к больничным словечкам. Я научилась читать между строк все, что имеют в виду врачи.

В комнате Диллона по-прежнему пахнет рвотой, хотя я тут все обрызгала освежителем воздуха. Я подхожу к окну и смотрю на то место, где нашла брата. Оранжевые конусы все еще там. Валяются на боку и тихо покачиваются, когда их задевают порывы ветерка.

Беру сумку и принимаюсь запихивать в нее старые футболки. Гораздо труднее подобрать штаны. Самые просторные не возьму, потому что они будут сваливаться с Диллона, а ремни в больнице носить не разрешают. В итоге беру штаны от спортивного костюма, с эластичным поясом и шнурком, и шорты, которые могут подойти по размеру.

Выдвижной ящик с носками застрял. Дергаю его к себе, и весь шкаф сотрясается. На пол сыплется коллекция кубков, полученных Диллон за рекорды в плавании и успехи в науках. Я в таком отчаянии, что со злости бью ногой по одной из статуэток, и она ломается. А мне все равно. Вынимаю из ящика носки и засовываю в сумку. Вместе с носками вылетает сложенный в несколько раз листок бумаги. Небось любовная записочка от Лары. Кладу листок в карман, чтобы прочитать потом. Прочту – порву на мелкие кусочки и высыплю их в почтовый ящик Лары.

* * *

Когда я возвращаюсь в больницу, настроение у Диллона еще хуже, чем было. Понятно, родители достали. Отец разглагольствует о результатах экзаменов, которые пока не известны, а мать возится с многочисленными трубочками и подушками.

– Уходите, – скрипит зубами Диллон, глядя на всех нас, собравшихся у его кровати.

– Мне кажется, ты мог бы быть с нами подобрее, – говорю я.

– Не груби, Элси. Он же болен, – укоряет меня мама.

Ну вот. Снова здорово. Опять один из моих братьев ведет себя черт знает как, а меня отодвигают в сторонку.

– Ага, спасибо вам большое, – ворчит Диллон. – И не спасибо тоже. На сегодня хватит.

С этими словами он поворачивается к нам спиной.

А я чувствую, что мне до смерти все надоело – его противный запах и то, что он все время говорит какие-то глупости, а потом отказывается от своих слов. В общем, с меня хватит. Сыта по горло своим братцем.

– Почему ты такой идиот? Тебе все равно? Не понимаешь, что убиваешь себя?

Мама ахает и начинает плакать. Диллон поворачивает к нам голову и морщится. Мне кажется, что он тоже сейчас расплачется, но он хохочет и брызжет слюной. Мы озадаченно смотрим на него.

– Успокойся, Диллон. Давайте начнем все сначала, – говорит отец.

Похоже, он думает, что прошлое можно стереть, как карандашную надпись ластиком. У меня противно першит в горле.

Лицо Диллона разглаживается. Он смотрит на меня и склоняет голову к плечу:

– Элси может остаться. А вы уходите.

Родители начинают возражать, но Диллон нажимает на кнопку вызова медсестры. Та приходит и выводит отца и маму из палаты.

– У вас – десять минут, – строго говорит медсестра нам с Диллоном.

Когда дверь закрывается, Диллон притягивает к себе мою голову. Я стараюсь отвернуться подальше от его губ. Меня тошнит от запаха ванили.

– Мне нужна твоя помощь, – шепчет Диллон. – Ты должна сделать кое-что для меня, но никому ни словечка!

– Я очень стараюсь тебе помогать, – отвечаю я.

– Нет. Ты должна кое-что сделать для меня.

Диллон стреляет глазами из стороны в сторону. Похоже, боится, что за нами кто-то следит.

– Спроси своего дружка про футболку Эдди.

Я вздыхаю. Это так похоже на бред сумасшедшего. Я говорю брату, что ему лучше поспать, что я зайду завтра, но он цепко держит меня за шею.

– Слушай меня. Футболка Эдди где-то там. Тэй думал, что она у меня, он хотел узнать, не уничтожил ли я ее, но я ее не нашел. Я искал везде, несколько месяцев искал, но она исчезла. Ты должна поговорить с Тэем и узнать, что с ней случилось. И если он знает, где эта футболка сейчас, ты должна найти ее и сжечь.

Похоже, его накачали какой-то наркотой. Или он умирает. Перед смертью люди говорят разную чепуху. Откуда где-то могла взяться футболка Эдди и зачем Диллон хочет ее сжечь? Я с трудом сдерживаю слезы. Мой брат сошел с ума.

– Дил ты понимаешь, где находишься?

Он смотрит на меня так, словно меня не видит. Я в ужасе. Какие еще вопросы можно задать, чтобы понять, в порядке он или нет?

Он смотрит на меня нормальными глазами:

– Я говорю серьезно. Футболка у Тэя, спроси его о ней. Красная футболка, в которой Эдди был в тот день.

– Красная? Да нет, ты ошибаешься. В тот день Эдди был в синей футболке. Разве ты не помнишь? Не так давно я подумала, что в тот день именно ее держал в руке отец и накрыл меня ей, когда я отрубилась на берегу. Мне все время являлась во сне и в воспоминаниях эта синяя ткань. И это тоже странно – ну вот откуда у отца взялся мамин плащ? Было холодно, почему же она его не надела?

Диллон притягивает меня ближе.

– Нет, – кричит он. – Ты должна мне поверить! Эдди был не в синей! Вспомни, Элси! Он переоделся как раз перед тем, как мы вышли из дома. Мы собрались уходить, а тут телефон зазвонил, и он помчался наверх и переоделся. И надел он красную футболку вместо синей – красную, с дырочкой.

В моем сознании бешено мелькают цвета. Синее пятно – как раз перед тем, как я отключилась… серая галька… белая пена… красная футболка Эдди с рисунком в виде желтого льва. Эдди в этой футболке, шлепающий по воде.

Красное пятно на фоне туманно-серой воды.

Я помню: он был в ней.

Диллон трясет меня за плечи:

– Элси, ты узнаешь, где он ее спрятал?

Я вырываюсь из цепких рук брата. Красная вспышка. Я вспоминаю кусок яшмы, а еще – другие камни, которые мои друзья-дайверы приносят в подводную пещеру на удачу. И тут я понимаю, где находится футболка Эдди.

– Я не понимаю… – бормочу я. – Почему футболка Эдди у Тэя? И откуда ты знаешь об этом?

– Он написал мне записку. Я пять лет ждал, что кто-то узнает о том, что мы натворили. И вот теперь все выясняется.

– Что вы натворили? – шепчу я, и мои слова звучат так, будто их произнес кто-то далеко-далеко.

– Это я виноват. Я мог спасти его, но не спас.

– Что вы натворили? – повторяю я. – И кто это – «мы»?

Диллон тянет питательную трубку. Он выдергивает ее из носа. Густая жидкость с запахом ванили разливается по всей кровати.

– Не надо сегодня больше никаких посетителей! – кричит он.

– Что еще ты помнишь? – умоляюще выговариваю я, слыша, как спешит к палате медсестра.

– Ничего.

– Что еще? – в отчаянии кричу я.

– Когда отец спрашивал всех подряд, не видели ли они чего-нибудь, он нашел на берегу мамин плащ. Я же сказал тебе. Она была там.

Входит медсестра и выводит меня из палаты.

 

Глава четвертая

С огромным трудом я надавливаю плечом на стеклянную дверь на выходе из больницы. Наконец она поддается. Я спускаюсь на две ступеньки по лестнице и сажусь на парапет. В моих руках – записка, которую я взяла из ящика с носками Диллона. Дрожа всем телом, я раскрываю ее.

Д.

Мне надо поговорить с тобой о том, что случилось в тот день.

Я буду на Пойнте завтра в шесть. Пожалуйста, приходи.

Я переворачиваю записку.

P.S.: Записку уничтожь. Тэй.

Слова кричат мне в лицо.

Д.

Мне надо поговорить с тобой о том, что случилось в тот день.

Тэй.

Я мысленно твержу себе, что может существовать другой Тэй, что все это – какое-то недоразумение. Но я узнаю почерк. Тот самый каллиграфический почерк, который не раз видела в записках Тэя, адресованных мне. Но что это значит – я без понятия. Придется пойти и разыскать футболку Эдди. Прямо сейчас. Добраться до Сэндвич-Ков и погрузиться в пещеру, а ведь уже почти совсем стемнело.

Домой я еду на такси и расплачиваюсь деньгами, украденными из маминой сумочки. У меня нет времени зайти в бухту за гидрокостюмом. Пробегаю две мили до Сэндвич-Ков по берегу, ни разу не остановившись. Я едва дышу, но не даю себе отдохнуть. Оставив на себе топ и нижнее белье, мысленно готовлюсь к обжигающему прикосновению ледяной воды. Камни врезаются в мои ступни и ладони. Перебираюсь к воде через ямы лиманчиков. Небо ясное, воздух холодный, хотя до заката было очень тепло. Я утешаю себя, мысленно повторяя шуточки Эдди. Вспоминаю одну из них, про рыбу-ангела, и это подбадривает меня, придает решимости и позволяет забыть о боли.

Наконец я под водой. Я не чувствую ровным счетом ничего. Налобный фонарик мигает, на секунду освещая раковины двустворчатых моллюсков в арочном проходе в пещеру, и я погружаюсь во мрак. Проклятие. Батарейка садится. Верчу в пальцах фонарик, он снова вспыхивает. Мне нужно продержаться всего несколько минут. Сознание подсказывает: надо плыть быстрее, забрать футболку и ни обо что не удариться. Считаю удары своего сердца, оно бьется все медленнее. Стоит мне оказаться внутри пещеры, и ориентироваться сразу становится проще. Я знаю: надо повернуть за угол, заставить себя погрузиться еще на метр, а потом резко всплыть. Когда закладывает уши, я понимаю: пора всплывать. Один, два, три, четыре, пять… и я пулей вылетаю на поверхность.

Вдыхаю чуть затхлый воздух так быстро, как только получается, и выбираюсь из воды на камни. Налобный фонарик освещает мои ноги. Они залиты кровью – я и не почувствовала, как ободрала их об острые камни.

Ко мне постепенно возвращается кислород. Я поднимаюсь по ступеням, после чего осторожно передвигаюсь вдоль стенки по узкому уступу к трону. Позади меня тянется кровавый след. Несколько раз я чуть не соскальзываю с уступа. Добравшись до трона, протягиваю руку и нащупываю пальцами прохладные камни. Сначала я беру их медленно, чувствую вес каждого из них и только потом бросаю в воду под троном. Потом я начинаю хватать камешки пригоршнями и швырять их вниз. По всей пещере разносится эхо громкого бульканья. Камней так много – намного больше, чем мне помнится. Мне приходится балансировать на краю уступа, чтобы дотянуться до дна выдолбленной в камне чаши. И наконец мои пальцы нащупывают ткань.

Футболка тяжелая и мокрая. В темноте, даже при свете моего фонарика, она выглядит серой, и на секунду у меня мелькает мысль, что это не та футболка, и я даже немного успокаиваюсь. Но тут я различаю изображение льва. Не может быть никаких сомнений – это футболка Эдди. Мне страшно думать о том, что я прикасалась к ней еще тогда, в первый раз, в июне, но решила, что это какой-то морской мусор. Меня передергивает, когда я вспоминаю лицо Дэнни в тот день. Он побледнел так, будто увидел привидение, в тот самый момент, когда я поднялась сюда и рассматривала камни. Значит, он как-то связан со всем этим. Теперь мне становится понятно, почему Дэнни так странно вел себя в тот день, почему в последний момент он не захотел погружаться в пещеру, почему все время велел мне держаться рядом с ним. Я была права: он боялся, но вот только боялся он не пещеры, как таковой, а того, что я в этой пещере кое-что найду.

Слова из записки Тэя крутятся в моей голове.

«Д. Мне надо поговорить с тобой о том, что случилось в тот день. Тэй».

Д. – это Дэнни? Может быть, записка была адресована Дэнни, а не Диллону? Может быть, к Диллону она попала по ошибке? Ну нет, это полная бессмыслица. Я не способна мыслить четко. Мне ясно одно: я должна выбраться отсюда.

Кружится голова, бешено колотится сердце. Сжимаю в руке футболку и столбиком спрыгиваю с уступа, молясь о том, чтобы не заблудиться на обратном пути.

Вода смыкается над моей головой. Пшшшшш… Я снова там – в тот день, когда пропал Эдди.

Вертятся колеса, визжат тормоза, мамина машина останавливается на парковке у берега. Во все стороны летят камешки и земля. Я бегу к машине, тяну на себя дверь. Дверь открывается, я обнимаю маму, а она еще не выбралась из машины, даже ремень безопасности не отстегнула. От нее пахнет солью и водорослями. Ее белый топ испачкан шоколадным тортом.

«Я приехала, как только позвонили. Где он? – спрашивает она. – Его нашли?»

Она торопливо возится с ремнем безопасности, а когда перебрасывает ноги через порожек, от ее туфли отлепляется кусок сухой водоросли. Он летит по воздуху и садится на плечо полицейского, стоящего позади меня.

«Миссис Мэйн? – спрашивает он. – Мы продолжаем поиски вашего сына».

Мама издает странный звук – так кричала бы умирающая кошка в далеком проулке. Полицейский ведет ее на берег. Обнаженные руки мамы бледны и покрыты «гусиной кожей». Мне хочется подбежать к ней и накрыть ее своим пальто. Я молча иду за ней и полицейским и гадаю – меня-то они видят или я тоже исчезла?

Мы стоим на самом краешке Ханури-Пойнт и смотрим, как сотрудники береговой охраны садятся в спасательный катер. Мой отец ходит туда и сюда по берегу за маяком и всех встречных спрашивает, не видели ли они чего-нибудь. И вдруг он останавливается и что-то подбирает с земли. Это какая-то одежда. А может быть, просто мусор. Отец держит находку в руках и рассматривает ее. Что он делает? Почему он не в море, не в воде? Почему он не ищет Эдди? Я опять указываю в ту сторону, где Эдди шлепал по мелководью, но на меня никто не обращает внимания. Много людей бродят по воде, покрытой белой пеной, смотрят себе под ноги, ищут маленького пропавшего Эдди.

«Вон там», – говорю я. Но опять меня никто не слушает. Я подхожу к кромке воды, но падаю на гальку. Дрожа и что-то бормоча, я никак не могу понять, куда смотрю – в небо или на море. Оглушительно грохочет гром. Он гремит и гремит, его эхо вибрирует в моей голове, а потом я вижу ноги отца, бегущего по гальке ко мне. В его руке – синий плащ мамы. Он укрывает меня этим плащом.

«На помощь, на помощь, кто-нибудь! – кричит он. – У нее обморок!»

Ну вот и выход. Я работаю ногами – они теперь крепкие и сильные. Я быстро проплываю под аркой и оказываюсь в открытой воде. Вижу отражение луны, и оно помогает мне найти путь к поверхности. Выныриваю и оказываюсь дальше от берега, чем я думала, – метрах в ста от прибрежных скал, не меньше. А море разволновалось. Дождь лупит по лицу. Плыву к берегу, крепко сжимая в руке футболку Эдди.

Когда мама приехала на берег, на ней не было плаща. Его принес отец. Диллон сказал правду. Значит, мама побывала на берегу в тот день раньше и забыла там свой плащ.

 

Глава пятая

Влажная земля холодит ступни, успокаивает боль от порезов. Я иду по безлюдному шоссе к бухте. Я оказываюсь там около девяти часов вечера.

В лодочном сарае я нахожу Тэя. Он сидит, прижавшись спиной к стене. Его голова окутана дымом.

– Черт побери, что случилось?

Вытаращив глаза, он протягивает мне одеяло. Мне кажется, что его движения замедленны. А может быть, и не кажется.

Я поднимаю руку с зажатой в ней футболкой Эдди. Минует несколько секунд – и Тэй стонет.

– Где ты ее взяла? – спрашивает он, протягивая руку к футболке.

Я не отвечаю. Вопрос риторический.

– Я нашла твою записку, – говорю я. – Кто такой «Д»? Диллон? Дэнни?

– Твой брат. Мне так жаль, Эл. Я хотел рассказать тебе.

– Что рассказать? – Мой дрожащий голос звучит тихо. – Пожалуйста, у меня в голове все перепуталось.

Тэй берет меня за руку. Может быть, боится, что я ему залеплю пощечину? Он трясется, как в ознобе.

– Я хотел рассказать тебе обо всем, но я не мог, потому что дал клятву, – шепчет он. – Я поклялся Дэнни.

Дэнни, Диллон, Тэй. Они все что-то знают, а я – в кромешном мраке.

Вырываю руку из пальцев Тэя и бреду в дальний угол, ближе к оторванной доске. Мне не хочется быть рядом с ним, но я должна услышать правду. Кладу футболку Эдди на колени и вожу кончиками пальцев по нарисованному на ней льву. Рисунок выцвел и потрескался за годы, проведенные в пещере, под грузом камней.

– Ты просто говори, – прошу я. – Скажи мне, что случилось с Эдди.

Глаза у Тэя красные – то ли от травки, то ли от лжи.

– Это был несчастный случай, – начинает он свой рассказ. – Я-то на пляж пришел только для того, чтобы взять велик Дэнни. Он его днем на берегу оставил, раньше.

– А раньше что было?

– Мы на великах поехали за дядей Миком на Пойнт, потому что Дэнни решил, что у дяди что-то нехорошее на уме. Мы увидели Мика, а он с женщиной ругался рядом с маяком. И тут вдруг началась суматоха, люди начали кричать, а Мик и эта женщина кинулись к машине и уехали. Дэнни жутко разозлился на своего отца за то, что тот с какой-то бабой спутался. Со злости он начал пинать свой велик ногами и сломал. Потом ему домой пришлось бегом бежать, на своих двоих, потому что его под домашний арест посадили, он из дома не должен был выходить. Я на велике уехал, а за его великом потом прибежал.

Я мысленно рисую себе эту сцену.

– Что за суматоха?

Тэй морщит лицо, жмурится. Я не вижу его глаз.

– Я ничего не знал о том, что там случилось. Клянусь тебе. Я бы остался и помог. А я подумал, что просто все расшумелись из-за дельфинов.

– Ты решил, что люди начали кричать из-за дельфинов? С ума сошел?

– Нет! Все было не так. Я был не настолько близко, чтобы понять, что там происходит.

Тэй умолкает. Я не тороплю его. Жду, когда он скажет мне, что же там произошло.

– Когда я вернулся, было уже темно, – продолжает он. – Я попробовал поставить на место слетевшую цепь на велике Дэнни и вдруг увидел его самого, Дэнни. Я на него жутко психанул за то, что он не сказал, что сам сюда пойдет, – было жутко холодно. Знай я, что он на берег попрется, я бы мог спокойненько остаться дома и закончить этап в компьютерной игре. Я подкрался к нему и повалил его на гальку. Но это оказался не Дэнни, я просто обознался. Это был Диллон. И тут он закричал – увидел что-то в воде. Мы с ним вошли в воду по пояс, и там точно что-то оказалось…

Голос Тэя срывается. Я мысленно готовлюсь к тому, что он скажет дальше. Кровь громко стучит у меня в висках. Я представляю Тэя и Диллона на берегу. Тэю тогда было двенадцать, а Диллону – тринадцать. Два мальчика, не знакомых друг с другом, одни в темноте, и вот-вот…

– Я не понял, что это труп, – шепчет Тэй.

– Хватит! – кричу я. – Я больше не хочу это слушать!

Перед моим мысленным взглядом мелькают образы… Тело утонувшего Эдди, покрытое водорослями и грязью, вялое, серо-голубое, разбухшее. Мне мучительно хочется узнать правду, но она мне не по силам. Я никогда не буду к этому готова.

Тэй ползет ко мне по полу. В тусклом свете его глаза кажутся остекленевшими. И вдруг он падает на меня.

– Я его схватил, – произносит он, хватая меня за волосы.

– Мне больно! – кричу я, хватаю его за руки и пытаюсь высвободиться, но он держит меня все крепче, и взгляд у него ужасный. Он словно бы смотрит сквозь меня.

– Ты пугаешь меня, Тэй. Ты должен отпустить меня.

– Я тебя держу, – бормочет он, и его горячее дыхание обжигает мое лицо. – И ты только держись, слышишь? На этот раз я тебя не отпущу, не брошу.

Господи… У него припадок… Он думает, что я – это Эдди. А вдруг он меня убьет?

– Тэй, это я, это Элси, – спокойно выговариваю я. – Отпусти меня и расскажи, что случилось.

Рука Тэя скользит мне под спину, он тянет меня к себе и прижимает к стене.

– Пожалуйста, Тэй. Перестань. Мне дышать нечем.

Он отворачивается и кричит в угол лодочного сарая:

– Я держу его. Помогите. Нет, только полицию не надо! Они решат, что это мы сделали. Подумают, что мы его убили.

– Тэй, отпусти меня.

Руки Тэя вдруг становятся вялыми, я падаю на пол. Я лежу неподвижно и дышу так тихо и неглубоко, как только могу. Мои легкие кажутся мне крошечными, словно горошинки, мне недостает кислорода. Тэй бродит по лодочному сараю, выкрикивает какие-то бессвязные слова и натыкается на стены, как слепой.

– Дэнни, стой! – кричит он. – Я нашел твой велик!

На пути Тэя возникает байдарка. Он спотыкается, падает и ложится поперек лодки. Он ругается и всхлипывает.

Немного помедлив, я спешу к нему.

– Тэй, это Элси, – говорю я, бережно прикасаясь к его плечу. Его футболка вымолкла от пота, а сам он холодный. Я боюсь, что он снова схватит меня, но он вдруг поднимает голову и спрашивает, не сделал ли мне больно.

– Все хорошо, – говорю я, потирая руку в том месте, где он ее сжимал.

– У него глаза были совсем, как у тебя. Зеленые, как море.

С моих губ срывается рыдание. Я сажусь рядом с Тэем на холодный бетонный пол и прижимаюсь спиной к борту байдарки.

– Мой отец был копом. Со дня кражи мопеда в полиции имелись мои отпечатки пальцев, и я слыхал истории про разных людей, которые оказались за решеткой за то, чего не делали, только потому, что копы где-то обнаружили следы их ДНК. Понимаю, звучит глупо, но я в эти рассказы верил. Я же держал мертвое тело, и руки у меня были в чем-то… я сначала подумал, что это кровь. Его кровь! Я был напуган. Жутко напуган.

– Он был в крови? – спрашиваю я, чувствуя, как слезы застилают глаза.

Тэй утирает пот со лба.

– Я подумал, что это кровь. А на самом деле это была смазка с велика Дэнни. Я это только потом понял.

На нем не было крови. Это немного утешает. Но ненадолго.

– Я разжал руки, отпустил его, – говорит Тэй едва слышно. – Вряд ли я этого хотел, но он был такой тяжелый, и у меня плечо заныло так, словно вот-вот отвалится рука. И когда он выскользнул из моих рук, сразу так легко стало. Как будто время назад отмоталось.

– Скажи мне, что это неправда, – шепчу я. – Скажи, что не отпустил его.

– Жаль, что нельзя повернуть время обратно и принести его домой, к тебе.

У меня закладывает нос, кровь стучит в висках. Я несколько раз подряд глубоко вдыхаю и выдыхаю, чтобы овладеть собой.

– А Диллон что делал? – спрашиваю я. – Он тебе помогал?

– Он был там, он стоял прямо позади меня, но он жутко дрожал, просто трясся весь, и то и дело на камнях оскальзывался. А когда Эдди выскользнул из моих рук, Диллон бросился в воду, но было слишком поздно. Похоже, он головой о камень ударился… Потом еще ходил по воде, пошатываясь. Я пытался его удержать, но он просто убежал.

Я своим ушам не верю. Мысли бешено мечутся у меня в голове. Диллон. Тэй. Дэнни.

– И ты не побежал за Диллоном?

– Хотел, но мне помешал Дэнни. Он прятался в высокой траве за пляжем и наблюдал за нами. Он в итоге вернулся за своим великом и увидел меня с мертвым Эдди. Он не отпустил меня, не дал побежать за Диллоном. Заставил пойти домой.

– Ничего не понимаю! Ты, Дэнни и Диллон – вы все видели тело Эдди в воде, и никто из вас никому ни слова не сказал! Последние пять лет я гадала, где оборвалась жизнь Эдди, что с ним случилось, а ты все знал! Ты все это время все знал! Ты уничтожил мою жизнь, Тэй. Вы, все трое, ее разрушили.

Тэй обхватывает себя руками и начинает раскачиваться назад и вперед.

– Ты должна поверить, как мне стыдно и жалко, что все так вышло.

– Почему ты ничего не сказал? – снова спрашиваю я, едва ворочая языком. – Даже потом. На следующий день. Через неделю – почему?

– Дэнни заставил меня поклясться.

– Почему?

– Не знаю. Он старше, я ему доверял.

– Врешь ты, Тэй. Почему ты мне не скажешь правду? Ты его защищаешь, да?

– Нет, клянусь тебе.

Я закрываю глаза. Голова кружится. Хочется лечь и исчезнуть, но я заставляю себя разжать веки и продолжить этот кошмарный разговор.

– Так значит, ты и с Диллоном как-то договорился?

– Нет. Его я с тех пор не видел. Увидел только несколько месяцев спустя.

– Почему же тогда ничего не сказал?

– Не знаю. Дэнни должен был разыскать Диллона и уговорить его не ходить в полицию. Он сказал мне, что они обо всем договорились, что они с Диллоном вместе сожгли футболку Эдди и что Диллон никому ничего не расскажет. Но он соврал, Элси. Дэнни и не думал говорить с Диллоном, потому что он трус. Клянусь тебе, я не знал, что он прячет футболку в пещере. Узнал только несколько дней назад. Когда я ему сказал, что Диллон в больнице, он страшно распсиховался – начал говорить, что все случилось из-за нас с тобой и что он меня предупреждал, что я должен от тебя держаться подальше. Вот тут-то он мне и выдал, где лежит футболка. Я никак не думал, что ты ее разыщешь, – я все это время пытался придумать, как быть.

Я встаю и иду к дальней стене лодочного сарая, где лежит футболка, Тэй бредет за мной.

– Как она у тебя оказалась?

Я показываю Тэю футболку Эдди, совсем как дознаватель на допросе в сериале «Расследование на месте преступления», но только сейчас все по-настоящему, не в кино, и улика – вещь, принадлежавшая моему брату-двойняшке. На сердце пусто и в то же время тяжело.

– Все произошло так быстро, – выкрикивает Тэй. – У меня руки были скользкие из-за смазки. Когда я его отпустил, у меня почему-то пальцы зацепились за что-то. Наверное, в футболке дырочка была. Я услышал, как ткань рвется, а потом Эдди ускользнул, а его футболка осталась у меня в руках.

И вдруг снова все откручивается назад. Отец говорит Эдди, что красную футболку надевать нельзя, потому что она дырявая. Звонит телефон, Эдди убегает наверх. А потом мы сидим в машине, и Эдди ухмыляется, радуясь тому, что на нем любимая красная футболка с желтым львом.

У меня сжимается горло.

– А когда ты написал Дилону записку?

– После вечерники на Ханури-Пойнт. Я сразу понял, что он – тот самый мальчишка с пляжа, и тут он сказал, что ты – его сестра. Мне стало худо. Он пришел на встречу со мной, но мне не дал и слова сказать. Только спросил, где футболка, а когда я сказал, что у меня ее нет, он заехал мне по носу и велел держаться подальше от тебя. А когда я об этом поговорил с Дэнни, тот сказал, что, если я тут останусь, правда рано или поздно выплывет наружу, и тогда у всех нас будут серьезные неприятности.

Я пытаюсь соединить вместе кусочки головоломки. Сбитые в кровь костяшки пальцев Диллона – а я подумала, что это из-за обезвоживания… Синяк на переносице у Тэя – он утверждал, что ударился во сне… Ссора Тэя с Дэнни… Исчезновение Тэя. Столько знаков, которые я не заметила.

«Может, просто не смотрела», – сказал Дэнни в тот день, когда я спрыгнула с уступа в бухте.

Он был прав. Все эти знаки я видела. Просто неправильно их прочла.

Я вспоминаю ту ночь, вечеринку на Пойнте. Вспоминаю, как отчаянно мне хотелось поцеловаться с Тэем, и как мне было не по себе, когда он убежал, и как я злилась на Диллона за то, что он испортил такой прекрасный момент. И все это время эти трое утаивали от меня самую ужасную тайну.

– Ты отпустил его, не удержал… – говорю я.

Вот откуда взялись страшные сны Диллона.

Парень, которого я люблю, не удержал мертвого Эдди. Я никогда не прощу Тэя. Никогда.

– Забери свои вещи отсюда, – шепотом говорю я. – И никогда не возвращайся.

– Нет, прошу тебя, – умоляет Тэй. – Я хочу, чтобы ты простила меня. Я люблю тебя.

– Уходи. Немедленно.

Тэй неуклюже запихивает снаряжение для дайвинга в рюкзак. У него из носа текут сопли. Спотыкаясь, он уходит, отодвинув болтающуюся на гвоздях доску в стене, и идет по прибрежной гальке. Я слушаю, как затихают вдали его шаги. Я разбита на части. От меня остался только маленький кусочек. Это Эдди.

– Эдди, – шепчу я в темноту, – ты там?

– Я здесь, – отвечает Эдди.

Но я его нигде не вижу.

 

Глава шестая

Воспоминания. Очень старые. Мы с Эдди вдвоем лежим на диване после того, как он в очередной раз побывал у врачей. У него на сгибе локтя – повязка в том месте, откуда брали кровь для анализа.

«Они там помазали волшебной мазью», – говорит Эдди и протягивает мне руку, чтобы я ее поцеловала.

Я целую его руку.

Я так завидую ему, ведь меня никто не мажет волшебной мазью и не берет у меня кровь для анализов.

Диллон лежит на полу у наших ног.

«Хотите ЭУТ) посмотреть?» – спрашивает он.

Мы говорим да. Эдди хочет «Принцессу льда».

«Мам! – кричит Диллон. – Двойняшки хотят видик посмотреть. Можно, я включу?»

Мама приносит нам какао и плед. Она укрывает нас.

«Да. А потом вы все пораньше ляжете спать».

Диллон ложится рядом с нами на диван. Эдди прижимается ко мне:

«Элли, а если у меня еще заберут кровь, я умру?»

«Вряд ли. Если у тебя еще заберут, ты сможешь взять у меня, сколько надо. Мы же с тобой одинаковые».

«Элли, если я умру, ты пойдешь со мной?»

«Ладно. А еще Диллон. Ты же с нами, правда?»

«Угу, – бурчит Диллон. – Ну ладно, начинается уже».

 

Глава седьмая

На следующий день после откровений Тэя я решаю двинуться вперед со своим планом погружения в подводное ущелье, чтобы потом навсегда уехать с Черного острова. Незачем мне здесь оставаться.

Я дожидаюсь темноты, чтобы меня никто не заметил.

Когда я захожу в больницу попрощаться с Диллоном, он спит. Засовываю записку под подушку. В записке одно-единственное слово: «Прости». Родители в комнате для родственников. Они переругиваются – спорят насчет того, как часто мать может ночевать в отцовской квартире.

Денег на такси у меня нет, так что возвращаться домой приходится на автобусе. В бухту я добираюсь вскоре после полуночи. После всей этой беготни у меня разболелись ноги, но хотя бы у меня с собой памятный крест Эдди, который я забрала с Ханури-Пойнт. Вторая ленточка пропала, но я вынимаю шнурок из одной кроссовки и крепко-накрепко привязываю к перекладине креста. У меня есть все, что нужно, кроме фонарика – в нем села батарейка. Но я нахожу старый фонарик в ящике кухонного стола. Остается только надеяться, что он станет работать в воде.

«Черный ласт» закрыт, но мне хочется в последний раз повидаться с Миком и Дэнни. Заглядываю в окно… У меня сердце уходит в пятки.

На барном табурете сидит моя мать с бокалом вина.

Я ничего не понимаю. Может быть, она меня разыскивает? Неужели она знает обо всем?

Но тут все становится ясно.

Она соскальзывает с табурета и идет к краю барной стойки. Ее курчавые волосы уложены и покрыты лаком, ее губы накрашены моей рубиново-алой помадой. Мик тянется к ней, она – к нему… и вот они в объятиях друг друга. Он склоняет голову.

Дядя Мик. Любовная связь. Мой отец, подобравший плащ на берегу. И мама, приехавшая на берег без плаща.

Мама таки была там в тот день. До того, как ей позвонили. До того, как пропал Эдди. Диллон об этом знал, знал и мой отец.

Я сбегаю по ступенькам, бегу по гальке, взлетаю на уступ.

Намотав на руку скользкую веревку, я увожу от причала «Полдороги».

Мотор заводится сразу.

Прибавляю газ. Моторка резко уходит по дуге вправо, и меня швыряет на дно лодки. С трудом поднимаюсь и работаю рулем. Веду лодку прямым курсом до тех пор, пока не ухожу из бухты. А потом на полной скорости вперед с выключенными фарами. Моя цель ждет меня. Я не должна оглядываться.

Ближе к концу мыса я сбавляю скорость, чтобы найти место для погружения. Включаю передние фары и сразу вижу буй. Он отсвечивает в огнях фар, белая пена окружает его. Несколько минут сижу на скамье и смотрю по сторонам. В последний раз я озираю горизонт Черного острова. Высоко в темно-синем небе плывут перистые облака. Кайры вьются около верхушки маяка, призывают подружек. Вдалеке гулко тарахтит нефтяной танкер, он медленно уходит в Северное море, во мрак.

Я очень долго натягиваю гидрокостюм. Его прорезиненная ткань кажется толще и грубее, чем обычно, пальцы работают неловко, неуклюже. С колоссальным трудом захватываю складки ткани, чтобы как следует натянуть штанины на бедра. Балластный пояс кажется мне легче, чем всегда. Считаю грузы. Их три, но я не помню – не должно ли их быть четыре?

В голове туман, но я точно знаю: всего балласта должно быть семь килограммов. Добавляю еще один груз и застегиваю пряжку на талии.

Бегунок «молнии» гидрокостюма заклинивает на середине груди. Дергаю и дергаю его, но ничего не получается. Все не так, наперекосяк, недоделано и непродуманно. Запихиваю футболку Эдди в карман, оборачиваю вокруг запястья ремешок фонарика и включаю его. Он несколько секунд мигает, но потом светит ровно. Свет проникает под поверхность воды, и она кажется зеленой. Там, внизу, все выглядит таким безмятежным. Наконец я беру деревянный крест и лягушонка Джаспера и засовываю их за балластный пояс. Затем опускаюсь с борта лодки в воду.

Температура тела сразу понижается. Я плыву к бую, отдавая себе отчет в том, что энергии я могу потратить ровно столько, сколько нужно, чтобы добраться до старта. Делаю три глубоких вдоха. Четвертым вдохом я набираю в легкие столько воздуха, сколько могу удержать, и стараюсь, чтобы этот воздух проник в каждую мою частичку. После этого я погружаюсь.

Свет фонаря выхватывает из темноты крошечные крупицы, которые обычно не видны в воде, – прозрачные бусинки планктона, песчинки, поднятые со дна зарывающимися в песок скатами. Вода обтекает мое тело, я опускаюсь вдоль троса головой вниз. Я нарушаю совет Дэнни, но так быстрее. Течение пытается отнести меня в сторону от троса. Я погружаюсь все ниже и ниже, рассекая воду.

Останавливаюсь, чтобы передохнуть и уточнить время… И тут у меня екает сердце. Я забыла надеть часы для дайвинга. Но это не важно. Мне нужно просто добраться до дна.

Что-то проплывает надо мной, наверное. Трос сотрясается. Наверное, просто волны от лодки раскачали буй. Моя куртка надувается в тех местах, где под нее попала вода. Она холодная, я стыну изнутри. Скольжу дальше, ниже и освещаю фонариком свой путь ко дну.

Спазмы сводят грудную клетку. Но нет, я еще не могла пробыть под водой две минуты.

Подо мной – пылевое облако. Мне нужно только преодолеть его, а дальше меня будет ждать Эдди. Я опускаюсь ниже и нащупываю в кармане футболку. Мне мешает фонарик. Снимаю ремешок с запястья и засовываю фонарик за пояс, чтобы взять футболку. Красный кажется здесь бесцветным.

Грудная клетка перестала пульсировать. Проклятие. Видимо, в какой-то момент я ошибочно выпустила слишком много воздуха, и теперь мне нужен кислород. Придется вынырнуть и все начать снова. Я не покину Черный остров, не попрощавшись с Эдди. Собираюсь с силами, чтобы по-лягушачьи всплыть…

Стоит мне перевернуться ногами вниз, как слышится громкое шипение и хлопок. И я возвращаюсь в прошлое, в тот самый день.

«Где фины? Где Озорник? Где Сандэнс?» – спрашивает Эдди. Он сидит в воде, и вокруг него плещутся легкие волны.

«Пойдем. Надо вытереть тебя».

«Нет. Хочу Диллона».

«Диллон далеко, вон там. Он, наверное, со всей стаей дельфинов, и они с ним – потому что он не шлепает по воде руками и ногами так громко, как ты. Ну, вставай».

Эдди не слушается. Я наклоняюсь и хватаю его за руку. Руки у него холоднее, чем у меня.

«Хочу финов!» – кричит он, глядя на меня.

«Ладно, тогда иди. Иди и найди Диллона. Они вон там. Иди, иди. Плыви к дельфинам»

«Я сам не хочу».

«Пора тебе уже что-то делать самому. Я не всегда буду рядом, не всегда смогу нянчиться с тобой».

Я отталкиваю руку Эдди и отворачиваюсь, чтобы поискать глазами отца. А его все еще нет. Эдди неуклюже встает на ноги в воде, потом плюхается на живот и начинает плыть.

«Эдди, нет! Не надо! – кричу я. Иду по воде за ним и хватаю его за руку выше локтя. – Эдди! Назад!»

Что-то сбивает меня с ног. Моя голова оказывается под водой всего на секунду, нас накрывает волна. Барахтаюсь в воде, высовываю голову на поверхность. Эдди исчез.

«Эдди! – кричу я, задыхаясь от страха. Я веду взглядом вдоль руки, от плеча до кончиков пальцев, но ничего не чувствую. Руки Эдди нет. Вместо нее – толстый липкий лист водоросли, обернувшейся вокруг моего запястья.

Наконец заполнено последнее белое пятно в моей памяти. Во всем была виновата я. Не имеет никакого значения, где были мама и отец, где Диллон. Не имеет никакого значения и то, что Тэй, в принципе, мог вытащить тело Эдди из воды. Все это не имеет значения, потому что это я велела ему плыть.

Я принимаю решение. Я не буду всплывать.

Тело спорит с этим решением.

Поднимайся наверх, тебе нужен воздух. Ты можешь убежать, уехать на север, начать новую жизнь.

Не надо спешить. Оставайся внизу, тебе не для чего возвращаться.

Отпускаю трос и плыву вниз, к Эдди. Вспоминаю о лягушонке Джаспере и вынимаю его из-за пояса. Я смотрю вниз в тот самый миг, когда выскальзывает фонарик. Провожаю взглядом свет, уходящий в полумрак и гаснущий в бездне. Вот оно. Вот мое время.

Прости, что мне пришлось так долго искать тебя, Эдди.

Свет возвращается и ослепляет меня. Рыбы-ангелы не в небесах, они здесь… А потом меня окутывает мрак.