Все время визита королевской семьи во Францию в Крыму не прекращались бомбардировки, и в начале сентября оборона Севастополя была наконец сломлена. Королева узнала эту новость через два дня после приезда в Бальморал. Зуавы Мак-Магона отличились при взятии Малахова кургана, по сигналу горна они начали приступ и ловко вскарабкались по насыпи до башни, которую с ходу захватили, тогда как англичанам оказались не по зубам укрепления Большого редана, и их войска вынуждены были отступить. «Каковы ваши дальнейшие действия?» — с этим вопросом генерал Симпсон отправил гонца к Мак-Магону. «Я здесь, и здесь остаюсь», — ответил тот. «Таймс» в который уже раз писала о беспомощности английского командования. «Все это ужасно неприятно», — переживала Виктория. Тем более что английские потери были весьма ощутимыми.

В Париже праздновали победу с большим размахом, Наполеон III прекрасно умел это делать. В Англии этот день объявили нерабочим. Десять тысяч залпов салюта взорвали лондонское небо и пролились на землю золотым дождем под аплодисменты толпы. В Бальморале на вершине горы Крэг Гоуан Альберт лично разжег огромный костер, дрова для которого были заготовлены еще год назад и наконец дождались своего часа. Принц приказал разбудить детей и пригласил все окрестное население потанцевать, попеть и выпить виски. Он был чуть ли не единственным человеком в Англии, выступавшим за подписание мирного договора. Его позиция была столь же крепка, сколь крепка была оборона Севастополя. За время Крымской войны он написал целых пятьдесят томов по восточному вопросу.

Виктория же предпочла бы продолжить войну, дабы Англия смогла бы преподать хороший урок России. «Нельзя не признать, что новая военная кампания могла бы послужить реабилитации оружия Вашего Величества и позволила бы Англии навязать России свои условия мира», — писал лорд Кларендон. Пальмерстон всецело разделял его точку зрения и скрепя сердце согласился на мирные переговоры. Наполеон III заявил, что, несмотря на стремление французов к миру, готов продолжить войну, но при одном-единственном условии: это будет революционная война против Австрии и России, имеющая целью освобождение Польши. Английское правительство такой вариант не устраивал. И 30 марта 1856 года в Париже пером орла из Ботанического сада был подписан мирный договор. Эта первая победа загладила позор 1815 года и пробудила у императора аппетит к ратной славе.

С достоинством перенесшая свое поражение Виктория поздравила его, но в письмах главным образом интересовалась состоянием здоровья новорожденного наследника императора и родами бедняжки Евгении, «по слухам, прошедшими очень тяжело». К тому же в этот момент собственные семейные дела отвлекли мысли королевы от войны.

Пока Париж ликовал, королевские дворы Лондона и Берлина размышляли над тем, когда будет уместнее официально объявить о помолвке Вики и наследника прусского престола. Это был первый из тех великих брачных союзов, что сделают Викторию бабушкой всей Европы. Идея этого брака исходила от Альберта, но подсказал ее принцу, естественно, Штокмар. Придет день, когда Фриц взойдет на прусский престол. Женившись на Вики, он ближе познакомится с достоинствами британской конституционной монархии. Принц с бароном Штокмаром уже видели Германию единым протестантским государством, сплотившимся вокруг Пруссии, либеральным и открытым для прогрессивных перемен. В союзе с Англией Германия вырвет Европу из лап русского варварства и французской фривольности.

Четырнадцать лет назад дальновидный принц пригласил прусского короля на крестины Берти и попросил его стать крестным отцом ребенка. По этому случаю обе королевские четы проехали в карете через Лондон на открытие парламентской сессии. С тех пор они поддерживали тесную связь и регулярно обменивались визитами. В 1851 году Вильгельм и Августа Прусские были почетными гостями Всемирной выставки в Лондоне, и их сын, юный Фриц, сопровождал Вики во время осмотра технических диковинок. Ей было тогда десять лет, а ему — двадцать.

Фриц приехал в Бальморал в сентябре 1855 года, спустя несколько дней после падения Севастополя. Он был милейшим молодым человеком с ласковым взглядом голубых глаз и пшеничными усами. В первый же день он подстрелил на охоте оленя. Но королева журила его за то, что он никак не мог разобраться в правилах самой простой карточной игры — в очко.

Сооружение нового замка в Бальморале продвигалось не без проблем, нарушая все планы принца. Башня была возведена лишь наполовину, а кухонные плиты все еще стояли в старом доме. Из-за активной эмиграции шотландцев на золотые прииски в Австралию с трудом удалось набрать на стройку две тысячи рабочих. Множество раз они объявляли забастовки, требуя повышения заработной платы, «что теперь чуть ли не в моду вошло по всей стране», — писал Альберт Штокмару. Деревянные бараки, в которых жили рабочие, сгорели, и Виктории пришлось строить их заново за свой счет. Принц пожелал лично сделать эскизы аллей и лужаек и выбрать сорта растений для сада и розария, чтобы они были в цвету и в сентябре, который королевская семья проводила в Бальморале. Он обожал заниматься садоводством, считая его одним из видов «творческой деятельности».

Возведенный из местного серого песчаника замок между тем не был похож на традиционные шотландские постройки. Его бальный зал был выдержан в готическом баварском стиле, и местные жители прозвали его «schloss Альберта». Шторы и ковры в нем были из тартана зелено-желто-голубой расцветки, диваны обиты ситцем, спальня королевы оклеена голубыми обоями в лилиях, а в коридорах развешано множество оленьих голов. В нише вестибюля была установлена статуя самого Альберта в килте в натуральную величину. После своего первого посещения этого замка лорд Роуз-бери, который станет премьер-министром королевы в последние годы ее жизни, воскликнул: «Я считал, что в мире нет ничего уродливее Осборна, но только до того дня, пока не увидел Бальморал!» Виктория же полностью полагалась на вкус своего «горячо любимого ангела». Англия будет в буквальном смысле слова обезображена этой архитектурной мешаниной из готики и народных традиций, почерпнутых из немецкого фольклора и преданий о рыцарях Круглого стола.

Через шесть дней после своего приезда Фриц, заканчивая завтрак, решился заговорить с королевой и принцем о деле, которое привело его к ним. На несколько мгновений он словно потерял дар речи, ни один звук не мог сорваться с его губ, но затем он взял себя в руки и завел разговор о «бесконечно дорогом его сердцу предмете и своем желании стать с ними одной семьей». Королева так разволновалась, что вместо ответа смогла лишь пожать его руку. Но Вики было всего четырнадцать лет, и родители не собирались немедленно выдавать ее замуж. Было решено, что Фриц официально попросит ее руки на Пасху, после ее конфирмации.

Альберт поспешил отправить Штокмару победную реляцию: «Интересующее вас событие вступило в решающую фазу сразу после завтрака». Он поставил об этом в известность и министра иностранных дел лорда Кларендона: «Считаю необходимым сообщить вам по секрету, что принц Фридрих Вильгельм попросил у нас руки Ее Высочества и сделал это с согласия своих родителей и прусского короля. Мы, со своей стороны, ответили согласием на его просьбу, но выдвинули условие, что наша дочь ничего не должна знать об этом до своей конфирмации... Королева уполномочила меня сообщить вам, что вы можете передать эту новость лорду Пальмерстону, но, учитывая нынешние обстоятельства, просим вас сделать это в абсолютной тайне от остальных. Что касается неизбежных разговоров в свете, то от нас тут ничего не зависит». Этой ночью Виктория почти не сомкнула глаз, с беспокойством думая о чувствах своей дочери. Но уже на следующий день она писала дяде Леопольду: «Что нас радует, так это то, что он действительно без ума от Вики». Новость удалось удержать в секрете едва ли неделю. 25 сентября королева разрешила Фрицу подарить будущей невесте браслет: «Мы также сказали ему, что следует поговорить с Вики и что именно он должен это сделать».

Растроганная этой зарождающейся любовью королева дала молодым людям возможность поговорить с глазу на глаз. 29-го числа королевская семья отправилась на прогулку верхом на пони на гору Крэг-на-Бан. Фриц и Вики ехали в хвосте маленькой кавалькады. Молодой человек протянул Вики веточку белого вереска, традиционно считавшегося у шотландцев символом счастья. «Когда мы слезли с наших пони, — рассказывала потом королева, — принц подмигнул мне, дав понять, что поговорил с Вики».

По возвращении в замок родители пригласили дочь в свои покои: «Любит ли она Фрица так же, как он ее?»

«О, да!..»

Виктория успокоилась. Это будет не только политический союз, это будет еще и брак по любви. «Таймс», настроенная менее радужно, сообщила эту новость, назвав прусское семейство «захудалой немецкой династией», находящейся под «царской» пятой, имея в виду русского царя, и выразила опасение, что в один прекрасный день принцесса может оказаться «в ситуации, когда ее верность мужу вынудит ее предать свою родину».

Пруссаков тоже не слишком радовал этот союз с «жеребцами-производителями Европы», как пренебрежительно именовал Кобургов Бисмарк. А Наполеон III вообще почувствовал себя оскорбленным и преданным после таких сердечных и таких разорительных встреч в Виндзоре и Париже. В январе 1856 года королеву вдруг начали мучить угрызения совести: «Мне перестала нравиться идея отправить нашу девочку в Берлин, ведь он, как ни крути, остается логовом нашего врага».

Она пришла в негодование, узнав, что двор ее дочери будет состоять лишь из пруссаков. А требование короля, чтобы свадьба состоялась в Берлине?! Она просто дар речи потеряла от возмущения, узнав об этом. И тут же отправила гневное письмо своему послу в Берлине: «Неужто мы слишком далеко зашли, предложив кронпринцу Пруссии прибыть в Англию для вступления в брак с принцессой из королевского дома Великобритании? Да это просто абсурд, если не сказать больше... Каковы бы ни были привычки прусских принцев, они не каждый день женятся на старшей дочери английской королевы. Считаю этот инцидент исчерпанным».

Альберт всегда почитал своим священным долгом подготовить дочь к ее будущей роли. Но теперь он ежедневно уединялся с ней с пяти до шести часов вечера в своем кабинете. Он заставлял ее читать наводящие на нее ужас меморандумы Штокмара. Вики всегда была не по годам развитым и прилежным ребенком. Если Берти, Аффи и Луиза своим жизнелюбием пошли в мать, то эта любимая папина дочка унаследовала у него его серьезность. Вики увлекалась политикой, интересовалась искусством и наукой и с полной ответственностью готовила себя к исполнению тех обязанностей, которые ждали ее в Пруссии. Альберт провел ее инкогнито на заседание палаты общин, где она с восторгом наблюдала за яростным словесным поединком Гладстона и Дизраэли, это был один из тех поединков, отчеты о которых ежедневно печатались в газетах и которыми зачитывалась вся Англия во главе с Викторией.

В марте 1856 года в присутствии королевского двора, министров и крестного Вики, короля Леопольда, состоялась ее конфирмация. Под белой вуалью и в платье из блестящего шелка она была похожа на маленькую невесту. В мае ее начали вывозить в свет. Один из балов в ее честь состоялся в новом зале Букингемского дворца, планы которого собственноручно чертил Альберт. Никогда еще лондонский сезон не был таким блистательным. Виктория танцевала на приеме в турецком посольстве. А в галерее Ватерлоо Виндзорского дворца она лихо отплясывала под аккомпанемент волынок шотландский «гееl».

За четыре месяца до этого она отметила шестнадцатую годовщину своей свадьбы. Она по-прежнему обожала балы и как в первый день любила своего мужа. Но с трудом мирилась с тем, что он столько времени уделяет Вики. Принц решил, что их старшая дочь должна как можно чаще проводить с ними конец дня: «Мы ужинали вместе с Вики. Обычно она уходит от нас в десять часов вечера. Так что мне теперь редко выпадает счастье побыть наедине с моим горячо любимым Альбертом». Всепоглощающая отцовская любовь, которую принц испытывал к своей старшей дочери, омрачала его отношения с женой.

В сентябре королева обнаружила, что опять беременна, и это послужило причиной ее новой депрессии. Она чувствовала себя униженной этой девятой по счету беременностью, обезобразившей ее фигуру. В ноябре умер ее сводный брат Чарльз Лейнинген, и его смерть погрузила всю семью в печаль, а Викторию ввергла в пучину отчаяния. У нее появилась навязчивая идея, что она не перенесет предстоящих родов. Любой пустяк раздражал ее: присутствие вечно поучающего всех Штокмара и даже этого несчастного Фрица, который настаивал на том, чтобы ему было позволено час в день проводить тет-а-тет с Вики. И Виктории приходилось сидеть этот час в смежной с ними комнате при открытой двери. «Какая трата времени!» — возмущалась она. Находясь на грани нервного срыва, она ополчилась на свое потомство. И писала матери Фрица: «Дети никак не могут заменить жене мужа».

Штокмар и доктор Кларк не уставали повторять, что больше опасаются «за психическое, чем за физическое здоровье Ее Величества». Принц советовал супруге меньше концентрироваться на своих болячках и больше внимания уделять детям, особенно Вики, «от которой ты с радостью готова избавиться». Он при детях делал ей замечания, а она упрекала его в том, что тем самым он подрывает ее родительский авторитет. Семейные сцены разыгрывались все чаще и становились все более бурными. Альберт по своей привычке составил меморандум, в котором в пронумерованных параграфах перечислил все последние сцены и, подвергнув их анализу, сделал заключение: «Мои любовь и сострадание к тебе безграничны и неизбывны».

14 апреля королева, чьи мучения облегчили с помощью хлороформа, произвела на свет принцессу Беатрису. Роды были тяжелыми и продолжались четырнадцать часов: «Я была сполна вознаграждена и забыла все, что мне пришлось вытерпеть, когда услышала, как мой дорогой Альберт говорит: “Какой красивый ребенок и к тому же девочка!“» При ее родах, кстати, присутствовал доктор Вегнер, врач, обслуживавший королевский двор Пруссии, его пациенткой вскоре должна была стать Вики, поэтому Виктория пригласила его в Англию, «чтобы он посмотрел, как подобные вещи происходят у них».

Фриц и Вики стали крестными новорожденной. Находившийся с визитом в Лондоне Максимилиан, брат австрийского императора, также был среди приглашенных на крестины. Он только что был помолвлен с Шарлоттой, дочерью дядюшки Леопольда. Альберту пришлись по душе добрый нрав эрцгерцога и его либеральные взгляды. За завтраком королева усадила Фрица и Максимилиана с двух сторон от себя: «Надеюсь, что это счастливое предзнаменование на будущее, коли по такому случаю Англия оказалась между Австрией и Пруссией».

Имея девятерых наследников, британская корона была как никогда сильной. В парламенте без особых проблем прошло голосование по вопросу о приданом Вики и цивильных листах других детей. Правда, выделенные им суммы были вполовину меньше, чем рассчитывала королева: «Это были сущие крохи по сравнению с тем, во что обходились нации дочери Георга III». Один из депутатов выступил против выплаты Вики ежегодного содержания, поскольку она уезжает из Англии. Но другой встал на защиту интересов королевы, которая понесла крупные расходы, в частности, в связи с визитом во Францию, «а эта поездка, — утверждал он, — была предпринята отнюдь не ради ее собственного удовольствия».

Помимо всего прочего Виктория потребовала у Пальмерстона, чтобы ее супругу присвоили наконец титул «принц-консорт», которого он ждал уже более семнадцати лет. Она пригрозила, что откажется открывать очередную парламентскую сессию, если ее требование не будет удовлетворено. Как писал Альберт своему брату, «в один прекрасный день недоброжелатели вполне могут поставить вопрос о праве Берти на более высокий статус, чем у его собственного отца». Но лорд-канцлер ответил королеве, что повестка дня палаты общин настолько перегружена, что было бы опасно наспех проводить голосование по такому спорному вопросу.

25 июня 1857 года возмущенная до глубины души Виктория решила самолично присвоить супругу приличествующий его положению титул, закрепив этот акт королевской грамотой. А столь перегруженный работой парламент, словно по иронии судьбы, вот уже несколько недель обсуждал закон о разводах. Отныне покинутая мужем женщина благородного происхождения могла через суд потребовать возвращения ей приданого, а женщина из рабочей среды — возвращения своего заработка, который она, будучи замужем, должна была целиком отдавать супругу. Закон предусматривал создание «трибунала по бракоразводным делам» для рассмотрения спорных вопросов. Альберт настоял на том, чтобы Виктория направила лорду-канцлеру возмущенное послание: «Почему не принято никаких мер, дабы прекратить огласку, которую получили процессы, проходящие в бракоразводном трибунале? Их становится все больше, отчеты о них занимают целые полосы газет, причем печатаются такие скабрезные подробности, которые совсем не следует знать молодым людям. Любой из этих ужасных французских романов, которые серьезные родители никогда не позволят читать своим детям, менее отвратителен, чем то, что наши газеты ежедневно поставляют нам к завтраку!»

В июле Альберт представлял Викторию на бракосочетании Шарлотты и Максимилиана в Брюсселе. Впервые он шествовал впереди австрийских эрцгерцогов и к своему глубокому удовлетворению обнаружил, что отведенное ему место было непосредственно за бельгийским королем. В Осборне королева угощала слуг вином, а моряков грогом, предлагая всем выпить за новобрачных. Она жаловалась дяде Леопольду на отсутствие своего ангела: «Дети ничто для меня, когда его нет рядом. Можно подумать, что с его отъездом жизнь ушла из нашего дома».

Старик Пэм недавно отметил юбилей своей парламентской деятельности. Вот уже пятьдесят лет, как он заседает в палате общин. Он был глух, наполовину слеп, его вставная челюсть клацала во рту, но по случаю юбилея он произнес одну из своих самых блестящих и длинных речей, за что удостоился похвалы Виктории. Она вручила ему орден Подвязки и пригласила к себе в Бальморал. Пэм отказался от приглашения, но сделал это так, что королеве даже не пришло в голову обидеться. Пребывая на пике своей популярности, этот престарелый денди по-прежнему обожал зеленые панталоны и ярко-синие сюртуки.

Развязавший первую опиумную войну и доведший ее до победы Пальмерстон умел лучше, чем кто бы то ни было, защищать флаг и честь британской нации. Поэтому, когда в сентябре 1856 года китайцы арестовали английское судно «Эрроу» и произвели его досмотр, премьер-министр чуть не задохнулся от возмущения: «Он говорит, что это очень серьезное дело, и хочет отправить туда пять тысяч человек». Придя в ужас от губительных последствий распространения наркотиков, некий комиссар Е объявил, что «иностранные дьяволы» должны покинуть Китай. Он назначил награду за поимку каждого «красноволосого», будь тот живым или мертвым. Посланный для акции возмездия английский экспедиционный корпус подверг обстрелу, а затем занял Кантон, разрушив все береговые укрепления. На этот раз Англия посадила в Пекине своего министра, а в других городах — своих консулов. К своему великому стыду Китай согласился на все условия «варваров». Опиум вновь рекой потек в подпольные курильни, трубки раскуривали прямо под носом у полиции, китайцы теряли здоровье, а в палате общин лишь один пацифист Кобден выражал свое возмущение по этому поводу. До этого он в течение семи лет безрезультатно призывал к всеобщему разоружению в Европе.

Но Англии было сейчас не до этого, ее внимание было приковано к колониям: к Австралии с ее золотыми приисками, а главное — к Индии. В это самое время бывший генерал-губернатор Канады лорд Элджин как раз находился на пути в Гонконг, куда недавно получил новое назначение. В Сингапуре он узнал, что в Бенгалии подняли мятеж индийские наемники-сипаи, и решил вместе со своими людьми направиться в Калькутту, где уже давно назревала смута.

Индийские войска все труднее и труднее сносили высокомерие старых военных чинов Ост-Индской компании, которые, осуществляя модернизацию этой азиатской страны, не считались с обычаями и религиозными верованиями местных жителей. Неудачи англичан в Крыму подорвали веру в их превосходство. Поползли слухи, будто астрологи предсказали, что в 1857 году наступит конец английскому владычеству в Индии. Кое-кто из лишившихся своих владений магарадж начал сознательно разжигать страсти. Остальное довершили русские шпионы.

В Индию прибыла новая партия ружей. Поводом для разжигания страстей стали покрытые животным жиром патроны, которые солдатам при стрельбе нужно было скусывать. Смутьяны уверяли индуистов, что патроны покрыты говяжьим жиром, а мусульман — что свиным. Восемьдесят пять бенгальских конников из касты браминов отказались притрагиваться к этим новым патронам, за что были отправлены в тюрьму. На следующий день мирутский гарнизон, самый крупный в Индии, поднял мятеж. Сорок тысяч сипаев заняли Дели и провозгласили императором престарелого потомка Великих Моголов. На всем северо-западе Индии толпы разъяренных крестьян осаждали владения англичан, убивали всех европейцев, попадавшихся им под руку, и захватывали оружейные склады.

В Лакнау англичан взяли в окружение и не выпускали из города. В Рахилкханде мусульмане призывали народ к священной войне. В Канпуре четыреста англичан, не вынеся лишений, сдались на милость победителей, заручившись обещанием, что им будет сохранена жизнь. Но обещание тут же было нарушено: весь гарнизон перебили, две сотни женщин и детей порубили саблями или зарезали ножами, после чего их тела сбросили в колодцы. «Трудно представить себе, чтобы подобные жестокости, которым подверглись эти несчастные женщины и дети, творились в наше время, заставляя стынуть в жилах кровь! Нет ни одной семьи, где бы не скорбели по этому поводу и не ужасались бы. Поскольку каждый англичанин всегда мечтал отправить своего сына в Индию!» — писала Виктория дядюшке Леопольду.

Повстанцы хозяйничали в Барейли, Джханси, Гвалиоре. В Бомбее они взяли в осаду «штаб-квартиру» колониальной администрации. В метрополии беспокойство усиливалось еще из-за того, что страшные новости из мятежной колонии приходили лишь с пароходом с двухнедельным опозданием. Дебаты в палате общин достигли небывалого накала. Дизраэли, лидер оппозиции тори, считал, что происходящее в Индии — это не просто мятеж, а «национальная революция». Он резко критиковал политику Ост-Индской компании, бичевал коррумпированных чиновников, не способных удерживать на должной высоте престиж английской армии и английского государства. Не ждет ли Англию, потерявшую шестьдесят лет назад Америку, скорое отделение от британской короны еще и Индии?

Сколько тревог и печалей свалилось на Викторию, и это в тот момент, когда Наполеон III начал сближение с русским царем! Пальмерстон посоветовал королеве пригласить французскую императорскую семью на несколько дней в свою резиденцию в Осборне, чтобы в семейной обстановке поговорить начистоту: «Принц сможет сказать многое из того, чего нам говорить не пристало». Королева не возражала: «Императора с императрицей принимать было гораздо проще, чем кого бы то ни было».

Французские полицейские в рубашках и белых галстуках обеспечивали безопасность императорской семьи, патрулируя изрезанный холмами парк на острове Уайт. «Могли бы, по крайней мере, надеть сюртуки», — ворчал старик Пэм. Поскольку министры тоже были там, между прогулками с детьми в коляске, запряженной лошадьми, и посещением швейцарского шале, хозяева обсуждали с гостями итоги Крымской войны. По Парижскому договору Молдавия и Валахия вошли в состав Османской империи в качестве независимых княжеств. Наполеон III предлагал объединить их в единое государство — будущую Румынию, чего желали сами эти княжества. Результаты проведенных там выборов были подтасованы турками, не желавшими терять власть над этими территориями. Альберт упрекнул императора в том, что тот играет на руку русскому царю: «Русские хотят лишь одного — превратить Оттоманскую империю в государство, состоящее, подобно Германии, из множества раздробленных княжеств, которые им легко будет контролировать». Император, мечтавший об объединении Италии, желал пересмотра соглашений, подписанных в 1815 году, и созыва нового Венского конгресса для передела границ в Европе: Альберт на это ответил, что каждый захочет урвать себе кусок, а посему удовлетворить всех будет очень сложно...

В конце концов они договорились, что Англия поддержит Францию в организации новых выборов в придунай-ских княжествах, но император должен будет отказаться от идеи назначить туда одного общего государя. «Каждому из нас пришлось проглотить свою горькую пилюлю, и поделом», — с улыбкой сказал Наполеон королеве, поглаживая свои усы. Но Викторию уже нельзя было так легко обольстить. После ее чудесной поездки в Париж утекло много воды, и император успел за это время угодить в сети, расставленные графиней Кастильони: это прелестное создание было специально подослано к Наполеону Кавуром, чтобы обратить его в свою веру. Альберт не переставал твердить, что они ни в коем случае не могут довериться очередному Бонапарту!

Новости из Азии по-прежнему были малоутешительными. 22 августа королева и принц узнали, что Генри Лоуренс, один из комиссаров Ост-Индской компании, погиб под обстрелом в своей осажденной повстанцами резиденции в Лакнау. Альберт утверждал, что войска компании рассеяны и не способны защитить власть английской короны в Индии. Под его диктовку Виктория написала: «Сейчас не время экономить на военном бюджете». Тремя днями позднее она предостерегала Пальмерстона: «Вопиющее бездействие правительства может обернуться для него чудовищной виной перед страной». В Индию были срочно направлены войска. Чтобы выиграть время, премьер-министр добился от Франции согласия пропустить британских солдат через ее территорию до Марселя, где они погрузились на корабли.

Индийские князьки упустили прекрасный шанс для объединения своих сил. Помимо всего прочего повстанцам не хватало опытных командиров. 14 сентября 1858 года англичане отбили Дели, а императора-могола выслали в Бирму.

Англичане сполна отомстили за тот ужас, что им пришлось пережить в эти последние недели. Они расстреляли или разорвали на части, привязав к жерлам пушек, две тысячи человек, а около четырехсот повесили; подобное «усмирение» мятежников растянется на полтора года. Карл Маркс в качестве лондонского корреспондента «Нью-Йорк дейли трибьюн» возмущенно писал по этому поводу: «Войска европейцев стали злыми гениями» того, что он назвал «первой аграрной революцией в истории человечества».

Ост-Индская компания отжила свое. Все ее права и полномочия были переданы государственным органам власти Великобритании. Число подданных ее величества в один миг увеличилось на сто миллионов человек. Отныне от имени английской королевы в Индии правил вице-король. Как всегда, под руководством Альберта Виктория следила за подготовкой текста своего обращения к новым подданным, она забраковала первый его вариант, предложенный лордом Стэнли, и попросила лорда Дерби, «чтобы он сам написал его своим превосходным стилем, памятуя о том, что обращаться к более чем стомиллионному народу Востока будет не государь, а государыня».

Окончательный текст оказался почти революционным: «Согласно королевской воле и королевскому желанию, никто не будет страдать за свои убеждения, каковы бы они ни были, и не будет преследоваться за свою веру или отправление религиозных обрядов... В равной степени мы изъявляем свою волю, чтобы, насколько это возможно, наши подданные, к какому бы классу они ни принадлежали и каких бы убеждений ни придерживались, имели полный и свободный доступ к любым должностям, которые им позволяет занимать их компетентность и квалификация».

Вице-королем Индии не без участия королевской четы был назначен лорд Каннинг, известный своим лояльным отношением к туземцам. Получивший в Лондоне прозвище «милосердный Каннинг», он писал в своем пространном письме королеве: «Одной из огромных трудностей, что нам нужно преодолеть, — лорд Каннинг сожалеет, что ему приходится говорить об этом Вашему Величеству, — является жгучая ненависть, которой большинство англичан воспылали к индусам... Многие здесь, и среди них те, кто по долгу службы должны бы подавать остальным пример достойного поведения, одержимы слепой и жестокой жаждой мести». В ответ Виктория делилась с ним своим «огромным удовлетворением и гордостью, которые она испытывает при мысли о том, что ей принадлежит эта обширная империя, ставшая самой крупной жемчужиной в ее короне, которую она желает видеть счастливой и мирной».

Королева с принцем радели не только о благе своих подданных, но и о счастье своей старшей дочери. 21 ноября 1857 года Виктория пустила слезу: «В последний раз мы отмечаем день рождения нашей бедной девочки, нашей дорогой Вики в счастливом семейном кругу. Это так грустно». Альберт тревожился едва ли не больше ее: «Уходящий год был таким тревожным, и мы рады, что он наконец заканчивается. А новый начинается разлукой с любимой дочерью, чей отъезд мне будет чрезвычайно трудно пережить. Но мне не следует этого показывать, я должен радоваться вместе с ней ее счастью».

Приданое было достойным принцессы королевских кровей, уезжавшей в чужую заснеженную страну: «Несметное количество пар зимней обуви и два сундука теплых вещей». Привезенная Евгенией мода на кринолины завоевала Лондон. Виктория с дочерью подчинились ей, хотя королева и находила ее «недостаточно элегантной, дорогостоящей, неудобной и, помимо всего прочего, опасной». На Вики чуть было не вспыхнуло платье, когда она подошла слишком близко к камину. Пасторы с амвона ополчились на неприлично тесные корсеты. А также на облегающие «pantaloons», введенные в моду Бруммелем, которые излишне подчеркивали мужские достоинства их обладателей, кроме того, церковь не одобряла пристрастия мужчин к румянам и пудре.

Свадьбу Вики назначили на 25 января 1858 года. Виктория лично составила список гостей. На празднества были приглашены представители семнадцати царствующих немецких фамилий. «Найти для всех комнаты — настоящий подвиг. Если мне удастся это сделать, я смогу претендовать на звание профессионального фокусника», — приговаривал Альберт, бегая туда-сюда по дворцовым коридорам. На несколько недель Букингемский дворец превратился в огромную гостиницу, перед входом которой то и дело останавливались украшенные гербами кареты, а по лестницам поднимались самые титулованные особы Европы, чьи имена значились в Готском альманахе, за ними следовали их слуги, согнувшиеся под тяжестью чемоданов и шкатулок с драгоценностями. Мужчин принц водил на охоту. Для дам организовали экскурсии по Лондону. Вечером во всех гостиных играли оркестры, там танцевала молодежь, а желающие составить партию в вист собирались вокруг ломберного столика, за которым главенствовала герцогиня Кентская. За обеденный стол каждый раз садилось не менее восьмидесяти человек. Гогенцоллернов легко можно было узнать по их необъятным животам, красным физиономиям и закрученным кверху усам. Их грубоватые шутки по поводу волынщиков, одетых в традиционные килты, английских пудингов и английской щепетильности в вопросах этикета сильно раздражали Викторию, но тем не менее ей весьма льстила роль хозяйки, принимающей столь блестящее общество. А бедняга Альберт был «на последнем издыхании».

Тысяча человек набилась в зал во время большого бала, которым завершалась неделя предсвадебных торжеств. В тот вечер блеск диадем, бриллиантовых эгреток, рубиновых гарнитуров, шитых золотом или затканных серебром платьев — блеск, отраженный множеством зеркал и усиленный множеством канделябров, был столь ярок, что кое-кто даже жаловался на резь в глазах. Роскошные подарки были сложены на многочисленных столах. Виктория одарила дочь бриллиантами, опалами и изумрудами. Фриц преподнес невесте великолепное колье из жемчужин, каждая из которых была размером с лесной орех. «Я никогда не видела такого крупного жемчуга!» — воскликнула королева. Вики ног под собой не чуяла от радости. Она подарила матери брошь с прядью своих волос и прошептала: «Я надеюсь, что не посрамлю чести быть вашей дочерью».

В последний раз Вики делила спальню со своей сестрой Алисой. Вечером родители проводили ее туда, и принц дал ей свое отцовское благословение: «Она была сильно взволнована. Я крепко обняла ее, после чего в порыве неописуемой нежности она приникла к отцу».

Вернувшись в свои покои, королева разрыдалась: «Как же все это похоже на заклание несчастного агнца». На следующий день она словно во второй раз пережила свою собственную свадьбу, но при этом «нервничала гораздо сильнее». На ней было бледно-розовое платье, расшитое серебром, а на герцогине Кентской — платье из фиолетового бархата, отороченное горностаем.

Недавно изобрели дагеротип, и Вики в белом муаровом платье, отделанном кружевом, сфотографировалась, стоя между родителями. Правда, Виктория так волновалась, что не могла не шевелиться, и фотография получилась слегка смазанной.

В свадебном кортеже оказалось около тридцати карет. В первую сели дядя Леопольд и Альберт с двумя старшими сыновьями, к изумлению прусских князьков, одетыми в килты. На принцессах были розовые платья и венки из полевых цветов. Новобрачная сидела напротив матери. Подружки невесты держали в руках букеты из роз и белого вереска, приносящего счастье. Каждой из них Фриц подарил по золотому браслету.

Бледный и взволнованный, он уже ждал их перед алтарем Сент-Джеймсской церкви. Вики опустилась на колени рядом со своим женихом и взяла его за руку на том самом месте, где восемнадцать лет назад точно так же стояла рядом с Альбертом сама Виктория, «преисполненная гордости, нежности и огромной любви».

Молодожены вышли из королевской церкви под звуки «Свадебного марша» Мендельсона, впервые исполненного по этому случаю. Их появление было встречено артиллерийским салютом, звуками фанфар и восторженными криками. «Я была так растрогана, испытывала такую радость и такое облегчение, что готова была расцеловать весь свет!» — воскликнула королева. В карете, когда они возвращались во дворец, она попросила свою подругу Августу, мать новобрачного, обращаться к ней на «ты».

После свадебного обеда Фриц и Вики, провожаемые ликующей толпой, отправились на поезде в Виндзор. Там на вокзале молодоженов тоже встречала восторженная толпа, а учащиеся Итона впряглись в их карету вместо лошадей и сами потащили ее.

Уединение их было очень коротким. Спустя всего два дня к ним присоединился весь двор. Королева вручила Фрицу орден Подвязки, а принц — меморандум о преимуществах либерализма. Вечером накануне отъезда дочери Альберт в последний раз уединился с ней в своем кабинете: «Вот и пришел конец празднествам, но это не значит, что твоему медовому месяцу тоже пришел конец. Я желаю тебе навсегда сохранить в своем сердце все те новые чувства, что ты только что познала».

На следующий день в Букингемском дворце состоялось прощание. Королева, вся в слезах, в последний раз поцеловала Вики перед тем, как ее маленькая фигурка, затянутая в белый бархат, скрылась в полумраке огромной дорожной кареты. Несколько снежинок село на дворцовую решетку: «Ужасный день. Я чувствовала себя совершенно больной, мое сердце сжималось при мысли, что наша дорогая девочка уезжает от нас так надолго».

Альберт, Берти и Альфред проводили молодоженов до Грейвсенда в устье Темзы, где их ждала королевская яхта «Виктория и Альберт». Отец и дочь крепко обнялись в последний раз. А уже на следующий день он получил от нее первое письмо:

«Мой горячо любимый папочка! Я думала, что мое сердце разорвется, когда вы закрыли за мной дверь каюты. Жестокий миг, о котором я даже не осмеливалась думать все эти последние два с половиной года, наступил. Он оказался еще более мучительным, чем я представляла себе... Ваш портрет всю ночь стоял у меня в изголовье, и мне приятно было осознавать, что у меня осталось хотя бы это. Мне столько хотелось вам сказать вчера, но у меня было слишком тяжело на сердце. Мне хотелось бы поблагодарить вас за все, что вы сделали для меня, за всю вашу доброту... Это вам, мой дорогой папочка, я обязана больше всех на свете. Я никогда не забуду тех советов, что мне посчастливилось получить от вас множество раз, я буду хранить в своем сердце ваши слова, словно сокровище; с Божьей помощью они всегда будут направлять меня в моей жизни... До свидания, дорогой папочка. Я должна поставить точку. Ваша любящая и глубоко почитающая вас дочь».

Альберт столь же сильно переживал разлуку, как и его дочь. Еще не успев получить ее письма, он уже сам писал ей: «Вчера у меня сжалось сердце, когда ты, уткнувшись лицом мне в грудь, дала волю слезам. Я не из тех, кто демонстрирует свои чувства, так что тебе трудно представить, до какой степени ты всегда была дорога мне и какую пустоту оставляешь в моем сердце. Даже не столько в сердце, ибо там, естественно, всегда будет твое место, а в повседневной жизни, где твое отсутствие постоянно напоминает о себе».

Но принц не мог позволить себе роскошь позабыть обо всех делах и предаваться лишь отцовской печали. За десять дней до бракосочетания Вики Наполеон III по дороге в Оперу едва не пал жертвой покушения. От взрывов трех бомб, брошенных в его карету, десять человек погибли и более ста пятидесяти получили ранения. Эрнест, брат Альберта, оказавшийся в момент покушения в Париже, рассказывал за свадебным столом ужасающие подробности этого происшествия: лошади, перед тем как упасть, рванули вперед, и император с императрицей уцелели просто чудом.

Покушавшийся, некий граф Орсини, был ярым сторонником объединения Италии. Он уже отсидел свое в тюрьмах Меттерниха, а также побывал на папских галерах. Бежав из тюрьмы в Мантуе, он нашел убежище в Лондоне. В молодости Наполеон сочувствовал карбонариям, но с возрастом становился все большим консерватором. Орсини боролся за восстановление во Франции республики, которая, по его разумению, создала бы более благоприятные условия для объединения Италии.

Под именем Олсопп он через Бельгию прибыл в Париж. А бомбы, изготовленные в Бирмингеме, провез через все границы в разобранном виде.

Через три дня после покушения Наполеон писал Виктории: «Взбудораженные последними событиями французы всюду видят соучастников этого преступления, и мне с большим трудом удалось отговориться от принятия чрезвычайных мер, к которым они вынуждали меня. Это происшествие не сможет выбить меня из привычной колеи». Но гнев своих подданных он остудить не мог.

Его министр иностранных дел Валевский направил в Лондон ноту, выдержанную в суровом тоне: «Неужто тот, кто возвел убийство в доктрину, имеет право на убежище? Неужто убийцы могут рассчитывать на гостеприимство? Неужто английское законодательство должно способствовать достижению их целей и покрывать их махинации?» Пальмерстон оставил это послание без ответа. А своего посла в Париже уведомил: «Британский парламент никогда не примет закона о высылке беженцев. С тем же успехом ему можно было бы предложить проголосовать за аннексию Англии Францией». При этом он поручил разработать проект закона, согласно которому подготовка заговора против иностранного монарха на английской территории будет караться не просто как правонарушение, а как уголовное преступление. Парламент принял этот закон в первом чтении. Но в Париже полковые командиры забрасывали императора посланиями, в которых заверяли его в своей преданности, а Англию называли «грязным логовом», заслуживающим того, чтобы его стерли с лица земли. Их высказывания появились во французской газете «Монитер», а затем стали достоянием английской прессы. Уязвленные депутаты британского парламента отказались рассматривать закон во втором чтении и обвинили правительство в «отсутствии гордости». Сразу же растеряв былую популярность, Пальмерстон ушел в отставку. Его сменил лорд Дерби.

Чтобы его «сердечное согласие» с Англией погибло? Чтобы все его усилия покорить Викторию пошли насмарку? Наполеон не мог этого допустить! Он приказал Валевскому немедленно отписать в Лондон: «Мое послание от 20 января не имело другой цели кроме как уведомить вас о том состоянии вещей, которое мы считаем прискорбным. Поскольку наш дружеский шаг был истолкован превратно, мы воздерживаемся от дальнейшей дискуссии, которая может нанести ущерб добрым отношениям между нашими двумя нациями, и полагаемся на лояльность английского народа».

Альберту было мало читать все депеши, поступающие в Англию из Европы или колоний, и снабжать их своими замечаниями. Он еще возглавлял огромное количество различных обществ, число которых множилось с каждым днем. Не женись он на Виктории, то наверняка стал бы преподавателем какого-нибудь университета. Взяв под свою опеку Кембридж, он принялся вводить там преподавание новых дисциплин: химии, физики, ботаники, геологии, права, философии, современной истории, медицины... Он устраивал конференции, на которые приглашал выдающихся людей своего времени вроде путешественника и миссионера Ливингстона. Он внес изменения в программу «public schools», которая слишком часто сводилась к игре в футбол и крикет и дракам. Будучи ответственным за использование средств, собранных после смерти Веллингтона, он открыл в Сандхерсте школу для сыновей офицеров, погибших на полях сражений, и тщательно следил за тем, чтобы учащиеся имели постоянный доступ к школьной библиотеке, в которой были широко представлены книги по истории и морали.

Кроме того, принц патронировал школы, принадлежащие организации «Ragged School Union», созданной по инициативе лорда Шефтсбери. Тысячи детишек из неимущих семей учились там читать и писать, в то время как их матери учились там шить. Из детей, которые не могли не работать, формировали бригады чистильщиков обуви. И специально для мелких денежных вкладов был создан «Пенни-банк».

А Альберт уже мечтал о пабах, куда, как в Германии, простой люд мог пойти в воскресенье всей семьей, чтобы отдохнуть и развлечься. Его благочестивые порывы и голос, в котором от обуревавшего его волнения начинали звучать немецкие интонации, вызывали раздражение лордов и иронию прессы. Но принц первым принимался за благие дела, подавая пример другим. Так, в Виндзоре он организовал для крестьян курсы по обучению грамоте и сам регулярно проверял тетради учащихся. А в Осборне построил для местных жителей образцовые коттеджи с проведенной в них канализацией и хотел, чтобы такие жилища стали возводиться по всей стране.

Лето началось с невыносимой жары. В Лондоне стоял такой смрад, что можно было задохнуться, и палата общин была вынуждена прервать парламентскую сессию. Виктория и Альберт прибыли в Дептфорд на торжественную церемонию по случаю спуска на воду нового морского чудовища, получившего название «Левиафан». Этот пассажирский лайнер водоизмещением в тридцать три тысячи тонн, оснащенный по последнему слову современной ему техники, так и не смог сойти с верфи, несмотря на все потуги: «Нам пришлось спешно ретироваться, надышавшись зловонными испарениями Темзы. Домой я вернулась совершенно больной». Весь последний месяц Виктория страдала от невралгии тройничного нерва, обострившейся из-за сильной жары.

Под нажимом своих министров она приняла приглашение Наполеона III, и королевская яхта взяла курс на Шербур, где император должен был торжественно открыть новую железнодорожную ветку, новый порт и памятник Наполеону I. «Мы не будем принимать участия в этих торжествах во славу французской армии и флота, враждебных Англии. Мы уедем до их начала. Это будет всего лишь частный визит», — писал принц брату. Флотилия английских парусников следовала эскортом за королевской яхтой, а Альберт в это время дочитывал Виктории вслух роман «Джен Эйр», который сама она никак не могла осилить до конца.

Английский министр финансов Дизраэли представлял на торжествах правительство Великобритании и ждал королевскую чету на берегу в компании главнокомандующего английской армией герцога Кембриджского, адмирала Лайонса и тридцати депутатов парламента. На торжественном обеде поднимались дружеские тосты за «добросердечное французско-английское согласие». Но французский флот никогда еще не был столь могущественным, а новые доки являли собой впечатляющее зрелище. Вместе с императорской четой королева и принц обошли их и с замиранием сердца осмотрели все эти корабли, ощерившиеся пушками, чьи жерла были направлены в сторону английского берега. У Альберта сложилось впечатление, что император готовится к нападению на Англию. По возвращении в Осборн Виктория под диктовку мужа написала правительству полное упреков послание: «Впервые за всю историю Великобритания может сдать свои главенствующие позиции на море!»

Вечером они восстанавливали душевное равновесие, предаваясь домашним радостям: семья праздновала день рождения Альфреда: «В двадцать минут шестого мы прибыли в наш милый Осборн... Вечер был теплым и тихим. Наш дорогой Аффи ждал нас на пристани, а все остальные дети (даже самая младшая) стояли у дверей. Декель (любимая наша собачка) и наш обожаемый пес Бой тоже радостно нас приветствовали. Мы пошли смотреть подарки Аффи, сложенные на столике. Все они имели отношение к мореплаванию. У Альберта после его речи разболелась голова. Я посидела с ним часок на лужайке, а потом пошла с детьми в их швейцарское шале, украшенное в честь дня рождения флагами... За ужином я сидела между Альбертом и Аффи. Потом привели двух младших принцев (Артура и Леопольда). Заиграл оркестр, и после ужина мы с тремя мальчиками, тремя девочками и еще кое с кем станцевали на террасе веселый народный танец... Я никак не могла поверить, что еще в полдень была в Шербуре на борту нашей яхты в компании императора и императрицы».

В конце месяца они впервые отправились в Берлин. Еще в апреле им стало известно, что Вики беременна. Это была «ужасная новость!» для Виктории, которая желала для дочери, чтобы та хотя бы первый год супружества спокойно предавалась его радостям. Королева забрасывала молодую новобрачную ежедневными посланиями и требовала, чтобы Вики рисовала ей эскизы своих новых платьев и прислала план своих апартаментов. Она возмущалась тем, что в королевском дворце в Потсдаме отсутствовали элементарные удобства, а в жилых помещениях стоял холод. Бисмарк называл Вики не иначе как «англичанкой», а кроме того, рослые пруссаки считали ее коротышкой. Виктория не скрывала своего негодования: ее дочь была выше ее ростом, а «я отнюдь не карлик!».

После того как Вики забеременела, материнские советы посыпались с удвоенной силой. Она должна больше ходить, протирать шею уксусом, три раза в день открывать в своих покоях окна, рядом с каждым из них повесить термометр и потребовать, чтобы во дворце оборудовали ванные комнаты и ватерклозеты. Все станут подражать ей, что «пойдет на пользу всей Германии».

Мать по-прежнему не разделяла радости дочери по поводу ее беременности: «По твоим словам, ты горда тем, что вскоре сможешь дать жизнь еще одной бессмертной душе, это очень красиво звучит, дорогая моя, но должна тебе признаться, что я другого мнения. Я считаю, что в такие моменты, когда животное начало берет в нас верх, мы скорее уподобляемся коровам или собакам, что отнюдь не красит нас».

Штокмар пожаловался Альберту, и тот выговорил Виктории за то, что она донимает Вики своими ужасными письмами: «Папа считает, что я слишком часто тебе пишу, и сердито отругал меня за это». Между тем и сам Альберт часто писал дочери и, ревниво относясь к своей любимице, хотел бы всегда оставаться для нее самым близким человеком.

Поездка на поезде была «омерзительной». Пересекая эту «абсолютно плоскую и унылую местность», они задыхались от пыли, а главное, страдали от жары, и королеве казалось, будто «ее голова вот-вот расколется». А вид Ганновера совершенно расстроил нервы Виктории. Несколько месяцев назад ей пришлось вернуть «этому ничтожному королевству» часть своих самых лучших драгоценностей, которые отспорили у нее наследники ее ужасного дядюшки Эрнеста.

Но на вокзале в Берлине их ждала Вики, стоявшая на платформе с букетом белых цветов в руках. Она поднялась в их вагон и долго обнимала и целовала родителей, так что все неприятности сразу отступили: «Это была наша ПРЕЖНЯЯ Вики».

С эскортом солдат и под звуки фанфар их кавалькада направилась к недавно отстроенному миниатюрному Бабельсбергскому замку, который предоставил в распоряжение молодых отец Фрица. Виктория пришла в восторг от столовой и бальной залы в готическом — ее любимом — стиле. «Этот дворец просто прелесть», — записала она по-французски.

Гораздо меньше ей понравился замок Сан-Суси, он показался ей мрачным и холодным: «Единственное его достоинство заключается в том, что в нем жил Фридрих Великий». Встреча с любимой дочерью смягчила горечь утраты, постигшей Альберта в связи со смертью Карта, его верного камердинера-швейцарца, прослужившего ему двадцать девять лет. Когда побледневший принц, держа в руках телеграмму, сообщил Виктории эту новость, она горько расплакалась: «Это была единственная ниточка, связывавшая моего любимого супруга с его детством».

Все вместе они посетили Берлин, проехали по его широким проспектам и побывали на парадах, где демонстрировалась мощь «прусской военной машины», и все это на такой жаре, что «впору было падать в обморок». Приемы этого «застегнутого на все пуговицы» двора, представители местного дворянства, все как на подбор гигантского роста и все в военных мундирах, а также этикет, которому недоставало изящества, совершенно не понравились Виктории. А дядя Фрица, престарелый король, казался выжившим из ума.

26 августа их ждал сюрприз: из Кобурга на день рождения Альберта приехали его брат Эрнест и Штокмар. Утром Виктория вручила мужу письма с поздравлениями, которые их дети втайне от него написали своему дорогому папочке перед его отъездом из Осборна. На столике для подарков она разместила портрет малышки Беатрисы работы Хорсли, подборку фотографий Готы и ее окрестностей и пресс-папье из бальморальского гранита, украшенное оленьими зубами. Вики подарила ему небольшое написанное маслом полотно работы Хартманна и садовое кресло для Бальморала...

Расставание было невыносимо грустным. Охваченный тревогой Альберт боялся, что никогда больше не увидит дочь. Вики было всего семнадцать лет, а врачи предрекали ей трудные роды. В прошлом году в Клермонте, через несколько дней после рождения своего ребенка, умерла Виктория Немурская. Трагическая смерть принцессы Шарлотты проклятием висела над королевским семейством, держа его в постоянном страхе.

Осенний сезон в Бальморале не смог излечить Альберта от меланхолии. Он начал заметно набирать в весе и терять волосы. Принц только что отпраздновал свое тридцатидевятилетие, но выглядел шестидесятилетним стариком. Боясь простудиться, он надевал по утрам парик и тайком от жены разжигал камин. «Мама будет в ярости, когда проснется и увидит это», — писал он Вики. Преследуемый неотвязными мыслями о смерти, он погружался в чтение философских и религиозных книг, которые в письмах рекомендовал дочери. А она, будучи в Берлине, упала, зацепившись ногой за стул. Она не посмела поделиться своим несчастьем с матерью, но доверилась отцу, и тот мучился тревогой за нее. Вики с трудом дохаживала свою беременность еще и потому, что была страшно одинокой в чужой ей Пруссии. Лишь тетка Феодора поддерживала и подбадривала ее. Виктория послала к дочери свою личную акушерку, миссис Инносент, чтобы Вики почувствовала себя увереннее. Кроме того, она торопила с отъездом в Берлин доктора Кларка и его коллегу-гинеколога доктора Мартина.

Первые схватки Вики почувствовала утром 26 января. Весь день она терпела чудовищные боли. К утру следующего дня ребенок, неправильно лежащий в чреве матери, все еще не появился на свет. Немецкие врачи не удосужились вовремя вызвать доктора Мартина. Когда же он прибыл, коллеги заявили ему, что мать и ребенок находятся при смерти. Английский гинеколог немедленно дал роженице хлороформ. Ребенок наконец вышел наружу, но не подавал никаких признаков жизни. Понадобился почти час, чтобы оживить его. Но левая рука будущего кайзера Вильгельма II, которую резко вывернули, так навсегда и останется малоподвижной и атрофированной. Впавшая в кому Вики в течение многих дней находилась между жизнью и смертью. Никогда больше не доверится она немецким врачам.

Альберт и Виктория не смогли прибыть на крестины внука. Они прислали вместо себя лорда Раглана. «Я дорого бы заплатила за то, чтобы оказаться в свите лорда Раглана», — признавалась королева. Но королевская чета была вынуждена остаться в Лондоне из-за парламентской сессии, проходившей очень непросто из-за вернувшегося Пальмерстона, еще более несговорчивого, чем когда бы то ни было. Наполеон готовился вступить в Италию во главе своих войск. Альберт, и без того заваленный работой, вбил себе в голову, что военной школе в Сандхерсте нужны новые казармы по образцу тех, что он видел в Версале. Его никогда не бывало дома. Виктория начала мечтать о жизни без короны. Она писала Вики: «Я устала от политики и всех этих европейских историй. Может статься, что в скором времени ты узнаешь, что твоя мать уехала жить в Австралию вместе со своими детьми».