Глава, содержащаяся в двенадцатой книге

I. О том, что Сын есть Бог по природе, хотя и оказывается ради нас называющим Своего Отца Богом, — предметом толкования служит изречение: «Иду к Отцу Моему и Отцу вашему и Богу Моему и Богу вашему» (20, 17).

 

***

Посла же Его Анна связана к Каиафе архиерею.   Бе же Симон Петр стоя и греяся. Реша же ему: еда и ты от ученик Его еси? Отвержеся он и рече: несмь.   Глагола един от раб архиереов, сродник сый, емуже уреза Петр ухо: не аз ли тя видех в вертограде с Ним?   Паки же отвержеся Петр, и абие петел возгласи   (18, 24–27)

Благополезно останавливает, как бы быстробегущего коня, течение своего изложения божественный Евангелист и возвращается опять назад. По какой причине? По той, что, прежде чем перейти к дальнейшему, надлежало указать на третий уже раз происшедшее отречение Петра как на такое событие, которое совершилось вполне подобающим ему и соответствующим (предсказанию Христа) образом. Поэтому считает полезным возвратиться к началу и говорит, что Иисус послан был от Анны к Каиафе. Показывает, что Петра расспрашивали гревшиеся вместе с ним слуги, и именно один из принадлежащих к роду того слуги, которого Петр ударил мечом, — и он (Петр) при этом сделал третье отречение. Потом упоминает о возгласе петуха, показывая, что никакого несоответствия действительности не было в словах Спасителя нашего, предведавшего и предвозвестившего немощь собственного ученика в тяжелые минуты, о которой, может быть, и совсем бы не напомнил богопросвещенный писатель сей священной книги, если бы не имел в виду злоречивой болтовни богоненавистников. Ведь сейчас же некоторые из особенных любителей оспаривать добрую славу Христа сказали бы: покажите, как и когда исполнилось отречение Петра, предвозвещенное Христом, не могшим, по вашему утверждению, говорить ложь! Ведь вы говорите, что Он есть истина и воссиял от Истинного Отца. Ввиду этого божественный Евангелист и счел совершенно необходимым сделать для нас повествование об этом, повсюду показывая истинность слов Господа.

Впрочем, может быть, кто из противников и воздержится возражать нам такими словами, но окажется свирепым обвинителем Петра и припишет искреннему ученику несравненную трусость и назовет его столь склонным к погрешностям в словах своих, что впал уже в третье отречение, нисколько не коснувшись испытания бедствий или находясь пред самыми дверями опасности. Но говорить это может быть свойственно разве только еще не посвященным (в таинство веры Христовой). Я же, как можно далее отстранив такие мысли и распрощавшись с их болтовнею, обращусь к защите этого события, предлагая в доказательство таинственное Домостроительство уже наученным разуметь Таинства (веры христианской).

Несомненно ведь надлежало премудрейшему Евангелисту хорошо припомнить и эти события, чтобы дать понять слушателям, каковы были и сами учители вселенной до воскресения Христова и бывшего сошествия на них Святаго Духа и какими они стали после этого, получив благодать чрез Духа, которую и «силою свыше» назвал Христос (Лк. 24, 49). Каждый может видеть их весьма готовыми к восприятию добродетели, одушевленными сильным желанием следовать за Христом и весьма часто решавшимися бороться со всякою опасностью. Но так как Спаситель наш Иисус Христос еще не упразднил державу смерти, то еще как бы жесток был и совершенно невыносим страх пред нею. Еще не получившие Духа и не укрепленные вышнею благодатью, еще не имея свою душу совершенно свободною от человеческого малодушия для сверхъестественного мужества, они не являлись всецело несокрушимыми для страха пред страданиями. Как железо, будучи твердо по природе, не может без вреда для себя касаться наиболее крепких камней, если не получит силу от заострения, так и душа человека хотя бы и оказывалась весьма храброю по своим неотвратимым влечениям ко всякого рода благу, но никогда не выдержит тяжести являющихся отсюда подвигов, если прежде не укрепится благодатию чрез Божественного Духа. Итак, слабейшими иногда могли оказываться вначале даже и сами ученики, но, получив Духа сущего над всеми Бога, они, отложив уже свою немощь, преобразовывались в Его твердость, общением с Ним возвышаясь до сверхприродной смелости.

Таким образом, благополезно описана и немощь святых в похвалу и славу Бога, прелагающего немощное в силу и, как бы некую крепость непреодолимую, восставляющего легко колеблемое и простыми лишь страхами и сокрушаемое иногда одними только ожиданиями страданий. И случившееся с одним кем-либо или несколькими из святых должно быть примером и ободрением для нас, ибо мы научаемся отсюда — никогда, ввиду своей немощи, не поддаваться нежеланию служить Богу, а, напротив, — надеяться на Могущего всех укреплять и Дарующего нам способность даже вопреки надежде украшаться вышеприродными подвигами.

Ведоша же Иисуса от Каиафы в претор. Бе же рано. И сами не внидоша в претор, да не осквернятся, но (да) ядят пасху   (18, 28)

Так как закон и Божественная заповедь ясно провозглашали так: суд правый судите и «неповинного и правого не убивай» (Исх. 23, 7; Втор. 1, 16), то они, жалкие, даже невольно как бы стыдятся отсутствию вин. И свое неистовство против Христа находя уже беспричинным и удерживаемые от собственноручного совершения убийства по причине требовавшейся от них чистоты — ведь они должны были закалать пасху, по не имевшему уже у них никакой силы закону, — к Пилату приводят, по весьма великому неразумию думая, будто они совсем не подвергнутся обвинению в неправом убийстве, если не сами они собственноручно сделают это, но предоставят этому совершится руками другого, хотя бы и было несогласно с законами Моисея то, что было у них на уме.

Кроме того, весьма смешным окажется и следующий их поступок. Представляя на суд ни в чем Несогрешившего как повинного в самых ужасных преступлениях и навлекая на свою голову столь страшное нечестие, они бегут порога претория как могущего причинить им осквернение и старательно остерегаются прикасаться к людям еще нечистым. Это потому, что они, думаю, верили, будто камни и тела однородных людей могут осквернять душу человека, а постыднейшее из всех зол, несправедливое убийство, по их мнению, не приносило им совсем никакого вреда. И удивительно, даже более — глупее и неразумнее всего то, что ищут очищения ради заклания агнца, изображающего нам не иное что, как сень таинства Христова, — почитая, следовательно, образ предмета, они нечестивствуют против Самой Истины. Воображая (себя получающими) чистоту в нем, они оскверняются скверноубийственными замыслами против Христа. Справедливо поэтому Господь то называл их гробами побеленными, которые снаружи покрыты разными искусными находящимися на них украшениями, а внутри наполнены зловонною и невыносимою нечистотою (Мф. 23, 27), то опять говорил, что они оцеживают комара, но поглощают верблюда (Мф. 23, 24). Наблюдая нередко мелочную точность в отношении самого, так сказать, малейшего и неважного или даже и совсем ничтожного — что такое в самом деле вообще комар? — они ни во что полагают дела, преисполненные беззаконий, и омывают внешность чаши и блюда, а внутренней нечистоте не придают совсем никакого значения. И вот хотя пророк Иеремия и говорит ясно: «Омой от зла сердце твое, Иерусалим, да спасешься» (Иер. 4, 14), они совершенно ничем считают внутреннее и в сердце находящееся нечестие. Так, и приводя к Пилату Христа, они отстраняются от мест нечистых и тел необрезанных людей, и хотя не совершают сами своими руками беззакония, но исполнителем своей жестокости делают Пилата, по своему безумию полагая, что остаются вне всякой вины. И удивительно то, что и это их нечестие оказываются знавшими святые пророки. Так, блаженный Исаия сказал о них в одном месте: «Горе беззаконнику: зло по делам рук его случится с ним» (Ис. 3, 11). Так же и Иезекииль:  «Как сделал ты, так будет тебе: воздаяние твое воздастся тебе на главу твою» (Авд. 1, 15). Да и сам божественный Псалмопевец возглашает: «Воздай воздаяние их им, по делам рук их дай им» (Пс. 27, 4). И действительно, как они Спасителя всех и Христа привели к римским военачальникам, так и сами в свою очередь, подвергаясь тому же самому, предаются владычеству римлян и истребляются рукою тогдашних владык (римских). Ведь столь ужасная война возгорелась против них и они приобщились таким неслыханным бедствиям, что некоторые из них, и даже многие, если бы можно было, предпочли бы лучше умереть, скрывшись в горах и пещерах, чем видеть эту войну. Что они действительно будут иметь такое желание, это предвозвестил Господь в словах: «Когда увидите окруженный войсками Иерусалим, тогда скажете горам: покройте нас, и холмам: падите на нас» (Лк. 21, 20; 23, 30).

Изыде же Пилат вон к ним и рече: кую речь (обвинение) приносите на человека сего?   (18, 29)

Избегают, как они думали, осквернения от камней и стен, а Пилат выходит и спрашивает о причине их пришествия к нему и требует сказать вину Приведенного (на суд), в то же время косвенным образом и осуждая наставников иудейских. Будучи инородцем, он уважает закон иудеев и с благоговением относится к господствовавшему у них обычаю. Вопреки обыкновению он вышел из претории, посредством этого самого поступка своего как бы сказав иудеям, что подобает соблюдать закон. Они же, думая о противном Божественным заповедям и нимало не заботясь о постановлениях Моисеевых, устрояют несправедливое убийство, тогда как бывший вне их закона (язычник Пилат) желает узнать преступления и допытывается до вины, указывая этим на то, что беззаконно предавать суду и требовать наказания ни в чем не погрешивших. Но они, ничего не имея сказать (в обвинение Христа), приводят Его, как одного из свирепейших разбойников. Поэтому весьма справедливо говорится к синагоге иудейской: «Оправдан был Содом от (то есть более) тебя» (ср. Иез. 16, 52), — и Сам Христос, обвиняя неистовство израильтян в этом деле, говорит в одном месте: «Но (даже) и не по оправданиям (законам) язычников соделал ты Мне» (Иез. 5, 7). И истинно это слово, если даже эллины не принесли бы скверными и нечистыми руками обычных жертв считавшимся у них за богов камням и деревьям и не умертвили бы никого, не уличенного в тягчайших преступлениях, а они, хотя и намеревались закалать пасху Истинному Богу, выставляют свою душу повинною в крови невинной и стараются несправедливо умертвить Того, Кто был чужд всякого греха.

Отвещаша и реша ему: аще не (бы) был Сей злодей, не быхом (бы) тебе предали Его   (18, 30)

Не могут указать никакой действительной вины и как бы прикрывают стыд своего нечестия и видимое намерение совершить несправедливое убийство, лживо указывая на то, что они отнюдь не привели бы Иисуса для осуждения и наказания, если бы, говорят, Он не был уличен ни в каком преступлении. Лицемерно заботятся еще о соблюдении закона, повелевающего над всеми творить суд правый, и, что удивительно, ратуют за исполнение закона, требуя, чтобы их считали законоблюстителями, хотя сами спешат обвинить Законодателя. Зло соделал, говорят, Тот, Кто пришел для уничтожения зла, дабы Христос явился опять говорящим гласом пророка Исаии: «Горе им, потому что отступили от Меня; жалки они, потому что нечествовали на Меня; Я же искупил их, а они изрекли на Меня ложь» (Ос. 7, 13).

Рече же им Пилат: поимите Его вы и по закону вашему судите Его   (18, 31)

На ни в чем противозаконном не уличенного, но без суда подвергшегося обвинению от вас, мне, говорит, налагать наказание по закону не подобает, но сами вы судите по закону вашему, если только, говорит, он установил наказывать даже и совершенно неповинного. Поистине — немалого смеха, а вернее — непрестанного плача достойно, если законы эллинские (языческие) оправдывают Господа, так что сам Пилат затрудняется наказывать Приведенного по столь неясным обвинениям, а по их словам, Он должен умереть, хотя и хвастались, что руководятся законом Божественным.

Реша же ему иудеи: нам не достоит убити никогоже, да слово Иисусово исполнится, еже рече, знаменуя, коею смертию хотяше (имел, долженствовал) умрети   (18, 31–32)

Задержкою и как бы некиим насильственным препятствием нечестивого убийства, говорят, было для них очищение, исполнявшееся при заклании агнца, если бы только вообще возможно было какое-либо очищение для осмелившихся на такое злодеяние. Действительно, они были вполне готовы к самоличному совершению нечестия, нимало не нуждаясь в содействии кого-либо другого. Ведь ум иудеев весьма склонен совершать всякого рода зло и не останавливаться ни пред каким беззаконием или стыдиться чего бы то ни было противного Богу. Итак, просят Пилата, чтобы он помог им своею жестокостью, стал подражателем иудейского безумия и оказал в настоящем случае какую-либо услугу им, объятым не совсем уже свободным влечением к неистовству. Но и это также открывает истинность слов Христа, предведавшего, каким образом Он умрет, и предуказавшего это святым ученикам Своим. Что сказал Он им? «Вот восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предается в руки грешников, и распнут Его, и убьют, и в третий день воскреснет» (Мф. 17, 23; 20, 18; 26, 45). Необходимо упоминание об этом, ибо Ему подобало пострадать, наперед зная об этом, чтобы никто не думал, что против воли подвергнется этому Тот, Кому все «открыто и явно» (Евр. 4, 13), но, напротив, чтобы веровали, что Он добровольно претерпел крест за нас и ради нас.

Вниде же паки в претор Пилат и пригласи Иисуса и рече Ему: Ты ли еси царь иудейск?   (18, 33)

Совершенно не имея, в чем обвинять Его или представить что-либо такое, что обыкновенно навлекает справедливое наказание на виновников, между тем как Пилат настоятельно требовал (указать) причины приведения (к нему Христа), они говорят, что Иисус совершил преступление против кесаря, похищая Себе предоставленную тому власть над иудеями и перенося царское достоинство на Свое лицо. Весьма лукаво было придумано это коварство и устроен этот способ клеветы. Ведь они знали, что Пилат, без сомнения, даже и не желая, позаботится о своей безопасности и, вероятно, поторопится казнить обвиняемого в таком преступлении. При всегдашней склонности обитателей страны иудейской к возмущениям и бунтам и быстрых переходах их к разного рода заговорам, назначавшиеся кесарем судьи относились уже к этому несколько суровее, были бдительнейшими стражами благочиния и подвергали казням даже и напрасно иногда обвинявшихся в этом.

Итак, иудеи ставят в вину Христу Его царство над Израилем. Поэтому они справедливо изгнаны из него, но приняты и подчинились язычники и вошли в Царство Христово: «Проси, — сказано, — от Меня, и дам Тебе народы в наследие Твое и во владение Твое — концы земли» (Пс. 2, 8). Между тем как один израильский народ впадает в неистовство (против Него), все народы даются Христу и вместо одной земли, разумею — иудейской, концы вселенной, как и Павел говорит: «отпадение их — богатство мира и уменьшение их — богатство язычников» (Рим. 11, 12).

Когда Пилат услыхал эти речи иудеев между собою, он уже ясно говорит и требует ответа от Господа, действительно ли Он есть царь иудейский. По-видимому, он заботится и думает об опасности для власти кесаря и поэтому делает точный допрос, желая уже дать должное направление делу, чтобы и в надлежащем виде проявить врученную ему римлянами власть.

Отвеща Иисус: о себе ли ты сие глаголеши, или инии реша тебе о Мне?   (18, 34)

Так как, говорит, никто открыто не обвиняет Меня в этом, то откуда же происходит у тебя этот вопрос? Но никакому сомнению не подлежит, что эта жестокая клевета есть дело коварства и злоумия иудеев, ибо ведь не можешь, говорит, ты быть сам и судьею и обвинителем. А говорит это Христос, давая понять Пилату, что от Него не может скрыться ничто сокровенное, втайне устроенное или сказанное, чтобы, уразумев Его вышечеловеческую природу, несколько медленнее шел к исполнению жестокого замысла приведших (Христа на суд к Пилату), и вместе научая тому, что весьма несправедливо подчиняться голосу других и вынужденно наказывать Того, Кто не изобличен ни в чем таковом.

Отвеща Пилат: еда аз иудей есмь? Народ Твой и архиереи предаша Тя мне: что сотворил еси?   (18, 35)

Явным уже делает разбойное скопище иудеев и как бы выставил напоказ это сборище обвинителей. Говорит как бы нечто подобное следующему: не мне ведь надлежит знать ваши законы, ибо я не иудей, но это всего более подобает Твоим соотечественникам и совоспитанникам, которые, может быть, и знают, что привели подлежащего смертной казни. Таким образом обвиняет самого себя, ибо сказать: «Что сделал Ты?» — означает не что другое, как именно это. У Евангелиста было большое старание как можно подробнее рассказать бывшее на самом суде и о том, что Пилат спрашивал Иисуса: «Что сделал Ты?» — ибо чрез это вполне можно было узнать отсутствие преступлений и что, хотя ничего не было указано и Спаситель наш Христос не был изобличен ни в чем, однако ж, в конце концов, последовало нечестивое и несправедливейшее осуждение на смерть.

Отвеща Иисус: Царство Мое несть от мира сего: аще от мира сего было бы Царство Мое, слуги Мои подвизалися бы, да не предан бы бых иудеом: ныне же Царство Мое несть отсюда   (18, 36)

Прекратил страх у Пилата как уполномоченного стража царства кесарева. Он ведь думал, что Христос замышляет восстание против человеческого закона вообще, так как и это болтали иудеи, делая на это намек в словах: «Если бы не был Сей злодеем, мы бы тебе не предали Его» (Ин. 18, 30), называя злом восстание. Притворялись они столь благорасположенными к римлянам, что отнюдь не допускают даже на языке иметь слово отступления. По этой-то вот причине, говорят, они и привели Его и желают подвергнуть наказанию. Но, защищаясь против этого, Христос не отрицал, что Он есть царь, ибо должен был говорить истину. Но Он ясно изобличает, что не был врагом царства кесарева, являя власть Свою не земною, но, как это свойственно Божеству, господствующею над небом и землею и еще высшими мирами.

Какое же, однако, этому доказательство и что уничтожает подозрение в этом? То, что Он отнюдь не пользуется какими-либо охранителями и защитниками и совсем не имеет желающих сражаться за Него не только для того, чтобы Ему не лишиться царства, но и даже для того, чтобы избежать угрожавшей Ему опасности, притом навлекаемой на Него как со стороны иудеев, так и от самого властвовавшего над иудеями, то есть кесаря. Когда, таким образом, было уничтожено обвинение в этом посредством столь ясного доказательства, дерзость Пилата против Христа является уже не имеющею никакой причины. Ведь никто не принуждал и никакое основание не влекло его к тому, чтобы для удовольствия иудеям он отдал на погибель душу свою и разделил с ними вину Христоубийства.

Впрочем, сказав, что Царство Его премирное, Христос не только устраняет страх Пилата и удаляет подозрение в бунте, но и побуждает его мыслить о Нем нечто великое и чрез эту защиту Себя как бы полагает начало наставлению о Себе.

Рече же Ему Пилат: убо (итак) Царь (ли) еси Ты?   (18, 37)

Истину (изреченную Христом) обращает в обвинение Христа. Услыхав, что Царство Мое не отсюда, он уже освобождается от страха пред бунтом. Однако ж считает это за признание обвинения и вменяет в вину то, что Он вообще сказал, что имеет царство, хотя и утверждает, что оно не земное. Сводит ответ Иисуса как бы к следующему: Ты признался уже, что царь Ты.

Отвеща ему Иисус: ты глаголеши, яко Царь есмь Аз; Аз на сие родихся и на сие приидох в мир, да свидетельствую (о) истине: всяк, иже есть от истины, слушает Моего гласа.   Глагола Ему Пилат: что есть истина?   (18, 37–38)

Ни отрицает славы Своего Царства, ни одними только словами Пилата не ограничивает удостоверения в этом, ибо Он есть царь как Бог, хотя бы кто и не желал этого. Но показал опять силу истины, заставившей Пилата даже невольно высказать славу Судимого. Ты сказал, говорит, что царь — Я. Для того именно, говорит, и родился Он и пришел в этот мир, когда стал человеком, чтобы свидетельствовать об истине, то есть чтобы, изъяв ложь из мира и низвергнув насильничавшего обманом демона, показать царящую над всем истину или истинно и природно царственную Природу, Коей сила власти и владычество над небом и землею и над всем вообще приведенным к бытию предоставлена не вследствие насильничества и не как приобретенная или отвне данная, но является присущею природно и существенно. И чтобы опять показать, что Он знает грубое неверие Пилата и его нерасположение к правомыслию, полезно присоединяет: Всякий, сущий от истины, слышит Мой голос. Ведь слово истины благоприемлемо для познавших уже и любящих ее, а для не таковых — нет. Так и пророк Исаия говорил к некоторым: «Если не уверуете, и не уразумеете» (Ис. 7, 9).

Истинность этого тотчас же доказывает Пилат своими словами: Что есть истина? Как для людей с поврежденным взором телесным и совсем потерявшим чувство зрения посредством глаз не имеет никакого значения, в отношении именно цветов, если кто и принесет золото или покажет блестящий и драгоценный камень, даже и самый свет солнечного луча не вызывает в них никакого удивления, так как все это не производит на них никакого впечатления и ничто таковое не может доставлять им пользы; так и для имеющих ослепленный ум истина кажется чем-то не имеющим ни красоты, ни вида, хотя она и посылает в души созерцающих ее умственный и Божественный свет.

И сие рек, паки изыде ко иудеям и глагола им: аз ни единыя обретаю в Нем вины:   есть же обычай вам, да единаго (узника) отпущу вам на Пасхе: хощете ли убо отпущу вам Царя Иудейска?   (18, 38–39)

В осуждение нечестия и вместе и жестокости иудеев предлагает им познание правды и долга тот, кто не мог похвалиться Божественными наставлениями, но был стражем человеческих узаконений и чтил исключительно уставы только тех, от кого имел дар начальства. И если бы вожди Иудейского народа решились делать или помышлять таким же образом, то по всей вероятности они могли бы избежать сети диавольской и отклонить гнуснейшее из всех других зол, разумею, конечно, убийство Христа.

Итак, Пилат отказывается осудить Христа, ни в каком беззаконии не захваченного или обличенного, и говорит, что совершенно далекого от всякой вины не подобает, конечно, подвергать наказанию, а также решительно утверждает, что это всецело противоречит и его (языческо-римским) законам, пристыжая ужаснейшее безумие иудеев против Божественного закона. Думал он, что выставлявших себя вестниками правды и законности он должен тотчас же убедить предъявлением справедливого и должного. Но, с другой стороны, поразмыслив, вероятно, о том, что объявление Приведенного на суд свободным от всякой вины послужило бы немалым обвинением иудейского легкомыслия, чтобы этим не возбудить в них, пожалуй, еще большую жестокость и неуместное честолюбие, — придумывает выход для этого и как бы некоторую прекраснейшую окраску, говоря так: Есть обычай у вас, чтобы одного узника отпускал я вам на Пасхе, хотите ли поэтому, отпущу вам Царя Иудейского?

А называя Иисуса Царем Иудейским, шуткою и вместе насмешкою смягчает и ослабляет гнев неистовствовавших иудеев, а в то же время и весьма ясно показывает, что напрасно Он обвиняется именно в этом (присвоении царского достоинства). В самом деле, римский военачальник никогда бы не предложил отпустить того, кто обвинялся в насильничестве и возмущении против римлян. Поэтому тем самым, что предлагает им отпустить, засвидетельствовал всецелую Его неповинность.

Такой смысл, полагаю, заключается в приведенном месте. Но при рассмотрении и рассуждении в себе самом о том, откуда у иудеев явился обычай требовать отпущения одного — разбойника ли, или убийцы, у меня явилась мысль, что не все уже делалось у них по Божественному закону, но, кажется, они более пользовались своими обычаями и обратились к суетной жизни, не вполне согласной с постановлениями Моисеевыми. Однако ж, когда я исследовал Божественное Писание и повсюду искал причины этого обычая, мне встретилось одно место Писания, которое и вызывает в моем уме догадку, не во исполнение ли одного узаконения иудеи, хотя и весьма своенравные, требовали отпущения злодея. Именно в конце так называемой книги Чисел изложен такой закон об убийце как добровольном, так и невольном. После ясного определения наказания убийце по свободной воле речь тотчас переходит к закону об убийце невольном, и потом между прочим говорится так: «Если же нечаянно, не по вражде к нему случится, но бросит на него какой-либо сосуд без умысла, или какой-либо камень, от которого можно умереть, не зная (бросит) и упадет на него и умрет, а он не был врагом его и не старался причинить зло ему, то общество рассудит между убийцею и между мстителем за кровь, по уставам этим, и избавит общество убийцу от мстителя за кровь, и возвратит его общество в город убежища, куда он убежал» (Чис. 35, 22–25). При существовании такой заповеди, если кто-либо впадал в такого рода преступления, чтобы не казаться совершенно пренебрегающими этим постановлением, иудеи, вероятно, когда собирались во множестве, требовали одного из таковых (преступников). Ведь закон требовал, чтобы это было делом целого общества.

Впрочем, по смыслу закона, отпускать можно было им самим, а они просят Пилата сделать это. Причина та, что, однажды приняв власть римлян над собою, они уже большую часть своих дел предоставили их законам. Так, и при возможности для них предавать смерти осужденного за какие-либо беззакония как одного из таковых приводят Иисуса к Пилату, говоря: Нам невозможно убивать никого. Если и прикрывались лицемерно, быть может, очищением из-за святости Пасхи, однако ж, несомненно, льстят особенно тем, что предоставляют римским законам даже и то, что предписывало им (данное) свыше Божественное постановление.

Возопиша же паки глаголюще: не Сего, но Варавву: бе же Варавва разбойник   (18, 40)

Опять и здесь иудеи изобличаются как величайшие беззаконники, более следовавшие своим вожделениям, чем чтившие древние узаконения. Действительно, между тем как закон Моисеев повелевал отпускать совершившего невольное убийство, они требуют не одного из таковых, но известного разбойника. А что упомянутый Варавва оказывается дерзким и свирепым, не непричастным преступлениям убийства, это откроет божественный Петр, говоривший иудейскому народу: «Вы же от Святого и Праведного отреклись, и вы просили мужа убийцу даровать вам» (Деян. 3, 14). В самом деле, Того, Кто, несмотря на Свое равенство с Богом и Отцом, облекся нашею бедностью для того, чтобы избавить нас от истинного убийцы, то есть сатаны, — ставят ниже любви к разбойнику блиставшие подзаконным священством и весьма сильно гордившиеся этим, пренебрегая и как совершенно ничтожное отвергая это «судом правым судите» (Зах. 7, 9), — оправдывают разбойника, осуждая Христа, и всем обществом говорят: Не Сего, но Варавву.

Иудеи, конечно, должны подвергнуться наказанию за это нечестие. Но надо удивляться тому, что Богодухновенное Писание как бы от лица Христа дает указание на этот отчаянный крик. Именно пророк Иеремия говорит так: «Покинул Я дом Мой, оставил наследство Мое, дал возлюбленную Мою душу в руки врагов ее: стало наследство Мое для Меня как лев в лесу, издало на Меня голос свой» (Иер. 12, 7–8). Что делает лев в лесу, об этом, кажется, надо сказать. Говорят, что когда этот великий и ужаснейший зверь хочет схватить какого-либо скота в лесу, то, поднявшись на какую-либо скалу в горах, издает чрезвычайно сильное рыкание и внедряет такой ужас в слышащих, что они, не вынося столь сильного и грозного рева, тотчас падают, будет ли то человек или другое животное, и делом голоса зверя является падение животного. Это удостоверяет как бы Бог, чрез пророка сказавший так: «Лев зарычит, и кто не устрашится?» (Ам. 3, 8). Итак, общество иудейское было для Спасителя Христа как лев в лесу, по проявлению дерзости языка в отношении к Нему — ведь Божественная природа не допускает никакого страха или ужаса, — но оно (общество) требовало убить Его, хотя Пилат предлагал избрать отпущение, так что не познавшие еще Божественного закона оказываются по своим делам выше наученных закону.

Тогда же поят Пилат Иисуса и би.   И воины сплетше венец от терния, возложиша Ему на главу, и в ризу багряну облекоша Его,   и прихождаху к Нему и глаголаху: радуйся, Царь Иудейский! И бияху Его по ланитам   (19, 1–3)

Бичует несправедливо и толпе солдат предоставляет посмеяться над Ним, надеть венец из терний и набросить пурпурную одежду, даже оскорбить заушениями и другими поношениями. Думал, вероятно, он мало-помалу устыдить иудейский народ, когда он увидит, что Свободный от всякой вины и это наказание излишне терпит.

Несправедливо подвержен был бичеванию, чтобы освободить нас от справедливого наказания, — был осмеян и заушен, чтобы мы осмеяли посмеявшегося над нами сатану и избежали вследствие преступления приразившегося нам греха. Правильно размышляя, мы должны думать, что все для нас и за нас были страдания Христа, имеющие силу освободить и избавить нас от справедливых последствий в нас отступления нашего от Бога. Как отдание Своей плоти на смерть Неведавшим греха за нашу жизнь было достаточно для того, чтобы упразднить смерть всех, ибо Один за всех умер (2 Кор. 5, 14), так справедливо думать, что эти страдания Господа за нас достаточны также для освобождения всех и от бичей и от поношений. В противном случае каким образом «язвою Его мы исцелели», по написанному (Ис. 53, 5)? Ведь все мы заблудились, каждый «в пути своем», как говорит блаженный пророк Исаия, «и Господь предал Его грехам нашим, и за нас страдает» (Ис. 53, 6 и 4). Обессилен ради преступлений наших и свой хребет дал «на бичевания, а ланиты свои на заушения», как и Сам говорит в одном месте (Ис. 50, 6).

Итак, солдаты, взяв Иисуса, как какого-либо лжевластителя, насмехаются по-солдатски. Поэтому и венец из терний надевается, спускаясь поверху лба, являясь знаком земного царства, а порфирная одежда как бы некий образ и символ багряницы, но, кроме того, становится и причиною смеха, ибо приходили с словами: Радуйся, Царь Иудейский.

Впрочем, я знал некоторых, которым гораздо более нравится видеть в венце из терний еще и указание на множество идолопоклонников, воспринятых со временем как бы в венец Христу чрез веру в Него, которые терниям бесплодным и бесполезным уподобляют язычников по той причине, что они не имеют никакого плода благочестия, но обычно более годны в пищу всепоедающего огня, как, без сомнения, и полевая солома или дикий и без всякого земледелия растущий терн. А багряная накидка, или одежда порфирная, говорят, означает будущее царство Его над всем миром.

Приемлемо все, что не выходит из пределов правильного разума и не бесполезно будет для веры.  Поэтому не следует отвергать такого рода толкование, заключающее в себе весьма тонкое наблюдение.

И изыде паки вон Пилат и глагола им: се, извожу вам Его вон, да разумеете, яко ни единыя вины обретаю в Нем   (19, 4)

Признает свой грех и не стыдится, ибо заявил, что бичевал Его напрасно, и им обещает показать это, предположив, что посредством столь жалостного зрелища он как бы насытит их неукротимый гнев, — едва даже не обвиняет их, наконец, как неправедных убийц, и притом смело, и как явно принуждающих его преступать закон — его, которому не останется безнаказанным преступление своих собственных законов. Таким образом, исполняется на Христе и оказывается истинным сказанное Им, что «идет князь мира сего, и во Мне не найдет ничего» (Ин. 14, 30). Заметь, как сатана, запутав все сверху донизу, не отыскивает решительно ничего неугодного Богу и греховного, что, быть может, если бы оказалось во Христе Спасителе, подвергало бы Его справедливому осуждению и делало бы повинным его (сатаны) обвинениям. Поэтому как в Адаме в одном он (сатана) победил целую природу человека, соделав ее носительницею греха, так и сам теперь побеждается от нее, ибо человек был (Спаситель), хотя и Бог по природе, не имевший греха, — и как осуждение вследствие преступления чрез одного первого совершилось над всеми, точно таким же, конечно, образом и благословение вследствие оправдания Христа чрез Одного Второго простирается на всех. И этому свидетель Павел, говорящий: «Как чрез одного на всех людей (в) осуждение, так чрез Одного на всех людей (в) оправдание жизни» (Рим. 5, 18). Итак, чрез Адама первого мы подверглись преслушанию и проклятию за него, а чрез Второго мы обогатились послушанием и благословением за него. Это потому, что Господь закона как Бог стал с нами блюстителем закона как человек. Поэтому мы найдем Его говорящим к нам: «Любящий Меня заповеди Мои соблюдет, как Я заповеди Отца Моего соблюл и пребываю в Его любви» (Ин. 14, 23; 15, 10). Смотри, вот заповедует нам как Законодатель и Бог соблюдать Его заповеди, а как законоблюститель вместе с нами утверждает, что Он и Сам соблюл заповедь Своего Отца.

Изыде же Иисус вон, нося тернов венец и багряну ризу. И глагола им: се Человек!   Егда же видеша Его архиереи и слуги, возопиша глаголюще: распни, распни!   (19, 5–6)

Показал Господа всех нечестиво поруганным и издевательствами солдат невыносимо тяжело оскорбленным, надеясь, что несколько удовлетворится и прекратится необузданная ярость иудеев даже и от одного столь жалкого и бесславного зрелища. Но они оказались столь далекими от того, чтобы сказать или сделать что человеколюбивое по отношению к Нему или проникнуться милосердным настроением, что, превзойдя даже зверскую свирепость, устремились к еще большему злу, с более горячею настойчивостью стали требовать Его осуждения и вынуждали предать Его самой постыдной казни. В самом деле, какое наказание может быть столь жестоким, как распятие на дереве? Но, как кажется, одним только наставникам иудейским премудрейший Евангелист усвоил начало столь великого нечестия. В самом деле, заметь, с какою тщательною точностью говорит: Когда же увидали Его архиереи и слуги, возопили, говоря: распни, распни! Между тем как простой народ хотя немного стесняется зол, причиненных Христу, — быть может, он припоминал совершенные Им чудеса, — они и даже первые начинают обвинение и возжигают ярость подчиненного им народа к беззаконным жестокостям. Поэтому истинно сказанное Богом о них у пророков: «Потому что обезумели пастыри и Господа не взыскали, посему не уразумело все стадо и рассеялись» (Иер. 10, 21). И истинно это слово. Так как не получали руководства от вождей к познанию Христа находившиеся в положении стада, то есть простой народ, то и погиб и впал в гибельное безрассудство по отношению ко Христу. Действительно, пусть исследует кто-либо начало этого нечестия, и он усвоит его начальникам иудейским. Ведь у них вначале было нечестивейшее совещание (Ин. 11, 47–53) — они подкупили предателя священными деньгами и уговорили продать Его им (Мф. 26, 14–16, пар.); они присоединили отряд воинов к служителям и повелели связать Его, как бы одного из бесчестнейших разбойников, они привели Его к Пилату и, видя Его подверженным бичеванию и преданным поруганиям от всех, увеличили свою ярость и издавали слова неизмеримой злости. Их цель была убить владыку виноградника, ибо они думали, что безопасно завладеют наследством Его (Мф. 21, 38, пар.) и, как скоро был бы устранен Христос, опять будут начальствовать и получать почести от всех. Но, как Псалмопевец говорит, «Обитающий на небесах посмеется им и Господь поругается им» (Пс. 2, 4), ибо не осуществилось ни одно из намерений их, но положение дел, вопреки их желаниям, приняло совершенно противоположное направление.

Глагола им Пилат: поимите вы Его и распните, аз бо не обретаю в Нем вины   (19, 6)

С изумлением думает Пилат: неужели народ Иудейский и бесчеловечнейшее сборище архиереев дойдут до такой дерзости, что не постесняются подвергнуть Христа даже этой ужасной смерти, хотя не было ни одной вины, заслуживающей эту смерть. Поэтому он, как бы с негодованием и оскорблением, говорит: меня ли хотите сделать виновником этого неправедного убийства? Я ли, вопреки всем римским законам, буду убийцею даже невиновных? Повинуясь вашим голосам, пренебрегу ли своею пользою? Сделавшись безрассудным исполнителем ваших просьб, могу ли не ожидать для себя бед? Ведь если вы не видите в этой казни ничего безбожного, если не считаете этого дела ужасным, то сами вы, говорит, хвастающиеся Божественными научениями, высокомерно гордящиеся знанием законов, водрузите крест, совершите злодейское убийство, безбожничайте сами по себе, сами на свои головы возлагая вину за такое нечестие, — пусть это дерзкое злодейство будет иудейским и зло убийства да обратится на вас самих. Если у вас есть закон, подвергающий ни в чем не погрешившего столь ужасным наказаниям, то пусть это и совершается чрез вас самих, я не приму участия в этом. Приблизительно это, можно думать, сказал Пилат, и его речь имеет почти такое значение. Также опять и здесь каждый должен поразиться бесстыдству иудеев, так как не стесняются правосудия человека даже иностранного, хотя Божественный закон изрек о них: «Потому что уста священника должны блюсти суд, и закона взыщут от уст его» (Мал. 2, 7).

Отвещаша ему иудеи: мы закон имамы, и по закону нашему должен умрети, зане Сына Божия Себе сотвори   (19, 7)

Когда тщетною оказалась в самом начале их клевета и никакой доказательности не заключало в себе их новое обвинение в восстании против власти кесаря — Господь устранил обвинение в этом словами: «Царство Мое не от мира сего: если бы от мира сего было Царство Мое, слуги Мои подвизались бы, чтобы не был предан Я иудеям» (Ин. 18, 36), — а Пилат против этого справедливо, неподкупно и без угодливости вел суд и говорил ясно, что никакой вины не нашел в Нем, — эти предерзкие обвинители обращаются к другому обвинению: закон, утверждают, есть, осуждающий Спасителя на смерть. Какой же это закон? Тот, что угрожает наказанием богохульникам. Именно в так называемой книге Левит написано, что некие, принадлежавшие к иудеям, поспорили, по написанному (Лев. 24, 10), в лагере, из которых один, сказано, упомянув имя Божие, проклял и похулил, — потом назначается смерть и жестокое наказание за безбожный язык, так как Бог говорит ясно: «Человек, который бы проклял Бога, грех примет на себя и называющий имя Господне да будет умерщвлен: камнями да побьет его все общество Израильское — пришелец ли или туземец — за произнесение им имени Господня, да умрет» (Лев. 24, 15–16).

Но, быть может, кто-либо усомнится и возразит против этого: что же такое говорит закон и на что он хочет указать этим? Смерть виновному в хуле на Бога назначается отнюдь не вопреки справедливости, но весьма справедливо он подвергается этому. Но почему же оказывается не свободным от греха и тот, кто похулит и одного из лжеименных богов? Если кто, сказано, проклянет Бога, грех приимет (Лев. 24, 15). Предусмотрителен законодатель, ибо поношение даже и не истинных или не сущих по природе богов служит как бы некоторым упражнением и дорогою, ведущею нас к хулению и против истинного Бога по природе. Поэтому и посредством других слов также воспрещает это, говоря: «Богов не злословь» (Исх. 22, 28). Думал он, что имя Божества, хотя бы и ложно оказывалось у кого-либо, должно чтиться и прославляться подобающим ему образом. Закон отнюдь, конечно, не повелел нам воздавать какое-либо почитание ложным богам, но научает считать досточтимым имя Божества, хотя бы оно и было похищенным у кого-либо.

Итак, ввиду того, что постановляет предавать смерти подвергающегося обвинению в богохульстве, Господь, говорят, подлежит наказанию, ибо Сыном Божиим, сказано, Себя соделал. Здесь опять нужно нам напомнить о том, где и как это сказано о Христе.

Так, некогда при купальне, называвшейся Овечьей, Он исцелил расслабленного продолжительным и тяжким недугом в день субботний. Они же, вместо подобавшего удивления к такому Чудотворцу, соблазнялись опять, обвиняя в нарушении закона ради одной только субботы. Но и тогда Христос защищался таким образом: «Отец Мой доселе делает, и Я делаю». Потом Евангелист присоединяет: «Поэтому-то преследовали Его иудеи (Иисуса), что не только нарушал субботу, но и Отцом Своим называл Бога, равным Себя делая Богу» (Ин. 5, 17–18). Итак, соблазнялись иудеи тому, что Господа всяческих Христос называл Своим Отцом, когда на это отвечал кротчайшею беседою к ним, говоря так: «Написано в законе вашем: "Я сказал: боги есте и сыны Вышнего все", — если же тех назвал, — говорит, — богами, к кому слово Божие было, и не может нарушиться Писание: о Том ли, Кого Отец освятил и послал в мир, вы говорите, что богохульствуешь, потому что сказал: Бога Сын Я» (Ин. 10, 34–36). Но ничего этого не помня, народ Иудейский истину обращает Истине в вину, и так как Христос сказал, что Он есть по природе, по этой именно причине, утверждают, Ему надлежит умереть. Но воспользуюсь для этого гласом пророка: «Как скажете, что мудры мы и закон Господень с нами?» (Иер. 8, 8). Разве не надлежало им посредством тщательного исследования прежде узнать, Кто и откуда Христос, — и если бы Он оказался сказавшим ложь, тогда со всей справедливостью подвергнуть Его наказанию — или же поклониться Сказавшему истину. Зачем же вы, оставив исследование и удостоверение из Священных Писаний, обращаетесь к одному только обвинению и истину сделали предлогом обвинения? Говорившие Пилату, что Он Сыном Божиим Себя соделал, должны были указать ему и на дела Божества и представить величие Его чудес. Надлежало после того взывать, что четверодневный мертвец ожил по одному слову Спасителя, возвратившись опять к жизни (Ин. 11, 39). Подобало представить единородного сына вдовы и дочь начальника синагоги. Надлежало напомнить и тот Божественный глас, именно при воскрешении сына вдовы: «Юноша, тебе говорю, встань!» (Лк. 7, 14) и при воскрешении девицы: «Девица, встань!» (Лк. 8, 54). Подобало при этом дать знать, что Он подавал слепым зрение, прокаженным очищение и, кроме того, еще то, что одним запрещением останавливал волнение свирепого моря и бушевание сильных ветров, и еще другое что, совершенное Христом. Но это они погребают неблагодарным молчанием и, коварно опуская то, что давало видеть в Нем Бога, обращаются к одним только лжедоказательствам. Человеку иностранному и Божественного Писания совсем не знавшему, видевшему в Иисусе (простого) человека, они, жалкие, вопят: Сыном Божиим Себя соделал, хотя Богодухновенное Писание гласило, что Слово Божие некогда должно прийти в мир в человеческом виде: «Вот, — говорит, — Дева во чреве приимет и родит Сына, и назовут имя Его Еммануил, что значит в переводе: "С нами Бог"» (Ис. 7, 14; ср. Мф. 1, 23). Рожденное же от Девы чем другим могло бы быть, как не человеком нам подобным, по отношению к виду и природе тела? Ведь Он был вместе и человек и истинно Бог.

Егда же слыша Пилат сие слово, паче убояся.   И вниде в претор паки и глагола Иисусу: откуда еси Ты? Иисус же ответа не даде Ему   (19, 8–9)

Коварство иудеев принимает неожиданный оборот. Между тем как они все более и более усиливали причину обвинения, говоря, что Христос совершает преступное богохульство даже против Самого Божества, в Пилате, напротив, это усиление виновности (Христа со стороны обвинителей) служит к увеличению его благоговения (ко Христу) и вызывает в нем сильнейший страх, так что он становится более тщательным в отношении к Нему, чем был прежде, и точнее допрашивает, Кто же в самом деле Он и откуда, не лишенный, как мне кажется, веры в то, что, и будучи человеком, можно быть Сыном Божиим. Впрочем, понятие об этом и веру в это он получает не из Священных Писаний, но из эллинского заблуждения. Ведь эллинские мифы многих (людей) называют полубогами и детьми богов. Римляне же также, делая это с несколько большим суеверием, божественное наименование всегда давали славнейшим из своих царей. Ставя алтари и воздвигая капища, они многих так увековечили. Поэтому Пилат точнее и тщательнее, чем вначале, исследует, кто действительно есть и откуда Христос. Он же, сказано, не ответил ему словом, припомнив, как кажется, Свое изречение. Что же именно сказал Он ему? «Всякий, кто от истины, слышит Мой голос» (Ин. 18, 37). А Пилат как идолослужитель разве внял бы гласу Спасителя, называвшего Себя Истиною и Чадом Истины? Или разве принял бы и почтил имя Истины тот, кто и вначале выразил презрение к ней и сказал: «Что есть истина?» (Ин. 18, 38), потому что он служил еще лжеименным богам и был погружен во тьму лжи.

Глагола же Ему Пилат: мне ли не глаголеши? Не веси ли, яко власть имам распяти Тя и власть имам пустити Тя?   (19, 10)

Делом неразумия считал Пилат молчание. Поэтому свою начальническую власть он простирает как бы какой жезл и думает, что страхом даже и против воли можно побудить Его к бесполезной защите. Беспрепятственно, говорит, он может направить дело, к чему захочет, как к наказанию, так и к помилованию, — так как нет ничего, что бы толкало его к невольному суду, то во власти его одного находится приговор над Обвиняемым. Таким образом, обвиняет Его, как оскорбленный неблаговременным молчанием и уже возбуждаемый этим к гневу на Него. Ведь совсем не разумел он тайны этого молчания. Но ты должен обратить внимание на то, что и здесь вполне исполнилось предвозвещенное гласом пророка: «Как овца, — сказано, — на заклание был веден и, как агнец пред стригущим его, безгласен, так не открывает уст Своих, в смирении Его суд Его взят был» (Ис. 53, 7–8). Это сказал нам блаженный Исаия. Также и Псалмопевец от лица Христа говорит в одном месте в Духе: «Положил Я устам Моим хранение при появлении грешника предо Мною: онемел и смирился и смолчал от благ» (Пс. 38, 2–3). Выражение «от благ» разумей вместо «зол», ибо Божественное Писание имеет обыкновение говорить так из почтительности, когда это относится к самому Божественному лицу.

Отвеща ему Иисус: не имаши власти ни единыя на Мне, аще не бы ти дано свыше: сего ради предаяй Мя тебе болий грех имать   (19, 11)

Кто Он, откуда и от какого Отца родился, об этом не говорит яснее. Даже и нам самим не дозволяет безрассудно открывать посторонним слушателям это столь таинственное учение в словах: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями» (Мф. 7, 6). Впрочем, выставлявшему на вид свою начальническую власть и безрассудно обещавшемуся (Пилату) по своему единоличному усмотрению направить суд над Ним к чему угодно Он весьма благополезно противопоставляет Свою силу и власть и как бы останавливает надутого суетною и неразумною напыщенностью даже и против самой Божественной славы. И это потому, что действительно немалый бы вред причинила некоторым мысль, что Христос невольным поруганиям был подвергнут и вопреки Своему желанию и насильственным образом оказался во власти иудеев, хотя Он и есть по природе Бог и в Cвятом и Богодухновенном Писании проповедуется как Царь над всем. Таким образом Он уничтожил повод для нашего соблазна и как бы с корнем низвергает заблуждение из-за этого в словах: если бы не было тебе дано свыше. Свыше же дана, говорит, власть Пилату не так, чтобы Бог и Отец возлагал на Собственного Сына невольное страдание на кресте, но так, что Сам Единородный отдавал Себя страданию за нас, при соизволении Отца на совершение этого таинства над Ним.

Итак, под дарованием (дано свыше) здесь ясно разумеется и так называется согласие и попущение Отца и самое желание Сына. Действительно, не подлежит никакому сомнению, что толпа не насиловала власти Спасителя. Впрочем, это легче видеть из того, что, несмотря на частые злоухищрения, они не имели никакого успеха, но только, изобличенные как богохульники, подверглись осуждению. Так, они хотели однажды схватить Его, по сообщению Евангелиста, но Он, вышедши, «посреди их пошел и ушел так» (Ин. 8, 59; ср. Лк. 4, 30). Это «так» он употребляет вместо: нескрытно, без страха, не приняв вида убегающих, но, напротив, непринужденно, обычною походкою и свободною от всякого страха. Некоею Божественною и неизреченною силою скрыв Себя, Он исчез тогда из глаз убийц, ибо не желал еще пострадать и яростным преследователям не позволял против Своей воли подвергнуть Себя смерти. Итак, по собственному желанию и благо-изволению Бога и Отца, говорит, дана Пилату власть, или всецелая возможность, совершать с Ним то, на что он уже дерзнул, ибо совершенно не подвластною ничему из существующего оказывается Божественная и верховная природа, Которой природно принадлежит и владычество над всем.

Большим представляет грех, очевидно, грех против Него того, кто привел Его к Пилату, — и со всею справедливостью. Ведь он (предатель) стал как бы началом и дверью нечестия против Него, тогда как судья (Пилат) оказывался исполнителем чужих злокозней и вследствие несвоевременной трусливости участником иудейского безбожия. Кто же предал и на кого падает первовина преступления? Думаю, что на легко подкупного ученика, точнее — на предателя уже и погубителя собственной души, также на толпу начальников и на самый народ Иудейский, которому усвоив наибольшую долю нечестия, не оставил совсем свободною от него и голову Пилата.

Оттоле Пилат искаше Его пустити. Иудеи же вопияху, глаголюще: аще Сего пустиши, неси друг кесарев: всяк, иже царя себе творит, противится кесарю   (19, 12)

Страх в Пилате становится напряженнее и боязливость его делается сильнее, — возглас иудеев вызывает в нем нерешительность к убийству. Ведь они кричали: «потому что Сыном Божиим Себя Он сделал» (Ин. 19, 7), Которого он усиленно старался избавить от всякой опасности и освободить от всякой клеветы, имея из-за этого превеликий страх в душе. И вот, поняв это, израильтяне возвращаются к первоначальному лжесловию, говоря, что Иисус возбуждает народ и совершает преступление против самой власти кесаря, даже имеет замысел одолеть царство римлян, ибо царем, говорят, Себя сделал. И заметь неукротимую и необузданную ярость клеветников. Сначала они, жалкие, крича все единогласно, обвиняли Его в преступлении против власти кесаря. Но когда не достигали цели, так как Христос назвал Свое Царство не земным, представили Пилату, хотя и защищавшему честь (и законы) римлян, грех против самого Божества, говоря: «Сыном Божиим Себя сделал». Думали несчастные побудить этим Пилата, даже против воли, к безрассудному гневу и сделать его более смелым к определению смерти Спасителю, вызвав гнев, под предлогом благоговения к Богу. Но когда и это коварство оказалось бесполезным для них, опять возвращаются к первоначальной продерзости: говорят, что Он злоумышляет на власть кесаря, и бесстыдно обвиняют судью в восстании против славы его, если он не пожелает осудить и подвергнуть надлежащему наказанию Противоречащего, по их словам, кесарю, потому что допустил принять на Себя имя Царя, хотя кесарь и не обладал небесною властью, которой носителем действительно и исключительно был Христос, но находящеюся долу и земною, которая также зависит от власти Христа, ибо чрез Него цари царствуют, по написанному (Притч. 8, 15–16), и властелины чрез Него обладают землею. Так дерзко болтали нечестивейшие из всех людей и хулили славу Спасителя по превеликому своему безбожию, которых весьма справедливо поражает пророк Исаия в словах: «Вы же придите сюда, сыны беззаконные, семя прелюбодеев и блудницы! Чем усладились, и на кого распустили язык ваш, и на кого отверзли уста ваши? Не вы ли есть чада погибели, семя беззаконное?» (Ис. 57, 3–4). Ведь не на кого-либо из обыкновенных людей предъявляли они обвинение и, распуская свой необузданный язык, составляли всякого рода клеветы, но на Самого своего Владыку и Властителя над всем вместе с Отцом. Вот почему справедливо и чадами погибели, и беззаконным семенем названы и были действительно.

Пилат же, слышав слово сие, изведе вон Иисуса и седе на судище, на месте, глаголемем Лифостротон, еврейски же Гаввафа.   Бе же параскеви (пяток) Пасхи, час бе яко шестый, и глагола иудеом: се, Царь ваш   (19, 13–14)

Говоря это, Евангелист всю вину за убийство Христа как бы возлагает преимущественно на головы иудеев. Пилат, говорит, едва уже и не против своей воли был явно побежден настояниями от них, оттолкнул долг справедливости и уже весьма мало обнаружил заботы о последствиях. Поэтому и уступил желаниям убийц, хотя часто им говорил и ясно возглашал, что нашел Иисуса совершенно неповинным ничему такому, за что он должен подвергнуть Его смертной казни. Честь праведника поставив ниже желания некоторых и безумию иудеев предавая не уличенного ни в каком беззаконии, он должен оказаться самосвидетелем собственного своего нечестия.

Итак, восходит на обычное судилище (судейское седалище), чтобы уже громко произнести приговор против Христа. Указывает и час и день божественный Евангелист весьма полезно и необходимо, ради самого воскресения и тридневного пребывания у подземных (в аду), чтобы опять явилось истинным слово Господа к иудеям: «Ибо как был Иона во чреве кита три дня и три ночи, так будет и Сын Человеческий в сердце земли три дня и три ночи» (Мф. 12, 40).

И на самом судилище римский начальник показал на Иисуса и сказал: Вот Царь ваш! Но что же это опять означает? Или глумится наконец над народом и со смехом отдает Невинную Кровь несправедливо жаждавшим ее, или, быть может, отчасти и с негодованием порицает жестокость иудеев как допустивших видеть подпавшим такому бедствию Того, Кого сами же они называют Царем Израилевым.

Возопиша же они (тии): возми, возми, распни Его! Глагола им Пилат: Царя ли вашего распну?   (19, 15)

Тем не менее взывают то же, что вначале, не отказываясь от убийства и не переходя к милосердию и состраданию благодаря поруганиям и нанесенным Ему оскорблениям, — напротив, возбуждаясь к более бесчеловечному настроению, просят распять Того, Кто воскрешал у них мертвецов и явился совершителем у них столь великих чудес, почему даже и Пилат весьма печалится, если для Снискавшего Себе у них столь блестящую славу, что признается даже Сыном Божиим и Царем, они так усиленно требуют не только смерти, но и жестокой смерти, — ибо что может быть хуже распятия? Таким образом, судья как бы обвиняет и порицает их, если они хотят, чтобы был распят заслуживающий всецелого уважения за такие дела, которые своим превосходством возвышаются над всяким земным предметом. В самом деле, что равно и что не оказывается ниже Сына Божия и Царя?

Отвещаша архиереи: не имамы царя токмо кесаря   (19, 15)

Этим возгласом возлюбленный Израиль явно отвергся и удалился от любви к Богу и, по слову Моисея, оставил Бога, родившего его, «и Господа Помощника своего не вспомнил» (Втор. 32, 18). Заметь, что «лицо блудницы было у него, не постыдился пред всеми», по написанному (Иер. 3, 3), «отрекся от своей похвалы и своего Владыку отринул» (Ис. 17, 10). За это самое обвинял его гласом Иеремии некогда и Бог в словах: «Потому что пойдите на острова Хеттиим и в Кидар пошлите и узнайте, изменят ли язычники богам своим, хотя это и не боги, а народ Мой изменил Славе своей» (Иер. 2, 10–11); и опять: «Ужаснулось небо о сем и вострепетало весьма сильно, говорит Господь, потому что два зла соделал народ Мой: Меня оставил — источник воды и жизни, и выкопали себе колодцы разбитые, которые не могут воду содержать» (Иер. 2, 12–13). В самом деле, тогда как другие народы по всей вселенной крепко держатся своего заблуждения и сильно любят тех, кого они признали за богов, имеют ум, не легко уклоняющийся к отступлению и не скоро переходящий к другим религиям, — Израиль отступил, предавая себя власти кесаря, и отторгся от царства Божия. Поэтому и весьма справедливо отдан был в руки кесаря, которого власть приняв вначале, он (Израиль) потом погиб несчастным образом и потерпел разрушение страны и все неисцельные бедствия и страдания от войны.

Но обрати опять внимание здесь на точность писателя (Евангелиста). Не сказал, что народ начал этот столь нечестивый крик, но опять сами получившие начальство (над ним): завопили, говорит, архиереи, повсюду показывая, что послушный народ, повинуясь начальникам, бросился на скалы и упал в бездну погибели. Поэтому архиереи заслуживают осуждение не только как губители своих душ, но и как ставшие для подвластного им народа сами руководителями, главарями и виновниками гибельного (для них) убийства. В этом, без сомнения, и пророк обвинял их, взывая: «Потому что силком стали вы для стражбы и как сеть распростертая на Итавуре (Фаворе), что охотящиеся за добычею воткнули» (Ос. 5, 1–2). Стражбою называет здесь подвластный народ, как бы назначенный для того, чтобы как бы сторожить  образ жизни начальников и с ним сообразовать свой. Стражами поэтому называются в Священных Писаниях представители народов. Итак, силком и сетью для стражбы сделались сами архиереи и начинателями отречения, и всех других убедившими говорить: Не имеем царя кроме кесаря! Да, эти несчастные осмеливаются говорить так, хотя Бог и Отец гласом пророка предвозвещал им пришествие Спасителя, взывая так: «Радуйся сильно, дочь Сиона! проповедуй, дочь Иерусалима! вот Царь твой грядет к тебе, справедливый и спасающий, Он кроток и воссел на подъяремника и жребя молодого» (Зах. 9, 9). Они же, хотя и ввели в Иерусалим Иисуса, восседавшего на жребяти ослицы, и все единогласно вместе с детьми увенчали Его вышечеловеческими славословиями, ибо говорили: «Благословен Грядущий во имя Господне!» (Мф. 21, 9), — теперь вопиют признание одной только власти римлян и как бы освобождают свою выю из-под Царства Божия. Ведь это означал их ясный возглас: Не имеем Царя кроме кесаря. Но опять и тогда, как найдем, со стороны народа было славословие Спасителю Христу, а со стороны безрассудства архиереев прибавился еще и этот дерзкий возглас. 

Тогда убо предаде им Его, да распнется   (19, 16)

Наконец даже невольно дает Пилат неудержимому гневу иудеев свободное движение ко всякого рода беззакониям и, сложив с себя подобающую судьям власть, представляет уже безнаказанно проявляться необузданной ярости, дозволив распинать совершенно ни в чем дурном не Уличенного и без причины Осужденного только за то, что Он назвал Себя Сыном Божиим. Таким образом, все это беззаконие надо приписать иудеям и со всею справедливостью, полагаю, усвоять им вину первоначинания этого дела. Однако ж, утверждаем, и сам Пилат не был безучастен к нечестию их, но был совиновным с совершавшими это, как скоро он, при возможности отнять и спасти (Христа) от безумия убийц, не только не отнял, но и предал, и не просто (лишь предал), но чтобы распяли.

Пояша же Иисуса.   И нося Себе крест, изыде в глаголемое лобное место, еже глаголется еврейски Голгофа,   идеже Его распяша и с Ним ина два сюду и сюду, посреде же Иисуса   (19, 16–18)

Начальника жизни отводят уже на смерть, и это совершалось за нас, так как превышающею ум силою и премудростью страдание оканчивается некиим неожиданным и противоположным последствием. Действительно, страданием Христа уготовлялась как бы западня державе смерти и смерть Господа была началом возрождения к бессмертию и новой жизни.

Осужденный уже и подвергшийся смертному приговору, при всецелом отсутствии вины, Он выходит наконец, имея на плечах дерево, на котором должен был подвергнуться распятию. И это ради нас, ибо справедливо наложенные законом наказания на согрешивших Он взял на Себя. Ведь Он стал «за нас клятвою», по написанному (Гал. 3, 13), «ибо проклят, — сказано, — всякий повешенный на дереве». Прокляты все мы, не старающиеся исполнять Божественный закон, «ибо много погрешаем все» (Иак. 3, 2) и весьма удобопреклонна к этому человеческая природа. Но так как Божественный закон сказал еще: «Проклят, кто не пребывает во всем, написанном в книге закона сего, чтобы совершать это» (Гал. 3, 10; Втор. 27, 26), то, следовательно, над нами проклятие, а не над кем другим. Ведь кто повинен в преступлении и постоянно отступает от закона, тем надлежит и подвергаться наказанию. Поэтому проклят ради нас Неведавший греха, чтобы освободить нас от исконной клятвы. И совершить это был в силах пострадавший за всех сущий над всеми Бог, смертию Своей плоти приобретший искупление всех.

Итак, Христос несет на себе не Ему подобавший крест, но нам угрожавший и назначенный, если иметь в виду осуждение по закону. Ведь как в мертвецах Он был не ради Себя, но ради нас, чтобы для нас оказался Начальником вечной жизни, разрушив Собою державу смерти, так и подобающий нам крест берет на Себя, осуждая в Себе осуждение по закону, чтобы всякое наконец беззаконие сомкнуло уста свои, по воспеваемому в псалмах (Пс. 106, 42), как скоро Неимевший греха осужден за грех всех.

И это событие со Христом должно приносить весьма великую пользу нашим душам в качестве образца мужества в благочестии. Ведь нам, полагаю, невозможно достигать совершенства в благах и всецелого единения с Богом каким-либо иным способом, кроме того, чтобы мы любовь к Нему ставили выше земной жизни и с полною охотою подвергались опасностям за истину, если обстоятельства призывают к этому. Так и Господь наш Иисус Христос говорит, что всякий, кто «не берет креста своего и не следует за Мною, (тот) Меня не достоин» (Мф. 10, 38). А взять крест, полагаю, ничего другого не означает, как отрешиться от мира ради Бога и даже самую жизнь с телом, если понадобится, ставить на втором месте пред ожидаемыми благами. Но Господь наш Иисус Христос не стыдится нести на Себе подобающий нам крест, претерпев это ради любви к нам. А мы, жалкие, хотя и имеем своею матерью эту, под ногами находящуюся и бесчувственную, землю и из ничего призваны к бытию, однако ж иногда не осмеливаемся даже хоть немного коснуться подвигов за религию и, если бы пришлось что пострадать за веру Христову, сейчас же считаем это невыносимым для себя позором. Избегая насмешек от противников или любителей злословия как чего-то гибельного и волю Божию ставя ниже ничтожного этого и временного славолюбия, страдаем, так сказать, матерью всех зол — гордостью и вследствие этого впадаем в грехи. Таким образом, мы — рабы выше Господа и ученики выше Учителя считаем и делаем себя (Мф. 10, 24). Но какая это ужасная немощь, служащая препятствием для нас и отвлекающая ум от стремления к должному!

Надлежит знать, что и божественный Петр некогда счел нестерпимым предсказание, возвещенное Спасителем нашим Христом о страданиях на кресте. Господь сказал: «Вот восходим мы в Иерусалим, и Сын Человеческий предается в руки грешников, и распнут Его и убьют» (Мф. 20, 18; 26, 45; 17, 23). А Петр, еще не разумея тайны промышления, по любви к Богу и Учителю, движимый благоговением, сказал: «Милостив будь к Себе, Господи! Да не будет Тебе это!» Что же на это Христос? «Отойди от Меня, сатана! Соблазн Мой — ты, потому что не помышляешь Божие, но человеческое» (Мф. 16, 22–23). И отсюда можно извлечь нам немалую для себя пользу. Мы должны именно знать, что, когда время зовет к проявлению мужества по Боге, нам необходимо решаться вступать и в борьбу за добродетель, и отнюдь не соглашаться, если бы даже любящие нас и чтущие стали препятствовать нам делать что-либо относящееся к осуществлению добродетели, указывая, быть может, на бесславие среди людей или помышляя что-либо мирское. Ведь никоим образом они не отличаются от сатаны, которому приятно устроять соблазны и который постоянно и обычно лживыми и иногда льстивыми словами отвлекает от достижения добродетели устремляющегося к этому по боголюбивому настроению. И как мне кажется, на нечто подобное желает указать Христос, когда говорит: «Если же глаз твой правый соблазняет тебя, вырви его и брось от себя» (Мф. 5, 29). Ведь то, что вредит нам, не есть уже свое для нас, хотя бы оно и тесно соединялось с нами союзом любви и природа давала бы право ему на свойство с нами.

Два разбойника были распяты со Христом, что также было придумано злодейством иудеев. Желая показать бесчестнейшею как бы и самую смерть Спасителя, осуждают Праведника вместе с беззаконниками. Но повешенные вместе с Спасителем преступники могут быть знамением двух народов, вскоре имевших соединиться с Ним, разумею израильтян и язычников. Почему же осужден был образ их (два разбойника)? Потому что иудеев являл преступниками закон, так как они были повинны в преступлениях, а эллинов — заблуждение, ибо они служили твари вместо Творца.

Но и в другом отношении соединяющиеся со Христом, конечно, сораспинаются с Ним, ибо, претерпевая как бы смерть прежнего своего поведения, преобразуются в некую новую и евангельскую жизнь. Так и Павел говорит: «Кто Иисус Христовы, (те) плоть (свою) распяли со страстями и похотями» (Гал. 5, 24). И опять как бы в своем лице о всех: «Я ведь чрез закон закону умер, чтобы Богу жил, Христу сораспинаюсь, а живу уже не я, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 19–20). Также в одном Послании пишет: «Если же вы умерли от мира, зачем как живущие в мире поступаете?» (Кол. 2, 20). Ведь смерть (для) мирского образа жизни возводит к началам поведения и жизни во Христе.

Итак, распятие со Христом двух разбойников дает нам в этом событии указание на два народа, как бы долженствующие умереть вместе со Христом Спасителем, чрез отречение от мирских удовольствий и решение уже не жить плотски, но, напротив, долженствующие жить со Своим Владыкою, по отношению к образу жизни для Него (и сообразному Ему), и Ему посвящать свою жизнь. Значению этого образа нисколько не вредит то, что сораспятые были злодеями, ибо «мы были по природе чадами гнева» (Лк. 23, 32; Еф. 2, 3), до принятия веры во Христа, и все повинны смерти, как сказали мы вначале.

Написа же и титла Пилат и положи на крест. Бе же написано: Иисус Назорей Царь Иудейский   (19, 19)

Это, без сомнения, есть рукописание против нас, что, как говорит божественный Павел, и пригвоздил Господь к Своему кресту (Кол. 2, 14–15) и восторжествовал им над начальствами и властями, очевидно, как над побежденными и лишившимися своей власти. И хотя не Сам Спаситель прикрепил надписание, а сотрудник и помощник иудейского безумства, но и Сам Он является виновником этого. Восторжествовал же посредством него над начальствами, ибо оно предлежало желающим для прочтения, указывая на Пострадавшего за нас и Давшего Свою душу в выкуп за жизнь всех. Ведь все находящиеся на земле, как скоро впали в сети диавола, — «ибо все уклонились, все негодны стали», по написанному (Пс. 13, 3), — сделались повинны обвинениям диавола и проводим жизнь скорбную и лишенную радостей. Он имел на нас рукописание, то есть проклятие, положенное Божественным законом на преступающих (его заповеди), — и приговор, произнесенный уклонившемуся (Адаму) от той древней заповеди, по подобию с ним, простирающийся на весь род (его), так как воля Бога нарушена всеми. Это не потому, конечно, что Бог оскорблен преступлением Адама или после него непочитающими волю Творца, но потому, что угрожающий преступникам закон в лице одного простирался на всех. Итак, мы были прокляты и Божественным приговором осуждены ради преступления в Адаме и преступления после него данного закона. Но это рукописание против нас уничтожил Спаситель, пригвоздив к Своему кресту надпись, весьма ясно указывавшую на смерть на дереве, которую претерпел за жизнь осужденных. Ведь Он понес наказание за наши вины. И хотя Он один страдал, но был выше всей твари, как Бог, и достойнее жизни всех. Поэтому-то, как и Псалмопевец говорит, всякое беззаконие заградило уста свои (Пс. 106, 42), упразднился некоторым образом язык греха, уже не могший обвинять согрешивших, потому что мы стали оправданными, как скоро Христос понес наказание за наши грехи: «язвою Его мы исцелели», как написано (Ис. 59, 5). Как посредством дерева вследствие падения (в раю) нам приключилось зло, так же опять посредством дерева произошло возвращение наше в то, чем мы были в начале, и тревожделенное восприятие небесных благ, так как ради нас Христос возглавил в Себя как бы самое начало недуга.

Сие же титло мнози чтоша от Иудей, яко близ бе место града, идеже распят был Иисус. И бе написано еврейски, римски, еллински   (19, 20)

Каждый, конечно, скажет, что весьма искусно и по некоему Божественному и неизреченному промышлению возложена была эта надпись, имевшая троякое письмо: еврейски, римски, еллински. Этим оно ясно предлагало исповедовать царство Спасителя на трех пока самых известных из всех языках и приносила Распятому как бы некий начаток изреченного о Нем пророчества. Именно премудрейший Даниил сказал в одном месте, что «Ему дана была честь и царство, и все колена и языки Ему будут служить» (Дан. 7, 14). Также и священнейший Павел в одном Послании взывает к нам, что «всякое колено поклонится — небесных и земных и подземных, и всякий язык будет исповедовать, что Господь — Иисус Христос, во славу Бога Отца» (Флп. 2, 10–11). Таким образом, провозглашая Иисуса Царем, надпись эта была как бы некиим истинным начатком исповедания языков.

Но, с другой стороны, она была и обвинительницею безбожия иудеев, едва не восклицая громко сходившимся для чтения, что они распяли своего Царя и Господа, совершенно пренебрегши любовью к Нему и впав, несчастные, в самую крайнюю бесчувственность.

Глаголаху же Пилату архиереи иудейстии: не пиши: Царь Иудейский, но яко Он (Сам) рече: Царь есмь Иудейский. Отвеща Пилат: еже писах, писах   (19, 21–22)

Наставники иудейские не могут вынести этих слов надписи, и сильная зависть овладевает ими. Опять отрицаются от царства Христа и говорят, что в действительности Он не получил власти и никогда не был признан царем, а только пользовался этим словом, говорят, по весьма великой им присущей глупости не зная даже и того, что природа истины никогда не может высказывать ложь, а Христос есть Истина. Следовательно, Он есть Царь Иудейский, как скоро оказывается так назвавшим Себя, что и сами они подтверждают своим голосом. Но Пилат отвергает их желание переменить слова надписи, не без конца дозволяя им уничижать славу Спасителя нашего, очевидно по Божественному и неизреченному внушению, ибо твердо и клевете не подлежит царство Христово, хотя и вопреки желанию иудеев, пытавшихся изменить исповедание славы Его.

Воини же, егда распяша Иисуса, прияша ризы Его и сотвориша четыре части, коемуждо воину часть, и хитон: бе же хитон нешвен, сверху исткан весь.   Реша же друг к другу: не раздерем его, но метнем жребий о нем, кого будет. Да Писание исполнится, глаголющее: разделиша ризы Моя себе и о одежде Моей меташа жребий. Воины убо сия сотвориша   (19, 23–24)

Воины разделили одежды Спасителя и в этом показали признак звероподобной дикости и присущей им бесчеловечности. В самом деле, кажется, всем палачам обычно не питать сострадания к бедственному положению осужденных, но исполнять приговоры с большею, чем следует, жестокостью, даже издеваться над несчастиями страдальцев и брать в свою собственность их одежды как бы некоторое, необходимо и на законном основании, принадлежащее им наследство. Поэтому на четыре части разделив сорванные одежды, одну оставляют целою и неразорванною — они не хотят разрывать понравившуюся им одежду, чтобы не сделать ее совершенно негодною. Итак, обладание ею они предоставили жребию, потому что не подобает ложь Христу, говорящему словами Псалмопевца: Разделили ризы Мои себе и об одежде Моей бросили жребий (Пс. 21, 19). И это все благополезно предвозвещалось для того, чтобы мы, сравнивая изречения с совершившимися событиями, могли видеть, что именно Он есть Тот, о Ком предвозвещено, что Он придет для нас в нашем образе и Которого смерть ожидалась за жизнь всех. Ведь никто имеющий ум не подумает, чтобы и Сам Спаситель подобно неразумным иудеям дозволял Себе оцеживать комара (Мф. 23, 24), то есть предвозвещать малые и мелкие страдания, например упомянуть и о разделении одежд, — и поглощать как бы верблюда, то есть не удостоить особенного внимания великие и чрезмерные преступления против религии, — но вместе с теми предрекал и эти. И это, во-первых, для того, чтобы мы знали, что, будучи Богом по природе, Он знал все будущее, — а потом, при этом, чтобы мы веровали, что Он действительно есть Предвозвещенный, посредством многих, совершившихся над Ним, пророчеств руководимые к познанию истины.

Но если, по тщательном рассмотрении, нам можно сказать о разделении одежды и еще что-нибудь такое, что вреда, наверно, не принесет совершенно никакого, а пользу, может быть, доставит читателям, то скажу, конечно, и это.

Разделив одежды Спасителя на четыре части, сохраняют одну, чем неизреченная премудрость Единородного как бы дает некое знамение таинственного промышления, посредством которого имели получить спасение четыре части вселенной. В самом деле, четыре части вселенной как бы разделили между собою и (в то же время) нераздельно содержат истинно святое облачение Слова, то есть тело Его. Раздробляемый на отдельные части и освящая душу каждого с телом посредством Своей плоти, Единородный всецело и нераздельно пребывает во всех Один, будучи везде, ибо отнюдь не делится, по слову Павла (1 Кор. 1, 13).

Такое значение таинства Его изображает нам и сень закона. Он повелевает брать агнца в назначенное для него время, и брать не так, чтобы у каждого единолично был один агнец, но, напротив, по домам и сообществам. Возьмет, сказано, каждый соседа и ближнего своего (Исх. 12, 4). И разделять таким образом повелел на многих (людей одного) агнца. Но чтобы при передаче мяса его из одного дома в другой не показалось опять, что он как будто разделяется благодаря этому, присоединяет другое повеление, именно: «В доме одном должен съедаться, не выносите мяса его вон» (Исх. 12, 46). Замечай, как, согласно только что сказанному мною, даже и в образах и сенях Писание сохранило за Ним, с одной стороны, деление на многих, которые могли находиться в каждом доме, но, с другой стороны, весьма заботится о том, чтобы не представлялся разделяющимся, но оказывался совершенно и всецело как один во всех раздельно и вместе нераздельно. Нечто подобное разумей и об одеждах Его, ибо они были разделены на четыре части, между тем как хитон остался не разделенным.

Нет никакого вреда присоединить и то, что если кто пожелает хитон, сверху тканный и несшитый, в созерцательном смысле, обратить в указание на Святое Тело Христово, так как оно произошло без соития и как бы некоего сшития (соединения) мужа и жены, а действием Святаго Духа и Силою Вышнею соткано было в подобающий ему вид, — то пусть принимает и такое толкование. В самом деле, неужели безрассудно не только не отвергать, но, напротив, разве не следует одобрять как изобретения тонкого ума такие умозрения, которые не приносят никакого вреда главному и необходимому (в вере), напротив — содержат в себе мысли, могущие быть полезными?

Стояху же при кресте Иисусове Мати Его и сестра Матери Его Мария Клеопова и Мария Магдалина   (19, 25)

Полезным считает божественный Евангелист упомянуть и об этом, и этим показывая, что ни одно из священных слов не бывает бесполезным. Что же опять скажем об этом? Изложу.

Стоящими при кресте вводит Матерь Его и с Нею других женщин, очевидно, плачущих. Ведь женский пол почти постоянно плачет и весьма склонен к рыданиям, особенно когда имеет сильные побуждения проливать слезы. Что же побудило блаженного Евангелиста вдаваться в такую частность, как упоминание женщин? Его целью было научить тому, что столь неожиданно случившееся страдание соблазнило, по-видимому, и Саму Матерь Господа, и эта весьма жестокая смерть на кресте несколько отклонила Ее от надлежащего представления дела — и при этом издевательства иудеев, и сами, быть может, находившиеся при кресте и смеявшиеся над Повешенным воины, пред взором Самой Матери осмелившиеся делить одежды Его. Несомненно, Она имела приблизительно такие мысли: «Я родила Осмеиваемого на дереве, и Он, называя Себя Истинным Сыном Вседержителя Бога, пожалуй и ошибался и, по-видимому, заблуждался, говоря: “Я — жизнь” (Ин. 14, 6), — как подвергся распятию? Каким образом могли Его опутать сети убийц? Как не победил козней преследователей? Почему не сходит с креста, хотя и повелел Лазарю возвратиться к жизни и всю Иудею поразил чудесами?» И весьма естественно, что, не зная тайны, женщина могла впасть в подобные этим размышления. Правильно рассуждающие должны понимать, что совершавшиеся события были способны смутить и крепкий рассудок. И ничего удивительного нет в том, если женщина отчасти подверглась этому. Ведь если уж сам первоверховный из учеников (καὶ αὐτὸς ὁ τῶν μαθητών πρόκριτος) Петр соблазнился некогда, при ясном изречении и учении Господа о том, что Он имеет быть предан «в руки грешников» и подвергнуться распятию и смерти, так что с легкомысленною поспешностью возгласил: «Будь милостив к Себе, Господи; да не будет с Тобою этого!» (Мф. 26, 45; 16, 22), — то что удивительного, если более нежный ум женщины увлекался к неосновательным мыслям? Говорим это не по напрасным догадкам, как может показаться кому-либо, но к такому предположению нас приводит написанное о Матери Господа. Припомним, что праведный Симеон, когда еще Младенца Господа «на руки принял», по написанному, — возблагодарил (Бога) и сказал: «Ныне отпущаешь раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, ибо видели очи мои Спасение Твое» (Лк. 2, 28–30), и к Самой Святой Деве: «Вот Сей лежит (назначен) в падение и восстание многих в Израиле и в знамение пререкаемое, — и Тебе же Самой (Твою же собственную) душу пройдет (пронзит) меч, чтобы открылись (из) многих сердец помыслы» (Лк. 2, 34–35). Мечом называет острую силу страдания, увлекающую ум женщины к неуместным мыслям. Ведь искушения очищают сердца страдающих и открывают присущие им мысли.

Иисус же, видев Матерь и ученика престояща, егоже любляше, глагола Матери: Жено, се Сын Твой!   Потом глагола ученику: се Мати твоя! И от того часа поят ученик Ю во своя си   (19, 26–27)

Невзирая на то, что Его страдания достигли последнего предела, Он позаботился о Своей Матери, ибо и страдая был бесстрастен. Предает Ее возлюбленному ученику — то был Иоанн, писатель Евангелия, — и повелевает отвести ее домой и иметь в качестве матери, а Ей, в свою очередь, поручает считать Своего довереннейшего ученика не за кого другого, как за настоящего сына, очевидно, любовью и нежностью исполняющего подобающим образом долг сына по природе.

Но, как полагали некоторые из неразумцев, неужели Христос говорит это по плотской любви? Отнюдь нет — впасть в такое безрассудство свойственно только тем, кто имеет глупый ум. Какую же пользу доставлял чрез это Христос? Во-первых, укажем на то, что Он желал подкрепить учение, пользующееся почтением и в законе. Что говорит закон Моисея? «Чти отца своего и мать свою, да благо тебе будет» (Исх. 20, 12). И на этом повелении не остановил речь к нам, но присоединил угрозу нам смертною казнью, если мы не захотим делать этого. Как бы в равном значении поставил грех против Бога и против плотских родителей. Так, богохульника закон повелел подвергнуть смертному приговору: «Называющий имя Господне смертью да умрет» (Лев. 24, 16). Совершенно такому же наказанию подвергал и того, кто вооружает невоздержный и необузданный язык свой против родителей: «Злословящий, — сказано, — отца или мать смертью да умрет» (Исх. 21, 17). Потом, если уж законодатель требовал от нас такую честь оказывать своим родителям, то разве не подобало столь достославную заповедь подкрепить и решением Спасителя? И так как всякий вид блага и добродетели исходит от Него первого, то почему бы к прочим не присоединился и этот? Ведь почтение к родителям есть действительно достопочтеннейший образ добродетели. Поэтому не оставлять в небрежении любовь к ним, хотя бы нас и окружали какие-либо невыносимые бедствия, откуда, скажи мне, можно бы было научиться, как не в первом и чрез первого Христа? Да, действительно, превосходен тот, кто помнит святые заповеди и не удаляет от себя достижение долга, не допуская этого не в спокойное время, но во время опасностей и невзгод.

К сказанному присоединю и то, что разве не подлежало Господу заботиться о Своей Матери, подвергшейся соблазну и смущенной неуместными мыслями? Будучи истинным Богом, видя движения сердца и зная глубины, неужели не ведал смущавших Ее, особенно в то время, при честном кресте, мыслей? Итак, зная Ее размышления, Он передавал Ее Своему ученику как наилучшему тайноводцу, могшему прекрасно и в достаточной мере разъяснять глубину таинства. Ведь он был истинный мудрец и богослов, который и берет Ее и отводит с радостью, исполняя всю волю Спасителя о Ней.

Посем Иисус, ведый уже, яко вся совершишася, да сбудется Писание, глагола: жажду.   Сосуд стояше оцта (уксуса) полн. Губу же полну оцта, на иссоп (трость) вонзше, принесоша Ему ко устом   (19, 28–29)

Когда исполнилось на Христе все нечестие безбожных иудеев и не оставалось уже ничего для полного проявления невыразимой жестокости, Его плоть в конце опять испытывает нечто ей свойственное и природное. Изнуряемая разнообразными издевательствами, она ощущает жажду. Ведь тяжелые муки способны вызывать жажду, уничтожая влагу в телесных сосудах внутренним и невыразимо сильным жаром и сожигая внутренности страдальца сильным воспалением. Всемогущему Богу Слову нетрудно, конечно, было отстранить и это от Своего тела, но как другое все допустил пострадать добровольно, так и это терпит по добровольному хотению. Итак, просил пить. Они же были столь немилосерды и далеки от любви Божией, что вместо полезного питья подали вредное и самое даже дело любви употребили для увеличения нечестия. В самом деле, подать пить просящему — разве это не представлялось одним из видов любви? Но Богодухновенному Писанию отнюдь невозможно было сказать ложь, как бы от лица Спасителя нашего Христа говорящего о них: «И дали в пищу Мою горечь и в жажду Мою напоили Меня уксусом» (Пс. 68, 22).

Но блаженный евангелист Иоанн говорит, что подали губку с уксусом, на иссоп возложив. Однако ж Лука, не упомянув вообще ни о чем таком, утверждает только, что подали уксус (Лк. 23, 36). А Матфей и Марк говорят (Мф. 27, 48; Мк. 15, 36), что губку «возложили на тростник». Ввиду этого, быть может, кто подумает, что Евангелисты разногласят между собою. Но никто из здравомыслящих, полагаю, не допустит подобной мысли. Ведь важно было сообщить вид нечестия, но совсем никакой необходимости не было указывать и образ, каким оно совершалось. Поэтому и божественный Лука не удостоил упоминания образ подания (губки), а говорит только вообще, что Ему, жаждавшему, подали уксус. Но несомненно, что и в столь малых и незначительных частностях Евангелисты не противоречили друг другу, хотя особенно в главном они совпадают и сходствуют, говоря согласно друг с другом.

В чем же состоит различие и каким образом оно должно устраниться? Никакому сомнению не подлежит, что много было исполнителей нечестия на Христа, разумею воинов, которые отвели Его на распятие. Но и весьма многие из иудеев участвовали в разного рода жестокостях. Одни подавали губку на тростнике, а другие на стволе так называемого иссопа — иссоп есть вид растения, — так предлагали питье Иисусу и, несчастные, делали это на свои собственные головы. Этим они сделали себя не заслуживающими никакой милости, лишив себя всякого милосердия и человеколюбия и столь безумными злодеяниями соревнуя между собою в одном только нечестии. Поэтому устами Иезекииля пророка Бог сказал к матери иудеев, то есть к Иерусалиму: «Как ты сделал, так будет тебе — воздаяние твое воздастся на голову твою» (Авд. 15), и устами Исаии к беззаконнейшему Израилю: «Горе беззаконнику, зло по делам рук его приключится ему» (Ис. 3, 11). Таким образом, кроме всех, уже соделанных, нечестивых и беззаконнейших злодеяний совершено было и это против Христа.

Однако же этот пример должен служить к нашей пользе. Отсюда мы опять узнаем, что против имеющих боголюбивое настроение и утвержденных любовью ко Христу непрестанная должна последовать война со стороны настроенных противоположным образом, которые даже до последнего вздоха не покинут своего неистовства против них, повсюду устрояя сильные искушения и стараясь придумывать всякого рода вред. Но как не переставал труд, непрестанным будет и продолжительность блаженства. И как не прекращались мучения и скорбь от искушений, так не престанут и блага святых, но пребудет и останется постоянно благодать славы.

Егда же прият оцет (уксус) Иисус, рече: совершися. И преклонь главу преда дух   (19, 30)

После этого сообщения, присоединенного к прочим повествованиям, Спаситель говорит, что окончилось, разумеется крайнее нечестие иудеев и чрезмерное их безумство против Него. В самом деле, что еще было не совершено иудеями? Какой вид крайнего бесчеловечия не был придуман? Какой образ издевательства был оставлен? Что оказывались они оставившими без осуществления в проявлении крайнего оскорбления? Поэтому справедливо говорит, что окончено, — и время уже призывало к тому, чтобы проповедать и самим, находившимся в аде духам (1 Пет. 3, 19). Ведь Он пришел для того, чтобы обладать живыми и мертвыми (Рим. 14, 9), и самую смерть принял за нас и общему для нашей природы этому состоянию (смерти) подвергся, очевидно по плоти, будучи Жизнью по природе как Бог, чтобы, опустошив ад, устроить человеческой природе восхождение к жизни, «начатком умерших» (1 Кор. 15, 20) и первородным из мертвых явившись (Кол. 1, 18), по Писаниям.

Итак, склонил главу, как это обычно бывает с умершими, по причине прекращения деятельности телесных сил, с удалением уже из плоти управляющего ею и укрепляющего ее духа или души — так выразился Евангелист применительно к нашей речи. Точно так же не чуждо нашему обычному образу речи и другое выражение: предал дух, ибо так народ говорит: угас и умер.

И, кажется, с некоею опять необходимою целью святой Евангелист сказал не просто, что «умер», но что предал дух, очевидно в руки Бога и Отца, согласно сказанному как бы от лица Его: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой» (Пс. 30, 6; ср. Лк. 23, 46). И для нас самих смысл этих слов полагал основание и начало благой надежды. Должно, полагаю, думать, и с полною основательностью, что души святых, уходя из земных тел, благостью и человеколюбием Божиим как бы предаются в руки вселюбящего Отца, а отнюдь не бродят около памятников в ожидании погребальных возлияний, как предполагают некоторые из неверов, но и не извергаются, как души грехолюбцев, в место ужаснейшего наказания, то есть в ад. Напротив, они устремляются в руки Отца всего, так как и этот путь обновил нам Спаситель наш Христос. Ведь Он предал в руки Своего Родителя душу Свою, чтобы и мы, получив как бы в ней и чрез нее начало, имели светлую надежду, при твердом убеждении и вере в то, что, подвергшись плотской смерти, будем находиться в руках Бога и в несравненно лучшем состоянии, чем когда были с плотью. Поэтому и премудрый Павел пишет нам в Послании, что лучше разрешиться и со Христом быть (Флп. 1, 23).

Когда же испустил дух, раздралась завеса храмовая посредине от верха до низа (Мф. 27, 51; Мк. 15, 38; Лк. 23, 45)   (19, 30)

Находившаяся в храме завеса была полотнищем, спускавшимся целиком и непрерывно на самую средину внутри здания, и закрывала его внутреннюю (заднюю) часть, делая внутреннюю скинию доступною одному только первосвященнику, ибо не позволялось всякому желающему нечистыми ногами вторгаться внутрь ее и неосторожно видеть Святое Святых. Так и Павел, показывая нам полнейшую необходимость разделения скинии посредством завес, сказал в Послании к Евреям: «Скиния ведь устроялась первая, что называется Святое. А за второю завесою — скиния, называемая Святое Святых, золотое имевшая кадилище и ковчег завета, покрытый отовсюду золотом, где (были) сосуд золотой, имевший манну, и скрижали завета, и жезл Аарона расцветший» (Евр. 9, 2–4). Но в первую, говорит, скинию входят священники, богослужения совершающие, а во вторую — один первосвященник однажды в год, не без крови, что приносит за себя и за грехи народного неведения, чем указывает Дух Святой (на то), что еще не открыт (был) в Святое путь, пока еще первая скиния имела существование (Евр. 9, 6–8), ибо в первых дверях храма, несомненно, распростиралась завеса. Поэтому и считалась за первую скинию и называлась Святое. Никто, без сомнения, не станет ввиду этого утверждать, чтобы в храме было какое-либо место несвященное, — он ошибается, так как весь (храм) был свят. После же первой скинии находившаяся внутренняя завеса образовывала как бы вторую, то есть внутреннюю, Святое Святых. Но, как блаженный Павел сказал, посредством этих прообразов Дух указывал нам на то, что не был открыт вполне подобающий святым путь, так как народ еще устранялся и существовала первая скиния. Это потому, что действительно еще не проявлялся образ жизни, данной Христом призванным чрез Духа к святости, — еще не открыта была тайна о Нем, еще имела силу заповедь, заключенная в буквах. Поэтому-то закон и помещает иудеев в первую скинию. Ведь закон есть как бы некое предвхождение и, так сказать, преддверие евангельского учения и жизни. Тот (закон) состоит в прообразах, а это (Евангелие) взирает на Истину. Конечно, свята и первая скиния, ибо свят закон и заповедь справедлива и добра (Рим. 7, 12), но Святое Святых есть внутренняя скиния, ибо, будучи святыми, получившие праведность по закону становятся святейшими, приняв веру во Христа и помазание от Божественного и Святаго Духа. Таким образом, праведность чрез веру выше законной и святость гораздо больше. Поэтому и премудрейший Павел говорит, что с величайшею радостью и полною готовностью терпит ущерб в праведности подзаконной, чтобы приобрести Христа и оказаться «в Нем не имеющим собственной праведности, что в законе, но (имеющим ту), что чрез веру в Иисуса Христа» (Флп. 3, 8–9). Так, некоторые отступали назад и в охотном движении своем (к вере) задерживались — это галаты, после праведности чрез веру возвратившиеся к заповеди закона и снова обратившиеся к жизни в образах и буквах, которым Павел со всею справедливостью засвидетельствовал, «что ежели обрезываетесь, Христос вам ни в чем не будет полезен, — отделились от Христа вы, которые в законе оправдываетесь, — от благодати отпали» (Гал. 5, 2 и 4).

Но, чтобы с пользою и должным образом раскрыть нам смысл данного места (укажем на то, что) разрывается храмовая завеса от верха до низа, так как Бог как бы уже открывал Святое Святых и внутреннюю скинию делал наконец доступною для верующих во Христа. Ведь нам предлежит уже знание Божественных тайн, не облеченное грубостью законной буквы, как бы завесою какою, и не имеющее исторического покрывала или воздвигающее пред нашими духовными очами, как бы стену, неясность прообразов, но в простоте веры и в совсем немногих словах говорит: «Близ ведь тебя слово есть, в устах твоих и в сердце твоем, то есть слово веры, что проповедуем, потому что ежели скажешь устами твоими: Господь Иисус, и уверуешь в сердце твоем, что Бог воздвиг Его из мертвых, спасешься, ибо сердцем веруется в праведность, а устами исповедуется во спасение» (Рим. 10, 8–10).

Да, в этих словах нам открывается вся тайна религии. Но дотоле, пока Христос, совершив подвиг борьбы за нашу жизнь, не подвергся плотской смерти, как бы еще распростиралась завеса, ибо господствовала еще заповедь закона. А так как все злодейства над Христом со стороны иудейского нечестия были окончены и, претерпев это, Еммануил наконец испустил дух ради нас, то настало уже время разорваться наконец той древней и широкой завесе, то есть неподвижности законной буквы, и открыться красоте истины для освященных верою во Христе.

Разрывается же вся целиком завеса, ибо выражение «сверху донизу» разве может указывать нам на что-либо другое, кроме этого? По какой же это причине? По той, что спасительная проповедь содержит в себе не частичное откровение, но сообщает нам совершеннейшее освещение Божественных тайн. Посему и Псалмопевец сказал однажды к Богу, как бы от лица нового народа: «Тайны и сокровенности премудрости Твоей явил Ты мне» (Пс. 50, 8), — также и божественный Павел пишет в Послании к уверовавшим во Христа: «Благодарю Бога моего всегда о вас за благодать, данную вам во Христе Иисусе, потому что во всем обогатились вы чрез Него, во всяком слове и во всякой премудрости и во всяком знании» (1 Кор. 1, 4–5). Таким образом, завеса, разодравшаяся не частично, но вся целиком, указывала на то, что поклонники Спасителя, приняв знание тайны о Нем совершенно чистое и свободное от всякой темноты, должны были обогатиться всякою премудростью, и всяким знанием, и всяким словом. Это означает сверху донизу. Самым соответственным и более всего надлежащим временем для откровения Божественных тайн мы называем то, когда Спаситель положил за нас душу Свою, так как Израиль уже оттолкнул от себя благодать и всецело удалился от любви к Богу, чрез свои безумства против Него и неслыханные злодейства. И действительно, каждый, увидав Начальника жизни доведенным даже до смерти, поймет отсюда, что ничего более уже не оставалось для злодеяний их. Уже сказанного нами считаю достаточным и в разъяснении Божественных откровений не отступающим от надлежащего смысла. Но так как божественный Евангелист с какою-то особенною предусмотрительностью оказывается говорящим это: когда же испустил дух, разорвалась завеса храма, — ведь этим необходимо указывается нам на своевременность этого события, — то к только что сказанному нами присоединим и другое соображение, имеющее, как мне кажется, немало тонкой проницательности, которое притом окажется отнюдь не лишенным пользы и приятности необходимых предметов.

У народа иудейского и его начальников господствовал такой обычай. Если они замечали совершение чего-либо такого, что казалось сильно оскорбляющим Законодателя, или слышали что-нибудь ужасное, разумею слова, содержащие в себе богохульство, то разрывали одежду и принимали скорбный вид, некоторым образом оправдываясь чрез это пред Богом и чрез то, что казались не могущими сносить этого, определяя прегрешавшим наказание за безумство и свою собственную голову как бы ставя вне всякой ответственности за это. Так и ученики Спасителя, именно Варнава и Павел, когда некоторые из не уверовавших еще, считая их за богов, «ибо называли Варнаву Зевсом, а Павла Гермесом» (Деян. 14, 12), вместе с жрецами принеся жертвы и венки, намеревались уже почтить их и жертвами, то, бросившись из дома (в толпу), так как наносилось оскорбление Божественной славе, если бы простым людям принесены были жертвы, разорвали одежды свои, как написано (Деян. 14, 13–14), и безрассудное намерение идолопоклонников отклоняли надлежащими словами. И когда наставники иудейские судили Спасителя нашего Христа и требовали от Него ответить, кто Он и откуда, а Он ясно говорил: «Верно говорю вам: отныне узрите Сына Человеческого сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных», — то Каиафа, вскочив с священного седалища, «разорвал одежды свои, говоря: богохульствовал» (Мф. 26, 64–65). Таким образом, и самый божественный храм как бы воспользовался господствовавшим у них обычаем, разорвав как одежду завесу свою, как только испустил дух Спаситель наш, ибо он осуждал нечестие иудеев против Него. И конечно, Божественною силою совершалось и это, чтобы показать нам, что и сам святой храм оплакивал Израиль.

Иудеи же, понеже пяток бе, да не останутся на кресте тела в субботу, — бе бо велик день той субботы, — просиша Пилата, да пребьют их голени и возмут   (19, 31)

Блаженный Евангелист говорит это не для того, чтобы засвидетельствовать благоговение в людях, привыкших к жестоким и бесчеловечным убийствам и оказавшихся виновными в таких нечестиях, но чтобы показать опять их безрассудно и глупо допускающими то, что сказал Христос, то есть оцеживают «комара, верблюда поглощая» (Мф. 23, 24). В самом деле, они оказываются совершенно никакого значения не придающими чрезмерным и ужасным беззакониям, а весьма ничтожные мелочи соблюдают с превеликою точностью, поступая неразумно в том и другом отношении. Доказательство этому — сейчас. Вот, убив Христа, они оказывают великое почтение к субботе и, оскорбив Законодателя превышающими слово злодействами, принимают благоговейный вид к закону. Притворно чтут великий день особенно той субботы умертвившие Господа этого великого дня и требуют только им одним свойственной милости, именно просят перебить их голени, устрояя уже находившимся при конце жизни жесточайший исход смерти посредством невыносимейшего терзания.

Приидоша же воини и первому (убо) пребиша голени и другому распятому с Ним.   К Иисусу же пришедши, яко видеша Его уже умерша, не перебиша Ему голени.   Но един от воин копием Ему ребра прободе, и изиде абие кровь и вода.   И видевый свидетельствова, и он весть, яко истину глаголет, да и вы веруете.   Быша бо сие, да исполнится Писание: «кость не сокрушится от Него» (Исх. 12, 46).   И паки другое Писание глаголет: воззрят нань, Его же прободоша (Зах. 12, 10)   (19, 32–37)

Исполняя просьбу иудеев, страдавшие сходным с присущим им неистовством жестокости, — очевидно, говорим о воинах Пилата, — у двух разбойников, как остававшихся еще в живых, перебивают голени, увеличивая их страдания до последней степени и содействуя скорейшему и необходимому наступлению смерти. Но найдя Иисуса склонившим голову и признав Его уже умершим, считают уже излишним перебивать голени, однако ж несколько не доверяя тому, что Он уже умер, копьем пронзают бок. И вот заструилась кровь, смешанная с водою, чрез что Бог давал нам в этом событии как бы образ и некий начаток таинственного благословения (Евхаристии) и святого крещения. Ведь действительно Христово есть и от Христа святое крещение и сила таинственного благословения (Евхаристии) явилась нам от Святой Плоти.

Впрочем, премудрый Евангелист посредством случившегося удостоверяет слушателей в том, что именно Он был Христос, издревле предвозвещаемый Святым Писанием, ибо события случились согласно написанному о Нем. Так, и кость Его не сокрушилась (Исх. 12, 46), и копьем воина пронзен был (Зах. 12, 10), согласно Писаниям. Говорит также, что ученик, засвидетельствовавший об этом, был зрителем и самовидцем этого события и что он верно знает, что засвидетельствовал истину, и здесь указывая на себя самого, а не на другого кого. Он воздержался яснее сказать, отклоняя склонность к славолюбию как нечестивое дело и последний недуг. 

По сих же проси Пилата Иосиф иже от Аримафеи, сый ученик Иисусов, таин же страха ради иудейска, — да возмет тело Иисусово. И повеле Пилат. Прииде же и взя тело Его   (19, 38)

Сообщение это немало обвиняет и уличает нечестие иудеев, показывая, что опасно и не совсем безвредно было становиться учеником Христа. Оно ясно представляет нам этого благоразумнейшего Иосифа всячески старающимся скрываться, хотя он избрал действительно истинное, превосходнейшее закона и приятнейшее служение добролюбивому Богу, а вместе и подтверждает то, во что необходимо нам веровать. Да, надлежало веровать именно в то, что за нас положил Свою душу Христос, ибо где погребение, разве не необходимо следует быть твердо убежденным в том, что там была и смерть?

Но не без основания можно обвинять в крайнем зверстве гордость, бесчеловечность и злобу иудеев, которые не оказывают Христу даже почтения, подобающего умершим, и не исполняют долга, видя лежащего бездыханного мертвеца, и даже зная, что Он есть Христос, и часто изумляясь пред Чудотворцем, хотя сильная зависть отнюдь не позволяла им внедрить в себя действительную пользу от чудотворения. Итак, в осуждение бесчеловечности иудеев и в обличение иерусалимлян приходит ученик, который был из Аримафеи, и оказывает почтение надлежащим уходом за Тем, Кого чтил хотя еще и не явною, но тайною верою, по страху пред иудеями, как говорит блаженный Евангелист.

Прииде же и Никодим, пришедый к Нему нощию прежде, несый смешение смирны и алои, яко литр сто   (19, 39)

Не один, говорит, ученик благоразумно и охотно пожелал прийти для погребения Святого Тела, но присоединяет к первому и второго — Никодим это был, — как бы собирая для события ценимое в законе свидетельство, «ибо при устах, — сказано, — двух или трех свидетелей подтвердится всякое слово» (Втор. 19, 15). Вот почему было двое погребавших (Христа), Иосиф и Никодим, которые внутри сердца своего имели веру, однако ж были еще одержимы неразумным страхом и славе у Бога предпочитали еще земные почести. Ведь если бы они, удалив от себя страх пред иудеями и нисколько не заботясь о том, что им угрожало за это, имели в себе совершенно бесстрашную веру, то оказались бы святыми и добрыми стражами заповеди Спасителя нашего.

Взяша же тело Иисусово и об(в)иша е пеленами с ароматами, якоже обычай есть иудеом погребати.   Бе же на месте, идеже распят бысть, вертоград, и в вертограде гроб нов, в немже николиже никтоже положен бе   (19, 40–41)

Итак, причислен к мертвым ради нас Оказавшийся по плоти среди мертвецов, хотя Сам по себе и по Родителю Своему Он мыслится и действительно есть жизнь. Чтобы исполнить всякую правду, очевидно, подобающую человеческому образу (бытия), Он по доброй воле подверг Свой храм не только смерти, но и последовавшим затем погребению и положению во гроб. В саду это был, и притом новый, говорит писатель (Евангелия), — и это обстоятельство как бы в образе и примере указывает нам на то, что смерть Христа стала для нас началом и виновницею вхождения в рай, «ибо предтечею за нас вошел» Он. Действительно, что другое, как не это именно, может обозначать отнесение и положение мертвого Иисуса в саду? Новый гроб указывает на новость и необычность восхождения от смерти к жизни и дарованное нам чрез Христа возрождение от тления. Ведь нова наша смерть, в смерти Христа превращающаяся по своему значению и силе как бы в некоторого рода сон, ибо мы живы для Бога как долженствующие жить, по Писаниям (Рим. 6, 11). Вот почему и блаженный Павел повсюду называет умерших почившими во Христе, ибо сила смерти некогда господствовала над нашею природою и царила «от Адама и до Моисея и над не согрешившими по подобию преступления Адама» (Рим. 5, 14), и мы носили образ перстного, по подобию с ним подвергаясь смерти по Божественному проклятию. Когда же воссиял нам второй Адам, Божественный и с неба, и, подвизавшись за жизнь всех, смертью Своей плоти искупил жизнь всех и, разрушив державу смерти, ожил снова, тогда и мы преобразились в соответственный Ему образ, подвергаясь как бы некоей новой смерти, не в бесконечное тление нас разрешающей, но повергающей в сон, полный прекрасной надежды, очевидно по подобию Христа, обновившего нам и этот путь.

Но если кто пожелает дать и другое толкование тому, что гроб называется новым и что в нем никто не был положен ранее, то может сделать, например, такое: гроб называется новым, в котором никогда никто не лежал, для того, чтобы верили, что, кроме Иисуса, никто другой не воскрес.

Ту (тамо) убо ради пятка иудейска, яко близ бе гроб, положиша Иисуса   (19, 42)

Говорит не просто только о том, что был погребен или что сад был вблизи креста и в нем — новый гроб, но указывает и на то, что был положен, не оставляя без сообщения ни малейшей частности. И это потому, что исповедание и знание смерти Христа есть подлинно самое необходимое в признании и утверждении тайны (веры христианской). Поэтому и премудрейший Павел, определяя нам правило веры, говорит так: «Близ тебя слово есть, в устах и в сердце твоем, то есть слово веры, что проповедуем, потому что ежели скажешь в устах твоих: Господь Иисус, и уверуешь в сердце твоем, что Бог воскресил Его из мертвых, спасешься: сердцем ведь веруется в праведность, устами же исповедуется во спасение» (Рим. 10, 8–10). И в другом месте опять: «Предал я ведь вам во-первых то, что и принял, что Христос умер за грехи наши, по Писаниям, и что погребен был, и что воскрес в день третий, по Писаниям» (1 Кор. 15, 3–4). Таким образом, необходимейшее и об этом делает нам писатель книги сообщение. Ведь действительно подобало веровать, что и умер и погребен, ибо после этого уже должна была явиться истинная вера в то, что и, разорвав узы смерти, восшел, как Бог в собственную жизнь. В самом деле, невозможно было, чтобы смерть овладела Им (Деян. 2, 24). Будучи Жизнью по природе, могли Он подвергнуться тлению. Тот, «в ком живем и движемся и существуем» (Деян. 17, 28), разве бы мог подлежать законам нашей природы, а не, напротив, как Бог легко оживотворил то, что не имеет жизни?

В единый (первый день) же суббот (недели) Мария Магдалина прииде заутра, тьме еще сущей, ко гробу и виде камень взят от гроба. Тече убо и прииде к Симону Петру и к другому ученику, егоже любляше Иисус, и глагола им: взяша Господа от гроба, и не вем(ы), где положиша Его. Изыде же Петр и другий ученик и идяста ко гробу. Течаху же оба вкупе, и другий ученик прeдтече скорее Петра и прииде первый ко гробу. И приник виде лежащия пелены, обаче не вниде. Прииде же Симон Петр вслед его, и вниде в гроб, и виде пелены лежащия и сударь, иже бе на главе Его, не с пеленами лежащь, но особь свит на едином месте. Тогда убо вниде и другий ученик, пришедый прежде ко гробу, и виде верова: еще бо не ведяху Писания, яко подобает Ему из мертвых воскреснути (встати)   (20, 1–9)

Эта ревностнейшая и боголюбивая женщина не стерпела бы оставаться дома и не оставила бы гроба, если бы, боясь закона о субботе и грозившего преступникам наказания, не остановила своего пламенного рвения к этому и, представляя еще владычество древним обычаям, не считала должным даже невольно отклонить свой ум от таких желаний. Но когда уже кончалась суббота и наступал следующий день, она бегом спешит к месту. Потом, видя камень отваленным от входа в гроб, она не без причины приходит к подозрению и ввиду постоянной ненависти иудеев думает, что они перенесли Иисуса, приписывая вместе с другими и это нечестие их безумству. И вот, когда женщина эта находилась в таких вероятных размышлениях, она возвращается к тем, кто любил Господа, желая при содействии самых близких из учеников Господа отыскать Его. Имея твердую и непоколебимую веру, она из-за крестных страданий не впадает в пренебрежение к Нему, но и умершего Христа называет, как обычно, Господом. Таково истинно боголюбивое настроение.

Ученики же, лишь только услыхали от женщины эту весть, — то были Петр и писатель этой книги Иоанн, называющий себя самого другим учеником, — из всех сил спешно бегут и скоро приходят к самому гробу, где становятся зрителями чуда, будучи в достаточном числе для свидетельства о событии, ибо их было двое согласно закону. И хотя еще не встречаются с воскресшим из мертвых Христом, но по собранным пеленам заключают о восстании и веруют наконец, что Он расторг и самые узы смерти, о чем уже издревле провозглашало Святое Писание. Итак, поняв, что окончание событий случилось согласно истинным предуказаниям, они усвояют уже самую крепкую веру.

Должно обратить внимание на то, что блаженный евангелист Иоанн, указывая нам время Воскресения, говорит: В первый день недели рано (утром), когда тьма еще была, приходит ко гробу Мария Магдалина. А Матфей, делая нам такое же указание, сказал, что Воскресение произошло, когда был глубокий вечер (Мф. 28, 1). Но никто, полагаю, не подумает, что духоносцы разногласят и сообщают о разных временах Воскресения. В самом деле, если кто пожелает уразуметь смысл этих указаний, он найдет, что слова святых сходствуют между собою. Ведь утро глубокое, как полагаю, и вечер глубокий указывают на одно и то же (время) и на самое, так сказать, среднее место ночного пространства. Поэтому нет никакого разноречия. Первое взяв от конца ночи, а второе от начала, оба уходят вглубь часов и относятся, как я только что сказал, к самой средине (ночи).

Отъидоша убо паки к себе ученики. Мария же стояще у гроба вне плачущи   (20, 10–11)

Получив наконец достаточное удостоверение в воскресении Спасителя нашего и имея уже твердую и непоколебимую веру как по окончании события, так и по предсказаниям Святых Писаний, премудрейшие ученики снова возвращались домой и, как это естественно, спешили к своим сотоварищам по служению, чтобы сообщить о чуде и рассудить о том, что следовало делать после этого. Но не без основания можно думать, что они имели в виду и нечто другое. Так как ярость иудеев была еще сильна и начальники их дышали убийством на всякого человека, благоговевшего пред учением Спасителя нашего и принимавшего неизреченную Его и Божественную силу и славу, особенно же на самих святых учеников, то они, справедливо не желая впасть в их руки, уходят от гроба до наступления света, так как невозможно было сделать это без опасности, если бы их видели днем, когда солнечный свет открыл бы их пред взорами всех. И мы отнюдь, конечно, не станем утверждать, чтобы трусливая робость стала для них причиною столь рачительного бегства, но скорее должны иметь в виду то знание полезного, что вложено было Христом в души святых учеников, не позволявшее безрассудно подвергаться опасностям тем, которые должны были быть светилами и учителями вселенной. Должно было оказаться истинным слово Его, что сказал Он о них к Небесному Отцу: «Отче Святый! соблюди их, — говорит, — в имени Твоем, что дал Ты Мне, да будут одно, как Мы одно, — когда Я был с ними, Я соблюдал их в имени Твоем, что дал Ты Мне, и Я сохранил их, и никто из них не погиб, только сын погибели» (Ин. 17, 11–12).

Итак, ученики бегут, думая, что надо подождать времени открытой деятельности. А делали это в исполнение слов Спасителя, ибо повелел им из Иерусалима не отлучаться, как написано, но ожидать (исполнения) обетования Отца, что слышали от Него, именно что Иоанн крестил водою, они же будут крещены Духом Святым после немногих этих дней (Деян. 1, 4–5). Это мы и найдем исполнившимся в день Святой Пятидесятницы, когда «явились им разделяющиеся языки как бы огня, и почил на каждом из них» (Деян. 2, 3). Вот тогда, перешедши к сильному и смелому настроению и удалив от себя человеческую немощь, они стали противиться безумствам иудеев и не обращать никакого внимания на злокозни их.

Итак, премудрейшие ученики скрывались для пользы, как я только что сказал. А христолюбивая Мария, как свободная от всякого страха и не думавшая о гневе иудеев, смело остается (у гроба) и подвергается обычному для женского пола состоянию (слабости), беспрерывно рыдает и обильные источает слезы из своих глаз, оплакивая не только то, что умер Господь, но и то, что Он, как думала, перенесен из гроба.

Якоже плакаше, приниче в гроб,   и видит два Ангела в белых (ризах) седяща, единого у главы и единого у ног, где лежало тело Иисусово.   И глаголют ей они: жено, что плачеши?   (20, 11–13)

Заметь опять, как не остается без награды проливаемая о Христе слеза и не далек плод любви к Нему, но рядом и вместе с трудами следует и благодать и обильное воздаяние. Вот пребывавшей у гроба Марии, носившей в сердце своем сильную любовь к Богу и сохранявшей искреннюю преданность Владыке, посредством гласа святых Ангелов Спаситель давал знание о Своей тайне. Она видит Ангелов в блестящих одеждах, которых облачение указывало на неподдельную красоту Ангельской чистоты, — и они, останавливая ее рыдание, говорят: Жена, что плачешь? Не причину, конечно, пролития ее слез желают они узнать, ибо знали ее, хотя бы даже и ничего не говорила жена, и само по себе дело ясно показывало ее. Напротив, убеждают ее прекратить слезы как решившуюся плакать не в надлежащее время и о том, о чем всего менее подобало. Ведь с уничтожением смерти и прекращением уже тления, так как ради этого воскрес Спаситель наш Христос и обновил мертвецам восхождение в нетление и жизнь, — ради чего, женщина, говорят, ты поступаешь несоответственно времени и горюешь, притом очень сильно, между тем как исход дел призывает к противоположному? Напротив, подобает истинно радоваться и благодушествовать. Зачем же поэтому плачешь, нарушая некоторым образом вид, подобающий торжеству?

Являются сидящими у головы и ног, где лежало тело Иисуса, и чрез это как бы давая женщине, думавшей, что переложили Господа, указание на то, что никто не мог бы причинить насилие Святому Телу, когда при нем присутствовали Ангелы и святые силы находились вокруг Божественного храма, ибо знали Своего Владыку.

Если же кто поставит такой, совершенно естественный, вопрос, по какой причине с святыми учениками ничего не говорили блаженные Ангелы и даже совсем не являлись, но являются и говорят женщине, — то ответим, что у Спасителя Христа была цель посеять в души любящих Его удостоверение Своей тайны и был употребляем различный способ удостоверения, соответствующий и подобающий состоянию удостоверяемых. Святым ученикам самый исход событий, соответствовавший надежде, возвещавшейся в Священных Писаниях, давал достаточное удостоверение и влагал непоколебимую веру. Ведь они веровали, следуя Святым Писаниям, и было уже излишне имевшим столь твердую веру получать наставление посредством гласа святых Ангелов. Но это необходимо требовалось для женщины, не знавшей Божественного и Священного Писания, ни другим каким-либо образом не ведавшей глубокого таинства Воскресения.

Глаголет им: яко взяша Господа Моего, и не вем, где положиша Его.   Сия рекши, обратися вспять, и видит Иисуса стояща, и не ведяше, яко Иисус есть   (20, 13–14)

Несколько медлительна в понимании женщина эта, вернее же, весь женский род. Еще не разумеет значения видения и сообщает причину своей печали. Но так как не перестала называть Христа Господом, то показывала и этим свою любовь к Нему, за что справедливо уже получает и самое видение того, чего желала. Она видит именно Иисуса, хотя и не понимает еще, что это Он. По какой причине? Или она находится в неведении потому, что Спаситель наш Христос еще скрывал Себя Божественною силою и не давал Себя узнавать глазам смотревших на Него, или же, так как было еще глубокое утро, она не могла ясно различать предметы, что делать не позволяла некоторым образом ночь, едва давая видеть очертание Находившегося близко. Вот почему и Сам Господь наш Иисус Христос в Песни Песней упоминает о хождении Своем во время этой именно ночи и о влаге от утренней росы, говоря так: «Потому что голова Моя наполнилась росою и локоны Мои влагой ночною» (Песн. 5, 2).

Глагола ей Иисус: жено, что плачеши? Кого ищеши? Она, мнящи, яко вертоградарь есть, глагола Ему: господи, аще ты взял Его, рцы ми, где положил Его, и аз возму Его   (20, 15)

Когда еще была тьма и ночь еще не совсем кончилась, видит Иисуса, стоявшего довольно близко к ней, и не узнает, Кто это, будучи не в состоянии различать образ тела и характер лица. Но слышит Говорящего ей «Женщина! что плачешь?» И хотя слова Спасителя исполнены были кротости, однако ж они были в состоянии породить в ней подозрение, что принадлежат по всей вероятности кому-либо из владетелей сада. Но опять следует думать, что Господь говорит это отнюдь не с тем, чтобы спрашивать о причинах плача, и не из желания получить от нее ответ, но, напротив, чтобы прекратить ее печаль, как, без сомнения, и два блаженных Ангела, ибо Он Сам был говорящим и чрез них. Итак, зачем плачешь, женщина, говорит, — кого ищешь? То есть: прекрати свои слезы, так как имеешь то, что ищешь, — вот Я с тобою, говорит, причина твоего плача, очевидно как умерший и подвергшийся нестерпимым страданиям и притом еще унесенный из гробницы. И так как Я жив и пребываю, то, прекратив рыдания, переходи к радости.

Таким образом, это — вопрос Прекращающего плач. И в самом деле, надлежало Господу быть исправителем и этой части (человечества). Ведь ради преступления в Адаме первом как в начатке рода сказано было к целой природе человека: «Земля ты, и в землю отойдешь» (Быт. 3, 19),— но к женщине особо: «В скорбех родишь чад» (Быт. 3, 16). Итак, пребывание в постоянных скорбях в качестве наказания тяготело над женщиною. Поэтому было необходимо чрез голос Осудившего уничтожать и тяжесть того исконного проклятия, когда Спаситель наш Христос уже прекращал плач этой женщины или, вернее, всего женского рода в лице Марии как в начатке. Ведь она первая из женщин, оплакав страданье Спасителя и предавшись скорби о Нем, удостоилась голоса, прекращающего плач, так как сила этого слова, очевидно, простирается и на весь женский род, если уж она оплакивает злодейство против Христа, восприяв веру в Него и как бы говоря словами псалма: «Не ненавидящих ли Тебя, Господи, я возненавидел(а), и на врагов Твоих не изнурился(лась) ли я? Полною ненавистью ненавидел(а) я их, врагами стали мне» (Пс. 138, 21–22).

Но Господь наш Иисус Христос, чтобы освободить ее от плача, говорит это. Она же, считая Говорящего с нею за одного из земледельцев, охотно обещается перенести останки Спасителя в другие места, если только он укажет ей, куда переложил Его. Еще не разумевая великой тайны воскресения, она пребывала в таких предположениях. Ведь ум женщины несколько тяжеловат к научению и неохотно воспринимает даже легкое и не очень трудное, тем более — превышающие слова чудеса.

Глагола ей Иисус: Мариа! Обращшися же она глагола Ему еврейски: Раввуни, еже глаголется: Учитель. (И подбежала коснуться Его)   (20, 16)

Уже к яснейшему познанию призывает ум женщины, предлагая Себя к беспрепятственному созерцанию ей как весьма сильно любящей Его и как бы уже упрекает ее слишком большую медлительность в уразумении того, что Он есть Христос. На нечто такое указывает, назвав ее по имени. Она же тотчас уразумевает и, благодаря самому уже видению отбросив первоначальные подозрения, обращается к Нему с обычным почетным воззванием: Раввуни, то есть Учитель, и, с сердцем наполненным высочайшей радости, быстро подходит, чтобы коснуться Святого Тела и получить благословение от Него.

Глагола ей Иисус: не прикасайся Мне, не у бо взыдох ко Отцу Моему   (20, 17)

Не для всех понятен смысл этого изречения, ибо скрывает в себе тайну. Однако ж для пользы должно исследовать, ибо Господь подаст нам разумение Своих слов.

Воспрещает женщине подходить к Себе и не позволяет осуществиться ее желанию обнять Его ноги. Разъясняя нам причину этого, Он говорит: Ибо еще не восшел Я к Отцу Моему. Но должно исследовать, как следует понимать нам значение этих слов. Почему же, в самом деле, если Он еще не восшел к Небесному Отцу, и каким образом это могло быть достаточною причиною того, что любящие Его не должны прикасаться к Святой Плоти? Разве не безосновательно будет думать, что Господь сказал это к ней, остерегаясь осквернения от этого прикосновения или чтобы чистым взойти к Небесному Отцу? Неужели таковой не окажется совершенно несмысленным и безрассудным? Ведь Божественная природа отнюдь не может подвергнуться осквернению. Как свет солнечного луча, касаясь иногда грязных куч или других нечистот земли, не терпит никакого вреда и остается тем, что есть, очевидно незагрязненным и нисколько не причастным зловонию этих предметов, так и Божественная и пречистая природа отнюдь не может воспринять нечистоты от осквернения. Какой же, следовательно, смысл в том, что Он остановил Марию, приступавшую к Нему и желавшую коснуться Святой Плоти? И на что желает указать Господь в словах: «Еще ведь не восшел Я к Отцу?» Это должно рассмотреть, по мере наших сил.

Укажем на то, что много и различных было причин пришествия Спасителя нашего, но одна из них наиболее важная и указана Им Самим в словах: «Не пришел Я призвать праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9, 13). Поэтому до спасительного креста и воскресения из мертвых, когда Домостроение о нас еще не получило подобавшего ему конца, Он вступал в общение как с праведными, так и неправедными, вкушал пищу вместе с мытарями и грешниками и давал свободный доступ желавшим прикасаться к Его Святой Плоти, чтобы всех освятить, призвать к познанию истины и возвести в здоровое состояние больных и сокрушенных болезнями от грехов. Поэтому также сказал им: «Не здоровые нужду имеют во враче, но болезнь имеющие» (Лк. 5, 31). Итак, до воскресения из мертвых безразлично вступал в общение и с праведниками и с грешниками и не отталкивал совершенно никого из приступавших к Нему. Так, когда Он однажды возлежал в доме фарисея, приступила одна женщина с плачем, «которая была в городе грешница» (Лк. 7, 37), как написано. Распустив всегда завитые волосы и едва оставив старые грехи, она стала вытирать ноги Его, и Он не оказывается воспретившим ей это. Также, когда Он шел для воскрешения дочери начальника синагоги и опять, приступив, «женщина, в кровотечении бывшая, коснулась края одежды Его» (Лк. 8, 43–44), то Он, как видим, нисколько не гневался на нее, напротив — удостоил ее милостивого слова: «Дочь, сказал Он, вера твоя спасла Тебя, иди в мире» (Лк. 8, 48). Но тогда с промыслительною целью дозволялось и нечистым еще, и имевшим оскверненные тела и души беспрепятственно касаться и самой святой плоти Спасителя нашего Христа и получать все благословение от Него. Когда же, исполнив Домостроение о нас, Он подвергся и самому распятию и смерти на кресте и снова ожил, явив Свою природу превосходящею смерть, тогда уже воспрещает и не легко позволяет уже всем приступающим касаться и самой святой плоти Его, давая этим пример святым церквам и Своему таинству (Евхаристии), который (пример) указывал нам и самый закон премудрого Моисея, когда в образ Христа повелел закалать агнца, ибо «всякий, говорит, необрезанный не вкушает от него» (Исх. 12, 48), называя необрезанным нечистого. Нечистым по своей природе должно мыслиться человечество, ибо что такое человеческая природа по сравнению с присущею Богу чистотою. Поэтому не необрезанным еще, то есть не нечистым, должно прикасаться к Святому Телу, а напротив — оказавшимся чистыми благодаря обрезанию, мыслимому в духе, «ибо обрезание сердца в духе» (Рим. 2, 29), по слову Павла. Но в нас не было бы обрезания в духе, если бы не вселился в нас Дух Святой, чрез веру и святое крещение.

Поэтому и Марии разве не надлежало оставаться пока устраняемою от прикосновения к Телу Святому как не получившей еще Духа? Ведь хотя и воскрес Христос из мертвых, но Дух еще не был дан от Отца чрез Него человечеству, ибо после Своего восшествия к Богу и Отцу Он ниспослал нам Его, почему и говорил: «Полезно вам, чтобы Я ушел, ибо ежели не уйду, Ходатай не придет к вам, — если же уйду, пошлю Его к вам» (Ин. 16, 7). Итак, пока еще не был послан Святой Дух, ибо Спаситель еще не восшел к Отцу, Он останавливает Марию как еще не получившую Духа, говоря: Меня не касайся, ибо еще не восшел Я к Отцу, то есть еще не послал Я к вам Святаго Духа.

Отсюда — пример церквам. Ведь поэтому-то и отстраняем от священной трапезы тех, которые хотя и познали Божество Его и уже исповедали веру, то есть еще оглашенных, но не обогатились, однако ж, Святым Духом, ибо в еще не крещенных Он не обитает. Когда же окажемся причастниками Святаго Духа, тогда ничто не препятствует прикасаться к Спасителю нашему Христу. Вот почему желающим причаститься таинственного благословения (Евхаристии) служители Божественных таинств провозглашают: Святая святым, научая, что приобщение Святых (Тайн) вполне приличествует только тем, которые освящены в Духе.

 

Глава I

О том, что Сын есть Бог по природе, хотя и оказывается ради нас называющим Своего Отца Богом

Иди же к братьям Моим и рци им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему и Богу Моему и Богу вашему   (20, 17)

По выше уже сказанным нами причинам не позволяет коснуться Своей плоти Марии, хотя и сильно желавшей этого по своему боголюбию. Впрочем, воздает ей за эту приверженность к Себе и назначает двойную награду за столь сильную веру и любовь, показывая, что не остается бесплодным благочестие к Нему для преуспевающих в нем. А еще важнее этого то, что именно в Марии первой, говоря вообще, весь женский род увенчивается двойною честью и получает избавление от исконных недугов. Она первая, так оплакавшая Христа и соделавшая Его причиною слез, печаль обратила в радость, услыхав от некогда Осудившего и Соделавшего женщину легко подверженною приступам скорби, что не должно плакать. Ведь сказано было женщине Богом: «В скорбях будешь рождать детей» (Быт. 3, 16). Но как подверг ее некогда скорбям в раю, последовавшую внушениям змия и повиновавшуюся злокозням диавола, так опять в саду повелевает ей уже не плакать. Разрешая и от самого проклятия, которым назначались ей скорби, повелевает быть первовестницею великих благ и благовествовать ученикам восхождение на небо. Это для того, чтобы, как первая и самая древняя из всех женщин, последовавшая внушениям диавола, была осуждена, и в ней весь женский род, — так она же, повиновавшаяся словам Спасителя нашего и возвестившая то, что возводит к вечной жизни, освободила от вины весь женский род. Итак, Марии предоставляет Господь уже не плакать и не быть в своем сердце легко доступною печалям, но приобрести прекрасные ноги, ибо, по слову пророка, «как прекрасны ноги благовествующих добро» (Рим. 10, 15 из Ис. 52, 7), между тем как та, первая женщина не имела прекрасных ног, ибо ничего доброго не благовествовала, дав совет праотцу к преступлению Божественной заповеди.

Что достопочтенна Мария, можешь видеть из того, что она удостоена пророческого упоминания. Что сказал он о ней и бывших с нею женщинах, которые благовествовали святым ученикам Воскресение Спасителя? «Женщины, грядущие с зрелища, идите, ибо народ оказывается не имеющим разума» (Ис. 27, 11). Здесь Слово Божие повелевает этим истинно боголюбивым женам быстрым бегом устремиться возвестить то, чего зрительницами они были. Но и осуждает неразумие иудеев как осмеивающих самую даже речь о воскресении Спасителя нашего Христа.

И хотя были и другие женщины, как сообщают об этом другие Евангелисты (Мф. 28, 1; Мк. 16, 1; Лк. 23, 55; 24, 1), но премудрый Иоанн сделал упоминание об одной Марии, что мы не должны признавать за противоречие друг другу в словах святых Евангелистов. Иоанн естественно упомянул об одной только Марии Магдалине как имевшей более горячую любовь ко Христу, ранее других увидевшей гроб, пришедшей в сад и осмотревшей всю соседнюю местность для отыскания тела. Ведь она думала, что Господь действительно переложен. Обыкновенно главным лицам приписывается исход и конец намерений и дел, хотя бы и были другие какие-либо советники и сотрудники.

Итак, в честь и славу и постоянную похвалу даровал Марии Спаситель благовествовать братьям, что восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему и Богу Моему и Богу вашему. А ты опять принимай от меня ту глубокую и великую тайну, не позволяя своему сердцу уклоняться от верного правила Божественных догматов. Разве не слышишь, как стало подобным нам Единородное Божие Слово, чтобы и мы стали подобными Ему, в доступной нашему естеству мере и поскольку это можно говорить по отношению к обновлению нас посредством благодати? Унизил Себя, чтобы низкое по природе возвести к собственной Своей высоте, и образ раба понес (Флп. 2,6–7), хотя и будучи по природе Господом и Сыном, чтобы рабское по природе перевести в славу сыновства, по образу и подобию с Ним (Гал. 4, 4–5). Как ставший подобным нам, то есть человеком, чтобы и мы стали подобными Ему, то есть богами и сынами (Ин. 10, 34; 1 Ин. 3, 1), Он принимает в Себя свойственное нам, а нам воздает Свое собственное.

Каким же это образом, не без основания пожелаешь спросить. Отвечу, как могу.

Во-первых, тех, которые по положению своему и по природе суть слуги, ведь рабы Творца — творения (Пс. 118, 91), Он называет Своими братьями, именуя Бога общим Отцом Своим и нашим, а усвояя Себе человеческие свойства по причине подобия с нами, Бога нашего Он назвал Богом Своим, хотя и есть Сын по природе. Это для того, чтобы как мы, чрез уподобление с Ним, возвысились в превышающее нашу природу достоинство — ведь, не будучи сынами Божиими по природе, мы называемся сынами Божиими, ибо взывает в нас чрез Своего Духа: «Авва Отец!» (Рим. 8, 15), — так и Он, поскольку принял наш образ и стал человеком, по Писаниям (Ин. 1, 14; 1 Тим. 3, 16), Бога имеет Богом, хотя и есть Бог от Бога по природе и истинный.

Поэтому не соблазняйся, если услышишь, что Бога Он называет Своим Богом, но, как любознательный, сосредоточь внимание и тщательно рассмотри точность выражения. Говорит именно, что Бог есть Отец Его и Бог наш, высказывая истинное в том и другом отношении. Ведь Бог всяческих по природе и в действительности есть Отец Христа, но не отец нас по природе, а напротив — Бог, как Творец и Господь. Но как бы смешивая Себя с нами, Сын дарует нашей природе присущее Ему собственное и особое достоинство, называя Своего Родителя общим Отцом, а врожденное нашей природе принимает опять в Себя, по причине подобия с нами, ибо Своего Отца называет Богом Своим, не желая обесчестить подобие с нами, по присущему Ему человеколюбию и милосердию. Если поэтому захочешь обвинять по своему невежеству такое выражение и тебе покажется невыносимым, что Господь называет Отца и Бога Своим Богом, то ты должен неразумно обвинять бывшее ради тебя (промыслительное) Домостроение и, между тем как должно благодарить, ты будешь бесчестить Благодетеля и безрассудно клеветать на проявленный к нам образ любви (Божией). В самом деле, если унизил Себя (Флп. 2, 7), презрев позор (Евр. 12, 2) и ради тебя став человеком, то это, любезнейший, есть вина твоей низменности, а Тому, Кто пожелал ради тебя подвергнуться этому, подобает великое и полнейшее благоговение.

Но я удивляюсь, что, слыша всегда об уничижении — ибо Он уничижил Себя ради нас (Флп. 2, 7), — ты не помышляешь о полноте и, смотря на унижение, не думаешь о высоте Его. В самом деле, разве Он мог быть уничижен, если не представляешь Его совершенным как Бога? Каким образом мог бы быть уничижен, если не иметь в виду высоких достоинств Его неизреченной природы?

Итак, будучи полным и всесовершенным как Бог, Он уничижил Себя ради тебя, низведши Себя к твоему подобию, и, будучи высоким как Сын и из самой сущности Отца, унизил Себя, когда стал человеком, оказавшись настолько ниже высот Божественной славы, насколько этого требует природа (человеческая). Если, таким образом, Он есть в одно и то же время и Бог и человек — именно: высок ради Родителя, ибо Он истинно есть Бог от Бога и Сын от Отца, а низок ради нас, ибо ради нас стал подобным нам человеком, — то не смущайся умом, когда слышишь Его говорящим: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему и Богу Моему и Богу вашему. Ведь Ему со всею справедливостью приличествовало как Богу и Сыну по природе называть Родителя Отцом, а как подобному нам человеку именовать Бога Богом Своим.

Прииде Мария Магдалина возвещающи учеником, яко виде Господа и сия рече ей   (20, 18)

Исцеляется наиболее страдавший род женский чрез человеколюбие Спасителя нашего, как бы возглавляющего начало наших недугов и переводящего низшее в лучшее состояние. И вот провозвещает Мария, что и видела Господа избегшего уз смерти, и какие речи от Него слышала, и эти слова жизни и начатки Божественных Евангелий передала ученикам.

Сущу же позде в день он, в первый день недели, и дверем затворенным, идеже бяху ученицы (Его собрани) ради страха иудейска, прииде Иисус и ста посреде и глагола им: мир вам.   И сие рек, показа им руце и ребра Своя   (20, 19–20)

В тот же самый день, когда явился и говорил с Марией, Он воссиял и самим святым ученикам, боявшимся жестоких нападений со стороны нечестивых иудеев и поэтому собравшимся в один дом, ибо невероятно было, чтобы после стольких наставлений и частых приказаний они были лишены надлежащего разумения дел и не старались избегать ярости убийц. Является же им чудесным образом. При дверях запертых, как сказано, неожиданно в средину стал Христос, неизреченною некоею и Божественною силою возносясь над естественным порядком вещей и оказываясь выше свойственного человеку образа действий и разума. И никто пусть не спрашивает, как, будучи в вещественном теле, Господь беспрепятственно вошел, хотя и при дверях запертых, но пусть, напротив, обратит внимание на то, что божественный Евангелист говорит это не о ком-либо из нас, а о Самом Совосседающем с Богом и Отцом и легко Совершающем все, что ни пожелает. Ведь Тому, кто есть Бог по природе и истинный, подобало не подчиняться естественному порядку вещей, как, без сомнения, и от Него происшедших, но, напротив, властвовать над самою необходимостью и над всем, что совершается по естественному закону природы. В противном случае каким бы образом Он подчинял море Своим ногам и ходил по волнам, как по суше, хотя наши тела не могут свободно ходить по воде? Или как совершал другие чудеса Своим Божественным всемогуществом? Но те ты признаешь, конечно, превышающими наш разум. К ним же присоединяй и это и — подобно некоторым, по присущему им легкомыслию склонным иметь неподобающие мысли, — ввиду этого не думай, что Господь воскрес не с этим телом, но без плоти и совсем не имея воспринятого храма. И если ты не в состоянии понимать действие Неизреченной природы, то почему же не обвиняешь скорее человеческую немощь? Ведь это, думаю, гораздо разумнее. Но ты предпочитаешь молчать об определенной тебе Творцом ограниченности и, как бы отвергая здравый смысл, возражаешь против великой тайны воскресения, на которую мы возлагаем всю надежду. В самом деле, пусть каждый вспоминает воззвание Павла: «Если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес, — если же Христос не воскрес, то тщетна вера наша и еще вы во грехах ваших» (1 Кор. 15, 16–17); потом еще: «Но оказываемся мы и лжесвидетелями (на) Бога, потому что засвидетельствовали на Бога, что воскресил Христа, Которого не воскресил, если именно мертвые не воскресают» (1 Кор. 15, 15).

Но что же такое вообще восстановленное, как не павшее, и что также воскресшее, как не подвергшееся смерти? И каким образом мы будем ожидать воскресения, если Христос не воскресил собственный Свой храм, как начаток почивших и первенца из мертвых поставив Себя за нас? Или как облечется тленное это нетлением, если оно, как думают некоторые, подвергнется всецелой гибели? И почему не подвергнется этому как не имеющее никакой надежды на оживление? Поэтому не нарушай правильности веры ради совершившегося чуда, но к прочим чудесам присоединяй благоразумно и это.

Заметь, как посредством чудесного вхождения при запертых дверях показал опять, что Он есть Бог по природе и не другой кто, отличный от прежде сожительствовавшего с ними. А посредством обнажения и самого бока тела и показания язв от гвоздей ясно удостоверил, что воскресил храм, висевший на самом кресте, — и то именно тело опять воздвиг, которое носил, очевидно упразднив подобающую плоти смерть, так как Он есть по природе Жизнь и Бог. Иначе какая была надобность показывать руки и бок, если, по безрассудному мнению некоторых, Он совсем не с Своею воскрес плотью? Ведь если бы Он желал, чтобы ученики думали о Нем нечто другое, почему, наоборот, не являлся им в другом виде и, пренебрегши телесным видом, почему не вызывал в них другие представления? Но вот Он оказывается имеющим великую заботу о том, чтобы верили в Воскресение Его плоти, так что даже и тогда, когда время уже призывало Его преобразить Свое тело в некую несказанную и сверхъестественную славу, Он в целях промышления соизволил являться ему (телу) опять таким, каким оно было, чтобы не считался имеющим другое, отличное от того, в котором и претерпел смерть на кресте.

А что слава Святого Тела была бы невыносима для наших взоров, если бы Христос восхотел раскрыть ее и до восшествия к Отцу, это легко уразумеешь, если вспомнишь о показанном некогда святым ученикам на горе преображении. Так, блаженный евангелист Матфей пишет, что, взяв однажды «Петра, Иакова и Иоанна, восшел на гору и преобразился пред ними, и просияло лицо Его, как молния, а одежды Его стали белы, как снег» (Мф. 17,1–2), — они же, не вынесши видения, упали.

Итак, с промыслительными целями Господь наш Иисус Христос, еще не преобразив Свой храм в подобающую и соответствующую Ему славу, продолжал являться в прежнем виде, желая сообщать веру не в другого какого-либо вида тело, чем в то, какое принял от Святой Девы, в котором и, распятый, умер, по Писаниям, так как смерть имеет силу над одною только плотью, из которой и изгнана. Ведь если не воскресло умершее тело Его, какая же смерть побеждена и в чем ослабла власть тления? Разве смерти подверглась одна из разумных тварей, разве душа, разве Ангел, разве Само Божье Слово? Если поэтому власть смерти простирается на одно только то, что подвержено тлению, то к одному только этому справедливо должна относиться и сила воскресения, чтобы уничтожилось и могущество насильника (диавола).

Итак, вхождение Господа при запертых дверях благоразумные люди должны сопричислить к другим Его чудесам. Но Он и приветствует святых учеников. Мир вам, говорит, называя миром Самого Себя. Действительно, при ком присутствует Христос, тем, без сомнения, надлежит пребывать с невозмутимым духом. Чтобы это было от Бога у верующих в Него, об этом и Павел молился, говоря: «Мир Христа, превышающий всякий ум, охранит сердца ваши и умы ваши» (Флп. 4, 7), миром Христовым, возвышающимся над всяким умом, называя не другого кого, кроме Духа Его, Которого если кто получит, то будет исполнен всего прекрасного.

Возрадовашася убо ученицы, видевше Господа   (20, 20)

Опять и здесь блаженный Евангелист свидетельствует истину слов Спасителя, говоря, что ученики исполнились радости и веселия, когда увидали Иисуса. В самом деле, припомним, что сказал Он им, когда вел загадочную речь о Честном Кресте и воскресении из мертвых: «Мало, и уже не увидите Меня, — и опять мало, и узрите Меня, и возрадуется ваше сердце, и радость вашу никто не отнимет от вас» (Ин. 16, 22).

Радовались и иудеи, имея ум, полный всякого безумия, и смотря на Иисуса, пригвожденного ко кресту, а сердце святых учеников удручалось невыносимою и тяжелою скорбию. Но когда Он, как Жизнь по природе, разрушив власть смерти, снова ожил, тогда погасла и радость иудеев, а в святых Апостолах печаль перешла в радость (Пс. 29, 12) и появилось ничем не устранимое и не отторжимое веселие, ибо уже не умрет Христос, однажды умерши «в отложение греха», как написано (Евр. 9, 26). Всегда живя и существуя, Он, очевидно, будет охранять для надеющихся на Него бесконечную радость.

Приветствует же, говоря обычное «мир вам», чем как бы закон некий полагает для чад Церкви. Так ведь и мы говорим это друг другу, особенно в святых собраниях, при самом начале таинства (литургии верных). Ведь наш мир друг с другом и с Богом должен считаться как бы источником и началом всякого блага. Поэтому и Павел, моля всех благ для призванных, говорит: «Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа» (Рим. 1, 7), увещевая к миру с Богом также и еще не уверовавши: «За (от имени) Христа, — говорит, — посланники мы, так как Сам Бог увещевает чрез нас, — умоляем за (от имени) Христа: примиритесь с Богом» (2 Кор. 5, 20). Точно так же побуждает нас и пророк Исаия, взывая: «Сотворим мир с Ним, сотворим мир приходящие» (Ис. 27, 5–6). Смысл этого изречения подобает Кормчему мира, вернее же — (самому) Миру всех, то есть Христу, «ибо Он есть мир наш», по Писаниям (Еф. 2, 14).

И рече им паки: мир вам, — якоже посла Мя (живый) Отец, и Аз посылаю вы   (20, 21)

В этих словах Господь наш Иисус Христос поставил наставников и учителей вселенной и домостроителей Божественных Его таинств, которым повелевает, наподобие светил освещать и осиявать уже не одну только страну Иудейскую, по соответствующей закону мере простирающуюся «от Дана и до Вирсавии» (2 Цар. 3, 10; 17, 11 и др.), по написанному, но всю подсолнечную и повсюду рассеянных и живущих. Истину, следовательно, говорит Павел, что «никто сам на себя не принимает честь, но призываемый от Бога» (Евр. 5, 4). Так и Господь наш Иисус Христос пред всеми другими призвал к достославнейшему апостольству Своих учеников и утвердил как бы колеблемую и падавшую всю землю, сообщив ей, как Бог, подкрепление и опору в лице их (ср. 3 Цар. 10, 12). Поэтому-то и сказал устами Псалмопевца о земле и Апостолах, что «Я утвердил столбы ее» (Пс. 74, 4). Действительно, блаженные ученики сделались как бы столбами и утверждением истины (ср. 1 Тим. 3, 15), которых, говорит, и послал Он, как Его послал Отец, указывая одновременно как на апостольское достоинство, так и на несравненную славу данной им власти, а вместе с тем объявляя и путь апостольского служения. Ведь если Он думал, что Он должен посылать Своих учеников так, как и Его послал Отец, то для тех, которые должны были подражать Ему во всем, разве не необходимо было видеть, для какого дела Отец послал Своего Сына?

Различно уясняя нам образ Своего посланничества, Он говорил: «Не пришел Я призвать праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9, 13), и опять: «Не имеют нужду здоровые во враче, но больные» (Лк. 5, 31), и кроме того, еще: «И потому что нисшел Я с неба, не да творю волю Мою, но волю Пославшего Меня» (Ин. 6, 38), то опять: «Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы Он судил мир, но чтобы спасен был мир чрез Него» (Ин. 3, 17). Итак, сосредоточив в немногих словах служение апостольства, Он говорит, что послал их так же, как Его послал Отец, дабы они видели отсюда, что они обязаны призывать грешников к покаянию, исцелять больных как духовно, так и телесно, в устроении дел искать отнюдь не своей собственной воли, но воли Пославшего и учением, сколько доступно, спасать мир. И действительно, мы видим, что и сами святые ученики старались блистать всем этим, и для удостоверения в этом не требуется много труда для раз прочитавшего Деяния Апостолов и Послания святого Павла.

И сие рек, дуну и глагола им: приимите Дух Свят: аще кому отпустите грехи, отпустятся им, — аще кому держите, держатся   (20, 22–23)

Явив их сияющими великим достоинством апостольства и показав, как я только что сказал, строителями и священнослужителями Божественных таинств, тотчас же освящает их дарованием им Святаго Духа посредством видимого дуновения, чтобы и мы твердо верили, что не чужой для Сына Святой Дух, но единосущен Ему и чрез Него исходит от Отца. 

Он показал, что поставляемым чрез Него в божественное апостольство необходимо следует дарование Духа. По какой же причине? По той, что они не только не совершили бы воли Божией, но и не осилили бы сетей греха, если бы наперед не были облечены силою свыше (Лк. 24, 49) и не преобразились бы в нечто другое сравнительно с тем, чем были. Поэтому и к одному из древнейших говорилось, что «сойдет на тебя Дух Господень, и обратишься в человека иного» (1 Цар. 10, 6), и надеющиеся на Бога изменят силу, как обещал нам пророк Исаия (Ис. 40, 31). И премудрейший Павел, сказав, что он потрудился более некоторых, очевидно апостольскими подвигами, тотчас же присоединил: «Впрочем, не я, но благодать Божия, (сущая) со мною» (1 Кор. 15, 10). Кроме того, укажем и на то, что они совсем не могли бы ни разуметь таинства о Христе, ни быть точными тайноводителями, если бы посредством просвещения от Духа не приходили к откровению превышающих ум и слово тайн, благодаря чему они были, таким образом, в состоянии возвышаться до учения должному. Об этом говорит: «Никто не может сказать: Господь Иисус, — по слову Павла, — как только Духом Святым» (1 Кор. 12, 3). Но так как они должны были говорить, что Господь есть Иисус, то есть проповедовать Его как Бога и Господа, то необходимо наконец уже принимают соединенную с апостольским достоинством благодать Духа, Которого подает Христос, и притом не как служитель славы другого кого-либо, но, напротив, — сообщает из Себя Самого, ибо Он нисходит на нас от Отца не иначе как чрез Сына. 

Итак, древний и писаный закон, заключая в себе тени и образы истины (Евр. 10, 1), повелевал совершать раскрытие священных предметов более, так сказать, телесное и доступное зрению в более грубых вещах. Так, блаженный Моисей, опять также по повелению Божию ему, установляет как для самого Аарона, так и для левитов омовение водою (Лев. 8, 6). Потом, заклав овна совершения (посвящения), помазывал «кровью край уха правого», как написано, а также возлагал и «на край руки правой и на край ноги правой» (Лев. 8, 22–23), живописуя, как в образе и отражении, таинство Христово. Ведь здесь есть вода и кровь, посредством которых бывает освящение, а потому возможно ли какое-либо сомнение в том, что красота истины изображалась еще в неясных образах? Господь же наш Иисус Христос, превратив образы закона в самую истину, Сам чрез Себя совершает посвящение священнослужителей при Божественных жертвенниках, ибо Сам Он есть овен посвящения. Посвящает притом чрез освящение истинное, чрез подаяние Духа являя их общниками Своей собственной природы и преобразуя некоторым образом человеческую природу в сверхчеловеческую силу и славу.

Но пусть и это рассуждение наше бесспорно окажется не лишенным истины. Однако ж кто-либо, может быть, выступит и сочтет нужным спросить, где же действительно и когда ученики Спасителя нашего получили благодать чрез Духа. Тогда ли, когда Спаситель тотчас после Воскресения явился им на дому и вдунул, сказав: «Приимите Духа Свята» (Ин. 20, 22), или же когда во дни Святой Пятидесятницы они также были собраны в одно место и «был внезапно с неба шум как бы несущегося ветра сильного, и явились им разделяющиеся языки как бы огня, и почил отдельно на каждом из них, и начали говорить другими языками, как Дух давал возвещать им» (Деян. 2, 2–4)? Ведь мы должны будем, скажет, признать, что или им дана двоякая благодать, или же нам неизвестно время, когда они действительно стали причастниками Святаго Духа, если, конечно, истинным должно оказываться и слово Спасителя нашего, и написанное о святых учениках в Деяниях. Но предмет этот вызывает недоумение еще особенно ввиду того, что сказал однажды Сам Христос: «Полезно вам, чтобы Я ушел, ибо если не уйду, Утешитель не придет к вам, — когда же уйду, пошлю Его к вам» (Ин. 16, 7). Вопрошающий это может сказать: не может ошибаться Истина, то есть Христос, — когда поэтому сказал ясно, что не придет к вам Утешитель, пока Он не вознесется к Отцу, и только тогда и непременно пошлет им (Духа), когда будет горе у Него (Отца), то как же может оказываться дающим Духа, хотя еще не совершил Своего отшествия отсюда?

Впрочем, хотя и очень неясен этот предмет и трудно рассуждение о нем, даже может сильно смутить, но он получает надлежащее разрешение, как скоро мы должны веровать, что Христос не один из нам подобных (простой) человек, но есть Бог от Бога и употребляет Свои слова соответственно надлежащему положению дела.

Дал обещание ниспослать нам с неба Ходатая (Параклита), когда Он будет у Бога и Отца, что и совершил, отошедши к Отцу и подав обильнейшее излияние Духа желающим Его восприять. А воспринимает Его каждый, очевидно, чрез веру в Него и святое крещение. Тогда исполнилось сказанное устами пророка, что «излию от Духа Моего на всякую плоть» (Иоил. 2, 28). Но Сыну надлежало быть дарователем и подателем Духа вместе с Отцом и верующим в Него надлежало знать, что Он есть сила Отца (1 Кор. 1, 24), создавшая все и приведшая человека из небытия в бытие. Ведь Бог и Отец, вначале взяв персть от земли, как написано (Быт. 2, 7), образовал животное, разумею человека, одушевил его ведомым Ему способом и осиял его сообщением Своего Духа, ибо «вдунул в лицо его дыхание жизни», как написано (Быт. 2, 7). Но так как вследствие преслушания человек подпал смерти и лишился изначальной чести, то снова воссоздал его Бог и Отец и возвел в новую жизнь чрез Сына, как вначале. Как же Сын возвел? Смертью Своей плоти умертвив смерть (1 Кор. 15, 54) и возведши к бессмертию род человеческий, ибо ради нас воскресает Христос.

Итак, чтобы мы признавали, что Он изначала был Творцом нашей природы и запечатлел нас Духом Святым (2 Кор. 1, 22), Спаситель снова чрез очевидное дуновение дарует Духа ученикам, как бы в начатке обновляемой природы (человеческой). Ведь Моисей о первоначальном творении нас пишет, что «вдунул в лицо его дыхание жизни» (Быт. 2, 7). Поэтому как из начала был образован и произошел (человек), так и обновляется, — и как тогда был образован по образу Создавшего, так и теперь причастием Святаго Духа преобразуется в подобие Своего Творца. А что Дух отпечатлевает образ Спасителя в душах принимающих Его (Духа), разве это не бесспорно из того, что Павел ясно пишет впавшим по легкомыслию в подзаконное попечение: «Детки мои, которых опять рождаю, доколе вообразится Христос в вас» (Гал. 4, 19). Ведь не иначе, говорит, Христос должен вообразиться в них, как чрез приобщение Святаго Духа и образ жизни по закону евангельскому.

Итак, в учениках Своих как в начатке природы, обновляемой в бессмертие и славу и боговидный образ, Христос вселяет опять Своего Духа, ибо надлежало, кроме того, разуметь и то, что Он есть податель и дарователь Духа. Поэтому-то и говорил, что «все, что имеет Отец, Мое есть» (Ин. 16, 15). А имеет Отец из Себя и в Себе Своего Духа, имеет Его в Себе и Сын, так как Он единосущен Ему и из Него явился существенно, природно имея в Себе все свойства Родителя.

Что Он хотя и часто обещал совершить многое в надлежащее время, однако ж совершал и прежде определенного времени, для нашего удостоверения, чтобы мы истинно веровали, что непременно сбудется сказанное Им, это мы покажем из следующего. Он обещал воскрешать мертвых и лежащих в земле и могиле снова возводить к жизни, «ибо приходит, — говорит, — час, когда мертвые услышат глас Сына Божия и изыдут — добро совершившие в воскресение жизни, а зло соделавшие в воскресение суда» (Ин. 5, 25 и 29). И спеша удостоверить в том, что и это Он легко совершит, учил в таких словах: «Я есмь воскресение и жизнь» (Ин. 11, 25). Но так как столь необычайное дело оживления мертвецов было трудно для веры, то считает нужным предупредить время воскресения и показать знамение, воскрешая Лазаря, сына вдовы и дочь Иаира. А еще что другое, кроме этого? То, что будет, говорит, некое преславное воскресение святых, ибо тогда, говорит, праведники просветятся, как солнце, в Царстве Отца их (Мф. 13, 43), и чтобы удостоверить истинность Своих слов, предварительно давал ученикам и видение сего, ибо «взяв Петра и Иакова и Иоанна взошел на гору и преобразился пред ними, и просияло лицо Его, как молния, а одежды Его стали белы, как снег» (Лк. 9, 28; Мф. 17, 1–2). Итак, подобно тому как, хотя и обещал совершить это в свое время, однако ж, как бы некий залог имеющего быть над всеми и всеобщнейшего дела, совершал это (воскресение) и частно и прежде должного времени, чтобы вызвать несомнительную веру, таким же, думаю, образом, сказав, что пошлет к ним Параклита, когда отойдет к Отцу и это именно время назначив для благодати всем и над всеми, совершил как бы некий начаток обетования в учениках, по многим основательным и необходимым причинам, о которых мы выше сказали.

Итак, принимают причастие Святаго Духа именно и тогда, когда дунул на них, сказав: приимите Духа Святаго, ибо Христу невозможно сказать ложь и Он не сказал бы: приимите, не давая. Во дни же Святой Пятидесятницы Бог давал яснейшее откровение и проявление уже вселенного им Духа Святаго, и огненные языки явившиеся не указывали на начало дара (Духа Святаго) в них, но только вели их к началу речи (на языках). Поэтому и написано, что «начали говорить другими языками, как Дух давал изрекать им» (Деян. 2, 4). Слышишь, что начали говорить, а не освящаться, и что ниспослал на них разделение языков, причем и это совершал в них сущий Дух. Как с неба провозгласил Отец свидетельство о Своем Сыне в словах: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором возблаговолил Я» (Мф. 17, 5; 3, 17 и пар.) и сделал это для удостоверения слушателей, издав голос или заставив быть как бы некоему доступному для нашего слуха звуку, — так и на святых Апостолах совершал яснейшее проявление благодати, ниспослав им в виде огненных языков и нисшествие Святаго Духа соделав сходным с звуком «несущегося сильного ветра» (Деян. 2, 2). А что и это самое было дано иудеям как бы в виде знамения, легко уразумеешь, когда услышишь Владыку всего Бога говорящим устами пророка: «Потому что иноязычиями и устами других буду говорить народу сему, и да не уверуют» (1 Кор. 14, 21 из Ис. 28, 11). Итак, чтобы мы веровали, что блаженные ученики суть истинно причастники Святаго Духа, и наконец увенчаны свыше благодатию от Христа, и способны к изъяснению истины, и имеют достойную соревнования похвалу своего апостольства, даром свыше засвидетельствованные, — Он ниспослал огонь в виде языков.

Сказанного теперь почитаю достаточным для точного изложения смысла толкуемых слов. Но так как нам подлежит всячески заботиться о том, чтобы благодаря наветам некоторых не возник у братьев какой-либо соблазн, присоединим к сказанному и нижеследующее и постараемся предотвратить возможные со стороны кого-либо нарекания по поводу дальнейших слов (Евангелия), что Фома, называемый Близнецом, не был с учениками, когда пришел Иисус (Ин. 20, 24). Как же он, весьма справедливо спросит кто-либо, хотя и отсутствовал, но оказался истинным причастником Святаго Духа, когда Спаситель воссиял святым ученикам и вдунул со словами приимите Духа Святаго? Ответим, что сила Духа простиралась на всех приявших благодать и выполняла цель Дававшего. А дал Христос не некоторым отдельно каждому, но всем вместе ученикам. Поэтому принимают (все), хотя бы кто и не присутствовал, как скоро щедрость Дававшего не ограничивалась одними только присутствовавшими, но простиралась на весь круг святых Апостолов. А что в настоящем случае мы не придумываем ничего насильственного и такое рассуждение не кажется нам смелым, в этом могу удостоверить из самих Священных Писаний, предложив в доказательство одно место из книг Моисеевых. Некогда Господь Бог повелел премудрому Моисею избрать из общества иудеев мужей старейших, числом семьдесят, и ясное дал обещание, что «отниму от Духа, что на тебе, и сообщу им» (Чис. 11, 17). И вот Моисей собрал и исполнил Божественное повеление. Однако ж двое оказались отсутствовавшими в назначенном числе семидесяти старейшин и остались в обществе (иудейском) — Елдад и Модад. Потом, когда Бог, согласно уже данному обещанию, сообщил всем Божественного Духа, то собранные Моисеем, тотчас получив благодать, начали пророчествовать. И тем не менее, пророчествовали также и те двое в обществе (иудейском), так как вышняя благодать достигла и до них. Тогда Иисус, называемый сыном Нави, всегда находясь при Моисее и не уразумев тотчас же значение тайны, но подумав, что по примеру Дафана и Авирона и эти (двое) пророчествуют против избранных Моисеем, сказал ему: «Елдад и Модад пророчествуют в стане; господин мой Моисей, останови их» (Чис. 11, 27–28). Что же говорит на это тот истинно премудрый и великий, уразумев как мудрец действие данной им благодати и силу Духа? «Не ревнуй ты обо мне; ибо кто дал бы народу Господню пророков, когда дает Господь Духа Своего на них?» (Чис. 11, 29). Видишь, как порицает речь Иисуса, не знавшего тайны? О если бы, говорит, дан был Дух всему народу, но это будет в свое время, когда Владыка всего, то есть Христос, дарует им Своего Духа, как бы в начатке долженствующим принять (Духа), дунув на святых Апостолов со словами: приимите Духа Святаго. Поэтому, если и отсутствовал Фома, он не лишился приятия (Духа), так как Дух сходил на всякого, долженствовавшего Его принять и находившегося в числе удостоенных этой чести.

Дав Духа, Христос говорит: Если кого отпускаете грехи, отпускаются (отпущены), если кого держите, держатся (удержаны), хотя один только истинный по природе Бог может и имеет власть прощать совершивших грехи. В самом деле, кому же могло бы принадлежать помилование кого-либо за совершенные ими преступления против Божественного закона, как не Тому, Кто определил закон? На нас самих можно увидать, если угодно, основательность этого рассуждения. Кто самовластно противится узаконениям земных царей и может нарушать постановления, данные по решению и воле властителей, кроме тех, которые сами облечены царским достоинством и саном? Действительно, по отношению к ним не имеют места обвинения в беззаконии. Вот почему и премудрое откровение говорит: «Нечестив говорящий царю: беззаконствуешь» (Иов. 34, 18). Каким же поэтому образом и в каком смысле Спаситель облек Своих учеников достоинством, подобающим одной только Божественной природе? Но ведь сущее в Отце Слово (ὁ ἐν Πατρὶ Λόγος) не могло бы погрешить против истины и соделало это вполне согласно с истиною. Он (Спаситель) думал, что имеющим уже в себе Божественного и Господня Духа надлежит быть и властными отпускать грехи кого-либо и держать, на ком захотят, как скоро в них вселился Дух Святой, отпускающий и держащий (грехи) по Своей воле, хотя бы и чрез людей совершалось это дело.

Впрочем, отпускают грехи или удерживают духоносцы двояким образом, по моему мнению: или призывают к крещению тех, которым уже и надлежало бы получить это по святости жизни и чистоте веры, или же не допускают некоторых и отстраняют от Божественной благодати как пока еще недостойных этого. Или же и другим каким образом отпускают и держат грехи, как наказывая согрешающих чад церкви, так и прощая раскаивающихся, подобно как, без сомнения, и Павел коринфского развратника предавал «в гибель плоти, да дух спасется» (1 Кор. 5, 5), но снова прощал, чтобы не был «чрезмернейшею печалью поглощен» (2 Кор. 2, 7), как сам он говорит в Послании. Поэтому, если Дух Христов, сущий в нас, исполняет подобающее одному только Богу, то как же не будет Богом по природе Он, природно облеченный блестящим достоинством Божественной природы и властвующий священными законами?

Фома же, един от обоюнадесяте, глаголемый близнец, не бе с ними, егда прииде Иисус.   Глаголаху же ему друзии ученицы: видехом Господа. Он же рече им: аще не вижу на руках Его язву гвоздиную и вложу перст мой в язву гвоздиную и вложу руку мою в ребро (бок) Его, не иму веры   (20, 24–25)

Чрезвычайные чудеса всегда почти имеют своим последствием недоверие к себе, и те деяния, которые превышают обычный разум, нелегко допускаются слушателями. Даже видение их едва побуждает к этому, как бы насильственно и по необходимости склоняя к признанию их. В некоем подобном состоянии находился и премудрейший Фома. Он не сразу признает истинным свидетельство других учеников о Воскресении Спасителя нашего, хотя, по заповеди Моисеева закона, при устах двух и трех свидетелей станет всяк глагол (Втор. 19, 15).

Но мне кажется вернее, что ученик сей не столько не доверял речам этим, сколько был охвачен последнею степенью печали о том, что сам он не удостоился видения Спасителя нашего. Ведь он, быть может, думал, что совсем лишится этого видения. Знал он, конечно, что Господь есть Жизнь по природе и не бессилен избежать даже самой смерти и разрушить власть тления. Ведь Кто отгонял это от других, неужели бы не удалил от собственной плоти? Но вследствие весьма большой радости он становится близким к неверию и как бы с сильным и стремительным порывом вожделевает видеть Его уже присутствующим и окончательно удостовериться в том, что Он снова ожил, согласно бывшему от Него обещанию. Ведь Спаситель говорил: «Детки, мало — и уже не будете видеть Меня, и еще мало — и узрите Меня, и возрадуется ваше сердце» (Ин. 16, 16 и 22).

И весьма благопромыслительно, думаю, было это временное маловерие ученика, дабы чрез удостоверение его и мы, живущие после Него, несомнительно веровали, что Отец чрез Сына оживотворил плоть, висевшую на дереве и подвергшуюся смерти. Поэтому и Павел говорит, что «ежели скажешь устами твоими, что Господь — Иисус, и уверуешь в сердце твоем, что Бог Его воскресил из мертвых, — спасешься» (Рим. 10, 9). Ведь так как природа плоти сама не способна была дать жизнь, но, напротив, дело это совершено действием неизреченной и Божественной природы, Коей природно принадлежит и сила все животворить, то Отец чрез Сына был действующим и на тот Божественный храм (тела Христово) не потому, чтобы бессильно было Слово воскресить Свое тело, но потому, что все, что бы ни совершал Отец, Он должен совершать чрез Сына. И это потому, что Сын есть сила Отца и все, что бы ни совершал Сын, все это, без сомнения, от Отца. Итак, небольшим маловерием блаженного Фомы мы научаемся тому, что тайна воскресения совершается над земляным нашим телом и, как в начатке рода, во Христе, — и что то не было ни привидением или тенью, по мнению некоторых, представляющеюся в человеческом образе и лживо принимающею черты нашего вида, ни также, как некоторые неразумно утверждали, телом духовным, то есть тончайшим и воздушным или другим каким, так отличным от плоти, как некоторые понимают и принимают духовное (тело). Итак, как весь смысл нашей надежды и сила безукоризненной веры, после исповедания Святой и Единосущной Троицы, сосредоточивается и заключается на этой тайне плоти, то блаженный Евангелист счел благополезным поместить и об этом в следующих главах. В самом деле, заметь, что Фома желает ведь не просто только видеть Господа, но требует язвы гвоздиные, то есть бывшие на плоти раны, ибо, утверждает он, только в таком случае он вполне поверит и согласится с другими, что действительно ожил Христос. А ожил, конечно, по плоти, ибо только умершее естественно представлять возвращающимся к жизни и только к тому, с чем была смерть, конечно, относится и воскресение.

И по днех осмих паки бяху внутрь ученицы Его, и Фома с ними. Прииде Иисус, дверем затворенным, и ста посреде и рече: мир вам.   Потом глагола Фоме: принеси перст твой семо и виждь руце Мои, и принеси руку твою и вложи в ребро Мое, и не буди неверен, но верен   (20, 26–27)

Опять чудесно воссиял Своим ученикам как Бог. Не приказал, подобно нам, отворить Себе двери для вхождения внутрь (дома), но, как бы пренебрегши подобающим природе предмета способом, оказывается внутри дверей и неожиданно является посреди комнаты, даруя и самому блаженному Фоме такого же, как кажется, рода чудо. И это потому, что требовалось ведь лекарство наиболее страдавшему и косному в вере. Произносит устами опять те же самые и обычные слова. И благо мира обратил в священное приветствие, для примера нам, как мы уже выше сказали об этом. Но справедливо поразится кто-либо точности и здесь, то есть в приведенных словах. Такая великая тщательность была у составителя книги (Евангелия) и так старательно заботился он о точности, что не просто только сказал, что явил Себя Христос Своим ученикам, но что после дней осми и когда они были собраны, ибо что же другое могло быть, кроме этого, схождение всех в один дом? Поэтому ввиду этой тщательной и удивительной точности скажем, что и чрез это Христос ясно указывал нам время собраний ради Него. Ведь Он приходит, без сомнения, и некоторым образом сожительствует с собранными ради Него в восьмой день особенно, то есть в воскресенье. Докажем это, если угодно. Однажды явился Он другим ученикам, а потом опять является им в присутствии Фомы. Так, немного прежде написано: Когда же было поздно, в день тот, в первый день недели, и при дверях заключенных стал посреди (Ин. 20, 19). Пойми отсюда, что в первый день недели, то есть в воскресный день недели, Он явился собранным ученикам и опять точно так же является воссиявшим им в следующий восьмой день. Из того, что Евангелист сказал после дней осми, нельзя думать, что он указывает на девятый день, но говорит так, присоединяя к этому числу и самый восьмой день, в который Он явился.

Поэтому мы вполне основательно делаем святые собрания в церквях в восьмой день. А если надо сказать и что-либо таинственное, ради неотвратимой потребности ума, то хотя мы запираем двери, но Христос приходит и является всем нам, как невидимо, так и видимо: невидимо как Бог, а видимо опять в теле. Дозволяет же и дает прикасаться Святой Своей Плоти, когда мы по благодати Божией приступаем к приобщению таинственного Благословения (Евхаристии), принимая Христа в руки, дабы и мы крепко уверовали, что истинно воскресил Он Свой собственный храм. В самом деле, что приобщение таинственной Евхаристии есть некое исповедание Воскресения Христова, это весьма ясным может стать из слов, что Он сказал, совершив Сам образ таинства. Разломив хлеб, как написано, Он стал раздавать со словами: «Сие есть Тело, за вас даваемое в оставление грехов: сие творите в Мое воспоминание» (Лк. 22, 19; Мф. 26, 28). Таким образом, причастие Святых Таин есть воспоминание как смерти так и воскресения ради нас и за нас Господа, для наполнения нас чрез это и Божественным благословением. Отречемся же поэтому, как от гибельного дела, от неверия и после прикосновения ко Христу окажемся, напротив, вернейшими и имеющими твердый ум.

Но здесь любознательный пусть снова вспомнит о том, что Марию Магдалину Он отстранил от прикосновения (к Себе), ясно сказав ей: «Не касайся Меня, ибо я еще не восшел к Отцу» (Ин. 20, 17). Фоме же позволяет и к боку прикоснуться, и язвы гвоздиные перстом исследовать. По какой причине, об этом хотя уже ясно сказано, однако ж напомню, сократив длинное рассуждение. Магдалине еще не позволяло время коснуться, потому что еще не была она освящена благодатию Духа — ведь когда еще был с нами Христос и еще не восшел к Небесному Отцу, тогда нельзя было видеть в людях совершившимся сошествие Параклита. Фоме же уже и это подобало как получившему Духа вместе с другими (Апостолами), ибо, как мы уже ранее сказали, он не был лишен Духа потому, что отсутствовал, но щедрость Дававшего простиралась и на него, так как дар был уделен всей полноте святых Апостолов.

Кроме того, считаю нужным исследовать и вот что. Фома осязал бок Спасителя и исследовал поранения от копья солдатского, видел язвы от гвоздей. Но как же, может спросить кто, в нетленном теле проявлялись знаки тления? Ведь признаком телесного тления служат еще оставшиеся и сохранившиеся углубления на руках и боку, следы ран и пронзений, бывших от железа, между тем как истинный и здравый разум требует, чтобы с преобразованием тела в нетление оно (тело) вместе с тем совлекалось и тления и всех его последствий. В самом деле, неужели же кто, например, хромает, оживет опять с тем же увечьем ноги или голени? И если кто потерял глаза в этой жизни, неужели он воскреснет лишенный зрения? Каким же образом, скажет кто-либо, мы уже освободились от тления, если являющиеся вследствие него недостатки еще остаются и владеют нашими телами?

Почитая необходимым исследование этого, отвечу на предложенные недоумения, сколько можно, и постараюсь раскрыть, что после времени воскресения в нас не останется никакой недостаток вкравшегося тления, но, как премудрый Павел сказал об этом теле, что посеянное «в немощи восстает в славе» (1 Кор. 15, 43). Что же другое может значить ожидание будущего воскресения этого тела в силе и славе, как не то, что оно, отбросив всякую немощь и бесчестие от тления и пороков, возвратится в изначальное творение? Ведь сотворено оно не для смерти и тления.

Но так как Фома для полного убеждения требовал и этого, то Господь наш Иисус Христос, считая необходимым не давать никакого повода нашему маловерию, как Фома требовал, так и является. Ведь и восходя на самое небо и вышним силам, началам и властям, и предстоящим чинам Ангельским открывая значение Своей тайны, также являлся в том же самом виде, чтобы и они уверовали, что сущее от Отца и в Отце Слово ради нас стало истинным человеком, и увидели, что такую имеет о своих тварях заботу, что даже умер за нашу жизнь.

Но чтобы яснее представить слушателям смысл этого рассуждения, предложу то, что сказано о том же самом гласом пророка Исаии. Он говорит так: «Кто Сей появляющийся из Едома, краснота одежд Его из Восора?» (Ис. 63, 1). Но взывающие и говорящие именно эти слова: «Кто Сей являющийся из Едома», то есть из земли,  суть Ангелы и силы умные. Они удивляются пред восходящим на небеса Господом. Как бы видя Его обагренным Своею собственною кровию, говорят Ему, еще не разумея тайны: «Почему Твои красны одежды и одеяния Твои, как от топтателя (винограда) в чане?» (Ис. 63, 2), ибо цвет крови сравнивают с вином, особенно новым и только что вытоптанным. Что же Христос (говорит) им? Сначала, чтобы Он признавался за истинного Бога по природе, «Я, — говорит, — изрекаю правду» (Ис. 63, 1), слово «изрекаю» опять употребляя вместо «учу». А учащий правде разве не должен быть бесспорно представляем как законоучитель? Если же Он — Законоучитель, то как же без всякого сомнения и не Бог? Потом Ангелы говорят к Нему, причем Христос как бы и им показывает язвы гвоздиные: «Что это за язвы посредине рук Твоих?» А Господь к ним: «Которыми Я поражен был в доме возлюбленного Моего» (Зах. 13, 6). Действительно, Израиль, будучи домом возлюбленным, гвоздями и копьем поразил Господа, ибо дерзости воинов справедливо должны падать на головы иудеев — ведь они привели Господа на страдание.

Итак, если Христос, пожелав удостоверить и самих святых Ангелов в том, что Он и истинным был человеком и что претерпел за нас распятие, воскрес и снова ожил из мертвых, — не удовольствовался одними словами, но показал знаки страдания, то что же удивительного или странного, если, и самого блаженного Фому пожелав освободить от неверия, показал язвы гвоздиные, и притом явившись сверхъестественным образом для пользы всех и для того, чтобы мы без всяких колебаний веровали, что совершилась тайна Воскресения, причем воскрешено не другое какое-либо тело, но подвергшееся смерти?

Отвеща Ему Фома и рече Ему: Господь мой и Бог мой   (20, 28)

Недавно медлительный в деле веры в Него оказывается быстрым в исповедании и в весьма непродолжительное время исцеляется (от маловерия). Только ведь восемь дней прошло, и все препятствия со стороны маловерия были упразднены Христом, показавшим язвы гвоздиные и самый бок.

Но, быть может, на это кто-либо скажет: почему же, скажи мне, ум святых учеников проходит чрез столь тонкое изыскание и тщательное исследование? Разве для доказательства истинности воскресения из мертвых и признания Господа не было бы достаточно вида тела, черт лица, меры роста? Что же скажем на это?

Божественные ученики имели ум, не свободный от сомнения, хотя и видели Господа. Они думали, что это не есть действительно Тот Самый, Кто некогда пребывал с ними и сожительствовал и повешен был на древе, но, напротив, — дух, искусно подделавшийся под образ Спасителя и обманно принявший очертания того вида, какой они знали. Впрочем, они впали в такое мнение не без некоторой основательной причины к этому. Ведь так как Он прошел чрез запертые двери, между тем как земное и вещественное тело требует себе достаточного пространства для входа и нуждается в такой широте домовых входов, какова величина каждого тела, то поэтому и весьма благополезно Господь наш Иисус Христос обнажил Фоме бок Свой и ясно показал раны на теле, удостоверяя чрез него всех. Ведь хотя и одного святого Фомы раздается речь: Ежели не вложу рук моих и (не) увижу язвы гвоздиныя, и (не) вложу руки моей в бок Его, не поверю (Ин. 20, 25), но то была вина неверия общая, вероятно, всем, и ум других учеников мы найдем не свободным от смущения, хотя они и говорили святому Фоме: Мы видели Господа.

Что это наше рассуждение не лишено истины, это нетрудно узнать из того, что сказал нам об этом божественный Лука: «Когда они говорили, стал посреди их», очевидно Сам Христос, «и говорит им: мир вам. Они же, убоявшись и быв в страхе, думали, что духа видят. И сказал им: что смущаетесь и для чего мысли (эти) входят в сердца ваши? Посмотрите руки Мои и ноги Мои — это Я Сам, — осяжите Меня и осмотрите, ибо дух плоти и костей не имеет, как Меня видите имеющим. И это сказав, показал им руки и ноги. Когда же еще не верили они и дивились от радости, сказал им: имеете ли что съедобное здесь? Они же подали Ему, — говорит, — рыбы печеной часть и от пчелиного меда. И, приняв, пред ними ел» (Лк. 24, 36–43). Смотри, как устраняет колебание неверия не в одном только блаженном Фоме, но этим недугом страдал и ум других Апостолов. Вот, замечая их маловерие даже и после видения крестных язв, думал, что их надо убеждать и другим средством, никоим образом не подобающим духу, но, напротив, соответствующим собственно земным телам и природе плотской. Он вкусил принесенную рыбку или часть от нее.

Но то и другое было делом как бы необходимости, что докажем далее. Ведь после воскресения Святой Плоти, хотя, без сомнения, уже не оставалось в ней совсем тления, как скоро ожила для нетления, а также и не должна была считаться нуждающеюся в обычной пище, как прежде, однако ж показал язвы гвоздиные и не отказался принять пищи, чтобы укоренить твердо великую тайну Воскресения и насадить в душах всех нас веру в нее. Совершает же Он нечто совершенно чуждое природе духов. Ведь язвы гвоздиные, следы ран и принятие телесной пищи разве могут каким-либо образом принадлежать духу совершенно чистому и не соединенному с плотью, которой по требованию ее природы вполне свойственно и это все?

Итак, чтобы не думали некоторые, что Господь восстал чистым духом, и чтобы не веровали, что восстало неосязаемое тело, тенеобразное и воздушное, которое некоторые называют духовным, но именно то самое, что посеяно в тлении, по слову Павла (1 Кор. 15, 42), — Он делал и показывал то, что было свойственно вещественному телу.

Не уклонится, впрочем, от надлежащего смысла и сказанное нами прежде, что блаженный ученик не веровал не столько по причине слабости своей души, сколько от сильной радости, что узнал это. Так и блаженный Лука, как мы слышали, говорит и о всех других, что «когда не верили они и дивились от радости» (Лк. 24, 41). Итак, удивление вызывало в учениках медлительность в вере.

Но так как неверие было, наконец, беспричинным у смотревших, то поэтому блаженный Фома делает правильнейшее исповедание в словах: Господь мой и Бог мой! Тому, кто есть Господь по природе и имеет власть над всем, подобает истинно и бесспорно и быть Богом, точно так же, как, без сомнения, и Тому, Кто есть Бог по природе, является присущею и сила владычества над всем и обладание славою господства.

Должно обратить внимание на то, что отдельно и с членом говорит: Господь мой и Бог мой: ὁ Κύριός μου καὶ ὁ Θεός μου. Не просто сказал (без члена): Κύριός μου καὶ Θεός μου, чтобы кто не подумал, что, по подобию с нами или святыми Ангелами, он называет Его Господом и Богом, ибо многие суть на небе и на земле господа и боги, как научил нас премудрый Павел (1 Кор. 8, 5), но, называя Его Единым Господом отдельно и Богом как рожденного от Господа и Бога Отца по природе, говорит: ὁ Κύριός μου καὶ ὁ Θεός μου — Господь мой и Бог мой. Но, что еще важнее для доказательства истины, Спаситель хотя и слышал эти слова Своего ученика, думавшего и веровавшего, что Он есть истинно Господь и Бог, однако не почитал должным порицать его за это. Напротив, Он похвалял так веровавшего, и вполне, конечно, справедливо, в истинности чего ты весьма легко можешь убедиться. Ведь к так веровавшему и думавшему Он в конце Евангелия говорит: «Шедше научите все народы» (Мф. 28, 19). Если же имевшему такое мнение Он повелевает учить все народы и сделал его вселенским тайноводителем, то желает, чтобы мы имели не другую веру, ибо Он действительно есть Господь по природе и Бог и тогда, когда стал человеком. В самом деле, прими во внимание, что после осязания рук, ног и бока принес Ему Фома свое исповедание, таким образом не разделив Еммануила на двоицу сынов, но признавая Одного и Того же с плотию, ибо один Господь Иисус Христос, по Писаниям (1 Кор. 8, 6; Еф. 4, 5; Иуд. 4).

Глаголет ему Иисус: яко видел Мя еси, веровал, — блажени не видевшии и веровавшии   (20, 29)

Весьма благопромыслительна речь Спасителя и в состоянии доставить нам превеликую пользу. Немалую обнаружил заботу о наших душах и в этих словах, так как Он благ и «всем людям желает спастись и к познанию истины прийти», по написанному (1 Тим. 2, 4). Удивление вызывают эти слова Спасителя. Ведь Ему надлежало кротко претерпеть не только те слова Фомы, но вместе с ним и других учеников, подумавших, что Он есть дух и привидение, — с полною благосклонностью показать для вселенского удостоверения и язвы гвоздиные, и рану в боку, а кроме того, также, вопреки надобности и потребности, и принять пищу, чтобы совершенно никакого повода не оставалось для тех, кто искал себе пользы от этого (учеников). Но, кроме того, необходимо было и нас удостоить надлежащего попечения и иметь в виду и другое нечто, именно — чтобы людям последующих времен не оставлять ни малейшего повода к неверию. Ведь вполне возможно, что некоторые, идя не по прямому пути и по невежеству предаваясь ложному благочестию, станут отвергать веру, не допускать воскресения и, подобно тому неверовавшему ученику, выступать с заявлением: «Ежели не увижу на руках Его язву гвоздиную и не вложу руку мою в бок Его, не поверю» (Ин. 20, 25). И в таком случае какого же рода удостоверение было бы достаточно для них, когда Христа уже нет телесно на земле, но Он восшел на небеса? И разве не вполне справедливыми могли бы считаться говорящие это, когда они являлись бы подражателями ученику Спасителя и избрали бы как некое достохвальное дело — не веровать просто, но, напротив, решились бы требовать для полного удостоверения себя того же, что показано было и самим святым ученикам? Таким образом, Христос здесь отклоняет возможное в будущем подобное требование и отвращает вред. Будучи Богом истинным, Он ведь знал злокозненный умысел диавола и его способность к обману. Поэтому объявляет блаженными верующих и без видения. Действительно, они заслуживают удивления. По какой причине? По той, что находящемуся пред нашим взором мы должны оказывать полную веру, ибо ничто тут не вызывает сомнения. А если кто принимает что-либо, чего он не видит, и считает истинным то, что в его слух внедрили слова тайноводителя, то этим он оказывает достопочтеннейшую веру проповеднику. Поэтому блаженство следует всякому верующему по слову святых Апостолов, которые были «самовидцами» и зрителями событий и «служителями Слова», как говорит Лука (Лк. 1, 2), которым внимать необходимо и нам, если мы оказываемся любителями вечной жизни и стараемся с великим рвением вселяться в вышних обителях.

Многа же и ина знамения сотвори Иисус пред ученики Своими, яже не суть писана в книге сей.   Сия же писана быша, да веруете, яко Иисус есть Христос Сын Божий, и да верующе жизнь вечную имате во имя Его   (20, 30–31)

Заключает некоторым образом свое сочинение и делает явною для слушателей цель евангельской проповеди. Чтобы вы уверовали, говорит, и, уверовав, имели жизнь вечную, составлено это Писание. Многие, говорит, есть знамения, а не те только подвиги и чудесные деяния Спасителя нашего, что изложил и сообщил он, и как бы предоставляет и другим Евангелистам сообщать то, что они могут точно припомнить, если пожелают. Не все, говорит, написано в книге сей, но сообщено моими устами только то одно, что я считал вполне достаточным для убеждения слушателей в том, что Иисус есть Христос Сын Божий.

Это говорит божественный Евангелист. Я же со своей стороны считаю полезным сказать вот о чем. Ведь все содержание написанного вызывает в нас такую веру и вполне убеждает нас признавать, что Рожденный от Святой Девы, Кто и Ангельским гласом назван Иисусом, Он есть Тот Самый, Кто в Богодухновенном Писании проповедуется как Христос, и что Он есть Один и Тот же, а не другой, — не просто Сын (ὑιός) но Сын Божий (ὁ υἱός τοῦ Θεοῦ) — единственно и собственно. Что же поэтому делают, что возвещают и какому осуждению подвергнутся, во время великого дня, те, кто по невежеству спорят относительно веры и притом стараются учить других тому, что надо признавать двух Христов? Ведь они рассекают на человека особо и на Бога Слово особо и после соединения и неизреченного и неуразумеваемого соития с телом. Итак, они заблуждаются и, далеко отступая от истины, отрекаются от Владыки, их искупившего. Ведь рассматривая предмет со стороны природы, мы когда что-либо разумеем о Христе, то находим, что плоть есть нечто другое, отличное от сущего из Отца и в Отце Бога Слова. А когда рассматриваем предмет по отношению к соитию (плоти) с Ним (Богом Словом), исследуя по возможности эту недоступную и превышающую разум тайну, то разумеем Слово как нечто единое с Его собственною плотью, не превратившееся в плоть, — не допускаем этого, ибо природа Слова отнюдь не подлежит никакому изменению, — но утверждаем, что, согласно святому нашему и Богодухновенному Писанию, мыслимый сущим как из Божественного храма (тела), содержащего в себе человечество (человеческую природу) во всем объеме, так и из Живого Слова, — один есть в конце концов Иисус и Христос и Сын. То же самое можно видеть и на нас истинным и соответствующим природе. Ведь мы слагаемся во единого человека, состоящего из души и тела, причем хотя одно есть тело, а другое душа в теле, по отношению друг к другу (по природе), однако ж соединяются в виде одного животного и отнюдь не допускают разделения после сочетания друг с другом.

Посем явися паки Иисус учеником на мори Тивериадстем: явися же тако.   Бяху вкупе Симон Петр и Фома нарицаемый близнец, и Нафанаил от Каны Галилейския, и сыны Зеведеевы, и ины от ученик его два.   Глагола им Симон Петр: иду рыбу ловити. Глагола ему: идем и мы с тобою. Изыдоша и влезоша в корабль. И в ту нощь не яша ничесоже.   Утру же уже бывшу, ста Иисус на брезе, не познаша же ученицы, яко Иисус есть.   Глагола им Иисус: дети, еда что снедно имате? Отвещаша Ему: ни.   Он же рече им: верзите на одесную страну корабля мрежу, и обрящете. (Они же сказали: во всю ночь, трудившись, ничего мы не поймали, но в Твое имя бросим.) Вергоша же и уже ея привлещи не можаху от множества рыб   (21, 1–6)

Господь наш Иисус Христос снова сообщает Своим ученикам преизобильное наслаждение вожделенным созерцанием Себя и после уже двух других дарует им третье явление Себя, очевидно для того, чтобы соделать их души твердыми и совершенно непоколебимыми в вере в Него. Ведь они, не однажды, но уже в третий раз видев Его, разве не должны были освободить свои души от всякого маловерия и соделаться для всех других (людей) тщательными тайноводителями догматов благочестия? Поэтому Петр выходит вместе с другими ловить рыбу, — и к нему, идущему на это, присоединяются другие, так как и чрез это Спаситель наш Иисус Христос благоустрояет полезное нам. Так, Он сказал им однажды, когда возлагал на них иго учения и призывал к апостольскому служению: «Идите за Мною, и сделаю вас ловцами людей» (Мф. 4, 19).

И чтобы снова удостоверить их как бы посредством грубого образа в том, что сказанное Им непременно исполнится и обетование Его окажется вполне истинным, Он ясно убеждает их из самого подручного им занятия их. Ведь блаженные ученики, занявшись своим промыслом — а они были рыболовами, — не поймали ничего, хотя во всю трудились ночь, когда же утро уже настало, начал распространяться свет и лучи солнца, стал Иисус на берегу. Но они не узнали, что это Он. Потом на Его вопрос, не было ли в сетях у них чего-либо относящегося к предметам пищи, они говорят, что совсем ничего не поймали. Тогда повелевает закинуть сеть на сторону лодки правую. Они же говорят: хотя в течение целой ночи мы употребляли напрасные и бесполезные труды, но по слову Твоему закинем сети. И как только они это сделали, тяжесть пойманных рыб уже превосходила силу вытягивавших сеть.

Такое повествование сообщил нам божественный Евангелист. Но так как мы недавно говорили, что посредством вполне очевидного и действительно совершившегося события Спаситель удостоверил святых Апостолов в том, что они будут, по слову Его, ловцами людей, то, изъясняя по мере сил действительный смысл совершившегося как бы в образе, постараемся засвидетельствовать истинность слов Спасителя и, раскрыв по возможности частности случившегося, представим читателям немалые, как думаю, основания для духовного созерцания, ибо «даждь премудрому вину, и премудрейший будет, — сказуй праведному, и приложит приимати» (Притч. 9, 9).

Итак, посредством рыбной ловли учениками в течение целой ночи, причем, однако ж, они совсем ничего не поймали и напрасно потратили труд, полагаю, указывается на то, что мы не найдем вообще никого убежденным проповедью древних учителей и уловленным к полному совершению воли Бога — или совсем немногих, ибо очень малое равняется ничему, когда берется от огромного числа, а род человеческий справедливо представляется огромным по всей вселенной.

Какое же оказалось затруднение и препятствие, что делало напрасным труд древних? Что обрекало их проповедь на бесплодность?

Ночь была и тьма еще, и духовная некая слепота и демонский обман находились на умственных очах, не дозволявшие видеть действительно Божественный и истинный Свет, ибо не было творящего благости, по слову Псалмопевца, не было ни одного, но все уклонились, все стали негодны (Пс. 13, 1, 3; ср. Рим. 3, 12). Если же некоторым образом и уловлен посредством Моисея Израиль, но он был наравне с совсем неуловленными, совершая богослужение в тенях и образах и руководимый законом, ничего не доводившим до совершенства (Евр. 7, 19). Действительно, что образное богослужение мы должны находить как бы весьма бесполезным и даже противным Богу, это легко можно видеть из того, что Он отвергает кровавые жертвы и всякого рода земное и телесное приношение, ибо «зачем Мне, — говорит, — ладан из Савы приносите и киннамом (благовонный тростник) из земли далекой? Всесожжения ваши неприятны и жертвы ваши не усладили Меня» (Иер. 6, 20).

Говорим это не с целью бесчестить первую и древле данную заповедь и из желания обвинять закон, но, напротив, из желания указать слушателям на то, что Владыка всего Бог смотрит на одну только красоту евангельской жизни и потому уловленные к бесполезному служению в тенях и образах положены наравне как бы с еще не уловленными, пока воссияет время исправления (Евр. 9, 10), так как Христос ясно говорил, когда стал человеком: «Я есмь истина» (Ин. 14, 6).

Но если к этому надо присоединить и другое нечто, то я не замедлю, ради пользы. Призванные чрез Моисея к научению законом, презрев и самый данный закон и как бы громко смеясь над святою заповедью, обратились к учениям заповедям человеческим (Мф. 15, 9). И впали они в столь жестокое и бесчувственное настроение, что потеряло силу у них даже и слово святых пророков. Вот почему и взывали они (пророки): «Господи! кто поверил слуху нашему?» (Ис. 53, 1; ср. Ин. 12, 38 и Рим. 10, 16). Также и Иеремия: «Горе мне, мать, что ты родила меня человеком судимым и прительным во всей земле, — ни я не одолжил (никого), ни одолжил меня никто, — сила моя оскудела от проклинающих меня» (Иер. 15, 10). Как же поэтому не должно считать наравне с совсем неуловленными непослушный и разнузданный Израиль, когда он попрал и самый, определенный чрез Моисея, закон? А что и самое множество язычников тогда еще было неуловленным и оставалось совершенно вне ограды Божественных учений, это не требует от нас никаких доказательств. Ведь у них была тьма на сердце и диавольская ночь, отгонявшая свет истинного Богопознания.

Итак, в течение целой, так сказать, ночи потрудившись, жившие прежде пришествия Христа духовную сеть имели еще лишенною рыб. Когда же утро настало, то есть уже рассеялся диавольский мрак и воссиял Свет истины, очевидно Христос, вопрошавший у трудившихся, не имеют ли они внутри сетей чего-либо, что могло бы послужить пищею Богу, как бы жаждущему спасения всех нас, ибо пищею Его Писание назвало обращение самарян (Ин. 4, 34), и когда спрошенные ясно исповедали, что у них совершенно ничего нет, тогда повелевает снова бросить сеть на правую сторону лодки. Ведь и блаженный Моисей бросил сеть наставления, очевидно, посредством буквы законной. Но ловля была как бы на левой стороне, разумея на правой стороне заповедь Спасителя нашего. Ведь научение чрез Христа мыслится в отношении чести и славы несравненно выше и гораздо лучше заповедей закона, так как и истина, без сомнения, выше образов, и Владыка — слуги, и оправдывающая благодать Духа — осуждающей буквы (закона). Поэтому учение Христа должно поставляться на правой стороне, так как правая сторона указывает нам на превосходство над законом и пророками.

Итак, немедленно последовав повелению Спасителя нашего, божественные ученики распускают сеть. И это служит нам указанием на то, что не сами себе они похитили благодать апостольства, но по повелению Его вышли на духовную ловитву, ибо «шедше, — говорит, — научите все народы» (Мф. 28, 19). А они говорят, что по слову Христа закидывают сеть, уловляют не иначе как словами Спасителя нашего и евангельскими наставлениями. Затем внутри закинутых сетей было некое великое множество рыб, так что ученики уже не без усилий могли извлечь их. И действительно, бесчисленны уловленные и уверовавшие, и это чудо является уже истинно превышающим и превосходящим силу святых Апостолов, ибо это есть действие Христа, собирающего Своею силою множество спасаемых в Церковь на земле как бы в сеть апостольскую.

Глагола же ученик той, егоже любляше Иисус, Петру: Господь есть. Симон же Петр, слышав, яко Господь есть, (верхнею) одеждою препоясася, бе бо наг, и вержеся в море.   А друзии ученицы кораблецем приидоша, не бо беша далече от земли, но яко лактей двесте, влекуще мрежу рыб.   Когда же вышли на землю, видят угли (горящие) лежащие и рыбу (на них) лежащую и хлеб.   Глагола им Иисус: принесите от рыб, яже ясте (поймали) ныне.   Влезе же Симон Петр и извлече мрежу на землю, полну рыб великих сто пятьдесят три: и толиким сущим, не проторжеся мрежа.   Глагола им Иисус: приидите, обедуйте. Ни един же смеяше от ученик истязати (вопросить) Его: Ты Кто еси, ведяще, яко Господь есть.   Прииде Иисус и прият хлеб и даде им, и рыбу такожде.   Се уже третие явися Иисус учеником Своим востав от мертвых   (21, 7–14)

Также и здесь составитель этой книги опять называет себя возлюбленным учеником. А весьма любим он был, как кажется, по причине величайшей ясности мыслей, чистоты ума, остроты очей сердца и способности весьма быстрого разумения. Так и теперь, предвосхитив у других Апостолов восприятие знамения, он узнал присутствовавшего Христа и указал прочим апостолам, нисколько не усомнившись, но возгласив со всею решительностью: Господь есть (это). Тогда и божественный Петр бросается вперед (в море), полагая, что плыть на лодке будет слишком медленно, ибо горяч он всегда в своей решимости и стремителен в ревности и любви о Христе. Следуют и остальные (ученики) за предводителем, вместе с лодкою ведя сеть.

Потом видят огонь разложенный, так как Христос чудесным образом и костер возжег, и рыбу положил, пойманную, очевидно, неизреченною силою. И это так же не без цели, ибо не рука или проповедь святых Апостолов начала духовную ловитву, мыслимую в отношении к нам, но сила Спасителя. Ведь Он первый, как бы в начатке будущих, уловил одного, и, конечно, мы не утверждаем, что именно только одного, но посредством одного обозначаются не очень многие.  Затем после этого уловляют ученики великое множество, укрепляемые опять Его Божественными мановениями в способности достигать искомого. А извлекает сеть Петр, откуда также можно видеть, что труд святых Апостолов не будет напрасным, ибо Повелевшему ловить они представили множество уловленных, которое в рыбах обозначается числом сто пятьдесят три. Сто, как мне кажется, и, думается, вполне справедливо, указывает на полноту язычников, ибо самое полное число сто слагается из десяти десятков, почему и Сам Господь наш Иисус Христос то говорил, что находящихся у Него овец — сто (Мф. 18, 12), обозначая этим совершенство числа разумных тварей, — то утверждал, что наилучшая почва плодоприносит сто, указывая этим на совершенство в плодоношении благочестивой души. А пятьдесят приводит на мысль как бы остаток израильтян, по избранию благодати, ибо пятьдесят есть половина ста и не имеет совершенства в числе. Три же могут содержать указание как бы в одном числе на Святую и Единосущную Троицу, во славу и непрестанное благословение Которой усвояется и мыслится жизнь уловленных чрез веру. Ведь Бог во всех есть верующих, имея близ Себя, по отношению к освящению, убежденных евангельскою проповедью.

После же того, как извлечена была сеть, опять Господь наш сказал святым ученикам: Приидите обедайте. И чрез это очевидно научает тому, что после трудов и работ по отношению к призванным и спасенным опять совозлягут с Ним (Лк. 13, 29), по слову Самого Спасителя, и будут с Ним всегда, причем им будет предлежать неизреченная услада, конечно духовная и Божественная и превышающая наш ум. Христос как бы желает указать на сказанное в псалмах: «Плоды трудов твоих вкусишь» (Пс. 127, 2). Не сами собою получив, они вкушают, напротив, — раздает им Христос, чтобы опять, как в образе, мы научались, что и в то время также Сам Христос будет подателем нам Божественных даров и дарователем всяких благ как Господь.

Егда же обедаша, глагола Симону Петру Иисус: Симоне Ионин, любиши ли Мя паче сих? Глагола Ему: ей Господи, ты веси, яко люблю Тя. Глагола ему: паси агнцы Моя.   Глагола ему паки второе: Симон Ионин, любиши ли Мя? Глагола Ему: ей Господи, Ты веси, яко люблю Тя. Глагола Ему: паси овцы Моя.   Глагола Ему третие: Симоне Ионин, любиши ли Мя? Оскорбе Петр, яко рече ему третие: любиши ли Мя. И глагола Ему: Ты веси, Господи, вся, Ты веси, яко люблю Тя. Глагола ему Иисус: паси овцы Моя   (21, 15–17)

Петр предварил других (Апостолов), по несравненной пламенности и силе любви ко Христу, пренебрегши и самым даже прибытием (ко Христу) на лодке. Потому же и первый исповедует веру, когда Спаситель предложил им вопрос около «стран Филипповой Кесарии: кем Меня называют (считают) люди — (Меня) Сына Человеческого?» И когда прочие сказали, что одни Илиею, а другие «Иеремиею или одним из пророков», а Христос снова спрашивал и говорил: «Вы же кем Меня называете (считаете)?» — тогда опять выступает вперед других корифей и первоверховный над прочими (ὁ κορυφαῖος καὶ τῶν ἄλλων προτετογμένος) и говорит: «Ты еси Христос, Сын Бога Живаго» (Мф. 16, 13–16). Также, когда отряд воинов пришел вместе с иудейскими слугами, чтобы (взять и) отвести Иисуса к начальникам, прочие все, оставив Его, убежали, по написанному (Мф. 26, 56), Петр же рассек мечом ухо Малха (Ин. 18, 10), ибо он думал, что всеми мерами надо защищать своего Учителя, хотя бы он и брался за дело, совсем ему не подобающее. Итак, ему, пришедшему скорее прочих, дает (Христос) вопрос, любит ли он более их, — и это было до трех раз. А Петр соглашается и исповедует, что любит, называя Его Самого (Господа) свидетелем присущего ему настроения. И при каждом исповедании слышит различное и отдельное повеление иметь попечение о словесных овцах.

Но я думаю — ведь подобает, конечно, исследовать и сокровенный смысл толкуемого места, — не бесцельно написано и это, но в приведенных словах Евангелия содержится и некоторый таинственный смысл. В самом деле, разве не может кто-либо справедливо спросить: по какой причине вопрошает одного только Симона, хотя присутствовали и другие ученики? И на что могут указывать слова Паси агнцев Моих и сходные с ними?

Ответим, что божественный Петр вместе с другими учениками уже был избран к божественному апостольству, ибо Сам Господь наш Иисус Христос назвал их Апостолами, по написанному (Лк. 6, 13). Но так как, когда совершались злодейства иудеев и происходили бывшие при этом события, божественный Петр, объятый превеликим ужасом, трижды отрекся Господа, то Он (Господь) и исцеляет этот недуг и требует трех отдельных исповеданий, как бы противопоставляя их тем трем отречениям и исправление делая противовесом падениям. Падение словом и вину, заключавшуюся в одних только речах, и разрешать надлежало точно таким же образом (посредством слов). Поэтому требовал сказать, любит ли он и более других. И в самом деле, кто испытал больше милости и получил отпущение в большей мере, разве он не должен был сосредоточить в себе и любви больше других, и ответить своему благодетелю наивысшею степенью преданности? Ведь обращение в бегство хотя и было обще всем святым ученикам, так как бесчеловечность иудеев внедряла в них нестерпимый страх и свирепость воинов грозила жестокою смертью, когда они (воины) пришли взять Иисуса, однако ж прегрешение Петра при этом случилось особенным образом, посредством троекратного отречения.

Итак, кто получил большее сравнительно с другими отпущение, от того и требуется сказать, больше ли он и любит, ибо, по слову Спасителя, кому много отпускается, тот много и возлюбит (Лк. 7, 47). Также и отсюда дается образец церквам для того, чтобы требовать троекратного исповедания Христа от решившихся любить Его, когда они приступают к святому крещению. А учителям, чрез созерцание толкуемых слов Евангелия, дается знание о том, что они не иначе могут благоугодить Архипастырю всех Христу (1 Пет. 5, 4), как только тогда, если будут употреблять попечение о благополучии и благосостоянии словесных овец.

Таков был божественный Павел, с немощными как немощный (1 Кор. 9, 22), называя уверовавших чрез него и решившихся прославляться блеском своих дел — похвалою своего апостольства и радостью и венцом (Флп. 4, 1). Ведь он доподлинно знал, что это есть явный плод совершенной любви ко Христу. В этом каждый может убедиться правильным и надлежащим рассуждением. В самом деле, если умер за нас, то разве не удостоил всякого попечения спасение и жизнь всех нас? И если действительно против Христа (пред Христом) погрешают «погрешающие против братьев (пред братьями) и поражающие (бьющие) их немощную совесть» (1 Кор. 8, 12), то разве не справедливо будет сказано, что пред Самим Господом благочествуют те, кто руководят ум уже уверовавших и ожидающих призвания к этому и посредством всякого служения им стараются внедрять в них твердость в вере?

Итак, чрез троекратное исповедание блаженного Петра упразднено трижды бывшее отречение. А в словах Господа: паси агнцев Моих — разумеется как бы некое возобновление уже данного ему (апостолу Петру) апостольства, разрешающее позор падений и уничтожающее малодушие, бывающее вследствие человеческой немощности.

Аминь, аминь глаголю тебе: егда бе юн, поясашеся сам и хождаше идеже хотяше, егдаже состареешися, простреши руце твои, и ин тя пояшет и едет (Кир. иные опояшут тебя и отведут тебя), аможе не хощеши.   Сие же рече, знаменуя, коею смертью прославит Бога. И сие рек, глагола ему: иди по Мне   (21, 18–19)

Весьма милостиво и очень кротко Господь наш Иисус Христос засвидетельствовал Своему ученику об искренности его любви к Нему и о заслуживающих похвалы и доходящих до крайней степени его благочестии и постоянстве. Ясно открывает, чем окончится для него его апостольское служение и какой конец жизни ожидает его. Именно предуказал, что кто-то отправит его в нежеланную для него некую область, то есть на крест, на котором распяли его гонители, наложив на него смертную казнь.

Место креста, говорит, было нежеланно для Петра, ибо никто из святых не страдает добровольно, но хотя и мучительна смерть, и постигла их против их воли, однако ж они, ревнуя о славе от Бога, презирают земную жизнь.

Итак, Христос предвозвестил, что блаженный Петр будет отведен в противное ему и ненавистное место смерти. Но он не достиг бы такой славы и не был бы распят за Христа, если бы не подвергался обвинению за попечение о словесных овцах и, имея силу, коренившуюся в любви ко Христу, не призывал к вере уловленных в обман диавольскими прельщениями. Ведь умерщвляют блаженного Петра дерзнувшие совершить и это, не имея возможности приписать ему никакой другой вины, кроме одного только благочестия ко Христу.

Таким образом, и отсюда можно видеть, что Господь наш Иисус Христос благополезно и необходимо предвозвестил смерть Петра, чтобы чрез предстоявшие ему страдания запечатлеть некоторым образом и показать истинность его слов: «Да, Господи, Ты ведаешь, что люблю Тебя» (21, 16). В самом деле, умереть ради проповеди — разве это не должно быть ясным и непререкаемым доказательством того, что у него отнюдь не было недостатка в совершенной любви ко Христу?

К этим словам Петру Христос присоединяет потом слова: Следуй Мне, указывающие в своем общем значении на следование (Христу) в отношении научения, а прикровенно содержащие, кажется, именно такую мысль: вслед опасностей Моих шествуй и, идя как бы тем же самым путем и словом и делом помогая душам призванных, не замедляй шествие свое на самую крестную смерть, которая случится, говорит, когда достигнешь старости. Таким образом, не подвергает его преждевременным опасениям, но отлагает появление страха на продолжительные времена.

Обращься же Петр виде ученика, егоже любляше Иисус, последующа, иже и возлеже на вечери на перси Его, и рече Ему: Господи, кто есть предаяй Тя.   Сего видев Петр, глагола Иисусу: Господи, сей же что?   Глагола ему Иисус: аще хощу, да той пребывает, дондеже прииду, что (к) тебе? ты по Мне гряди.   Изыде же сие слово в братию, яко ученик той не умрет. Не рече же ему Иисус, яко не умрет, но аще хощу, да той пребывает, дондеже приду, что (к) тебе?   (21, 20–23)

На себя самого опять указывает нам, хотя и неясно, божественный Евангелист. Ведь он — и возлюбленный, и на груди Христа возлежавший во время вечери, он также спрашивал, кто предаст Его. И вот видя его, Петр старался допытаться и желал узнать, какого рода и каким опасностям подвергнется после того и он или каким концом окончится и его жизнь. Но вопрос этот являлся не имеющим надлежащего основания, и делом более любопытства, чем любознательности, было, получив знание о себе, спрашивать о будущей судьбе других. По этой-то, думаю, причине Господь ответил нечто, однако ж не прямо относящееся к вопросу, но, отвлекая внимание спрашивающего к другому, говорит, что Иоанн не будет бессмертен, но если бы Я пожелал, чтобы он прожил дотоле, пока приду Я, что это тебе? То есть: ты услышал, Петр, свою судьбу, зачем тебе любопытствовать о судьбе других и несвоевременно как бы докапываться до познания божественных судеб? Ведь если бы, говорит, он и совсем не подвергался бы смерти, чем это поможет облегчить твою заботу? Поэтому мудрый и благоразумный, когда ему предстоят какие-либо страдания, должен относиться безразлично к тому, спасется ли другой или нет. Ведь ему должно претерпеть собственные свои страдания, причем он не получает никакого облегчения от бедствия или благополучия других.

Такой смысл заключается в толкуемом месте. Эти слова указывают на то, что, так как и самому Иоанну, без всякого сомнения, предстояли, конечно, подобного же или какого-либо другого рода опасности, то блаженный Петр, как бы для утешения себя, старательно допытывается, что должно случиться и с ним (Иоанном). И не удивляйся этому, но, напротив, думай о том, что хотя это и совершенно бесполезно, однако ж обще всем нам — желание не одних только себя самих видеть страдающими или имеющими подвергнуться каким-либо бедам, но слышать и о других, что они или уже пострадали, или им предстоит подвергнуться этому.

Сей есть ученик и свидетельствуяй о сих и (на)писавый сия: и вемы, яко истинно есть его свидетельство   (21, 24)

Никто из разумных, полагаю, не усомнится в том, что Господь не возлюбил бы Иоанна, если бы он не отличался наивысшею доблестью и не был способен и вполне готов ко всякого рода добру. Ведь Бог не может быть склонен к каким-либо неразумным влечениям, недостойным Его любви. Напротив, такие состояния свойственны только людям. Бог же, будучи всецело недоступен никаким влечениям и влияниям страстей, но неизменным пребывая во всякого рода добре, вернее — Сам будучи всякого рода добром, разве не должен и это делать с совершеннейшею справедливостью и оказывать Свое безукоризненное расположение только к достойному Его любви?

Итак, наперед ясно указав и сказав, что он (Евангелист) был возлюблен (Господом), без всякой гордости и славолюбия говорит, что засвидетельствовал о сем, досточудно уже и прекрасно, как бы по необходимости, требуя согласия у слушателей, которым писал и свидетельствовал. Ведь проповедник истины не мог бы солгать. Поэтому и говорит: Знаем, что истинно есть свидетельство его. И действительно, опасно и страшно говорить ложь вообще, когда человек не может не издавать голоса, ибо Истина не возлюбила бы его, если бы он нарушал истину.

Суть же и ина многа, яже сотвори Иисус, яже аще (бы) писана быша по единому, ни самому, мню, миру вместити пишемых книг. Аминь   (21, 25)

Весьма великое, говорит, множество Божественных знамений и неисчислимое количество дел окажется, и из многих тысяч их взяты эти, как могущие в достаточной мере полную пользу принести слушателям. А составителя книги любознательный и прилежный читатель да не обвиняет, говорит, если он и не упомянул о другом. Ведь если бы описывать отдельно каждое деяние Его, ничего не опуская, то необъятное множество книг наполнило бы вселенную. Но здесь, полагаем, речь построена гиперболически. Хотя, надо думать, и многие тысячи чудес совершены силою Спасителя нашего, однако ж составители Евангелий написали, кажется, только наиболее достопримечательные из событий и такие, посредством которых можно было слушателям наиболее укрепиться в вере неиспорченной и иметь нравственное и догматическое научение, чтобы, прославляясь верою правою, многообразно украшаясь делами, относящимися к благочестию, и вступив даже в вышний Град и соединяясь с Церковью первородных (Евр. 12, 22–23; ср. 13, 14 и Апок. 21, 2), достигли они и до самого Небесного Царства во Христе, чрез Которого и с Которым Богу и Отцу слава со Святым Духом вовеки. Аминь.