Все правильно. И сегодня все правильно.

Борис Александрович запер ящик и снова взялся за «Физиологию». Придется пойти в библиотеку, посмотреть последние "Эннуал Ревьюс", подобрать литературу по саркоплазматическому ретикулуму. Столько людей в мире занимаются наукой, страшно подумать. И все новые и новые факты, наблюдения, фактики, модельки. А новые идеи, новое понимание возникают так же редко, как десять, двадцать, сто лет тому назад.

Поздно вечером, когда Борис Александрович уже лежал в постели, телефонный звонок.

— Борис Александрович? Простите, что так поздно. Это Лютикова Валентина Григорьевна вас беспокоит.

— Никакого беспокойства, Валентина Григорьевна. Случилось что-нибудь? С Сережей?

— Сергей Иванович болен. Тяжело болен. Врачи говорят — безнадежно. Какая-то скоротечная форма рака легких. Он в Кремлевке лежит, за Кунцевым. Он просит вас приехать. Вы завтра во второй половине дня сможете?

— Конечно, в любое время, Валентина Григорьевна. Боже мой, я ничего не знал. Я ведь его месяца три назад видел. Здоровый, веселый.

— За вами Володя заедет, часа в четыре. Паспорт возьмите, там по пропускам.

Не больничная палата, а хорошая квартира. Большой холл, гостиная, спальня. Сергей Иванович полулежал в глубоком кресле, до пояса прикрытый одеялом.

— Здравствуй, Борис, заходи, садись. Что смотришь? Страшненький? За месяц половина от меня осталась. Меньшая и худшая половина. Давай сразу договоримся, не лицемерь, не утешай. Они все вокруг меня суетятся, слово «рак» боятся произнести. Я им подыгрываю, а тебе не стану.

Говорил Сергей Иванович тихо, с придыханием. Часто останавливался.

— Вот видишь, зря ты мне тогда свои опусы на хранение отдал. Да ты не бойся, не пропадут. Я Андрею велел, когда все кончится, тебе вернуть. Скоро, скоро кончится. Боли уже. Думаю, метастазы в печени. Мне понтапон колют.

Борис Александрович молчал. Острая жалость перехватила горло. Только бы эту алость не показать. Но Сергей Иванович на него не смотрел. Глаза его бегали по сторонам, скользили по лицу Бориса, не задерживаясь.

— Прошла жизнь, Борька. Я не жалею, хорошая была жизнь. Конечно, еще хотя бы годика два не мешало. Посмотреть, выйдет ли что-нибудь у Мишки Горбачева. Интересно. Ведь может выйти. Никогда не думал, что так обернется. Хотя может и не выйти. Я считаю: фифти-фифти. Я понимаю, тебе плевать, но я историк, мне интересно.

За этим и позвал? Поговорить напоследок захотелось? С кем еще ему разговаривать, не с Валей же.

— Что может выйти, Сережа? Ведь нет ничего, один треп.

— А ты хотел, чтоб сразу? Семьдесят лет уродовали людей, разрушали страну, и сразу? И то удивительно, сколько он за неполные два года сделал. Может сам так не хотел, а сделал.

— Да что сделал-то? Откуда у тебя вдруг такой энтузиазм?

— А то сделал, что назад в семидесятые годы уже дороги нет. Теперь либо вперед, либо в тридцатые. В тридцатые еще можно. Так что ты за него богу молись. Его скинут — Иоська быстро найдется, русский Иоська, почище грузинского.

— Куда вперед? Партия та же, система та же. Сколько мы пережили оттепелей, а где они?

— Эх, Борис Александрович, Борис Александрович! Всю жизнь смотрел, думал, а видеть не научился. Ты представь себе, что кто-нибудь захотел все переменить, под корень, чтобы в конце концов от этой идиотской затеи построить рай земной в соответствии с безграмотной марксовой демагогией и следа не осталось, с чего ему начинать? Точно с того, с чего Мишка начал. Без помощи партии партию не уничтожишь. Ты мои слова через три-четыре года вспомни. Тогда уже ясно будет: вышло или не вышло.

Сергея Ивановича как будто выключили. Задохнулся; умолк. Голова на бок, глаза закрыты. Еле слышным шепотом:

— Помолчим немножко, Боря. Устал.

— Может врача позвать, сестру?

— Не надо. Пройдет.

Прошло минут десять. Сергей Иванович открыл глаза, слабо улыбнулся.

— Глупости все это, Борька. И не очень интересно. Я ведь не за этим тебя позвал. Просто попрощаться хотел. Боялся, не успею. Ты на панихиду не приходи. Врать будут много. Иди теперь.

На панихиду Борис Александрович все-таки пришел. И на Новодевичье поехал.

У самого выхода с кладбища к нему подошел Андрей.

— Папа велел вам отдать этот портфель. Он говорил, вы знаете.

В портфеле кроме бумаг Бориса Александровича была еще папка с рукописями. К верхней обложке скрепкой пришпилена маленькая записка карандашом, неровным почерком.

Борис!

Я писал это последние годы. То ли поглупел к старости, то ли сентиментальным стал, но мне хочется, чтобы опубликовали. И под моим именем. Пусть увидят, что Сергей Лютиков не только чиновником был. Язык суконный, ты отредактируй осторожно. Если доживешь до времени, когда можно будет напечатать без купюр — сделай. Если увидишь, что не выходит (у Мишки не выходит) или что не успеваешь, отдай назад Андрею, пусть депонирует в стол до времени.

Сергей.