Новейшая рождественская сказка

«Некоторым и невдомёк, какие странные вещи происходят на пластилиновых серебряных рудниках, с пластилиновыми человечками, которые там работают. В наше время подобное знание смутно и ненавязчиво…» В давно считавшейся потерянной рукописи писателя Александрова «Ящерица» я обнаружил любопытную пластилиновую историю, которую автор нее осмелился представить на суд публики:

«Читатель! Наконец это свершилось. Наконец-то ты добрался до строк, которые должен был прочесть. Я не знаю, кто ты, откуда, мой бесценный, но это именно для тебя и ни для кого более. Эту книгу прочтут еще тысячи, и, возможно, миллионы, но это ты мой единственный, ради которого всё и затевалось. Я любил тебя и тосковал по тебе. И вот наконец-то. Благодаря какой-то случайности ты держишь в руках эту книгу. Ты можешь отвлечься и посмотреть в окно; можешь встать, положить книгу и уйти – значит, так надо. Решать уже тебе, а не мне. Читай, впрочем, дальше, я же слегка отвлекся.

Некоторым и невдомек, какие странные вещи происходят на пластилиновых серебряных рудниках, с пластилиновыми человечками, которые там работают. В наше время подобное знание смутно и ненавязчиво. Что же касается моей сказки, то это всего лишь сказка, пусть и немного пугающая.

Ты спросишь – как это серебро может быть пластилиновым?

Да вот как. Возьми кусочек серебра. Скатай из него шарик. Это самое простое. Но ты будешь немало удивлен, когда заметишь, что тридцать лет прошли как один год. Мальчик же Лось, которого мы знали еще мальчиком – стал совсем большой и обросший черными волосами, Иероним Михайлович Лось.

1.

Тридцать лет он долбил, добывал и просыпался под гудок. Он был совершенный кретин, но за него придумали, что надо делать. Лепили из него всё, что угодно, умелые руки.

Когда-то он был совсем другим, но какая разница, это было давно, не сфотографировано. Теперь же никому жаловаться не приходится. Он усердно работает на таинственном прииске; почти без выходных; с сокращенными обедами. Не сильно меняется его жизнь, если и меняется вовсе. Вялый человечек Лось, как будто неживой. А он неживой и есть. Но он дышит, и пока ещё пульсирует в нем мускулистая жилка.

Он живет один в маленькой комнатке старательского общежития. В его пластилиновом матраце водятся пластилиновые ящерицы, клопы и разная прочая живность. Каждое утро он ездит на работу в пластилиновой электричке.

У него несколько друзей. Они, как всегда, в смысле сволочности, определенно, сволочи, а в смысле удружить совершеннейшие нули. Самый лучший и преданный из них – алкоголик Федя. Он тоже старатель. Они вместе стараются.

Время от времени Федя поколачивает Лося и отрывает ему голову. У Лося вырастает новая, так же ничего не соображающая.

Иероним Михайлович Лось не чувствует себя несчастным. Тем более, его нельзя назвать счастливым. На первых порах он искренне любил свою работу. Когда любовь превратилась в рутину, она стала по-настоящему необходимой.

Вроде бы человечек неособенный, а, в общем, симпатичный парень. Но понаблюдай за ним внимательно. Что-то засело у него в башке последнее время. Не иначе, как задумал нечто. Просыпаясь среди ночи, Лось загадочно сверкает глазами и плачет. Он идёт на кухню и открывает холодильник в поисках общественного пива. Из холодильника выпрыгивает чёрный кот.

Ничего Лось не задумал. Уже за неделю до рождества он совершенно в порядке. Его не мучают беспокойные предчувствия, которые он не в силах для себя растолковать. Это быстро прошло.

Утром 24 декабря 1993 года он спокойно едет на работу. В электричке. Всё так, как обычно. Игра в карты. Толкотня в тамбуре на нужной остановке. Над городом идет мокрый снег. В восемь часов утра ещё совсем темно.

2.

Место, где работал Лось, было гигантским котлованом. Встанешь на краю, и голова кружится отчаянно. Ограда не полагалась, а может, её просто не долепили в своё время, и много неплохих парней посваливалось вниз и расшиблось там в лепешку. Это секретное место; здесь нужно быть осторожным. А то можно оказаться любопытным неудачно.

Каждый день на дне котлована копошились крошечные фигурки старателей. Чем именно они там занимались, сверху было и не разглядеть. На самом деле ничем из ряда вон выходящим. Это же рудник. Потому они просто катали по асфальтовым дорожкам самородные шары, перетаскивали ящики с ценной рудой и украдкой распихивали по карманам серебряные слитки, не желая отдавать их в Фонд по борьбе с Противником. ( Это было весьма простительно, потому что никто никогда не видел этого самого Противника).

Так вот бегали, спускались в шахты, вылезали, покуривали. В час дня наступало время обеда. Из Дирекции на пластилиновых самолетиках прилетали коробки с помидорами. За день рабочие съедали целый грузовик этих самых помидоров. Многие при этом жаловались на тошноту. Но все равно присылали только помидоры и лишь иногда для разнообразия – майонез. Некоторым из-за этого становилось настолько нехорошо, что им приходилось пользоваться заброшенными шахтами.

Самые усердные копались и в них, рассчитывая на специальную премию. Они работали по пятнадцать часов в сутки. Это поощрялось. Ведь работа, надо заметить, была опасная. В любой момент на тебя могла броситься какая-нибудь подземная тварь. С такой если встретишься, то только один раз. И работа была вредная. От мельчайшей серебряной пыли чернели зубы и высыхал мозг. Старатели умирали, или просто исчезали куда-то. Может, их забирал Противник, главная подземная тварь. А может, трупы просто растворялись в воздухе. Тайну их исчезновения обязывалась хранить Дирекция, и никто не понимал, что может означать это туманное обещание.

Дирекция была самое странное и непредсказуемое из того, что имело отношение к руднику. Самым главным человеком там был Заведующий. Любимый всеми монстр, Семен Алексеевич. Получку выдавал. Ему все верили, его все любили и единственно говорили о нем, что он хороший человек. Ходили слухи, что это он самолично когда-то вырыл гигантский котлован и построил всё вокруг.

Старатели гордились своей трудной работой. Спустившись утром в котлован, они не дрались и не психовали, как всегда в своей общине. Им казалось, что рудник – это самое главное в их жизни, и единственный смысл ее – долбить, добывать с серьёзным выражением лица. (Хотя, конечно, Заведующим поощрялись и дружеская шутка, и меткое рабочее словечко).

Умирали одни старатели, вместо них приходили откуда-то другие, более молодые. Так продолжалось сто, двести, триста лет. Запасы драгоценного металла не истощались. Предприятие товарища Заведующего, казалось, создано навсегда.

Не было прошлого, не было будущего, хороших времен, плохих времен.

Лишь находя иногда маленькие камешки самоцветов, старатели задумчиво рассматривали блики, сверкающие на них. В камушках. Блики. Они говорили: «Скоро вы умрете, да так, что вам никто не позавидует». Такие вот мрачные шутки. Старатели кисло улыбаются. «Непонятки, – думают они. – Что за непонятки».

Но вот, собственно, сама история. Внимай, читатель, будешь доволен.

3.

Около полудня по радио объявили:

«Старатель Лось! Вас ждут в конторе Заведующего. Иметь при себе документы, табельное оружие, иметь опрятный вид».

Старая тарелка громкоговорителя была привинчена проволокой к столбу. На его верхушке проснулась от рёва динамика пожилая кошка. Испугавшись однажды собаки и забравшись туда, она неизвестно почему не слезала обратно уже десять лет. Иногда старатели забирались на столб и кормили кошку.

Объявление прочитали ещё раз, как в аэропортах или на вокзалах. Громкоговоритель вроде на время замолчал, но вдруг засвистел, потрещал и заговорил хриплым голосом Семена Алексеевича: «Заходи, Лось… Дело есть, дружок, очень важное».

Кошка зевнула. У неё были желтые зубы. Оттого, наверное, что прокуренные.

«Роня!! – хором сказали находящиеся поблизости старатели. – Выходи, тебя зовут».

Несколько человек приблизились к одной из шахт и склонились над дырой в земле.

«Дело есть, дружок, – дружно закричали туда старатели. – Иметь при себе документы и оружие!»

«И руки помой! Ради бога!»

Бранясь, оглохший Иероним выполз из шахты и очутился на липком дне карьера. В руке он держал кирку. Она эффектно дополняла его творческий и немного помятый вид. Лишь только он вылез наружу, собравшиеся возле шахты рабочие захлопали его по плечам. Такая у них была примета.

Лось осторожно положил кирку на блестящую глыбу, отряхнулся, поправил галстук и спросил:

«В Дирекцию, что ли?»

«Ну да. Заведующий тебя вызывает, наш самый главный, самый остроумный».

Лось вздохнул.

«Как начальник? По-прежнему?»

«По-прежнему! Гукает некросотливо!» – отозвались старатели и вдруг затихли, все повернув головы к табличке на столбе: «Внимание! Противник подслушивает!»

Разговор, однако, сразу же продолжился.

«Крамиульно! – сказал Лось. – Бо ту, меуре суть брегте».

«Бурезя форетать!» – сказали старатели.

«Вот паразон мовы? Кравеси кувалки?» – спросил Лось.

«Накратольный пеннис или ферзетешки», – сказали старатели.

Лось снова вздохнул и тихо пробормотал:

«Четом, кромаместно, и закубился. На тоем и родею».

(Действительно, последнее время в хозяйстве наблюдался упадок).

«Крамиульно! Услистости ни к чату, а ту врушится вздряд короток в аббовскую лифиню – ме туе ждошю, – сказал Федя, и все засмеялись. Федя сидел на ящике со слитками и курил. Вышеупомянутый приятель Лося был знаменит тем, что его как-то раз по-настоящему засыпало в шахте. Но Федя остался жив, потому что его откопали и сделали искусственное дыхание.

«Тое вулет прасагом туего блетостого суснеси», – добавил Федя.

«Плохо, – задумчиво проговорил Иероним. – Сдает дед. И в хозяйстве упадок».

«Но человек-то он хороший…»

«Точно, – загудели рабочие, – человек-то он хороший».

«Забобчился, забобчился…» – загадочно поведал Федя.

«Да, это не к добру… Забобчился – это не к добру…»

«Но человек-то он хороший…»

«Это точно… человек он хороший».

Лосю принесли тазик с водой. Вымыв в нём руки, он вытер их о полу пиджака. Проверив, что паспорт и браунинг при нем, Лось достал из внутреннего кармана трубку из маолохета. Он набил её зельем, неторопливо раскурил.

«Ладно, я пошел», – объявил Иероним.

Его снова захлопали по плечам. Это была та же самая примета, только во второй раз.

«Что ж, удачи тебе», – вполголоса сказал Федя. Удаляющийся Лось, услышав это, едва заметно кивнул. Когда же он скрылся из виду, Федя принялся Лося грязно бранить. У настоящих друзей всегда сложные отношения. К примеру, Феде показалось, что … э-э-э … что-нибудь. Федя прятал свой подозрительный взгляд, тушил папиросу и задумывался. Да, всё ещё предстояло для себя объяснить.

… Лось прошел по асфальтовой дорожке, считая расставленные вдоль неё столбики. Дорожка вела прямо к Лестнице-чудеснице, или Эскалатору. Возле неё располагался сто девятый столбик.

В принципе, никакой это как бы и не был Эскалатор. Обыкновенная деревянная лестница, построенная давно как временное сооружение (конечно же, товарищем Заведующим), являлась единственным выходом из котлована. Лестница скрипела на ветру и казалась ужасно ветхой, но иногда обнаруживала удивительные качества.

Голова Сторожа охраняла Лестницу снизу. Огромную эту Голову в карьере не любили. «Все равно, – говорили, – от Противника не спасет». Все здесь были свои, чего о Голове никак нельзя было сказать. Развлекаясь, старатели делали под неё подкоп. Хотели выкопать туловище, несмотря на её бурные протесты, или вообще, выяснить, что под ней. Оказалось – корни, как у деревьев.

Заметив единственным глазом Иеронима, Голова прогнусавила:

– А, Лось… Знаешь, тебя тут вызывали, кретин. Ещё что-нибудь соображаешь? Или просто так идёшь?

Не говоря ни слова, Лось подошел к Голове и хладнокровно вытряхнул свою трубку в её здоровенную ноздрю. Голова чихнула, нелепо осела на бок и затихла, уставившись невидящим взглядом в пространство. Странно на неё подействовал табачок.

Спрятав трубку, Иероним шагнул на лестницу и пошел наверх, стараясь не касаться заиндевевших перил. То, что на перилах был иней, удивляло. Даже в декабре в карьере было очень тепло. И падающий сверху снег таял. Любая яма – в своем роде парник. Ну, и физический эффект здесь соответствующий, парниковый, размышлял Лось.

Устав подниматься по слишком высоким ступенькам, Лось остановился передохнуть. И тут лестница, как резиновая, изогнулась под ним и стремительно понесла человека наверх.

«Вот чертов Эскалатор!»

Не прошло и минуты, как Лось уже стоял на краю котлована.

Там висела табличка «верхний ярус этаж 2» и был виден горизонт. Лось знал, что это оптический обман. Горизонт находился в другом месте.

Две тропинки уходили от котлована. Одна из них вела на железнодорожную станцию, другая – к громадному белому трейлеру, прицепленному к такого же цвета «Мерседесу». Лось направился туда, подняв воротник пиджака (наверху был настоящий мороз). По пути он миновал плакат с надписью: «Старатель! Будь бдителен-осторожен!», изображавший в коричневых тонах человека с узким лбом и горящими глазами. С киркой в руках он работал в шахте, сверху на него сыпались камни, а сзади подкрадывалась жуткая тварь, возможно, сам Противник, охраняющий подземные богатства.

Собачий холод, подумал Лось. Он добежал до входа в трейлер и нажал кнопку звонка. Внутри зазвонил будильник, и слышно было, как кто-то хлопнул по нему рукой. Сонный голос спросил:

«Лось?»

«Да».

«Ну, так заходи. Тебя же ждут».

Лось отворил дверь и оказался в длинном плафончатом коридоре. И ни единой души вокруг. На полу валялся, по-видимому, матрац сторожа. Впустив Лося, он тем самым выполнил свою функцию и испарился.

«Вперёд», – скомандовал себе Иероним.

Справа и слева двигались ряды закрытых дверей. Лось не раз бывал здесь раньше. Но обычно Дирекция была битком набита служащими. Люди сновали по коридору, пили в кабинетах чай и покуривали папироски. А сейчас в Дирекции было абсолютно пусто.

Нет, не верь своим глазам, Иероним Михайлович. Конечно, тут совсем не безлюдно. Они ходят здесь, их тут полно. Они сидят на стенах и следят за тобой, весело глядя. Они издеваются над тобой вслух и хватают за одежду. Но ты их никогда не увидишь. Ты боишься призраков и носишь сильные очки. Призраки не очень-то обнаруживают себя, потому что ты идёшь туда, куда нужно им. Впрочем, и свернуть-то некуда.

Когда Лось миновал дверь с табличкой «лаборатория лоботомии», оттуда высунулась голова знакомого лаборанта – Мити. Митя имел должность старшего физика-химика, а ведь когда-то просто грузил ящики. Поднялся человек, гребёт на новой профессии тысячи.

От него пахло водкой.

«Ха! – громко воскликнул он. – Да никак Лось! Вот здорово. Ну что, дружок, знаю, куда идёшь».

«Конечно! Вызывали ведь. А почему здесь сегодня никого нет?»

Митя не пустил Лося за порог, хотя тот сделал несколько шагов к нему.

«А наших почти всех сегодня отпустили. Завтра же Рождество, и все должны успеть купить водку. А ты иди, иди… Знаешь, нам тебя будет очень не хватать. Смотри, как бы Заведующий не увёз тебя на своей машине».

«А что? Разве это опасно?»

«Да ладно, ничего особенного», – хлопнула дверь.

«Разве у него есть машина?» – сказал Лось. Вопрос, что называется, повесился в воздухе. Подумав, Иероним постучал в лабораторию, но ему никто не ответил. Оттуда доносилось лишь тихое бульканье. Лось еще раз постучал, а потом пошёл дальше, ему нужно было торопиться.

По пути до нужного кабинета он встретил ещё уборщицу. Раньше она работала поваром, до того как упразднили столовую и перешли на помидорный паек. Уборщица ничего не сказала; увидев человека, она бросила мокрую тряпку на пол и убежала в подсобку.

В конце коридора за углом, по памяти, находилась контора товарища Заведующего. Лось завернул туда и увидел, что возле открытой потайной дверки стоит белый «Мерседес». Товарищ Заведующий собственной персоной сидел на капоте машины. Он взволнованно барабанил пальцами по лобовому стеклу. Лось сразу обратил внимание, что у шефа очень утомлённый вид: мешки под глазами, жёлтое, нездоровое лицо.

Завидев Лося, он заметно оживился.

«Ага! Вот и явился. Лось, оружие взял, Лось?»

«Да».

Лось лихорадочно соображал, что могло бы значить предупреждение Мити.

«Давай его сюда и садись в машину. Лось, долго же ты шёл, Лось. Я тебя заждался, понимаешь, Лось. Дело-то срочное и важное», – значительно добавил Семен Алексеевич и вдруг сильно раскашлялся. Он и в самом деле был не в своей тарелке. Глаза просились у него из орбит, вот как он кашлял. Лось похлопал шефа по спине, и тот пришёл в себя.

«Дело-то срочное», – повторил он, потирая рукой воспаленные глаза.

«Конечно, срочное, товарищ Заведующий», – кивнул Лось. Семен Алексеевич взял протянутый Лосем браунинг и приказал:

«Лось, залезай в машину, Лось».

Иероним повиновался. Семен Алексеевич сел с ним рядом и захлопнул дверцу.

«А паспорт нужно отдавать?» – спросил Лось, немного напуганный.

«Да-да, и паспорт, тоже, конечно. Всё отдай. Тебе пока не нужно. А там посмотрим. Как выполнишь поручение. Там посмотрим».

Машина выкатилась наружу и поехала. Через некоторое время Лось, словно в полусне, сообразил, что за рулём сидит он. А шеф, дыша ему в правое ухо, даёт советы – куда ехать.

Не понимая, что происходит, Иероним инертным взглядом смотрел на чёрное шоссе, плавно катящееся навстречу. По дороге съезжал в кювет белый «Мерседес». Лось тряс головой, видение пропадало, а взгляд упирался в красный огонек светофора.

…………………………….

Здесь были длинные тоннели, железные дороги, равномерно расставленные по шпалам фонари, милиционеры, дорожные знаки; многоэтажные постройки, башенные краны, инфантильные крановщики, почтовые учреждения, магазины, сметана, очереди за сметаной, самоубийцы, биржи, митинги, политические партии, больные раком, банды клоунов, живая рыба в цистернах, тлеющие нефтехранилища, плавящиеся пустыни, чековые книжки, собаки с намордниками, коты с ошейниками, коты в ботинках, коты в плащах, многочисленные дочки Мэрилин Монро, дырявые презервативы, повешенные партизаны, горящие кресты, красные огоньки и движение, движение, движение – непрерывное и организованное, привычное и обязательное.

4.

Им пришлось ехать через весь город. Улицы были страшно замусорены. Машина потому двигалась очень медленно. Прохожие заглядывали в нее и корчили рожи. Кого-то даже пришлось нечаянно задавить. «Праздники, – пробормотал Семен Алексеевич, – делают из людей еще большую сволочь». Примерно в середине пути на дорогу выскочил парень с ломом. Он разбил у машины фару и убежал.

На улицах торговали печёными голубями.

После утомительной езды они остановились возле маленького домика где-то в далеком пригороде. Был уже поздний вечер.

Семен Алексеевич и Иероним выбрались из машины. Заведующий закрыл её на ключ. Лось пристально рассматривал домик, но тот был плохо освещен. Было заметно лишь, что он одноэтажный и с печной трубой. Так называемая грибная мазанка. Когда Роня был еще ребенком, он часто рисовал такие домики. У каждого из трубы шел дым и торчал гриб, запечённый в тесте.

«Добро пожаловать», – сказал Семен Алексеевич.

«Он что, здесь живет?»

«Но видишь ли: это не совсем мой дом. Это склад, и я здесь Заведующий, потому меня так называют. Иногда с женой мы здесь ночуем. Лось, я тебе открою страшную тайну».

Заведующий скалил зубы и морщился.

«Лось, это очень секретная тайна, Лось. Никому о ней не рассказывай».

Лось внимательно смотрел на начальника. Ему было приятно доверие.

«Так вот слушай, Лось. Отсюда мы отправляем серебро нашему главному заказчику. Его зовут сэр Гук, и приехать к нему можно только на лифте. Этот домик, то есть склад – как бы первый этаж. Где остальные этажи, никто не знает. Но лифт всегда привозит туда, куда нужно. Надежная штука, Лось, скажу я тебе. Лось, иногда он застревает, Лось, но тогда нужно нажать кнопку ближайшего этажа. А дело у меня к тебе такое. Каждую неделю кто-то должен отвозить наверх ящик с серебром. Обычно эту нехитрую операцию делал я. Но теперь, знаешь ли, стар стал. Глаз, понимаешь, алмаз, да не тот».

Семен Алексеевич взволнованно уставился в небо.

Через пять минут он опустил глаза и оглядел Лося:

«И я решил попросить сегодня тебя сделать это. Но завтра Рождество, и, может быть, ты хотел бы отдохнуть».

«Нет, я согласен!» – воскликнул Лось, подумав про себя: «Что ж, помочь ему будет приятно и полезно».

«Лось, значит, не зря я на тебя рассчитывал, Лось. Пошли».

Они приблизились к домику-складу. На стене грибной мазанки висела паутина. Рядом сидел крупный мохнатый паук. Увидев людей, он скрылся. Заведующий набрал на замке код, дверь со скрипом отворилась. Войдя внутрь, они очутились в темном и низком ходе.

«Лось, осторожно, Лось, – сказал Семен Алексеевич, – здесь на полу много разбросано. Давным-давно это был склеп. Потом мы купили это здание, на кладбищах получается дешевле. А старый мусор до сих пор не убрали».

Следуя за начальником, Иероним постоянно обо что-то спотыкался и иногда больно падал. Что-то большое и железное навалилось на него справа. Лось еле успел отпрыгнуть. В темноте не было видно, что это такое; оно, лежа на полу, скрежетало зубами.

«Ого, – подумал Лось. – Ничего себе здесь штучки».

«Вот чёрт, – послышалось впереди. – Ты цел там?»

«Цел, товарищ Заведующий Семен Алексеевич. Но что это было?»

«Лось, не знаю. Нет, все-таки надо провести здесь электричество, прибраться, что ли. Сколько не уговариваю Эмму, а она не хочет и всё время притворяется».

Иероним не знал, кто такая Эмма, и зачем она притворяется. Ребята в карьере что-то рассказывали. Наверно, это была его жена. А может, дочь.

«Опять какая-то штуковина! Здесь темно, как в гробу». Ему привиделся мертвец с выколотыми глазами. Сказав нечто невнятное, светящийся фантом провалился под землю.

«Стой, – сказал Заведующий. – Я сейчас свечку достану. У меня тут где-то свечка припасена».

Было слышно, как он открывает шкафчик, шарит там, а потом достает спички. Свеча осветила узкий коридор, и конца его не было видно. Вдоль стен были расставлены полки с книгами, сейфы, шкафы.

Семен Алексеевич, закрывая свечку ладонью, двинулся дальше. Теперь двигаться оказалось проще. Осторожно переступая через разбросанные предметы, Лось вдруг задумался, почему не кончается коридор. Он ведь видел дом снаружи. И в нём не могло быть такого длинного хода.

«А ты разве не заметил, – сказал Семен Алексеевич, как бы угадывая мысли Лося, – что коридор всё время заворачивает. И оттого такой длинный. Ну, да всё равно немного осталось, Лось».

«Понятно… Хм. Но как же это он заворачивает?»

Коридор был прямой, как стрела.

«Лось, да ладно, Лось, ну что ты, в самом деле. Это неважно».

Вскоре они действительно добрались. Там было почище, только пахло, пожалуй, странно…

Лось увидел лифт.

Он располагался в неглубокой нише и с виду был так себе. Ничем не примечательный. «Это с виду, – подумал Иероним с благоговением, – а на самом деле наверняка непростая машина. Что ж, да ведь и я тот ещё умник».

«Нравится?» – поинтересовался Семен Алексеевич, глотнув коньяка из своей фляжки.

«Не знаю, – схитрил Лось. – Давайте откроем».

«Лось, да я смотрю, ты не такой и дурак, Лось».

Семен Алексеевич спрятал фляжку, принюхался и вроде как чего-то обеспокоился.

«Подожди. Я сначала тебе ящик дам».

Он откуда-то извлек небольшую деревянную коробочку с печатью и крупными буквами НЕ КАНТОВАТЬ, которую и передал Лосю, как угощение. Ящик оказался на удивление лёгким, и, скорее, это был даже чемодан.

Заведующий поглядел сквозь Лося бесцветными глазами. Лось стоял спиной к лифту. Из шахты распространялся странный запах, вонь усиливалась.

«Так… поставь пока его на пол… сюда… распишись вот здесь… документик номер два, хе-хе».

Заведующий нервничал. Причем очень заметно. Когда он говорил, у него шевелились розовые уши.

Иероним расписался в документе и вернул бумажку начальнику. Тот рассеянно оглядывал тускло-оранжевые стены. Взяв бумажку, он скомкал её и сунул в карман. Запах стал просто невыносимым и уже определенно был противен. Это был, натурально, запах мертвеца.

Пауза затянулась.

«Товарищ Заведующий?»

«А? – дернулся тот. – Ну конечно, сейчас открою. Только запомни – тебе нужно на восьмой этаж. Там встретят. И когда застреваешь, кнопку ближайшего этажа… Диспетчера не вызывай».

«Почему?»

«Диспетчер пьян».

* * *

«Лифт? Ах да, сейчас. Постой, постой! Постой, постой! Сейчас», – и он нажал красную кнопку в стене, таращась, как ненормальный.

«Лось, ты только не очень пугайся, Лось».

Волна кошмарного запаха накрыла его. Лось обернулся и увидел причину. Это было ужасно. Хотя ничего нового и необычного в этом не чувствовалось. Разве что можно было пожалеть чью-то загубленную молодость. «Эмма?!»

Всякое, знаете, люди находят в шахтах серебряного рудника. Это всякое – в основном по мертвецкой части. Рудник подобными вещами шикарен. Здесь не деловитая абстракция морга. Не раскованная меланхолия иного кладбища. Находясь в шахте, вы не вспомните об обременительной мистике ночных страхов. Или о ядовитой тоске, которая родилась в пивной кружке профессионального могильщика. Ведь в карьере факт находки мрачных штук вряд ли имеет некий особенный привкус. Никто не переживает. Старатели привыкши. Разве что за обедом они иногда перекидываются парой словечек насчет необычного вида найденной кости или черепа. Бывает, новички беспокоятся, но и они потом становятся «привыкши». А может, дело даже не в привычке. Старатели – люди необычные. Для них главное, чтобы останки древних коллег не мешали работе. А что из того, что люди иногда лежат в земле?

В маленькой кабинке открывшегося лифта сидела коротко остриженная девочка. На вид ей было лет пятнадцать. Девочка была одета в узкие брюки и вязаный свитер.

Зрелище казалось какой-то надуманной мерзостью.

В уголке ее пухлого рта копошились черви. Во лбу чернело отверстие от пистолетной пули. От него по всему черепу, покрытому трупными пятнами, шла длинная трещина. В ее вспоротом животе копошились грязные пауки с мохнатыми лапами. Левый глаз девочки выкатился и повис на ниточке нерва. А правый смотрел жалобно.

Семен Алексеевич укоризненно посмотрел на труп.

«Это моя жена».

«Но как это возможно?! – воскликнул Лось. Из черепа Эммы выползала ядовито-зеленая жидкость. – Ведь она мертва, абсолютно мертва. Кто её убил?»

«Браво, Эмма! Как замечательно у тебя всё сегодня получилось. Только твои штучки абсолютно не вовремя. Абсолютно!»

Лифт закрылся и снова открылся. Из него вышла, живая и невредимая, Эмма. Где-то далеко заиграл оркестр и засветили прожектора. Эмма улыбалась.

«Она любит притворяться, в артистки собирается поступить. Чего-то вроде получается. Чего-то получается».

Девушка скромно потупилась. Она была такая стройная, ловкая. Лось пристально смотрел на нее. Она казалась жизнерадостной настолько, насколько это было возможно в свете свечки в руках её старого мужа.

«Ты не должна была делать этого сегодня. Потому что знала, я приеду не один, а с Иеронимом Михайловичем. Я понимаю, ты любишь порезвиться, но пойми, иногда это мешает нам, мужчинам, в наших серьёзных делах».

«Прости меня, милый… я так устала… убирала мусор…»

«Ладно, – проворчал Заведующий. – Иди, приготовь мясо».

Странная Эмма тотчас куда-то убежала.

«Извини, Лось. Она просто очень молоденькая и мечтает стать актрисой современного театра».

«У неё хорошо получается».

«Верно, Лось, ты у нас парень что надо. Получается хорошо. Но только и знает, что озорничать», – сказал Заведующий. И куда девалась его былая неуверенность. «Не убирала она никакого мусору!»

Лось, однако, чувствовал себя неловко. У него было ощущение, что он подсмотрел что-то интимное, ненужное. Ему хотелось поскорей забыть, что изобразила Эмма.

«Ты не переживай, что увидел, – Заведующий снова словно читал его мысли. – Главное – никому не рассказывай. А то – неприятно ведь».

«Конечно, конечно», – закивал Лось.

Семен Алексеевич хлопнул его по плечу.

«Ну ладно, ты… эта… заходи, выполняй поручение. Езжай наверх. Или уже забыл?»

Иероним покорно взял ящик и зашел в кабину. Внутри зажглось табло:

ЧЕЛОВЕК ЗДЕСЬ

Оно потухло, когда Лось нажал кнопку с цифрой «восемь».

«Поехали!» – махнул рукой Семен Алексеевич.

Двери закрылись, и Абсолютный Лифт понес Иеронима Лося в его последнее путешествие. Лось об этом вряд ли догадывался. Ну, да и незачем. Зачем нам раньше времени знать, когда придется умереть? Вот никто и не знает. Ну, да и незачем.

5.

Оставшись один, Заведующий вздохнул, потом придал лицу зверское выражение и потушил свечу, чтобы исчезнуть до поры до времени.

6.

С самого начала лифт повел себя странно. Не так обычно они ездят. Этот сразу же поехал вниз, немного покачавшись.

«Зачем же это вниз?!»

Сложные механизмы требуют изрядного их знания. Лось постучал по кнопкам с номерами этажей, но лифт не изменил своего движения. «Искусственное и неинтеллектуальное приспособление, придуманное людьми для собственного удобства», – глубокомысленно изрёк про себя пассажир.

Вдруг лифт остановился, и надолго притаился. Представьте себе бесконечную шахту. И где-то посредине глупый механизм. Ухмыляясь, он сверкает внутренней отделкой. Внутри не было ничего, кроме большого зеркала, перилец, панели с кнопками и шести стенок, считая потолок и пол. Кнопки непрерывно обновлялись: то появлялись новые, то исчезали старые. Ни с того ни сего появился динамик для переговоров с диспетчером.

Диспетчеры – люди ненадежные. Они каждый день пьют горькую и холодную водку. И это далеко не самая отвратительная привычка любого диспетчера. С ними держи ухо востро. Другой раз ещё задумает диспетчер тебя подстеречь или подставить! По ночам диспетчеры собираются по три-четыре человека и устраивают оргии, на которых хвастаются о своих мелких пакостях. Об этом все знают, и приличный человек никогда не станет путаться с диспетчерами. Но с другой стороны он должен быть достаточно умен.

Лифт не двигался, и Лось вспомнил совет начальника. Да вот беда – не узнать номер ближайшего этажа. Иероним потыкал наугад кнопки. И лифт чуть-чуть поднялся наверх, с тем чтобы открыться и издать звук вроде «уф-ф».

7.

Духи прошлого, настоящего и будущего посходили с ума

«Добрый день, – сказал динамик связи с диспетчером. – Ремонтная бригада приветствует вас на третьем этаже. Просьба освободить лифт на пятнадцать минут».

Иероним очутился в просторном пластилиновом холле. Там стояли кучками без всякого движения люди и о чем-то беседовали. Всё это выглядело очень странно и непонятно знакомо.

И вдруг он понял, что это инкубатор, где его вылепили когда-то очень давно мальчиком Лосем. И что все эти люди его знакомые.

Смысла их бесед он почему-то не понимал. Он подходил то к одной компании, то к другой, но никто на него не обращал внимания. Только когда он сказал: «Ребята, вы меня не узнаете?», к нему повернулся маленький старатель Федя и ответил: «Мы не должны тебя узнавать. Ты изменился до полной неузнаваемости».

Его не узнавали; все лишь спотыкались о незнакомого им человека, хотя никто вроде бы никуда не шел. Лось почувствовал себя очень одиноким.

«А я тебя узнал», – вдруг услышал он. С хохотом наркомана перед Лосем выросло нечто огромное, то ли заяц, то ли кролик, с большими ушами и сумасшедшими глазами.

«Добрый вечер, Иероним. Я – Безумный Заяц, дух Прошлого, Настоящего и Будущего. Можешь называть меня Аделаида».

«Ты что, из ремонтной бригады? – спросил Лось. – Скоро починят лифт? У меня срочное поручение».

«Так ты, наверное, совсем дурак, – сказал Безумный Заяц. – Дома-то кто-нибудь есть?» – и он издевательски постучал Лосю по голове лапой.

«Послушай-ка, Заяц…»

«Да, это я».

«Уходи! Уходи отсюда! Ты мне не нравишься! А то получишь вот этим ящиком!»

«Да он же совсем легкий, этот ящик», – сказал Безумный Заяц и, вырвав из рук Лося ящик с серебром, выкинул его в открытое окно. За ним раздался нечеловеческий крик. Не успел Лось опомниться, как мягкая лапа нанесла ему чудовищный удар в пах.

«Встань, – сказал Заяц. – Хватит притворяться. Да что с тобой!»

Дух присел и с размаху треснул Лося по голове. Та смялась в лепешку. Лось потерял пластилиновое сознание, а когда очнулся, увидел перед собой шизофренические глаза Безумного Зайца Аделаиды, дикие и человеческие одновременно, и его чудовищную пасть.

«Сейчас в бархатном зале будет собрание. Нам нельзя опоздать Я теперь повсюду буду с тобой, незримым образом».

Дух щелкнул пальцами полупрозрачной руки, и в следующий момент Иероним обнаружил себя сидящим в четвертом ряду кресел гигантского театра. Бархатными там были не только кресла, но и стены, и потолок, и огромная сцена.

Стоял страшный галдеж. Иероним зажал уши руками и огляделся. Слева от него сидел какой-то толстяк (он постоянно хохотал и о чём-то просил воздух, но из-за шума ничего не было слышно); слева – странного вида клоун. Вообще, в зале было полно народу. Публика подобралась странная: важные дяди в старомодных фраках, роботы-ублюдки с отваливающейся пластиковой оболочкой, вампиры на шести ногах, ужасные мальчики, держащие в высоко поднятых руках свои глазные яблоки, тетки с головами бутылочной формы, многочисленные клоуны, переодетые алкоголиками, старички, переодетые моржами, и прочая, и прочая, и прочая. Все явно чего-то ждали.

И вот действие началось. Лось понял это, потому что в зале наступила гробовая тишина, как будто некий вакуум всосал все звуки.

На сцену вышел Ведущий. Что-то необычное было в облике этого молодого человека. Позднее Лось отметил, что у Ведущего три глаза, один на лбу.

Зал взорвался аплодисментами. Когда они стихли, Ведущий приятным голоском сообщил:

«Ну, мы сегодня повеселимся, добрые джентльмены!»

Тут снова все захлопали.

«Нужно ведь будет кого-то разоблачить, а?» – косноязычно продолжал Ведущий.

Публика заревела. Чувствовалось, что она за этим сюда и пожаловала.

«Я вижу, сегодня полно новичков! Поприветствуем их!»

( Бурные аплодисменты. Оба соседа пожали руку Иерониму).

На сцену с воплями выбежали клоуны. Заиграла дьявольская музыка. По рядам разносили пиво, в воздухе завился серпантин. Старички в первых рядах пускали слюни от восторга. Ведущий бесновался. Он пинками прогнал клоунов, выключил музыку и сказал, уставив на Лося все свои три глаза:

«А теперь попрошу на сцену Иеронима Лося».

«Мне очень жаль, – услышал Лось справа. – Купите мне там апельсин».

«Плакать хочется! – закричал Лось на соседа-толстяка, вскочив. – Плакать хочется! Ты что, не понял ничего!»

 «Извините, – пролепетал толстяк в ответ. – Но я думал – апельсин».

«А ты бы поднимался на сцену, дружок, не мешкал бы».

«Ну, сейчас, сейчас выйду», – сказал Лось и с удивлением обнаружил, что сказал это уже на сцене.

«Наконец-то! – воскликнул Ведущий. – Поприветствуем!»

Снова аплодисменты и всеобщий вой. Кто-то дул в трубу. Одноногая девочка с костылем вынесла на сцену корзину с пластмассовыми цветами. Лосю бросилась в глаза содранная кожа на её лице. Лосю сразу сделалось понятно, почему так. А потому что был с ней (с девочкой) случай. Её, отбивающуюся и визжащую, родители запихали в багажник автомашины, чтобы увезти за город и утопить. Девочка же, вырываясь из багажника, прорвала головой листовое железо. А такие фокусы, понятно, даром не проходят, и вот, пожалуйста, безобразный ребенок. Но самое главное – в нем очень добрая душа и любовь к цветам.

«Внимание, – заорал Ведущий, – игры и развлечения!»

Со скрежетом провалились вниз первые два ряда, вместе со зрителями. Теперь оттуда светили синие прожектора. Оставшиеся зрители аплодировали. Старички уже всем надоели со своими слюнями.

«Однако, – сказал Ведущий. – Вернёмся к Лосю. Господин Лось?»

«Да».

«Позвольте вам задать несколько вопросов. Гхм… Где вы работаете?»

«Я работаю, – торжественно ответил Лось, – под началом товарища Заведующего Семена Алексеевича».

Он был встречен хохотом. Ведущий тоже захихикал и ущипнул Лося:

«Это хорошо, хорошо… Боитесь Противника?»

«Все боятся Противника. Особенно, когда он подслушивает».

«Нас сейчас подслушивает Противник».

«Крамиульно! Я зафоркетался совсем».

«Не являетесь ли вы вражеским шпионом?»

«Буде и зру бобчить коста-ста».

«Славно сказано. Постараюсь понять тебя, друг».

«Престакоста-ста и друе балеволить отфертый вобератчик».

«Жекоствуй, волый вобератчик!» – воскликнул Ведущий и включил красные прожектора, в очередной раз вызвав шквал аплодисментов.

«Целоста околко чумичечок».

«Не бойся, – сказал Лосю Ведущий. – Это тебе не грозит. Мы просто будем тебя разоблачать. И пора начинать».

На сцену выскочили штурмовики в серой форме. Они схватили Лося и уволокли со сцены. Лось не сопротивлялся. Его долго тащили по темному тоннелю и втолкнули в дверь, в яркий свет. И Лось очутился нос к носу с Противником.

Это была страшная опасность. Он кинулся было обратно к двери, но стоящая там толпа зрителей не пустила его обратно.

«Чего стоишь! – крикнули ему. – Беги давай наверх!»

Противник уже преследовал Лося с отвратительным чавкающим звуком. Сама смерть бежала за ним по пятам. Лось удирал от Противника по склону зеленого холма. Светило яркое солнце.

«Что же будет! – думал Лось. – Что же будет!» Умирать ужасно не хотелось.

Противник схватил Лося за ногу, но мерзкая лапа соскользнула. Иероним прибавил скорости и вроде бы немного оторвался. Но тут вдруг откуда-то взялись огромные колеса с зубцами, тяжело катящиеся вниз, навстречу Лосю. В траве поблескивали капканы.

«Эй! – крикнул ему человек, стоящий на вершине холма. – Лось, спасайся, пропадешь сейчас, Лось!»

Солнце слепило, и человека трудно было разглядеть, но Лось узнал голос Заведующего. Он не покинул его, он спасет! Когда же, когда же вернется ремонтная бригада.

Ноги перестали слушаться его, и одно из колес переехало, подмяло Лося под себя. У того потемнело в глазах. Последнее, что он помнил – клочья плоти на зубцах и нависающую над ним пасть Противника.

…………………………………..

Целый и невредимый, Лось снова стоял на сцене. Ведущий улыбался.

«Дураки! – беспомощно крикнул Лось в зал. – Толкать меня в дверь плохо! Нехорошо это!»

«То ли ещё будет, Иероним Лось».

С этими словами Ведущий столкнул его со сцены, и Лось полетел в глубокий колодец. Неожиданно мягко опустившись на его дно, он посмотрел наверх, с тем, чтобы убедиться, что и сейчас на него смотрят зрители. Толстяк, его бывший сосед, бросил в него апельсин. Толстая безобразная девочка поливала его из бутылочки дурно пахнущей жидкостью.

«Разоблачение продолжается! – вещал Ведущий. – Аттракцион номер два! Выпускайте Противника!»

В стене рядом с Лосем открылась решетка, и оттуда с чавканьем выползла подземная тварь. Она приняла на этот раз вид огромного, в рост Лося, шара со щёлкающими зубцами. Противник начал гоняться за Иеронимом, катаясь по дну колодца. Спасаясь, иногда Лось пробегал мимо двух ниш в стене колодца. В нишах помещались два дряхлых и обветшавших манекена, изображавшие двух очень старых женщин, тоже Лосю сильно кого-то напоминавших.

«Угадай, кто из них старее, – глумливо вопили наверху. – В той нише найдешь выход. Спасайся!»

Лось остановился и тупо уставился на манекены.

«Эта! Эта старее! Это чья-то мама!» – закричал он.

Противник снова настиг его.

8.

«Эй, приятель! – окликнул Иеронима молодой человек в сетчатой майке и чёрных очках».

«А?» – отозвался Лось, переводя дыхание.

«Это не твой ящичек? Он тут в окно выпал».

Лось почему-то ничуть не удивился тому, что кошмар сменился пустым тихим залом Инкубатора. Именно тут его мучил Безумный Заяц.

«Так как насчет ящичка? Не твой?»

«Мой».

«Держи. Прибыла ремонтная бригада. Тебе привет от диспетчера. Пока».

Передав Иерониму ящичек с ценным грузом, молодой человек исчез. Лось немного постоял, оглядываясь в тишине. Увидев открытую дверь в бархатный зал, он направился туда.

В зале тоже не было ни души. На то, что здесь что-то недавно происходило, указывали перевёрнутые столы, разбросанные бутылки, а также отчётливый запах крепкого одеколона Ведущего.

Выйдя из зала, Лось сразу же попал в лифт. «Ну и хорошо, – подумал он. – Нечего тут делать. Какое же это настоящее? Никакое это не настоящее».

Это конечно, не бред, решил Лось. Это всё на самом деле происходит. Только вот – кто это затеял? Какая сила за этим стоит? И лифт мне что-то не нравится; останавливается в таких местах.

Ничего не оставалось, как возложить надежду на восьмой этаж. Уж там должны будут всё объяснить. А потом назад, назад…

«Довезу ящичек, – мечтал Лось, – а потом сразу к себе домой поеду. Попрошу у товарища Заведующего машину на вечер, чтобы быстрее добраться. Человек-то он хороший, не откажет. Приду в общежитие – и спать. Завтра Рождество. Надо будет отдохнуть. Посмотрю телевизор».

Необычайно упорное настроение исказило физиономию Лося. Твердой рукой он нажал восьмую кнопку. Он почувствовал себя роковым монстром, который добивается своей цели. И самое главное – никому и ничему не доверяя.

Лифт захлопнулся и на этот раз поехал вверх, как бы исправляя свою ошибку и унося Лося от опасных подземных тварей.

Его сердце радостно забилось. Лось оперся о перила и сказал себе: «Вот досчитаю до тридцати – и приеду, куда нужно».

На счете «пять» лифт снова встал. Понятно, всё внутри доброго рабочего огорчилось и обмякло. Он стал стучать по кнопкам. Лифт не двигался.

«Вот скотина!» – сказал Лось вслух.

В шахте раздался звук, напомнивший Лосю кочергу, ворошащую в камине. Звук этот, впрочем, скоро стих. Тишина оказывала необычное угнетающее действие. У Лося начало звенеть в правом ухе, а потом и в обоих. Плохи были его дела. Да и позиция неуютная. Лось попытался раздвинуть створки кабины. Это ему не удалось.

Иероним задумался. Внутри лифт был красиво отделан красным деревом, как гроб. Лосю вспомнились похороны одного из старателей, который киркой поранил себе руку и умер от заражения крови. Плакали жена покойного, дочь, сводный брат и специально приглашенный друг. Могилу выкопали прямо в карьере. Над ней товарищ Заведующий произнес немало всех тронувшую речь. На то он и праздник, пусть очень мрачный и непривычный.

Воспоминание было слишком навязчивым. Иероним тряхнул головой. Он уставился на красное дерево стенки, его волокна образовывали причудливый рисунок.

«Ну, чего он думает, – говорил про себя Абсолютный Лифт, – сказал бы что-нибудь, поговорил бы со мной. Он же теперь во мне, и будет во мне всегда, никуда не денется. Хочешь, чтобы я тебя наверх повез? Толку-то с этого…»

Иероним заторможено оглядывал Лифт изнутри. И вдруг нерешительно сказал:

«Поезжай. Пожалуйста».

«Хрен тебе», – пробасил Абсолютный Лифт. Лось вздрогнул. «Я ведь Абсолютный, а потому делаю с тобой что хочу».

«Слушай, – натянуто улыбнулся Лось. – Давай договоримся! Ты везешь меня наверх, на восьмой этаж, а потом действительно делаешь, что хочешь».

«Я все могу сделать. А что ТЫ мне можешь предложить? Да и потом, ты новостей разве не знаешь? Рудник упраздняется, и ваш Заведующий с помощью меня избавляется от своих рабочих. Мне за тебя деньги уплачены».

Лось похолодел от того, что сказал Лифт.

Тот довольно поскрипывал стенками.

«Ты же ни черта делать не умеешь, кроме как копаться в шахте. И в твоих услугах больше никто не нуждается. Так что можешь не пытаться как-то со мной договориться. И вообще, я заболел».

Точно, не успел Лось опомниться, как Абсолютный Лифт начал дрожать и дергаться, дребезжа. Тряска быстро усиливалась. Лосю стало трудно стоять на ногах; он, стукнувшись головой, упал. Далее всё складывалось, однако, не менее трагичным образом.

Его крутило, вертело и многократно переворачивало. Трясло и подбрасывало. Из бедного Иеронима уходила жизнь. На теле один за другим появлялись жуткие синяки. Вопреки всяким правилам злой рок иногда заставляет нас пользоваться лифтом во время землетрясения.

Скверную шутку учудил Абсолютный Лифт!

«Обыкновенная простуда, сынок», – пояснил он и притворился, будто чихает. Лосю тут совсем плохо пришлось. Он уже не улавливал того, что ему втолковывал странный лифт.

Внезапно тряска прекратилась, а стенки Лифта начали накаляться и обугливаться. Лось неуверенно поднялся на плавящиеся подошвы ботинок. У него прямо в руках вспыхнул ящик с серебром. Вскрикнув, Иероним выронил ящик.

«Эй, эй, эй, ты что делаешь! Я сейчас спекусь!»

«Да, я такой. Я сильный. Но иногда, хм-м, болею, м-да».

«Ты – нехороший! Ты мешаешь мне спокойно заниматься своим поручением!» – вопила дыра в душе Лося.

Он покрылся розовым потом. Его плевки шипели и немедленно испарялись.

«Ничего, ничего, – успокаивал Лифт, – много будешь знать, и среди твоих волос появится множество седых.

«Но он же сумасшедший! Да что я ему сделал такого!»

– Но за что?

– Да сам знаешь.

Лосю казалось, что его пятки прожжены до костей. Он в отчаянии, обжигаясь, заколотился в стену Лифта, и та неожиданно развалилась. Он потерял равновесие и вслед за летящим перед ним ящичком, задетым ногой впланировал в комнату, которая тоже сразу показалась ему знакомой. Но сначала Лось попал носом в вощёный пол и проехал несколько метров, в конце упершись лбом в ящик с поручением.

Да, как всё интересно получалось-то!

Это был кабинет Заведующего, но как бы не совсем. Отличие от настоящего кабинета состояло в том, что отсутствовали окна. Да и дверей не наблюдалось. Лишь темные безобразные углы. Оглянувшись назад, Иероним увидел разорванный холст, висящий над камином. Там висела когда-то давно картина, изображающая камин, а сегодня он из неё вылетел.

За столом под зеленой лампой сидели Заведующий и старатель Федя. Они выглядели совершенно пьяными. Глаза Семена Алексеевича были, как всегда, бесцветны, он отвёл их. Старатель же Федя, увидев знакомого, здорово обрадовался и взгромоздился на стол.

Заведующий метафизически смотрел в тарелку.

«Ба! Ба! Ба! Сколько лет! Да это же Лось! – быстро заговорил Федя со стола, – точно, Лось! ей-богу, Лось! Как тебя сюда занесло, лосятина, рога и копыта, мясо! Вот, товарищ Заведующий, позвольте представить вам моего старого друга – Иеронима Михайловича Лося. Мы с ним на руднике когда-то работали. Вместе пахали. Начальник у нас был просто стерва! Просто падла начальник у нас был! но Лось!.. Лось! Какой человечище…

Семен поднял глаза и тупо уставился на Лося.

«Мммм… Лось. Интересная и, пожалуй, знакомая фамилия. Давно, наверно, было», – равнодушно заметил он.

Он закашлялся. Федя слез со стола и похлопал его по спине. Лицо Семена Алексеевича налилось кровью, кашель не проходил. Волосы его встали дыбом; он захрипел.

«Представляете, товарищ Заведующий, я не видел его несколько лет! И тут – на тебе! Лось! Дружище, чего стоишь, заходи, выпьем. Откуда ты здесь взялся? Через дверь, скорее всего, зашёл, да только нет её тут. Как же так, Лось?»

Иероним подошел к столу. Рядом стояла свободная табуретка, и он присел на неё.

Тем временем Семен Алексеевич пришел в себя и о чем-то задумался, подперев голову рукой. Федя, наливая гостю, вдруг спросил:

«А ты где сейчас работаешь?»

Внутри Иеронима свернулся жгут. Наступила неловкая тишина.

«Да вот… это… на прииске Семена Алексеевича, вот, по делам езжу», – еле прошептал он.

«Дела – это я люблю», – сказал товарищ Заведующий (Федя заулыбался, подозрительно глядя на Лося). «Без дела человек – настоящий бездельник».

По-видимому, он собирался сказать больше, но замолк так же неожиданно, как вступил в разговор.

«Чего? – переспросил тут Федя страшным голосом. – На прииске Семена Алексеевича?»

«Ха, – засмеялся Федя. – Славно пошутил».

«Нет, я серьезно, – Иероним показал на ящичек, – видишь этот чемоданчик? В нём серебро, Семен Алексеевич попросил меня отвезти его сэру Гуку».

«Гуку?!»

Федя рыгнул. Он откровенно и нехорошо развеселился.

«Ты знаешь, – сказал он, – ты знаешь, по-моему, ты здорово прокололся на этот раз. Кто-то здорово тебя заморочил. Ну ладно, ерунда. А что касается Гука, ты его сейчас увидишь. Прямо сейчас, я его уже слышу.

В самом дальнем углу что-то заскрипело, и из темноты появилась Эмма, толкающая перед собой кресло-каталку. В каталке сидел с закрытыми глазами трухлявый и оплывший старик. Подкатив кресло, Эмма села Феде на колени и налила себе выпить.

Сэр Гук, если это был он, не подавал никаких признаков жизни. Но от его слабого дыхания колебалось пламя свечки, вставленной в подлокотник. Из чего можно было заключить, что он всё-таки жив.

«Полюбуйся, вот твой Гук, – говорил Федя. – Вот он. Ему уже давно не везёт. Посмотри, какой у него беззубый рот. Какие отвратительные мешки под глазами. Хрен знает что осталось от когда-то ценного человека. А много лет назад его все любили! Он был сказочно богат. Случилась же с ним беда. Заснул однажды и не проснулся. Ты не подумай, что эта скотина умерла. Это было бы совсем просто. Нет! Он спит. Вечным сном. А мы его содержим. Он даже нормально жрать не может. Эммочка, а правда, ты его иногда грудью кормишь?

«Он любит моё молоко, Феденька. Поправляется с каждым днем».

«М-да, – сказал Федя, – старикан-то, небось, и умирать не скоро хочет».

«Ну, зачем же ты так, – возмутилась Эмма. – Он же хороший».

«Это когда спит».

«Но он всегда спит».

«В самом деле…»

Они неловко помолчали. Заведующий мирно дремал, положив голову в тарелку с маринованными грибами.

«В самом деле…» – повторил Федя.

Старик в кресле зашевелился и приоткрыл глаза. Он невнятно зашамкал.

«Есть хочет», – догадалась Эмма. Она встала и укатила коляску в тот же дальний угол.

Федя, помрачнев, выпил залпом полстакана и обратился к Лосю:

– Так тебе, говоришь, было велено отвезти серебро этому самому Гуку? Но ты же видишь, никакого серебра ему не нужно. Живет, понимаешь, спит. Ничего ему не надо! И тебе здесь делать нечего!

С Федей случился внезапный припадок ярости. Он задвигал челюстями, зло поглядывая на Лося. Он схватил бутылку и запустил ею в голову Лося.

Несмотря на пьяную наводку, она попала точно в цель. Это был хороший бросок, и Лось никак не успел на него среагировать.

Бутылка докатилась до камина и остановилась. Недовольно урча, Федя поднялся из-за стола и пошел за ней. Внутри бутылки сидел Иероним Лось. Он уже очнулся и теперь смотрел на мир в зелёном свете.

«Сколько раз тебе говорил, приятель – не залазь туда! Нет, залез! Вот теперь и тоскуй!

Федя поднял бутылку и вытряс Лося в камин. Присев, он с удивлением обнаружил, что внутри камин отделан красным деревом. В камине было немного золы, обгоревших костей и улыбающийся череп. Он подмигивал Лосю левой глазницей, мол, не пропадёшь, парень.

Федя бросил в камин ящик, плеснул туда немного бензина и достал из кармана спички. Старатель, определенно, был пьян и не понимал, что творил. Но его уже нельзя было остановить.

Но неожиданно наверху заработал мотор. Невидимые раньше створки камина закрылись, спасая Лося. Зола и прочий мусор исчезли, со стен сошла копоть. Лось снова был в Абсолютном Лифте.

Что называется, из огня да в полымя.

«Ты, наверное, думал, что сможешь от меня уйти. М-да, странно, почему это у тебя ничего не выходит? Даже обидно за Иеронима Лося, доброго рабочего».

Лифт снова поехал вниз.

«Я так полагаю, – продолжал он язвительно, – что тебе не повезло. И Федя был сегодня какой-то странный, ты не заметил? Он всегда помогал тебе на руднике… А тут вдруг стал отчуждённый. Быстро тебя перестали уважать! Вроде и в отъезде недолго».

9.

Лось, до того сидевший на полу, вскочил, прижимая к груди чемоданчик. И не увидел в зеркале своего отражения.

«Господи, да кто ты такой?»

«Ты сам сказал».

«Откуда ты взялся? Ты всего лишь приспособление, и тебя придумали такие, как я!»

«Точно! – восторженно замигала лампочка сверху. – Ты мой повелитель! Жать на кнопки можешь? Ну, так жми! Только вот проблема – я иногда ломаюсь и становлюсь несколько не такой, как прежде, то есть – странный».

Лифт уже почти остыл с того времени, когда Федя разжигал камин на картине для рождественской пьянки. Перед этим он шарил там кочергой, и потому Лифт трясся. Получалось, Федя хотел погубить его даже два раза, подумал Лось.

«Так что и не я пытался тебя сжечь, – заметил Лифт. – Скорее, мы были товарищи по несчастью. Да бог с ним, ерунда, Лось, дружище. Но Федя – каков! А если у него в третий раз получится? Есть ведь у него такая привычка – жечь спичками тараканов. Ты ведь таракан, Лось. Ты смерти боишься. Хотя непонятно мне это. Тебе ведь, по моему мнению, и жить-то не стоит…»

«Да откуда ты знаешь, как нужно! – дерзко перебил его испуганный Лось. – Я, чёрт побери, хороший! Мне немного надо, чтоб всё было хорошо, спокойно. И мне не везёт! Во всём виноваты обстоятельства!»

«Обстоятельства? – задумчиво проговорил Лифт. – Но ведь я тебя, пожалуй, просто убью…» Он замолчал. И молча ехал вниз.

«Нет уж! – выкрикнул Иероним. – Мы еще посмотрим, кто кого. Ну, давай, выходи, давай, как мужчина с мужчиной!»

«С чего ты взял, что я мужчина? Сейчас ты не справишься и с женщиной. Твои кости крошатся под собственной тяжестью. Твое хлипкое тело состоит наполовину из табачного дыма и чёрной серебряной пыли. Разговаривая со мной, ты не заметил, что у тебя выпали все волосы. А что касается обстоятельств, их я тебе ещё устрою. Прошу об одном – не очень расстраивайся. А вообще-то, давай-ка я на всякий случай выпью твой мозг».

Лифт был уверен в своей силе, и это серьезно пугало Лося, но он уже решил бороться.

На минуту погас свет.

* * *

Когда лампочка снова зажглась, Лось увидел своё отражение в зеркале. Оттуда с тупым любопытством глядело лысое существо с отчаянными глазами. Иероним не признал себя, подумал, зеркало какое-то особенное. То ничего не показывает. То показывает, бог знает что.

Во лбу Лосева отражения зияла ровная дыра. Посмотрев немного, отражение отвернулось.

Рождество закончилось, но рождественская сказка продолжалась. У неё не было другого пути добраться до собственного окончания.

10.

В остановившийся на восьмом этаже лифт вошел человек высокого роста в чёрных очках, со свернутой в рулон ковровой дорожкой.

Не то чтобы он выглядел странно, да только было у него уж больно веселое лицо. И глаза весёлые-весёлые! Он улыбался! И одет он был празднично. А волосы у него были рыжие. И сам он был какой-то рыжий. Так выглядят люди с хорошим настроением. Если оно у них всегда такое. Рыжий – значит, счастливый.

Мрачный Лифт закрылся и поехал дальше.

«Привет, – сказал человек с ковром, – меня зовут Сортировщик. Эй! Старик, ты в порядке? Что у тебя со лбом?»

Лось ничего не ответил. Только пожевал сухими губами.

Сортировщик оглядел шатающегося старика с ног до головы. Затем достал из внутреннего кармана пиджака пластырь и небрежно налепил его на лоб Лосю.

«Вот так лучше! Носи на здоровье. Как твоя фамилия?»

«Лось».

«Привет, Лось! Очень приятно. Куда ты едешь?»

Лось промолчал, потому что он забыл.

«А зачем тебе этот ящичек?»

Лось увидел в свободной руке Сортировщика знакомый ящичек и почему-то решил сначала ни в чем не признаваться, но потом сказал:

«Это моё. Это моё».

«Ну, держи».

Лось ящичек в руках не удержал и уронил на пол.

«Да, браток, что-то ты совсем ослаб. Ты знаешь, я ведь психоаналитик. Можешь ничего не говорить, всё вижу сам. Тебе, если выражаться языком медицины, не по себе. Обычный случай. Тебя нечто выбило из колеи, и ты начал уступать внутренним иллюзиям. Тебе кажется, будто против тебя замышляют заговор. Ощущение опасности порождает галлюцинации. Так говорит нам наука. Очнись! С тобой все в порядке! Сейчас мы доедем до твоего Гука!

«Что? Что ты сказал?» – Лось вцепился в Сортировщика и повис на нем.

Сортировщик нисколько не растерялся. «Я сказал – помогу я тебе. Тебе я помогу-ка! Какой ты, право, нервный. Не доверяешь медицине». Он стряхнул с себя Лося, тот обессиленно упал на пол.

«Ну вот, – сказал Сортировщик, поднимая Иеронима с пола, – всё, как я говорю. Я ж тебе сказал, браток, я врач. Мне врать не положено по положению. Посмотри на моё удостоверение».

Удостоверение оказалось одной из бумаг, которые дал Лосю Заведующий.

«Теперь ты видишь, – продолжал Сортировщик, – что я твой друг и хочу тебе помочь. Доверься мне».

«Я никому не доверяю», – прохрипел Лось.

«Зря. Так ты совсем запропадёшь. Еще больше заболеешь. Дружище! Ты же братец мне! Можешь ведь привести себя в норму. На вид тебе лет девяносто, но ещё не поздно нажать на себя! Это – медицинский факт. И он далеко не против тебя».

Лось молчал, озадаченный.

Сортировщик почесал за ухом и объявил:

«Что-то я вижу, совсем в тебе нету воли к жизни. Ты, как тот больной. У нас вот в клинике был случай…»

Сортировщика понесло. Он болтал непрерывно полчаса и стучал кулаком по стенке лифта. Он упражнялся в красноречии. Иногда его влажный розовый язык вываливался наружу, и Сортировщик, извиняясь, прятал его за щеку и улыбался. Он не замечал, что Иероним его не слушает и не понимает.

«Ну? – подозрительно поинтересовался Сортировщик в конце своей длинной речи. – Ты успокоился? Никаких галлюцинаций?»

Последние десять минут он, уже уставая говорить, как раз распространялся о галлюцинациях и какой от них вред.

«Ну, так ты спокоен?» – грозно вопрошал Сортировщик, поднимая Лося за нос с пола.

«Да я… эта… ну да…», – бормотал Иероним, наблюдая за красными кругами перед глазами. Он махнул рукой и нечаянно сбил очки Сортировщика. Круги исчезли.

Врач подобрал очки, положил их в карман и сказал, ослепительно сверкая глазами:

«Да к чему я это все говорю. Просто открой глаза и посмотри вокруг! Начни новую жизнь, без всяких параноидов».

Лось и Сортировщик стояли на благоухающем лугу. На плечо врача села бабочка, и он сразу же назвал её по латыни. Бабочка улетела. В небе сияла ближайшая к нам звезда. Потом её закрыло облако, а рядом пролетел вертолет. На лугу рос клевер и высокая трава. Клевер лениво пощипывали несколько коров.

Всё было красиво, замечательно, но Лось почему-то очень сильно потел.

«Айда грибы собирать!» – радостно предложил психоаналитик.

Они снова оказались в лифте.

«Так что, как видишь, все прекрасно у тебя. Никаких галлюцинаций. А ты где, кстати, работаешь?»

«Ты – это галлюцинация! – сказал Иероним. – Ты – Безумный Заяц!»

«О, господи! Ну, надо же, догадался! Как же ты меня раскусил?»

Врач рассмеялся и сел на пол. Лось немедленно ударил его ногой в лицо.

«Зубы мои! Больно мне! Дурак! Ты пломбу мне выбил!»

«Тебе не может быть больно! Ты галлюцинация!»

«Хорошо-хорошо, я галлюцинация! Ты только меня не бей. Разойдемся с миром. Но я хотел как лучше».

Сортировщик поднялся, нажал кнопку СТОП и покинул Лифт, просочившись в щель между дверцами.

Абсолютный Лифт до сих пор хранил зловещее молчание.

«Так!» Лось повернулся к зеркалу и содрал со лба дурацкий пластырь. Дыры во лбу не было, а в зеркале отражался вполне здоровый Иероним Лось, мужчина в расцвете сил.

«Мне всё понятно. Меня хотели надуть. Лифт накачал меня чем-то. Не выйдет! Они хотят украсть серебро! Сволочи. Я довезу этот ящик назло всем. Но не думал, что Противник так хитер, не думал…»

«Он. Видать, напоследок совсем чокнулся», – с грустью подумал Абсолютный Лифт.

Лось протянул руку к кнопке восьмого этажа, но никаких кнопок в Лифте решительно не было.

Видите ли, по сути дела Абсолютный Лифт – это просто гроб, вывернутый наизнанку. А всякий гроб когда-нибудь оказывается под землей. В нём коротает свой век погребённый заживо, и там же кончает свою жизнь.

«Кричи, Лось, кричи. Никто тебя не услышит. У нас тут всё замазано. Ты вдруг обратился молодым, здоровым. И дыру во лбу зашпаклевал. Понадеялся, что это ещё не конец. Да только ведь – ЗРЯ».

Лось, седой как лунь, бился в крышку гроба, уже подтачиваемую червем. Вскоре он обессилел и затих, склубился, обмяк.

11.

Долго, очень долго Лифт не двигался и не издавал никаких звуков. Лось нажимал на разные кнопки, но безуспешно. Вдруг он заметил ещё одну, которой раньше не было: «Связь с диспетчером». Он надавил на нее.

«Проблемы?» – осведомился диспетчер по радио.

«Да, – сказал мальчик, – я застрял».

«Понятно. Видите ли, Лифт умер два часа назад. Это выяснила наша ремонтная бригада».

«А что мне делать?»

«Я посоветую вам вот что. Лезьте наверх через люк. Видите его? Он сверху».

«Вижу».

«Так лезьте. Вас там встретят», – и диспетчер отключился.

Мальчик открыл люк. На него хлынула волна свежего холодного воздуха. Некоторое время Лось с трудом подтягивался и влезал в люк. Наконец, он оказался наверху, на крыше многоэтажного дома и ошалело посмотрел на звёздное небо, стареющее над огромным городом. По небу летел спутник, видимый невооружённым глазом. Туда, ввысь, уходил трос Абсолютного Лифта, зацепленный за крышу дома и неизвестно за что там, наверху.

«Лезь на трос, – сказали ему снизу, – и попадёшь, куда тебе нужно».

«А куда мне нужно?»

«Попадёшь – узнаешь».

Что ему оставалось? Впрочем, даже в безвыходном положении не стоит верить людям.

Лось глянул с крыши вниз. Город жил своей жизнью. Многие его жители уже легли спать.

«Эй, Роня!» – крикнули снизу.

Мальчик увидел внизу небольшую компанию людей. Среди них был Безумный Заяц, дух Прошлого, Настоящего и Будущего.

«Если слезешь вниз, мы тебя убьем», – сказал кто-то из них. В руке Безумного Зайца сверкнула бритва.

«А, подожди, вот мы сейчас к тебе сами поднимемся».

Он вздохнул, приблизился к тросу и полез на него. Попробуйте меня догнать.

Лось уже был достаточно высоко, когда крыша стала подниматься вслед за ним. Вдруг всё обернулось другим; Лось понял, что его снова обманули, и он просто карабкается в шахте лифта, и лифт движется за ним – а вот и железный шкив, на который наматывается трос – сейчас, сейчас Лось намотается вместе с ним на шкив. «Пальцы, больно, отпустите…» Он разжал пальцы, но было поздно. В последнюю секунду жизни Лося шахта Абсолютного Лифта разверзлась в чёрное ядрёное небо.

И ты смотришь вниз, а внизу тебе подмигивает весёлый город Ленинград: всех можно обмануть, и тебя тоже.

………………………….

…Забираясь на стрелу башенного крана поглядеть на ночные светила, мы и не догадываемся, что это небо – в сущности, размазанный по нему Иероним Лось. А созвездие Ориона – его перекошенная харя.

(c) Алексей Александров (Листопад), 1998

МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ #67

17 декабря 2001 года. Местопребывание не установлено.

Один мой товарищ, Дмитрий Грозев, сказал:

– Хм… Судя по всему, Алексей, ты имеешь привычку бывать в таких местах, где человеку делать совершенно нечего. Я бы не советовал никому даже пытаться.

– Только любопытство, Дима. Всего лишь любопытство…

И все-таки я вернулся, ребята. Хотя (возможно) это и дурная примета. В виде раскуроченного, наполовину уже мёртвого биомеханизма, я по непонятной причине вернулся и снова нахожусь среди людей. Кажется, даже снимаю комнату. И где-то работаю.

Впрочем, мы могли повстречаться с вами и в другие времена. Места, о которых говорил Дмитрий, находятся совсем рядом.

17 декабря 2001 года. Санкт-Петербург. Записано на диктофон.

Вопрос. При каких обстоятельствах Вы впервые услышали о Персональном Барсуке?

Ответ. Ммм… Кажется, мне говорил об этом А.А. Не так давно, несколько месяцев назад… Я полагала, что это псевдоним, или что-нибудь в этом роде. Я никогда не знаю, за кого он может себя выдавать. Вообще, всё это пахло какой-то мистификацией.

Вопрос. То есть А.А., в известном смысле, полагал, что Вы барсук?

Ответ. Возможно, да, он считал, что я барсук. Не всегда… Время от времени.

Вопрос. В своих записках А.А. намекает на то, что ему лично знаком некто «Листопад», явление природы в виде желтого человека из прошедшего года. Как Вы прокомментируете этот факт?

Ответ. Мне не показалось, что он жёлтый или какой-то особенный. Обыкновенный человек. Кажется, журналист или писатель. Одна деталь – у него на лбу был нарисован какой-то иероглиф. А.А. полагал, что его тень следует за нами по пятам. На самом-то деле ясно, что листопад остался там, где был всегда, в фиолетовом городе, рядом с Аркадием Степановым…

«…обнаруживал тексты, написанные неверной и торопливой, но явно чужой рукой. Причиной тому – неизученные реакции полушарий. Поскольку почерк принадлежит ни Александрову, ни тем более Персональному Барсуку, можно предположить, что это – кусочки из дневников писателя А.Листопада, пропавшего без вести в туристической поездке в августе 2000 (на дату указывает упоминание о подводной лодке Курск и горящей останкинской телебашне). Не исключено, впрочем, что эти заметки, добытые мной, – являются дурацкой мистификацией. Вместе с тем, не мистификация, но нечто более существенное было целью нашей экспедиции».

«–… Послушай, Ирэн. Ты ведь тоже это чувствуешь. Но почему-то скрываешь от меня. Этот мир, в котором мы жили, уже весь, как слоёный пирог.

– Что ты хочешь услышать от меня?

– … было бы слишком просто.

– Что? Ты что-то сказала? сейчас?

– Нет.

– Теперь самое главное, Ирэн. В моем дневнике начали появляться странные записи. Чьи это проделки? Этот человек сумасшедший. Он уверен, что ты барсук».

«…Суть моей нынешней миссии проста: обнаружить свое физическое тело в районе виртуальных вибраций. Получив в подарок специально обученное животное, требуется вычислить местонахождение гигантской пространственно-временной воронки, подтачивающей горный хребет полуострова Крым…»

Весьма основательный историко-географический процесс, он пока что не дал о себе знать по-настоящему. Факт присутствия неизвестных вирусов крайне встревожил руководителей научных барсуков. Таким образом, через обыкновенную радиоточку на коммунальной кухне мною было получено первое задание: отправиться на побережье, с тем чтобы выяснить всё на месте.

Увы, по прибытии мы застали плачевную картину. 99% местного населения уже не являлись людьми, по крайней мере, в привычном смысле этого слова… Существа, когда-то питавшиеся человеческой верой, ныне обречены существовать сами по себе. Внешне город практически не изменился; разница лишь в опасном дурмане, коего не избегает всякий новоприбывший. Отныне и навсегда основной здешний обитатель – специальный вид шайтана, обычно оснащённого дополнительно шестой моделью «Жигулей».

Под распадающимся на аккуратные квадраты небом, «Жигули» пикировали с чужого материка прямо на автостраду. Иначе, как вторжением, это не назовешь. Сухой и зелёный, из афганской пустыни, шайтанат, получил здесь постоянную прописку…

В остальном, полуостров сохранил прежний облик. Небесный наш отец, раскалённый шар, состоящий из мельчайших огненных червячков, восходит и заходит с завидной регулярностью – как, впрочем, ему и полагается».

По-прежнему, на давно облюбованный туристами берег направляются один за другим поезда. Однако есть подозрение, что в самом конце пути железнодорожные рельсы разбегаются в разные стороны. Привычно думать, что железнодорожное расписание и города-остановки известны наверняка. Увы, никто и никогда не давал людям гарантий в этом. Оставалось убедиться, устроить, что ли, проверку. В подобной экспедиции настоятельно рекомендуется быть максимально бдительным. Посему, приспособив себе на головы специальные электрические лампочки, я и Ирэн покинули с вещами вагон, предположительно в районе Виртуального Харькова 61. Пребывание на враждебной территории контролировалось со спутника, зависшего на стационарной орбите.

«… грузовиков. Слегка притормозив и осветив нас фарами, машины сигналили и проезжали мимо. Ирэн безуспешно голосовала, мы посылали вслед проклятия, но толку от этого было мало.

– Может, поступим, как это обычно делается в фильмах? Выходи на дорогу со своим бардачком. А я спрячусь в кустах.

Она насмешливо посмотрела на меня.

– Ну-ну, расслабься.

Похоже, мы начинаем ссориться.

– Послушай, – говорю я. – Чего всё это ради? Ни ты, ни я не знаем, куда ведёт эта дорога.

В силу неизвестных нам приличий, какое-то подобие реальности пока что сохранялось. Над украинскими стогами из-за горизонта поднимался неопознанный спутник. В его свете я попытался высмотреть подходящее для ночлега место.

Услышав мои мысли, барсук расхохотался, и не сразу пришел в себя от этих жутких звуков. Почувствовав слабость, я стащил с себя рюкзак и поставил на дорогу. Жизнь на обочине подавляет меня. Привык существовать в более стерильных условиях.

Опять-таки: то, что произошло дальше, никак не отпечаталось в моей памяти. Сплошные провалы, ребята.

Это мне всё Ирэн потом рассказала. То есть то, что я впоследствии привык называть Ирэн, это фиолетовое расплывчатое вещество. Оно, кто бы оно ни было, утверждает, что я, в абсолютно сомнамбулическом виде, как-то нелепо скочевряжился на перекрёстке и начал выделять синие огоньки, вроде крошечных шаровых молний. Что это может означать, неизвестно – ничего такого раньше за собой не замечал. Так вот, вместе с облаком синих огоньков я крутанулся вокруг собственной оси и выставил вперёд какую-то конечность. В результате, перед нами затормозил ракетоплан.

Пункт №2. Ночная автостоянка

…отчалил во всевозможные, где мы, будем или нет, – безразлично. Главное – вовремя себя обнаружить здесь и сейчас. Посему, под специальным зонтиком, мы принялись заливать в себя сухое белое вино.

Таким образом, был достигнут относительный компромисс, и я сделал очередную попытку выговориться.

– Синее дело, – объяснял я барсуку. – Понимаешь?

– Нет.

– Синее дело. Синие огоньки счастья. Незнакомая звезда, синий огонек. Понимаешь? Скучаешь по родному дому, друг-барсук. Всё время бежим, бежим, бежим. Мне привлекательны эти фонари, их свет.

В ответ друг-барсук пристально посмотрел на меня. Взгляд попутчика уже в который раз погружал меня в состояние паники. Холодный и внимательный, как глаза доктора у постели неизлечимого.

Справившись с внезапным приступом паранойи, я продолжал:

– Ну, да, только человеческая речь. Рядовое состояние, влажный кайф, под синим делом. Уже догадалась?

– Что догадалась?

– Смысл. Во всём должен быть смысл. Мы должны завтра быть сегодня? Мы должны завтра быть никогда. Еще вина?

Ирэн кивнула.

– Буду подпаивать тебя и дальше, – решил я. – Алкоголь разъедает пластик, в желудочном гигроскопе. Животик в порядке? Ну и ладно.

3.

«…Прежде чем уехать из города, осматриваем развалины. Возможно, какой-нибудь турист, случайно оказавшийся здесь, заметил нас – мальчика в больших зеркальных очках и штанах-галлюцинации: желто-фиолетовых, с поперечными полосами, штанах, и девочку с зелеными глазами и рыжими волосами, вообще бог знает в чём и при каких делах…»

Две крошечных фигурки, а на самом деле мы, карабкались по огромной, залитой солнцем крепостной стене. С моря дул несильный ветер.

– Отличный вид, Ирэн.

– Вид? Какой вид? Что ты, собственно, видишь?

– Солнце. Море. Паруса.

– Паруса?

– Ну да. Я ведь когда-то известным яхтенным спортсменом был.

Присев на открытой всем ветрам площадке, я достал пластиковую бутылочку, наполненную тёмно-красной жидкостью. Чёрный крымский портвейн, как всегда, оставляет печень озадаченной.

Голова слегка кружится от высоты; нервы спокойны как никогда. Внизу раскинулся город, декоративно-игрушечный, как макет из картонных коробочек.

– Все замечательно, Ирэн. Солнца здесь вполне достаточно. Видишь волоски у меня на руке? Волоски уже начинают выгорать. Не будь я Александров, если через пару недель не покроюсь шелковистой светлой шкуркой. Раз уж мы добрались сюда, придется загореть. Будем красивыми, – заключаю я.

Достав свой походный парикмахерский набор, девочка примеряется, чтобы выстричь мне лоб. Решено, что лбу тоже необходимо загореть.

Ирэн очень любит стричь. Ее лицо принимает серьёзное, сосредоточенное выражение, которое кажется мне забавным. Исподтишка я улавливаю тепло ее рук, колдующих над моим волосяным, светящимся на солнце нимбом.

– Почему ты улыбаешься? – спрашивает она.

– Да так. Одна странная мысль стукнула в голову.

– Какая мысль?

– Насчет «Ведьмы из Блэйр». Очередной её части. Что, если в съёмках принимаем участие мы?

– Ну, так напиши об этом. Я видела: ты что-то постоянно записываешь в блокнот.

– Ладно. Давай, приводи меня к киногеничному виду».

5.

«…Вот уже несколько дней мы, как торнадо, как два воздушных змея, несемся по побережью.

Куда и зачем мы движемся? Душные бега в неизвестность могли бы показаться безобидной туристической поездкой. Используя случайных встречных, Ирэн получает от них загадочные инструкции. Наверное, какой-нибудь неизвестный доселе бес, дух, обитающий в данной местности, расторопно перемещает нас по своему усмотрению.

К концу дня уставший и осатаневший барсук скребет когтями Млечный Путь, слабо освещённую дорожку, уводящую из никуда в никуда.

На потрёпанной карте, в сумерках, карандашным крестиком, я обозначаю место, где мы остановились на ночлег. Полуостров, куда мы прибыли, предположительно называется Крым.

До наступления темноты следует в окрестностях данного населённого пункта разыскать подходящую возвышенность. А затем, аккуратно заметая следы, похерить свое местопребывание».

«… на вершине горы, среди живописных виноградников, мы жуем, тихо хихикая, персики, и крошим пополам кусок пахучего сыра.

Звёздное небо, необычно глубокое и таинственное, пересекает гигантская светящаяся полоса. Суточное вращение светил медленно разворачивает её.

– Наша Галактика, она пересекает все небо.

– Возможно, мы видим только некоторые из огней мироздания.

– Как так? Перед нами?

– …рукав Большой Спирали. Это плоскость, понимаешь? А мы на самом её краю, на обочине, и давно никому не нужны. Звёзды и их спутники, движутся по этой дорожке, на заданной галактической долготе, от периферии к центру… Осторожно. Не урони портвейн.

– Обалдеть, – повторяет Ирэн. – Обалдеть, обалдеть…»

«…естественно, я мог быть тысячу раз доволен Галактическим Гринписом, если бы не одно обстоятельство. В ней явно присутствует некий прибабах, этакий бесплатный довесок. Уже находясь в другом измерении повествования, существо буквально рвется с моего мысленного поводка, и пропадает, как будто его и не было, в поисках живых открыток, в поисках нор других дружелюбных барсуков. Были моменты, когда мне хотелось вздохнуть – эхухм, уже всё равно, лечь на свою верхнюю полку, и навсегда отвернуться лицом к стене, чтобы, наконец, разгадать загробную сущность буквы «У». Она немаловажна, уверяю вас. Но что-то привязывает, что-то всё-таки привязывает к человеку, когда вот так едешь сквозь тьму на адском паровозе. Бывало так, что я, в полном отчаянии, стоял на перроне у отправляющегося во тьму состава. В самый последний момент она всегда оказывалась рядом, как будто никуда и не уходила.

Мало того, в её взгляде читался явный укор моему недоверию. Она как будто спрашивала меня: «Почему ты думаешь, что я тебя подведу? Я совершенно обычный, хорошо обученный барсук».

– Всё же приглядывай за ней, Алексей, – говорю я себе, но чувствую, что стремление быть всюду, стремление раствориться в проплывающей мимо бесконечной Вселенной постепенно заражает меня.

В какой-то момент я отчаялся удержать свой контроль. Последовав примеру шайтана, начал подпаивать доверенное мне существо. На время это решало мою проблему. Она, как обычная человеческая девушка, засыпала у меня на плече, и мы спокойно ехали дальше.

Чтобы скоротать время, я открывал свою дорожную энциклопедию, и погружался в её изучение. Однако этим мало что прояснялось…»

«Барсук. Стопоходящее животное. Его след на голом снегу или сырой земле напоминает след медвежонка. При этом ясно видны отпечатки голой ступни»…

2.

«Жалкие обрывки текста, составляющие мой подлинный походный дневник, я не могу истолковать однозначно даже для себя. До окончания развязки мой трип обречен. В самой кульминации повествования, он развалится на осколки, которые не сможет склеить самый опытный ювелир. Любая попытка сделать что-то в этом роде – обречена на провал… Становится очевидным, что привычные человеку сферы, раздвигаясь до невообразимых границ, заставляют его терять всякое разумение происходящего. Посему данный фрагмент действительности – всего лишь попытка прикоснуться к чему-то большому, немыслимому и ужасному. Несмотря ни на что, приходится продолжать быть. Искренне желаю уцелеть в этой крайне запутанной истории, которой, впрочем, никогда не будет конца…»

Пишу при свете фонарика. 3:13 a/m

«…Среди ночи я проснулся. Что-то с огромной скоростью приближалось к нам по склону горы.

Я вскочил и встал на четвереньки, вглядываясь в темноту. Барсук пугливо прижался к земле.

Оно, что бы это ни было, стояло прямо перед нами. Я видел, как блестят глаза неизвестного зверя.

Я что-то сказал ему, а что, совершенно не помню. Кажется, это был язык, которого я никогда раньше не слышал.

Животное вздохнуло и помчалось по склону прочь, легкое, сильное, быстрое. По красивой вытянутой параболе оно удалялось от нас. Встреча и пробуждение длились несколько секунд. Я даже ничего не успел что-то сообразить или нащупать какое-нибудь оружие. Впрочем, в этом вряд ли была необходимость.

Похоже, местные волки-медведи решили нас до поры до времени не кушать. Наш живой жир оказался им неинтересен…»

Утро. При первых лучах солнца мы просыпаемся в обнимку с весьма дружелюбно настроенными горными козлами, на вершине вулкана Кракатук. Скрытое ночью во мгле при утреннем освещении оказывается великолепной панорамой: море, горы, города, прочая местность.

Позабыв о ночных страхах, пакуем разбросанные на пятачке вещички.

– Пенис свой не забудь. Вот он, валяется, – деловито показывает мне барсук.

– Спасибо, – говорю. – Надо думать, пригодится ещё».

«Отдохнув на специальном пенном коврике, мы спускаемся с гор и просим у местных жителей воды. Крымские карликовые овчарочки, которые здесь также обитают, с радостным тявканьем окружают инопланетян.

Подозреваю, что мы выглядим странно, околачиваясь на задворках туристической зоны. Со своими огромными очками и бородкой, я не рискую быть опознанным, а Ирэн, как загадочное явление природы, как неясная дымка на горизонте, и вовсе не от мира сего».

«…Наш угарный анабабис продолжается. Один город сменяет другой, а я, в своих треснувших темных очках, повторяю:

– Чёртов смысл, Ирэн. Чёртов смысл.

Место нашего дневного обитания – автовокзалы. Вымыв в фонтане абрикосы, мы торопимся на очередной транспорт. Инструкции, полученные моим товарищем, каждый раз заново определяют наш маршрут, и водопад Джур-Джур, наша круглосуточная мечта, до которой мы так, кстати, так и не добрались – начинает казаться недосягаемым.

В крайнем случае, всегда существует возможность катапультироваться через горные пороги, – верхом на шайтане, счастливом обладателе разбитых «Жигулей». Из окна транспорта мы любуемся пролетающими мимо местными видами.

Полуостров выглядит привлекательной курортной зоной. Вечерами улицы городов наводняют отдыхающие. Поскольку уходить ночью в горы становится страшновато, мы иногда принимаем участие в этом празднике жизни. Тем более, что мой попутчик явно обнаруживает слабость к легким белым винам, лакая их из блюдечка».

KokTебель. 21 августа 2000

Насколько можно судить из некоторых фрагментов отчёта, миссия Галактического Гринписа на Крымском полуострове отличалась крайним драматизмом. Необходимость тщательно засекречивать все передвижения и остановки пагубно сказалась на психике её участников. В равной степени, эмоциональной перегрузке подверглись как писатель Листопад, так и его Персональный Барсук. Пребывание в аномальных зонах приносило последнему особенный вред; в результате частично его память была стёрта. Остатки энергетических ресурсов были использованы для поддержания человеческой сущности попутчика.

Факт психотронной агрессии был налицо, однако враг, действующий из-за угла, по-прежнему оставался неопознанным. Следовало разобраться, не имеем ли мы дело с новым, неизученным видом терроризма? Или попросту являемся свидетелями бунта материи, направленного против любых проявлений человеческого разума?

Ответов на эти вопросы никоим образом не предвиделось. В подобном, довольно сумрачном настроении, агенты прибыли в Коктебель-71, то есть один из вариантов Коктебеля прошлого, настоящего и будущего. Хорошо знакомый любому отдыхающему город должен был стать точкой, где наши герои впервые обнаружили себя в реальном мире. Посему были неизбежны провокации, в данном случае, со стороны московских лесбиянок.

Всё же следует придерживаться хотя бы приблизительной последовательности событий. Маршрут экспедиции всё более и более запутывался и даже начал пересекать сам себя. Как выяснилось впоследствии, цель была близка, как никогда. Однако сейчас Александрову оставалось лишь погибать в океане «живого жира», без всякой надежды на окончательный покой. Таким образом, была нарушена основная инструкция Гринписа, обязывающая держать барсука на дистанции поводка, а также пренебрегать любыми стимуляторами, кроме кофейных зерен. В результате, уставшие видеть что-либо вокруг, Александров и Ирэн нашли временный приют под огромным тентом, сооружённым на побережье.

«…Ну, как тебе Коктебель? – в панике спрашиваю я себя. – Точнее, то, что от него осталось?»

Мы сидим под тентом, вполне тепленькие, за столиком, уставленным всевозможным пойлом.

Солнца, такого ласкового к нам в начале дня, становится вдруг невероятно много. Приходится прятаться в тень, оберегая свою естественную жёлто-фиолетовую окраску, привычный облик. Пляж умирает под ультрафиолетом.

Единственное спасение – это наша курительная сущность. Как ненормальные, мы задымили все вокруг желтоватым выхлопом «Ватры», прикольных харьковских сигарет.

– Между прочим, – говорит Ирэн, – все известные писатели отдыхали именно здесь.

– Набоков? – рассеянно спрашиваю я.

– Вряд ли. Ещё сигарету? Ты приглядываешь за вещами?

– Нет.

Рюкзак, без всякой надежды на внимание оставленный нами, покоится в тени ядовитого южного анчара. С его листьев, как в фильме ужасов, капает чёрный портвейн…»

«…Ещё ничего не выяснено окончательно. Нам только предстоит проникнуть в истинную природу крымской чертовщины, докопаться до сути местной истории и географии. Персональный Барсук всегда рядом со мной, он поможет мне в этом»

Но пока можно просто напиться. Это самое порядочное, что можно сделать в данный момент…

Косясь краем глаза по сторонам, я замечаю, что мы никому здесь особенно не нравимся и, более того, обращаем на себя внимание потусторонних отдыхающих. Очевидно, что наша парочка не соответствует какой-то важной установке. А моя бородка и шелушащийся лоб выглядят крайне подозрительно.

– Как странно, Ирэн. Как всё это странно. Кажется, я начинаю грустить…

– Что странно?

– Да вся эта страна. Вся эта долбаная страна… Пустяки.

«Пустяки? Почему пустяки?»

– Ничего особенного, Ирэн. Ничего особенного. Скажи мне, что ты видишь сейчас.

– Что-то, вправду, происходит с солнечным светильником.

– Этого не сможет заметить даже слепой. Наше солнце, отец небесный, – оно здорово постарело за последние две недели. Все дело в оборотах Млечного Пути – они делают отца старым, ленивым и усталым. Не буду читать тебе лекцию по астрономии. Мы находимся здесь для другого. И все же, тебе необходимо это знать: на данной галактической долготе, зафиксированы отдельные вспышки красных карликов спектрального класса М. Уверяю тебя, это очень ранняя стадия их развития… Звезды-вундеркинды – наши самые ближайшие соседи. Если ты помнишь, мы говорили что-то о спиральных рукавах. Эти хитроумные завитки суть детородные органы Вселенной. Именно им обязаны своим появлением раскаленные, начинённые термоядом, искрящиеся шары. С огромными скоростями они пересекают галактические просторы, оставляя за собой огненный хвост. Личная история звезд – это история самого грустного одиночества; их пребывание в космической пустоте, отягощённость, вселенская печаль безграничны. Скажу тебе другое – галактические сутки длятся около 250, 000, 000 лет. Возможно ли представить, на сколько тысячелетий способны протянуться подобные сумерки? Бледно-фиолетовая ночь на планете Земля, в центре центров мироздания (обозначим его для простоты крестиком) – что может быть милее, мой дорогой барсук?

«…В беспорядке вещей мы всего лишь двое притихших и подавленных существ. Подобное положение, по большому счету, не представляет реальной угрозы, скрытый диалог. (Твои бета-телепатические позывы невыносимы, как невыносимы плечи, глаза, чревный рот – это крошечное отверстие, насколько я понимаю, выражает испуг? Удивление?) Дело, между прочим, близится к вечеру. Немудрено, что огненные червячки постарели. На самом деле, они пока только набирают силу в противоположной точке суши. Самонаводящаяся спутниковая тарелка, проткнутая золотой спицей мира – это, по сути, лишь антенна, излучающая в пустоту свое относительное «Я».

Скрытая индивидуальность – единственный способ по-настоящему поверить в происходящее с нами… Не так глупо, как может показаться? Претендовать на большее? Холить и лелеять этот клочок моря в своих воспоминаниях? Увы, верный барсук, моя голова давно пуста, как заварочный чайник. Человеческий череп измерен вдоль и поперёк: в специальном атласе, кость внутреннего разума тщательно изучена, рассекречена и расчерчена на аккуратные квадраты. Всегда+никогда, мы заперты в кармической клетке здесь и сейчас, под тентом, сооружённым заезжими корейцами, в городе Коктебель, который я всегда, впрочем, ценил и уважал. Неясно другое – есть ли какой-то выход из этого фиолетового мрака, в доме, наполненном страхом и ненавистью? К несчастью, в наше военное время подобные понятия претерпели уценку».

«… В этом случае, что осталось для меня и моего верного барсука? Сердитая песня улитки? Ненависть спрятанного аборигена? Хочется быть безразличным, если прошлое, как удав, подстерегает свою жертву в настоящем. Попытайтесь понять это, Ирэн. Не стоит придавать значения теням, окружающим нас. Однажды тебе покажется, что я затерялся среди них, что произошло немыслимое предательство, и наша глубокая внутренняя связь потеряна безвозвратно. На этот счет у меня заготовлен запасной вариант. Взгляни на карту. Крестиком я только что обозначил на ней пункт 37. Это небольшая скала на побережье в окрестностях города Судак. На привязи и специальном столбике, от нее в любой момент готов сорваться в восходящие потоки наш секретный планёр. Мы можем покинуть полуостров в любой момент. Наша миссия, конечно, будет провалена, но, по крайней мере, мы сохраним всю фиолетовую информацию и передадим ее на спутник…»

– Однако пока что наше место здесь, в призрачном Коктебеле. Проверено по часам: в этот момент, в московском метро, генерал Андропов запускает астральный генератор. К 2025 году, народы мира готовятся перейти на сухари и зелёный чай.

– Мне нравится зелёный чай… – услышал я в ответ. Ирэн, прикрыв персидские глазки, полулежала на столике и играла бокалом.

– Лепная лепота, – пробормотал я. – Лепная лепота.

Комментарий. Зафиксированный мною только что монолог – всего лишь работа мысли барсука, особенным, но весьма остроумным образом резонирующего в такт пульсациям солнечных пятен. Монолог, как правило, произносится в четвертом лице и представляет собой непереводимую игру слов. Таким образом, под пустынным крымским небом мне удалось выяснить весьма немаловажный факт: мой попутчик, за кого бы он себя ни выдавал, – не просто попутчик. Не так много, но не так уж и мало, чёрт побери.

Сейчас трудно вспомнить, что именно послужило предлогом тому, что нас выставили из кафе. Какие-то фигуры, среди желтоватого дыма наших сигарет, подняли страшную суету.

Несколько приуныв, мы присели на камни в тени кафетерия, который так позорно покинули, и пассивно наблюдали за происходящим.

Цивилизованный отдых трудящихся в Коктебеле-71 был снова прерван, на этот раз – двумя новоприбывшими московскими лесбиянками. Как два нечаянно спарившихся дельфина, они пришли к нам прямиком из сказок Андерсена.

Вторгаясь в наше поле зрения без излишнего кокетства, одна из них, пошатываясь, взгромоздилась на скособоченный шезлонг. Другая, выпутавшись из ног подруги, отсалютовала нам бутылкой. Ее содержимое, согласно коварному замыслу генерала Андропова, представляло для нас определённую опасность.

Что я могу сказать в свое оправдание сейчас, за истечением всех возможных сроков давности? На какой-то момент мне, совершенно оглохшему от телепатической атаки, показалось, что Ирэн – обыкновенная человеческая девушка, а мы – как нам и полагается быть – всего лишь двое туристов во второй фазе душераздирающего фильма. Томная атмосфера городка, в сочетании со всевозможным пойлом, подействовала крайне расслабляюще. В самых искренних чувствах я сжал лапу Персонального Барсука, своего поводыря и ангела-хранителя.

– Грустно, Ирэн. Как всё это грустно.

Какое-то время Ирэн спокойно созерцала морскую гладь и мельтешащих над ней чаек. Затем снова перевела взгляд на лесбиянок Андропова.

– Я ничего не могу поделать, Листопад, – отозвалась, наконец, она. – Но они мне почему-то «нравятся».

Что означало это странное «нравится», я не успел выяснить. Дальнейшее оказалось слишком стремительным. Пьяное знакомство и объятия. Глоток шампанского за нашу новую дружбу. Стаканчик красного креплёного. Рюмка горькой настойки. Дополнительно: несколько бутылок фирменного портвейна «Коктебель-71», который, собственно говоря, всех и прикончил. Равновесие погожего галактического дня оказалось шатким: одна из наших новых знакомок, совершенно пьяная, унеслась на взятом напрокат буере в открытое море (я полагаю, на встречу с девочкой-дельфином). Другая, роняя бутылку, заснула за столиком в кафе, всем своим видом нарушая сухую мистику этих мест.

А я решил, что нам пора. И потащил засыпающего барсука на автобусную станцию. Отчасти я уже понимал, какая катастрофа нас ждет.

Фрагмент А

Спокойствие – вот что ценно в этом существе. Слова на бумаге не способны передать выражение безмятежности на лице Ирэн, когда я загружал ее, утопающую в винных парах, в очередной транспорт. Только спокойствие и покорность своей счастливой судьбе.

Неприхотливая, как барсук, она аккуратна, как кот, и спокойна, как слон. В экстремальной ситуации вела себя подобно женщине-самураю. На так называемом Казантипе (дискотеке под открытым воздухом, занесло нас однажды и туда) она, уже не в силах и состоянии уходить, по обыкновению, в горы, где-то надыбала картонную упаковку для холодильника, положила на песок около пятисотваттной колонки, завернулась на ней в одеяло, и мирно уснула посреди этого рёва.

Согласитесь, терять такого спутника никак нельзя. Так что, когда нас высадили на неизвестном участке неизвестной горной дороги, я встал на обочине с огромным рюкзаком, а самое главное, галлюцинирующим телом под мышкой.

Ирэн не делала, как многие другие, культ из сна. Её отдых был краток, как скромная и естественная надобность организма. После чего мой отдохнувший спутник был снова радостен, бодр и свеж.

Но всё-таки, где-то в глубине души мы оба тосковали по тихой гавани, где нас ожидает южный человек. Южный человек расслаблен и ленив. Он утопает в висячих садах Семирамиды и наслаждается журчащим в прохладной тени пресным источником. Рядом на низком столике – пресловутый зелёный чай, располагающий к приятной беседе. Южный человек, дальний персидско-ассирийский родственник Ирэн, не будет задавать нам лишних вопросов. Он приветливо и мило пригласит нас к столу. Осторожно… не придавите райскую птицу.

Висячие сады оказались миражом. Подобное великолепие было бы бессмысленным вызовом этому дикому краю. Предпочтя всему остальному постоянное бегство, мы обретались на задворках туристической зоны, там, где кончался цивилизованный отдых и всевозможные декорации.

Певица Анна Герман. Комментарий

– Алексей, можешь поставить меня, – сказала Ирэн. – Где мы?

Я осторожно поставил Ирэн на дорогу.

– Не знаю. Не знаю. Частник высадил нас из машины за то, что ты слишком нежно и вызывающе храпела. Не видно ни зги. Что за дорога?

– Мне приснился странный сон, – сказала она. – И даже какой-то кошмарный. Мне приснилось, будто ты утащил меня на себе в какие-то заросли перед телекамерами.

– Как это? В лесу? Телекамеры?

– Ну да, пойдем куда-нибудь.

Действительно, нужно было куда-нибудь идти. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я начал различать контуры дороги. Видимо, никакие важные пункты она не соединяла, поскольку ни одной машины долго не было видно.

В этот тёплый южный вечер на горной дороге было легко шагать, несмотря на усталость, несмотря на то, что мы не рассчитывали встретить никого. И хотелось что-нибудь вспоминать в свете восходящей на нашем пути звезды Бетельгейзе.

– Давай остановимся, – предложила Ирэн. – Давай посидим. Нельзя же всё время так идти.

Мы присели, чтобы передохнуть, на камень у дороги.

– У меня такое ощущение с тобой, – сказал я. – Всё время. Будто мы ниоткуда не уезжали и никуда не приедем. Что вот так вечно будем идти куда-то.

– И ещё, – помолчав, добавил я. – Мне подозрительна эта дорога. Именно в такие упоительные вечера на самых глухих участках случаются самые жуткие катастрофы…

– Но мы идем пешком. А ты не певица Анна Герман.

– Что с ней случилось?

– Не самое страшное.

В это время камень под нами зашевелился. Оказалось, мы сели на что-то живое. Оно вставало на свои лапы и, казалось, не обращало никакого внимания на нас, сидящих на его спине. Со своими рюкзаками, мы оказались подняты на большую высоту, высоту роста слона.

– Кто это? – прошептала в ужасе Ирэн. – Как мы могли на это сесть?

На серой спине животного виднелись клочки шерсти; Ирэн схватилась за них, чтобы не скатиться вниз.

…Да, я и вправду начинал жалеть, что мы не затерялись в нашем сумрачном анабабисе, где-нибудь в Коктебеле #71, среди зверолюдей, которые теперь казались мне гораздо менее опасными.

Делать было нечего. Я достал свою дорожную энциклопедию, открыл ее и включил фонарик.

– Здесь написано: животные таких размеров на полуострове не обитают. Самое большое, что мы могли встретить – это карликовый шакал. А тут просто слон какой-то. Не паникуйте, Ирэн. Возможно, это только мистическая сила. В таком случае, для нас будет лучше ей подчиниться.

Я был на удивление спокоен, и сам поражался своей рассудительности.

– Я все поняла, – прошептала она. – Это синий Крымкинс.

– Кто-кто?

– Главный крымский шайтан. Mы только что проснулись на его спине…

– Ах, вот как, боже мой. Наша синяя экспедиция, похоже, принимает угрожающие обороты. Теперь все ясно. Прости меня, барсук. Я виноват перед тобой. А сейчас нам остаётся только пропадать.

– Алексей, я хочу, чтобы ты знал. Я прощаю тебя, – сказал мне барсук, и мы обнялись и крепче вцепились в шерсть.

«…Очнувшись на самом солнцепеке, на заполненном живым жиром пляже, я обнаружил, что сжимаю в руке карту полуострова. Ее, по какому-то озарению, приобрела Ирэн; карта не раз нас выручала, в каком бы штопоре не оказывалось наше путешествие. Достаточно выбрать наиболее полюбившийся нам обозначенный на ней пункт.

Таких точек на карте было немало. Живую шкуру Крымкинса украшали причудливые следы. Каждый ее фрагмент был как отдельный слой большой, пестрой и разнообразной иллюзии.

Здесь был (как ему и полагается), город Ялта, заполненный особенными, дорогостоящими сортами живого жира; военно-морской Севастополь, с упоительными и томными вечерами на живописных скалах; город с рыбным названием Судак. Север полуострова, изрезанный солончаками, почти необитаемый, узкой полосой суши соединялся с материком. В основном, территория выглядела скудной и непригодной для жизни. Девять десятых частей ее площади была выжженная, покрытая скудной колючкой степь. Картина существенно менялась у южного побережья. Горный хребет, небольшая складка на поверхности планеты, поросший лесами гигантский каменный вал, вздымался из ниоткуда именно здесь, и обрушивал свою магматическую сущность в Чёрное море.

История полуострова, восстановленная мной по обрывочным сведениям в экспедиции с барсуком, необычайно сумбурна. Было похоже, что на него, как на лакомый кусочек, по очереди нацеливались различные племена зверолюдей. Но выходило всегда так, что человек начинал тяготиться естественной, не приспособленной для обитания средой. Отпугивало отсутствие культурных ландшафтов, агрессивная колючка, а самое главное – вековые пси-вибрации, достигающие здесь своего пика.

Не имея никакого понятия об истинном предназначении сооружений, зверолюди что-то пытались здесь строить: сначала неприступные крепости, затем секретные военно-морские базы, по прошествии ещё нескольких десятилетий – уродливые мотели и ресторанчики для туристов. Так или иначе, жизнь человеков в основном происходила на границе воды и суши.

Изучая историю полуострова, человек понимает, что начатая в первобытные времена борьба за существование продолжается именно здесь.

Каждое из племён, рано или поздно, навсегда покидало этот край. Древних греков (челюсть одного из которых лишь недавно откопали в Херсонесе) сменяло махровое мусульманское владычество, по прошествии нескольких столетий, в городе Судак, к власти приходили генуэзские купцы и вельможи, наводя здесь свой, весёлый и жестокий порядок. Наконец, с севера, с переносными потемкинскими деревнями, вторгались русские. И те, и другие, и третьи, безуспешно, но упорно пытались закрепиться здесь.

Прошлое, настоящее и будущее до странности перемешались в этих местах.

Коренные обитатели полуострова – крымские татары – были уже давно занесены в Красную книгу. О владычестве татарских ханов напоминало лишь загадочное поселение Старый Крым. Его окружали виноградники с гостеприимными названиями: Отрадное. Добролюбовка. Приветовка.

Однако ничто из этого уже не имело отношения к Крымкинсу #67. Некоторые куски истории и географии были скорее похожи на не очень удачную выдумку для туристов. Крымкинс, окончательно устав от человеческих притязаний, расслаивался на отдельные части, каждая из которых начинала жить своей жизнью. В основном, эта жизнь была скрыта от человеческих глаз, во мраке кромешном и непроходимых скалах. На диком, не востребованном зверолюдьми ландшафте возникали особые существа-мутанты. Они редко вступали в контакт с человеком, лишь только в исключительных случаях. Более того, целые куски территории навсегда исчезали из доступной нам области. Что и для чего там творилось, было никому не известно.

Впрочем, никто особенно и не интересовался этим. Приезжие, как правило, были удовлетворены тем описанием истории, которое предлагали экскурсоводы

* * *

Я приоткрыл глаза и облегченно вздохнул. Спокойствие возвращалось.

– Курить будешь? Я принесла сигареты.

– Не могу курить на таком пекле.

– Покурим в кафе.

Я представил себе, как всё кафе разбегается от наших сигарет, и ухмыльнулся.

– Пошли.

Кафе чем-то напоминало комнату отдыха в психиатрической клинике. В углу – неопознанная пальма; под потолком льется музыка, напоминающая о телесеансах Кашпировского. Она прозрачна и лирична.

Мы заказали кофе, он оказался вполне приличным, но слегка солоноватым. Конечно, я мог добавить туда местного коньячка. Но мы предпочли кока-колу.

Что касалось барсука, его алкогольная эйфория давно испарилась. Иркинс стремительно трезвел, и был сейчас задумчив и тих. Что-то здесь было нечисто. Я закурил, подозрительно разглядывая стены кафе, которое показалось мне таким надёжным пристанищем. Стены помещения украшали подделанные под старину офорты с генуэзскими вельможами на них. Все-таки откуда они произошли в украинско-российском Крымкинсе? Бред какой-то. Не иначе как этот кусок средневековой истории сочинялся с похмелья.

Мы заказали ещё кофе. Как обычно, на нас смотрели с осуждением – мы зашли в заведение в купальном виде, и вот так, без штанов, сидели и пили кофе.

– Послушай, Ирэн. Ты ведь тоже это чувствуешь. Долбанное дежа-вю. Этот мир, в котором мы живем, уже давно весь как слоёный пирог. Природа Крыма постепенно проясняется для меня. Полуостров, обозначенный на карте, не может существовать в природе.

– Я думаю, ты просто перегрелся на солнце.

– Возможно всё, – упрямо отвечал я. – И ещё. Я утопил свои очки.

– Всё равно. Тебя уже никто не узнает.

– И вправду. Никак не то бледное и серое существо, в загробных бегах.

Музыка (под потолком кафе) ненадолго стихла, чтобы затем смениться нечленораздельным женским стоном. Узнав Бритни Спирс, мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Вроде бы всё было нормально.

Но одна вещь оставалась странной. Наш анабабис затормозился. Пролетев над длинным побережьем, наш планёр потерпел аварию. Казалось, мой барсук совершает один за другим круги около неизвестной, никак не обозначенной на карте точки. Круги день за днем сужаются, а водопад Джур-Джур и вулкан Кракатук теперь навсегда останутся недосягаемыми. Наша непоследовательность, наши постоянно меняющиеся планы привели к тому, что бараний жир катастрофически засасывал.

В подобных мыслях, я вопросительно посмотрел на Ирэн.

У нас многое было позади. Позади было героическое, на собаках, пересечение необъятной Украины. Битком набитые, шумные, берущиеся штурмом украинские электрички. Позади была сумасшедшая ночь на межгалактической автотрассе и несущийся сквозь ночь ракетоплан. И, к сожалению, уже в прошлом был замечательный момент высадки на побережье. Оглохшие от фарфорового неба, под ласковым утренним светом, мы вбежали в море, как в приятное кино. Вода была тёплой. Вода была солёной.

А теперь я ясно ощущал, как ей чего-то не хватает. Может быть, потерянной новизны? спецэффектов? Или она пресытилась моей навязчивой братской опекой? Барсучок барсучком, она оставалась-таки молодой человеческой женщиной. И не нужно быть сердцеведом, знатоком человеческих душ, чтобы знать, как на молодых женщин действуют всевозможные путешествия.

Я видел, как что-то в её глазах ускользает от меня. Внутри возникал невнятный совести укор. «Замучился барсук», – решил я.

«Нет, – подумала она в ответ. – Всё хорошо».

«Значит, ты меня не подведешь?»

«Никогда. Я отличный, хорошо обученный барсук».

– Мы должны уехать отсюда, – сказал я, со второй чашкой кофе окончательно приходя в себя. – Неподалёку на побережье проходит музыкальный фестиваль. Послушаем музыку, потанцуем.

Ирэн пристально посмотрела на меня. Что-то не так. Это точно.

– Не будет никакого фестиваля, – вдруг понимаю я.

17 декабря 2001 года. Санкт-Петербург. Записано на диктофон.

Вопрос. Значит, Вы догадывались, что в Петербург вернулся другой человек, вместо него?

Ответ. Вирус не смог его погубить, но проник в генетический код. Личность Листопада претерпела изменения. С какого-то времени он стал даже называть себя А.А.. Откуда взялось это имя – никому не известно. Сначала мы старались не обращать внимания. Но потом поняли, что дело зашло слишком далеко. Он необычно отреагировал: отпустил меня на автобусной станции, а сам остался ночевать в горах. По возвращении вёл себя странно. Обрывал все прежние знакомства. Был в длительной депрессии. Кажется, что-то писал… Однажды сидел у нас на кухне, всю ночь курил табак со странным запахом. После этого надолго исчез…

Вопрос. Вы можете сказать, когда начались все эти странности?

Ответ. Совершенно точно, во время пребывания в крымских горах. Иногда он говорил как-то странно. Слишком правильно, литературно, как в какой-нибудь книге. Теперь мне ясно – он решил изменить форму существования, существовать в виртуальной среде, в виде текста. Говорил, что мир расслаивается, про каких-то шайтанов говорил («шайтанизм» его здорово одолевал). В конце концов, я не смогла выдерживать это и уехала обратно в Петербург.

<Конец записи>

6.

мои зрачки расширились, и я, если можно так выразиться, пронзительно взвизгнул взглядом.

Дальше была темнота, звёздное небо над головой и бледное, встревоженное лицо Ирэн совсем рядом.

– Что случилось? Мне показалось, что кто-то кричал…

Мы вскочили, шарахаясь друг от друга в темноте.

– Ты слышишь? Кто-то поет в горах.

– Странно.

Я прислушался. Голос неизвестного певца отдаленно напомнил мне Южного Человека.

– У тебя на лбу какой-то иероглиф, – сказала вдруг Ирэн.

Я машинально протянул руку ко лбу.

– Действительно?

Ночуем, прячась от людей, в каких-то развалинах. Барсук, свернувшись клубочком в моих ногах, тихо сопит, а я, созерцая исчезающую во мгле линию горизонта, что-то рассказываю ему. Ночлег получился очень романтический. Но утром меня укусила неизвестная науке тварь. Я внимательно осмотрел животное: оно было явно из другой геологической эпохи. Действительность, ожидающая нас, явно оказывалась чем-то большим, чем любые ожидания.

Похоже, что мы, как древние греки, наконец достигли территории, населённой порождениями тьмы. Дороги назад не существует.

… шуршащий звук, возникший в темноте, показался мне зловещим? – это означает не сказать ничего. Нечеловеческий ужас нахлынул на меня из темноты. Всему виной была эта крайне неприятная вибрация воздуха, от которой чувствовался холод за спиной.

«Спокойствие. Только спокойствие»,– сказал я себе и полез в рюкзак за фонариком. Состояние было таково, что я не удивился бы, увидев сейчас перед собой самую отвратнейшую харю.

Вместо этого, в конус света попали странные насекомые – крупные, похожие на осу, несколько сантиметров в длину.

– Что это, Ирэн? – сдавленно прошептал я, боясь пошевелиться.

– Порождения тьмы, – спокойно ответила она. – Уходите, – сказала она насекомым, – прочь. Сейчас они улетят.

– Безобидная фауна Крыма? Ничего себе…

Пишу при свете фонарика.

Туризм, в обычном понимании этого слова, мне отвратителен. Туристом мне меньше всего хотелось быть.

Иногда мы видели в горах палатки.

– Может, пообщаемся с туристами? – предлагала Ирэн.

– Не стоит. Они все придурки.

Со смехом Ирэн соглашается.

Вряд ли мы испытали бы экстаз единения, с этими бездельниками. Песни под гитару, со стеклянными глазами у костра, вряд ли нам необходимы. И мы отправляемся в темноту, по нашим барсучьим делам.

Безлюдные гористые места иногда располагаются рядом с пляжами и курортами. Эти места называются заповедниками и тщательно охраняются.

И вот, наконец, настал день, когда мы решились проникнуть на территорию одного такого заповедника.

Обычно, в заповедник впускают только днём и за определённую плату. Меня и Ирэн это вряд ли интересует. Мы движемся только по пути наибольшего сопротивления. Посему требуется обойти колючую проволоку, перелезть через милые сердцу буераки и миновать запрещающую табличку. В заповеднике есть охрана. Чтобы благополучно её миновать, нужно постоянно прятаться за камнями.

Дело к вечеру, следует торопиться, поскольку быстро темнеет. Выпив по чашечке кофе из термоса, мы двигаемся в путь, в нашу сумеречную зону.

Теперь я действительно жалею, что не захватил с собой кинокамеру. Слухи об этом заповеднике давно доходили до Галактического Гринписа.

В настоящий момент ясно одно: по неизвестной причине нас тянет именно сюда в нашем топографическом настроении. Достав карту, я ориентируюсь по Млечному Пути, а крошечные магнитики в голове моего барсука со щёлканьем поворачиваются, выискивают местную магнитную аномалию. Таким образом, мы продвигаемся вперед, через заброшенные виноградники и вступаем на склон, поросший колючкой.

Отчаянно цепляясь друг за друга, карабкаемся по камням. В сумерки здесь легко свернуть себе шею.

В находящемся внизу курортном городке уже зажигаются огни. Светят в небо лучи прожекторов. Начинает, заводясь на всю катушку, гудеть трудовая оттяжка.

Во время своего законного отпуска на море человек расслаблен, доверчив и благодарен. Он навсегда потерян на полпути от сувенирной лавки до игровых автоматов. Самое благородное, что можно сделать в этом хаосе – это напиться, как свинья.

К счастью, мы вовремя миновали этот этап. И теперь уходим в горы, спасаясь от преследования земных существ. Для этого достаточно самой малости – несколько пар шерстяных носков, одеяло, пенный коврик всегда с нами. Под покровом ночи, в кустах копошится Крымкинс.

Глядя на город с высоты, можно позабыть обо всех его ужасах. Одновременно из нескольких точек, дико перемешиваясь, играет на всю округу музыка. В горах стоит тишина, и мы слышим, из своего далека, даже какие-то слова песен.

Наконец, город исчезает из поля зрения. Мы одни, в кромешной темноте, отрезанные от всего мира. Пора где-то остановиться.

– Сегодня пируем, Ирэн, – объявляю я, опуская свой бардачок на землю. – В рюкзаке картошка, мясо, сыр, домашнее вино.

Нащупав в темноте барсука, я шёпотом отдаю ему на ухо команду. Ирэн начинает ползать на четвереньках в темноте, искать нуль-пункт, где до утра мы будем погружаться в медитацию.

Обычно она справляется со своей задачей неплохо. Но иногда и ошибается. На новом, неудачно выбранном месте может всю ночь трясти или бросать в озноб. Зная, каких усилий ему стоят поиски, я не обижаюсь на милого зверька.

«…В эту ночь облюбованный нами Млечный Путь сверкал, как никогда. Это показалось мне хорошим знаком. Я вспомнил огромное, в полнеба, сияние в Карелии и, в порыве вдохновенных чувств, рассказываю Ирэн о мыслящем океане, мыслящей земле у нас под ногами. Даже камень имеет какую-то часть сознания, говорю я. Устав от отчаяния и бессмысленного бегства прошлой жизни, он предпочел эту участь. Et cetera… Et cetera…

– Постой, что это, – говорит Ирэн. – Немного помолчи.

Я, оборвал себя на полуслове, закрыл рот, сам уже не понимая, о чем говорю. На душе очень тревожно.

Во мраке слышны голоса – они означают, что мы в горах не одни.

«Да будет вам известно, – отчетливо произносит кто-то. – Максим Алексеевич Костиков, брат Аркадия Степанова, скоропостижно скончался сегодня вечером, в шесть часов шестнадцать минут».

– Наверно, в горах слышно издалека. Этих туристов. Сейчас начнут еще песни орать.

– Я не видела здесь туристов.

– Это верно. Об этих местах дурная слава. Ну, какой-нибудь сумасшедший всё-таки мог забраться, – говорю я.

Прихлебываю вино:

– Тьфу ты! Карамельная бодяга. Ничего нельзя купить у аборигенов. Доставай портвейн.

Едва видя друг друга, мы обмениваемся кусками сыра и мяса.

– Мне почему-то кажется, здесь опасно, – говорит Ирэн.

– Бог с ним. Бог с ним, – бессмысленно говорю я в темноту, окружающую нас со всех сторон. – Жаль только, не развести костер.

– Ещё бы, вспыхнет весь склон.

– Мне нравится бывать на природе, – продолжаю я. – Здесь мало шума. Зато, хочешь не хочешь, придется услышать посторонний звук.

Я не успел понять, что произнес последние слова помимо своей воли. Словно в ответ на них, в кустах что-то зашуршало.

– Ящерицы, – робко предположил я.

Конечно, это не могли быть ящерицы. Шуршащий звук приближался к нам, перемещаясь по воздуху.

В этот момент становится ясно, что мы оказались не в том месте и не в то время. Мой барсук просчитался. Но отступать уже поздно.

Зловещий шуршащий звук, крайне неприятная вибрация воздуха, приближается к нам и вызывает холод за спиной.

«Спокойствие. Только спокойствие», – сказал я себе и полез в рюкзак за фонариком. Состояние такое, что я предполагаю увидеть перед собой самое ужасное. Всё же включаю фонарик.

В конусе света странные насекомые – крупные, похожие на осу, несколько сантиметров в длину».

<конец записи>

Фрагмент 1

«… в ритмах и сменах непогоды присутствует особенное очарование.

Пропадая напролет в данном безвременьи года, не устаю удивляться втайне – циклической бурной связи и взаимопроникновению: интимный дневник 16-17, ака, ветхий нивхский ивень – человек без имени, всевозможных окончаний потерянный навсегда, ака, непрерывновстречный вугский выверень, серенький словник, высушенный до черноты, темно-багряный, как раскаляющийся изнутри инфракрасный шар …

«…пустыни Западного Марса по-прежнему привлекают меня как место, где я мог бы стать гораздо спокойнее, – на протяжении долгих дней и марсианских лет, затерянный в желтых скалах, находящий взаимное понимание и доверие с горной лисицей Ге, обитающей – что, впрочем, имеет не последнее значение – на относительно ровных участках грунта, в центре циклона, среди океана пурпурных бурь.

Наступая, как астрономическая неизбежность, в глубине души желаю оказаться дремлющим в пепельном свете серой атмосферы, там, где времена года и времена суток одинаково безразличны.

Рекомендовано проверить: другая планета, другое время ужаса, отчаянное не-присутствие моего скрытого признака – жестокая, зеленая и злая сушь…»

«… В момент, когда привычно излюблеобязываемые понятие-описание-знак становятся одинаково скудны, подобно милым моему сердцу марсианским ландшафтам, увядшее древо навсегда расстается со своими фрагментами, а долгая северная ночь, как прибой, бесконечно приближает и удаляет звуки моря… вот мой скрытый мотив, моё ожидание, ненависть и компромисс – назначить эту секунду, промежуток, точку отсчета среди пустынных околозвёздных суток…»

«… с некоторых пор – скорее всего, это будет 16 или 17 виток лиственной всеобнадёжности (многое в моей запутанной истории я, впрочем, пропускаю), я ощущаю присутствие неопытного свидетеля. Глаза человеко-нелюдя выражают пристальный интерес, к моим «хвойным» делам. Его чёрный зрачок – настоящий деревяшечный орган рукознания и печатноведения. Вместе с тем, он приходит обычно небрит, в чёрном плаще, с третьим глазом и папиросой в зубах. В его губах – едва заметная для меня, вопросительная резиновая усмешка…»

«…приходящие в трепете и ожидании. Они подобны потерянной, разобранной на тысячу фрагментов человеческой девочке. Среди синего блуда и неизбежного мрака, она появляется, как мираж, снова и снова,– потерянное воспоминание о последнем лете… скомканное, щекочущее нервы; более того – лишь скользящие, как в медленном кино, возникающие ниоткуда электрические поезда …»

Петров оторвался от записей, отхлебнул из кружки.

Фрагмент 2

«… Солнце необычайно ласково к людям в начале дня. Его лучи свежи и радостны. В начале третьего тысячелетия, расстелив на пустынном пляже специальный пенный коврик, мой барсук подставляет прохладному ветерку свой бархатистый животик.

О да! Совершенно излишне кричать и изображать счастливую ласточку. Достаточно просто войти в море, как в приятное кино».

Фрагмент 3

«… я сломлен и раздавлен, я невероятно одурел от духоты. Все же это никоим образом не должно меня расслаблять.

В девочке-оборотне, моем мистическом попутчике, явно содержится неизвестная программа.

Во время прогулок среди людей, я добросовестно пытаюсь изучать доверенное мне существо. Осторожно выспрашиваю:

– Видела такой-то фильм? Читала такую-то книгу?

Ответная информация неизменна: «НЕТ». Впрочем, было ясно, что человек способен великолепно существовать без всей этой шелухи.

Ирэн, не снимая лёгкого белого платьица, заходила в море, немного проплывала по-собачьи и подставляла своё лицо лучам солнца. И чувствовала себя прекрасно.

Её происхождение на планете Земля оставалось неопределённым: возможно, это были дремучие леса нашей необъятной родины, где время стареет гораздо быстрее, чем население. Спрашивать, каким образом её клонировали в тело земной матери, небезопасно; этим будет спровоцировано короткое замыкание и шок. Вместе с тем, её реакции пока мало отличаются от человеческих.

Здесь нечто большее, чем всевозможные скрытые узнавания, чем параллельное сознание «дежа-вю». Во всяком случае, это находится вне привычных тем светских бесед…

За персидскими глазами, единственным открытым для меня кусочком её мозга, скрывается медленно мыслящий океан, с его игрушечными причудами.

Например, было забавно наблюдать, как она ведет себя в человеческой толпе.

Да или взять хотя бы ее вопросительную склонность. Подобные манеры привлекают мое самое пристальное внимание. Вопросы задаются спонтанно, и каждый раз очень удивляют меня.

«У ТЕБЯ ЕСТЬ ДЕТИ?»

«ВЕРИШЬ ЛИ ТЫ В БОГА?»

Ирэн любит говорить также с незнакомцами, аборигенами данной местности. Постоянно выясняет у них что-то, по поводу дальнейших передвижений рельефа под нашими ногами. Стоя в стороне, я наблюдаю за расспросами и лишний раз поражаюсь её доверчивому вниманию».

Девочка-дельфин

Поскольку дельфину требуется продолжать своё существование на суше, были применены специальные символы: цепочка из кораллов, кулон в виде рыбки, нательные татуировки на морскую тематику. Посему нам не составило труда распознать ее – девушка-дельфин, пришедшая к нам из крымских территориальных вод, явилась к намеченному часу без опозданий.

Фрагмент 4 Фиолетовый город

– Он как будто замедляется, – вдруг говорит Ирэн. – Может, он нас отпустит? Смотри! Какие-то огни. Наконец-то.

Слоноподобное животное, сделав ещё несколько шагов, останавливается около дома с яркой вывеской.

«…шумно вздохнув, он пошевелил массивным туловищем, и мы скатились с него прямо в распахнутые двери

Заведение не похоже на другие, где мы раньше бывали, то есть те, которые посещают туристы: наспех выстроенные, безвкусные забегаловки. Тут что-то другое. Ресторан живет в гордом одиночестве, у дороги из никуда в никуда, вне обычного пространства, вне обычного времени

– Удивительно, – говорю я. – Такое классное заведение, а находится на каком-то отшибе.

Помещение заливал свет специальных ламп, и я понял: из видимого света мы теперь смещаемся в ультрафиолетовую область спектра.

Выбрав столик, поближе к пустующей эстраде, мы что-то заказали и закурили по сигарете. Я пытался изучить, что здесь за публика, но из-за дыма не мог ничего рассмотреть. Были едва слышны голоса и музыка.

– Давай тяпнем водки, – предложил я. – А то пропадем. Жуткое заведение. Здесь люди похожи на мертвецов из-за этого света.

Последовав моему примеру, Ирэн деликатно опрокинула стопочку. Я вздохнул.

– Да, всё тут как-то по-осеннему.

Я с ужасом осознал, что мы не произнесли вслух ни одного слова из нашего разговора. И разговоры за другими столиками только чудились мне, когда я перехватывал чужой взгляд.

– Ты тоже догадался, что здесь общаются взглядами? – сказала глазами Ирэн.

– Только что. На нас кто-то смотрит из кабинета на втором этаже. Не могу разглядеть, что он говорит.

– Что-то сумбурное. Он поёт! – изумилась Ирэн. – Отстукивает на столике ритм и напевает, бета-телепатическими волнами. «Ай-малла, ай-малла, ай-малла».

– Это Южный Человек, – понял я. – Он приглашает нас.

Мы поднялись в отдельный кабинет, откуда просматривался весь зал. И стало ясно, что никого, кроме Южного Человека и двух его друзей, в «Доме у дороги» нет.

– Здравствуй, Ирэн, здравствуй, моя девочка. Кто это с тобой? Твой подопечный? – пропел Южный Человек.

– Так и есть. Мы путешествуем вместе. Приехали из Петербурга, в экспедицию

– Что ж, я могу направить вас. Вот мои друзья.

Две молчаливых человекоподобных фигуры по очереди прикладывались к графинчику и враждебно смотрели на меня.

– Максим Алексеевич Костиков, – представился один.

– Аркадий Степанов, – отрекомендовался другой, сидящий рядом с моим барсуком, с плотоядным выражением лица. Было ясно, он имеет скрытый интерес к моему спутнику.

Лицо Южного Человека вдруг изменилось. Его глаза подернулись маслянистой пленкой, песня прекратилась.

Помещение заполнил зеленый туман. Из этой дымки передо мной материализовался котёнок и запрыгнул ко мне на колени.

– Это Шамиль. Не бойся, погладь, – услышал я.

– Ну, что ж, здравствуй, котёнок из фиолетового города.

По шкуре животного вместе с моей рукой побежали искры. В ответ на моё внимание, Шамиль тоже что-то сказал и, умело пользуясь данными природой коготками, взобрался на меня и обнюхал мой подбородок. Затем принялся задумчиво его покусывать.

Насколько я понял, это был условный знак, очевидно, установленный в местном шайтанате. Зелёный туман рассеялся; подняв взгляд, я увидел перед собой расширенные зрачки Максима Костикова.

– Это Листогрысс… – как бы помимо его воли, отчаянно шипели они. –– новый Листогрысс…

Аркадий Степанов, уже притянувший к себе Ирэн, отпрянул и о чём-то спросил Южного Человека.

– Это тот mujик, – отвечал тот. – Таки добрался, ай.

В ответ на мой вопросительный взгляд, мусульманин прищелкнул пальцами и издал шипящий звук. На столике появились чашки с кофе. После небольшой паузы он заговорил уже нормальным, человеческим языком, но с сильным арабским акцентом.

Дом у дороги, объяснил он, находится в фиолетовом городе. Сейчас их становится все больше и больше. Люди пока ещё не очень догадываются об их существовании.

Первые признаки вторжения – искусственные фиалки, произрастающие на обочинах некоторых крупных магистралей, то есть мест, где человек не обитает, а только проезжает мимо них. Фиалковые города с той же скоростью проносятся в обратном направлении. Поэтому обычный человек никогда не сможет в них обитать – он будет сразу же разорван на части собственным комплексом неиспользованных возможностей.

Если бы не присутствие Ирэн, которой он доверяет, для него было бы загадкой, как сюда могло попасть человеческое существо – а в том, что я человек, пусть уже и не совсем, сомнений нет.

– Одно только непонятно: мы тебя встречали, и отправили отсюда очень далеко, на платформу 39-й километр. Был тут уже один такой. Со стукающей машинкой. Что-то курил, стукал на ней, много смеялся. «Тебе повезло, что нашёл себе барсука, писатель», – добавил Аркадий Степанов. – «Именно барсук, и никто другой, выведет тебя на чистую воду…»

Максим Алексеевич Костиков вёл себя всё более странно. Волны, которые он излучал, на наших глазах превращались в белый шум. С вытаращенными, ничего не говорящими глазами, он сидел в неудобной позе, очевидно, проглотив свой самый неправильный кофе. Я взял свою чашку и поднес ко рту. Привкус оказался слегка солоноватым».

Фрагмент 5

На кукольном личике моего спутника улыбка. Разыскивая источник пресной воды, мы наткнулись на загадочную надпись «человеческий туалет».

«У них здесь что? Даже для барсуков специальные туалеты?» – думаю я.

Чего тут удивляться. В самом звучании украинского языка для русского уха всегда будет чудиться неуловимо неприличное.

Смеясь, мы на ходу осваиваем этот язык. Годины. Хвалыны. Спробуй ще.

Южный говор прелестен и скандален. С галдением и ором в этих краях штурмом берутся электрички, любой другой общественный транспорт. Кто мы такие? Что делаем здесь?

В переполненном вагоне я засмотрелся на симпатичную смуглую девушку. Мы даже познакомились и разговорились.

Человек, достойный украсить собой природу, ощущает себя человеком лиственным. Подобно тонкой, шуршащей вибрации, вырабатывает хлорофилл для своего здоровья.

Все же мы с некоторой завистью наблюдаем, как огромный торт, внесенный в вагон уютной старушкой, мгновенно уничтожается пассажирами. Наша аборигенка принимает в этом активное участие. В этом роскошном, забытом богом крае люди не отказывают себе ни в чём.

– Может, я стесняю тебя? Ты хотел бы расслабиться с местной человеческой девушкой?

– Вряд ли, Ирэн, – отвечаю я и содрогаюсь, представив себе страдания барсука, привязанного к турникету около человеческого туалета.

Фрагмент 6

«…с некоторых пор, меня преследует навязчивое лесное воспоминание. С дремотным Персональным Барсуком под мышкой я продираюсь через всевозможные кусты, ямы и буераки…

– Наша телевизионная компания приветствует Вас и Вашего барсука. Позвольте задать Вам несколько вопросов.

Развалины посреди лесной поляны напоминают древний амфитеатр. По всей видимости, колоссальный прилив оставил здесь свои следы: под ногами хрустят ракушки. Отчетливо видна надпись «ТЕАТР ГОВОРЯЩЕЙ КНИГИ».

– Наши телезрители: парящий над вулканом Кракатук осьминог – свидетель океанских течений.

Под прожекторами, я чувствую себя дьявольски неуютно, так как выгляжу подобно человеку, переходящему через румынскую границу. Не подозревающая истинного смысла происходящего, охмурённая зелёным дурманом Ирэн двигается по съёмочной площадке, как сомнамбула. Всё это напоминает страшный сон: Ирэн, дико вращая глазами, на невидимых роликах пересекает амфитеатр. Во рту я отчётливо ощущаю солоноватый привкус кофе. И мне ничего не остается, как поделиться своими последними сомнениями с общественностью.

– Уважаемый А. Листопад (листопад?) Крымские карликовые овчарочки передают Вам свой последний привет. Уверены ли Вы, что сможете принять участие в нашей передаче?

– Тьма, как таковая, – отвечаю я, – наделена, вопреки сложившемуся мнению, многими составляющими человеческого спектра. Доступно и известно, что призма из черного стекла, помещённая для наблюдения в телескоп, дает великолепную картину страха. Посему я, возможно и постарался бы уклониться от своей миссии – постольку, поскольку телескоп сгущает звёздный свет, он сгущает и звёздную темноту. Белая ночь, характерная для северных широт – всего лишь грязная иллюзия…

– Последнее доказывают наблюдения атмосфер соседних планет. Тончайшие, как невидимый газовый волосок, они всего лишь аккумуляторы, подтверждающие основную идею Персонального Барсука – раскрытие двоичного кода, характерного для отдельно взятой, пересеченной осями координат местности. Похоже, что мы так никогда и не откроем истинную природу здешней истории и географии. Согласно последним сведениям, шайтанизм не есть ключ к ее сути. Возможно, всему виной – заезжие корейские торговцы… Вместе с тем, иероглиф на моем лбу – явно еще более восточного происхождения. Не исключено, что эта история уведет нас к каким-нибудь марсианским самураям… Остается только догадываться. Честно говоря, в данной ситуации Галактическому Гринпису было бы логично решиться на самые крайние меры. Агрессия, причиняющая столько вреда вашему краю, больше, чем всё, что способен осмыслить человек… И всё же, – вдруг, неожиданно для себя, прибавляю я, – я успел полюбить котенка, который покусывал меня за волоски на бородке…

С удивлением я наблюдаю за Ирэн: девушка продолжает двигаться в совершенном, безумном и неземном танце. Это выглядит подозрительно, как запланированная против моей воли часть сценария. Тело Ирэн как будто скользит по невидимым нитям, скрепляющим жалкие остатки Крымкинса.

Я вижу, как среди сосен открывается леденящая душу дверь; пройдет всего лишь несколько мгновений – и мы исчезнем за ней, чтобы пропасть в Крымкинсе навсегда.

– С собственным барсуком. Подумать только, – говорю я напоследок и, приспособив притихшего, с потухшим взглядом попутчика на закорки, исчезаю в лучах света, бьющих в дверной проём.