(Мелис)

Мелисская зима была в разгаре. Над городом и побережьем стояли тучи, поливая всё под собой затяжными дождями. Зимний сезон дождей в этих краях обычно длился около двух месяцев, после чего вновь выступало солнце, предзнаменуя начало раннего лета.

Пора зимних празднеств, несмотря на дождливость и пасмурность, оживляла улицы города. Мелисцы устраивали развесёлые шествия, размахивая под дождевыми потоками хвойными ветвями, словно боевыми знамёнами. Мокрые и радостные, люди босыми ногами топтали дорожную грязь, направляясь гурьбой к древней вечнозелёной Роще Дриад — месту, где начиналось настоящее веселье. Те, кому лень было идти так далеко, веселились на берегу Лазурного залива. Погода для купания была прохладная, но те, кого разогрело веселье, очертя голову, с криком бросались в игривые волны.

Мелфай молча наблюдал из окна своей комнаты за очередным шествием юношей и девиц, облачённых в лиственные лозы поверх туник и платьев. Оглашая квартал песнями и весёлыми криками, они шли через городскую площадь. Чуть поодаль в одиночестве стоял аделианский проповедник и громко взывал к целомудрию. Молодые парочки отвечали ему хохотом и приглашениями присоединиться к ним. Проповедник брезгливо фыркал и ещё громче обличал их в распутстве, суля скорые и страшные наказания. Невдалеке проходила четвёрка городских стражников, поглядывая то на молодых гуляк, то на голосистого проповедника. По давним законам Мелиса, ходить во время празднеств с оружием было дурным тоном даже для телохранителей градоначальника, а потому для поддержания порядка стражники носили вместо мечей пальмовые трости.

Ученики Школы Гильдии серых магов тоже любили празднества и не чурались развлечений простонародья. Мелфая как-то раз втащили в круговорот всенощного веселья в Роще дриад, после которого он проснулся с тяжёлой, как после похмелья, головой. Потом был ещё один праздник, ещё… Поначалу Мелфай был счастлив. Но сейчас — чувствовал в груди унылую тоску. Шумные хороводы, пьянящий нектар, нескромные девицы — всё ему быстро опротивело. Уроки в Школе серых магов казались ему куда интересней, даже штудирование такого нудного трактата, как «О природе магии стихий».

Мелфай скучал. Что-то шло не так. Река жизни, в которой он чувствовал себя стремительной форелью, занесла его в глухое стоячее озеро — место вовсе не для такой рыбы, как он. Устремления юных учеников, строящих планы на жизнь, их утехи и развлечения, были ему чуждыми. Всегда дружелюбный и словоохотный, Мелфай так и не нашёл здесь настоящих задушевных друзей. Даже Яннес не стал для него приятелем. Он был ему наставником, учителем, заступником, но не другом, с которым можно поделиться радостями и тревогами. А после той ночной схватки шестерых магов с лесной чародейкой Мелфай почувствовал, что стал меньше доверять своему наставнику. Яннес вёл себя как ни в чем ни бывало и о той ночи не вспоминал, но Мелфай чувствовал, что серый маг вынашивает какой-то хитрый план, в котором ему, Мелфаю, снова отведена роль приманки. А сероглазая Эльмика, пострадавшая от заклятия лесной чародейки, ещё долго не появлялась в Школе, и это печалило больше всего.

«Великие силы, что я здесь делаю? — порой задавался вопросом Мелфай. — Кто же я? Миротворец? Маг? Или просто наивный мечтатель, сбитый с толку? Что влечёт меня на юг? Почему я так убеждён, что у пророка в Храме Призвания есть пророчество о Восьмом миротворце? А если убеждён, то почему так легко свернул с намеченного пути, избрав дорогу серого мага? Не затянет ли меня этот путь настолько, что я так и не дойду до пророка?.. Нет, что за вздор, я отправлюсь туда сразу, как только получу личный посох и стану полноправным серым магом!»

Вопросы не давали Мелфаю покоя, хотя, казалось бы, удручаться юному магу нечем. Он мог пользоваться всеми привилегиями, которые ему давало наставничество высокочтимого Яннеса — незаурядного учителя школы и лидера команды серых магов на состязаниях Светлой Арены, называемых софрогонией. Мелфаю стоило только изъявить желание, и Яннес охотно принял бы его в команду. Наука серой магии давалась Мелфаю легко, что зарекомендовало его среди учителей, как способного и усердного ученика. Исключение составляли лишь несколько предметов, в том числе боевая магия — почему-то целенаправленные удары магической силы давались Мелфаю с большим трудом.

Молочно-серый браслет ученика Школы серых магов, плотно сидящий на левом запястье, открывал Мелфаю двери во многие помещения Дома Гильдии. Библиотеки, мастерские, залы испытаний — он мог посмотреть всё, что хотел, и редко когда на то требовалось особое разрешение Яннеса. Еду, одежду, книги и учебные материалы он получал бесплатно.

И всё же на душе было нелегко. Мелфай пытался молиться, но слова молитвы у него не складывались. Он слышал, что в Мелисе есть аделианские храмы, но пойти туда означало поставить в известность Яннеса, а этого Мелфай не хотел. Отношения между аделианами и серыми магами в этом городе были напряжёнными.

Однажды, когда тоска по храмовому служению стала особенно тяжкой, Мелфай набрался дерзости и заявил Яннесу, что хотел бы посетить аделианский храм. Наставник, на удивление, сразу согласился и лично препроводил его к одному из мелисских храмов, расположенных в аделианском квартале. Двух серых магов встретили тут отнюдь не радушно. «Гляди, гляди, снова пришли порчу наводить, серые падальщики, — послышался недобрый шёпот среди прихожан. — Проклятые колдуны, все беды от них… Гнать их в шею! Эй вы, чего сюда явились, вредители? Убирайтесь в своё логово, да прольётся на вас гнев Всевышнего! Думаете, если власти на вашей стороне, то вам всё позволено? Думаете, что можете безнаказанно глумиться над нашими святынями? Но есть и высшие власти, есть высший суд, и сам Всевышний будет судиться с вами, беззаконники!»

— Всё ещё желаешь войти помолиться? — с ехидцей спросил Яннес.

«Эти люди вовсе не злы, — убеждал себя Мелфай, возвращаясь в Дом Гильдии в расстроенных чувствах. — Это всё наши халаты. Наверное, серые маги изрядно насолили этим людям. Надо было прийти в другой одежде. Я как-то не подумал об этом. И Яннес тоже…» — тут Мелфай вспомнил о заповедях гостеприимства Спасителя и вынужден был признать, что для настоящего аделианина одеяние врага вовсе не повод гнать человека от храма взашей.

Позже он вспомнил, как бывало надоедал настоятелю Спуриасу в своём родном селении, прося объяснить то или иное место из священных писаний Пути Истины. Он ведь и грамоту в своё время выучил только для того, чтобы открыть для себя суть этих писаний. Спуриас, человек добрый, но не слишком сведущий, отвечал избитыми, опостылевшими словами: «Молись. Верь. Будь терпеливым и смиренным, и Всевышний всё тебе откроет».

В поисках избавления от томившей его душу неопределённости Мелфай записался на приём к высокочтимому архимагу Кассиафату. Ждать пришлось несколько дней. Всё было бы проще, если бы Мелфай попросил Яннеса провести его вне очереди, но тогда пришлось бы раскрыть ему все вопросы, которые он собирался задать архимагу, а этого почему-то не хотелось.

Наконец Мелфай дождался. Его пригласили в рабочую комнату архимага, просторную и светлую, расположенную под самой верхушкой одной из башен. Стены были обставлены полками, где упорядоченно лежали фолианты и свитки пергамента. Были здесь и магические кристаллы, и сферы, а на стене у стола архимага виднелось выгравированное мозаичными камнями изваяние пустынной кобры.

— Заходи, Мелфай, присаживайся, — отозвался из высокого кресла архимаг Кассиафат. Почтенный седовласый старичок с узенькой длинной бородкой в сером однотонном халате сидел по-простому, закинув ногу на ногу. — Как учёба? Я слышал, ты делаешь успехи в поисковой магии.

— Прилагаю все усилия, высокочтимый, — выпалил Мелфай.

— Это хорошо. Поисковая магия — наука нужная. И клады искать, и зверей занятных выслеживать или ещё кого поинтересней. Но, конечно же, это не главное. Главное в том, что поиск — это твой дар, юный ученик. Поиск, не ограниченный ни догмой, ни предрассудками. Люди с таким даром, как у тебя, всегда где-то на перепутье. Какой путь избрать, куда идти? Поиск самого себя и своих путей — вечное приключение и вечная печаль людей с твоим даром, Мелфай.

Юный маг сидел, внимательно слушая. Архимаг сходу начал отвечать на один из его вопросов, и это при том, что Мелфай не произнёс его даже в мыслях. Высокочтимый Кассиафат читал вопросы учеников в их глазах.

— Так что же тебя тревожит, мой ученик?

— Одно странное чувство, — сказал Мелфай, осторожничая. — Скажите, высокочтимый, может ли серый маг руководствоваться необъяснимыми чувствами, влекущими его куда-то в далёкий путь?

— Необъяснимые чувства свойственны всем людям. А мы, серые маги, в отличие от всяких многомудрых мыслителей, никогда не отрицаем, что в действительности являемся такими же людьми, как и все. Куда же тебя влечёт твоё необъяснимое чувство?

— Непонятный зов манит меня на юг. Мне как будто что-то уготовано там… какая-то миссия, какой-то ключ к тайне моей жизни… Не подумайте, что я чем-то недоволен здесь, нет, всё хорошо. Но у меня такое чувство, что я должен быть там… Как мне разобраться с этим, высокочтимый Кассиафат?

— Хм, ты и вправду особенный, Мелфай. Обычно ученики такими вопросами не задаются, — архимаг посмотрел на него с искренним интересом. — Только, прошу тебя, забудь об этом слове «должен». Ты простираешь свой шаг туда, куда считаешь нужным. И незачем подчиняться воле того, кто навязывает тебе чувство долга, будучи заинтересованным лишь в том, чтобы ты исполнял его замысел — не важно, человек это или бессмертная сущность. Куда ступает твоя нога, там и лежит твой путь, Мелфай. Иди так, как идётся, и не обременяй себя излишней тяжестью долга. В жизни и других тягот хватает.

Мелфай закивал головой, делая вид, что всё понимает.

— Тогда скажите, высокочтимый, существует ли у человека призвание?

— Смотря что ты подразумеваешь под этим словом. Внутренний дар?

— Не совсем. Жизненный путь, который человеку предназначено пройти свыше.

— Предназначено? Кем? — сощурил глаза архимаг.

— Ну, э-э, в трактате «О бессмертных сущностях» говорится, что над человеком властвуют некие силы… — робко начал Мелфай, но Кассиафат его дружелюбно прервал.

— Мы не на занятии, мой ученик, говори проще. Я понимаю, ты хотел спросить об аделианском Пути Истины, где сказано, что Творец уготовил каждому человеку личный путь, а будет ли это предназначение исполнено, зависит только от самого человека… Правда ли это? На этот вопрос ты хочешь получить ответ, не так ли? Но я не аделианин, а потому не буду навязывать тебе своё мнение насчёт мироздания. Мы поступим иначе: ты сейчас, на этом месте, сам найдёшь ответ на свой вопрос. Я буду спрашивать, а ты отвечать. Готов?

— Да, учитель.

Архимаг потёр ладони.

— Итак, мой ученик, способен ли человек выбирать свой путь, едва появившись на свет?

— Нет, это очевидно.

— А от чего будут зависеть в будущем его убеждения, на основании которых он изберёт свой путь?

— От воспитания. От окружения. Общества.

— Верно. Одно дело, когда ребенок воспитывается в семье родовитого вельможи, и совсем другое, если его родня — кочевые разбойники. А, скажи, бывает ли так, чтобы человек уже родился героем?

— Древний принцип гласит, что героями не рождаются, — бойко ответил Мелфай. — Герой сам проявляет себя героем, равно как и трус трусом.

— И это верно. Иными словами, человек создаёт себя сам. Он не рождается магом, купцом, философом или воином. Он сам творит своё «я», выбирая себе мораль по душе, а давление общества таково, что он не может не выбрать ту или иную мораль. А какую мораль склонен выбирать человек?

— Которая наиболее близка ему по духу.

— Правильно, но что поможет ему найти такую мораль? Аделианский Путь Истины? Но аделиане говорят: любите всех, друзей и врагов, будьте милосердны и сострадательны. Однако как тебе понять, к кому быть более сострадательным: к родне, оставшейся в родном селении, или к незнакомым людям в бедствующей провинции, которым ты можешь послужить своим даром? Кому отдать предпочтение, к кому проявить любовь, когда перед тобой вопрос или-или? Никакая общая мораль не даст тебе ответа. Как же поступить, когда оказываешься перед таким выбором, а, ученик?

— Слушаться… чувств, — прошептал Мелфай, вспоминая кое-что из уроков. — Выбрать то, что более близко сердцу.

— Так при чём здесь это призрачное «призвание свыше»? — с улыбкой развёл руки архимаг.

— Получается, что не при чём, — неуверенно произнёс Мелфай.

— Итак, к чему мы пришли? Кто делает человека магом, священником или разбойником?

— Он сам. Его личный выбор, на основании его чувств и желаний…

— Вот ты и сам нашёл ответ на свой вопрос, ученик. Охотно помогу найти и другие ответы. Люблю, когда ученики мыслят о вселенских принципах, а не только о том, как бы сложить заклятие помудрёней.

— Тогда позвольте ещё один вопрос, высокочтимый, — сказал Мелфай с некоторым стеснением. — Я хотел спросить… о некоем божестве.

— О божестве? — похоже, архимаг удивился. — Что такого я могу сказать о божествах, чего нет в нашем трактате «О бессмертных сущностях»?

— Меня интересует… существует ли вправду Спаситель, о котором говорится в Пути Истины?

Архимаг многозначительно закивал головой, поджав губы, будучи вроде как озадаченным.

— Сложный вопрос. На него никто не может дать однозначного ответа, кроме, конечно, убеждённых приверженцев Пути Истины. Но не думаю, что их слова имеют научную ценность. Могу ответить лишь с некоторым двоемыслием: да, Спаситель существует, когда ты в него веришь; и — нет, не существует, когда не веришь.

— Разве божество можно создать своей верой? — не поверил Мелфай.

— Верой можно создать не только божество, но и всемогущего вселенского бога, которому будет поклоняться весь мир, — мягко улыбнулся архимаг. — Любая выдумка имеет склонность оживать, если человек в неё истово верит. Вера — очень сильный первоэлемент человеческой души. Несмотря на бесчисленные небылицы аделиан о чудесах, мы всё-таки вынуждены признать, что выражение «вера творит чудеса» — не просто поэтический оборот. Действительно, есть священники, по молитвам которых исцеляются больные, отыскиваются потерянные дети, зарождается жизнь в бесплодных утробах или начинается долгожданный дождь.

— Правда? — Мелфай не скрывал удивления. — Но тогда почему… почему мы отвергаем веру, учитель?

— Потому что слишком высока цена. Цена первая — знания. Вера ограничивает свободу мысли. Не даёт выйти за рамки установленных догм. Для чего нужны знания, скажем, о магии стихий, если аделианские проповедники утверждают, что вся магия — это зло? Зачем нужны знания о звёздах, если для аделиан они всего лишь небесные светила? Вера — это тупик разума.

Цена вторая — удовольствие жизнью. Чтобы пользоваться аделианской силой веры, необходимо чётко придерживаться моральных предписаний, которые эта вера устанавливает. Иначе то, что аделиане называют «грехом» навяжет тебе чувство вины и собственного ничтожества, чем сведёт на нет всю энергию веры. Чтобы вера действовала, аделианин должен постоянно убеждать себя, что желание — это греховное вожделение, а искренность в своих страстях — непристойность.

И, наконец, если первую и вторую цену иной маг ещё смог бы уплатить, то на третью не согласится никто из познавших дар магии. И цена эта — отказ от независимости. Вера подчиняет тебя твоему божеству целиком. Ты не можешь использовать силу без его воли, ничего не можешь делать сам от себя. Это всё равно, если бы ты, ударяя силовым заклятием в надвигающегося зверя, уповал бы только на своего бога, зная, что без его воли твой удар уйдёт впустую. Власть такого человека призрачна — он не имеет ничего своего. Вся его сила — заёмная и всецело зависит от божества, которого, кстати, человек толком и не знает.

Итак, как видишь, Мелфай, если назвать силу веры «магией», то это та магия, которая не покупается за ум, трудолюбие, упорство и настойчивость. Цена за неё, по сути, одна — рабство. Кому-то это рабство может показаться лёгким. Но всё, что даётся легко — удел лентяев, а лентяй не достигнет в этом мире никаких высот. Надеюсь, я ответил на твой вопрос, мой ученик?

— Да, учитель, благодарю. Вы на многое открыли мне глаза, — проговорил Мелфай, испытывая внутри какую-то очень глубокую печаль.

Архимаг одобрительно кивнул. Неискренность и лесть он бы заметил без труда, и тогда плохо бы пришлось льстивому ученику.

— Иди, Мелфай, продолжай изучать то, в чём преуспеваешь. Прокладывай свой путь туда, куда хочешь и помни: за любую силу приходится платить. Если не сразу, так в будущем. И прежде, чем что-то приобрести, обрати внимание на настоящую цену и подумай: а нужна ли тебе эта вещь вообще?

Мелфай почтенно поклонился.

(Спящая сельва)

Мелкий холодный дождь со снегом сыпал и сыпал, постепенно превращая дороги, ведущие к Спящей сельве, в размытые грязевые потоки. Обоз двигался медленно. Обозные то и дело разгружали телеги и на плечах вытягивали их из грязи. Бегущих из сельвы крестьян на дорогах встречалось всё меньше. В такую пору лучше уж дома отсидеться, чем тащиться по холоду и грязи навстречу неизвестности, не зная, найдёшь ли себе новое жильё.

Вельма сидела в повозке, поджав ноги. Двух морфелонских динаров оказалось достаточно, чтобы её привезли прямо к воротам наёмничьего лагеря войск Дубового Листа. Она, похоже, была единственным человеком в обозе, кто тихо радовался и этому дождю, и слякоти, и тающим на лице снежинкам. После долгого и утомительного путешествия по югу, Вельма полной грудью вдыхала прохладный ветер чистых лесов. Чувство возвращения домой омрачали только крики и ругань обозных, да ещё пересуды вояк, рассуждающих о коварной лесной нечисти, причисляя к ней лесных чародеев, вольных охотников и другие общины Спящей сельвы, которые не встречали воинов Морфелона цветами и вином, как славных освободителей.

— Слыхал, у нас давеча в лагере глашатай из Сарпедона был, — говорил неотёсанного вида наёмник, откусывая головку пожелтевшего лука и жуя на ходу. — Много чего интересного поведал. Я вот и не знал, что у чародеев этих людской души нет.

— Нелюдь, она и есть нелюдь, — лениво ответил ему другой, сплёвывая под колесо повозки.

— Дык, нелюдь-нелюдью, а выглядит и говорит как человек. Я-то думал, они вроде как варвары одичавшие и от магии своей умом тронувшиеся, а этот из Сарпедона очень толково всё рассказал. Чародеи эти лесные когда-то были людьми, а потом души свои на жертвенник возложили — идолам поганым, чтобы магию приобресть… вот и стали как будто мертвяки — вроде и живые, а всё равно что мёртвые, потому как души их давно в Гадесе горят.

— Мудрёно как-то.

— То-то, это ведь глашатай из Сарпедона говорил, а не послушник какой-нибудь! — с гордостью заявил вояка, продолжая уплетать луковицу и поглядывая искоса на стройную молодую попутчицу.

Вельма скрывала лицо под капюшоном, чтобы невольные эмоции ненароком её не выдали.

«Тебе нет дела до этих грязных морфелонских псов, пусть себе лают. Проникнуть в лагерь и найти миротворца — вот твоя цель!»

На ней была лёгкая мантия травяного цвета, укрывавшая её от дождя, длинное облегающее платье ниже колен и высокие чёрные сапожки. Одеяние для этого края было не бедное: падкие на простолюдинок наёмники побаивались цепляться к знатной девушке. Она выглядела эдакой зрелой дочерью местного землевладельца, отправившейся к своему возлюбленному в наёмничий лагерь. Было ясно, что девушка она не из робких, если решилась в одиночку пуститься по лесным дорогам Спящей сельвы.

Ей было уже за тридцать, но вечноцветущая кожа, унаследованная от матери, позволяла ей выглядеть значительно моложе. Шагавший рядом мечник долго косился на её стан, а затем, игриво улыбаясь, попытался завести разговор. Вельма отвечала с достоинством, но не холодно, давая понять, что её сердце целиком принадлежит возлюбленному, несущему службу в лагере. Мечник смущённо улыбался и кивал с досадой, завидуя втайне парню, которому досталось такое сокровище, а ему, невезучему, остаётся лишь на крикливых пустоголовых девок лесорубов глаз метить.

…Правда, знал бы бедняга, кто эта девушка, сидящая с усталым мечтательным видом в повозке — бежал бы отсюда со всех ног, наперегонки со своими товарищами по обозу.

Но дочь лесной чародейки и чёрного мага, полукровка Вельма умело играла свою роль. Ей доводилось обводить вокруг пальца и не таких, как эти глуповатые обозные. Там, где не выручала улыбка, помогала звонкая монета. Там, где даже монета оказывалась бессильна, спасали чары внушения. Деревянный, покрытый ростками магический жезл под мантией — это только на самый крайний случай.

Как тогда, в Мелисе… Вельма с улыбкой вспоминала ту недолгую схватку с серыми магами в городском парке. Ничто так не губит городских магов, как самоуверенность. Вшестером они имели против неё неплохие шансы, но бесславно проиграли. Не догадались создать Круг Единства, не сконцентрировали силу шестерых в одно сокрушительное заклятие. Нет, каждый из них предпочёл похвастать своими «уникальными» способностями. И, конечно же, больше чем на банальное швыряние потоков силы они не сподобились. Впрочем, та сероглазая девчонка оказалась очень даже ничего. Её барс был единственным заклятием, которое по-настоящему угрожало Вельме. Чтобы защититься, лесной чародейке пришлось прибегнуть к запретным силам земли.

«Способная девчонка. Даже немного жаль, что пришлось резануть её вспышкой боли, небось, недели две отлёживалась».

— Стой, приехали! — крикнул обозный и приказал сгружать привезённые припасы.

Вечерело. Окружённый частоколом наёмничий лагерь у исполинского леса готовился ко сну. Кое-где горели костры, собирая любителей поболтать — таких, что и под дождём готовы судачить о битвах и походах.

— Ты к кому? — преградил дорогу пожилой воин с копьём, исполнявший на воротах обязанности караульного.

— Я к своему другу, почтенный воин, — медовым голоском пропела Вельма.

В этом визите не было ничего необычного, к обитателям лагеря часто приезжали и девушки, и матери. Порядок в наёмничьей дружине, менее строгий, чем в регулярном королевском войске, это вполне позволял.

— Что за друг, красавица? — доброхотно отозвался караульный, наверное, вспомнив молодые годы, когда и его на службе навещала возлюбленная. Нынче от тех времён остались только радужные воспоминания.

— Подорликом кличут, — всё тем же сладким голоском ответила Вельма.

Пожилой караульщик слегка помрачнел.

— Как выглядит твой Подорлик?

Это был контрольный вопрос, задаваемый, как правило, всем приезжим девушкам. Чтобы не вызвать подозрений, Вельма отвечала без особых подробностей, хотя облик искомого был ей хорошо известен. Но и не изображала дурочку, описывая внешность любимого эпитетами «красивый», «умный», «благородный».

Убедившись, что подвоха нет, а подвохов впрочем и не бывало, караульный помрачнел ещё больше.

— Видать, ты крепкая девушка. Да и разве неженка забралась бы в такую даль… Словом, пропал твой Подорлик, красавица. Пошёл он девок местных от нелюди отбивать, да и сгинул без следа. Уже месяц ищем… да погоди реветь-то, может, ещё сыщется, сельва-то во какая!

Однако Вельма не плакала, только скорбно вздрогнула, прикрыв губы ладошкой. Для пущей убедительности можно было и разреветься, но привлекать внимание других стражников чародейке не хотелось. Всё, что ей было нужно узнать, она узнала. Оставалось только мирно скрыться, продолжая играть роль несчастной влюбленной. Однако пожилой вояка как назло оказался не таким бездушным чурбаном, каких обычно ставят на воротах лагеря.

— Идём, идём, я тебя к нашим сотникам отведу, они тебе больше расскажут. Герой твой Подорлик, герой! Супротив толпы солимов один бился. А вот, где дом и родные его — никому не ведомо. Так что ты, выходит, ему и вся родня. Да идём, не упрямься, вместе горе легче пережить.

На опасный трюк — зарыдать и броситься в лес — Вельма не решилась. Этот сердобольный дурак подумает, что девка вздумала наложить на себя руки и кинется следом. Что ж, придётся и дальше изображать убитую горем девицу, рыдать и ежеминутно с надеждой спрашивать: «А может, он всё-таки найдётся?»

Вельма презирала своё лицедейство, но в последнее время к нему приходилось прибегать всё чаще.

«Пожалуй, от старого дурака может быть польза. Надо бы порасспросить сотников, где именно пропал Маркос. Если тела не нашли, то он, возможно, ещё жив».

Военачальники лагеря жили уже не в шатрах, а в недавно сооруженных бревёнчатых домиках. Из печных труб тянулся дымок. Близились настоящие холода, по ночам всё чаще сыпал снег, а наёмничье войско увязло тут надолго. К одному из таких домиков и повёл Вельму караульный, оставив вместо себя на воротах какого-то хлюпающего носом юнца.

Стражник со скрипом отворил дощатую дверь. Прямо за ней стоял тяжёлый дубовый стол, за которым попивали горячее вино морфелонские военачальники. Вельма приготовилась пустить в ход слёзы, чтобы глаза ненароком не выдали её магический дар, как вдруг её веки застыли…

Из-за стола в неё вперился острый, пронизывающий взгляд. Немолодой, лысый, худой в плечах человек в вышитых коричневых одеждах смотрел на неё так, словно впивался в душу холодными цепкими пальцами.

«Распознали!» — пришла ледяная мысль.

Сарпедон! Этот человек оттуда. Охотник на ведьм, истребитель лесных чародеев, антимаг — злейший враг народов Спящей сельвы!

Глаза Вельмы вспыхнули давней ненавистью — нет смысла скрывать взгляд. Впрочем, в первую секунду сарпедонец ничего не предпринял. По-видимому, ему не поверилось, что какая-то дурёха-чародейка так просто зашла на огонёк в лагерь своих врагов.

Напряжённое молчание длилось секунды три. Схватку взглядов, магического и антимагического, ощутили все. Даже добрый караульщик почувствовал, что что-то не так. Вельма молчала, хорошо помня правило, что в таком поединке проигрывает тот, кто заговорит первым.

— Кого ты привёл, дубина? — почти не разжимая губ, выговорил лысый сарпедонец.

Вельма внутренне возликовала: не всё потеряно! Враг изумлён, а значит, у неё есть шанс вырваться отсюда!

В следующий момент сарпедонец выхватил из-под стола меч-фальчион с широким тяжёлым лезвием — освящённое в морфелонском храме оружие для схваток с магами.

Заклятие Вельмы его опередило. Она не стала рисковать с безвредными заклинаниями вроде опутывания рук или наведения морока. На кону была её жизнь и честь. Она ударила Удушьем. Невидимая петля, сплетённая силой лесов, захлестнулась на шее врага. Сарпедонец изумлённо выпучил глаза, судорожно вздохнул, однако оказался слишком живуч, чтобы умереть или хотя бы потерять сознание.

С ошарашенным караульщиком чародейка разобралась коротким болезненным ударом локтя в переносицу. Поплатившись за свою сердечность сломанным носом, вояка полетел спиной в молодого писца, дожидавшегося своей очереди войти к начальству.

Вельма бросилась бежать, сжимая в руке выхваченный из-под мантии деревянный жезл. Сзади раздались крики сотников и самого сарпедонца, удивительно быстро оправившегося от опасного заклятия.

— Стреляй! Лови её! Нелюдь в лагере!!!

К воротам чародейка даже не сунулась, их перекроют в первую очередь. Со всех сторон сбегались воины, крича и тараща глаза, толком не понимая, что делать. Устремляясь к маленькому сарайчику под высоким частоколом, Вельма возблагодарила судьбу, что это всего лишь наёмники. Будь здесь настоящие воины Дубового Листа, ей оставалось бы только биться насмерть. Пока же, в общей неразберихе она ещё могла прорваться к лесу.

Выскочивших навстречу двух молодых копейщиков Вельма отпугнула простым заклятием из арсенала магии чувств: воины заорали и бросились наутёк, узрев в чародейке какое-то лесное страшилище. Взлетев на сарайчик, Вельма покатилась по его крыше, интуитивно почувствовав летящее в ногу острое лезвие. Метательный топорик ударил в доску, и Вельма, завидев его хозяина — низкорослого крепыша, — послала в ответ магическую молнию. Воин к её удивлению ловко скрестил перед собой два боевых топора и молния безвредно отскочила, не причинив ему вреда.

Промедление означало смерть или хуже того — ранение и плен. Появились лучники, кто-то тащил факел, чтобы поджигать промасленные стрелы. Вельма лихо перемахнула через острые концы частокола — всё же не прошла даром учёба у вольных охотников. Ловкость тела спасёт там, где подкачает магия.

…Упав в грязевую лужу, чародейка услышала звук бьющихся в забор стрел. Замешкай она на мгновенье — лежала бы сейчас пригвождённая к частоколу. Лучники, в отличие от того широкоплечего метателя топоров, не собирались брать её живой.

За частоколом послышались крики, ругань и пыхтение взбирающихся на сарайчик стрелков.

— Арбалетчики, сюда! Быстро, быстро, кроты ленивые!

— У кого стрелы в масле? Зажигай! Эту тварь только огнём и возьмёшь!

— Недельную тому, кто попадёт! Бей нелюдь!

Вельма тяжело задышала от вспыхнувших чувств. Крики наёмников и их командиров были не просто грубостью бойцов, измученных войной. В них яснее ясного ощущалась злобная ненависть к той, кого они не считали человеком. А ещё — зависть. Злая, трусливая зависть к одарённой магией чародейке — такие враги ещё озлобленней тех, что жаждут отомстить за погибших в сельве друзей. Впрочем, и те, и другие воины, верящие в милосердного Спасителя, готовились истыкать чародейку горящими масляными стрелами, которые, протыкая плоть, продолжают гореть внутри тела.

Чуть привстав, Вельма ждала, когда из-за края частокола высунут головы наиболее ретивые преследователи. И едва над частоколом показались кожаные шлемы лучников, заклятие чародейки подняло и обрушило на изгородь потоки грязи. Обуянные ужасом стрелки, решив, что пришёл их конец, с воем откинулись назад.

До леса шагов триста — надо бежать со всех ног, но сначала обезопасить своё бегство. Вельма быстро соткала в воздухе призрачную птицу-страшилище и направила её в ближайшую смотровую вышку. Охваченные страхом лучники попрыгали вниз, рискуя сломать себе ноги.

Управляя призрачной птицей, чародейка послала её вдоль остальных вышек и бросилась бежать. Однако всего через несколько шагов ей пришлось залечь за кривой пень. Из ворот выбежал отряд воинов с мечами и луками, возглавляемый лысым сарпедонем. С ним были ещё трое охотников на ведьм, держащие перед собой самострелы с огоньками на конце стрел. Почти вровень с ними смело шагал тот широкоплечий парень с двумя топорами, что чуть не попал в неё метательным топориком.

Наконец выехал на коне старый бородатый сотник. Сарпедонец приказал ему спешиться. Он прекрасно понимал, что опытной лесной чародейке ничего не стоит запугать или подчинить себе животное.

Вельма же понимала то, что попалась. Пока лучники держали на прицеле её укрытие, лысый сарпедонец пустил перед собой наёмников с мечами. Момент, когда они подойдут на расстояние удара, будет последним в жизни чародейки. Последним, потому что она точно знала, что не дастся им живой. Эти люди не считают её человеком. А потому плен — это худшее, что может быть.

— Не дай твари высунуться! Окружай! Держи её там!

Сарпедонцы двигались молча, но их затаённую злобу Вельма чувствовала очень ясно. Магия чувств, мысль о которой пришла чародейке в голову, не была разделом боевой магии, но именно что-то такое сейчас и нужно.

«До чего же вы глупы, аделиане, — думала она, сплетая утончённое заклинание. — Ваша сила веры могущественна только тогда, когда вы действуете с чистым сердцем и свободной совестью. Когда вы забываете, что перед вами враг и готовы простить ему даже собственную смерть. Когда вами владеет не стремление доказать свою исключительную правоту, а желание понять и помочь. Ваша защита — в вашей беззащитности, аделиане. Ненависть, возмездие, жажда восстановить справедливость — это сильные чувства, хорошая основа боевой магии, но это не ваша стихия. Вы имеете уникальный дар магии веры, но не пользуетесь им, предпочитая тупую злобу и убеждённость».

Вельма по привычке называла силу аделиан «магией веры», хотя подспудно понимала, что это не совсем магия. Точнее, совсем не магия, а нечто совершенно иное. Но люди, идущие сейчас на Вельму с огнём и мечом — явно не из числа познавших эту силу. А потому их души уязвимы даже для чародейки средней силы.

Её заклятие накрыло передних мечников, за спинами которых двигались сарпедонцы. Сразу двенадцать воинов огласили округу яростным воем. Заклятие Голодных Волков, которое маги Тёмного Круга накладывали на своих легионеров для пущей свирепости, возымело эффект. Сначала послышалась грубая ругань, а когда кто-то из мечников злобно толкнул собрата, воины ни с того ни с сего вцепились друг в друга и покатились по припорошенной снегом грязи.

Да, лесные чародеи не похвалят Вельму за подобное заклятие. Особенно Хозяйка Леса, всегда благосклонная к ней. Разжигание в людях низменных, разрушающих чувств было ремеслом чёрных магов, а к ним лесные чародеи всегда питали неприязнь, если не отвращение. Однако сейчас, против нескольких десятков противников, у Вельмы не осталось ничего более действенного, чем чёрная магия ненависти.

Но и это надолго врагов не задержит. Помощь! Надо воззвать к силам сельвы о помощи!

Лысый сарпедонец быстро понял в чём дело, но ничем не мог помочь озверевшим наёмникам, кроме как кликнуть людей, чтобы их разняли и связали покрепче, пока не кончится действие чар.

Воспользовавшись сумятицей, Вельма бросилась бежать. Были бы следящие за ней лучники чуть-чуть опытней, они бы не отвлеклись на взбесившихся собратьев, но тут-то они чародейку и проморгали. Вельма неслась, на бегу прося помощи у сельвы…

Какая удача! Совсем неподалёку в поисках сладких кореньев рылся матёрый лесной вепрь. Вначале он отозвался на призыв чародейки с такой неохотой, что Вельма засомневалась, удастся ли вообще оторвать зверя от любимого занятия. Однако, лениво потоптавшись на месте, вепрь побежал в её сторону трусцой, потом быстрее, а затем понёсся во весь опор, ломая кусты и выдирая клыками попадавшиеся на пути лозы вечнозелёного плюща.

— Уходит нелюдь! Стреляйте! Стреляйте!

Горящие стрелы легли возле ног. Вельме пришлось снова упасть и прижаться к земле. Сарпедонец, опасаясь упустить добычу, сам бросился вперёд, ведя за собой наёмников и своих охотников на ведьм.

Зверь ломился через чащу, свирепо храпя, и уже отнюдь не напоминал смирного веприка, роющегося в поисках кореньев.

Вельме оставалось только лежать. Преследователи уже в пятидесяти шагах от неё, и если они успеют первыми… что ж, у неё есть чем их встретить. Этот лысый секутор первым падёт от её смертельного заклятия. Ей не вырваться, но живой она этим лицемерам не дастся.

Наконец исполинский вепрь вылетел из чащи. Увидев разъярённого зверя, высотой в человеческий рост, с острой четвёркой клыков, воины оробели. Несколько лучников успели выстрелить, но стрелы не пробили толстую кожу. Лысый сарпедонец первым бросился в сторону, залегая за пень, предоставив зверя широкоплечему крепышу с двумя топорами. Тот, однако, тоже оказался сообразительным и быстро ретировался с дороги храпящего вепря. Один из охотников на ведьм лихо замахнулся мечом, однако лесной зверь смёл противника, даже не заметив.

Наёмники в ужасе бросились врассыпную — даже околдованные Заклятием Голодных Волков мечники пришли в себя и с дикими воплями помчались к воротам лагеря.

Отбежав к спасительному лесу, чародейка оборвала действие магии, направляющее зверя. Вепрь, гоняясь то за одним, то за другим наёмником, затоптался на месте, изумлённо пяля глаза и недоумевая, что он делает среди извечных врагов? Кто-то метнул копьё, легко ранив вепря в загривок, и тот, почувствовав боль, взревел и бросился наутёк, так и не поняв, что произошло.

Вельма наблюдала из леса за лысым сарпедонцем, тщетно заклинающим воинов преследовать чародейку в лесной чаще. Для простых наёмников на сегодня было слишком. Не смея игнорировать приказ, они вяло и боязливо потянулись к лесу, так что одного взгляда было достаточно, что толку от них не будет.

Лысый сарпедонец сплюнул и погрозил лесу кулаком. Вельма гордо усмехнулась в ответ и направилась через густые заросли вглубь сельвы. Переночевать она сможет под любым кустом. А наутро надо наведаться в клан и поскорее узнать, что же произошло в Спящей сельве за месяцы её отсутствия.

* * *

Утром следующего дня Вельма пребывала во владениях своего клана лесных чародеев. Круглую как тарелка поляну окружала стена кустов, сверху нависала непробиваемая твердь могучих крон титановых деревьев. В это время года они сдерживали огромные толщи наметённого снега, пропуская лишь тоненькие струйки талой воды.

Здесь чародейка чувствовала себя свободно. Нет больше нужды скрывать лицо. Платок снят, капюшон мантии откинут, чёрные волосы свободно ниспадают на плечи, согнутые в дугу пряди огибают её выразительные скулы и худощавые, чуть впалые щёки. В отличие от коренных сельвеек кожу её покрывал сильный загар, какой может дать только южное солнце. Взгляд её крупных изумрудных глаз, в своё время зачаровавших многих мужчин, был устремлён ввысь — на зелёный небосвод, навевающий чувство покоя и безопасности.

Перед ней стояла та, кого в кланах лесных чародеев называли Хозяйкой Леса. Облачённая в вышитые зелёные одежды, светловолосая пожилая вдова с мягкими чертами лица и строгим голосом была одной из тех трёх родственных душ, с кем Вельма могла говорить открыто. Вторым был её дядя Дальмар — брат её покойной матери Местры. Именно он поручился за Вельму, когда она попросила чародеев принять её в клан. С дядей Дальмаром Вельма была готова говорить часами, но видела его крайне редко. Третьим же человеком в мире, которому можно было излить душу без утайки, был слепой Толкователь Судеб. Древний старик, никогда не покидавший обитель клана, сидел сейчас перед Вельмой на старом пне, опираясь на древний посох, скрывающийся наполовину в его длиннющей бороде. Но слепой Толкователь всегда говорит загадками, порой его и вовсе невозможно понять, а Хозяйка и дядя Дальмар просты и понятны.

— Морфелонцы сожгли ещё одну священную дубраву, — промолвила Хозяйка сокрушённо. — Ту самую, Вельма. В Сиреневом Яру. Там, где ты была посвящена и принята в клан. Жилища тамошних нимф тоже сожгли.

— Проклятые ублюдки, — зло прошипела Вельма. — Они ответят за это! Если бы я знала… оставила бы в том лагере хотя бы парочку трупов!

— Твой гнев ничего не изменит. Месть только умножит зло. Сожжением дубравы морфелонцы отомстили за наше нападение на их обоз. За твоё вторжение в лагерь наёмников они тоже отомстят.

— Безмозглые аделианские псы! Я всего лишь защищала свою жизнь! Меня преследовали…

Вельма прервала свои яростные оправдания, потому как закашлял старый Толкователь Судеб, желая молвить слово:

— Гхм, гхм, волчица, прирученная людьми и сбежавшая в лес, никогда не станет прежней. Ей не стать преданной охотничьей собакой, но и не вернуться в волчью стаю.

Вельма и Хозяйка пытливо глядели на слепого старика.

— Что означают твои слова, многомудрый? — первой спросила Вельма.

— Волчице, что бежит от охотничьих псов, нет нужды пускать в ход клыки. Ей поможет сельва. Но если волчица заберётся в жилище к охотникам — ей придётся рассчитывать только на свои клыки, ибо там сельва ей ничем не поможет.

— Я поняла тебя, многомудрый, — ответила Вельма. В голосе она выражала почтение, но взгляд её оставался прямым, не опускаясь в покорности и смирении, как это было принято у других чародеев перед лицом Толкователя Судеб. — Да, я сама забралась в их логово. Но я не хотела вражды. Я только хотела найти одного человека…

Она осеклась, однако Хозяйка смотрела на неё сейчас с такой прямотой, что у Вельмы не оставалось сомнений: мудрая вдова видит её насквозь.

— Я не прошу тебя раскрывать мне твои замыслы, Вельма. Я только хочу, чтобы ты оставалась с нами. А ты появляешься в сельве всё реже и реже. Амархтон. Мелис. Морфелон. Зачем тебе эти большие грязные города, где столько людей, нечестивых сердцем? Что за дела в этих городах отрывают тебя от края, который тебя принял и возродил к жизни?

Вельма отвернулась, по-прежнему не опуская глаз. Ей, вечно скрывающейся под оболочкой давней мести, не хотелось раскрывать свои секреты, но другая часть души жаждала открыться. Лесные чародеи были её единственной роднёй. Три года тому назад они приняли её, как принимают, сбежавшую от ненавистного отчима сироту.

После всего, что произошло в Амархтоне, она не могла оставаться с Тёмным Кругом. Покинув же тёмных, идти ей было некуда — слишком много врагов она нажила себе в Каллирое. Дочь чёрного мага и лесной чародейки, разделённая между двумя ненавидящими друг друга кланами — ей предстояло найти себе новый дом. И она нашла его в Спящей сельве, где ещё были живы те, кто знал и любил её покойную мать. Но в последний год трещина между Вельмой и её новой семьёй расширялась всё больше.

Вельма смотрела в сторону, чтобы не встречаться со взглядом Хозяйки.

— Помнишь, год назад я похоронила отца. Безумие превратило его из крепкого воина-мага в немощного старика. После Амархтонской битвы мы виделись с ним всего раз, и эта встреча разорвала наше родство. Он проклял меня за то, что я примирилась с Седьмым миротворцем и тем самым предала свою мать, убитую его предшественником. И всё же через два года отец прислал мне письмо, в котором просил приехать к нему, чтобы проститься на смертном одре. Я тут же отправилась в путь. Однако в дороге меня задержала болезнь, насланная кем-то из магов Тёмного Круга. Наверное, в отместку за дерзкий уход из их сообщества. И я не успела. Когда я прибыла в Амархтон, отец был уже мёртв. Человек, который был рядом с ним в последнюю минуту, передал мне его последние слова: «Не забудь о нашей мести, дочь моя!» Вот так! Даже перед ликом Чёрного Провала отец заклинал меня не прекращать войны против аделиан и их Пути Истины. И делать всё, что в моих силах, чтобы искривить символы миротворцев. Ради этого меня заставили в детстве забыть своё настоящее имя, потому как «Вельма» означает «гармония леса», и нарекли новое имя — Амарта, что значит «посвящённая божеству греха».

Хозяйка глядела на неё долгим выжидающим взглядом.

— Так ты решила исполнить предсмертную волю отца?

— Нет! — Вельма обернулась к ней, и её изумрудные глаза вспыхнули. — Я только лишь хочу, чтобы Проклятие миротворцев не возродилось! Слишком много оно причинило мне боли. Потому я и отправилась на поиски, едва услышала, что новый миротворец объявился в Мелисе, а Седьмой вернулся в Каллирою и сейчас где-то в сельве…

— Проклятие миротворцев… — повторила Хозяйка, изучая яростный взгляд чародейки. — Я же вижу твою душу, Вельма. Вижу, что движет тобой, и это — твоя неудовлетворённая месть. Сельва подарила тебе покой на время, но твои страсти вновь пленяют тебя. Ты вновь возбуждаешь в себе давнюю химеру — жаждешь причинять боль всему миру, чтобы все вокруг разделили твои страдания.

Вельма тяжело задышала: оправдываться и разубеждать Хозяйку было бессмысленно.

— Даже если так… даже если так, все они — враги сельвы! Наши враги!.. Почему ты улыбаешься? Разве аделиане не твои враги? Разве их Спаситель не твой враг?

Хозяйка продолжала улыбаться ей, как неразумному дитяти.

— Мы не знаем, кто такой Спаситель — это загадка. А только глупцы тратят свою жизнь на борьбу против того, чего не знают. Наш враг — это тот образ Спасителя, который морфелонцы вбили в свои неразумные головы. Наши враги — это те, кто вбивает эти образы в головы простых крестьян Спящей сельвы, превращая их в ожесточённых фанатиков. А этого врага нам не победить войной против Морфелонского Королевства.

— Однако большинство лесных чародеев считают иначе.

— Это и ведёт наш род к гибели. Они не ведают этого и будто не слышат моих слов. Поднимают на борьбу вольных охотников, лесовиков, бесцветных магов, пытаются подчинить себе солимов, призывают начать войну с Лесным Воинством. Всё это приведёт только к новой резне, куда более страшной, чем в Эпоху Лесных Войн.

— Морфелонцам нас не сломить! — жёстко ответила Вельма.

— Верно. Но и нам их не одолеть. Нас ждёт или искоренение, или бесконечная война, — Хозяйка мягко коснулась плеч чародейки. — Потому ты и нужна нам здесь. Ты перешла долину ненависти, длиною в двадцать лет, и сумела простить того, кого мечтала убить. Именно потому — ты та, кто сможет помочь нам остановить кровопролитную войну.

Вельма отвернулась.

— Прости. Ты очень много сделала для меня. Я хотела бы помочь. Но не могу. У меня много незавершённых дел. Как только я увижусь с Дальмаром, я отправлюсь дальше — на поиски Седьмого миротворца…

Произнеся имя своего дяди, Вельма ощутила в душе Хозяйки скорбный импульс. Чародейка медленно повернулась к ней, надеясь, что это чувство окажется ложным.

— Я не хотела тебе говорить, — промолвила Хозяйка.

— О ком? О Дальмаре? Или о миротворце?

— О них обоих.

Вельма почувствовала дрожь.

— Что ты знаешь? Где они?

— Слухи тебя не обманули: Седьмой миротворец действительно служил в отряде наёмников Дубового Листа. Месяц назад он со своим отрядом напал на Дальмара и его друзей — вольных охотников, ночевавших в Раздорожной Таверне. В завязавшейся схватке Дальмар погиб.

Чародейка глубоко задышала и едва не поперхнулась чистым прохладным воздухом сельвы. Известие сжало её сердце скорбящей болью. Потеря тех немногих людей, которыми она дорожила, была страшнейшим роком её жизни. Если бы Хозяйка сказала, что Дальмар взят в плен тем лысым сарпедонцем, она бы не колеблясь отправилась в тот же лагерь, из которого едва вырвалась накануне.

— Как он погиб? Кто его убил?! — едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть чародейка.

— Чародеи нашего клана провели расследование. Он был ранен из арбалетов в ногу. Эти раны были не смертельны. Его добили мечом.

— Кто?! — выдохнула чародейка. — Я могу узнать имя его убийцы?!

По глазам Хозяйки она видела, как сильно та не хочет отвечать, опасаясь, что хрупкий покой, обретённый Вельмой в сельве, рухнет под новым напором ненависти. Но не ответить Хозяйка не могла: будет только хуже, если Вельма узнает правду сама.

— Его убил Седьмой миротворец. Только он бился прямым обоюдоострым мечом, и смертельная рана Дальмару была нанесена его оружием. Вольные охотники, раненые, но живые, говорили, что Седьмой сражался как монстр. Только солимы смогли его одолеть.

— Он мёртв?

— Пока неясно. Тело куда-то исчезло. Его могли подобрать люди из Лесного Воинства… Вельма, собери силы. Дальмар теперь обитает с духами сельвы, а тебе предстоит ещё многое сделать в мире живых.

Вельма стояла, сжав кулаки. Глаза её горели яростным изумрудным огнём.

— Будь он проклят…

— Не произноси проклятий на этом месте! — неожиданно вспыхнула Хозяйка.

— Нет… я не буду никого проклинать, — прошипела Вельма. — Я просто встречусь с ним и… Почему он сделал это? Почему напал на Дальмара?! Он же миротворец… Я всегда знала его другим, даже когда мы были заклятыми врагами!

— Я не знаю, Вельма. Может быть, его обязывали надетые им доспехи морфелонского воина.

— Добить раненого?! О, духи сельвы, он даст мне ответ!

Вновь закашлял старый Толкователь Судеб, напомнив о своём присутствии.

— Что скажешь, многомудрый?

— Гхм, гхм, алчущий не утолит жажду журчаньем ручья, цепной пёс не поймёт песни единорога. Волчица, вкусившая человеческой плоти, опасна для путника, но посади её на цепь — и она станет куда опасней.

— Я не понимаю, многомудрый, — прошептала Вельма подавленно. — Волчица — это я?

— Волчица — это тёмная страсть, живущая в тебе, — пояснила Хозяйка. — Чем больше ты пытаешься её обуздать, тем злее она становится. Возможно, чистота сельвы сумела бы очистить тебя от неё, но я чувствую, что уйдя сейчас, ты уже не вернёшься.

— Я вернусь, — с ожесточением произнесла Вельма. — Как только закончу незавершённые дела.

— Я отдала бы всё духам сельвы ради этого. Мне жаль тебя, дитя леса.

— Запахи трав не накормят косулю, трубный зов не обманет благородного оленя… но даже волчица не сможет убивать там, где поселится молодой лев, — как всегда загадкой отозвался слепой Толкователь Судеб.