Февраль 1917 года

Фредерик не смог бы выбрать худшего момента, чтобы сделать свое крупнейшее денежное вложение в Москве: ровно через неделю после того, как он купил у Кантакузиных-Сперанских многоквартирные дома, в Петрограде разразилась первая революция 1917 года. 23 февраля по старому стилю (на Западе – 8 марта) сотни тысяч бастующих рабочих, уже несколько месяцев протестовавших против нехватки хлеба и топлива в окраинных фабричных округах, стали стекаться в центр города, чтобы выразить свою злость непосредственно властям. Царь, все еще находившийся на фронте, приказал командиру столичного гарнизона разогнать демонстрантов, но войска были столь нелояльны, что отказались стрелять по толпе. Вскоре солдаты и даже некоторые офицеры начали брататься с демонстрантами и переходить на их сторону; подняли бунт и моряки Балтийского флота. Мятежники стали брать контроль над целыми частями города и атаковать правительственные здания. 11 марта, когда восстание распространилось на Москву и другие города, Николай приказал Думе, настоятельно требовавшей от него преобразований, распуститься. Большинство депутатов отказались, а на следующий день объявили о создании Временного правительства, состоявшего в основном из либеральных и прогрессивных политиков; более радикальные деятели сформировали второй центр силы – Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. Царь предпринял вялую попытку вернуться в Петроград, но, поняв, что обе столицы империи были в руках мятежников и что он не имел поддержки со стороны генералов, 2 (15) марта сложил с себя и со своего сына Алексея полномочия в пользу брата – великого князя Михаила. Последний отрекся от власти на следующий же день в пользу Временного правительства. Как сформулировал историк Рязановский, трехсотлетняя Российская империя умерла «почти без стона».

По всей стране новость о падении монархии была встречена с ликованием. Повсюду стали ломать скульптуры и изображения с двуглавым орлом – символом монархии. В Москве – после первоначальных напряженных столкновений между войсками и мятежной толпой перед зданием Городской Думы неподалеку от Красной площади – солдаты присоединились к бунтовщикам, повязав на штыки красные ленточки. Толпы высыпали на улицы и площади в центре города, неся красные знамена в поддержку революции в Петрограде и распевая «Марсельезу». В воскресенье, 25 марта, огромный «парад свободы», состоящий из сотен тысяч человек, прошел по сердцу Москвы. Наблюдавший его американец был очень впечатлен организованностью шествия, весельем толпы, собравшейся на него посмотреть, отсутствием полиции и непринужденным смешением сословий. В соответствии с переходным характером исторического момента процессия сочетала в себе старое и новое: знамена с революционными лозунгами вроде «Земля и воля народа» соединялись с молитвой в часовне Иверской иконы Божьей Матери у входа на Красную площадь. Часть шествия имела карнавальный характер; особенно толпе нравилась цирковая труппа с верблюдом и слоном, покрытыми революционными плакатами. Следом везли черный гроб с надписью: «Старый порядок», на котором сидел кривляющийся карлик с табличкой «Протопопов» – это поносили последнего имперского министра внутренних дел, взятого под арест при новом режиме.

Но не все, что происходило весной 1917 года, было праздничным или мирным, и крупные собственники вроде Фредерика скоро поняли, что революция поставила их благополучие и жизнь под угрозу. Еще до того как Николай отрекся от престола, полицейские силы в Москве были разоружены и распущены мятежниками. Затем, когда в качестве одной из первых своих мер Временное правительство объявило широкие гражданские свободы, оно также амнистировало всех политических заключенных, включая террористов; вдобавок около двух тысяч воров и убийц были выпущены из тюрем в Москве. Город захлестнула волна преступности – были грабежи на улицах, нападения на дома и предприятия. Новая городская милиция, которую составили в основном студенты-добровольцы, оказалась неэффективна, и домовладельцы были вынуждены организовывать для взаимной защиты собственные объединения. Но все это было лишь первым предвестием грядущей анархии.

Другим ранним декретом, имевшим роковые последствия для всей страны, стал «Приказ № 1», изданный Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов – вторым центром власти в столице. Этот совет объявил, что у него есть право отменить любой приказ Временного правительства, касающийся военных вопросов, и что всякое воинское подразделение вплоть до роты должно создать выборный солдатский комитет, который решал бы, как это подразделение будет действовать в той или иной ситуации. Этот «демократический» порядок положил конец иерархической командной структуре царской армии – как и планировалось. Но это было и предвестием гибели армии, которая, пусть и очень ослабевшая к началу 1917 года, оставалась последней организацией в России, способной противостоять разрушительным общественным силам, которые теперь уже накапливали ураганную мощь.

К этому времени патриотический подъем, характерный для первого этапа войны, был далеко позади. Солдаты хотели мира, и масштабное дезертирство еще более возросло. Некоторые части поднимали бунты против собственных офицеров, их избивали и даже расстреливали. Другие начинали брататься с немцами и «австро-венграми» через линию фронта. Однако Временное правительство оставалось слепо к тому, что происходит на фронте, и, считая себя обязанным сохранять верность Антанте, упорно пыталось разжечь энтузиазм для еще одного наступления, заявленной целью которого была ни больше ни меньше как «полная победа». Этот фатальный разрыв между неэффективным правительством и солдатскими массами, которые во многом состояли из крестьянства и низших сословий, наблюдался по всей стране. Крестьяне не были заинтересованы в войне, они желали земельной реформы. Рабочие хотели повышения зарплат, сокращения рабочих часов и контроля над своими фабриками. Горожане хотели, чтобы прекратилась нехватка еды, топлива и товаров массового спроса. В качестве оптимистического жеста поддержки российской военной экономики, сначала Соединенные Штаты, а затем и другие члены Антанты признали Временное правительство через несколько дней после его создания. Однако новому режиму не удалось добиться поддержки собственного народа, и эта неудача станет причиной его рокового конца.

* * *

Очень быстро театральная жизнь Москвы начала приспосабливаться к новой политической реальности в стране; но многие из первоначальных изменений были поверхностны, в основном все шло как прежде, доходы продолжали поступать. Новый городской «комиссар», пришедший на смену генерал-губернатору, переименовал бывшие «императорские» театры в «московские государственные театры». Сверхпатриотическая опера XIX века «Жизнь за царя», написанная Михаилом Глинкой, была исключена из репертуара Большого театра. И наоборот, с упразднением царской цензуры и значительным снижением влияния на общественную жизнь православной церкви широко начали ставиться фривольные и дерзкие пьесы. Особенно популярным жанром было высмеивание Распутина и его отношений с царской семьей; москвичи с удовольствием ходили на «Веселые дни Распутина», «Гришкин гарем» и «Крах дома Романовых и К°».

Несмотря на такое иконоборчество и звучащую повсюду подстрекательскую революционную риторику, многие почтенные институты царского времени в 1917 году продолжали по инерции существовать, и примечательно, что Фредерик выбрал это время, чтобы присоединиться к самому архаическому из них. 10 (23) июня 1917 года он официально стал московским «купцом первой гильдии», и его имя по всем правилам было внесено в реестр Гостиной слободы – этот московский топоним, относящийся к Средним векам, теперь просто обозначал особое купеческое объединение. В свое заявление он включил и своего старшего ребенка – Ольгу, которой незадолго до того исполнилось пятнадцать.

Полученный Фредериком титул был введен в начале XVIII века и изначально давал владельцу некоторые важные привилегии, такие как освобождение от воинской повинности, телесных наказаний и подушного налога. К тому же титул был почетным и повышал социальный статус. Но к началу XX века он уже стал едва ли не анахронизмом, хотя его преимущества не были лишены очарования: купцы первой гильдии имели в принципе право посещать царский двор и носить официальную форму, куда входило ношение шпаги. (К моменту занесения в список Фредерика эта привилегия стала, конечно, чисто теоретической – царь был помещен под домашний арест в одном из своих бывших дворцов.) И все же для Фредерика это был знак того, что он достиг вершины в своей профессии и что его русские коллеги признали его положение. Включение в заявление Ольги показывает, что он ждал, что она, а возможно, и другие его дети, став постарше, примут участие в ведении основанных им предприятий.

Но опять-таки едва ли мог Фредерик найти худшее время для этого. Став купцом первой гильдии, он фактически с гордостью подтвердил, что является зажиточным буржуазным капиталистом. В старой России это сословие было почтенным, но скоро, посреди нарастающей революционной бури, оно будет предано анафеме. Фредерик вот-вот обнаружит, что он больше не плывет по течению истории – ее силы начинали оборачиваться против него.

* * *

Во второй половине 1917 года бедственные исторические события следовали одно за другим. Через несколько недель после падения царского режима немцы решили усилить охватившее Россию революционное возбуждение, отправив Владимира Ленина, своевольного и бессовестного вождя радикальной партии коммунистов-большевиков, из Швейцарии, куда тот ранее эмигрировал, в Петроград. В последующие месяцы Ленин и его сторонники делали все возможное, чтобы подорвать слабое и все более непопулярное Временное правительство. Они призывали к немедленному выходу России из войны, к передаче контроля над фабриками рабочим, к изъятию больших имений и раздаче земли крестьянам. Массам пришлись по нраву все эти цели, но Временное правительство не могло или не хотело их поддержать. В июле попытка военного министра Александра Керенского начать в Галиции новое наступление на Германию привела к восстанию и развалу того, что осталось от российской армии. В конце августа дискредитированное Временное правительство было атаковано справа – верховным главнокомандующим, генералом Лавром Корниловым, вступившим в заговор с целью политического переворота. Угроза контрреволюции объединила радикальные партии и городских рабочих в поддержке Временного правительства, и заговор не удался. Единственными же, кто извлек пользу из этой истории, были большевики, и к концу сентября 1917 года они стали сильнейшей военной группировкой в столице.

* * *

Летом 1917 года Фредерик решил, что должен выйти из возложенной им на самого себя роли пассивного инвестора. Политический климат становился все более «левым», и ему нужно было найти способ подстроиться. Его решением стало заключение сделки с Московским советом солдатских депутатов – местным вариантом Петроградского совета, соперничавшего за власть с Временным правительством еще с Февральской революции. План был в том, чтобы открыть в «Аквариуме» новый «солдатский театр», где ставились бы представления, каких там никогда не бывало. Акцент будет сделан не на легком развлечении, а на знаменитых и серьезных драматических произведениях, классической музыке и опере. Цель плана состояла в том, чтобы идти в ногу с самыми благородными идеалами революции: демократизировать доступ к высокой культуре (путем воспитания) солдат, коих, как считалось, темные силы старого режима держали в неведении. Теперь же им будут открыты лучшие, «строго демократические» произведения, созданные в России и за рубежом, включая пьесы Гоголя, Толстого, Горького, Чехова, Шиллера, Ибсена и Шекспира, оперы Чайковского, Римского-Корсакова и Мусоргского, концерты симфонической и камерной музыки. Подобная инициатива не обещала принести столько же денег, что и французский или венский постельный фарс, но это было лучше, чем оставить театр пустым. Фредерик был, кажется, первым известным антрепренером во всем городе, который подстроился под новый порядок, сдав свой театр открыто популистской, революционной группе. Им двигал, без сомнения, трезвый прагматизм, а не политика. «Максим» оставался в аренде у другого антрепренера всю осень 1917 года, но без каких-либо больших перемен в его традиционном репертуаре.

Октябрь 1917 года

25 октября (7 ноября) 1917 года в Петрограде большевики нанесли свой удар. Двумя днями ранее, изменив внешность, Ленин покинул временное убежище в Финляндии и проскользнул в столицу; он сумел убедить соратников, что настало время взять власть. Красные войска, координируемые Львом Троцким – талантливым помощником Ленина – заняли в городе ряд стратегических объектов. Той ночью ведомые большевиками солдаты, матросы и фабричные рабочие напали на Зимний Дворец, бывшую царскую резиденцию, где заседало Временное правительство. Небольшая оборонная сила во дворце, состоявшая из двух или трех рот юнкеров и части женского батальона, после нескольких часов противостояния была подавлена. Большевики арестовали членов правительства; Керенский, к тому времени ставший премьер-министром, смог бежать, взяв машину в посольстве Соединенных Штатов. Большевистская операция против Временного правительства увенчалась успехом, причем людей в Петрограде погибло меньше, чем после отречения царя в феврале.

В Москве же было более серьезное сопротивление. На следующее утро после падения Временного правительства большевистские войска окружили Кремль и столкнулись с кадетами из городских военных училищ и небольшим числом казаков. Обе стороны обвиняли друг друга в нелегитимности и отказывались отступить. Первыми открыли огонь большевики. В течение следующих нескольких дней в разных частях города бушевали ожесточенные сражения между «красными» и теми немногими соединениями, которые сохраняли верность Временному правительству. Ситуация быстро стала настолько хаотичной, что город, казалось, впал в шизофрению: на одной стороне площади люди стояли в очередях за суточной нормой хлеба, а на другой в это самое время вели перестрелку кадеты и «красные» отряды. Некий англичанин вспоминал, что железные дороги, почтовые отделения и другие государственные учреждения продолжали работать, в то время как тяжелые бои вспыхивали по всему городу. Несмотря на опасность, как-то вечером он рискнул и вышел из дома, чтобы пойти посмотреть знаменитую пьесу Чехова «Вишневый сад» в Московском Художественном театре, который был в нескольких кварталах от «Максима», и по пути домой ему пришлось укрываться от пулеметного огня.

У Фредерика были все основания волноваться как о благополучии обоих своих семейств, так и о своей собственности. К 10 ноября уже не ходили трамваи и не работали телефоны. Банки и предприятия были закрыты. Из страха получить пулю или шрапнель люди старались без необходимости не выходить из дома. На улицах города начали появляться патрули, состоящие из агрессивных солдат-большевиков и грубых на вид рабочих с винтовками на веревках. В многоквартирных домах члены домовых комитетов собирали огнестрельное оружие, какое только могли найти, и по очереди охраняли входы от мародерствующих банд вооруженных людей, чьи убеждения были сомнительны. Остальные жильцы в это время спали – одетые, на тот случай, если кто-то попробует вломиться.

К концу недели выстрелами из винтовок и пулеметов и артиллерийским огнем были повреждены десятки зданий в центре Москвы, включая наиболее почитаемые соборы в самом Кремле. Как отмечал один напуганный горожанин, урон, нанесенный символическому центру России во время этой братоубийственной бойни, превзошел ущерб, который причинили ему иностранные захватчики во главе с Наполеоном в 1812 году. А некий американец так описывал увиденное возле своего дома в центре города:

Дом, где мы находимся, превратился почти в развалины, а бульвар перед нами – редчайшая и грустнейшая панорама разорения. Дороги покрыты осколками и обломками; деревья, фонари и телефонные столбы искорежены; на тротуаре лежат мертвые лошади и несколько мертвых людей; сломанный газопровод все еще горит; черные, грубые, дымящиеся каркасы горящих зданий стоят словно огромные баррикады над замусоренными дворами бульвара.

В те дни погибло от пяти до семи тысяч человек. 20 ноября московский военно-революционный комитет провозгласил свою победу, объявив, что кадеты и прочие его противники сдались или убиты.

Первые недели после окончания боев были для Москвы тревожным временем. Никто не знал наверняка, чего ждать от большевиков, но то, что те захватили власть в Петрограде и почем зря пользовались ею по всему городу, было зловещим признаком. Тем не менее люди из мира Фредерика не имели другого выбора, кроме как пытаться жить как прежде, невзирая на повсеместные разрушения, беспорядок, взлетевшие цены и скудные запасы топлива и продовольствия. «Максим» избежал повреждений во время уличных боев, и директор театра, взявший его в аренду, попытался продолжать работу со старым репертуаром – мешаниной из мелодрам, комедий, легкомысленных французских песенных и танцевальных номеров и, в соответствии с духом времени, случайных тяжеловесно-серьезных пьес (эта неаппетитная смесь просуществует недолго). Сходным образом в последние месяцы 1917 года «Аквариум» продолжал давать свою по преимуществу благородную программу как официальный театр московского гарнизона. Пока оба места работали и приносили деньги – работал и зарабатывал Фредерик.

Однако когда на Россию опустилась особенно суровая зима, новый режим начал обнаруживать свою глубоко агрессивную природу, и опасность, грозившая Фредерику и его коллегам, стала очевидна. Самой насущной задачей большевиков было обеспечить удержание власти, устранив все внешние и внутренние риски. Внешнюю угрозу они устранят путем выведения России из Великой войны, а внутреннюю – путем развязывания войны нового рода – против целых классов людей, которых они сочтут своими врагами.

Согласно большевистско-марксистскому мировоззрению, охватившая Европу война была развернута «буржуазно-капиталистическими» силами, преследовавшими эгоистичные экономические и геополитические интересы, не имевшие ничего общего и даже находившиеся в противоречии с подлинными нуждами рабочих и крестьян. Поэтому, едва захватив власть, большевистский режим предложил немцам прекращение огня, и 3 марта 1918 года стороны подписали Брест-Литовский мирный договор. Большевики согласились отдать четверть территории, населения и пахотной земли бывшей Российской империи, три четверти ее металлургии и угледобычи и много чего еще. Условия были ужасны, но зато теперь большевики могли посвятить свое внимание врагу внутри страны.

Их способ определения такового должен был показаться Фредерику до абсурда знакомым. В точности так же, как черный не мог избежать расистских категорий в Соединенных Штатах, каждый человек в новом Советском государстве отныне определялся по социально-экономическому классу; и, несмотря на кажущиеся отличия, марксистская и коммунистическая концепция «класса» работала, странным образом, как квазирасистский ярлык. В глазах большевиков ты носил нестираемую печать того, что ты делаешь или делал для заработка, и люди с деньгами, люди, владевшие собственностью или открывшие свое дело, а также дворяне, духовенство, полиция, работники органов правосудия, преподаватели, военные офицеры и государственные чиновники – словом, все причастные к поддержанию или обслуживанию старого, имперского режима – были не на той стороне истории. Американец, находившийся в это время в России, описывал крайние формы, которые принимал этот подход.

Большевики вышли за скальпами всех «капиталистов» – «буржуев», как они их называют; а в глазах большевика к буржуазии принадлежит всякий, кто носит с собой носовой платок или у кого белый воротничок! Вот почему некоторые наши друзья выпрашивают у слуг старую одежду; у одетого в лохмотья меньше шансов быть застреленным на улице!

Происхождение Фредерика – чернокожего американца – никак не могло смягчить его классовых «грехов». Большевики ненавидели американцев, французов и британцев, считая, что Антанта пыталась удержать Россию в войне (что было правдой). А прошлое притеснение Фредерика как черного в Соединенных Штатах «отменялось» его превращением в богача в России. Он ничего не мог поделать с тем, как смотрел на него новый режим, – как не мог он поменять и цвет кожи.

* * *

Октябрьская революция также изменила натянутые отношения Фредерика с Валли, и то, что было стабильным, пусть и неловким, союзом, превратилось в ядовитую смесь личного и политического. В соответствии с дикой инверсией норм в России, вызванной революцией, это было так, словно бы Валли была белой американкой, которая вдруг решила, что ее живущий отдельно муж – «негр».

Уже больше года Фредерик знал, что та завела себе любовника. Это представляло некоторую проблему, потому что Ирма, Михаил и Ольга по-прежнему жили с Валли в большой квартире на Малой Бронной, в доме 32; но, учитывая, как он сам обращался с Валли, Фредерика это не должно было сильно беспокоить. Ни имя любовника, ни его род занятий до Октябрьской революции неизвестны, но, по-видимому, он был пылким сторонником революции, поскольку стал после нее «большевистским комиссаром», как позднее охарактеризовал его Фредерик. Если так, то он был важным человеком в Москве при новом режиме, и его связь с Валли представляла опасность. Он мог подкрепить своей политической властью злость, которую та испытывала к мужу.

И уже очень скоро Фредерик столкнулся с яростью Валли. Одновременно с обдумыванием способов приспособиться к новому режиму он также начал искать место, где его семья могла бы скрыться от московских угроз, ограничений и дефицита. Все резко изменилось после того, как большевики подписали Брест-Литовский договор. В феврале немцы начали оккупацию Украины, и к середине марта они уже были в Одессе. То, что было ужасной потерей территории для нового советского режима, оказалось благодатью для состоятельных русских и всех, кто хотел бежать от большевиков. Несмотря на то, что до недавнего времени немцы были презираемыми врагами, многие русские стали смотреть на них как на меньшее зло. По крайней мере на них можно было положиться в плане восстановления на оккупированной территории более привычного социального порядка, чем тот, который наводили большевики в остальной России. Фредерик мог теперь уберечь Эльвиру и детей от опасности, отправив их на виллу, купленную им в Одессе. Более того, Эльвира была немка, и у нее были родственники в Берлине, что, конечно, при местном военном правительстве было ее преимуществом.

Однако найти место было лишь началом тех трудностей, которые предстояло преодолеть Фредерику и его семье. Большевики не хотели, чтобы люди ускользали из-под их власти, и каждый желающий покинуть Москву должен был получить специальное разрешение. Заявление Фредерика было категорически отвергнуто, и это не предвещало ему ничего хорошего. Но зато он смог получить разрешение для Эльвиры и детей, использовав лазейку, существовавшую для актеров и прочих исполнителей. Он заявил, что она все еще выступала на сцене и должна была поехать на юг для работы по своей профессии.

Но впереди ждали и другие препятствия. За предыдущий год движение поездов по всей стране сильно ухудшилось: расписание стало беспорядочно, билеты были в дефиците, подвижные составы обветшали, участились задержки из-за неисправности двигателей. К тому же посадка на поезд в Москве не гарантировала достижения пункта назначения. На каждой станции столько людей старалось забраться на поезд, что пассажирам приходилось сражаться за свои места. Но Фредерик вновь добился своего и обеспечил проезд всем шестерым. Оставалось только собрать всю семью из двух разных домов.

Накануне отъезда Эльвиры Фредерик отправился в свою квартиру на Малой Бронной, чтобы забрать Михаила и Ирму. Валли его не ждала. Войдя в спальню, он с удивлением обнаружил ее там с любовником. Сцена ничего не оставляла воображению. «Я застал ее наверху в моей восьмикомнатной квартире в постели с одним из этих комиссаров», – рассказывал позже Фредерик знакомому.

Валли пришла в бешенство от внезапного появления Фредерика, равно как и от цели его визита. Обернувшись к любовнику, она стала подстрекать его отомстить за унижения, которые терпела от Фредерика долгие годы. Это не была пустая угроза: комиссары в это время носили оружие. К тому же Фредерик был не просто изменившим мужем, но еще и классовым врагом. Последовала истерическая сцена, позднее он опишет ее в письме: «…Женщина заставила своего любовника-большевика попытаться убить меня, и лишь моя маленькая девочка и мой сын, который тоже тогда был еще ребенком, <…> спасли меня от такой смерти – они громко закричали, и большевик отпустил меня».

В последовавшей сумятице Фредерик, спеша уйти, смог забрать с собой только Михаила. Ирма осталась в квартире, и Фредерик больше никогда ее не увидит. Осталась ли она с Валли добровольно или нет, удержала ли ее Валли из-за любви к ней или по расчету, в любом случае девочка стала жертвой эмоциональной борьбы между родителями. Она останется между ними заложницей на годы после их расставания.

После нелепого столкновения с комиссаром Фредерик понял, что должен держаться от Валли как можно дальше. И тогда ему на руку сыграл радикальный пересмотр семейного законодательства, затеянный новым режимом всего через два месяца после революции. В несколько скоординированных шагов он развелся с Валли, женился на Эльвире и узаконил статус Феди и Брюса; с тех пор Эльвира всегда использовала фамилию Томас как свою. Затем она и четверо детей начали долгое и тяжелое путешествие в Одессу.

* * *

Наконец Фредерик мог сосредоточиться на вопросе о том, что делать со своими предприятиями. Все его действия в первые месяцы 1918 года показывают, что он не ожидал, что большевики и их политика продержатся целый год, даже после того, как те разогнали Учредительное собрание, демократически избранный орган, который должен был создать новое представительное правительство. В январе 1918 года на юго-востоке, на земле донских казаков начало назревать вооруженное восстание «белых» сил против большевиков. В Москве той весной большевикам пришлось использовать артиллерию, броневики и массированный пулеметный огонь, чтобы выбить анархистские группировки из центра города. Среди населения были даже те, кто надеялся, что немцы проигнорируют Брест-Литовский договор и оккупируют всю страну.

Фредерик начал предпринимать ряд решительных усилий, чтобы насколько возможно приспособиться к новым условиям и спасти то, что он создал. Его арендатор к тому времени уже оставил «Максим», и Фредерик попытался восстановить его старый стиль и программы. Он подписал новый договор на аренду театра на весьма оптимистичный срок – 5 лет и на внушительную сумму за сезон – 105 000 рублей. Хотя зимний театр «Аквариума» был захвачен московским гарнизоном, в январе 1918 года Фредерик заключил с антрепренером Борисом Евелиновым новую сделку, которая касалась постановки ближайшим летом оперетт и фарсов в обоих театрах «Аквариума». Евелинов заплатил Томасу очень солидный аванс в 175 000 рублей – почти 3 миллиона сегодняшних долларов; это была приличная ставка на то, что они заработают в будущем еще больше.

Однако по прошествии нескольких недель едва ли не все надежды Фредерика окажутся несбыточными фантазиями. К марту волна захватов театров большевистским режимом докатилась и до Фредерика – его заставили отдать принадлежавшие ему заведения. Главный театр «Максима» был национализирован и передан театральным компаниям с более высокими художественными целями, чем тот тип развлечений, на котором специализировался Фредерик. Все, что он смог удержать, – это одно из небольших помещений в здании, где ему позволили открыть простую столовую с дешевыми, по три рубля за порцию, блюдами для театральных работников и актеров – членов профсоюзов. Это был крутой поворот к худшему для человека, годами владевшего одними из самых популярных ресторанов города. Окончательным унижением стало назначение Фредерика директором еще недавно принадлежавшего ему театра.

История с «Аквариумом» изначально была сложнее и запутаннее, но и она окончилась тем же. После некоторых колебаний со стороны нового режима планы Фредерика и Бориса Евелинова сошли на нет. Большевистский режим, умудрявшийся сочетать кровожадность с напускной скромностью, запретил Фредерику и Евелинову ставить их «буржуазные» непристойные фарсы и фривольные оперетты.

После этой неудачи они предприняли еще одну, последнюю попытку найти для себя нишу в единственно знакомом и понятном им мире и выступили с идеей летнего сезона классического балета в «Аквариуме». Это соответствовало «культурно-просветительской» функции, которая теперь приписывалась революционному театру на благо солдатам и им подобным. Именно здесь проявилось вновь отточенное Фредериком чувство театральности, пусть и в последний раз в Москве. Он знал, какие балеты популярны, поскольку короткие представления известных балерин являлись постоянным элементом эстрадных постановок. Фредерик предположил, что несомненным успехом будет пользоваться «Жизель», известный французский романтический балет XIX века. Он оказался прав, и эта постановка «Жизели» будет идти на сцене «Аквариума» еще несколько лет после того, как он сбежит из Москвы.

* * *

Национализация «Максима» и «Аквариума» была лишь началом перемен, прокатившихся по Москве. Фредерик попал в разрушительное историческое течение, грозившее затянуть его в воронку. Страна двигалась в направлении, которое никто не мог себе представить. В соответствии с заявлением Маркса, что коммунистическая революция ведет к диктатуре пролетариата и отмене частной собственности, большевики систематически демонтировали все социальные и экономические основания Российской империи. Они отменяли прежние звания и титулы, передавали контроль над предприятиями и заводами рабочим комитетам, постановили, что крестьяне должны разрушить имения помещиков. Внешняя торговля стала национальной монополией, банки и церковная собственность были национализированы, старая судебная система была заменена на революционные трибуналы и «народные суды», образование и досуг были взяты под строгий идеологический контроль. Вскоре после переворота большевики учредили «чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией» – печально знаменитую политическую полицию, ставшую известной в виде русской аббревиатуры ЧК и установившую господство государственного террора, которое продлится до самого конца советского периода российской истории. После того как в январе было распущено Учредительное собрание, все политические партии были объявлены контрреволюционными, включая даже те, что изначально состояли в союзе с большевиками. 31 января 1918 года правительство обозначило наступление новой эпохи, приняв календарь нового стиля.

Это революционное преобразование страны даже и не думали делать бескорыстным или мирным: по словам Ленина, у наделенного властью пролетариата был мандат – «грабить награбленное». Крестьяне и рабочие поняли это буквально, и в городах и селах началась кампания по конфискации и разграблению богатых домов и поместий, предприятий, церквей. Граница между государственной экспроприацией и вооруженным разбоем была стерта.

Многие москвичи столкнулись с конфискацией, грабежом и вымогательством со стороны «красных» войск и ЧК. По всему городу захватывалась жилая недвижимость, приглянувшаяся новому режиму, причем хозяев и квартирантов зачастую просто выбрасывали на улицу, а представители нового порядка въезжали в их дома и квартиры. Такова, скорее всего, была судьба и фешенебельных многоквартирных домов Фредерика в Каретном ряду, а вот комиссар Валли мог и уберечь ее от потери большой квартиры на Малой Бронной.

Как и всем другим представителям его сословия, Фредерику повсюду грозила физическая расправа. Солдаты-большевики в серых шинелях и папахах, прячась в тупиках и переулках, выбирали подходящую квартиру и внезапно вламывались туда – под предлогом розыска беглых офицеров или поиска скрываемого продовольствия, но часто просто чтобы ограбить жильцов. Особенно опасно стало выходить на улицу по вечерам. В середине марта на Большой Дмитровке, на той самой улице, где находился «Максим», у известной актрисы похитили две дорогие шубы, в которых она должна была выступать тем вечером. В том же месяце шестеро вооруженных людей вошли в популярный ресторан «Мартьяныч» и ограбили гостей, забрав у них деньги и драгоценности на несколько сот тысяч рублей. Никто даже не пытался протестовать, потому что рассчитывать было не на кого: если жертвы звонили в местное отделение полиции, им, как правило, говорили: «Они действовали на основании закона. Если будете возражать – будете арестованы!»

Одной из известных жертв был деловой знакомый Фредерика, театральный антрепренер Суходольский. В начале марта группа из пятнадцати человек появилась у его дома в респектабельном районе, заблокировала все выходы, так чтобы никто не мог сбежать, и, угрожая оружием, вломилась в его квартиру. Обыскав ее, ворвавшиеся избили Суходольского и его жену и ушли, забрав 24 000 рублей и другие ценности. Супружеской паре еще повезло остаться в живых…

Попытки режима перераспределить богатство не ограничивались тем, что он посылал банды мародеров нападать на граждан в их домах. Когда первая волна захватов банков большевиками не принесла столько денег, сколько им было нужно (от 100 до 150 миллиардов долларов по нынешнему курсу) для консолидации власти внутри страны и распространения ее за рубеж, где они рассчитывали разжечь мировую революцию, они обратились к содержимому индивидуальных банковских ячеек. В одной только Москве к лету 1918 года они конфисковали содержимое 25 493 сейфов, что принесло им полтонны золота, серебра и платины слитками, примерно 700 000 рублей золотыми, серебряными и платиновыми монетами, 65 миллионов царских рублей, 600 миллионов рублей в государственных и частных облигациях и, наконец, большие суммы в иностранной валюте. Это была только часть сейфов, имевшихся в городе; остальные будут вскрыты позже.

* * *

К лету 1918 года Фредерик решил бежать из Москвы. Многие из тех, кого он хорошо знал, уезжали на юг, включая его бывшего делового партнера Царева, который арендовал на зиму театр в Киеве, оккупированном немцами. В начале июня московское правительство объявило запрет на посредников в городских театрах, что лишило Фредерика его работы в качестве директора национализированного «Максима». Из-за ухудшения медико-санитарных условий в городе начали распространяться холера и тиф. В июле разразились бои, когда социалисты-революционеры в попытке сорвать мирный договор с немцами убили немецкого посла, а затем попытались начать восстание, захватывая ключевые позиции по всему городу. Большевики ввели войска и быстро разбили мятежников – и воспользовались этим случаем для еще большей консолидации власти. Позже в том же месяце до Москвы дошла новость, что Николай II и его жена, сын и четыре дочери были казнены местным советом в Екатеринбурге, далеко на Урале.

Единственным источником дохода, оставшимся у Фредерика, был дешевый ресторан, который ему разрешили открыть в одной из частей «Максима». Держать в Москве ресторан любого рода в это время требовало связей или сметливости, потому что нормальные оптовые поставки пребывали в состоянии совершенного упадка. Город находился на грани голода, основные пищевые продукты выдавались по карточкам, а цены на черном рынке были неподъемны. Именно тогда, чтобы частично заполнить пробел, и появились мелкие дельцы, ставшие известными под названием «мешочники». Толпы крестьян стали приходить в город из далеких деревень с мешками продовольствия местного производства – с мукой, хлебом, маслом, крупой, яйцами, – которые они обменивали на товары промышленного изготовления, еще встречавшиеся в городе на черном рынке, такие как женские головные платки, ситец, нитки, сахар, мыло и спички. Голодные горожане тоже совершали подобные путешествия – в обратном направлении. Большевики рассматривали эту торговлю как форму противозаконной спекуляции и пытались мешать ей, но нужда была в городе велика, как и расхождение цен в городе и деревне, и это делало риск и необходимым, и выгодным. Неизбежным образом вокзалы в Москве стали одними из основных мест, где встречались покупатели и продавцы. Именно там Фредерик мог добывать нужные для ресторана продукты, и именно там он мог спланировать свой побег из города.

Фредерик бежал из Москвы в августе 1918 года, когда узнал, что подлежит аресту ЧК и что его жизнь в опасности. Через несколько лет он рассказал эту историю туристу из Техаса, который был так впечатлен, что, вернувшись домой, записал ее для газеты. Он кратко описывал, как работа Фредерика в ресторане

позволяла ему ежедневно ходить на станцию в качестве носильщика. Что он регулярно и делал примерно полгода и так усыплял подозрения, пока при помощи друга, уезжавшего по разрешению, не спрятался в купе поезда и не бежал на одну из своих вилл, недосягаемую для нового правительства.

Поездка Томаса была более опасна, чем переезд Эльвиры, потому что он переезжал незаконно. Он мог быть арестован на месте любым большевистским солдатом, чиновником или представителем ЧК, пожелавшим проверить его документы, хотя, даже не имея официального разрешения уехать, Фредерик мог купить любой нужный документ, если у него были деньги; в 1918 году рыночная стоимость паспорта из полицейского участка в Москве была около 1200 рублей. После того как человек садился в поезд, характер его путешествия был вопросом удачи. Фредерика провел на поезд друг, у которого, возможно, было отдельное купе; это значит, что у этого друга были влияние или связи – не имевшие ни того ни другого должны были изловчаться как только могли. От удачи зависело и то, что происходило во время путешествия на юг. Некоторые поезда добирались из Москвы до границы с оккупированной немцами Украиной всего за пару дней, даже при том что были долгие остановки на промежуточных станциях. А другие поезда южного направления блокировались на отдаленных перекрестках группами вооруженных людей, то ли большевиками, то ли бандами преступников – часто их было трудно отличить друг от друга, – которые открывали огонь по вагонам, чтобы выгнать всех вон; затем они отбирали вещи у пассажиров и отпускали их. Условия в самих поездах были скверные: они были не только переполнены, но и изношены, окна были разбиты; ни о какой гигиене не могло быть и речи. Очень распространены были кражи; еду и воду было трудно достать, не приносили облегчения даже остановки на станциях, где уже побывали грабители. Особенно рисковали те молодые женщины, что путешествовали в одиночку.

Пассажиры, достигавшие границы оккупированной немцами Украины, обычно ощущали смесь восторга и раздражения. С одной стороны, им удалось бежать от большевиков. Но с другой – немцы вели себя как надменные завоеватели и сгоняли высаживающихся пассажиров в кучу при помощи маленьких деревянных хлыстов, как если бы те были животными на ферме. Офицеры проверяли документы пассажиров утомительно долго. Пытаясь остановить распространение тифа, «испанки», оспы и других болезней, приезжавших отправляли на несколько дней на карантин в уродливые и грязные временные бараки, прежде чем позволяли продолжить путь.

Одесса

Хотя сам факт пересечения границы и попадания на германскую территорию мгновенно снимал классовое клеймо и угрозы со стороны большевиков, преследовавшие Фредерика, на каждом шагу возникали новые трудности, начиная от необходимости настаивать, что он был русским, а не американцем (пройдет не очень много времени, и ему придется утверждать обратное). Соединенные Штаты находились в состоянии войны с Центральными державами с апреля 1917 года, и американец, въезжая на территорию последних, должен был регистрироваться как гражданин враждебного государства, становясь их условным пленным. Внешность Фредерика и то, как он говорил по-английски, выдали бы его любому немцу, когда-либо встречавшему других чернокожих американцев.

Одесса, кроме того, была опасным местом для любого, кто был богат или хотя бы выглядел богатым. Оккупировав юг России, немцы и австрийцы установили на Украине, включая Одессу, марионеточное государство, где расквартировали 30 тысяч своих военных. Их присутствие положило конец царству террора против «буржуазии», который большевики развязали после октябрьского переворота. Но не все большевики бежали: некоторые ушли в подполье и намеревались изгнать оккупантов и их местных союзников, ведя упорную партизанскую войну, ставшую частью повседневной жизни в Одессе.

Как и в Москве, в Одессе большевики открыли тюрьмы, и тысячи воров и убийц вышли на улицы. Получившие подкрепление преступные группировки города, которые по своей необычайной наглости были сравнимы с чикагскими гангстерами 1920-х годов, установили собственную власть террора над жителями города, которых они грабили, обкрадывали и убивали на улицах, дома и на работе.

Особенно опасно было в Одессе по ночам. Один уважаемый юрист, рискнувший отправиться поздним вечером в знаменитый «Лондон-отель», насчитал 122 выстрела с разных сторон за те двенадцать минут, что он провел на улице. Эта перестрелка продолжалась всю ночь, и было трудно сказать, кто в кого стрелял – большевики в солдат или преступники по забаррикадированным домовладельцам.

Дорогие частные дома, такие как у Фредерика, находились обычно в отдаленных, малонаселенных районах и были легкой добычей для грабителей. К тому же Фредерик был достаточно хорошо известен, чтобы быть упомянутым по приезде в местных газетах – вместе с другими заметными антрепренерами и артистами из Москвы и Петрограда, – и эта известность повышала его шансы стать мишенью. Находясь между большевиками с одной стороны, желавшими довести до конца свое сведение счетов с «буржуазией», и обычными разбойниками – с другой, он сочтет благоразумным переехать вместе с семьей в центр города, где была хоть какая-то военная охрана и какое-то чувство защищенности.

Но даже при обступающих со всех сторон опасностях одесситы имели определенную свободу, которая стала невозможна на севере под властью большевиков. Немцы и австрийцы и не думали устанавливать радикально новый социально-экономический порядок – и предоставили местное население самому себе. В результате у жителей города остались любимые способы времяпровождения и развлечения, чем они и занимались с лихорадочным пылом, который современники сравнивали с пиром во время чумы.

В дневное время красивые улицы были наполнены многоязычными толпами южан. Хорошо одетые люди заполняли магазины, рестораны и популярные кафе вроде заведений Робина или Франкони, которые также служили биржами для многочисленных спекулянтов, торговавших валютой, грузом с иностранных кораблей, брошенными имениями на территории большевиков, – словом, всем, что представляло ценность. По вечерам люди стекались в театры, рестораны, кафешантаны и игорные притоны, а также в подвальчики, специализировавшиеся на сексе и наркотиках. Они разбрасывались деньгами, словно утратившими всякую ценность, стараясь получить столько удовольствий, сколько было возможно, и забыть ужасы последних лет, равно как и ужасы, поджидающие снаружи. Пока из бутылок с шампанским выскакивали пробки, а певцы заливались песнями, владельцы предприятий и жилых домов закрывали железные ставни и запирали входные двери. Поздно вечером город приобретал пугающе пустынный вид, как если бы все население вымерло. Внезапный шум толпы, выходящей из театра или кино и расходящейся кто куда, резко нарушал тишину, которая до этого прерывалась лишь единичными выстрелами. Найти экипаж было трудно, извозчики просили огромную плату за проезд, заставляя людей принимать особые меры на случай, если придется идти пешком. Один военно-морской офицер вспоминал, как его учили: если на улице увидишь кого-то, особенно группу из двух или трех человек, сразу переходи на другую сторону и снимай с предохранителя револьвер; если за тобой пойдут, стреляй без предупреждения.

Вот таким был мир, в котором Фредерик прожил девять месяцев, до апреля 1919 года. Чем занимался он в Одессе в этот период? Среди беженцев было немало антрепренеров и артистов из московского театрального мира, которых он знал, – включая певицу Изу Кремер и певца Александра Вертинского, а также Веру Холодную – первую русскую звезду немого кино. У него были многочисленные связи среди одесских антрепренеров и владельцев театров, с которыми он вел дела начиная с 1916 года. Для него было бы естественно и просто заняться управлением кафешантана, театра или ресторана, особенно потому, что он всегда работал с партнерами в Москве, а новые заведения открывались повсюду. Скорее всего, кроме частного дома у Фредерика в Одессе были какие-то деньги и другие активы, которые удалось уберечь от экспроприации в Москве. (Несмотря на изменение режима в городе за последний год, ряд частных банков смог продолжить работу в большевистский период и будет функционировать до апреля 1919 года.) Но совершенно точно, что, как и большинство беженцев в Одессе, Фредерик все еще «сидел на чемоданах», как говорили в то время, и ждал, когда падут или будут выгнаны большевики, чтобы вернуться в Москву и вернуть себе то, что принадлежало ему по праву.

* * *

Но после 11 ноября 1918 года все вдруг переменилось. В этот день, в 11 часов утра, в лесу под Парижем немцы сдались союзникам, и Великая война наконец окончилась. Вскоре после этого немцы начали освобождать оккупированные ими территории, в том числе и Одессу – как предусматривало мирное соглашение.

Затем пришла новость, которая наполнила радостью беженцев с севера России. Эскадра союзнических кораблей прибыла в Константинополь и направлялась в Одессу; французы собирались высадить армию в городе; затем на образовавшемся береговом плацдарме соберутся «белые», чтобы начать «крестовый поход» против большевиков, которых французы считали немецкими пасынками и предателями дела союзников. Возбужденные толпы стали ежедневно собираться на бульварах над одесским портом, пытаясь разглядеть на горизонте корабли своих спасителей. Возвращение на родину казалось Фредерику и другим беженцам лишь вопросом времени.

17 декабря корабли союзников наконец дошли до Одессы. В тот же день, после того как местное соединение «белых» частично разогнало вошедшие в город украинские отряды, авангард из 1800 союзнических солдат сошел на берег. 18 декабря первые части будущей семидесятитысячной армии, великолепно снаряженной современным оружием – танками, артиллерией, грузовиками, броневиками и даже самолетами, – начали выгружаться с транспортных суден. Огромное количество оборудования выглядело подтверждением того, что французы и прочие союзники пришли в Одессу надолго.

Люди выбегали на улицы, ведущие к порту, чтобы поприветствовать прибывающие войска как спасителей и освободителей. Спустя месяцы тревоги прекрасная нереальность этого события усиливалась экзотической внешностью солдат, немногие из которых, как выяснилось, пришли из самой Франции. Большинство были из французских колоний в Северной Африке, включая черных мусульман из Марокко и 30 000 зуавов из Алжира, частью униформы которых были фески и колоритные красные шаровары. Был еще большой контингент суровых греков в килтах цвета хаки и шапочках с длинными кисточками.

Союзнические войска продолжали прибывать и располагались за пределами Одессы полукругом длиной в 20 миль, оставляя Черное море за спиной. Это был крепкий барьер, который, как обещал французский главнокомандующий, генерал Франше д'Эспере, базировавшийся в Константинополе, поспособствует усилению русской «белой» армии.

Поначалу французская оккупация вселила бодрость в гражданскую жизнь в Одессе. Больше людей собиралось в ресторанах и театрах, меньше было стрельбы в центре города, а спекулянты были заняты работой как никогда. Но с приближением весны 1919 года ситуация начала ухудшаться очень быстро и во всех мыслимых направлениях. В двух городах примерно в семидесяти милях к востоку большевики разбили союзнические силы, а затем начали продвижение к самой Одессе. «Белые» не могли эффективно координировать усилия по рекрутированию ни между собой, ни с французами. К марту ситуация с продовольствием в Одессе уже стала катастрофической, городская инфраструктура рушилась, вспыхнула эпидемия тифа. Высшее командование в Париже и Константинополе заключило, что вся одесская затея была стратегической ошибкой и что нужно оставить город. 6 апреля 1919 года Фредерику вновь пришлось бежать от большевиков.