Пятнадцать лет жил Фредерик в России, словно в магическом круге, позволявшем его талантам развиваться, а ему – существовать не сталкиваясь с забастовками, террористическими актами, казнями, революционными беспорядками, сотрясавшими страну после войны с Японией, или арестами, погромами и репрессиями, которые последовали за этим. Даже когда сила истории выводила людей на улицы Москвы, Фредерик мог стоять на пороге своего наполненного музыкой и смехом мира, принимая с распростертыми объятиями тех, кто желал прийти к нему и отдохнуть. Чтобы попасть в «Аквариум» или «Максим», нужны были только деньги, и всегда находились те, у кого их было достаточно, что бы там ни творилось снаружи. Парадоксальным образом время политической нестабильности и кризиса в России после войны с Японией было также отмечено стремительным ростом промышленности, сельского хозяйства и экономики в целом. Больше людей зарабатывали больше денег, чем когда-либо в российской истории. К началу лета 1914 года у Фредерика не было оснований думать, что такое положение дел когда-нибудь изменится.

* * *

28 июня 1914 года в Сараеве – столице Боснии, небольшого балканского государства, являвшемся частью Австро-Венгерской империи, юный серб – член террористической организации «Черная рука» убил наследника габсбургского престола, эрцгерцога Франца Фердинанда, и его жену. Убийца – его звали Гаврила Принцип – думал, что нанес удар по австрийскому господству над южнославянскими народами. На самом же деле выстрелы из его пистолета положили начало новой, небывалой войне, которая охватит Европу, а также некоторые части Азии и Африки, доберется до Соединенных Штатов и разрушит Германскую, Австро-Венгерскую, Османскую и Российскую империи. В десятке стран миллионы жизней или будут принесены в жертву, или же необратимо изменятся – включая жизнь Фредерика в Москве.

В 1914 году правительства крупных европейских стран объединились в два союза: Центральные державы – Австро-Венгрия и Германия – противостояли Антанте – Франции, Великобритании и России. 28 июля, через месяц после убийства эрцгерцога, Австро-Венгерская империя объявила войну Сербии, заявив, что сербский ответ на жесткий ультиматум был неудовлетворителен. Россия автоматически поддержала Сербию – по причине во многом сентиментальной: из убеждения, что они с Сербией были «одной крови и веры». Тогда 1 августа Германия объявила войну России и 3 августа – Франции. 4 августа, после того как Германия вторглась в Бельгию, одновременно атаковав и Францию, Великобритания объявила войну Германии. 23 августа Япония вступила в войну на стороне Антанты, а 29 октября Османская империя атаковала Россию. Италия присоединилась к Антанте в 1915 году, Соединенные Штаты – в 1917-м. Мир еще не знал войны столь масштабной, разрушительной и ненужной.

* * *

В первые две недели с момента начала войны Фредерик принял судьбоносное решение выйти за пределы своего магического круга. То, каким образом он собрался это сделать, было не только примечательно само по себе, но и, вероятно, не имело прецедента в жизни черных американцев в России: он решил стать подданным царя. Это было его ответом на угрозы, что с началом войны возникли вокруг него и которых он не мог бы избежать, если бы сохранял за собой свое – существовавшее лишь на бумаге – американское гражданство. Очень скоро его драматичный поступок увенчается успехом, и он будет благоденствовать еще несколько лет. Однако он не мог предвидеть, что его решение обернется против него позже, когда он будет чрезвычайно уязвим и перед ним возникнет куда более серьезная опасность.

2 (15) августа 1914 года Фредерик написал прошение о подданстве для себя и членов своей семьи на имя министра внутренних дел в Санкт-Петербурге. (Столица империи вскоре будет переименована в Петроград – первоначальное название, фактически имевшее голландское происхождение, звучало слишком «по-немецки» для русского уха, которое вследствие войны приобрело повышенную чувствительность.) Это прошение было сперва рассмотрено генерал-губернатором Москвы – генерал-майором Адриановым, а затем, 19 декабря 1914 года, переслано министру. Адрианов, конечно, слышал о том, какую роль играл Фредерик в московской ночной жизни, а возможно, и лично знал его. Он отправил прошение вместе со всеми необходимыми документами и сопроводительным письмом, в котором назвал просителя «подданным Северо-Американских Штатов Фридрихом-Брусом (Федором Федоровичем) Томас», а также добавил: «Препятствий к удовлетворению ходатайства Томас с моей стороны не встречается». (Видимо, по причине культурной инерции Адрианов автоматически перевел имя Фредерик в его германскую форму – Фридрих, которая была для него более привычна.)

Прошение Фредерика – настолько необычный документ, что заслуживает быть процитирован целиком. То, как он называет себя в верхней части документа, подчеркивает его гибридную идентичность: «Подданный Соединенных Американских Штатов Федор Федорович Томас (Фредерик Брус Томас)». Подписывает он документ своим американским именем, транслитерированным в русский алфавит.

Ваше Высокопревосходительство имею честь всепокорнейше обратиться к Вам с просьбою: всеподданнейше ходатайствовать перед Его Императорским Величеством Государем Императором Всероссийским, о принятии меня и моей семьи в Русское подданство. Я живу в Москве 17 лет, и так свыкся со всем Русским и полюбил Россию и Ее Монарха, что с большою гордостью носил бы это высокое звание Русского подданство.

Фредерик Брус Томас [18]

Я женат на русской и дети мои учатся в Русских школах.

При сем прилагаю билет, выданный из Канцелярии г. Московского Генерал-Губернатора и национальный Американский паспорт.

Москва 1914 г.

2 августа

Чтобы яснее всего увидеть, сколь большой путь проделал в своей жизни Фредерик, достаточно мысленно поставить рядом с его клятвой в любви к России и царю – его появление на свет на ферме посреди непроходимых лесов, болот и хлопковых полей Хопсон-Байю, округ Коэхома, штат Миссисипи.

Упоминая о прожитых в Москве «семнадцати годах», Фредерик ошибся на два года; это типичный пример неаккуратностей и выдумок в документах, приложенных к его прошению на имя министра внутренних дел. Главную часть прошения составляла анкета, в которой он должен был ответить на ряд вопросов и которая затем удостоверялась начальником отдела полиции в том районе, где он жил. Здесь Фредерик говорил правду, когда нужно, преувеличивал, когда можно, и корректировал свое прошлое, когда это ничем ему не грозило. Примером может служить его утверждение, будто он хорошо говорит и пишет по-русски, – это было лишь полуправдой: хотя он и мог легко общаться на русском, но он делал много грамматических ошибок. На вопрос об образовании он ответил, что окончил «сельскохозяйственное училище» в Чикаго. Очевидно, это звучало лучше, чем то, что он работал посыльным, официантом и слугой.

В центре известной своей неэффективностью российской бюрократии стоял всемогущий царь, и дело двигалось очень вяло – в лучшем случае; чиновники стали еще медлительнее, когда началась война и на фронте и в тылу скопилось множество проблем. Лишь 2 мая 1915 года министр внутренних дел отправил все новые заявления на получение подданства (их было всего 112) в Совет министров Российской империи. После того как 14 мая они были одобрены Советом, их передали царю в его летний дворец в Царском Селе, что неподалеку от Петрограда. На другой день Николай II написал на документе синим карандашом: «Согласен». 15 (28) мая 1915 года Фредерик официально стал русским. В процессе оформления документов его раса упоминалась несколько раз, но это не вызвало никаких проблем.

* * *

Несмотря на кажущееся чистосердечие Фредерика, его заявление было продуманным и точно рассчитанным по времени шагом, имевшим скрытую цель. 24 июня (7 июля) 1914 года, примерно за пять недель до написания им прошения и за четыре дня до выстрелов Принципа в Сараеве, Фредерик отправился в американское консульство в Москве, чтобы продлить паспорта для себя и членов его «официальной» семьи – Валли и трех детей от Хедвиг, – поскольку выданные в 1912 году как раз истекли. Фредерик, разумеется, подписал заявление на продление, как он всегда делал это раньше, несмотря на утверждение, что он «пребывал» в Москве лишь «временно» и собирался вернуться в Соединенные Штаты «в течение двух лет». Другими словами, когда международные отношения в Европе казались относительно нормальными, Фредерик не видел оснований менять национальность. И лишь месяцем позже, когда была объявлена война и ему стали очевидны последствия этого события, он неожиданно обнаружил в себе «любовь» к России и царю (хотя есть все основания полагать, что к 1914 году он действительно очень «свыкся со всем русским»). Но если бы не война, Фредерик так и продолжал бы жить и работать в том особом пространстве, которое он нашел для себя между реальной Москвой и своим «виртуальным» американским гражданством.

Фредерик прибегал и к другим уловкам, одна из которых была особенно дерзкой. В то же самое время, когда он по одним причинам искал защиты в российском подданстве, по другим причинам он старался скрыть свои действия. Необходимое для этого маневрирование между его сугубо личными интересами и заметной ролью московского антрепренера было непростой задачей. Его двуличие останется тайной по сей день для всех, кроме, пожалуй, Эльвиры, возможно – Ольги и, так получается, автора этой книги. В устной истории семьи Томасов нет ни единого намека на это, а значит, даже его старший сын, Михаил (который позже изменит написание фамилии на Томасс), не знал об этом.

Фредерик скрыл от американских властей, что решил стать российским подданным. Ведомство московского генерал-губернатора и Министерство иностранных дел Российской империи тоже не уведомили их об этом. В результате ни американское генеральное консульство в Москве, ни посольство в Петрограде, ни Государственный департамент в Вашингтоне так и не узнали о том, что он официально отказался от американского гражданства. Это будет иметь два примечательных последствия. Четыре года спустя в Одессе, в едва ли не самые опасные дни в его жизни, он спасет себя и свою семью, скрыв, что формально отказался от американского гражданства. А в 1931 году, через три года после его смерти, два его младших сына, родившихся в России, будут признаны американцами в силу несуществующего уже американского гражданства отца – и только потому, что Госдепартамент не знал, что тот отрекся от него в Москве.

Другим удивительным решением Фредерика было то, что он скрыл свое российское подданство от жены – Валли. 27 июля 1916-го, больше чем через год после того, как Фредерик и трое его старших детей стали членами российского общества, Валли подала заявление на продление своего американского паспорта, выданного ей в июле 1914 года. Заявление было одобрено – ей сообщили, что она была «надлежащим образом внесена в консульский учет и что ее национальный паспорт был передан в Государственный департамент в Вашингтоне для замены на новый». Валли не могла бы и не стала бы этого делать, если бы знала, что Фредерик отказался от гражданства, потому что, и она это понимала, ее американское гражданство целиком зависело от него. Удостоверение, которое получила Валли от консульства в 1916 году, подтверждает, что американские власти не знали, что Фредерик был российским подданным. Заявление Валли говорит и о том, что Фредерик фактически бросил Ирму, названную в анкете «дочерью» Валли (в последующие годы Ирма даже не пожелает говорить о своем отце).

* * *

Ради какой цели хлопотал Фредерик о российском подданстве? Против его воли и несмотря на все его старание не допускать подобных вещей, он был унесен новым, европейским потоком истории и был вынужден защищаться от его последствий как только умел. Когда в июле 1914 года Австро-Венгрия начала угрожать Сербии, Россия ответила взрывной смесью патриотизма и воинственности. Так, вечером 14 (27) и вечером 15 (28) июля в нескольких местах в центре Москвы вспыхнули демонстрации, где тысячи людей постоянно пели гимн Российской империи «Боже, царя храни», требуя, чтобы его снова и снова играли оркестры и ансамбли, призванные из ресторанов; они кричали «Да здравствуют Россия и Сербия» и гневно поносили Австро-Венгрию и Германию. Когда в первый вечер многочисленные толпы, желая более решительно выказать свое недовольство, направились к консульствам этих двух стран, в дело пришлось вмешаться конной полиции. В течение года ненависть к Центральным державам достигла такого масштаба, что, когда в Москве вспыхнули антигерманские мятежи, полиция не сделала ничего, чтобы остановить их, граждан же Германии стали задерживать и изгонять из города.

На протяжении всего времени, что он прожил в Москве, у Фредерика были многочисленные и тесные семейные связи с немцами и Германией. Эти узы, впрочем, едва ли были чем-то особенным. Множество прибалтийских немцев жили в европейской части России и играли большую роль во всех аспектах жизни империи, особенно в государственной службе и военном деле. Давними и обширными были и экономические, культурные и политические связи между Россией, Германией и Австро-Венгрией. В 1913 году почти половина всех иностранных товаров, ввозившихся в Россию, были германскими, а 30 процентов российского экспорта отправлялось в Германию. Возможно, самым ярким воплощением российских связей с Германией была Александра – царица, которая, как и несколько ее предшественниц, была урожденной немецкой принцессой. Все подобные связи стали неприемлемы после 1 августа – как и сама царица: ее лояльность России будет во время войны под большим сомнением. Решение Фредерика принять российское подданство, таким образом, будет иметь большое значение для опровержения возможных обвинений в германофилии (он, кроме того, станет утверждать, что Эльвира – шведка).

Одновременно с оформлением прошения о подданстве Фредерик начал принимать участие в экстравагантных публичных проявлениях русского патриотизма. В конце августа 1914 года (по новому стилю) до Москвы дошло известие о большом сражении, назревающем в Восточной Пруссии между массированными русскими и германскими силами. Получившее у немцев название «танненбергское», это сражение завершилось через несколько дней полным разгромом двух русских армий и самоубийством одного из посрамленных командиров. Фредерик и Царев ответили на разворачивающиеся события организацией благотворительного вечера в «Аквариуме» 16 (29) августа: средства, вырученные от продажи входных и театральных билетов, передавались в помощь раненым, которые тысячами стали прибывать в Москву и другие города центральной России. Освещение подобных вечеров в прессе весьма положительно отразилось на репутации Фредерика.

Ночная жизнь в Москве продолжалась, хотя уже ничто не могло быть в точности таким же, как до войны, которая все разворачивалась с суровой беспощадностью. На русском фронте сражения приобрели совсем иной характер, чем на Западе. После первоначального, быстрого и легкого, продвижения через Бельгию во Францию в августе и начале сентября 1914 года, немцы были остановлены всего в тридцати пяти милях от Парижа. Спасти французскую столицу помогло фатальное вторжение русских в Восточную Пруссию, закончившееся битвой при Танненберге. Впоследствии, на протяжении всех военных действий, западный фронт застыл в состоянии жестокой окопной войны, характеризовавшейся относительно небольшими передвижениями и при этом несметным числом смертей вдоль кривой, пролегавшей от Английского канала до Швейцарии. На Востоке война была более масштабна, подвижна и даже кровава. После Танненберга, в начале сентября 1914 года, русские войска в четырехстах милях к югу атаковали австро-венгерскую провинцию Галицию, взяли одну важную крепость, осадили другую и захватили в плен более ста тысяч человек. Большую часть войны эта провинция будет местом крупных наступлений и отступлений с обеих сторон, а также ужасных потерь всякий раз, когда коса войны делала взмах в противоположную сторону.

Однако не все свидетельства о массовой бойне на войне черпались из донесений о событиях, происходивших на расстоянии в сотни миль. С ростом мобилизации огромной российской армии – в конце концов она будет насчитывать 15 миллионов человек – на службу стали призывать артистов и других театральных работников из «Аквариума», «Максима» и других заведений. Мужчины в военной форме начали появляться в Москве повсюду – на улицах, в театрах, в трамвайных вагонах. Стали появляться и беженцы, спасавшиеся от сражений на западной границе империи; раненые заполонили госпитали и клиники; на восток шли поезда с австрийскими пленными.

Но самой значительной переменой для предпринимателей вроде Фредерика стал запрет на продажу спиртного. Хотя и не введенный официально, как в Соединенных Штатах в 1920 году, в России «сухой закон» начинался как ряд ограничений на продажу спиртных напитков во время мобилизации накануне войны и закончился «пожеланием» царя, чтобы продажа спиртного была прекращена на всей территории страны до окончания военных действий. Практическое регулирование продаж оставили на усмотрение местных органов власти, и все они быстро исполнили указание. Первым городом, где ограничили продажу спиртного в ресторанах в соответствии с их классификацией, была Москва; затем это сделали в Петрограде, а потом и по всей стране.

Поначалу казалось, что это произвело сильнейший эффект. Русские и иностранные наблюдатели заключали, что население страны искренне приемлет трезвость. Казалось, что мобилизация армии потребовала вдвое меньше времени, чем ожидалось, поскольку приходившие рекруты не были пьяны, как это бывало во время войны с Японией. «Пьянство в России исчезло», – объявляла «Нью-Йорк трибьюн»; «Ничего подобного не было во всей мировой истории», – докладывал восторженный англичанин, живший в Москве; «Одна из величайших реформ во всемирной истории», – восклицал другой. Русская Дума, или парламент, получила из Сената Соединенных Штатов официальный запрос информации о запретительной практике, а американская делегация доехала аж до провинциального города Самары, чтобы исследовать вопрос на месте.

Но, как якобы заявил еще в X веке великий Киевский князь Владимир, «Руси веселие есть пити», и старые привычки быстро восстановились. Крайне непопулярный запрет быстро растворился в океане уловок, продажности и незаконной торговли спиртным – в точности как это будет в Соединенных Штатах через несколько лет. Это не должно было удивить Фредерика с его пятнадцатилетним опытом работы в сфере ресторанов, кафе и баров Москвы.

Русские стали принимать меры для обхода ограничений еще до их вступления в полную силу. В середине ноября 1914 года некий американец наблюдал в Петрограде, как тысячи мужчин, женщин и даже детей уже в 4 часа утра, несмотря на снежную бурю, выстраивались в очереди у винно-водочных магазинов, потому что это был последний день, когда они еще могли купить вино и пиво до начала действия запрета. В Москве же после введения «сухого закона» у жителей был лишь один законный способ приобрести алкоголь, будь то водка или вино – по предписанию врача, в ограниченном количестве и только один раз. Однако то, что должно было быть управляемым ручейком, вскоре стало потоком, когда «медицинская» пробка была рывком выбита посредством взяток; к тому же начали распространяться незаконные дистилляторы и производство самогона.

Если у человека в Москве были деньги и он знал места, он мог достать что угодно. Обеспеченные клиенты Фредерика соглашались только на лучшее, и именно его умение удовлетворять их запросы во время действия «сухого закона» за короткий, трехлетний отрезок времени сделало его мультимиллионером. В таких местах высокого класса, как «Аквариум» и «Максим», для владельца было нормальным делом платить полицейским чиновникам, ответственным за обеспечение запрета на продажу спиртного. Подобные взятки могли достигать солидного размера. Так, некий Ричард Фомич Жичковский, который служил начальником отдела полиции в районе, где располагался «Аквариум», и которому Фредерик, несомненно, давал взятки, скопил достаточно денег для покупки автомобиля для двух своих любовниц, а также пары лошадей и двухместного мотоцикла.

Некоторые московские предприятия общественного питания и питейные заведения старались поддерживать видимость выполнения закона, продавая спиртное в кувшинах или бутылках из-под фруктовых напитков или минеральной воды. Официанты подавали водку в чайниках, а клиенты пили ее из фарфоровых чашек. Другие рестораны вовсе игнорировали закон и продавали все в открытую. Из-за дефицита взлетели цены, и незаконная продажа спиртного стала высокодоходным делом. В 1915 году бутылка французского шампанского в модном кафешантане могла стоить тысячу долларов по сегодняшнему курсу. До запрета продажа водки была монополией российского правительства, приносившей в имперскую казну огромные деньги. Часть этих огромных прибылей посыпалась в частные руки, поскольку винокуры продавали теперь свою нелегальную водку по цене, в тысячи раз превосходившей стоимость сырья, и без посредничества государства. Даже Николай II, как говорили, пренебрегал введенным им же запретом и продолжал наслаждаться своим коньяком с лимоном, хотя иногда, посещая фронт, он и его свита все же отказывались от хрустальных бокалов в пользу серебряных кружек.

Результатом такой раскованной атмосферы стало то, что спустя год после начала войны по Москве пошел слух, будто Фредерик наслаждается в «Аквариуме» «неслыханным успехом» и в «колоссальных» количествах «собирает лавры и серебряные рубли». Это было возможно, несмотря на взлетевшие цены на напитки, благодаря новым деньгам, появившимся в России в результате войны, и новой, исступленной атмосфере московской ночной жизни. Как только начался призыв, пьяные проводы офицеров в лучших ресторанах стали обязательным делом. В подобных случаях под оркестровые звуки бравурных полковых маршей было, конечно, не время экономить на тостах за победу русского оружия над «ордами тевтонских варваров». Позднее, по мере роста числа сообщений об ужасающих потерях, в эти торжества вкралась нервная, лихорадочная нота, но они стали при этом еще более необходимы.

После начала войны в модных и дорогих заведениях даже стали появляться новые типы богатых клиентов. На некоторых была военная форма, хотя они и были «героями» тыла, а не передовой – начальниками снабжения, благополучно присваивавшими кругленькие суммы от потоков провианта, проходивших через их руки; военными врачами, продававшими освобождения сыновьям богатых родителей. И было еще, как на всякой войне, множество предпринимателей, проворно делавших деньги при помощи контрактов на снабжение армии всем чем можно, – от сапог и мясных консервов до высоковзрывчатых веществ. «Максим» особенно в эти годы подтвердил свой статус «любимого места москвичей», согласно слогану, многократно использованному Фредериком в рекламе.

* * *

В январе 1915 года, посреди очень холодной зимы, внимание москвичей было приковано к очередному страшному взмаху, сделанному косой войны в Галиции. Австро-венгерские войска начали контрнаступление на русские силы в Карпатах. Но эта атака потерпела фиаско, и к марту наступающие русские взяли огромную крепость Перемышль, тем самым приготовившись к маршу по перевалу к Будапешту и Вене – двум столицам Габсбургской монархии.

Драматичные события разворачивались и на юге – москвичи следили за ними, испытывая смесь тревоги и возбуждения. В это время Россия открыла второй фронт – в Кавказских горах и Черном море. Османская империя была ее давним врагом, который теперь объединился с Центральными державами. Через два месяца после начала войны турецкие военные корабли обстреляли города на южном побережье России, в том числе Одессу. Главным призом, то есть наиболее привлекательной целью в этой части мира, был Константинополь. Если бы Россия смогла взять этот древний город, с византийско-христианским прошлым которого русские ощущали глубинную связь, то она получила бы свободный проход из Черного моря через турецкие проливы к Средиземному морю, а оттуда – во все океаны мира. (В секретном договоре о послевоенном разделе Османской империи Франция и Великобритания формально пообещали Константинополь и проливы России.)

На новости с обоих фронтов москвичи отвечали выдающимися проявлениями патриотического великодушия. В начале февраля руководители городских театров организовали кампанию, которую они назвали «Российской армии – артисты Москвы». Фредерик играл заметную роль в длившейся неделю серии благотворительных концертов и представлений, имевших целью собрать подарки для солдат, и «Максим» удостаивался хвалебных упоминаний в прессе. Кампания началась с торжественного молебна в огромном, построенном из белого мрамора храме Христа Спасителя, что к югу от Кремля. (Сталин взорвал его в 1931 году и использовал большое количество декоративного камня оттуда для облицовки стен новых станций московского метрополитена; храм отстроили заново лишь в конце 1990-х.) Завершилась неделя гала-представлением в Большом зале московского Дворянского клуба, расположенного на Большой Дмитровке неподалеку от Большого театра, во время которого на сцену вышли артисты из всех театров и цирков Москвы. Кампания имела большой резонанс, а актеры и выдвинувшие их театры получили высокую оценку публики.

Фредерику пригодится этот и остальной накопленный им репутационный капитал, когда через два месяца у него возникнут проблемы с городскими властями. В апреле 1915 года «Максим» был закрыт под тем предлогом, что туда впускали московских гимназистов и студентов-юристов из Петрограда. Как и в случае с продажей спиртных напитков вопреки запрету, на кону стояла слишком большая прибыль, чтобы подходить к возрастным и иным ограничениям чересчур серьезно, и штрафы и закрытия заведений часто были всего лишь платой за ведение предпринимательской деятельности. Фредерика, разумеется, не смущали временные проблемы с «Максимом», где зимний сезон и так уже подходил к концу. Вместо этого, по словам одного журналиста, он продолжал «энергично готовиться» к летнему сезону «Аквариума», до которого оставалось всего несколько недель. К тому же та весна была ознаменована радостным событием в его личной жизни – рождением 25 апреля их с Эльвирой второго сына, которого они назвали по среднему имени отца – Брюсом.

Но надвигались другие бедствия. Известность и успех Фредерика привлекали внимание не только жадных чиновников, рассчитывавших отхватить себе кусок от пирога, но и завистливых конкурентов, желавших ему навредить. В том же апреле Фредерик подвергся атаке со стороны Андрея З. Серполетти (его настоящая фамилия была Фронштейн) – сварливого редактора московского театрального журнала и эстрадного сатирика, который заботился об интересах коллег-артистов и искал возможность свести счеты с давними врагами. Он жаловался, что директора театров-варьете, даже при стремительном росте прибыли от нелегальной торговли спиртным, урезали гонорары нанятых артистов, и в особенности нападал он на Фредерика, высмеивая его ломаный русский.

Если эта первая атака Серполетти была относительно незначительна, то другая, организованная им год спустя, была уже опасна, тем более в атмосфере растущей ксенофобии, что было характерно для Москвы того времени. То, что написал тогда Серполетти под видом злобного очерка, было единственной недвусмысленной атакой, которой подвергся в России Фредерик как чернокожий. Но стоит заметить, что даже в этом случае главным поводом для критики был не цвет кожи.

Стараясь казаться остроумным, Серполетти сначала как-то глупо вуалирует имя и род деятельности Фредерика, а затем дает в зашифрованном виде краткий очерк его биографии, которая, очевидно, была хорошо ему известна. Этот «гражданин», как Серполетти демонстративно называет его, «презренный» в родных «египетских колониях» (это намек на заявление Фредерика, его африканскую кровь, положение черных в Соединенных Штатах и первоначальный статус этой страны как английской колонии), приехал в Россию из Парижа лакеем, «отъелся на русских хлебах», воспользовался добрым русским характером, заработал много денег, стал старшим официантом в ресторане, метрдотелем и, наконец, владельцем увеселительного сада. Основной тезис Серполетти заключался в том, что, несмотря на такое скромное происхождение и на незаслуженный успех, – которому Серполетти сильно завидовал, – Фредерик «бравировал своим положением» и «относился негритянски-тупонадменно» к русским артистам, которых вдобавок называл «свиньями». Затем мы видим заключительный, весьма жестокий удар Серполетти – обвинение, выдвигать которое в России времен Первой мировой было столь же опасно, как и называть кого-то коммунистом в Соединенных Штатах 1950-х: Фредерик «с иностранцами в частности, а с немцами в особенности, был „закадыка”». Причина враждебности Серполетти понятна: Фредерик, по-видимому, предпочитал нанимать на работу в «Аквариуме» и «Максиме» иностранных артистов, а не коренных русских (включая Серполетти и его протеже).

Фредерик успешно противостоял этим обвинениям, продолжая демонстрировать свою русскость при всяком удобном случае – вплоть до того, что всего через несколько дней после удовлетворения его прошения о подданстве стал одним из руководителей большой патриотической демонстрации, начавшейся 19 мая 1915 года в Москве. Это был важный момент для воюющей России. Германское наступление в Галиции нанесло русским огромный урон, и отступление, которое поначалу было организованным, выродилось в «безумную вакханалию» по всему фронту: войска оставляли свои позиции, сотни тысяч гражданских беженцев устремлялись на восток. Объединенное германское и австро-венгерское наступление продолжалось пять месяцев. К октябрю 1915 года русская армия не только утратила все, чего добилась, но и была оттеснена на сотню миль назад и потеряла территорию, которая с конца XVIII века была русской Польшей.

Однако к концу мая масштаб разворачивавшейся катастрофы все еще был в Москве не виден, и – в атмосфере бодрого патриотизма – московский Красный Крест запланировал трехдневную акцию под названием «На табак солдату». Утром 19 мая несколько тысяч актеров и прочих артистов из театров-варьете со всего города собрались в саду «Аквариума», который Фредерик и Царев предоставили в качестве пункта сбора. Участники организовались в длинную процессию и выдвинулись в 4 часа дня, направившись вниз по Тверской улице к Кремлю. Возглавляли шествие актеры «Аквариума» – они ехали в украшенных фургонах, одетые в национальные костюмы стран-участниц Антанты. За ними следовали многочисленные группы людей, повозки и платформы на колесах. Участников было несколько тысяч, и они собирали вокруг себя огромные толпы зрителей.

Как только на Красной площади показалась голова колонны, на Лобном месте – высокой круглой каменной платформе, обычно используемой для оглашения высочайших манифестов, – окруженный множеством священников епископ начал молебен. На платформу вынесли из близлежащей часовни Иверскую икону Божьей Матери – издавна почитаемую москвичами в качестве «чудотворной», – а также другие иконы и хоругви из находящегося в нескольких десятках ярдов храма Василия Блаженного. Вокруг собрались раненые солдаты из московских госпиталей, сопровождаемые сестрами милосердия. Остальную часть огромной площади – от устремленных ввысь побеленных стен Кремля до изысканно украшенных фасадов Верхних торговых рядов – заполнили десятки тысяч людей: мужчин с непокрытыми головами и женщин, стоящих на цыпочках, чтобы лучше видеть, или даже держащих своих детей на вытянутых руках, – в то время как епископ, священники и дьяконы распевали молитвы за отважных воинов, императора и его «августейшего семейства», за всех истинно верующих русских православных христиан в эту пору ужасных страданий. Над толпой воцарилось полное благоговения молчание. Золотые и парчовые одеяния священнослужителей блестели в лучах полуденного солнца, сладкий ладан дымкой струился из их позванивающих кадильниц, и звуки песнопений в исполнении басовитого мужского хора подымались, опускались и вновь подымались. В конце службы вся огромная людская масса запела гимн «Боже, царя храни», повторяя его снова и снова. Актеры «Аквариума», возглавлявшие шествие, держались вместе возле памятника Минину и Пожарскому, двум русским национальным героям войны за освобождение Москвы от поляков в XVII веке.

По окончании службы процессия вернулась в сад «Аквариум», вновь во главе с труппой его актеров. Тем вечером и в следующие два дня в театрах по всему городу давались специальные представления в пользу солдат; кроме того, сотни добровольцев собирали пожертвования на улицах, в магазинах и ресторанах. Фредерик и Царев лично обходили гостей «Аквариума» с кружкой в руке и несколько раз удостаивались отдельной благодарности в газетных и журнальных репортажах.

Верный сын России не мог сделать больше, чтобы выказать свою преданность. Деятельность Фредерика видели сотни, если не тысячи, москвичей, а знали о ней и того больше, включая самых выдающихся жителей города. Он также решительно вписал себя в традицию благотворительности, которой славились по всей России московские купцы и предприниматели. Никакие мстительные замыслы Серполетти против черного экс-американца не могли пробить броню репутации, которой окружил себя Фредерик.

Свою русскость Фредерик демонстрировал с невероятно точным расчетом по времени; спустя неделю москвичи продемонстрировали вторую непременную личину патриотического запала – ненависть к врагу и паранойю в отношении чужаков. Для многих катастрофическое отступление русских в Галиции не имело других объяснений, кроме саботажа или измены в тылу. В конце мая в городе вспыхнули выступления против немцев, а затем и вообще иностранцев. Были разгромлены сотни магазинов, целые улицы были подожжены. Один испуганный англичанин, по его воспоминаниям, видел, как выталкивали рояли из окон расположенного на четвертом этаже знаменитого музыкального магазина Циммермана на Кузнецком мосту, самой изысканной торговой улице Москвы, и как они с жалобным звоном обрушивались на тротуар, а страницы нотных тетрадей, словно стаи белых птиц, кружились в воздухе. Некоторые погромщики поднялись выше по Тверской улице, что вела к «Аквариуму». Финансовые и социальные последствия мятежей были огромны: ущерб оценивался примерно в 1 миллиард сегодняшних долларов. Были к тому же тяжелые политические последствия: принадлежавшим преимущественно к низшему сословию погромщикам была дана возможность «брать власть» в свои руки и использовать уличное насилие для проявления своего недовольства тем, как правительство ведет войну. Немногие наблюдатели тогда понимали это, но московский «антигерманский» погром был предвестием грядущих, куда более страшных событий.

* * *

К первой годовщине войны пути Фредерика и его приемной родины стали расходиться в разные стороны. Россия потеряла миллион человек убитыми или ранеными и еще миллион – пленными; все указывало на то, что страна была удручающе неподготовленной к столь долгой и масштабной войне. Не умея совладать с историческими событиями, которые он был неспособен понять, а уж тем более взять под контроль, Николай II в сентябре 1915 года уволил главнокомандующего – великого князя Николая, который был не только профессиональным солдатом, но и его дядей. Царь взял командование всеми российскими войсками на себя, хотя и не имел военного опыта. Тем временем попытка Великобритании поддержать Россию путем взятия турецких проливов и открытия пути в Черное море закончилась катастрофой. По иронии судьбы, столь нередкой в то время, героем турецкой обороны на Галлиполи был полковник Мустафа Кемаль, который позже станет спасителем своей страны и вершителем судьбы Фредерика.

Но все это пока никак не касалось Фредерика, и он зарабатывал столько денег, что уже начал думать, во что бы еще их вложить. Его выбор пал на недвижимость. Летом 1915 года появились слухи, что «Цирк Чинизелли» в Петрограде собираются продать с аукциона. Это был заманчивый вариант, поскольку, несмотря на все экономическое и культурное значение Москвы, она все же была вторым городом страны. «Цирк Чинизелли» был престижным, а потенциально – и весьма доходным предприятием. Это было старейшее постоянно действующее заведение такого рода в России и одно из самых известных во всей Европе. Кроме того, оно пользовалось успехом среди сливок петроградского общества – начиная с императорской семьи.

Торги были назначены на 7 декабря, и Фредерик отправился в Петроград, чтобы принять в них участие. Участвовало в них и разнообразное множество других людей, включая Федора Шаляпина, знаменитого оперного баса, которого Фредерик несколько лет тому назад встречал в «Яре» и которого на аукционе представлял агент. Ставки были для самых отчаянных игроков: начальный размер годовой арендной платы равнялся 60 тысячам рублей (это примерно 2 миллиона долларов по сегодняшнему курсу), и все участники, чтобы доказать серьезность своих намерений, должны были предоставить задаток в размере 30 тысяч рублей.

Очень быстро минимум был превзойден. Антрепренер из Петрограда предложил 73 тысячи рублей; другой, из Москвы, предложил 76 тысяч; затем Фредерик побил его ставкой в 78 тысяч. Но кто-то быстро предложил 80 тысяч, и Фредерик решил выйти из игры. Может быть, он почуял что-то жульническое во всей этой затее. Через несколько месяцев, когда победителем неожиданно оказался прежний арендатор, пошли слухи, что торги с самого начала были нечестными.

Но у Фредерика все еще были деньги для инвестиций, и он обратил свой взор на юг и на Одессу. Сначала он поехал туда за новыми номерами, которые можно было бы поставить на сценах «Аквариума» и «Максима». Поскольку война осложнила поездки в Западную Европу и обратно, единственным доступным источником новых талантов были другие российские города. Одесса была городом-полиглотом и городом-космополитом, и театральная жизнь там била ключом. Накануне войны ее население насчитывало 630 тысяч человек, треть которых составляли евреи и 30 тысяч из которых были иностранцы – греки, армяне, немцы, румыны, итальянцы и многие другие. За две поездки в феврале и июле 1916 года Фредерик заказал множество броских номеров (поющий дуэт, мужчина, изображающий женщин, актриса – местная звезда, десятилетняя малютка, горланящая цыганские романсы), а также провел переговоры с антрепренерами, желавшими арендовать на следующий сезон театр в «Аквариуме». Фредерику, вероятно, очень понравился сам город, потому что во время второго визита он еще и купил там красивую виллу за 100 000 рублей – то есть примерно за 3 миллиона долларов по нынешнему курсу.

Климат в Одессе был немного мягче, чем в Москве, но еще более привлекательным свойством города было то, что он находился на берегу Черного моря. С его широкими, прямыми, тенистыми улицами и элегантными каменными домами он не был бы неуместен где-нибудь в Средиземноморье. Во времена Фредерика Одесса являлась важным торговым центром и, несмотря на свою удаленность от двух столиц, никогда не была тихим или провинциальным городом. Модные рестораны и гостиницы, изысканные магазины, популярные кафе и несколько театров пользовались вниманием множества состоятельных горожан. Моряки из экзотических портов перемешивались с городскими разбойниками в шумных, пропахших пивом кабачках рядом с торговым портом. На окраинах города берега лиманов были усеяны виллами, смотрящими на сверкающую морскую гладь. Тогда, в 1916-м, Фредерик не мог представить себе, какую роль сыграет Одесса в его жизни через каких-то два года.

* * *

На втором году войны москвичам было все труднее не замечать ее последствий. Город начали заполнять целые железнодорожные составы раненых солдат, эвакуированных с европейского и южного фронтов. Как и в случае с большинством других русских военных приготовлений, число госпиталей оказалось недостаточным, и властям пришлось искать частную собственность, которую можно было бы изъять на время – пока не появятся дополнительные ресурсы, специально предназначенные для этой цели. «Яр» был закрыт для публики почти на год, а его ресторан был переделан в госпиталь: столы заменили на ряды коек, занятых покорными, стоически переносящими боль солдатами, в основном крестьянского происхождения. Военные комиссии также исследовали «Аквариум» и «Максим» с целью использовать просторные театры под клиники или хранилища медицинских материалов, но Фредерик, как всегда, был искусен в заключении сделок, и в результате лишь часть каждого из его заведений была взята под военные нужды в 1915 году и – еще раз – в 1916-м.

Были и другие случаи возложения на антрепренеров дополнительных обязанностей, характерных для военного времени. Начиная с конца 1915 года нехватка топлива и электричества заставила командующего московским военным округом объявить, что театры должны соблюдать неполный рабочий день – с восьми часов вечера до полуночи. Кроме того, на театрально-зрелищные предприятия были возложены новые налоги для поддержки военной экономики и принудительные «добровольные пожертвования» официальным императорским благотворительным фондам, имевшим общее название «Ведомство учреждений императрицы Марии». В некоторых случаях налог доходил до тридцати процентов от общего дохода заведения.

Новости из Петрограда также становились все более неутешительными, и все чаще возникало чувство, что центр империи не удерживает ситуацию под контролем. Николай II находился в штабе главнокомандующего в Могилеве, что в четырехстах милях к югу от Петрограда, и фактически отошел от непосредственного управления своим правительством. Зарождающийся российский парламент пытался опереться на искренний подъем патриотизма, сопровождавший начало войны, и мог выступить посредником между правительством и все более взволнованной общественностью. Но поскольку Николай не желал даже рассматривать какой-либо формы взаимодействия с ним, он оставил столицу в опасном состоянии вакуума власти. Последний частично заполняла его жена, царица Александра, недалекая и доверчивая женщина, которая вмешивалась в дела правительства, а сама находилась под влиянием Григория Распутина, выдающегося злого гения императорской России. В результате в следующие полтора года после отбытия Николая из столицы возник процесс, получивший название «министерская чехарда»: одного за другим она дала России четырех разных премьер-министров, пятерых министров внутренних дел, трех министров иностранных дел, трех военных министров, трех министров транспорта и четырех министров сельского хозяйства. Немногие из них были компетентны; почти все были малодушны и неумелы.

Пока падало настроение в стране, лихорадочная атмосфера начала проникать в развлечения, которых искали гражданские и военные. В канун войны пришла из Аргентины, перелетела в Париж и промчалась по миру новая танцевальная мода – танго. Его популярность в России была столь быстрой и огромной, что Фредерик, всегда следивший за новинками, решил как следует заработать на нем, переоборудовав большие помещения в своих театрах и назвав их по названию танца, что заставило одного журналиста объявить: «Максим» стал московским «королевством танго». За годы войны популярность танго возросла; при этом некоторые профессиональные танцоры и певцы привносили зловещие нотки в его элегантный, стилизованный эротизм. Одна пара прославилась своим «Танго смерти», в котором мужчина, по обыкновению одетый в безупречный фрак, был загримирован таким образом, что лицо его выглядело как череп. Это было мелодраматическое эхо мрачных новостей, приходивших с фронтов, как и другие популярные мелодии, например «Кровавое танго Вильгельма» (названное в честь германского кайзера) и «Последнее танго», в котором брошенный любовник закалывает женщину насмерть.

Эмоциональная несдержанность, которую русские искали в танго во время войны, и душевный подъем, который они получали от водки и вина, нашли нового кровного родственника в наркотиках, прежде всего в кокаине. В определенных городских кругах кокаин стал наиболее предпочтительным путем к эйфорическому забытью перед лицом неразрешимых проблем, бурлящих вокруг. И он быстро стал эмблемой декаданса, ослабевшего духовного здоровья нации: вновь то затихали, то вспыхивали сражения на фронтах; плели интриги министры и придворные чины; строили свои схемы спекулянты. Для многих людей повседневная жизнь делалась все тяжелее, а иным и вовсе казалась бессмысленной.

«Кокаиноманьяки», как стали называть пристрастившихся, были обычным зрелищем в московском театральном мире, и одного из самых известных довелось знать Фредерику, и очень хорошо. В конце 1915 года стал широко известен своими романсами о смирении перед печалями и страданиями жизни, а также сопровождавшей их эскапистской жажде экзотических мест Александр Вертинский, который выступал в «Максиме» и который позже будет работать у Фредерика в Константинополе. Хорошо известный пример его репертуара – песня «Кокаинетка», датируемая 1916 годом, в которой оплакивается «одинокая деточка, кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы». (Позднее он поставит танец на схожую тему – «Танго-гашиш».) На сцене Вертинский был одет в костюм Пьеро, грустного, простодушного клоуна из итальянской комедии дель арте, чье сердце навсегда разбито Коломбиной. Его лицо напудрено до мертвенно-бледного цвета, глаза и брови подчеркнуто выделены трагическим черным цветом, а на губах кроваво-красная помада – он выглядит как призрачный персонаж из загробного мира.

* * *

К 1916 году пути Фредерика и России уже резко разошлись. «Аквариум» и «Максим» по-прежнему процветали, и деньги лились рекой. Но его новая родина уступала бесчисленным болезням, которые съедали ее изнутри и которые никто не умел ни замедлить, ни тем более излечить. Страна истекала кровью. Общественная поддержка губительной войны быстро падала, революционная агитация против имперского режима усиливалась. Возрастала нехватка топлива и продуктов. Рабочие протестовали против дороговизны жизни; среди забастовок были и забастовки на таких ключевых предприятиях, как огромный военный завод Путилова в Петрограде, который был самым крупным в Европе и на котором работали 30 000 человек, Николаевский судостроительный завод на Черном море и донбасский регион на Украине, где трудились 50 000 углекопов. Власти ответили жестоко – призвали физически крепких, арестовали и судили других. Когда нехватка рабочей силы заставила правительство призвать несколько сотен тысяч мусульман из Туркестана и Центральной Азии на работу на военных заводах рядом с фронтом, вспыхнуло восстание, и пришлось направить войска для подавления его силой, что закончилось тысячами смертей.

Но самым гротескным знаком болезненного состояния империи был Распутин, самозваный «божий человек», который в течение почти десятилетия имел пагубную власть над царицей Александрой, а через нее – над Николаем II и правительством. Малограмотный, коварный и любострастный крестьянин, он сочетал в себе жадность с примитивным мистицизмом и обольстительной манерой поведения, что притягивала подхалимов и завораживала излишне доверчивых. Императрица была болезненно застенчивой и высокомерной женщиной, в ее жизни господствовали набожность, озлобленность и исступленное беспокойство о здоровье ее единственного сына, царевича Алексея, наследника престола и самого знаменитого гемофилика в истории. Как свидетельствовали очевидцы, именно странная способность Распутина успокаивать мальчика в моменты опасного для жизни кровотечения заставила его мать поверить в целительную силу «старца» и следовать его советам по всякому поводу.

Известность Распутина в России и по всему миру побуждала современников выдумывать встречи с ним, чтобы представить свою жизнь более интересной. Этому искушению поддался и боксер Джек Джонсон, согласно одному мемуаристу, который при этом утверждал, что представил Джонсона Распутину Фредерик – ни больше ни меньше как на дворцовом балу в Петрограде. Судя по документальным свидетельствам, очевидно, что ничего такого не было. Но Фредерик хорошо знал нескольких людей, которым пришлось иметь дело со скандальным поведением Распутина в Москве, – как и в тот раз, когда Фредерик приехал из Петрограда, чтобы закрыть одну сомнительную коммерческую сделку. Вечером 26 марта 1915 года Распутин пришел со своей свитой в «Яр», которым тогда все еще владел старый начальник и учитель Фредерика Алексей Судаков. Эскападам «царского друга» не было счета, но на этот раз он умудрился превзойти себя. Он был уже пьян, когда сопровождавшие его заняли приватный кабинет. Они заказали ужин и еще спиртного, пригласили хор и начали шумный кутеж. Как и всегда, в центре внимания был Распутин: он заказывал хору свои любимые песни, заставлял хористок исполнять «циничные танцы» (как впоследствии будет указано в полицейском рапорте), сам танцевал русские народные танцы, усаживал женщин себе на колени. Не забывая о своей роли «святого старца», он также строчил записки, в которых побуждал их «любить бескорыстно» (имея в виду, что они должны отдаться ему, потому что их любовь будет освящена). Узнав, что происходит, Судаков впал в панику и постарался убедить других гостей, что это не настоящий Распутин кутит наверху, а самозванец, выдающий себя за знаменитого «друга» царской семьи. Распутин, услышав об этом, был так возмущен, что принялся удостоверять свою личность самым разнузданным способом из всех возможных – бесстыдно намекать на свои отношения с императрицей, хвастаться, что она лично сшила кафтан, который в тот момент был на нем, и, наконец, спустил штаны, непристойно обнажившись перед юными девушками.

Безобразное поведение и предполагаемая влиятельность Распутина играли на руку его многочисленным врагам, и в начале 1916 года он был убит в Петрограде тремя заметными общественными деятелями, среди которых был первый кузен царя. Таким неловким и кровавым способом они попытались спасти свою страну от одной из злокачественных опухолей в ее центре, хотя и ошиблись в масштабе и природе этой задачи. Коррупция уже въелась слишком глубоко, чтобы ее можно было искоренить путем убийства одного человека. Но в отличие от правящих кругов те трое хотя бы смотрели внутрь – то есть в правильном направлении.

В последние месяцы своей жизни Российская империя испытывала угрозы одновременно с двух сторон. Царь, его министры и высшие военные чины почти полностью сосредоточились на внешней опасности, которую представляли Центральные державы, и посвящали себя прежде всего «войне до победного конца». И сильно недооценили серьезную внутреннюю угрозу всему социально-политическому порядку в империи – недовольство большой части населения, включая многих сражавшихся на фронте, рабочих и крестьян. Так созрели условия для того, чтобы революционные группировки воспользовались ситуацией и разожгли открытое восстание.

В конце концов слепое стремление имперского режима к победе оказалось самоубийственным. За шесть месяцев до падения империи российская армия смогла собраться с силами для новой серьезной попытки и добилась своей крупнейшей победы в войне против Австро-Венгрии, известной как Брусиловский прорыв. Некоторые историки даже называли его величайшим военным триумфом Антанты в борьбе с Центральными державами – и одним из самых кровавых сражений в мировой истории. Но то была классическая пиррова победа. Российская армия понесла такие ошеломительные потери убитыми и дезертирами, что начала рассыпаться. Более чем что-либо другое, большой успех генерала Брусилова подчеркнул, насколько растрата человеческих жизней, благосостояния и огромного национального потенциала были трагическим уделом России в ходе Великой войны.

* * *

Фредерик не разглядел надвигающегося катаклизма. Даже несмотря на то, что жить как прежде становилось в Москве с каждым месяцем все труднее – из-за нехватки продуктов, алкоголя, электричества, топлива и людей, – театры-варьете и рестораны были заполнены и прибыль продолжала литься рекой. Единственный корректив, который в те трудные времена внес Фредерик, был вызван, как это ни парадоксально, его личным успехом. Чтобы освободить себя от ежедневной обязанности руководить своими заведениями, он превратил бо́льшую часть своих активных деловых интересов в пассивные вложения, сдав театры в аренду другим антрепренерам. Одновременно с этим – беспрецедентный случай в московском театральном мире – он щедро вознаградил некоторых своих работников старшего звена – постановщика, бухгалтера, шеф-повара и нескольких метрдотелей, – передав им повседневное управление разнообразными аспектами работы сада «Аквариум». Он продолжал смотреть в будущее с оптимизмом: контракты на аренду, которые он подписывал, были многолетними, а плата, которую он устанавливал арендаторам и получал, была высока.

Свое самое крупное вложение в Москве Фредерик сделал – тем самым связав свою судьбу с судьбой России сильнее, чем когда-либо, – фактически в последние дни существования Российской империи. Он уже подыскивал недвижимость в Москве какое-то время, прежде чем наконец нашел подходящую ему по местоположению, качеству, величине и доходу. 16 февраля 1917 года он подписал бумаги, сделавшие его владельцем шести прилегающих друг к другу домов с тридцатью восемью квартирами разной величины для сдачи в аренду на одной из главных улиц – спиц московского колеса, по адресу Каретный ряд, 2. От того места меньше мили до Кремля, и, по иронии судьбы, оно находилось (и находится) буквально через улицу от сада «Эрмитаж» – единственного соперника «Аквариума». Заплатил он 425 000 рублей, что сегодня составило бы примерно 7 миллионов долларов.

Совершая это приобретение, Фредерик, должно быть, нашел забавным невероятное совпадение: один из прежних владельцев – и обладатель двух громких титулов: князь Михаил Михайлович Кантакузин, граф Сперанский – имел тесную связь с Америкой. В 1899 году он женился на Джулии Дент Грант, внучке Улисса Гранта – командира армии Союза во время Гражданской войны и восемнадцатого президента Соединенных Штатов. Джулия родилась в Белом доме во время президентства ее дедушки, а после свадьбы жила в России с мужем, который был близким помощником царя и в конце концов дослужился до звания генерала во время войны. Кто бы в Хопсон-Байю мог вообразить, что чернокожий сын Миссисипи вступит в имущественную сделку с такой семьей в далекой Москве?

Этим приобретением Фредерик завершил процесс вложения денег, заработанных во время войны. Его внимание к недвижимости отражало не только желание еще глубже пустить корни на приемной родине. Приобретение ее в такой момент российской истории показывает черту характера, которую он унаследовал от своих родителей: убежденность, что он может преодолеть все.