СССР: ЛОГИКА ИСТОРИИ

 

ВВЕДЕНИЕ

“Распалась связь времен…” Еще не так давно мы считали, что живем в великой и могучей стране, при самом прогрессивном общественном строе, будущее казалось надежно обеспеченным. Но вот какой-то черный вихрь пронесся над шестой частью суши. Государства, в котором мы все родились и которое называли своей Родиной, больше нет. Единый советский народ раскололся на множество крупных и мелких осколков, и теперь вчерашние друзья и соседи зачастую враждуют между собой. Общество сотрясают социальные конфликты, население разделилось на коммунистов и демократов, “старых” и “новых” русских (украинцев, белорусов и т. д.). Социализм объявлен утопией. Все, чем раньше гордились и восхищались, подвергнуто очернению, и. наоборот, превозносится то, что ранее отвергалось. Достоверно предсказать даже ближайшее будущее не берутся ни астрологи, ни футурологи.

От всего этого наш народ, словно больной человек после тяжелой операции, пребывает в шоке. Потрясение от событий последних лет настолько велико, что многие люди как бы оглушены и частично деморализованы, их способность к созидательному труду и сопротивлению обстоятельствам подорвана. С крахом коммунистической системы и распадом СССР утеряны идеологические и государственно-патриотические “опорные точки”, составлявшие основу мировоззрения советского человека. Люди оказались как бы в безопорном пространстве.

Вместе с тем история не раз доказывала, что наш народ, воодушевленный великой патриотической или социальной идеей, способен решить любые задачи и преодолеть самые невероятные препятствия. Именно благодаря этому своему качеству он заслужил мировое признание как великий народ. Поэтому только преодоление духовного кризиса общества может создать предпосылки к возрождению страны.

С чего же должно начинаться преодоление духовного кризиса? В первую очередь следует понять и объяснить самим себе события послед них 80–90 лет, то есть все то, что произошло со и рапой в XX веке. В последнее десятилетие в истории СССР сначала были выявлены “белые пятна” (неизвестные или малоизвестные ее страницы), а затем они были заполнены “черными” фактами Однако это не улучшило, а скорее ухудшило наше понимание собственной истории. Невозможно постичь истину, просто поменяв прежние оценки на противоположные эмоциональные разоблачения действительных и мнимых преступлении власти не могут заменить объективный научный анализ.

Между тем именно в прошлом находятся истоки многих сегодняшних проблем. Нынешнее положение страны в огромной степени является результатом просчетов, допущенных на разных этапах существования СССР. Но эти просчеты, даже не столько они, сколько условия и причины, их породившие, не осознаны в должной мере. Есть определенная историческая закономерность в том, что, не выявив и не поняв фундаментальные причины прошлых ошибок и неудач (в равной степени, достижений и успехов), общество в настоящий момент вновь столкнулось с тяжелыми проблемами, о путях решения которых нет ясного представления ни у “правых”, ни у “левых”. Именно это обстоятельство вызывает ощущение иррациональности всего происходящего со страной и народом в последние годы.

Выводы из уроков истории должны быть сделаны не только ради настоящего, но и будущего. Не вскрыв причины прошлых ошибок, мы и впредь не будем гарантированы от их повторения. Не выявив источник огромных достижений советского периода, мы обречены и в дальнейшем вслепую и наощупь следовать очередным “курсом реформ”, формируя политику государства не на базе научного знания, а на основе огульного отрицания всего предыдущего опыта. Не постигнув прошлого, мы всегда будем пребывать в состоянии беспомощности перед настоящим и страха перед будущим.

В связи с этим задача выявления логики истории СССР (под этим подразумевается не простое изложение фактов и описание событий, а выявление причин, их породивших) представляется не только актуальной, но и жизненно важной. Мы должны, наконец, узнать правду о нашем прошлом, какой бы горькой она не оказалась: лекарство отнюдь не всегда бывает сладким.

История СССР — непростой объект для исследования. Это подтверждает даже краткое перечисление ее основных этапов и характерных парадоксов. Военный коммунизм, на смену которому пришел его антипод нэп; коллективизация; непревзойденные экономические достижения первых пятилеток на фоне массовых политических репрессий; победа и войне над совокупной военной и экономической мощью почти всей Европы; успехи гигантских проектов, но и увеличение со временем неэффективности экономической системы; массовый трудовой энтузиазм и одновременно всеобщая “растащиловка” государственной собственности; реформы Хрущева и Косыгина; наконец, перестройка, задуманная для обновления социализма и закончившаяся его крахом и гибелью самого СССР, действительно, есть ли внутренняя логика у всех этих противоречивых событий и процессов?

Для ответ а на этот вопрос нам придется под новым углом зрения рассмотреть историю страны в XX веке, обращая главное внимание не на внешнюю сторону, а на фундаментальные причины тех или иных процессов и событий. Логика истории СССР будет раскрыта с помощью анализа существовавшего способа производства.

Цель этого анализа — не изложение, а объяснение истории СССР. В результате мы приблизимся к осознанию новой государственной и социальной идеи, способной, как и прежде, сделать наш народ великим и непобедимым и обеспечить возрождение страны.

 

ГДЕ ИСКАТЬ КЛЮЧ К ИСТОРИИ СССР?

История любого государства часто представляется нам как цепь событий, не связанных между собой и не подчиняющихся никакой логике. Свой отпечаток накладывают и личные качества участвующих в исторических событиях людей, что еще больше усложняет восприятие общей картины. Поэтому для выявления логики истории необходим ключ, который среди многообразия фактов и лиц позволит установить причинно-следственные связи.

Найти такой ключ применительно к истории нашей страны в XX веке невозможно без осознания того факта, что история СССР неотделима от истории развития социалистической идеи.

Действительно, СССР возник как социалистическое государство, именно в этом качестве он противостоял почти всему остальному миру в период своего существования, и крах социализма не случайно совпал с развалом СССР.

Но главное заключается в том, что то или иное понимание социализма как идеологической, политической и экономической системы определяло жизнь нашего государства и его граждан с неотвратимостью земного тяготения. В самом деле, разве идеологический тезис о недопустимости существования частной собственности при социализме не оказывал влияния на внутреннюю политику государства вплоть до последних лег перестройки? Да и кризис, разразившийся в 80-е годы, был прежде всего идеологическим кризисом. Именно крах официальной социалистической идеологии явился первопричиной политического разброда общества, всплеска национальных противоречий, развала экономики и, в конце концов, гибели СССР.

Если это так, то в поиске ключа к пониманию логики истории СССР необходимо обратиться к истории возникновения и развития социалистической идеи.

 

ДВЕ ФАЗЫ КОММУНИСТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА

Как известно, научный социализм возник в середине XIX века, и его рождение связано с именами К. Маркса и Ф. Энгельса. Карл Маркс глубоко и тщательно проанализировал современное ему капиталистическое общество, вскрыл его противоречия и доказал неотвратимость его гибели. Он показал, что развитие капитализма неизбежно ведет к углублению и обострению его основного противоречия — между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения продуктов труда. По мере развития производительных сил общества капитал становится оковами того способа производства, который его создал. На определенной стадии капиталистического способа производства возникает острый конфликт между развивающимися производительными силами и тормозящими это развитие производственными отношениями. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такой степени, что они становятся несовместимыми с их частнокапиталистической оболочкой. Тем самым сам капитализм в процессе своего развития создает материальные предпосылки для своей гибели и ту общественную силу (пролетариат), которая выступает в качестве его могильщика и творца более передового общественного строя. Таким образом, неотвратимость гибели капитализма заложена в самой его природе.

В настоящее время эти выводы Маркса, сделанные на основе анализа капитализма XIX века, не оспаривают даже самые ярые его противники. Вся система их аргументации против марксизма строится на тезисе о том, что “капитализм ныне не тот, что был при Марксе”. Мы еще вернемся к этому вопросу, а пока посмотрим, какими виделись основоположникам марксизма главные черты посткапиталистического общества.

Логика Маркса безупречна: если в основе всех противоречий капитализма лежит господство частной собственности на средства производства, то для разрешения этих противоречий необходимо уничтожить частную собственность, заменив ее общественной. Это в свою очередь должно привести к уничтожению наемного труда, капитала и прочих атрибут ов буржуазного общества. В перспективе после устранения различий между физическим и умственным трудом, между городом и деревней исчезнет также деление общества на классы.

Необходимой предпосылкой коммунистического преобразования общества Маркс считал завоевание пролетариатом политической власти в результате социальной революции. В своей работе “Критика Готской программы” (1875 г.) он наметил три последовательные ступени становления и развития коммунистической формации:

— переходный период, которому соответствует государство диктатуры пролетариата; основное содержание этого периода составляет борьба за преодоление элементов капиталистического способа производства и буржуазного устройства общества и становление нового строя;

— первая фаза коммунистического общества (социализм), для которой характерно обобществление средств производства в форме общенародной собственности, но распределение, в отличие от второй фазы, осуществляется в соответствии с количеством и качеством труда; на этом этапе еще сохраняется известное материальное неравенство и вытекающие из разделения труда противоположности между умственным и физическим трудом, городом и деревней;

— вторая, высшая фаза (коммунизм), на которой развитие производительных сил позволит устранить разделение общества на классы и обеспечить распределение по потребности.

 

ВЛИЯНИЕ СПОСОБА ПРОИЗВОДСТВА НА ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС

Приведенный краткий перечень основных положений марксизма, касающихся капитализма, коммунизма и путей перехода от первого ко второму, позволяет сделать важные для рассматриваемой проблемы — истории СССР — выводы. Очевидно, основоположники дали безупречный анализ современного им капитализма и правильно определили основные формообразующие черты коммунистического общества. Эти положения полностью сохраняют свое значение и сегодня. Поэтому, если где и искать причины временного поражения социалистической идеи и связанного с ним распада СССР, то только в проблеме перехода от капитализма к коммунизму.

Другими словами, ключ к пониманию истории XX века содержится в ответе на вопрос: что такое социализм? Или более конкретно: какая форма обобществления средств производства соответствует социалистическому этапу развития общества? Дело в том, что форма собственности на средства производства определяет все основные черты социалистического общества — его способ производства, политическую систему, идеологию, внутреннюю и внешнюю политику и т. д. (В последующих разделах книги будет показано, как господствовавший в СССР тип собственности предопределил все основные события его истории).

Принципиальным является то, что под общественной собственностью основоположники марксизма понимали исключительно общенародную (до отмирания государства — государственную) собственность. Другие известные им формы общественной собственности, в частности кооперативная, допускались только в ограниченных во времени и масштабу распространения рамках.

Общенародная форма собственности, при которой средства производства принадлежат всему обществу, народу в целом, представляет собой высшую, предельную степень обобществления. Поэтому вполне естественно предположить, что она соответствует и высшей стадии развития человеческого общества — коммунизму.

Вместе с тем сведение общественной собственности исключительно к общенародной ее форме привело к тому, что и социализм как переходный этап между капитализмом и коммунизмом, по мысли Маркса и Энгельса, должен быть основан на преобладании общенародной собственности. Поскольку господствующая форма собственности на средства производства является основным классификационным признаком общественно-экономической формации, факт базирования и социализма, и коммунизма на одной и той же форме собственности дал Марксу основание объединить их в единую коммунистическую формацию, несмотря на качественное различие уровней развития производительных сил, характера труда и способа распределения. Тем самым социализм был лишен статуса особой общественно-экономической формации и рассматривался только как низшая, неполная стадия коммунизма. (Этим Маркс сильно осложнил жизнь последующим толкователям его учения, немало сил положившим на то, чтобы найти разницу между общенародной собственностью при социализме и коммунизме).

Анализ работ К. Маркса показывает, что осуществление идеи коммунизма он связывал с реализацией двух условий, которые по аналогии с математикой можно охарактеризовать как “необходимое” и “достаточное”. Эти условия: уровень развития производительных сил, позволяющий осуществить коммунистические принципы производства и распределения (необходимое условие) и общенародная собственность на средства производства (достаточное условие). С этой точки зрения строительство социалистического общества на базе общенародной собственности должна рассматриваться как попытка воплощения идеи коммунизма на основе только достаточного условия при отсутствии необходимого — высочайшего уровня развития производительных сил.

Между тем более чем столетний период, прошедший со времени написания К. Марксом “Критики Готской программы”, показал, что между частной и общенародной (государственной) формами собственности располагается целый спектр промежуточных форм, в том числе смешанных — государственно-частная, кооперативная, коллективная (собственность отдельных трудовых коллективов), государственно-коллективная, муниципальная, акционерная (в качестве акционеров выступают предприятия с общественной формой собственности) и другие. Поэтому мы теперь имеем возможность по-другому, чем 100–150 лет назад, ответить на ключевой вопрос XX века: что же такое социализм и какая форма общественной собственности на средства производства должна лежать в его основе?

Очевидно, что выбор, сделанный при ответе на этот вопрос в начале века в пользу общенародной собственности, предопределил все главные признаки социалистического общества в нашей стране. Как из единственной оплодотворенной клетки вырастает сложный живой организм, так и факт огосударствления собственности на средства производства определил главные принципиальные черты социалистического способа производства, советского общества и историю СССР, включая ее трагический конец.

Все это заставляет серьезно отнестись к анализу существовавшего в СССР способа производства и его определяющему влиянию на историю страны. Характер этого влияния не следует понимай, упрощенно. Развитие общества зависит от множества факторов — географической среды, традиции государственности, своеобразия культуры, религии, социально психологических черт нации и т. д. Историю творят люди, и она несет отпечаток их характеров, озарений и заблуждений, мужества и трусости, верности и предательства. СССР не остался в стороне от бурь XX века, поэтому на жизнь страны влияли происходящие в мире события и политика других держав.

Только рассматривая все факторы в совокупности, можно получить представление о причинах событий и движущих силах исторического процесса. Однако именно особенности существовавшего в СССР способа производства, его достоинства и недостатки, заложенные в нем противоречия обусловили основные черты советского социализма и явились главным фактором, определившим вектор развития общества и ход истории СССР.

Поэтому далее история СССР рассматривается через призму существовавшего способа производства.

 

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ РОМАНТИЗМ

Прежде чем мы обратимся непосредственно к истории СССР, полезно рассмотреть причины, побудившие основоположников марксизма связать социализм с общенародной формой собственности на средства производства.

К. Маркс и Ф. Энгельс творили в эпоху варварского капитализма, развитие которого сопровождалось абсолютным и относительным обнищанием трудящихся. Свободных ремесленников и крестьян капитализм превратил в бесправных наемных рабочих и нещадно их эксплуатировал: продолжительность рабочего дня достигала 13–14 часов. Но участь безработных была еще хуже. Детский труд применялся настолько широко, что дети, а также женщины в значительной мере вытеснили взрослых мужчин из сферы промышленного производства. В ту эпоху противоречия, присущие капитализму, проявлялись с наибольшей остротой, причем они не ослабевали, а усиливались по мере развития производительных сил.

Не удивительно, что Маркс и Энгельс считали, что капитализм уже дряхл и гибель его близка. Они создавали свою теорию в постоянном ожидании всемирной революции и боялись не успеть завершить свой труд к ее началу. Маркс и Энгельс полагали, что “великая проблема XIX века — проблема упразднения пролетариата”, то есть создание коммунистического общества, будет решена еще до его окончания.

В пору своей молодости любая теория кажется всесильной. Поэтому характерная для периода юности марксизма слишком оптимистическая — в духе революционного романтизма — оценка путей и сроков реализации предсказанных процессов вполне объяснима.

В качестве альтернативы капитализму с его частной собственностью К. Маркс и Ф. Энгельс противопоставили коммунизм (а не социализм!) и обобществление средств производства в форме общенародной собственности. Романтизму, в том числе и революционному, свойственно стремление к воплощению крайних форм своего идеала и пренебрежение к промежуточным формам. Этим и объясняется тот факт, что основоположники марксизма, правильно определив направление преобразования общества — обобществление средств производства, связали его только с высшей, предельной — общенародной формой. Их максимализм основывался в том числе и на мнении о но беде социальных революций одновременно в большинстве капиталистических стран.

Противоречия капитализма эпохи его дикого варварского существования казались настолько значительными, что позволили Марксу и Энгельсу предположил», что одно их устранение и обобществление средств производства дадут мощный импульс развитию производительных сил и переход к коммунистическому способу производства и распределения будет осуществлен в относительно короткий исторический период. Поэтому все внимание основоположников теории марксизма было направлено на выявление основных черт коммунистической формации, значение же переходных этапов, в частности социализма, явно недооценивалось.

Во всем многотомье трудов Маркса и Энгельса проблеме социалистического производства и распределения уделено не так уж много места. Отождествление социализма с первой фазой коммунистической формации привело к тому, что он был наделен почти всеми основными атрибутами коммунизма — общенародной собственностью на средства производства, отсутствием товарно-денежных отношений и рыночной экономики и т. д. Лишь способ распределения — в соответствии с количеством и качеством труда — отличается от коммунистического.

Безусловно, нелепо предъявлять претензии основоположникам марксизма с высоты нашего сегодняшнего знания о современном капитализме и почти 75-летнего опыта строительства социализма. Революционный романтизм Маркса и Энгельса был естественен и объясним. Но эпоха революционного романтизма на них не закончилась. Призыв (граничивший с обещанием) Н. С. Хрущева построить коммунизм в “отдельно взятой” стране (СССР) к 1980 году был последним отголоском эры революционного романтизма, начавшейся в далеком 1848 г. с опубликования “Манифеста Коммунистической партии”. Представление о социализме как о неполном коммунизме на протяжении десятилетий служило основанием для попыток наших романтических революционных лидеров “подтянуть” социализм до уровня коммунизма, форсировать процесс построения коммунизма, волюнтаристским путем вводить его элементы.

 

ВЗГЛЯД БОЛЬШЕВИКОВ НА СОЦИАЛИЗМ

Развитие теории марксизма в XX веке связано с именем В. И. Ленина. Он дополнил марксизм учением об империализме, создал учение о пролетарской партии нового типа, разработал теорию социалистической революции.

Однако интересующей нас проблеме — сущности и основным чертам социализма — в дореволюционный период он не уделил должного внимания, несмотря на то, что надвигающаяся революция резко повысила ее актуальность. Достаточно сказать, что в своей работе “Государство и революция”, написанной всего за несколько недель до Октябрьской революции, Ленин повторил и прокомментировал все относящиеся к проблеме социализма положения из “Критики Готской программы” Маркса, не добавив к ним ничего нового.

Этот факт объясняется рядом причин. Классики марксизма неоднократно подчеркивали, что их теория позволяет выявить лишь тенденцию общественного развития, но не может служить источником конкретных рекомендаций по устройству будущего общества. По этой причине К. Маркс сформулировал только главные черты переходного периода от капитализма к коммунизму, но не счел возможным описывать его детально, не желая, по выражению Энгельса, фабриковать утопии. Только непосредственное строительство реального социалистического общества могло дать необходимую информацию и внести коррективы в представления о социализме. Поэтому в 1917 г. у Ленина не было оснований пересматривать выводы Маркса.

Но главная причина заключается в общей недооценке социализма как особого, отличного от капитализма и коммунизма и длительного периода общественного развития. Мы привыкли рассматривать коммунизм как дело далекого будущего. Мнение революционеров XIX и начала XX века по этому поводу было иным. Они полагали, что коммунизм близок. Он наступит в результате мировой революции после непродолжительного переходного периода, в течение которого будут осуществлены необходимые преобразования в политической, социальной и экономической сферах. Бытовавшие представления о близости коммунизма и относительной легкости перехода к нему естественным образом имели своим следствием общую недооценку социалистического этапа развития общества.

В соответствии с той же марксистской традицией социализм рассматривался как первая фаза коммунистической формации и в этой связи отождествлялся с общенародной (государственной) собственностью на средства производства, централизацией управления, плановым характером производства и распределения, отсутствием рынка и товарно-денежных отношений. По сути, набор этих признаков определяет опять же коммунистический, а не социалистический способ производства, “уступка” социализму была сделана только в том, что распределение предусматривалось осуществлять не по потребности, а в соответствии с количеством и качеством затраченного труда.

Оптимистическая оценка длительности переходного периода и срока наступления коммунизма имела, как и положено в марксизме, теоретическое обоснование. В основе ее лежало преувеличение, вполне в духе революционного романтизма, положительного воздействия грядущего обобществления средств производства на развитие производительных сил. Большевики исходили из того, что “капитализм невероятно задерживает” развитие производительных сил, поэтому “экспроприация капиталистов неизбежно даст гигантское развитие производительных сил человеческого общества”. Тем более, что война ускорила перерастание монополистического капитализма в России в государственно-монополистический, а последний является, по Ленину, “полнейшей материальной подготовкой социализма”: общественный характер производства достигает такой степени, что пролетариату остается только взять в свои руки уже созревшие для обобществления банки, синдикаты, железные дороги, почту и т. п. и пустить их в ход, заменив контроль капиталистов за производством и распределением контролем со стороны трудящихся. При этом предполагалось, что устранение свойственной капитализму анархии, централизация управления и переход к планомерному производству и распределению сразу же обеспечат существенную экономию средств и ресурсов.

Несколько позднее возможность резкого качественного скачка в развитии производительных сил связывалась с электрификацией страны. Напомним, что в XIX веке развитие промышленности основывалось на использовании силы пара, и источниками энергии на предприятиях служили паровые машины. План ГОЭЛРО предусматривал посредством расширения сферы использования электричества в народном хозяйстве добиться обновления всей структуры производительных сил Советской России, реконструирования технической базы промышленности и сельского хозяйства н многократного повышения на этой основе производительности труда. Все эти мероприятия рассматривались как часть более широкого плана социально-экономических преобразований коммунистического характера.

Именно в этом заключается глубинный смысл известной ленинской формулы: “Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны”. Сейчас она кажется наивной, но в те годы она отражала надежды большевиков на скорое построение материально-технической базы коммунизма.

Эти теоретические положения имеют прямое отношение к истории СССР. Господствовавшее среди большевиков мнение о всемогущем влиянии обобществления средств производства на ускорение развития общества, относительной легкости перехода к коммунистическому производству и распределению, отождествление социализма с первой фазой коммунистической формации и наделение его многими чертами коммунизма наложило свой отпечаток на весь начальный период существования Советского государства.

 

ПЕРВЫЕ МЕСЯЦЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

В массовом сознании утвердилось мнение, что первым этапом истории Советского государства был военный коммунизм. На самом деле переход к политике военного коммунизма начал осуществляться только летом 1918 г. с началом крупномасштабной гражданской войны.

Для короткого периода с ноября 1917 до лета 1918 года характерно относительно мирное развитие процессов в стране. Советская власть постепенно распространилась на всю огромную территорию от Балтики до Тихого океана, отдельные контрреволюционные мятежи были локализованы и подавлены. Заключение Брестского мира в марте 1918 г. создало предпосылки для стабилизации положения и переноса центра тяжести в работе Советского правительства в хозяйственную сферу. Именно в первые месяцы Советской власти были приняты многие принципиальные решения и разработаны подходы, определившие дальнейшую судьбу нашего государства.

Для первых лет Советской власти характерна многоукладность экономики. В рассматриваемый период (ноябрь 1917 — лето 1918 г.) насчитывалось пять укладов: патриархальный (крестьяне, ведущие натуральное хозяйство), мелкотоварный (крестьяне, продававшие хлеб), частнохозяйственный капитализм, государственный капитализм (подконтрольные государству предприниматели) и социалистический, объединявший национализированные предприятия. В целом в народном хозяйстве Советской России, а затем Советского Союза вплоть до начала 30-х годов преобладало мелкотоварное крестьянское производство, определявшее лицо экономики.

Особенность первых месяцев Советской власти, до лета 1918 г., заключалась в относительной слабости социалистического сектора экономики. Большевики, придя к власти, проявили здоровый прагматизм и не форсировали темпы национализации промышленных и торговых предприятий, ограничившись национализацией только самых крупных предприятий и синдикатов. Резкий рост национализированного сектора экономики начался только с переходом к политике военного коммунизма, о чем речь пойдет ниже.

В. И. Ленин в своих работах 1917–1923 гг. совершенно справедливо указывал, что, несмотря на Советскую власть и социалистический характер проводимых ею преобразований, с экономической точки зрения Россия продолжала оставаться капиталистической страной, так как господствующие позиции принадлежали буржуазным экономическим укладам. В первые месяцы Советской власти уклад, основанный на общенародной (государственной) собственности, был особенно слаб. Показательно, однако, что уже тогда в полной мере проявились те экономические и социальные проблемы, которые неотступно преследовали Советский Союз на протяжении всей его истории.

Для того, чтобы наглядно показать характер и сложность задач, возникших перед Советским государством при переводе экономики на социалистические рельсы, представим капиталистическую экономику в виде огромной фабрики. Эта фабрика не имеет жесткого централизованного управления, приводными ремнями, обеспечивающими взаимосвязь между ее многочисленными структурными подразделениями, а также между ними и потребителями, служат механизмы рынка. В качестве двигателя, заставляющего отдельные подразделения фабрики постоянно повышать эффективность производства и стремиться к лучшему удовлетворению запросов потребителей, выступает конкуренция. А энергию, приводящую в движение весь огромный механизм фабрики, обеспечивают материальные интересы участвующих в производстве людей.

Общенародная собственность на средства производства подчиняет всех производителей (отдельные предприятия) одному собственнику — государству, тем самым лишая их экономической независимости. Поскольку механизмы рынка могут функционировать только при наличии независимых, свободных в принятии решений производителей, они оказываются несовместимыми с тотальной государственной собственностью. То же самое происходит и с конкуренцией, которая просто не может иметь места среди производителей, объединенных в одну гигантскую монополию под единым государственным управлением. Естественно, что и система трудовой мотивации людей также претерпевает изменения.

Таким образом, огосударствление средств производства приводит к коренному изменению всех принципов функционирования экономики-фабрики: ей требуются новые приводные ремни, двигатели и энергия.

Какие же альтернативы рынку, конкуренции производителей и капиталистической системе трудовой мотивации выдвинули большевики?

 

УЧЕТ И КОНТРОЛЬ

При капитализме функцию стихийного регулятора товарного производства выполняет рынок. С переходом к социализму возникла задача создания нового механизма регулирования экономики.

По замыслу В. И. Ленина, действенной альтернативой рыночным отношениям должен был стать всеобщий учет и контроль за производством и распределением — потоками сырья, продовольствия, предметов потребления, рабочей силы, количеством труда. Все статьи Ленина, начиная еще с дореволюционных времен, пронизаны этой мыслью. Организацию всеобщего контроля и учета он считал сутью социалистического преобразования общества, без чего социализм невозможен, а поэтому — главной экономической задачей Советской власти.

Функции учета и контроля возлагались на Советы, совнаркомы, потребительские общества и фабрично-заводские комитеты. Для управления национализированными отраслями были созданы главные управления и тресты. Тем самым уже в первые месяцы Советской власти были заложены основы будущей административно-командной системы управления народным хозяйством. Господствовало мнение, что замена характерной для рынка стихийной самоорганизации планомерной организацией экономических связей позволит резко повысить эффективность социалистической экономики по сравнению с капиталистической.

Как мы увидим ниже при анализе экономической системы СССР, неизбежная при общенародной собственности на средства производства абсолютизация административных методов управления экономикой имеет как достоинства, так и недостатки, причем достоинства этой системы наиболее ярко проявляются в кризисные периоды. Поэтому централизация управления народным хозяйством с упором на командно-административные методы была наилучшим решением для переживающей революционные преобразования экономики, частично разрушенной империалистической войной и подрываемой саботажем капиталистов и буржуазных специалистов. В подобных условиях недостатки этой системы управления проявляются гораздо слабее ее достоинств. Последующая история СССР предоставила немало фактов в доказательство этого тезиса.

 

СОРЕВНОВАНИЕ

Большевики, будучи последовательными марксистами, прекрасно понимали значение конкуренции производителей как побудительного механизма для постоянного обновления техники, как воспитателя предприимчивости капиталистических организаторов производства. Именно конкуренция, соревнование производителей стимулирует рост производительных сил при капитализме.

Не случайно уже в январе 1918 г. В. И. Ленин в работе “Как организовать соревнование?” выдвинул задачу организации социадиетического соревнования, которое должно было в новой экономике выполнять те же функции, что и капиталистическая конкуренция производителей. (Поразительный и показательный факт! Прошло только два месяца после Октябрьской революции, на Дону мятеж Каледина, немцы угрожают сорвать перемирие на фронте, аппарат управления почти поголовно состоит из саботажников, в стране разруха, угроза голода вполне реальна — и в такое время Ленин пишет статью на неактуальную, казалось бы, тему — о социалистическом соревновании. Один этот факт больше говорит о глубине понимания им общественных процессов, чем все славословия прошлых времен в его адрес).

Субъектами соревнования, по мысли Ленина, выступают фабрики, деревни, местные Советы, комитеты и т. п. Соревнование “по части организаторских успехов” должно воспитывать практиков-организаторов из рабочих и крестьян. Отмена коммерческой тайны будет способствовать распространению передового опыта посредством гласности и силы примера.

Но для того, чтобы принимать участие в таком соревновании, люди должны иметь серьезные побудительные мотивы. Капиталистическая конкуренция заставляет товаропроизводителей снижать издержки производства с целью увеличения нормы прибыли и повышать качество товара для расширения рынка сбыта. Главным условием возникновения конкуренции производителей является их независимость — свобода распоряжаться произведенным продуктом.

Общенародная форма собственности на средства производства и связанная с ней централизованная плановая экономика исключают право производителей самостоятельно распоряжаться произведенным продуктом. В этих условиях конкуренция невозможна и необходимы другие механизмы организации соревнования между производителями.

В. И. Ленин полагал, что основным побудительным мотивом для отдельных работников и коллективов трудящихся принимать участие в соревновании будет их чувство хозяина на производстве, появившаяся после столетий подневольного труда на эксплуататора возможность работы на себя. Свободный от эксплуатации человек труда на земле, заводах и фабриках, перешедших в собственность народа, впервые получив такую возможность, должен развернуть свои способности и проявить инициативу. Для победителей соревнования предусматривались и некоторые материальные стимулы, однако, опыт последующих десятилетий доказал их низкий стимулирующий эффект.

В свете этого находит свое объяснение поразительное упорство, с которым в Советском Союзе постоянно предпринимали попытки реанимировать ленинскую идею социалистического соревнования: в его лице хотели найти действенную замену капиталистической конкуренции производителей.

В целом в подходе к организации соревнования сказалась присущая революционным романтикам начала века переоценка моральных стимулов и недооценка материальных. Отсутствие действенных стимулов дня соревновательности, естественно присутствующих в механизме капиталистической конкуренции, не позволило в конце концов социалистическому соревнованию полноценно заменить конкуренцию в качестве двигателя технического прогресса. Конкуренция проистекает из самой сути капиталистического способа производства. Постоянное повышение эффективности производства и его технической оснащенности является условием выживания товаропроизводителей при капитализме. Напротив, в советской экономической системе “внедрение” новой техники в большинстве случаев происходило, как известно, в результате директивных указаний государственных органов.

Таким образом, попытка создать конкурентную среду при отсутствии независимости производителей уповая в основном на моральные стимулы, в долговременной перспективе неизбежно была обречена на неудачу.

 

ТРУДОВАЯ МОТИВАЦИЯ

Обобществление средств производства коренным образом изменяет мотивацию к труду. Поэтому разработка действенного механизма стимулирования эффективного и инициативного труда каждого работника и коллективов трудящихся является главной проблемой социализма.

Классический марксистский подход к решению этой проблемы состоит в том. чтобы осуществлять распределение в соответствии с количеством и качеством труда (по труду). Поскольку материальное поощрение работника ставится при этом в прямую зависимость от его трудовых усилий, он заинтересован трудиться с наибольшей отдачей. В своей предоктябрьской книге “Государство и революция” В. И. Ленин указывал, что большевики должны воплотить социалистический принцип распределения по труду. Если бы это было осуществлено, советская экономическая система, скорее всего, не знала себе равных по эффективности. Однако, хотя принцип распределения по труду представляется простым и логичным в теории, большевики с самого начала столкнулись с серьезными трудностями при реализации его на практике.

Позиция классического марксизма по проблеме распределения по труду будет подробно проанализирована в одной из следующих глав. Однако недостаточная проработанность этой проблемы и сложность ее решения в рамках модели общества, принятой большевиками за ориентир, сказалась уже в первые месяцы Советской власти.

Прежде всего возникла задача разработать механизм формирования уровней оплаты труда различных категорий трудящихся и каждого работника в отдельности. При капитализме стоимость рабочей силы определяет рынок. Механизмы рынка не позволяют ей отклониться слишком далеко в большую или меньшую сторону от ее действительной величины. С одной стороны, и отдельный капиталист, и все владельцы предприятий в целом стремятся сократить расходы на оплату труда (что периодически приводит к обострению классовых конфликтов). Но одновременно действует мощный фактор, существенно ограничивающий возможности хозяина предприятия в этом отношении. Законы рынка, прежде всего конкуренция других производителей, заставляют капиталиста устанавливать величину оплаты труда работников близкой к действительной стоимости их рабочей силы; в противном случае его квалифицированный персонал может перейти к конкурентам.

В условиях бестоварного и безденежного посткапиталистического производства, при отсутствии такой экономической категории, как стоимость, мерой количества труда, по мнению основоположников марксизма, служит рабочее время. Работник “получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда. То же самое количество труда, которое он дал обществу в одной форме, он получает обратно в другой форме”. Однако Маркс и Энгельс не указали, как при таком подходе, при отсутствии регулирующего влияния рынка определить истинное количество затраченного отдельным работником труда (с учетом его характера, сложности, инициативы и творческого вклада работника) и правильное соотношение вознаграждения за вложенный труд между различными категориями трудящихся.

Таким образом, в классическом марксизме лишь декларирована необходимость осуществления в социалистическом обществе принципа распределения в соответствии с количеством и качеством затраченного труда, но совершенно не разработан механизм реализации этого принципа на практике.

Не удивительно, что большевики, располагая теоретическими рекомендациями только самого общего характера, не смогли избежать противоречий между своей политикой в области оплаты труда и объективной экономической реальностью. Национализация предприятий, проведенная Советской властью, объективно исключала их из сферы действия рыночных законов, в том числе и в отношении формирования стоимости рабочей силы. В национализированном секторе экономики государство стало монопольным работодателем. Появилась возможность устанавливать оплату труда на предприятиях в отрыве от действительной стоимости рабочей силы. Более того, монопольное положение государства не только сделало возможным, но и предопределило волевой (волюнтаристский) подход к проблеме оплаты труда.

При установлении величины оплаты труда стали главенствовать не объективные экономические факторы, а идеологические мотивы и соображения, связанные с социальной политикой, проводимой Советской властью. Эта социальная политика была направлена на нивелирование различий в оплате простого и сложного труда, труда неквалифицированных рабочих и специалистов. Подобный подход отражал стремление большевиков устранить несправедливое распределение материальных благ, оставшееся от старого строя. Они поставили цель приблизить жизненный уровень трудящихся, основную массу которых составляли неквалифицированные рабочие, к стандартам, характерным для социальных слоев, занимавших привилегированное положение в капиталистическом обществе.

Таким образом, реальная политика большевиков фактически вела к уравнительности в оплате труда. Изъятие товара — рабочей силы из сферы действия рыночных законов сделало возможным волюнтаристский подход к формированию ее стоимости. В этих условиях социальная политика большевиков, носившая ярко выраженный классовый характер, привела к нарушению сложившегося соотношения заработной платы различных категорий работников и к нивелированию различий в оплате труда.

В итоге, хотя декларируемой целью большевиков была организация общественного распределения в соответствии с количеством и качеством труда, на деле с первых шагов Советской власти наметилась тенденция к уравнительности распределения.

Отрыв величины оплаты труда от рыночной стоимости рабочей силы негативно отразился на мотивации к труду. При волюнтаристском, идеологизированном подходе к оплате труда невозможно в полной мере учесть различия в характере, интенсивности и эффективности труда, вознаградить инициативного и деятельного работника и материально наказать пассивного- В одной из следующих глав будет показано, какое влияние этого обстоятельства оказывало на экономику Советского Союза. Однако уже в период формирования основ новой экономической и социальной системы выявилась низкая эффективность существующих в ее рамках экономических механизмов, призванных стимулировать высокопроизводительный и инициативный труд.

В современных условиях стимулирование, побуждение людей к высокопроизводительному труду является одной из главных функций любой экономической системы — рыночной или плановой. Вместе с тем проблема создания действенной мотивации к труду в произведениях Маркса и Энгельса, служивших теоретической основой политики большевиков, практически вообще не рассматривалась. Это обстоятельство не должно вызывать недоумение.

Недооценка классическим марксизмом роли материальных стимулов, побуждающих работника к высокоэффективному труду, объясняется характером труда в XIX веке. На достигнутой в то время стадии развития машинного производства в основном преобладал неквалифицированный труд. Наемный работник являлся простым придатком машины, ее продолжением. В отличие от ремесленника средних веков, он почти не мог повлиять на качество готовой продукции, а темп его работы определялся скоростью вращения исполнительных органов машины. Свое крайнее воплощение эта стадия развития машинного производства нашла в конвейерном производстве XX века. Такой труд не требует высокой квалификации, почти исключает проявление инициативы со стороны работника, а организация контроля за качеством его работы не вызывает осложнении. Преобладание неквалифицированного, не требующего творческого подхода труда в XIX веке снижало актуальность проблемы мотивации труда и его стимулирования, что и привело к недооценке этой проблемы в трудах основоположников марксизма. Кроме того, классики марксизма слишком уж надеялись на “сознательную дисциплину трудящихся”, которая должна появиться в результате обобществления средств производства.

Только революционная практика могла выявить достоинства и недостатки системы мотивации к труду, вытекающей из теоретических положений классического марксизма. Поэтому в дореволюционный период В. И. Ленин в целом разделял указанные взгляды К. Маркса и Ф. Энгельса. В своей книге “Государство и революция” он предполагал решить проблему организации общественного труда с помощью всеобщего учета и контроля за количеством труда, производством и распределением. По его мнению, при общенародной собственности на средства производства “все граждане превращаются в служащих по найму у государства… Все дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и получали поровну”. Поголовные и всеобъемлющие учет и контроль должны были обеспечить равную трудовую активность работников, побуждать их полностью “выкладываться”, что и давало основание считать, что они работают поровну. Поэтому при равенстве затрат рабочего времени количества труда работников оказываются также равными, следовательно и оплата их труда должна быть одинаковой. В итоге “все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы”.

Нетрудно заметить, что в этой схеме устройства будущего общества уравнительные тенденции выражены достаточно ярко, а проблему мотивации к труду предполагается “решать” путем ораганизации всеохватывающего учета и контроля за производством и распределением. В целом для большевиков в предреволюционный период были характерны довольно туманные, далекие от реальности представления о будущем социалистическом обществе в духе революционного романтизма.

Но жизнь оказалась хорошим учителем, а большевики во главе с Лениным умели учиться на своих ошибках. Они, хотя и не сразу, постепенно, но начали осознавать утопический характер уравнительного подхода к проблеме оплаты труда.

Одной из первых в повестке дня оказалась задача привлечения буржуазных специалистов к работе на национализированных предприятиях. Решению этой задачи препятствовало то обстоятельство, что большевики последовательно проводили в жизнь принцип, в соответствии с которым оплата труда бывших буржуазных специалистов не должна превышать заработок среднего рабочего. Этот принцип вполне соответствовал логике представлений о будущем социалистическом обществе, в котором сознательное отношение к труду всех его членов, ставших собственниками средств производства, лишит актуальности проблему стимулирования труда, как квалифицированного, гак и неквалифицированного. В условиях переходного периода от капитализма к социализму, поскольку “они свое знание профессора, учителя, инженера — превращают в орудие эксплуатации трудящихся”, принцип социальной справедливости также требовал, чтобы оплата труда специалиста была приравнена к заработку среднего рабочего: знание не должно служить средством эксплуатации. При наличии равенства оплаты квалифицированного и неквалифицированного труда Ленин предполагал привлечь буржуазных специалистов к работе на социалистических предприятиях через достижение “такой степени организованности, учета и контроля, чтобы вызвать поголовное и добровольное участие “звезд” буржуазной интеллигенции в нашей работе”. Таким образом, в отношении буржуазных специалистов главная ставка делалась не на материальные или моральные стимулы, а на принуждение к труду под административным контролем. Ленин полагал, что введение всеобщей трудовой повинности, реализация на практике коммунистического принципа “Кто не работает, тот не должен есть” и концентрация распределения продуктов в условиях карточной системы, сложившейся к 1917 г., в руках государства заставят в конце концов буржуазных специалистов работать на Советскую власть.

Однако жизнь показала, что действительно, можно заставить человека работать, но нельзя заставить его хорошо работать. Большевики достаточно быстро осознали всю пагубность недооценки проблемы стимулирования труда высококвалифицированных специалистов. Поэтому уже с первых месяцев Советской власти пришлось установить специалистам повышенные оклады, хотя в этот период Ленин, все еще оставаясь в плену старых представлений, постоянно подчеркивал вынужденный и временный характер этой меры, а также “развращающее влияние высоких жалований… на рабочую массу”.

Однако рабочую массу развращали не столько высокие заработки специалистов, сколько отсутствие при уравнительной системе распределения эффективных стимулов к высокопроизводительному труду. Уже в январе 1918 г. Ленин призывает дать решительный отпор тем, кто относится к фабрике, перешедшей в собственность народа, по-прежнему с точки зрения единственного помышления: “урвать кусок побольше и удрать”. Он сетует, что “отлынивают от работы многие наборщики в Питере, особенно в партийных (то есть не частных. — Ю. А.) типографиях”.

Какие методы борьбы с этим явлением могла предложить экономическая система, с самого начала породившая мощную тенденцию уравнительности распределения? Только меры административного принуждения и морального воздействия. Большевики в духе революционного романтизма преувеличивали влияние самого факта обобществления средств производства на сознание человека, на психологию работника, на воспитание в нем чувства хозяина предприятия и страны. Они пытались заменить буржуазную дисциплину труда, которую Ленин определял как “дисциплину голода, так называемого вольного найма”, социалистической дисциплиной, основанной исключительно на высоком самосознании трудящихся. Предполагалось, что рабочие, осознав себя хозяевами предприятия и спаянные в единый коллектив чувством трудовой солидарности, не будут нуждаться в дополнительной мотивации к труду.

Было бы слишком поспешным утверждать, что эти взгляды были проявлением чистой социальной фантастики и совсем не отражали жизненных реалий. Например, в патриархальной крестьянской семье особый характер взаимоотношений между ее членами, их заинтересованное и сознательное отношение к общему коллективному труду снимают необходимость какого бы то ни было стимулирования их активности. Тот же фактор сознательного отношения к труду лежал в основе массового трудового энтузиазма, который в дальнейшем сыграл огромную роль в истории СССР. Но в конечном итоге практика, как известно, показала недостаточность опоры только на сознательность трудящихся для нормального функционирования современной экономики. Не удивительно, что эпоха лозунгов и призывов началась чуть ли не на следующий день после революции.

Как мы теперь понимаем, моральные стимулы не могут в полной мере компенсировать недостаток других стимулов, прежде всего материальных. Ликвидация капиталистической частной собственности и замена ее общенародной не сделала работника реальным владельцем конкретной собственности. Связанные с этим проблемы проявились сразу же после установления Советской власти.

Характерно, что первыми попытались исправить положение профсоюзы, наименее идеологизированная и самая близкая к производству часть политической системы. Уже в апреле 1918 г. ВЦСПС предложил на всех государственных предприятиях страны установить нормы выработки и учет производительности труда, внедрить сдельную оплату труда и систему премий за превышение норм. Это предложение шло вразрез с характерным для большевиков пренебрежительным отношением к проблеме материального стимулирования труда.

Диалектический характер мышления Ленина проявился в том, что, увидев, как утопизм теории не выдерживает проверки реалиями жизни, он не стал цепляться за теоретические догмы, а полностью поддержал предложение профсоюзов ввести “соразмерение заработка с общими итогами выработки продукта”.

Таким образом, утопическая политика большевиков в вопросе оплаты труда постепенно отступала под натиском объективной реальности. Однако разразившаяся гражданская война вынудила переход к политике военного коммунизма. На первое место выдвинулась борьба за само выживание Советского государства, и вопросы повышения эффективности экономической системы надолго отступили на второй план.

Возвращаясь к представлению экономики страны в виде гигантской фабрики, можно отметить, что уже в первые месяцы Советской власти сказалась присущая марксистам прошлого и настоящего переоценка роли приводных ремней (абсолютизация административно-командных методов управления в рамках плановой экономики как альтернативы рынку), но недооценка роли двигателя (упование на социалистическое соревнование, призванное заменить конкуренцию производителей в качестве побудителя развития экономики) и источника энергии (трудовой мотивации).

 

ХЛЕБНАЯ МОНОПОЛИЯ

Итак, капиталистическому рынку большевики противопоставили повсеместный учет и контроль за производством и распределением в рамках централизованной плановой экономики, конкуренции производителей социалистическое соревнование, а при решении проблемы трудовой мотивации упор был сделан в основном на моральные стимулы. Эти факторы сформировали основы существовавшего в первые годы Советской власти способа производства. Наряду с ними огромное влитие на судьбу страны оказала государственная хлебная монополия, особенно в связи с теми ее следствиями, которые нашли свое продолжение в трагедии гражданской войны.

Государственная хлебная монополия и осуществлявшаяся в ее рамках с 1919 г. продразверстка представляли собой способ решения продовольственной проблемы в стране с разрушенной империалистической, а затем и гражданской войной экономикой, пережившей к тому же смену общественно-экономической формации.

Проблема обеспечения населения хлебом возникла еще до Октябрьской революции. Принципиальным является то обстоятельство, что и до революции, и после нее в стране имелось достаточное количество хлеба для удовлетворения потребносгей населения. Но хлеб находился в деревне, в основном у кулаков и частично у середняков, и проблема состояла как раз в том, как, каким способом изъять у них хлебные запасы для снабжения городского населения.

Царское правительство решало продовольственную проблему в рамках свободной рыночной торговли между городом и деревней. Но в условиях военной разрухи и падения промышленного производства в гражданском секторе экономики, город мог предложить селу все меньшее количество товаров. По словам Ленина, “мировая война… привела к массовому разрушению материальных ценностей, к истощению производительных сил, к такому росту военной промышленности, что даже производство безусловно необходимого минимума предметов потребления и средств производства оказывается невозможным”. При бестоварье хлеб оставался единственной “твердой валютой”. В результате цены росли, а помещики и кулаки придерживали хлеб в ожидании дальнейшего их повышения. Продовольственное снабжение городов постоянно ухудшалось. Возникла угроза массового голода.

Голод был не редкостью в России. При царе неурожаи и голодовки повторялись через каждые 3–4 года. Особенно грандиозными были голодовки 1891 и 1911 годов. И позже, при Советской власти, случались “голодные” годы 1921, 1933, 1946.

Традиционный капиталистический метод свободной торговли в условиях вызванного войной бестоварья стал неэффективным. Поэтому Временное правительство в первый же месяц своего правления, еще весной 1917 г., приняло закон о государственной хлебной монополии. Ленин подчеркивал объективную неизбежность этого шага: “Невиданные тяжести и бедствия войны, неслыханная и самая грозная опасность разрухи и голода сами собой подсказали выход” — хлебную монополию. Суть государственной хлебной монополии заключалась в запрещении всякой частной торговли хлебом, в закупке и распределении его только через государственные органы. Однако Временное правительство оказалось неспособным последовательно воплотить принятый закон в жизнь, так как он противоречил интересам капиталистов, помещиков и кулаков — социальной опоре Временного правительства.

После Октябрьской революции левые эсеры, выражая интересы кулаков, предлагали отменить хлебную монополию и вернуться к свободным рыночным ценам на хлеб. Ленин обоснованно возражал им, что свободные цены на хлеб могут на порядок превысить твердые государственные цены и потому окажутся недоступными для подавляющего большинства населения городов, обнищавшего за годы военного лихолетья. Следствием свободных цен был бы неизбежный массовый голод, угроза которого неотступно преследовала и царское, и Временное правительства.

Большевики, в противовес попыткам решить продовольственную проблему рыночными методами, главной мерой предотвращения голода считали контроль, учет и регулирование сферы распределения продуктов со стороны государства. Они ужесточили и довели до логического завершения государственную хлебную монополию. Крестьяне в принудительном порядке обязаны были сдавать государству по твердым, нерыночным ценам все излишки (сверх установленных норм на личные и хозяйственные нужды) хлеба. Спекуляция хлебом жестоко преследовалась.

Таким образом, свободная торговля хлебом в стране (за исключением незаконных спекуляций) была ликвидирована. Ее заменила строго централизованная государственная система заготовки и распределения продовольствия. Ликвидация хлебного рынка, принудительное изъятие всего товарного, то есть произведенного для продажи, хлеба вызвали недовольство среди крестьян и имели тяжелые последствия для нашей страны.

Государственная хлебная монополия досталась Советской власти в качестве “наследства” от Временного правительства вместе с разрухой промышленности и транспорта, бестоварьем, карточной системой и инфляцией, исключавшей привлекательность “твердых” государственных цен на хлеб дня крестьян. Даже сейчас с высоты полученного исторического опыта нам трудно судить, существовала ли альтернатива хлебной монополии государства и жестким административным методам решения продовольственной проблемы в стране. Но историческим фактом является то, что большевики, придя к власти, и не искали эту альтернативу, поскольку все предпринятые в рамках хлебной монополии меры соответствовали представлениям классического марксизма о несовместимости товарного производства и товарно-денежных отношений с социализмом.

 

СОЦИАЛИЗМ И ТОВАР

Капиталистическое производство является товарным. Это означает, что производимый продукт рассматривается его изготовителем как товар, то есть изначально предназначен для продажи. Каждый товар имеет стоимость, выраженную в денежной форме, и субъекты рынка вступают между собой в товарно-денежные отношения.

На определенной стадии развития производительных сил товарное производство, обмен и товарно-денежные отношения, по мнению основоположников марксизма, вызывают дифференциацию производителей и неизбежно рождают буржуазию и пролетариат. В рассматриваемый период В. И. Ленин был согласен с ними. Он считал, что в современных условиях наличие обмена товаров однозначно характеризует способ производства как капиталистический, так как из свободы торговли, товарного обмена между производителями “неизбежно вытекает деление товаропроизводителя на владельца капитала и на владельца рабочих рук, разделение на капиталиста и на наемного рабочего”. В силу этой логики классический марксизм рассматривает товарное рыночное производство как неотъемлемый атрибут капитализма.

Анализируя будущее коммунистическое общество, Маркс и Энгельс показали несовместимость его принципов с товарно-денежными отношениями. Действительно, товарное рыночное производство порождает массу трудноустранимых противоречий, в частности, периодические экономические кризисы. Основоположники марксизма рассматривали товарный характер капиталистического производства в качестве одного из факторов, тормозящих развитие общественных производительных сил. В этой связи организация коммунистического производства на основе планомерного развития представлялась им естественным решением проблем экономики. Маркс и Энгельс пришли к выводу, что при плановом производстве и распределении производимый продукт перестает быть товаром, так как “в обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обменивают своих продуктов”. Раз исключается обмен и продукт уже не является товаром, отпадает необходимость в рынке, как сфере обмена товаров, и обслуживающих его товарно-денежных отношениях. Функции рынка при коммунистическом способе производства выполняют специальные общественные органы, которые планомерно регулируют потоки сырья, продуктов и рабочей силы.

Как выше уже неоднократно отмечалось, основоположники марксизма рассматривали социализм как первую фазу коммунистического общества. Это позволило им автоматически распространить представления о будущем бестоварном производстве и на социализм. Осуществление социалистического принципа распределения по труду, согласно К. Марксу, должно быть основано на том, что каждый работник за выполненную работу “получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда… и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда”. Маркс особо подчеркивал, что эти квитанции не являются деньгами, так как не совершают обращения.

В. И. Ленин полностью воспроизвел эту схему нетоварного и безденежного производства и распределения в своей книге “Государство и революция”. Он определял капитализм как товарное производство на высшей ступени его развития. Тем самым он подчеркивал, что товарное производство является неотъемлемым признаком капитализма и, наоборот, подразумевал, что социализм должен представлять собой нетоварное производство. Ленин разделял мнение о несовместимости рынка и товарно-денежных отношений с социализмом, считая, что в условиях товарного производства невозможно устранить порождаемые им противоречия.

Естественно, что, придерживаясь подобных взглядов, большевики и не искали альтернативы государственной хлебной монополии. Ее введение Временным правительством они рассматривали как проявление объективных законов развития общественного производства, определяющих его переход от анархии капиталистического рынка к плановому производству и распределению.

В принятой позже, в марте 1919 г., программе партии напрямую ставилась задача: “В области распределения… неуклонно продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов”. Кроме того отмечалось, что, “опираясь на национализацию банков, РКП стремится к проведению ряда мер, расширяющих область безденежного расчета и подготовляющих уничтожение денег…”.

Целью большевиков было заменить товарно-денежные отношения между городом и деревней прямым натуральным (без посредства денег) продуктообменом промышленных товаров на продовольствие. Такая попытка была предпринята в период военного коммунизма, но она окончилась неудачей.

Усиление государственного вмешательства в экономику и увеличение роли административных методов управления в периоды кризисов и общественных катаклизмов являются объективной необходимостью. Поэтому в условиях беспрецедентного кризиса, переживаемого Россией, попытка решить продовольственную проблему административно-принудительными методами в противовес рыночным была в целом оправдана. Если и можно критиковать политику в отношении крестьянства, проводимую в рамках государственной хлебной монополии, то только за несоблюдение меры. При этом теоретическим основанием для стремления полностью ликвидировать рынок продовольствия, фактически реквизировать весь товарный хлеб и ввести натуральный продуктообмен между городом и древней служил неправомерный перенос атрибутов коммунистического общества на социализм.

Последствия хлебной монополии не замедлили вскоре сказаться в разразившейся буре гражданской войны.

 

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Нынешние ниспровергатели всего и вся могут сколько угодно называть Великую Октябрьскую социалистическую революцию Октябрьским переворотом. Если она и была переворотом, то только несколько часов, поскольку уже в ночь с 26 на 27 октября (с 8 на 9 ноября) 1917 года 2-ой Всероссийский съезд Советов принял “Декрет о земле”, кардинальным образом изменивший отношения собственности в аграрном секторе. С этого момента переворот стал революцией.

Как опытные революционеры, большевики нисколько не сомневались, что социалистические преобразования в стране вызовут бешеное сопротивление буржуазии. Буржуазия и помещики, лишившись власти в результате событий октября 1917 года, не могли отдать без боя вековые привилегии и собственность, составлявшие основу их процветания. Их мир рушился, и они защищали его с отчаянной яростью обреченных.

В дореволюционной России эксплуататорские слои составляли 16,3 % населения. Но это цифра включает в себя и самую многочисленную их часть — сельскую буржуазию, кулаков. Кулаки — это крупные (по сравнению с другими крестьянами) земельные собственники и арендаторы, систематически использовавшие наемный труд батраков. Через-сдачу в наем рабочего скота и инвентаря, кабальные займы они эксплуатировали и бедняцко-середияцкую часть деревни. Однако в массе своей кулаки занимались крестьянским физическим трудом и мало отличались по уровню культуры и быта от других крестьян.

Кулак наиболее ярко отражал двойственную природу крестьянина как хозяина, собственника, с одной стороны, и труженика — с другой. В соответствии с этим марксистским тезисом большевики не ставили цели экспроприации мелкого собственника, в том числе и кулака. Предполагалось путем медленного преобразования крестьянского индивидуального хозяйства осуществить его постепенную интеграцию в систему социалистического хозяйства. Даже в конце гражданской войны, в которой кулаки сыграли далеко не последнюю роль, Ленин продолжал придерживаться той же принципиальной точки зрения: “…экспроприация даже крупных крестьян никоим образом не может быть непосредственной задачей победившего пролетариата”, допуская конфискацию земли лишь в случае сопротивления кулаков Советской власти. Лозунг “экспроприировать экспроприаторов” к кулакам не относился. Кулак, в отличие от капиталистов и помещиков, не был изначально отнесен к идейным врагам Советской власти. Конечно, принадлежность его к эксплуататорам исключала идиллические отношения между Советской властью и кулаком. Например, позже, во времена нэпа в отношении кулаков проводилась политика ограничения и вытеснения (обложение повышенными налогами, ограничение аренды земли и найма рабочей силы и т. д.). Но взгляд на кулака не только как на собственника, но и труженика исключал проведение по отношению к нему политики конфискации и экспроприации.

Как следствие этой разумной политики, “Декрет о земле” отвечал интересам всего крестьянства — и бедняков, и середняков, и кулаков. Было ликвидировано помещичье землевладение, и крестьяне получили 150 млн. гектаров земли, экспроприированный инвентарь, скот, освободились от уплаты помещикам ежегодной арендной платы за землю в размере 700 млн. рублей золотом, от ипотечной и другой задолженности банкам в 3 млрд. рублей.

Национализация земли была единственным средством покончить с сохранившейся как наследие крепостничества запутанностью российского землевладения чересполосицей, арендой, отсталостью правовой сферы. Поэтому сами крестьяне, от бедняков до кулаков, требовали отмены частной собственности на землю. Это требование содержалось в общекрестьянском наказе о земле, вошедшем в качестве составляющей части в “Декрет о земле”. Наказ был составлен эсерами на основании 242 местных крестьянских наказов, принятых на прошедших по всей стране сельских сходах. В соответствии с пожеланиями крестьян частная собственность на землю была отменена. Вся земля была национализирована и передана в безвозмездное и вечное пользование крестьянам.

Показательно, что в аграрном вопросе большевики, реально оценивая ситуацию и идя навстречу требованиям крестьянства, сознательно отступили от своего идеала — общественной обработки земли и приняли “Декрет о земле” в эсеровской редакции, закреплявшей преимущественно индивидуальный способ хозяйства.

Два декрета — о земле и мире обеспечили Советской власти в первые месяцы ее существования поддержку подавляющего большинства населения, в том числе, и со стороны кулачества. Одновременно эти декреты лишили буржуазную контрреволюцию массовой базы. Сбывалось предоктябрьское предвидение В. И. Ленина, утверждавшего, что никакая сила не свергнет правительство, давшее народ) мир, а крестьянам — в стране с огромным аграрным перенаселением — землю без выкупа. Он предполагал, что “сопротивление буржуазии… конечно, неизбежно. Но, чтобы сопротивление дошло до гражданской войны, для этого нужны хоть какие-нибудь массы, способные воевать и победить Советы. А таких масс у буржуазии нет и взять их ей неоткуда”. Таким образом, соотношение сил в октябре 1917 года исключало крупномасштабную гражданскую войну.

Дальнейшие события подтвердили этот прогноз Первые месяцы после революции представляли собой, по словам Ленина, “сплошной триумф Советской власти”. К началу марта 1918 г. Советская власть была установлена практически на всей территории огромной страны, за исключением Закавказья, причем малой кровью. В начале февраля советские войска взяли Киев, свергнув господство Центральной Рады. Попытки Каледина и других царских генералов поднять донское казачество против Советской власти также потерпели крах. По свидетельству В. И. Ленина, к этому времени был сломлен даже экономический саботаж буржуазных специалистов. То, что все эти победы на внутреннем фронте дались сравнительно легко, объясняется главным образом отсутствием у буржуазной контрреволюции опоры в массах населения. В январе 1918 г. Ленин отмечал, что “почти все рабочие и громадное большинство крестьян, несомненно, стоит на стороне. Советской власти”.

И вдруг летом 1918 г. разразилась крупномасштабная гражданская война. Толчок ей был дан 25 мая мятежом чехословацкого корпуса, который был создан еще до Октября из военнопленных австро-венгерской армии. Сам мятеж не представлял серьезной военной угрозы. Однако он явился как бы сигналом дня целой серии контрреволюционных восстаний, в результате которых Советская республика уже летом 1918 г. потеряла 3/4 территории страны, на которой возникли многочисленные белогвардейские и буржуазнонационалистические правительства. Безусловно, большевики переоценили свои успехи и силу Советской власти и поэтому в определенной степени “прозевали” начало гражданской войны.

Эти успехи контрреволюции не могут быть объяснены ни усилением натиска уже разбитых ранее буржуазно-помещичьих элементов, ни интервенцией государств Антанты, которая до выхода Германии из войны в ноябре 1918 г. носила локальный характер: в самом конце 1918 г. на территории нашей страны находилось только около двухсот тысяч иностранных интервентов, тогда как численность Красной Армии уже осенью того же года достигала 1 млн. бойцов.

Главная причина того, что Советская республика оказалась в кольце фронтов, заключается в том, что буржуазная контрреволюция к лету 1918 г. получила массовую базу, которой не имела в 1917 г.

Фактором, коренным образом изменившим ситуацию за такой короткий период, быта проводимая Советской властью жестокими методами политика Государственной хлебной монополии. Своим острием она была направлена преимущественно против кулаков и, лишь частично, против середняков. Дело в том, что кулаки, составляя в Российской империи 15–20 % (около 2 млн.) крестьянских дворов, производили 50 % товарного, то есть поступающего на рынок, хлеба.

Ликвидация помещичьего землевладения еще больше увеличила относительную долю кулаков в производстве продовольствия. Поэтому именно кулаки являлись главными держателями и продавцами хлеба.

Особенно значительной кулацкая прослойка была среда казаков. Если больше половины крестьян в Европейской части России имели до 8,8 гектаров земли на двор (этого количества земли было недостаточно для содержания семьи при существовавшем уровне развития сельскохозяйственного производства, и крестьяне были вынуждены идти в “отход” или наниматься на сезонные работы), то казаки имели в среднем 54,7 гектара на двор.

Кулаки очень хорошо нажились в период свободного рынка хлеба, когда он являлся единственной “твердой валютой”. Хлебная монополия лишила кулака права торговли хлебом. Более того, Советская власть обязала его сдавать весь товарный хлеб по твердым ценам, которые” были на порядок ниже спекулятивных рыночных, а с учетом быстрого обесценивания денег — практически безвозмездно. Естественно, что такое положение подрывало самые основы кулацкого хозяйства и благосостояния. Укрывательство хлеба кулаками приняло массовый характер. Таким путем кулаки рассчитывали со временем принудить Советское государство восстановить свободную торговлю хлебом. Пышным цветом расцвела незаконная спекуляция хлебом.

В результате угроза массового голода в промышленных центрах — при наличии достаточного количества продовольствия в стране — стала реальной. Во многих местах, в частности в обеих столицах, к маю 1918 г. сложилась крайне тяжелая, чрезвычайная ситуация. Возникла перспектива падения Советской власти в результате голодных бунтов. если она не сможет решить продовольственную проблему. А до нового урожая оставались еще июнь, июль и август. Трудности большевиков, возникшие в связи с угрозой массового голода, снова подняли упавший было боевой дух российской контрреволюции.

Но Советская власть не собиралась капитулировать. Логика развития событий привела к принятию 13 мая 1918 г. так называемого “Декрета о продовольственной диктатуре”. Поскольку продовольственные комитеты, доставшиеся в наследство от Временного правительства, не справлялись с организацией изъятия излишков хлеба у кулаков, декрет предусматривал организацию и отправку им на помощь продотрядов. Еще Временное правительство посылало вооруженные отряды в дерёвню. Первые продотряды из рабочих и матросов были посланы в некоторые хлебные губернии в ноябре 1917 г., но только после декрета это движение приобрело массовый и организованный характер.

Был объявлен “крестовый поход в деревню за хлебом” против кулаков, удерживающих излишки хлеба и срывающих хлебную монополию. Резкое ужесточение хлебной монополии оборачивалось для кулаков фактической конфискацией производимого ими продовольствия.

Задача всех мероприятий по “Декрету о продовольственной диктатуре” состояла в том, чтобы силой заставить кулака подчиниться государственной хлебной монополии. Но даже в чрезвычайных условиях мая 1918 г. большевики не объявляли кулака врагом Советской власти и не ставили вопрос об его экспроприации.

Однако к тому времени кулаки уже перешли на позиции, враждебные Советской власти. Мятеж белочехов сыграл роль лишь спускового механизма, приведшего в движение назревшие общественные процессы, летом-осенью 1918 г. кулачество открыто выступило против Советской власти под лозунгом восстановления свободной торговли хлебом. Пи стране прошла волна кулацких восстаний, в результате которых Советская Россия оказалась в кольце фронтов.

Кулачество стало основной социальной опорой контрреволюции, оно, наряду с зажиточным казачеством, составило массовую базу белых армий. В. И. Ленин констатировал: “самый многочисленный из эксплуататорских классов восстал против нас в нашей стране”. Компромисс стал невозможным: гражданские войны заканчиваются или победой одной из сторон, или полным истощением сил. Уже в августе 1918 г. Ленин имел все основания заявить, что “кулаки — бешеный враг Советской власти. Либо кулаки перережут бесконечно много рабочих, либо рабочие беспощадно раздавят восстания кулацкого, грабительского меньшинства народа против власти трудящихся. Середины тут быть не может”.

Именно переход кулачества в стан непримиримых врагов Советской власти и явился главным фактором, предопределившим возникновение крупномасштабной гражданской войны, ее продолжительность и ожесточенность. Другие причины — сопротивление лишенных собственности и привилегий капиталистов и помещиков, вмешательство интервентов со всего света, от американцев и англичан до греков и японцев — сыграли свою роль только в связи с выступлением кулачества против Советской власти.

Вспомним, что взаимная несовместимость Советской власти и кулаков не была предопределена заранее и не вытекала из теории большевизма: Советская власть мирно уживалась с кулаком позже в период нэпа и в сталинское время, вплоть до коллективизации. Но падение промышленного производства в результате империалистической воины, бестоварье привели к резкому росту цен на сельскохозяйственную продукцию. Сохранять в таких условиях свободную торговлю хлебом означало обречь на массовый голод обнищавшие пролетарские слои населения. В то же время хлебная монополия государства за короткое время превратила кулака в “злейшего врага” Советской власти и, по сути, привела к крупномасштабной Гражданской войне.

Сыграли свою роль и колебания середняка. Середняк был признателен Советской власти за полученные в соответствии с “Декретом о земле” помещичьи земли. Когда же она потребовала от крестьян продажи государству товарного хлеба по твердым, нерыночным ценам, середняк стал выражать недовольство. Экономические интересы середняка были затронуты хлебной Монополией в меньшей степени, чем интересы кулака. Однако колебания середняка также способствовали росту контрреволюции.

В борьбе против кулака Советская власть задействовала свой главный козырь — классовую борьбу. По свидетельству В. И. Ленина, раскол крестьянства по классовому признаку произошел только летом-осенью 1918 г. Ранее в событиях 1917 г. против помещичьего землевладения крестьянство выступало единым фронтом, как единый класс-сословие. В. И. Ленин отмечает, что в этот период “классовое деление внутри крестьянства еще не назрело, еще не вылезло наружу”. Переход помещичьей земли к крестьянам, удовлетворив их самые насущные экономические требования, должен был замедлить, хотя бы на время, процесс социальной поляризации деревни. Однако уже летом 1918 г. Ленин отмечает признаки разгорающейся классовой борьбы на селе.

Дело в том, что после ужесточения режима хлебной монополии после Октября часть изъятого у кулаков хлеба (до 25 %) стала раздаваться на месте деревенским беднякам, которые традиционно страдали от недостатка продовольствия. Поэтому беднейшие слои деревни оказались заинтересованы в осуществлении государством политики хлебной монополии. Советская власть использовала эту заинтересованность, издав в июне 1918 г. декрет об организации комитетов бедноты (комбедов). Комбеды сыграли огромную роль не только в реализации хлебной монополии (наряду с продотрядами), но и в подрыве экономических основ влияния кулачества путем его частичной экспроприации (в период гражданской войны кулаки лишились 50 млн. из 80 млн. гектаров, которыми они владели до революции).

Классовая дифференциация крестьянства, безусловно, является результатом объективных процессов, но одного этого фактора было недостаточно для того, чтобы в деревне разгорелась бескомпромиссная классовая борьба, тем более после того, как в октябре 1917 г. крестьяне получили землю. В. И. Ленин не отрицал, что государство дало толчок классовой борьбе на селе, создав для этого в лице комбедов организационную структуру: “… мы были вынуждены в рамках государственной организации положить в деревнях начало классовой борьбе, учреждать в каждой деревне комитеты бедноты полупролетариев и систематически бороться с деревенской буржуазией”. Логика политики хлебной монополии потребовала изоляция кулака на его собственной территории — в деревне и мобилизации бедняцкого слоя на борьбу с ним.

В лице бедняков Советская власть получила мощную социальную опору. Но словам В. И.Ленина, оформился военный союз пролетариата и крестьянства за Советскую власть: крестьяне получили землю и защиту от помещиков и кулаков, а рабочие получили продовольствие. Так хлебная монополия инициировала процесс классовой борьбы в деревне.

Итак, гражданская война стала возможной вследствие раскола народа на две соизмеримые по величине части, разделенные социальной и классовой ненавистью. Однако отнюдь не передел собственности, произошедший в результате революции, стал главной причиной крупномасштабной гражданской войны: зажиточное крестьянство, получив землю от Советской власти, воевало не за собственность, а против реквизиций и за свободу торговли излишками своей продукции.

Существовал ли проход между Сциллой свободной хлебной торговли с неизбежным массовым голодом в промышленных центрах и Харибдой государственной хлебной монополии и порожденной ею гражданской войны? Возможен ли был ввод продналога уже в 1917 г. на волне признательности крестьян за полученную землю? Вопросы риторические, история, как известно, не знает сослагательного наклонения. Во всяком случае, предпринятая осенью 1918 г. попытка ввести продналог на крестьян не увенчалась успехом, гак как собрать его тогда, в разгар войны, не удалось и пришлось вернуться к методам продовольственной диктатуры. Путь к продналогу пролег через гражданскую войну, по завершении которой крестьяне уже с готовностью и облегчением восприняли эту меру Советского правительства. Исторический факт в том, что с помощью хлебной монополии, режима продовольственной диктатуры и продразверстки Советское государство сумело обеспечить население и Красную Армию продовольствием, избежало массового голода, даже несмотря на длительное отторжение хлебных областей.

В конце концов, Советская власть одержала победу в бескомпромиссной и яростной борьбе потому, что рабочие сельские бедняки и середняки не захотели возврата капитализма. История гражданской войны свидетельствует, что после тесного знакомства с буржуазно-помещичьей контрреволюцией, приносимой на штыках белых армии, крестьяне делали совершенно однозначный выбор в пользу Советской власти.“Хождением по мукам” гражданской войны трудящиеся массы выстрадали свой выбор. Даже- военный коммунизм с его уравниловкой, карточным распределением и продразверсткой оказался для них предпочтительнее памятных им буржуазных порядков. Капитализму в “стране, которую мы потеряли”, они предпочли социализм в стране с разрушенной двумя войнами экономикой.

 

ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ

Экономическая политика времен гражданской войны (лето 1918 г. — весна 1921 г.) получила характерное название “военный коммунизм”. В данном случае название вполне отражает сущность этого периода.

В советской науке было принято разделять период относительно мирного развития (до лета 1918 г.) и военный коммунизм. Причем утверждалось, что естественный, нормальный ход социальных преобразований первых месяцев Советской власти был нарушен гражданской войной и иностранной интервенцией, и поэтому военный коммунизм с его “несоциалистическими” чертами противопоставлялся предшествовавшему периоду. На самом деле, как мы сейчас увидим, если и имеются социально-экономические различия между этими периодами, то не качественные, а только количественные, определяемые прежде всего достигнутым уровнем национализации промышленности, то есть относительной долей социалистического сектора в многоукладной экономике Советской России.

В. И. Ленин прекрасно понимал роль капиталистов как организаторов производства. Он отдавал себе отчет, что быстрая и тотальная национализация промышленности приведет к ее краху, так как пролетариат, придя к власти, не имея ни опыта управления хозяйством, ни органов государственного управления, способных взять в свои руки руководство экономикой.

Поэтому с ноября 1917 г. до лета 1918 г. было национализировано относительно небольшое количество крупных предприятий и синдикатов. Большая часть промышленности и торговли оставалась в частной собственности, но декретом Советской власти за деятельностью капиталистов был установлен рабочий контроль: работники предприятия через выборные органы контролировали производство, куплю-продажу сырья и продукции, финансовую деятельность предприятия. Решения органов рабочего контроля были обязательны для предпринимателей.

Этот сектор промышленности, получивший название “государственный капитализм”, количественно преобладал в первые месяцы существования Советской власти. В этот период В. И. Ленин допускал даже возможность выкупа в дальнейшем у капиталистов предприятии вместо их экспроприации (национализации). Прагматизм большевиков проявился и в том, что они, придя к власти, не ликвидировали банковскую систему в соответствии с тезисом о несовместимости товарно-денежных отношений с социализмом, а путем национализации банков стали использовать ее в своих интересах для контроля за деятельностью предприятий. Той же цели они подчинили и налоговую систему.

Принципиальный момент состоит в том, что Ленин ставил задачу перехода “через государственный капитализм к социализму”, то есть он рассматривал госкапитализм только как путь, способ перехода к социализму, как форму временного использования частного капитала в интересах строительства социализма. Последний же он связывал с господством общенародной собственности на средства производства, господством, исключающим частную собственность, в том числе и госкапитализм.

Начавшаяся гражданская война и обострение классовых противоречий резко изменили ситуацию. Упавший было дух внутренней контрреволюции снова поднялся. Капиталисты применяли методы прямого саботажа, не останавливаясь перед закрытием предприятий.

Тенденция увеличения роли государства в управлении экономикой во время кризисных ситуаций характерна для всех стран. В частности, в кайзеровской Германии закон о хлебной монополии был принят еще в самом начале Первой мировой войны. Свободная торговля большинством товаров была отменена. Правительство контролировало обмен, устанавливало твердые цены и нормировало не только потребление людей путем карточек и пайков, но и распределение промышленного сырья. Таким образом, в воевавшей Германии государство заменило рынок централизованным обменом между отраслями экономики.

В условиях, когда Советская Россия находилась в кольце фронтов и представляла собой осажденный военный лагерь, нельзя было оставлять экономические рычага в руках классово враждебной буржуазии. Сопротивление и саботаж буржуазии, гражданская война, прогрессирующая разруха народного хозяйства, необходимость мобилизовать все наличные ресурсы заставили Советское государство резко ускорить темпы национализации и увеличить централизацию управления.

В конце июня 1918 г. был издан декрет о национализации всей крупной промышленности, и уже к осени 1918 г. количество национализированных предприятии возросло более чем в 4 раза. К концу гражданской войны в собственность государства постепенно перешли не только крупные, но и средние и мелкие промышленные и торговые предприятия. Частная собственность в промышленности была ликвидирована.

Таким образом, летом 1918 г. произошел поворот от политики поощрения госкапитализма к военному коммунизму. В советской науке всегда настойчиво подчеркивался вынужденный характер этого перехода. Одиозные черты военного коммунизма объясняли гражданской войной, разрухой и необходимостью борьбы с голодом.

Вообще военному коммунизму в советской науке уделялось недостаточное внимание, отношение к нему было несколько стыдливое, как к незаконному и нежеланному ребенку. Основной упор делался на то, что гражданская война и иностранная интервенция прервали естественный процесс перехода от капитализма к социализму, начатый непосредственно после Октября, и вынудили политику военного коммунизма. Тем самым военный коммунизм прямо противопоставлялся периоду относительно мирного развития от ноября 1917 г. до лета 1918 г.

Но настолько ли глубоки различия между принципами военного коммунизма и предшествовавшего ему периода, чтобы противопоставлять их друг другу? Характерными признаками военного коммунизма принято считать:

— национализацию не только крупной, но и мелкой промышленности;

— максимальную централизацию управления производством и распределением;

— продразверстку;

— всеобщую трудовую повинность;

— уравнительность распределения;

— свертывание рыночных отношений.

Проанализируем эти признаки с точки зрения сходства или различия военного коммунизма и предшествовавшего ему периода. В рамках политики военного коммунизма в мае 1918 г. был принят “Декрет о продовольственной диктатуре”, узаконивший продотряды. Затем, с января 1919 г., государственные плановые задания по заготовке хлеба и других продуктов стали разверстываться по губерниям, уездам и т. д., вплоть до крестьянских дворов. С этого времени система заготовок продовольствия получили название продразверстки. Очевидно, что эти мероприятия нельзя рассматривать как свидетельства качественного изменения политики государственной хлебной монополии, осуществлявшейся еще с 1917 г. Они только расширили ее рамки, придали ей всеохватывающий характер, внесли в нее элементы организованности и планомерности. Следует признать, что продразверстка явилась логичным развитием продовольственной политики предшествовавшего периода.

Одним из характерных признаков военного коммунизма считается введение трудовой повинности — привлечения к обязательному труду всех работоспособных граждан, вплоть до применения практики трудовых мобилизации. Своим острием это решение было направлено против буржуазии и ставило целью “уничтожение паразитических слоев общества”, а также привлечение буржуазных специалистов к работе на Советскую власть. Однако всеобщая трудовая повинность была зафиксирована еще в “Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа”, принятой III съездом Советов в январе 1918 г., то есть задолго до начала периода военного коммунизма. Всеобщая трудовая повинность не является атрибутом только военного коммунизма, она была введена в результате стремления большевиков воплотить на практике коммунистический принцип: “Кто не работает, тот не ест”.

Тенденция уравнительности распределения, как показано выше, также было присуща экономической политике Советского государства с первых месяцев его существования. В период военного коммунизма эта тенденция лишь была доведена до логического предела. Л. Д. Троцкий определил военный коммунизм как систему регламентирования потребления в осажденной крепости, которую представляла собой Советская Россия во время гражданской войны. По причине крайней ограниченности ресурсов, в первую очередь продовольственных, потребление могло базироваться только на основе принципа уравнительности. Лишь при этом условии государство могло обеспечить выживание населения городов. Это обстоятельство и вынудило большевиков распространить уравнительное распределение далее того предела, который они, возможно, считали допустимым и желательным дня мирной экономики. Однако эти количественные различия не могут скрыть того, что уравнительность распределения является проявлением тенденции, общей для эпохи военного коммунизма и предшествовавшего ему периода.

Действительное отличие политики военного коммунизма от предшествовавшего периода заключается в ускорении темпов национализации промышленности, отходе от политики госкапитализма и усилении централизации управления производством и распределением. Крине того была предпринята попытка в кратчайшие сроки преодолеть товарно-денежные отношения, что выражалось в свертывании рыночных отношений, уменьшении роли денег, натурализации хозяйства, снабжения и распределения. Место торговли заняло организованное государственное распределение по карточной системе. Однако и в этих случаях речь может идти не об изменении сущности проводимой с октября 1917 г. политики и не о смене вектора социальных и экономических преобразований, а лишь об ускорении темпов реформ.

Таким образом, проведенный сравнительный анализ характерных черт военного коммунизма и предшествовавшего ему периода октября 1917 г. — лета 1918 г. показывает, что политика военного коммунизма полностью укладывается в русло стратегических преобразований общества и экономики, начатых в октябре 1917 г. От предшествовавшего периода относительно мирного развития военный коммунизм отличается только темпами преобразований, но конечная цель этих преобразований одна — социализм, как он понимался большевиками в 1917–1920 гг. А как было показано выше, эта модель социализма включала в себя и тотальное огосударствлении предприятий, в том числе средних и мелких, и жесткое централизованное управление народным хозяйством, и непосредственный натуральный продуктообмен вместо товарно-денежных отношений, и тенденцию уравнительности распределения — все те элементы, которые ставятся в “вину” военному коммунизму.

Политика октября 1917 г. — весны 1918 г. и военный коммунизм представляют собой два взаимосвязанных этапа на пути реализации той концепции социализма, которая изложена в “Критике Готской программы” К. Маркса и является результатом неправомерного переноса на социализм атрибутов коммунистического способа производства. Но если политика первых месяцев Советской власти предусматривала медленный, постепенный переход к социализму, то для военного коммунизма характерно форсирование темпов этого перехода.

Итак, военный коммунизм представляет собой наиболее последовательную попытку реализации на практике принципов социализма, трактуемых в духе классического марксизма. Этот вывод подтверждает такой важный свидетель описываемых событий, как Л. Д. Троцкий. В своей книге “Преданная революция” он пишет, что Советское правительство надеялось и стремилось развить характерные дня политики военного коммунизма методы жесткой регламентации производства и потребления, обусловленные недостатком промышленных и продовольственных ресурсов, непосредственно в систему планового хозяйства. Троцкий подчеркивает, что большевики рассчитывали без нарушения экономической системы военного коммунизма, а лишь путем ее постепенной трансформации, придти к подлинному коммунизму.

Политика военного коммунизма длительное время не вызывала дискуссий внутри большевистской партии, поскольку она соответствовала представлениям революционных романтиков начала века о социализме и коммунизме. По мере того, кате проявлялись положительные результаты режима военного коммунизма, — в основном, в части организации снабжения населения и Красной армии продовольствием, — стало формироваться мнение, что таким путем можно осуществить ускоренный переход к коммунистическому производству и распределению. Поэтому политика военного коммунизма была продолжена и даже усилена и после окончания гражданской войны: в декабре 1920 г. — марте 1921 г. вышли постановления о бесплатном отпуске населению продовольствия и предметов широкого потребления, отмене платы за топливо, жилье и коммунальные услуги.

Выступая в октябре 1920 г. на III съезде комсомола со знаменитой речью, Ленин заявил своим слушателям, что через 10–20 лет они будут жить в коммунистическом обществе. понятно, что под коммунизмом в данном случае он понимал его первую, низшую стадию — социализм. Однако принципиально то, что объединение социализма и коммунизма в единую общественно-экономическую формацию приводило к смешению их принципов и черт, к тому, что в представлениях романтических революционеров низшая фаза почти ничем не отличалась от высшей (фактически отличие состояло только в способе распределения).

Грядущее социалистическое общество большевики планировали организовать на тех же принципах, за упомянутым исключением, что и коммунистическое, описанное Марксом в его трудах. Это давало им основание строить свою политику на коммунистических — по их объективному содержанию — принципах. Характерно в этой связи признание Ленина, которое он сделал уже после отказа от политики военного коммунизма: “..Мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение”.

В связи с этим не следует преувеличивать вынужденный характер политики военного коммунизма. Представляется очевидным, что необходимость в условиях обострившейся классовой борьбы лишения буржуазии рычагов влияния на экономику вызвала форсирование процесса национализации промышленности и торговли, также как решение продовольственной проблемы при недостатке поставляемых селу товаров потребовало организации продотрядов и продразверстки. С этих позиций политика военного коммунизма должна бьггь признана вынужденной и оправданной в условиях гражданской войны и разрухи мерой.

Но нельзя забывать, что некоторые мероприятия, направленные против кулаков и положившие начало политике военного коммунизма, были приняты раньше, чем разгорелось пламя гражданской войны. С другой стороны, было бы упрощением считать, что эти мероприятия сами спровоцировали гражданскую войну. Дело, видимо, в том, что процессы, инициированные государственной хлебной монополией, приобрели к лету 1918 г. такую остроту и набрали такую инерцию, что мирный выход из создавшегося положения стал невозможным. Поэтому обе стороны, и Советское правительство, и кулачество, стремились к силовому решению проблемы: правительство еще больше ужесточало режим хлебной монополии, а кулачество поднимало мятежи под лозунгом восстановления свободы торговли. Логика этого процесса продолжала дейсгвовать в течение всего периода вооруженного противостояния Советского государства и кулачества и, действительно, вынуждала постепенное расширение мероприятий, проводимых в рамках политики военного коммунизма, на новые сферы экономики и общественной жизни.

Отдельного объяснения требует относительная легкость, с которой большевики весной-летом 1918 г. приняли решение о переходе к политике жестких непопулярных мер для решения продовольственной проблемы. Их не отягченная сомнениями решимость в проведении силовой политики против кулаков во многом основывалась на уверенности в кратковременном характере предпринятых мер ввиду грядущей мировом революции. Такой знаток эпохи, как Л. Д. Троцкий, писал, что политику военного коммунизма нельзя понять, “если оставить без внимания, что все тогдашние расчеты строились на ожидании близкой победы революции на Западе. Считалось само собой разумеющимся, что победоносный немецкий пролетариат, в кредит под будущие продукты питания и сырье, будет снабжать Советскую Россию не только машинами, готовыми фабричными изделиями, но и десятками тысяч высококвалифицированных рабочих, техников и организаторов”. Все выступления Ленина начального периода существования Советской власти пронизаны ожиданием и надеждой на скорую мировую революцию, которая резко изменила бы политическую и экономическую ситуацию в стране. И эта ожидания были небеспочвенны: в ноябре 1918 г. в Германии началась революция. Однако надежда на нее оправдалась только в отношении отмены “похабного” Брестского мира: немецкий пролетариат потерпел поражение. Тяжесть осуществления коренных социальных преобразований легла на плечи одной России. (Вообще влиянию, которое ожидание большевиками мировой революции оказало на Великую русскую революцию, можно посвятить отдельную книгу).

Таким образом, попытки представить политику военного коммунизма исключительно как реакцию на гражданскую войну и хозяйственные трудности должна быть признана несостоятельной.

В. И. Ленин оказался объективнее своих интерпретаторов. В конце 1921 г. он дал следующую оценку военному коммунизму и вообще донэповскому периоду существования Советского государства: “Мы рассчитывали, поднятые волной энтузиазма, разбудившие народный энтузиазм… осуществить непосредственно на этом энтузиазме столь же великие… экономические задачи. Мы рассчитывали или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета — непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку. Потребовался ряд переходных ступеней: государственный капитализм и социализм, чтобы подготовить — работой долгого ряда лет подготовить — переход к коммунизму. Не на энтузиазме непосредственно, а при помощи энтузиазма, рожденного великой революцией, на личном интересе, на личной заинтересованности, на хозяйственном расчете потрудитесь построить сначала прочные мостки, ведущие в мелкокрестьянской стране через государственный капитализм к социализму; иначе вы не подойдете к коммунизму… Так сказала нам жизнь. Так сказал нам объективный ход развития революции”.

В этом поразительно честном признании, беспрецедентно откровенном для действующего политика, содержится ряд положений, раскрывающих суть периодов военного коммунизма и нэпа. Относительно первого из них обращают на себя внимание два обстоятельства.

Во-первых, Ленин признает не социалистический, а именно коммунистический характер осуществленных в 1918–1920 гг. преобразований. Действительно, обобществление средств производства в предельной — общенародной форме, уравнительное распределение, непосредственный продуктообмен вместо товарно-денежных отношений, всеобщая трудовая повинность — все эти признаки или прямо соответствуют коммунистическому способу производства, или определяют его утопическую (вследствие недостаточного развития производительных сил) форму. От социализма здесь нет практически ничего.

Во-вторых, В. И. Ленин не ищет оправдания допущенных ошибок в ссылке на вынужденный характер политики военного коммунизма, хотя он лучше кого-либо другого понимал обусловленность этой политики гражданской войной и хозяйственной разрухой. Более того, он подтверждает, что большевиками руководила вера в возможность осуществления быстрого перехода к коммунизму непосредственными велениями пролетарского государства” в духе революционного романтизма. Результатом такого своеобразного “вынужденного желания” и явился военный коммунизм.

 

НЭП

По оценке В. И. Ленина, продовольственная политика 1917–1921 гг. была очень груба, несовершенна, но “она выполнила свое историческое задание: спасла пролетарскую диктатуру в разоренной и отсталой стране”.

Однако “то, что было условием победы в блокированной стране, в осажденной крепости, обнаружило свою отрицательную сторону как раз к весне 1921 года, когда были окончательно выгнаны последние белогвардейские войска”. Необходимость обеспечения победы над внутренними контрреволюционерами и интервентами, стремящимися к восстановлению старых порядков, заставляла трудовой народ мириться с продразверсткой, карточной системой, уравниловкой и прочими “прелестями” военного коммунизма. Но после окончания гражданской войны ситуация изменилась.

В результате аграрных преобразований и событий гражданской войны социальная структура деревни претерпела сильные изменения. Количество кулаков и их экономическое значение резко уменьшились. Основную часть деревенского населения — около двух третей составили середняки (до революции две трети крестьян были бедняками). Они проявляли недовольство продразверсткой, которая лишала крестьянское хозяйство стимула к развитию. Посевные площади и производство сельскохозяйственной продукции сокращались. Крестьяне не были заинтересованы в увеличении производства сверх самого необходимого, так как “излишки” все равно изымались в пользу государства. Крестьянство требовало свободы распоряжения излишками своей продукции и возможности продавать их на рынке. Лозунг свободы рынка, выдвинутый во время гражданской войны самой зажиточной частью села, объединил теперь большинство крестьян. Ленин признал обоснованность этих требований, указав, что в стране с абсолютным преобладанием мелкого крестьянского хозяйства наиболее правильной политикой является обмен хлеба на продукты промышленности, необходимые крестьянину. Недовольство крестьян выливалось в прямые выступления против Советской власти — антоновщину, махновщину, мятежи в Сибири, на Украине и Дону. В начале 1921 г. не осталось ни одной губернии, не охваченной в той или иной степени так называемым “бандитизмом”. Ленин оценивал внутренний политический кризис в начале 1921 г. как самый большой с октября 1917 г., поскольку “это было в первый… раз в истории Советской России, когда большие массы крестьянства, не сознательно, а инстинктивно, по настроению были против нас”.

Положение городского населения также было тяжелым. Уровень промышленного производства скатился до 14 % довоенного, чугуна выплавлялось только около трех процентов, производство хлопчатобумажных тканей сократилось в двадцать раз. Из-за отсутствия топлива и сырья стояло большинство предприятий. Рабочие промышленных центров голодали. Спасаясь от голода, многие уходили в деревню. Население Петрограда сократилось вдвое, Москвы — примерно на столько же. Численность рабочих в ведущих индустриальных центрах уменьшилась в 5–7 раз. Происходило “деклассирование” пролетариата — социальной опоры Советской власти. На некоторых предприятиях дело доходило до забастовок. Во время Кронштадского мятежа в марте 1921 г. мятежники попытались использовать забастовочное движение в Петрограде в своих целях. Ленин отмечал, что впервые за годы Советской власти недовольство стали выражать рабочие — основа социальной базы диктатуры пролетариата.

Проявившееся после окончания гражданской войны неприятие политики военного коммунизма широкими слоями населения служило самым убедительным свидетельством ее неадекватности реальной экономической ситуации в стране.

Итак, жизнь опять заставила менять тактику. Методы военного коммунизма, обеспечив победу в гражданской войне, оказались несовместимыми с условиями мирного времени. Необходимость изменения политики, по словам Ленина, “нам была продиктована обстоятельствами чрезвычайной силы и убедительности”.

На первый план опять выдвинулась продовольственная проблема. Ленин пришел к выводу, что без ее решения невозможно никакое хозяйственное строительство, поскольку прежде необходимо обеспечить пропитание рабочих и их семей: “Настоящие основы хозяйства — это продовольственный фонд”. Деревня должна была дать продовольствие и ресурсы для восстановления промышленности.

Начало новой экономической политике (нэпу) положил X съезд партии в марте 1921 г., принявший решение о замене продразверстки натуральным налогом. Величина продналога была установлена существенно (в 1,75 раза) меньше плана по продразверстке. После выполнения обязательств перед государством крестьянин получил право свободно распоряжаться излишками продуктов. Тем самым была восстановлена свобода торговли продуктами сельского хозяйства. Это создало материальную заинтересованность в развитии крестьянского хозяйства, увеличении его продуктивности. Была разрешена аренда земли и допускалось использование наемного труда в сельскохозяйственном производстве.

Для восстановления крупной промышленности требовались большие продовольственные и сырьевые ресурсы, инвестиции и время. Поэтому было решено начать с подъема мелкой промышленности местного масштаба. В связи с этим мелкая промышленность была частично денационализирована. Ленин открыто признал: “Мы слишком далеко зашли по пути национализации торговли и промышленности, по пути закрытия местного оборота. Было ли это ошибкой? Несомненно”.

Для привлечения капиталов в промышленность было принято решение о возврате к политике поощрения государственного капитализма. Введение нэпа означало снятие запрета на развитие капитализма, но при этом была поставлена задача направить это развитие в русло государственного капитализма. Поскольку в 1921 г. предприятий в частном владении уже практически не было, госкапитализм возрождался в виде аренды — под строгим государственным контролем — предприятий и земли, концессий (та же аренда, но со стороны иностранного, а не национального капитала) и смешанных обществ. Была осуществлена перестройка хозяйственного аппарата, промышленность переведена на хозрасчет. Система трестов и синдикатов тесно связала промышленные предприятия с рынком.

Подход к оплате труда работника был теперь не тот. что в 1918 г. Еще в конце 1920 г. был принят закон о натуральном премировании. По оценке Ленина, выделенные на премирование средства были пока невелики, “но все-таки мы вступили на тот путь, по которому пойдем дальше. Это доказательство того, что мы не только убеждением перейдем к новым приемам работы. Мало говорить крестьянам и рабочим: напрягайте трудовую дисциплину. Надо, кроме того, им помочь, надо вознаградить тех, которые после неизмеримых бедствий продолжают проявлять героизм на трудовом фронте”. Этот факт свидетельствовал ob отходе от уравнительного распределения периода военного коммунизма. С начала нэпа натуральная оплата была заменена денежной.

Однако тем ключевым “звеном, за которое надо всеми силами ухватиться”, по мысли Ленина, была торговля. Отношение к рынку, торговле было узловым вопросом нэпа. Пожалуй, именно отрицание товарно-денежных отношений при социализме наиболее ярко демонстрировало утопизм представлений классического марксизма XIX века о принципах устройства социалистического общества. Тем более, что послереволюционная Россия представляла собой страну, хозяйственную жизнь которой определяли миллионы независимых мелкотоварных производителей — крестьян. Единственной формой экономической связи между городом и деревней в такой ситуации мог быть только рынок товаров, функционирующий при посредстве денег.

Но идея непосредственного натурального продуктообмена при наличии всеобъемлющего контроля и учета со стороны государства сдалась не сразу. Прежде чем была, наконец, признана неизбежность “частного обмена” в мелкобуржуазной стране, В. И. Ленину пришлось преодолеть сложившееся общественное мнение и догматическое толкование марксизма в рядах партии, которое он отразил в одной из своих работ следующим образом: “Коммунизм и торговля?! Что-то очень уж несвязное, несуразное, далекое”. Подобная точка зрения имела основание, поскольку и сам Ленин не отступил от своего убеждения, что в условиях того времени “свобода продажи, свобода торговли есть развитие капитализма”. Он полагал, что товарное производство и свободный рынок неизбежно порождают социальную дифференциацию, концентрацию капитала в частных руках и возрождают кулачество.

Труднее всего люди расстаются со стереотипами мышления. В только что закончившейся гражданской войне красные полки шли в бой за коммунизм и против намерения кулаков реставрировать капитализм под флагом свободной торговли. Теперь предстояло возрождать рынок, несмотря на то, что мелкотоварное производство “рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе”. Однако этот поворот был совершен, благодаря силе авторитета Ленина. Было разрешено функционирование мелких частных торговых предприятий. Формировался социалистический сектор торговли — государственные торговые предприятия и кооперация. Обосновав необходимость использования законов товарно-денежного производства и обращения при строительстве социализма, Ленин “реабилитировал” товарно-денежные отношения.

Результатом перехода к нэпу было решение основных задач восстановления народного хозяйства к 1926 г. В 1925 г. производство сельскохозяйственной продукции достигло 112 % от довоенного уровня. Крупная промышленность произвела 75 % довоенной продукции, причем доля государственной и кооперативной промышленности составила 81 %, частной— 19 %. Реальная зарплата рабочих превысила довоенную. Таков был результат решений, адекватных экономической реальности.

Как же в свете вышеизложенного можно ответить на самый интересный для нас вопрос: в чем суть нэпа? Нэп был вызван объективным обстоятельством — проявившейся в условиях мирного времени неадекватностью реалиям жизни мер, проводимых в рамках политики военного коммунизма. Сам В. И. Ленин определил суть нэпа как временное отступление к капитализму.

Действительно, передача мелких предприятий в частные руки, госкапитализм, частная торговля — это свидетельства капитализации экономики, как и то, что “на основе известной… свободы торговли получается возрождение мелкой буржуазии и капитализма”.

Для Ленина нэп означал ожесточенную, но мирную борьбу между капиталистическим и социалистическим секторами экономики. При этом сохранение командных высот в экономике — крупной промышленности, транспорта, монополии внешней торговли в руках государства должно было обеспечить победу социализма в его экономическом соревновании с капитализмом по принципу “кто кого”. Ленин подчеркивал, что нэп — это не эволюция Советской власти к капитализму, не внутреннее ее перерождение, а тактический прием, временное отступление на пути к неизменной конечной цели — социализму.

Здесь уместно вновь вернуться к цитате, приведенной в предыдущей главе — к той ее части, которая отражает новый взгляд Ленина па пути перехода к социализму и коммунизму: “Потребовался ряд переходных ступеней: государственный капитализм и социализм, чтобы подготовить — работой долгого ряда лет подготовить переход к коммунизму. Не на энтузиазме непосредственно, а при помощи энтузиазма, рожденного великой революцией, на личном интересе, на личной заинтересованности, на хозяйственном расчете потрудитесь построить сначала прочные мостки, ведущие в мелкокрестьянской стране через государственный капитализм к социализму; иначе вы не подойдете к коммунизму”. Это высказывание Ленина в краткой форме отражает суть его взглядов на рассматриваемую проблему в период 1921–1922 гг.

Принципиальный момент заключается в том, что в это время В. И. Ленин еще не подвергал сомнению, по крайней мере открыто, основные положения классического марксизма о сущности и устройстве социалистического общества, изложенные в “Критике Готской программы” и служившие теоретическим основанием для политики большевиков в предыдущие годы. Все выступления и заявления Ленина этого периода касаются только путей и форм перехода к социализму и коммунизму. В связи с этим Яшин напоминает, что между капитализмом и коммунизмом находятся, по крайней мере, две переходные ступени — госкапитализм (нэп) и социализм. Как мы уже видели, это положение являлось аксиомой в 1917–1918 гг., но воспринималось как устаревшее в эпоху военного коммунизма с его по кавалерийски лихим внедрением принципов коммунистического общества.

Но наиболее ярко демонстрирует отход от возрений эпохи военного коммунизма изменение отношения Ленина к проблеме стимулирования труда. Он отмечает недостаточность только моральных стимулов (энтузиазма масс). Более того, на первое место он ставит материальные стимулы — личный интерес для работника и хозрасчет, как основу деятельности предприятия. Правда, пока это отнесено только к госкапитализму, то есть, переходному периоду на пути к социализму.

Итак, нэп явился вынужденным чрезвычайными обстоятельствами отступлением к капитализму и предусматривал использование многих его атрибута. Взгляды В. И. Ленина на социализм в этот период не изменились. Нэп рассматривался им не в качестве модели социализма, а только как переходный этап к нему. (Поэтому попытки горбачевцев периода перестройки искать в нэпе элементы “ленинской теории социализма” несостоятельны). Из всего контекста ленинских высказываний следует, что он стал отходить от слишком оптимистической оценки сроков наступления коммунизма. Вместе с тем использование товарно-денежных отношений, рынка, торговли, упор на материальное стимулирование труда он ограничивал нэпом, то есть, переходным к социализму периодом. Проблему сути и отличительных, черт социализма Ленин в период формирования основ нэпа не затрагивал, видимо, по причине недостатка практического материала.

 

КООПЕРАТИВНЫЙ ПЛАН В. И. ЛЕНИНА

Необходимый практический материал предоставил нэп.

В. И. Ленина в последние месяцы его активной политической жизни волновала дальнейшая судьба социалистических преобразований в Советской России (с декабря 1922 г. — Советском Союзе). Положение было непростым. С одной стороны, непосредственная реализация положений классического марксизма, касающихся устройства социалистического общества, выявила в эпоху военного коммунизма их полное несоответствие реалиям жизни. С другой стороны, нэп, явившийся реакцией на неадекватность военно-коммунистических методов, воспринимался в партии и обществе лишь как вынужденное и временное отступление от марксистских принципов. Таким образом, создалась, по сути, тупиковая ситуация: перспективы дальнейшего развития социализма были туманны. Однако диалектический гений Ленина не признавал тупиковых ситуаций, и в конце жизни Владимир Ильич еще раз вернулся к проблеме социализма.

Этому предшествовало резкое ухудшение состояния здоровья Ленина, наступившее в середине декабря 1922 г. В результате нескольких приступов болезни у него перестали действовать правые рука и нога, однако, он сохранил полную ясность мысли. Вполне сознавая возможные последствия своей болезни, В. И. Ленин спешил продиктовать ряд записей принципиального характера.

В своей статье “О кооперации” (январь 1923 г.) Ленин в последний раз обратился к проблеме социализма и путях его строительства в нашей стране. В этой статье Ленин подверг серьезной переоценке отношение коммунистов к кооперации и ее роли в социалистическом обществе.

В основе кооперации лежит добровольное объединение на паевых началах для реализации общей цели. При этом члены кооператива сохраняют равные права и определенную независимость. Известно много видов кооперации потребительская, снабженческая, производственная и другие.

Многие социалисты-утописты, в частности, упоминаемый Лениным в статье “О кооперации” Роберт Оуэн, рассматривали кооперацию в качестве основы социалистического общества. Но они не понимали природы эксплуатации при капитализме и роли классовой борьбы. Основную причину социальных бедствий Р. Оуэн видел в недостаточном развитии просвещения. Он надеялся на мирное эволюционное преобразование капиталистического общества посредством просвещения населения и убеждения его практическими примерами. Оуэн полагал, что реорганизация общества может быть осуществлена самими правительствами, поскольку при наличии примеров рационального устройства общества никакое правительство, по его мнению, не сможет долго противодействовать голосу разума.

По мнению В. И. Ленина, фантастичность подобных планов социалистов-утопистов прошлого заключалась “в том, что они мечтали о мирном преобразовании социализмом современного общества без учета такого основного вопроса, как вопрос о классовой борьбе, о завоевании политической власти рабочим классом, о свержении господства класса эксплуататоров. И поэтому мы правы, находя в этом “кооперативном” социализме сплошь фантастику, нечто романтическое, даже пошлое в мечтаниях о том, как простым кооперированием населения можно превратить классовых врагов в классовых сотрудников и классовую войну в классовый мир”.

К. Маркс на основе анализа буржуазного общества пришел к выводу, что господствующие в обществе отношения собственности можно изменить только революционным путем, посредством завоевания политической власти пролетариатом и последующих революционных преобразований. В этом состоит коренное отличие марксизма от утопического социализма. Вместе с тем классический марксизм считает идеалом общенародную собственность на средства производства, связывая ее не только с коммунизмом, но перенося ее и на социалистическую стадию развития общества. Вследствие этого, как отмечалось выше, классический марксизм пренебрегает переходными от частной к общенародной формами собственности, в том числе, и кооперативной. Такое отношение к кооперации частично объясняется тем, что при капитализме господствующее положение занимает частная собственность, масштабы кооперации ограничены, поэтому она носит вполне буржуазный характер и не изменяет сути общественного строя.

В. И. Ленин долго находился в плену этих взглядов. Даже в апреле 1921 г., то есть в период формирования основ нэпа, он рассматривал “кооперацию мелких хозяйчиков” как вид государственного капитализма, поскольку она “неизбежно порождает мелкобуржуазные капиталистические отношения, содействует их развитию, выдвигает на первый план капиталистиков… Свобода и права кооперации при данных условиях России означают свободу и права капитализму”. Это мнение вполне соответствовало логике классического марксизма, согласно которой товарное производство и товарно-денежные отношения порождают капитализм, являются его атрибутами и поэтому несовместимы с социализмом. Теперь, в январе 1923 г. в статье “О кооперации” Ленин признает, что “…мы перегнули палку, переходя к нэпу, в том отношении, что забыли думать о кооперации, что недооцениваем теперь кооперацию…”Радикальная переоценка Лениным роли кооперации на стыке 1922–1923 гг. показательна для его диалектического подхода к теории. Как обычно, обнаружив несоответствие положений теории и реальной жизни, Ленин не задумываясь отбрасывает казавшиеся незыблемыми догматы, не боясь при этом признать собственные ошибки.

Успешное развитие страны в период нэпа было связано с оптимальным сочетанием частной и смешанной форм хозяйствования, с одной стороны, и государственной, с другой. Большевики заставили частника — капиталиста, торговца, крестьянина — работать на укрепление Советского государства, то есть на социализм. Это позволило Ленину сделать вывод о том, “что теперь мы нашли ту степень соединения частного интереса, частного торгового интереса, проверки и контроля его государством, степень подчинения его общим интересам, которая раньше составляла камень преткновения для многих и многих социалистов”.

Кооперирование мелких сельскохозяйственных товаропроизводителей (крестьян) — следующий логичный шаг на этом пути. Причем Ленин подчеркивает, что собственность на главное средство производства — землю остается в руках государства. Крестьяне не являются собственниками земли, государство, национализировав ее в соответствии с “Декретом о земле”, передало им не право владения, а только право пользования землей. Другие средства производства — сельскохозяйственные орудия, инвентарь, машины, тягловый скот остались в частной собственности. Поэтому кооператив, объединяющий независимых частных производителей, сохраняет свою независимость как субъект экономики от государства. Независимость новых товаропроизводителей — кооперативов создает основу для сохранения рыночных и товарно-денежных отношений между городом и деревней, то есть, главного, что составляло суть и обеспечивало успех нэпу. Однако в отличие от нэпа господствующее положение в сельскохозяйственном производстве, согласно плану Ленина, в будущем должны занимать не мелкотоварные частные производители, а кооперативы.

Подобный взгляд на кооперирование крестьянства, несмотря на извращение ленинской идеи И. В. Сталиным, вообще-то не кажется нам необычным. Но дало в том — и этот факт по понятным причинам замалчивался официальной советской наукой, — что Ленин распространил свой кооперативный план и на промышленность!

В. И. Ленин отмечает наличие при нэпе двух основных типов промышленных предприятий. Первый тип — госкапиталистические предприятия, основанные на частной собственности на средства производства, но размещенные на государственной земле и функционирующие под контролем пролетарского государства. Второй тип — “последовательно-социалистические” (с точки зрения классического марксизма) предприятия, когда и средства производства, и земля, и все предприятие в целом принадлежат государству, то есть находятся в общенародной собственности. Ленин указывает на возможность существования третьего типа — кооперативных предприятий. Более того, он утверждает, что “если они основаны на земле, при средствах производства, принадлежащих государству”, то они ничем не отличаются от предприятий “последовательно-социалистического типа”.

В короткой статье “О кооперации”, продиктованной стенографистке в течение двух дней, В. И. Ленин не раскрыл всех деталей своего плана. Можно полагать, что кооперативное производство в промышленности он представлял по аналогии с кооперацией в сельском хозяйстве как предоставление коллективу предприятия права пользоваться средствами производства при сохранении права владельца собственности за государством. Свое право пользователя трудовой коллектив мог бы реализовать, например, в виде аренды.

Таким образом, впервые после долгого перерыва Ленин коснулся проблемы сущности и форм самого социализма, а не только переходного к нему периода. Формально он не отказался от идеи базирования социализма на общенародной форме собственности. Он постоянно подчеркивает, что основные средства производства принадлежат государству. В действительности очевидно, что часть средств производства сельскохозяйственных кооперативов принадлежит им, а не государству. Ниже будет показано, что передача права пользования промышленными предприятиями трудовым коллективам также неизбежно приводит к появлению других., отличи их от общенародной, форм собственности. Тем самым “узаконивание” В. И. Лениным кооперации при социализме фактически означает отступление от идеи о монопольном положении общенародной собственности при социализме.

Более того, передача права пользоваться собственностью кооперативам трудящихся (трудовым коллективам) имеет смысл только в случае, если они являются независимыми от государства производителями. А именно наличие независимых производителей представляет со бой главную предпосылку для формирования рыночной среды со всеми ее атрибутами — товарно-денежными отношениями, конкуренцией и т. п.

Интересно, что ленинский кооперативный план означал возрождение в новых исторических условиях идей социалистов-утопистов, о которых речь шла выше, и интеграцию их в марксизм. Ленин отмечает, что если в условиях капитализма идея перехода к социализму через посредство кооперирования населения справедливо рассматривалась как утопическая, то при наличии государственной власти в руках пролетариата, “власти государства на все крупные средства производства” и союзе пролетариата с крестьянством на основе идей нэпа именно кооперация является тем последним условием, реализация которого обеспечит наиболее безболезненный переход к социализму. При такой постановке вопроса “кооперация в наших условиях сплошь да рядом совершенно совпадает с социализмом”.

Кооперативный план означал не отрицание опыта нэпа, а, наоборот, его творческое развитие. Он предполагал не свертывание нэпа, а переход на следующий этап становления социализма в русле тех идей и той логики развития, которые были сформулированы весной 1921 г.

В свете вышесказанного эволюция взглядов В. И. Ленина на социализм очевидна. От представления о социализме как о строе, при котором “все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы” (1917 г.) он пришел к убеждению, что “строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства при классовой победе пролетариата над буржуазией — это есть строй социализма”. (Словом “цивилизованных” Ленин подчеркнул, что одного факта кооперирования населения недостаточно для построения социализма. Должна пройти еще целая историческая эпоха, в течение которой будет построена материально-техническая база социализма, осуществлено просвещение населения, проведена культурная революция).

Сам Ленин придавал большое значение своему кооперативному плану. Недаром в конце своей статьи “О кооперации” он сделал обязывающее заявление о том, что теперь “мы вынуждены признать коренную перемену всей нашей точки зрения на социализм”. (Это высказывание часто цитировалось в перестроечные времена при каждой очередной сдаче позиций Горбачевым). Эту “коренную перемену” Ленин связал с новым отношением к кооперации и с переносом центра тяжести борьбы за социализм в социальную, экономическую и культурную сферы.

Новая концепция социализма как общественного строя, основу которого составляют кооперативы трудящихся, вступающие друг с другом в рыночные, товарно-денежные отношения, означает фактический отход Ленина от догматов классического марксизма согласно которым социализм должен базироваться исключительно на общенародной форме собственности при отсутствии товарно-денежных отношений и преобладающей роли государства в производстве и распределении. Именно в этом состоит глубинный смысл приведенного выше высказывания Ленина о “коренной перемене всей нашей точки зрения на социализм”.

Тем самым Ленин продемонстрировал диалектический подход к марксизму, суть которого состоит прежде всего в использовании марксистского метода для анализа конкретной исторической ситуации. Это не было, безусловно, отказом от марксизма, а только от конкретных рекомендаций К. Маркса, на которые он, как отмечалось выше, впрочем и не был особенно щедр, не желая “фабриковать утопии”. Напомним, что основные положения касающиеся сущности и принципиальных черт социалистического общества, были высказаны Марксом в 1875 г. в ею работе “Критика Готской программы”. Показательно, что Маркс так и не опубликовал эту работу, а в последующие годы, вплоть до своей смерти в 1883 г., он не возвращался к проблеме социализма. “Критика Готской программы” была опубликована обнаружившим ее в архиве Маркса Ф. Энгельсом только в 1891 г.

Именно теоретическими положениями, изложенными в “Критике Готской программы”, руководствовались большевики вплоть до нэпа. Военный коммунизм, как мы видели, представлял собой попытку буквального воплощения идей классического марксизма. Нэп и особенно кооперативный план В. И. Ленина означали начало отхода от устаревших положений и движение в направлении построения истинно социалистического общества. Были сделаны только первые шаги на этом пути, но диалектический ум Ленина уже нащупал верный маршрут.

Однако 6 марта 1923 г. наступило резкое ухудшение состояния здоровья Владимира Ильича. После очередного, очень сильного приступа болезни он полностью потерял работоспособность. Сейчас представляется очевидным, что со смертью В. И. Ленина наша страна лишилась исторического шанса еще в XX веке воплотить в жизнь истинно социалистическую идею, не извращенную догматическим истолкованием марксизма.

 

СОВЕТСКИЙ СОЦИАЛИЗМ

Итак, мы рассмотрели три этапа истории СССР — с ноября 1917 г. до лета 1918 г., военный коммунизм и нэп. Все они относятся к переходному от капитализма к социализму периоду. Основное содержание переходного периода составляет борьба за преодоление элементов капиталистического способа производства и буржуазного устройства общества и становление нового строя — социализма.

Как мы видели, проводимая Советской властью политика с переходом к очередному этапу претерпевала серьезные, вплоть до полного разрыва с прежним курсом, изменения. Вместе с тем эта политика имела внутреннюю логику. Вектор истории СССР в рассмотренный период определялся тем, как правящая партия большевиков понимала сущность социализма и пути перехода к нему.

К началу Великой Октябрьской социалистической революции большевики полностью разделяли ту концепцию социализма, главные положения которой изложены в классическом произведший марксизма “Критика Готской программы”. Отсутствие практического опыта воплощения этой концепции не могло побудить к ее пересмотру. После Октябрьской революции большевики начали проводить социалистические преобразования в полном соответствии с догматами классического марксизма, но делали это постепенно, стремясь соблюсти необходимую меру в темпах и глубине революционного слома старого способа производства.

Однако им досталось тяжелое наследство. Необходимость решения продовольственной проблемы заставила их пойти на принудительное изъятие излишков хлеба у зажиточной части села, что вызвало вооруженное выступление кулачества против Советской власти. Военный коммунизм представлял собой закономерную реакцию на гражданскую войну и хозяйственные трудности и одновременно наиболее последовательную политику реализации на практике положений классической марксистской концепции социализма. По окончании гражданской войны проявилась неадекватность методов военного коммунизма условиям мирного времени. Нэп оказался удачным практическим шагом по преодолению трудностей переходного периода, но господствовавшие представления о сущности социалистического способа производства при этом остались неизменными. Однако логика развития идей нэпа вызвала к жизни кооперативный план В. И. Ленина, который означал коренной пересмотр всей концепции социализма и фактический отход от догматов классического марксизма.

Та же логика, определяемая тем или иным представлением о социализме, привела к формированию и последнего, четвертого этапа истории Советского Союза. Общественно-экономическую систему этого этапа можно кратко охарактеризовать как социализм советского типа, или просто советский социализм. В этом обществе мы жили вплоть до 1991 г. Возникновение и становление социализма советского типа связано с именем И. В. Сталина. С течением времени наше общество и государственная политика изменялись, но не настолько, чтобы можно было говорить о смене этапов развития страны. Дело в том, что четвертому этапу соответствует вполне сформировавшийся способ производства, который было принято называть социалистическим. Менялись лидеры страны, политические “заморозки” сменяла “оттепель” и наоборот, но способ производства, определяющий и формирующий все основные черты общества, оставался неизменным. Характер господствующего способа производства — решающий фактор, определяющий главные признаки общественного устройства. По этому мы имеем основание рассматривать период истории СССР с конца нэпа до начала 90-х гг. в качестве единого, четвертого этапа его развития.

Какое же понимание социализма, какая его концепция положены в основу советского социализма? Очевидно, что он практически не имеет ничего общего с ленинским кооперативным планом, в соответствии с которым социалистическое общество должно представлять собой ассоциацию кооперативов трудящихся. Вместе с тем ряд общих черт роднят советский социализм с военным коммунизмом. Действительно, главный, определяющий признак способа производства — господствующая форма собственности на средства производства. Как мы видели выше, отличительной чертой военного коммунизма была национализация, то есть перевод в общенародную собственность, всех промышленных и торговых предприятий. Сходство с социализмом советского типа по этому главному признаку очевидно. Более того, по части огосударствления сельскохозяйственного производства советский социализм продвинулся существенно дальше своего предшественника, поскольку нельзя всерьез воспринимать независимый кооперативный статус колхозов. Первоначально главной целью организации колхозов было создание структуры, с помощью которой государство получало возможность изъятия — прямого или за счет неэквивалентного обмена — необходимых ему количеств хлеба и других продуктов сельского хозяйства. Аналогия с продразверсткой столь очевидна, что не нуждается в комментариях.

Обоим сравниваемым этапам нашей истории свойственна максимальная централизация управления производством и распределением. Далее, при советском социализме гак и не удалось преодолеть тенденцию к уравнительности распределения, следовательно, и по этому признаку он не далеко ушел от военного коммунизма, при котором стремление реализовать принцип распределения по труду также вылилось в фактическую уравниловку. Всеобщая трудовая повинность времен военного коммунизма плавно перешла в борьбу с тунеядством, которая велась государством на всем протяжении истории СССР. Сходство двух исторических этапов просматривается и в неприятии рыночных отношений.

Их единственное существенное различие заключается в степени использования товарно-денежных отношений. Именно практика военного коммунизма доказала утопичность идеи организации непосредственного продуктообмена и невозможность функционирования современной экономики без использования денег. Модель социализма советского типа учла этот опыт.

Итак, социализм советского типа разительно отличается от того общества, контуры которого наметил В. И. Ленин своим кооперативным планом, однако совпадает по главным признакам с военным коммунизмом. Различия между советским социализмом и военным коммунизмом не качественные, в лишь количественные — по степени реализации тех или иных коммунистических принципов. Но как показано выше, военный коммунизм представляет собой наиболее последовательную попытку реализовать концепцию социализма в трактовке “Критики Готской программы”. Таким образом, теоретическим источником социализма советского типа является не ленинский кооперативный план, а классическая марксистская концепция социализма. Этот вывод имеет принципиальное значение, так как позволяет многое понять и объяснить в том обществе, в котором мы все жили.

Каким же образом произошел возврат к старым догматам классического марксизма? В 1921 г. в период формирования основ нэпа В. И. Ленин продолжал оставаться в плену старых утопических взглядов на социализм, хотя на практике уже перешел к использованию вполне реалистических методов. С одной стороны, он считал нэп временным отступлением к капитализму и ограничивал время применения его методов только переходным к социализму периодом. С другой стороны, фактически нэп означал поворот в сторону поиска путей к формированию новой концепции социализма. Ленинский кооперативный план стал логичным продолжением идей нэпа и в случае его осуществления выводил страну на путь строительства истинного, адекватного уровню развития производительных сил общества, социализма. Однако Ленин выдвинул свой план, свидетельствующий об изменении его взглядов на социализм, в самом конце жизни. Ленинская идея была изложена только в одной из последних его работ — статье “О кооперации”. Он не успел конкретизировать и детализировать, да и просто более подробно пояснить ее. Эти обстоятельства объясняют несчастливую судьбу кооперативного плана В. И. Ленина, который так и не превратился в законченную концепцию построения социалистического общества.

Кооперативный план Ленина просто не был понят современниками. Вследствие этого его “ополовинили”, полностью замолчав ту его часть, которая относилась к промышленной сфере, а идея кооперирования крестьянства была, как известно, извращена.

И. В. Сталин, творец модели социализма советского типа, в своем непонимании ленинского кооперативного плана не отличался от своих соратников по партии. По этой причине он остался на позициях, соответствующих весне 1921 г., продолжая считать нэп вынужденным обстоятельствами временным отступлением. Естественно, что он видел цель в том, чтобы когда-нибудь в будущем прекратить отступление и снова перейти в наступление. Неспособность творчески подходить к марксистской теории, присущая Сталину и его окружению, не позволила им переступить через догматы и на основе опыта военного коммунизма и нэпа разработать новую концепцию социализма, в рамках которой было бы достигнуто оптимальное сочетание различных форм собственности, рыночных и административных методов управления экономикой.

Вместо того, чтобы идти, согласно Ленину, вперед от нэпа, Сталин развернул страну назад, на хорошо ему знакомые рельсы огосударствления всего и вся, воплотив в новой исторической обстановке слегка модернизированные идеи военного коммунизма. Тем самым ход истории СССР был предопределен на долгие годы.

Конкретные обстоятельства, вследствие которых наша страна, едва нащупав верное направление развития, снова оказалась отброшена на путь, в конце которого маячил трагический финал 1991 г., анализируются в следующей главе.

 

ЦЕНА ИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ

Логику развития СССР в период после смерти Ленина нельзя понимать упрощенно — лишь как результат волюнтаристских действий Сталина и его стремления “подогнать” советское общество под модель социализма в духе догматически истолкованного классического марксизма. В жизни все было гораздо сложнее. На процесс свертывания нэпа и перехода к тому, что позже получило название советской модели социализма, сильнейшее влияние оказала проблема индустриализации СССР.

Восстановление народного хозяйства после гражданской войны было осуществлено за счет тех ресурсов и возможностей, которые были унаследованы от царской России. Основу их составляли оставшиеся от прошлого промышленные фонды и аграрное производство на базе индивидуального крестьянского хозяйства. К середине 20-х гг. эти ресурсы были исчерпаны. На повестку дня со всей остротой встала проблема индустриализации страны.

Стартовое положение Советского Союза к началу индустриализации было незавидным. Основные фонды промышленности, не обновлявшиеся еще с царских времен, были изношены, оборудование устарело. Средний квалификационный уровень рабочих значительно снизился, производство испытывало острую нехватку специалистов. Сохранилось огромное аграрное перенаселение: крестьяне составляли 73 % населения, тогда как городские рабочие только 7,8 %. При этом в городах, свирепствовала безработица.

В результате войн и социальных катаклизмов страна стала еще более аграрной, чем была ранее. Перспективы ее индустриального развития всецело зависели от состояния сельского хозяйства, поскольку только из аграрного сектора можно было получить необходимые для реконструкции промышленности ресурсы. В частности, продажа хлебопродуктов и другого сельскохозяйственного сырья за границу была основным источником получения валюты, необходимой для закупок иностранного оборудования (в период первой пятилетки доля СССР в мировых закупках станков и оборудования достигала 50 %). Лишь крестьяне могли предоставить продовольствие для снабжения постоянно растущей армии промышленных рабочих.

Итак, сельское хозяйство являлось единственным крупным источником ресурсов в стране. Поэтому проблема индустриализации упиралась в решение главного вопроса: каким образом получить у деревни необходимые для развития промышленности ресурсы?

Со своей стороны деревня, “осереднячившись” и значительно повысив уровень своей зажиточности в результате проводимой Советской властью политики, не была готова к роли альтруистического союзника государства в решении проблемы индустриализации. Аграрное производство все в большей степени приобретало полунатуральный характер: деревня обеспечивала в основном свои собственные нужды. Дело в том, что в силу недостаточного развития промышленности город не мог предложить крестьянам в нужном количестве необходимые им товары, и поэтому крестьяне не были заинтересованы в продаже излишков своего производства. Деревня сама потребляла свою продукцию. Несмотря на восстановление к середине 20-х гг. довоенного уровня сельскохозяйственного производства, доля товарной, то есть поступающей на продажу, аграрной продукции упала вдвое. В итоге вновь обострилась продовольственная проблема, снабжение городского населения резко ухудшилось. С 1928 г. в городах была введена система карточного снабжения.

Таким образом, решение проблемы индустриализации находилось в постоянной и сильной зависимости от крестьянского рынка, стихийного и неуправляемого. Дефицит промышленных товаров у государства ставил под постоянную угрозу срыва возможность получения необходимых для реконструкции промышленности средств и ресурсов за счет эквивалентного рыночного обмена между государством и деревней. С другой стороны, принудительное изъятие у крестьян хлебных “излишков” в виде непомерных налогов или за счет “ножниц” цен (относительного завышения цен на промышленные товары по сравнению с сельскохозяйственными) лишало крестьянское хозяйство всякого стимула к развитию. Крестьяне отвечали на это сокращением посевов и снижением сельскохозяйственного производства. Тем самым, во второй половине 20-х гг. ситуация приобрела все признаки тупиковости.

Внутрипартийная политическая борьба в 20-х гг. отражала различные взгляды на пути дальнейшего развития страны. Все группировки в ВКП(б) — “правые”, “левые” и сторонники “генеральной линии” — были согласны с тем, что строительство нового общества требует осуществления программы индустриализации, но по вопросу о темпах и методах ее проведения точки зрения сильно расходились. “Правые” (устоявшиеся обозначения имевшихся в партии “уклонов” носят сугубо условный характер) идеологом которых был Н. И. Бухарин, выступали за продолжение политики нэпа, то есть за экономические методы управления народным хозяйством на основе использования закона стоимости, товарно-денежных отношений и механизмов рынка. Они предлагали снизить темпы индустриализации и переключить средства из тяжелой промышленности в легкую. Согласно их логике, деревня нуждалась прежде всего в товарах широкого потребления, и поэтому их план предусматривал строительство в первую очередь текстильных и швейных фабрик, а не металлургических и машиностроительных заводов. Этот путь предполагал медленный рост внутренних накоплений и, соответственно, длительный срок индустриализации страны. Бухарин признавал, что при следовании этим курсом, в целом повторявшим этапы становления промышленности в западных странах, основы социализма придется создавать десятилетиями.

“Левые”, в рядах которых объединились не только Троцкий, Каменев и Зиновьев, но и многие другие старые большевики, выступали за свертывание нэпа и отказ, по крайней мере временный, от использования его методов. Они исходили го того, что старая, доставшаяся от царской России промышленность без реконструкции не способна удовлетворить крестьянский спрос на промышленные товары. Следовательно, получение из деревни необходимого для продолжения программы индустриализации количества сельскохозяйственной продукции было невозможно. В перспективе эта ситуация не могла существенно измениться, поскольку нужды индустриализации требовали первоочередного развития тяжелой промышленности, то есть иной ориентации промышленного производства, чем существовавший крестьянский спрос.

Чтобы вырваться из заколдованного крута проблем нэпа, связанных с зависимостью развития промышленности от аграрного рынка, от желания или нежелания крестьян продавать излишки своей продукции, “левые” предлагали рад мер чрезвычайного характера. Решение главной экономической проблемы — финансирование процесса индустриализации они намеревались осуществить путем искусственной перекачки средств из деревни в город за счет усиления налогового пресса на крестьянство и повышения цен на промышленную продукцию, поставляемую селу. Чтобы сгладить наносимый деревне урон, намечалось помочь ей в кооперировании крестьянских хозяйств и оттянуть из села лишние рабочие руки на стройки индустриализации. В целом программа “левых” была нацелена на форсирование темпов перевооружения промышленности, “сверхиндустриализацию”, то есть на создание основ промышленного потенциала в кратчайшие исторические сроки. (Вообще фактор времени в политической борьбе вокруг проблемы индустриализации сыграл определяющую и роковую роль). При этом “левые” не скрывали, что предполагают осуществить реконструкцию промышленности за счет сельского хозяйства и вопреки его интересам.

“Генеральная линия” партии, олицетворяемая И. В. Сталиным и его сторонниками, в описываемый период в полной мере проявила свое самое характерное качество — извилистость. До поры до времени, пока проблема индустриализации страны не встала во весь рост, Сталин поддерживал бухаринскую программу. Предложения “левых” были отвергнуты, сами они подверглись окончательному разгрому в конце 1927 г. Между тем уже начиная с 1926 г. наметились признаки изменения “генеральной линии”. На словах еще сохранялась верность принципам нэпа, но на деле проводилась политика, ведущая к их свертыванию. Постепенно происходило нарастание централизации и административного нажима по всем направлениям государственной политики.

Катализатором смены курса стал кризис хлебозаготовок осенью 1927 — зимой 1928 гг. После очередного снижения цен на сельскохозяйственные продукты крестьяне отказались продавать свои излишки государственным органам. Политика высоких темпов индустриализации оказалась под угрозой срыва. План хлебозаготовок был все-таки выполнен, но лишь с помощью чрезвычайных мер в духе гражданской войны и продразверстки — повальных обысков в деревнях, удебных репрессий, реквизиций не только хлебных излишков, но даже имущества крестьян, обвиненных в спекуляции. Этот опыт “успешного” использования старых военно-коммунистических методов как бы подсказал выход из сложившегося в деле индустриализации тупика.

Последовавший в апреле 1929 г. разгром “правых” явился логичным продолжением курса на свертывание нэпа. Призывы “правых” не проводить индустриализации) ценой развала сельского хозяйства были проигнорированы. Вслед за этим последовало обвальное крушение нэпа по всем направлениям хозяйственной и социальной политики. Произошел отход от экономических, рыночных методов управления народным хозяйством, на смену которым окончательно пришло директивное централизованное планирование. Были ликвидированы многие банки, акционерные общества, биржи и торговые синдикаты. Проблема внутренних накоплений — узловая проблема индустриализации — была решена путем фактического огосударствления аграрного сектора экономики в результате кампании по коллективизации сельского хозяйства. В лице колхозно-совхозной системы власть получила организационную структуру для перекачивания средств из деревни в город на нужды реконструируемой промышленности.

Таким образом, не только была фактически реализована программа, предлагавшаяся ранее “левыми”, причем в самом радикальном ее варианте, но и более того, Сталин и его сторонники пошли еще дальше по пути огосударствления всего и вся.

Именно проблема индустриализации инициировала отход от политики нэпа, в результате чего окончательно утвердилась советская модель социализма, основу и сущность которой составило тотальное господство общенародной формы собственности в экономике.

Однако не следует переоценивать влияние проблемы индустриализации на ход истории СССР. Социализм совегского образца соответствовал — если не абсолютно, то в главном и принципиальном — теоретическим положениям классического марксизма о социализме как первой фазе коммунистической общественно-экономической формации. Сталин и его окружение остались верными догматам классического марксизма. В отличие от Ленина, они не меняли под влиянием революционной практики “всю нашу точку зрения на социализм. Их идеалом был и остался социализм в духе эпохи военного коммунизма, только в деталях, в частности формой распределения, отличающийся от “второй фазы” — собственно коммунизма. С любыми отклонениями от этого идеала, в том числе нэпом, они были готовы мириться лишь по необходимости и временно. Советские коммунисты буквально воспринимали все положения “Манифеста Коммунистической партии” (1848 г.) и считали своей ближайшей задачей “уничтожение частной собственности”. Вместе с тем политика нэпа и развитие рыночных отношений, по мнению партийных идеологов, вели к усилению элементов капитализма (непонимание сущности нэпа объединяло сторонников “генеральной линии” и “левых”). Поэтому переход в будущем к чему-то похожему на социализм советского образца все равно был неизбежен. Не только жизнь подтолкнула Сталина и его сторонников к широкому использованию принципов и методов, опробованных в период военного коммунизма. Они сами стремились к этому. Выбор пути развития советского общества в пользу модели, основанной на тотальном господстве общенародной собственности, был предопределен.

Как бы то ни было, но программа индустриализации страны, перспективы которой казались туманными еще в середине 20-х гг., была реализована. Всего за несколько лет Советский Союз совершил рывок от старой крестьянской России, от телега и сохи в промышленную эру и стремительно ворвался в круг индустриальных держав. Рост тяжелой промышленности осуществлялся невиданными доселе в мировой истории темпами. За 6 лет (1929–1935 гг.) СССР сумел поднять выплавку чугуна с 4,3 до 12,5 млн. т. Ранее США для этого понадобилось 18 лет, Германии — 19. Но СССР обогнал и самого себя: темпы роста тяжелой промышленности в предвоенные пятилетки были в 2–3 раза выше, чем за 13 лет развития России перед Первой мировой войной. По абсолютным объемам промышленного производства СССР обогнал Германию, Англию и Францию и вышел на второе место в мире после США (в 1913 г. Россия занимала лишь пятое место). Был обеспечен не только количественный рост, но преодолено и качественное отставание отечественной промышленности. Появились отрасли, которые ранее отсутствовали в стране. Миллионы людей были обучены ранее неведомым им профессиям. СССР стал одной из трех-четырех стран, способных производить любой вид промышленной продукции, доступной человечеству.

Этот феноменальный успех, достигнутый к тому же на фоне самого глубокого за всю историю кризиса капитализма в западных странах в 1929–1933 гг., стал возможным благодаря специфическим качествам советской экономической системы — плановому характеру экономики и централизованному управлению народным хозяйством. Эти два мощных фактора в сочетании с особыми качествами “человеческого материала”, которым располагал Советский Союз обеспечили ему беспрецедентные темпы промышленного развития. (Подробному анализу советской экономической систёмы посвящены несколько следующих глав).

Этот успех достался нашему народу дорогой ценой. Методы и принципы, которые легли в основу процесса коллективизации, привели к трагедии миллионов “раскулаченных” и надолго подорвали базисную основу сельскохозяйственного производства в стране. Ниже будет показано, что массовые политические репрессии, потрясающие своей кажущейся иррациональностью почти в такой же мере, как и кровавым итогом, также находят свое объяснение в особенностях сложившегося после поворота от нэпа способа производства — советского социализма.

Вместе с тем к оценке периода индустриализации неправомерно подходить с позиций абстрактного гуманизма и “чистой” демократии. Нельзя забывать, что грядущая великая война отпустила СССР на создание тяжелой промышленности и оборонного щита всего ничего — чуть более десятилетия. Поэтому вопрос о темпах и сроках реконструкции промышленности выходит далеко за рамки чисто академической дискуссии. На стройках индустриализации фактически решался вопрос жизни и смерти нашего государства и народа.

И все таки, возможно ли было избежать крайностей “сверхиндустриализации”? С высоты сегодняшнего знания нам стал яснее, чем ранее, тот факт, что пути развития страны” не были ограничены выбором между “правым” и “левым” уклонами, в узком коридоре между которыми блуждала “генеральная линия”. Однако историю нельзя переписать, и поставленный вопрос навсегда останется без ответа. Мы никогда не узнаем, как бы сложилась судьба СССР, если бы вместо стратегическом линии на тотальное господство, общенародной собственности на средства производства был взят курс на преобладание коллективных форм собственности. Нам остается только строить догадки о путях эволюции советского общества в том случае, если бы были по достоинству оценены преимущества многоукладной экономики, столь характерной для нэпа. Можно лишь предполагать, какие формы приняла бы советская экономика, если бы была поставлена цель найти рациональное сочетание рыночных и командно-административных методов управления народным хозяйством.

Итак, осуществленный в конце 20-х гг. поворот в социально-экономической политике позволил добиться желаемого результата — ускоренного создания в СССР мощного промышленного и оборонного потенциала, но заплатить за это пришлось дорогую цену. Причем негативные последствия не ограничиваются трагедией “раскулаченных” и репрессированных. Дело в том, что методы, заимствованные у военного коммунизма, чрезвычайные по своей сути и действенные лишь в кризисных ситуациях и в течение ограниченного периода, времени, Сталин и его окружение сделали нормой для советской экономической системы. Этим они заложили основу для будущих противоречий и кризисов социалистического способа производства, приведших в итоге к буржуазной реставрацйи в начале 90-х гг.

Очевидно, что на выбор направления развития нашей страны наложили свои особенности конкретные черты личности и характера людей, возглавлявших СССР на переломных этапах его истории. К анализу этого фактора мы переходим в ближайшей главе.

 

ДИАЛЕКТИК И ДОГМАТИК

К анализу социализма советского типа мы перейдем несколько позже, поскольку самое время разобраться в вопросе, вызывавшем бурные дебаты в конце перестроечного периода. Речь пойдет о том, как соотносятся Ленин и Сталин в нашей истории: является ли Сталин верным и последовательным продолжателем дела Ленина, или же он извратил суть ленинского учения?

За последние годы было приведено немало доводов и в подтверждение, и в опровержение обеих точек зрения. Уже одно то, что после стольких лет обсуждения ответ так и не получен, свидетельствует о том, что вопрос просто неправильно поставлен.

Оба наших вождя были убежденными марксистами, и этот факт является исходным пунктом для поиска ответа на поставленный вопрос. Мы воспринимаем их не просто как руководителей нашей страны в разные периода ее истории, но как политиков-марксистов. Поэтому их различие, как политических деятелей, следует искать в их отношении к теоретическим положениям марксизма.

Деятельность политиков такого масштаба не может быть свободна от ошибок, поэтому обоих лидеров необходимо оценивать не с точки зрения составления формального баланса их ошибок и достижений (это тупиковый путь), а по их подходу к анализу общественных процессов, то есть, насколько их решения были адекватны реалиям жизни. Вот здесь и кроется главное различие между ними, поскольку Ленин был величайшим диалектиком в истории, Сталин — не менее масштабным догматиком.

Рассмотрим проблему подробнее. Роль Ленина в победе Великой Октябрьской социалистической революции трудно переоценить. Весь период истории нашей страны 1917–1922 гг. носит отпечаток его личности. Несомненно, без Ленина наша история была бы совсем другой.

Советская официальная пропаганда деятельность В. И. Ленина в качестве теоретика социалистической революции и руководителя государства представляла как единственно правильную и абсолютно безошибочную. Видимо, советские идеологи плохо знали труды Ленина, в которых он сам многократно признавался в совершенных ошибках. В отличие от своих преемников он никогда не уходил от признания личных ошибок и не пытался свалить их на подчиненных. При этом следует иметь в виду, что Ленин прекрасно понимал свою роль в формировании политики Советской России, и то, что неудачи государственной политики воспринимались обществом как его личные ошибки. Но и это обстоятельство не останавливало его от признания ошибок, поскольку он считал, что “надо уметь признать зло безбоязненно, чтобы тверже повести борьбу с ним”.

В предыдущих главах книги приводились некоторые примеры признаний Ленина в сделанных ошибках. А вот как, например, он характеризует петроградский период деятельности Советского правительства: “Мы наглупили достаточно в период Смольного… В этом нет ничего позорного. Откуда было взять ума, когда мы в первый раз бранись за новое депо! Мы пробовали так, пробовали этак. Плыли по течению, потому что нельзя было выделить элемента правильного и неправильного, — на это надо время”. Не надо только забывать, что такой критической оценке подвергнут период до марта 1918 г., в течение которого большевики добились гигантских успехов: совершили социалистическую революцию, дали крестьянам землю, а стране — мир, подавили первое сопротивление контрреволюции, заложили основы социалистической экономики. Согласитесь, невозможно даже представить такую степень самокритичности у Горбачева, развалившего великую страну, или у Ельцина, пустившего на распыл труд многих героических поколений.

Нынешние ниспровергатели В. И. Ленина не правы уже потому, что оценивают его действия с позиций современного знания. Это знание включает в себя 75-летний исторический опыт строительства социализма в СССР и развития капитализма на Западе. Они забывают о том, что постижение истин, которые сейчас кажутся простыми и очевидными, стало возможным только в результате многолетнего и многотрудного развития общества.

Строительство нового, социалистического общества представляло собой сложнейшую задачу, может быть, самую сложную со времен возникновения человечества. Заимствовать опыт было не у кого: такое общество создавалось впервые. Цель, по Ленину, состояла в том, чтобы превратить накопленные знания, технику, культуру из орудия капитализма в орудие социализма. Насколько это — реформирование общества — непростое дело, доказывает опыт нынешних горе-реформаторов (не им упрекать Ленина за ошибки!).

В жизни, как и в науке, новое знание добывается путем эксперимента, и правильность принятых решений проверяется только практикой. Большевики, приступая к социалистическому преобразованию общества, имели только марксизм в качестве теоретической базы и “Критику Готской программы”, как источник немногочисленных практических рекомендаций. Больше о социализме они ничего не знали, да и не могли знать. Поэтому, по свидетельству Ленина, “в нашей революции мы продвигались вперед не теоретическим путем, а практическим”. Как мы уже видели выше, содержание термина “социализм” постигалось постепенно и изменялось под воздействием революционной практики.

Естественно, что поиск верного пути к социализму, учитывая грандиозность задачи, не был безошибочным, и В. И. Ленин, как отмечалось, первый признает свои ошибки. Однако гениальность политического или государственного деятеля определяется не столько безошибочностью его действий (в истории не было и не будет людей, не совершающих ошибки), сколько умением делать правильные выводы из реалий жизни.

Долгое время В. И. Ленина как политика нам представляли довольно плоской и однозначной фигурой. Возникало ощущение, что во всех его действиях присутствовал элемент какой-го заданности. Его называли гениальным провидцем, заранее предвидевшим весь путь дальнейшего развития страны в соответствии с разработанной им теорией. На самом деле изначально никакой “ленинской теории построения социализма” не существовало. Более того, представления Ленина о социализме под влиянием реалий жизни и революционной практики претерпели значительные изменения. На протяжении 1917–1922 гг. Ленин прошел эволюцию от буквального следования рекомендациям “Критики Готской программы” до идей нэпа и кооперативного плана. И именно способность к эволюции взглядов при неизменной верности марксистскому методу анализа определила величие Ленина как политика и теоретика.

Секрет успехов Советского государства в неимоверно трудный период его становления заключался в том, что В. И. Ленин умел менять политику в зависимости от складывающейся ситуации. В нем удивительным образом сочетались романтическая вера в утопические положения классическою марксизма с реализмом и жестким прагматизмом практика.

Работы Ленина периода 1917–1923 гг. — учебник диалектики. Показательно, что Ленин целенаправленно взялся за глубокое изучение диалектического метода (по трудам философов, от древних греков до Маркса) после начала Первой мировой войны, когда, казалось бы, существовали и более актуальные проблемы. Каким, однако, своевременным оказалось это его решение!

Диалектические способности Ленина, его умение соотносить положения марксистской теории с конкретной исторической ситуацией лежали в основе победоносной тактики большевиков на пути к Октябрю. Эти же качества были востребованы с первых дней Советской власти Царская Россия представляла собой в основном крестьянскую страну, и большевики, учитывая этот факт, выдвинули аграрную программу в духе марксистских представлений об общественном сельскохозяйственном производстве. Однако эта программа оказалась неадекватна реальным условиям и не отражала чаяния крестьян. Если бы большевики, и прежде всего В. И. Ленин, не сумели переступить через догматы классического марксизма в аграрном вопросе, победа социалистической революции в 1917 г. не была бы столь очевидна. По откровенному (как всегда) свидетельству Ленина, в октябре 1917 г. “мы победили потому, что приняли не нашу аграрную программу, а эсеровскую и осущесгвили ее на практике… вот почему эта победа была так легка”.

Подобный характерный для В. И. Ленина диалектический подход вовсе не является свидетельством его беспринципности. Ленин ни разу не изменил своим идеалам. Дело в том, что его метод заключался не в догматическом следовании постулатам теории, а в использовании диалектического духа марксизма для анализа конкретной исторической ситуации. Например, в начале 1918 г. Ленин отстаивал государственный капитализм (слово-то какое!) от нападок “левых коммунистов” на том основании, что он был шагом вперед по сравнению с тогдашним положением дел в Советской республике. В тех конкретных условиях Ленин в некоторых отношениях ставил госкапиталистический экономический уклад даже выше, чем социалистический — образец диалектического подхода!

В. И. Ленину пришлось пойти на крайние меры, вплоть до угрозы своей отставки, в ожесточенной борьбе вокруг Брестского мира, борьбе, вовсе не предполагавшей однозначный исход. Он сумел убедить партию в своей правоте, и тем самым угроза падения Советской власти еще в 1918 г. в результате германской оккупации была предотвращена.

В период гражданской войны действия Ленина были адекватны условиям жестокой и бескомпромиссной борьбы не на жизнь, а на смерть. Нынешнему поколению трудно осознан, всю глубину классовой ненависти, разделившей общество. Эта ненависть копилась века ми, передавалась из поколения в поколение, впитывалась рабочим или крестьянином с детства и затем укреплялась с каждым днем их беспросветной жизни. Лишь отдельные художественные произведения дают нам представление об этом. Ленину было не занимать решительности и последовательности в действиях, однако, одновременно он отмечал, что “мы научились также… другому необходимому в революции искусству — гибкости, умению быстро и резко менять свою тактику, учитывая изменившиеся объективные условия, выбирая другой путь к нашей цели, если прежний путь оказался на данный период времени нецелесообразным, невозможным”. Эти качества Ленина оказали неоценимую услугу стране после окончания гражданской воины. Политический поворот от воплощения на практике идеалов классического марксизма к нэпу оказался возможным только благодаря диалектическому гению Ленина и был обеспечен его безоговорочным авторитетом в партии и народе. Не было другого человека, способного так круто, на 180 градусов развернуть огромную страну. Нэпом Ленин продемонстрировал свое умение отступать, и это отступление в очередной раз шасло дело социализма в Советской России.

В. И. Ленин еще 75 лет назад разглядел недостатки и пороки той экономической системы, которую вплоть до недавних пор отстаивали и прославляли в своих диссертациях и толстых монографиях наши “выдающиеся экономисты”. Это ли не свидетельство его гениальности? Более того, своей “лебединой песней” — кооперативным планом он указал верный путь перехода к истинному, свободному от догматических извращений социализму.

Секрет гениальности В. И. Ленина заключается в его диалектическом методе анализа действительности, а также в том, что он выражал интересы исторически прогрессивного класса — пролетариата. Основу ленинской диалектики составлял открытый Марксом метод исторического материализма, который Ленин развил, усовершенствовал и с блеском применил в новых исторических условиях.

“Секрет личности И. В. Сталина — в его догматизме. Он также считал себя последовательным марксистом. Но, в отличие от Ленина, толковал все основные положения марксистской теории сугубо с догматических позиций.

В чем же заключается различие между диалектиком и догматиком? От ошибок не застрахован ни тот, ни другой. Но если диалектик постоянно сомневается, анализирует, ищет переживает, мучается, то догматик свободен от всего этого. Он непоколебимо уверен в незыблемости когда-то усвоенных догм.

Сталин просто буквально воспринял положения классического марксизма, касающиеся устройства социалистическою общества. А буквальное, некритическое следование положениям теории без учета постоянно изменяющихся обстоятельств и есть догматизм. Причем И. В. Сталин, не исключено, величайший догматик в истории: благодаря его усилиям был создан, ни много ни мало, целый способ производства, неадекватный реалиям жизни, но почти в точности соответствующий теории.

Было бы совершенно неправильно рассматривать политическую деятельность Сталина лишь как проявление цезаризма, то есть стремления к неограниченной личной власти вследствие непомерных честолюбивых, амбиции. Доминанту его действий определяли не личные, а общественные (в его понимании) интересы. Сталин так же, как и Ленин, был “человеком идеи”. Оба они посвятили свою жизнь достижению великой цели, завещанной Марксом — построению общества социального равенства и социальной справедливости. Однако если Ленин воспринимал теорию марксизма творчески, как “руководство к действию”, то Сталин видел в ней лишь свод универсальных и незыблемых истин, своего рода “божественное откровение, которое можно только комментировать, но недопустимо критиковать. Причем Сталин трактовал с догматических позиций не только Маркса, но и Ленина. Именно различие диалектического и догматического подходов к марксизму определило не только противоположные методы практического воплощения содержащихся в нем идей, но, в конечном счете, и отличие самих социальных идеалов обоих вождей.

И. В. Сталин извратил даже не столько букву ленинского учения (в конце концов, советский социализм “списан” с военного коммунизма), сколько его дух заключающийся в ленинском диалектическом методе. В. И. Ленин был нацелен на постоянный поиск верного пути к социализму; при этом направление движения в зависимости от складывающейся ситуации подвергалось неоднократным коррекциям. Так родился нэп. Сталину были чужда сомнения и поиск Ленина. Для догматика Сталина вполне естественным явился возврат к привычным и понятным принципам военного коммунизма, несмотря на коренные различия ситуации конца 20-х годов от условий периода гражданской войны.

Решить беспрецедентную в мировой истории задачу — осуществить в кратчайшие сроки индустриализацию отсталой во всех отношениях крестьянской страны — можно было только с помощью неординарных мер. И. В. Сталин сделал единственно правильный выбор в пользу применения чрезвычайных методов, и благодаря этому проблема индустриализации была решена.

Да, в период индустриализации увеличение регулирующей, контролирующей и направляющей роли государства во всех сферах жизни советского общества было объективной необходимостью (точно так же, как ранее, при переходе к нэпу естественный ход событий закономерно вызвал обратный процесс — “отступление” государства из экономики). В экстремальных условиях гражданской войны Ленин также широко применял чрезвычайные метода, основанные на жестком администрировании, централизации управления и распределения ресурсов и включающие в себя принуждение и насилие. Однако в мирных условиях конца 20-х гг. Сталин не был обязан и не должен был почти буквально копировать методы военного коммунизма, в основе которых лежит огосударствление экономики и всех остальных сфер общественной жизни. Необходимо было соблюсти меру в проведении политики чрезвычайщины. Предпосылкой для этого должен был стать пересмотр на основе опыта военного коммунизма и нэпа догматов классического марксизма и отказ в результате от модели социализма, основанной на тотальном и исключительном господстве общенародной собственности на средства производства. Этого не бы ло сделано, и миллионы “раскулаченных” и репрессированных в конечном итоге пали жертвами этого обстоятельства.

При наличии диалектического подхода Сталин должен был осознать ограниченную действенность чрезвычайных методов и их обусловленность конкретными историческими обстоятельствами. На деле он не только сделал чрезвычайные методы организации экономики нормой, распространив их сферу действия за пределы экстремальных и кризисных ситуаций, но и более того, положил их в основу существовавшего в СССР способа производства.

Сама жизнь, объективная логика развития СССР как преемника Российской империи поставила в повестку дня задачи индустриализации страны и кооперирования сельского хозяйства. И с этой точки зрения решения, принятые Сталиным, были вполне адекватны уровню стоявших перед обществом проблем. Но Сталин в силу свойственного ему догматизма, черно-белого видения мира любую идею всегда стремился довести до крайности, граничащей с абсурдом и отрицанием самой идеи. Анализ его деятельности показывает, что он, принимая даже объективно верные решения, реализовывал их в самых крайних, не допускающих никаких компромиссов формах. Такая позиция, кроме всего прочего, исключает терпимое отношение к оппонентам. Практикуемые Сталиным формы и методы до такой степени извращали содержание социально-экономических идей, что вступали с ними в прямое противоречие. Самый очевидный пример — превращение ленинской идеи кооперирования крестьянства в сталинскую коллективизацию. Точно так же огосударствление экономики СССР, доведенное до крайнего, почти абсолютного предела, в конечном итоге вступило в противоречие с целями, которые имел в виду Маркс, обосновывая необходимость обобществления средств производства. Именно противоречиями между правильными идеями (источником которых является марксизм) и недопустимыми формами их воплощения в жизнь можно, вероятно, объяснить феномен Сталина, то есть диалектическую взаимосвязь между величием свершений, которых добилась страна под его руководством, и непомерной ценой, которую пришлось за это заплатить.

Все вышесказанное служит хорошей иллюстрацией марксистского взгляда на роль личности в истории. В данном случае судьбу СССР определил тот факт, что среди большевиков после смерти В. И. Ленина не нашлось второго человека с такими диалектическими способностями. С другой стороны, основное содержание того, что позже назвали сталинизмом, было определено догматическим толкованием И. В. Сталиным положений марксизма, относящихся к устройству социалистического общества.

 

ПЛАН И ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ

Объективную оценку экономической системы, существовавшей в СССР, можно получить, только сняв наслоения пронесшихся в последние годы политических кампаний. Советская пропаганда долгие годы создавала представление о социалистической плановой экономической системе как самой прогрессивной и эффективной в мире. В результате горбачевской перестройки почти все информационные каналы в обществе оказались в руках антисоциалистических сил. Они воспользовались своей фактической монополией на истину для того, чтобы опорочить буквально все советское и социалистическое. Объективность всегда оказывается первой жертвой очередной политической кампании. В итоге гласность и последовавшая за ней “свобода слова” родили новый миф — о неэффективности социалистической экономики.

Господа, внушающие обществу подобные установки, видимо, обладают гипнотическими качествами А. Кашпировского, поскольку у потребителей их информации даже не возникают вполне естественные вопросы типа: как можно с помощью неэффективных экономических методов создать вторую промышленную державу мира (Советский Союз долгое время был ею)? Почему при старых неэффективных методах управления экономикой производство из года в год росло, а сейчас переход к якобы прогрессивным методам привел к обвальному падению производства в два раза?

Эти же господа на все лады твердят о технологическом отставании Советского Союза, в общественное сознание вколачивается образ СССР как “Верхней Вольты с ракетами”. Но ведь современное военное производство — средоточие самых передовых, самых высоких технологий, и показательно, что именно в этой области СССР, обладая только 14–20 процентами (по разным оценкам) мирового промышленного потенциала, добился паритета со всем остальным миром и долгое время, как известно, его удерживал. В мире очень мало стран, которые могут позволить себе проводить фундаментальные (неприкладные) научные исследования. Эти исследования определяют технический прогресс грядущих десятилетий. Советский Союз входил в узкий привилегированный круг таких стран.

В конце концов, советская экономическая система в течение длительного периода времени все-таки обеспечивала неуклонный рост производства, мощи страны и благосостояния граждан, причем в 50-е годы темпы нашего развития были предметом зависти и страха капиталистического мира. (Насколько это не простое дело — обеспечить эффективное функционирование экономики такой огромной страны лучше всего знают нынешние горе-реформаторы, которые, отбросив старые методы, тем не менее не справились с этой задачей, ввергнув после 1991 г. экономику из состояния кризиса в катастрофу).

Все эти факты не вяжутся с безапелляционным тезисом о полной неэффективности советской экономики. В этой и следующих главах будет сделана попытка дать объективную оценку советской экономике. При этом все связанные с ней процессы и явления будут рассматриваться через призму существовавшего способа производства, то есть будет применен тот же метод, который уже использован для анализа первых этапов истории СССР.

Обобществление средств производства в общенародной форме однозначно предопределило характер советской экономической системы. Народное хозяйство в этом случае представляет собой, по сути, одну гигантскую монополию, разросшуюся до размеров государства. В свою очередь, предельная монополизация диктует экономике определенные принципы функционирования. Отдельные предприятия в качестве структурных подразделений единой государственной монополии лишены права самостоятельно определять основные вопросы своего существования — какую продукцию производить, кому и по какой цене ее продавать, у кого приобретать сырье и комплектующие, в какие проекты развития инвестировать средства и т. п. Это обстоятельство исключает возможность функционирования экономики на основе классических рыночных принципов. Конкуренция также невозможна внутри единой монополии. В подобных условиях функцию управления экономикой может осуществлять только государство через посредство специальных органов — Госплана, Госснаба, министерств, главков и их подразделений более низкого уровня. Таким образом, централизованный и плановый характер экономики СССР явился прямым и неизбежным следствием общенародной формы собственности на средства производства.

Организация будущего общества как “сознательной и планомерной ассоциации” — одна из основополагающих идей классического марксизма. Его основатели считали, что капитализм накладывает оковы на развитие производства, и поэтому “созданные в пределах капиталистического способа производства массовые производительные силы, которые он уже не в состоянии обуздать, только и ждут того, что их возьмет в свое владение организованное для совместной планомерной работы общество”. По мнению основоположников марксизма, замена анархии и стихийности рыночной капиталистической экономики планомерной организацией производства в масштабе всего общества должна обеспечить ускоренный рост производительных сил при социализме. Их оптимизм основывался, в частности, на устранении при социализме стихийных кризисов производства, периодически сотрясавших капитализм XIX века и приводивших к большим потерям общественного богатства.

Наряду с плановостью второй характерной чертой советской экономической системы была централизация. Она проявлялась в виде:

— централизации управления, при которой приказы исходят в конечном счете из единого источника;

— централизации ресурсов, то есть плановом их распределении в соответствии с государственными приоритетами;

— централизации и концентрации производства, тенденции к укрупнению предприятий.

Централизация управления и распределения ресурсов — неотъемлемая черта экономики, основанной на общенародной собственности на средства производства. В. И. Ленин отмечал, что “ни железные дороги, ни транспорт, ни крупные машины и предприятия вообще не могут функционировать правильно, если нет единства воли, связывающего всю наличность трудящихся в один хозяйственный орган, работающий с правильностью часового механизма”. Для СССР была характерна беспрецедентная по масштабам — на 1/6 части света!

— централизация экономики, которой он в значительной мере был обязан своими успехами. (В связи с этим представляется очевидным, что демократы, принципиально выступавшие против централизма управления и боровшиеся с союзным центром в 1989-91 гг., наносили тем самым удар по становому хребту советской экономической системы и подрывали основу экономического могущества Советского Союза).

В свою очередь и централизация производства, то есть его концентрация и монополизация, также не случайна для советской экономики, а отражает объективную тенденцию развития современных производительных сил, поскольку себестоимость продукции на крупных предприятиях ниже, чем на мелких. Хотя эта тенденция не абсолютна и каждый крупный производитель окружен сетью более мелких предприятий, обслуживающих его потребности, она, тем не менее, имела место на всем протяжении существования капитализма. Но при капитализме стремление производства к укрупнению и монополизации искусственно сдерживается, так как предельная монополизация уничтожает конкуренцию и потому несовместима с капиталистическим рыночным производством.

Обобществление средств производства б общенародной форме снимает всякие ограничения на концентрацию и укрупнение производства. Более того, В. И. Ленин подчеркивал, что “коммунизм требует и предполагает наибольшую централизацию крупного производства”. В СССР была последовательно реализована тенденция современного производства к укрупнению и монополизации. Как результат, преимущества, которые дает централизация производства, использовались в максимальной степени.

Итак, главными отличительными чертами советской экономической системы являлись ее плановость и централизация производства, управления и распределения ресурсов. Причем они были естественным и неизбежным следствием господства общенародной собственности на средства производства. Выделив основные качественные признаки экономики СССР, можно попытаться дать ей оценку в целом.

Любая экономическая система, рыночная или плановая, призвана обеспечивать решение ряда основных задач:

— наладить взаимосвязи между субъектами экономики (производителями и потребителями сырья, полуфабрикатов и готовой

продукции);

— обеспечить концентрацию ресурсов на приоритетных направлениях (например, в эпоху первых пятилеток таким направлением была тяжелая промышленность);

— обеспечить работающим членам общества эффективные побудительные стимулы к труду.

В условиях капиталистического способа производства эти задачи решаются главным образом с помощью различных рыночных механизмов. Как же справлялась с их решением плановая централизованная экономика Советского Союза?

Безусловно, она наилучшим, идеальным образом выполняла функцию концентрации ресурсов на важнейших приоритетных направлениях развития. Благодаря этому ее качеству в СССР в кратчайшие сроки были созданы тяжелая, атомная, аэрокосмическая, другие отрасли промышленности и огромный научный потенциал. Значительно менее эффективно решалась задача обеспечения взаимосвязи между производителями и потребителями. В частности, интересы потребителей не оказывали должного влияния на деятельность производителей. Причем с ростом производительных сил и усложнением задач управления эффективность выполнения этой функции снижалась, что стало особенно очевидным в период перестройки. С решением третьей задачи — созданием эффективных экономических стимулов, побуждающих к высокопроизводительному труду, советская плановая система в конечном итоге не справилась.

Этот короткий анализ указывает на невозможность дать однозначную оценку сравнительной эффективности плановой централизованной экономики СССР — типа той, которую декларировали ее прежние апологеты, или той, которую стремятся нам навязать, поменяв знаки “плюс” на “минус”, ее нынешние ярые хулители (забавно, что в большинстве случаев это одни и те же лица).

В отдельные периоды экономика СССР демонстрировала завидную, даже рекордную динамику. Анализ этого факта позволяет раскрыть один из секретов ее успехов. Дело в том, что плановость и жесткая централизация — наилучшие качества дня организованного преодоления экономических трудностей. Поэтому советская экономика обладала уникальной способностью достигать наивысшей эффективности в периоды кризисов. И наоборот, в относительно благополучное время, когда на первый план выходили не мобилизационные возможности экономической системы, а ее способность обеспечить наилучшую мотивацию к труду для всех членов общества, советская экономика начинала испытывать трудности.

Действительно, если нанести на временную ось события истории СССР и связать их с наличием кризисной ситуации, легко заметить зависимость между глубиной кризиса и эффективностью советской экономики. Ожесточенный и бескомпромиссный характер борьбы в гражданской войне потребовал принятия адекватных мер, и Советская Россия выстояла в значительной мере благодаря политике военного коммунизма с се жесткой централизацией и огосударствлением почти всей сферы производства и распределения. В. И. Ленин среди главных причин победы Советской власти называл именно централизацию к дисциплину, а также неслыханное самопожертвование масс то есть то, что позже назвали “человеческим фактором”.

Однако жесткая централизованная административно-командная экономика эпохи военного коммунизма в условиях мирного времени быстро продемонстрировала свою полную неэффективность. Вместе с тем нэп, основанный на частичном отказе от централизации, па многоукладности и элементах рынка, обеспечил восстановление народного хозяйства неслыханно быстрыми темпами.

Стремление осуществит^ индустриализацию страны в кратчайшие сроки вызвало, по сути, очерёдную кризисную ситуацию в экономике: для реализации этого намерения требовались огромные средства, которых у государства не было. В этот период именно специфические качества советской экономической системы обеспечили решите задачи. В результате коллективизации плановость и централизация (управления, распределения ресурсов и производства) воцарились и в сфере сельскохозяйственного производства. Это позволило государству организовать беспрепятственную перекачку средств из сферы сельского хозяйства на закупку импортного оборудования и оплату труда промышленных рабочих.

Плановый характер советской экономики при крайне ограниченных средствах и возможностях обеспечивал их наиболее рациональное использование в самых приоритетных областях. Централизованное распределение ресурсов как нельзя лучше соответствовало необходимости обеспечить концентрацию средств на гигантских проектах (Днепрогэс, Магнитка и др.). В итог е Советский Союз (а не Япония или все “тигры” и “драконы” Азии) установил мировой рекорд скорости индустриализации: за неполные две пятилетки мы стали второй промышленной державой мира. Тем самым СССР достиг уровня, недосягаемого дня царской России.

Но уже перед войной по мере перехода от политики “большого скачка” в социализм к нормальному функционированию экономики, в ней стали нарастать диспропорции. Развитие сельского хозяйства сильно отставало от роста потребностей страны. Темпы роста экономики стали снижаться. По отдельным показателям план третьей пятилетки (1938–1942 гг.) находился под угрозой срыва. Замедлившийся рост производительности труда свидетельствовал о преобладании экстенсивных факторов развития и недостаточном использовании достижении технического прогресса.

Великая Отечественная война явилась новым серьезным испытанием жизнеспособности экономики СССР. Это испытание она выдержала не просто с честью, период войны стал временем триумфа советской экономической системы. В противостоянии образцовой рыночной экономике, представлявшей собой совокупную мощь капиталистических экономик почти всей Европы, помноженную на немецкую дисциплину и организованность, плановая централизованная экономика СССР оказалась безусловной победительницей. Основы победы были заложены уже в начале войны, когда экономика СССР выдержала потерю значительной части территории и людских ресурсов. Можно с уверенностью утверждать, что ни одна страна мира, кроме СССР, не была способна (и сейчас тоже) организованно переместить огромный промышленный потенциал с оккупированной территории на сотни и тысячи километров вглубь страны и в кратчайший срок организовать производство военной продукции на новом месте. Во время войны мобилизационные возможности экономики СССР, ее способность к преодолению неимоверных трудностей, к концентрации усилий проявились в максимальной степени. Может быть, наиболее ярко эго подтверждает следующий факт: уступая Германии и ее союзникам в производстве стали в три раза, Советский Союз, благодаря плановости и централизованности своей экономики, производил, тем не менее, из своего металла большее количество военной продукции. Победа СССР в войне была в огромной мере обеспечена свойствами его экономической системы, ее способностью в максимальной степени мобилизовывать имеющиеся ресурсы и использовать их результативнее, чем это делала обладавшая потенциалом почти всей Европы Германия.

Инерция военных лет, питаемая огромным духовным подъемом народа-победителя, сохранялась долго. Несмотря на то, что Советский Союз потерял в войне больше всех воевавших держав (около 30 % национального богатства), чтобы достичь довоенного объема производства, сочетая восстановление народного хозяйства с реконверсией промышленности, ему потребовалось всего три года: в нашей стране уже в 1948 г. объем промышленной продукции превзошел довоенный уровень. ФРГ и Япония, которых теперь нам предлагают в качестве образцов для подражания, добились этого позже.

“Холодная война” продолжила испытание на прочность советской экономики, которая продолжала работать в кризисном режиме. Снова, как и в годы войны, возникла угроза самому существованию Советскою Союза. Плановая централизованная экономика СССР с честью выдержала и это соревнование с капитализмом. Темпы роста промышленного производства в 50-е года составляли 10–13 % в год. В разбитой войной стране была решена атомная проблема и создана ракетно-космическая промышленность. Некоторые гораздо более благополучные страны не могут справиться с этими задачами до сих пор. Возникла мощная военная промышленность, служившая гарантией обеспечения безопасности и независимости страны. Были построены ГЭС на Волге и сибирских реках, распахана целина. Советский Союз окончательно утвердил за собой статус великой мировой державы (в настоящий момент наша страна этот статус потеряла).

Но уже в конце 50-х годов первые попытки экономических реформ, предпринятые Н. С. Хрущевым, свидетельствовали о наличии проблем в нашей экономике. Как известно, недостатки являются продолжением достоинств. С ростом масштабов народного хозяйства и усложнением задач плановость и централизация все больше стесняли развитие производительных сил. Научно-техническая революция потребовала перехода от экстенсивных методов развития к интенсивным. Развитие промышленности во все возрастающей степени определялось научно-техническим прогрессом, быстрым внедрением достижений науки в производство. Однако в отсутствие конкуренции производителей предприятия, ориентированные на выполнение директивных плановых показателей, были слабо заинтересованы во внедрении новой техники. Тот факт, что достижения передовой советской науки оказывались невостребованными, свидетельствовал о недостаточной эффективности экономической системы СССР в целом. Отсутствие конкуренции предопределяло незаинтересованность предприятий в повышении качества своей продукции. В го же время централизованное распределение не способствовало экономному использованию ресурсов и вело к их расточительству. Несмотря на нараставший ком проблем, порожденные прошлыми успехами иллюзии о всемогуществе плановой централизованной экономики прочно утвердились в сознании партийных идеологов и так и не были никогда изжиты до конца.

Но главным фактором, определявшим развитие советской экономики, со временем стала ее неспособность создать эффективную мотивацию к труду. Даже наличие в стране богатейших природных ресурсов и многочисленного образованного населения не может компенсировать отсутствия действенного стимулирования труда. По мере перехода от состояния кризисного развития к условиям мирного сосуществования с окружающим миром требовались новые, экономические стимулы, побуждающие людей к самоотверженному труду с полной самоотдачей. Советская система оказалась неспособной предложить экономические стимулы, эквивалентные пс своей мобилизующей роли коммунистическим идеалам времен гражданской войны, энтузиазму первых пятилеток, патриотизму военных и первых послевоенных лет. Постепенно в обществе распространялось потребительское отношение к государству, основанное на убеждении многих в отсутствии прямой связи между качеством и количеством труда и получаемым вознаграждением. В конечном итоге в период поздней перестройки привычное ожидание благ от государства переросло в практику непрестанных социальных требований к нему. Многочисленные попытки реформировать советскую экономику в целом и в отдельных сферах (косыгинская реформа, злобинский и щекинский методы и т. п.) закончились неудачей. Как будет показано ниже, в основе всех этих процессов лежит принципиальная невозможность реализовать на практике социалистический принцип “от каждого по способности, каждому — по труду” в экономике, базирующейся на общенародной собственности на средства производства.

Неизбежным результатом было прогрессирующее снижение эффективности экономики СССР. Если до второй половины 70-х гг. СССР существенно опережал США по темпам роста основных экономических показателей, то затем он утратил свое преимущество. В 1971–1975 гг. рост промышленной продукции в США составил 1,6 %, а в СССР — 7,4 %. Но уже в 1976–1980 гг. соотношение изменилось на обратное: США — 5,1 %, СССР — лишь 4,4 %. В следующей пятилетке произошло новое снижение темпов роста экономики СССР. Закономерным итогом этого процесса стал экономический кризис 80-х годов. В отличие от предыдущих, он сопровождался и идеологическим кризисом — крушением прежних социальных идеалов и пересмотром всей системы моральных и нравственных принципов. Субъективные факторы, прежде всего неспособность руководства страны и КПСС предложить социалистическую альтернативу развития, усугубили ситуацию. Все это предопределило невозможность борьбы с очередным кризисом старыми методами, и он закончился катастрофой — поражением социализма и гибелью СССР.

Итак, сами факты нашей истории доказывают необоснованность обоих мифов — как о принципиальном превосходстве социалистической экономики СССР над капиталистической, так и об ее изначальной неэффективности. Плановая централизованная экономика выдержала испытания самыми сильными бурями XX века и утвердила свое превосходство над капиталистической рыночной экономикой в условиях преодоления кризисов. Но она в конечном итоге не справилась с задачей обеспечения ускоренного развития страны в условиях мирного соревнования с капитализмом.

Теперь полезно подробнее остановиться на факторе, способствовавшем победам советской экономической системы.

 

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР

Не все из словоблудия горбачевских времен заслуживает забвения. Например, запущенному в тот период в оборот выражению “человеческий фактор”, безотносительно личности его создателя, обеспечено долгое существование. Этот термин употребляют, когда хотят подчеркнуть решающую роль человека-труженика в современной экономике.

Действительно, источник всех богатств на свете — труд (и природа, добавил бы пунктуальный Маркс). Все, что нас окружает, вся современная инфраструктура, машины, технологии созданы умом и руками человека и могут эффективно функционировать только при его непосредственном участии. Поэтому роль стимулов, побуждающих человека к эффективному труду с полной самоотдачей, трудно переоценить: “интересы движут человечество”, — считал К. Маркс. В конечном итоге побеждает тот способ производства и та модель общественного устройства, которые предоставляют человеку наилучшую трудовую мотивацию.

История подтверждает этот вывод: каждая последующая общественно-экономическая формация обеспечивала трудящимся членам общества более эффективные стимулы к труду, чем предшествующая. Поэтому крепостной крестьянин работал лучше раба, а наемный рабочий — лучше крепостного, закрепленного за казенным заводом. Следующим в этой цепочке (раб — крепостной — наемный работник) должен стоять работник социалистического предприятия. Однако, как указано выше, социалистическая плановая централизованная система не смогла выработать эффективные экономические стимулы к труду. Вместе с тем экономика СССР в отдельные периоды демонстрировала беспрецедентную устойчивость и способность к развитию. Как объяснить этот парадокс?

Разгадка заключается в том, что в Советском Союзе существовала система неэкономических стимулов к труду. (Конечно, имеется в виду не принудительный труд в ГУЛАГе: “рабский труд не производителен!”).

В основе этой системы лежала коммунистическая идеология. Русский философ А. А. Зиновьев считает, что в СССР “масштабы и роль идеологической сферы были настолько значительны, что ее с полным правом можно считать основной опорой (выделено мной — Ю. А.) советского общества как общества коммунистического типа наряду со сферами социальной организации масс населения в деловые коллективы и системой государственности”. Конечно, не все члены советского общества приняли коммунистическую идеологию, а если приняли, то в разной степени, часто не сознавая того. Но в целом очевидно, что в истории СССР, особенно в первой половине его существования, идеологический фактор играл огромную роль.

H. H. Карамзин утверждал, что “вера есть особенная сила государственная”. Вера в коммунистические и патриотические идеалы — справедливое устройство общества, свободный труд, будущую счастливую жизнь в великой стране занимала значительное место в сознании советских, людей. Если мы хотим понять притону успехов Советского Союза, мы должны учитывать это обстоятельство.

Коммунистическая идеология способствовала созданию в СССР общества особого типа, в котором большое значение имели принципы коллективизма и отношения солидарности его членов.

Капиталистический способ производства и буржуазная идеология вырабатывают индивидуалистическое сознание у людей. В своей деятельности члены буржуазного общества руководствуются в основном только личными эгоистическими интересами, в отношениях между ними господствует принцип взаимной конкуренции.

Коммунистическое общество по самой своей сули является обществом солидарного типа, объединяющим, а не разъединяющим людей, поскольку его целью является обеспечение социального равенства всех его членов независимо от их положения в обществе.

Известный кинорежиссер Г. Козинцев верно подметил, что есть два типа людей: люди своей цели (богатство, карьера, свое, корыстное счастье) и люди общей цели (счастье всех, справедливое устройства общества). Характерной особенностью советского общества первых десятилетий Советской власти было наличие в нем беспрецедентно высокой доли “людей общей цели”. При этом, безусловно, “люди своей цели” сохраняли подавляющий численный перевес (и это нормально), но все-таки “люди общей цели” своей идейной целеустремленностью, энтузиазмом и бескорыстием оказывали сильное влияние на все советское общество.

Солидарный тип советского общества нашел свое отражение в солидарном характере труда. Если в капиталистическом обществе цель труда для индивидуума заключается исключительно в обеспечении условий личного благосостояния, то в советском обществе огромную роль играло осознание трудящимися общественной полезности своего труда. Впервые в истории для работника в качестве побудительного мотива к высокопроизводительному труду выступало не только стремление удовлетворить личные корыстные интересы, но и дело строительства Великого Общества и Великой Страны (общие, солидарные интересы). Люди связывали надежды на свое личное благополучие с могуществом и процветанием своей страны — СССР. Причем имело место не пассивное ожидание лучшей жизни, времени, когда сбудутся данные властью обещания, а активные трудовые усилия по воплощению коммунистической идеи в жизнь.

Солидарный характер труда в советском обществе, порождаемый сознательным стремлением работника реализовать в процессе труда интересы всего общества и государства, объясняет такие беспрецедентные в истории человечества явления, как трудовой энтузиазм и ударничество. В отдельные периоды истории СССР советские люди продемонстрировали наивысшую в мире самоотдачу физических и творческих сил. Рекордные сроки возведения “Днепрогэса”, Магнитки и “Уралмаша” в значительной мере явились результатом энтузиазма его строителей, самоотверженность труда которых не может быть объяснена только корыстными мотивами Огромную роль играла внутренняя убежденность рабочих и специалистов в неотделимости своего личного благополучия и счастливого будущего своих детей от величия и процветания всей страны. Характерно, что капитализму, выработавшему достаточно эффективную систему экономических стимулов ддя поощрения высокопроизводительного груда, не знакомо такое явление, как массовый энтузиазм трудящихся.

Именно солидарный характер труда лежал в основе системы неэкономических стимулов к труду. Эта система при отсутствии эффективных экономических стимулов длительное время обеспечивала успешное функционирование централизованной плановой экономики СССР. К. Маркс в очередной раз оказался прав: даже вульгаризованная идея коммунизма, овладев массами, превратилась в материальную силу, да еще какую!

В результате социальных процессов, последовавших за Великой Октябрьской социалистической революцией, коммунистическая идеология в той или иной степени утвердилась в сознании советских людей. Они были готовы терпеть любые лишения ради построения будущего справедливого общества. Испытания не пугали их. Наоборот, наиболее ярко их лучшие качества проявлялись в кризисных ситуациях.

Нынешняя демократическая пропаганда не стесняется открыто выражать свою ненависть к старшему поколению, обвиняя его в приверженности “тоталитарным” идеалам. “Рабская” психология советского человека противопоставляется свободолюбивому духу “поколения перестройки” и “новых русских”. Но разве воинствующий индивидуализм делает человека свободнее, чем коллективизм? Разве цинизм и нигилизм являются более ценными качествами, чем совестливость и приверженность идеалам социальной справедливости? Разве космополитизм и западничество “прогрессивнее” патриотизма и любви к Родине?

Для советских людей 20-50-х годов солидарный труд на благо всего общества и государства являлся осознанной необходимостью, и поэтому они были свободными людьми. При этом они сохраняли бунтарский дух русского народа, совершившего в XX веке три революции. Только люди, не отделявшие свою судьбу от судьбы Родины, могли выстоять и защитить страну в самой жестокой из всех войн. Катастрофическое начало Великой Отечественной войны не превратилось в непоправимую национальную трагедию главным образом потому, что даже жестокие поражения не смогли сломить дух советского народа. В то время, когда большинство европейских “демократических” наций не нашли в себе сил противостоять фашистскому рабству “тоталитарный” советский народ поднялся от мала до велика на борьбу не на жизнь, а на смерть с поработителями. Советское общество, целенаправленно прививавшее своим гражданам идеалы коллективизма и социальной справедливости, одержало не только военную, но и моральную победу над обществом воинствующего индивидуализма и волчьих законов.

Во время войны приходилось работать по 12–14 часов в сутки, часто неделями не выходя из цеха. Производительность труда за два военных года (апрель 1942 г. — апрель 1944 г.) увеличилась на 40 % — уровень, даже в лучшие советские годы достигаемый только за целую пятилетку.

Надежда на лучшую жизнь в условиях мира и питаемый ею социальный оптимизм создали особую — послепобедную — общественную атмосферу, доя которой были характерны эмоциональный подъем народа, радость мирного труда; ударный ритм жизни. Ограниченность ресурсов существенно снижала сферу действия материальных стимулов. Поэтому трудовой подъем и духовный пафос восстановления послевоенных лет имели иной, нежели материальный интерес и источник вдохновления — веру народа в скорое наступление “счастливого будущего”. И люди своим трудом старались приблизить это время, закладывая на “великих стройках коммунизма” основы могущества державы.

Вплоть до конца “холодной войны” СССР с союзниками противостоял всему капиталистическому миру, уступая ему в совокупной мощи. Этот факт, породивший своеобразный синдром “осажденной крепости’', также являлся одним из неэкономических стимулов к труду и определял солидарный характер труда советских людей. Не случайно производительность труда в военной промышленности СССР была не ниже, чем на Западе.

Но энтузиазм не может длиться вечно Осуществимость на практике идеалов коммунизма стала вызывать сомнения. Обещание Н. С. Хрущева построить коммунизм к 1980 году уже мало кем было воспринято всерьез. Со временем недостатки социализма советского типа становились все более очевидными. Постепенно происходило становление нового типа личности с иной, чем прежде, иерархией ценностей. С развитием общественного производства возникали и росли новые материальные потребности людей в автомобилях, дачах, дорогой электронике, модных вещах. Советская экономика по ряду причин, подробно рассмотренных ниже, не могла в должной мере удовлетворить растущие потребительские запросы граждан, что вызывало социальную напряженность в обществе и снижало стимулы к труду. Новый социальный тип личности в значительной мере определяли индивидуалистические черты. В сознании нового поколения идеалы справедливости, социального равенства, традиции коллективизма постепенно отступали под натиском индивидуализма и цинизма.

Со временем поколение революционных романтиков, в значительной мере выбитое войной, состарилось и сошло с исторической сцены. Маятник истории качнулся в противоположную сторону, и на смену дедам-Кибальчишам пришли внуки-Плохиши — поколение, презираются свою страну. Люди своей цели взяли верх над людьми общей цели.

Выяснилось, что плановая централизованная экономика Советского Союза могла успешно развиваться только при наличии у народа трудового энтузиазма. Общие, солидарные цели все больше теряли свое значение в качестве мотивации к труду. Последним ярким проявлением солидарного характера труда советских людей стала деятельность ликвидаторов чернобыльской аварии. В условиях уравнительного, по сути, распределения оказалось невозможным выработать эффективные экономические стимулы к труду, способные заменить идеалы, вдохновлявшие старшее поколение. Дальнейшее известно: потеряв веру, мы потеряли все.

В итоге можно констатировать, что Советский Союз располагал лучшим человеческим материалом в истории. Идеи коммунизма удивительно удачно наложились на русский национальный характер и православные традиции. Коммунистическая идеология способствовала развитию лучших черт нашего народа — коллективизма, идеализма, патриотизма. Отношение советского человека к труду как к труду солидарному, на благо всего общества явилось третьим, наряду с плановостью и централизацией фактором, обеспечившим ускорявший рост экономики СССР в первые десятилетия его существования. Солидарный характер труда являлся необходимым условием эффективного функционирования плановой централизованной экономики. Поэтому по мере того, как труд терял солидарный характер, советская экономика стала проигрывать соревнование с обновленным капитализмом.

Остается выяснить, почему же советская экономическая система оказалась неспособной решить одну из главных своих задач — выработать эффективные экономические стимулы к высокопроизводительному труду.

 

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ПО ТРУДУ

Смена общественно-экономических формаций определяется не стремлением людей к абстрактной справедливости, а необходимостью обеспечения беспрепятственного развития производительных сил общества. В связи с этим очевидна правота В. И. Ленина, считавшего, что социализм должен победить капитализм прежде всего экономически, за счет более высокой производительности труда. По этому создание стимулов к высокопроизводительному труду — главная проблема теории и практики социализма.

Решению этой проблемы должно было способствовать осуществление на практике сформулированного К. Марксом принципа распределения в соответствии с количеством и качеством груда. Если бы в советской модели социализма удалось реализовать указанный принцип распределения, советская экономическая система по эффективности, вероятно, не знала бы себе равных, и история СССР пошла бы совсем другим путем. Действительно, если вознаграждение, получаемое работником, пропорционально количеству и качеству его труда, это является лучшим стимулом для проявления инициативы, творческого подхода и высокой производительности труда.

На самом деле основополагающий принцип социализма так и не был реализован в советской общественно-экономической модели. Выше уже отмечалось, что тенденция к уравниловке (уравнительному распределению), как извращенной форме социального равенства, проявилась уже в начальный период существования Советского государства. Социализм советского типа, скроенный И. В. Сталиным по тем же рекомендациям классического марксизма, что и донэповская модель нового общества, естественным образом унаследовал многие ее черты, в том числе и уравниловку.

Как же получилось, что, провозглашая со всех трибун своей целью распределение по труду, советские коммунисты, между тем, так и не смогли ее воплотить в жизнь? Дело в том, что грядущее фиаско было изначально заложено в марксистской концепции посткапиталистического общества.

Для осуществления распределения по груду необходимо наличие, во-первых, принципов, по которым дифференцируется распределение; во-вторых, единицы измерения количества и качества груда: и в-третьих, способа измерения. Рассмотрим последовательно, как решаются эти проблемы в классическом марксизме.

Маркс и Энгельс своеобразно и необычно с современной точки зрения трактовали принципы, в соответствии с которыми должна осуществляться дифференциация оплаты труда в социалистическом обществе. В своих рекомендациях они учитывали различие между простым и сложным трудом. Сложный труд требует более высоких издержек на обучение, но зато за равный промежуток времени квалифицированный работник создает большую стоимость, чем неквалифицированный. Поэтому при капитализме стоимость рабочей силы повышается с ростом квалификации. В связи с этим Энгельс отмечал, что обученный работник по праву получает более высокую заработную плату, поскольку только он сам или его семья покрывали расходы на обучение (именно так обстояло дело в XIX веке). Однако “в обществе, организованном социалистически, эти расходы несет общество, поэтому ему принадлежат и плоды, то есть большие стоимости, созданные сложным трудом. Сам работник не вправе претендовать на добавочную оплату”.

Таким образом, классический марксизм признает подлежащими дифференцированной оплате (б соответствии с принципом распределения по труду) только те различия в количестве и качестве труда работников, которые обусловлены различием их интеллектуальных способностей и физических возможностей, но не уровнем образования и обучения. (Например, вследствие индивидуальных отличий рабочие, прошедшие один и тот же курс обучения, обладают все же разной производительностью труда).

С позиций современного опыта строительства социализма утопизм такого подхода к оплате простого и сложного труда очевиден. Отказываясь в социалистическом обществе дифференцировать оплату обученного и необученного работников, основоположники марксизма не учитывали ряд факторов, в частности то, что обучение является не пассивным, а активным процессом. Усвоение знаний — такой же труд, как и любой другой. Результатом трудовых усилий индивида является повышение производительных возможностей его собственной рабочей силы (в условиях капитализма — повышение ее стоимости). Поэтому, несмотря на бесплатность образования при социализме, общество должно установить обученному специалисту повышенную оплату в качестве компенсации затрат его труда по обучению.

Также необычно в классическом марксизме решается вопрос о единице измерения количества и качества труда, то есть меры труда. При капитализме количество общественного труда, заключенное в продукте, выражается через стоимость. Для формирования стоимости необходимо наличие товарно-денежных отношений, существование которых при социализме основоположники марксизма не допускали. Поэтому они предложили выражать количества труда, заключенные в продуктах, “в их естественной, адекватной, абсолютной мере, какой является время”. Единицей измерения в этом случае служит рабочий час, причем принцип распределения по труду предполагает, что рабочее время разных работников является неравноценным, то есть рабочий час более интенсивного труда оплачивается выше.

Как известно, реальный опыт социалистических преобразований уже к концу периода военного коммунизма показал необоснованность отказа от товарно-денежных отношений. Однако не так уж принципиально, в каких единицах денежных или времени — оценивать количество и качество труда. Гораздо более важное значение имеет способ измерения. Действительно, формы человеческого труда столь многообразны, а люди так различаются по своим способностям, квалификации и отношении к делу, что приведение всех этих факторов к единому “общему знаменателю” и выражение результата — количества затраченного разными работниками труда (с учетом его качества) в денежных единицах или рабочих часах представляет собой непростую задачу. Основоположники лишь констатировали, что при капитализме “сведение сложного труда к простому совершается путем определенного общественного процесса за спиной производителя”, но не раскрыли сущности этого процесса и не указали, каким образом аналогичный процесс будет функционировать в социалистическом обществе при отсутствии частной собственности и рыночных механизмов. Таким образом, в классическом марксизме проблема измерения количества и качества труда не получила окончательного решения.

Последствия этого, как уже отмечалось выше, проявились с первых шагов Советской власти, в частности, в попытке большевиков свести к минимуму дифференциацию оплаты труда не только рабочих и специалистов, но и всех категорий трудящихся.

С утверждением социализма советского типа качественных изменений в подходе к оплате труда не произошло. Оплата труда далеко не в полной мере отражала истинный вклад работника в общее дело, а зачастую и совсем его не учитывала. Многочисленные формальные показатели — тарифный разряд, норма выработки, стаж, наличие ученой степени, занимаемая должность лишь частично отражали различия в количестве и качестве труда работников. Формально приравняв оплату груда инженера к оплате труда двух неквалифицированных рабочих мы отнюдь не гарантируем, что каждый из них получит в соответствии с количеством и качеством своего труда. Во-первых, потому, что положение государства как монопольного работодателя позволяло ему устанавливать соотношение оплаты труда различных категорий работников, руководствуясь не столько экономическими соображениями, сколько идеологическими мотивами и целями социальной политики. А во-вторых, жесткая фиксированность тарифной ставки изначально содержала в себе элемент уравнительного распределения, поскольку инициативность работника мало влияла на его вознаграждение. Премии и надбавки лишь частично решали эту проблему. Лучшим подтверждением этого факта служила практическая невозможность для руководителя предприятия платить хорошему работнику адекватно его трудовому вкладу в общие усилия. Созданная система оплаты труда очень слабо стимулировала добросовестное, инициативное, творческое отношение к своему делу.

При сдельной оплате труда государство следило, чтобы зарплата рабочих-сдельщиков не сильно отличалась от некоторого среднего значения. При нарушении этого условия расценки оплаты груда в расчете на единицу производимой продукции автоматически снижались. Таким образом, характерное для эпохи военного коммунизма убеждение в “развращающем влиянии высоких жалований” было присуще и советскому социализму. В строительстве стремление обеспечить некий “приемлемый” уровень зарплаты и выполнить план в объемных показателях вели к систематическому завышению объема работ, “выводиловке”, что имело следствием опять же фактическое уравнительное распределение.

Оплата труда работника слабо зависела не только от количества и качества его собственного труда, но и от эффективности работы всего коллектива. В отсутствие независимости производителей и рыночной среды фонд зарплаты распределялся между предприятиями в соответствии с планом и мало зависел от итогов их работы. Независимо от эффективности работы различных коллективов государство поддерживало разницу в средней оплате труда на передовых и отстающих предприятиях на минимальном уровне Таким образом уравнительное распределение расширялось до масштабов всего народного хозяйства. Уравниловка приводила к тому, что оплата труда работника слабо стимулировала рост эффективности и интенсивности труда, личную инициативу и предприимчивость.

Тормозящее влияние, которое существовавшая в СССР система уравнительного (или полу уравнительного) распределения оказывала на развитие экономики, было очевидно всем, от рабочего до министра. Кроме того, она находилась в вопиющем противоречии с социалистическим принципом распределения по груду. Поэтому живучесть уравниловки нельзя объяснить только сознательным стремлением власти к обеспечению таким путем социальной однородности социалистического общества. Главная причина неистребимости уравниловки заключалась в отсутствии способа объективного измерения количества и качества труда.

Как указывалось выше, в теории марксизма лишь декларирована необходимость осуществления в социалистическом обществе принципа распределения по труду, но механизм практической реализации этого принципа до конца не разработан. Национализация промышленных предприятий привела к тому, что стоимость рабочей силы стала формироваться не в результате действия механизмов рынка и законов конкурентной борьбы, а под влиянием идеологизированной политики Советской власти. Вместе с тем отнюдь не идеологическая одержимость большевиков стала причиной волюнтаристского подхода к определению величины оплаты труда как отдельного работника, гак и целых категорий трудящихся. Такой подход стал не только возможным, но и неизбежным вследствие отсутствия в распоряжении советских экономических органов средств, позволяющих объективно, то есть независимо от воли людей, определять истинное количество и качество затраченного труда.

Попыткой выйти из положения стало введение тарифных разрядов, должностных окладов, норм выработки и т. п. Однако очевидно, что и эта система в принципе не позволяла объективно оценить количество и качества труда. И дело не в отсутствии единицы измерения. В этом качестве могут использоваться и деньги, и рабочее время как предлагал Маркс Но каким способом можно объективно измерить инициативу, творческий подход к своему делу, исполнительность, деловые качества? Как измерить количество и, главное, качество управленческого труда, труда ученого или инженера, если результаты их деятельности зависят не только от их собственных усилий, а положительный эффект может проявиться лишь в отдаленной перспективе? Как вычленить доли автора идеи, конструкторов, инженеров и рабочих в экономическом эффекте, полученном в результате внедрения новой разработки? Бесконечный ряд подобных вопросов свидетельствует о том, что способа, с помощью которого можно было бы объективно оценивать количество и качество труда, не существует.

Капиталист выходит из положения, применяя субъективную оценку. Он не связан никакими формальными ограничениями на максимальную величину оплаты труда. При оценке труда работника он принимает во внимание объективные, поддающиеся количественному измерению факторы — сложившиеся в стране жизненные стандарты, характер труда, затраты рабочего времени, то есть практически все то, что учитывалось советской системой оплаты труда. Но одновременно им учитывается и ряд факторов, которые поддаются только субъективной оценке — творческий подход, инициатива, уникальность квалификации, полезность фирме и т. п. Хозяин предприятия стремится сократить расходы на заработную плату своим работникам, но вместе с тем экономические обстоятельства заставляют его проводить политику стимулирования их высокопроизводительного труда. Законы рынка вынуждают капиталиста устанавливать величину оплаты труда наемных работников близкой к действительной стоимости их рабочей силы.

Общенародная форма собственности на средства производства исключает всякий субъективный подход при оценке труда. Но одновременно и объективного способа оценки труда, учитывающего различия в его количестве и качестве, в принципе не существует. Естественным следствием такого положения может быть только уравнительное или полууравнительиое распределение.

Характерный пример — положение со стимулированием инициативы в СССР. Общеизвестно, что советская экономическая система так и не смогла выработать механизм стимулирования и поощрения инициативы, и в итоге “глушила” ее. Такая ситуация имела место отнюдь не потому, что в СССР не понимали значимости этой проблемы. Решить ее не позволяли, с одной стороны, невозможность использования субъективной оценки и, с другой, отсутствие объективного способа измерения инициативы: плановая централизованная экономика не содержала в себе отработанного механизма, позволяющего поощрить то, что не поддается точному измерению.

Эти же обстоятельства при отсутствии конкурентной рыночной среды способствовали тому, что предпринимательская способность, являющаяся, по мнению экономистов-рыночников, одним из важнейших экономических ресурсов общества, совершенно в недостаточной мере была задействована в советской планово-распределительной системе.

В отсутствие рынка цена товара формировалась в значительной степени под влиянием волюнтаристских действий плановых органов, отражавших социальную и экономическую политику государства. Специфический товар под названием “рабочая сила” не являлся при этом исключением. Так и получилось, что труд инженеров и специалистов зачастую оплачивался в меньшем размере, чем труд подсобных неквалифицированных рабочих.

Таким образом, обобществление средств производства в предельной — общенародной форме явилось причиной невозможности осуществления социалистического принципа распределения по труду. Вместо этого мы имели уравнительное (в той или иной степени) распределение. Если забыть на время о присваиваемой капиталистом прибавочной стоимости, можно придти к парадоксальному выводу, что современный капитализм за счет использования субъективного подхода при оценке количества труда в большей мере воплотил принцип распределения по труду, чем социализм советского типа.

Напомним, что значение осуществления на практике распределения по труду определяется не столько стремлением к социальной справедливости, сколько необходимостью стимулирования высокопроизводительного труда. Ф. Энгельс отмечал, что “развитие производства больше всего стимулируется таким способом распределения, который позволяет всем членам общества как можно более всесторонне развивать. поддерживать и проявлять свои способности”. Тот способ распределения, который существовал в Советском Союзе, и сущность которого составляла явная и скрытая уравниловка, нивелирование индивидуальных различий в количестве и качестве труда, не побуждал трудящихся граждан в максимальной степени реализовывать свой трудовой потенциал. Невостребованность личной инициативы и предприимчивости — самый принципиальный недостаток советской экономической системы. В этом состояло тормозящее влияние способа распределения на развитие общественных производительных сил.

В эпоху энтузиазма проблема трудовой мотивации имела второстепенное значение. Однако со временем она стала играть решающую роль. Не сумев дать трудящимся “по труду”, государство не получало от них и “по способности”. Негативные последствия не заставили себя ждать. В последний период существования СССР для трудящихся были характерны творческая пассивность, незаинтересованность в интенсификации и повышении производительности своего груда. При этом за работником, независимо от результатов его деятельности, “бронировался” некий “уровень благ”.

В условиях научно-технической революции возросла доля высококвалифицированного, творческого труда. Вместе с тем сложнее всего оценить именно труд творческий, нестандартный, на перспективу. Научная интеллигенция потому приняла наиболее активное участие в горбачевской перестройке, что пролетарии умственного труда (кстати, автор термина не Васиссуалий Лоханкин, а Ф. Энгельс) наиболее остро ощущали невостребованность инициативы, несправедливость системы оплаты труда, то есть весь идиотизм существовавшего способа производства.

Итак, отсутствие способа объективного измерения количества и качества труда и невозможность при исключительном господстве общенародной собственности применения субъективной оценки не позволили полностью реализовать на практике принцип распределения по труду — основополагающий принцип социализма. Как следствие, советская экономическая система не смогла предложить трудящимся эффективные экономические стимулы к труду. Это обстоятельство в значительной степени предопределило конечный результат экономического соревнования социализма советского типа с современным капитализмом.

 

СОЦИАЛИЗМ И КОНКУРЕНЦИЯ

В продолжение анализа советской плановой централизованной экономики необходимо рассмотреть еще один фактор, определявший ее низкую эффективность, особенно в последний период существования СССР.

В программах КПСС декларирововалось, что целью социалистического производства является “обеспечение наиболее полного удовлетворения материальных и духовных потребностей трудящихся”. Производство, впрочем, всегда осуществляется ради удовлетворения тех или иных потребностей человека и общества.

Вместе с тем в соответствии с теорией марксизма потребности не непосредственно воздействуют на производство и производительные силы, а через систему производственных отношений. Другими словами, мотивы, которыми руководствуются в своей производственной деятельности администрация и трудовой коллектив предприятия, могут не совпадать, с теми цепями, которые преследует общество в целом.

Так, объективная логика реальной капиталистической экономики делает целью для владельца предприятия не непосредственное удовлетворение потребностей людей, а извлечение максимальной прибыли в конкурентной борьбе с другими производителями.

Применение того же подхода к существовавшему у нас способу производства показывает, что целью производственной деятельности советского предприятия было выполнение директивных плановых показателей. Именно выполнение плана любой ценой — вне прямой связи с обеспечением потребностей общества — обеспечивало коллективу предприятия, от уборщицы до директора, соответствующее материальное вознаграждение.

Как мы видим, и при капитализме, и при социализме советского типа цели, реализуемые предприятием в процессе производства, не тождественны целям, преследуемым обществом. Это объективное противоречие должно быть разрешено тем или иным способом, в противном случае оно будет разрушительным образом воздействовать на общественное производство, тормозя развитие производительных сил.

В условиях капиталистической рыночной экономики разрешению этого противоречия способствует конкуренция. Угроза отстать в конкурентной борьбе и потерять рынок сбыта заставляет производителей стремиться к наиболее полному удовлетворению запросов потребителей. Тем самым законы рынка и конкуренция служат механизмом, увязывающим интересы производителей и общества, несмотря на объективное расхождение целей, преследуемых ими в процессе производства. “Невидимая рука” (выражение Адама Смита) конкурентной рыночной системы направляет деятельность производителей на обеспечение не только их собственных, но и общественных интересов. Те же факторы способствуют постоянному обновлению техники, поскольку непрерывное повышение эффективности производства является условием выживания товаропроизводителей при капитализме. В связи с последним обстоятельством К. Маркс указывал, что буржуазия не может существовать, не развивая производительные силы. Конкуренция представляет собой мощный побудительный фактор для развития производительных сил общества, естественно встроенный в механизм рыночной экономики.

При господствовавшей в СССР общенародной собственности на средства производства превращение народного хозяйства в единую огромную монополию привело к ликвидации хозяйственной независимости производителей и, следовательно, исключило в принципе всякую конкуренцию между ними. Как показано в первых главах этой книги, попытка В. И. Ленина ввести социалистическое соревнование в качестве действенной замены конкуренции производителей изначально была обречена на неудачу, так как была рассчитана в основном на сознательное отношение трудящихся, ставших совладельцами общественной собственности, к своему труду. Материальные стимулы, предусматриваемые для победителей социалистического соревнования, не могли полноценно заменить такие мощные стимулы, которые предоставляет конкуренция в условиях рынка. Несмотря на принимавшиеся в течение всего периода существования СССР усилия, соцсоревнование не смогло хоть в какой-то мере сыграть ту роль, которая отведена конкуренции в капиталистическом способе производства. В экономике СССР соцсоревнование представляло собой эрзац, то есть неполноценный заменитель, конкуренции.

Единственным способом хотя бы частично ликвидировать “брешь”, возникавшую в результате расхождения целей, которые в процессе производства преследовало общество (удовлетворение потребностей его членов) и отдельное предприятие (выполнение плана), оставались административно-командные методы управления. В самом начале книги уже отмечалось, какое значение В. И. Ленин, лучше многих своих последователей понимавший суть способа производства, основанного на общенародной форме собственности, придавал учету и контролю. Ленин вполне справедливо полагал, что, не обладая способностью к самоорганизации, которую дает рынок, централизованная плановая экономика может функционировать только при наличии всеобщего учета и контроля за производством. В условиях отсутствия конкурентной среды советское предприятие было ориентировано в первую очередь на выполнение плана производства, но не на повышение качества, снижение себестоимости и обновление ассортимента продукции, не на экономию материальных, энергетических и трудовых ресурсов. Поэтому жесткая и мелочная регламентация всех сторон деятельности предприятия, начиная от количества “ставок” зарплаты и кончая определением цен на его продукцию, была объективной необходимостью для советской экономической системы. Более того, ослабление контроля за деятельностью предприятия со стороны государства очень часто приводило к разрушительным для экономики последствиям. Последний этому пример — история с кооперативами во времена перестройки. Именно этим обстоятельством объясняется существование административно-командной системы управления экономикой в СССР, а вовсе не патологической страстью советской бюрократии управлять всем и всеми.

Со временем стало очевидным, что административно-командная система не справилась с задачей подчинения интересов предприятия интересам государства и общества. С началом научно-технической революции общественное производство вступило в новую стадию своего развития. Развитие экономики во все возрастающей степени стало определяться прогрессом науки и техники, быстротой внедрения научных достижений в производство. Резко возросло значение инициативы, творческого подхода и предприимчивости со стороны каждого работника и трудового коллектива в целом. Жесткая регламентация их деятельности, особенно при отсутствии эффективной мотивации к труду, все более тормозила развитие производительных сил. Кроме того, никакие учет и контроль не могут сравниться по действенности с естественным экономическими механизмами, которые предоставляют рынок и конкуренция производителей.

Таким образом, в советской экономической системе не удалось обеспечить необходимое взаимодействие производителей и потребителей, учета первыми интересов и запросов вторых. Противоречие между целями, преследуемыми в процессе производства государством и отдельными предприятиями, так и не нашло эффективного способа разрешения.

Если признать вслед за Марксом, что “интересы движут человечество”, можно представить масштаб опасности, заключавшейся в несовпадении интересов предприятия и общества. До поры до времени определенной компенсацией служили энтузиазм трудящихся, их отношение к труду, как труду солидарному, на благо всего общества, а также относительно небольшие размеры экономики и экстенсивный характер ее развития. С изменением этих факторов противоречие в целях производства проявилось в полной мере. В “черную дыру” между декларируемой (удовлетворение потребностей граждан) и фактической (выполнение плановых показателей) целями производства “проваливались” огромные ресурсы и труд миллионов людей. Отечественные станки и машины были более металлоемки, чем зарубежные, шахтерам было выгодно добывать, а железнодорожникам перевозить уголь, в значительной степени засоренный пустой породой, строители охотно рыли котлованы, но ввод готовых объектов постоянно срывался. Стало очевидным, что централизованное планирование в принципе не обладает той гибкостью, которая необходима для постоянного отслеживания предприятиями изменений в запросах потребителей; особенно это касается производства товаров народного потребления. Отсутствие у предприятий экономической заинтересованности в обновлении оборудования тормозило научно-технический прогресс и способствовало технологическому отставанию СССР от Запада.

Источником всех этих негативных явлений служила противоположность интересов государства и трудовых коллективов предприятий. Сама по себе эта коллизия не представляет непосредственную угрозу для развития общественного производства, если существует механизм согласования интересов общества и предприятия. При капитализме таким механизмом служит конкуренция производителей. В рамках централизованной плановой экономики Советского Союза так и не удалось выработать эффективный механизм, увязывающий интересы государства и отдельного предприятия. В итоге предприятия ориентировались не на удовлетворение потребностей общества, а на формальное выполнение директивных плановых показателей.

Попытки исправить положение путем смены отчетных показателей (валовой, реализованной, нормативно-чистой продукции) были заведомо обречены на неудачу, так как ни один плановый показатель не может заставить производителя действовать в интересах потребителя, а не в своих собственных. Это под силу сделать только рыночной экономике, при которой конкуренция товаропроизводителей побуждает их стремиться к наиболее полному удовлетворению требований потребителей. Очевидно, что реформы, основным содержанием которых была очередная смена отчетных показателей, не затрагивали причину возникновения противоречия интересов государства и предприятия. Об этой причине речь пойдет в следующей главе.

Для наглядного сравнения механизмов, обеспечивающих функционирование советской и современной капиталистической экономики, воспользуемся еще раз аналогией между экономикой и огромной фабрикой. Как уже отмечалось, капиталистическая экономика-фабрика снабжается энергией людей, в основе которой лежат создаваемые ею экономические стимулы к труду. Двигателем, приводящим в движение все процессы на фабрике, является конкуренция. Приводными ремнями, обеспечивающими взаимосвязь между структурными подразделениями фабрики, между производителями и потребителями, служат механизмы рынка.

В советской социалистической экономике-фабрике конкуренция в качестве двигателя была заменена административно-командной системой управления, а приводными ремнями вместо рыночных механизмов стали методы централизованного планирования. Достижения советской экономики-фабрики объясняются в первую очередь тем, что ей удалось задействовать совершенно новый источник питающей энергии — трудовой энтузиазм. Благодаря ему все структуры фабрики продемонстрировали рекордную эффективность, особенно в периода кризисных ситуаций. Однако со временем этот источник энергии стал иссякать, а неспособность выработать эффективную мотивацию к труду не позволила социалистической фабрике компенсировать образовавшийся недостаток энергии. Выяснилось, что в этих условиях социалистические двигатель и приводные ремни уступают капиталистическим.

Итак, анализ советской экономической системы показывает, что в основе ее неудач, особенно в последний период существования СССР, лежали два главных фактора. Во-первых, ее неспособность выработать действенные экономические стимулы к высокопроизводительному труду. Во-вторых, недостаточно эффективный механизм разрешения противоречия между интересами предприятия и общества. Однако нельзя ограничить объяснение недостатков советской экономической системы этими двумя факторами, поскольку сами они являлись следствиями господствующего положения, которое занимала в экономике СССР общенародная (государственная) собственность.

 

СОЦИАЛИЗМ И ГОССОБСТВЕННОСТЬ

Очевидно, что исключительное положение, которое занимала в СССР государственная (общенародная) собственность — главный фактор, определявший способ производства и основные черты советского общества. Мы привыкли связывать социализм с государственной формой собственности на средства производства и измерять “социалистичность” степенью огосударствления.

Между тем еще Ф. Энгельс высмеял механистическое отождествление всякого огосударствления с социализмом. Он охладил пыл энтузиастов, видевших в усилении роли буржуазного государства в экономике доказательство движения общества к социализму: “Если государственная табачная монополия есть социализм, то Наполеон и Метгерних несомненно должны быть занесены в число его основателей”.

В самом деле, государственная собственность в той или иной форме существовала в большинстве классовых обществ. В настоящее время в развитых капиталистических странах доля национализированной собственности доходит до трети. Более того, положение, при котором треть промышленности национализирована, а две трети находятся в частном владении, считается наиболее выгодным для развития экономики. Как видим, в отличие от советских коммунистов, воевавших с “идеологически чуждой” частной собственностью, капиталисты не боятся государственной собственности, они ее используют.

Каковы же причины, побуждающие буржуазное государство проводить национализацию? Вспоминая Наполеона и Меттерниха, Энгельс имел в виду национализацию, осуществляемую, например, с фискальными целями (для пополнения казны) или для увеличения мобилизационных возможностей экономики в случае войны (в качестве примера он приводит огосударствление железных дорог в Пруссии). Подобную практику Энгельс отличал от ситуации, когда национализация является естественным и неизбежным следствием развития внутренних процессов в экономике. В этом случае подход к национализации тех или иных предприятий и отраслей промышленности определяется главным образом тем местом, которое они занимают в общественном разделении труда.

В первую очередь национализации подвергаются предельно монополизированные структуры. Концентрация и централизация капиталистического производства естественным образом сужают сферу действия рыночных механизмов, способствуют централизации управления, приводят к усилению планового начала в организации производства и распределения. Тем самым создаются предпосылки для обобществления (огосударствления) средств производства. Чем выше степень монополизации, тем менее частнокапиталистическая оболочка совместима с общественным характером производства. В. И. Ленин еще в начале века показал, что установление монопольного господства одной компании (или группы компаний, заключивших между собой соглашение) над определенной сферой экономики вследствие ликвидации конкуренции производителей приводит к торможению развития производства и загниванию капитализма. Частная собственность в этих условиях оказывается просто неработоспособной, и огсударствление, то есть замена частной монополии государственной монополией, неизбежно. Показательно в этой связи, что в большинстве нефтедобывающих стран, где добыча нефти контролируется одной компанией, она находится в государственной собственности. Однако в США в нефтяной отрасли действуют несколько крупных компании, и они остаются в частной собственности. Относительно невысокая доля федеральной собственности в США (на государственных предприятиях создается около 12 % национального дохода), объясняется, в частности, и тем, что там действуют самые жесткие антимонопольные законы, а масштабы народного хозяйства позволяют иметь несколько сильных конкурентов в каждой отрасли экономики.

В государственной собственности в капиталистических странах находятся дотационные отрасли, например, угольная, поскольку частный капитал не может работать там, где прибыль отсутствует или слишком низка. Национализация используется также с целью “оздоровления” отдельных предприятий и целых отраслей, попавших в трудное экономическое положение под частным управлением. Их техническое перевооружение требует огромных финансовых затрат, доступных только государству. После вложения необходимых средств и обновления оборудования эти предприятия опять передаются в частную собственность. Государство в этом случае выступает как совокупный капиталист, подтверждая слова Ф. Энгельса: “Пока у власти остаются имущие классы, любое огосударствление будет не уничтожением эксплуатации, а только изменением ее формы”. Буржуазное государство основоположники научного социализма называли комитетом по управлению делами буржуазии.

Подводя итог, можно констатировать, что государственная собственность привлекается для решения тех задач, с которыми Другие формы собственности, в том числе частная, не справляются. Причем национализация часто оказывается временной, сменяясь приватизацией. Огосударствление собственности носит относительный — по времени и сфере применения — характер. На Западе давно поняли очевидную истину, доказанную всем ходом истории XX века: государственная собственность является наиболее эффективной в кризисных условиях, но в нормальной экономической ситуации она уступает в эффективности другим формам собственности. Вот почему госсектор занимает ограниченное место в экономике развитых капиталистических стран.

Итак, тенденция к огосударствлению собственности не является определяющей в современной капиталистической экономике. Социалистический способ производства возникает в результате последовательной реализации тенденций развития капитализма. Следователыю, социализм вовсе не подразумевает, как мы привыкли думать, господства государственной собственности на средства производства. Более того, в современных условиях государственная (общенародная) собственность объективно не является реальной альтернативой частной собственности и поэтому не должна рассматриваться в качестве такой альтернативы. Социалисты должны искать другую альтернативу частной собственности. Государственная же собственность при социализме должна играть ту же роль, что и при капитализме: присутствовать там, где не справляются другие формы собственности.

Если эти положения верны, то тотальное огосударствление собственности в СССР должно быть признано ошибочным. Впрочем, это уже мало у кого вызывает сомнения, да и все содержание этой книги подтверждает этот вывод.

Почему же господство общенародной собственности на средства производства в СССР так негативно влияло на экономику страны? И каков механизм этого влияния?

В процессе становления капиталистического способа производства произошло отчуждение (отделение) непосредственного производителя (работника) от средств производства, которые стали принадлежать капиталисту. Именно отчуждение производителя от средств производства является источником присущих капитализму противоречий. К. Маркс призывал устранить эти противоречия путем обобществления средств производства. Однако, как стало теперь очевидным, для устранения отчуждения трудящихся от средств производства недостаточно лишь формально их обобществить. Определяющее значение имеет форма, в которой осуществляется обобществление.

Марксизм рассматривает собственность на средства производства не просто как юридически закрепленное право на вещь, а как реальную совокупность всех экономических отношений, возникающих в процессе производства. То есть, право собственности на средства производства включает в себя не только право владения ими, но и широкий спектр других прав — участие в принятии решений, управлении, распределении дохода и т. п.

При господстве государственной собственности в СССР трудящийся был реально наделен только правом владения, да и это его право, как частицы многомиллионного народа, было растворено в океане прав остальных совладельцев общенародной собственности. Это право фактически не распространялось на конкретную собственность — станок, цех, завод. Все остальные права собственника от лица народа осуществляли различные органы государственного управления. Следовательно, поскольку трудящийся не мог реализовать на практике большинство прав собственника, таковым он фактически и не являлся. Как мог рабочий считать себя хозяином завода, если ни он, ни его товарищи никоим образом не влияли на деятельность предприятия?

Парадокс, но по степени отчуждения трудящегося от средств производства советский социализм практически ничем не отличался от капитализма. В обоих случаях трудящийся является объектом управления, а не его субъектом.

Следствием такого положения стало отношение к общественной собственности как к ничьей, повсеместная “растащиловка” и апатия. Ставка на сознательное отношение трудящихся к труду в долговременной перспективе оказалось безосновательной: сознательность масс должна питаться прежде всего чувством хозяина, которое отсутствовало. Этот же факт явился одной из причин недостаточной мотивации к труду, невозможности выработать эффективные стимулы к высокопроизводительному труду.

Таким образом, негативное влияние, которое оказывало обобществление средств производства в общенародной форме на экономику СССР, было обусловлено тем, что оно не устранило отчуждения непосредственного производителя от средств производства. Трудящиеся не были наделены правами собственника в полном их объеме. Цель, поставленная Марксом, не была достигнута.

 

КОММУНИЗМ

И все-таки будущее принадлежит общенародной собственности. Ее грядущее торжество предопределено неизбежностью роста производительных сил общества. Точно так же в свое время был предопределен приход капитализма, победу которому, по словам К. Маркса, обеспечили машины.

Средневековая мануфактура, по существу, представляла собой ремесленников, собранных в одном помещении. Каждый работник являлся уникальным мастером своего дела и практически вручную, с помощью самого примитивного инструмента изготавливал товар от начала до конца, выполняя весь набор необходимых технологических операций или значительную их часть. Впоследствии разделение труда на простейшие операции дало возможность их механизировать. Так возникло фабричное, то есть машинное, производство. С его появлением резко ускорилось развитие производительных сил, а с ними — и капиталистических производственных отношений. Капитализм победил, потому что капиталистический способ производства оказался наиболее адекватен машинной стадии развития производительных сил. Сейчас мы находимся на стадии крупного машинного производства, при котором человек неотделим от машины, работает фактически связка: человек плюс машина.

Какова же тенденция дальнейшего развития производительных сил? К. Маркс еще в эпоху пара и первых опытов с электричеством показал, что развитие машинного производства неизбежно приведет к созданию автоматизированного производства. Человек будет не обслуживать конкретную машину, а управлять производством в целом. На его долю останутся также общий контроль, наладка, ремонтные работы. В производственном процессе будет занято относительное небольшое количество людей, и в масштабе общества человек окажется практически вытесненным из сферы непосредственного материального производства. Труд изменит свой характер, станет в основном творческим. Увеличится доля научного труда (добывания новых знаний) и связанного с удовлетворением духовных потребностей людей. Изменится и мотивация к труду: материальные стимулы потеряют свое значение, главным станет стремление в процессе труда удовлетворить свои духовные потребности.

Сейчас мы не можем судить о достаточности или недостаточности только духовной мотивации к труду в будущем обществе. Мы не знаем, как будущее общественное бытие повлияет на общественное сознание. Однако уже сейчас имеются показательные факты. Например, то, что советская наука, несмотря на отсутствие эффективных стимулов к труду, достигла общепризнанного в мире высокого уровня, объясняется в частности и тем, что при творческом характере труда возможность заниматься любимым делом сама по себе является достаточно мощным стимулом.

Автоматизированные предприятия будут иметь настолько высокую производительность, что станут абсолютными естественными монополистами. Это обстоятельство исключает возможность их нахождения в частной собственности, так как вся история капитализма доказывает, что абсолютная монополия частных лиц нетерпима для общества. Наиболее убедительно, пожалуй, звучит эмоциональный довод Ф. Энгельса: “Ни один народ не согласился бы долго мириться с …неприкрытой эксплуатацией всего общества небольшой тайкой лиц, живущих стрижкой купонов”. Монопольное положение в экономике автоматизированных предприятий предопределяет их нахождение в общенародной собственности.

Как мы видим, это будущее общество обладает многими признаками коммунизма, как его понимал К. Маркс. Определяющий из этих признаков — общенародная собственность на средства производства.

Коммунизм — не утопия (в современную утопию его превратила убежденность революционных романтиков в скором наступлении эры коммунизма и их стремление всеми способами приблизить это время). Его приход не зависит от воли людей, а определяется законами развития общества, которые носят столь же объективный характер, что и законы природы. Коммунизм неизбежен, потому что невозможно остановить развитие производительных сил человеческого общества. Как возникновение машинного производства принесло победу капиталистическим производственным отношениям, так автоматизированное, а затем и автоматическое производство рано или поздно обеспечит торжество коммунистического способа производства. Человечество не может не развивать свои производительные силы. Следовательно, наступление стадии автоматизированного производства, а вместе с ней и коммунизма, неизбежно.

И, очевидно, господство общенародной формы собственности на средства производства соответствует именно коммунистической общественно-экономической формации.

 

ВУЛЬГАРНЫЙ КОММУНИЗМ

Так в каком же обществе мы жили?! Вопрос назрел до такой степени, что заслужил восклицательный знак. Наконец, содержание предыдущих глав позволяет ответить на этот вопрос.

Главное — это правильно определить тип существовавшего в СССР способа производства (это еданое понятие, объединяющее производительные силы общества и производственные отношения). Действительно, согласно теории марксизма, “в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство”. Автор этого утверждения Ф. Энгельс, выделив слова “в конечном счете”, хотел этим подчеркнуть, что экономика не является единственным фактором, определяющим жизнь общества. Законы общественного развития на практике реализуются лишь как тенденции. Н о эти тенденции, порожденные экономической необходимостью, рано или поздно (даже через семьдесят с лишним лет) обязательно пробивают себе дорогу сквозь массу случайностей. Поэтому способ производства как основополагающий экономический фактор не может не отражаться на всех общественных процессах. В свою очередь, одним из главных признаков способа производства является форма собственности на средства производства.

В идеологической сумятице последних лет появилось множество определений советского общества. Наиболее распространенные из них — государственный капитализм, бюрократический социализм, казарменный социализм (коммунизм). Ни одно из этих определений не выдерживает критики.

Например, по причине отсутствия в СССР частнокапиталистической собственности и слоя ее владельцев неправомерно называть существовавший у нас общественный строй государственным или каким-либо еще капитализмом. В определении “бюрократический социализм” ошибочными являются и прилагательное, и существительное.

В последнее время предпринимаются попытки объяснить многие черты советского общества существованием в СССР многочисленного и обладавшего специфическими признаками слоя административных работников — бюрократии. Особенно эта теория распространена среди бывших советских, а ныне буржуазных историков, которые, освободившись от “пут” марксизма, оказались не способны, тем не менее, объяснить логику развития советского общества. Между тем по своему содержанию функции советской бюрократии (и ее высшего слоя — номенклатуры) практически не отличались от функций органов управления любой другой страны.

Права и функции советской бюрократии определялись ее местом в системе общественного производства. Ее действия не выходили, да и не могли выйти за пределы, установленные существовавшим способом производства. Безусловно, в силу планового характера экономики и централизованного управления народным хозяйством влияние государственных административных органов на жизнь общества было исключительно большим, однако, это обстоятельство не могло коренным образом изменить классовую структуру советского общества и привести к образованию нового класса, состоящего из высших государственных служащих. Наличие слоя номенклатурных работников нельзя признать в качестве фактора, определившего “лицо” советского социализма.

Представители бюрократии не владели средствами производства. Не существовало никаких законов, закреплявших особое отношение номенклатуры к управляемым ею объектам (подобные законы появились только после начала акционирования и приватизации). Советская бюрократия в массе своей жила на трудовые доходы, а не за счет присвоения результатов чужого труда: какие привилегии имел высокопоставленный совслужащий, кроме относительно высокого (по представлениям “застойных” времен) жалования и доступа к цековскому распределителю? Государственная собственность в СССР эксплуатировалась, пусть не всегда эффективно, в интересах всего общества, а не отдельных его слоев, и ее владельцем действительно был весь (именно весь!) советский народ. Свобода действий советской бюрократии ограничивалась законами, ведомственными и должностными инструкциями. Номенклатура возвышалась над народом, но одновременно и служила ему. Поэтому бюрократия не может рассматриваться в качестве особого класса, и все попытки противопоставить интересы советского управленческого слоя интересам остальных трудящихся несостоятельны. Лишь с началом приватизации у высшего слоя бывших советских управляющих появились свои специфические экономические и политические интересы, и только политика буржуазных реформ превратила часть их в новый эксплуататорский класс.

Привычное название “социализм” также не отражает сути советского общества. Основные черты существовавшего в СССР способа производства были предопределены в далеком 1875 году, когда Маркс на двух страницах своей работы “Критика Готской программы” дал описание основных признаков социализма, вопреки собственному правилу избегать практических рекомендаций, не вытекающих непосредственно из анализа современного ему капитализма. Между тем капитализм XIX века мог предоставить ему слишком мало информации о конкретных чертах будущего посткапиталистического общества. Маркс не располагал известными теперь нам сведениями об эволюции капитализма в последние 120 лет и, главное, о характере проявленной им в этот период тенденции развития.

Находясь в условиях недостатка информации, но вынужденный, между тем, определить свою позицию, Маркс пришел к выводу, что на смену одряхлевшему капитализму после относительно кратковременного переходного периода придет непосредственно коммунизм с его общенародной собственностью на средства производства, отсутствием частной собственности, классов и товарно-денежных отношений, планомерной организацией производства. Вместе с тем в последующих главах этой книги будет показано, что из анализа современного капитализма отнюдь логически не вытекает необходимость обобществления средств производства именно в общенародной форме. При столь оптимистическом взгляде на развитие событий К. Маркс, естественно, не уделил того внимания упомянутому выше “относительно кратковременному переходному периоду”, позже получившему название “социализм”, которого он заслуживал. Как следствие, социализму было отказано в праве считаться особой общественно-экономической формацией, равной по статусу капитализму и коммунизму.

В “Критике Готской программы” Маркс представил социализм как неполный коммунизм, его первую фазу. Это дало ему основание связать социализм с той же общенародной формой собственности, что и коммунизм. Следующие поколения революционеров не ставили под сомнение этот вывод. Правда, В. И. Ленин в самом конце жизни стал склоняться к ревизии этого положения, но идея, заложенная в его кооперативном плане, не была понята и принята его преемниками. Вот так и получилось, что обобществление средств производства в нашей стране после Октябрьской революции было осуществлено в общенародной форме, и именно этот вид собственности был положен в основу существовавшего в СССР способа производства.

Н о общность одного из главных признаков — формы собственности на средства производства означает близость или даже тождественность советского “социалистического” и коммунистического способов производства. Карл Маркс, объединив социализм и коммунизм в единую общественно-экономическую формацию, указал на единственное существенное их различие — способ распределения. Однако в СССР так и не удалось полностью реализовать принцип распределения в соответствии с количеством и качеством труда. Этого и не могло произойти при господстве общенародной собственности. Главный принцип, характеризующий социалистический способ производства, так и не был воплощен в жизнь. Поэтому, несмотря на то, что мы считали и называли свое общество социалистическим, с научной точки зрения фактически оно не являлось таковым.

Таким образом, не только общность формы собственности, но и способ распределения сближает советский “социалистический” и коммунистический способы производства. Действительно, так и не изжитая уравниловка представляет собой, пожалуй, самое яркое свидетельство существования в Советском Союзе псевдокоммунисгического общества: уравнительное — в той или иной степени распределение является естественным следствием любой попытки воплотить на практике коммунистические принципы организации производства и общества, если уровень развития производительных сил недостаточен для осуществления распределения по потребности. Не случайно уравнительное распределение лежало в основе как первобытнообщинного общества, так и многочисленных социальных проектов, выдвигавшихся коммунистами-утопистами до Маркса.

Показательна также история становления советского способа производства. Последовательное воплощение в жизнь большевиками рекомендаций Маркса привело к установлению в России режима военного коммунизма, и название в данном случае абсолютно точно отражает сущность. В свою очередь, социализм советского типа по всем основным признакам совпадал с военным коммунизмом, поскольку их общим первоисточником была “Критика Готской программы”. В предыдущих главах приведено достаточно доказательств этому.

Итак, и теоретический анализ, и практические данные подтверждают существование в СССР коммунистического способа производства. Именно его принципы (считая их социалистическими) мы с упорством, достойным лучшего применения, пытались утвердить в течение всего периода существования СССР.

Но этот “коммунизм”, конечно, имеет мало общего с подлинным коммунизмом, описанным К. Марксом в его трудах. Дело в том, что переход к истинно коммунистическому способу производства возможен только при качественно более высоком, чем современный, уровне развития производительных сил общества. Высочайший уровень производства представляет собой необходимое условие существования коммунистической формации. Он позволяет создать материальные предпосылки для ликвидации классов, различий между умственным и физическим трудом, городом и деревней, для формирования отношения к труду, как потребности здорового организма, для обеспечения расцвета духовности и реализации принципа “от каждого — по способности, каждому — по потребности”. Коммунистическому способу производства естественным образом соответствует общенародная форма собственности, которая является достаточным условием его осуществления. Таким образом, господство в СССР общенародной собственности на средства производства при неадекватном уровне развития производительных сил означало реализацию достаточного для существования коммунистического способа производства условия, но при отсутствии необходимого условия.

КПСС своей практикой “опровергла” Маркса, считавшего, что “новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества”. Вопреки этому авторитетному мнению КПСС настойчиво пыталась привить нашему обществу коммунистические производственные отношения, несмотря на отсутствие соответствующей им материальной базы.

Но если наш коммунизм не являлся истинным (в понимании Маркса) коммунизмом, то каким же он был? Его нельзя назвать утопическим, так как утопия представляет собой не науку, а идеальное умозрительное представление о “совершенном” обществе, тогда как устройство советского общества было основано пусть на извращенной, но научной теории. Определение “казарменный коммунизм также не подходит. Автор этого термина К. Маркс использовал его для обозначения предлагаемой анархистами, в частности Бакуниным, модели посткапиталистического общества, для которой была характерна уравниловка, возведенная в абсолют и поэтому доведенная до абсурда. При всех его недостатках советское общество не отвечало этому признаку.

Чтобы подчеркнуть принципиальное отличие типа общества и способа производства, существовавших в СССР, от подлинного, в марксистском понимании, коммунизма, наиболее правильно, вероятно, называть их вульгарно-коммунистическими (вульгарный — плохо понятый, а потому упрощенный до искажения). Если термин “советский социализм” отражает традиционное восприятие общественного строя СССР в общественном сознании, то “вульгарный коммунизм” — реальную сущность способа производства.

Этот теоретический вывод имеет далеко идущие практические последствия. Дело в том, что, согласно марксистской теории, в обществе действует закон соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил. В силу этого закона производственные отношения (отношения, возникающие между людьми в процессе производства) не могут устанавливаться людьми произвольно, их содержание и характер зависят от достигнутого обществом уровня развития производительных сил. Если указанное соответствие нарушается, производственные отношения начинают тормозить рост производительных сил. В результате этого в обществе постепенно накапливаются и обостряются противоречия, которые рано или поздно приводят к социальной революции, мирной или немирной. Революция сметает старый общественный строй, и в итоге устанавливаются новые производственные отношения, адекватные производительным силам.

Следует особо подчеркнуть решающую роль уровня развития производительных сил в появлении и устойчивом существовании того или иного способа производства. Именно рост и изменение характера производительных сил общества создают объективную основу для возникновения новой общественно-экономической формации, и они же приводят ее к гибели после того, как она теряет свою прогрессивность и начинает сдерживать рост экономики. Буржуазия появилась не раньше, чем достигла расцвета средневековая мануфактура, а окончательную победу капитализму обеспечило появление машинного производства. В свою очередь, объективные предпосылки для социализма возникли только с переходом к крупному машинному производству, и точно так же автоматизированное производство в будущем закономерно приведет к утверждению коммунистических отношении в обществе. Любое нарушение адекватности (соответствия) производственных отношений реально достигнутому уровню развития и характеру производительных сил тормозит рост последних. В этом случае заинтересованность общества в обеспечении беспрепятственного развития экономики объективно требует замены устаревшего способа производства на более прогрессивный.

Анализ истории СССР приводит к логичному выводу, что в основе всех процессов, определивших характер и черты существовавшего в СССР общественного строя и основные этапы его истории, в конечном счете лежал факт неадекватности вульгарно-коммунистических производственных отношений достигнутому уровню развития и характеру производительных сил. В этом утверждении выражение “в конечном счете” означает, что порождаемые указанной неадекватностью процессы проявлялись на фоне огромного количества объективных и субъективных факторов, столкновений интересов отдельных людей, классов, государств и общественно-экономических формаций, но в конечном счете именно они определяли основные тенденции и направление развития советского общества.

Неадекватность господствовавших в СССР производственных отношений уровню развития производительных сил общества стала следствием прежде всего обобществления средств производства в предельной — общенародной форме, которая соответствует качественно более развитым, чем современные, производительным силам.

Последствия этого более чем печальны. В частности, так и не удалось устранить отчуждение непосредственного производителя от средств производства, к чему призывал К. Маркс. Наемный характер труда фактически сохранился, чему лучшим подтверждением служит тот факт, что так и не удалось изжить психологию наемного работника у советского трудящегося.

Способ распределения, по мысли того же Маркса, отражает характер способа производства. Поэтому при наличии вульгарно-коммунистического способа производства были изначально обречены на неудачу попытки осуществить социалистический принцип распределения по труду, а следовательно, и выработать эффективные стимулы к высокопроизводительному труду. Ликвидация частной собственности привела к многочисленным ограничениям экономической свободы граждан. В результате “человеческий потенциал” — основное богатство общества — не использовался в полной мере.

Отсутствие независимых производителей исключило возможность существования рынка — наилучшего (при соответствующем государственном контроле) в современных условиях способа саморегулирования экономики. По той же причине Советская экономика лишилась конкуренции производителей в качестве фактора, обеспечивающего баланс интересов общества и отдельного предприятия. Централизованное планирование и административно-командные методы управления экономикой при современном уровне развития производительных сил оказались недостаточной заменой рынку и конкуренции. Попытки “внедрять” достижения научно-технической революции наталкивались на отторжение их вульгарно-коммунистическим способом производства.

Вышеперечисленные факторы тормозили развитие производительных сил советского общества. Это обстоятельство убедительно и однозначно доказывает неадекватность существовавшего в СССР способа производства экономической реальности.

Общенародная собственность на средства производства и вытекающие из нее централизованное планирование и командные методы управления экономикой — атрибуты коммунистического, а не социалистического способа производства. Поэтому они обеспечивали эффективность работы советской экономики только до тех пор, пока солидарный характер труда и трудовой энтузиазм народа компенсировали негативное влияние отчуждения трудящегося от собственности, и за счет этого обеспечивалась относительная адекватность вульгарно-коммунистических принципов реальным условиям.

Воплотив на практике в СССР принципы коммунистического способа производства (в вульгаризованном виде), мы тем самым перескочили через необходимую ступеньку развития общества — социализм. Но законы развития общества не терпят и не прощают насилия над собой. Если до сих пор считалось, что социальные революции происходят, когда производственные отношения отстают от развития производительных сил, то своим примером мы доказали, что результатом опережения производственными отношениями достигнутого уровня развития производительных сил является социальная контрреволюция. В этом — закономерность трагедии 1991 года.

Крах вульгарно-коммунистического способа производства в СССР лишний раз подтвердил верность марксистского тезиса о том, что “производственные отношения существуют объективно, независимо от воли и сознания людей и определяются не желаниями людей, а необходимостью их соответствия уровню развития производительных сил”. Закавыченная часть предыдущего предложения дословно переписана из советского учебника марксистско-ленинской философии и может рассматриваться в качестве учебного примера догматического подхода — неумения применять на практике теоретические положения марксизма.

Итак, анализ истории развития социалистической идеи и советской экономической системы показал, что в СССР имел место вульгарно-коммунистический способ производства, неадекватный объективно достигнутому уровню общественного развития.

Этот вывод является искомым ключом к пониманию логики истории СССР. С его помощью можно объяснить не только успехи и провалы экономики СССР, но и конкретные факты его истории. Поэтому логично применить найденный ключ для анализа некоторых политических и экономических фактов истории нашего государства, чему посвящены несколько следующих глав книги.

Только после этого будет сделана попытка ответить на последний оставшийся неясным “проклятый” вопрос: если мы жили в вульгарно-коммунистическом обществе, то что же тогда все-таки должен представлять собой социализм?

 

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

Пожалуй, нигде неадекватность существовавшего в СССР способа производства не проявилась с такой очевидностью, как в сельском хозяйстве. Дело в том, что различные сферы экономики не одновременно и не в одинаковой степени созревают для обобществления, тем более, если его проводить в форме, неадекватной уровню развития производительных сил. Это положение является ключевым для понимания проблем сельского хозяйства СССР.

В соответствии с “Декретом о земле” и согласно желанию самих крестьян после Октябрьской революции вся земля была национализирована и передана в безвозмездное и вечное пользование крестьянам. Национализация земли означала, что она перешла в общенародную собственность — точно так же, как фабрики и заводы. Из трех прав собственника — владегь, пользоваться, распоряжаться — крестьянин получил право пользования землей, причем в полной мере, вплоть до присвоения полученной с земли продукции. Он являлся также собственником всех остальных, кроме земли, средств производства. Таким образом, несмотря на общенародную форму собственности на землю, крестьянин остался независимым от государства производителем. Эго обстоятельство предопределило рыночный характер экономических отношений между городом и деревней.

Сельскохозяйственное производство до 30-х годов базировалось в основном на частном владении средствами производства (кроме земли) и на единоличном труде. В тот период индивидуальный (фермерский) способ ведения хозяйства на земле, видимо, являлся оптимальным. После отмены продразверстки аграрный сектор экономики быстро восстановил свою продуктивность.

С переходом к нэпу начался новый этап социального расслоения деревни. Интенсивность этого процесса стимулировалась огромным аграрным перенаселением в европейской части страны. В результате экспроприаций и уравнительного передела во время гражданской войны кулачество лишилось 50 млн. из 80 млн. гектаров земли, которыми владело до революции. Национализация и ликвидация частной собственности на землю привели к тому, что земля перестала служить источником накопления капитала. Главную роль в капиталистическом накоплении и усилении экономического значения кулачества теперь стала играть концентрация в их руках рабочего скота, сельскохозяйственных машин и орудий. Кулаки наживались на сдаче в наем средств производства, а также посредством ростовщического кредита. Они арендовали землю у бедняков и маломощных середняков и широко использовали наемный труд батраков. В 1927 г. доля кулацких хозяйств составляла 4–5 % и они производили 20 %, а вместе с зажиточными середняками до 30 % товарного хлеба. И. В. Сталин и его сторонники считали, что усиление экономического могущества кулачества означает рост элементов капитализма в аграрном секторе экономики.

Однако коллективизация была вызвана не столько идеологическими, сколько экономическими причинами. Выше уже отмечалась обусловленность характера и темпов коллективизации сельского хозяйства проблемами, связанными е индустриализацией. Действительно, начавшаяся индустриализация страны требовала огромных средств: необходимо было закупать оборудование за рубежом, оплачивать труд промышленных и строительных рабочих. Вместе с тем выбор возможных источников средств был крайне ограничен. В капиталистических государствах индустриализация начиналась с развития легкой промышленности, что позволяло постепенно, в течение многих лет накопить средства для создания тяжелой индустрии. Значительную роль играли ограбление колоний и полуколоний, а также внешние займы. Именно последние явились одной из решающих предпосылок успеха реконструкции промышленности ФРГ, Чили, азиатских “драконов” и других послевоенных “экономических чудес”. В подобных условиях сельское хозяйство могло и не являться главным источником средств для индустриализации.

СССР не мог рассчитывать на внешние займы. На мировой арене он имел только соперников, заинтересованных в задержке его экономического развития. Положение Советского Союза как единственной социалистической страны, находящейся во враждебном окружении, определяло его стремление представлять собой самостоятельную экономическую единицу, не зависящую от капиталистического мирового хозяйства. Экономическую независимость и обороноспособность СССР могла обеспечить только тяжелая индустрия. Поэтому индустриализация СССР началась не с развития легкой, а с создания тяжелой промышленности. Как известно, Советскому Союзу было отпущено не так уж много времени на решение этой задачи.

Таким образом, самым крупным источником ресурсов для индустриализации оказалось сельское хозяйство. Но взять эти ресурсы через посредство рыночной торговли государство не могло, поскольку вследствие недостаточного развития легкой промышленности не обладало необходимыми запасами товаров, представляющих интерес для крестьян. Некоторое время удавалось добывать средства для финансирования развития промышленности посредством механизма “ножниц” цен — искусственного занижения цен на сельскохозяйственную продукцию по сравнению с ценами на товары, поставляемые селу. Однако результатом политики неэквивалентного обмена между городом и деревней стала “хлебная стачка” 1927–1928 гг. — отказ крестьянства, прежде всего кулаков, продавать хлеб государству по твердым ценам. По сути, повторилось ситуация 1917–1918 гг: в стране было достаточное количество хлеба, но государство не могло взять его обычными рыночными средствами. Кризис 1927–1928 гг. был преодолен с помощью жестких административных мер по отношению к крестьянству, но сохраняющаяся опасность его повторения ставила под сомнение возможность дальнейшего проведения политики “ножниц” цен и реальность планов индустриализации страны.

Тупиковый характер ситуации усугубляла низкая товарность сельскохозяйственного производства в стране. По этой причине даже при самых благоприятных условиях государство все равно не смогло бы взять необходимое ему для проведения программы индустриализации количество хлеба через посредство рыночной торговли с селом. Хотя валовой сбор зерна в 1926/27 хозяйственном году достиг 95 % от сбора высокоурожайного 1913 года, доля товарного (поступившего на рынок) хлеба составила только 13,3 % (630 млн. пудов) вместо 26 % (1300 млн. пудов) в 1913 г., то есть сократилась вдвое. Снижение товарности при достаточно высоком валовом сборе зерна свидетельствовало об улучшении питания крестьянства по сравнению с дореволюционным периодом. Однако следует иметь ввиду, что именно за счет товарного хлеба обеспечивалось снабжение населения городов.

Снижение товарности стало следствием увеличения доли низкотоварных мелких крестьянских хозяйств, которые стали преобладать в деревне после ликвидации помещичьего землевладения и значительного сокращения кулацких хозяйств. (До революции помещики и кулаки производили 72 % товарного хлеба). Мелкие бедняцкие и середняцкие хозяйства имели низкую товарность, они продавали всего лишь 11,2 % производимого ими хлеба. (Для сравнения: кулаки — 20,4 %). При таком состоянии сельское хозяйство не могло удовлетворить потребности страны в продовольствии, которая к тому же постоянно увеличивалась в связи с процессом индустриализации, ростом численности рабочего класса и населения городов. Как показатель общего ухудшения положения с продовольствием, с 1928 г. в городах вводится система карточного снабжения (она была отменена только в середине 30-х гг. после стабилизации положения в стране).

Таким образом, уже к концу 20-х годов проявилась ограниченность возможностей мелкого раздробленного крестьянского хозяйства. Оно практически достигло предела своего развития. Поэтому тенденция к укрупнению сельскохозяйственного производства и увеличению размеров хозяйств носила объективный характер. Стремление реализовать эту тенденцию стало одной из побудительных причин коллективизации. Только таким путем можно было повысить производительность труда в аграрном секторе, увеличить производство продукции и товарную часть зернового хозяйства. Все дело было в том, в какой форме, на каких принципах и на какой материальной базе проводить коллективизацию.

Положение было непростым. Характер поставленной задачи исключал решения с длительным сроком реализации. Средства на индустриализацию страны надо было получить в кратчайшие сроки и минимальной ценой. Ситуация требовала неординарных решении.

Таким неординарным выходом из создавшегося положения стала коллективизация сельского хозяйства. Главной целью коллективизации было получение необходимых средств на индустриализацию страны. Не случайно сроки начала обоих этих процессов практически совпадают. В первую очередь, именно экономические причины обусловили сам факт коллективизации, ее форму, методы и сроки проведения. Колхозная система задумывалась прежде всего в качестве механизма, способного обеспечить безотказное перекачивание средств из аграрного сектора в промышленность. Подобную идею еще в 1923 г. выдвигал Л. Д. Троцкий. Он призывал установить “диктатуру промышленности”, что в его понимании означало развитие промышленности за счет эксплуатации крестьянства. Позже эта идея вошла составным звеном в программу “сверхиндустриализации”, разработанную сторонниками “левых” в ВКП(б). Отвергнув эти предложения в период, когда методы нэпа продолжали демонстрировать достаточно высокую эффективность, Сталин фактически воплотил их в жизнь при разрешении кризиса, вызванного индустриализацией страны.

Выбор, сделанный руководством страны в пользу коллективизации сельского хозяйства, подчинялся жесткой логике. С одной стороны, с помощью рыночных методов государство не могло взять хлеб из деревни как по причине ограниченности собственных ресурсов промышленных товаров, так и вследствие низкой товарности мелкого хозяйства. Но с другой стороны, проблему нельзя было решить и применением обычных для периода военного коммунизма мер чрезвычайного характера (то есть, насилия в разных формах) по отношению к крестьянству. До тех пор, пока лицо деревни определял единоличный производитель, сами по себе чрезвычайные силовые меры вели в тупик. Практика военного коммунизма показала, что внеэкономические методы изъятия излишков хлеба лишали крестьянское хозяйство стимула к развитию. В ответ на них крестьяне сокращали посевы, и производство сельскохозяйственной продукции в стране резко падало.

Колхозно-совхозная система представляла собой один из вариантов выхода из создавшейся тупиковой ситуации. Цели ее авторов и идеологов не ограничивались свертыванием рыночных отношений между государством и селом и заменой их административными методами силового характера. В виде колхозно-совхозной системы государство получило организационную структуру, позволявшую полностью контролировать аграрное производство в стране, лишив сельскохозяйственного производителя независимости и самостоятельности. Государственный контроль стал всеохватывающим, начиная от размера посевных площадей и кончая объемом продаваемой государству колхозной продукции и ценами на нее. Только в рамках такой организационной структуры чрезвычайные меры в отношении села могли дать желаемый эффект.

Официально идеологическим обоснованием коллективизации считался кооперативный план В. И. Ленина. Выше отмечалось, что взгляды Ленина на кооперацию претерпели эволюцию. Имея в качестве примера только буржуазную кооперацию, он поначалу очень скептически оценивал возможность ее использования в социалистическом строительстве. Он считал “кооперацию мелких хозяйчиков” формой мелкотоварного производства и противопоставлял ей крупное социалистическое производство. Идеалом большевиков, в полном соответствии с положениями классического марксизма, были крупные агропредприятия при общенародной (государственной) собственности на все средства производства, типа существовавших в СССР совхозов.

Следуя известной логике, что свобода торговли рождает капитализм, В. И. Ленин считал кооперацию видом государственного капитализма и утверждал, что свобода кооперации означает свободу развития капитализма.

Однако в конце жизни Ленин сам признал свою ошибку: “… мы перегнули палку, переходя к нэпу, в том отношении, что забыли думать о кооперации, что недооцениваем теперь кооперацию…” Ленин пришел к выводу, что переход власти из рук буржуазии в руки пролетариата, государственная собственность на все крупные средства производства, прежде всего на землю, изменили сущность кооперативного движения. По ряду причин именно кооперирование деревни представлялось Ленину в качестве оптимального перехода к социализму в мелкокрестьянской отсталой стране.

Формально коллективизация осуществлялась в соответствии с идеей Ленина о кооперировании крестьянства. Фактически же коллективизация явилась полным извращением идеи кооперирования, из которой была взята только терминология. Дело в том, что поставленная цель — проведение индустриализации страны за счет эксплуатации крестьянства — определила и средства.

Прежде всего, не были обеспечены объективные предпосылки для перехода к коллективному земледелию. Напомним еще раз, что согласно теории марксизма обобществление средств производства вызывается необходимостью обеспечения ускоренного развития производительных сил, если существующие капиталистические производственные отношения тормозят их развитие. Причем стимулирующее влияние способа производства на развитие экономики определяется не “прогрессивностью” производственных отношений, а их адекватностью уровню развития и характеру производительных сил.

Следуя этой логике, Ленин считал предпосылкой существования социалистических производственных отношений наличие крупного машинного производства. Более того, он предполагал осуществить постепенный переход к коллективным формам земледелия только после модернизации промышленности. Ленин считал, что сначала необходимо “создать материальную основу для громадного повышения производительности земледельческого и вообще сельскохозяйственного труда”, чтобы мелкие земледельцы осознали выгоду перехода к крупному коллективному машинному земледелию. Только после этого можно начинать постепенный переход к общественной обработке земли, не принуждая к ней, а доказывая на деле ее преимущества и выгоду для самих крестьян.

Идеологи коллективизации проигнорировали этот принцип. К началу коллективизации сельское хозяйство Советского Союза не достигло даже начальной стадии машинного производства. В 1929 г. удельный вес тракторов в энергетических ресурсах советской деревни составлял всего лишь 2,8 %.

Таким образом, объективные предпосылки (в виде достаточного уровня развития производительных сил) дня перехода к общественным формам земледелия отсутствовали. Не случайно в 1927 г. коллективные хозяйства объединяли только 0,8 % крестьянских дворов. Отсутствие объективных предпосылок коллективизации к моменту ее начала хорошо отражено в романе М. А. Шолохова “Поднятая целина”. Как следует из романа, основные сельскохозяйственные работы в Гремячем Логу выполнялись с помощью тяглового скота. Естественно, что один только факт обобществления волов не мог привести к той “более высокой производительности труда”, о которой говорил Ленин. Это обстоятельство предопределило более чем скептическое отношение крестьянства к производственной кооперации “по-сталински”. Если бы, как предусматривал Ленин, началу коллективизации предшествовали поставки техники селу, ход ее проведения и результаты могли быть совершенно иными.

В этой связи показательно, как такой, казалось бы сугубо теоретический факт — несоответствие новых производственных отношений уровню развития производительных сил, переломившись в сознании людей, отразился в их поступках. Не видя серьезных преимуществ перехода к совместной обработке земли старыми средствами производства, но предчувствуя крестьянским чутьем все пороки нового способа производства, значительная часть крестьянства заняла крайне сдержанную позицию в отношении коллективизации. В таких условиях говорить о соблюдении главного пришита ленинской кооперации — добровольности уже не приходилось. Весь процесс коллективизации прошел в обстановке давления власти на крестьян. Принуждение силой — главное средство, которое использует власть для компенсации неадекватности способа производства.

Отношение крестьянства к процессу коллективизации лучше всего иллюстрируется таким фактом. В 1929/30 хозяйственном году поголовье крупного рогатого скота в стране сократилось на 14,6 миллиона голов, свиней — на треть, овец и коз — более чем на четверть. Этот скот был истреблен самими крестьянами главным образом в феврале и марте 1930 г., то есть в пору начала сплошной коллективизации. В результате животноводству был нанесен тяжелый урон, от которого оно долго не могло оправиться.

По отношению к кулакам, воспринявшим коллективизацию как посягательство на свои экономические интересы, проводилась политика раскулачивания, включавшая широкое применение репрессивных мер (выселение, отдачу под суд). Одна из целей раскулачивания состояла в формировании неделимого фонда колхозов за счет насильственно экспроприированных у кулаков средств производства (скота, машин и орудий). Не удивительно поэтому, что меры борьбы против кулака нередко переносились и на середняка. (Здесь следует заметить, что Ленин не считал использование наемной рабочей силы единственным критерием принадлежности к кулакам, так как оно было свойственно и середнякам). В некоторых районах доля раскулаченных доходила до 15 %, тогда как фактически кулацкими были не более 5 % крестьянских хозяйств.

Результатом стала насильственная ликвидация кулачества как “последнего эксплуататорского класса”. Подобные привычные нам идеологические обоснования процесса раскулачивания призваны скрыть тот факт, что принципиальная позиция марксизма состоит не в экспроприации мелкотоварной частной собственности, а в постепенном ее преобразовании в общественную. Поэтому В. И. Ленин, даже признавая на основании опыта нашей революции кулаков “прямыми и решительными врагами революционного пролетариата”, тем не менее последовательно выступал против их экспроприации. Он утверждал, что “пролетарская государственная власть должна сохранить за крупными крестьянами их земли, конфискуя их лить в случае сопротивления власти трудящихся и эксплуатируемых”. Эти идеи были впоследствии учтены при проведении коллективизации в Восточной Европе. Таким образом, кулаки пали жертвой не столько экономической, сколько политической целесообразности: для идеологического обеспечения крайне непопулярной кампании коллективизации требовалось внушить основной бедняцко-середняцкой массе образ врага в лице кулаков.

В. И. Ленин настаивал не только на добровольном, но и постепенном кооперировании крестьянства. Постепенность заключалась в последовательном движении от потребительской, сбытовой, снабженческой кооперации к производственной. Однако индустриализация не могла ждать. Бурно развивающаяся промышленность постоянно требовала новых средств и ресурсов, что заставляло форсировать темпы коллективизации деревни. Поэтому постепенность пала такой же жертвой методов коллективизации, как и добровольность.

Однако были извращены не только методы проведения, но и сама сущность кооперации. Кооперирование крестьянства — это добровольное объединение частных производителей на паевых началах для совместного ведения хозяйства. Члены кооператива обладают всеми правами собственника на имущество кооператива и продукты труда. Кооперативы являются, таким образом, независимыми производителями сельскохозяйственной продукции.

Нет необходимости доказывать отсутствие у советских сельскохозяйственных кооперативов — колхозов, а тем более совхозов, статуса независимых производителей. Вряд ли можно говорить о самостоятельности агропредприятий, если указания что, где, сколько и когда сеять они получали из райкомов партии и различных государственных органов по управлению аграрным сектором экономики. Права колхозов как субъекта экономики мало чем отличались от прав государственного промышленного предприятия.

Государство выступало монопольным поставщиком необходимых селу товаров и монопольным покупателем производимой им продукции. Характерно, что хлебная монополия, то есть исключительное право государства на продажу хлеба и муки, отмененная в 1921 г. в период нэпа, была восстановлена с началом коллективизации. Монопольное положение государства позволяло ему полностью контролировать экономику колхозов и аграрный сектор в целом. (Именно к этому положению стремились идеологи коллективизации). Поэтому эксплуатация села за счет “ножниц” цен никогда не прекращалась, ослабевая только после очередных постановлений пленумов ЦК по аграрному вопросу. Таким образом, нарушалось одно из основных прав собственника — право присвоения продуктов труда и распоряжения ими по своему усмотрению. До 1958 г. существовала система обязательных поставок государству сельхозпродукции по символическим ценам — на порядок ниже рыночных. Те многомиллиардные государственные дотации колхозам, о которых любят говорить “демократы”, являлись лишь частичной компенсацией за выкачиваемые из села средства. (Кстати, смена общественного строя не привела к изменению сложившейся практики: вследствие все того же диспаритета цен за 4 года правления “демократов” из аграрного сектора было изъято около 250 трлн. руб.).

Налицо все признаки неадекватности производственных отношений уровню развития производительных сил в сельском хозяйстве СССР. Действительно, колхозник формально числился совладельцем колхозной (кооперативной) собственности, но на практике был лишен почти всех прав собственника. Следовательно, в сельском хозяйстве, как и в промышленности, отчуждение непосредственного производителя от средств производства не было устранено. Более того, именно вследствие коллективизации крестьяне лишились своей частной собственности. Фактически положение советского колхозника в системе производственных отношений мало чем отличалось от положения наемного сельскохозяйственного работника при капитализме. Отсюда — психология наемного работника у советского крестьянина, утеря им чувства хозяина земли. Следствием этого было отношение к колхозной собственности как к ничьей, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Земля требует особого к себе отношения, в сельскохозяйственных работах особенно важно качество их выполнения. Сложившаяся система оплаты труда не способствовала этому. Длительное время прямо нарушался принцип материальной заинтересованности, вплоть до того, что крестьяне не получали положенного за заработанные трудодни. Отсутствие эффективных экономических стимулов к высокопроизводительному и качественному труду является характерным признаком неадекватности способа производства.

Таким образом, обобществление средств производства в аграрном секторе экономики СССР было проведено в форме, неадекватной по отношению к достигнутому уровню развития производительных сил. Произошло своего рода огосударствление кооперации. Коллективизация по-сталински ничего общего не имела с кооперированием по-ленински. Она привела к распространению вульгарно-коммунистического способа производства на аграрный сектор народного хозяйства. Именно неадекватность вульгарно-коммунистических производственных отношений, а не климатические, политические или иные причины, тормозила развитие сельского хозяйства СССР.

Но с точки зрения ее организаторов коллективизация сельского хозяйства привела к успеху. По существу, была воспроизведена система продразверстки, но только в других организационных формах. Получив в лице колхозной системы безотказный механизм выкачивания средств из деревни, удалось в сжатые сроки провести индустриализацию страны. Но этот же фактор привел к массовому голоду 1933 года, основной причиной которого, как выясняется, явилось чрезмерное и необоснованное изъятие продовольствия у колхозов. Вместе с тем колхозная система помогла стране выстоять в войне. Именно благодаря высоким мобилизационным возможностям колхозов и совхозов советское государство в 1941–1944 гг., несмотря на временную потерю главных производящих районов, заготовило в 3 раза больше хлеба, чем было заготовлено и закуплено за аналогичный период (1914–1917 гг.) во время Первой мировой войны.

В области сельского хозяйства повторилась ситуация, характерная для всего народного хозяйства СССР. С одной стороны, обобществление средств производства, проведенное в неадекватной реальным условиям форме, в конечном итоге неизбежно вело в исторический тупик. Но с другой стороны, потенциал общественных форм производства оказался настолько велик, что позволял добиваться удивительных успехов.

Сейчас, после десятилетия, заполненного концептуальной ложью о всем советском и социалистическом, выясняются поразительные факты. Оказывается, что самым крупным производителем пшеницы в мире был СССР, а не Канада или США. Население Советского Союза составляло только 5,5 % населения мира, но производство зерна — основного сельскохозяйственного продукта — составляло у нас 11 %, а сахарной свеклы даже 33 % мирового. В расчете на одного жителя производилось на 28 % зерна больше, чем в странах ЕЭС. По производству на душу населения мяса, молока, сахара, масла мы были на уровне большинства развитых стран (причины имевшегося дефицита товаров и продовольствия будут рассмотрены в одной из следующих глав). По потреблению продуктов питания в 1985 г. наша страна находилась на седьмом месте в мире (в 1995 г. — только на сороковом!). Темпы роста в аграрном секторе превышали темпы роста населения: начиная с 1961 г. при общем увеличении численности населения на 26,4 % производство валовой продукции сельского хозяйства возросло к 1990 г. на 60 %. Производство продуктов питания делало их доступными самым широким слоям населения СССР, в том числе и с невысокими доходами. И это при том, что в силу биоклиматических условий, а также по причине технической и технологической отсталости российское сельское хозяйство требует в 5 раз больше энергетических и в 4 раза больше материальных затрат, чем сельское хозяйство США. Вопреки расхожему мнению размер закупок Советским Союзом продовольствия за рубежом был относительно невелик — 14–16 % (для сравнения: США стабильно импортируют от 17 до 19 % потребляемого ими продовольствия; Россия в 1995 г., по данным Госкомстата, закупила за рубежом 54 % продовольствия).

Показателен также пример Польши, так там разные формы хозяйствования проявляли себя в сопоставимых условиях. Средняя многолетняя урожайность в частных хозяйствах польских крестьян составляла 29,3 центнера зерна с гектара, что на 15,6 % меньше, чем в кооперативах (34,7 центнера) и на 28,9 % меньше, чем в госхозах (41,2 центнера). Причем тракторов и работников на каждые его гектаров в частном секторе было почти вдвое больше, чем в общественном.

Основная причина успехов сельского хозяйства СССР — крупный (близкий к оптимальному) размер хозяйств. Объединение сил крестьян при благоприятных условиях дает эффект больший, чем простое арифметическое сложение эффектов индивидуальных производителей. В науке это явление известно под названием “кооперативный эффект”, оно описано Марксом в “Капитале”. Даже простая сбытовая кооперация за счет исключения дублирования приводит к экономии труда, а следовательно, к увеличению его производительности. Применение тракторов и других сельскохозяйственных машин привело к революции в средствах производства. Механизация сельского хозяйства во много раз увеличивает эффект, получаемый за счет укрупнения производства. Более того, только крупные специализированные сельхозпредприятия могут сполна внедрить и использовать новейшие технологии. Поэтому после Второй мировой войны во всем мире ярко проявляется тенденция к укрупнению агропредприятий — переходу к крупному машинному производству в сельском хозяйстве. Этот процесс приводит к разорению фермеров и вытеснению их из аграрного производства. В США, например, количество ферм с 1959 по 1980 год сократилось почти вдвое.

В сельском хозяйстве СССР процесс укрупнения хозяйств был завершен еще десятилетия назад. Размеры советских агропредприятий наилучшим образом соответствовали современному машинному производству. С укрупнением предприятий снижается удельная капиталоемкость, что делает экономически эффективной механизацию производства. Себестоимость продукции в крупных комплексах всегда шике, чем па мелких фермах. В 1988 г. в ФРГ на тысячу гектаров пашни приходилось 205 тракторов, в СССР — только 12. Но зато значительную часть тракторного парка СССР составляли мощные тракторы типа “К-600М”, более производительные и экономичные на бескрайних колхозных полях, чем маломощные тракторы западных фермеров.

Базирование производства на крупных хозяйствах имело следствием снижение себестоимости продукции и повышение производительности труда, а следовательно, и прибавку валового производства продукции. Это обстоятельство частично компенсировало “недобор” тех же показателей вследствие неадекватного способа производства и низкой технической оснащенности сельского хозяйства СССР. Кроме того, в аграрном секторе экономики не было такого острого противоречия между интересами государства и отдельного предприятия (колхоза или совхоза), как в промышленности. Поэтому сельскохозяйственное производство было более восприимчиво к научно-техническому прогрессу, внедрение достижений которого, впрочем, тормозилось недостатком средств.

Но успехи СССР в аграрной области могли быть неизмеримо большими, если бы оно основывалось на адекватном современным условиям способе производства. Анализ тенденции развития мирового сельскохозяйственного производства показывает, что в настоящее время, в эпоху его перехода к крупному машинному производству наиболее оптимальны крупные хозяйства, основанные на кооперативной (коллективно-групповой) форме собственности. Члены кооперативов должны обладать всем спектром прав частных собственников, но вести совместное хозяйство обобществленными средствами производства. Кооператив в целом должен обладать статусом независимого производителя. Реализация на практике совокупности этих условий приведет, наконец, к осуществлению поставленной К. Марксом цели — ликвидации отчуждения непосредственного производителя от средств производства и, следовательно, обеспечит крестьянину наилучшие стимулы к высокопроизводительному и качественному труду. Поэтому члены кооперативов по всем показателям оставят далеко позади наемных рабочих частных аграрных компаний.

В большинстве стран мира мелкие и средние изолированные производители — фермеры не выдерживают конкуренции и вытесняются крупными агропредприятиями. Этот процесс подчиняется той же самой объективной логике, которая после возникновения фабричной машинной промышленности привела к гибели средневековое ремесленное индивидуальное производство.

В этой связи становится понятной сила сопротивления, оказываемого бывшими советскими колхозниками политике “фермеризации” страны, то есть переводу аграрного сектора со стадии крупного общественного производства снова на базу мелкого раздробленного частного хозяйства. Повторяется ситуация, имевшая место в начале процесса коллективизации: труженики села чувствуют, что им опять навязывают неадекватный современному уровню развития сельского хозяйства способ производства. Пусть они выражают свой протест в терминах, далеких от категорий политэкономии, крестьянское чутье не обманывает их и на этот раз. Прав К. Маркс: история повторяется дважды, но если первый раз как трагедия, то второй — как фарс.

Вместе с тем следует избегать абсолютизации, как это у нас заведено, какой-то одной формы собственности. В ряде отраслей сельского хозяйства, еще не достигших стадии крупного машинного производства, и в некоторых регионах страны предпочтительным вполне может оказаться индивидуальный (фермерский) способ хозяйствования на земле. Только реальное многообразие форм хозяйственной деятельности может позволить добиться оптимального использования аграрного потенциала страны.

Таким образом, верный путь развития сельского хозяйства СССР — постепенное и добровольное кооперирование крестьян на базе механизации труда — был указан Лениным еще в первой четверти века. Но идея Ленина была извращена во всех аспектах. Огосударствление кооперации привело к тому, что права колхозников как владельцев кооперативной собственности мало чем отличались от прав остальных совладельцев общенародной собственности. Главным источником всех бед, которые преследовали колхозно-совхозную систему СССР, была неадекватность вульгарно-коммунистических производственных отношений реально существовавшему уровню развития производительных сил. Эта неадекватность, преломившись в сознании людей, проявлялась в их поступках, их отношении к делу, в политике властей. Ее проявления многолики и многогранны, и часто трудно обнаружить глубинную причину того или иного события. Но именно специфические качества существовавшего вульгарно-коммунистического способа производства в конечном итоге определяли все достижения и провалы советского сельского хозяйства.

Опыт развития сельскохозяйственного производства в СССР, позитивный и негативный, должен подсказать нам направление реформирования аграрного сектора экономики. Выход из кризисной ситуации, в которой оказалось сельское хозяйство страны, следует искать в установлении производственных отношений, наиболее адекватных стадии крупного машинного производства. С этой целью необходимо наделить сохранившиеся крупные агропредприятия, бывшие колхозы — “коллективные хозяйства” статусом и правами, соответствующими буквальному смыслу этого названия.

 

ТОТАЛИТАРИЗМ

Массовые репрессии 30-х — 50-х гг. самая загадочная страница истории СССР. Загадочная не потому, что остаются неизвестными какие-либо факты. Демократы, используя правду о репрессиях в качестве одного из средств борьбы за власть, рассказали о них, кажется, все. Однако мы так и не узнали о массовых репрессиях самого главного — их причины.

Самое ходовое объяснение сводится к тому, что репрессии явились следствием тоталитарного характера советского общества. При этом утверждается, что тоталитаризм — неотъемлемый атрибут социализма как общественно-экономической формации. Вообще тоталитаризму придали некий оттенок мистицизма. Ссылка на тоталитарную природу советского социализма считается достаточным и исчерпывающим объяснением всех его черт, словно воля божья в религии.

По определению, тоталитаризм — “форма авторитарного государства, для которой характерен полный (тотальный) контроль государства над всеми сферами жизни общества. В политическом отношении тоталитаризм является антиподом демократии. Демократия представляет собой не идеологию, а набор определенных принципов организации политической власти: выборность лидеров, взаимную независимость всех ветвей власти, широкое самоуправление территориальных и общественных структур. Кроме того, в демократическом обществе поощряется плюрализм мнений, уважаются взгляды меньшинства и гарантируются права политической оппозиции”.

Недемократическая (авторитарная) политическая система характеризуется частичным или полным отступлением от этих принципов. При этом она непременно включает в себя элементы диктатуры со стороны господствующего класса, правящей социальной группы или отдельных лиц, захвативших власть. Чаще всего диктатура осуществляется меньшинством и направлена против коренных интересов большинства населения. Авторитарные режимы, используя силовые методы, стремятся добиться пассивного повиновения, социальной апатии и внешней покорности граждан, не претендуя, между тем, на полный контроль над их внутренним духовным миром.

Авторитарный режим, как правило, противостоит основной массе граждан. Однако в некоторых случаях цель, провозглашаемая им, получает поддержку большинства населения. Чтобы этого добиться, диктатура выдвигает религиозную, национальную или социальную идею, способную сплотить народ и обеспечить единство власти и народа. Наличие массовой социальной базы может радикальным образом изменить характер авторитарного политического режима и создать предпосылки для его перехода в тоталитарную стадию.

Внешне тоталитаризм — это диктатура осуществляемая всегда от имени и в интересах большинства хотя объективно может этим интересам противоречить. Собственно говоря, в любом демократическом обществе одновременно присутствуют и взаимодействуют элементы и демократии, и тоталитаризма. Однако постепенное количественное накопление осуществляемых даже с благой целью отступлений от демократических процедур и принципов в итоге создает новые качественные состояния политической системы — сначала авторитаризм, а затем, возможно, и тоталитаризм.

Главный признак тоталитарного режима — полное господство государства над обществом и индивидом. Власть активно вторгается в духовный мир индивида и пытается поставить под контроль даже мысли и чувства человека. Конечно, государство всегда стремится регламентировать поведение граждан, это одна из его функций. Но при тоталитарной политической системе тенденция установления абсолютного контроля над всеми сторонами жизни общества доходит до логического предела. То же относится и к другой тенденции — монополизации власти в руках политической партии или элитной группы. Происходит сращивание политических и государственных структур.

Общество теряет плюралистический характер. Значение идеологической сферы непомерно возрастает и достигает гипертрофированных масштабов. Идеология правящей партии официально становится государственной. Она объединяет и сплачивает всех граждан независимо от классовых или социальных различий. В рамках государственной идеологии формулируется цель, в достижении которой едины и народ, и власть. В общественном сознании страна и окружающий мир противостоят друг другу как “мы” и “они”. Формируется “образ врага” (мировой буржуазии, иностранцев или иноверцев).

Вместе с тем характерным признаком тоталитаризма является даже не столько безраздельное господство одной идеологии, сколько нетерпимое отношение к любой другой, к инакомыслию вообще. В обществе тоталитарного типа господствует постулат, согласно которому существует одна-единственная и исключительная истина, отраженная в официальной идеологии. Не разделяющие этого постулата преследуются как враги государства и общества.

Исходя из этих критериев, приходится признать тоталитарный характер советского общества. Действительно, исключительное положение марксистско-ленинской идеологии (точнее, того, что за нее выдавали) в государстве, “организующая и направляющая” роль КПСС в обществе, неотступный контроль государства над жизнью и даже мыслями советских граждан и, главное, нацеленность всей государственной машины на преследование инакомыслия, любого отклонения от официальных догм — верные признаки тоталитарной системы.

Отечественные либеральные демократы в силу ограниченности своего буржуазного мировоззрения заканчивают на этом анализ. На самом деле тоталитаризм советского общества был следствием более глубинных процессов и потому сам нуждается в объяснении.

Что же является причиной возникновения тоталитаризма? Очевидно, в динамично развивающемся обществе со здоровой социально-психологической атмосферой отсутствуют условия для его появления. Вместе с тем в любом государстве, экономическая или политическая система которого неадекватна реальности, возникают объективные условия для проявления тенденции к тоталитарным методам управления обществом, произволу власти. Дело в том, что противостоять, — конечно, временно — действию объективных законов развития общества можно только с помощью силы — ив материальной, и в духовной сферах. Тоталитаризм — это защитная силовая реакция системы на ее (системы) неадекватность.

Именно несоответствие тех или иных сторон существующей политической или экономической системы реалиям жизни и стихийным представлениям граждан о рациональном устройстве общества заставляют власть переходить к диктатуре, подавлять оппозицию, стремиться к обеспечению единомыслия в обществе, проводить политику репрессий по отношению к несогласным.

Причиной установления авторитарных режимов может быть религиозное мракобесие, противостоящее всему прогрессивному, или реакционная политика монархий, переживших свое время. Буржуазия, сталкиваясь с социально-экономическими проблемами, неразрешимыми обычными методами, также ищет выход в установлении режима своей диктатуры; буржуазная диктатура — очень распространенное явление в современном мире. При определенных условиях, о которых говорилось выше, авторитарный режим может эволюционировать в тоталитарный. Подобное, как известно, имело место в Германии, Италии и ряде других стран в период кризиса капитализма между двумя мировыми войнами.

Тоталитаризм, как одна из форм диктатуры, является своеобразным способом консервации назревших острых общественных проблем, его утверждение затягивает их решение. Поэтому со временем тоталитарный способ управления приходит во все большее противоречие с интересами развития общества, и в долговременной перспективе любая тоталитарная система обречена.

Очевидно, что причиной тоталитаризма в СССР стала неадекватность вульгарно-коммунистических производственных отношений уровню развития производительных сил советского общества. Истоки тоталитаризма следует искать прежде всего в сфере экономики, а не политики. Существовавшая в СССР экономическая диктатура выражалась, в частности, в запрете — не по экономическим, ало идеологическим мотивам — частной собственности. Масштаб связанных с этим запретом ограничении прав граждан стал ясен только теперь, когда мелкая частнопредпринимательская деятельность (кстати, в подавляющем большинстве случаев носящая полезный для общества характер) стала обычным делом для миллионов людей. Всем нам памятны и другие ограничения экономической свободы граждан, в частности, искусственные пределы, налагаемые государством на работу по совместительству, размер оплаты сложного и квалифицированного труда, величину единовременных выплат и гонораров и т. п. Плановая централизованная экономика и административно-командная система сковывали инициативу руководителей предприятий, вопреки здравому смыслу ограничивали их экономическую самостоятельность и деловую активность. Длительное время вся государственная политика по отношению к деревне имела ярко выраженные признаки экономической диктатуры, которые, впрочем, так никогда и не исчезли окончательно.

В качестве идеологического обоснования фактически существовавшей в СССР в сфере экономики диктатуры использовался вульгаризированный и догматизированный марксизм.

Экономическая диктатура неизбежно отражалась и в политической сфере, вела к ограничению политических прав и свобод граждан. Неадекватность способа производства не могла не осознаваться людьми, в основном, конечно, на уровне бытового сознания. Люди видели, как чрезмерная идеологизация общественной жизни приводила к господству идеологической догмы над экономической целесообразностью. Уравниловка, отсутствие экономических стимулов, побуждающих к инициативе и повышению производительности труда, вопиющая бесхозяйственность как следствие отсутствия у трудящихся реальных прав и чувства собственника — все эти пороки системы ни для кого не были секретом, хотя неодинаково воспринимались и интерпретировались разными людьми.

Политическое руководство страны не могло допустить открытого проявления критики основ существовавшей экономической системы. Внутреннюю политику КПСС определяло стремление к политической однородности общества, так как ее вожди понимали, что успешное функционирование советской экономической и политической системы невозможно без достижения единомыслия в обществе. Поэтому неизбежными следствиями вульгарно-коммунистических производственных отношений были монополия власти на информацию и ее всеобъемлющий контроль над духовной сферой жизни общества. Надо признать, подобная политика имела объективную основу, что доказал опыт перестройки: переход к плюралистической модели советского общества во времена Горбачева очень быстро вызвал крах и официальной идеологии, и самого государства.

Единственный путь к достижению единомыслия советского общества пролегал через подавление всяког о инакомыслия. Поэтому тоталитарные методы государственного контроля над гражданами, силовое принуждение к единомыслию стали главным оружием борьбы против проявлений стихийного осознания народом неадекватности способа производства. Простому трудящемуся, на своем собственном опыте познавшему уравниловку, “выводиловку”, “растащиловку”, “ненавязчивый” сервис и повсеместную бесхозяйственность, было невозможно аргументированно доказать безусловное экономическое превосходство общенародной собственности над частной в современных условиях. Власти могли добиться “правильного” понимания гражданами политики партии только монополизировав все каналы информации, ограничив свободу выражения мнений, пресекая в корне все попытки поставить под сомнение официальную точку зрения. Тем самым проблема из экономической плоскости была переведена в идеологическую, и все доказательство преимуществ советской экономической системы свелось к многократному повторению идеологической догмы об эксплуататорской сути частной собственности.

Итак, источником и причиной наличия тоталитарных тенденций в СССР была неадекватность существовавшего вульгарно-коммунистического способа производства реалиям жизни. В силу своей неадекватности советская модель социализма могла бьггь реализована исключительно в рамках тоталитарной политической системы. Предпринятая попытка достичь объективно неосуществимой цели — построения общества коммунистического типа при недостаточном для реализации этой цели уровне развития производительных сил — потребовала применения крайних средств принуждения. (А как еще, если не принуждением, можно было заставить, к примеру, лишившегося большинства прав собственника крестьянина работать за “палочки” — неотоваренные трудодни)? Таким образом, форма существовавшего политического режима отражала реальные экономические и социальные противоречия советского общества.

Все “черные пятна” нашей истории проистекают из этого факта. Если бы советская экономическая система смогла добиться той более высокой по сравнению с капитализмом производительности труда, о которой мечтал В. И. Ленин, создала условия для наиболее полной реализации каждым человеком своего творческого и трудового потенциала и на этой основе обеспечила более высокий уровень жизни народа — “цивилизованным” государствам Запада, а не СССР, пришлось бы защищать свою систему тоталитарными методами.

Но ограничивать право своих граждан на информацию, контакты с внешним миром и выражение собственного мнения пришлось именно Советскому Союзу. Официальная пропаганда утверждала, что в нашей стране построено самое справедливое, самое демократическое и гуманное общество. Казалось бы, при таких “козырях” не страшна никакая враждебная агитация. Однако наших идеологов отличал панический, почти мистический страх перед силой буржуазной пропаганды. Сознавая уязвимость своих позиций, советская официальная пропаганда нигде и никогда даже и не пыталась конкурировать с буржуазной пропагандой на равных, в условиях состязательности. Вместе с тем действительная причина такого положения заключалась не в силе аргументов буржуазной пропаганды, а в слабости идейных позиций и оторванности от реальной жизни догматически истолкованного вульгаризованного марксизма.

Советский Союз подвергался критике за отсутствие демократии и ограничение прав человека. Эта критика явилась питательной почвой для деятельности диссидентов “застойных” лет и демократов времен горбачевской перестройки. При этом не следует только забывать, что политические права и свободы являются производными по отношению к экономическим. Тоталитарный характер политической системы СССР был предопределен неадекватностью существовавшего способа производства экономическим и социальным реалиям. Всей своей историей Советский Союз подтвердил правильность положения исторического материализма о первичности и определяющей роли базиса (совокупности производственных отношений) по отношению к надстройке (общественным институтам и идеологии).

Тоталитаризм в нашей стране в своем развитии прошел через ряд этапов. После Октябрьской революции Советское государство стало проводить политику диктатуры пролетариата. Необходимость такой политики была вызвана тем, что несмотря на захват власти пролетариатом, экономическая и политическая мощь буржуазии оставалась огромной. Поэтому классовая борьба продолжалась и после революции, но в новых формах. В. И. Ленин особо подчеркивал направленность диктатуры пролетариата именно против буржуазии: “Диктатура пролетариата есть классовая борьба победившего и взявшего в свои руки политическую власть пролетариата против побежденной, но не уничтоженной, не исчезнувшей, не переставшей оказывать сопротивление, против усилившей свое сопротивление буржуазии”. При этом многочисленные непролетарские слои трудящихся (мелкая буржуазия, мелкие хозяйчики, крестьянство, интеллигенция) рассматривались Лениным в качестве союзников пролетариата в борьбе против капитала.

Таким образом, существование государства диктатуры пролетариата Ленин обуславливал наличием остатков эксплуататорских классов и сопротивлением с их стороны. Вместе с тем сам состав союзников рабочего класса подразумевал различие политических интересов, множественность (плюрализм) мнений, что затрудняло установление тоталитарного режима. Поэтому недопустимо ставить знак тождества между диктатурой пролетариата и тоталитаризмом.

Сразу после Октябрьской революции, когда благодаря “Декрету о земле” деревня почти в полном составе встала на сторону Советской власти, создались условия для намеченной Лениным расстановки классовых сил — широкого союза рабочего класса и непролетарских слоев трудящихся против буржуазии. В этот период легально действовало несколько партий (левых меньшевиков, левых эсеров, анархистов-коммунистов, различных националистов, Бунд и др.). Существовала свобода печати: выходило до 700 газет, бюллетеней разных направлений, кроме монархических и кадетских. В правительство наряду с большевиками входили левые эсеры. В самой партии большевиков единомыслия не было и в помине, решения принимались после гласного демократического обсуждения в результате столкновения различных, часто полярных, точек зрения.

Начавшаяся гражданская война вызвала резкое усиление тоталитарных тенденций в рамках государственной политики диктатуры пролетариата. Широкие демократические права и свободы не сочетались с условиями бескомпромиссной борьбы на выживание. После окончания гражданской войны неадекватность методов военного коммунизма также способствовала сохранению тоталитарного характера власти. Многочисленные крестьянские восстания и кронштадский мятеж, в котором приняли участие даже члены большевистской партии, имели своим следствием запрет любой фракционной деятельности в РКП(б) на ее X съезде в 1921 г.

Однако в период нэпа, когда Советская власть своей разумной политикой обеспечила себе поддержку широких слоев трудящихся, вновь создались условия для развития общества по пути демократии. В это время даже часть белой эмиграции готова была пойти на сближение с Советской властью. Сам факт многоукладности экономики, узаконивание государством частной торговли и частнопредпринимательской деятельности создавали основу для существования плюрализма мнений и интересов и ограничивали тоталитарные тенденции. Но самой главной предпосылкой для отхода от тоталитарных методов управления было, безусловно, не столько наличие многоукладности в экономике, сколько адекватность новой экономической политики реальностям жизни.

После смерти В. И. Ленина произошел отход от той линии построения социализма, одним из этапов которой был нэп. Как мы видели выше, утверждение социализма советского типа означало возврат к вульгарно-коммунистическим принципам построения экономики, присущим эпохе военного коммунизма. Тем самым постепенное возвращение к силовым методам управления экономикой и обществом, столь характерным для военного коммунизма, стало неизбежным.

Результатом такого поворота стал новый раскол общества. С одной стороны, к середине 30-х гг. в Советском Союзе были полностью ликвидированы эксплуататорские классы и, следовательно, диктатура пролетариата лишилась одной из важнейших предпосылок своего существования — необходимости подавления сопротивления буржуазии. С другой стороны, вытеснение частника из торговли и сферы обслуживания не улучшило снабжения населения, однако лишило власть поддержки мелкой буржуазии, которую Ленин, напомним, призывал сделать союзником пролетариата. Лишение крестьян прав частных собственников в ходе коллективизации привело не только к снижению сельскохозяйственного производства в стране, но и вызвало массовое недовольство в деревне.

Таким образом, несмотря на достигнутую классовую однородность советского общества, стремление власти осуществлять всеобъемлющий контроль над всеми сферами жизни общества только усилилось, поскольку в результате установления неадекватного способа производства появилась основа для проявления массового инакомыслия. Неадекватность системы порождала тоталитаризм. Государство диктатуры пролетариата постепенно перерождалось в тоталитарное государство.

Изменилась внутренняя политика государства. Вместо подавления сопротивления и ограничения политического и экономического влияния остатков эксплуататорских классов ее содержанием окончательно стало предотвращение и преследование инакомыслия в широкой народной среде.

Именно эти обстоятельства явились предпосылкой для массовых политических репрессий. Не случайно первой жертвой политики массовых репрессий по причине критичности своего восприятия любой идеологической догмы стала старая (“буржуазная”) интеллигенция.

На протяжении 1928–1931 гг. было раскрыто несколько “вредительских” организаций в промышленности и высшем административном аппарате. Кульминацией этой кампании стал процесс “Промпартии” в конце 1930 г. С распространением вульгарно-коммунистического способа производства на сельское хозяйство настала очередь крестьянства, которое в силу своего природного скепсиса никак не могло поверить в эффективность новых производственных отношений, фактически лишивших их прав собственника и стимулов к труду.

То, что следующей под каток политических репрессий попала правящая коммунистическая партия — самое яркое подтверждение того факта, что репрессии 30-х годов были направлены не против классовых врагов, а против инакомыслия в широких народных массах, составлявших базу правящего режима. Ведь именно партия объединяла самую политически активную и динамичную часть общества, действительно его “передовой отряд”, следовательно — потенциальных инакомыслящих. В конце концов, как известно, под подозрением оказались все, весь народ без исключения. Такое положение стало закономерным итогом тоталитарной политики государства, направленной на подавление в корне любой критики и любых сомнений в правильности избранного пути.

Репресии, с точки зрения их идеологов и исполнителей, имели безусловное политическое обоснование, поскольку были направлены против врагов народа и социализма, способных выступить в качестве “пятой колонны” в грядущей войне с мировым империализмом. На самом деле жертвами кровавого Молоха репрессий в подавляющем большинстве были не идейные противники режима, а представители всех социальных слоев, проявлявшие несогласие с политикой властей. Объективную основу для возникновения инакомыслия в народных массах создавал утопический характер той модели социализма, которую отстаивали Сталин и его единомышленники. Поэтому инакомыслие (в различных формах, но в большинстве случаев весьма далеких от идейного антикоммунизма) было достаточно распространенным явлением, что предопределило массовость репрессий.

Таким образом, выявление взаимосвязи и взаимовлияния базиса советского общества, прежде всего его способа производства, и надстройки — политической системы позволяет сбросить покров мистической загадочности с событий 30-х — начала 50-х гг. Логика массовых политических репрессий очевидна: правящий режим устранял прежде всего тех, кто обладал способностью независимого суждения, критического восприятия действительности. Именно такие люди представляли опасность разоблачения для “голого короля” — вульгарного коммунизма. Большинство из них были абсолютно невиновны по сути предъявлявшихся им обвинений, но в силу своих личных качеств и занимаемого положения они представляли собой потенциальный источник инакомыслия, и режим принимал против них превентивные меры. Причем машину репрессий, однажды пущенную в ход, уже трудно было остановить. Процесс оказался самовоспроизводяпщмся, поскольку действия власти, направленные против действительных и мнимых врагов системы, не устраняли объективную причину инакомыслия — неадекватность существовавшего способа производства.

Тоталитаризм является обязательной, но не единственной предпосылкой возникновения массовых политических репрессий. Они стали возможны только в определенных конкретных исторических условиях. Их возникновению способствовали объективные трудности строительства нового общества и новой экономики в относительно отсталой, аграрной стране, разоренной империалистической и гражданской войнами и окруженной со всех сторон враждебными капиталистическими государствами. Ощущение постоянной внешней угрозы оказывало сильное влияние на психологический климат, жизнь страны протекала в ожидании неизбежной новой большой войны. Сложная внутренняя и международная обстановка требовала идейного и духовного сплочения народа, железной дисциплины. Только при наличии единой воли можно было решить стоявшие перед страной задачи.

Политические и экономические трудности усугублялись невозможностью быстро изменить мировоззрение широких слоев населения. Сыграла свою роль и непримиримая борьба за власть в партии и государстве группировок, имевших принципиально отличные взгляды на пути построения социализма. Со временем борьба за идейную чистоту марксистско-ленинского учения превратилась в один из источников, питавших тоталитаризм системы. Наконец, нельзя недооценивать в этой связи и известные личные качества И. В. Сталина.

Совокупность этих исторических обстоятельств в сочетании с тоталитарным характером советской политической системы и привела к возникновению массовых политических репрессий. С течением времени по мере укрепления советского государства ряд указанных факторов потерял свое значение, и угроза возобновления широких репрессий окончательно исчезла, несмотря на то, что тоталитарный характер системы сохранился. Неуклюжая попытка Горбачева перейти к демократическим формам управления государством и обществом, не затрагивая основ способа производства, закончилась известными событиями.

Изложенное в этой главе подтверждает еще раз, что глубинные причины большинства процессов, происходивших в советском обществе, следует искать в противоречиях существовавшего способа производства. Если бы он был адекватен реальным условиям, не могли бы возникнуть в принципе ни тоталитаризм, ни, тем более, массовые политические репрессии. Именно анализ советского способа производства позволяет объяснить очередной из многочисленных парадоксов нашей истории: почему, ликвидировав капиталистическую эксплуатацию и построив общество социального равенства, мы лишились свободы?

 

СТАЛИНИЗМ И ФАШИЗМ

Период 30-х — начала 50-х гг. получил название эпохи сталинизма. Интересно, что неприятие сталинизма — это, пожалуй, единственный пункт, по которому взгляды коммунистов (подавляющего их большинства) и либеральных демократов на историю СССР совпадают. Между тем ни те, ни другие не раскрывают сущности этого общественно-политического явления.

Коммунисты за прошедшие после смерти И. В. Сталина десятилетия так и не удосужились подвергнуть феномен сталинизма беспристрастному марксистскому анализу, сводя причины его возникновения к чисто субъективным факторам — культу личности и “нарушению ленинских норм партийной жизни”. Новейшая “теория” существования двух партий в составе одной КПСС находится в том же ряду. Это свидетельствует о том, что современные коммунисты, порвав со сталинизмом в политическом плане, оказались не способны преодолеть присущий ему догматический подход к марксизму.

В свою очередь демократы в принципе не заинтересованы в объяснении феномена сталинизма, так как это позволяет им представлять его как естественный и неизбежный результат практической реализации идеи социализма. Они широко используют в идеологической борьбе против коммунистов тезис о тождественности сталинизма и фашизма. Сторонников социалистической идеи называют красно-коричневыми и коммуно-фашистами. Разобраться в этом вопросе следует хотя бы потому, что это поможет точнее определить место сталинизма в истории СССР.

Что же представляет собой сталинизм? Материалы предыдущей главы позволяют ответить на этот вопрос. Хотя в рассматриваемый период власть официально осуществляла диктатуру от имени рабочего класса, сталинизм не был диктатурой пролетариата: разве массовые политические репрессии в отношении инакомыслящих, проводимые в самой широкой народной среде, в интересах рабочего класса?! По этой же причине сталинизм не был диктатурой партии, рядовые члены которой страдали от него, может быть, в первую очередь. Сталинизм представляет собой продукт перерождения диктатуры пролетариата (рабочего класса) в тоталитарную диктатуру кучки лиц, стоявших у власти.

Корни сталинизма — в неадекватности вульгарно-коммунистического способа производства объективным экономическим и социальным реалиям. Это обстоятельство закономерно привело к установлению в СССР тоталитарного режима. Весь комплекс остальных факторов экономических, социальных, политических, международных, личностных отразился только на форме проявления феномена сталинизма, но само его возникновение и существование стало возможным именно в результате указанной неадекватности.

Таким образом, тоталитарная идеологическая диктатура — это то общее, что объединяет сталинизм и фашизм. Однако являются ли правомерными утверждения о тождественности обоих политических феноменов?

Следует различать фашизм как идеологию и как политическое движение, взявшее на вооружение эту идеологию. Начнем анализ фашизма с характеристики его идеологии. Она, как и любая другая, отражает реальные противоречия, существующие в человеческом обществе.

Известно несколько методологических подходов к анализу общества. Коммунисты анализируют общественные процессы с точки зрения теории классов, для них определяющим является принадлежность человека к какому-либо классу. Во главу угла они ставят прежде всего классовые интересы. Анархисты главный упор делают на противоречия, связанные с существованием и функционированием государства. Своеобразие фашизма как идеологии в том, что он общественные, социальные и политические проблемы рассматривает в основном через призму национального вопроса.

Отличительными чертами фашистской идеологии являются расизм, крайний национализм, шовинизм, ксенофобия, деление народов на принадлежащие к высшей расе и неполноценные, оправдание преследования людей по этническому признаку (например, антисемитизма). Фашизм отнюдь не сводится только к этим проявлениям, в разной степени воплощающим идею национальной исключительности. Но именно эта идея и все связанное с нею лежит в его основе, составляет ядро его идеологии и отличает его от других социальных теорий.

Фашизм так же, как коммунизм и анархизм, рожден объективными противоречиями капиталистического общества. Примечательно в этой связи, что многие фашисты начинали свой путь в политику как социалисты. Идеология фашизма отразила протест мелкобуржуазных и люмпенизированных слоев против своего приниженного положения и того социального гнета, которому они подвергаются в буржуазном обществе. Но если коммунисты видят причину пороков буржуазного общества в существовании частной собственности и классов, то протест фашистов направлен в русло крайнего национализма. В рамках фашистского движения социальное напряжение капиталистического общества разряжается в виде шовинизма, расизма и претензий на национальную исключительность. Если коммунизм по природе своей интернационален и в принципе отрицает идею национального превосходства, то фашисты вербуют сторонников, играя на межэтнических противоречиях, реальном или мнимом ущемлении интересов людей той или иной национальности. Очень хорошо это прослеживается на примере современных неофашистов.

Коммунисты считают единственным способом разрешения противоречий капиталистического общества последовательную классовую борьбу, которая в итоге должна привести к социальной революции. Поэтому они исключают войну как средство достижения целей (отдельные извращения этого принципа со стороны некоторых политиков, считавших себя коммунистами, не могут поставить его под сомнение). Фашисты, объявляя один народ “избранной нацией” или высшей расой, а остальные неполноценными, обосновывают таким образом свои претензии на расширение “жизненного пространства”. Поэтому они признают войну как главное средство решения социальных и национальных проблем. При всем при том фашизм представляет собой целостную и достаточно последовательную идеологию, поэтому его нельзя отождествлять с бытовым расизмом или национализмом.

Очевидно, что в идеологическом отношении сталинизм и фашизм находятся в непримиримом противоречии. Идеологией сталинизма был марксизм, хотя и вульгаризованный, догматически истолкованный и извращенный. Но даже в таком виде марксизм является антиподом фашизма. Идеологические базы сталинизма и фашизма не просто различны, а полярны.

Вместе с тем действительно существует внешнее сходство между сталинизмом и фашизмом как политическим движением, которое пришло к власти в ряде стран в первой половине века. Это сходство определяется использованием и в том, и в другом случае тоталитарных методов управления общественными процессами. Однако внешняя похожесть скрывает глубокие и принципиальные различия в корнях, природе и сущности обоих общественных явлений.

Между двумя мировыми войнами капитализм переживал очередной кризис. Старый капитализм, основы которого были заложены на начальной стадии машинного производства в XIX веке, перестал отвечать требованиям времени. “Верхи” явно были не способны поддерживать прежний режим сверхэксплуатации трудящихся, а “низы” не хотели жить по-старому и требовали социально-экономических и политических преобразований. Наибольшую остроту кризис приобрел именно в Германии и Италии. Правящий класс этих стран, в отличие от более благополучных государств Запада, искал выход в установлении режима диктатуры крупной буржуазии. Дело в том, что тоталитарная диктатура обычная реакция буржуазии на кризисное состояние общества, на возрастание угрозы ее господствующему положению со стороны рабочего движения. В этом случае привычные методы управления в рамках традиционной буржуазной демократии теряют свою действенность. В подобной ситуации, стремясь сохранил, политическую и экономическую власть, крупная буржуазия устанавливает свою диктатуру и переходит к методам силового подавления всякого инакомыслия и любого противодействия своему господству. Ради сохранения своих привилегий буржуазия идет на уничтожение даже весьма ограниченной демократии и способна привести к власти самых оголтелых авантюристов.

В рамках режима своей диктатуры правящие круги капиталистических государств широко используют тоталитарные методы, включая массовые политические репрессии против своих противников. В современном мире буржуазная диктатура встречается почти так же часто, как и классическая буржуазная демократия. В качестве примеров можно вспомнить франкистскую Испанию, салазаровскую Португалию, Грецию времен “черных полковников”, Турцию 60-х и 70-х гг., многочисленные латиноамериканские и азиатские диктатуры. Во время Второй мировой войны значительная часть “цивилизованных” европейских государств прошла через период буржуазной диктатуры.

Фашизм (как режим политической власти) представляет собой одну из форм буржуазной диктатуры. Его своеобразие заключается только в том, что правящие круги буржуазии для сохранения своей власти использовали идеологию и политическое движение фашистов. Принятие на вооружение монополистическими кругами идеи национальной исключительности и их союз с фашистским движением обеспечили режиму буржуазной диктатуры массовую социальную базу и, тем самым, создали предпосылки для превращения его в тоталитарный режим, специфические признаки которого описаны в предыдущей главе.

Следует подчеркнуть, что не сама крупная монополистическая буржуазия непосредственно породила феномен фашизма. Он возник в результате трансформации социального протеста мелкобуржуазных слоев в идеологию и политическое движение крайней националистической направленности. Правящие реакционные круга лишь использовали фашизм в своих классовых интересах, заключив союз с этим политическим движением. Подобное имело место в Германии и Италии после Первой мировой войны. Сочетание тоталитарной буржуазной диктатуры с идеологией национального превосходства и проповедью войны как средства разрешения конфликтов дало известный результат.

Итак, причиной возникновения и сталинизма, и фашизма (как формы буржуазной диктатуры) в конечном итоге явилась неадекватность конкретным социально-экономическим условиям породивших их способов производства — вульгарного коммунизма и “старого” капитализма (старого — в отличие от современного). Показательно в этой связи, что и в Германии, и в Италии фашистские режимы активно проводили политику усиления вмешательства государства в экономику и контроля над ней. Интенсивный процесс сращивания капиталистических монополий и государства при фашизме являлся отражением кризиса старых принципов функционирования экономики, переживаемого капиталистическим миром в первой половине века. Та же причина — неадекватность способов производства — определила тоталитарный характер сталинизма и фашизма, их крайне нетерпимое отношение к любому инакомыслию и даже простой аполитичности, жесткую регламентацию жизни простых граждан.

Но несмотря на формальное внешнее сходство, внутренняя сущность сталинизма и фашизма глубоко различна. Выше отмечено принципиальное различие идеологий, на которых они базируются. Фашизм в качестве лучшего и верного защитника “священного права частной собственности” служит укреплению власти крупной буржуазии. Он является порождением именно и только капиталистического способа производства. Характерно, что идеология фашизма культивирует в человеке крайний индивидуализм и производные от него самые низменные страсти и пороки, что нашло свое законченное воплощение в германском варианте фашизма.

Сталинизм является продуктом совершенно другого способа производства — вульгарно-коммунистического, основу которого составляет общенародная собственность на средства производства. Эта модель общественного развития, как известно, абсолютно отрицает частную собственность и, таким образом, вступает в прямое противоречие с целями и задачами фашизма как политического движения.

Именно принадлежность сталинизма и фашизма двум полярно противоположным способам производства определяет глубину пропасти, которая пролегает между ними, несмотря на сходные внешние черты. В известной мере сталинизм и фашизм как крайние проявления породивших их общественно-экономических систем противостоят друг другу в гораздо большей степени, чем истинный социализм и общество традиционной буржуазной демократии. Такой авторитет по данной проблеме, как Гитлер, понимал это гораздо лучше наших нынешних интеллектуалов от демократии. Именно поэтому он считал Советский Союз главным препятствием на пути реализации своих бредовых идей.

Вместе с тем, несмотря на тоталитарный характер своего режима, Гитлер вполне мог бы сосуществовать с западными демократиями, с которыми он находил взаимопонимание по крайней мере по одному вопросу — необходимости защиты частной собственности и капитализма. В пользу этого предположения свидетельствуют как политика попустительства фашистской Германии, проводимая западными странами вплоть до начала войны, так и тайные сепаратные переговоры о мире между ними, которые, как известно, велись перед ее окончанием. Вместе с тем сколько-нибудь длительное мирное сосуществование СССР и фашистской Германии было невозможно, поскольку политические и экономические противоречия между ними, возникавшие в результате стремления Германии к внешней экспансии, становились неразрешимыми вследствие антагонизма вульгарно-коммунистического и капиталистического способов производства. Перед войной это было очевидно для всех, в том числе и для западных стран, желавших столкновения Германии и СССР. (Своеобразным образом этот расклад политических предпочтений подтвердили выборы президента Российской Федерации летом 1996 г., во время которых все отечественные буржуазные националисты и фашисты — от ряженых (В. В. Жириновский) до вполне реальных — поддержали кандидатуру Б. Н. Ельцина и курс на капитализацию в противовес Г. А. Зюганову и перспективе социалистического возрождения страны).

Эти вывода позволяют определить историческое место сталинизма как политического режима. Сталинизм занимает такое же положение по отношению к истинному социализму, как буржуазная диктатура по отношению к обществу классической буржуазной демократии. (Упоминаемый в предыдущей фразе истинный социализм не был до сих пор реализован на практике, его теория не разработана.

Эта проблема будет подробно рассмотрена в следующих главах). Отсюда следует, что отождествление сталинизма с фашизмом совершенно неправомерно. Фашизм является порождением капиталистического общества и ни в сфере идеологии, ни на практике не покушается на его устои. В силу этого факта, а также по причине несовместимости идей национального превосходства и интернационализма, фашизм непримиримо антагонистичен и истинному социализму, и вульгарному коммунизму.

Итак, сталинизм возник в результате перерождения диктатуры пролетариата в режим тоталитарной диктатуры ограниченной группы лиц, стоявших у власти. Главной предпосылкой этого перерождения явилась неадекватность насаждаемых вульгарно-коммунистических производственных отношений достигнутому обществом уровню развития производительных сил. И хотя отсюда следует, что сталинизм не имеет никакого отношения к истинному социализму, он останется вечным несмываемым черным пятном на знамени борьбы за социальную справедливость.

Сталин и его соратники, вероятно, искренне верили в догматы, которые они считали подлинным марксизмом. Однако, безусловно, они плохо знали Маркса, иначе обязательно задумались бы над сформулированным им критерием: “Цель, дня которой требуются неправые средства, не есть правая цель”.

 

РЕФОРМЫ И РЕФОРМАТОРЫ

Как уже отмечалось, И. В. Сталин был выдающимся представителем догматического направления в марксизме. Ему были чужды любые сомнения в правильности выбранного пути, эффективности “социалистического” способа производства и его преимуществе над капиталистической системой хозяйствования. Открытое обсуждение в обществе проблем социалистической экономики и необходимости ее реформирования по известным причинам было невозможно.

Между тем уже непосредственный преемник Сталина Н. С. Хрущев оказался вынужденным проводить реформы. Надо отдать должное Хрущеву: он осознал необходимость реформирования советской экономической системы еще в тот период, когда народное хозяйство развивалось динамично, а темпы роста экономики СССР служили поводом для восхищения, зависти и страха остального мира. Однако энтузиазм, вызванный патриотическим подъемом после победы над сильным врагом в жестокой войне, не мог продолжаться бесконечно. Период экстремальных условий, связанных с восстановлением народного хозяйства после войны, благоприятный с точки зрения раскрытия преимуществ плановой централизованной экономики, подошел к концу. По мере перехода экономики к функционированию в обычном неэкстремальном режиме все более рельефно проявлялись недостатки и пороки советской экономической системы, все ее беды, связанные с плохим управлением, бесхозяйственностью и недостаточным стимулированием высокопроизводительного труда. Особенную остроту приобрели проблемы сельского хозяйства, нарастающее отставание которого от нужд страны тормозило дальнейшее развитие экономики. Социалистической системе хозяйствования был брошен вызов в лице набиравшей темпы научно-технической революции. Все более очевидная невосприимчивость плановой централизованной экономики к научно-техническому прогрессу грозила в перспективе привести к технологическому отставанию СССР от ведущих стран Запада.

Н. С. Хрущев уловил тенденцию к снижению эффективности экономики СССР, когда цифры официальной статистической отчетности еще не вызывали особенного беспокойства. Вместе с тем Хрущев, как и все руководители партии после Ленина, был плохим марксистом. В марксизме они не усвоили главного — его диалектического метода, заставляющего искать причины общественных явлений в противоречиях существующего способа производства.

В поиске причин негативных явлений в экономике, проявившихся во второй половине 50-х гг., Хрущев должен был в первую очередь подвергнуть объективному и беспристрастному анализу советскую экономическую систему. Но этого не было сделано. Хрущев не был человеком, способным непредвзято посмотреть на “священные” догматы вульгаризованного марксизма. Источник всех проблем в экономике он искал не в присущих “социалистическому” способу производства органических пороках, а в основном в недостатках управления народным хозяйством. Поэтому период с середины 50-х до середины 60-х гг. был наполнен непрерывными перестройками и реорганизациями. Сущность экономических реформ Хрущева заключалась главным образом в реформировании структур управления.

В 1957 г. отраслевые министерства были заменены совнархозами, что означало переход от отраслевого принципа управления промышленностью к территориальному. И в сфере сельскохозяйственного производства упор был сделан на организационно-административные меры. В 1961 г. была проведена реорганизация Министерства сельского хозяйства, в результате которой оно фактически было устранено от руководства аграрным комплексом. Были ликвидированы машинно-тракторные станции (МТС), а их техника была продана колхозам. В 1962 г. произошла перестройка партийных органов. В большинстве краев и областей вместо прежней единой были созданы две самостоятельные партийные организации — промышленная и сельская во главе со своими руководящими органами. Проблему невосприимчивости экономию! СССР к научно-техническому прогрессу традиционно пытались решать с помощью постановлений и директив ЦК КПСС, обязательных для выполнения низовыми парторганами.

Попытка Хрущева повысить эффективность экономики СССР посредством организационно-административных мер и реформирования сферы управления, не затрагивая при этом глубинных причин, лежащих в основе пороков советской экономической системы, естественно, не могла привести к желаемому результату.

Безусловно, Н. С. Хрущев стремился к простым решениям, но не это является главным недостатком присущего ему волюнтаристского подхода. Общественные законы, как и законы природы, в самом деле просты, и потому оптимальные решения чаще всего также являются относительно простыми. Простота решения необходимая предпосылка его эффективности. Но процесс поиска оптимальных решений далеко, далеко не прост, поскольку предполагает всесторонний и объективный теоретический анализ, основанный на глубоком изучении явления во всех его взаимосвязях. Стиль руководства Хрущева отличало стремление не столько к простым, сколько к очевидным, лежащим на поверхности решениям. Примером могут служить попытки добиться роста производства сельскохозяйственной продукции в стране за счет освоения целинных земель и кукурузной “эпопеи”, тогда как решение проблем аграрного сектора экономики следовало искать в реформировании сложившегося способа производства.

Следующая попытка реформ связана с именем А. Н. Косыгина. В отличие от “верхушечных преобразований Хрущева, косыгинские реформы затрагивали более глубокие слои общественного производства. Безусловно, Косыгин как опытнейший хозяйственник лучше понимал принципы функционирования советской экономической системы и ее недостатки, чем профессиональный партработник Хрущев.

Официально реформа представлялась как перевод народного хозяйства на новую систему планирования и экономического стимулирования. Но по сути была предпринята попытка внедрения отдельных элементов рыночной экономики для повышения эффективности работы предприятий и стимулирования труда. В основе реформы лежали следующие основные принципы:

— расширение хозяйственной самостоятельности предприятий, укрепление хозрасчета;

— усиление экономического стимулирования производства с помощью цены, прибыли, кредитов, премий.

Для оценки хозяйственной деятельности предприятия вместо выпуска валовой продукции стали использоваться объем реализованной продукции и прибыль. Предприятиям было предоставлено больше хозяйственной самостоятельности и прав в организации производства, больше возможностей для стимулирования труда рабочих и служащих.

Однако и эти реформы не затрагивали основ вульгарно-коммунистического способа производства, а потому были заведомо обречены на неудачу. Дело в том, что положительный эффект могут дать лишь шаги, не противоречащие существующему способу производства, не нарушающие принципов его функционирования. Действия, не логичные для экономической системы, будут только расстраивать отлаженный механизм ее функционирования и вследствие этого активно отторгаться ею.

Косыгинскую реформу погубило отнюдь не сопротивление бюрократической системы. Как показано в одной из предыдущих глав, жесткая опека и мелочная регламентация всех сторон деятельности предприятия в рамках административно-командной системы управления народным хозяйством являлись объективной необходимостью для централизованной плановой экономики. Поэтому в лице бюрократического монстра косыгинской реформе противостоял сам вульгарно-коммунистический способ производства. Именно это обстоятельство объясняет ту неимоверную силу, с которой отечественная экономика неизменно отторгала все полурыночные новшества, в том числе и хозрасчет.

Перевод предприятий на полный хозяйственный расчет — идефикс советской экономической теории. Эту задачу ставил еще Ленин, пытался осуществить Косыгин, в период перестройки для ее решения приняли специальный закон о государственном предприятии, но она так и осталась невыполненной. Причина в том, что в условиях плановой централизованной экономики предприятия в принципе не могли превратиться в полностью самостоятельные хозяйственные единицы. Такое возможно только при рыночной экономике, когда рынок (в необходимой степени регулируемый государством) устанавливает реальные, а не фиктивные цены на товары, заставляет предприятия действовать в условиях конкуренции и в конечном итоге дает оценку их деятельности как независимых производителей. Но развитие по этому пути требовало реформирования отношений собственности, отказа от идеи исключительного базирования социалистического производства на общенародной форме собственности. Для организации подлинного хозрасчета был необходим перевод предприятий для начала хотя бы на арендные отношения с государством.

Экономическая реформа, начатая в 1965 г., ориентировала предприятия на увеличение прибыли, то есть на рост производства продукции в денежном исчислении. Однако она не устранила один из главных пороков советской экономической системы — отсутствие действенного механизма согласования интересов общества и отдельного предприятия. В погоне за увеличением нового директивного показателя — прибыли производители стремились любым способом повысить себестоимость и цену своей продукции. Предприятиям было выгодно увеличивать материалоемкость производства и сокращать, вопреки общественным потребностям, выпуск дешевой продукции. Вследствие всевозможных “накруток” цен рост прибыли намного опережал реальное увеличение производства и производительности труда. В результате, поскольку на предприятиях объемы фондов материального стимулирования напрямую зависели от размера прибыли, произошел резкий скачок разбалансированносги денежных доходов населения и их материального покрытия. Таким образом, реформа 1965 г. способствовала обострению проблемы дефицита потребительских товаров [140а].

Косыгинская реформа была направлена на внедрение в экономику рыночных механизмов, но не предусматривала при этом коренного преобразования отношений собственности, только и способного изменить антирыночную направленность советской экономической системы. Поэтому она останется в истории очередным примером несоответствия применяемых средств поставленной цели.

Реформы А.Н. Косыгина могли дать только временный и частный эффект, но в конечном итоге они были обречены на неудачу. Вместе с тем, поскольку объективная необходимость реформирования советской экономики сохранялась, были неизбежны новые попытки преобразований и появление новых реформаторов.

Однако общей бедой всех советских реформаторов было отсутствие понимания истинных причин негативных явлений в экономике, которые они собирались устранять. Они пытались лечить внешние симптомы болезни — снижение темпов развитая народного хозяйства, невосприимчивость его к научно-техническому прогрессу, хроническое отставание сельского хозяйства и т. п., не понимая, что фундаментальной причиной всех наших бед является неадекватность вульгарно-коммунистических производственных отношений производительным силам советского общества.

К сожалению, и следующий наш руководитель, взявшийся проводить реформы, Горбачев, полностью соответствовал этой характеристике. Перестройка потому закончилась неудачей, что не имела теоретического обоснования и научно разработанной концепции.

В основе того всеохватывающего кризиса советского общества, к которому в итоге привела перестройка, лежал кризис коммунистической идеологии. Гласность открыла возможность общественного обсуждения ранее запретных тем. В результате были поставлены под сомнение и даже опровергнуты казалось бы незыблемые принципы вульгаризованного марксизма. Очень быстро подтвердилась правота Ю. В. Андропова: мы не знали общества, в котором жили. На партийных съездах и в печати разгорелись жаркие, бескомпромиссные споры по многочисленным проблемам частного характера. Вместе с тем перед наукой и обществом не был поставлен главный вопрос: что собой представляет социализм и на каких экономических принципах он должен базироваться? Научно обоснованный ответ на этот основополагающий вопрос позволил бы автоматически найти решения большинства частных проблем. Вместо этого генсек “авангардной” партии пытался определить понятие “социализм” путем навешивания на него гирлянды прилагательных типа “демократический”, “гуманный” и в конце концов обнаружил “социализм” в Швеции. КПСС так и не сумела выдвинуть социалистическую альтернативу дальнейшего развития нашего общества и закономерно потерпела историческое поражение от сторонников реставрации капитализма.

Идеологическая и теоретическая несостоятельность творцов перестройки привела к тому, что они постепенно отказались не только от догматов вульгаризованного марксизма, но и от марксизма вообще. Их активно поддержала небольшая, но влиятельная, благодаря монопольному доступу к средствам массовой информации, часть интеллигенции. В результате перестройка очень скоро вместо процесса реформирования выродилась в процесс разрушения политической, социальной и экономической основы советского государства.

Поначалу, в 1985–1986 гг., мероприятия, проводимые в рамках горбачевской перестройки, не противоречили принципам существовавшего способа производства и объективно укрепляли экономику, которая в те годы развивалась достаточно динамично. Первым шагом к развалу советского народного хозяйства стал, пожалуй, закон о кооперации. Идея кооперации была с самого начала грубо извращена. Кооперативам была предоставлена возможность в неограниченных масштабах привлекать наемных работников, не являющихся их членами. Это позволяло владельцам (учредителям) кооперативов получать огромные доходы за счет присвоения прибавочной стоимости. Таким образом, под названием кооперативов были узаконены типичные частнокапиталистические предприятия. К тому же Законом о кооперации они были поставлены в несравнимо более льготные условия, чем государственные предприятия. Им была предоставлена возможность, покупая сырье и полуфабрикаты по стабильным государственным ценам, продавать свою продукцию по свободным рыночным ценам. Это удивительное (не по мнению “выдающихся” экономистов, а с точки зрения обычного здравого смысла) обстоятельство в условиях дефицита товаров приносило им огромные прибыли. В виде, как бы сейчас сказали, эксклюзивного права переводить деньги из безналичного оборота в наличность, кооператоры получили еще одну возможность увеличивать свой капитал, ничего при этом не производя.

Подобной деятельностью многие кооперативы наносили государству огромный ущерб, платя ему лишь символические налоги. В результате они смогли, несмотря на более низкую производительность труда, выплачивать своим работникам гораздо более высокую, чем на государственных предприятиях, зарплату. Эта ситуация вызвала переток квалифицированной рабочей силы из госсектора в кооперативы и активно использовалась для компрометации социалистического способа хозяйствования. Таким образом, так называемые кооперативы выступили мощным фактором, разрушающим советскую экономическую систему.

С 1988 г. центр тяжести реформ был перенесен из экономической в политическую сферу. Реорганизации государственных структур следовали одна за другой. Произошли изменения функций республиканских и местных государственных и партийных органов, появились Съезд народных депутатов и пост президента. Такое развитие событий, вероятно, объясняется тем, что, не располагая научной концепцией реформирования экономики, Горбачев решил приложить свой реформаторский пыл к сфере, в отношении которой направления возможных преобразований были более очевидны. Политические реформы действительно давно назрели. Вместе с тем политические преобразования напрямую отразились на экономике, поскольку к власти в стране и партии пришли люди, видевшие свою задачу не в реформировании и укреплении социалистической экономики, а в ее разрушении.

И процесс пошел”. В 1990 г. впервые за всю историю СССР имело место абсолютное снижение уровня промышленного производства в мирное время на 1,2 %. Процесс суверенизации республик нарушил управляемость народного хозяйства. Дефицит товаров превратился в политический фактор. (Этой проблеме посвящена следующая глава). Была ликвидирована монополия внешней торговли. Окончательный удар по плановой централизованной экономике был нанесен либерализацией цен. Впрочем, последняя относится к деятельности уже следующего реформатора — Ельцина. В результате мы имеем то, что имеем.

Была ли необходима перестройка? К середине 80-х гг. возможность дальнейшего развития экономики на базе вульгарно-коммунистического способа производства была исчерпана. На рубеже XXI века развитие мировой экономики стали определять не экстенсивные, а интенсивные факторы роста, связанные с восприимчивостью к научно-техническому прогрессу и способностью наиболее полно задействовать “человеческий фактор”. Советская экономическая система, сотворившая не одно “экономическое чудо” в экстремальных условиях войн и кризисов, перестала отвечать духу времени. Необходимость реформ стала осознаваться всем обществом, а не только правящей элитой. Общество было готово к переменам. Реформы были неизбежны, они даже запоздали.

Задача заключалась в том, чтобы выработать новую концепцию социализма, отказавшись от идеи господствующего положения общенародной собственности, но сохранив при этом опору на общественные формы собственности, поскольку вся история СССР доказала, что они обладают огромным потенциалом. Но вследствие догматизма и бездарности наших реформаторов всех рангов социалистическая альтернатива развития страны так и не была разработана. Объективная необходимость реформ не была дополнена субъективным фактором — способностью руководства страны мыслить в духе диалектического марксизма. В результате восторжествовала буржуазная контрреволюция, сопровождающаяся откатом назад во всех сферах общественной жизни и экономики.

Перестройка вылилась в массовый отход от прежних идеалов. Несоответствие существовавшего “социалистического” способа производства реалиям жизни стала очевидной для значительного большинства народа, хотя разные люди в своем сознании по-разному воспринимали этот факт. Именно неадекватность старого способа производства современным условиям, превратившись до экономического фактора в политический, послужила объективной основой для изменений в общественном сознании, для отказа от догм вульгаризованного марксизма. Впервые за долгие годы возникли условия для диалектического подхода к марксистской теории и разработки на этой основе новой концепции социализма. Однако эта возможность ж была реализована. Преобладающая часть советской политической, научной и творческой элиты, преследуя прежде всего личные, а не общественные интересы, изменила не только правящей партии (последняя, возможно, это и заслужила), но и предала великую и выстраданную нашим народом идею социальной справедливости. Они покинули бедных и перешли на сторону богатых, предали интересы трудящихся и стали обслуживать интересы ограбивших их людей, изменили, наконец, своему народу, переименовав его в “совков” и “быдло”. В результате своего “прозрения” эти люди, став верными слугами и защитниками идеи социальной несправедливости, не только сохранили, но и многократно увеличили свои привилегии. Народ же оказался в безусловном проигрыше.

Нашему народу не повезло с лидерами в критический момент истории СССР. В период перестройки огромное влияние на судьбу страны стал оказывать ранее малозаметный фактор честолюбие политиков. При всех кажущихся различиях между нашими главными реформаторами Горбачевым и Ельциным их объединяют присущие обоим непомерное честолюбие, жажда власти, желание во что бы то ни стало быть постоянно на виду. Как следствие, главной побудительной силой их политической деятельности служат личные интересы, а не интересы общества. Отсюда их беспринципное отношение к любой идеологии, коммунистической или либеральной. Но и материальные интересы играют не последнюю роль: вспомним “царскую” дачу Горбачева в Форосе или новую квартиру Ельцина аж с 12 лоджиями, больше похожую на критский лабиринт.

Приоритет личных интересов над общественными в деятельности этих двух лидеров подтверждается также их стремлением к власти, несмотря на разрушительные последствия их правления для страны. Горбачев после того, что он сделал со страной, не ушел в “политический монастырь”, а судорожно хватается за любую возможность напомнить о себе и вернуться в большую политику. Это свидетельствует не только об его аморальности, но и о полной потере чувства реальности. В свою очередь, Ельцину также чужды угрызения совести. Он защищал свое право властвовать над разбитой страной, униженным и ограбленным народом с помощью танковых “аргументов”. Политик без совести для общества опаснее стихийного бедствия.

И Горбачев, и Ельцин принесли стране “кровь, пот и слезы”. Различие только в том, что Горбачев разрушал страну своим бездействием и попустительством врагам ее единства и могущества, а Ельцин — своей деятельностью. Горбачев своими предательствами и компромиссами ослаблял Советский Союз, Ельцин же сознательно вел дело к его развалу. Великая страна и великий народ стали жертвами их негативных личных качеств, прежде всего непомерного честолюбия. Автор иногда сожалеет, что он атеист. Насколько легче было бы жить, зная, что этим людям воздастся за их тяжкие грехи, хотя бы после смерти.

Итак, объективной причиной всех попыток реформ в Советском Союзе была неадекватность вульгарно-коммунистических производственных отношений достигнутому уровню развития производительных сил. Вместе с тем догматический подход к марксизму не позволил нашим руководителям осознать этот факт в качестве фундаментальной причины негативных явлений в экономике и общественной жизни. Реформы Хрущева и Косыгина не затрагивали основ существовавшего способа производства и потому не могли привести к успеху. В свою очередь перестройка вследствие недостаточной теоретической проработки реформ в конечном итоге превратилась в разрушительную силу и привела к глубочайшему политическому, экономическому и духовному кризису общества.

Неудача всех предпринятых попыток реформирования советского общества предопределила трагический финал. Наш народ лишился всех социально-экономических завоеваний советского периода, а СССР — наша Родина — формально перестал существовать.

 

СОЦИАЛИЗМ И ДЕФИЦИТ

Реформирование советской модели социализма не должно было привести к откачу от социализма вообще. В том, что так произошло, большую роль сыграли два обстоятельства.

Первое из них — представление о неправедности Советской власти и власти КПСС, утвердившееся в общественном сознании в связи с открывшейся информацией о массовых политических репрессиях, войне в Афганистане и привилегиях партноменклатуры. Метод, с помощью которого было сформировано это убеждение, будет рассмотрен в следующей главе.

Второе обстоятельство — дефицит продовольствия и потребительских товаров, чрезвычайно усилившийся к концу перестройки. Пустые полки магазинов в глазах населения были лучшим доказательством несостоятельности социализма. И до сих пор угроза возврата к пустым прилавкам в случае прихода коммунистов к власти является весьма действенным средством антикоммунистической пропаганды.

В нашем обществе представление о неразделимости социализма и дефицита оформилось в устойчивый стереотип. Товарный дефицит считается неотъемлемой чертой социализма как общественного строя. В этой главе предпринимается попытка доказать, что это неверно не только для социализма вообще, но даже по отношению к той его вульгарно-коммунистической интерпретации, которую мы до сих пор считали настоящим социализмом.

Разбирая проблему товарного дефицита, мы сталкиваемся с очередным — далеко не первым! — парадоксом советской истории. В самом деле, долгое время СССР был второй страной мира по уровню промышленного развития. Производство сельскохозяйственной продукции чуть ли не вдвое превышало нынешний уровень. По удельным показателям (производству на душу населения) СССР также не намного отставал от самых развитых мировых держав. И вместе с тем уровень жизни в СССР был ниже, чем в странах, обладавших значительно меньшей экономической мощью, а дефицит являлся постоянным спутником жизни советских людей. Наличие дефицита потребительских товаров в богатой и могущественной стране — разве это не парадоксальная ситуация?!

Причина дефицита в СССР заключалась в превышении платежеспособного спроса населения над суммой цен всей массы производимых в стране товаров и услуг. Таким образом, в создании дефицита участвовали три фактора — платежеспособный спрос, производство товаров и их цена.

Производство потребительских товаров в СССР в целом было недостаточным, причем не только по количеству, но и по качеству и номенклатуре. Рыночная экономика стран Запада получает импульс для своего развития от потребителя — индивидуального или группового. Плановая централизованная экономика СССР обслуживала прежде всего интересы государства — оборону, крупные проекты. Поскольку экономические интересы государства и простых граждан далеко не всегда совпадали, государство часто решало проблемы народного хозяйства за счет интересов потребителей.

Исторически так сложилось, что в СССР всегда отдавался приоритет развитию тяжелой промышленности. Сначала это было вызвано потребностями индустриализации страны, затем — необходимостью поддержания военно-стратегического паритета с Западом. Главные усилия и большая часть ресурсов направлялись на развитие отраслей группы “А”, выпускавших средства производства, в ущерб отраслям группы “Б”, выпускавших товары народного потребления. Вследствие этого фактора советский гражданин получал меньше товаров, чем житель другого государства с равновеликой по объему производства экономикой. И так из года в год. В итоге, сделав СССР великой и могучей державой, народ так и не получил условий жизни, естественных для всякого цивилизованного государства.

Курс на преимущественное развитие тяжелой индустрии в ущерб производству товаров народного потребления был оправдан в период 30-х — 50-х гг. Мощь державы создавалась за счет “затягивания поясов” у народа. Низкий платежеспособный спрос населения вполне удовлетворялся даже относительно невысоким уровнем производства потребительских товаров. Но продолжать эту политику в другой исторической обстановке, для которой был характерен высокий и постоянно растущий платежеспособный спрос, было недопустимо.

Дело в том, что в экономике все взаимосвязано. Деньги, получаемые гражданами в виде зарплаты или социальных выплат, должны через систему торговли вернуться в бюджет государства. Нарушение этого “кругооборота” денег рано или поздно приводит к кризисной ситуации в экономике. Чтобы ее избежать, государство должно обеспечить производство потребительских товаров в количестве, эквивалентном (по суммарной цене) произведенным выплатам.

В СССР процесс “кругооборота” денег был нарушен. Неестественно высокая доля в экономике отраслей тяжелой и оборонной промышленности и низкая — отраслей, работающих на удовлетворение потребностей населения, имели своим следствием низкий уровень товарного покрытия зарплатного рубля.

Особо следует отметить “вклад” в создание этой проблемы военно-промышленного комплекса. Поддержание военно-стратегического паритета с Западом при вопиющем неравенстве сил и средств требовало огромных усилий со стороны Советского государства. В общем объеме продукции машиностроения производство военной техники составляло более 60 %, а доля военных расходов в валовом национальном продукте — 23 %. Но военная продукция вообще не может быть потреблена в привычном для нас понимании (за исключением, может быть, тех случаев, когда она продается за границу). Поэтому отвлечение ресурсов — материальных и денежных в оборонные отрасли ведет к их омертвлению: производство вооружений ни в коей мере не способствует насыщению товарного рынка, увеличению уровня потребления в стране и не может обеспечить возврат затраченных средств государству. Сюда же следует добавить амбициозные проекты типа космических или БАМа, которые также способствовали омертвлению средств без должной отдачи.

Давал себя знать и нерыночный характер экономики Советского Союза. Как показано в одной из предыдущих глав, в СССР отсутствовал действенный механизм согласования интересов, которые преследовали в процессе производства отдельные предприятия и общество в целом. В итоге отечественные предприятия были ориентированы не на удовлетворение потребительского спроса, а на выполнение директивных плановых показателей. Страдал от этого потребитель, поскольку промышленность не была заинтересована ни в обновлении и расширении номенклатуры выпускаемых товаров, ни в повышении их качества.

В результате недостаточное производство потребительских товаров, особенно с учетом их качества, при малоподвижных ценах не компенсировало роста платежеспособного спроса населения. В сельском хозяйстве наблюдалась та же картина: производство продуктов питания не поспевало за увеличением спроса на них. Получаемые населением деньги не обеспечивались в должной мере товарами. Рост доходов граждан, не подкрепляемый возможностью их использования, создавал лишь иллюзию повышения уровня жизни. Увеличивались накопления населения — так называемый “отложенный” спрос. Хотя система государственных сберегательных касс обеспечивала возвращение “отложенных” денег в оборот, вследствие недополучения ожидаемых материальных благ в народе копилась социальная неудовлетворенность.

И все-таки недостаточное по количеству производство потребительских товаров не являлось единственной и главной причиной их дефицита. Даже при том объеме производства товаров народного потребления, который был в СССР, товарного дефицита при правильной ценовой политике не должно было быть. Дело в том, что баланса платежеспособного спроса и предложения товаров можно добиться не только путем увеличения производства товаров, но и простым повышением их цены. Повышение цен — самый простой и естественный способ компенсации отставания производства товаров от платежеспособного спроса на них. Даже в самый пик товарного дефицита, в 1991 году, можно было ликвидировать его путем повышения цен (что, кстати, и продемонстрировал чуть позже Гайдар).

Поэтому дефицит товаров и услуг в СССР не был объективной неизбежностью. Он являлся результатом социальной (именно социальной, а не экономической!) политики КПСС, исключавшей по идеологическим причинам возможность широкомасштабного повышения цен и снижения уровня жизни населения.

КПСС, будучи заложницей своей собственной социальной политики, признавала только один способ ликвидации дефицита товаров — увеличение их производства. Характерный пример — памятная всем Продовольственная программа, ставившая целью устранить дефицит продуктов питания в стране за счет увеличения их производства.

Однако дефицит продовольствия был следствием не столько недостаточного его производства, сколько нарушения баланса между платежеспособным спросом и предложением. Действительно, по потреблению продуктов питания при Советской власти, в 1985 г. мы находились на седьмом месте в мире. В расчете на одного жителя у нас производилось зерна на 28 % больше, чем в странах ЕЭС. По сравнению с США молока производилось больше на 30 %, сахара — на 20 %, сливочного масла — в 3 раза. Эти цифры говорят сами за себя, даже со скидкой на то, что у нас произведенная продукция отнюдь не в полном объеме доходила до потребителя. Вместе с тем в США и Европе не было дефицита продовольствия, а в СССР был, хотя, повторим, при правильной ценовой политике его не должно было быть даже при существенно более низком, чем достигнутый, уровне сельскохозяйственного производства. Показательно в этой связи, что с конца 40-х до начала 60-х гг. полки советских магазинов (правда, только в крупных городах) были наполнены продовольствием едва ли не больше, чем сейчас. Причиной такого положения были низкие заработки, ограничивающие в тот период покупательную способность населения. В дальнейшем, хотя производство продовольствия на душу населения постоянно росло, доходы населения росли еще быстрее, и в результате свободное от товаров пространство прилавков отечественных магазинов не уменьшалось, а увеличивалось.

В условиях рыночной экономики подобная ситуация исключена, поскольку в ней баланс спроса и предложения устанавливается автоматически. Но и при плановой централизованной экономике государственные органы могли не допустить и обязаны были не допускать нарушения этого баланса посредством регулирования цен в зависимости от уровня платежеспособного спроса.

Товарный дефицит последних десятилетий существования СССР лишь частично может быть объяснен объективным обстоятельством — недостаточным производством товаров и услуг вследствие преимущественного развития тяжелой промышленности и военно-промышленного комплекса. Главная же причина того, что в Советском Союзе товарный дефицит вообще имел место — чрезмерно идеологизированная социальная политика КПСС. Учитывая роль товарного дефицита в судьбе социализма в СССР, можно утверждать, что КПСС пала жертвой своей собственной социальной политики, еще раз подтвердив недопустимость длительного игнорирования, даже из лучших побуждений, объективных законов экономики.

Проблема дефицита товаров резко обострилась в 1989–1991 гг. Началось все с исчезновения из торговли мыла и стирального порошка летом 1989 г. Положение с ними быстро выправили, но следом с прилавков магазинов один за другим стали исчезать другие товары, даже те, которые всегда были в избытке. Постепенно дефицит распространился буквально на все виды товаров, он стал тотальным и повсеместным. Появились “визитки”, талонная система резко расширила свои рамки, даже за товарами повседневного спроса приходилось отстаивать многочасовые очереди.

Вместе с тем создавшаяся на последнем этапе перестройки ситуация на потребительском рынке подтверждает искусственный характер товарного дефицита в СССР. В этот период промышленность и сельское хозяйство продолжали работать в полную силу, снижение производства не превышало нескольких процентов. И если в это время произошло резкое, в буквальном смысле обвальное обострение дефицита, то причиной этого является, очевидно, отнюдь и не столько сокращение производства продовольствия и промышленных товаров, сколько потеря контроля со стороны государства над доходами граждан. Темп роста денежных доходов и платежеспособный спрос населения в эти годы резко возросли по ряду причин, в частности, в результате давления, оказываемого на правительство народными депутатами в Верховном Совете. Демагогическая кампания перешедших к тому времени на антисоветские позиции средств массовой информации, рьяно разоблачавших “нищету” советского народа, провоцировала рост социальных требований населения к власти. Курс на повышение самостоятельности предприятий привел к тому, что все большая часть прибыли оставалась в их распоряжении: если в 1980 г. 38 %, то в 1989 г. уже 64 % от общего объема прибыли. Причем львиная доля (около трех четвертей) оставляемой на предприятиях прибыли шла в фонды экономического стимулирования, способствуя росту доходов населения, не обеспеченных товарами. Процесс “обналичивания” средств через кооперативы и прочие коммерческие структуры также внес свою лепту в ухудшение ситуации на потребительском рынке.

Впрочем, на последнем этапе перестройки были предприняты две попытки исправить положение. Весной 1990 г. правительство Н. И. Рыжкова планировало повышение розничных цен на продовольствие. В частности, цена на хлеб должна была возрасти в 3 раза. Но это не было осуществлено, в том числе из-за противодействия Съезда народных депутатов: часть депутатов, используя популизм и демагогию, сознательно вели дело к развалу экономики и подрыву власти КПСС. Товарный дефицит пролагал путь к власти радикальным демократам.

Вторую попытку предприняло весной 1991 г. правительство B. C. Павлова. На этот раз цены были действительно повышены в 2,5–3,5 раза. Однако такой уровень повышения цен оказался совершенно недостаточным, он мало повлиял на соотношение спроса и предложения. Вместе с тем именно регулируемое повышение цен до уровня, обеспечивающего баланс платежеспособного спроса и предложения товаров, представляется единственно правильной мерой в сложившейся в тот период ситуации. При подобном развитии событий государство сохраняло контроль над инфляцией и экономическим положением в стране в целом. Правда, социально-политические последствия политики регулируемого повышения цен и снижения платежеспособного спроса населения, учитывая обстановку 1991 года, трудно прогнозировать даже сейчас, по прошествии значительного времени.

Косвенным подтверждением правильности выбранного B. C. Павловым пути служит единодушное его осуждение демократическими средствами массовой информации. Своими душещипательными публикациями на тему о том, как B. C. Павлов отнял у пенсионеров последние “гробовые” деньги, они сумели создать в обществе резко отрицательное отношение к предпринятым мерам. Дальнейших попыток в этом направлении Павлов не предпринимал. “Пожалели” бедных пенсионеров те самые журналисты и публицисты, которые не произнесли ни слова осуждения по поводу либерализации цен в 1992 г. Между тем введение свободных, то есть фактически не регулируемых государством цен в предельно монополизированной и дефицитной экономике СССР может быть объяснено только двумя причинами — абсолютной некомпетентностью или сознательным вредительством (хочется надеяться, что верно все-таки первое, а не второе). Результатом “решительных” действий “выдающегося” экономиста Гайдара стала безудержная инфляция таких размеров, что она вызвала разрушение фундаментальных основ функционирования предприятий и экономики страны в целом. Справиться с всепожирающим монстром инфляции нашим реформаторам удалось только ценой остановки и частичной ликвидации целых отраслей промышленности.

Сопоставление положения на продовольственном рынке СССР в 1990 г. и России в 1995 г. может послужить еще одним примером, демонстрирующим природу дефицита в СССР. Реформы Ельцина и Гайдара привели к резкому падению сельскохозяйственного производства. За 5 лег (1990–1995 гг.) производство зерна в стране сократилось с 117 до 65 млн. т, поголовье крупного рогатого скота — на 42 %, свиней вдвое, овец и коз — втрое. Но дефицит продовольствия исчез! Это обстоятельство не может быть объяснено увеличением поставок импортного продовольствия. Истинная причина полных продовольственных прилавков заключается в том, что либерализация цен привела к резкому падению покупательной способности населения. За счет этого был достигнут баланс спроса и предложения. Причем вследствие обнищания населения уровень установленного баланса соответствует значительно меньшему душевому потреблению продуктов питания, чем это имело место в СССР. В 1995 г. по сравнению с 1990 г. население в целом по стране стало потреблять меньше мяса и мясопродуктов на 32 %, молока и молокопродуктов на 35 %, овощей и рыбопродуктов на 40 %. При этом изменился подход государства к данной проблеме. Если в 1990 г. государство продолжало осуществлять Продовольственную программу, нацеленную на увеличение производства продуктов питания, то в 1995 г. о ней или подобной ей программе уже никто не вспоминал.

Этот пример позволяет понять, почему в 1990 г., когда могучая экономика СССР работала на полную мощность, полки магазинов были пусты: производимые товары сметались ураганом высокого платежеспособного спроса. В 1995 г. для наполнения полок магазинов вполне хватало возможностей наполовину разрушенной экономики.

Только инерция идеологизированного подхода КПСС к решению социально-экономических проблем помешала ликвидации товарного дефицита в СССР до перестройки или в самом ее начале, когда обладавшая монополией на власть КПСС еще располагала возможностью проводить непопулярные реформы. (Вопрос: где бы сейчас были Ельцин, Гайдар, Чубайс и прочие, если бы добрейший Н. И. Рыжков осознал не просто приоритетное значение, а исключительную, жизненную важность решения проблемы товарного дефицита?).

Регулируемое повышение цен под контролем государства не привело бы к такому снижению потребления, как теперь. Обвальному падению потребления препятствовал бы значительно более высокий по сравнению с нынешним уровень производства товаров и более широкие возможности закупок за рубежом. Резкий рост цен также не имел бы места. На колхозных рынках времен социализма, где цены устанавливались в результате баланса спроса и предложения, они были только в 3–4 раза выше, чем в госторговле.

Итак, товарный дефицит не является непременным атрибутом вульгарно-коммунистического и, тем более, истинно социалистического способа производства. Экономика СССР имела явный перекос в сторону тяжелой промышленности и военно-промышленного комплекса в ущерб отраслям, работающим на удовлетворение потребительского спроса. При планировании не всегда учитывалось то обстоятельство, что увеличение производства потребительских товаров необходимо не только для “наиболее полного удовлетворения материальных и духовных потребностей советского народа”, но и для обеспечения нормального функционирования экономики. И все-таки главной причиной товарного дефицита последних десятилетии существования СССР была социальная политика КПСС, исключавшая использование механизма подвижных цен для обеспечения баланса между платежеспособным спросом и предложением товаров.

Проблема товарного дефицита сыграла крайне негативную роль в истории СССР и служит еще одним подтверждением пагубности догматического подхода к марксизму и игнорирования объективных законов экономики.

 

КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ ЛОЖЬ

Первым шагом российских социал-демократов, будущих большевиков, на пути к Великой Октябрьской социалистической революции стало издание газеты “Искра”. С тех пор значение средств массовой информации (СМИ) и их влияние на общественные процессы возросли многократно. Если в революциях прошлого в первую очередь захватывались банки, почта, телеграф, то нынешние “бархатные” революции начинаются с захвата СМИ и главного из них — телевидения. Роль СМИ во всех тех процессах, которые привели к гибели СССР, настолько велика, что заставляет посвятить ее анализу отдельную главу.

Общественное сознание по природе своей довольно инерционно. Тем удивительнее та быстрота, с которой демократы, завоевав монополию в СМИ, убедили очень и очень многих в том, что мы живем не в великой и могучей стране при самом передовом общественном строе, а в нищей и убогой “стране дураков”, в прошлом которой нет ни одного светлого события. Безусловно, объективная причина для таких резких изменений в общественном сознании существовала. В ее основе лежали неадекватность существовавшего вульгарно-коммунистического способа производства и порождаемые этим обстоятельством явления — низкая эффективность экономики, наличие проявлений тоталитаризма в общественной жизни и т. д. Поэтому семена антисоветизма и антикоммунизма упали на подготовленную почву. Людям казалось, что они наконец узнали всю правду о прошлом страны и о своей собственной жизни. Однако теперь уже очевидно, что прорыва к правде не получилось. Неправду официальной советской пропаганды заменила неправда демократических СМИ. На смену существовавшим в Советском Союзе ограничениям доступа граждан к объективной информации пришла буржуазная свобода печати, то есть “… свобода подкупа печати богатыми, свобода использовать богатство для фабрикации и подделки так называемого общественного мнения”.

Ложь не так легко распознать. Она спрятана за частоколом достоверных фактов. Еще один парадокс нашей недавней истории состоит в том, что народ был обманут с помощью в большинстве своем правдивых фактов.

Дело том, что ложь бывает разная. Если в стремлении доказать что-либо выдают белое за черное — это примитивная ложь. Она очевидна, ее легко распознать и разоблачить, поэтому она редко живет долго.

Но существует и другой вид лжи, гораздо более опасный по своим последствиям — концептуальная ложь. В этом случае вам сообщают набор правдивых фактов, но одновременно с их помощью внушают ложную концепцию. Разгадка этой кажущейся невероятной ситуации в том, что из всего множества противоречивых и неоднозначных фактов, характеризующих то или иное общественное явление или исторического событие, оглашаются только те, которые выгодны, которые подтверждают пропагандируемую концепцию. При этом самим фактам дается категоричная, однозначная оценка (хотя в истории человечества можно отыскать не так уж много событий, которые поддаются однозначной трактовке). Факты, противоречащие внедряемой в массовое сознание концепции, или замалчиваются, или их роль затушевывается. Если это не удается сделать, навязывается заведомо неверная интерпретация нежелательных фактов.

В период борьбы за власть между КПСС и радикальными демократами эффект подобных действий усиливался за счет того, что новая информация о нашем прошлом и настоящем, сообщаемая монополизировавшими СМИ демократами, долгое время замалчивалась или скрывалась официальной советской пропагандой. В начале перестройки казалось, что в результате утверждения гласности должна восторжествовать истина, на самом же деле все свелось к тому, что на смену концептуальной лжи советской пропаганды пришла концептуальная ложь демократических СМИ.

С одной стороны, догматический подход к марксизму, нежелание признавать объективные факты, тщательное отфильтровывание сообщаемой народу информации в значительной мере превратили советскую официальную идеологию и пропаганду в большую концептуальную ложь. Но, с другой стороны, и вся “демократическая революция” основана на ней и победила благодаря ей. К примеру, сейчас уже невозможно отстаивать привычное многим поколениям советских людей утверждение о безусловном превосходстве советской экономики над капиталистической, поскольку оно опровергнуто самой жизнью. Но в равной степени неправомерно замалчивать или стараться опорочить великие экономические достижения СССР. Конечно, неправильно трактовать историю Советского Союза как цепь сплошных побед, одержанных советским народом под мудрым руководством ленинской партии, но и сведшие ее исключительно к ГУЛАГу и репрессиям является не чем иным, как умышленной и злонамеренной фальсификацией.

Тенденциозным подбором фактов можно адмирала Колчака, установившего режим жестокого белого террора на захваченной им территории и, по свидетельствам очевидцев, не брезговавшего лично присутствовать при самых жутких казнях, представить истинным русским патриотом, смелым полярным исследователем, высокообразованным и высококультурным человеком, поэтом. Безусловно, советская официальная пропаганда была не права, замалчивая положительную информацию о Колчаке и давая одностороннюю оценку его личности. Но одновременно в высшей степени безнравственно “лепить” новый образ Колчака, замалчивая на этот раз тот кровавый след, который он оставил в истории гражданской войны.

Концептуальная ложь — это суперложь, “королева” лжи, самая страшная — по последствиям — ложь на свете. Люди под влиянием концептуальной лжи могут объявить врагами вчерашних друзей и соседей, разрушить тысячелетнее государство, создававшееся кровью и потом многих поколений их предков, пустить по ветру, разворовать, растратить материальное и духовное богатство, копившееся десятилетиями и столетиями. А потому концептуальная ложь является настоящим оружием в руках циничных и беспринципных политиков. По своей разрушительной силе она сопоставима с оружием массового поражения: каким еще способом можно нанести поражение сверхдержаве, которую невозможно победить военной силой?

Именно концептуальная ложь о всем советском и социалистическом стала главным оружием демократов, с помощью которого они сокрушили социалистический строй. В период перестройки и гласности на советских людей обрушилась огромная лавина негативных фактов о нашем прошлом и настоящем. Демократы хорошо усвоили принципы концептуальной лжи: большинство фактов были правдивы, примитивной лжи было мало. Но с позиций сегодняшнего дня и с точки зрения анализа, проведенного в этой книге, очевидны тенденциозность в подборе фактов и однобокость их интерпретации. Критики советской системы и не пытались провести объективный анализ ее достоинств и недостатков. Если бы советский социализм был подвергнут не огульному охаиванию, а объективному анализу, развитие событий, скорее всего, пошло бы по иному руслу. Но целью демократов было ниспровержение социализма, и потому они сознательно избрали своим оружием концептуальную ложь. Людям казалось, что сообщаемая им новая, запретная ранее информация позволяет, наконец, узнать правду. На самом же деле с помощью правдивых фактов им внушали очередную концептуальную ложь.

Смена идеологии не приблизила нас к постижению истины и не способствовала выработке объективного взгляда на окружающий мир. Непредвзятого наблюдателя должен насторожить тот факт, что результатом торжества гласности и свободы слова стал не отказ СМИ от идеологизированной позиции, а переход их на другую, не менее идеологически определенную позицию, причем полярную по отношению к предыдущей. То, что раньше было белым, стало черным, и наоборот. На смену социалистическим идеалам пришли не общечеловеческие, как хотелось бы многим, а буржуазные ценности — буржуазная свобода, буржуазная демократия, буржуазные права человека. Газеты со старыми “коммунистическими” названиями теперь восхваляют капитализм и частную собственность с такой же “убежденностью”, с которой раньше славили верную ленинским зачетам партию и завоевания Великого Октября. Телевидение, прежде замечавшее в странах капитала лишь безработицу и эксплуатацию и обличавшее агрессивную сущность империализма, ныне рекламирует, словно продукцию компании “Проктер энд Гембл”, порядки и общественное устройство “цивилизованных” стран и с “пониманием” относится к любой военной акции Запада. Очевидно, что та “свобода слова”, которую так рьяно и заинтересованно отстаивают высокооплачиваемые представители СМИ, на самом деле представляет собой свободу распространения концептуальной лжи, выгодной правящему классу.

Практика пропагандистской обработки населения методами концептуальной лжи не нова, она давно известна специалистам по психологической войне. Вся кампания по дискредитации социализма и Советской власти с одновременной пропагандой буржуазного образа жизни велась по правилам информационной войны, которую будущие капитализаторы развязали против советского народа. Началась она еще в те времена, когда нынешние ярые антикоммунисты выступали с трибун съездов КПСС, холодея от собственной смелости. Правилами информационной войны возможность дискуссии, сопоставления различных точек зрения просто не предусмотрена. Демократы, монополизировав СМИ, не допускали к ним оппонентов. Выступления убежденных коммунистов и просто объективных и здравомыслящих аналитиков если и приводились в СМИ, то лишь в кратком изложении и с непременными пространными тенденциозными комментариями (один из приемов концептуальной лжи). Да и можно ли было ожидать иного, если главным идеологом (!) КПСС был небезызвестный А. Н. Яковлев — то ли свой среди чужих, то ли чужой среди своих.

Еще один прием концептуальной лжи, применявшийся в рамках пропагандистской кампании демократов против коммунистов, состоял в подмене понятий. Таким образом маскировались истинные идеи и содержание общественных процессов. Поскольку в нашем обществе к “левым” политикам относятся привычно благожелательно, “правых” (по истинной их сути) стали именовать “левыми”, и наоборот. Либеральные демократы до сих пор избегают частого употребления термина “капитализм”, предпочитая пользоваться выражениями “рыночная экономика” и “современная цивилизация”, хотя они не представляют собой эквивалентную замену. По такой же непонятной логике типичные частнокапиталистические предприятия во времена Горбачева и Рыжкова получили название кооперативов. Да и само слово “демократия” подменило более точный термин “буржуазная демократия”. Сюда же можно отнести и теорию деидеологизации экономики и общественной жизни, которую настойчиво внедряли в массовое сознание политики, чьи действия определялись отнюдь не стремлением отказаться от всяческих “измов”, а вполне конкретной буржуазной идеологией. Подобную практику продолжают и сейчас “независимая” (от своих владельцев?) пресса и “общественное” (принадлежащее обществу богатых акционеров?) телевидение.

Изменение общественного строя невозможно осуществить без радикального пересмотра системы моральных и нравственных ценностей. Большое значение в этой связи имеет отношение народа к своей истории Поэтому демократы и верные им СМИ сознательно и последовательно стремились опорочить святые для советского народа имена и события. Демократы здесь действовали типичными методами концептуальной лжи, стремясь с помощью тенденциозного подбора фактов и однозначной их интерпретации добтъея изменения отношения людей к Зое Космодемьянской, молодогвардейцам, Ленину, подвигу советского народа в Великой Отечественной войне. Слово “Родина” было изъято из демократического лексикона, а “патриот” стало звучать почти как обвинение. Наиболее точно суть развязанной демократами кампании очернения советского прошлого отразил известный русский ученый и писатель А. Зиновьев: “Я считаю это не просто заблуждением, а умышленной и беспрецедентной в истории человечества фальсификацией реальности… Советский период русской истории был не провалом, а, наоборот, самым значительным процессом. Нужно быть просто циничным негодяем, чтобы отрицать то, что было достигнуто и сделано в этот период именно благодаря коммунизму. Потомки, которые более справедливо отнесутся к нашему времени, будут поражены тем, как много было сделано в нашу эпоху, причем в тяжелейших условиях”.

Концептуальная ложь порождается политическими и классовыми интересами. Ее источниками могут быть как классовая ограниченность, догматизм, так и сознательная, проводимая с определенными политическими целями, ложная интерпретация фактов и событий. Советских коммунистов, оказавшихся неспособными подвергнуть объективному и беспристрастному анализу “социалистический” способ производства, и нынешних демократов с их безудержной проповедью капитализма как вершины человеческой цивилизации объединяет метафизический (односторонний, статический) подход к изучению и описанию явлений общественной жизни. В первом случае источником такого подхода служит догматическое толкование марксизма, во втором — классовая ограниченность буржуазии и проистекающее из нее неприятие марксизма, да и вообще всех социальных теорий, доказывающих неизбежную гибель капитализма.

В. И. Ленин определял диалектику как учение о единстве противоположностей. В соответствии с диалектическим подходом любое общественное явление по своей сути противоречиво, поэтому недопустимо, как предупреждал Ленин, “одностороннее, преувеличенное… развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней” рассматриваемого явления. Концептуальная ложь и представляет собой результат такого одностороннего подхода, выпячивания только достоинств или недостатков — в зависимости от политической позиции.

Лучшая защита от концептуальной лжи — диалектический подход к анализу фактов и событий. Этот путь предусматривает рассмотрение всех их сторон во взаимосвязи, развитии, с учетом конкретных обстоятельств и исторического контекста. В суде никогда не выносят приговора на основании показаний только одной стороны, в наших же СМИ однобокое освещение событий является обычной практикой.

За любыми сообщениями СМИ следует видеть концепцию, которую хотят вам внушить. Учитывая масштаб разрушительного потенциала концептуальной лжи и тот ущерб, который она нанесла (и еще нанесет?) нашей стране, полезно знать и помнить некоторые ее признаки:

— некое событие освещается в СМИ только с положительной (отрицательной) стороны, негативные (позитивные) моменты (а они всегда имеются) замалчиваются;

— одна из граней рассматриваемого явления преувеличивается, раздувается до такой степени, что заслоняет собой все остальное. (С помощью этого приема, постоянно педалируя тему массовых репрессий, всю советскую историю представляют как сплошной ГУЛАГ);

— изложению и обоснованию позиции одной из сторон отводится непропорционально большое место, при этом заявления оппонентов приводятся в кратком изложении и с тенденциозными комментариями;

— производится подмена понятий;

— навязывается ложная альтернатива (например: или “курс реформ”, или репрессии и голод; третьего, якобы, не дано).

Неразумно бороться с тенденциозной пропагандой, поочередно опровергая приводимые ею факты. Поскольку каждое явление или событие противоречиво по своей природе, на каждый довод обязательно найдется контрдовод, и истину таким образом можно и не выявить. Вместе с тем, опираясь на понятие концептуальной лжи, принимая во внимание все факты, в том числе и “неприятные”, все-таки можно получить объективную картину. Скорей всего, она не удовлетворит полностью ни одну из сторон, но только познав объективную реальность, можно добиться успеха.

В этой книге опровергается не столько ложь фактов, сколько ложь концепций, не столько примитивная ложь, сколько концептуальная. Но свободна ли сама эта книга от концептуальной лжи? Время покажет: критерий истины — практика.

Итак, все мы являемся жертвами концептуальной лжи. В результате краха одной ее разновидности, насаждаемой советской пропагандой, воцарилась не правда, а другая концептуальная ложь. С этим можно было бы смириться, если бы в итоге борьбы политических сил мы не потеряли завоеваний (без кавычек) социализма и свою Родину — СССР.

 

СССР И КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ИДЕЯ

В настоящее время распространено мнение, что Советский Союз был “последней империей”. Этот тезис выдвигают в качестве объяснения его распада, поскольку подразумевается, что крушение любой империи является неизбежным. Ложность исходной посылки очевидна для всех, кто жил в СССР. Безусловно, Советский Союз не был империей. В СССР представители разных народов пользовались равными правами, тогда как понятие “империя” предполагает наличие господствующей и угнетенных наций. СССР — не больше “империя”, чем любое другое многонациональное государство, например, Бельгия, Канада или даже США (последние, кстати, значительную часть своей нынешней территории получили в результате захватнических войн). Если СССР и был империей, то Империей Дружбы Народов.

И все-таки Советского Союза больше нет. Была ли гибель СССР неизбежной?

В предыдущих главах показано определяющее влияние, которое существовавший в нашей стране способ производства оказывал на политику и экономику. Кризис СССР как государственного образования в период перестройки был отражением кризиса способа производства, который общественным сознанием был воспринят как кризис коммунистической идеологии. В исторической перспективе вульгарно-коммунистический способ производства в силу его неадекватности современным реалиям был обречен, но это обстоятельство отнюдь не обязательно должно было привести к прекращению существования СССР. Переживаемый страной экономический и социально-политический кризис не должен был непременно закончиться гибелью державы. Логичным продолжением истории СССР как единого государства должно было стать дальнейшее его развитие на основе новой концепции социализма. Для выработки этой концепции необходимо было освободить марксизм от накопившихся за десятилетия наслоений догматизма. Но догматизм пустил настолько глубокие корни в теории, практике и в сознании партийных идеологов, что КПСС потеряла способность к самообновлению и развитию. Результатом того, что новая концепция социализма так и не была разработана, стал крах социалистического строя и гибель СССР.

Казалось бы, судьба СССР как государственного образования не должна зависеть от типа социального устройства общества. На самом деле существует прямая связь между отказом от коммунистической идеи и распадом Советского Союза.

СССР представлял собой уникальное государство — многонациональное, объединяющее древние народы с тысячелетней историей и несхожими культурными традициями, разбросанное на огромной территории, состоящее из нескольких государств-республик, обладавших самодостаточными экономиками. Существовавшего в рамках СССР разнообразия языков, религий, культур хватило бы на целый континент. Различие и противоречивость интересов неизбежно должны были вызывать центробежные тенденции. Для того, чтобы столь различающиеся между собой народы, объединившись, вместе жили в едином государстве, недостаточно объективных факторов — взаимозависимости экономик, традиции совместного проживания в составе Российской империи. Сплотить их могла только общая для всех цель — государственная идея.

Такой государственной идеей для СССР был коммунизм. По отношению к советскому народу как единому целому можно говорить о коммунизме и как о национальной идее. Конечно, каждый человек понимал идею коммунизма по-своему, часто это понимание не имело ничего общего с официальной идеологией. В идее коммунизма “светлого будущего” человечества нашла свое воплощение извечная мечта всех народов о социальном равенстве и справедливости, братстве всех людей. Для многих эта идея соответствовала народным и религиозным представлениям о справедливом устройстве общества.

В силу своей интернациональной сути коммунизм объединял людей и народы вне зависимости от этнической, религиозной или социальной принадлежности. Только светлая мечта о будущем справедливом и счастливом обществе могла захватить людей настолько, что они отодвигали на второй план различия в языке, вероисповедании, культуре и обычаях. Особенно это было характерно для убежденных коммунистов. В советские времена любой член КПСС, искренне веривший в коммунизм, считал себя в первую очередь “солдатом партии”, а уж только потом — представителем того или иного народа. И с другой стороны, как только коммунист отдавал приоритет национальным проблемам, он переставал быть коммунистом, — в качестве примеров можно привести добрую половину президентов нынешних независимых государств на просторах бывшего СССР.

Как бы теперь не старались демократы доказать обратное, у людей была вера в коммунистические идеалы, пусть даже повседневная действительность не всегда им соответствовала. Мы в самом деле долгое время верили, что наша страна прокладывает всему миру путь в “светлое будущее”. Безусловно, коммунистическая идеология и положение, которое занимала в обществе КПСС, в огромной степени способствовали тому, что народы многонационального Союза ССР осознавали себя единым советским народом. Советский народ не был мифом, он доказал это и на фронтах Великой Отечественной войны, и в трудные мирные годы, когда он как единое целое противостоял “темным силам империализма”, многократно уступая им в экономическом потенциале. Да и сейчас та боль, которую испытывает народ бывшего СССР, живое тело которого разрезано “прозрачными” границами, лишний раз доказывает, что советский народ не миф, а объективная реальность. Поэтому коммунизм, сочетавший социальное мессианство со старой имперской идеей величия России (СССР), являлся для нашего народа не только социальной, но и государственной, и национальной идеей.

Можно по-разному относиться к советскому варианту коммунизма — результату вульгаризации и догматического подхода к марксизму, но нельзя отрицать, что более 70 лет эта идеология (главным образом, именно она!) объединяла и сплачивала народы нашего государства. А. Зиновьев также подчеркивает роль идеологического фактора в истории СССР: “Будь в стране иной социальный строй, она была бы разрушена и растащена по кусочкам. Страна выжила главным образом благодаря новому социальному строю — коммунизму”.

Крах коммунистической идеологии в результате горбачевской перестройки означал приговор Советскому Союзу. Трескучая фраза из старой редакции гимна СССР: “… дружбы народов надежный оплот — партия Ленина” подтвердилась самым непосредственным образом. После поражения, которое потерпела КПСС в борьбе за власть, оказалось, что общности истории, экономических интересов и опыта многолетнего дружного проживания в одной стране недостаточно для сохранения государственного единства.

Инерция интернациональной, объединяющей народы коммунистической идеологии действовала до последнег о момента. Коммунистическая фракция в Верховном Совете Украины до известных событий августа 1991 г. противостояла националистам в республиканском парламенте и блокировала принятие Декларации о суверенитете. Однако уже 24 августа формально еще сохранявшие членство в КПСС депутаты взяли курс на независимость Украины. Причина, заставившая их так резко поменять свою позицию, очевидна: за те августовские дни Советский Союз перестал быть социалистической страной. Рухнула идеология, объединившая всех, независимо от национальной принадлежности, общей целью — построением общества социальной справедливости. Общество социальной несправедливости бывшие республики предпочли строить порознь.

Союз народов разрушили не национальные противоречия и не экономический кризис: в истории нашего государства случались периоды и разрухи, и голода, но они не приведи к его разрушению. С отказом от коммунистической идеологии стройное здание союзного государства лишилось главного стержня — государственной идеи.

Альтернативой коммунистическому интернационализму в большинстве бывших союзных республик стал буржуазный национализм. Причем ключевое слово в этом понятии — “буржуазный”, национализм в процессе противостояния коммунистов и местных сепаратистов играл подчиненную роль. Это только на первый взгляд кажется, что СССР пал жертвой роста национализма и усиления межнациональных противоречий. Хотя эти факторы и сыграли свою дестабилизирующую роль, они не были определяющими и решающими.

Националисты не пользовались серьезным влиянием за пределами Прибалтики, Молдавии, Грузии, Армении и запада Украины. Подтверждением этому служат результаты Всесоюзного референдума 17 марта 1991 г. Желание жить в СССР высказали от 93,3 % до 97 % голосовавших в Азербайджане, Казахстане и Средней Азии, 82,7 % в Белоруссии, 71,3 % в РСФСР и 70,2 % на Украине (это при том, что в ее затадных областях за Союз проголосовали только 16–19 % пришедших на избирательные участки). Явка избирателей оказалась очень высокой — 80 %. Сегодня демократические СМИ предпочитают не вспоминать об этом, поскольку данные всенародного волеизъявления всего за пять месяцев до трагического августа 1991 г. однозначно засвидетельствовали желание подавляющего большинства советского народа жить в едином союзном государстве.

Главный удар буржуазных (подчеркнем это еще раз) националистов был направлен против коммунистов и социалистического строя и лишь во вторую очередь — против “империи”. Их целью была реставрация капитализма и буржуазных порядков, от чего они ожидали получить личную выгоду. Национализм — только следствие этой цели, так же как интернационализм — неотъемлемая черта коммунистической идеологии.

Наиболее отчетливо вторичная роль национализма по отношению к целям капиталистической реставрации видна на примере России. Для российских демократов лозунг возрождения России и провозглашение ее суверенитета были не более чем средствами политической борьбы за власть.

В начале перестройки демократы были слабы. На пути к достижению их цели — реставрации капитализма — стояли по крайней мере два серьезных препятствия. Первое из них — веру широких слоев народа в коммунистические, коллективистские идеалы — демократы преодолели, завоевав монополию на средства массовой информации. Метод концептуальной лжи, с помощью которого они добились успеха, описан в предыдущей главе. Дополнительно к сказанному по этому поводу выше следует заметить, что действия демократических СМИ полностью подтвердили мнение Ленина о буржуазной демократии как о “свободе проповедовать то, что буржуазии выгодно проповедовать”.

Вторым препятствием была совокупная мощь социалистического государства — экономическая, финансовая, военная. Через министерства, силовые ведомства, администрацию на местах КПСС фактически осуществляла функции государственной власти в стране. Пока экономика функционировала в нормальном режиме, пока КПСС продолжала контролировать огромные материальные и финансовые ресурсы и вся пирамида государственных административных органов работала на укрепление власти Коммунистической партии, демократы не могли достичь заветной цели. По существу, КПСС олицетворяла собой государственную власть в СССР. В силу этого обстоятельства логика политической борьбы неизбежно заставила демократов выступить противниками коммунистической государственной машины и государства (СССР) вообще. Единое союзное государство, оплот ненавистной демократам власти коммунистов, стояло на пути к достижению вожделенной цели — капитализации страны, поэтому, стремясь к завоеванию власти, они принялись “раскачивать” государство.

Это только казалось, что в период поздней перестройки содержание политических процессов определялось борьбой за демократизацию общества, права человека и “общечеловеческие ценности”. На самом деле велась яростная и грязная борьба без правил за обладание собственностью, ресурсами и властью на шестой части суши. Этот вывод подтверждается фактами нашей недавней истории не только до 1991 г., но и после него: разве разгон и последующий расстрел Верховного Совета в октябре 1993 г. соответствуют основополагающим демократическим принципам терпимости, поощрения плюрализма мнений и признания прав политической опппозиции?

Ставки были слишком высоки, и для демократов не существовало запрещенных средств. Их не могла остановить даже вполне реальная угроза экономической катастрофы и распада страны. Для ослабления и “раскачивания” государства использовались различные приемы. Повсеместно насаждался правовой нигиилизм, когда распоряжения и указы законной власти попросту игнорировались или отменялись путем голосования в местных парламентах и Советах. Напрямую провоцировались экономические трудности. В период 1989–1991 гг. Верховный Совет и Съезды народных депутатов проводили политику массированного увеличения денежных выплат и льгот населению, подрывая тем самым финансовую стабильность в государстве и обостряя товарный дефицит. Поощрялись забастовки, в частности, шахтеров. Справедливости ради следует- отметить, что правительство страны не давало необходимого отпора подобным действиям.

Российские демократы поддерживали националистов и сепаратистов повсюду, начиная с Прибалтики и кончая российской же Чечней. Буржуазных националистов, выступавших с антирусских (!) позиций и стремившихся разрушить СССР, они считали своими естественными союзниками и причисляли к “демократическим силам”.

Но главным оружием демократов в борьбе с коммунистическим государством стала “война суверенитетов”, спровоцированная принятием Декларации о суверенитете России 12 июня 1990 г. (Теперь эта дата отмечается как День независимости. Узнать бы только, от кого?). Именно этот акт положил начало распаду СССР. Все, что происходило до этого, включая события в Прибалтике, Тбилиси, Баку, Нагорном Карабахе и других местах, являлось отражением кризиса государства, но не ставило под вопрос само его существование. С июня 1990 г. ситуация качественно изменилась.

У нас, граждан СССР, были разные национальности, но мы всегда ощущали себя единым советским народом, членами одной большой семьи. Провозглашение Декларации о суверенитете Россией и другими республиками разделило нас не только по национальному признаку, но и по принадлежности к разным государственным образованиям. Тем самым было поставлено под сомнение единство советского народа. Результатом стал постепенный качественный перелом в общественном сознании.

Демократов заботила не судьба России, тем более СССР, и даже не ликвидация пресловутого “диктата центра”. Истинной их целью было, провозгласив суверенитет, явочным порядком отобрать власть у коммунистов в России, то есть на трех четвертях территории СССР. Принятие Декларации о государственном суверенитете Российской Федерацией фактически означало установление двоевластия в стране.

Демократы “раскрыли свои карты” во время референдума 17 марта 1991 г., когда они призывали голосовать против Союза, поскольку голосование “за” укрепляло позиции коммунистов. Они были готовы сжечь свой собственный дом, чтобы зажарить яичницу. Тем самым они “подставились” (далеко не первый и не последний раз), да только деморализованные коммунисты проявили полную неспособность защитить не только свои идеалы, но и наше общее государство.

Действия буржуазных националистов в республиках, направленные на ослабление союзного государства, объективно смыкались с действиями российских демократов, боровшихся за власть с КПСС. Коммунисты оказались не способны выдвинуть социалистическую альтернативу развития страны и потому не смогли им противостоять. Только с учетом этих факторов гибель великой державы действительно стала неизбежной.

После 1917 г. народы объединились не столько вокруг России, сколько вокруг коммунистической идеи. Единое государство на территории нашей страны могло существовать только как Союз Советских Социалистических Республик. Поэтому крах коммунистической идеологии — государственной идеи — означал и гибель СССР. С реставрацией капитализма рано или поздно страна должна была распасться. Фактически Союз как единое государство прекратил свое существование с провозглашением независимости Украины 24 августа 1991 г., сразу же за “Великой Августовской капиталистической революцией”. В свете вышеприведенных фактов не должно показаться случайным, что крах социализма и гибель державы совпали по времени с точностью до нескольких дней. То, что произошло вслед за этим — референдум на Украине в декабре 1991 г., формальное упразднение СССР в Беловежской пуще — только следствия фактического распада Союза в августе 1991 г.

Картина гибели СССР будет неполной без выяснения той роли, которую сыграли в описываемых событиях различные социальные группы и слои. Демократы в полной мере использовали свою фактическую монополию на информацию для формирования выгодного им общественного мнения. С помощью СМИ они добились того, что значительная часть населения стала считать отказ от идеи социализма и реставрацию капитализма в стране единственной возможностью выхода из всеобъемлющего кризиса. Народ пал жертвой навязанной ему ложной альтернативы: или тоталитарное общество, привилегии партократии и пустые прилавки, или свобода, демократия, рынок и вхождение в число “цивилизованных” государств. При этом умалчивали о том, что речь шла о буржуазных свободе и демократии, криминальном рынке и вхождении в мировое сообщество в качестве сырьевого придатка. В конечном итоге именно позиция широких масс населения определила трагический финал СССР, но народу досталась в этом процессе не активная, а пассивная роль объекта пропаганды.

Главную роль в капиталистической реставрации и гибели СССР сыграли не столь уж многочисленные социальные группы. Вряд ли к ним можно отнести новых, буржуа и таинственную мафию — в тот период их силы и возможности были недостаточны для таких широкомасштабных действий. “Застрельщиками” контрреволюции выступили те люди, которые мнят себя элитой нации — так называемая творческая интеллигенция (писатели, режиссеры, актеры, журналисты) и ученые-гуманитарии (экономисты, социологи, политологи, обществоведы), — не все, конечно, но в значительной своей части. Со временем к ним примкнули функционеры КПСС и комсомола люди, служившие карьере, но не стране или идее. (Судя по кадровому составу нынешней власти, КПСС сама воспитала своих могильщиков). Именно эти социальные группы составили основу той части спектра общественных сил, которую мы привычно именуем демократами. В целом они составляют ничтожную долю общей численности населения, но благодаря практически монопольному доступу к СМИ они обладают колоссальными возможностями воздействовать на общественное мнение и формировать его.

Вовсе не удивительно, что интеллигенция (часть ее) выражает и обслуживает идеологические и политические интересы класса буржуазии. Аналогичная ситуация была и в 1917 г.: во главе большевиков также стояли интеллигенты и почти не было рабочих. Нельзя подвергать сомнению право творческой и научной интеллигенции отстаивать свои социальные и профессиональные интересы. Возможно, у этой социальной группы были причины не принимать социализм и Советскую власть. Но одна из причин трагедии развала страны состоит в том, что эти люди, благодаря преобладанию в СМИ и с помощью механизма концептуальной лжи, сумели навязать свои взгляды, моральные нормы и нравственные ценности значительной части населения страны. Причем трудовому народу навязаны безусловно чуждые ему цели и интересы.

У представителей “демократического лагеря” принято открыто щеголять своим цинизмом и беспринципностью. Они легко меняют идеологию и веру. Однако вряд ли можно вменять им в вину публичное сожжение партбилетов — следует признать, что некоторые эпизоды истории КПСС дают повод дня такого поступка. Нельзя ставить под сомнение право части советской интеллигенции отвергнуть идеологию КПСС. Но измена святой для каждого народа идее социальной справедливости, которая выше любой партийной идеологии, и массовый переход в лагерь буржуазии, на сторону класса собственников, богатых и сильных, должны расцениваться как прямое предательство интересов народа, совершенное в корыстных целях.

Именно творческая и научная “элита” нации осуществила идеологическое прикрытие процесса “раскачивания” государства. Тому, что именно она сыграла эту малопочтенную роль, способствовали некоторые присущие ей черты. Значительную часть представителей этой среды отличают крайняя форма “западопоклонства”, цинизм и нигилизм. Свобода выезда за границу для них важнее целостности Отчизны. Это их усилиями романтизируются и морально оправдываются предатели Родины, а слово “патриот” в их устах звучит синонимом фашиста.

Самым большим несчастьем своей жизни эти люди считают то, что они родились в “этой” стране. Любимая их поговорка — “с Родиной нам не повезло”. Тело их еще здесь, но душа постоянно пребывает за океаном. Ключ к пониманию мотивов их поведения — гипертрофированный индивидуализм. Для них не существует других интересов, кроме личных, — ни интересов народа, ни интересов государства. (Какой контраст по сравнению с романтическим поколением 30-40-х гг.!). Получив вожделенную буржуазную “свободу”, они удивительно быстро научились ненавидеть простой трудовой народ — “совков” и “быдло”. Им действительно неуютно в стране, населенной народом с коллективистской психологией, который всегда жил по принципу: “Раньше думай о Родине, а потом о себе”.

Эти люди, составившие ядро “демократических сил”, открыто презирали государство, в котором жили. И они его разрушили. Газеты и телевидение сделали то, что не удалось ни немецким танкам, ни американским ракетам. В результате развала Союза Российское государство потеряло 24 % своей территории, 48 % населения и 40 % промышленного потенциала (без учета последующего спада производства) больше, чем в самый тяжелый период Великой Отечественной войны (в 1942 г.). Мы лишились тех возможностей, которыми обладал могучий Советский Союз. Теперь нам просто не по силам многие научно-технические проекты, результаты которых будут определять лицо экономики XXI века. Да и о каких перспективных проектах может идти речь в разрушенной и деморализованной стране?! Но самое страшное, что все эти “талантливые” режиссеры, “известные” журналисты и “выдающиеся” экономисты воспитывают новое поколение, презирающее производительный труд, свою страну и свой народ.

Возникают резонные вопросы: ради чего мы пошли на разрушение Родины, захлебнулись кровью межнациональных конфликтов, обрекли себя на повседневные тяготы и лишения, полностью утратив чувство уверенности в завтрашнем дне — своем и страны? Ведь не ради того, чтобы очень узкая группа наших сограждан получила “свободу самовыражения” (вплоть до свободы выезда из страны), а другая (или та же?) столь же малочисленная группа — свободу присвоения (приватизации) общенародного достояния, нажитого трудом нескольких героических поколений? Вопросы требуют ответа, однако, анализ этой проблемы выходит за рамки содержания данной книги.

Итак, гибель СССР как единого многонационального государства не была неизбежной. Ее можно было предотвратить, сохранив социалистический вектор развития. Гибель СССР явилась результатом политической борьбы за власть между российской и национальными пробуржуазными элитами, с одной стороны, и КПСС, с другой. Исход этой борьбы предопределило отсутствие новой, отвечающей современным реалиям концепции социализма.

 

ЛОГИКА БУДУЩЕГО

Предыдущая глава в основном завершает анализ истории СССР и выявление факторов, определявших логику развития страны в советский период Однако цель, заявленную во введении, нельзя считать на этом достигнутой. История нашей Родины не закончилась с гибелью СССР. Исследовать, прошлое имеет смысл ради того, чтобы получить выводы, важные для настоящего и будущего, в противном случае история становится интересной только для специалистов. Постижение логики прошлого должно помочь понять логику будущего. Поэтому следующие главы посвящены поиску путей оптимального развития нашего общества, какими они видятся с учетом анализа достижений и ошибок советского периода.

Наша страна в силу многонационального состава, огромной территории и отдаленности отдельных частей от исторического ядра не может нормально существовать без государственной идеи. Крах государственной идеи всегда ввергал страну в смугу, сопровождался спадом в экономике, усилением центробежных тенденций и нарушением целостности государства. Подобное случилось в начале XVII века после того, как прервалась древняя царская династия, и в начале XX века с крушением старого мира и старого мировоззрения. Та же ситуация повторяется и сейчас. Поражение коммунизма вызвало распад государства и межнациональные конфликты практически во всех республиках бывшего СССР. Война в Чечне — очередное (но последнее ли?!) следствие отказа от сплачивавшей всех нас в единый советский народ коммунистической идеи и отсутствия новой государственной идеи. А без нее мы из народа постепенно превратимся в население.

Демократы оказались не способны выдвинуть новую государственную идею. Их призыв к возрождению России (вне рамок СССР) обернулся тотальным разрушением государственности, экономики и духовной сферы. Капитализацию страны они даже и не пытаются представить в качестве государственной идеи, поскольку она не объединяет, а разъединяет общество. На рубеже XXI века религия также не может претендовать на этот статус. Реализация национальной русской идеи в многонациональной стране может вызвать только негативные последствия.

Сплотить страну и народ вокруг великой общей для всех цели может только новая социальная идея, подобная той, которой до недавнего времени являлся коммунизм. Но формулирование новой государственной идеи — не единственная причина, по которой целесообразно распространить методику выявления логики истории страны на ее будущее развитие. Необходимо, наконец, определить параметры общества, к которому мы должны стремиться. Из теории науки известно, что поиск правильного пути вслепую”, чем мы сейчас занимаемся, крайне неэффективен. Вместе с тем создание идеальной модели объекта, пусть даже очень приближенной, делает поиск осмысленным и ускоряет процесс достижения цели. Новая социальная идея и должна представить нам образ нашей страны, какой мы хотим видеть ее в будущем.

Какой же тип социального устройства общества наиболее перспективен для нашей страны? В предыдущих главах подробно обоснована неадекватность существовавшего в СССР вульгарного коммунизма объективной социально-экономической реальности XX века. Но время, прошедшее после 1991 г., показало, что и капитализм неадекватен экономическим и социальным реалиям постсоветской России. Об этом неопровержимо свидетельствуют объективные факты.

Показательно, что свои реформы (на самом деле — капиталистическую контрреволюцию) демократы проводили в точном соответствии с достижениями буржуазной экономической теории, рецептами Международного валютного фонда и рекомендациями самых лучших зарубежных экспертов. С точки зрения логики буржуазных реформ они действовали совершенно правильно. Но все их действия неизменно вызывали разрушительные для экономики последствия. Эта тенденция настолько очевидна, что заставляет предположить, что действия отечественных буржуазных реформаторов вступили в противоречие с объективными законами развития нашего общества. Показательно в этой связи, что практически по всем направлениям реформ полученные результаты находятся в вопиющем противоречии с заявленными целями.

Например, целью введения свободных цен было создание системы рыночного регулирования цен на основе баланса спроса и предложения. Однако либерализация цен в предельно монополизированной экономике с высоким уровнем концентрации производства привела к инфляции, с которой оказалось возможным справиться только ценой разрушения целых отраслей промышленности и снижения за пять лет объема промышленной продукции вдвое. Причем, хотя был обещан поворот экономики к удовлетворению потребностей населения, именно производство товаров народного потребления сократилось больше всего.

Приватизация общенародной собственности была задумана для улучшения управления производством и увеличения производительности труда. Между тем она не только не достигла поставленных целей, но и вызвала криминализацию экономики, кровавые конфликты мафиозных кланов и нарастание социальной напряженности в обществе.

Чтобы предсказать реальные результаты проводимой нынешним режимом политики, достаточно заменить провозглашаемые им программные цели на прямо противоположные. На словах реформаторы горячо выступают в поддержку национальной промышленности. На деле же они, следуя логике буржуазного либерализма, полностью открыли внутренний рынок для иностранных товаров, сняв защитные протекционистские барьеры. В дополнение к этому своей ценовой и налоговой политикой они создали ситуацию, при которой промышленные предприятия вскоре потеряли конкурентоспособность. В итоге продукция промышленности, всегда находившая спрос, вытесняется зарубежной продукцией, причем далеко не всегда лучшего качества. Между тем в стране с необъятным внутренним рынком при правильной государственной политике в принципе не должна возникать ситуация, при которой целые отрасли отечественной промышленности оказываются неконкурентоспособными по сравнению с фирмами иностранных государств.

Резкое снижение оборонных заказов, проведенное под флагом ограничения аппетита “ненасытного монстра” — военно-промышленного комплекса, угрожает лишить нас высоких технологий, и страна вступит в следующее столетие с сырьевой экономикой колониального типа. Впрочем, реформаторы не способны предотвратить снижение показателей даже опоры бюджета — нефтяной и газовой отраслей.

Упрекая правительство СССР в том, что оно развивало экономику в основном за счет “нефтедолларов”, нынешняя власть довела долю экспорта до 18 % валового внутреннего продукта (по сравнению с 4 % в 1991 г.), но при этом не оплачивает предприятиям даже уже произведенную ими продукцию. Демократы ввели в практику немыслимый при коммунистах механизм регулирования роста цен — задержку выплаты зарплаты и пенсий.

Логика нынешних реформ, в соответствии с которой цели и результаты проводимых преобразований совпадают с точностью “до наоборот”, не пощадила и “священную корову” убежденных рыночников-монетаристов: итогом их усилий по внедрению рыночной экономики стало резкое сужение сферы действия товарно-денежных отношений и господство бартера, при котором деньги постепенно вообще вытесняются из оборота. Нынешняя экономическая система России не отвечает критериям рыночной экономики и объективно не является таковой.

Буржуазные реформаторы ставят себе в заслугу создание рыночной инфраструктуры — коммерческих банков и бирж. Однако это их достижение обернулось для экономики оттоком капиталов из сферы производства в спекулятивную сферу и снижением инвестиций до уровня, исключающего возможность быстрого роста промышленности в ближайшем будущем. Капитальные вложения в 1995 г. составили менее трети от уровня 1991 г. и не могут обеспечить поддержание основных фондов в работоспособном состоянии, а тем более их модернизацию. Одновременно, стремясь полностью порвать с социалистическими методами управления, реформаторы ликвидировали многие министерства, а оставшихся лишили важных функций, результатом чего стал разрыв хозяйственных связей между предприятиями и дезорганизация управления экономикой.

В аграрном секторе настойчивые и логичные с точки зрения буржуазных реформ попытки разрушить “АгроГУЛАГ” — колхозно-совхозную систему под лозунгом “фермер накормит страну” ведут к разрушению создававшейся десятилетиями национальной системы производства продуктов питания.

В период борьбы за власть одним из козырей демократов было обвинение коммунистического правительства за научно-техническое отставание в гражданских отраслях промышленности. Однако при власти демократов наука не стала приоритетным направлением. Более того, она оказалась ненужной новым хозяевам страны, увлеченно делившим собственность и наживавшим капитал за счет распродажи невосполнимых ресурсов. Постоянное недофинансирование, закрытие целых институтов, отток квалифицированных кадров постепенно разрушают созданную при Советской власти научную базу, лишая тем самым страну будущего.

Социальная политика буржуазного режима также подтверждает общую тенденцию: реальные результаты прямо противоположны декларируемым намерениям. Все усилия создать новый “средний класс” в качестве социальной базы режима оказались бесплодны, и в итоге мы имеем резкую поляризацию общества, расслоение его на очень богатое меньшинство и бедное большинство. Мало того, реально существовавший многочисленный советский “средний класс” уничтожен, его больше нет.

Демократы получили в наследство от коммунистов мощную, способную решить любые задачи, но находящуюся в состоянии кризиса экономику РСФСР. Своими действиями они довели ее до катастрофы. Насаждаемый искусственно капитализм в наших условиях продемонстрировал полную неспособность создать условия для роста производительных сил общества и повышения благосостояния граждан. Экспортно-сырьевая направленность в сочетании с преобладанием криминально-банковского капитала определяют его паразитический, но не созидательный характер. В итоге та “нищета” советского народа, которой демократы упрекали коммунистическую власть, выглядит теперь недосягаемым уровнем зажиточности для подавляющего большинства населения. Самый объективный показатель благосостояния — уровень потребления — упал почти в два раза.

Но наиболее тяжелы последствия капиталистических реформ в духовной сфере. Демократы понимали, что не добьются успеха, не сломив коллективистское, солидарное сознание советского народа и не заменив его на индивидуалистическое. Дело даже не в том, что традиции социалистического образа жизни затрудняют многим адаптацию к рынку, а в принципиальном неприятии значительной частью народа идеи социального неравенства. Однако усиленно навязываемые обществу “ценности” буржуазной демократии вызвали тяжелый духовный кризис, симптомами которого служат распространение цинизма, культа денег, падение общественной морали, вандализм, вал преступности, снижение авторитета семьи, неуважительное отношение к старшему поколению. Постепенно вырабатывается, особенно у молодежи, презрительное отношение к производительному труду. В конечном итоге мы можем превратиться в пролетариев (в первоначальном значении этого термина) — тех самых, лозунгом которых в Древнем Риме было: “Хлеба и зрелищ!”.

Нынешней “элите” нужна другая страна и другой народ. По этому, если Советская власть стремилась сделать образцом для подражания высшие проявления человеческого духа, ныне возводят в норму самое низменное и извращенное.

Угроза физического и духовного вырождения нации реальна, как никогда. Вся многовековая история нашего народа, а не только 70 лет советского периода, выработала у него самосознание, в основе которого лежат принципы общинности и коллективизма. Благодаря им русские сумели утвердиться и выжить на бескрайних, зачастую мало приспособленных для жизни просторах Евразии. Поэтому распространение индивидуалистической психологии ведет к гибели русского народа как самобытного этноса.

Антигуманный и антинародный характер реформ не мог не привести к деградации морального облика самих реформаторов. Демократы разрушали союзный центр под лозунгом возрождения России. Однако достигнув цели, они вообще изъяли слово “Родина” из своего лексикона. В период борьбы с коммунистической властью демократы активно пропагандировали идею, что никакие, даже самые благие цели, не могут искупить одну слезинку невинного ребенка. В октябре 1993 г. те же самые люди поддержали и, более того, благословили расстрел Дома Советов из танковых орудий кумулятивными снарядами. При этом наряду с несколькими десятками вооруженных противников режима погибли несколько сот ни в чем не повинных граждан, в том числе женщин и молодых людей. С тех пор тезис о слезинке ребенка исчез из демократического пропагандистского набора.

Последствия капиталистической контрреволюции столь тяжелы и носят настолько всеобъемлющий характер, затрагивая все без исключения сферы общественной жизни, что их нельзя объяснить только отдельными тактическими ошибками ретивых реформаторов. Разгадку столь печальных для страны итогов деятельности нынешних капитализаторов дал К. Маркс еще более ста лет назад. Он писал, что буржуазия достигла прогресса, только заставляя как отдельных людей, так и целые народы идти тяжелым путем крови и грязи, нищеты и унижения. Если мы выберем капитализм, нам также предстоит долго идти этой дорогой через катаклизмы первоначального накопления капитала, пока мы добьемся ощутимого прогресса. Чтобы капитализм утвердился в экономической жизни и сознании народа, необходимо сломать все — экономику, социально-политическое устройство общества, наш духовный мир и построить все заново, несовершенно новой основе, именно эту цель — “разрушить до основанья, а затем…” и осуществляют, сознательно или неосознанно, наши капиталистические реформаторы.

Катастрофические последствия подобной политики, разрушительной по отношению к экономике и обществу, обусловлены тем обстоятельством, что наша страна уже “переросла” капитализм. Как известно, лицо современной экономики определяет крупная машинная индустрия. Структура крупной промышленности, доставшаяся в наследство от СССР, прежде всего степень ее концентрации и централизации, преобладание крупных предприятий-монополистов, соответствует уже посткапиталистическому способу производства. Это означает, что ядро экономики — крупная промышленность не только созрело для обобществления, но и требует его.

Независимо от той, возможно, прогрессивной роли, которую капитализм продолжает играть в некоторых развитых странах Запада, дня нашей страны возврат к капиталистическому способу производства означает регресс и отступление от достигнутого в большинстве областей. Капитализм неадекватен характеру производительных сил, доставшихся нам в наследство от СССР. Именно этой причиной объясняется активное отторжение капиталистического способа производства и буржуазных отношений нашей социально-экономической реальностью. К. Маркс, характеризуя буржуазный переворот, совершенный Луи Бонапартом в середине прошлого века во Франции, заметил, что в результате него “целый народ, полагавший, что он посредством революции ускорил свое поступательное движение, вдруг оказывается перенесенным назад, в умершую эпоху”. Эта цитата как нельзя лучше описывает ситуацию, возникшую в результате буржуазной контрреволюции 1991 г.

Напрашивается аналогия и с 1917 годом. Тогда Временное правительсгво — аналог нынешних горе-реформаторов — оказалось не способным понять, что применяемые им старые методы управления и организации производства и обмена уже не соответствовали новой социально-экономической реальности. Поэтому политика Временного правительства вела страну прямиком в пропасть, к экономическому и социальному коллапсу. Спас страну только отказ от устаревшей к тому времени модели капитализма образца XIX века.

Нынешняя ситуация исключительной глубиной кризиса, затронувшего не только экономику, но и буквально все сферы жизни общества, с одной стороны, и полным исчерпанием возможности продолжения проводимой доселе политики, с другой, возвращает нас к положению, в котором находилась страна в октябре 1917 г. перед революцией, в 1921 г. после гражданской войны и в 1928 г. к моменту начала индустриализации. Во всех случаях удалось найти решений стоявших перед обществом проблем, только приметив неординарные методы выхода из кризиса. Такое же неординарное решение требуется найти и сейчас. Задача облегчается тем, что наша собственная история указывает направление поиска — формирование новой социальной идеи, способной объединить и вдохновить народ.

Итак, только социализм способен обеспечить экономическое и духовное возрождение страны. Но что собой должен представлять новый социализм?

При формировании основ теории нового социализма необходимо учесть накопленный опыт, но избежать при этом прежних ошибок. Методология разработки концепции нового общества известна из трудов классиков марксизма. Главное — помнить, что социализм не является ни плодом воображения теоретиков, ни результатом стремления людей к абстрактной справедливости. Социализм — естественный продукт развития человеческого общества и капиталистической стадии производства. Ф. Энгельс призывал истинные причины общественных переворотов искать не в головах людей, не в возрастающем понимании ими вечной истины и справедливости, а в изменениях, произошедших со способом производства. Поэтому черты и признаки нового, социалистического способа производства, по выражению того же Энгельса, надо не изобретать из головы, а открывать их при помощи головы в наличных материальных фактах старого, капиталистического производства.

Самый последовательный марксист — Карл Маркс всю свою теорию, от начала до конца, вывел, наблюдая и анализируя современный ему капитализм. По авторитетному свидетельству В. И. Ленина, Маркс не сочинял систему организации нового общества, а изучал процесс рождения нового общества из старого как естественноисторический процесс. И все учение Маркса “есть освещенное глубоким философским миросозерцанием и богатым знанием истории подытожение опыта”.

Таким образом, построение концепции нового социализма необходимо как с точки зрения формирования государственной идеи, так и для определения вектора развития нашего общества — постижения логики будущего. При этом существует единственный правильный способ решения этой задачи — выявление и анализ противоречий современного капитализма, к чему мы и приступаем в следующей главе.

 

СОВРЕМЕННЫЙ КАПИТАЛИЗМ:

ДОСТИЖЕНИЯ И ПРОТИВОРЕЧИЯ

Современный исторический процесс наглядно свидетельствует, что капитализм не остается статичным. Благодаря своей удивительной пластичности капитализм сумел адаптироваться к современным условиям, хотя еще более ста лет назад основоположники марксизма полагали, что дни его сочтены. Капиталистическая система сумела выработать достойный ответ на глобальные вызовы эпохи — научно-техническую революцию, истощение сырьевых и энергетических ресурсов, проблемы экологии.

В процессе поиска альтернативы капитализму мы должны понять, в чем его сила, какие его качества позволяют ему приспосабливаться к постоянно изменяющимся условиям. Необходимо определить направление его эволюции, тенденцию его развития и выявить противоречия, которые не могут быть разрешены в рамках буржуазного способа производства.

Общепризнанно, что лицо капитализма изменилось. Современная зрелая его стадия по многим параметрам качественно отличается от той, которая была описана Марксом. Вместе с тем никто до сих пор не подверг капитализм конца XX века столь же исчерпывающему анализу, как это сделали в отношении современного им капитализма Маркс, Энгельс и Ленин. Это обстоятельство затрудняет разработку концепции нового социализма. Формирование такой концепции требует глубокого и всестороннего изучения предмета, здесь мы можем попытаться наметить лишь некоторые общие подходи к решению этой проблемы.

В чем же заключается сущность капиталистического способа производства?

Капитализм зародился еще в недрах феодализма. В процессе его постепенного становления средневековые цеховые ремесленники, ранее являвшиеся полными собственниками средств производства орудий труда и сырья, лишились своей собственности и оказались в положении наемных работников на принадлежащих буржуазии мануфактурах и фабриках. Массовое обезземеливание вовлекло в этот процесс и крестьян. Произошедшее таким образом отчуждение непосредственных производителей от средств производства послужило отправной точкой дата возникновения капиталистических производственных отношений — между владельцем капитала и его наемными работниками. Последние были “освобождены” от всякой производительной собственности и остались владельцами только своей рабочей силы. Причем в условиях капиталистического товарного производства рабочая сила, то есть способность человека к труду, созданию продуктов и услуг, сама стала представлять собой особый товар.

К. Маркс доказал, что капиталист оплачивает наемному работнику не стоимость его труда, а стоимость его рабочей силы. Это — крайне важное положение теории Маркса, позволяющее понять сущность капиталистической эксплуатации. Стоимость рабочей силы непостоянна и зависит от квалификации работника, стоимости требующихся ему и его семье жизненных средств, исторически сложившихся стандартов потребления. Однако в процессе производства работник всегда создает стоимость большую, чем стоимость его рабочей силы. Капиталист, купив товар — рабочую силу, получает право использовать ее в течение всего рабочего дня. Между тем работник затрачивает на создание новой стоимости, равной стоимости своей рабочей силы, лишь часть рабочего времени. Эту часть рабочего дня, в течение которой работник компенсирует капиталисту его затраты на оплату стоимости рабочей силы, Маркс назвал необходимым рабочим временем. В оставшуюся часть рабочего дня (прибавочное рабочее время) работником создается дополнительная, прибавочная стоимость.

Маркс показал, что единственным источником прибавочной стоимости является неоплаченный прибавочный (затрачиваемый за пределами необходимого рабочего времени) труд работника. Средства производства, принадлежащие капиталисту, таким источником не являются. Вместе с тем вновь произведенная прибавочная стоимость присваивается не ее создателем — работником, а капиталистом как владельцем капитала. Этот ключевой момент является источником всех противоречий, присущих капитализму. Маркс подчеркивал, что сам капитал, формально являясь собственностью его владельца, в сущности представляет собой овеществленный результат присвоения прибавочной стоимости, созданной неоплаченным трудом наемных рабочих. Другими словами, капитал является продуктом постепенного замещения первоначального стартового капитала вновь созданной прибавочной стоимостью и последующего его приумножения за счет того же источника. Или, говоря словами Маркса: “Если даже капитал при своем вступлении в процесс производства был лично заработанной собственностью лица, которое его применяет, все же рано или поздно он становится стоимостью, присвоенной без всякого эквивалента, материализацией — в денежной или иной форме — чужого неоплаченного труда”.

Итак, присвоение прибавочной стоимости капиталистом не может быть обосновано тем фактом, что он является владельцем средств производства (капитала), так как после возмещения стоимости первоначально вложенного капитала дальнейшее присвоение результатов чужого неоплаченного труда теряет всякие фактические основания. Особое положение капиталиста как организатора процесса производства также не дает ему права на присвоение прибавочной стоимости в полном объеме, поскольку подавляющее большинство функций по организации, управлению и контролю на крупных, средних и даже мелких предприятиях выполняют наемные служащие. По этой логике доходы владельца предприятия, принимающего участие в управлении производством, не должны сильно отличаться от доходов его управляющих. На самом деле собственник средств производства присваивает непропорционально большую часть прибыли предприятия.

Таким образом, в основе капиталистического способа производства лежит частная собственность на средства производства и эксплуатация наемного труда, сущность которой состоит в присвоении результатов неоплаченного прибавочного труда работников владельцем средств производства.

За годы, прошедшие со времени выхода в свет “Капитала”, суть описанного в нем способа производства нисколько не изменилась, она останется такой, пока существуют буржуазия и наемные работники. Несмотря на это капитализм в XX веке сумел обеспечить высокий темп развития производительных сил и на этой основе — достаточно высокий уровень жизни населения в ряде стран Запада. Это — главный вывод из более чем столетнего периода развития капитализма после Маркса и исходный пункт для анализа его современной стадии.

Маркс утверждал, что “ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора”. Следовательно, живучесть капитализма объясняется тем, что он до сих пор обеспечивал условия для развития производительных сил. Признание этого факта вовсе не означает, что мы не должны искать альтернативу буржуазному способу производства, но из него однозначно следует необходимость выявления и анализа как причин роста производительных сил при капитализме, так и накладываемых на их развитие ограничений.

Начнем с причин роста производительных сил. Развитию экономики передовых капиталистических государств способствует эксплуатация ими стран третьего мира, точнее, всех, кто слаб. В эту категорию теперь попали и республики бывшего СССР. За счет неэквивалентного обмена, технологического превосходства, эксплуатации дешевой рабочей силы и других факторов развитые страны Запада присваивают часть прибавочной стоимости, создаваемой в третьем мире. Этот процесс приводит к концентрации капитала в относительно небольшом числе ведущих капиталистических стран, создает благоприятные условия для функционирования их экономики и способствует поддержанию в них высокого уровня жизни. Вывод В. И. Ленина о том, что “капитализм выделил горстку… особенно богатых и могущественных государств, которые грабят — простой “стрижкой купонов” — весь мир”, остается в силе и в настоящее время.

Однако основная причина неуклонного роста производительных сил общества — присущая им способность к саморазвитию, особенно характерная именно для капитализма. Этот фактор подробно проанализирован основоположниками марксизма. Капиталистическое общество не может не развивать свои производительные силы, стремление к их постоянному обновлению и совершенствованию заложено в его природе и носит характер объективного закона. Применение прогрессивиой новой техники приводит к снижению себестоимости единицы продукции, что позволяет производителю расширить рынок сбыта и получить дополнительную прибыль за счет разницы между себестоимостью и совокупной продажной иеной всей массы товаров. Таким образом, каждый отдельный капиталист заинтересован в повышении производительности труда. Более того, по словам Энгельса, “движущая сила социальной анархии производства”, главным образом конкуренция производителей, “превращает возможность (выделено мной. — Ю. А.) бесконечного усовершенствования машин, применяемых в крупной промышленности, в принудительный закон (выделено мной. — Ю. А.) для каждого отдельного промышленного капиталиста, в закон, повелевающий ему беспрерывно совершенствовать свои машины под страхом гибели.

Это ценное для общества качество капиталистического рыночного производства, определяющее его способность к саморазвитию, особенно актуально в настоящее время, в эпоху научно-технической революции. Это качество способствует восприимчивости капиталистической экономики к достижениям науки и техники и именно оно во многом обеспечило стремительный рост производительных сил буржуазного общества в последние десятилетия. Напротив, вследствие тотального господства общенародной формы собственности, отсутствия независимых производителей и нормальной конкуренции советская экономика утеряла способность к саморазвитию.

И все-таки только в связи с решением проблемы ускоренного развития производительных сил следует искать обоснование необходимости социалистической альтернативы капитализму. Выдвигая на первый план проблемы морально-нравственного характера — необходимость достижения социального равенства и социальной справедливости, ликвидацию эксплуатации человека человеком, — невозможно найти верный путь к социализму. Поскольку экономические отношения в конечном счете обуславливают все стороны общественной жизни, именно уровень развития производительных сил считается в марксизме главным критерием общественного прогресса.

Действительно, вся история человечества свидетельствует, что вектор общественного прогресса определяется законом неуклонного развития производительных сил, в основе которого лежит стремление людей удовлетворять свои растущие потребности. В конечном итоге войны, завоевания, революции, религиозные ереси, колонизации, экспроприации и приватизации представляют собой разные формы борьбы за обладание производительными силами и за ресурсы для их развития — территории, природные и людские ресурсы, средства производства. Подобно капитализму человечество в целом также не может не развивать свои производительные силы. Поэтому степень исторической прогрессивности той или иной общественно-экономической формации характеризуется прежде всего тем, в какой мере она создает условия для развития производительных сил общества.

Следовательно, если мы хотим обосновать прогрессивность социализма по сравнению с капитализмом, нам предстоит ответить на вопрос: в силу каких причин современная стадия машинного производства требует обобществления (в той или иной форме) главных средств производства? Другими словами, в чем проявляется тормозящее влияние капиталистических производственных отношений на развитие производительных сил общества?

Такая постановка вопроса наиболее правильна. Если в результате анализа выяснится, что современный капитализм не сдерживает развития производительных сил. то социалистический способ производства может быть утвержден только вопреки объективным законам общественного развития, в результате насильственного ускорения хода истории. Такой “социализм”, несмотря на самые благие побуждения его творцов, в очередной раз воспроизведет со всеми неизбежными последствиями уже известную нам ситуацию неадекватности производственных отношений существующему уровню развития производительных сил общества. Напротив, обнаружение факторов, сдерживающих рост производительных сил при капитализме, в случае невозможности их устранения в рамках старого строя явится неопровержимым доказательством преимуществ нового, социалистического способа производства. И этот новый социализм будет естественным, а не искусственным образом вырастай, из противоречий старого общества.

Таким образом, анализ причин роста производительных сил при капитализме и факторов, обеспечивающих его саморазвитие, позволил наиболее точно сформулировать задачу, которую необходимо решить в рамках поиска социалистической альтернативы, а именно: предстоит выявить механизм торможения капитализмом развития производительных сил общества.

Для решения поставленной задачи следует обратиться к анализу противоречий капиталистического способа производства и основного из них — между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения его результатов.

В средние века средства труда — мастерские и ремесленные инструменты находились в частной собственности самих работников. В той ситуации ответ на вопрос, кому должен принадлежать продукт труда, не вызывал сомнения, поскольку продукт изготавливался при помощи средств труда, принадлежащих индивидуальному производителю, из купленного им сырья и его собственными руками или руками членов его семьи. Право собственности на продукт труда покоилось на личном характере труда.

Капитализм лишил непосредственных производителей прав собственности на средства производства. В процессе его становления развитие средств производства достигло машинной стадии и общественное производство оказалось сконцентрированным в основном на фабриках. Если ранее средства производства применялись отдельными лицами, то теперь они могли быть приведены в движение лишь совместно всем коллективом предприятия. Средства производства фактически стали общественными — не по праву владения, а по способу использования.

И само производство превратилось в общественное, поскольку основу его составило организованное в масштабах каждого предприятия планомерное разделение труда между работниками. Продукты, производимые капиталистическим предприятием, представляют собой результат совместного труда множества рабочих, через руки которых они последовательно проходят, прежде чем приобретают законченный вид. По справедливому замечанию Энгельса, никто в отдельности не может сказать о них: “Это сделал я, это мой продукт”. Поэтому из продуктов отдельных лиц, ремесленников, как в средние века, они превратились в плод целенаправленных усилий многих людей, то есть в общественные продукты.

Логично предположить, что и принадлежать общественные продукты должны их создателям. Между тем результаты общественного труда присваиваются не теми, кто их действительно создает и кто приводит в движение средства производства, а капиталистом. Хотя, как уже отмечалось выше, не существует фактических оснований для присвоения владельцем средств производства создаваемой в процессе труда прибавочной стоимости в полном объеме. В отличие от индивидуального производителя (например, ремесленника средних веков) капиталист присваивает продукты не своего, а чужого, причем неоплаченного, труда. Этот факт и составляет основу коренного противоречия капитализма — между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения его результатов.

Показать, как это противоречие реализуется в настоящее время, — значит, многое понять в современном капитализме.

 

МОНОПОЛИИ И АНАРХИЯ ПРОИЗВОДСТВА

Представленная в предыдущей главе формулировка коренного противоречия капитализма предложена основоположниками научного коммунизма. Она в наиболее концентрированном виде отражает сущность внутреннего противоречия способа производства, основанного на частнокапиталистической форме собственности на средства производства и использовании наемной рабочей силы.

Противоречие между общественным характером производства и частной формой присвоения его результатов представляет собой глубинную первооснову и источник большинства присущих буржуазному обществу конфликтов интересов, поэтому его и называют коренным, или основным. Но в процессе реального общественного производства оно проявляется не непосредственно, а через ряд вытекающих из него следствий. Маркс и Энгельс выявили следующие конкретные проявления основного противоречия капитализма:

— монополизация производства;

— анархия экономики и кризисы перепроизводства;

— классовая борьба.

Эти черты капиталистического способа хозяйствования дали основоположникам марксизма и их последователям основание для утверждения о тормозящем влиянии капиталистических производственных отношений на развитие общественных производительных сил. Именно они служили до недавних пор главным обоснованием прогрессивности социалистического способа производства по сравнению с капиталистическим. Однако опыт последних десятилетий и особенно последних лег заставляет по-новому взглянуть на эти, казалось бы, устоявшиеся и незыблемые теоретические положения.

В этой главе будут проанализированы первые два следствия основного противоречия капитализма — монополизация и анархия общественного производства. Классовая борьба будет рассмотрена в следующей главе. Этот анализ должен помочь нам с учетом новых знаний об обществе выявить те ошибочные положения, которые привели к формированию советской модели социализма, и обнаружить факторы, которые могли бы быть положены в основу концепции современного социализма.

Тенденцию к монополизации производства, распределения, рынка капиталов и т. д. Маркс и Энгельс рассматривали как частичное признание общественного характера производительных сил” со стороны буржуазии. В. И. Ленин также считал процесс роста монополий и сращивания их с государством свидетельством развития общества по пути социализма. По его мнению, “социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией”.

Монополии (тресты, синдикаты, концерны) — неизбежный и естественный продукт развития рыночного товарного производства. Неконтролируемый процесс образования и роста монополий суживает сферу действия рыночных механизмов и в пределе приводит к ликвидации конкуренции. Вместе с тем наличие конкурентной среды является обязательным и неотъемлемым условием способности производительных сил к саморазвитию при капитализме. Поэтому ликвидация конкуренции несет неминуемую гибель капиталистическому способу производства. В связи с этим Ленин отмечал, что всякая монополия неизбежно порождает стремление к застою и загниванию, “поскольку устанавливаются, хотя бы на время, монопольные цены, постольку исчезают до известной степени побудительные причины к техническому, а следовательно, и ко всякому другому прогрессу”. Неотвратимость огосударствления средств производства в этом предельном случае монополизации признают даже буржуазные экономисты. В начале века перспектива гибели рыночного товарного производства в результате его предельной монополизации не казалась невероятной, что позволило Ленину назвать империализм умирающим капитализмом.

Но капитализм уцелел, поскольку сумел ограничить тенденцию к монополизации производства и сохранить конкуренцию. Показательно, что это было достигнуто не экономическими (рыночными) методами, а главным образом за счет государственного регулирования экономики посредством антимонопольного законодательства. Защита конкуренции, то есть принудительное ограничение монополизации производства и рынка, ныне признана одной из важнейших функций правительств капиталистических государств. Во многих странах существуют ограничения на степень концентрации производства и капитала, вплоть до принудительного дробления фирм в случае нарушения ими этих ограничений. Более того, монополизация сыграла положительную роль в процессе приспособления капитализма к современной экономической реальности, так как она способствует ограничению и частичному обузданию стихийного начала в рыночной экономике.

Анархия производства — неотъемлемое свойство рыночной экономики. Она проявляется в стихийном, неуправляемом характере развития и периодических кризисах. Анархия производства представляет собой неизбежную плату за рынок и конкуренцию.

Конкуренция превращает возможность для каждого капиталиста расширять размеры своего производства в принудительный закон. Расширение производства является для отдельного капиталиста условием его выживания, в противном случае он обречен на поражение в конкурентной борьбе. Вместе с тем возможности сбыта производимых товаров не беспредельны, так как расширение рынка не может поспевать за расширением производства. Поэтому ничем не ограниченная конкуренция разрозненных и не знающих ничего друг о друге капиталистов, производящих товары для сбыта на неизвестном им рынке, имеет своим следствием периодические кризисы перепроизводства.

Во времена Маркса мощные кризисы регулярно сотрясали мировое хозяйство с интервалами примерно в десять лет. И до сих пор капиталистической экономике присуща цикличность развития. Кризисы задерживают развитие производительных сил, приводят к недоиспользованию возможностей экономики и прямому расточению и уничтожению ресурсов и продуктов. Таким образом, стремление капитализма к высокой организации производства на отдельном предприятии вступает в противоречие с анархией, царящей в экономике в целом. Маркс считал, что кризисы свидетельствуют о “разложении способа производства и формы общества, основанных на меновой стоимости”, то есть на производстве и обращении продуктов как товаров. Поэтому анархия капиталистического рыночного хозяйства, закономерно приводящая к кризисам, дала дополнительный повод основоположникам марксизма для вывода о неизбежной замене капитализма более прогрессивным способом производства, основанным на планомерном и нетоварном производстве и потому исключающим кризисы.

Однако развитие общества в последнее столетие внесло серьезные коррективы в эту логику. В эпоху свободной конкуренции индивидуальные производители были бессильны перед действием слепых законов рынка. В современных условиях существование монополий накладывает ограничение на стихийный характер капиталистической рыночной экономики. Еще Энгельс отмечал, что внутри монополий бесплановое производство капиталистического общества капитулирует перед плановым производством грядущего социалистического общества. Но элементы планировании распространяются и за пределы отдельной монополии, на межмонополистические отношения и экономику в целом. Прежде, чем приступить к выпуску продукции, корпорации изучают рынок, прогнозируют спрос, планируют поставки сырья и энергии, сообразуют свою деятельность с положением на рынке рабочей силы. Результаты экономической деятельности в определенной степени перестали быть непредсказуемыми. Активную роль в регулировании современной капиталистической экономики играет государство, начиная от прогнозирования развития, индикативного и директивного планирования и кончая национализацией предприятий и целых отраслей в случае необходимости.

Современному капитализму не удалось полностью ликвидировать кризисы и цикличность развития. Не изжитая окончательно анархия производства, порождаемая стихийным действием законов рынка, продолжает приводить к расточительству ресурсов. Например, кризис 1980–1982 гг. стоил США 600 млрд. долларов в форме недополученных товаров и доходов. Но рост монополизации производства и связанное с этим усиление планового начала, как и увеличение участия государства в процессе регулирования экономики, привели к тому, что кризисы перестали носить столь катастрофический, как во времена Маркса и даже в первой половине этого века, характер. В целом капитализму удалось, по крайней мере временно, ограничить как тенденцию к монополизации, так и анархию рыночного производства.

Оба эти явления находятся в диалектической взаимосвязи. С одной стороны, монополизация выступает в качестве приспособительного механизма, призванного ослабить анархию производства как плату за рыночную экономику и наличие конкуренции. С другой стороны, предельная монополизация ведет к чрезмерному ограничению конкуренции, что сужает сферу действия рыночных механизмов, делает актуальным огосударствление средств производства и в конечном итоге несет гибель капиталистическому способу хозяйствования. Таким образом, мы имеем классическую ситуацию взаимодействия двух противоположно направленных тенденций, борьба между которыми определяет один из главных векторов развития общественного производства. Успехи современного капитализма объясняются тем, что удалось найти меру диалектического единства обоих взаимоисключающих процессов — тенденции к монополизации и стремления рыночной экономики к неуправляемости и анархии. В итоге в настоящее время эти факторы не оказывают значительного тормозящего влияния на развитие производительных сил общества и не угрожают в этой связи существованию капиталистического способа производства.

Этот вывод не должен удивлять. Дело в том, что, строго говоря, анархия общественного производства и тенденция к его монополизации являются свойствами рыночной экономики и не зависят от формы собственности на средства производства — частной или общественной. Маркс и Энгельс полагали, что на смену капитализму придет социализм (как первая фаза коммунизма), для которого будут характерны нетоварное производство и нерыночная экономика (об этом подробнее говорилось в главах, посвященных эпохе военного коммунизма). Подобный взгляд на социализм позволил им фактически отождествить рыночную экономику (на высшей стадии ее развития) и капиталистический способ производства. Поэтому они рассматривали противоречия, свойственные рыночной экономике, как противоречия капитализма, хотя и конкуренция, и тенденция к монополизации, и анархия общественного производства не порождены непосредственно частной собственностью на средства производства и эксплуатацией наемной рабочей силы, а являются следствиями наличия независимых товаропроизводителей при капитализме. Этот факт становится совершенно очевидным, если допустить, что не только частная, но и общественная форма собственности на средства производства совместима с организацией экономики на законах рынка.

Таким образом, правильнее рассматривать анархию производства и тенденцию к его монополизации не в качестве форм проявления основного противоречия капитализма (между общественным характером производства и частным присвоением его результатов), а как свойства и проявления противоречий рыночной системы хозяйствования. При этом, безусловно, капитализм накладывает свою специфику на эти процессы, однако в целом они все-таки инвариантны к форме собственности на средства производства.

Изложенное в этой главе позволяет лучше понять эволюцию капитализма и механизмы, с помощью которых он сумел приспособиться к изменениям характера рыночной экономики. Движущей силой этих изменений был количественный и качественный рост производительных сил общества. Рост масштабов общественного производства требовал новых форм его организации. В конце XIX века эпоха свободной конкуренции сменилась монополистической стадией развития рыночного товарного производства. При этом монополизация и активное участие государства в процессе регулирования экономики должны рассматриваться в качестве приспособительной реакции рыночной формы организации хозяйственной жизни общества на изменения, связанные с развитием (ростом и изменением характера) производительных сил. Поначалу процесс образования и роста монополий носил стихийный и неконтролируемый характер. В перспективе неограниченный рост монополий должен был привести рыночное товарное производство к гибели. В начале века это обстоятельство дало основание Ленину определить империализм — монополистическую стадию капитализма — как загнивающий и умирающий капитализм. Однако капиталистические государства с помощью сугубо административных, “антирыночных” мер сумели переломить тенденцию к предельной монополизации производства и ограничили рост монополистического капитала. В итоге рыночное товарное производство не только уцелело, но благодаря привнесенным в него монополиями элементам планового хозяйства, начиная с середины века, сумело ограничить глубину и размах экономических кризисов.

Капитализм использовал эту трансформацию рынка прошлого с его необузданной стихией в современный регулируемый рынок в целях своего самосохранения, то есть для сохранения господствующего положения частной собственности в общественном производстве. Невозможность дня капитализма справиться с современными производительными силами, действуя в рамках чисто рыночных методов, присущих эпохе свободной конкуренции, подтверждается печальным опытом наших отечественных “реформаторов” после 1991 г. Этот опыт свидетельствует, что дикий, неуправляемый и неконтролируемый государством рынок, да еще при наличии супермонопольных производителей, действует на современную экономику самым разрушительным образом.

Из этих выводов вовсе не следует, что рыночная экономика и товарное производство будут существовать вечно. Вместе с тем альтернатива рынку появится только с утверждением в будущем способа производства, основанного на общенародной форме собственности. Значительная часть содержания этой книги посвящена доказательству того, что общенародная форма собственности соответствует коммунистическому, но не социалистическому обществу. Очевидно, что в современных условиях социалистическая экономика должна базироваться на рыночной основе. Поэтому из анализа противоречий рыночного способа хозяйствования в принципе невозможно получить доказательство превосходства социалистического способа производства над капиталистическим. Убедительным подтверждением такого превосходства может служить только обнаружение факторов, тормозящих развитие производительных сил при капитализме. Как показано в этой главе, ни тенденция к монополизации, ни сохраняющаяся анархия общественного производства, ни циклический характер развития современного капитализма не оказывают в настоящий исторический момент ощутимого сдерживающего влияния на развитие производительных сил. Однако в равной мере этот факт не может служить подтверждением жизнеспособности капитализма, поскольку указанные рыночные процессы в целом не являются отражением основного противоречия капитализма.

 

КЛАССОВАЯ БОРЬБА

Классовая борьба, по мнению основоположников марксизма, является одним из проявлений основного противоречия капитализма. По мере становления капиталистического способа производства “произошел полный разрыв между средствами производства, сконцентрированными в руках капиталистов, с одной стороны, и производителями, лишенными всего, кроме своей рабочей силы, с другой стороны. Противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением выступает наружу как антагонизм между пролетариатом и буржуазией”.

Непримиримость интересов рабочего класса и буржуазии — один из доводов, выдвигаемых марксистами в обоснование неизбежности гибели капитализма. Действительно, противоречие между собственниками и наемными работниками, эксплуататорами и эксплуатируемыми неустранимо при капиталистическом способе производства, поскольку оно основано на несправедливом распределении прибавочной стоимости. Однако отнюдь не стремление людей к абстрактной справедливости явится тем тараном, который сможет разрушить капитализм. Классовая борьба может взорвать капитализм и привести его к гибели только в том случае, если противоречие между наемным трудом и капиталом станет тормозом развития производительных сил.

Наиболее емко эту мысль выразил Ф. Энгельс: “Пока тот или иной способ производства находится на восходящей линии своего развития, до тех пор ему воздают хвалу даже те, кто остается в убытке от соответствующего ему способа распределения… Лишь когда данный способ производства прошел уже немалую часть своей нисходящей линии, когда он наполовину изжил себя, когда условия его существования в значительной мере исчезли и его преемник уже стучится в дверь, — лишь тогда все более возрастающее неравенство распределения начинает представляться несправедливым, лишь тогда люди начинают апеллировать от изживших себя фактов к так называемой вечной справедливости… В нравственном негодовании, как бы оно ни было справедливо, экономическая наука может усматривать не доказательство, а только симптом”. Возможно, если бы эта цитата почаще попадалась на глаза высокопоставленным руководителям Советского Союза, история СССР имела бы другой финал.

Отличие современного капитализма от капитализма XIX и начала XX века в том, что он накладывает существенные ограничения на степень эксплуатации наемного труда. В качестве контролера и регулятора этих ограничений выступает государство. Во всех странах развитого капитализма существуют законы, устанавливающие максимальную продолжительность рабочего дня и минимальный уровень заработной платы, регламентирующие труд несовершеннолетних. Государство обеспечивает гражданам широкий спектр социальных прав и гарантий, например, в случае потери трудоспособности. Через налоговую систему и бюджет государство фактически осуществляет перераспределение доходов в пользу менее обеспеченных слоев населения.

К. Маркс констатировал в “Капитале” наличие не только относительного, но и прогрессирующего абсолютного обнищания рабочего класса в XIX веке. В настоящее время абсолютного обнищании трудящихся нет: уровень жизни в развитых капиталистических странах постепенно растет. Но остановлена тенденция и относительного обнищания, о чем косвенно свидетельствует тот факт, что отношение доходов наиболее и наименее обеспеченных слоев населения остается стабильным (хотя абсолютный разрыв в доходах при этом, естественно, увеличивается).

Безусловно, капитализм не изменил и не изменит своей сути, поскольку он не может существовать без эксплуатации чужого труда. Вместе с тем эволюция капитализма в течение последних ста лет в сторону ограничения степени эксплуатации очевидна. Это означает одновременно смягчение — в определенной степени — остроты проявления основного противоречия капитализма, в том числе и в форме антагонизма между наемными работниками и буржуазией.

Непосредственной причиной, вызвавшей “гуманизацию” капитализма, явилась классовая борьба. Социальные права завоеваны трудящимися в длительной борьбе с капиталистами, сопротивлявшимися ограничению своего права на эксплуатацию. Однако классовая борьба сама является лишь следствием происходящих в обществе процессов, связанных с изменениями в производстве, распределении и социальной сфере Реально существующие в обществе к общественном производстве объективные противоречия, отражаясь в сознании людей, приводят в итоге к обострению классовых отношений. В соответствии с этой логикой глубинную причину, вызвавшую трансформацию варварского капитализма XIX века в капитализм современного типа, следует искать не в самой классовой борьбе, а в развитии общественных производительных сил и вызванном этим развитием изменении характера труда. Капитализм стал другим потому, что изменился характер труда, и капитализм сумел к этому приспособиться.

Этот вывод со всей очевидностью вытекает из сравнения характера труда в XIX веке и в настоящее время. В прошлом веке капитализм только вступил в машинную стадию производства, и уровень развития производительных сил был низким. Процесс разделения труда на фабрике на последовательность простых операций, выполняемых с помощью машин, привел к преобладанию неквалифицированного труда, не требующего образования и длительного обучения. Исполнение каждой операции не требовало большой силы, ловкости и умения рабочего обращаться со своим инструментом. Труд перестал быть искусством, каким он фактически был в эпоху ремесленного производства. Человек из умельца, творца превратился в простой придаток машины. От него требовались только самые простые, однообразные приемы, не требующие обучения. Интенсивность его работы задавалась скоростью движения исполнительных органов машины. К. Маркс в “Капитале” приводит ответ управляющего одной из фабрик на вопрос, каким образом поддерживается интенсивность труда рабочих: “Они не могут пренебречь своим делом; раз они начали, они должны продолжать; они являются частями одной и той же машины”.

Следствием такого характера труда было стремление капиталистов к сверхэксплуатации наемных рабочих, желание выжать из рабочей силы все возможное и невозможное. Моральные и нравственные нормы отступали перед логикой машинного производства, диктующей сверхэксплуатацию неквалифицированного труда. К. Маркс в первом томе “Капитала” рисует впечатляющую картину жизни рабочего класса в его время.

Применение машин сделало излишней мускульную силу человека и открыло дорогу преступающей всякие нравственные пределы эксплуатации дешевого детского и женского труда. Женщины и дети в значительной степени вытеснили взрослых мужчин из промышленного производства. Положение усугублялось тем, что рост производительности труда вследствие внедрения машин привел к возникновению “резервной промышленной армии” безработных. Кроме того, постоянный избыток рабочей силы создавался и притоком в город крестьян, лишавшихся земельной собственности по мере разложения феодализма. Усиленное давление, оказываемое конкуренцией безработных на занятых рабочих, принуждало последних к чрезмерному труду и подчинению диктату капитала.

В этих условиях капиталисту было выгодно увеличивать степень эксплуатации даже во вред здоровью рабочего, так как он всегда мог найти ему замену за воротами предприятия. Неквалифицированный характер труда не побуждал капиталиста ценить своего наемного работника. Маркс отмечает беспощадное отношение работодателя к здоровью рабочего, поскольку производительность труда неквалифицированного работника была для хозяина важнее, чем продолжительность его жизни.

Стремление к извлечению максимальной прибыли или, по выражению Маркса, неутолимая жажда прибавочного труда заставляла капиталистов повышать интенсивность труда до немыслимого ранее предела и увеличивать продолжительность рабочего дня, которая достигала 15 часов и более. В период становления капиталистического способа производства даже существовали законы, устанавливающие принудительное удлинение рабочего дня. Результатом было прогрессирующее вырождение населения промышленных центров: уменьшение роста и веса, распространение невиданных ранее профессиональных заболеваний. Маркс отмечал, что капиталистическое производство “посредством удлинения рабочего дня ведет не только к захирению человеческой рабочей силы, у которой отнимаются нормальные моральные и физические условия развития и деятельности. Оно ведет к преждевременному истощению и уничтожению самой рабочей силы. На известный срок оно удлиняет производственное время данного рабочего, но достигает этого путем сокращения продолжительности его жизни”. На протяжении всего XIX и начала XX века борьба между трудом и капиталом велась под лозунгом сокращения продолжительности рабочего дня. Для рабочего класса это была борьба не просто против “ужаса чрезмерного труда”, но и за физическое выживание. В нашей стране эта проблема была решена только после революции: в царской России рабочий день продолжался 12–13 часов, а на текстильных фабриках доходил до 15–16 часов. Советская власть законодательно закрепила восьмичасовой рабочий день.

Положение работника на производстве как простого придатка машины и наличие резервов рабочей силы обуславливали стремление владельца предприятия свести зарплату к минимуму, величина которого определялась лишь условиями поддержания трудоспособности наемного работника. Постоянная нужда и беспросветная нищета были уделом подавляющего большинства трудящихся. Несмотря на постоянный рост капитала, жизнь рабочих не улучшалась, а даже ухудшалась. Рост производительности машин только усугублял ситуацию, выталкивая часть рабочих за ворота предприятия и все более превращая оставшихся в бесправные “орудия производства”. Незаинтересованность работодателей в обеспечении наемным рабочим достойных условий жизни позволила основоположникам научного социализма сделать вывод о том, что по мере развития капитализма увеличивается не только относительное, но и абсолютное обнищание пролетариата.

Очевидно, что в настоящее время отношение к рабочей силе со стороны капиталистов претерпело серьезные изменения. Источник произошедшей эволюции как всегда, следует искать в изменившемся характере производительных сил общества. Современное производство качественно отличается от производства даже начала века. Уровень сложности применяемых машин и технологических процессов неизмеримо вырос. Наука стала новой составляющей производительных сил. Все большее распространение получают информационные технологии.

Качественные перемены в производительных силах естественно привели к изменению характера труда. Теперь человек не является простым придатком машины, как это было раньше. Наоборот, производительность и эффективность работы станков, машин и технологического оборудования зависят от квалификации, умения, опыта и ответственного отношения работника к своему делу. Чрезвычайно выросло значение творческого, интеллектуального труда. Постоянно повышается роль высококвалифицированного труда, требующего особенно сложного и длительного обучения — инженерного, научного, конструкторского и т. п. Вследствие усложнения процесса производства усилилось влияние на него со стороны управленцев и служащих. Таким образом, лицо современной армии наемного труда определяет образованный, даже высокообразованный, квалифицированный и опытный работник. Только такой работник способен приводить в движение современные средства производства.

Человек стал самой ценной для капиталиста составляющей производительных сил. Именно это обстоятельство принципиальным образом изменило отношение между трудом и капиталом. Капитализм прошлого с его системой сверхэксплуатации неквалифицированного труда не смог бы справиться с современными производительными силами. Увеличение доли квалифицированного труда потребовало обеспечить широким массам трудящихся доступ к образованию, что положило конец существовавшей долгие века монополии высших слоев общества на знания. Экономические соображения заставили ценить жизнь и здоровье обученного и опытного работника. Поэтому получила развитие система здравоохранения, доступ к которой в той или иной степени был предоставлен не только работающим, но и членам их семей. Продолжительность рабочего дня теперь должна учитывать специфику квалифицированного труда, отдача от которого резко снижается, если его непрерывная продолжительность превышает физиологические и психологические возможности человеческого организма.

Вся система социальных прав и гарантий современного капиталистического общества в конечном счете отражает возросший уровень развития производительных сил и изменившийся характер труда. Большое участие в создании этой системы приняло буржуазное государство, действовавшее в интересах всего класса капиталистов. Дело в том, что, хотя изменение характера труда делает расширение социальных прав трудящихся объективно необходимым и экономически выгодным классу капиталистов в целом, дня каждого отдельного капиталиста это сопряжено со снижением нормы прибыли и его доходов. Проведение социальных реформ в рамках только одного предприятия может серьезно подорвать позиции его владельца в конкурентной борьбе. В связи с этим меры, законодательно ограничивающие степень эксплуатации и расширяющие социальные права трудящихся, должны приниматься в основном в масштабе целой отрасли или всего государства. Это обстоятельство является одним из факторов, определяющих активную роль буржуазного государства в экономике и социальной сфере.

Несмотря на достигнутый социальный прогресс, капитализм не устранил (и не может устранить) противоположность интересов владельца предприятия и его наемных работников. Все социальные завоевания трудящихся появились не благодаря гуманизму и альтруизму их работодателей, а как продукт, по словам Маркса, “продолжительной, более или менее скрытой гражданской войны между классом капиталистов и рабочим классом”. Вместе с тем, как уже отмечалось, классовая борьба является только внешним проявлением глубинных процессов, происходящих в общественном производстве и вызванных ростом производительных сил и изменением характера груда.

Современный капитализм действительно разительно отличается от капитализма прошлого. Правы те, кто утверждает, что сейчас капитализм уже не тот, что был при Марксе. Для первого этапа развития капиталистического способа производства были характерны неограниченная свобода конкуренции и стремление буржуазии к сверхэксплуатации наемного труда. На рубеже XIX и XX веков капитализм вступил в следующую, империалистическую фазу, главными особенностями которой были преобладание монополистического капитала в структуре производительных: сил и закончившийся территориальный передел мира между основными колониальными державами. Две мировые войны, подъем революционного движения и экономические катаклизмы 1920-х и 1930-х годов стали неоспоримыми свидетельствами острого кризиса, переживаемого старой моделью капитализма. После Второй мировой войны постепенно сформировалась современная стадия развития буржуазного общества. Для нее характерны активное вмешательство государства в экономику, обуздание тенденции к неограниченному росту монополизации производства и, главное, “гуманизация” капитализма вследствие изменившегося характера труда. В отличие от предыдущих этапов истории капитализма эти процессы не нашли адекватного отражения в работах ученых-марксистов, которые вплоть до последнего времени пытались “втиснуть” современную реальность в рамки картины мира, созданной грудами классиков научного социализма в XIX — начале XX века. Возможно, в настоящий момент общество находится на пороге новой революции в своих производительных силах. Если капиталистический способ производства сможет ее пережить, мы станем свидетелями очередного, новейшего этапа его истории.

Однако никакие перемены не могут изменить сущность капиталистического способа производства, основанного на частном присвоении результатов чужого труда. Маркс сформулировал это положение так: “… производство прибавочной стоимости, или извлечение прибавочного труда, составляет специфическое содержание и цель капиталистического производства независимо от тех изменений в самом способе производства, которые возникают из подчинения труда капиталу”.

 

КАПИТАЛИЗМ И СТИМУЛЫ

Итак, анализ современного состояния капитализма показал, что:

— капитализм сумел обеспечить высокий темп развития производительных сил и на этой основе повысить уровень жизни населения;

— основная причина роста производительных сил при капитализме заключается в присущей им способности к саморазвитию, главным источником которой является конкуренция независимых производителей в рыночной экономике;

— капитализму удалось обуздать тенденцию монополизации производства и сохранить конкуренцию. Монополизация, а также переход государства к политике активного вмешательства в процесс управления экономикой внесли элементы планирования в рыночную экономику и способствовали ослаблению циклического характера развития капиталистического производства и смягчению кризисов;

— побудительной причиной “гуманизации” капитализма и ограничения степени эксплуатации наемных работников стал изменившийся характер труда.

Таким образом, мы вплотную подошли к ответу на поставленный ранее вопрос, главный с точки зрения обоснования перспектив социалистического развития: в чем заключается тормозящее влияние капиталистических производственных отношений на развитие общественных производительных сил? Ответ подсказывает проведенный в предыдущих главах анализ.

Дело в том, что перед современным капитализмом во весь рост встала та же проблема, которую так и не сумел решить советский социализм (вульгарный коммунизм), — проблема трудовой мотивации, то есть создания работнику наилучшего стимула к высокопроизводительному труду. Эта проблема не была актуальной в эпоху варварского капитализма при преобладании неквалифицированного труда, поэтому основоположники марксизма не уделили, к сожалению, ей того внимания, которого она заслуживает. С развитием производительных сил и изменением характера труда ситуация в корне изменилась. Теперь человек превратился в главную составляющую общественных производительных сил. Зависимость эффективности производства от “человеческого фактора” еще более увеличилась в связи с научно-технической революцией, ведущей к повышению сложности и интеллектуализации труда. Эффективность современного производства в огромной степени определяется полнотой использования потенциала каждого работника, его инициативой, предприимчивостью и ответственным отношением к делу. Значение “человеческого фактора” по мере дальнейшего развития производительных сит будет только возрастать. Поэтому в конечном итоге историческую победу одержит тот способ производства, который создаст наилучшую систему мотивации к труду.

Капитализм вынужден постоянно приводить систему мотивации к труду в соответствие с изменяющимися условиями. Причем в силу своих специфических особенностей он достигает этого лишь через столкновение интересов и пережив катаклизмы классовой борьбы. Периодически изменения, происходящие в обществе, производительных силах и характере труда вызывают обострение основного противоречия капитализма, которое проявляется в виде вспышки классовой борьбы. Люди осознают несправедливость старых условий труда и выдвигают требование их пересмотра. Трудовые конфликты реализуются в различных формах, вплоть до забастовок. В результате работодатели оказываются вынужденными идти на уступки, увеличивать зарплату и расширять систему социальных прав и гарантий, повышая тем самым стимулы к труду. Но достигнутый компромисс неизбежно носит временный характер и заканчивается очередным социальным конфликтом. Таким путем при капитализме через механизм классовой борьбы реализуется процесс взаимовлияния производительных сил и производственных отношений, в том числе и в части, касающейся корректировки системы стимулирования труда.

Вместе с тем капиталистический способ производства по ряду направлений ставит преграды реализации наивысшей трудовой мотивации. Прежде всего ограничение накладывает сам факт наличия эксплуатации наемного труда.

Капиталист, оплатив стоимость рабочей силы, стремится к повышению интенсивности труда. Наемный работник, наоборот, не заинтересован в интенсификации своего труда, так как она ведет лишь к увеличению неоплачиваемой прибавочной части его труда, результаты которой присваиваются не им, а капиталистом. Поэтому в общем случае он стремится не выходить за пределы той интенсивности труда, которая, по его мнению, соответствует оплате. Это касается как физического, так и интеллектуального труда.

Аналогичная ситуация складывается и в отношении продолжительности рабочего дня: наемный работник совершенно не заинтересован трудиться за пределами оплачиваемого рабочего времени, даже если его продолжительность существенно меньше той, которую он может выдержать без ущерба для своего здоровья.

Незаинтересованность работника в интенсификации своего груда представляет собой серьезную проблему для его нанимателя. Работодатель может заставить работника трудиться интенсивнее, например, под угрозой увольнения и потери средств к существованию, но страх — не лучший стимул. Коллизия может быть разрешена только путем повышения, то есть увеличения стимулирующей роли, оплаты труда. После этого на некоторое время может установиться период “классового мира”, когда наемный работник удовлетворен заработной платой, и эффективность его действий повышается.

Но эффективность современного производства зависит не только от интенсивности труда, но и от инициативы, ответственного отношения к делу, степени творческой самоотдачи работника. Проявлению этих качеств препятствует отчуждение наемного работника от результатов его деятельности. Он всегда помнит, что создаваемые им продукты принадлежат не ему, а владельцу капитала, поэтому итогом его инициативы может быть только увеличение прибавочной части его труда, присваиваемой работодателем.

Работник имеет дополнительный стимул трудиться лучше в надежде, что его индивидуальные усилия будут в перспективе отмечены его нанимателем. Однако в любом случае, даже при сдельной форме оплаты, зарплата наемного работника не полностью соответствует количеству его труда, так как часть вновь созданной им стоимости, а именно прибавочная стоимость, безвозмездно, без какого бы то ни было эквивалента для ее создателя присваивается капиталистом как собственником средств производства. По этой причине трудящийся всегда получает неполную компенсацию своих физических и интеллектуальных усилий.

Напомним, что, по большому счету, капиталист не имеет никаких фактических оснований для присвоения прибавочной стоимости, за исключением того формального обстоятельства, что капитал, который был первоначально вложен в производство, возможно, сложился в результате его личных трудовых усилий. Да и тот первоначальный капитал уже многократно окупился за счет прибавочной стоимости.

Трудящиеся рано или поздно осознают (чаще всего на уровне обыденного сознания) несправедливость присвоения капиталистом результатов чужого труда и существующей при капитализме системы распределения прибыли предприятия. Это обстоятельство не только снижает заинтересованность работника в интенсификации труда, но и препятствует проявлению инициативы и творческой самоотдачи с ею стороны. Наемный работник при капитализме сознает наличие эксплуатации труда, и это является одним из факторов, формирующих его систему интересов и ограничивающих влияние на него любой попытки стимулирования его труда. Без собственности каждого работника на результаты его труда не может быть полноценной ответственности и заинтересованности, без этого нельзя рассчитывать на полное раскрепощение творческой инициативы.

В целом отчуждение наемного работника от результатов его труда является одной из причин недостаточной эффективности системы стимулов к труду, существующей в рамках капиталистического способа производства. Причем даже такие ограниченные стимулы реализуются лишь в результате классовой борьбы между трудящимися и буржуазией. Таким образом, противоположность интересов капиталиста и наемных работников как следствие различного положения, занимаемого ими по отношению к средствам производства, неизбежно отражается негативным образом на эффективности производства, поскольку потенциал наемного персонала используется не в полной мере.

Вторая причина ограничения мотивации к труду при капитализме кроется в психологии наемного работника. Следует заметить, что эта проблема свойственна не только капитализму. В СССР при господстве общенародной формы собственности не было ликвидировано фактическое отчуждение трудящихся от средств производства. Это способствовало тому, что психология, свойственная наемному характеру труда, продолжала сохраняться и даже укрепляться. При наемном труде человек не является и не чувствует себя хозяином предприятия. Рядовой работник капиталистического предприятия отстранен от принятия решений, он является не субъектом, а объектом производственного процесса. Насколько это обстоятельство сдерживает проявление творческой энергии и инициативы трудящихся масс, видно из сравнения отношения к своему делу наемного работника и предпринимателя. Последний активно использует свое право на инициативу. Более того, результат его деятельности во многом определяется тем, насколько полно он сможет реализовать свои способности и творческий потенциал. А об ответственном и заинтересованном отношении предпринимателя к своему делу даже излишне упоминать.

Между наемным работником и его работодателем существуют отношения зависимости. Подчиненное и бесправное положение наемного труженика не позволяет почувствовать подлинную свободу, ощутить себя полноправным субъектом производственного процесса. Капиталистическое предприятие выступает по отношению к трудящимся как чуждая им машина эксплуатации. Этот факт особенно явно проявляется в моменты трудовых конфликтов. В силу отчуждения работников от собственности, от средств производства они недостаточно заинтересованы в эффективности работы всего предприятия в целом. Они не отождествляют свое благополучие с процветанием фирмы. Это обстоятельство дополнительно ограничивает проявления любой инициативы с их стороны и тем самым служит фактором, сдерживающим развитие капиталистического производства. Недаром столь огромные усилия, особенно в Японии, направляются на формирование корпоративного сознания у персонала фирмы. Система пожизненного найма, широко распространенная в Японии, призвана хоть в какой-то мере обеспечить заинтересованность наемных работников в делах фирмы. Однако эти попытки повлиять на отношение рабочих и служащих к своему труду могут привести лишь к крайне ограниченному результату, поскольку особенности психологии наемного работника отражают специфические черты капиталистического производства и потому носят объективный характер.

Очевидно, что если удастся создать экономическую систему, в рамках которой “психология предпринимателей” (хозяев своей судьбы, “кузнецов своего счастья”) будет присуща не только избранному меньшинству, но всему трудящемуся большинству, общественное производство получит гигантское ускорение своему развитию.

Итак, те стимулы, которые создает капитализм для поощрения высокопроизводительного труда, ограничены как по причине отчуждения непосредственного производителя от результатов его деятельности, так и в силу специфики его психологии, определяемой наемным характером труда. Это положение является следствием основного противоречия капитализма и потому неустранимо в его рамках. При сохранении частной собственности на средства производства и наемного характера труда невозможно в полной мере задействовать инициативу, творческий и интеллектуальный потенциал человека. Именно в этом заключается тормозящее влияние капиталистических производственных отношений на развитие общественных производительных сил. И значение этого фактора будет только усиливаться по мере роста производительных сил и интеллектуализации труда.

Эти положения представляют собой главный вывод, который следует из проведенного в последних главах анализа современного капитализма.

 

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ СОБСТВЕННОСТИ

Главная проблема, стоящая перед общественным производством в настоящий момент — проблема мотивации к труду: как, каким образом создать человеку наилучшие стимулы к высокопроизводительному труду?

Современные производительные силы достигли такой стадии, когда их дальнейшее развитие зависит от качества решения этой проблемы, ведь стимул — двигатель прогресса производства. Социализм советского типа (вульгарный коммунизм) не сумел найти ее удовлетворительного решения, что и явилось главной причиной его поражения в соревновании с капитализмом. Но и капитализм, как показано в предыдущей главе, накладывает непреодолимые для него ограничения на мотивацию к труду. Эти ограничения являются следствиями частной собственности на средства производства, поэтому преодоление свойственных капитализму противоречий требует обобществления средств производства.

Новый (в отличие от старого, советского) социализм должен снять все присущие капиталистическому способу производства ограничения мотивации к труду. В его рамках должна быть создана базирующаяся на личном интересе мощная система стимулов, побуждающих всех работников полностью раскрывать свои способности и возможности, в максимальной степени проявлять инициативу. Главное преимущество социализма над современным капитализмом будет заключаться в отличии психологии и разном отношении к труду наемного работника, с одной стороны, и собственника (совладельца) как средств производства, так и продуктов своего труда, с другой.

Задействовав, таким образом, “человеческий фактор”, новый социализм сможет обеспечить ускоренное — по сравнению с капитализмом развитие производительных сил. Тем самым будут созданы необходимые предпосылки для исторической победы социализма над капитализмом, поскольку, по мнению В. И. Ленина, “производительность труда, это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя… Капитализм может быть окончательно побежден и будет окончательно побежден тем, что социализм создаст новую, гораздо более высокую производительность труда”. Только на этой основе социализм сможет решить стоящие перед обществом экономические и социальные задачи.

Итак, проблемы, которые должен решить новый социализм, очевидны. Но что он должен собой представлять? Главное, в какой форме должно быть осуществлено обобществление средств производства?

Ответ на этот вопрос должен дать современный капитализм и, конкретно, его анализ. К. Маркс неоднократно указывал, что новые производственные отношения возникают еще в рамках старого способа производства. Уже при капитализме создаются предпосылки нового общественного строя. Поэтому “рабочему классу предстоит не осуществлять какие-либо идеалы, а лишь дать простор элементам нового общества, которые уже развились в недрах старого разрушающегося общества”. В связи с этим важно определить тенденцию, направление развития современного капитализма. Необходимо искать черты и элементы нового способа производства в старом, а не заниматься искусственным социальным конструированием.

Очевидно, что капитализм сумел приспособиться к современным реалиям главным образом потому, что ему удалось ослабить разрушительное, гибельное для него противоречие между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения его продуктов. Анализ именно этого обстоятельства должен помочь определить тенденцию развития современного капитализма.

Действительно, тот факт, что капиталистическое производство носит общественный характер, вовсе не означает, что все общество, от мала до велика, приводит в движение средства производства на конкретном заводе или фабрике. Конечно, средства производства применяются не всем обществом в целом, а трудовым коллективом каждого предприятия. Именно работники предприятия представляют собой ту силу, которая осуществляет процесс производства. Следовательно, и товары, выпускаемые фабрикой или заводом, являются результатом совместного труда коллектива данного предприятия, а не одного человека и не общества в целом. Именно так, вслед за основоположниками марксизма, следует трактовать содержание понятия “общественный характер производства”. “Общественный” в данном случае следует понимать как “коллективный”. Поэтому основное противоречие капитализма — между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения — проявляется прежде всего как противоречие между трудовым коллективом предприятия и капиталистом (или группой капиталистов), присваивающим коллективно создаваемую прибавочную стоимость.

Отсюда следует важный вывод: необходимость обобществления средств производства в общенародной форме (как это имело место в советской модели социализма) логически не вытекает из основного противоречия капитализма. Вместе с тем окончательное разрешение основного противоречия капитализма возможно только путем передачи средств производства в собственность применяющих их трудовых коллективов.

Эти выводы помогают лучше понять некоторые важные для истории СССР обстоятельства. Очевидно, что огосударствление собственности в СССР явилось результатом неправильно определенной тенденции развития капитализма. Основоположники марксизма переоценили значение государственной собственности в капиталистической экономике. Они абсолютизировали процесс огосударствления части средств производства при капитализме, рассматривая его как признак грядущего переворота в способе производства. Это позволило Ф. Энгельсу заявить, что “заставляя все более и более превращать в государственную собственность крупные обобществленные средства производства, капиталистический способ производства сам указывает путь этого переворота. Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность”. Энгельс не мог предвидеть, что тенденция к монополизации производства и, как следствие, огосударствление средств производства, будут носить лишь ограниченный и относительный характер. Как это показано в предыдущих главах, монополизация и огосударствление, представляющие собой естественный процесс эволюции рыночной формы организации экономики, не угрожают и в видимой перспективе не будут угрожать существованию капиталистического способа производства.

Современный капитализм демонстрирует другую тенденцию, практически отсутствовавшую в XIX веке. Эта тенденция — коллективизация собственности. Ее нельзя рассматривать как проявление альтруизма со стороны капиталистов. Коллективизация собственности отражает объективные, не зависящие от воли людей процессы. В основе этих процессов лежит развитие производительных сил, которое вызывает изменения в характере труда — его интеллектуализацию, повышение значения квалификации, опыта и ответственного отношения к своему делу со стороны работника. Как следствие, человек превратился в главную составляющую производительных сил, влияние “человеческого фактора” на современное производство стало определяющим. Проблема трудовой мотивации вышла на первый план и заставила капиталистов постоянно искать дополнительные и новые возможности для стимулирования высокопроизводительного труда. Результатом стала “гуманизация” капитализма — улучшение условий труда, создание системы социальных прав и гарантий.

Но в современных условиях этого уже недостаточно для эффективного стимулирования труда. Для создания новой мотивации к труду требуется изменить отношение работника к собственности. Только так можно наиболее полно задействовать его потенциал и лишь таким путем можно в современных условиях и дальше развивать производительные силы. И капиталисты вынуждены открывать трудящимся ограниченный доступ к собственности. Делают это они не из альтруизма и не по причине проснувшегося у них чувства социальной справедливости, а подчиняясь, возможно даже неосознанно, объективной логике развития современного производства.

Прежде всего трудящиеся получают доступ к собственности посредством распространения акций предприятия среди его рядового персонала. Тем самым работник становится мелким акционером предприятия, на котором от трудится, то есть — формально — его владельцем. Он получает не только зарплату как наемный работник, но и доход по акциям как собственник средств производства. Доход по акциям представляет собой не что иное, как часть прибавочной стоимости, материализацию прибавочного труда наемного работника, которую капиталист ранее полностью присваивал, а теперь он вынужден делиться ею со своими рабочими, чтобы повысить их мотивацию к труду. То обстоятельство, что капиталист, несмотря на вековые классовые предрассудки и очевидный психологический барьер, все-таки вынужден “оторвать с кровью от сердца” часть собственности, составляющей основу его экономической власти и личного благополучия, лишний раз подчеркивает значение, которое приобрела в настоящее время проблема трудовой мотивации.

Подобная практика очень широко распространена на Западе. Вместе с тем распределение ограниченного количества акций предприятий среди трудовых коллективов не ставит под сомнение господствующее положение частной собственности в капиталистической экономике. В ФРГ, например, акциями владеет пятая часть населения, однако, абсолютное большинство акций (порядка 85–90 %) сосредоточено в руках лишь 1 % населения, реально управляющего собственностью. В Швеции 1 % держателей акций контролирует две трети их общего количества. Эксплуататорская сущность капитализма, заключающаяся в частном присвоении создаваемой чужим трудом прибавочной стоимости, также не изменяется. Капиталисты не теряют контроля над средствами производства, поскольку совокупная доля акций всего трудового коллектива составляет незначительную часть контрольного пакета акций. Вследствие этого трудящиеся, несмотря на формальное причисление к слою собственников, не приобретают реальных прав управления предприятием, не участвуют в принятии важных для них решений и продолжают оставаться в положении объектов, а не субъектов производственного процесса. Отчуждение трудящихся от средств производства фактически не преодолевается, наемный характер труда сохраняется. Недостаточное “количество” (чисто символическое приобщение работника к собственности) не позволяет проявиться новому “качеству” (изменению положения трудящегося в процессе производства). В. И. Ленин еще в начале века показал, что “демократизация” владения акциями не устраняет пропасти между трудящимися и капиталистами.

Однако этот процесс четко и однозначно подтверждает тенденцию развития современного капитализма, которая состоит в коллективизации собственности. В данном случае эта тенденция выражается в обеспечении трудящимся ограниченного доступа к собственности на средства производства. Тем самым буржуазия теряет монополию на собственность и вынуждена делиться частью прибавочной стоимости с наемными работниками, что свидетельствует о постепенном размывании и преобразовании частной собственности. В основе процесса приобщения трудящихся к собственности через наделение их акциями предприятий лежит объективная потребность современного производства в создании эффективных стимулов к труду. Не случайно тенденция к расширению участия трудящихся в распределении прибыли наиболее отчетливо проявляется в самых передовых и высокотехнологичных фирмах. Принципиально, что речь идет именно о тенденции к коллективизации собственности, а не об ее огосударствлении: стимулирующее влияние на работника оказывает владение собственностью только на том предприятии, где он трудится. Не зря западные фирмы прилагают огромные усилия для выработки у своих сотрудников корпоративного, то есть солидарного сознания. Вместе с тем буржуазия никогда добровольно не откажется от экономической власти, и это обстоятельство ставит предел развитию процесса превращения трудящихся в акционеров — собственников своего предприятия.

Если акционирование не изменяет принципиально характера капиталистических производственных отношений, то появившаяся в последние десятилетия на Западе групповая собственность трудовых коллективов несет в себе нечто совершенно новое для буржуазного общества. Чаще всего предприятия переходят в групповую, то есть коллективную, собственность после их банкротства. В этом случае персонал предприятия, желая сохранить рабочие места, выкупает его у прежнего хозяина и сам становится его владельцем. В мире тысячи предприятий с коллективной формой собственности. В США — “цитадели капитализма” — их более десяти тысяч. Причем зачастую они демонстрируют более высокую эффективность, чем частные фирмы.

К коллективным предприятиям примыкают предприятия кооперативные, существующие на Западе в разных сферах экономики, не только в сельском хозяйстве, уже более 150 лет. В кооперативах коллективизация собственности осуществляется путем объединения независимых мелких частных предпринимателей. Живучесть кооперативного движения является лучшим доказательством эффективности коллективной формы собственности.

Переход предприятия в полное хозяйственное владение трудового коллектива означает реальное преодоление отчуждения непосредственного производителя от средств производства и ликвидацию наемного труда. Прибавочная стоимость, создаваемая коллективом, присваивается им же. Следовательно, устраняется основное противоречие капитализма — между общественным характером производства и частным присвоением его продуктов. Таким образом, в рамках коллективного предприятия происходит ликвидация основы буржуазного способа производства — частнокапиталистической собственности и связанной с ней возможности присвоения результатов чужого труда.

Успешное развитие предприятий с коллективными формами собственности подтверждает еще одну важную тенденцию, отмеченную уже основоположниками марксизма: буржуазия все больше вытесняется из сферы общественного производства. Развитие производительных сил приводит к постепенному изменению роли господствующего класса в общественной организации труда. Еще в середине XIX века кооперативные фабрики рабочих доказали возможность обойтись без капиталистов в процессе организации и управления производством, а укрупнение и централизация производства дали основание Энгельсу заявить о том, что “все общественные функции капиталиста выполняются теперь наемными служащими. Для капиталиста не осталось другой общественной деятельности, кроме загребания доходов, стрижки купонов и игры на бирже, где различные капиталисты отнимают друг у друга капиталы”. В настоящее время эта тенденция только усилилась. Крупные, средние и даже мелкие предприятия управляются наемными специалистами (менеджерами). Капиталисты сохранили за собой, по сути, только функцию контроля. Они во все большей степени оказываются излишними и ненужными для процесса общественного производства, и коллективные предприятия наиболее ярко демонстрируют этот факт.

Все это означает, что в виде предприятий с коллективной формой собственности, в том числе кооперативов, в недрах капитализма стихийно, в силу действия объективных законов общественного развития возникают “островки” новых производственных отношений и нового, социалистического способа производства. Происходит своеобразная “социализация” капитализма. Этот процесс полностью соответствует описанному Марксом механизму рождения и утверждения новых производственных отношений в рамках старой общественно-экономической формации, “внутри и в борьбе с имеющимся налицо развитием производства и с унаследованными, традиционными отношениями собственности”. Маркс считал, что развитие нового способа производства приводит к постепенному подчинению ему все большего количества элементов старого строя и созданию необходимых ему структур, отсутствующих в старой экономической системе. Таким образом, в ходе исторического развития еще в рамках старого общества рождается и крепнет новый способ производства.

Показательно, что советские вульгаризаторы марксизма были вынуждены подвергнуть ревизии это положение теории Маркса. Согласно официальной советской идеологии считалось, что социалистические производственные отношения в принципе не могут стихийно сложиться при капитализме, так как для их возникновения требуется огосударствление средств производства в общенациональном масштабе, а это возможно лишь после завоевания рабочим классом политической власти. Утверждалось, что поскольку социалистическая общественная собственность на средства производства исключает эксплуатацию, социалистический базис даже в виде уклада не может возникнуть в рамках буржуазной экономической системы, пока экономическая мощь и власть находятся в руках буржуазии.

Логика этих рассуждений кажется совершенно безупречной, если, по примеру советских идеологов, считать неотъемлемыми атрибутами социализма тотальное господство общенародной собственности и централизованную плановую экономику. Ни то, ни другое действительно не могут возникнуть внутри капитализма. Однако стоит только связать социализм с коллективной (групповой) формой собственности, как сразу вскрывается ложность идеологического постулата о невозможности возникновения социалистических производственных отношений в недрах капитализма.

Капитализм приспосабливается к реальностям конца XX века, создавая внутри себя элементы нового способа производства. Именно это обстоятельство во многом определяет такие его качества, как гибкость, пластичность и способность эволюционировать под влиянием изменения производительных сил. Но это, безусловно, не означает, что буржуазия когда-нибудь добровольно откажется от своих привилегий и от господствующего положения, которое она занимает в структуре общественного производства.

Итак, обобществление средств производства путем их коллективизации — экономический императив современной эпохи. Логика развития производительных сил диктует современному капитализму движение в направлении коллективизации, но не огосударствления собственности. Однако движение это осуществляется медленно, непоследовательно, через противоречия и классовую борьбу. Капитализм сам ставит пределы своему развитию, поскольку прогрессивная тенденция коллективизации собственности вступает в противоречие с частной собственностью на средства производства — основой буржуазного общества.

 

НОВЫЙ СОЦИАЛИЗМ

Социалистическое обобществление средств производства должно являться продолжением объективной логики хозяйственной эволюции капитализма. Поэтому новый социализм, социализм XXI века должен базироваться, как на основе, на различных формах коллективной собственности. Именно это обстоятельство является главным отличительным признаком социалистического способа производства.

Конкретные формы, в которых будет осуществлена коллективизация средств производства, не только могут, но и должны быть разными. Условия в различных сферах и отраслях народного хозяйства слишком отличаются, чтобы можно было еще раз допустить повсюду единообразие форм собственности. При этом конкретные рекомендации вряд ли уместны, но в принципиальном плане подход к коллективизации может быть намечен. Принцип должен быть один: каждый трудящийся должен стать реальным собственником конкретной собственности. Только при соблюдении этого условия обладание собственностью обеспечивает стимулирующий эффект для трудящегося, повышает его мотивацию к труду.

Собственность должна быть максимально приближена к человеку. Право работника на владение в составе многотысячного коллектива таким гигантом, как например “Уралмаш”, не многим отличается от его старых прав как совладельца общенародной собственности. В больших коллективах неизбежна естественная узурпация процесса принятия важнейших решений небольшой группой наиболее активных людей. При этом большинство, несмотря на формально провозглашенные права, окажется отстраненным от участия в управлении производством. В итоге мы получим очередную профанацию идеи обобществления собственности. Коллективизация собственности обеспечит стимулирующий эффект, только если она будет проведена на уровне цеха, участка или даже бригады, то есть средства производства должны быть закреплены за коллективом соответствующего подразделения. Это предполагает наличие внутрипроизводственных товарно-денежных отношений между структурными подразделениями предприятия.

Допустимы любые формы коллективной собственности. Главное, чтобы средства производства находились в пользовании трудового коллектива, приводящего их в движение. В этой связи акционирование предприятия отнюдь не всегда может привести к желаемому результату. Продажа части собственности предприятия в виде акций не членам трудового коллектива, хотя и служит цели привлечения дополнительных инвестиций, но не оказывает никакого влияния на трудовую мотивацию и производительность труда. В своем классическом виде акции предполагают получение дохода в соответствии с вложенным капиталом, но не количеством и качеством труда. Поэтому юридические и физические лица, не имеющие отношения к коллективу предприятия, должны допускаться к владению собственности лишь в пределах, не нарушающих права трудового коллектива. Предприятием не должны владеть и управлять лица, не имеющие ни малейшего отношения к самому производству, для которых акции имеют исключительно финансовый смысл и интересуют их только с точки зрения приносимого дохода.

Члены трудового коллектива должны получить возможность реально осуществлять свои права совладельцев общественной собственности. Только это позволит превратить личные интересы трудящихся в мощную силу социально-экономического и научно-технического прогресса. Для этого работники должны объективно стать и субъективно ощутить себя подлинными хозяевами производства.

Характер способа производства определяется не только уровнем развития производительных сил и формой собственности на средства производства, но и формой побуждения человека к труду. В античном обществе раба заставляли трудиться с помощью силы. Крепостной крестьянин находился в личной зависимости от феодала, что давало возможность последнему путем внеэкономического принуждения эксплуатировать чужой труд в виде барщины, оброка и других феодальных повинностей. При капитализме лично свободный наемный работник побуждается к труду чисто экономическими средствами. Он вынужден продавать свою рабочую силу и трудиться на капиталиста, поскольку для него это единственный способ обрести средства к существованию. При социализме побуждать человека к высокопроизводительному и инициативному труду должно его положение в составе солидарного коллектива собственников и чувство, присущее хозяину средств производства и своей судьбы.

Наш общий опыт как совладельцев общенародной собственности показывает, что хозяина создает не столько само по себе право собственности на средства производства, сколько право распоряжаться продуктами своего труда. В марксизме собственность понимается не просто как юридически закрепленное право на вещь, а как совокупность всех экономических отношении между людьми, включающая в себя участие в управлении, организации труда, распределении дохода и т. п. Однако сущность отношений собственности, по Марксу, составляет право присвоения результатов труда. К. Маркс употреблял понятия “собственность” и “присвоение” как синонимы. В глазах работника право собственности реализуется прежде всего через возможность присвоения продуктов его труда. При новом социализме готовая продукция должна принадлежать непосредственным ее производителям.

Осуществленная у нас после 1991 г. в стране приватизация собственности не реализовала на практике ни один из перечисленных выше принципов. Целью приватизации была не передача средств производства в собственность трудовых коллективов, а создание слоя стратегических, то есть крупных частных, собственников. Фактически предприятия, находившиеся ранее в общенародной собственности, были переданы отдельным частным лицам или группам лиц, в большинстве случаев не имеющих никакого отношения к производству. Трудовой коллектив получил ограниченное количество акций и не приобрел реальных прав собственника предприятия. Тем самым характерное для общенародной собственности фактическое отчуждение трудящихся от средств производства не было преодолено, более того, открыто утвердился наемный характер труда. В целом приватизация по Чубайсу воспроизвела схему акционирования капиталистических предприятий, описанную в предыдущей главе. Она не может коренным образом изменить психологию и трудовую мотивацию работников. Осуществленная в стране приватизация общенародной собственности носит сугубо капиталистический характер, а потому представляет собой регресс в развитии национальной экономики. Последовавшее в результате приватизации и других мер, направленных на капитализацию экономики, обвальное падение промышленного производства подтверждает этот вывод. Только коллективизация средств производства представляет собой прогрессивную линию развития экономики.

Реальная передача трудовому коллективу права присвоения результатов его труда отодвигает на второй план вопрос о владельце собственности. Юридическим владельцем средств производства может оставаться государство, лишь бы предприятие было передано в полное хозяйственное ведение трудовому коллективу. Это обстоятельство позволяет задействовать аренду как первый шаг на пути становления коллективных предприятий и в качестве механизма их образования.

Несправедливость приватизации по Чубайсу, в результате которой подавляющая часть граждан страны лишилась своих прав как совладельцев общенародной собственности и она перешла в руки частных лиц, очевидна. Рано или поздно справедливость будет восстановлена. После приведения результатов приватизации в соответствие с реальной стоимостью приватизированных предприятий значительная доля собственности вновь окажется в руках государства. Перед государством встанет задача трансформации общенародной собственности в коллективную. Оптимальный путь пролегает, видимо, через аренду. Арендное предприятие юридически продолжает находиться в государственной собственности, что обеспечивает государству контроль за действиями коллектива. На первых порах государство как собственник должно диктовать номенклатуру продукции и цены, защищая общество от возможного “группового эгоизма” персонала предприятия. Но судьба трудового коллектива — в его собственных руках. При аренде коллектив получает право пользования средствами производства, что включает в себя и право присвоения продуктов труда. Таким образом, при аренде осуществляется реальное соединение средств производства с непосредственными производителями, что дает нужную — с точки зрения стимулирования высокопроизводительного труда — степень индивидуализации собственности.

Коллектив обретает экономическую свободу и самостоятельно ведет свое хозяйство. Государству он выплачивает арендную плату и налоги, а все остальное остается в его полном распоряжении.

Аренда должна стать школой для коллективных собственников, предоставить им возможность приобрести навыки и качества, необходимые хозяину-собственнику. Однако факта ликвидации отчуждения непосредственных производителей от средств производства еще недостаточно для эффективного их использования. Необходимо с помощью аренды, ограничивающей на первых порах права трудового коллектива, постепенно воспитать у людей чувство истинных хозяев предприятия, цивилизованных коллективных собственников (по аналогии с ленинскими цивилизованными кооператорами).

Чтобы с наивысшей эффективностью эксплуатировать и развивать современные средства производства, коллективные их собственники должны обладать определенной психологией, отличной от психологии как наемного работника, так и совладельца общенародной собственности. Однако сознание людей по своей природе крайне консервативно и инерционно, оно изменяется и труднее и медленнее, чем материальная основа общества. Поэтому этап формирования слоя цивилизованных коллективных собственников предприятий, которому соответствуют отношения аренды между трудовыми коллективами и государством, может оказаться достаточно длительным. Но в конечном итоге при широком развитии арендных отношений неизбежна постепенная трансформация государственной собственности в государственно-коллективную, а затем — в чисто коллективную. В конце этого процесса общество достигает стадии развитого социализма, если пользоваться терминологией брежневских времен.

Трудовой коллектив — в полном составе, если это возможно, или через своих доверенных выборных представителей — должен на социалистическом предприятии выполнять те же функции, что и капиталист на частном предприятии. Как отмечено в предыдущей главе, в современных условиях буржуазия практически самоустранилась от оперативного управления производством, особенно на крупных и средних предприятиях. Ее роль в основном сводится к контролю за действиями администрации, согласованию вопросов стратегического развития производства и кадровой политики. На коллективных предприятиях эти функции должны перейти к трудовому коллективу. Ликвидация привычного нам с советских времен государственного протектората над предприятиями приведет к тому, что благополучие коллективных собственников будет всецело зависеть от эффективности работы их завода или фабрики. Таким образом, положение в общественном производстве и система интересов социалистических коллективных и капиталистических частных собственников совпадают. Поэтому нет никаких оснований полагать, что трудовой коллектив окажется худшим хозяином, чем частные акционеры.

В современном производстве огромную роль играет эффективное и квалифицированное управление. На капиталистических предприятиях оперативное управление производством сосредоточено в руках наемных управляющих (менеджеров). Причем управлявшие обладают значительной долей самостоятельности и независимости от владельцев капитала. Эффективное управление социалистическим предприятием также предполагает разделение функций собственника (трудового коллектива) и управленцев. Необходимо обеспечить, так же как и при капитализме, относительную независимость управленческого аппарата при принятии оперативных решений с одновременной его подотчетностью и подконтрольностью коллективному владельцу средств производства. Широкая самостоятельность администрации предприятия — важная и совершенно необходимая предпосылка нормального функционирования и успешного развития производства.

Уравниловка в оплате труда, как ржавчина, может разъесть изнутри и привести к краху любое начинание в сфере экономики, передача предприятий в собственность или, на первой стадии, в пользование трудовым коллективам позволит решить проблему распределения (оплаты) по труду. Выше показано, что способа объективного измерения количества и качества труда не существует, Капиталист выходит из положения, используя субъективную оценку количества и, главное, качества труда. Советская экономическая система по вполне понятным причинам субъективный подход к оценке труда исключала, но экономическая модель, основанная на коллективных формах собственности, вполне ее допускает. Этому способствует и положение трудового коллектива как независимого, в том числе и в вопросе оплаты труда, производителя, и относительная самостоятельность управленческого персонала при решении подобных вопросов.

Конкретные механизмы осуществления принципа распределения по труду должны быть выработаны жизнью, практикой реального хозяйствования. Причем даже в разных подразделениях одного и того же предприятия могут предусматриваться различные пути реализации этого принципа, максимально учитывающие специфический характер труда персонала. Несмотря на безусловную сложность практического решения проблемы оплаты по труду, принципиальным является то обстоятельство, что коллективизация собственности все-таки позволяет ее решить как за счет использования субъективной оценки количества и качества труда каждого работника, так и путем оценки труда всего коллектива со стороны рынка. Правомерность этого вывода подтверждается не только опытом мирового кооперативного движения и Коллективных предприятий за рубежом, но и недавней практикой бригадного подряда, при котором применялась субъективная оценка груда рабочих, количественно выражавшаяся коэффициентом трудового участия. На похожих принципах основана деятельность НИИ микрохирургии глаза под руководством С. Н. Федорова. Коллектив этого научного и лечебного учреждения сам оценивает реальный вклад каждого работника в общее дело и в зависимости от этого, а также от итогов работы института в целом, устанавливает размер индивидуального вознаграждения. При таком подходе отпадает необходимость воспитывать у трудящихся дисциплину труда (чем безуспешно занимались в советские времена), поскольку она естественным образом вытекает из всей совокупности производственных отношений.

Именно распределение в соответствии с количеством и качеством труда наилучшим образом стимулирует развитие производства, так как побуждает всех членов общества как можно более полно проявлять свои способности.

Коллективизация собственности на средства производства предопределяет рыночную форму организации экономики. Рынок как совокупность товарно-денежных отношений порождается рядом факторов, прежде всего, общественным разделением труда и наличием развитого товарного производства. Для возникновения рыночной экономики также абсолютно необходимо существование независимых в своей хозяйственной деятельности производителей. Еще одним условием нормального функционирования рынка является конкуренция товаропроизводителей, то есть отсутствие абсолютных монополистов. Как мы видим, все четыре предпосылки существования экономики рыночного типа инвариантны к форме собственности на средства производства. Поэтому представляется совершенно неправомерным традиционное дои марксизма отождествление рынка и капитализма. (Маркс и Энгельс даже иногда употребляли термины “свободная конкуренция” и “капиталистический способ производства” как синонимы. Интересно, что наши отечественные либеральные демократы также подменяют понятие капитализм” термином “рыночная экономика”, но делают это по другим соображениям).

Советские апологеты плановой централизованной экономики превратили рынок в идеологическую категорию, тогда как он представляет собой одну из возможных форм функционирования экономики и является вследствие этого экономической категорией, и не более того. Рынок не имеет классовой природы.

В СССР в силу господства общенародной собственности на средства производства предприятия как субъекты экономики были лишены хозяйственной независимости. Поэтому производство и обмен товаров нуждались в плановом регулировании и управлении административными методами. Подробнее об этом сказано выше в соответствующих главам. Предприятия, перешедшие в коллективную собственность или, для начала, на арендные отношения с государством, обретают статус независимых производителей. Они становятся самостоятельными субъектами экономической жизни и вступают в конкурентные отношения между собой. Они несут полную ответственность, вплоть до банкротства, за результаты своей хозяйственной деятельности. Рынок поощряет за предприимчивость и наказывает за упущения и ошибки. Хозяйственная независимость производителей однозначно определяет рыночный характер экономики нового социализма.

Опыт СССР показывает, что плановая централизованная экономика в сочетании с энтузиазмом народа способна творить чудеса, особенно в кризисных ситуациях. Но энтузиазм преходящ, и поэтому именно рыночная форма организации экономики наиболее адекватна современному состоянию общественных производительных сил. При этом здесь и ниже имеется в виду регулируемый государством рынок, далеко ушедший от рынка времен свободной конкуренции. В рыночной экономике наилучшим образом осуществляется связь между производителем и потребителем. Механизм конкуренции ориентирует производителя на наиболее полное удовлетворение запросов потребителя. Тем самым устраняется противоречие между той целью, которую преследует в процессе производства общество (удовлетворение определенных своих потребностей) и целью предприятия (получение максимальной прибыли). В результате исключается такое памятное всем нам явление, как дефицит товаров и услуг. Одновременно конкуренция побуждает предприятие стремиться к количественному расширению производства и качественному его обновлению, внедрению достижений научно-технического прогресса. Производство обретает способность к саморазвитию — важнейшее качество здоровой экономической системы.

Рынок расставляет производителей продукции по местам и определяет общественную значимость результатов их труда. Товарно-рыночное хозяйство включает в себя механизмы, способные объективно оценить итоги деятельности производственных коллективов. Только при наличии такой объективной оценки возможно осуществление принципа справедливого распределения по труду (на уровне производственных коллективов).

Создание конкурентной рыночной среды в нашей до сей поры предельно монополизированной экономике потребует целенаправленных усилий со стороны государства. При движении по этому пути следует учитывать как негативный (Югославия после 1965 г., Россия после 1991 г.), так и позитивный (Китай) опыт перехода от плановой централизованной к рыночной экономике. Это длительный, но совершенно необходимый процесс. Современный капитализм своими экономическими успехами обязан не частной собственности на средства производства, а рыночной форме организации экономики и, в первую очередь, конкуренции. Рынок — это самый эффективный способ функционирования экономики на основе ее самоорганизации. Его адекватность современной экономической реальности лучше всего подтверждается тем фактом, что переход к рыночным отношениям был в целом позитивно воспринят даже той частью нашего общества, которая пострадала в результате этого.

Социализм должен позаимствовать у капитализма и приспособить к новым условиям все без исключения атрибуты и механизмы современной рыночной экономики — в том виде, в котором они сложились к настоящему времени в результате длительной эволюции. Только подлинный и полный, без изъятий, рынок может обеспечить согласование интересов общества и групповых интересов трудовых коллективов, ставших хозяевами экономики. Пример Югославии доказывает недостаточность одной лишь перестройки производственных отношений по линии предоставления предприятиям самостоятельности и самоуправления без подкрепления ее адекватным хозяйственным механизмом. Одна из главных причин неудачи югославской модели рыночного социализма заключается в том, что там так и не удалось создать подлинный рынок. Социалистическая экономика не должна содержать дополнительных — по сравнению с современной капиталистической экономикой — ограничений действия рыночных законов. Это, однако, не исключает, что здравоохранение, образование, аграрный сектор и ряд других отраслей народного хозяйства должны быть полностью или частично выведены из сферы действия рыночных отношений.

Новый социализм, заимствуя у капитализма рынок со всеми его атрибутами, приобретает вместе с ним все его преимущества. Если учесть, что одновременно коллективная собственность на средства производства снимает ограничения, накладываемые частной собственностью на стимулы, побуждающие человека к эффективному труду с полной самоотдачей, принципиальное преимущество нового рыночного социализма над капитализмом становится очевидным.

Новый социализм несет с собой новую, социалистическую демократию. В эпоху перестройки либеральные демократы добились своей цели — смены общественного строя в том числе и потому, что им удалось связать идею социализма с неизбежностью ограничения демократии. Тем самым в общественное сознание была внедрена ложная альтернатива: либо социализм и тоталитаризм, либо “рыночная экономика” (в понимании либералов — синоним капитализма) и демократия.

Как показано в предыдущих главах, коллективная собственность на средства производства наиболее адекватна современному уровню развития общественного производства. Поскольку тоталитаризм представляет собой защитную реакцию власти именно на неадекватность экономической или политической системы, коллективизация собственности изначально и в принципе исключает тоталитарные тенденции в обществе.

Более того, демократия нового социалистического общества неизбежно будет превосходить буржуазную демократию. В свое время Советский Союз сокрушали под лозунгом ниспровержения тоталитаризма и утверждения демократии, при этом забывая, правда, уточнить, что речь шла именно о буржуазной демократии. Нам доказывали, что обладание частной собственностью делает человека независимым, и поэтому современный капитализм предоставляет человеку более широкие права, чем социализм советского типа. Действительно, во всех эксплуататорских обществах господствующий в экономике класс в большинстве случаев не испытывал недостатка в свободе и демократии. Но каким образом частная собственность хозяина делает более свободным его наемного работника? Наоборот, работник экономически зависит от своего работодателя и уже поэтому не вполне свободен и не может реализовать многие из формально принадлежащих ему прав. К. Маркс отмечал, что в буржуазном обществе капитал действительно обладает самостоятельностью и индивидуальностью, между тем как трудящийся лишен самостоятельности и обезличен. В свою очередь В. И. Ленин подчеркивал формальный характер буржуазной демократии, провозглашавшей формальное или юридическое равенство собственника и пролетария, эксплуататора и эксплуатируемого. По его словам, конституция буржуазных государств говорит: “Кто имеет собственность, равен тому, кто нищий”. “Священное право частной собственности” и вытекающие из него отношения экономической зависимости между людьми накладывают неизбежные ограничения на буржуазную демократию и буржуазную свободу, превращают формально провозглашенное равенство людей в фактическое их неравенство.

Коллективизация собственности позволяет преодолеть свойственное буржуазному обществу экономическое неравенство. Бывшие наемные работники становятся собственниками средств производства и продуктов своего труда. Люди обретают реальное равенство в структуре общественного производства. Трудящиеся как члены трудовых коллективов становятся хозяевами в экономике и, следовательно, в обществе. Статус совладельца коллективной собственности определяет значительную экономическую независимость гражданина от государства. Конечно, новый социализм — общество цивилизованных коллективных собственников — не является вершиной развития демократии, но он предоставляет человеку больше реальных прав и свобод, чем капиталистическое общество.

Итак, коллективизация средств производства приведет к их переходу во владение, пользование и распоряжение трудовых коллективов. Формы коллективной собственности могут быть самыми различными, но они должны обеспечивать максимальное приближение собственности к работнику. Продукты труда станут принадлежать их создателям. В качестве собственников средств производства теперь трудящиеся, а не капиталисты, будут присваивать созданный их руками прибавочный продукт. Тем самым будет достигнута, наконец, цель, поставленная Марксом, — воссоединение средств производства и непосредственных производителей, преодоление отчуждения, возникшего между ними в результате утверждения капиталистического способа производства.

Если каждый труженик станет реальным совладельцем конкретной собственности, это будет означать не только ликвидацию наемного труда, но и изменение психологии работника. При наемном труде человек не может быть подлинно свободным, поскольку сохраняется его экономическая зависимость от работодателя, а кто хозяин в экономике, тот хозяин и в политической сфере, и в сфере духовной культуры. Ликвидация наемного труда означает обретение трудящимся личной свободы, он сам станет хозяином своей судьбы.

Новый социализм должен заимствовать достижения капитализма в области рыночной организации экономики и управления предприятиями и и воспроизвести их на основе другой, коллективной формы собственности. Конкуренция независимых товаропроизводителей позволит ориентировать производство на удовлетворение потребностей общества, сделает экономику восприимчивой к научно-техническому прогрессу.

Возможность использования субъективной оценки количества и качества труда и механизмы рынка позволят осуществить на практике социалистический принцип оплаты по труду, так и не реализованный в СССР. Тем самым будет решена основная проблема современного производства — создание наиболее эффективной трудовой мотивации. Это должно обеспечить новому социализму ускоренное по сравнению с капитализмом развитие производительных сил, ведь в конечном итоге именно этот фактор является решающим для победы нового способа производства.

Коллективная форма собственности как нельзя лучше соответствует общинным и коллективистским традициям нашей страны. В целом идея базирования нового социализма, как на основе, на различных вариантах коллективной формы собственности лежит в русле того направления развития социализма, которое наметил В. И. Ленин своим кооперативным планом. Новый социализм, предполагающий рыночную форму организации экономики, создает предпосылки для того органического соединения в процессе общественного производства частного, группового и общественного интересов, к которому стремился Ленин в последние годы своей жизни. Коллективизация собственности позволяет задействовать мощный фактор прогресса — личные интересы и инициативу трудящихся.

Коллективная собственность на средства производства объединяет черты частной капиталистической и общенародной коммунистической собственности и потому в наибольшей степени соответствует социализму как способу производства и общественно-экономической формации, находящейся между капитализмом и коммунизмом.

 

МНОГООБРАЗИЕ ФОРМ СОБСТВЕННОСТИ

Обобществление средств производства призвано устранить то тормозящее влияние, которое капиталистические производственные отношения оказывают на развитие производительных сил. Логика анализа современного капитализма привела нас к выводу, что в основе социалистического способа производства должны лежать различные варианты коллективной формы собственности. Но должна ли она быть единственной?

Безусловно, нет. Дело в том, что различные сферы общественного производства отличаются неодинаковым уровнем развития производительных сил. Вследствие этого степень обобществления средств производства должна быть также неодинаковой для разных структур и отраслей народного хозяйства.

В. И. Ленин указывал, что материальную основу социалистического способа производства составляет крупная машинная промышленность. Действительно, крупные и средние предприятия в наибольшей мере созрели для обобществления, и именно они должны быть прежде всего подвергнуты коллективизации. Однако, хотя крупная машинная промышленность и определяет лицо современной экономики, отнюдь не все сферы общественного производства достигли в своем развитии этой стадии. Кроме того, специфика отдельных отраслей предполагает централизованное управление ими. Поэтому, несмотря на то, что коллективные предприятия будут преобладать и доминировать в экономике нового социализма, они ни в коем случае не должны являться единственной формой организации общественного производства. Значительное и равноправное место в новой экономике должны занять государственная, частная (правильнее называть ее частнокапиталистической), а также смешанные и переходные формы собственности.

Похожую ситуацию мы можем наблюдать на примере всех капиталистических стран, экономика которых является, в сущности, многоукладной. Однако господствует, занимает “командные высоты” в народном хозяйстве частная собственность, что и определяет капиталистический характер способа производства в этих странах (в том числе, к сведению Горбачева, и в Швеции).

В собственности государства должны находиться предельно монополизированные и определяющие национальную безопасность отрасли производства. Специфика нашей страны предопределяет ту же участь для некоторых других отраслей, в частности, транспорта. Неизбежные огромные затраты на преодоление наших колоссальных расстояний делают большинство видов продукции экономически невыгодными и неконкурентноспособными на рынке. Поэтому тарифы на транспорт должны регулироваться государством и не отдаваться на откуп стихии рынка. Такое же положение следует распространить и на цены на энергоносители. Современная экономика не может обойтись без огосударствления целых ее секторов. Поэтому не случайным является то, что даже в самых рыночных капиталистических странах доля госсобственности доходит до 30 %. В наших условиях в период формирования конкурентной рыночной среды эта цифра будет, вероятно, еще выше. При этом принадлежность крупных предприятий-монополистов государству не исключает, а даже предполагает переход их отдельных структурных подразделений на аренду или в коллективную собственность.

Жестокий урок, который преподала нам история, должен научить нас тому, что отношение к частнокапиталистической форме собственности должно определяться не идеологией, а соображениями экономической целесообразности. Утверждение “Манифеста Коммунистической партии” о том, что “… коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности”, относится к коммунистическому обществу будущего и в рамках концепции нового социализма не должно рассматриваться даже в качестве перспективной цели. Необходимо признать ошибочность положения теории, в соответствии с которым социализм до сих пор представляли как первую фазу коммунистической общественно-экономической формации с перенесением на него большинства признаков и характерных черт коммунизма. Именно это обстоятельство лежит в основе тезиса советских идеологов о несовместимости социализма и частной собственности на средства производства.

Материальной базой социализма служит крупная машинная индустрия. Вместе с тем в тех сферах, где производство пока не достигло стадии крупной машинной промышленности, частная собственность еще не исчерпала своих возможностей. Это относится к торговле, сфере услуг, ряду отраслей сельского хозяйства, мелкой и, частично, даже средней промышленности — всем тем производствам, где эффективность и экономический успех во многом зависят от энергии, работоспособности, компетенции и таланта одного человека (предпринимателя) или группы лиц. В этих сферах буржуазия до сих пор сохраняет за собой функцию организатора производства.

Мы видим, как существующая экономическая реальность ежедневно рождает частную собственность и наемный труд. Мелкая частнокапиталистическая собственность лезет из всех щелей, пытается заполнить все доступные ей ниши. Этот непреложный факт свидетельствует не только об ее живучести, но и, более того, адекватности реальным экономическим условиям. В подобной ситуации при переходе к нэпу гениальный диалектик Ленин благоразумно подчинился требованиям объективных экономических законов и признал частнокапиталистическую собственность в виде одного из экономических укладов. В отличие от него его последователи, извращенно поняв призыв “Коммунистического манифеста”, жесткими административными мерами, запретами и ограничениями большую часть века неистово боролись с частной собственностью. В итоге догматический подход к марксистской теории не позволил полностью раскрыть заложенные в социалистическом способе производства возможности. С частной собственностью надо не бороться, а использовать ее энергию и потенциал на благо общества.

Многообразие форм собственности в экономике создает наилучшие возможности каждому человеку для реализации его способностей и таланта. Новый социализм, наряду с раскрепощением инициативы трудящихся через посредство их приобщения к собственности, должен задействовать и такой фактор, как инициативу и предприимчивость управленцев — организаторов производства. В условиях рыночной экономики нового социализма этому будет способствовать механизм не только частной, но и коллективной формы собственности на средства производства. Предпринимательский талант должен быть обязательно востребован обществом. Это является непременным условием здоровой и процветающей экономики.

Сама жизнь подтверждает важность и значимость обеспечения людям права на личную инициативу. При всех бедствиях, которые принесла стране и народу капитализация экономики после 1991 г., она имеет одно неоспоримое достижение: гражданам предоставлена экономическая свобода. Как известно, в СССР существовали серьезные ограничения на создание частных предприятий, частную торговлю, работу по совместительству, размеры получаемого за труд вознаграждения и т. п. Они объяснялись как сугубо идеологическими причинами, стремлением не допустить развития частнокапиталистической собственности, так и объективной необходимостью жесткой регламентации и контроля за расходованием государственных, то есть как бы “ничьих”, средств в плановой централизованной экономике. Ограничения экономической свободы не только снижали степень реализации трудового и творческого потенциала людей, но и унижали их достоинство. Поэтому для многих наших сограждан обретенная экономическая свобода оказалась важнее многочисленных потерь, понесенных в результате реформ. Тем самым проблема трудовой мотивации, отразившись в общественном сознании, стала политическим фактором. Это обстоятельство во многом определило итог президентских выборов 1996 г.

Новый социализм с его многоукладной рыночной экономикой не ограничит, а благодаря устранению отчуждения трудящихся от средств производства, расширит пределы экономической свободы граждан по сравнению с капитализмом. Социалистические производственные отношения, обеспечивающие оптимальное сочетание личных и коллективных интересов, призваны стимулировать и поощрять предприимчивость трудящихся, в том числе и администрации коллективных и государственных предприятий. Частнопредпринимательская деятельность будет поощряться государством наравне с любой другой, будет признан се общественно полезный характер. Все формы собственности должны быть поставлены в одинаковые условия и конкурировать между собой. Самой эффективной и прогрессивной должна признаваться та форма собственности, которая обеспечивает наилучшие условия для развития производительных сил в той или иной отрасли экономики.

Несомненно, что в сфере крупного промышленного и сельскохозяйственного производства, в которой буржуазия практически исчерпала свой организаторский потенциал, господствующее положение в результате конкурентной борьбы займут предприятия с различными вариантами коллективной собственности. В целом они воспроизведут структуру капиталистического предприятия, но на основе совершенно иной формы собственности. Вместе со средствами производства в руки трудового коллектива перейдут и контрольные функции. В отличии от положения, существовавшего на советском предприятии, не государство, а сам трудовой коллектив, заинтересованный в правильном и эффективном использовании собственных, средств, будет контролировать меру труда и меру его оплаты. Поэтому на коллективном предприятии будут отсутствовать характерные для советской системы ограничения экономической свободы, обусловленные государственной формой собственности. Вместе с тем обладание трудящимися реальными правами собственников представляет им наилучший стимул к труду и будет побуждать каждого работника к наиболее полной реализации своего трудового потенциала в рамках обретенной экономической свободы.

Таким образом, концепция нового социализма может оказаться привлекательной для самых широких слоев населения. В силу этого обстоятельства она представляет собой основу для достижения национального согласия, отсутствие которого создает серьезные препятствия для развития страны.

В настоящий момент общество разделено на две почти равные половины. Одна его часть не приемлет капиталистические реформы, приватизацию общенародной собственности, криминализацию экономики и общества. Другая часть превыше всего ценит полученную экономическую свободу, буржуазную демократию, не хочет и боится возвращения к старым порядкам советских времен. На первый взгляд, интересы двух групп населения настолько антагонистичны и непримиримы, что исключают решение, устраивающее всех. Однако принципы нового социализма могут послужить основой для примирения сторон.

Действительно, с одной стороны, в рамках многоукладной рыночной экономики предоставляется полная свобода предпринимательской деятельности, причем не только в коллективном, но и частном секторе. По сравнению с современным капитализмом не ограничивается, а даже расширяется возможность проявить себя людям инициативным и предприимчивым. Для предпринимателей-патриотов новый социализм явится желанной альтернативой нынешнему криминальному и грабительскому капитализму, поскольку не только гарантирует им экономическую свободу, но и позволит при этом быть честными перед согражданами и собственной совестью. Отсутствие объективных условий для проявления тоталитарных тенденций в обществе является лучшей гарантией политических свобод в целом и свободы информации в частности.

С другой стороны, обладая в составе трудового коллектива правом реальной собственности на средства производства, миллионы трудящихся становятся не объектами, а субъектами экономики и хозяевами своей судьбы. Своим трудом люди обогащают себя, а не капиталистов, банкиров и рантье. Впрочем, за ними остается право выбора типа предприятия — государственного, коллективного, частного или со смешанной формой собственности.

Одно из главных преимуществ нового социализма состоит в том, что он выражает и защищает интересы самых широких слоев народа, от рабочих до частных предпринимателей. В СССР следствием неадекватности вульгарно-коммунистического способа производства было деление граждан на “чистых” (имевших рабоче-крестьянское происхождение, считавшихся сознательными и идейными, особенно, если они входили в “передовой отряд рабочего класса”) и “нечистых” (людей, чье социальное положение и происхождение вызывало недоверие власти). Поэтому целые социальные слои населения, миллионы человек оказывались ущемленными в своих правах, а то и попадали в разряд врагов Советской власти. В обществе, построенном на принципах вульгарного коммунизма, при тотальном господстве общенародной собственности не было места белым офицерам, сдавшимся в Крыму красным войскам, кулакам, частным предпринимателям и торговцам. Да и трудящиеся по идеологическим соображениям делились на категории. Например, крестьяне долгое время ущемлялись в своих правах, а интеллигенции власти никогда полностью не доверяли. Короткий период относительного национального согласия имел место только во время нэпа, в котором все слои населения увидели для себя перспективу. В дальнейшем, с возвратом к принципам вульгарного коммунизма, опять восторжествовала идея построения “светлого будущего” не для всего народа, а только для его избранной, пусть и большей, части.

Новый социализм исключает деление на “чистых” и “нечистых”, он предусматривает создание благоприятных условий для экономической деятельности и самовыражения всем слоям населения, приверженцам всех форм собственности, и в этом его сила. Прагматизм концепции нового социализма создает реальные предпосылки для ее принятия подавляющим большинством населения. В это большинство, безусловно, войдут массы трудящихся: разве не права реально распоряжаться продуктами своего труда требуют рабочие приватизированных предприятий? Демократический и гуманный характер нового строя должен способствовать возвращению под знамена социализма интеллигенции. Отечественные мелкие и средние предприниматели получат в лице нового социализма лучшего защитника их интересов, чем режим, основанный на всевластии крупных банков и монополий. Все это создаст предпосылки для достижения, наконец, крепкого и устойчивого национального мира и согласия.

Более того, в силу своих универсальных качеств именно социализм может явиться той социальной концепцией, которая ляжет в основу новой государственной идеи. Завоевав постепенно умы граждан нашего многонационального государства, эта идея способна превратиться в материальную силу, в ту силу, которая обеспечит новый мощный рывок вперед в развитии страны. В этом предположении нет ничего фантастического, ибо: “Нет ничего более могучего, чем идея, время которой пришло” (В. Гюго).

 

СОЦИАЛИЗМ И “РОДИМЫЕ ПЯТНА” КАПИТАЛИЗМА

Анализ, проведенный в последних главах, показывает, что облик нового социализма определяется наличием многообразия форм собственности, от частной до общенародной (государственной), однако, при занятии “командных высот” в экономике коллективной собственностью (в различных ее вариантах). Экономика должна функционировать на основе рынка. Это главные признаки, определяющие социалистический способ производства.

Новый облик социализма далек от привычной нам советской модели, основанной на тотальном господстве общенародной собственности и несовместимой с частной собственностью и рынком. Однако он в гораздо большей степени адекватен современному состоянию общества и общественного производства.

При всей своей прогрессивности по сравнению с капитализмом социализм — еще не вершина развития человеческой цивилизации. Он должен обеспечить только ту степень социального равенства, которая объективно достижима при современном уровне развития общественного производства. Поэтому не удивительно, что ряд характерных черт капиталистического общества переходит и в социализм. Раньше советские идеологи называли их “родимыми пятнами” капитализма. На самом деле и товарно-денежные отношения, и различия между Городом и деревней, умственным и физическим трудом не могут быть устранены в рамках социалистического способа производства. Они являются такими же неотъемлемыми атрибутами социализма, как и капитализма. То же касается и неизбежного неравенства людей, прежде всего в материальной обеспеченности, в условиях жизни и труда.

Официальная советская пропаганда призывала бороться с пережитками прошлого в сознании граждан. В действительности эти самые пережитки представляли собой результат отражения объективной экономической реальности в мыслях и поступках людей. Общественное сознание определялось общественным бытием, поэтому все потуги партийных идеологов были напрасны. Не случайно за 70 лет мы так и не смогли ликвидировать ни одного “родимого пятна” капитализма.

Принятие концепции нового социализма должно ознаменовать переход от революционного романтизма к революционному прагматизму. Любая идеологическая догма должна пропускаться через фильтр здравого смысла. Социализм не может до конца решить все проблемы, стоящие перед человечеством. Он должен обеспечить выполнение тех задач, которые объективно поддаются решению на современном этапе развития общества и производства.

Затянувшаяся на десятилетия борьба с “пережитками капитализма”, как и многие, многие другие явления советской истории, объясняются тем, что на социализм были неправомерно перенесены многие не свойственные ему черты коммунистического общества. Необходимо отказаться от взгляда на социализм, как на первую фазу коммунизма, как на неполный коммунизм. Может быть, это положение является самым принципиальным и важным для обновленной концепции. Социализм представляет собой особую общественно-экономическую формацию, равную по статусу капитализму и коммунизму. Его промежуточное положение между ними определяет ограниченный — по отношению к предельной, общенародной форме — характер обобществления средств производства. Но промежуточное положение социализма вовсе не означает потерю им своей индивидуальности. Социализм является закономерным и неизбежным этапом развития общества, в рамках которого оно только и может решить свои актуальные проблемы. Поэтому совершенно недопустимо произвольно наделять социализм чертами и признаками коммунистического способа производства.

Одна из ошибок революционеров прошлого состояла в том, что они считали коммунизм очень близким. Вследствие этого они ограничивали социализм относительно непродолжительным периодом. В настоящее время стало очевидным, что социализм представляет собой не кратковременный этап, а длительную фазу развития человеческого общества. Колоссальное ускорение, которое приобрел исторический прогресс в XX веке, не меняет этого вывода. Коммунизм — дело очень отдаленного будущего. Мы не можем знать, сколько времени пройдет, прежде чем развитие производительных сил общества позволит удовлетворить основные материальные и духовные потребности человека. И сколько поколений должно смениться после этого, прежде чем общественное бытие определит общественное сознание и у людей выработается коммунистическое отношение к труду и к своим согражданам. Поэтому современное социалистическое общество не может включать в себя такие черты коммунистической формации, как отсутствие товарно-денежных отношений, нерыночную экономику и отсутствие классов. Любые попытки игнорировать этот запрет, даже частично, будут иметь неизбежным следствием издержки плановой централизованной экономики и уравнительное — в той или иной степени — распределение вместо распределения по труду.

В этой связи очевидно то влияние, которое оказала на ход истории нашей страны в XX веке вульгаризация марксизма в той его части, которая касается принципиальных черт и признаков социалистического общества и способа производства. Действительно, как это отмечено еще в одной из первых глав, судьба СССР оказалась нераздельно связанной с историей развития социалистической идеи. Основоположники марксизма не располагали доступной нам теперь информацией о развитии капитализма и реального социализма в этом столетии. Поэтому они не сумели правильно определить тенденцию ближайшего развития капитализма. Они связали ее с огосударствлением, а не коллективизацией собственности. Социализм в их интерпретации предстал не в качестве самостоятельной общественно-экономической формации, а как неполный коммунизм, как его первая, низшая стадия. В результате на социализм были перенесены многие атрибуты коммунизма, в том числе главный из них — форма собственности. Обобществление средств производства в общенародной форме однозначно предопределило существовавшие в СССР способ производства, способ распределения, характер политической системы и, в конечном итоге, всю логику истории СССР.

 

ЭВО И РЕВО

Коллективизация собственности на средства производства, представляя собой сердцевину концепции нового социализма, направлена на ликвидацию препятствий, сдерживающих развитие производительных сил общества. Она предполагает радикальное преобразование отношений собственности, не реформирование капиталистического способа производства, а его ликвидацию, следовательно, революционный переворот, прежде всего в способе производства, а затем и в политической, идеологической и остальных сферах жизни общества. Поэтому идея коллективизации собственности лежит в русле того направления преобразования общества, которое отстаивают революционные социалисты (марксисты, коммунисты), но не социал-демократы.

Вместе с тем в последние годы в общественном сознании прочно укоренилось негативное отношение к любой революции. Впрочем, настойчивость, с которой нам навязывают тезис об исчерпании нашей страной лимита на революции, должна вызывать подозрение, поскольку громче всех об этом говорят люди, не далее как несколько лет назад совершившие, причем не спросив мнения народа, очередную революцию (с приставкой “контр”) во всех перечисленных выше сферах.

На самом деле социальные революции — неотъемлемый элемент общественного развития, более того, необходимый его элемент. В период революций время как бы ускоряет свой ход и вялотекущие общественные процессы в короткий срок доходят до своего логического конца. Общество сбрасывает путы старого способа производства, страна скачком, минуя длительный этап медленной эволюции, переходит на новый уровень развития производительных сил и благодаря этому начинает опережать другие страны.

Несмотря на открытое неприятие современной буржуазией и зависящими от нее средствами массовой информации самой идеи социальной революции, они не могут скрыть тот очевидный факт, что основа нынешнего процветания стран Запада была заложена как раз в ходе буржуазных революций. В борьбе с феодальными пережитками буржуазия не уповала только на постепенную эволюцию общества. Становление капиталистического способа производства происходило революционным путем. Первая буржуазная революция произошла в XVI веке в испанских Нидерландах. Она дала такой мощный импульс экономическому и социальному развитию Голландии, что та вскоре стала, по свидетельству К. Маркса, образцовой капиталистической страной XVII столетия. Не случайно одной из основных целей Великого посольства Петра I было посещение Голландии.

Интересно, что буржуазные революции далеко не всегда завершались безусловным успехом. Силовая фаза борьбы нередко заканчивалась частичным или полным поражением революционных классов, однако даже такой исход не мог поставить под сомнение неотвратимость радикальных реформ. Победа реакционных сил означала, что революция лишь переходила в мирную фазу. Феодальная аристократия оказывалась вынужденной делиться политической властью с буржуазией. Под напором новых жизненных реалий власть все равно осуществляла насущные буржуазно-демократические преобразования, обеспечивающие слом старого и утверждение нового способа производства. Подобные революции “сверху” представляли собой результат своеобразного классового компромисса. Поэтому при неблагоприятном для буржуазии соотношении сил противодействие реакции могло приводить к неполноте и незавершенности капиталистических реформ и провоцировать тем самым новые попытки радикального решения назревших проблем.

Например, английская революция XVII века формально закончилась не очень удачно — реставрацией монархии и компромиссом буржуазии с феодалами. Однако она и инициированные ею процессы все-таки обеспечили полный простор развитию буржуазных отношений. В итоге в XIX веке Англия по степени развития капитализма значительно опережала другие страны. В отличие от нее Франция не только задержалась с проведением буржуазно-демократических преобразований, но и сами эти преобразования, сопровождаемые периодами реставрации старых порядков и отката назад, потребовали нескольких революций, начиная с революции 1789–1794 гг. и кончая событиями 1848 г. Поэтому представляется закономерным, что именно Англия в прошлом веке стала первой промышленной державой, “мастерской мира”, Франция же, доминировавшая в эпоху феодализма, отстала от нее.

Но наиболее показательный пример положительного влияния революционных преобразований на развитие производительных сил продемонстрировала Германия. До буржуазной революции 1848 г. Пруссия имела одну из самых отсталых экономик Европы. Однако формально закончившаяся поражением революция открыла, между тем, дорогу радикальным капиталистическим реформам и дала столь мощный толчок развитию экономики и тенденции к объединению страны, что в Первую мировую войну Германия вступила уже как сверхдержава, если использовать современную терминологию.

Казалось бы, США — одна из немногих стран, избежавших в своей истории революционных потрясений. На самом деле война североамериканских колоний Англии за независимость в 1775–1783 гг. одновременно решала задачи буржуазной революции. Она носила антифеодальный и антимонархический характер. Американская революция создала предпосылки для торжества фермерского, “американского пути” развития капитализма в земледелии. Но окончательно проблема была решена лишь в результате Гражданской войны 1861–1865 гг., покончившей с рабством, ставшим препятствием для развития американского капитализма.

Несмотря на эти очевидные факты, у многих наших сограждан сложилось твердое убеждение, что социальные революции приносят только зло. Эта точка зрения не возникла сама собой. Буржуазия давно перестала быть прогрессивным классом, революция угрожает ее привилегированному положению в обществе и вообще несет ей гибель. Поэтому буржуазные средства массовой информации стараются внедрить в общественное сознание предубеждение против революции и, наоборот, убеждение в предпочтительности эволюционного пути. Поскольку под эволюцией понимается развитие исключительно в рамках капитализма, интерес буржуазии в этом случае очевиден. Но насколько абсолютизация эволюции и умаление созидательной роли революции в истории отвечает интересам развития всего общества в целом?

По определению, социальная революция представляет собой качественный скачок в развитии общества, в результате которого происходит смена способа производства и общественно-экономической формации Революционный путь отличается от эволюционного не темпом и даже не глубиной перемен, а их радикальностью, выражающейся в полном и безоговорочном разрыве со старым, отжившим и замене его новым и прогрессивным.

В отличие от революционного эволюционный путь развития общества предполагает проведение реформ в рамках существующего способа производства. При этом реформы могут быть достаточно глубоки, но они в принципе не могут изменить сущность общественных отношений, поскольку правящий класс никогда добровольно не откажется от своих экономических и политических привилегий. Поэтому процесс реформирования общества приостанавливается, как только реформы начинают затрагивать коренные интересы правящего класса, прежде всего отношения собственности. Следствием торможения реформ является консервация старых порядков и замедление развития производительных сил. Наталкиваясь на сопротивление привилегированных слоев радикальным переменам, политика реформ постепенно исчерпывает свои возможности. Таким образом, интересы самого господствующего класса ставят предел возможности развития общества по эволюционному пути. В результате в конце концов общество оказывается в ситуации исторического тупика: старый способ производства не обеспечивает рост производительных сил, косметические реформы не могут исправить положение, а проведение радикальных реформ невозможно при существующей власти. В этой ситуации, когда эволюция старого общественного строя дошла до своего предела, единственным спасительным выходом из создавшегося положения является революция. Она неизбежна и рано или поздно обязательно происходит.

Однако застойные тенденции в развитии общества начинают проявляться гораздо раньше, чем возникает ситуация исторического тупика и социальная революция становится просто неотвратимой. Пока способ производства развивается по восходящей, он легко справляется с разрешением своих внутренних конфликтов с помощью реформ. Но, пройдя высшую точку своего развития, он начинает затем постепенно клониться к упадку. Достижение способом производства наивысшей, пиковой точки своего развития означает коренной перелом в соотношении эволюционного и революционного путей развития общества. Именно с этого момента, несмотря на то, что потенциал эволюционного развития еще очень велик, старые производственные отношения объективно начинают сдерживать рост производительных сил.

Дальнейшее развитие общественного производства приводит к обострению противоречий, которые уже не удается разрешить традиционными методами. В недрах старого общества появляются ростки новых производственных отношений — самый верный признак того, что господствующий способ производства уже не совсем справляется с задачей беспрепятственного развития производительных сил. Хотя возможности реформистского пути еще не исчерпаны, для преодоления тормозящего влияния, которое устаревшие производственные отношения оказывают на рост производительных сил, объективно требуются уже радикальные революционные меры. Невозможность осуществить эти меры в рамках эволюционного развития существующего строя приводит к усилению застойных тенденций и постепенному загниванию способа производства.

В этой ситуации, когда общественно-экономическая формация уже прошла высшую точку своего развития, но возможности ее эволюции еще не исчерпаны, путь революционных преобразований не является единственным средством разрешения всех противоречий. Однако именно социальная революция представляет собой оптимальный способ дать полную свободу развитию производительных сил.

Стремление правящего класса сохранить незыблемыми свои экономические и политические привилегии заведомо обрекает политику реформ на запоздалую и со временем все менее эффективную реакцию на новую социальную и экономическую реальность. Несмотря на то, что существующий способ производства еще не растратил до конца свой потенциал, своевременное революционное решение проблем все равно оказывается выгоднее эволюционного приспособления к изменяющимся условиям. Страны, совершившие прогрессивную социальную революцию раньше других, избравшие в силу каких-либо обстоятельств революционный, а не эволюционный способ разрешения накопившихся в обществе противоречий и конфликтов, получают огромные преимущества.

История подтверждает этот вывод. Буржуазная революция в Нидерландах произошла в период, когда феодальный способ производства был еще далек от своего заката. В большинстве европейских стран сословные монархии просуществовали еще два-три столетия. В то время мануфактура только-только начала приходить на смену средневековому цеховому ремесленному производству. И хотя высшая точка развития феодальным обществом была уже пройдена и внутри него появились первые ростки капиталистических отношений, феодальный строй, которому в ХVII-ХVIII веках предстояло пережить расцвет абсолютизма, сохранял способность к эволюции. Буржуазная революция еще не стояла с неотвратимой неизбежностью в повестке дня. События в Нидерландах приняли столь радикальный характер в значительной мере потому, что социальная революция стала естественным продолжением национально-освободительной борьбы против гнетущего испанского владычества. В силу благоприятного стечения обстоятельств Нидерланды получили шанс разрешить все накопившиеся в феодальном обществе противоречия революционным путем.

Именно благодаря произошедшим в них революциям, враз покончившим со всем, что мешало развитию производительных сил, Голландия и Англия вырвались далеко вперед по сравнению с другими странами и на длительный срок обеспечили себе первенство во многих областях. XIX век стал веком Англии — “мастерской мира” и “владычицы морей”. Но при другом стечении обстоятельств, например, если бы революции были быстро подавлены, Англия и Голландия могли повторить судьбу Франции или Пруссии, в которых феодальный строй эволюционировал еще 200–250 лет. В результате две последние страны отстали в своем экономическом и политическом развитии от двух первых.

Не менее показателен пример Фландрии и Брабанта. Эти две провинции в южной части испанских Нидерландов в промышленном отношении были значительно более развиты, чем северные провинции во главе с Голландией. Однако в южных Нидерландах, в отличие от северных, в силу ряда причин революция потерпела поражение, и они остались под властью абсолютистской Испании. Феодальные отношения в деревне не были ликвидированы, в городах сохранилось и даже вновь укрепилось средневековое цеховое ремесленное производство. В результате цветущие в прошлом промышленные провинции Фландрия и Брабант постепенно превратились в аграрное захолустье Европы.

Только фабричное машинное производство, возникшее после промышленного переворота второй половины XVIII века, создало производительные силы, совершенно несовместимые с феодальными производственными отношениями. Капиталистическая частная собственность и наемный характер труда оказались в непримиримом противоречии с устоями сословного общества. Только тогда феодальный строй полностью исчерпал, наконец, возможности своей эволюции. Поэтому начиная с середины XIX столетия по всему миру прокатилась волна буржуазно-демократических революций, которая захватила и начало XX века. Даже завершаясь формальным поражением, они достигали, между тем, своей цели — обеспечивали условия для развития капитализма.

Наша страна не избежала общей участи. В царской России, как известно, буржуазно-демократические преобразования, в том числе отмена крепостного права, были осуществлены “сверху”, то есть самой правящей верхушкой общества. Естественно, дворяне и помещики не могли сами себя добровольно лишить основ своего экономического благосостояния, даже перед угрозой социального взрыва. Поэтому реформы носили половинчатый, незавершенный характер. Аграрный вопрос так и не нашел удовлетворительного решения. Помещичье землевладение не было ликвидировано, освобождение крестьян произошло на крайне невыгодных для них условиях. Пережитки феодализма в деревне сохранялись вплоть до “Декрета о земле”. Расплатой для правящего класса за незавершенность буржуазно-демократических реформ стали революции начала XX века, две первые из которых были направлены исключительно на решение тех проблем, которые так и не были решены в XIX столетии. В случае с царской Россией напрашивается аналогия с Францией, которая также была вынуждена пережить несколько революций, прежде чем, наконец, были окончательно ликвидированы препятствия на пути развития производительных сил.

Итак, социальная революция является не только неизбежным, но и необходимым элементом общественного развития. Вместе с тем приход нового способа производства растянут во времени, и не только по причине неравномерного развития разных стран. Революция становится возможной, как только старый способ производства переваливает через высшую точку своего развития. После этого, хотя он сохраняет способность к эволюции и возможности его реформирования еще не сведены к нулю, устаревшие производственные отношения начинают сдерживать развитие производительных сил — по сравнению с новым способом производства, рождающимся в недрах старого.

Однако объективная возможность социальной революции еще не означает, что она обязательно осуществляется. Для действительного возникновения революционной ситуации необходимо наличие и других факторов — от деятельности одиночек-просветителей и политических партий до антинародной империалистической войны и затяжного экономического кризиса. По Ленину, социальная революция наиболее вероятна в слабейшем звене мировой капиталистической системы — там, где противоречия проявляются наиболее остро и налицо классические признаки революционной ситуации (“низы” не хотят, а “верхи” не могут жить по-старому). Поэтому пролетарская революция победила именно в России, хотя объективные предпосылки для развития социалистического способа производства в виде соответствующей материально-технической базы в Англии, Германии или США были намного выше, чем у нас. В отсутствие революционной ситуации старое общество может “загнивать” еще длительное время. Тем не менее совершенно очевидно, что страны, первыми осуществившие революционный прорыв к новому способу производства, получают исключительно благоприятные возможности для своего развития. И один из примеров этому, пусть со множеством оговорок, подробно рассмотренных выше, — история СССР.

Но как тезис о положительном влиянии социальной революции на общественный прогресс соотносится со сложившимися представлениями о разрушительных и кровавых последствиях любых социальных потрясений, и революций в особенности? На самом деле революция, тем более в современных условиях, отнюдь не обязательно сопровождается вооруженной борьбой и кровопролитием. Основной ее признак — наличие радикальных преобразований в способе производства, а вовсе не вооруженное восстание или, тем более, гражданская война. Проведение подобных преобразований возможно только в том случае, если к власти придут новые силы, выражающие интересы большинства населения. Старые правящие круги лишаются при этом не только политической, но и экономической власти. Таким образом, революция действительно предполагает насилие по отношению к бывшему господствующему классу, но это насилие не обязательно означает вооруженную борьбу и кровопролитие, оно не является тотальным.

В эпоху абсолютных монархий отсутствовал нормальный механизм сменяемости власти, поэтому захват власти чаще всего осуществлялся вооруженным путем. Вместе с тем мнение, согласно которому социальные революции прошлого всегда сопровождались большим количеством жертв, ошибочно. Февральская революция 1917 г. была бескровной. И Октябрьская революция сама по себе не была кровопролитной. Она назрела настолько, что Советская власть быстро и без значительной вооруженной борьбы победила по всей стране. Вспыхнувшая затем гражданская война не может быть признана непосредственным следствием революции. Она явилась результатом голода, разрухи и стремления Советской власти решать связанные с этим проблемы ужесточением режима хлебной монополии, что имело своим итогом расширение массовой базы контрреволюции за счет кулаков и части середняков.

Современное общество достигло в своем развитии такой стадии, когда стал возможным предсказанный еще К. Марксом мирный характер революционных преобразований. Условием является поддержка этих преобразований большинством населения. В этом случае новые силы могут придти к власти парламентским путем через выборы. Если социальная идея овладеет массами и превратится, тем самым, в материальную силу, если народ захочет перемен, никто и ничто не сможет ему противостоять.

В качестве примера можно привести “бархатные” революции конца 80-х гг. в ряде стран Восточной Европы, которые, несмотря на то, что привели к переделу собственности, носили мирный характер. То же самое можно отнести ко многим национально-освободительным революциям в “третьем” мире. Да и в нашей стране развал СССР и последовавшие за ним обнищание и лишение привычных социальных гарантий значительной части населения обошлись без вооруженной борьбы. Тем более ее не будет при обратном процессе, связанном с реализацией концепции нового социализма, в основе которой лежит коллективизация собственности. Любое контрреволюционное противодействие назревшим социальным процессам может рассчитывать на успех только при наличии массовой базы — миллионов и миллионов людей, способных встать на сторону контрреволюции. Поскольку идея нового социализма призвана объединить подавляющую часть общества, действительно массовая база для противодействия этой идее возникнуть просто не может. Поэтому попытки отождествить в общественном сознании революцию с кровавыми потрясениями и гражданской войной, равно как и навязывание тезиса об исчерпании нашей страной некоего лимита на революции, представляют собой очередной пример концептуальной лжи. Реализация идеи нового социализма, революционной по своей сути, ведет не к обострению противоречий и общественному противостоянию, а к консолидации общества и национальному согласию. У народа нет основания бояться такой революции, он должен стремиться к ней.

Какой же вывод из сказанного в этой главе можно сделать для нашей страны с учетом ее нынешнего состояния? Капитализм уже давно достиг высшей точки своего развития и в настоящий момент клонится к упадку. Главное свидетельство этого — то тормозящее влияние, которое он оказывает на развитие производительных сил. Изменившийся характер труда требует качественно нового уровня трудовой мотивации, которого можно добиться только путем устранения отчуждения непосредственного производителя от средств производства. В рамках капитализма с его частной собственностью и наемным характером труда этого достичь невозможно. Это объективно существующее в обществе и общественном производстве противоречие определяет не только возможность, но и необходимость социальной революции, призванной устранить указанное противоречие и обеспечить условия для беспрепятственного развития производительных сил.

Безусловно, способность капитализма приспосабливаться к происходящим в обществе и производстве изменениям еще далеко не исчерпана, но именно революционный переход к новому способу производства представляет собой оптимальный путь развития современного общества. Первая попытка революционного выхода на новый уровень развития была предпринята в 1917 г., но она по причинам, подробно проанализированным в предыдущих главах, закончилась неудачей.

Новый шанс появился после 1985 г., но он был упущен Горбачевым и его окружением главным образом потому, что они так и не смогли осознать, что произошло со страной и миром в XX столетии. В результате вместо того, чтобы через аренду и постепенную коллективизацию собственности осуществить прорыв к прогрессивному способу производства, наша страна после 1991 г. оказалась отброшена далеко назад, в эпоху первоначального накопления капитала, со всеми ее ужасами и преступлениями. И нынешнее ее состояние закономерно, потому как стадии современного капитализма можно достигнуть, только пройдя последовательно все этапы его становления. Этот путь сопровождается неизбежным разрушением экономического потенциала страны, поскольку промышленность, сельское хозяйство, система управления и социальная сфера, приспособленные к господству общественной формы собственности, оказываются несовместимыми с криминальным варварским капитализмом.

Интересы новых буржуа, пришедших к власти, и подавляющего большинства населения не совпадают. Большая часть трудящихся заинтересована в создании сильной державы с самодостаточной и конкурентноспособной экономикой. Только такое государство обеспечит всем без исключения гражданам их социальные права, достойный уровень жизни и гарантирует будущее их детей. Интересы новых капиталистов не выходят за рамки их личного обогащения. Поэтому их вполне устраивает обеспеченная жизнь в колониальной стране с экономикой экспортно-сырьевого типа. В такой стране получат развитие нефтегазовый комплекс, черная и цветная металлургия, химия, целлюлозно-бумажная и лесная промышленность, то есть сырьевые отрасли, отрасли первичного передела и весь спектр экологически вредных производств. Наука, тем более фундаментальная, и промышленность высоких технологий новым хозяевам страны просто не нужны, так как требуют больших капиталовложений и не дают быстрой отдачи. Их развитие отвечает интересам всего общества, но не интересам “скорохватов” — капиталистов. Поэтому ход событий, в результате которых буржуазные “реформы” ввергли экономику страны из состояния кризиса конца 80-х гг. в катастрофу, представляется вполне логичным. Теперь наступает следующий, еще более трагический, чем экономическая катастрофа, этап — деиндустриализация страны. Таким образом, при сохранении нынешнего курса “реформ” страна вступит в XXI век в роли колониально-сырьевого придатка “цивилизованных” имеющих передовую науку, технику и технологию — стран.

Очевидно, что избрав капиталистический путь развития, мы окажемся на лестнице прогресса в роли вечно догоняющих. Вряд ли рационально повторять многолетний путь развития современного капитализма, если даже при самом благоприятном стечении обстоятельств (что крайне маловероятно) в итоге мы получим все те же противоречия, которые уже сегодня раздирают западное общество.

Вместе с тем из практики конкурентной борьбы известно, что если не копировать путь конкурентов, а, определив тенденцию развития, сразу “сыграть на опережение”, можно не только сэкономить силы, средства и время, но и вырваться в конечном итоге вперед. Прорыв в будущее может дать только революционный выход из нынешней ситуации — через коллективизацию собственности на средства производства. Тем более, что весь “цивилизованный” мир идет в том же направлении, только эволюционным путем, то есть медленно, непоследовательно, через классовую борьбу, постепенно исчерпывая возможности реформирования старого способа производства.

Конечно, обслуживающая интересы новой буржуазии пропаганда будет усиленно твердить о недопустимости новых экспериментов над народом. Но как иначе, кроме как циничным, варварским и безграмотным экспериментом, назвать “реформы”, результатом которых является снижение в среднем вдвое всех показателей развития? При падении в экономическую, социальную и духовную пропасть альтернативой продолжению падения могут быть только радикальные перемены. Если мы хотим коренного улучшения ситуации, нам требуется не корректировка реформ, а полное изменение проводимой политики.

Мирный и конституционный, через выборы и парламентскую борьбу приход к власти сил, отражающих интересы большинства населения, и способных воплотить в жизнь программу перехода к новому прогрессивному способу производства — последний шанс для нашей страны. Англия одной из первых совершила буржуазную революцию, и XIX век был веком Англии. Благодаря Октябрьской революции наша страна стала одной из двух сверхдержав в XX столетии. В XXI веке в мире будет доминировать страна, совершившая прорыв к новому способу производства, наиболее адекватному характеру современных производительных сил. Какая это будет страна?

 

РЕВОЛЮЦИОННАЯ АЛЬТЕРНАТИВА: ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ И УПУЩЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Только теперь, после подробного анализа истории СССР и выявления фундаментальной причины, определявшей ее логику, после того, как сформулированы основные принципы социалистического способа производства и показано соотношение революционного и эволюционного путей развития общества, появилась объективная основа для анализа проблемы, которая незримо присутствовала в этой работе с первых, ее страниц. Эта проблема — роль Великой Октябрьской социалистической революции в судьбе нашей страны. Явилась ли революция закономерным итогом исторического развития или результатом одномоментного случайного стечения обстоятельств? Не лучшим ли выходом было развитие страны по пути дальнейшей эволюции капитализма?

Впрочем, окончательную оценку Октябрьской революции в настоящий момент дать невозможно, поскольку она продолжает оказывать влияние на нашу жизнь. Период истории страны, начатый революцией, еще не закончился. Торжество капитализма нельзя считать окончательным. Оно является результатом не столько объективных достоинств буржуазного строя, сколько отсутствия реальной социалистической альтернативы. Но в перспективе новая концепция социализма, как ответ на проблемы современного общества, обязательно будет сформирована. И тогда, что очень вероятно, под влиянием реальной и обоснованной альтернативы нынешнему криминальному, дикому и антигуманному капитализму маятник общественных симпатий опять качнется влево. Для такого развития событий существуют экономические и духовные предпосылки, порожденные жизнью нескольких поколений в условиях преобладания общественной собственности в экономике и коллективизма в общественном сознании.

Итак, процессы, инициированные событиями октября 1917 г., сейчас повернуты вспять, но они все еще продолжают оказывать влияние на развитие нашего общества. Поэтому любые попытки дать окончательную оценку Октябрьской революции и ее последствиям будут преждевременными. Можно лишь, опираясь на знание хода исторического процесса в XX веке, определить место нашей революции среди других альтернатив развития общества.

Исходным пунктом для анализа роли Октября в нашей истории является тот факт, что капитализм, описанный и досконально изученный Марксом и Лениным, в первой половине XX столетия исчерпал свои возможности и был обречен. Капитализм прошлого был основан на жесточайшей и превосходящей всякие нравственные и физиологические пределы сверхэксплуатации наемного труда. В своем стремлении к получению максимальной прибыли буржуазия не останавливалась даже перед нанесением непоправимого ущерба здоровью целых социальных групп населения. Увеличение степени эксплуатации достигалось как ростом интенсивности труда, так и удлинением рабочего дня, границы которого чаще всего зависели только от предела алчности работодателя. По мере своего развития тот капитализм плодил только нищету и социальные конфликты.

Стремление буржуазии к сверхэксплуатации и ее пренебрежение социальными правами трудящихся являлись следствиями преобладания в общественном производстве неквалифицированного труда и наличия резервов неквалифицированной рабочей силы. Однако в начале века с ростом производительных сил характер труда стал меняться. Развитие техники и технологии постепенно приводило к повышению спроса на квалифицированную рабочую силу. Роль в производстве обученных работников, например металлистов, постоянно увеличивалась. Рабочий класс уже не желал мириться с режимом сверхэксплуатации своего труда. Обострение классовой борьбы проявлялось в многочисленных социальных конфликтах, которыми полна история начала века.

С другой стороны, нерегулируемый процесс создания и укрупнения капиталистических монополий вызвал возникновение застойных тенденций в общественном производстве. В частности, стремясь взвинтить цены на свою продукцию и получить монопольную прибыль, синдикаты устанавливали системы квот, ограничивающие объемы производства входящих в их состав предприятий. Результатом подобной политики русского синдиката “Продамет”, например, был “голод” на металл в дореволюционной России непосредственно перед мировой войной. По мере усиления монополизации и снижения значения конкуренции все явственнее проявлялось расхождение целей, которые преследовали в процессе производства капиталистические монополии и общество в целом.

Таким образом, в начале XX века сложилась классическая ситуация: растущие производительные силы вступили в конфликт с устаревшими производственными отношениями. Капитализм прошлого столетия, основанный на сверхэксплуатации наемного труда и нерегулируемой государством рыночной экономике, стал тормозом на пути развития общественного производства. Это объективное обстоятельство, отражаясь в общественном сознании, приводило к обострению классовой борьбы и вызывало социальное недовольство, широко распространившееся в массах населения по всему миру. То, с чем раньше трудящиеся были вынуждены мириться, отныне сделалось для них нетерпимым. Рабочий класс стал все более настойчиво заявлять о своих правах. Конфликт в обществе и общественном производстве обязательно должен был быть разрешен тем или иным способом — таков закон общественного развития.

С высоты нашего сегодняшнего знания легко определяется круг альтернатив, которые на протяжении XX века реализовали разные страны при выходе из кризисной ситуации. Всего их было три — буржуазная диктатура, эволюционное преобразование капитализма и революционный переход к новому способу производства. Рассмотрим их по порядку.

Во многих случаях буржуазия защищала свою экономическую и политическую власть от посягательств на нее со стороны рабочего класса установлением режима диктатуры. Значительная часть европейских стран в первой половине этого столетия в той или иной степени прошла через период буржуазной диктатуры. При этом в ряде стран в качестве политического союзника крупной буржуазии выступило фашистское движение.

Конечно, установление буржуазной диктатуры не могло снизить остроту объективных противоречий в обществе. Таким путем буржуазия пыталась воспрепятствовать неминуемому социальному взрыву и революционной смене способа производства. Неизбежным следствием силового подавления классовой борьбы в ее наиболее острых проявлениях была консервация старых порядков. Это не означает, что под гнетом диктатуры совершенно не происходило изменений в экономической и политической сферах жизни общества, но темп давно назревших преобразований резко снижался, поскольку искусственно ограничивалась роль главного побудителя преобразований — классовой борьбы. Показательно в этой связи, что Португалия и Испания, в которых диктатура буржуазии просуществовала наиболее длительный срок, к моменту ее падения значительно отставали в своем развитии от других европейских стран. И это несмотря на то, что Испания еще при Франко начала освобождаться от наиболее одиозных черт диктатуры.

В целом режим буржуазной диктатуры является тормозом общественного прогресса, и поэтому в исторической перспективе он обречен на неминуемую гибель. Он представляет собой только временную меру, способ отсрочить решение назревших проблем. Все буржуазные диктатуры заканчивались или революционным переворотом, или возвратом к традиционной буржуазной демократии, но в новых условиях развития.

Второй вариант решения назревших в первой половине века экономических и социальных проблем заключался в реформировании капитализма, то есть приспосабливании буржуазного способа производства к возросшим производительным силам, изменившемуся характеру труда и усилившемуся влиянию монополий на рыночную экономику. Кризис 1929–1933 гг. окончательно засвидетельствовал крах старых методов хозяйствования. Последовавшие затем реформы привели к ужесточению антимонопольных законов и общему усилению роли государства в регулировании экономических процессов, а также к “гуманизации” капитализма — относительному ограничению степени эксплуатации наемного труда и созданию системы социальных прав и гарантий трудящихся. В результате эволюционного развития капитализма возникла его современная форма, основные отличительные признаки которой описаны в предыдущих главах.

Наша страна выбрала и последовательно реализовала революционную альтернативу. Кризисная ситуация, в которой оказался капиталистический способ производства в первой половине XX века, со всей очевидностью показала, что он уже прошел высшую точку своего развития. Несмотря на то, что он еще сохранил способность к реформированию и эволюции, буржуазные производственные отношения перестали быть полностью адекватными характеру производительных сил. Капиталистическая экономическая система, основанная на частной собственности на средства производства и эксплуатации наемного труда, стала оказывать тормозящее влияние на развитие общественного производства. Это обстоятельство объективно предопределяло не только возможность, но и предпочтительность революционного перехода от капитализма к новому, базирующемуся на общественных формах собственности способу производства, который должен обеспечить наивысшую мотивацию к труду. Поэтому неправильно, следуя сиюминутной моде, рассматривать Октябрьскую социалистическую революцию как отклонение от естественного хода истории. Наоборот, она явилась попыткой направить развитие нашей страны по самому прогрессивному, самому выгодному пути.

Если возможность социалистической революции возникла как закономерный итог развития капитализма в России и мире, то осуществление на практике этой потенциальной возможности явилось результатом цепи во многом случайных событий и факторов — разрушительной империалистической войны, неспособности царского режима и буржуазного Временного правительства осознать и решить насущные проблемы страны, прежде всего аграрный вопрос, наличия революционной пролетарской партии во главе с В. И. Лениным. Вместе с тем неправомерно объяснять победу социалистической революции в России исключительно случайными факторами и представлять ее как неожиданный успех вооруженного восстания, организованного небольшой кучкой заговорщиков-большевиков. В. И. Ленин справедливо заметил по этому поводу, что “никакое восстание не создаст социализма, если он не созрел экономически”. В начале века капиталистическое общество уже было беременно новым способом производства. Этот факт, отражаясь в массовом сознании, проявлялся в обострении классовой борьбы и стихийных выступлениях трудящихся. А “стихийность движения”, по словам Ленина, “есть признак его глубины в массах, прочности его корней, его неустранимости” и поэтому служит лучшим доказательством “почвенности пролетарской революции”.

Одновременно с революцией в России попытки свержения старого строя имели место в Германии, Венгрии и Финляндии. В последующие годы социалистические революции произошли во многих странах обоих полушарий. Такое количество “случайностей” свидетельствует о закономерности процесса революционного преобразования капиталистического общества. События октября 1917 г. не могут рассматриваться как чисто случайный эпизод в нашей истории.

Очевидно, что невозможно придти к правильному выводу, если элементы предопределенности и случайности в событиях октября 1917 г. рассматривать раздельно, а не в их диалектической взаимосвязи. Дело в том, что Великая Октябрьская социалистическая революция — закономерная случайность. С одной стороны, революционная ситуация 1917 г. возникла как результат затяжной и чуждой интересам народа войны, связанных с ней экономических трудностей и неспособности властей разрешить копившиеся десятилетиями и столетиями общественные противоречия. При другом развитии событий революционная ситуация в 1917 г. могла и не возникнуть, и это обстоятельство, действительно, определяет элемент случайности в том, что произошло в октябре (а в равной мере, и феврале) 1917 г.

Но с другой стороны, Октябрьская революция представляет собой закономерный итог развития капитализма. Она произошла именно в России потому, что наша страна вобрала в себя весь комплекс противоречий, характерный для буржуазного мира в начале века. Пока молодой капитализм бурно развивался по восходящей линии, любые проекты построения более справедливого общества не могли выйти за рамки утопии и воплотиться на практике. После же того, как капиталистический способ производства перевалил через высшую точку своего развития и перестал адекватно отражать уровень развития производительных сил, социалистическая революция стала возможной. Вместе с тем реальная вероятность ее осуществления зависит от хотя и объективных по своей природе, но случайных факторов. На протяжении XX века превышение критической массы порождаемых капитализмом общественных и классовых конфликтов не раз приводило к социальному взрыву в различных частях мира, и наша революция — первая, но не единственная в раде других попыток преодоления противоречий буржуазного общества и способа производства. Эти попытки будут продолжаться и в дальнейшем. Точно так же, как революция в испанских Нидерландах в XVII веке ознаменовала собой начало эры буржуазных революций, Октябрьская революция открыла эпоху перехода от капитализма к социализму. Именно это обстоятельство определяет ее место в истории человечества.

Революция способствовала гигантскому ускорению развития страны. Бытующее ныне представление о быстром прогрессе экономики царской России до революции является мифом. Индустриальной державой Россию (СССР) сделал только Октябрь, до этого она была отсталой аграрной страной, вывозившей только сырье и продовольствие. Факты свидетельствуют, что в период 1861–1913 гг. разрыв в уровне экономического развития между Россией и передовыми западными странами — Германией и США не сократился, а увеличился. В конце этого периода Россия производила промышленной продукции меньше, чем США, в 8 раз по абсолютным размерам и в 13–14 раз — в расчете на душу населения. (Промышленное производство СССР составляло около 80 % от американского, к 2000 году планировалось выйти на уровень США. Разница в динамике развития царской капиталистической России и СССР очевидна). Мировой экономический кризис начала века и глубиной, и длительностью проявился в России сильнее, чем в других странах. Первое десятилетие века было периодом кризиса и депрессии в экономике империи. В 1913 г. на долю России приходилось немногим более 4 % мировой промышленной продукции, в то время как ее население составляло 9 % от населения мира. Это означает, что на душу населения в царской России приходилось в два с лишним раза меньше продукции, чем в остальном мире, включая самые нищие его регионы. (Для сравнения: к концу своего существования СССР производил по разным оценкам от 14,5 до 20 % мировой промышленной продукции при населении 5,5 % от мирового).

Однако в стране, в которой 80 % населения жили в деревне, главным вопросом, волновавшим общество, был аграрный. Реформа 1861 г. не устранила основную причину социальной напряженности в деревне — помещичье землевладение и малоземелье огромной массы крестьян: один помещик в среднем владел таким же количеством земли, что и 300 крестьянских семей. Земельное утеснение, особенно сильное в Европейской России, приводило к тому, что крестьяне зачастую не могли прокормить свои семьи. В то время, как помещики вывозили хлеб из страны, значительная часть российских крестьян жила впроголодь. Из первых тринадцати “мирных” лет XX века семь были голодными. Голод 1911 г., например, охватил 20 губерний с населением 30 миллионов человек.

Малоземелье и бедность крестьянских хозяйств ограничивали возможности их подъема. Для большей их части было характерно преобладание ориентации на собственное потребление, а не на рынок. Существовавшая, как пережиток докапиталистической эпохи, сельская община способствовала сохранению патриархальности и натуральной замкнутости крестьянского хозяйства. Производительность земледелия росла крайне медленно, а в расчете на душу населения по отдельным видам продукции даже снижалась. Средний валовой сбор хлебов в 1910–1913 гг. составил 73 млн. тонн (в СССР в 1975–1980 гг. — 205 млн. тонн) при урожайности пшеницы лишь 7,2 центнера с гектара — почти в 3 раза меньше, чем в Европе. По этим причинам товарность сельскохозяйственного производства страны оставалась на низком уровне.

Революция 1905–1907 гг. с новой силой подчеркнула настоятельную необходимость решения проблем, доставшихся стране в “наследство” от XIX века — повышения жизненного уровня крестьянства, увеличения производительности земледельческого труда и преобразования натурального крестьянского хозяйства в товарное. Эти проблемы не выходили за пределы круга задач, обычно решаемых в ходе буржуазно-демократических революций. Однако царское самодержавие, отражавшее интересы помещиков, оказалось неспособным решить аграрный вопрос.

П. А. Столыпин, имя которого до недавних пор ассоциировалось только с названием вагона для перевозки арестантов и “столыпинскими галстуками”, ныне стараниями демократической машины идеологической пропаганды превращен в идеал государственного деятеля. Основную причину низкой эффективности российского сельского хозяйства он видел в уравнительных тенденциях, присущих сельской крестьянской общине. Поэтому главной целью и сутью реформы, названной его именем, было разрушение общинного землепользования.

Реформа, начавшаяся в 1906 г., узаконила право свободного выхода крестьянина из общины вместе со своим наделом. С агротехнической точки зрения это не сулило большой пользы, поскольку надел оставался чересполосным. Не удивительно, что основная часть крестьян, в том числе зажиточных, неохотно выходила из общины, так как при этом они теряли ее поддержку и оказывались во власти капризов погоды и стихийных бедствий. (Интересно, что ситуация начала века почти буквально повторяется в его конце. Либеральные демократы, считающие себя продолжателями дела П. А. Столыпина, в своем стремлении побудить крестьян выходить из колхозов добиваются еще меньших успехов). Покидали общину большей частью мало способные к ведению собственного хозяйства и потому ищущие выход в продаже надельной земли — вдовы, одинокие старики, спившиеся и разорившиеся хозяева, крестьяне, переселившиеся в город, но сохранившие право на часть общинной земли. Около половины земли, изъятой из общинного оборота, было продано ее владельцами, и такая же доля вновь возникших хуторов и отрубов оказалась нежизнеспособной. В конечном итоге царскому правительству своей главной цели — разрушить общину и создать массовый слой крестьян-фермеров в качестве своей социальной опоры в деревне — достичь не удалось. И причина этого — в сопротивлении крестьянства, которое понимало, что результатами столыпинской реформы в случае ее успешного завершения стали бы обезземеливание и пауперизация основной (некулацкой) части деревни.

Сама концепция столыпинской аграрной реформы была порочной с самого начала. В силу ограниченности своих классовых интересов творцы и проводники реформы не могли и не посмели затронуть ключевой фактор аграрной проблемы — помещичье землевладение. В результате огромное аграрное перенаселение не уменьшилось. Численность переселившихся в город и Сибирь оказалась ниже естественного прироста сельского населения за годы реформы. Земельное утеснение в российской деревне продолжало нарастать. Несмотря на некоторые частные достижения, в общем и целом столыпинская реформа закономерно потерпела неудачу. (Этот факт, вопреки укоренившемуся в последнее время в обществе мнению, никогда не вызывал сомнения у честных специалистов). И сам П. А. Столыпин в своем стремлении избежать “великих потрясений” путем частичных реформ, не затрагивающих истинных причин противоречий в аграрном секторе, также потерпел политическое поражение.

Эволюционное развитие России по капиталистическому пути, безусловно, было возможно, но только в принципе. Фактически же российская буржуазия оказалась не способной провести даже самые неотложные буржуазно-демократические преобразования. Показательно, что Временное правительство — правительство крупной буржуазии и помещиков не вывело страну из империалистической войны, поскольку она велась в ее классовых интересах и военные заказы приносили огромные прибыли. Не было осуществлено в законодательном порядке ограничение продолжительности рабочего дня восемью часами, а ведь это было одним из главных требований рабочих. По причине все того же классового интереса буржуазное Временное правительство не хотело и не могло решить главного — аграрного вопроса. Наделение крестьян землей наносило удар не только по помещичьей, но и по капиталистической собственности, ибо большая часть помещичьей земли была заложена в банках. Конфискация этой земли в пользу крестьян означала бы для буржуазии потерю огромных банковских капиталов.

Ленин отмечал, что только большевики после Октября обеспечили выполнение задач, обычно решаемых буржуазно-демократической революцией. Попытка установить в России военную диктатуру (корниловский мятеж) провалилась. Таким образом, из трех альтернатив — эволюционного развития по капиталистическому пути, буржуазной диктатуры и социалистической революции в российских условиях единственно реальный выход из исторического тупика обеспечила только последняя.

Главный авторитет по рассматриваемой проблеме В. И. Ленин, анализируя значение Октябрьской революции в одной из своих самых последних работ, отмечал, что революция явилась результатом безвыходности положения народа, которая и заставила его “броситься на такую борьбу, которая хоть какие-либо шансы открывала ему на завоевание для себя не совсем обычных условий для дальнейшего роста цивилизации”. В оценке причин, заставляющих людей рассматривать революционный взрыв старого общества как единственный путь к достойной жизни для себя и своих детей, с великим русским революционером был солидарен французский буржуазный историк Ж. Мишле, воскликнувший однажды: “Чувствительные люди, рыдающие над ужасами революции! Уроните несколько слезинок над ужасами, породившими революцию!”

Однако главные испытания для любой революции начинаются после ее победы. Мы не лучшим образом распорядились предоставленной историей возможностью революционного прорыва к прогрессивному способу производства. Обобществление средств производства назрело уже в начале века, и именно этот путь развития страны являлся оптимальным. Весь ход событий, приведший к Октябрьской революции, подтверждает этот вывод. Однако, как уже неоднократно отмечалось выше, обобществление было осуществлено в форме, неадекватной достигнутому уровню развития производительных сил. Одной из причин этого было то обстоятельство, что теория социализма не была разработана большевиками в должной мере. Она создавалась на ходу, в процессе “революционного творчества масс”. К сожалению, поиск завершился со смертью Ленина. В дальнейшем марксизм, точнее продукт его интерпретации советскими идеологами, превратили в незыблемую железобетонную догму. Советская модель социализма воспринималась как единственно возможная, отвечающая духу идей Маркса. Отношение к марксизму-ленинизму не как научной теории, а как непоколебимой догме в принципе исключало возможность критического анализа экономического фундамента существовавшего в СССР общественного строя — его способа производства и соответствия последнего характеру производительных сил. Вместо этого причины экономических затруднений искали в сферах планирования, управления производством или политики. Поэтому все реформы, давая частичный и временный эффект, в конечном итоге были обречены на провал. В преследовавших нас бедах и трагедиях Октябрьская революция не виновата. Виноват догматический подход к марксизму. Именно этот, казалось бы, малозначительный и субъективный по своей сути фактор определил весь ход истории нашей Родины в XX веке.

Однако при этом не следует забывать, что, несмотря на вопиющие извращения идеи социализма, начиная с неспособности реализовать основополагающий принцип распределения по труду и кончая тоталитарным характером политического режима, СССР добился выдающихся, беспрецедентных в мировой истории успехов. Этот с виду парадоксальный факт свидетельствует об огромном потенциале, заложенном в общественных формах собственности на средства производства. Российский капитализм до 1917 г. и после 1991 г. и близко не приблизился к достигнутым в советскую эпоху показателям развития экономики. Всякий раз, негативно отзываясь о нашем социалистическом прошлом, следует помнить: все то огромное общественное материальное и духовное достояние, которое мы сейчас бездумно, с легкостью необычайной тратим, создано именно при Советской власти.

В конце концов не нам решать вопрос о том, была ли необходима Великая Октябрьская социалистическая революция. Право решать принадлежало и всегда будет принадлежать только им — униженным и оскорбленным капитализмом, лишенным многих естественных человеческих прав, в едином порыве восставшим в 1917 г. против многовекового рабства. Это они совершили революцию и защитили ее завоевания в гражданской войне. Это они, преодолевая неимоверные трудности, создали Великую Державу. Не нам судить своих великих предков за их выбор.

 

МАРКСИЗМ И СОВРЕМЕННОСТЬ

Тема, заявленная в названии этой главы, во времена существования СССР постоянно присутствовала на страницах печатных изданий и обсуждалась на научных конференциях. Несмотря на перемены, произошедшие в обществе и общественном строе, она актуальна и сейчас. Сейчас даже больше, чем раньше.

Наш исторический опыт должен научить нас с уважением относиться к социальным учениям. Вся история СССР — прекрасная иллюстрация того, как теория, овладев массами, становится материальной силой. Современное общество не может нормально функционировать без идеологии. Любой общественный строй, как и его политическая и экономическая системы, нуждаются в моральном и мировоззренческом обосновании. Это только кажется, что западное общество деидеологизировано, на самом деле все его поры пропитаны буржуазной идеологией, отражающей реалии капиталистического способа производства. Хотя в период перестройки в печати была развернута кампания с призывами отказаться от всяких “измов” и руководствоваться только сугубо практическими критериями выгодности и полезности, идеология не перестала играть определяющую роль в развитии нашего общества. Сейчас стало совершенно очевидно, что кампания деидеологизации была просто дымовой завесой, призванной прикрыть переход от одного “изма” (социализма) к другому (капитализму). Несмотря на то, что вся политика отечественных демократов до и после 1991 г. по степени разрушительного действия на государство и общество уступает только проигранной войне, ее вдохновители и творцы с маниакальным упрямством продолжают вести страну “курсом реформ”. Этот факт свидетельствует о том, что в своей деятельности они руководствуются отнюдь не здравым смыслом, а малоприменимыми в наших условиях либеральными догмами, и потому идеологизированы не меньше, а вполне возможно, больше коммунистов прошлого.

Учитывая сильную зависимость развития общества от господствующих идеологических воззрений, мы должны серьезно относиться к формирующим их социальным теориям. Теория призвана объяснять окружающий мир. Отбросив вместе с коммунистической идеологией и марксистский научный метод, наше общество оказалось вдруг в иррациональной, стрессовой ситуации. Дело в том, что люди дискомфортно чувствуют себя в мире, который не понимают. Они всегда стремятся найти объяснение происходящему с помощью религии, социальных мифов или “единственно научной теории”. Иррациональность нынешней жизни, то есть невозможность найти рациональное объяснение тому, что происходит со страной и обществом, вызывает растерянность, апатию, даже агрессию у многих людей, которые не могут забыть, что родились и жили в великой державе — СССР.

Многие десятилетия ответы на главные вопросы нашего общественного бытия искали с помощью теории Маркса. Теперь марксизм объявлен утопией. Однако, отринув марксизм, исключив из своего лексикона даже сам термин “классовая борьба”, бывшие советские, а теперь буржуазные ученые — историки, экономисты, политологи оказались не в состоянии ни выявить причины тех или иных исторических событий, в том числе гибели СССР, ни объяснить логику происходящих в обществе изменений. Если несколько упрощать, то все их объяснения происходящего сводятся к тезису о якобы изначально присущей большевикам склонности к тоталитаризму, вследствие чего наше общество сбилось с истинного пути (буржуазной) свободы и (буржуазной) демократии, а теперь возвратилось в лоно мировой цивилизации. Такая трактовка прошлого и настоящего, конечно, не столько отвечает на “проклятые” вопросы, сколько множит их число.

Итак, последнее десятилетие показало, что в рамках буржуазных научных теорий невозможно выявить логику нашего прошлого, а следовательно, объяснить настоящее и сделать обоснованный прогноз развития общества в будущем. В связи с этим закономерно возникают вопросы: является ли все-таки марксизм ошибочным? Если нет, то почему коммунисты, вроде бы строго следуя рекомендациям Маркса, между тем проиграли, по крайней мере в XX веке, историческую битву с капитализмом? Материал, представленный в предыдущих главах, позволяет ответить на эти вопросы.

Историческое поражение советской модели социализма породило убеждение в ошибочности марксизма. На самом деле это событие со всей очевидностью подтвердило только один факт — пагубность вульгаризации научной теории. До Маркса развитие человеческого общества рассматривалось в основном в свете деяний, озарений и заблуждений великих личностей — королей, полководцев, вождей и проповедников. Маркс впервые объяснил процесс развития общества с материалистической точки зрения. Он показал его зависимость от действия ряда объективных законов, В структуре целостного общественного организма Маркс выделил фундаментальную составляющую — производительные силы и производственные отношения, которые определяют другие сферы общественной жизни — политику, право, мораль, религию и т. п.

Вместе с тем материалистический характер марксистского учения не ведет к умалению роли “человеческого фактора” в истории и учитывает влияние на ее ход выдающихся личностей и великих идей, национальных, религиозных и расовых различий и т. п. Утверждение, что Маркс в своих выводах якобы не учитывал человека с его слабостями, предрассудками и амбициями, неверно по сути. Согласно его теории, общественное сознание играет активную роль в обществе и люди сами творят свою историю. Однако логика общественного развития в конечном счете и в долговременной перспективе все-таки определяется не их свободной волей и желаниями, а материальными условиями их жизни.

Время — самый строгий и объективный судья — приносит новые и новые доказательства истинности марксистского учения. Бурная история XX века полна подобными примерами. Как успехи современного капитализма на Западе, так и провалы наших отечественных капитализаторов могут найти свое истинное объяснение только в рамках марксистской теории и с помощью марксистского метода анализа. Даже крах вульгарно-коммунистического способа производства в СССР, который противники социализма рассматривают в качестве доказательства утопичности марксизма, на самом деле еще раз подтвердил истинность тезиса о том, что производственные отношения существуют объективно, независимо от воли и сознания людей и определяются не желаниями людей, а необходимостью их соответствия уровню развития производительных сил. Более чем столетний период развития учения Маркса доказывает, что оно правильно отражает и объясняет общественные процессы. Нет ни одной другой теории, которая по этому критерию могла бы быть поставлена с ним в один ряд. Поэтому все попытки буржуазии и ее идеологов “уничтожить марксизм” заведомо бесплодны. Марксизм нельзя “отменить”, потому что он верен.

Вместе с тем, как показало время, Маркс не сумел избежать ошибок. На основании современных знаний об обществе можно сделать вывод, что его действительные (а не мнимые) ошибки группируются вокруг трех ключевых моментов. Во-первых, Маркс недооценил (это, пожалуй, еще слишком мягко сказано) значение и роль социалистической стадии развития общества. Он не рассматривал социализм как особый, отличный от капитализма и коммунизма способ производства. Маркс полагал, что на смену капитализму придет непосредственно коммунизм в двух своих “ипостасях” — социализма и собственно коммунизма, различие между которыми определяется главным образом способом распределения. Этот вывод позволил Марксу и его последователям наделить социализм почти полным набором черт и атрибутов коммунистической формации, включая главную из них — общенародную форму собственности на средства производства. В жизни советского общества это основополагающее обстоятельство отразилось в многочисленных и неоднозначных по своим последствиям проявлениях, основные из которых проанализированы в этой работе.

Во-вторых, Маркс недооценил запас позитивного потенциала частной собственности, особенно мелкой и средней, а также незаменимую роль, которую играют рынок и конкуренция в экономике. Поэтому он не смог предугадать уникальную способность капитализма приспосабливаться к изменениям в характере труда, продемонстрированную им в XX веке. Благодаря этому ценному качеству капитализм, вопреки прогнозам Маркса, в определенной мере смог обуздать стихийность, присущую рыночной экономике, и справиться с организацией процесса производства в условиях количественно и качественно изменившихся производительных сил. Процесс абсолютного обнищания трудящихся масс повернут вспять, относительное обнищание заторможено или даже приостановлено.

В-третьих, Маркс не уделил достаточного внимания проблеме стимулирования высокопроизводительного труда и трудовой инициативы. Именно она, а не противоречия рыночной товарной экономики, представляет в настоящее время главную проблему, стоящую перед общественным производством. Возможно, если бы Маркс смог предвидеть то влияние, которое окажет фактор трудовой мотивации на развитие производства в XX веке, он уберегся и от первых двух своих просчетов.

Причина ошибок Маркса в том, что ему пришлось создавать свое учение в условиях недостатка информации. В отличие от нас он не мог знать, как будет развиваться общество в следующие 130 лет после выхода в свет “Капитала”. Поэтому неправомерно вменять в вину Марксу недостатки его теории. Человечество, воздавая должное своим гениям за их открытия, никогда ни одного из них не укоряло за ошибки или за несделанное им. Гений велик уже тем, что он сделал: никому ведь не приходит в голову поставить в вину Ньютону механистичность его физики и невнимание к квантово-волновым явлениям.

В конце концов, причины всего трагического в истории СССР коренятся не в ошибках Маркса, а в догматическом подходе к его учению. Любая теория неизбежно содержит определенную долю ложных положений, которые исправляются в процессе ее испытания реальной практикой. Вся беда в том, что со смертью гениального диалектика Ленина процессу корректировки ряда марксистских постулатов был положен конец.

Только в результате догматического, нетворческого подхода к теории ее ошибочные выводы приобретают решающее значение. В. И. Ленин указывал, что если сферу действия какой-либо истины распространить за пределы ее действительной применимости, истину можно довести до абсурда. Аналогичным образом абсолютно верные положения марксистской теории, относящиеся к коммунистической формации, были распространены на совсем другое общество — социализм. В результате эти положения, не потеряв своей истинности, перестали, тем не менее, правильно отображать конкретную текущую историческую реальность. Истина превратилась в догму.

В этой работе много говорилось о том, какой урон нанес догматический подход к марксизму развитию социалистической идеи и делу социализма в СССР. Правильный подход к богатству марксистской теории был указан еще Энгельсом, мысль которого в чеканной формулировке, данной Лениным, стала крылатой фразой: “Марксизм не догма, а руководство к действию”. Этим классики хотели дать нам понять, что главное в марксизме не конкретные постулаты и рекомендации, а его метод познания общественных процессов.

Учение К. Маркса явилось результатом не столько его энциклопедических знаний или присущей ему логики здравого смысла (этими качествами обладали и другие ученые), сколько впервые им открытого и примененного научного метода. Применительно к изучению общества марксистский метод (исторический материализм) подразумевает анализ происходящих процессов с классовой точки зрения, определяющую роль экономики по отношению к надстроечным явлениям (“общественное бытие определяет общественное сознание”) и диалектический подход. Последний принцип означает, в частности, недопустимость абсолютизации двух первых: классовые противоречия могут на длительное время отойти на второй план под влиянием других проблем; общественное производство — главный и определяющий, но далеко не единственный фактор, влияющий на характер общественных процессов; объективные законы определяют развитие общества в долговременной перспективе, но в текущий исторический момент их действие может быть незаметно на фоне случайных обстоятельств. Конкретные положения и выводы теории Маркса могут устаревать и подвергаться ревизии, но открытый им метод познания общественных процессов останется в арсенале науки навсегда.

Советские вульгаризаторы марксизма изъяли из исторического материализма его сердцевину — диалектику. Тем самым марксистский метод познания оказался выхолощенным. В отсутствие диалектического подхода такой мощный инструмент анализа, как теория классовой борьбы, была абсолютизирована, доведена до абсурда и в итоге из локомотива научного познания превратилась в его тормоз. В ожидании момента, когда “умирающий”, находящийся на последней стадии своего развития капитализм окончательно “сгниет” и, подтачиваемый непримиримыми классовыми противоречиями, рухнет под тяжестью монополистического капитала, советские толкователи и интерпретаторы марксизма “проморгали” не только произошедшие в буржуазном способе производства коренные изменения, но и реальное “загнивание” отечественного социализма.

Таким образом, марксистская теория познания утратила преимущества, которые ей обеспечивала научная методология. Лишившись диалектики, марксизм перестал развиваться и постепенно превратился в набор догм, в разной степени отражающих реальность. Причина этого заключалась в тоталитарном характере советского общества: любая попытка творческой интерпретации положений марксистской теории воспринималась как ересь, отступничество от идеалов и ревизионизм. Коммунистическая идеология превратилась в своего рода государственную религию, тем более, что вера в коммунизм в значительной мере заменяла твердые убеждения.

Труды Маркса и Ленина рассматривались коммунистами в качестве свода законов, правил или даже конкретных рекомендаций. По сути, точно так же верующие люди воспринимают религиозную литературу — некритически, внеисторически, как источник непогрешимой истины в последней инстанции. Теологи используют для оценки действий людей и разнообразных жизненных ситуаций библейские притчи и высказывания Иисуса. Аналогично для коммунистов цитаты из трудов классиков марксизма служили главным и исчерпывающим доказательством истинности или ложности. (Положение несколько спасало только то, что подходящими цитатами часто можно было “освятить” даже взаимоисключающие друг друга решения).

Между тем марксизм представляет собой не “коммунистическую библию”, а лишь научную теорию, пусть и выдающуюся по своему значению. Поэтому и отношение к нему должно быть такое же, как к любой другой теории, то есть критическое и с четким осознанием границ его применимости. Теория не должна оставаться статичной, она должна развиваться под влиянием реальной практики. Отдельные ее положения могут устаревать или даже изначально быть неверными, и это нормальное явление.

Мнение Маркса не должно рассматриваться в качестве своего рода “божественного откровения”, которое остается только комментировать, но исправления и добавления к нему исключены. Созданное Марксом должно в перспективе стать ядром более обширной теории, учитывающей новые реалии, точно так же как механика Ньютона стала составной частью современной физики. В. И. Ленин еще в период подготовки к изданию “Искры” писал: “Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное и неприкосновенное; мы убеждены, напротив, что она положила только краеугольные камни той науки, которую социалисты должны двигать дальше во всех направлениях, если они не хотят отстать от жизни”. Сам Ленин строго следовал этой рекомендации и внес колоссальный вклад в превращение марксизма в марксизм-ленинизм. Преемники Ленина пренебрегли его мнением и, действительно, как он и предупреждал, отстали от жизни.

Итак, суть вульгаризации учения Маркса, в результате которой возникла советская модель социализма (вульгарного коммунизма), заключается в догматическом, а не диалектическом использовании марксистского научного метода и распространении отдельных положений теории за пределы их действительной применимости.

Выше уже неоднократно отмечалось, что в основе главных процессов, событий и фактов жизни страны в XX веке лежала неадекватность существовавшего у нас способа производства. Воистину, история СССР перенасыщена парадоксами: как могли коммунисты, опираясь на научную теорию, в целом правильно отображающую общественные процессы, создать неадекватный реальной жизни способ производства?! Разгадка этого парадокса очевидна: марксизм был истолкован догматически. Вот так субъективная (!), по сути, причина определила весь ход развития нашей страны. Трагедия 1991 г. была в значительной мере предопределена в далеком 1875 г., когда в “Критике Готской программы” К. Маркс дал первый набросок будущего социалистического общества.

С учетом тех возможностей, которые заключены в разработанных Марксом теории и методе познания общественных процессов, и помня вместе с тем о размере ущерба, нанесенном догматизмом стране, народу и делу социализма, следует признать актуальность призыва: необходимо вернуть диалектику в практический марксизм!

Пожалуй, в этом призыве содержится главный вывод, который должен быть сделан из анализа истории СССР.

 

КОММУНИСТЫ И МАРКСИЗМ

Социалистическая идея сыграла огромную роль в истории СССР. И в будущем те или иные представления о социализме, несомненно, будут оказывать влияние на развитие нашего общества. В связи с этим нельзя обойти вниманием позицию современных последователей Маркса и Ленина. Сумели ли коммунисты осознать фундаментальные причины своего поражения и сделать из него правильные выводы?

Похоже, что нет. К современным коммунистам вполне можно отнести замечание, сделанное еще в прошлом веке, но по аналогичному поводу: они так ничего не поняли и ничему не научились. Причем это касается как ортодоксальной части коммунистов, для которых советская модель социализма продолжает оставаться идеалом, так и тех, кто осознал необходимость перемен.

Для примера можно рассмотреть, как трактуются важнейшие вопросы нашего прошлого и настоящего в программе крупнейшей и самой влиятельной коммунистической партии страны — КПРФ. В разделе, посвященном урокам российской истории, отсутствует анализ существовавшего в СССР способа производства с марксистской точки зрения. Без такого анализа коммунисты никогда не смогут выявить главные, фундаментальные факторы, определявшие развитие советского общества, и будут продолжать пребывать в неведении относительно истинных причин своего поражения. В этой ситуации, чтобы объяснить себе и народу, почему рухнула Советская власть, коммунистам поневоле приходится делать основной упор на вторичные, субъективные и просто мнимые причины. В частности, экономические и политические просчеты, допущенные в советский период, в программе КПРФ объясняются борьбой двух течений внутри единой КПСС — пролетарскою и мелкобуржуазного. (Как будто до 80-х гг. в КПСС существовала открытая, скрытая, политическая, духовная или какая-то еще оппозиция!).

Система аргументации, призванная доказать необходимость отказаться от капиталистического пути развития в пользу социализма, также лишена марксистского содержания. Авторы программы считают, что “буржуазная форма общественного бытия приблизилась к пределу своих возможностей”. Но, по их мнению, произошло это не вследствие обострения социальных и классовых противоречий буржуазного общества, не в результате тормозящего влияния капиталистического способа производства на развитие производительных сил (об этом программа не упоминает), а из-за того, что “рост производства теми же темпами и методами приведет к необратимой экологической катастрофе, сделает Землю непригодной для обитания”. (На самом деле практика свидетельствует, что решение экологических проблем осуществляется в основном с помощью административных мер и не зависит вследствие этого от формы собственности). Причину расточительного характера экономики современного капитализма авторы программы усматривают в организации ее по рыночным законам. (Однако по отношению к нерыночной плановой централизованной экономике рыночная выступает как образец бережливости). Выход идеологи КПРФ видят в “качественном изменении производительных сил, способа производства и потребления, гуманистической переориентации научного и технологического прогресса”. Но поскольку анализ современной стадии капиталистического способа производства отсутствует, остается неясным, на каком, собственно говоря, основании капитализму отказано в способности осуществить все эти изменения?

Декларируя необходимость господства в социалистической экономике общественных форм собственности, авторы программы не уточняют, какие именно из них (общенародная, коллективные или другие) должны доминировать, а это ведь основополагающее, принципиальное обстоятельство! Социализм они определяют как бесклассовое общество (то есть, в нем уже преодолены различия между городом и деревней, между работниками умственного и физического труда?! Такого социализма не дождутся даже наши правнуки), свободное от эксплуатации человека человеком (следовательно, возможность существования частной собственности при социализме исключается), в котором осуществляется принцип распределения по труду (самый интересный вопрос, каким образом он осуществляется, не привлек внимания авторов программы).

Таким образом, в программе ведущей коммунистической партии страны нет и намека на марксистский анализ проблем современного общества, какими их видят коммунисты с позиций своей идеологии. Программа КПРФ и заявления ее лидеров об исчерпании нашей страной лимита на революции (капитализм вечен?!) свидетельствуют о том, что нынешнее поколение коммунистов утеряло даже то, что содержалось в вульгарном марксизме советской эпохи, прежде всего, классовый подход. Что же в таком случае осталось от марксистского метода и самого марксизма?!

В конце концов дело не в партийных программах. В борьбе за умы людей не они являются главным оружием. Сама по себе программа, даже исключительно блестящая по форме и глубокая по содержанию, не может увлечь за собой массы. Это под силу только социальной идее, которая должна быть выражена в коротком, понятном и близком сердцу каждого человека лозунге. Этот лозунг должен отражать интересы и чаяния подавляющей части трудящегося населения.

Сколько людей в 1917 г. читали — и поняли при этом — программу партии большевиков? Вопрос риторический. Однако большевики победили, потому что сумели выразить ожидания народа в ряде лозунгов, главными из которых были: “Вся власть Советам!”, “Долой войну!” и “Фабрики — рабочим, землю — крестьянам!”. Несмотря на лаконизм формы, эти лозунги в концентрированном виде содержали глубокую политическую и социальную программу преобразований общества. Большевики пришли к власти, потому что народ принял и поддержал именно эту программу, а не ту, писаную программу РСДРП(б), оставшуюся неизвестной большинству населения. Их победе не помешало даже то обстоятельство, что, по признанию Ленина, последний из вышеприведенных лозунгов отражал не большевистский (то есть, вульгарно-коммунистический), а анархо-синдикалистский идеал общественного устройства.

Ситуация начала века повторилась в его конце. Политические противники наследников большевиков коммунистов завоевали симпатии значительной части населения и свалили казавшуюся незыблемой власть КПСС с помощью новой (на самом деле, конечно, старой) социальной идеи, провозгласив лозунги свободы, демократии, рыночной экономики, “Фермер накормит страну” и даже “партия, дай порулить!”.

Отсутствие ярких лозунгов, выражающих чаяния масс трудящихся, наиболее рельефно проявляет главную проблему современного коммунистического движения — его идейную слабость. За последнее десятилетие коммунисты так и не сумели выдвинуть новую социальную идею взамен “приказавшего долго жить” вульгарного коммунизма (тот упор, который КПРФ делает в своей пропаганде на государственный патриотизм, лишний раз подтверждает этот вывод). Поэтому, когда лидерам коммунистов удается прорвать информационную блокаду, выясняется, что им нечего сказать народу. Это обстоятельство становится особенно заметным в сравнении с их предшественниками — большевиками. Снова зовя народ в социализм, коммунисты сами не знают, каким он должен быть, даже в самых основных его признаках, — если бы знали, сказали. В конечном счете именно это обстоятельство представляет собой главную причину, по которой большинство населения, несмотря на катастрофические последствия буржуазных реформ, все еще голосует за продолжение капитализации страны, а не за социалистическую альтернативу.

Несколько перефразируя Энгельса, можно сказать, что современные революционные социалисты (не только коммунисты) хотя и критикуют капитализм, но не в состоянии понять и объяснить причины его достижений и противоречия его современной стадии. Вследствии этого они не способны противопоставить капитализму реальную альтернативу, а лишь объявляют его никуда не годным.

Идейная слабость современного коммунистического движения объясняется тем, что оно фактически лишилось своей идейной базы — марксизма. (Читателю, терпеливо одолевшему предыдущие главы, пора привыкнуть к парадоксальности отечественной истории. Поэтому его не должно удивить очередное проявление этого ее качества: в катаклизмах последнего времени коммунисты потеряли марксизм!). В советские времена учение Маркса было вульгаризировано и догматизировано. Теперь сама жизнь опрокинула удобные и привычные, объяснявшие все догмы. Оказавшись в идейном вакууме, ортодоксальная часть коммунистов чисто рефлекторно пытается реанимировать старые представления. Тупиковость этого пути очевидна. Большая же часть коммунистов понимает, что возврат к прошлому не просто невозможен, но и губителен. Однако с крушением старой советской идеологии — вульгаризированного марксизма в их теоретическом багаже осталась фактически одна только идея абстрактной социальной справедливости, лишенная конкретного классового содержания. Возникшая, как следствие такого положения, расплывчатость позиции КПРФ дает серьезные основания для обвинения ее в социал-демократическом уклоне. (Не случайно лидеры КПРФ почти не ссылаются ни на Маркса, ни на Ленина).

Ответ на извечный вопрос: “Что делать?” очевиден. Необходимо вернуть диалектику в практический марксизм. И первым объектом, который должен быть подвергнут критическому анализу с помощью возрожденного марксистского диалектического метода, должна стать сама теория марксизма — в том виде, в котором она сложилась к настоящему времени. Лишь таким образом можно найти выход из кризиса в левом движении и стране в целом. К. Маркс применил диалектический метод при изучении человеческого общества и обеспечил тем самым прорыв в теории познания социальных процессов. Он положил в основу своего учения анализ капиталистического способа производства, каким он был в XIX веке. Необходимо последовать его примеру. Объективный и диалектический анализ капитализма на его современной стадии развития является тем самым ключевым звеном, за которое, как учил Ленин, следует ухватиться, чтобы вытянуть всю цепь. Полученные выводы составят фундамент, на котором будет построено здание нового социализма, — именно ему суждено стать ведущей социальной идеей следующего столетия. В результате произойдет не только “омоложение” старых истин марксизма, но и его качественное обновление. Марксизм в своем новом облике, приведенный в соответствие с современными реалиями, вновь приобретет силу грозного идейного оружия.

Если КПРФ хочет быть партией будущего, а не только прошлого, она рано или поздно должна пройти этот путь. При этом ей придется преодолеть сопротивление как защитников “кипенно-белой” чистоты марксизма (нам еще предстоит оценить размер ущерба, который сторонники этой позиции в прошлом нанесли делу социализма), так и предавших в душе марксизм социал-демократов.

Анализ, проведенный в этой книге, показывает, что только возвращение к “анархо-синдикалистскому” лозунгу: “Фабрики — рабочим, землю — крестьянам!” может придать новый импульс идее социализма, способствовать рождению социалистической альтернативы развития общества и объединить на этой основе всех сторонников не формальной Партии социальной справедливости. Однако старый лозунг должен быть наполнен новым, современным содержанием: “Фабрики — рабочим коллективам, землю — коллективам крестьян!”. То, что этот призыв еще в начале века завоевал сердца людей, оказался близким и понятным широким массам трудящихся, свидетельствует о его адекватности реалиям жизни.

Впрочем, нельзя исключить, что выводы и оценки, полученные в результате предстоящего глубокого научного анализа современного общества, будут отличаться от тех, что даны в этой книге: никто не вправе претендовать на монополию на истину — это еще один вывод из нашей многострадальной истории. Однако книга и в этом случае сыграет позитивную роль, даже в качестве объекта для конструктивной критики.

Итак, только творчески переосмысленный с учетом современных реалий марксизм может дать ответы на жгучие вопросы, волнующие общество на рубеже веков. Главным средством достижения цели выступает разработанный Марксом метод познания общественных процессов — исторический материализм.

Эта книга представляет собой результат попытки применить марксистский диалектический метод для анализа истории СССР.

 

ВЫВОДЫ

История СССР столь богата событиями, полна противоречиями и насыщена парадоксами, что представляется совершенно необходимым поместить в конце ее аналитического обзора обобщающую главу с кратким изложением полученных выводов.

Итак, марксизм как революционная социально-экономическая теория возник в результате применения метода диалектического материализма к исследованию процессов и проблем человеческого общества. Карл Маркс дал безупречный анализ современного ему капитализма и вскрыл механизм капиталистической эксплуатации. Вместе с Ф. Энгельсом он определил основные формообразующие признаки будущего коммунистического общества. Эта часть их научных заслуг не может быть оспорена.

Однако основоположники марксизма создавали свою теорию в условиях недостатка информации. Они досконально изучили современный им капитализм, но по понятным причинам не могли располагать доступными нам теперь сведениями о его последующем развитии и опыте построения реального социализма. Поэтому они ошиблись в определении тенденции развития капитализма, связав ее с огосударствлением, а не коллективизацией собственности на средства производства. В духе вполне естественного для молодой теории революционного романтизма Маркс и Энгельс считали, что капитализм дряхл и гибель его близка. Они полагали, что после мировой пролетарской революции устранение свойственных буржуазному способу производства противоречий, ликвидация частнокапиталистической собственности и отчуждения непосредственного производителя от средств производства обеспечат гигантский скачок в темпах роста общественных производительных сил. Беспрепятственное развитие экономики, свободное от накладываемых капитализмом ограничений, должно было, по мысли основоположников, после относительно непродолжительного переходного периода позволить осуществить на практике истинно коммунистические принципы функционирования общества: бесклассовую структуру, безденежное, бестоварное, централизованное и планомерное производство. Высочайший уровень развития производительных сил и сознательное отношение всех граждан к труду обеспечат возможность распределения производимого продукта в соответствии с потребностями членов общества. Надежды на такое развитие событий позволили основоположникам марксизма рассматривать коммунизм в качестве ближайшей цели человечества.

Столь оптимистический взгляд на будущее развитие общества не мог побудить Маркса и Энгельса уделить переходному этапу между капитализмом и коммунизмом — социализму то внимание, которое он действительно заслуживает. В результате они представили социализм как неполный коммунизм, его первую, низшую фазу и наделили социализм почти всеми атрибутами коммунизма, включая общенародную форму собственности на средства производства. Впрочем, во всем многотомье трудов Маркса и Энгельса проблеме социалистического производства и распределения посвящено всего несколько страниц, в основном в “Критике Готской программы” (1875 г.).

У большевиков во главе с В. И. Лениным не было оснований пересматривать эти теоретические положения, поскольку только непосредственное строительство реального социалистического общества могло предоставить необходимую информацию и заставить внести коррективы в господствовавшие представления о социализме. Поэтому марксистский идеал посткапиталистического общественного устройства в духе “Критики Готской программы” оказал огромное, определяющее влияние на политику Советского государства в первые годы его существования, вплоть до нэпа.

Великая Октябрьская социалистическая революция явилась закономерным итогом развития капитализма, попыткой революционного выхода из того кризиса, который переживал капиталистический способ производства в начале века. Этот кризис возник в связи с ростом производительных сил и изменением характера груда. В первые месяцы после революции, до лета 1918 г. большевики проявляли здоровый прагматизм и не стремились форсировать темпы национализации промышленности и торговли. В качестве альтернативы рыночным механизмам регулирования экономики Ленин наметил организацию всеобщего учета и контроля за производством и распределением, заложив тем самым теоретический фундамент будущей административно-командной системы. Действенной заменой капиталистической конкуренции производителей предполагали сделать социалистическое соревнование. При решении проблемы создания эффективной трудовой мотивации большевики основной упор делали на моральные стимулы, сознательность рабочих и пробуждение у них чувства хозяина предприятия.

Национализация промышленности почти исключила влияние механизмов рынка на процесс формирования стоимости рабочей силы и способствовала утверждению волюнтаристского подхода к определению величины оплаты труда. Вследствие этого обстоятельства тенденция уравнительности распределения проявила себя с самых первых шагов Советской власти. Утопичность уравнительного подхода к проблеме оплаты труда выявилась очень быстро, и объективная экономическая и социальная реальность поставила большевиков перед необходимостью внесения коррективов в свою экономическую политику.

Однако обострение продовольственной проблемы нарушило естественный ход событий и тем самым сыграло роковую роль в судьбе страны. Недооценив последствия введения жесткой хлебной монополии, большевики в известной мере спровоцировали выступление кулачества и части среднего крестьянства против Советской власти. Получив в их лице массовую социальную базу, контрреволюция развязала крупномасштабную гражданскую войну.

Гражданская война, разруха и постоянная угроза массового голода предопределили вынужденный характер мер, предпринятых Советской властью в рамках политики военного коммунизма. Но одновременно эти меры явились результатом веры большевиков в возможность осуществления быстрого перехода к коммунизму и их желания форсировать этот переход. В итоге режим военного коммунизма оказался наиболее последовательной практической реализацией положений классического марксизма, касающихся устройства посткапиталистического общества.

Военно-коммунистические методы помогли Советской России выстоять в гражданской войне. Но после ее окончания быстро проявилась их полная неадекватность жизненным реалиям. Благодаря диалектическому гению Ленина большевики нашли в себе силы коренным образом изменить политику. Была проведена частичная денационализация промышленности с переводом части предприятий в госкапиталистический сектор, произошел отход от принципа уравнительности в оплате труда, разрешена частная торговля и “реабилитированы” товарно-денежные отношения. Несмотря на эти радикальные перемены, основные положения классического марксизма о сущности и устройстве социалистического общества, наиболее полно изложенные в “Критике Готской программы”, не подвергались сомнению. Нэп рассматривался не в качестве модели социализма, а лишь как переходный этап к нему, как вынужденное чрезвычайными обстоятельствами временное отступление к капитализму. Вместе с тем кооперативный план В. И. Ленина, выдвинутый им в конце жизни, на рубеже 1922–1923 гг., был им самим охарактеризован как “коренная перемена всей нашей точки зрения на социализм”. Объективно нэп и особенно кооперативный план Ленина означали начало отхода от догм классического марксизма в части, касающейся устройства социалистического общества, и движение в направлении создания концепции нового социализма.

Однако изменение позиции Ленина по проблеме социализма не было до конца понято его современниками. В основу советской модели социализма, постепенно утверждавшейся по мере свертывания нэпа, вновь была положена классическая марксистская концепция, правда, частично модернизированная, так как военный коммунизм окончательно доказал утопичность отказа от товарно-денежных отношений и пагубность уравнительного (в чистом виде) распределения.

Отход от нэповской модели развития был инициирован не только субъективной причиной — взглядами И. В. Сталина и его единомышленников на социализм в духе классического марксизма, но и проблемой индустриализации. Индустриализацию страны необходимо было провести в кратчайшие сроки. Проблема с точки зрения существовавшего мирового опыта казалась неразрешимой. Однако неимоверными усилиями власти и народа она была решена, хотя заплатить за это пришлось высокую цену в виде миллионов “раскулаченных” и репрессированных. Индустриализация СССР была осуществлена с помощью чрезвычайных методов, в основе которых лежало усиление роли государства в экономике и других сферах общественной жизни. Переход к этим методам явился шагом, вполне оправданным чрезвычайным характером стоявших перед страной задач, однако, догматический подход к марксизму, неспособность сделать правильные выводы из опыта предшествующего периода развития привели к тому, что не удалось соблюсти меру в проведении политики чрезвычайщины и достичь оптимального сочетания различных форм собственности, рыночных и административных методов управления экономикой. Поэтому откат от нэпа вылился в огосударствление всех сфер экономики.

Сущность советской модели социализма и основные черты советского общества были предопределены обобществлением средств производства в крайней — общенародной форме. Между тем необходимость обобществления именно в такой форме логически не вытекает из анализа основного противоречия капитализма. Огосударствление собственности на средства производства в экономике капиталистических стран носит относительный по времени и сфере применения характер. Государственная собственность наиболее полно демонстрирует свои преимущества в периоды кризисов, но в нормальной экономической ситуации она в целом уступает в эффективности другим формам собственности. Тенденция развития современного капитализма состоит не в огосударствлении, а коллективизации средств производства, так как обеспечение трудящимся доступа к собственности и приобщение их к управлению предприятием представляет собой самое эффективное средство стимулирования высокопроизводительного и инициативного труда. Опыт СССР показывает, что огосударствление собственности не устраняет отчуждения производителя от средств производства и продуктов его труда и потому не оказывает на него ощутимого стимулирующего воздействия.

Обобществление средств производства в общенародной форме привело к утверждению в СССР не социалистического, а вульгарно-коммунистического способа производства. Учитывая определяющую роль экономики на все остальные сферы общественной жизни, можно констатировать, что именно факт неадекватности вульгарно-коммунистических производственных отношений достигнутому уровню развития и характеру производительных сил лежал в основе всех процессов, определивших характер и черты существовавшего в СССР общественного строя. Этот вывод является ключом, позволяющим выявить логику истории СССР.

Тотальное огосударствление собственности привело к тому, что народное хозяйство СССР представляло собой фактически одну гигантскую монополию, разросшуюся до размеров государства. Поскольку рыночная форма организации экономики и полноценная конкуренция производителей невозможны внутри единой монополии, прямыми следствиями исключительного положения общенародной собственности стали централизованный и плановый характер экономики СССР, а также административно-командная система управления народным хозяйством. Плановая централизованная экономика идеальным образом обеспечивала концентрацию ресурсов на приоритетных направлениях развития, значительно менее эффективно она решала задачу налаживания взаимосвязи между производителями и потребителями продукции, создать же систему эффективной мотивации к труду она в конечном счете так и не сумела.

В основе всех противоречий советской экономической системы, вызвавших в итоге контрреволюционную смену способа производства, лежали два главных фактора. Первый из них — ее неспособность выработать действенные экономические стимулы к высокопроизводительному труду, как следствие отсутствия способа объективного измерения количества и качества труда. Оплата труда осуществлялась на полууравнительной основе, и в результате так и не удалось воплотить на практике социалистический принцип распределения по груду. Однако отсутствие действенных экономических стимулов для работников длительное время компенсировалось солидарным характером труда в советском обществе, который находил свое высшее воплощение в таких явлениях, как массовый трудовой энтузиазм и ударничество. Только при наличии этих факторов могли проявляться достоинства плановой централизованной экономики. (Это обстоятельство должно предостеречь от попыток буквально воспроизвести принципы старой советской экономической системы в новой исторической ситуации).

Второй главный фактор, тормозивший развитие экономики СССР — отсутствие эффективного механизма разрешения противоречия между целями, преследуемыми в процессе производства отдельным предприятием и обществом в целом. В рыночной экономике разрешению этого противоречия способствует конкуренция производителей. Административно-командные методы управления оказались не в состоянии заменить конкуренцию в этом качестве. В результате расхождения интересов общества (удовлетворение потребностей граждан) и предприятия (формальное выполнение директивных плановых показателей) выпускаемая продукция оказывалась материало- и энергоемкой, она зачастую не удовлетворяла потребителей ни по качеству, ни по номенклатуре. Огромные материальные ресурсы и труд миллионов людей тратились впустую. Экономика проявляла слабую восприимчивость к внедрению достижений научно-технического прогресса.

И указанные факторы, и другие черты советского общества в конечном итоге являлись следствиями тотального огосударствления собственности. Коллективизация сельского хозяйства привела к распространению вульгарно-коммунистического способа производства на аграрный сектор народного хозяйства. Неадекватность способа производства реалиям жизни определила тоталитарный характер советской политической системы, который в сочетании с другими объективными и субъективными факторами привел к массовым политическим репрессиям 30-50-х гг.

Огромную роль в истории СССР сыграл субъективный фактор — догматический подход к марксистской теории. Руководители страны не могли понять, что фундаментальная причина всех негативных явлений в советском обществе и экономике кроется в неадекватности существовавшего “социалистического” (вульгарно-коммунистического) способа производства достигнутому уровню развития производительных сил. Поэтому все попытки реформировать советское общество, не затрагивая его основы — способа производства, были неизбежно обречены на неудачу.

Советский Союз существовал, пока коммунизм в качестве государственной и национальной идеи объединял и сплачивал всех нас в единый советский народ. С крахом коммунистической идеологии распались и СССР, и советский народ, поскольку стройное здание союзного государства лишилось главного стержня — государственной идеи.

Краху коммунистической идеологии и гибели СССР способствовали объективные факторы: утеряв со временем солидарный характер труда, советская экономическая система чем дальше, тем больше демонстрировала свою неэффективность. Ее неадекватность реалиям жизни стала очевидной даже для простых тружеников и оказала свое влияние на массовое сознание. Но были и субъективные причины. Среди них в первую очередь следует назвать недооценку руководством страны проблемы товарного дефицита. Существование этой проблемы в СССР лишь частично может быть объяснено недостаточным производством товаров и услуг вследствие преимущественного развития тяжелой промышленности и военно-промышленного комплекса. Главная же причина товарного дефицита заключалась в слишком идеологизированной социальной политике КПСС, даже в принципа не допускавшей возможности резкого снижения реальных доходов населения вследствие повышения цен.

Внутренние и внешние враги Советского государства не упустили предоставившуюся им возможность. Непосредственной причиной гибели СССР явилась политическая борьба за власть, которую вели российская и национальные пробуржуазные элиты с КПСС, В этой борьбе враги КПСС и СССР, воспользовавшись своей монополией на СМИ, то есть на информацию, в полной мере, на всю “катушку” использовали идеологическое “оружие массового поражения” — концептуальную ложь.

Вместе с тем гибель СССР не была неизбежной. Ее можно было предотвратить, сохранив социалистический вектор развития. Однако КПСС, даже перед лицом гибели своей и Советского государства, оказалась неспособной осознать и преодолеть догматизм своего подхода к марксистской теории, а потому не сумела разработать социалистическую альтернативу развития общества. Отсутствие новой, отвечающей современным реалиям концепции социализма предопределило трагический финал судьбы нашей Родины — Союза Советских Социалистических Республик.

Главные выводы на будущее, которое социалистическое движение должно извлечь из истории СССР, следующие.

1. Необходимо отказаться от взгляда на социализм как на первую фазу коммунистической общественно-экономической формации. Этот тезис может показаться чересчур отвлеченным, но только до тех пор, пока не вспомнить, к каким последствиям для страны и народа привело его игнорирование. Социализм как будущее нашей страны и

всего человечества представляет собой особую формацию, лежащую между капитализмом и коммунизмом. В силу своего промежуточного положения социализм не может сразу и полностью освободиться от многих черт капиталистического способа производства и буржуазного общества. Вместе с тем перенесение на социализм атрибутов коммунистической формации, прежде всего общенародной формы собственности, является неправомерным и в современных условиях ведет к вульгаризации идеи обобществления средств производства.

2. Необходимо любое положение теории пропускать через фильтр здравого смысла. Несмотря на очевидность этого правила, учитель — История никак не может нас заставить ему следовать. Между тем любая истина относительна и действует только в ограниченных пространственно-временных координатах. Поэтому теория должна постоянно подвергаться беспристрастному критическому анализу. Недопустимо впредь поддаваться “социализму чувства” (Ленин). На смену революционному романтизму должен придти революционный прагматизм.

Политика — это искусство определения меры. Общество, как и природа, не терпит крайностей. Слишком категоричные принципы (например: социализм несовместим с существованием частной собственности; только частная собственность создает рачительного хозяина) чаще всего оказываются ошибочными. Истинное искусство политики заключается в поиске оптимального решения, учитывающего противоречивые интересы и противоположные позиции различных групп населения, в том числе и далеких от социалистической идеологии. Следует принимать народ таким, какой он есть. Другого народа нам не дано.

Сочетание политики здравого смысла с проведением принципиальной классовой линии должно предохранить как от оппортунизма, так и от социального экстремизма.

3. Самый прогрессивный и справедливый общественный строй тот, чей способ производства адекватен уровню развития и характеру производительных сил. История не прощает пренебрежения объективными законами ее развития и за необоснованное забегание вперед наказывает не менее жестоко, чем за отставание. В современных условиях любая экономическая система главной своей целью должен считать создание действенных стимулов к высокопроизводительному и инициативному труду. Отсутствие эффективной мотивации к труду самый верный признак неадекватности способа производства.

4. Демократия выгодна. В том числе и экономически, поскольку предполагает право на инициативу. В нормальных (не экстремальных) условиях экономика демократического общества работает эффективнее экономики тоталитарного общества. Свободное столкновение идей — необходимое условие общественного прогресса и гарантия от застоя.

Большая часть социальных переворотов совершается под лозунгами свободы и демократии, и если революция не в полной мере решает эти проблемы, она сама возделывает почву для контрреволюции. Ограничение права граждан на информацию унижает людей и рано или поздно вызывает ответную реакцию подавленного чувства собственного достоинства. Главным источником убежденности людей в правильности проводимой государством политики должен быть их жизненный опыт, а не усилия официальной пропаганды. Поэтому ограничение свободы информации и оппозиционной деятельности следует рассматривать как свидетельство не силы, а слабости власти, как признак неполной адекватности политической и экономической системы. Обоснованная и конструктивная критика содержит самую ценную и полезную информацию. Особенно это касается “классовой правды классового врага” (Ленин), поскольку в основе ее лежит свободный от догматизма взгляд со стороны.

История учит, что ничто не проходит бесследно: неправедные действия могут обеспечить кратковременный успех, но через года возвращаются бумерангом с тяжелыми последствиями.

5. Необходимо вернуть диалектику в практический марксизм.

Последний по счету, но, пожалуй, самый важный вывод. Только с помощью марксистского диалектического научного метода, очищенного от догматических наслоений, можно понять наше прошлое, объяснить настоящее и предсказать будущее. И будущее — за социализмом. Как показывает история СССР, можно извратить даже великую и благородную идею, но никакие извращения не могут лишить ее величия и благородства.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы должны понять свою историю, ибо она имеет малоприятное свойство повторяться. Еще Маркс подметил, что исторические события и личности появляются дважды, но если первый раз в виде трагедии, то второй в виде фарса.

И вот место штурма Зимнего дворца в октябре 1917 г. заняла оборона “Белого дома” в августе 1991 г. Ленинский броневик превратился в танк, на который взгромоздился Ельцин, который, впрочем, не смог “родить” ничего похожего на Августовские тезисы впику Апрельским. Роль бессильного и оторванного от народа Временного правительства бездарно и смешно, как им и положено по “сценарию” Маркса, сыграли члены ГКЧП. Верховный Совет повторил судьбу Учредительного собрания, отличие только в том, что аналогом сакраментальной фразы матроса Железняка: “Караул устал!” стали залпы кумулятивными снарядами из танковых орудий (в этом случае трагедия и фарс поменялись местами). На смену суровой ВЧК “железного” Феликса пришла опереточная ВЧК Черномырдина и Чубайса (это даже не фарс, по жанру больше похоже на пародию). Имеющий известные проблемы со здоровьем нынешний президент постепенно возрождает незабываемый стиль выступлений позднего Брежнева. По количеству страстных поцелуев с зарубежными деятелями всех политических ориентации он, кажется, уже оставил позади охочего до этого Леонида Ильича. Название президентской резиденции — Горки-9 — не нуждается в комментариях.

“Генеральная линия” партии возродилась в “курсе реформ”. Смена названия, впрочем, не отразилась на главной отличительной особенности линии-курса — прихотливой извилистости. Космополитизм нынешней правящей элиты можно считать “дальним родственником” интернационализма большевиков, поскольку, если задуматься, понимание той роли, которую наша страна призвана сыграть для мирового сообщества, осталось прежним. Зато цветовая гамма политического спектра стала более изысканной: вместо “красных” и “белых” друг другу противостоят “красно-коричневые” и “бело-голубые”.

Народ в очередной раз пытаются убедить, что нормальная жизнь возможна не сейчас, а только в “светлом будущем”, на этот раз капиталистическом. Экспроприацию экспроприаторов образца 1918 года сменил прямо противоположный процесс — приватизация общенародной собственности. Итог тот же — развал экономики. Хотя, есть и отличия: если в начале века анархисты в качестве идеологического обоснования процесса экспроприации выдвигали лозунг “Грабь награбленное!”, то идея приватизации выражена в более коротком “Грабь!”. Уравнительность в оплате труда демократы довели до абсурда, совсем перестав выплачивать людям заработанные деньги. Многострадальная деревня, в первую очередь страдающая от любых политических пертурбаций, вместо трагедии коллективизации переживает фарс разгона крупных хозяйств. Причем причина “коллективизации наоборот” опять сугубо идеологическая, далекая от соображений здравого смысла.

Кажется, почти не осталось ошибок коммунистов, которые не повторили демократы. Гражданской войны нет, но кто сосчитал, сколько жизней за прошедшие годы унесла буржуазная контрреволюция? В результате “демократических” реформ вместо коллективного органа — Политбюро ЦК КПСС — мы получили никому не подконтрольного президента, круг полномочий которого и не снился Генсеку и может сопоставляться только с царскими. На смену “телефонному праву” времен “застоя” пришли открытые нарушения не только законов, но и самой Конституции, причем, что подчеркивает фарсовый характер ситуации, и со стороны ее гаранта.

Обретение журналистами, наконец, желанной свободы слова (в буржуазном, естественно, понимании) не отразилось на тотальном единомыслии в средствах массовой информации. Во время президентской выборной кампании 1996 г. оголтелая, больше похожая на психологическую войну против собственного народа пропаганда по всем каналам СМИ затмила былые “подвиги” советской пропаганды, заклейменной демократами как тоталитарной. Боящиеся собственной тени чиновные взяточники советских времен выглядят жалкими бедолагами в сравнении с наглыми и неуязвимыми современными коррупционерами. Аналогия войн в Чечне и Афганистане абсолютна, вплоть до отсутствия виновных за их развязывание (при наличии принимавших политические решения и отдававших приказы о начале войны).

Но определяющий момент состоит в том, что демократы, руководствуясь, подобно большевикам, исключительно идеологическими соображениями, повторили своих заклятых врагов в главном: они силой навязывают стране способ производства, совершенно не адекватный характеру производительных сил, доставшихся им в наследство. Как может заметить внимательный читатель, этот ключевой вывод, позволяющий понять логику развития событий в политике и экономике в постсоветский период, почти дословно воспроизводит аналогичный тезис, с помощью которого была выявлена логика истории СССР. Однако в данном случае многие, живущие в это Мутное (от него мутит) время, наверняка откажутся признать фарсовый характер второго “дубля”.

Этот список “удивительных” совпадений, частью трагических, частью анекдотичных, можно продолжить. Он свидетельствует о том, что история ничему нас не научила. И главная причина этого заключается в том, что мы не поняли ее логику и не раскрыли сущность происходивших событий.

Мы должны понять свою историю, чтобы извлечь из нее уроки. Только так из страны с “непредсказуемым прошлым” мы можем превратиться в страну с прогнозируемым будущим. Эти уроки могут быть горьки. (Отдельные главы автор, воспитанный Советской властью и всем ей обязанный, до сих пор осознающий себя гражданином своей великой Родины — СССР, писал с болью в сердце). Правда может не нравиться, но знать ее необходимо. Такой мудрый человек, как Ленин, утверждал, что “… если мы не будем бояться говорить горькую и тяжелую правду напрямик, мы научимся, непременно и безусловно научимся побеждать все и всякие трудности”. Не осознав и не признав ошибок, допущенных в прошлом, мы провоцируем их повторение в будущем. И хорошо, если только в виде фарса.

При анализе истории необходимо на время забыть о политических пристрастиях. Вырывая из истории СССР только “позитивные” или только “негативные” моменты, в принципе невозможно получить объективную картину. Лишь рассмотрение всех фактов в их диалектическом единстве и взаимосвязи может позволить выявить логику развития событий.

Парадоксальность событий и процессов — скорее правило, чем исключение для отечественной истории. В большинстве случаев парадоксальность является признаком “ненормального” развития общественных процессов. Парадоксы в нашей истории возникали из-за допущенных ошибок, которые в свою очередь являлись следствиями непонимания объективных законов, определявших жизнь общества. Необходимо понять, наконец, эти законы, в противном случае все понесенные жертвы окажутся напрасными. Развитие общества должно быть предсказуемо и, по возможности, лишено неприятных парадоксов.

Мы должны понять свою историю, чтобы противостоять попыткам внедрить в общественное сознание комплекс национальной неполноценности. Тот, кто с высокомерным презрением относится к истории своего народа, в душе его уже предал. Объективный анализ истории СССР позволит реально оценить масштаб свершений наших великих предшественников. “Секрет” их поистине богатырской силы духа и феноменальной способности преодолевать любые, самые неимоверные трудности заключался в их вере в коммунистические и патриотические идеалы. Можно сделать многочисленные оговорки по поводу этого утверждения, но в основе своей оно все-таки истинно. Коммунистическая идея, овладев массами, превратилась в материальную силу. Прав был Н. М. Карамзин, действительно: “Вера есть особенная сила государственная”.

Советский народ не раз удивлял мир силой своего духа. Ни один другой народ не встречал на своем пути такого количества препятствий, казавшихся непреодолимыми. Несмотря на все испытания, выпавшие на их долю, советские люди создали Великую Державу, страну почти неограниченных возможностей. Они стали творцами беспрецедентного в многовековой истории человечества социального явления — массового трудового энтузиазма. Воспитанные коммунистической системой в патриотическом духе, они не отделяли свою личную судьбу от судьбы всей страны. Только такие люди и могли защитить свою Родину в самой жестокой из всех войн.

Коммунистическая идеология удачно наложилась на русский национальный характер, который отличает коллективизм, идеализм и патриотизм. В итоге Советский Союз располагал лучшим человеческим материалом в истории. Породив феномен советского человека, отечественный вульгарный коммунизм может рассчитывать получить за это на высшем суде Истории отпущение значительной части своих грехов.

Но время величайшего взрыва энергии народа, ослепительной вспышки человеческого духа прошло. Поколение романтических коммунистов сошло с исторической сцены, и ему на смену пришли мы, поколение, недостойное своих великих предшественников. В припадке массового эгоизма мы развеяли по ветру не только их труд, созданную ими Державу, которую они защитили в боях. Хуже, мы обесценили их жизнь.

Больше таких людей уже не будет. Режим криминальной буржуазии, проповедующий воинствующий индивидуализм, в принципе не способен воспитать идеалистов и патриотов. Он распространяет вокруг себя только гниение и распад. На президентских выборах 1996 г. мы окончательно похоронили Великую Страну. (Главный вопрос: ради чего мы сами разрушили свою страну? останется без ответа в этой книге, поскольку проблема, заключенная в нем, относится к области индивидуальной и общественной психологии, но не политэкономии). Такой страны у нас больше не будет, потому что не будет больше такого народа. Эпоха энтузиастов прошла, наступила эпоха жлобов. На территории СССР Всемирная партия социальной справедливости потерпела поражение, Партия всемирного жлобства празднует победу.

Когда-нибудь о том времени, времени энтузиастов, подвижников и богатырей духа детям будут рассказывать сказки. И начинаться они будут так:

Давным-давно жила-была Великая Страна, и населял ее Удивительный Народ…