«Души не умирают. Покидая прежнее местопребывание, они живут в других местах, которые вновь принимают их. Овидий». Бьянка заложила страницу в «Сборнике афоризмов», зажмурилась и откинула голову на спинку кресла – авиалайнер заходил на посадку. В ушах появилась неприятная тяжесть, и сухость во рту усиливалась.

Бьянка хлебнула воды и достала жевательную резинку. Через двадцать пять минут самолет коснулся взлетной полосы, подпрыгнул на ветру и задребезжал так, словно корпус разваливался по частям. За стеклом иллюминатора в лучах бледно-холодного солнца искрились снежные наметы, словно призраки сказочно-белых песчаных пляжей Варадеро. Жаркая, ароматно-терпкая, в сладком дыму кубинских сигар Гавана, бирюзовый ласковый океан, тропические фрукты – все осталось за пределами реальности.

Самолет еще кряхтел, выруливая к месту стоянки, когда Бьянка щелкнула ремнем и встала, нащупывая сумку на верхней полке. Стюардесса заметила и махнула рукой (покидать кресла до полной остановки самолета пассажирам запрещено), но девушка не отреагировала, только ухватилась обеими руками за спинки ближайших сидений, лицо побагровело, а грудь вздымалась от частых глубоких всхлипов.

* * *

– Что за день сегодня! – водитель скорой ругался и, не сбавляя скорости, выворачивал на взлетную полосу.

– Ни поесть, ни передохнуть! Пусть еще спасибо скажет, что мы рядом оказались!

– Скажет, если живой останется, – молодой врач разглядывал из окна красно-синий фюзеляж самолета.

– Почти двадцать минут прошло, как сообщили.

– Кто-то догадался перетянуть, а затем растереть палец на руке, – его коллега, более опытный врач-реаниматолог, ухмыльнулся и с весомой долей цинизма добавил: – Может, и впрямь повезет.

На взлетной полосе суетились люди в оранжевых куртках. К аэробусу подгоняли трап, издалека слышался визг сирены, через секунду появилась машина скорой помощи. Встречающих в зале осталось немного, человек десять-пятнадцать. Все с любопытством прилипли к стеклу и наблюдали за развернувшейся на взлетной полосе драмой. Мужчина в сером меховом пальто с двуцветным шарфом поверх воротника стоял в полной задумчивости у самого окна. Он казался равнодушным к тому, что творилось снаружи, уставился в одну точку и лишь один раз мельком глянул на запястье с часами Patek Philippe – подарок дочери на юбилей. Бригада медиков в спешке, рискуя свалиться на скользком трапе, бежали с носилками к реанимобилю, сирена завыла с новой силой, чередуя низкие частоты с ультразвуком. «Хорошие сапоги», – отметил про себя мужчина. Краем глаза он уловил спины в белых халатах да носилки, точнее подошвы дорогих итальянских сапог того, кто лежал на носилках. Скорая унеслась так же молниеносно, как и появилась. На трапе показались встревоженные пассажиры.

– Наконец-то, – пробормотал вслух человек в сером пальто и направился к двери.

Люди заходили в зал прилета, шептались, обнимались с родственниками. Кто-то остался ждать багажа, кто-то налегке шел прямиком к выходу и назойливым таксистам. Последними из самолета вышли члены экипажа в строгих темно-синих формах. Напряжение чувствовалось на расстоянии, они обсуждали происшествие, и мужчина уловил знакомое имя. Еще секунда, и растерянность на лице сменилась выражением дикого ужаса. Новая шуба и сапоги – вот почему он не узнал дочь.

– Бьянка! – мужчина заорал от отчаяния во весь голос, и стекла отозвались в унисон дружным позвякиванием.

* * *

Молодая женщина сидела на узком диванчике в душном коридоре поликлиники, ожидая очереди к врачу, и рассматривала засыхающий кактус – единственный представитель флоры на ближайшем подоконнике. Шел восьмой месяц беременности, и воспоминания перестали ее мучить. Она прекрасно себя чувствовала, просто великолепно! Бьянке Левицкой тридцать два года, и это ее первая беременность. Очень желанная и очень вынужденная. Она – полячка по крови – родилась и все тридцать два года прожила в Сибири. Национальная принадлежность читалась только в именах и оставалась пикантной особенностью семейства. Девочка с раннего детства ни в чем не нуждалась (отец работал на мебельной фабрике и прошел путь от технолога до директора, мама – главный бухгалтер в крупной торговой сети). Она привыкла к достатку и хорошему вкусу, путешествовала с родителями по всей стране и каждое лето проводила на море – Крым, Ялта, Пицунда, Болгария, Прибалтика. А когда семья близкой школьной подруги уехала на Кубу, Бьянка по приглашению каждые два года проводила зимние каникулы на острове Свободы, в те самые времена, когда советско-кубинская дружба казалась нерушимой и вечной. Она купалась в лучах знойного тропического солнца и теплом, как парное молоко, океанском прибое, уплетала свежие фрукты и наслаждалась экзотикой, а там, дома, трещали морозы, завывали снежные вьюги, наметая сугробы по пояс. В подарок отцу девушка привозила традиционные кубинские сигары, а маме – настоящий гаванский кофе, чей волшебный аромат долго парил в воздухе, напоминая о чудесном и беззаботном времени.

После школы Бьянка поступила в Торговый институт, который впоследствии закончила с красным дипломом, и устроилась работать к отцу на фабрику. Родители купили дачный участок и построили хороший дом со всеми удобствами, трехкомнатную квартиру в центре оставили дочери. Ее жизнь складывалась в рамках единственно верного, четко разработанного плана. Лишь один пункт она упускала: даже к тридцати годам Бьянка не помышляла о замужестве, все романы – только в удовольствие, без каких-либо серьезных обязательств. Она так легко и непринужденно гостила на Земле, что ни муж, ни тем более дети в ближайшем будущем не предполагались.

Переосмысление бытия произошло после очередного фантастического отпуска на другом конце света. Бьянка внезапно почувствовала сильную боль в затылке, потеряла сознание и рухнула на бортпроводницу, когда самолет выруливал на стоянку. Реанимобиль прибыл вовремя, и это ее спасло, в противном случае никаких шансов выжить не оставалось. Невесть откуда взявшаяся опухоль головного мозга передавила сосуды, что привело к обмороку и чуть не привело к обширному инсульту.

По настоянию отца Бьянку положили в самую лучшую палату в больнице. Собирались консилиумы, проводили исследования, отец приглашал столичных профессоров и научных светил, но все они только в недоумении качали головами. Одни светила предлагали инновационные методы лечения, например, радиохирургию. Другие – частичное удаление опухоли, поскольку, по их словам, гамма-нож эффективен при патологических очагах малых размеров, а при больших размерах лучевая нагрузка идет на здоровую мозговую ткань, и, следовательно, вероятность развития постлучевых осложнений становится чрезмерно высокой. Опухоль в голове Бьянки, словно зловещий спрут, запустила щупальца во все отделы мозга, вцепилась смертельной хваткой в серое вещество, проросла в ткани и мысли и не собиралась покидать это теплое насиженное место, постепенно, словно ребенок в утробе, прибавляя в весе и размере. Доктора угрюмо мямлили, как это странно, что девушка не замечала никаких симптомов. У нее как минимум должны усилиться и участиться головные боли, появиться обмороки, двоение в глазах, резкие и частые перепады настроения, возможно онемение конечностей, снижение слуха и масса всяких разных неприятностей, которые нельзя не заметить. Но Бьянка была настолько увлечена жизнью, что если и проскакивали какие-то симптомы, то она смело списывала их на недосып и усталость после длительных перелетов, смену часовых поясов, интенсивный рабочий график и чрезмерный вечерний алкоголь, ну, по крайней мере, иногда. Ни о какой опухоли она и думать не думала. Подобное могло приключиться с кем угодно, только не с ней!

После первого осмысления диагноза и его последствий случилась истерика. Бьянка не подпускала к себе врачей, ничего не желала слушать, никакие процедуры и лекарства принимать не хотела. Потом наступило безмолвное оцепенение: дни напролет, словно муха в анабиозе, она лежала на стерильных, неземной белизны простынях, глядя в такой же ослепительно белый и ровный потолок – неизменный атрибут вечности (как в книжках про загробную жизнь и свет в конце тоннеля). Когда оцепенение исчерпало свой лимит и потеряло актуальность, Бьянка решила прожить остаток дней так, чтобы не осталось сожаления о земном пребывании.

Она сгруппировалась на кровати и включила мозги, наделенные недурной логикой. В тумбочке пылился старый забытый блокнот и простой карандаш. Бьянка открыла чистую страницу и начала составлять список дел, вещей и всего того, что хотела бы получить и испытать перед отплытием в иной мир. Занятие оказалось чрезвычайно трудным, поскольку до этого времени девушка жила по полной. Материальные ценности – не в счет, она решила познать другую, ранее неведомую сторону бытия, разбавить прагматичную и праздную сущность духовной составляющей.

На следующее утро Бьянка встала, привела себя в порядок: прическа, макияж и все, что оказалось доступным в закрытой больничной палате. Каким-то чудесным образом, убедив младший медперсонал в своей нынешней адекватности, попросила проводить к заведующему отделением. Седой, (благородно седой, словно Шон Коннери и Ричард Гир в одном лице) нейрохирург с умными и проницательными глазами смотрел на посетительницу с профессиональным недоверием. Резкая перемена настроения (будучи одним из симптомов заболевания) настораживала сильнее, чем истерика или депрессия.

– Доброе утро, к сожалению, не запомнила, как вас зовут, впрочем, не так уж и важно. Как я поняла, то, что творится в моей голове, не поддается хирургическому лечению, – начала отрепетированный монолог Бьянка с невозмутимым видом, не характерным для смертельно больных пациентов, особенно таких молодых.

Заведующий молчал, стараясь предположить, что произойдет в ближайшие несколько минут и не понадобятся ли на всякий случай санитары. А Бьянка продолжала:

– В таком случае, я хотела бы получить заключение и рекомендации по консервативному лечению, если таковое, конечно, возможно в данной ситуации, и быстрее покинуть ваше заведение с наилучшими пожеланиями, ну и все такое, – красноречие иссякло гораздо раньше, чем она рассчитывала. Но сил сдержать слезы все-таки хватило, правда, поплатилась нижняя губа – с внутренней стороны под язык засочилась кровь.

Она уставилась на Шона Коннери в больничном халате. Тот, помедлив еще мгновение, сказал:

– Мне бы хотелось переговорить с вашим отцом.

Надо же, а голос у него противный! С каким-то гундосым тембром, совершенно не похожий ни на Коннери, ни на Гира, хотя Бьянка вряд ли слышала их голоса вот так, непосредственно, вблизи. Но она точно знала, что никто из этих парней не мог обладать таким мерзким тембром по определению, их бы просто в Голливуд не взяли!

– Меня беспокоит ваше психическое состояние, и я не совсем уверен в адекватности вашего решения, – продолжал гнусавить заведующий.

– Послушайте, – настаивала разочарованная в собеседнике Бьянка, – мне давно за двадцать, даже слишком, в моем анамнезе нет психических патологий, и все решения в жизни я принимаю сама. Так что вспомните про врачебную тайну, клятву Гиппократа, негласный кодекс хирурга и что там у вас есть в арсенале и с преспокойной душой распорядитесь оформить выписку. Ведь альтернатив на сегодняшний момент, как я догадываюсь, у вас не припасено. Я обязуюсь пройти дополнительное обследование, не ходить к знахарям и целителям-проходимцам, вести здоровый образ оставшейся в запасе жизни, насколько позволит мерзкая, рыхлая, слизистая тварь в моей голове! – нарастающий гнев вернул заготовленное красноречие восвояси, и Бьянка выпалила последние фразы на одном дыхании.

Скандала никто не хотел – это наиболее вероятная причина дальнейших событий. Доктор назначил взбалмошной пациентке дополнительное обследование: ряд анализов, УЗИ, ФГС, ЭКГ, МРТ и т. п., и т. д., после чего ей все-таки рекомендовали серьезную операцию. Но Бьянка отказалась изымать обширную часть мозга и никакие доводы слушать не стала. Она прошла курс лечения в дневном стационаре, направленный на замедление роста опухоли, (скорость разрастания новообразования и правда удалось снизить). В придачу ей выписали кучу таблеток для поддержания иммунитета, внутренних органов и хорошего настроения, отпустили с богом, перекрестившись втихаря, что эпопея пребывания взыскательной особы в больнице закончилась, по крайней мере до следующего рецидива.

В конечном итоге оказавшись дома, Бьянка свернулась в клубок на своем любимом светло-бежевом ковре, таком пушистом и мягком, зажмурилась и в голос зарыдала. Рев стоял такой, будто надвигалось цунами. Она каталась по полу, стуча кулаками, хваталась за волосы так, если бы хотела и вовсе их выдрать. Немыслимые фразы – то ли молитвы, то ли проклятья – рвали душу, а Бьянка рвала на себе рубашку. Не выдержала напряжения и лопнула молния на джинсах. Ни звонки в дверь, ни долбеж в стену перепуганных соседей не могли остановить поток нескончаемых стенаний, пока ей на голову с журнального стола не свалилась сумка, а оттуда прямо под нос не выехал тот самый блокнот с планом дальнейшей недолгой, по прогнозам, жизни. Цунами затихло в одно мгновение, слезы оставили солоноватый, стягивающий кожу налет на щеках, и Бьянка принялась листать свои записи.

Из всего бреда, нацарапанного в больничной палате огрызком простого карандаша, она обвела поездку в Тибет, паломничество по святым местам в Иерусалим и благотворительность под эгидой ООН. Затем выругалась и зачеркнула эти пункты. Она черкала полузасохшей ручкой до тех пор, пока на листе не образовались рваные дыры. Бьянка искромсала блокнот и швырнула ворох бумаги в форточку. Клочки, словно белые перья, кружили в воздухе, опасаясь приближаться к земле. Они парили за стеклом, мирно покачиваясь на ветру, будоража сознание неприятными воспоминаниями. Бьянка развернулась и окинула взглядом жилище. Квартира выглядела вполне прилично. «Не без маминой помощи, вероятно», – подумала Бьянка. Она включила телевизор, это получилось как-то автоматически, без определенной цели что-либо посмотреть. Направилась в комнату.

– Черт возьми, телефон!!!

И в это же мгновение раздался мелодичный звонок. Доиграть красивая мелодия не успела – Бьянка вырвала телефонный кабель, мелодия на миг повисла в воздухе и оборвалась.

– Никаких звонков, никаких разговоров, никаких друзей!

Она бегала по комнатам, уничтожая все возможные способы связи с внешним миром. С отверткой и пассатижами в руках выскочила на лестничную площадку и скрутила почтовый ящик. Железный «конверт» несколько секунд сопротивлялся, затем отправился в мусоропровод, а Бьянка со спокойной душой вернулась на кухню. Она залпом осушила четверть бутылки вина, стоявшей в холодильнике целую вечность, бухнулась в кресло и прибавила звук телевизора. Машинально тыкая по кнопкам пульта, она смотрела остекленевшими глазами сквозь телевизор, сквозь стену, сквозь пространство. Все ее существо отказывалось понимать и принимать страшный диагноз, обозначивший конкретный неминуемый конец всему тому, что она так любила: путешествиям, солнцу и океану, танцам и посиделкам с друзьями. Хотя встречи наверняка еще будут, но уже без нее. Кто-то из близких сядет на удобный бордовый стул в ресторанчике у самого дома, будет пить тропический коктейль или потягивать «Мартини», уплетать баранину в горшочках и вспоминать Бьянку добрым словом, сожалея о ее скоропостижной кончине. Она больше не пройдется по набережной, вдыхая сыроватый, прохладный речной воздух, не ощутит сумасшествия ночной иллюминации, чьи бесконечные огни несутся в обратную сторону со сверхзвуковой скоростью за окном автомобиля. Ей мерещились красные, опухшие от слез глаза матери и основательная складка между бровями на лбу отца, которая после похорон станет совсем глубокой, неисправимой вмятиной, делающей человека старше лет на десять-пятнадцать. Предательские мысли все лезли и лезли в голову, давили, сминали остатки разума, руки потянулись за новой порцией спиртного, все вокруг как-то заерзало, задрожало, резкость ухудшилась, краски потускнели, смешиваясь в убогое серое однообразие. Телевизор куда-то уплыл вместе с программой новостей, а звук все еще тащился позади изображения. Бокал гулко брякнулся об пол, и остатки вина изобразили на бежевом ковре апокалипсис этого вечера. Глаза сомкнулись, но еле различимые видения еще некоторое время беспокоили мозг своей навязчивостью, вскоре и они потухли. Бьянка уснула.

* * *

Дни сменяли друг друга, мелькали, словно разноцветные лодочки детской карусели, унося в бесконечном потоке ощущение реальности. Духовного прорыва не случилось, Бьянку несло и кружило в стремительном алкогольно-бредовом месиве. Робкие попытки матери образумить свою девочку заканчивались истерикой и увеличением количества спиртного. А отец, выцветший от горя, когда становилось совсем невмоготу от тоски, бродил ночь напролет по барам и забегаловкам в поисках дочери. Зацепив мутными от слез глазами знакомый силуэт, он набирал в грудь побольше воздуха, заходил в бар, решительными, злыми рывками отбрасывал очередных собутыльников и сгребал судорожно дрыгающееся тело Бьянки в охапку. Тело еще какое-то время не унималось, пытаясь просочиться на землю сквозь крепкие объятия отца, вопило несвязные фразы, царапалось и извивалось. Но через некоторое время обмякало, переставало сопротивляться могучим рукам, только иногда тихо стонало, видимо уже во сне. Отоспавшись в родительском доме, Бьянка незаметно исчезала, и никакие силы не могли остановить эту безумную круговерть, а попытки отца становились все более бессмысленными и более редкими.

* * *

Очередная ночная вечеринка сулила много веселья, танцев и бренди, когда Бьянка скривилась от внезапно накатившей тошноты. Она и с места не успела сдвинуться (а вроде бы немного выпила), как ее вывернуло прямо на стол. Промямлив нечто напоминающее извинение, она перелезла через чьи-то бесконечные ноги и взяла курс на выход, который брезжил вдалеке тусклым красноватым пятном и расплывался перед глазами. Потряхивая головой, Бьянка все же доковыляла к заветной двери и вывалилась на улицу. Подперев спиной падающую стену бара, она спустилась на тротуар и откинула голову в сторону, ожидая нового позыва тошноты. Но желудок опустел, она лишь сплюнула прогорклую слюну и передернулась от омерзительного ощущения во рту. Ночной ветер приятно окатил разгоряченное лицо, унося отвратительные запахи прочь. Бьянка подняла голову – перед ней раскинулось небо, бескрайнее, таинственное, оно плыло прямо на нее, а в самом центре светилось яркое пятно, такое ослепительное, манящее и фантастическое, оставляющее на небосклоне прозрачно-кремовый шлейф, нет, даже два! Другой, голубоватый, немного отклонился в сторону, как раздвоенный язык у ящерицы. Эта необыкновенная вспышка приближалась еще быстрее, чем небо. Девушка закрыла глаза, хотя тошнота совсем не улетучилась, волшебство происходящего завораживало, все остальное казалось второстепенным.

– Ты что, потерялась?

Бьянка не без труда разомкнула слипшиеся ресницы. Перед глазами возникло лицо ангела. Светлое, почти белое, с розоватыми круглыми щечками и ярко-голубыми глазами. Белокурые колечки локонов игриво спадали на лоб, алые кукольные губки что-то неразборчиво шептали. «Ну вот и все, – подумала Бьянка, – вот и закончилось мое бренное существование на Земле, оказывается, я не так сильно нагрешила, если меня встречают ангелы! Надо же, а это совсем не больно – умирать, это никак, ни на что не похоже, непонятно, но и не страшно». Бьянка смотрела на ангела и не могла насмотреться, а он засмеялся и обратился еще к кому-то:

– Смотри, какая смешная тетя!

Кто-то из глубины другого мира строго сказал:

– Отойди от нее, слышишь? Не надо беспокоить, тетя просто отдыхает.

Ангел не послушался, он взял в свои маленькие ладошки лицо Бьянки и снова заглянул в глаза, как в душу:

– Ты не плачь, я тоже однажды потерялась, а потом мой папа меня нашел! А у тебя есть папа?

– Папа, папочка. Да, конечно, конечно есть. Где же ты, папа? Папочка, где ты? Где?

– Я здесь, родная, сейчас я тебе помогу, вот так, давай, опирайся на меня, вставай, я отвезу тебя домой.

– Домой, – шептала Бьянка. – Хочу домой, папа, я хочу домой, к маме.

Слезы хлынули как по команде, словно кто-то открыл невидимые затворки, катились градом, бесконечным потоком, смывая все, что попадалось на пути. Опираясь на руку отца, Бьянка побрела за ним. Краем глаза видела, как молодой мужчина вел за руку ангела в сторону серебристого, начищенного до блеска автомобиля. Ангелу было годика три-четыре, он был в симпатичном бордовом платьице с клетчатой отделкой в тон и такой же клетчатой шляпке. Ангел то и дело оборачивался и махал Бьянке рукой, а она столбенела и не могла пошевелиться, только смотрела, не отрываясь, пока серебристый автомобиль не увез ангела в неизвестном направлении, и пока сама она не плюхнулась в просторный «Ниссан», принадлежавший отцу. «Наверное, еще не конец», – последняя мысль, которая посетила голову Бьянки этой ночью. Дальше была пустота.

* * *

Утро пришло болезненно-тошнотное, пахнущее вчерашней рвотой и бьющее в глаза ослепительными солнечными лучами. Бьянка попыталась сесть на кровати, но тут же откинулась на спину. Кровать вертелась и дрожала, бешено ускоряя темп, в положении сидя на ней не было шансов удержаться.

– Мама, – голос показался чужим и фальшивым. За дверью слышались разговоры, но в комнату так никто и не заглянул. На глазах наворачивались слезы. Бьянка простонала еще раз: – Мама, мамочка.

Заскрипели шаги, вслед за матерью в дверях показались отец и ненастоящий Шон Коннери, но уже без халата. Подтянутая спортивная фигура доктора слегка компенсировала противный голос. Вот кого-кого, а его Бьянка не ожидала здесь встретить!

– Ну что, доигралась? – он скривился в надменной улыбке и продолжал: – Придется вас, дорогая моя, снова госпитализировать, пока вы сами себя не угробили раньше срока.

– А когда наступит мой срок, через сколько лет? Или месяцев, или даже дней? – попыталась съязвить Бьянка.

Доктор снова начинал ее раздражать. Но тот пропустил вопрос мимо ушей и, обращаясь к матери, с наигранной вежливостью сказал:

– Ну вот у нас и посмотрим, а пока помогите ей собраться.

Мать безвольно кивнула и вышла, наверное, за вещами. А Бьянка опять закатила глаза, точнее, они стали такими тяжелыми, что укатывались сами, и лишь иногда с трудом удавалось сфокусировать зрение.

В следующий раз она очнулась в больничной палате, в той самой, с которой началось безумие последних нескольких месяцев. Одна рука, кажется, левая, была зафиксирована повязкой, из вены торчала игла, по трубочке тянулась прозрачная жидкость, мерно капая сверху из полулитровой бутылки. Дверь в палату приоткрылась, из коридора доносились голоса. Бьянка легко узнала маму, отца и фальшивого Шона Коннери. Слышался еще один женский голос, незнакомый, с очень приятным низким тембром, что делало его величественным, почти королевским.

– А я вам еще раз повторяю, мы не можем принять решение без согласия вашей дочери. Она вменяема, хоть и серьезно больна. Но никаких реальных психических отклонений у нее не зафиксировано, не за-фик-си-ро-ва-но, понимаете? А стало быть, у нас нет оснований считать ее недееспособной.

– Господи, да она же не трезвела по крайней мере месяца два или три! – старалась говорить шепотом мама, с характерным придыханием. – Она бесконечно пьяна, как же она может быть адекватной?

– Пациентка в глубокой депрессии, это объяснимо, учитывая диагноз, – продолжал величественный голос. – Вела распутный и нетрезвый образ жизни последнее время, вероятно, даже не вспомнит всех своих партнеров, но все это не дает нам оснований идти против ее воли. Необходимо обследовать вашу дочь, чтобы с точностью определить ее физическое, эмоционально-психическое состояние, и только тогда что-то предпринимать. Любой промах ее просто убьет.

Бьянка ощутила покалывание в конечностях. Глотать стало тяжело, будто в горле застряла мочалка. Интересно, что еще прибавилось к тому, что уже происходит? К собственному удивлению, страха она не почувствовала.

– Я согласен, она имеет право решать сама, – спокойный и уверенный голос отца заставил Бьянку вздрогнуть.

– Да ты рехнулся? – мама почти кричала шепотом. – А если она умрет?

– А если аборт ее убьет? – отец постепенно переходил на повышенные тона. – Ты об этом подумала? Здоровые молодые женщины гибнут от этого, а ты хочешь, чтобы я собственной рукой подписал приговор нашей дочери? – голос начинал вибрировать, срываясь на чрезмерно высокие ноты.

Мать всхлипнула. Заведующий что-то говорил ей, но Бьянка не разобрала слов, мимо прошла медсестра, гремя на весь этаж каталкой с лекарствами и пробирками. Когда грохот стих, голоса под дверью тоже испарились. Бьянка пыталась воспроизвести в памяти только что услышанный разговор. Что-то бороздило мозг, не закрепившись в сознании: то ли остатки алкоголя мешали, то ли растущая опухоль постепенно занимала все оставшееся пространство. Бьянка с досады закусила губу.

«Отец сказал “аборт”… – мозг постепенно освобождался от влияния спиртного. – Аборт? Боже! Не… неужели… я… бе… БЕРЕМЕННА???». Бьянку подбросило на кровати, руку заломило, около иглы стал вздуваться подкожный пузырь. Она выдернула иглу и закричала.

В палату тут же заскочила медсестра, маленькая такая, рыженькая, похожая на таракана, только почему-то не вызывающая омерзения. Она остановила капельницу и зажала на руке вену.

– Держите, чтоб синяка не было, – произнесла спокойным тоном девушка-таракан и как ни в чем не бывало вышла. – Я за врачом, – в дверях на секунду показалась ее голова и тут же исчезла.

Заведующий подошел минут через пять, за ним тянулись мама и отец, который выглядел более решительным и невозмутимым. Последним зашел величественный голос, точнее, его обладательница – высокая статная женщина лет сорока пяти, с короткой стрижкой и волевым, строгим лицом. Она гордо держала голову и имела прекрасную осанку. «Наверняка гимнастикой занималась в детстве», – мелькнуло в голове у Бьянки. Женщина направилась прямиком к кровати, всем своим видом указывая на важность, суперважность своего присутствия.

– Добрый день, меня зовут…

– Я беременна? – Бьянка не дала закончить фразу величественному голосу, она привстала, подалась вперед, из вены снова засочилась кровь. Статная женщина взяла с медицинского столика бинтовую салфетку и подала Бьянке. Та машинально прижала рану, не отводя вопросительного взгляда от собеседницы.

– Все верно.

Мама с возгласом плюхнулась на стул.

– Вы, молодая леди, беременны, срок – примерно пять-шесть недель, дней через десять можно будет уточнить.

Мы поставлены перед фактом и вынуждены изучить ситуацию, прежде чем принять какое-то решение. Я возглавляю отделение гинекологии, меня зовут…

– Не может быть! Вы уверены? Это точно? Вы не ошиблись? – Бьянка, позабыв о приличиях, тараторила и перебивала доктора.

– Доченька, мы тут подумали, что, может, лучше… Ну ты знаешь… Ну вроде как… – ни одну из фраз мать не осмелилась договорить.

А Бьянка пытала взглядом величественную особу. Но тут перед глазами снова возникло личико ангела в бордово-клетчатом платьице. Ангел улыбался и кивал головой, при этом светлые колечки-кудряшки смешно пружинили на голове, они казались легкими, как пух, и такими же мягкими.

– Не бойся, – прошептал ангел. – Все получится, – и помахал своей маленькой белоснежной ручкой, а потом растаял, вместо него снова появилось лицо статной дамы.

– Вы слышите меня, Бьянка? – дама поморщилась.

– Да? – Бьянка подняла глаза. – Простите, я не поняла.

– Ничего, – смягчился величественный голос, и дама тоже расслабилась и подобрела, – у нас еще будет время обсудить этот вопрос. Сейчас вам необходимо сдать анализы, чтобы реально оценить шансы на… – тут она осеклась, – чтобы реально оценить ваше состояние.

Дама вскинула голову, развернулась и, недовольная своей осечкой, нервно передернула плечами на выходе.

– Привет, пап, мама, – Бьянка посмотрела на родителей и сжалась в комок.

Как же они постарели! На мгновение ей почудилось, что она – маленькая девчонка-сорванец, которая угодила в неприятную историю, скажем, прыгая с крыши заброшенного гаража, но папа с мамой всегда рядом, они помогут, они сильные и смелые, настоящие герои, их не сломить, не победить никаким силам в целом мире! Но сейчас все было по-другому. Мать и отец стояли рядом, их похудевшие, осунувшиеся лица не имели ничего общего с лицами героев. В них читалось бессилие, беспомощность, даже безнадежность. Так нелепо и так больно! Бьянка натянула одеяло на лицо – вся ее сущность была против! Она не хотела видеть своих родителей беспомощными и слабыми, только не сейчас, когда сама так слаба, беспомощна и безнадежна! Только не сейчас. Одеяло задрожало. Рыдания душили и вырывались наружу. Не сейчас, Господи, только не они! Она почувствовала тепло отцовской руки. Из-под одеяла показалось боязливое заплаканное лицо.

– Как же так, папа? Как же так? – она схватила руку и прижалась мокрой щекой к ладони. – Я еще ничего не успела, совсем ничего! Не вышла замуж, не родила троих детей и дом не построила! Я даже дерево не посадила, только цветы, и то – когда-то давно, на практике в школе! А кто же за вами в старости будет ухаживать, он об этом подумал? – Бьянка захлебывалась слезами, устремляя взгляд куда-то в потолок больничной палаты.

Она ждала, что отец как всегда обнимет и скажет: «Ничего, малышка, все образуется, вот увидишь». Но он только тихо покачал головой, а отяжелевшие желтоватые веки прикрывали измученные глаза. В этот раз он ничего такого не сказал, только губы шевелились – наверное, это была молитва. Боль терзала душу с такой силой, что заглушала все физические ощущения. Резко отбросив вялую отцовскую руку, Бьянка выпалила:

– Я рожу ребенка, слышите? Зачем-то же так вышло, что я забеременела! – она смотрела на заведующего, который стоял у окна, словно монолитный элемент интерьера.

– Да, при первичном обследовании брюшной полости и органов малого таза мы действительно обнаружили беременность, срок – примерно пять-шесть недель. Плод соответствует размерам, сердцебиение в норме. Что-то конкретное можно сказать при более тщательном обследовании. Нина Александровна вам уже объяснила, – он пожал плечами, мол, мне и добавить-то нечего, подумаешь, беременная!

– А… – Бьянка как-то съежилась и замешкалась, а потом будто с силой выдавила из себя слова: – А опухоль, с ней что?

Она зажмурилась, будто ожидала сильного удара сверху.

– К сожалению, опухоль не уменьшилась. Такое изредка случается, и я, честно говоря, надеялся… – тут осекся фальшивый Шон. – Но, с другой стороны, она и не увеличилась, возможны негативные последствия вашего пагубного образа жизни, но пока никаких ухудшений не наблюдается, состояние более или менее стабильное.

Бьянка выдохнула. Может, не так все страшно. Слово «стабильно» несло положительный окрас и сразу легло к сердцу. Дышать стало легче, а где-то внутри, в самой глубине, зашевелился, подал признаки жизни маленький комочек надежды. Оказывается, бывает так, что опухоли уменьшаются, а почему бы и нет?

* * *

После новой череды бесед с разными докторами и профессорами, пройдя немыслимое количество различных тестов, анализов и процедур, преодолев мучительные и надрывные восклицания матери, выдержав тяжелые безмолвные взгляды отца, Бьянка приняла окончательное решение оставить ребенка. «Главное выносить, хотя бы до семи месяцев дотянуть, – она молила высшие силы. – А там врачи сделают кесарево. Если меня не станет, родители выходят и вырастят малыша, будут любить его сильно-сильно, может, даже сильнее, чем меня». Бьянка мечтала о том времени, когда родится ребенок, строила планы, продумывала варианты. Она словно родилась заново. Неизвестно, откуда силы взялись. Неприятные ощущения улетучились, как ранняя утренняя дымка над землей. Бьянка все крепче и крепче цеплялась за жизнь, и ей совершенно расхотелось умирать.

Прошло три с половиной месяца, как она забеременела, и заведующий нейрохирургическим отделением пригласил свою пациентку на плановый осмотр. Он долго разглядывал очередной снимок, ходил с негативом в руках, пытаясь скорректировать освещение, смотрел то на доске, то возле окна, затем достал первичный снимок и еще один, контрольный, сравнивал их, измеряя обыкновенной линейкой. При этом бубнил что-то неразборчивое себе под нос. Потом ушел, как выяснилось позже, к рентгенологам. Вернувшись, сел напротив, выглядел обескураженным и растерянным.

– Такого не бывает, – он качал головой и смотрел куда-то мимо Бьянки. Та с недоумением и страхом ждала объяснений. Она не решалась прервать молчаливую паузу и боялась предположить, что последует за ней. – Немыслимо, я все перепроверил, никаких ошибок, никаких сбоев аппаратуры и опечаток. Бьянка, опухоль – она начала, как бы это объяснить, усыхать, да, усыхать и рубцеваться по непонятным пока причинам. Вы понимаете меня?

У Бьянки перехватило дыхание, перед глазами появились радужные круги, а сердце заколотилось прямо в ушах.

– Я выздоравливаю? – это слово, такое заветное, такое желаемое, прозвучало как волшебная мелодия.

– Не берусь пока ничего утверждать, но вот, смотрите, вот, – он тыкал указкой на одну из проекций снимка. – Видите? Вот опухоль, вот ее часть добралась и сюда. А это нынешний снимок. Можете найти отличие?

Бьянка, как в детстве, искала отличия на картинках, до боли напрягая глаза. Участок, в который фальшивый Шон тыкал указкой, на свежем снимке казался меньше, не было видно белых пятен, только небольшая черточка – это и есть рубец. Из этого уголка мозга опухоль ушла.

– Я вижу, вижу, правда! – девушку начало трясти. – Что, что это значит? – она схватила доктора за плечи и приблизилась к его лицу. Бьянка хотела разгадать, о чем заведующий так активно мыслит, что даже вены на лбу вздулись и запульсировали.

– Послушайте, давайте не будем спешить, сейчас надо успокоиться и набраться терпения. А через две недели сделать повторный снимок, нет, лучше через месяц, нельзя злоупотреблять, вы же беременны, кроме всего прочего, – он пытался сдерживать нахлынувшие эмоции, но тщетно – глаза светились, как у студента-первокурсника, сдавшего первую сессию, в голове наверняка зрели мысли об уникальности ситуации, новом открытии и Нобелевской премии!

В этот день Бьянка летала, парила над всеми. Она с упоением думала о том, что Всевышний дал ей шанс. Только бы не сглазить. А вдруг на самом деле так?