После доклада Марция и предъявления приказа с довольно искусно подделанными подписью и печатью, я очень хотел поговорить по душам с неким Иудой Искариотом, офицером вспомогательных войск. Но этому желанию не суждено было сбыться: к вечеру вегилы доложили, что означенный Иуда мертв. Собственно, речь шла о довольно грубой имитации самоубийства. Трудно поверить, что человек может дважды ударить себя стилетом в живот, а потом самостоятельно повеситься на ветви дерева неподалеку от торгового тракта… Солдаты, ездившие к тетрарху Ироду Антипе вместе с Иудой, конечно, ничего не знали. Оставался еще шанс, что сам тетрарх что-либо разведал, поскольку его сеть осведомителей простиралась на всю провинцию. Я решил, что это неплохой повод нанести Ироду визит, а заодно отдохнуть неделю-другую в собственном поместье.

Рано поутру, оставив Марция своим заместителем, я с полусотней охраны, отбыл в Галилею. Также я взял с собой Иешуа, и, на всякий случай, местного лекаря, Иосифа. Неудачно угодивший на крест философ еще не вполне оправился, с трудом мог говорить, а порой впадал в беспамятство.

Таким образом Каиафа, явившийся в преторию незадолго до полудня, чтобы узнать о местонахождении тела казненного назареянина, наткнулся на неприветливого центуриона. Марций имел от меня строгий приказ разговоров с местными жрецами не разводить, так что вопрос, почему в одной из трех могил нет тела, остался без ответа.

Как мне доложили позже, бравый центурион предложил Каиафе на выбор: или выметаться из претории самостоятельно, или быть вышвырнутым. Понятно, что жрец выбрали первое.

Затем явилась заплаканная молодая женщина, некая Мария из Магдалы, приходившаяся Иешуа то ли женой, то ли подругой, и тоже стала спрашивать про тело. Марций и ее хотел было выгнать, но потом пожалел, тем более, на счет разговоров с симпатичными местными девчонками я ему никаких особых указаний не оставлял. Конечно, запрет на разглашение служебной информации действовал и в этом случае, но не настолько строго.

Центурион пригласил ее посидеть в саду и перекусить, а за едой объяснил приблизительно следующее:

- Вот ты сама подумай, куколка, зачем живому человеку лежать в могиле?

- Незачем, - согласилась Мария.

- Правильно мыслишь, - одобрил он, - теперь рассуждаем дальше. Если этот твой парень жив, то куда ему идти?

- Так он жив? – недоверчиво спросила она.

- Слушай, красотка, ты человеческий язык понимаешь? Я сказал «если». Так куда бы он пошел?

- Не знаю…

- Вот, дуреха. А родным сказать, что я, мол, жив? Родные-то у него в Галилее, так?

- В Галилее, - согласилась Мария.

- Вот! – центурион многозначительно поднял палец к небу, - так что я на его месте пошел бы в Галилею.

- Так он отправился в Галилею? – с надеждой спросила женщина.

- Ну почему ты такая глупенькая? – со вздохом спросил Марций.

- Прости, центурион, я женщина простая, спасибо тебе за еду и за приют. Пойду и я в Галилею.

- Да ладно, тоже мне, большое дело, - он пожал плечами, - деньги-то у тебя есть? Понятно. Вот тебе тридцатка. Бери, не стесняйся. Разбогатеешь – отдашь...

Эти тридцать сестерциев после отдал центуриону я. Иногда следует поощрять благородные поступки, но, впрочем, к делу это не относится.

Выпроводив женщину, центурион улегся в саду, и сладко задремал, но вскоре был разбужен дежурным декурионом. Оказывается, пришел какой-то Симон Кифа и тоже спрашивает про тело.

Это уже было слишком. Марций прошел к воротам, молча заехал просителю в рыло и вышвырнул его вон. Затем отдал декуриону приказ поступать с любыми возможными претендентами на тело галилейского философа таким же образом, после чего вернулся в сад, где и проспал до вечера.