ГЛАВА I.

НОЧЬ ПЕРЕД БОЕМ

Желтовато-серое море недружелюбно встретило русские корабли. Дул порывистый юго-западный ветер. Низкая полоса тумана нависла над вздувающимися волнами.

Стояла тёмная ночь. Сквозь прилипшую к волнам мглу еле заметно мигали редкие звёзды, когда их не закрывали тёмные тени низко проносящихся рваных облаков.

Сильный ветер тоскливо гудит в снастях. Под острым форштевнем клокочет бурун. Стальной таран разрезает водную поверхность, точно хирург вскрывает кожу, но из разрезанного шва не брызжет алая кровь, а вскипает белая пена, которая быстро проносится вдоль гладких бортов и оставляет за кормой полосы взбудораженной воды. Вдали эти полосы медленно расплываются и исчезают, не оставляя ни рубца на волнующейся поверхности, ни следа того, что здесь только что прошли корабли.

Мутные волны Жёлтого моря ударяются с резким отрывистым шумом о стальные борта кораблей. Они вздымаются вверх, ищут, куда бы проникнуть, но, не найдя ни одного незадраенного иллюминатора, ни одной открытой амбразуры каземата, разбиваются на тысячи брызг и потоками холодного душа обрушиваются на палубы кораблей, посылая самых быстрых своих гонцов на высокие мостики. Но не успели гонцы долететь туда, как уже волны откатываются назад, проваливаются вниз, обнажают на секунды красное днище, чтобы с новой силой, с ненасытной яростью броситься опять на непокорные корабли.

Корабль, как живое существо, размеренно дышит. Пар приглушённо ухает в стальных цилиндрах. Стук шатунов паровых машин глухо передаётся корпусу корабля. Назойливо жужжат вентиляторы. Корабль дрожит, как породистая лошадь, не умеющая сдержать нервного напряжения перед тем, как преодолеть препятствие.

Эскадра сомкнулась как можно теснее. С каждого корабля видна только неясная тень переднего мателота и следующего за ним в кильватер судна. На затемнённых палубах царила напряжённая тишина. У орудий и прожекторов замерла прислуга, зоркие глаза которой всматривались во мглу, стараясь различить в темноте ещё более чёрную тень неприятельских миноносцев. Картина коварных атак японских миноносцев на наши корабли в Порт-Артуре была свежа в памяти у всех.

В ожидании минных атак половина офицеров и матросов несла вахту, а другая половина использовала короткие четырёхчасовые перерывы, чтобы заснуть, не раздеваясь. Сон с перерывами и без удобств не снял с людей усталости предыдущего дня. Чуть болела голова, слипались глаза, но нужно было вставать, чтобы занять своё место по боевому расписанию.

На мостике флагманского корабля «Князь Суворов» стояла высокая фигура вице-адмирала Зиновия Петровича Рожественского, командовавшего Второй Тихоокеанской эскадрой.

На его чуть сгорбленные плечи легли все трудности достройки и снабжения кораблей, предназначавшихся для усиления Первого Тихоокеанского флота, но их готовность запоздала к началу Русско-японской войны. Теперь он вёл к вражескому берегу эти корабли, но не для того, чтобы дать перевес над японским флотом Первой Тихоокеанской эскадре, которого эта эскадра не имела, за что и поплатилась своим существованием. Он вёл эти корабли, чтобы самим стать ядром новой силы, могущей быть противопоставленной победоносному противнику. Увы, эта сила была ещё слабее первой.

На его одинокие плечи легла вся безмерная тяжесть проводки этих ещё по-настоящему не достроенных кораблей, с неопробованными механизмами, с неосвоенными приборами, с несплававшимися командами из Балтийского моря вокруг трёх материков — Европы, Африки и Азии.

Только теперь история по заслугам оценила беспримерный поход многочисленной эскадры, гонимой из всех иностранных портов. Величие духа русских людей, их беспредельная способность переносить лишения и физические страдания, изобретательность и упорство в преодолении организационных и технических трудностей похода превратились в настоящее время в молчаливый укор равнодушной совести мирового общественного мнения того времени.

К сожалению, не русские писатели, в своём большинстве не сумевшие побороть горечь личных мелких обид, поскольку они были участниками похода, и, конечно, не советские писатели во главе с получившим сталинскую премию за свой роман «Цусима» Новиковым-Прибоем, будучи ослеплёнными пристрастной коммунистической демагогией, увидели в молчаливой фигуре командующего, прободрствовавшего всю тёмную часть ночи на мостике своего флагманского корабля, — выдающегося начальника и духовного великана. Таким его увидел и обрисовал немецкий писатель Франк Тисс.

Теперь эскадра, ведомая адмиралом Рожественским, находится в этом чужом море. На берегах островов, окружённых этим морем, живёт гордый японский народ. Его сыны испокон веков плавают здесь, и море кормит их и их семьи. Молодой флот Японии суверенно властвует над этим морем. Личный состав этого флота изучил каждый угол этого моря и знает здесь каждый каприз неуравновешенной стихии.

На слегка сутулые плечи адмирала Рожественского легла забота, как провести через это опасное место не только корабли, с которыми он вышел из Кронштадта, но и дополнительную эскадру, посланную ему вдогонку из Балтийского моря и состоящую из дряхлых, тихоходных кораблей, в большинстве вооружённых устаревшей артиллерией, медленно стреляющей и не достреливающей до противника. Эта эскадра под начальством контр-адмирала Небогатова присоединилась к нему только три недели тому назад. Она же сделалась тяжёлой обузой для бригады современных броненосцев, составлявших первый отряд его эскадры.

Мало того, что делать с ещё более тихоходными транспортами, которые было приказано обязательно довести до Владивостока? На этих транспортах находились запасные части и снаряды, которые считалось невозможным доставить во Владивосток по железной дороге, перегруженной перевозками для армии.

В беспросветную тьму взирали озабоченные глаза адмирала. За его высокой спиной сосредоточенно смотрели вперёд вахтенные офицеры, штурманы и сигнальщики. Рулевые твёрдо сжимали колесо штурвала, направлявшего флагманский корабль и всю эскадру кратчайшим путём на Владивосток.

Глазам бодрствовавших представилась картина последней якорной стоянки в Индокитае, когда флагманский корабль, как мгновенно вспыхнувшая свеча, разоделся многофлажным сигналом. Он сокращённо гласил: «Японцы беспредельно преданы престолу и родине, не сносят бесчестья и умирают героями. Но и мы клялись перед Престолом Всевышнего. Господь помог одолеть тяготы похода, доселе беспримерного. Господь укрепит и десницу нашу, чтобы кровью смыть горький стыд Родины».

 

ГЛАВА II.

УТРО ПЕРЕД БОЕМ

К концу ночи стало заметно светлее. Свет взошедшей луны серебрил верхнюю кромку тумана. На белесоватом фоне начали выделяться мачты, трубы, снасти.

Но стало также заметно свежее. Холодная сырость забиралась за воротник бушлата и пронизывала тело до костей. Липкая мокрота наполняла лёгкие и вызывала приступы кашля.

На мостике флагманского корабля его командир капитан 1-го ранга Василий Васильевич Игнациус сменил командующего. По словам прикомандированного к штабу командующего капитала 2-го ранга В. Семёнова, командир «Князя Суворова» принадлежал к разряду офицеров, убеждённых, что поход Второй Тихоокеанской эскадры является чистейшей авантюрой, и, если Николай-угодник не поможет проскочить незамеченными японцами во Владивосток, то судьба его корабля, идущего головным, неизбежно закончится трагично. Придя к этому выводу, Игнациус ни на минуту не терял своего всегда жизнерадостного и бодрого настроения, шутил, острил, интересовался всеми мелочами судовой жизни и матросского обихода. И сейчас он был настроен шутливо, говоря: «Ну, можно считать, что ночь прошла благополучно. До сих пор японцы нас не открыли. Все перекликаются по радио. А теперь хоть открой — поздно. До рассвета всего часа два. Миноносцев, если даже и под рукой, не успеют собрать. Да и где найти в такую погоду. Смотрите — хвоста эскадры не видно. Вот только ветер мне не нравится. Свежеет. Как бы не разогнал тумана. Ну, тогда — завтра же и крышка. Кому что, а „Суворову“ — капут. А вдруг туман ещё гуще станет?» Голос Игнациуса совсем повеселел. «Японцы уже сутки кругом бродят, а нас открыть не могут. Если прозевают, то после нашего второго прихода сюда, уже из Владивостока, другой разговор будет. Вот потеха настанет». И Игнациус начал весело смеяться, закрывая платком рот, чтобы не разбудить адмирала, только что уснувшего на мостике в кресле.

Но в пятом часу утра с правого борта приблизился незнакомый корабль, который, продержавшись короткое время на параллельном курсе, скрылся в предрассветном тумане. Как впоследствии выяснилось, это был японский дозорный вспомогательный крейсер «Синано-Мару», наведённый на эскадру отличительными огнями одного из русских госпитальных судов. Он немедленно по радио сообщил командующему японским флотом адмиралу Того все необходимые ему сведения о том, каков состав, походный строй и курс русского флота.

В эфире немедленно начался переполох. Радиотелеграммы посыпались, как из рога изобилия. Не было сомнений, что русская эскадра была открыта. Адмирала разбудили.

В это время над горизонтом, заволочённым мглой, медленно поднимался тусклый диск солнца. Сквозь молочную пелену плоский шар казался распухшим и точно налившимся кровью. Бесформенные тени быстро сокращались. Туман отступил дальше от кораблей и держался ближе к горизонту. Вскоре можно было разглядеть русский флот, построенный в две боевые колонны.

Правую колонну вёл «Князь Суворов». За ним следовали три однотипных с ним броненосца; «Император Александр III», «Бородино» и «Орёл». В кильватер за ними шёл второй отряд с флагманским кораблём «Ослябя». Этот корабль также был недавно окончен, хотя строился уже давно и представлял собой экспериментальный тип судна. За ним следовали уже старые броненосцы «Сисой Великий» и «Наварин» и совсем уже старый «Адмирал Нахимов». Последние два корабля были вооружены старыми орудиями, мало действительными в современном бою.

Левую колонну возглавлял самый старый и наиболее тихоходный броненосец «Император Николай I», также вооружённый устаревшей артиллерией. Ему в кильватер держались броненосцы береговой обороны, построенные для плавания в мелководных фарватерах между шхерами Балтийского моря, но не для эскадренного боя на океанских просторах. Это были «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Ушаков» и «Адмирал Сенявин». Колонну заключали два новых и быстроходных крейсера «Олег» и «Аврора» и два уже совсем дряхлых и тихоходных крейсера «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах».

Впереди обеих колонн рассыпались веером пять крейсеров-разведчиков: «Светлана», «Жемчуг» и «Изумруд» и вспомогательные крейсера «Алмаз» и «Урал». В арьергарде между колонами держались транспорта и миноносцы.

В седьмом часу утра эскадра была в 40 милях от острова Цусима. Вправо от эскадры на расстоянии 6 миль был обнаружен японский крейсер «Идзуми». Это был самый устаревший и наиболее слабо вооружённый из японских крейсеров. По воспоминаниям капитана 1-го ранга князя Туманова, бывшего вахтенным офицером на «Орле», «Идзуми» приблизился к русской эскадре на досягаемость не только крупной, но и средней артиллерии и в течение часа следовал за русской эскадрой, посылая лихорадочно радиотелеграммы на непонятном нам шрифте. Казалось, что отогнать и даже уничтожить назойливого японца было бы несложным делом для любого из наших новых крейсеров. Но нашей главной задачей было дойти до Владивостока. Для выполнения этой задачи предстоял ещё тяжёлый бой со всей японской эскадрой, для которого надо было приберечь снаряды. Не время было отвлекаться второстепенной добычей. Эскадра безмолвно продолжала идти к восточному Корейскому проливу.

На кораблях была сыграна побудка. Команда свободной вахты пробуждалась от тяжёлого и короткого сна. Спали не раздеваясь, вблизи своих постов. Многие не сомкнули глаз, глядя открытыми глазами навстречу грядущему дню. Часть матросов, соблюдая старый русский обычай, побывала в бане и оделась, как полагается перед боем и возможной смертью, в чистую одежду. Этого факта не смог замолчать даже советский летописец боя у Цусимы Новиков-Прибой. Раздали завтрак. Как обычно, произвели утреннюю приборку. Окатили и прошвабрили палубы, прибрали кубрики и внутренние помещения.

Вслед за крейсером «Идзуми» показались ещё три японских разведчика. Адмирал приказал крейсерам «Светлана», «Алмаз» и «Урал» занять место сзади эскадры и прикрывать от японских разведчиков транспорта. Крейсерам «Жемчуг» и «Изумруд» было велено идти извне впереди траверзов обеих колонн и удалять с пути эскадры все встречные пароходы и джонки. Броненосцам было приказано навести по одной башне на крейсер «Идзуми», но огня не открывать. Увидев повёрнутые дула орудий, «Идзуми» предпочёл на время ретироваться.

В восемь часов состоялся подъём флага. На день 14 мая по старому стилю приходился Царский день. Отмечая годовщину помазания царя и царицы на царство, были подняты стеньговые Андреевские флаги. Этим флагам суждено было стать боевыми эмблемами в позднее разыгравшемся бою. Был отслужен молебен. Многие матросы истово крестились, и только у немногих закоренелых революционеров даже в эти роковые часы не нашлось слов молитвы к Богу.

К подъёму флага к эскадре подтянулось отставшее за ночь госпитальное судно «Кострома». Она просемафорила адмиралу, что встретила отряд адмирала Дева, состоявший из самых быстроходных японских лёгких крейсеров. Вскоре они появились из мглы справа с кормы и начали на большом расстоянии обходить эскадру.

Через полтора часа на левом траверзе появился отряд устаревших японских крейсеров. Была пробита боевая тревога. Этот отряд также мог бы стать лёгкой добычей русских. Но наши корабли молчали, а новенькие крейсера не бросились стремительно вперёд. Это ещё не был главный противник. Выдержка у адмирала Рожественского была изумительная. Японские корабли, обгоняя русскую эскадру, вскоре снова показались на короткий срок и скрылись в тумане.

Командующий воспользовался этим моментом, чтобы перестроить эскадру в одну кильватерную колонну. Корабли первого и второго отрядов заняли место впереди третьего броненосного отряда. Строй эскадры растянулся на четыре с половиной мили.

В половине одиннадцатого лёгкий крейсер «Жемчуг» отогнал выстрелами приближавшийся справа японский пароход. С обеих сторон во мгле появились силуэты миноносцев и более крупных судов. На «Суворове» взвился сигнал — «тревога». По этому сигналу шедший слева «Изумруд» перешёл на правую сторону и лёг в кильватер «Жемчугу». К ним присоединились 4 миноносца, назначенные в распоряжение флагманов. Крейсерам «Владимир Мономах» и «Дмитрий Донской» было приказано покинуть строй и взять на себя защиту транспортов с правого борта последних.

Слева, позади траверза, снова появились новенькие японские крейсера вице-адмирала Дева. Ещё в Порт-Артуре их называли собачками, так как их появление предшествовало приближению главных сил японского флота. Не было сомнений, что японский броненосный флот вот-вот появится. Японские лёгкие крейсера провокативно приблизились на 39 кабельтовых. Руки у русских артиллеристов от нетерпения чесались. Кто-то из них нажал на пусковой курок, и из одного орудия с «Орла» раздался случайный выстрел. Немедленно вся русская эскадра опоясалась дымами от выстрелов. Японцы начали отвечать и немедленно уходить. На «Суворове» взвился сигнал: «Не кидать снарядов».

По поводу этого сигнала, якобы жалеющего снарядов для стрельбы по неприятелю, Новиков-Прибой демагогически вспоминает приказ петербургского градоначальника генерала Трепова при подавлении им восстания рабочих: «Патронов не жалеть». Сколь разное, мол, отношение к врагу и собственному народу! Но приказ адмирала Рожественского был совершенно правилен. Нужно было прекратить неорганизованную стрельбу и действительно жалеть снаряды. Их могло не хватить в решительный момент боя. И ради их доставки во Владивосток флот подвергался опасности. Новые броненосцы не могли развить полного хода, чтобы не бросить свои транспорта. Не будь этих транспортов, эскадра наверно бы успела проскочить во Владивосток или, во всяком случае, не кружилась бы на месте во время происшедшего вскоре боя вместо того, чтобы удаляться от этого рокового места. Адмирал Рожественский предвидел трудность проводки во Владивосток транспортов и своевременно просил освободить эскадру от этой задачи, в чём ему было отказано. Поэтому он не мог допустить, чтобы без единого попадания бросались зря снаряды, имевшие столь большую ценность.

В половине двенадцатого по сигналу с «Суворова» было приказано командам посменно обедать. Было выдано по получарке рому. После обеда подвахтенной смене было разрешено отдохнуть. Царило бодрое настроение. Озабоченность, охватившая команды ночью, сменилась ощущением сосредоточенной решительности. Некоторые офицеры и матросы бравировали своим бесстрашием и завалились вздремнуть.

В полдень эскадра, пройдя середину восточной части Корейского пролива, повернула на свой последний курс, ведущий прямо во Владивосток. Этим курсом, согласно ранее поднятому сигналу адмирала, был норд-ост 23°.

Кругом были видны силуэты вражеских судов. Не было сомнения, что русская эскадра шла в середину сети, густо расставленной японским флотом. Адмирал, не переставая опасаться за судьбу транспортов, снова приказал крейсеру «Светлана» оберегать транспорта.

В 12 часов 20 минут мгла на горизонте сгустилась, и неприятельские крейсера скрылись за ней. Не будучи более наблюдаемым противником, командующий решил изменить строй эскадры. Вместо кильватерной колонны он решил перестроить эскадру в строй фронта. Этот строй давал преимущество в начальной стадии боя, если неприятель не был о нём осведомлён и не подготовился отразить этот манёвр. Но, увы, вражеские крейсера снова вынырнули из тумана. В это время первая бригада броненосцев уже легла на перпендикулярный курс. Не желая преждевременно раскрыть цель своего манёвра, адмирал Рожественский поднял сигнал, отменяющий манёвр, и повернул первую бригаду снова на старый курс. В результате незаконченного манёвра первый отряд броненосцев оказался идущим в отдельной колонне справа от остальной эскадры.

Новая полоса густого тумана, на несчастье, не находила. Неприятельские крейсера не прекращали своего наблюдения. Рожественскому уже не представился случай закончить свой манёвр с тем, чтобы он остался незамеченным со стороны неприятеля. В 1 час 20 минут главные силы японского флота начали выходить из отдалённой мглы, пересекая курс русской эскадры с правого борта на левый этой последней. Русский командующий немедленно приказал первому броненосному отряду прибавить ход и, пройдя по диагонали, снова вступить в голову кильватерной колонны всего остального флота. Транспортам и конвоирующим крейсерам было приказано склониться вправо и отойти от линии броненосцев.

Капитан 2-го ранга Б. Семёнов, участник обороны Порт-Артура и боя Первой Тихоокеанской эскадры с японским флотом у мыса Шантунг, обратился к адмиралу со словами; «Вот они, Ваше Превосходительство, все шесть японских броненосцев, как в бою 28 июля у Шантунга».

Адмирал Рожественский отрицательно покачал головой и, точно прощаясь с желанной, но маловероятной надеждой, что японский флот окажется разделённым, медленно произнёс: «Нет… Больше… Все тут…» — и начал спускаться в боевую рубку, в которую уже давно было переведено управление кораблём.

«По местам, господа!» — последовало приказание флаг-капитана командующего.

В это время на японском флагманском корабле, броненосце «Миказа», идущем в голове всего японского линейного флота, состоящего из 4 броненосцев и 8 броненосных крейсеров, взвился сигнал: «Судьба Японской Империи зависит от этого боя. Пусть каждый напряжёт все усилия».

 

ГЛАВА III.

НА «СУВОРОВЕ»

Две эскадры кораблей, одетых в броню и с длинными стволами орудий, ощетинившимися в сторону противника, сближались с поразительной быстротой. Клубы чёрного дыма подымались из высоких труб и стлались по поверхности моря. Было что-то зловещее и грозное в этой картине, предшествовавшей самой большой битве на море, равной которой не было ещё в истории мира.

Большие морские бои не происходили с того времени, как уродливые корабли, похожие на самовары, с установленными на них котлами и паровыми машинами, сменили гордых парусных красавцев, бороздивших просторы морей и океанов. Жёсткие и тяжёлые листы стали и брони начали употребляться вместо лёгкого и упругого дерева для постройки кораблей. Длинные нарезные орудия заменили короткие пушки, заряжавшиеся с дула. Прогресс химии позволил заменить малоэффективный дымный порох и пироксилин взрывчатыми веществами большой бризантной силы (увы, не у снарядов, которыми была снабжена эскадра адмирала Рожественского). Размеры кораблей выросли в десятки раз, а количество команды, необходимой для беспрерывной службы, увеличилось в несколько раз. Вот при каких изменившихся условиях техники морские мастодонты того времени, выстроенные в длинные линии, встретились в сумрачный ветреный день, чтобы впервые испытать свойства нового оружия в решительном сражении.

Первый случай, когда современные паровые флоты смогли принять участие в большой морской войне, представился в Русско-японской войне. На наше несчастье, именно русский и японский флоты должны были стать опытными кроликами, на теле которых испытывались результаты прогресса в военно-морской технике за последние пятьдесят лет. И именно на нашу долю выпал жребий заплатить наиболее обильными потоками крови за драгоценный опыт, который дала Русско-японская война всем великим державам, обладавшим морскими силами. Этот опыт был необходим для дальнейшего развития и строительства флотов, и в первую очередь Владычице морей — Великобритании, так как именно английское техническое оборудование испытывалось на кораблях, укомплектованных японскими командами, но с многочисленными английскими советниками, переполнявшими штаб командующего японским флотом.

После боевой тревоги, сыгранной на русских кораблях, на них царила гробовая тишина. Палубы опустели. Каждый занял свой боевой пост внутри стеснённых рубок, башен, казематов, в душных кочегарках, у мерно работавших машин, в глубоких трюмах… Все, кто по своему служебному назначению могли, смотрели зачарованными глазами на быстро идущие неприятельские корабли, на развевающиеся на их мачтах огромные флаги с изображением красного солнца с расходящимися лучами и на клубы чёрного дыма, стлавшегося по морю и сливавшегося с туманом, который закрывал горизонт за японскими кораблями.

Зловещее затишье перед грозной бурей…

Предпринятое адмиралом Рожественским маневрирование перед началом боя, может быть, было хорошо задумано, но по своим результатам оказалось для нас неудачным. В критический момент встречи обоих флотов наша эскадра не была в законченной формации, готовой немедленно открыть по неприятелю сосредоточенный огонь. Правда, расстояние обоих флотов друг от друга ещё было большим, и русская эскадра имела время выровнять линию, если бы адмирал Того не сделал неожиданного манёвра, который поставил японскую эскадру в критическое положение и этим предоставил русским кораблям шанс нанести тяжёлые удары японскому флоту.

В боевой рубке «Суворова» было тесно и скученно. Самая толстая броня прикрывает боевую рубку, являющуюся мозговой коробкой корабля. Здесь сосредоточены все хрупкие и сложные механизмы, необходимые для управления кораблём, для руководства артиллерийским огнём или выпуска торпед. Это низкое помещение небольших размеров. Узкие прорези в стенках позволяют делать наблюдения за горизонтом. Обыкновенно в рубке тесно и для персонала, управляющего только кораблём. В рубке «Суворова» находился ещё и командующий эскадрой со своим штабом. Отсюда во время боя должны были исходить приказания для всей эскадры. Естественно, что в рубке «Суворова» не было места, где яблоку упасть. В ней царило сосредоточенное молчание. Ответственность момента и присутствие адмирала заставляли присутствующих сдерживать даже собственное дыхание.

Адмиралу, обладавшему крупной и тяжёлой фигурой, было неудобно в рубке. Ему приходилось широко расставить ноги и согнуть ещё больше сутулую спину, чтобы наблюдать в бинокль за неприятельским флотом через прорези в броне.

Его флаг-капитан, капитан 1-го ранга Клапье де Колонг, торопливо докладывает: «Ваше Превосходительство, „Миказа“ поворачивает в нашу сторону».

Рожественский ответил неторопливо, с расстановкой: «Вижу… Делает последовательный поворот… Очевидно, хочет лечь на параллельный курс с нами…»

Перерезав по носу русскую линию, японский флагманский корабль неожиданно повернул на сближение с русской эскадрой и лёг на обратный курс. За ним последовательно начали поворачивать все остальные корабли его линии. Сделав поворот, «Миказа» оказался в 32 кабельтовых (по японским наблюдениям) от русского флагманского корабля.

Голос адмирала Рожественского окреп и оживился: «Поднять сигнал: „Открыть огонь по головному“. Сделать пристрелку из левой шестидюймовой пушки».

В 1 час 49 минут пополудни «Суворов» открыл огонь по японскому флагманскому кораблю. Вслед за выстрелом из 6-дюймового орудия, давшим перелёт, весь «Суворов» опоясался дымками, вылетевшими из его носовых орудий и орудий левого борта.

За ним открыли огонь «Император Александр III», «Бородино» и «Ослябя». Последний корабль в этот момент своим корпусом закрывал вид на уже повернувшие японские корабли четвёртому броненосцу нашего первого отряда, «Орлу». По мнению адмирала Рожественского, это произошло потому, что интервал между «Бородино» и головным кораблём второго отряда, «Ослябей», оказался недостаточным, чтобы «Орёл» мог вступить в линию, соединяющую корабли первого и второго отрядов. Чтобы пропустить «Орёл», «Ослябе» пришлось замедлить ход до 4 узлов и, как некоторые утверждают (Новиков-Прибой), броненосец должен был остановиться, чтобы стать неподвижной мишенью для стрельбы японских кораблей, нанёсшей ему губительные удары.

В действительности, в момент открытия огня русская эскадра ещё продолжала идти в двух колоннах. Это согласно утверждают свидетели с кораблей второго и третьего отрядов. О том, что русская эскадра ещё продолжала идти в двух колоннах, когда начался бой, пишет в своём донесении о бое и адмирал Того. Адмиралу Рожественскому понадобился целый час времени, чтобы перестроиться в одну кильватерную колонну утром этого дня. Сейчас в его распоряжении было только 29 минут. Как свидетельствует капитан 2-го ранга Шведе, бывший старшим офицером на «Орле», адмиралу Рожественскому пришлось повернуть головной корабль первого отряда на общий курс со всей эскадрой, ещё не дойдя до линии строя судов второго отряда. Таким образом, «Ослябе» нужно было склониться вправо, чтобы лечь в кильватер «Орлу», но командир «Осляби», очевидно, предпочёл замедлить ход, чем поворачиваться кормой к противнику и уменьшить в два раза мощь своего артиллерийского огня.

Это последнее обстоятельство сыграло на руку адмиралу Того. Его намерением как раз было напасть на более слабую левую русскую колонну, и с этой целью он пересёк курс русской эскадры. И в тот момент, когда поворачивающиеся японские корабли делали полповорота, на створе их носовых орудий как раз находился идущий малым ходом «Ослябя». По нему был направлен огонь поворачивающихся японских кораблей. Эта стрельба оказалась очень удачной «Ослябя» получил сразу несколько попаданий, произведших тяжёлые разрушения. Броненосцу пришлось остановиться, чтобы справиться с поступлением воды в носовое отделение корабля, ещё до того времени, как он вступил в кильватер «Орлу». Об этом свидетельствует капитан 1-го ранга Борис Павлович Казмичев, который, бывши мичманом, командовал в бою кормовой башней 10-дюймовой артиллерии на этом броненосце.

Таким образом, в критический момент, явившийся результатом неосторожного поворота японского флота, когда русские корабли могли продольным огнём обстрелять поворачивающиеся в одной точке японские корабли и нанести им тяжёлый урон, русские корабли, вследствие неудачного перестроения, не смогли этим шансом воспользоваться. Расстояние ещё было слишком большим, чтобы в артиллерийском обстреле японских кораблей могли участвовать наши корабли с устаревшими орудиями, а новые русские корабли с дальнобойными пушками в это время уже ушли вперёд, ведя бой с уже повернувшими японскими броненосцами.

Тем временем море вокруг «Миказы» было всё во всплесках.

Находившийся на «Суворове» капитан 2-го ранга Семёнов вспоминает:

«Сердце у меня билось, как никогда за 6 месяцев в Порт-Артуре… Если бы удалось… Дай Господи… Хоть не утопить, хоть только выбить одного…

Я жадно смотрел в бинокль. Перелёты и недолёты ложились близко, но самого главного, т.е. попаданий, как и в бою 28 июля, нельзя было видеть; наши снаряды при разрыве почти не дают дыма, а кроме того, трубки их устроены с расчётом, чтобы они рвались, пробив борт, внутри корабля. Попадание можно было заметить только в том случае, когда у неприятеля что-нибудь подобьёт, свалит… Этого не было…

Минуты через две после открытия нами огня, когда за первыми двумя броненосцами успели повернуть и вторые два, японцы стали отвечать».

В противоположность нашим инструкциям стрельбы, пристрелку вёл один «Миказа» и затем передал правильное расстояние до цели остальным японским кораблям, которые сразу перешли на поражение. По мере выполнения поворота все четыре японских броненосца и один из японских броненосных крейсеров сосредоточили свой огонь по «Суворову». У русских кораблей не было точно разработанных инструкций, в каком порядке стрелять, и первые четыре броненосца, следуя сигналу адмирала Рожественского, сначала сосредоточили стрельбу по «Миказе», но затем, видя трудность корректировки одновременной стрельбы нескольких кораблей по одной цели, перенесли огонь на остальные японские корабли.

Стрельба японских броненосцев по «Суворову» началась, согласно записям капитана 2-го ранга Семёнова, с перелётов. «Некоторые из длинных японских снарядов на этой дистанции опрокидывались и, хорошо видимые простым глазом, вертясь, как палка, брошенная при игре в городки, летели через наши головы не с грозным рёвом, как полагается снаряду, а с каким-то нелепым бормотанием».

— Это и есть «чемоданы»? — спросил Семёнова лейтенант Редкин, командир кормовой 6-дюймовой башни правого борта, которая не могла стрелять по противнику, находившемуся с левого борта.

— Они самые…

«Однако меня тут же поразило, что „чемоданы“, нелепо кувыркаясь в воздухе и падая как попало в воду, всё-таки взрывались. Этого раньше не было. В Порт-Артуре японские снаряды так же плохо рвались, как и русские».

«После перелётов пошли недолёты. Всё ближе и ближе… Осколки шуршали в воздухе, звякали о борт, о надстройки… Вот недалеко, против передней трубы, поднялся гигантский столб воды, дыма и пламени… На передний мостик побежали с носилками. Я перегнулся через поручень кормового мостика.

— Мичмана князя Церетели [Георгия Ростановича]! — крикнул лейтенант Редкин, направляясь в свою башню».

Один из самых молодых флаг-офицеров Рожественского был одним из первых, пролившим кровь, первой жертвой потрясающей драмы, разыгравшейся среди мутных волн Японского моря.

 

ГЛАВА IV.

НА «ОСЛЯБЕ»

«Ослябя» был однотипным кораблём с затопленными в Порт-Артуре «Пересветом» и «Победой». Это были красивые корабли с высоким бортом и с симметрично расположенными тремя трубами. Они были одинаковых размеров с броненосцами, но были несколько более быстроходными за счёт экономии веса, достигнутой уменьшением броневой защиты кораблей.

Вообще, русская эскадра была слабее бронирована, чем японская. В то время как на японских кораблях тяжёлая броня прикрывала в среднем 25% борта, и на небронированную часть борта приходилось только 39% всей площади, на русских кораблях тяжёлая броня защищала только 17%, а небронированный борт в среднем превышал 60% площади. На «Ослябе» тяжёлая броня прикрывала едва 15% всей площади борта. Даже японские бронированные крейсера были лучше защищены, чем русский броненосец «Ослябя». В сущности говоря, «Ослябя» по своей идее являлся линейным бронированным крейсером — предшественником линейных крейсеров, которые были построены после Русско-японской войны.

Находясь в одной линии с устаревшими тихоходными броненосцами, «Ослябя» не мог использовать своего преимущества в ходе, ради которого конструкторы этого корабля отказались от надёжной броневой защиты. И данное обстоятельство оказалось гибельным для этого рокового во всех отношениях корабля.

На «Ослябе» держал свой флаг командующий вторым броненосным отрядом контр-адмирал Дмитрий Густавович Фёлькерзам. Он был опытным и просвещённым моряком, большим знатоком Дальневосточного морского театра и любившим свою Родину и страдавшим за её неудачи в Русско-японской войне офицером, пошедшим в безнадёжный поход на Дальний Восток по собственному желанию. Наверно, он был и храбрым воином, за которого, как он сам писал, «Бог даст, никому не придётся краснеть».

Адмирал обладал приветливым характером и большим тактом и влиял благотворно на адмирала Рожественского, смягчая его категоричные решения.

Но хлопоты, связанные с организацией самостоятельной проводки его отряда через Суэцкий канал на Мадагаскар, долгая стоянка в тропическом климате у этого острова, дурные вести с родины и с театра военных действий подкосили здоровье младшего флагмана эскадры адмирала Рожественского. Преодоление невероятных трудностей совместного похода эскадры сказалось и на здоровье самого Рожественского. К концу похода командующий эскадрой настолько переутомился, что с трудом ходил и не был в состоянии обойти палубы своего флагманского корабля. Что же касается контр-адмирала Фёлькерзама, то он за несколько недель до боя у Цусимы тяжело занемог и умер за три дня до боя.

Адмирал Рожественский приказал держать в секрете смерть своего помощника и не спускать флага начальника второго отряда с мачты «Осляби», боясь, что известие о преждевременной смерти младшего флагмана будет воспринято за плохое предзнаменование и отразится на боевом духе личного состава эскадры.

Но на «Ослябе» о смерти адмирала Фёлькерзама знали, и настроение экипажа было подавленным. Команда с побледневшими лицами присутствовала на панихиде по адмиралу, как будто бы молилась на собственных похоронах. Броненосец вступил в бой с бездыханным телом своего адмирала, уложенным в цинковый гроб, который стоял в корабельной церкви. Контр-адмиральский флаг развевался на мачте корабля, вводя в заблуждение не только корабли русской эскадры, но и японский броненосный флот. Думая, что на «Ослябе» находится младший флагман, японцы сосредоточили огонь своих семи броненосных крейсеров на этом несчастном корабле.

Бой с Порт-Артурской эскадрой у Шантунга японцы выиграли в немалой степени потому, что они сосредоточили стрельбу на русском флагманском корабле «Цесаревич» и сумели вывести из строя этот корабль, убив удачным попаданием командующего эскадрой адмирала Витгефта. Той же тактике, уже оправдавшей себя, японцы придерживались и в Цусимском бою и сосредоточили огонь своей эскадры в первую очередь на двух русских флагманских кораблях, из которых один был настоящий, а другой мнимый.

Таким образом, «Ослябя» сделался громоотводом, на который сыпались все молнии, посылаемые отрядом японских броненосных крейсеров под командованием вице-адмирала Камимуры. Младший флагман адмирала Того держал свой флаг на броненосном крейсере «Идзумо». Он слыл опытным и инициативным начальником, и неспроста русский корабль с наихудшей броневой защитой принимал на себя все удары, которых хватило бы для всех кораблей второго броненосного отряда.

Командование вторым отрядом было временно возложено на командира «Осляби» капитана 1-го ранга Владимира Иосифовича Бэра. Среднего роста, с бледно-голубыми глазами, с седеющими каштановыми усами и с раздвоенной длинной бородой, он отличался представительной наружностью. Бэр был опытным, знающим и образованным морским офицером. Благодаря этим последним качествам, под его наблюдением строились здесь, в Соединённых Штатах, в Филадельфии, броненосец «Ретвизан» и крейсер «Варяг», а затем он был военно-морским агентом в Париже.

Как полагается старому морскому волку, он остался холостяком, и корабль был его домом. Бэр был всегда опрятно и элегантно одет, и такая же чистота и порядок царили на его корабле. Его лицо отличалось суровой внушительностью, а отношения к подчинённым — строгой требовательностью. Каждую неделю он осматривал броненосец от трюма до клотика и не терпел ни малейшего беспорядка. Его корабль был образцовым военным кораблём, но жизнь на нём для экипажа была нелегка.

В бою Бэр проявил олимпийское спокойствие и полное бесстрашие. По мере приближения японской эскадры командир «Осляби» находился, вплоть до открытия огня, на верхнем мостике, не спускаясь в броневую рубку, и невозмутимо курил папиросу за папиросой. Дисциплинированная команда, следуя примеру своего командира, оставалась стоять на верхней палубе по своим боевым ростам, как будто корабль находился не перед боем, а ожидал царского смотра.

Во время поворота «Миказы» расстояние до «Осляби» было 50 кабельтовых. С этого расстояния поворачивающиеся японские корабли открывали огонь по «Ослябе».

Японская стрельба по этому кораблю оказалась чрезвычайно меткой. Попадания начались сразу. Уже третий снаряд ударил в носовую часть броненосца, вырвал левый клюз и разворотил весь бак. Якорь вывалился за борт, и якорный канат с шумом и лязгом начало травить, пока он не повис на жвакогалсовой скобе, соединяющей канат с остовом корабля. Под ураганным огнём канат расклепали.

Немедленно второй и третий снаряд разорвались на баке. Град снарядов осыпал корабль. Попадания в носовую часть и в ватерлинию чередовались. Но броненосец упорно оставался на курсе всей эскадры и отстреливался из своих пушек. Мощные машины вращали три винта и точно хотели вынести корабль вперёд остальных русских кораблей. Но Бэр замедлил ход броненосца, чтобы пропустить вперёд «Орёл». Однако и незначительный эскадренный ход оказался слишком большим для раненого корабля. Один из разорвавшихся на баке снарядов был крупного калибра и сделал в небронированном борту корабля огромную пробоину. Хлынувшая вода залила первый и второй отсеки жилой палубы. Через трещины, разбитые люки и вентиляционные трубы вода проникла в носовые пороховые погреба левого борта, из которых поднимались дым, запах гари и газы. От хода напор воды увеличивался и грозил продавить носовую переборку, задерживавшую поступление воды в среднюю часть броненосца. Корабль осел носом и накренился на левый борт. Броненосец должен был остановиться, чтобы справиться с пробоиной.

— Трюмно-пожарный дивизион, бегом в носовую жилую палубу! — раздалась команда. Трюмные под руководством трюмного механика поручика Петра Флавиантовича Успенского работали самоотверженно в полной темноте, так как главная электрическая магистраль была перебита. Крен был исправлен, но корабль ещё больше осел носом и, дав ход, двигался с форштевнем, ушедшим в воду, постепенно догоняя «Орёл».

Пока ток отсутствовал, носовая башня бездействовала, но как только проводка была исправлена и башня могла бы возобновить стрельбу, в неё попали два больших снаряда. С оглушительным взрывом она соскочила с катков и вся перекосилась. Броневые плиты разошлись. Длинные стволы орудий застыли в неестественной позе, обратив свои дула к небу.

На верхнем носовом мостике стоял дальномер, и группа матросов под руководством младшего штурманского офицера мичмана Вячеслава Петровича Палецкого определяла расстояние до вражеских кораблей. Разрывом снаряда матросов разнесло на части, а мичман В.П. Палецкий лежал с растерзанной грудью и громко рапортовал:

— Крейсер «Идзумо»… Тридцать пять… «Идзумо»… Трид…

И замер навсегда.

Следующими двумя снарядами, одновременно попавшими, был разбит каземат носового 6-дюймового орудия левого борта. Один снаряд разорвался у боевой рубки, и осколки полетели в рубку через прорези в броне. Был тяжело ранен морской писатель, старший флаг-офицер лейтенант барон Фёдор Михайлович Косинский. Другие офицеры и матросы — убиты или ранены. Командир с залитым кровью лицом вышел из рубки, держа в руке дымящуюся папиросу, приказал позвать старшего офицера, поднёс папиросу ко рту, затянулся и снова скрылся в рубке, чтобы дальше вести корабль, продолжая неравный и безнадёжный бой.

 

ГЛАВА V.

НА «ОРЛЕ»

Бой разгорался, когда «Орёл» смог открыть огонь после небольшой задержки, вызванной вступлением корабля в кильватерный строй всей русской эскадры. Содрогая воздух, с тяжёлым грохотом стреляли крупные орудия. Резким сотрясением и гулом отдавались эти выстрелы во внутренних помещениях корабля. В интервалах между залпами тяжёлых орудий грохотали на несколько более высокой ноте и с меньшими паузами шестидюймовые орудия. Трёхдюймовые пушки отрывисто гавкали, напоминая визгливый лай собак по сравнению с грозным рыком разъярённых львов и тигров, к которому можно приравнять стрельбу из тяжёлых орудий.

Менее резко звучали выстрелы соседних кораблей. Издали доносило приглушённые звуки залпов противника. Над морем стоял непрерывный гул, как будто небесные молнии решили показать ещё невиданную силу и раскаты грома не утихали ни на секунду. Бесконечное число летящих снарядов прорезало воздух, оставляя за собой порывистое дыхание разрежённого воздуха и зловещий дребезжащий рёв, быстро нараставший и медленно затухавший. При разрывах вблизи этот рёв обрывался оглушительным треском, как будто разрывались гигантские хлопушки.

Над поверхностью моря чередовались полосы дыма и тумана. Сильный ветер рвал эти полосы, и в прорывах между ними серые неприятельские корабли смутно выделялись на таком же тёмном и даже чёрном небосклоне. Неясные силуэты вражеских кораблей, стреляя, покрывались ожерельем вспышек. Как бешеные апокалиптические звери, они посылали в сторону русского флота пучки молний и град снарядов, вплоть до двадцатипятипудовых.

Японские снаряды подымали вокруг русских кораблей высокие столбы воды, перемешанные с красным пламенем и чёрно-бурым дымом. В противоположность русским снарядам, они разрывались при падении в воду и обсыпали палубы наших судов бесчисленным количеством осколков. Русские же снаряды только взметали всплески воды и, не разрываясь, тонули в море. Их эффект при падении в воду рядом с вражеским кораблём был только психологический.

Тем не менее длинная колонна русских кораблей также энергично отвечала, как стреляли японцы. Но было сразу заметно, что наши корабли опоясывались облаками дыма при залпах из своих орудий спустя более продолжительные интервалы времени, чем японские броненосцы и броненосные крейсера. Преимущество в скорострельности орудий было, бесспорно, на стороне противника.

Первые минуты боя «Орёл» стрелял безнаказанно, как на смотру, так как стрельба неприятельских кораблей, согласно сигналу адмирала Того, сосредоточилась на «Суворове» и на «Ослябе». Но затем вокруг «Орла» начало увеличиваться количество всплесков от снарядов. Это уже не были случайные снаряды, предназначенные для заднего мателота «Осляби», и которые заносило на соседний «Орёл». Время от времени неприятельская линия переносила огонь на другие корабли, когда дым от пожаров, возникших на русских флагманских кораблях, мешал наводке по ним.

«Орёл» стрелял из своих орудий тяжёлого и среднего калибра, расположенных в башнях. Трёхдюймовые орудия, расположенные вдоль борта в казематах, молчали, так как расстояние до японских кораблей было больше тридцати кабельтовых, каковая дистанция была предельной для пушек этого калибра. Но во время боя обе эскадры медленно сближались. Настала очередь заговорить и трёхдюймовым орудиям «Орла». Артиллерия «Орла» в это время стреляла по броненосцу «Шикишима», шедшему вторым в строю японской колонны.

Но в тот момент, когда раздался залп из всех шести трёхдюймовых орудий левого борта, его звук потонул в детонации, произведённой первым попаданием тяжёлого неприятельского снаряда в «Орёл». В казематах трёхдюймовых орудий с потолка начала спускаться густая чёрная туча, которая медленно осаждалась на всех предметах, находившихся в казематах, покрывая их толстым слоем угольной пыли. Во время долгого похода эскадры адмирала Рожественского из Балтийского моря на Дальний Восток эти казематы были использованы как дополнительные склады угля. Благодаря этому мероприятию оказалось возможным делать длительные переходы, на которые не были рассчитаны корабли, и реже грузиться углём на море. Но то, что было хорошо, чтобы преодолеть тяжести легендарного похода, оказалось плохим в бою. Перед боем казематы были разгружены от угля. Но как команда тщательно ни убирала, ни чистила, ни мыла казематы, никакие струи воды и ни одна швабра не могли добраться до мельчайшей угольной пыли, залезшей в узкие щели между балками и листами железа. Только неприятельские тяжёлые снаряды производили столь основательное сотрясение корпуса судна, что эту пыль выбивало из щелей и её мельчайшие частицы носились в воздухе, как плотный туман.

За первым попаданием последовали дальнейшие. При каждом из них подымалась новая туча пыли, и по мере того, как попадания участились, казематы погрузились в темноту, среди которой электрические лампочки превращались в едва заметные бледные пятна, а ослепительные оранжево-зелёные вспышки, сопровождавшие выстрелы собственных орудий, превращались в тусклые проблески отдалённого света.

Вскоре к туману угольной пыли прибавился едкий дым от пожаров, возникших от неприятельских попаданий в небронированные отсеки, хотя трёхдюймовая броня, прикрывавшая казематы, прекрасно выдерживала прямые попадания японских фугасных снарядов.

Однако наводка из трёхдюймовых орудий сделалась очень затруднительной. Угольная пыль запорошила все оптические приборы. Цифры на циферблатах и в таблицах стрельбы стали трудноразбираемыми. Наблюдения за небольшими всплесками трёхдюймовых снарядов среди огромных фонтанов воды, которые подымали вокруг вражеских кораблей тяжёлые снаряды, и на крупной зыби, покрывавшей море, было очень трудно производить. Меткость стрельбы должна была ухудшиться. Но наводка была облегчена уменьшением дистанции боя до 20 кабельтовых с небольшим.

Снаряды, разорвавшиеся на шканцах, произвели большие разрушения, но первым попаданием был контужен и легко ранен только кок, стоявший на трапе для оказания помощи при переноске раненых. Первую перевязку получил он, не принимавший прямого участия в бою. Это вызвало весёлость.

Тем временем количество всплесков вокруг «Орла» росло, и, кроме урона от прямых попаданий, на палубу броненосца начало сыпаться всё больше и больше осколков. Число серьёзно раненных из находившихся на верхней палубе дальномерщиков, сигнальщиков, комендоров и горнистов увеличивалось в геометрической прогрессии.

При виде разрушений, производимых прямыми попаданиями и осколками, и наблюдая впервые, как люди корчились в предсмертных муках, или как струйка алой крови тянулась вслед за уносимыми на носилках ранеными, команда броненосца, ещё не обстрелянная, сначала поддалась некоторому оцепенению. Лик войны был ужасен.

Но когда молодые матросы слышали бодрые напоминания офицеров или шутливо-грубоватые окрики своих товарищей, обладавших более крепкими нервами, оцепенение проходило, и люди работали, как автоматы, не замечая, что смерть чем дальше, тем больше косила обильную жатву в их кругу, и оставались безразличными к собственным ранениям и причинённой ими боли.

Так же, как на «Суворове», и на «Орле» первыми жертвами боя среди офицерского состава были молодые мичмана, едва успевшие попасть на уходящие на Дальний Восток корабли после окончания Морского корпуса. На «Орле» им был князь Язон Константинович Туманов, как раз командовавший батареей трёхдюймовых орудий в описанном нами каземате. Первым попаданием в открытые порта этого каземата было выведено из строя одно орудие, убито несколько матросов и тяжело ранен в спину только что отходивший от этого орудия Туманов, вскоре потерявший сознание.

Он очнулся, когда его на носилках доставили к операционному столу. В своих воспоминаниях он скромно умалчивает, что первыми его словами по возвращении сознания были: «Доложите командиру, что орудие номер шесть вышло из строя. Двое при нём убиты. Командование батареей я передал мичману Сакеллари…»

Юный офицер, почти мальчик, не думал ни о ране, ни о боли, а только о своём долге.

Ни врач, ни находившийся на перевязочном пункте корабельный инженер Костенко не могли узнать в чумазом от угольной пыли раненом Туманова, и только когда принёсшие его санитары сообщили, кто он, они его засыпали вопросами: «А как наши дела?»

По молодому лицу с размазанной угольной пылью покатилась слеза от огорчения, что из-за этой пыли его батарея не могла так метко стрелять, как он этого хотел. Сделав попытку отмахнуться рукой, он от внезапной сильной боли только застонал.