ГЛАВА X.

«ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР III»

Сражение в Цусимском проливе перешло свой кульминационный пункт, но бой не остановился и продолжался с неменьшим ожесточением.

Водительство русской эскадры, согласно инструкциям о бое, выработанным адмиралом Рожественским, переходит к следующему мателоту, если головной корабль будет вынужден покинуть строй. Чтобы не увеличивать потерь, приказано не ждать повреждённого корабля и времени на помощь ему не терять. После выхода из строя «Суворова» эскадру возглавил второй в линии броненосец — «Император Александр III».

На нём не было адмиральского флага, но этим кораблём командовал командир, имя которого должно войти в длинный список лихих командиров Российского Императорского Флота, отличившихся в течение славной двухсотлетней истории этого флота. Им был капитан 1-го ранга Николай Михайлович Бухвостов.

Потомок одного из первых солдат-гвардейцев Преображенского полка, которые были также первыми моряками русского флота (Преображенский полк перед боем отпраздновал двухсотлетие своего повышения в ранге гвардии), Бухвостов был сам на прекрасном счету и был ближайшим кандидатом на производство в контр-адмиралы. Судьба уготовила ему роль младшего флагмана адмирала Рожественского и без производства в контр-адмиралы.

Вспоминается его ответное слово на торжественном банкете, устроенном в нарядно убранной кают-компании броненосца перед уходом на Дальний Восток. После напыщенных тостов, хвастливого бряцания оружием, бравурных пожеланий победы русского оружия тех, кто сами в войне не участвовали, и шумных оваций, Бухвостов кратко и скромно сказал: «Вы желаете нам победы. Нечего говорить, как мы её желаем… Но за одно я ручаюсь — мы все умрём, но не сдадимся».

И Бухвостов своё обещание выполнил так, как никто другой не мог сделать лучше.

«Император Александр III» возглавил эскадру в самый критический момент боя, когда флагманский корабль адмирала Рожественского вышел из строя и эскадра осталась без управления. В бою 28 июля у мыса Шантунг подобный момент имел самые критические последствия: Первая Тихоокеанская эскадра вместо того, чтобы продолжать бой с неприятелем, который сам пострадал и больше не имел снарядов, отказалась от прорыва во Владивосток и вернулась в Порт-Артур, где обрекла себя на медленное умирание.

Подобное положение не повторилось в Цусимском бою благодаря инициативе капитана 1-го ранга Бухвостова, который не колеблясь возложил на себя ответственность дальнейшего руководства эскадрой. Сразу же после выхода из строя «Суворова» Бухвостов, в духе лучших традиций Российского Императорского Флота — не оставлять в несчастье своего товарища, — прикрыл корпусом своего корабля изувеченное флагманское судно адмирала Рожественского. На «Александре III» сосредоточила свой огонь не половина японского флота, а все 12 броненосных кораблей, так как после гибели «Осляби» и вторая половина вражеского флота обрушилась на смелый русский корабль.

Но и после того, как «Суворов» оправился от первого шока и дал ход, управляясь только машинами вместо руля, благодаря чему уже не мог держать место в строю, а пошёл самостоятельно на север, виляя из стороны в сторону, как смертельно раненный лев, то и тогда «Александр III» продолжал принимать на себя удары всего японского флота. Благодаря этому шедшие за ним остальные русские броненосцы могли стрелять по японским кораблям, находясь сами под слабым огнём неприятельской линии.

Правда, стрельба русских броненосцев была затруднена частым нахождением кораблей на циркуляции, так как эта часть Цусимского боя была наиболее насыщена поворотами. Но другого выбора не было. Преимущество японского флота в огневой силе совершенно ясно определилось. Ведение боя в малогнущейся линии, как это имело место в течение первого получаса боя, было бы только на руку японскому флоту. Русские могли ответить на перевес японцев в силе артиллерийского огня только смелой инициативой в маневрировании. Эту инициативу иначе как отважной назвать нельзя, так как и преимущество в скорости хода также было на стороне японского флота. В этих условиях маневрирование «Александра III» было, бесспорно, блестящим. Посылая огонь и сам в огне, русский броненосец принимал дерзкие решения, увлекая за собой весь остальной русский флот. Бухвостов талантливо руководил этой частью боя, и проявленная им инициатива была достойна искусства самых выдающихся флотоводцев мира.

Броненосец «Император Александр III» был укомплектован офицерами и матросами Гвардейского Экипажа. Это была самая рослая и стройная команда из экипажей всех остальных кораблей эскадры адмирала Рожественского. Элита русского флота.

При угольных погрузках во время похода «Александр III» первым оканчивал погрузку угля и многократно выигрывал денежные награды за наиболее скорую погрузку.

Матросы остальных броненосцев жаловались: «Где же нам угнаться? Разве на „ём“ люди? То ж лошади!»

И вот этот физический цвет русской нации оказался и моральной элитой в самой жуткой части этого страшного боя, известного под именем Цусимского сражения.

В этой самой подвижной и полной неожиданных манёвров части боя часы измерялись минутами, а минуты — секундами. Бухвостов, видя, что японские корабли после поворота русской эскадры в 2 часа 30 минут на ост снова опережают русскую эскадру, принимает смелое до отчаянности решение. Он не уклоняется со всей эскадрой снова вправо, как это два раза сделал Рожественский с целью не сбить стрельбу русских кораблей и, очевидно, надеясь на более ощутительный результат русской стрельбы, а поворачивает в обратную сторону, держа курс под хвост японской линии и надеясь прорваться под кормой последнего корабля японской линии.

Этим манёвром Бухвостов подставил свой броненосец под особенно усиленный обстрел японского флота. Не только все броненосные корабли японской линии стреляли по «Александру III», но они обстреливали этот корабль продольным огнём, при котором процент поражения самый высокий. Но если «Александр III» этот огонь выдержит, то, пересекая сзади японскую кильватерную линию, он ставит под такой же огонь весь японский флот. Во время этого поворота «Александр III» опять прикрывает своим корпусом если не «Суворова», то остальные русские броненосцы, которые, пока не легли на другой галс, должны были временно прекратить стрельбу.

Храбрая до крайности инициатива Бухвостова вызвала у адмирала Того немедленную реакцию. Он не смеет допустить прорыва русской эскадры на север и ему нужно уклониться от возможности в свою очередь попасть под продольный огонь русского флота. В 2 часа 40 минут он приказывает шести кораблям своего первого боевого отряда повернуть «все вдруг» на 16 румбов (на 180 градусов), развернувшись в сторону от русского флота. Вследствие этого манёвра ведущим кораблём японской линии становится последний корабль первого отряда — броненосный крейсер «Ниссин», на котором держал свой флаг младший флагман первого отряда вице-адмирал Мису.

Чтобы прикрыть этот манёвр от сосредоточенного огня русских кораблей, так как японские корабли, находясь на циркуляции, сами не могли стрелять, а себя подставляли под продольный обстрел со стороны русских судов, Того предпринял два параллельных мероприятия.

Он послал в минную атаку на русскую эскадру авизо «Чихая», который до этого держался сзади японской линии с её нестреляющего борта. Этим Того отвлекал огонь русских броненосцев от своих поворачивающих главных сил на это маленькое судёнышко. В 2 часа 46 минут «Чихая» с предельной дистанции выпустил две торпеды, прошедшие вблизи борта броненосца «Бородино». Этот корабль, справившись с поломкой, вероятно, рулевого управления, снова вернулся на своё место в строю.

Вторая мера заключалась в том, что второй боевой отряд японской эскадры под флагом адмирала Камимуры не повернул немедленно вслед первому боевому отряду, а продолжал свой путь, расходясь на контркурс с русской эскадрой Тем самым броненосные крейсера Камимуры прикрыли своими корпусами поворачивающиеся броненосцы Того. Но благодаря этому манёвру японская эскадра оказалась впервые разъединённой.

Очевидно, Того решил, что боевая сила русского флота уже настолько ослабела, что с ним уже может сражаться каждая из половин японского флота в отдельности. По-видимому, он надеялся, что оба японских боевых отряда, действуя самостоятельно, не дадут Второй Тихоокеанской эскадре уйти. Но здесь адмирал Того явно просчитался. Камимура, оставшись только с пятью броненосными крейсерами, не счёл себя достаточно сильным, чтобы бороться один на один со всей русской эскадрой. И через 3 минуты после того, как последний его корабль минул точку поворота японского флагманского корабля «Миказа», он также повернул в сторону от русского флота, но не сделал поворот «все вдруг», а повернул менее рискованным способом, и именно последовательно. Начало поворота отряда Камимуры на соединение с отрядом адмирала Того произошло в 2 часа 57 минут.

Пользуясь своим преимуществом в ходе, японские броненосцы шли наперерез курса «Александра III» и угрожали, пересекая курс, подвергнуть русскую линию продольному огню, но «Александр III» делает резкий поворот и ведёт русскую эскадру снова на юго-восток в сторону слабейшей половины японского флота.

Тем временем отряд Камимуры уже повернул, идя на соединение с Того. Бой снова вспыхнул между русской эскадрой и расходящимися на контркурсе японскими броненосными крейсерами.

Перед этим последним поворотом «Александр III» и следующая за ним эскадра подходили к «Суворову», который самостоятельно шёл на север и оказался между линиями обоих флотов. Вот каким представился «Александр III» глазам капитана 2-го ранга Семёнова, наблюдавшего за ним из батарейной палубы правого борта «Суворова»: «Мы могли хорошо видеть „Александра“, который был у нас почти на траверзе и держал прямо на „Суворова“. За ним следовали остальные. Расстояние уменьшалось. В бинокль уже отчётливо видны были избитые борта броненосца, разрушенные мостики, горящие рубки и ростры, но трубы и мачты ещё стояли. Следующим шёл „Бородино“, сильно горевший. Японцы уже успели выйти вперёд и завернуть на пересечку. Наши подходили справа, а японцы оказались слева от „Суворова“. Стреляли и в нас, и через нас. Наша носовая башня (единственная до сих пор уцелевшая) принимала деятельное участие в бою. Затаив дыхание, все ждали. По-видимому, вся сила огня японцев была сосредоточена на „Александре“. Временами он казался весь окутан пламенем и бурым дымом, а кругом него море словно кипело, взмётывая гигантские водяные столбы… Ближе и ближе… Расстояние не больше 10 кабельтовых… И вот — один за другим, целый ряд так отчётливо видимых попаданий по переднему мостику и в левую 6-дюймовую башню… — „Александр“ круто поворачивает вправо, почти на обратный курс, и уходит… За ним „Бородино“, „Орёл“ и другие…»

Из этого описания видно, что силы «Александра III» после получасового водительства русской эскадры были надорваны. Поэтому, когда этот отважный броненосец был снова обстрелян вторым японским отрядом адмирала Камимуры, то ему пришлось выйти из строя и уступить водительство эскадры третьему по порядку в линии броненосцу «Бородино».

Но свою задачу «Александр III», жертвуя собой, выполнил. Он уже почти вывел эскадру из боевого соприкосновения с японским флотом. За него эту задачу докончил «Бородино».

Адмирал Того, видя русскую эскадру уходящей, в отчаянной попытке задержать её приказал произвести несколько выстрелов торпедами, которые, однако, не достигли русской эскадры.

По японским сведениям, расстояние между борющимися эскадрами уменьшилось в этот момент до 12–15 кабельтовых, но этого не подтверждают русские участники боя, и тот же Семёнов свидетельствует, что русская эскадра повернула на юго-восток, когда она была удалена на эту дистанцию от «Суворова». А ведь «Суворов» не находился в одной линии с японскими броненосцами. Поэтому обе эскадры находились друг от друга не менее чем на 25 кабельтовых. Следовательно, японские источники уменьшают расстояние, чтобы оправдать бессмысленный расход торпед со стороны японских броненосцев. Адмирал Того, очевидно, в этот момент нервничал и отдал необдуманное распоряжение.

Казалось бы, Того должен был немедленно повернуть назад, чтобы не дать русской эскадре уйти. Но этого он не сделал. Состояние его кораблей после нахождения под обстрелом русских броненосцев в течение одного часа с небольшим требовало, по-видимому, передышки для быстрого исправления полученных повреждений. Поэтому он продолжал идти на северо-запад после того, как прекратил стрельбу, ещё в течение двадцати минут, и только затем повернул «все вдруг» в сторону русского флота и лёг на курс, ведущий на северо-восток, пассивно ожидая повторения со стороны русского флота попытки прорыва на север.

В 3 часа 5 минут бой прервался после 1 часа 16 минут непрерывного артиллерийского поединка. Русская эскадра, следуя за «Бородино», шла на юго-восток. Главные силы японского флота уходили в обратном направлении. Броненосные крейсера Камимуры шли тем же курсом несколько сзади на соединение со своими главными силами. Дистанция между обоими флотами быстро увеличивалась. Согласно японской версии, внезапно сгустившийся туман разъединил оба борющихся флота. Но и без тумана бой должен был бы прерваться, раз оба противника расходились в прямо противоположные стороны. Японцы не проявили инициативы сохранить соприкосновение с тихоходной русской эскадрой и явно стремились на время оторваться от русских броненосцев. Трудно назвать такое поведение японского флота действиями флота побеждающего.

Путь к уходу из Корейского пролива на юг был для русского флота открыт. Японский флот, сам подбитый, отказался от своей главной задачи преследовать более слабую русскую эскадру и достигнуть решительной победы на море.

Многие критики, в том числе Новиков-Прибой, негодовали, что командиры русских броненосцев не воспользовались этим моментом, чтобы отказаться от дальнейшей попытки прорыва во Владивосток и, окончательно прервав сражение, удовольствоваться тем, что цена, заплаченная за первую попытку прорыва, была ещё относительно небольшой — только один броненосец «Ослябя» утоплен, а другой — «Суворов» — где-то скитается сзади русской эскадры в пасти врага.

Жалкое малодушие! Что предлагали они? Бросить своего командующего на флагманском корабле на произвол судьбы, отказаться от цели столь выстраданного похода после первой неудачной попытки. А может быть, сила японского флота уже иссякла, как это имело место в бою 28 июля у мыса Шантунг, когда на японских броненосцах уже не осталось снарядов для дальнейшего ведения боя?

Цусимское сражение не могло быть повторением боя у Шантунга. Первая Тихоокеанская эскадра возвращалась после этого боя в недалёкую свою базу — Порт-Артур, находясь в которой, она ещё некоторое время представляла какую-то угрозу японскому флоту. Вторая Тихоокеанская эскадра этой возможности не имела. Путь назад вёл только в нейтральный порт для разоружения и к окончательному отказу для эскадры от борьбы с Японией до конца военных действий.

Цусимское сражение, заканчивая многострадальные труды 71/2-месячного похода, не могло закончиться вялой попыткой прорыва. Эта битва не смела придать новые ветви стыда в уже увядший в этой войне венок русской славы. Страницы истории этого боя не писались только для текущего момента, чтобы их с досадой забыть на другой день. Страницы истории Цусимы были призваны оставить глубокий след в истории Русского государства. След исключительно тяжёлый по своим непосредственным практическим последствиям, но след, свидетельствующий о чрезвычайно высоком взлёте русского национального духа, взлёте, имеющем мало равных себе в истории человечества. Не сломленные ни своей слабостью, ни новыми разрушительными снарядами, впервые применёнными японцами в этом бою, ни жестокими ударами не расположенной к нам судьбы, командиры русских кораблей непреклонно оставались верными последним словам приказа адмирала Рожественского: «…Собственной кровью смыть горький стыд Родины».

Воспользовавшись перерывом в бою, русские моряки спешно заделывали пробоины, откачивали воду, тушили пожары, убирали тела убитых, укладывали раненых, пополняли комплект прислуги у уцелевших орудий, производили учёт запасам снарядов… и готовились снова к бою.

Строй эскадры выровнялся. Броненосец «Александр III» снова вступил в строй, заняв место сзади «Бородино», «Орла» и «Сисоя Великого».

Русская эскадра продолжала идти ещё некоторое время на юго-восток с целью несколько отойти от противника. Эскадру вёл «Бородино». У командира этого броненосца не мелькнуло мысли продолжать путь дальше на юг. Через 10 минут после перерыва боя «Бородино», а за ним вся эскадра, легли на старый курс, ведущий во Владивосток, — норд-ост 23 градуса.

 

ГЛАВА XI.

«БОРОДИНО»

Когда «Бородино» возглавил эскадренный строй, то на нём хотя и бушевали пожары, которые видел капитан 2-го ранга Семёнов с «Суворова», но они не распространялись дальше верхней палубы и не угрожали безопасности корабля.

«Бородино», как и «Орёл», ещё в недостроенном состоянии был зачислен в эскадру адмирала Рожественского и без испытания механизмов отправлен на Дальний Восток. Проба механического оборудования кораблей производилась уже в походе, с каждым днём которого броненосцы удалялись всё дальше и дальше от родных берегов без надежды исправить замеченные недочёты.

Немудрено, что на «Бородино» всё время что-нибудь ломалось или выходило из строя в течение всего похода. По-видимому, очередная поломка произошла и в наиболее критический момент боя, когда «Бородино» на несколько минут покинул строй эскадры.

Кроме того, броненосец оказался маломореходным и очень валким на волнах. Его мотало больше остальных броненосцев. Во время шторма броненосец клало на борт столь отвесно к волнующейся поверхности моря, что с других кораблей казалось, что «Бородино» уже больше не поднимется, а опрокинется.

Командир «Бородино» капитан 1-го ранга Пётр Иосифович Серебренников пользовался большой популярностью у команды своим обходительным отношением, и, действительно, он отечески о ней заботился. Серебренников заботился не только о пище и одежде, но и о досуге экипажа во время длительного похода, старался отвлечь людей от тоски по родине и дать команде отдохнуть от тяжестей похода в культурной обстановке. На броненосце была подобрана хорошая библиотека и получались газеты.

Перед боем Серебренников собрал экипаж и призвал его поддержать честь корабля, носящего имя сражения, которое знаменовало собой перелом в Отечественной войне при отражении нашествия «двунадесяти языков».

После речи резкие звуки горнов проиграли боевую тревогу. Команда живо разошлась по своим боевым постам, и среди них матрос Семён Ющин, родившийся среди глухих лесов Темниковского уезда Тамбовской губернии. Он выделялся своей рослой и статной фигурой, широкими плечами, могучей грудью и точно налитыми свинцом мускулами. Простой, но смышлёный и лихой парень. По боевому расписанию он обязан был быть вторым номером у трёхдюймового орудия в носовом каземате, которым командовал поручик граф Леонтий Беннигсен. По распоряжению из рубки это орудие стреляло по головному японскому кораблю. По словам Ющина, в течение первого часа боя «Бородино» почти не имел повреждений, за исключением нескольких небольших пожаров, вспыхнувших на верхней палубе. Но и здесь было больше дыма, чем вреда.

«Бородино» содрогался всем корпусом при каждом залпе из орудий тяжёлого и среднего калибра. Спустя 40 минут боя корпус броненосца вдруг перестал содрогаться. Корабль, очевидно из-за очередной неисправности в рулевом приводе, вышел из строя и прекратил стрельбу. Но через несколько минут неисправность была устранена, и «Бородино» снова занял место в строю, но он передвинулся с третьего на второе место после того, как «Суворов» уже более в строй не вернулся. Только с этого момента началась боевая страда и для «Бородино».

Тяжёлый снаряд угодил в мостик у входа в боевую рубку. От одного этого попадания корабль лишился большинства своих старших офицеров. У капитана 1-го ранга Серебренникова оторвало кисть правой руки. Потеряв много крови, он должен был передать командование броненосцем своему старшему офицеру капитану 2-го ранга Дмитрию Сергеевичу Макарову. Старший штурман лейтенант Борис Илларионович Чайковский и младший штурман Константин Рудольфович де Ливрон были буквально разорваны на части. Старший минный офицер лейтенант Алексей Фёдорович Геркен был тяжело ранен и отнесён без сознания на операционный стол. Старший артиллерийский офицер лейтенант Пётр Евгеньевич Завалишин с вываливающимися внутренностями мужественно пытался собственными силами спуститься из рубки на мостик, но сорвался и тут же скончался. Злой рок, преследуя русскую эскадру, не обошёл своим беспощадным вниманием и этот броненосец.

Боевая рубка со всеми своими приборами управления кораблём и артиллерийским огнём, с машинным телеграфом, телефонами, переговорными трубами, расходящимися по всем углам и закоулкам броненосца, превратилась в какую-то обезображенную пещеру, наполненную трупами и частями тел офицеров, рулевых и телефонистов.

Управление кораблём было переведено в центральный пост, из которого, однако, нельзя вести наблюдений за обстановкой боя и неприятелем. А после выхода из строя «Александра III» на «Бородино» легла ещё забота вести всю русскую эскадру. Вступивший в командование броненосцем капитан 2-го ранга Макаров должен был находиться или на батарейной палубе, или в одной из башен и оттуда наблюдать за боем и по переговорной трубе отдавать приказания в центральный пост, находящийся внутри броневой коробки, прикрывающей самые жизненные части корабля. Только оттуда все распоряжения передавались другим офицером по остальным отсекам броненосца… Такой способ управления кораблём был медлителен и ненадёжен. Собственные залпы, разрывы неприятельских снарядов, приказания других лиц, стоны раненых — всё это путало приказания и мешало их передаче. Время от времени и сама передача приказаний прерывалась. Очередное попадание выбивало из строя офицера, исполняющего обязанности командира броненосца. Подыскивался новый офицер. Пока он не вступил в командование, броненосец шёл вслепую и управлялся офицером в центральном посту по инерции. Но это уже случилось в последней фазе боя этого тяжёлого дня. После первого перерыва в бое броненосцем ещё командовал капитан 2-го ранга Макаров. И им было принято решение, не вызывавшее сомнений: лечь снова на курс, ведущий во Владивосток.

Русская эскадра шла на этом курсе уже в течение 25 минут. Продержись туман дольше или поверни русская эскадра несколько позднее, то, может быть, повторная встреча обоих флотов произошла бы несколько позже, и сумерки успели бы прикрыть русские броненосцы. Японский броненосный флот, идущий в двух колоннах на ост-норд-ост, заметил в 3 часа 40 минут на расстоянии 35 кабельтовых русский флот, уходящий на север. Линия русских броненосцев постепенно нагоняла «Суворов», всё ещё продолжавший упорно идти в одиночку на север, после того как он два раза был один под огнём половины японского флота и отразил минную атаку.

Противники возобновили артиллерийскую дуэль, когда «Суворов» находился между двумя сближающимися курсами обеих эскадр. Японский флот придерживался прежней тактики: сближаться и нажимать на голову русской эскадры. Русские броненосцы постепенно склонялись к востоку, и в 4 часа 5 минут лежали на курсе ост. Согласно японским сведениям, дистанция боя якобы опять уменьшилась на 11 кабельтовых, но русские артиллеристы это отрицают. Согласно английской официальной истории боя, эта дистанция относилась только к одному русскому кораблю, а именно к непобедимому «Александру III», который упорно отвечал из всех орудий, способных стрелять, являя собой «непревзойдённый пример жертвенного героизма».

Русская линия склонилась снова к югу, но адмирал Того не последовал за ней, а снова выполнил тот же манёвр, что и час тому назад. Он сам с броненосцами повернул «все вдруг» на север, а эскадра Камимуры продолжала свой бой с русской эскадрой, уходящей на юг. Для защиты своего поворота Того снова бросил в минную атаку на этот раз 4 миноносца, которые атаковали идущий между кильватерными колоннами обоих флотов «Суворов». Отражению этой атаки на доблестный «Суворов» помогали концевые корабли русской линии.

В 4 часа 20 минут оборвался боевой контакт между русской эскадрой и броненосными крейсерами адмирала Камимуры. Боевое соприкосновение с японскими броненосцами под начальством адмирала Того прекратилось ещё раньше.

Вторая фаза боя длилась только 40 минут, а вместе с первой фазой сражения стрельба продолжалась 1 час 56 минут. Во время второго периода битвы на русской стороне был сильно повреждён броненосец «Сисой Великий». В 4 часа на нём взметнулись высокие языки пламени, и броненосец, выйдя из строя, повернул обратно, пока не присоединился к шедшим сзади крейсерам. После его выхода из строя «Александр III» сомкнул строй и занял третье место в эскадренной линии.

На «Наварине», этом корабле странного вида, так как его четыре трубы были расположены не в ряд, а по углам квадрата, была сбита одна труба, отчего вид броненосца стал ещё несуразнее, точно у него была подбита скула и выбита одна сторона челюсти. Котлы броненосца потеряли тягу, ход уменьшился, и «Наварин» сильно отстал. В образовавшуюся брешь в строю русской эскадры зашёл третий броненосный отряд, находившийся под командованием контр-адмирала Небогатова. Последний мателот третьего отряда, «Адмирал Ушаков», увидев бедственное положение «Наварина», осыпаемого японскими снарядами, застопорил машины и, прикрывая «Наварин» своим корпусом, открыл интенсивный огонь по неприятельским кораблям.

Командир «Наварина» капитан 1-го ранга барон Бруно Александрович Фитингоф, справившись с креном и пожаром, крикнул в мегафон командиру «Ушакова» капитану 1-го ранга Миклухо-Маклаю:

— Спасибо, Владимир Николаевич. Иди вперёд с Богом!

На кораблях 3-го броненосного отряда не было повреждений от неприятельского огня. Вот когда сказалось легкомыслие при подборе судового состава для Второй Тихоокеанской эскадры. Будь это не старые броненосцы или игрушечные броненосцы береговой охраны, а современные броненосцы, находившиеся в Чёрном море, то их более активное участие в этой фазе сражения ещё могло бы перетянуть чашу весов на сторону русского флота и, после первоначальных неуспехов, принести победу, столь заслуженную храбростью русских кораблей. Но, увы, артиллерия этих броненосцев не стреляла дальше 50 кабельтовых, и, находясь в хвосте русской кильватерной линии, как они ни старались, их снаряды падали недолётами. Бумажное равенство в числе кораблей, за которым гнались безответственные петербургские газетные борзописцы, ещё не означало равенства в качестве кораблей и орудий.

Японский флот был явно утомлён боем и вторично не проявил настойчивости продолжать бой. Если бы русская эскадра была равноценной японской и отряд адмирала Небогатова состоял из ещё не тронутых боем настоящих полноценных кораблей, то японский флот уже не мог бы помешать прорыву русской эскадры во Владивосток.

Повторение адмиралом Того манёвра (который, по мнению автора, вызвал мало обоснованное восхищение русского исследователя боя капитана 2-го ранга М. Смирнова) не дало опять ожидаемых результатов. Во второй раз японцам не удалось помешать русским выйти из боя. Путь на юг был снова свободен, а с ним и ещё одна возможность для русского флота прекратить бой и покинуть Японское море.

Официальная история утверждает, что снова сгустился туман, который скрыл борющиеся стороны. Но странно, что туман дважды сгущается только тогда, когда второй боевой отряд адмирала Камимуры был один на один с русским флотом. Такое совпадение мало вероятно. Просто Камимура предпочёл не оставаться в течение продолжительного срока под огнём всей русской эскадры и, увеличив дистанцию, вышел из пределов видимости обеих эскадр. Но на этот раз Камимура хотя и повернул сначала обратно, но потом повернул ещё раз, чтобы продолжать идти в том же направлении, что и русская эскадра.

Впоследствии японские историки прославят это решение старшего помощника адмирала Того, которое спасло японский флот от большого бедствия, но своё решение японский адмирал принял вряд ли по внутренней интуиции, но потому, что он увидел снова повернувшие на юг броненосцы адмирала Того и, так же как и русские броненосцы, услышал отдалённую канонаду на юге. И туда обе эскадры, одна не видя другую, направили свой путь.

 

ГЛАВА XII.

БОЙ КРЕЙСЕРОВ

В 1 час 30 минут, повинуясь сигналу адмирала Рожественского, крейсера и конвоируемые ими транспорта склонились на 4 румба вправо от курса эскадры.

После того как японский броненосный флот пересёк курс русской эскадры, направлявшейся во Владивосток, и повернул на параллельный курс с ней, японские крейсера продолжали идти на юг, обходя русскую эскадру с запада, с явным намерением напасть на русские транспорта.

Против 4 бронепалубных русских крейсеров, из них двух современных — «Олег» и «Аврора» и двух устаревших — «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах» и 3 лёгких крейсеров — «Светлана», «Жемчуг» и «Изумруд», японцы направили 16 своих крейсеров, не считая нескольких авизо, лучше вооружённых, чем наше посыльное судно «Алмаз».

Действия наших крейсеров против этого более чем двойного превосходства заслуживают признательности потомства личному составу крейсеров и похвалы. Справа от транспортов шёл «Владимир Мономах», который в 1 час 50 минут первым вступил в бой с японским крейсером «Идзуми». Стрельба «Мономаха» была успешной, и вскоре были замечены попадания в «Идзуми» и на нём начались пожары, появления которых русские тщетно ожидали после попаданий в японские бронированные суда. Объяснение такого разного действия русских снарядов даёт младший артиллерийский офицер крейсера «Мономах», тогда мичман, а ныне капитан 1-го ранга С.В. Лукомский. Крейсер «Владимир Мономах» прибыл в составе отряда адмирала Небогатова. Корабли этого отряда последними ушли из Балтийского моря и были снабжены снарядами, начинёнными пироксилином с нормальной влажностью, тогда как снаряды, отпущенные для эскадры адмирала Рожественского, были начинены пироксилином с повышенной влажностью. В результате снаряды с «Мономаха», попадая, взрывались и вызывали пожары, а снаряды с броненосцев адмирала Рожественского, попадая, редко взрывались и почти не производили пожаров.

На помощь «Мономаху» направились «Олег», «Аврора» и «Дмитрий Донской», перешедшие с левой на правую сторону от транспортов, и к ним присоединились лёгкие и вспомогательные крейсера, шедшие в хвосте колонны транспортов. Не дожидаясь их, «Идзуми» поспешил ретироваться.

В 2 часа 30 минут «Орёл» (флаг контр-адмирала Оскара Адольфовича Энквиста) и «Аврора» направились на помощь погибающему «Ослябе», но в это время 3-й и 4-й японские крейсерские отряды в составе 8 крейсеров и 4 миноносцев закончили обход русской эскадры и, подойдя с юга, открыли с дистанции в 43 кабельтовых огонь по русским транспортам и лёгким крейсерам. Оба русских крейсера немедленно повернули обратно и прикрыли своими корпусами транспорта.

В произошедшем бою японцы сумели достичь попаданий в лёгкий крейсер «Светлана». Этот небронированный крейсер яхтенного типа получил пробоину в носовой части, через которую начала вливаться вода. Была затоплена носовая и она же единственная электростанция. Крейсер погрузился в темноту. Приняв много воды, крейсер сел носом на 4 фута, потерял до 4 узлов хода, но продолжал доблестно участвовать в сражении.

Кроме «Светланы», попадания были во вспомогательный крейсер «Урал», в транспорт «Камчатка» и в буксир «Русь». Последний лишился хода столь внезапно, что шедший сзади транспорт «Анадырь» не имел времени отвернуть и протаранил застопоривший впереди буксир. «Урал» и «Русь» были оставлены командами. Команда буксира была вольнонаёмной. Оставленные командами корабли, однако, остались на плаву и их потопили позднее японцы, не предполагая, что они покинуты командой.

Японские крейсера шли расходящимся курсом с русскими крейсерами. Поэтому они в 3 часа 15 минут повернули и легли на параллельный курс с русскими кораблями. Бой шёл на дистанции в 28 кабельтовых. Японский крейсер «Такачихо» получил повреждение рулевого привода и должен был покинуть место сражения. Крейсер справился со своей аварией только к 6 часам вечера.

В 3 часа 35 минут Энквист со своими двумя лучшими крейсерами направился на помощь броненосцу «Суворов», но, обнаружив, что к нему уже подходят русские броненосцы, он снова повернул назад на защиту транспортов, которые в это время, кроме японских крейсеров 3-го и 4-го отрядов, были также атакованы крейсерами 5-го и 6-го отрядов. Движение Энквиста на помощь «Суворову» было сделано в порыве лучших чувств, но не было благоразумным, так как ослабило наш крейсерский отряд в самый критический момент на два своих самых сильных корабля. При обратном движении Энквиста на защиту транспортов к нему присоединились оба лёгких крейсера, «Жемчуг» и «Изумруд», шедшие до того времени с нестреляющего борта русских броненосцев.

Русские крейсера вели неравный бой с двойным количеством японских крейсеров, стрелявших по русским кораблям с четырёх разных сторон. Неприятельский снаряд попал в боевую рубку «Авроры», свалил фок-мачту, вызвал пожар и убил командира крейсера, капитана 1-го ранга Евгения Романовича Егорьева. Были тяжело ранены старший офицер капитан 2-го ранга Аркадий Константинович Небольсин, артиллерийский офицер лейтенант князь Александр Владимирович Путятин, командир плутонга мичман Василий Васильевич Яковлев и ранены другие офицеры, находившиеся в рубке. Когда обливавшегося кровью Яковлева проносили мимо орудий, которыми он командовал, то молодой офицер повторял: «Братцы, цельтесь хорошенько». Крейсер с поломанной передней мачтой, со свисающими реями, с охваченным пожаром мостиком не прекращал боя, и таким он сохранился в памяти С.В. Лукомского, когда он определял расстояние до неприятельских кораблей по дальномеру с мостика крейсера «Владимир Мономах».

И в крейсер «Владимир Мономах» попало несколько снарядов, которыми была перебита и ранена прислуга двух орудий. Были попадания и в другие крейсера. Но, на счастье, японские крейсера ещё не имели снарядов, начинённых новым взрывчатым веществом, которыми стреляли из тяжёлых орудий японские броненосцы и броненосные крейсера. Бой крейсеров происходил приблизительно в равных условиях. Оба противника применяли одинаковые технические средства. Поэтому повреждения на русских крейсерах, несмотря на двойное превосходство японцев в силах, не были очень серьёзными. Попадания японских снарядов произвели некоторые разрушения на верхней палубе, но механизмов крейсеров не затронули. Все крейсера, за исключением «Светланы», сохранили свой ход. Транспорта пострадали больше, в особенности «Камчатка» и «Иртыш».

Когда бой крейсеров достиг наибольшего ожесточения, с севера показались идущие на юг русские броненосцы. Русские крейсера направились к ним навстречу. Идущий головным «Бородино» со всей остальной эскадрой направился в середину между линиями русских и японских крейсеров, прикрывая своими бронированными боками русские крейсера и транспорта и открыв огонь по японским крейсерам с расстояния в 25–30 кабельтовых. «Олег» и «Аврора» немедленно повернули и заняли место позади колонны броненосцев. Положение немедленно изменилось. Японские крейсера начали нести жестокие потери.

Флагманский крейсер 3-го боевого отряда «Касаги» (флаг вице-адмирала Дева) получил большую пробоину в борту близ ватерлинии. Вода залила одну кочегарку, крейсер немедленно потерял ход, должен был выйти из строя и под конвоем крейсера «Читозе», тоже получившего повреждения, уйти в 5 часов 45 минут в бухту Абурадани на острове Ниппон для немедленного исправления повреждений, угрожавших крейсеру гибелью.

Такой возможности русские корабли не имели. Они должны были исправлять повреждения и подводить под пробоины пластыри тут же в бою или, в лучшем случае, в коротких перерывах между отдельными фазами сражения, не прекращая хода и вопреки сильной волне, мешавшей подвести пластырь как следует. В результате не всегда удавалось остановить течь, и корабли погибали, тогда как при наличии под боком баз, какими располагал японский флот, эти корабли могли быть спасены.

Флагманский крейсер 4-го отряда «Нанива» (флаг вице-адмирала Уриу) также получил серьёзную пробоину и, согласно рапорту адмирала Того, также вышел из боя. Крейсер 5-го отряда «Мацусима» из-за попадания, повредившего рулевое устройство, должен был в 5 часов 10 минут также покинуть место сражения и больше уже в бою не участвовал. Таким образом, 5 японских крейсеров покинули место боя, а если считать и «Идзуми», то шесть, а остальные получили попадания и были в разной степени повреждены. Наверно, часть этих крейсеров была бы потоплена, если бы русские броненосцы стреляли такими же снарядами, какими стрелял «Владимир Мономах».

Урон, понесённый японскими лёгкими крейсерами, был бы ещё более чувствительным, а может быть, и катастрофическим, если бы около пяти часов на поле сражения не появился второй броненосный отряд адмирала Камимуры, который немедленно зашёл с юга между линией русских броненосцев и рассеянными группами японских лёгких крейсеров, прикрыл последние от русского артиллерийского огня и сам открыл огонь по русским броненосцам. Согласно уже испытанной в этом бою тактике, огонь был открыт в первую очередь по русским головным кораблям,

В это время русские броненосцы, прикрывая находящиеся на севере транспорта, шли на запад-северо-запад. Расстояние между противниками — 35 кабельтовых. Бой длился недолго — до 5 часов 10 минут. Русские склонились дальше к северу, а японские броненосные крейсера предпочли не мешать движению русской эскадры дальше на северо-запад, хотя от их внимания не должно было уйти, что идущий третьим в строю «Александр III» получил, очевидно, новые сильные повреждения и должен был ещё раз покинуть строй. Русский медведь был тяжело ранен, но этот медведь ещё был слишком силён для одних броненосных крейсеров адмирала Камимуры.

Японский адмирал удовлетворился тем, что спас от большой опасности японские лёгкие крейсера, и не старался удержать боевое соприкосновение с русскими броненосцами. Продолжая идти ещё полчаса в одном направлении с русской эскадрой, но на почтительном расстоянии, он в 5 часов 44 минуты повернул на 16 румбов (на 180 градусов) в сторону от русского флота, некоторое время шёл на обратном курсе, удалявшем его от русских кораблей, потом также повернул к северу, направляясь на соединение с первым боевым отрядом адмирала Того.

На сухом языке официального рапорта о бое этот японский манёвр называется «потерей в тумане и пороховом дыму неприятельских кораблей из виду».

Путь снова на юг был открыт для русской эскадры, но она этой новой возможностью прекратить сражение опять не воспользовалась. Бой уже длился три часа, из них более двух часов русские головные корабли находились под сосредоточенным огнём всего японского флота. Шедшие впереди «Бородино», «Орёл» и «Александр III» были уже жестоко потрёпаны, но это не остановило их решимости выполнить приказ адмирала Рожественского — пробиться или драться до конца. Адмирал Рожественский, находясь на подбитом и изолированном «Суворове», уже давно не имел возможности вести эскадру, но и без него русские броненосцы сохраняли строй, сражались и маневрировали, следуя духу его боевого приказа.

Уже более двух часов эскадру вёл броненосец «Бородино». Его командир капитан 1-го ранга Серебренников был тяжело ранен сразу после того, как принял на себя руководство эскадрой. Сначала его заменил старший офицер капитан 2-го ранга Макаров, который в свою очередь был убит или тяжело ранен. Кто командовал «Бородино» в этот период боя — неизвестно, но на нём повелительно взвился сигнал: «Эскадре лечь на курс норд-ост 23 градуса».

В третий раз в течение этого страшного дня русская эскадра легла на прямой курс, ведший во Владивосток.

 

ГЛАВА XIII.

АГОНИЯ «СУВОРОВА»

«Суворов» стоял на месте и покачивался на волнах.

Его вид был страшен. Подбитая фок-мачта с повисшими реями и обломанная на половине грот-мачта. Передняя труба повалена. Задняя продырявлена и покосилась. Какое-то бесформенное нагромождение обломков железа вместо мостиков и надстроек. Развороченная корма и задняя башня, откуда, как из открытого кратера, подымались языки пламени и клубы дыма.

Но носовая башня с орудиями главной артиллерии и бортовые башни со средней артиллерией по-прежнему ожесточённо отстреливались.

Через груды обломков и исковерканные рваные листы железа пробирался на корму лейтенант Крижановский, чтобы, спустившись в румпельное отделение, разъединить повреждённый рулевой привод и поставить руль прямо. Когда это было выполнено, броненосец снова дал ход, медленно и неуклюже управляясь машинами, отчего корабль рыскал из стороны в сторону, уподобляясь походке сильно пьяного человека. Но и это было лучше, чем стоять на месте и быть мишенью, по которой противник пристрелялся и осыпал несчастный корабль градом снарядов и их осколков.

Вот в каком виде он представился в это время глазам японцев: «„Суворов“, поражаемый огнём обеих наших эскадр, окончательно вышел из строя. Вся верхняя часть его была в бесчисленных пробоинах, и весь он был окутан дымом. Мачты упали; трубы свалились одна за другой; он потерял способность управляться, а пожар всё усиливался… Но и находясь вне боевой линии, он всё же продолжал сражаться так, что наши бойцы отдавали должное его геройскому сопротивлению…»

Выдержка из другого японского свидетельства: «Вышедший из строя „Суворов“, охваченный пожаром, всё ещё двигался, но скоро под нашим огнём потерял переднюю мачту, обе трубы и весь был окутан огнём и дымом. Положительно, никто бы не узнал, что это за судно, так оно было избито. Однако и в этом жалком состоянии всё же, как настоящий флагманский корабль, „Суворов“ не прекращал боя, действуя, как мог, из уцелевших орудий…»

Сбита последняя мачта и упала последняя труба, но корабль жил и двигался. Так как он не мог поспеть за быстро маневрировавшей русской эскадрой, искусно возглавляемой «Императором Александром III», то он лёг на старый курс, направляясь в одиночку во Владивосток. В безмолвном изумлении преклонимся перед несломленной настойчивостью, с которой смертельно раненный корабль стремился выполнить порученную ему задачу.

Огонь противника по-прежнему старался воспрепятствовать продвижению «Суворова» на север. Исполинские удары продолжали обрушиваться на броненосец. Но корабль продолжал упорно продвигаться на север, а уцелевшие башни «Суворова» не переставали отвечать.

На сохранившемся каким-то чудом правом крыле мостика только что стоял, исполняя обязанности ординарца, матрос Устинов, всеми любимый за свою исполнительность и желание услужить каждому. После очередного попадания ему оторвало осколком обе ноги. Никто не услышал от него ни стона, ни крика, когда его уносили на носилках. Только покорная улыбка озаряла его побледневшее лицо. В течение скольких столетий из недр нашего народа не перестают выходить такие устиновы, одетые в простую солдатскую или матросскую форму.

Количество начальствующих лиц, находившихся в боевой рубке, беспрерывно уменьшалось. Снова был ранен адмирал Рожественский и тяжело ранен лейтенант Владимирский, исполнявший после ранения капитана 1-го ранга Игнациуса обязанности командира броненосца. В командование кораблём вступил третий офицер лейтенант Николай Иванович Богданов, исполнявший обязанности старшего минного офицера. Он вместе с мичманом Борисом Николаевичем Шишкиным и ещё одним матросом были единственными неранеными в рубке. Адмирал Рожественский, его флаг-капитан Клапье де Колонг и флагманский штурман полковник Владимир Иванович Филипповский были уже ранены, некоторые по несколько раз, но не покидали рубки. Однако дальнейшее пребывание в рубке с бесполезными, вышедшими из строя приборами, было уже бессмысленным азартом. Первым попытался найти дорогу из рубки лейтенант Богданов. Он смело вышел на левое крыло мостика, охваченное пламенем, и немедленно куда-то провалился. Как оказалось позднее, он упал в расположение левой носовой башни, стрелявшей по неприятелю под командованием лейтенанта Бориса Арсеньевича Данчича. Тут ему оказали первую помощь от ожогов.

Остальным оставшимся в рубке не оставалось иного пути, как, оттянув в сторону трупы, расчистить проход в центральный пост, в котором по приказанию адмирала остался полковник Филипповский, чтобы отсюда удерживать курс и управлять движением корабля, пользуясь для этой цели сохранившимся телеграфом в одно машинное отделение и переговорной трубой в другое. Центральный пост является помещением без иллюминаторов и прорезей в броне, и оттуда нельзя вести никаких наблюдений за боем. Поэтому адмирал сам спустился на батарейную палубу и оттуда хотел пробраться в одну из действующих башен. Очередным разрывом снаряда адмирал был ранен снова, на этот раз очень болезненно для него — ему перебило нерв левой ноги, отчего ступня оказалась парализованной. С большим усилием его доставили в левую башню, которая, оказалось, уже не могла вращаться и не действовала.

В это время к «Суворову» возвращалась русская эскадра, предводимая «Александром III». Все воспрянули духом и зачарованно смотрели, как русские броненосцы сносили полученные удары и сами энергично отстреливались. «Суворов» оказался как раз между вражескими линиями. Одни снаряды с рёвом проносились над флагманским кораблём, а другие сыпались на него. Но вот «Александр III» не выдержал ураганного огня, сосредоточенного на нём всей японской эскадрой, и круто повернул назад. За ним начали поворачиваться и удаляться все остальные броненосцы. Надежда на выручку так же быстро угасла на «Суворове», как она воспрянула. Миноносцы «Бедовый» и «Быстрый», которым было приказано снять командующего с броненосца в случае, если «Суворов» будет подбит, точно в воду канули.

— Бросили… Уходят… Сила не взяла, — раздался ропот в команде.

«Простые люди, — пишет Семёнов, — конечно, думали, что наша эскадра, возвращаясь к „Суворову“, имела целью его выручить. Их разочарование было тягостно, но ещё тягостнее было тем, кто понимал истинное значение происходившего. Какой ужасной обречённостью для них звучали эти три коротких слова: „Сила не взяла“…»

Богданов молча переглянулся с Семёновым, но быстро овладел собой и нарочито равнодушным тоном постарался отвлечь мысли в другую сторону: «А ведь у нас порядочный крен на левый борт». Точно этот крен был самым важным фактом момента, а не то, что после ухода русской эскадры артиллерия японских броненосцев обрушилась на этот несчастный корабль. Это был расстрел корабля почти в упор, с расстояния, не превышающего 10 кабельтовых. Под сосредоточенным огнём кораблей адмирала Того была выведена из строя последняя башня с тяжёлой артиллерией — носовая. Были подбиты все башни со средней артиллерией, в том числе и та, которой командовал лейтенант Данчич. Из всей артиллерии броненосца могли стрелять только несколько трёхдюймовых пушек правого борта и одно такое же орудие в кормовом отсеке. Броненосцы адмирала Того уже не остались ожидать гибели русского флагмана, считая, что его прикончат броненосные крейсера адмирала Камимуры.

Адмирал Камимура, видя бедственное положение «Суворова», решил также не терять времени и послал авизо «Чихая» и 4 миноносца в минную атаку на русский флагман. Каждый из этих кораблей выпустил по две торпеды — всего десять, но ни одна не попала, но зато «Суворов», развернувшись правым бортом, подбил из своих уцелевших пушек авизо «Чихая» и миноносец «Ширакумо», которые вышли из строя. Шакалы явились раньше времени за своей добычей. Израненный лев собрал свои последние силы и своей слабеющей лапой ещё больно ударил по назойливым хищникам.

Удачное отражение минной атаки вызвало энтузиазм на погибающем корабле. Все уцелевшие, вплоть до перевязанных раненых, принялись за энергичное тушение пожаров и заделывание пробоин. На левом борту интенсивно распоряжались группами матросов и собственноручно работали Богданов, Семёнов, Демчинский, а флагманский минёр лейтенант Евгений Александрович Леонтьев, имея забинтованными обе кисти, не мог приложить свои покалеченные руки к общему труду, но продолжал руководить работами партии матросов.

Командир, капитан 1-го ранга Игнациус, после перевязки полученных им ран должен был лежать на койке, но не выдержал бездействия и, не слушая наставлений докторов, бросился по трапу наверх с приказанием:

— За мной, молодцы. На пожар! Только бы одолеть пожар.

За ним хлынули санитары и легкораненые. Послышались шутливые возгласы:

— Ходи! Ходи веселее! Небось, это шестидюймовые снаряды. Чемоданы все вышли…

Но, увы, это был самообман. С уходом на запад японских броненосцев прекратились попадания двенадцатидюймовых снарядов, но начали сыпаться те же начинённые новым взрывчатым веществом восьмидюймовые снаряды с японских броненосных крейсеров адмирала Камимуры, который, разойдясь на контркурсе с русскими броненосцами, вернулся на то место, где медленно двигался «Суворов».

Один из этих снарядов ударил как раз по трапу, когда по нему подымался Игнациус с окружающими его людьми. Дым от разрыва рассеялся. Ни трапа, ни командира, ни бывших с ним людей на месте не осталось. Из бесформенной груды с трудом выволокли одного, ещё подававшего слабые признаки жизни. Командира не нашли. Уж очень надо было раскапывать, чтобы найти кусок тела с погоном или офицерским башмаком. В стороне валялся свёрнутый кольцом трап и в нём запелёнатое тело, одетое в офицерский китель. Снесено полголовы. По чуть уцелевшей русой бородке решили, что тело принадлежало лейтенанту Данчичу. Так оно и осталось лежать в объятиях железных балок.

Этот кровавый эпизод, один из многих, не расхолодил боевого экстаза команды — сопротивляться огню, бороться с водой, выдержать обстрел противника и удержаться на плаву, пока корабль ещё может идти. Среди работавших выделялся лейтенант Пётр Александрович Вырубов. «Молодой, рослый, здоровый, в кителе нараспашку, он всюду бросался в первую голову, и одни его окрики: „Навались! Не сдавай!“, раздававшиеся среди дыма и пламени, — вспоминает капитан 2-го ранга Семёнов, — казалось, удваивали силы работавших…»

Броненосные крейсера Камимуры, не дождавшись потопления «Суворова», ушли вслед броненосцам адмирала Того. Настала небольшая передышка, но ненадолго. С кормы приблизилась во второй раз русская эскадра, но с левого борта уже вернулись боевые отряды Того и Камимуры. Несчастный флагманский корабль адмирала Рожественского снова оказался между двумя враждебными линиями кораблей, яростно изрыгавшими огонь друг на друга. Снаряды снова с рёвом и жужжанием проносились над «Суворовым». Количество попаданий в корабль опять увеличилось. Но русские броненосцы, точно достигнув какой-то заколдованной черты, опять склонились к востоку и вот-вот повернут обратно.

— По орудиям! Миноносцы подходят! По орудиям! — пронеслось по палубам.

Но из всех орудий на броненосце сохранились уже только две трёхдюймовых пушки: одна с правого борта и одна в кормовом отсеке. Последним орудием командовал волонтёр флота Максимов, заменивший убитого мичмана Владимира Юрьевича Фомина. И это всё.

Четыре миноносца, посланные адмиралом Того в атаку на «Суворов», осторожно приближались с кормы. Здесь они были встречены частым огнём пушки волонтёра Максимова. Последние корабли уходящей русской эскадры также открыли огонь по миноносцам. Японские истребители выпустили торпеды с расстояния 2–4 кабельтовых. Японцам показалось, что на этот раз одна торпеда попала в корму броненосца с левого борта, но спасшиеся с «Суворова» отрицают попадание торпедой. Наоборот, японский истребитель «Асашиво» был тяжело повреждён при отражении атаки.

Японские броненосцы снова повернули «все вдруг» на север и, проходя мимо «Суворова», подвергли русский флагманский корабль новому сосредоточенному обстрелу. Как утверждают авторы английского официального исторического труда о бое, экипаж «Суворова» продолжал с несломленным духом хотя и медленно, но без остановки, отвечать из нескольких малых орудий. Тем временем русские броненосцы, ведя бой с броненосными крейсерами Камимуры, исчезли на юго-востоке.

Странная «посудина» с продырявленными боками и с исковерканной палубой, без мачт и труб, окутанная дымом и языками пламени, еле двигалась вперёд. Из машинного отделения сообщили, что вентиляторы качают не воздух, а дым, что люди задыхаются, падают и что скоро некому будет стоять у котлов и машин. От динамо-машин жаловались, что не хватает пара. Электричество горело тускло, вот-вот померкнет.

Но на обрубке, оставшемся от грот-мачты, по-прежнему горделиво развевался Андреевский флаг.

 

ГЛАВА XIV.

ПОДВИГ «БУЙНОГО»

В скором времени исполнится 100 лет, как Иван Фёдорович Александровский, окончивший Морское инженерное училище в Кронштадте, дед автора этой книги, изобрёл самодвижущуюся торпеду, для которой он сам сконструировал мотор, действующий сжатым воздухом. Торпеда была испытана в присутствии комиссии от Морского министерства, но, очевидно, как всякое первое практическое осуществление новой идеи, она имела свои недостатки. Но вместо того, чтобы это изобретение усовершенствовать, о нём забыли, и когда, немного позднее, грозила вспыхнуть Русско-турецкая война, то за большие деньги были приобретены несколько столь же несовершенных торпед, спроектированных, после изобретения торпеды дедом автора, корабельным инженером австрийского флота, англичанином Уайтхедом.

Боевое крещение торпеда получила как раз в русском флоте. Для этого были использованы минные катера, сначала вооружённые шестовой миной, а потом торпедами Уайтхеда. Идея боевого использования минных катеров и организация применения этого нового оружия, революционизировавшего войну на море, принадлежит нашему талантливому адмиралу Степану Осиповичу Макарову. Первым практическим выполнителем минной атаки был командующий Второй Тихоокеанской эскадрой Рожественский. Будучи лейтенантом, он, под начальством капитана 2-го ранга Макарова, подорвал шестовой миной 28 мая 1877 года на Сулинском рейде турецкий броненосец «Иджалия». За этот боевой успех Рожественский был награждён орденом Св. Георгия 4-й степени. Позднее, 13 января 1878 года, лейтенант Зацарённый взорвал впервые торпедой, пущенной с минного катера, турецкое посыльное судно «Интибах» в Батуми.

Так родилась идея минной войны. Макаровские минные катера с течением времени превращались в миноноски, в миноносцы, в эскадренные миноносцы или, по английской терминологии, в истребители и, наконец, в лидеры. В Русско-японской войне минная, вернее торпедная, война имела широкое применение, но с бо́льшим успехом японцами против русского флота, чем нами против японских кораблей.

С эскадрой адмирала Рожественского держали путь во Владивосток девять миноносцев.

В то время это были корабли небольших размеров, водоизмещением около 350 тонн, четырёхтрубные, с низким бортом, слабым вооружением, маломореходные и обладающие тонкой обшивкой и хрупкими механизмами. Поход этих миниатюрных судов через три океана и десятки морей с командой, скученной в тесных помещениях и обречённой вариться в собственном поту под тонкой железной палубой, раскалённой тропическим солнцем, сам по себе является подвигом.

Во время штормов волны перекатывались через палубы этих маленьких кораблей, нередко срывали и уносили с собой их единственные шлюпки, порывы шквалов ломали мачты, а один раз, выбирая якорь на большой волне, один миноносец так стремительно качался, что якорь, прежде чем быть втянутым в клюз, успел три раза проломить тонкий борт корабля. Неудивительно, что помимо упомянутых девяти миноносцев, дошедших до Корейского пролива, ещё у пяти миноносцев механизмы не выдержали тяжести похода, и эти корабли были возвращены обратно.

Через Индийский океан миноносцы шли на буксире транспортов с целью сохранения механизмов. Но как только погода портилась, миноносцы отдавали буксиры и шли самостоятельно. Во время стоянок эскадры миноносцы не отдыхали, а несли охрану рейда. Как только время позволяло, миноносцы упражнялись в минной стрельбе, но торпеды того времени ещё были очень несовершенны, и нередко случалось, что во время учения из семи выпущенных торпед только две шли по назначению.

Минная тактика для миноносцев ещё не существовала. Во время обороны Порт-Артура миноносцы оправдали своё назначение в ночных действиях, но дневное использование миноносцев ещё не было ясно. Чтобы торпеда дошла до цели, нужно было приблизиться к атакуемому кораблю на весьма близкое расстояние, рискуя быть расстрелянным артиллерией атакуемого корабля ещё задолго до сближения на дистанцию верного выстрела. Имея мало миноносцев, адмирал Рожественский не посылал их в атаку на японскую эскадру в Цусимском бою. Наоборот, адмирал Того не имел недостатка в миноносцах, и он два раза посылал в дневном бою свои миноносцы в атаку на русскую эскадру.

Эти атаки не дали ни одного попадания, но они были полезными, так как отвлекали стрельбу русских броненосцев на эти маленькие судёнышки, когда японские броненосцы делали поворот «все вдруг» и не могли стрелять. С лёгкой руки Того манёвр посылки миноносцев в безнадёжную атаку с единственной целью заставить неприятеля перенести артиллерийский огонь с главного объекта на атакующие миноносцы стал широко применяться во всех флотах и, в частности, обоими противниками в Ютландском бою во время Первой мировой войны. В рапорте адмирала Того имеется упоминание об атаке на японскую эскадру в 3 часа 20 минут дня трёх русских миноносцев. Если таковая атака имела место, то она была сделана по инициативе командиров русских миноносцев, а не по приказанию адмирала Рожественского, лишившегося возможности отдавать приказания ещё за час до атаки русских миноносцев.

Согласно инструкциям адмирала Рожественского о бое, на миноносцы была возложена задача быть посыльными судами при отдельных флагманах, и они должны были снять последних, если флагманские корабли будут повреждены во время боя. Для этой цели миноносцы «Бедовый» и «Быстрый» находились в распоряжении самого адмирала Рожественского, «Буйный» — у контр-адмирала Фёлькерзама, «Бравый» — у контр-адмирала Небогатова, а миноносцы «Блестящий», «Безупречный», «Бодрый», «Грозный» и «Громкий» были в распоряжении начальника крейсерского отряда контр-адмирала Энквиста.

Во время боя миноносцы держались с нестреляющего борта больших кораблей и на дистанции, превышающей перелёты неприятельских снарядов. Но, тем не менее в 3 часа дня 8-дюймовый снаряд угодил в миноносец «Блестящий», разворотил переднюю часть миноносца и убил командира капитана 2-го ранга Александра Сергеевича Шамова.

Когда вышли из строя «Суворов» и «Ослябя», то миноносцы должны были немедленно к ним подойти. И, действительно, к «Ослябе» немедленно подошли миноносцы «Буйный» и «Бравый», которые в момент гибели броненосца находились недалеко от «Осляби» и приступили к спасению утопающих.

Миноносцем «Буйный» командовал капитан 2-го ранга Николай Николаевич Коломейцев. Родившись в 1867 году в Херсонской губернии, он 20-летним юношей оканчивает Морской корпус. В 1894 году он на пароходе «Овцын» участвует в полярной экспедиции к устью реки Енисей, а затем совершает переход на минном крейсере «Гайдамак» из Кронштадта на Дальний Восток. Здесь с Коломейцевым что-то произошло, что заставило его по собственному почину уйти с военной службы в запас. Мне в моей жизни не пришлось встретиться с ним, когда он уже в вице-адмиральском чине был одним из основателей Морского собрания офицеров Русского Флота в Париже, и лично расспросить об этом периоде его жизни. Но его поступок не был единственным и, по аналогии с другими случаями, причина его неожиданного решения представляется автору продиктованной условиями русской жизни того времени.

Существует несколько теорий, объясняющих рост Русского государства, каковое явление является исключительным в истории человечества. Одни приписывают заслугу мудрому царствованию московских великих князей и русских государей. Другие — плодотворной деятельности только отдельных талантливых личностей как из среды государей, так и между полководцами и администраторами. Третьи объясняют безудержный рост России крепким стоянием за православную веру и её географической изолированностью. По мнению автора, ни одно из этих объяснений не является особенностью только русской истории, все они имели место в разное время в истории других наций, но, тем не менее ни одно государство, кроме Российской империи, не может похвастаться тысячелетней крепостью своего национального бытия.

Объяснение этого феномена следует искать, кроме перечисленных причин, ещё в некоторых особенностях русского национального характера, которыми, конечно, не наделены все, но значительная часть народа ими являются: бескомпромиссное стояние за правду, бескорыстное и честное выполнение своих обязанностей, на каком бы малом посту русский человек ни находился, и беспредельная выносливость под тяжестью морального гнёта или физических страданий. Без этих свойств русских людей ни Димитрий Донской, ни Александр Невский, ни Пётр Великий, ни Суворов, ни Скобелев и другие не смогли бы положить основы и укрепить Русское государство.

Многие скромные труженики и тихие герои позабыты. Некоторые из них были воскрешены из забвения только по прошествии нескольких десятков, а то и сотен лет. Большинство из них не были оценены современниками, и их стояние за правду, умение предвидеть, наконец, то, что их Бог наделил огоньком дарования, — за всё это им пришлось испытать при жизни много горя, непонимания, поклёпов, вражды и мести со стороны лиц, не отмеченных дарованием, но более ловких, умеющих лучше приспособляться, раболепствовать, льстить и делать карьеру. Жизнь настоящих тружеников и героев была нелегка.

Разделение, проходившее через бытие русского народа, нашло своё отражение и в личном составе русского флота. Там также существовали две группы офицеров. Одни продвигались успешно по службе, ничем особенным из общей массы не выделяясь, достигали высоких постов, а затем тормозили всякое проявление инициативы, вдумчивое отношение к своим обязанностям со стороны лиц, которые благодаря своему дарованию могли стать опасными для их карьеры.

Война обычно вносила поправку в эту негодную практику отбора высшего начальства. В войне закалялся характер, и волевые и решительные офицеры получали возможность обратить на себя внимание. Так, Русско-турецкая война 1877–1878 годов выдвинула ряд выдающихся молодых офицеров, которые впоследствии стали знаменитыми адмиралами, как, например, Макаров, Рожественский, Шестаков, Скрыдлов, Дубасов, Нилов и др. Но до и после этой войны Россия 20 лет жила в мире, и случай произвести в боевой обстановке отбор новых начальствующих лиц не представился. Кроме Ушакова, Сенявина, Чичагова-отца, Лазарева, Нахимова и др. в русском флоте и в правительстве были также маркиз де Траверзе, Чичагов-сын, Нессельроде и др., и к этой второй группе следует прибавить руководителей Морского министерства перед Русско-японской войной. К этому времени уже были забыты замечательные призывы, которые вдохновенно проповедовал и в своей плодотворной деятельности осуществлял блестящий представитель Царствующего Дома — генерал-адмирал Великий Князь Константин Николаевич.

Поэтому перед Русско-японской войной большинство молодых офицеров флота, получив холодный ушат воды после проявленной ими инициативы, махали безнадёжно рукой, подчинялись общему застою и продолжали чисто механически выполнять свои обязанности. Меньшинство не хотело примириться и уходило в запас, а если имелась возможность, то уходили в различные опасные экспедиции, где было меньше шансов встретить засилье бездарностей и маменькиных сынков. Одним из этих лиц был Коломейцев. Разочаровавшись в военной службе, он три года проплавал между Европой и Дальним Востоком на пароходах Добровольного Флота и только в 1900 году возвратился на активную службу, чтобы принять позднее в командование полярное судно «Заря», которое Академия наук отправляла под начальством барона Толя на исследование Новосибирских островов в Северном Ледовитом океане.

Но и здесь Коломейцев не поладил с Толем, а так как продолжение совместного плавания при неуступчивом характере обоих грозило превратиться в тяжёлое испытание, то во время зимовки «Зари» в одной из бухт Таймырского полуострова он с одним матросом получает разрешение покинуть «Зарю» и на санях под покровом полярной ночи, вопреки трескучим морозам, снежным вьюгам и заносам, через гребни гор и тундры проходит 900 километров до первого эскимосского селения Галчихи. Размолвка с Толем, возможно, спасла жизнь Коломейцеву, так как сам барон Толь с тремя матросами пропал бесследно в арктических льдах.

После «Зари» Коломейцев получает в командование первый, самый большой в мире ледокол «Ермак», недавно построенный по проекту адмирала Макарова. На нём Коломейцев совершает несколько полярных плаваний. После начала Русско-японской войны Коломейцев, уже 38-летним капитаном с большим плавательным стажем, со знанием дальневосточного театра, с большим командирским опытом и с характером, закалённым в полярных экспедициях, получает в командование миноносец «Буйный» в эскадре адмирала Рожественского.

Таков был жизненный путь командира, который проявил не только храбрость и высокую степень командирской сноровки, но также инициативу, оставившую яркий след в Цусимской драме.

Миноносец «Буйный» подошёл вплотную к тонущему броненосцу «Ослябя», но так как в это время броненосец лёг на левый борт, показал правый винт и начал погружаться носом в воду, то миноносцу пришлось отойти, дав задний ход. Картина плавающих в воде 400 человек из команды «Осляби» была, согласно рапорту командира миноносца, потрясающей. Немедленно был спущен вельбот, на котором мичман Владимир Иосифович Храбро-Василевский с двумя гребцами направились спасать плавающих в стороне, тогда как с миноносца при помощи бросательных концов спасали плавающих вблизи.

Всего «Буйный» подобрал 204 человека, а миноносец «Бравый» — несколько меньше. За это время русская эскадра уже удалилась вперёд, а к миноносцам приблизились японские лёгкие крейсера, которые открыли по ним жестокий огонь. На «Бравом» была снарядом сбита фок-мачта. На «Буйном» ранен осколком один человек, а четыре ослябца убиты в воде. Задерживаться дольше было нельзя и, как только были сняты люди с вельбота, последний пришлось бросить и, к сожалению, ограничиться только благословением ещё четырём ослябцам, которых уже не удалось подобрать.

Было 3 часа 30 минут, когда миноносец дал ход и начал уходить, отстреливаясь из всех пушек. В машине появился стук — оказалось, что миноносец погнул свои винты об обломки «Осляби». Догоняя эскадру, увидели, как вспомогательный крейсер «Урал» стоял, сильно накренившись, и спускал шлюпки. Помощь оказывали другие корабли.

«Буйный» шёл в хвосте колонны крейсеров и миноносцев, когда с него увидели, что впереди медленно двигался горящий броненосец. Мысль о «Суворове» мелькнула у всех, но узнать русский флагманский корабль в бесформенной горящей массе было невозможно.

С юго-востока приближались японские броненосные крейсера, которые открыли огонь по горящему кораблю. Если это «Суворов», то следует немедленно к нему подойти, пока его не прикончили броненосные крейсера адмирала Камимуры. Капитан 2-го ранга Коломейцев сообщил команде о своём намерении подойти к терпящему бедствие броненосцу. Команда стойко выслушала, обнажила головы и истово перекрестилась.

«Подходя к этому кораблю, — пишет в своём рапорте Коломейцев, — я своим глазам не верил. Да, это он — „Суворов“, но в каком виде? Мачты сбиты, обе трубы повалены, весь борт, где нет брони, избит, как решето, краска по борту обгорела, и изнутри вырываются яркие языки пламени пожара Это не корабль, а какая-то жаровня вроде тех, что употребляются для печения каштанов…»

И на этот избитый корабль продолжали падать японские снаряды. Справа недвижно стояло ещё одно судно — транспорт-мастерская «Камчатка». И она была под обстрелом. Большой столб дыма поднялся из середины этого корабля. Когда дым рассеялся, то трубы уже не было.

В это время на «Суворове» увидели приближающийся миноносец, который приняли за японский. Раздалась команда:

— К орудиям. К отражению минной атаки.

Но, ещё вовремя, разузнали русский миноносец. На броненосце тщетно ждали, что подойдёт или «Бедовый», или «Быстрый», как им полагалось это сделать согласно инструкциям адмирала Рожественского. Русская эскадра три раза возвращалась или нагоняла «Суворов», но ни разу ни один из этих двух миноносцев не подошёл к «Суворову». Крейсер «Жемчуг» в это время сам испытывал затруднения, так как в конце первой фазы боя пошёл в минную атаку на японскую эскадру, получил несколько попаданий и был отбит. Но, к чести русских моряков, к флагманскому броненосцу подошёл миноносец, в обязанности которого подойти не входило. Увы, из большого количества крейсеров и миноносцев, проходивших мимо «Суворова», этот миноносец оказался единственным, который не побоялся лавины снарядов, осыпавших «Суворова». К тому же на этом миноносце, кроме 75 человек собственной команды, находилось 204 человека, спасённых с броненосца «Ослябя», которые заполнили буквально каждое свободное место на миноносце. И с этим живым грузом, который уменьшал боеспособность миноносца, «Буйный» без колебания подошёл к подбитому броненосцу, находящемуся под интенсивным обстрелом шести японских броненосных и многих лёгких крейсеров.

На счастье, броненосец медленно шёл, обращённый подветренным бортом к японским крейсерам. Туда, в сторону неприятеля, несло дым, языки пламени и волны палящего жара. «Буйный» держался на ходу с наветренного борта броненосца, которым миноносец оказался скрытым от глаз противника. Коломейцев в рупор спросил, чем он может быть полезен. Находившийся на срезе флаг-капитан Клапье де Колонг приказал лейтенанту Крижановскому просемафорить руками: «Примите адмирала». На это Коломейцев в рупор ответил, что у него, к сожалению, нет шлюпки. Находившиеся на броненосце капитан 2-го ранга Семёнов, прапорщик Вернер Иванович фон Курсель вместе с боцманом Наумовым и несколькими матросами начали из полуобгорелых коек и обрывков снастей мастерить что-то вроде плота, на котором рассчитывали спустить адмирала на воду и так перевести его на миноносец.

В это время Коломейцев произвёл манёвр, который, по отзыву Семёнова, можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению. «Сухопутные читатели, конечно, не смогут представить себе весь риск манёвра, но морякам оно должно быть понятно. Он пристал с наветренного борта искалеченного броненосца с его повисшими исковерканными пушечными полупортиками, торчащими враздрай орудиями и перебитыми стрелами сетевого ограждения. Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение, рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ броневой громады».

На «Буйном» команда стояла густо по борту с койками, которыми пользовалась, как кранцами, когда миноносец наваливало на броненосец. Но не обошлось без аварий. Выстрел броненосца задел за тумбу 47-миллиметрового орудия и повредил площадку 3-дюймового орудия. Выстрел обрубили…

Тем не менее адмирала пришлось ждать. Когда ему предложили перейти на миноносец, Рожественский категорически отказался. Потом приказал собрать штаб. Это приказание было невыполнимо. Удалось разыскать в боевой рубке полковника Филипповского, угоревшего от дыма, с лицом, точно израненным дробью и покрытым потёками крови, перемешанной с копотью. Он еле держался на ногах. Затем — лейтенанта Леонтьева с израненными руками, мичмана Демчинского, также раненого, а остальных было не докричаться. Жилая палуба была во тьме и полна гари и удушливых газов. В ней царило мёртвое молчание. Очевидно, все постепенно потеряли сознание и угорели, когда вентиляторы качали не свежий воздух, а дым и газы. Но в машинах ещё кто-то находился, так как броненосец медленно двигался. Это была жалкие остатки от экипажа броненосца, насчитывавшего 900 человек.

Когда уцелевшие штабные работники собрались, то адмиралу доложили:

— Ваше превосходительство, пожалуйте.

Адмирал молчал и качал головой. Никто раньше не догадался сделать ему перевязку. От всех попыток он сердито отказывался, отвечая, что это пустяки. Его одежда была изорвана и в кровавых пятнах. Вокруг раненой головы было обмотано полотенце, пропитавшееся кровью.

— Что вы разглядываете! — вдруг закричал Курсель. — Берите его! Видите — он почти без чувств от ран.

Все словно ждали этого возгласа. Все сразу заговорили, заторопились. Несколько человек полезли в башню, где находился Рожественский. Адмирала приподняли под руки… но, едва он ступил на левую ступню, как мучительно застонал и впал в полное беспамятство. Это было и лучше. Тяжёлое тело адмирала было трудно вынести из башни, не причинив ему дальнейшей боли.

На руках адмирала перенесли на носовой срез узким проходом между башней и раскалённой стеной верхней батареи и отсюда по спинам матросов, стоявших на откинутом полупортике и цеплявшихся по борту, спустили или, вернее, сбросили на миноносец, выбрав момент, когда «Буйный» поднялся на волне и метнулся в сторону «Суворова».

— Ура! Адмирал на миноносце. Ура! — закричал Курсель, от радости махая фуражкой.

— Ура! — загремело с миноносца и с немногих уст команды, остававшейся на броненосце.

Коломейцев медлил уходить. Он кричал оставшимся, чтобы они также перебрались на миноносец. Сняв всех, он собирался потопить остов броненосца торпедой, чтобы он не достался неприятелю.

Но на «Буйный» перебрались только 6 офицеров штаба Рожественского и 16 матросов из команды штаба и экипажа «Суворова». Остальные наотрез отказались покинуть корабль, на котором ещё развевался Андреевский флаг и в машинном отделении которого ещё находилась часть команды, отрезанная пожаром.

Ни один из офицеров командного состава «Суворова» не перешёл на миноносец. Наоборот, они начали выражать своё неудовольствие, что «Буйный», имея командующего на борту, слишком медлит и подвергается лишней опасности, находясь под обстрелом, предназначенным для «Суворова».

— Отваливайте скорее! — кричал со среза прапорщик Курсель.

— Не теряйте минуты — отваливайте. Не утопите адмирала! — надрывался последний командир «Суворова» лейтенант Богданов, перевесившись за борт и в азарте грозя Коломейцеву кулаками.

— Отваливайте, чёрт возьми, отваливайте! — ревел лейтенант Вырубов, высунувшись из пушечного порта позади правой носовой 6-дюймовой башни.

— Отваливайте! Отваливайте! — вторила им команда, вылезшая на срез или смотревшая из портов нижней батареи.

Выбрав момент, когда миноносец отбросило от броненосца, Коломейцев дал задний ход.

Оглушительное «Ура!» неслось с «Суворова».

Только теперь японские крейсера заметили отходящий от броненосца миноносец и открыли по нему бешеный огонь. На юте осколком снаряда был убит наповал только что спасённый матрос с «Осляби» Шуваев, а крупный снаряд разорвался под носом миноносца и осколком пробил тонкий борт. Пробоину немедленно заделали. Град снарядов осыпал также броненосец. Вот в том месте, где только что стоял Вырубов, разорвался снаряд, и точно раскрылся обращённый кверху огненный зонтик. Когда огонь рассеялся, то от Вырубова не осталось следа.

Левым бортом «Суворов» низко склонился к воде, а с правого борта неугомонные волны ударялись об обнажившуюся подводную часть. Из бесчисленных пробоин вырывалось пламя. И между языками пламени и клубами дыма стояли немногочисленные офицеры и матросы, махали фуражками и кричали их последнее «ура».

Читатель, если в твоих жилах есть капля русской крови, помяни в своей молитве души скромных героев с русского флагманского корабля «Князь Суворов».

 

ГЛАВА XV.

ТРАГИЧЕСКИЙ ЗАКАТ

Наступал вечер. Тени удлинялись. Поле битвы точно кто-то покрыл тусклым серым колпаком. Туман чередовался с полосами дыма, стлавшегося из труб кораблей, от выстрелов, от разрывов снарядов и от пожаров, бушевавших то на одном, то на другом корабле. Корабли русские и японские то появлялись, то скрывались в этих полосах, точно выходили или прятались за кулисами огромной сцены, ограниченной морским горизонтом.

Русская эскадра уже в третий раз за этот день держала курс во Владивосток. Головным шёл по-прежнему «Бородино», возглавлявший строй русских кораблей дольше остальных броненосцев. После второго перерыва в битве уцелевшая команда «Бородино» опять подлечила полученные кораблём раны. На одну из пробоин правого борта был заведён пластырь. Крен на правый борт несколько уменьшился. Могущие ходить раненые вернулись после перевязки на свои боевые посты. Матрос Ющин, из рассказа которого мы знаем эти подробности, занялся починкой своего орудия.

За «Бородино» шёл «Орёл». На обоих броненосцах были целы мачты и трубы. Также большая часть их артиллерии действовала. За ними шли «Наварин», «Сисой Великий» и старичок — броненосный крейсер «Адмирал Нахимов». Третий броненосный отряд в составе «Императора Николая I» и трёх броненосцев береговой обороны шёл сначала несколько левее, помогая крейсерам отстреливаться от наседавших на них японских лёгких крейсеров, которые под начальством вице-адмирала Катаоки шли в хвосте нашей эскадры слева.

Слева от броненосцев шли крейсера под начальством контр-адмирала Энквиста. За ними линия транспортов, по левую сторону которых, в свою очередь прикрывая их, шли, по-видимому, «Светлана» (брейд-вымпел капитана 1-го ранга Шеина), «Алмаз» и миноносцы.

Броненосец «Император Александр III» держал одинаковый ход с эскадрой, но шёл вне линии с правой стороны эскадры, впереди траверза «Наварина».

В начале шестого часа вечера эскадра уже в третий раз проходила мимо медленно двигающегося «Суворова», за которым тянулась длинная полоса густого дыма. Одни корабли проходили слева от него, другие справа.

Броненосец «Сисой Великий», который из-за пожара шёл между четырьмя и пятью часами вечера в хвосте крейсеров, наконец справился с огнём и, увеличив ход, вернулся в строй броненосцев, встреченный криками «ура» с идущего хвостовым «Адмирала Нахимова».

С «Сисоя Великого» заметили бедственное состояние «Суворова», и броненосец вышел снова из строя и направился к нему. В это время «Суворов» обстреливался идущими также на север броненосными кораблями адмирала Того. Несколько снарядов попали в «Сисой Великий». Заметив, что к «Суворову» на всех парах подходит миноносец «Буйный», командир «Сисоя Великого», капитан 1-го ранга Озеров решил, что адмиралу Рожественскому миноносец будет полезнее броненосца, и вернулся на своё место в строю, сзади «Наварина» и впереди «Адмирала Нахимова».

В это время с «Суворова» видели, как мимо него проходил идущий вне строя «Александр III». Вся носовая часть корабля от тарана до носовой башни с 12-дюймовыми орудиями была раскрыта, как пустой кулёк. Из-за сильного крена броненосец черпал воду орудийными портами нижней батареи правого борта. Недолгим жильцом на этом свете выглядел героический броненосец. Кто знает, как много бравых моряков Гвардейского Экипажа были ещё на нём живы. Но мачты и трубы стояли, Андреевские флаги на них развевались на ветру, орудия не переставали стрелять по невидимому для остальных русских кораблей противнику, так как броненосец шёл значительно правее всей эскадры.

Время приближалось к шести часам. Ещё час, и спустится ночь, которая, может быть, принесёт облегчение исстрадавшимся русским кораблям: скроет их от глаз противника, даст их героической команде возможность отдохнуть, собраться с силами, подвести пластыри под пробоины на тех кораблях, которые в дневном бою не могли остановиться, и с восстановленными отдыхом силами приготовиться снова к бою на другой день, но уже на полпути между островом Цусима и Владивостоком. Потери русского флота не были ещё так велики — один броненосец потопленный и один близок к потоплению, но, может быть, ещё судьба сжалится над ним, и ему удастся в ночи скрыться от преследования.

Отряд японских броненосцев под командованием адмирала Того не принимал участия в бою уже в продолжение почти двух часов. Согласно донесению адмирала Того, его суда также более или менее пострадали от огня русских броненосцев, и, очевидно, японские броненосцы берегли снаряды для последней схватки.

Японские броненосные крейсера шли сзади русской эскадры и несколько задержались, расстреливая «Суворова» и «Камчатку». Они подоспели к бою только на склоне дня, когда из-за темноты уже пришлось прекратить огонь.

Но японским броненосцам счастье опять улыбнулось, а русским кораблям ещё раз не повезло. Около половины шестого японские броненосцы наткнулись на остов вспомогательного крейсера «Урал», который был ими потоплен. Вскоре затем они увидели в отдалении между полосами дыма шесть русских крупных кораблей, шедших слева впереди курса отряда адмирала Того. Остальные русские корабли, очевидно, были скрыты дымом и туманом, в том числе отряд адмирала Небогатова. Японцы погнались за русскими.

К концу шестого часа бой возобновился. Японские броненосцы сосредоточили огонь по ближе к ним идущему броненосцу «Александр III» и по концевому «Адмиралу Нахимову», на котором вспыхнул пожар. А затем, по мере того, как они нагоняли русскую эскадру, огонь был перенесён также на головной русский корабль «Бородино». По наблюдению адмирала Того, огонь русских кораблей потерял значительную часть своей меткости, а огонь японских броненосцев, наоборот, стал ещё более действительным. Но на самом деле «Император Николай I» и броненосцы береговой обороны просто недостреливали до японских броненосцев, а огонь «Бородино», «Орла» и «Александра III», естественно, ослабел после того, как огонь всего японского флота был в течение многочасового боя сосредоточен на них. Не только у героической команды, но и у стали имеется предел прочности. Если по броне бить в течение многих часов снарядами, как мощными ударами молота, то и самая крепкая сталь не выдержит и, в конце концов, разлетится. Это и случилось с многострадальными русскими броненосцами.

Вскоре после шести часов с «Адмирала Ушакова» передали, что «Александр III» терпит бедствие, крен его увеличивается, но броненосец, хоть и отстаёт, продолжает идти по курсу и отстреливаться. В это время миноносец «Безупречный» нагнал флагманский корабль адмирала Небогатова и сообщил ему, что адмирал Рожественский передаёт ему командование эскадрой. Броненосцы 3-го отряда увеличили ход и постепенно обошли отстававший «Александр III».

В 6 часов 30 минут на «Александре III» в результате новых попаданий показалось пламя между дымовыми трубами, корабль потерял способность управляться, но продолжал стрелять. Его бросило влево наперерез курса остальных броненосцев. Сильно накренившись и оставляя полосу густого дыма, «Александр III» перерезал строи впереди «Сисоя Великого» и «Адмирала Нахимова», и в 6 часов 48 минут броненосец, не прекращая стрельбу из уцелевших орудий, опрокинулся, вероятно, в результате острого поворота при слишком большом крене. Вода, разливаясь по внутренним палубам, хлынула к накренившемуся борту и, подобно тому, как падает сражённый топором ствол дерева, броненосец, увеличивая крен, перевернулся на глазах поражённых ужасом экипажей русских концевых броненосцев.

Было видно, как герои-гвардейцы бросаются в воду, но, увидев, что их опрокинувшийся корабль не тонет, они начали вылезать на его днище, цепляться за водоросли и ракушки, которыми за долгое плавание в тропических морях покрылась подводная часть броненосца, и, в последней надежде сохранить жизнь, махать руками по направлению к уходящим от них броненосцам. Слёзы стояли в глазах команд этих броненосцев при расставании с ними, но бой шёл дальше, их корабли уже обстреливались не только японскими броненосцами, но и японскими броненосными крейсерами, которые в это время приближались с юга в строе пеленга к месту боя. Нашим концевым броненосцам пришлось отстреливаться на два борта: правым против ушедших вперёд броненосцев адмирала Того, а левым против нагонявших их броненосных крейсеров Камимуры. В это время «Сисой Великий» и «Адмирал Нахимов» получили много новых попаданий. На место гибели «Александра III» спешил полным ходом лёгкий крейсер «Изумруд», готовясь спустить свои шлюпки. Но огонь кораблей Камимуры был чрезвычайно губителен и бессмысленно жесток, недолёты без пощады убивали тонущих, русский крейсер смог только сбросить на воду пояса, круги и койки и спешить за своей эскадрой, которая уже удалилась кабельтовых на 20, а японские крейсера приблизились на ту же дистанцию к «Изумруду».

Скоро днище «Александра III» скрылось в набежавших волнах. Ещё долго плавали люди, обломки дерева, пояса и койки. В сгустившихся сумерках проскользнули чёрные тени японских крейсеров. Ни один из них не остановился. Ночь спустилась. Никто не спасся из девятисот чинов Гвардейского Экипажа, составлявших команду этого героического корабля. Никто не расскажет об индивидуальном геройстве их командира — капитана 1-го ранга Бухвостова, его офицеров, кондукторов и матросов. Некому поведать, какую драму они пережили и каким страданиям они были подвергнуты в течение пятичасового боя с неприятелем и с огнём и ещё более долгого боя с ледяной водой. Их геройство осталось безымянным. Их совместный подвиг связан навеки с именем их корабля — «Император Александр III».

Теперешние хозяева России никогда не посмеют этим именем назвать новый корабль, на котором будут плавать и так же геройски сражаться потомки доблестно погибших в Цусимском сражении. Но придёт время, когда одним из первых кораблей, на котором снова взовьётся славный Андреевский флаг, будет опять «Император Александр III». И это славное имя никогда не переведётся, пока будут плавать корабли под флагом синего креста на белом фоне.

Согласно донесению адмирала Того, в последней фазе сражения на склоне дня 14 мая участвовало с каждой стороны по шесть кораблей. С японской стороны это были четыре броненосца и два броненосных крейсера, составлявшие первый боевой отряд, находившийся под командованием самого Того. С русской стороны в начале этой фазы боя принимали участие пять броненосцев и один броненосный крейсер, оставшиеся от 8 кораблей, составлявших первые два броненосных отряда адмиралов Рожественского и Фёлькерзама. Отряд адмирала Небогатова в это время поддерживал своим огнём русские лёгкие крейсера в перестрелке последних с японскими лёгкими крейсерами.

Но после того, как «Александр III» был подбит и отстал, вместе с ним задержались «Наварин», «Сисой Великий» и «Адмирал Нахимов». Только через некоторое время на их место вступили в линию четыре корабля, подчинённые Небогатову, и количество русских кораблей, сражавшихся против шести кораблей адмирала Того, осталось всё тем же. Тем временем отставшие русские корабли завязали бой с подоспевшими броненосными крейсерами адмирала Камимуры; бой этот был вскоре из-за темноты прекращён.

Все эти перестроения русской эскадры остались незамеченными со стороны адмирала Того. При возобновлении боя японская эскадра находилась в более светлой части горизонта, а русская — в более тёмной, что и помогло утаить русские перестроения. Но по мере того, как японские корабли, пользуясь преимуществом в ходе, постепенно нагоняли русскую эскадру, они оказались на восток от неё, и роли переменились. Теперь японские корабли было очень трудно различить на потускневшем восточном горизонте, тогда как русские корабли отчётливо выделялись на освещённом заходящим солнцем западном горизонте. Это обстоятельство помогло японским броненосцам нанести последние решительные удары уже измученным русским кораблям, а самих себя уберечь от тяжёлых повреждений русскими снарядами.

Главными участниками этой фазы сражения с русской стороны были по-прежнему три наших лучших броненосца, которые несли на себе всю тяжесть сражения с того времени, как «Князь Суворов» вышел из строя, то есть в течение более чем четырёх часов. Ими были «Император Александр III», «Бородино» и «Орёл». Остальные броненосцы участвовали или в начальной стадии этой фазы сражения, или только в заключительной. После того как «Александр III» был окончательно подбит, огонь японских броненосцев был сосредоточен на остальных двух русских броненосцах, шедших головными, и в первую очередь на «Бородино».

До тех пор «Бородино», имея большие потери в личном составе, не получил значительных материальных повреждений. Броненосец энергично отвечал на неприятельский огонь из своей кормовой башни с 12-дюймовыми орудиями и из трёх башен правого борта с 6-дюймовой артиллерией. Но теперь под сосредоточенным огнём японцев его сила быстро истощалась. Выходили из строя орудия, падали убитыми или истекали кровью чины экипажа, количество пробоин росло, всё больше и больше воды вливалось в корабль, и крен броненосца увеличивался. Но «Бородино» по-прежнему держал курс на Владивосток, лишь немного уклонившись влево, и не сделал попытки уйти со своего места, когда губительный огонь японских кораблей достиг апогея.

Кто в это время командовал «Бородино», осталось неизвестным. Капитан 2-го ранга Макаров был уже давно ранен. Его заместители оказались такими же доблестными и настойчивыми офицерами, каким себя показал Макаров. Командир, капитан 1-го ранга Серебренников, потеряв много крови, лежал, но, согласно рассказу Ющина, всё время интересовался боевой обстановкой и, очевидно, своими советами поддерживал дух офицеров, исполнявших обязанности командира броненосца, за которым послушно следовала вся эскадра.

Наконец, под ураганным огнём японских броненосцев, «Бородино» запылал. Высокие языки пламени и клубы густого дыма повалили из середины броненосца ближе к корме. Японцы, заметив пожар, ещё усилили стрельбу по обречённому кораблю. В это время солнце, слепившее глаза японских комендоров, скрылось за горизонтом, и «Бородино» проектировался на светлой части неба, как на ладони. Попадания японских снарядов участились. Но «Бородино» по-прежнему отвечал из своих орудий, хотя его огонь заметно слабел. Чёрные тени японских броненосцев уже слились с тёмным небосклоном. Набегающие волны стали тяжёлыми, как свинец. Серая пелена окутала соседние корабли. Но ночь всё ещё не хотела спуститься и прикрыть своим покровом израненный корабль.

Носовой каземат, где находился Ющин, наполнился дымом и удушливыми газами. Стало тяжело дышать. Тяжело раненный поручик Беннигсен вернулся после перевязки снова в батарею. Вскоре сюда прибежал сигнальщик с верхней палубы, чтобы позвать Беннигсена принять командование броненосцем, но Беннигсен уже недвижно лежал на палубе, сражённый наповал новым осколком. Сигнальщик побежал дальше, на корму, надеясь отыскать там кого-либо из офицеров. В командование орудиями в каземате вступил кондуктор Иван Чупахин.

Новый крупный снаряд разорвался перед казематом. Из всей прислуги орудий остались в живых только Чупахин и Ющин. Пламя после разрыва быстро распространилось в сторону поднятых из погреба патронов. Рядом валялась чья-то голова. Ющин инстинктивно поднял руки, чтобы убедиться, что его голова находится на месте. Тем временем Чупахин не растерялся и начал выбрасывать патроны за борт, чтобы они не начали от пламени взрываться, а Ющину он приказал: «Беги на корму, зови людей, нам вдвоём с огнём не справиться».

Но Чупахин не знал, что творится на корме. Поднявшемуся наверх Ющину представилась ужасная картина. Мачты были увешаны страшными обрывками снастей, которые наподобие бесчисленных вымпелов и флюгарок крутились на ветру. Трубы были в дырах и покосились, хотя и продолжали стоять. Не было ни мостиков, ни надстроек, ни ростр, а только груды руин. Из кормы подымался огромный огненный факел, перемешанный с чёрным дымом. И из этого кратера ярким фейерверком вылетали рвущиеся патроны, сопровождаемые непрерывным треском, наподобие дроби, отбиваемой на гигантских барабанах. Палуба зияла дырами и проломами. Всюду лежали трупы команды.

Подходили последние минуты корабля, но броненосец по-прежнему вёл нашу эскадру вперёд к заветному русскому берегу, до которого осталось всего два дня пути. Андреевские флаги трепетали на клотиках. Из башен раздавались орудийные выстрелы навстречу врагу.

После тщетных попыток пройти на корму Ющин вернулся в свой носовой каземат. Кондуктора Чупахина уже там не было. Может быть, из-за убыли всех офицеров ему пришлось принять командование броненосцем.

Вдруг корабль затрясся, как перед смертью, от попавшего в него нового залпа японских снарядов. С других русских кораблей видели белое облако, стремительно поднявшееся над броненосцем. Казалось, что на нём взорвалась крюйс-камера. Из орудий правого борта раздались в сторону неприятеля два последних выстрела. Корабль начал быстро крениться на правый борт и, не выходя из строя, на полном ходу мгновенно опрокинулся. Доблестный броненосец погрузился в море, не покинув своего поста. Из воды вырывались клубы дыма и огонь. Корабль плыл ещё некоторое время вверх килем. Винты продолжали медленно вращаться в воздухе. По днищу металось около 40 человек.

Ющин всё ещё находился в каземате, когда «Бородино» перевернулся. Быстро сорвав одежду, но оставшись в сапогах, он нырнул в воду, выбросившись через орудийный порт. Секунды ему казались вечностью. Он захлёбывался и давился водой, но всё-таки сильные мускулы вынесли его тело на поверхность моря. Открыв глаза, он увидел днище своего корабля. Огромные пузыри воздуха лопались вокруг остова, поросшего ракушками и водорослями. Тут и там плавали человеческие головы. Чей-то знакомый голос звал с днища:

— Эй, Семён, хватайся за тельник и лезь к нам!

Но ударившая волна сбила Ющина, и в его руке остался кусок протянутого ему тельника. На днище не было спасения. Уже лопасти винтов начали колотить о воду. Днище заметно, на глазах, погружалось. Ющин напряг все свои силы, чтобы отплыть в сторону и не быть затянутым водоворотом.

Бросая багровые блики на волны, прошёл сильно горевший, окружённый всплесками от разрывов неприятельских снарядов и сам яростно отстреливавшийся из своих орудий последний броненосец первого отряда — «Орёл». За ним прошли почти не тронутые боем броненосцы третьего отряда: «Император Николай I», «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Сенявин». Четвёртый броненосец этого отряда, «Адмирал Ушаков», шёл с дифферентом на нос от попадания, полученного в то время, когда броненосец проходил мимо повреждённого «Императора Александра III». Все эти корабли опоясывались кольцами огненных вспышек, отвечая уже невидимому противнику.

Стало уже совсем темно. Ночь запоздала наступить всего на несколько минут. Огонь неприятеля прекратился. Прошли с потушенными пожарами, но с ещё тлеющими остатками от них «Сисой Великий» и «Наварин». Они продолжали стрелять, очевидно, против приближавшихся японских миноносцев. Наконец, самым последним прошёл сильно отставший броненосный крейсер «Адмирал Нахимов».

Каждый из этих кораблей Ющин называл своим именем, звал их, кричал, старался изо всех сил обратить внимание кого-нибудь на этих кораблях на себя. Может быть, его крики не услышали, может быть, слышали, но не могли помочь. Что значит жизнь одного человека, когда в некоторые минуты боя падали убитыми и тяжело покалеченными десятки, если не сотни людей.

Море погрузилось в полный мрак. Не было видно даже волнующейся поверхности воды. Намокшие сапоги тянули Ющина под воду, но он судорожно держался за мачту от шлюпки. Волны подымали его тело, кидали вниз, били в лицо, горько-солёная вода заливала горло, пучило грудь. Ющин откашливался и отхаркивался, временами терял сознание, но молодое тело с отчаянием сопротивлялось смерти.

На горизонте вспыхивали лучи прожекторов, темноту прорезали багровые вспышки выстрелов, которые явно возвращались обратно к месту, где волны бросали тело Ющина. Ослепительные вспышки пронеслись совсем над головой Ющина… Но длинные чёрные тени кораблей прошли, опять не заметив Ющина. Опять кругом воцарился мрак, и только всплески волн нарушали тишину…

В час ночи японский миноносец подобрал из воды окоченевшего голого человека. Им оказался марсовой Ющин, единственный человек, спасшийся из экипажа броненосца «Бородино», который четыре часа вёл русскую эскадру в самом страшном морском бою. Из этих четырёх часов линейный корабль «Бородино» три часа геройски сражался, не покидая своего ответственного поста, пока угрюмые волны не сомкнулись над килем перевернувшегося броненосца.

Гибель броненосца «Бородино» произошла через 16 минут после гибели броненосца «Император Александр III», и в это же самое время происходил заключительный акт трагедии броненосца «Князь Суворов», несколько южнее гибели остальных двух русских броненосцев.

Броненосные крейсера адмирала Камимуры торопились нагнать броненосный отряд адмирала Того и поэтому оставили остов «Суворова» на расправу японским лёгким крейсерам и миноносцам. Эти крейсера около 7 часов вечера потопили снарядами транспорт-мастерскую «Камчатка», а через 10 минут пришёл черёд и многострадальному «Князю Суворову». Никто не спасся из последних защитников русского флагманского корабля, и нет ни одного русского свидетеля последних минут этого геройского броненосца.

Единственным венком, сброшенным на морскую пучину, поглотившую героев — защитников этого корабля, является рассказ наших врагов-японцев:

«В сумерках наши крейсера увидели „Суворова“, одиноко стоявшего вдали от места боя, с сильным креном, окутанного огнём и дымом. Бывший при наших крейсерах отряд миноносцев капитана-лейтенанта Фудзимото тотчас же пошёл на него в атаку.

„Суворов“, весь обгоревший и ещё горящий, выдержавший столько попаданий, расстреливавшийся всей эскадрой, имевший только одну случайно уцелевшую пушку на корме, всё же открыл из неё огонь, выказывая решимость защищаться до последнего момента своего существования, пока плавает на поверхности воды…»

Японские миноносцы, пошедшие сначала в атаку с кормы, должны были отступить под выстрелами орудия, которым управлял прапорщик Курсель, но затем они зашли с носа, где у «Суворова» не было ни одной исправной пушки, и выпущенные с короткого расстояния торпеды закончили жизненный путь героического корабля и его последних доблестных защитников.

Английский военно-морской историк Вильсон в следующих выражениях рассказывает о последних минутах «Суворова»: «Погружаясь в море, броненосец унёс с собой в пучину всех, кто ещё оставались живы после ужасного обстрела, произведённого всеми кораблями японского флота. Они перенесли этот обстрел с доблестью, превосходящей всякую людскую хвалу. Броненосец перевернулся в густых клубах тёмно-жёлтого дыма после взрыва не менее чем девяти торпед в его корпусе. Киль броненосца держался в течение некоторого времени над поверхностью волн. Потом остов корабля встал вертикально к воде и „Князь Суворов“ исчез навсегда под волнами. Так кончился самый ожесточённый бой, который когда-либо вёл броненосный корабль».

Последние красные отблески трагического заката догорали на западном небосклоне. Страшный день закончился. Наступала полная неизвестности ночь.

 

ГЛАВА XVI.

«ОРЁЛ»

Броненосцы первого отряда поочерёдно возглавляли русскую эскадру.

Три броненосца уже покоились на дне морском. Уже к концу дня черёд вести эскадру выпал на долю четвёртого ещё уцелевшего корабля этого отряда — на броненосец «Орёл».

За всё время боя «Орёл» ни разу не вышел из строя. Более пяти часов он сражался, находясь в ведущей группе русских броненосцев, и нёс вместе с ними всю тяжесть поединка со всем японским флотом.

В последней фазе боя «Орёл» был единственным товарищем, который, согласно рапорту адмирала Рожественского, верно следовал в продолжение трёх четвертей часа за идущим головным «Бородино». Он не покинул его ни на минуту вплоть до трагической гибели этого броненосца. В течение этого неполного часа два корабля доблестно сражались один на один с половиной японского флота.

Броненосцем командовал капитан 1-го ранга Николай Викторович Юнг. По отзыву капитана 1-го ранга князя Туманова, он был моряком блестящей репутации, энергичным, живым, хотя и требовательным и строгим. Тем не менее он был обожаем офицерами и любим командой. Старшему офицеру, капитану 2-го ранга Константину Леопольдовичу Шведе, человеку смышлёному, но медлительному, служить с таким командиром было нелегко. В свою очередь, он переносил тяготы службы на молодых мичманов, каким был тогда Туманов, которых он гонял, по воспоминаниям последнего, что называется, и в хвост, и в гриву. Но броненосец, не имевший брони ещё за несколько месяцев до похода, был готов в срок.

За время перехода на Дальний Восток корабль был приведён в безупречный порядок, который себя полностью оправдал в бою. Однако доблестное поведение «Орла» в бою было куплено дорогой ценой.

До выхода из строя «Суворова» в «Орёл» попало несколько крупных снарядов, которые разорвались в носовом каземате броненосца. Мичман Андрей Павлович Шупинский, командовавший батареей, успел только взмахнуть руками, когда, сражённый осколком в лоб, пал замертво. Вместе с ним были убиты ещё три матроса и повреждены три орудия.

Броненосец стрелял из орудий тяжёлого и среднего калибра, расположенных в носу и с левого борта, по головному японскому кораблю «Миказа». В это время кормовая башня и трёхдюймовые орудия левого борта стреляли по третьему кораблю японской линии «Шикишима». Но японские броненосцы обгоняли русскую эскадру, и на траверзе «Орла» вскоре уже находился не «Шикишима», а идущий последним броненосный крейсер «Ивате». Огонь кормовой артиллерии был перенесён на этот корабль, а через некоторое время и весь броненосец уже стрелял по этому кораблю, так как дальнейшая стрельба по ушедшему далеко вперёд «Миказа» была бесполезна. Было видно, как один снаряд разорвался у боевой рубки японского крейсера, и на нём вспыхнул пожар. Другое попадание было в борт между трубами. «Ивате» вышел из строя кильватера и увеличил дистанцию до 70 кабельтовых.

В конце первой фазы боя японские броненосцы повернули «все вдруг» на север. «Орёл» немедленно перенёс огонь на идущий теперь головным японский броненосный крейсер «Ниссин». На этом крейсере были подбиты три тяжёлых орудия из четырёх, которыми он располагал.

Но и в «Орёл» в этот период боя было много попаданий. Крупный снаряд попал в дуло левого носового 12-дюймового орудия, часть ствола которого была заброшена на мостик, и здесь этим тяжеловесным куском металла были убиты три матроса. Сила взрыва была столь большой, что командир башни лейтенант Сергей Яковлевич Павлинов схватился за голову, точно стремясь её удержать у тела. Голова уцелела на плечах, но из обоих ушей хлынула кровь. У Павлинова повредило барабанные перепонки и временно он оглох, но тем не менее он не покинул башню и остался управлять стрельбой из уцелевшего орудия.

Три снаряда попали в левую носовую башню, которой командовал вахтенный начальник лейтенант Константин Петрович Славянский. Осколком ему выбило глаз, а через некоторое время четвёртый снаряд привёл эту башню в негодность.

Несколько попаданий ограничили у левой средней башни угол поворота и лишили её возможности стрелять от траверза до кормы.

Крупный снаряд разорвался в амбразуре левого кормового тяжёлого орудия. Броневая плита над амбразурой треснула и осела, ограничив тем самым угол подъёма орудия и уменьшив дальность стрельбы из этого орудия до 30 кабельтовых.

Командир правой кормовой башни мичман Александр Дмитриевич Бубнов, позднее контр-адмирал и известный морской писатель, был дважды ранен и отнесён на перевязочный пункт.

Много попаданий было в боевую рубку; они не причинили ей вреда, но один снаряд, рикошетированный от воды, натворил много бед: разбил дальномер, компас, повредил штурвал и боевые указатели и переранил почти всех в рубке. Были тяжело ранены и унесены на перевязку младший штурманский офицер лейтенант Леонид Васильевич Ларионов и старший минный офицер лейтенант Иван Владимирович Никонов. Были ранены, но остались в рубке командир, старший офицер, старший артиллерийский офицер лейтенант Фёдор Петрович Шамшев, а у повреждённого штурвала остались стоять раненые боцманмат Копылов и рулевой Кудряшов.

К концу первой фазы боя, когда японский авизо «Чихая» бросился в минную атаку, капитан 1-го ранга Юнг был ранен уже в третий раз, и, когда его несли на перевязку, новый осколок пробил ему внутренности и ранил его, на этот раз смертельно. Картина минной атаки запечатлелась у него в мозгу, и доблестный командир слабым голосом в бреду продолжал отдавать приказания, связанные с отражением минной атаки. Вслед за командиром был тяжело ранен старший штурманский офицер лейтенант Владимир Александрович Саткевич.

В рубке остались старший офицер, капитан 2-го ранга Шведе, вступивший в командование броненосцем, несколько раз раненный Шамшев, оба рулевых и один-единственный нераненый ординарец. Вокруг рубки вспыхнули пожары. Горели койки, резиновые шланги, шлюпки. В тушении пожаров принимали участие все, находившиеся в рубке, за исключением рулевых. Общими усилиями пожары были потушены.

Во время второй фазы боя был снова ранен Шамшев, но он доблестно оставался в рубке, пока не был сменён. Найти смену было не так легко. На броненосце вообще недоставало офицеров, и некоторыми башнями командовали кондуктора и унтер-офицеры. Убыль среди офицеров во время боя была большая. Из 19 старших строевых офицеров к концу боя остались неранеными только трое. Из младших артиллерийских офицеров лейтенант Александр Владимирович Гирс был занят тушением пожара у себя в правой носовой башне, где раскалённым осколком были подожжены и взорвались запасные патроны. Сам в ожогах, он хладнокровно эвакуировал обожжённую прислугу башни, собственноручно произвёл выстрелы из заряженных орудий и стал подыматься по штормтрапу в боевую рубку. Другого средства подняться в рубку уже не существовало. В это время новый разрыв снаряда поджёг находившийся под штормтрапом пластырь. Мгновенно на лейтенанте Гирсе вспыхнула одежда. Но он спокойно продолжал подыматься и появился на пороге рубки с совершенно оголённым черепом и с сожжёнными усами, бачками, ресницами, бровями. Кожа полопалась, обнажая красное мясо. Губы вздуты. Одежда дымится и тлеет. Все в ужасе уставились на пришельца. А страшный призрак чётко остановился, вытянул обгоревшие руки по швам и, как будто с ним ничего не случилось, отрапортовал:

— Есть! — и, увидев всеобщую растерянность, добавил: — Лейтенант Гирс!

Так продолжалось несколько секунд. Лейтенант Гирс зашатался. К нему бросились присутствующие, начали тушить одежду, но было поздно. Лейтенант Гирс скончался от своих страшных ожогов вскоре в плену.

Наконец, командир левой кормовой башни лейтенант Георгий Митрофанович Рюмин сменил раненного в живот Шамшева, а мичман Сакеллари заменил раненых штурманских офицеров.

На корме пожары энергично тушились пожарным дивизионом под начальством мичмана Дмитрия Ростиславовича Карпова. Было много попаданий в бортовую броню ниже ватерлинии, но броня выдержала. После каждого такого попадания высокие столбы воды обрушивались на броненосец. Против кормовой башни удар одного или нескольких снарядов был настолько силён, что броненосец рыскнул и накренился, но броня пробита не была.

Командир кормовой башни мичман Олег Александрович Щербачёв был разрывом снаряда сбит со своей площадки управления башней, распластался на палубе и производил впечатление убитого наповал. Но вскоре очнулся, чтобы с горечью констатировать тяжёлое ранение головы и потерю глаза.

В перерыве между третьей и четвёртой фазами боя «Орёл» подлечил свои раны, очистил проходы на верхней палубе, перегруппировал прислугу орудий и снова приготовился начать бой, который и вспыхнул на исходе этого судного дня.

В самом начале этой фазы боя в броневой пояс «Орла» попало одновременно несколько тяжёлых снарядов, которые буквально сбили броненосец с курса и вызвали крен в 6 градусов на правый борт. Увидев бедственное положение «Орла», следовавший за ним броненосец «Наварин» вышел из строя вправо и прикрыл своим корпусом «Орёл», пока тот не выправил свой крен. Так командир «Наварина» капитан 1-го ранга Фитингоф вернул другому русскому броненосцу услугу, оказанную ему командиром броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков». Но этот благородный поступок не прошёл «Наварину» даром. Он сам получил несколько тяжёлых попаданий в корму и был принуждён занять место в хвосте колонны русских броненосцев.

В 6 часов 30 минут «Бородино» запылал, а в 7 часов 12 минут его не стало. «Орёл» обошёл днище своего боевого товарища с левой стороны и возглавил строй эскадры, направляясь к северному выходу из Корейского пролива.

В это время в «Орёл» попало не менее пятнадцати двенадцатидюймовых и несколько десятков шестидюймовых снарядов, но корабль выдержал и этот огненный град.

В кормовом каземате огнём из трёхдюймовых орудий управлял прапорщик Георгий Ахиллесович Андреев-Калмыков. Он только что скомандовал: «Прицел… тридцать», как влетел снаряд, разорвался, убив несколько человек, а Калмыков и ещё один матрос растворились в воздухе, выброшенные волной взрыва за борт.

С правого борта вывело из строя среднюю башню, а кормовую окончательно заклинило. На баке разворотило клюз, перебило оба якорных каната, и оба якоря вытравило за борт. На корабле одновременно возникло несколько новых пожаров. Попадания в броневой пояс вызывали сильные сотрясения корабля, от которых броненосец бросало в сторону то с кормы, то с носа. При каждом таком сотрясении мгновенно тухло электричество, а потом оно медленно разжигалось.

Но машины броненосца, благодаря блестящему состоянию, которое было достигнуто заботами судовых механиков подполковника Ивана Ивановича Парфёнова, штабс-капитана Константина Автономовича Скляревского, поручика Николая Васильевича Русанова, прапорщиков Василия Ивановича Антипина и Георгия Яковлевича Леончукова, работали всё время боя без отказа.

Котлы и машины находились за броневым поясом, который выдержал все удары. Там не было ни раненых, ни убитых, но в случае гибели броненосца спасения оттуда не было. Запертые в броневой гроб, были заживо похоронены на дне морском кочегары и машинисты броненосцев «Суворов», «Александр III» и «Бородино». Можно представить моральное состояние машинной команды «Орла», когда от ударов японских тяжёлых снарядов о броневой пояс тухло электричество и броненосец начинал крениться. Не один из них в эти минуты прощался с жизнью и думал о своей страшной судьбе, когда внутри перевернувшегося броненосца его тело будет разрываться на части шатунами машин или будет ошпарено паром из лопнувших труб котлов. Но ни один из них не пал духом и не покинул своего опасного поста.

Температура в машинах была между 42 и 45 градусами Реомюра. Время от времени вентиляционные трубы вместо свежего воздуха начинали подавать едкий дым от пожаров и удушливые газы от разрывов снарядов, которые резали глаза и вызывали удушье. Не всегда удавалось достаточно быстро остановить вентиляцию, и кочегары и машинисты долго кашляли, харкали и слабеющей рукой вытирали пот с позеленевшего лица с помутневшими глазами.

Нужно особо отметить труд трюмных механиков под управлением инженер-механика поручика Николая Михайловича Румса, недавно умершего в Соединённых Штатах, который образцово справлялся со всеми опасными положениями броненосца, какие возникали в результате проникновения воды внутрь корабля и образования крена. Для борьбы с креном у поручика Румса была выработана собственная система, прекрасно себя оправдавшая. У него были постоянно затоплены по одному отсеку с каждого борта. При появлении крена один отсек немедленно опорожнялся, и крен устранялся. Затем приступали к заделке пробоины и к откачке воды из затопленного нового помещения.

Но к концу боя борьба за непотопляемость броненосца достигла наибольшего напряжения. От сотрясений корабля, производимых попаданиями тяжёлых снарядов в броневой пояс, броня хотя и не была пробита, но швы между броневыми листами частично разошлись и болты дали течь, в результате которой набралось много воды позади брони. При наличии этой воды даже крен в 8 градусов был уже смертельно опасен для броненосца. По-видимому, это обстоятельство и было причиной внезапного опрокидывания и гибели броненосцев «Александр III» и «Бородино».

«Орёл» получил 47 попаданий снарядов 12-дюймового калибра и свыше 120 снарядов меньшего калибра. Но потери личного состава не были чрезмерными. На нём были убиты и пропали без вести 2 офицера и 28 низших чинов и ранены 14 офицеров и 68 матросов, всего 112 человек.

Перед наступлением темноты японская эскадра склонилась в норд-остовую четверть. Она произвела ещё несколько залпов по «Орлу», целясь по пожару, возникшему на шканцах броненосца. Но около 40 огромных всплесков поднялись, как сплошная водяная стена, уже позади броненосца.

Следовавший за «Орлом» флагманский корабль адмирала Небогатова поднял сигнал «Следовать за мной» и, прибавив ход, обогнал «Орёл» и встал во главе эскадры.

После ряда маневрирований, связанных с отражением минных атак, «Император Николай I» и следовавшая за ним эскадра уже в четвёртый раз за эти сутки легли на курс норд-ост 23 градуса.

Канул в вечность век былин, воспевавших славу героям. Но упорство, с которым русские броненосцы стремились достичь цели плавания — Владивостока, заслуживает быть помянутым словами песни Баяна: «Безумству храбрых поём мы славу».

 

ГЛАВА XVII.

НОЧЬ

Спустившаяся темнота не принесла русским кораблям облегчения. Ещё не успели японские броненосные суда скрыться в тёмной части горизонта, как со всех сторон на русскую эскадру направились своры шакалов в образе верениц низкосидящих зловещих силуэтов, принадлежавших флотилиям японских миноносцев.

В течение шестичасового дневного боя русская эскадра смогла отойти от места начала боя только на 20 миль. Не менее 40 миль, которые могли бы приблизить эскадру к Владивостоку, были потеряны в результате двукратного поворота русской эскадры сначала на восток, а потом на юг, и двойной петли, которую ей в течение боя пришлось сделать. Потеря этих 40 миль помешала русской эскадре удалиться от острова Цусима на расстояние, при котором часть японских малых миноносцев уже не смогла бы принять участие в ночной атаке и, может быть, наши потери были бы меньшими.

Ожидание минных атак со стороны японских миноносцев было самым тяжёлым кошмаром, который преследовал команды русских кораблей, начиная с выхода из балтийских портов. Только навязчивым гипнозом, что их корабли могут быть внезапно и каверзно атакованы, как это случилось с Первой Тихоокеанской эскадрой в Порт-Артуре, можно объяснить нервное состояние экипажей судов Второй Тихоокеанской эскадры, приведшее к печальному Гулльскому инциденту.

И до и после этого инцидента прислуга противоминных орудий бодрствовала ночами у заряженных орудий в течение всего похода, а по мере приближения к японским берегам уже половина команды кораблей стояла на вахте, а другая половина пользовалась коротким отдыхом в течение половины ночи. Уже одно это постоянное ожидание минных атак, связанное с бодрствованием по ночам, и сознание опасности быть неожиданно потопленными изматывало людей наравне с бесконечными погрузками и перегрузками угля, с жарой, с качкой и с несением своих рядовых служебных обязанностей. Тяжёлый поход прежде всего отозвался на психическом состоянии людей — несколько человек сошли с ума, а ещё несколько под влиянием солнечного удара или умерли, или бросились за борт и погибли.

Адмиралы и командиры спали, не раздеваясь, в походных рубках и вскакивали от малейшего шума. К концу похода адмирал Рожественский почти не мог ходить, адмирал Фёлькерзам умер, а командир броненосца «Орёл» капитан 1-го ранга Юнг был временно списан на Мадагаскаре на госпитальное судно «Орёл» для излечения сильного нервного расстройства, вызванного переутомлением.

В особенности в последние две ночи перед боем все на эскадре ожидали атаки японских миноносцев, но сильный туман и свежая погода удержали японские миноносцы в гаванях, за исключением самых больших, которые маневрировали вместе с броненосцами и крейсерами. Но в течение дня ветер постепенно убавил свою силу, и волнение несколько улеглось, так что для японских миноносцев настали благоприятные условия выйти на ночную охоту, ради которой они были построены и в проведении которой они усиленно тренировались. Настала ночь, в продолжение которой они должны были показать, на что способны.

Русские броненосцы, следуя за «Императором Николаем I», склонились к западу, чтобы привести за корму атакующие японские миноносцы и самим стать под защиту крейсеров, одним из назначений которых и являлась охрана броненосцев от минных атак.

Все русские корабли открыли беглый огонь по японским миноносцам, которые стремительно приближались. Флотилия истребителей под командованием Фуджимато шла в атаку на русскую эскадру с севера, истребители флотилии Яджимы и миноносцы флотилии Кавасе приближались с северо-востока, а истребители флотилии Иошиджимы устремились на русские корабли с востока, сопровождаемые с юго-востока флотилией Хиросе. А прямо с юга на всех парах неслись на поле сражения миноносные отряды Фукуды, Отаки, Кондо, Аоямы и Кавады. Наконец, около двух часов ночи флотилия Сузуки приняла участие в минных атаках на более северном участке.

Страшная ночь, которая ожидалась личным составом эскадры Рожественского в течение 7 с половиной месяцев похода, наконец, наступила после не менее страшного дневного боя со всем японским флотом. Кочегары и машинисты уже стояли десятки часов у пышущих жаром котлов и машин, рулевые столько же времени стояли у штурвалов в рубках, расстреливаемых японцами, а у уцелевших орудий выбивались из последних сил неполные комплекты прислуги, часть которой вернулась в строй после перевязки полученных ранений. И офицеры, и матросы были у предельной черты своих физических и моральных сил,

И в жуткие часы, минуты и секунды отражения ночных минных атак от этих безумно усталых людей ещё требовалась чрезвычайная бдительность, чтобы увидеть в полнейшей тьме японские миноносцы раньше, чем неутомленные глаза отдохнувших команд этих миноносцев увидят русские корабли. От них ожидалась очень быстрая реакция, чтобы хорошо прицелиться, немедленно выстрелить и попасть в японские миноносцы, прежде чем они выпустят торпеды. К чести русских моряков, они нашли в себе ещё какие-то неведомые запасы жизненной энергии, которые помогли им отбить первые атаки японских миноносцев. Но за первыми атаками последовал ряд новых вплоть до 11 часов 30 минут ночи.

Тем временем море погрузилось в кромешную тьму. Ослепительные огненные шары орудийных выстрелов вспыхивали по всему горизонту. То там, то здесь точно кто-то зажигал свечки бенгальского огня — это строчили пулемёты. Кое-где острые и прямые лучи прожекторов прорезали тьму и рыскали по тёмной поверхности моря. Потом вдруг луч прожектора останавливался или разрыв снаряда неожиданно освещал малое судёнышко с несколькими храбрецами на мостике, после чего остатки судёнышка стремительно разлетались во все стороны, а ещё через мгновение только волны перекатывались через то место, где только что был японский миноносец.

Но этих смелых кораблей были десятки, и даже много десятков. Они выпускали по русским кораблям страшные длинные сигары, которые проходили то по носу или по корме, а иногда их белый след на воде вёл к борту многострадальных русских кораблей. И тогда оглушительный взрыв потрясал корабль, и его звук расходился отдалённым эхом по неспокойной поверхности моря. Услышав детонацию, многие из состава экипажей других русских кораблей вздрагивали, крестились и молились за спасение своих соотечественников, находившихся на тогда им неизвестных русских кораблях, ставших жертвой минных атак.

Но японским миноносцам удалось гораздо больше, чем попасть в несколько русских кораблей. Им удалось разъединить русскую эскадру, которая до наступления темноты упорно придерживалась инструкции адмирала Рожественского: «Каждый командующий отрядом, имея в виду, что ближайшая цель эскадры есть достижение Владивостока, должен помнить, что достижение возможно только для соединённых сил эскадры».

Соблюдение этого условия давало единственный шанс прорваться во Владивосток ещё тогда, когда эскадра Рожественского была в полном составе. Но в течение первого дня боя его эскадра потеряла четыре своих лучших корабля, а японский флот не потерял ни одного, хотя и получил какие-то неизвестные повреждения от артиллерийского огня русских кораблей. Могли ли остатки русской эскадры ещё надеяться прорваться?

На первый взгляд казалось, что нет, но русские адмиралы и командиры должны были помнить свежий урок боя Первой Тихоокеанской эскадры у мыса Шантунг 28 июня 1904 года. Тогда в течение 2 с половиной часов боя японская эскадра расстреляла все запасы своих снарядов, и путь во Владивосток для русской эскадры был уже открыт, если бы Первая Тихоокеанская эскадра проявила бы хоть долю той решительности в достижении поставленной цели, которую в гораздо более жутких условиях боя показал личный состав Второй Тихоокеанской эскадры.

Предположим, что японцы приняли к сведению уроки боя у мыса Шантунг и так же, как русские броненосцы эскадры адмирала Рожественского, увеличили боевые запасы снарядов примерно на 50%. Но боевое соприкосновение в первый день Цусимского боя длилось уже не 2 с половиной часа, а четыре часа, и, следовательно, японские броненосные корабли должны были находиться на исходе первого дня боя у того же предела истощения в отношении снарядов, как это случилось в бою 28 июня 1904 года.

К этому выводу мы можем прийти и другим путём. Японские орудия были в среднем в 2,5 раза скорострельнее русских орудий, следовательно, и расход их снарядов был в 2,5 раза больше за тот же промежуток времени. И если к концу первого дня боя на русских броненосцах типа «Орёл» оставалась четверть запаса снарядов, то на японских броненосных кораблях запасы снарядов должны были быть уже на исходе. Недаром японский флот каждый раз прекращал стрельбу, как только русская эскадра меняла курс на восток, юг или запад, и снова вступал в бой, как только русские корабли снова поворачивали на север. Адмирал Того прекрасно сознавал опасность, что ему может не хватить снарядов, поэтому ограничивал их расход только для достижения одной цели — не дать русским кораблям прорваться на север.

Поэтому инструкция адмирала Рожественского держаться соединённо должна была с особенным упорством соблюдаться в течение ночи, чтобы утром предстать перед японским флотом в соединённых силах и выдержать последний натиск японских броненосных кораблей в течение того короткого срока, на который им хватило бы остатков запасов снарядов. А если японский флот в течение ночи будет пополнять свои боевые запасы, то он значительно отстанет от русской эскадры и вряд ли сможет в течение следующего дня её догнать.

Расчёт простой, но что случилось в течение ночи с русской эскадрой? Командующие отрядами забыли об инструкции Рожественского, перестали заботиться о поддержании контакта с остальными отрядами и далее с кораблями, входившими в состав их собственных отрядов. Точно наступление темноты уменьшило у части начальников сознание своей ответственности и долга, которым были они исполнены в столь высокой степени в течение дневного боя. Вместо того чтобы продолжать соединённо свой путь ночью, они вдруг начали заботиться только о сохранении своего корабля, а начальники отрядов — хотя бы только части кораблей, обладавших наибольшей быстроходностью.

Адмирал Небогатов, выполняя первую половину приказа адмирала Рожественского, совершенно правильно повернул после отражения первых минных атак на север, но при этом приказал броненосцам идти максимальным ходом, который был способен развить его старый, но ещё мало затронутый боем флагманский корабль «Император Николай I», а именно около 13 узлов. Этого хода уже не могли развить повреждённые в бою броненосцы «Сисой Великий», «Наварин», «Адмирал Ушаков» и броненосный крейсер «Адмирал Нахимов». Отстав от эскадры, они обрекались на одиночество, чтобы стать лёгкой добычей японского флота.

Хуже поступил контр-адмирал Энквист, который со своими крейсерами проявил много мужества в течение дневного боя. При виде идущих в атаку японских миноносцев он не занял своего места на траверзе колонны броненосцев для защиты их от атак японских миноносцев, а, подняв сигнал «Крейсерам следовать за мной», повернул на юг, развив столь большую скорость, что не только повреждённые броненосцы, но даже неповреждённые старые крейсера, входившие в его отряд, не могли угнаться за ринувшимися вперёд нашими новыми и лучшими крейсерами «Олег», «Аврора» и «Жемчуг».

Адмирал Рожественский в это время находился на миноносце «Буйный». Фельдшер Кудинов вынул из головы и ног адмирала осколки снарядов и сделал ему первую перевязку. Адмирал был в полусознании. К вечеру он пришёл в себя, приказал миноносцу «Безупречный» передать на броненосец «Император Николай I», что он передаёт командование эскадрой контр-адмиралу Небогатову для дальнейшего следования эскадры во Владивосток, а миноносец «Бедовый» был послан им снять оставшуюся в живых команду «Суворова». «Бедовый», увы, уже не нашёл «Суворова».

С наступлением темноты «Буйный» следовал за крейсером «Дмитрий Донской», шедшим в кильватер «Олегу» и «Авроре». Адмирал Рожественский, узнав, что русские крейсера идут на юг, приказал немедленно передать на «Дмитрий Донской» его приказание крейсерам — повернуть обратно во Владивосток. Но это приказание передать уже не удалось.

Тем временем «Дмитрий Донской» уже сам не мог угнаться за новыми крейсерами и постепенно от них отставал. В начале десятого часа силуэт «Авроры» после одной или двух попыток повернуть на север скрылся на курсе зюйд-вест 10 градусов. После десяти часов к «Донскому» приблизились «Светлана» и, вероятно, «Алмаз», вели переговоры при помощи мегафона, а затем все три крейсера повернули на обратный курс во Владивосток. То же сделал и крейсер «Владимир Мономах», в это время уже подорванный торпедой.

Увы, крейсера «Олег», «Аврора» и «Жемчуг», растеряв своих мателотов, не остановились и не сделали настойчивой попытки повернуть обратно, а продолжали свой путь на юг. Согласно записи в вахтенном журнале «Авроры», отряд контр-адмирала Энквиста при каждом своём повороте на север натыкался на 5 топовых огней, принадлежавших большим кораблям. Эти топовые огни принимали за принадлежащие японским крейсерам. В действительности же, по приказанию адмирала Того все японские броненосцы и крейсера были отозваны из района действий японских миноносцев и следовали ночью по направлению к острову Дажелет. Таким образом, топовые огни могли принадлежать только русским кораблям или японским рыбачьим флотилиям. Ночь была очень тёмная, и на 200 шагов нельзя было различить ни зги. В этих условиях быстроходные крейсера контр-адмирала Энквиста могли обогнать встреченные корабли, оставаясь сами незамеченными. Но для этого нужно было сохранить присутствие духа, которого в этот момент у Энквиста не оказалось, о чём свидетельствует нижеописываемый факт.

После продолжительного следования на юг временно командующий «Авророй» капитан 2-го ранга Небольсин запросил ратьером флагманский крейсер «Олег», куда мы идём, зачем и нельзя ли уменьшить ход. Ответа не было. Вопрос был повторён. После долгого молчания последовал короткий ответ — «миноносцы».

Ход не был уменьшен. Наутро большинство офицеров флагманского крейсера во главе с лейтенантом Илларионом Викентьевичем Миштовтом, позднее капитаном 1-го ранга и последним военно-морским агентом Императорского правительства в Вашингтоне, лейтенантами Александром Викторовичем Зарудным и Сергеем Сигизмундовичем Политовским обратились к старшему офицеру крейсера, капитану 2-го ранга и позднее контр-адмиралу Сергею Андреевичу Посохову с пожеланием передать контр-адмиралу Энквисту их просьбу не оставлять надежду прорваться во Владивосток и повернуть на север. Энквист эту просьбу отклонил, так как время для поворота на обратный курс уже было пропущено. Тем не менее после этого заявления офицеров Энквист перенёс свой флаг с «Олега» на «Аврору» под предлогом необходимости заместить убитого командира крейсера «Аврора».

Но если три самых быстроходных русских крейсера, и два из них самые сильные, повернули бы во Владивосток ещё ночью вместе с крейсерами «Дмитрий Донской», «Светлана» и др., то, наверно бы, история второго дня сражения у острова Цусима была бы другой. Моральное состояние личного состава отряда контр-адмирала Небогатова было бы более крепким и, вероятно, сдачи бы не произошло, а по направлению к Владивостоку прорвались бы не только два крейсера «Изумруд» и «Алмаз», но и эти крейсера, пришедшие вместо Владивостока в ещё более отдалённую и находящуюся на противоположной стороне Манилу на Филиппинских островах.

К чести офицерского состава этих крейсеров, следует сказать, что они тяжело переживали преждевременный уход их крейсеров с поля незаконченного сражения и, будучи интернированными, посвящали свои досуги изучению опыта сражения для намётки будущих реформ во флоте. В этой работе принимали участие, кроме вышеперечисленных офицеров с крейсера «Олег», также старший штурманский офицер с крейсера «Жемчуг» лейтенант Владимир Иванович Дмитриев, впоследствии военно-морской атташе Императорской России во Франции и заместитель председателя Объединения русских морских организаций за рубежом; артиллерийский офицер с «Жемчуга» лейтенант Николай Иванович Игнатьев 4-й, который впоследствии принял большое участие в организации стрельбы русского флота на дальнее расстояние и был выдающимся работником Морского Генерального штаба во время Первой мировой войны; наконец, несмотря на ранение, полученное в бою, старший минный офицер с крейсера «Аврора» лейтенант Юрий Карлович Старк, впоследствии контр-адмирал и командующий последним отрядом бывшего Императорского Флота, сражавшимся под Андреевским флагом у нас на родине, — Сибирской флотилией в 1921 и 1922 годах.

Первой жертвой торпедных атак японских миноносцев оказался броненосный крейсер «Адмирал Нахимов», шедший в хвосте колонны броненосцев. Для большей меткости стрельбы при отражении атак им открывалось боевое освещение прожекторами, благодаря чему крейсер сделался главным объектом яростных атак японских миноносцев. Одному миноносцу удалось зайти с носа и, прежде чем этот миноносец был утоплен или тяжело повреждён огнём крейсера, ему удалось своей торпедой попасть с правого борта в нос крейсера.

К крейсеру «Владимир Мономах» приблизились, после отражения нескольких атак, в 8 часов 45 минут три миноносца, которые начали делать опознавательные сигналы. Усомнившись, что крейсер стреляет по чужим миноносцам, а не по своим, «Мономах» приостановил стрельбу, после чего один из миноносцев выпустил в крейсер торпеду с расстояния в полтора кабельтова, попавшую в правый борт и вызвавшую затопление передней кочегарки. Возобновив огонь, «Мономах» утопил или тяжело повредил два японских миноносца, но третьему удалось уйти.

После того как повреждённый торпедным попаданием «Адмирал Нахимов» отстал от броненосной эскадры, за ним отстал также броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков», который с затопленным носовым отсеком не мог идти тем ходом, которым шли остальные броненосцы, следуя приказанию контр-адмирала Небогатова. Но «Адмирал Ушаков» не светил прожекторами и избежал минных атак.

По той же причине отстал броненосец «Сисой Великий», который из-за большой пробоины в носу корабля не поспевал за остальными броненосцами.

Отбив две упорных минных атаки, броненосец был в 11 часов 15 минут атакован четырьмя миноносцами с дистанции в полтора кабельтова. Один миноносец был утоплен сразу, опрокинувшись на глазах команды броненосца, но второму удалось выпустить торпеду раньше, чем в него попал 12-дюймовый сегментный снаряд, который разорвал миноносец на две части, и обе оконечности, сложившись вместе, ушли вертикально в воду. Попаданием торпеды было затоплено румпельное отделение броненосца, заклинён руль и оторваны лопасти одного винта.

Около 10 часов вечера, ещё перед повреждением «Сисоя Великого», получил попадание торпедой броненосец «Наварин», заменивший в хвосте броненосной колонны отставший «Адмирал Нахимов». Случилось это так.

Броненосцем командовал старый опытный моряк капитан 1-го ранга барон Фитингоф. Он обладал изумительной способностью спокойно реагировать на все события, и казалось, его ничем удивить было нельзя. Когда сигнальщики доложили о выходе из строя «Суворова», он спокойно ответил:

— Так…

Когда все офицеры в рубке заволновались, с ужасом наблюдая, как переворачивается «Ослябя», то Фитингоф реагировал опять только одним словом:

— Так…

Во время второй фазы сражения на «Наварине» была сбита труба, возник пожар, сел пар, и броненосец потерял ход. В это время броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков» прикрыл его от неприятельского огня. Справившись с пожаром, Фитингоф на этот раз изменил своей привычке и сказал по адресу командира «Адмирала Ушакова» несколько больше слов, чем одно слово «Так».

Но когда в последней фазе сражения пришла его очередь прикрыть броненосец «Орёл», засыпаемый стальным дождём японских снарядов и получивший опасно большой крен, то в корму «Наварина» попали два крупных снаряда, вызвавшие пожар и затопление кормовых отсеков. Фитингоф принял рапорт офицеров о повреждениях, полученных его броненосцем, произнеся снова только одно слово:

— Так…

Но, чтобы поднять настроение экипажа, он бесстрашно вышел из рубки на мостик. В это время снаряд ударил в площадку фор-марса, и на мостик посыпались осколки. Фитингоф опустился на колени, а потом сел, не издав ни одного стона. К нему подскочили офицеры:

— Сильно вас ранило, Бруно Александрович?

— Так, — ответил доблестный командир и, немного помолчав, скупо добавил: — Основательно. Кажись, порвало кишки…

В командование броненосцем вступил старший офицер, капитан 2-го ранга Владимир Николаевич Дуркин, который отвёл повреждённый броненосец в хвост колонны.

Идя последним, «Наварин» сначала успешно отбивал все минные атаки и не отставал от прибавивших ход броненосцев отряда Небогатова. Но от большого хода начали сдавать переборки в корме броненосца. Кают-компанию затопило. Погружённая в воду корма тормозила ход броненосца. Он начал отставать.

Японские миноносцы усилили свои атаки на отстававший броненосец. «Наварину» стало трудно отбиваться одному. Дымный порох, которым были начинены патроны его снарядов, давал после каждого выстрела массу дыма, и пока этот дым не рассеивался, нельзя было вести наводку для следующего выстрела. Старые орудия «Наварина» стреляли слитком медленно для того, чтобы могли быть отражены атаки быстрых миноносцев. Японские миноносцы зашли с обоих бортов броненосца и направили на него свои прожектора. Прислуга орудий начала целиться по прожекторам, а в это время ещё один японский миноносец зашёл невидимо с кормы и выпустил в броненосец торпеду. Торпеда разрушила подводную часть правого борта кормы, но руль и винты действовали. Вся корма броненосца вплоть до кормовой башни погрузилась в море. Броненосец остановился. Стали заводить пластырь. Но волны перекатывались через ют, унося с собой смелых моряков, которые бесстрашно старались достигнуть кормы, продвигаясь по затопленной палубе. Одна особенно большая волна унесла с собой заводимый пластырь вместе со всеми людьми. В эту минуту жизни людей были не в счёт, а вот потеря пластыря была большим горем. Боцман в сердцах не удержался:

— Монахи, а не матросы… Упустили пластырь, ротозеи…

Но в направлении унесённых в море товарищей он и остальные матросы бросили пробковые матрасы.

Японцы возобновили атаки. Пришлось бросить заделку пробоины и дать ход. Они выпускали торпеды, которые, пока что, к счастью, не попадали, стреляли из своих крохотных орудий, из пулемётов и даже ружей. Наконец, незадолго до двух часов ночи, в середину правого борта «Наварина» попала вторая торпеда. Внутрь броненосца снова устремилась вода. Но офицеры и команда ещё не потеряли надежды спасти корабль. Были пущены в ход все водоотливные средства, готовились завести новый пластырь. Судовой священник отец Киприан, держа в руке крест, стоял на коленях и громко молился о спасении корабля.

Но крен броненосца на правый борт всё время увеличивался. Видя, что водоотливные средства не помогают, капитан 2-го ранга Дуркин приказал:

— Спустить катера и шлюпки. Приготовиться спасаться…

Начали спускать шлюпки, разбирать койки и пояса. С одного борта орудия броненосца совершенно погрузились в воду, а с другого борта дула орудий смотрели в небо. Видя это, японский миноносец безбоязненно подошёл вплотную к гибнущему кораблю. Казалось, что он будет помогать спасению команды уже безоружного броненосца. Но на японском миноносце сверкнуло пламя выстрела. Выпущенная торпеда немедленно ударилась в качавшийся и лежавший отвесно на боку корабль. Горы воды поднялись выше мостиков и мачт. Раздался оглушительный взрыв, который услышали почти все русские и японские корабли, рассеянные в кромешной мгле по морской поверхности. «Наварин» моментально перевернулся, накрыв собой спущенные на воду шлюпки, переполненные людьми.

После того как волны сомкнулись над ушедшим на дно броненосцем, на поверхность всплывали люди, брёвна, доски, ящики, которые подбрасывались волнами и дальше калечили людей. Над водой стоял полный мрак. Японские миноносцы, прикончив вражеский корабль, ушли, не приняв мер к спасению ни одного человека из экипажа утопленного ими корабля.

Ледяная вода отнимала последние силы у русских моряков, старавшихся удержаться на волнующейся поверхности волн. Когда рассвело, то осталось в живых только человек тридцать, которые держались за разные деревянные предметы и плавали среди многочисленных трупов, одетых в спасательные пояса. Часам к восьми к терпящим бедствие морякам приблизился японский миноносец, но, не доходя двух кабельтовых до них, прошёл стороной, в то время как японские офицеры на его мостике спокойно смотрели в бинокли на тонущих людей.

Закоченев, исчез под водой мичман Пётр Александрович Пухов. Всё меньше и меньше оставалось плавающих живыми людей. Солнце уже склонилось к закату. Из семисот человек экипажа броненосца «Наварин» английским пароходом, случайно проходившим Корейским проливом, были спасены только 2 кочегара, и один сигнальщик, наконец-то, был подобран японским миноносцем.

Ожесточённые атаки японских миноносцев в течение ночи закончились потоплением одного русского броненосца и повреждением другого броненосца и двух крейсеров. Эти потери сами по себе не были столь ужасны, но совместно с потерями, понесёнными эскадрой адмирала Рожественского в дневном бою, они значительно подорвали боевую силу эскадры. Но самое главное, что удалось японским миноносцам, это то, что Вторая Тихоокеанская эскадра перестала на исходе ночи существовать как соединённая сила. Это обстоятельство уже окончательно решило судьбу сражения у острова Цусима.

Согласно донесению адмирала Того, успех японских миноносцев в ночных атаках был куплен ценой трёх миноносцев потопленными, четырёх истребителей и ещё трёх миноносцев тяжело повреждёнными, и около ста человек было убито и ранено из личного состава миноносцев. Все японские моряки с погибших миноносцев были спасены.

Если бы японские корабли так же усердно спасали русских моряков, как своих, то количество потонувших чинов Второй Тихоокеанской эскадры не исчислялось бы тысячами, а может быть, только сотнями.

Божьи жернова мелют медленно, но верно. Только через сорок лет японским морякам пришлось на себе испытать и горечь поражения, и ужас отчаяния, когда им пришлось заглянуть в бездонные глаза той же смерти, которая так же безжалостно ожидала их, как она стерегла покинутых и беспомощных русских моряков, тщетно искавших спасения, держась на поверхности пустынных волн на безбрежных просторах Японского моря.

 

ГЛАВА XVIII.

УТРО ВТОРОГО ДНЯ

Печальную картину представляла Вторая Тихоокеанская эскадра на рассвете 15 мая.

Ещё накануне, до наступления темноты, вся эскадра была в сборе. Прошла ночь, и отдельные группы кораблей и одиночные корабли рыскали внутри морского простора, ограниченного с запада берегами Кореи и острова Цусима, с севера — островом Дажелет, а с юга — побережьем Японии. Случилось то, чего больше всего боялся адмирал Рожественский — что русская эскадра разъединится и, вместо того чтобы представлять собой сжатый кулак, превратится в мягкую ладонь с растопыренными пальцами.

Только на восток была открыта широкая дорога, которая как бы сама приглашала русские корабли воспользоваться ей, чтобы затеряться в безбрежном море. Но путь на север был короче — до Владивостока. И именно туда устремилась большая часть русской эскадры, следуя курсом, предписанным адмиралом Рожественским для соединённой эскадры. Но так как корабли потеряли друг друга, то, следуя этим самым коротким курсом, они легче всего попадали в сеть, расставленную японским флотом.

Было много причин, почему отдельные корабли предпочли идти этим самым опасным для них курсом. На одних не хватало угля для более дальнего пути. На других полученные повреждения вызывали необходимость идти самым коротким путём. На остальных командиры стремились как можно скорее дойти до своего порта, чтобы сократить время нервного ожидания нового боя и поскорее дать командам отдохнуть от смертельной усталости, охватившей их. Но этот путь был наименее благоразумным для одиночных кораблей.

Конечно, все японские крупные корабли перешли за ночь к острову Дажелет и расположились цепью между южной оконечностью Кореи и этим островом. Только соединённая эскадра имела какой-то шанс прорваться через эту цепь, но не отдельные корабли или небольшие группы кораблей. Кроме того, по всему побережью Кореи и на острове Дажелет находились японские посты наблюдения, которые сообщали обо всех замеченных передвижениях русских кораблей.

С юга к острову Дажелет приближался отряд адмирала Небогатова, а между островами Дажелет и берегами Кореи стремились прорваться на север отдельными группами два крейсера и четыре миноносца. Только один крейсер и один миноносец воспользовались широкой дорогой, ведущей на восток, и прорвались во Владивосток.

Ещё один миноносец и транспорт «Иртыш» попытали безуспешно счастья пройти вдоль северного побережья Японии.

На юг повернули и спаслись от уничтожения транспорта «Корея», «Анадырь», буксир «Свирь» и миноносец «Бодрый», который дошёл до Шанхая, получив уголь со случайно встреченного английского парохода и имея на борту экипаж миноносца «Блестящий». Последний из-за повреждений, полученных в бою, идти не мог, и был в 5 часов утра 15 мая затоплен.

Решение командиров этих транспортов было правильным, поскольку выяснилось в течение боя, что эскадра не сможет их провести во Владивосток. Увы, того же нельзя сказать о трёх лучших, сильнейших и наиболее быстроходных крейсерах контр-адмирала Энквиста, которые, уйдя на юг, ослабили эскадру Небогатова и были отчасти косвенной причиной печальных событий этого дня.

Если бы эти крейсера так же добросовестно исполняли свои обязанности по защите броненосцев от ночных минных атак, как это в течение всей ночи делал крейсер «Изумруд», охраняя корабли отряда Небогатова, то, наверное, на рассвете 15 мая не повстречались бы между островом Цусима и Южной Кореей три тонущих русских корабля, которые были в течение ночи предоставлены самим себе и получили попадания торпедами, пущенными с японских миноносцев. Тщетно провозившись всю ночь над заделкой полученных пробоин, эти корабли, конечно, не смогли далеко уйти. Если бы они также не находились вблизи острова Цусима, а у Владивостока, то, наверное, их удалось бы спасти. Но возможность уйти в близкий порт для исправления полученных повреждений имелась только у японского флота, но не у русской эскадры.

Первым кораблём, которому пришлось утром 15 мая ликвидировать свои счёты с жизнью, был броненосный крейсер «Адмирал Нахимов». За время боя крейсер получил около тридцати попаданий и имел около 20 убитых и 50 раненых из личного состава. Борьба с пробоиной от торпеды, попавшей ночью, была затруднена ветхим состоянием корабля. Двери и переборки были уже от возраста ослаблены ржавчиной и не могли противостоять напору воды. Было затрачено много усилий завести пластырь и вместо второго пластыря парус, под которым когда-то крейсер делал большие переходы, но все усилия были тщетны.

Командир капитан 1-го ранга Александр Андреевич Родионов долго не сдавался и всё надеялся спасти и довести корабль до Владивостока, прежде чем решил направить крейсер к берегу и начать спасение команды. В таком положении застали «Адмирал Нахимов» японский вспомогательный крейсер «Садо-Мару» и истребитель «Ширануй». Пока японские корабли приблизились, Родионов успел уже пересадить всю команду на шлюпки, оставшись на крейсере вдвоём со штурманским офицером лейтенантом Вячеславом Евгеньевичем Клочковским, и приготовился взорвать корабль. Но взрыв не удался.

Японский офицер, поднявшись на крейсер, не заметил спрятавшихся за полуютом двух русских офицеров. Он убедился, что крейсер спасти невозможно, но всё же поднял на гафеле японский флаг. Как только он спустился обратно в шлюпку, командир и штурман спустили японский флаг, и в скором времени крейсер, с креном на правый борт, ушёл носом в пучину. Японские корабли удалились, подобрав команду крейсера со шлюпок. Два офицера, оставшиеся верными долгу, остались плавать одни целый день на поверхности моря, и только к вечеру были подобраны случайными японскими рыбаками.

Вторым терпящим бедствие кораблём был броненосец «Сисой Великий». В бою предыдущего дня он открыл огонь через три минуты после начала стрельбы «Суворовым». Начав с пятого в линии японского корабля, находившегося на дистанции в 55 кабельтовых, он постепенно переносил огонь на последующие японские крейсера, расстояние до которых постепенно уменьшилось до 40 кабельтовых.

В течение первого получаса боя снаряд из носовой башни попал в правый спардек броненосного крейсера «Ивате» и произвёл на нём большой пожар.

Попадания в «Сисой Великий» начались после гибели «Осляби», но их было ещё мало. Количество попаданий увеличилось в течение второй фазы боя; потом, когда броненосец пытался прийти на помощь «Суворову» и, наконец, в то время, когда броненосец прикрывал тонущий «Александр III» и пришлось вести бой на оба борта: против японских броненосцев с одного борта и против японских броненосных крейсеров с другого борта.

Наибольший вред произвело попадание 8-дюймового снаряда в порт 6-дюймового орудия правого борта, что случилось около 4 часов дня. Возник пожар в каземате, загорелась краска на стенах, затем огонь проник под спардек, где было сложено много горючего материала, и многие были отравлены возникшими газами, в том числе оба врача — Вениамин Николаевич Подобедов и Константин Георгиевич Кальевич, которые вскоре умерли. Из-за этого пожара броненосцу пришлось прекратить стрельбу и выйти на полтора часа из строя.

Следующее большое разочарование доставили небронированные оконечности броненосца. Надводная пробоина в носу, заливаемая волной, вскоре стала подводной, и броненосец постепенно садился носом. Вода залила весь перёд, и, когда броненосец ночью старался держать ход за «Николаем I», переборка не выдержала — пришлось сбавить ход, отстать от эскадры и стать жертвой атак японских миноносцев.

На рассвете броненосец с заклиненным рулём еле двигался задним ходом, управляясь машинами. Видя тщетность всех усилий спасти корабль при помощи двух заведённых пластырей, командир капитан 1-го ранга Мануил Васильевич Озеров стал пускать ракеты, призывая к себе на помощь остальные русские корабли. Вскоре показались крейсер «Владимир Мономах» и миноносец «Громкий». Но, увы, «Владимир Мономах», имевший в то время крен в 14 градусов, сообщил при помощи прожектора, что должен сам через час затонуть. Командир крейсера капитан 1-го ранга Владимир Александрович Попов отпустил в распоряжение «Сисоя Великого» шедший с ним миноносец, а сам направил крейсер к находившемуся в 25 милях острову Цусима.

Вскоре на горизонте появились три корабля, оказавшиеся японскими вспомогательными крейсерами. Они были встречены уже не как противники, а как единственные корабли, которые могли бы спасти команду тонущего броненосца. Капитан 1-го ранга Озеров отпустил «Громкий» снова в распоряжение «Владимира Мономаха», а сам поднял сигнал о помощи и начал сажать раненых в спущенные на воду уцелевшие шлюпки.

К броненосцу подошла японская шлюпка и пристала, придерживаясь крюками за дула 12-дюймовых орудий носовой башни, так как весь бак уже погрузился под воду. Озеров обратился к японскому офицеру с просьбой помочь спасти людей, но японец занялся спуском русского флага и подъёмом японского. Напрасно Озеров его убеждал, что минуты жизни корабля сочтены. Наконец, японец убедился сам в этом и спустил с гафеля японский флаг. Броненосец перевернулся около 11 часов дня, имея ещё 200 человек команды на палубе, и ушёл под воду с Андреевским флагом, развевающимся на фор-стеньге, откуда японец его спустить не сумел. Японские корабли подобрали 32 офицера, 11 кондукторов и 682 нижних чина, всего 725 человек.

Крейсеру «Владимир Мономах» оставалось дойти ещё три мили до берегов острова Цусима, когда положение корабля стало критическим и пар в полузатопленных котлах окончательно сел. Старенький крейсер был построен ещё как винтовой фрегат и совместно с паровой машиной имел парусное вооружение. Впоследствии он был перестроен в крейсер, имея ход канонерской лодки в 14 узлов. Естественно, что он не мог угнаться ночью за новеньким крейсером «Олег», который шутя развил 18 узлов хода. Оставшись один, он также стал жертвой минных атак японских миноносцев. Трюмная система для борьбы за непотопляемость корабля в то время, когда «Мономах» строился, ещё не была разработана, и крейсер не мог справиться с полученной пробоиной.

К «Мономаху» подошёл «Громкий», который ещё раньше предложил снять с крейсера до 250 человек команды. Больше миноносец вместить не мог. Капитан 1-го ранга Попов решил не делить команду крейсера, а всю её свести на берег. «Громкому» он приказал прорываться во Владивосток, не будучи обременённым спасёнными людьми. Около полудня «Владимир Мономах» затонул с развевающимися стеньговыми Андреевскими флагами. Часть команды достигла берега на шлюпках, а остальные были подобраны двумя японскими вспомогательными крейсерами, которые приблизились к «Мономаху» после того, как закончили спасать команду броненосного крейсера «Адмирал Нахимов» и броненосца «Сисой Великий».

Увы, «Громкому» не удалось уйти вовремя из западни. Слишком много он потерял времени, идя черепашьим ходом ночью, когда он не счёл для себя возможным бросить подорванный торпедой крейсер, и затем, когда он утром хотел помочь обоим тонущим русским кораблям. За ним погнались японские миноносцы. Вскоре все отстали, кроме одного. Бой длился в течение часа на расстоянии в 22 кабельтовых Японский миноносец получил пробоину в носу и повернул назад.

Но вслед за ним появился, идя от цусимского берега наперерез курса «Громкого», ещё один четырёхтрубный миноносец, с которым «Громкий» вёл бой от 10 до 11 утра. В это время от берега навстречу «Громкому» направились ещё четыре японских миноносца, но они постепенно отстали. В 11 часов 15 минут на первом миноносце вспыхнул пожар. В «Громкий» не было попаданий, и он развил максимальную скорость, на которую был способен. Пылающий японский миноносец стал заметно отставать. Казалось, что «Громкий» уже избавился от преследования.

Но с моря появился новый противник, оказавшийся японским истребителем «Ширануй», вооружённый двумя 3-дюймовыми орудиями против одного 3-дюймового орудия на «Громком» при нескольких мелких орудиях на обоих кораблях, не имевших большого боевого значения, так как их снаряды не пробивали, а только делали вмятины в тонком железном борту миноносцев.

С 11 часов 30 минут начался бой с «Ширануй», который лёг на параллельный курс и держался в 12 кабельтовых впереди «Громкого». Русский миноносец оказался между двух огней. Тогда командир «Громкого» капитан 2-го ранга Георгий Фёдорович Керн решил покончить с задним миноносцем и, сблизившись с ним, атаковать его торпедами. Но, увы, порох запального патрона в минном аппарате отсырел, и одна выстреленная торпеда ударилась о борт и не забрала ход, а от другой японский миноносец едва успел увернуться. В это время японцы достигли первых попаданий в «Громкий». Был убит минный кондуктор Андрей Безденежных и большинство прислуги минных аппаратов. Другой снаряд вывел из строя задний котёл, обварив паром находившихся внизу кочегаров. В свою очередь русские комендоры также вывели из строя один котёл на японском миноносце и подбили носовое 3-дюймовое орудие.

В это время истребитель «Ширануй» приблизился на 5 кабельтовых и прямым попаданием вывел из строя ещё один котёл на «Громком». Ход упал с 24 узлов до 16. Пользуясь теперь преимуществом в ходе, японцы поставили русский миноносец снова в два огня, и из этого положения «Громкий» уже выйти не смог. Началась сильная убыль в людях. Количество пробоин всё время росло. Старший офицер лейтенант Александр Александрович Паскин и вахтенный начальник мичман Мануил Николаевич Шелашников еле успевали заделывать пробоины. Носовой погреб затопило водой. Матросы ныряли за снарядами, чтобы поддерживать огонь из 3-дюймового орудия.

На «Ширануй» вспыхнул пожар на корме, и на время его кормовая артиллерия замолчала. На нём вышла из строя правая машина и заклинило руль. Истребитель стал кружиться на месте. Четырёхтрубный миноносец сильно накренился на правый борт. Но на «Громком» уже было сбито 3-дюймовое орудие и остались неповреждёнными только два 47-миллиметровых орудия. Из 73 человек команды остались невредимыми едва тридцать. «Громкий» получил крен на правый борт и большой дифферент на нос.

Капитан 2-го ранга Керн, видя, что миноносец уже не спасти, попытался таранить японский 4-трубный миноносец, но ход уже был слишком мал, и японец увернулся. Был сбит флаг на гафеле, но немедленно был поднят Андреевский флаг на фок-мачте и прибит там сигнальщиком Скородумовым. На «Ширануй» русские снаряды 4 раза сбивали японский флаг.

Японские миноносцы, видя бедственное положение «Громкого», начали приближаться. Командир, предвидя попытку абордажа, приказал раздать уцелевшей команде винтовки, из которых был открыт огонь по японским миноносцам. Последние отошли на 3 кабельтовых и продолжали громить русский корабль из орудий.

Керн приказал команде спасаться, а инженер-механику штабс-капитану Вадиму Владимировичу Саксу — открыть кингстоны. Вода уже подходила к верхней палубе. Комендоры Капралов и Жижко выпустили последние два снаряда и удачно попали в противника. Японцы, открыв ожесточённую канонаду, тяжело ранили лейтенанта Паскина, а потом убили уже на тонущем миноносце мичмана Шелашникова и смертельно ранили командира. Управлявший с кормового мостика артиллерийским огнём мичман Владимир Николаевич Потёмкин, отличавшийся редкой храбростью и, уже будучи капитаном 1-го ранга, стойко боровшийся с большевиками с первых дней существования Добровольческой армии, подбежал к упавшему на переднем мостике командиру, который только успел сказать:

— Я умираю — примите командование миноносцем.

Не имея больше снарядов, Потёмкин открыл стрельбу из ружей, но был в свою очередь ранен. Японцы сыграли отбой и спустили шлюпки, которые подошли к группе плававших матросов вместе с капитаном Саксом. Но Сакс не позволил команде спасаться, пока не будут сняты тяжелораненые с палубы «Громкого». Едва успели японцы их погрузить на шлюпки, как храбрый русский миноносец лёг в 12 часов 45 минут на правый борт и затонул с прибитым на фок-мачте Андреевским флагом, унеся с собой на дно тела павших геройской смертью капитана 2-го ранга Керна, мичмана Шелашникова, кондуктора Безденежных и матросов.

На японском истребителе «Ширануй» было убито 4 и ранено 11 человек, а на 4-трубном миноносце, оказавшемся номерным № 63, было значительно больше потерь. По свидетельству мичмана Потёмкина, на его верхней палубе был полный разгром, всюду виднелись лужи крови и лежали оторванные куски человеческих тел. Дорогую цену заплатили японцы за потопление миноносца «Громкий».

 

ГЛАВА XIX.

СЛОМЛЕННАЯ ВОЛЯ

Был жаркий июньский день 1920 года. Солнце безжалостно палило на плоские степи Северной Таврии. Куда ни взглянешь, прозрачные волны горячего воздуха колыхались над покрытой бахчами равниной, точно свежий бриз щекотал волнующуюся поверхность моря. Но не было и следа какого-либо ветерка.

Село Михайловка. Огромное село, растянувшееся на много вёрст и населённое многими тысячами жителей. Пустынная, загаженная и облупившаяся железнодорожная станция за несколько вёрст от села. Три морских офицера, приписанные к одному из знаменитых «цветных» полков Добровольческой армии, ждут вечернего поезда, чтобы попасть в свой полк. Кто-то на станции вспомнил, что в селе проживает адмирал вместе со своей дочерью, народной учительницей. Имя адмирала — Небогатов.

Мои два товарища, старше меня по Морскому корпусу, решили скоротать время скучного ожидания на станции и отправились в село навестить Небогатова. Я отказался. Инстинктивно предпочёл просидеть один несколько часов в душной и грязной станции, чем познакомиться с человеком, не прибавившим славы Андреевскому флагу.

С тех пор прошло 35 лет. Этот далёкий эпизод мне снова пришёл в голову, когда я оказался перед самой трудной задачей при составлении описания Цусимского сражения — коснуться печальной главы, главным действующим лицом которой был человек, с которым я сознательно уклонился встретиться.

В течение долгих 35 лет я вспоминал этот эпизод и колебался — не зря ли тогда я дал себя увлечь чувствам, свойственным ранней юности, и не нанёс ли я в своих мыслях моральную обиду невинному человеку?

Но теперь передо мной находится жуткий человеческий документ. Он называется: «Отчёт о сдаче 15 мая 1905 года неприятелю судов отряда бывшего адмирала Небогатова». В этой толстой книге ничего не выдумано. В ней даны только свидетельские показания живых людей. Эта книга написана самой жизнью, но ни в одном романе не найти столько страниц описания пережитой трагедии, волнующих душевных переживаний и обличительного анализа действий своих и чужих.

Тогда, на станции села Михайловка, я не знал о существовании этой книги, и внутреннее чутьё мне подсказало мою реакцию. Не видел я этой книги, когда 35 лет сомневался в правильности своего решения. Но теперь, ознакомившись с её содержанием, я был поражён и потрясён невероятным сходством событий, происшедших 15 мая 1905 года на судах отряда Небогатова в далёком Японском море, с теми, что прокатились по просторам всей России в роковые февральские дни 1917 года.

Время Русско-японской войны не сохранилось в моей младенческой памяти, настолько я ещё тогда был мал, но поступки и переживания участников сдачи кораблей отряда Небогатова мне оказались удивительно знакомыми, потому что те же поступки и те же переживания людей запечатлела моя юношеская память в дни «Великой и бескровной русской революции», произошедшей 12 лет спустя.

И там, и здесь одни и те же симптомы болезни — зловещие признаки тяжёлого морального недуга, который не заметили ни судьи, судившие адмирала Небогатова и его офицеров, ни русская общественность, защищавшая с пеной у рта мотивы ложной гуманности, повлиявшие на решение адмирала Небогатова. Точно Создатель, по неведомым причинам, ослепил всю Россию. За невинными кустами на переднем плане русские люди не увидели огромного дремучего леса, которому понадобилось только 12 лет, чтобы своим буйным ростом закрыть и проглотить в своих недрах страну с тысячелетними историческими устоями.

Нет, в июне 1920 года инстинкт меня не подвёл. Небогатов, сам того не подозревая, своим поступком показал дорогу тем, кто спустил национальный стяг с мачт не четырёх кораблей (из них трёх старых и одного тяжело повреждённого), а на всём пространстве огромной и могучей страны, имя которой было — Российская империя.

Светало… Японское море встретило русские корабли ясной погодой и спокойной поверхностью морской глади… Ох, не верится этому затишью — за приветливым лицом дальневосточного моря не прячется ли азиатское хищное коварство?

В кильватер шло несколько русских кораблей. Сколько их? Один, два, три, четыре… и ещё один сбоку — пять, а где же остальные?

Впереди идёт «Император Николай I» под контр-адмиральским флагом, за ним сильно покалеченный «Орёл» и два броненосца береговой обороны, «Адмирал Сенявин» и «Генерал-адмирал Апраксин». Несколько в стороне — верный спутник броненосного отряда лёгкий крейсер «Изумруд».

А где же «Сисой Великий», единственный корабль, кроме подбитого «Орла», который был вооружён современной артиллерий? Где же «Наварин», хотя и вооружённый устаревшей артиллерией, но лучше всех русских кораблей защищённый бронёй? Где же броненосный крейсер «Адмирал Нахимов», который мог бы противостоять хотя бы одному японскому броненосному крейсеру? Нет также броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков».

А где же крейсера, из которых ни один не был потоплен в бою предыдущего дня и только один был сильнее других повреждён?

Из 16 крупных кораблей, составлявших русскую эскадру перед наступлением темноты, осталось сейчас только пять. Неужели они все были потоплены японскими миноносцами в течение ночи?

Такие мысли и вопросы осаждали головы адмирала Небогатова, командиров, офицеров и матросов этих пяти кораблей. Тщетно они всматривались в даль. Горизонт был чист со всех сторон.

С «Николая I» запросили семафором на «Орёл»: «Показать имя корабля и кто командир». Ответ последовал: «„Орёл“ под командой капитана 2-го ранга Шведе вместо смертельно раненного командира». Был задан новый вопрос: «Показать повреждения у орудий». Отвечено: «Исправны два 12-дюймовых и четыре 6-дюймовых орудия».

В это время на горизонте появились дымки. Настроение приподнялось. Каждый ожидал, что дымки принадлежат отставшим русским кораблям. Дымки слева, с кормы, приближались. Но это были не русские корабли, а восемь японских крейсеров. На «Николае I» взвился сигнал:

— Приготовиться к бою.

Пробита боевая тревога. Комендоры заняли свои места у орудий. Кочегары и машинисты безмолвно спустились к котлам и машинам, закрыв за собой броневые крышки люков. У каждого из них дрогнуло сердце — откроются ли для них эти крышки снова и увидят ли они опять дневной свет? Во вчерашнем бою эти крышки оказались могильной плитой для машинной команды четырёх русских броненосцев. Замурованные в броневом гробу, они скрылись навсегда под поверхностью волн. Но не было ни тени паники или страха. Все в один голос утверждают, что ни у кого из офицеров и команды не появилось мысли о сдаче… за исключением двух-трёх лиц. Ожидалось, что если из-за превосходства в силах неприятельской эскадры бой окажется безнадёжным, то корабли будут взорваны или потоплены.

С «Орла» просемафорили на «Николай I», что у него нет ни одного исправного дальномера и что он просит сообщить расстояние до неприятеля. Ответ был — 60 кабельтовых. Русские броненосцы повернули на сближение с противником, но тот повернул «все вдруг» на 16 румбов и стал уходить.

С кормы появились новые дымки. «Изумруд» пошёл в разведку, но и эти дымки принадлежали японским крейсерам. Ещё дымки приближались с носа. Вскоре пять русских кораблей были окружены 28 японскими, и среди них были 4 броненосца и 6 броненосных крейсеров. На них не было видно следов вчерашнего боя, только на флагманском корабле адмирала Того была сбита грот-мачта. С дистанции в 60 кабельтовых японский флот открыл огонь по флагманскому кораблю контр-адмирала Небогатова. Но он не отвечал. Что же на нём происходило?

Броненосцем «Император Николай I» командовал капитан 1-го ранга В.В. Смирнов. В бою 14 мая он был легко ранен и ушёл в бронированное румпельное отделение броненосца, где просидел весь бой, сдав командование броненосцем начальнику отряда. Утром он пригласил к себе флаг-капитана начальника отряда капитана 2-го ранга В.А. Кросса и просил его передать адмиралу, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Кросс доложил об этом адмиралу, на что тот ответил:

— Ну, это ещё посмотрим.

Но тщетно Небогатов осматривал горизонт, напрасно он посылал в разведку крейсер «Изумруд» — нигде не было видно остальных русских кораблей, которых Небогатов ночью растерял, держа со своим флагманским кораблём слишком большой ход для того, чтобы за ним могли следовать повреждённые в бою броненосцы. Кроме того, отразить минную атаку всегда легче соединённой эскадрой, чем одиночным кораблям, что также, очевидно, упустил из виду Небогатов под влиянием усталости минувшего дня.

Вообще Небогатов был опытным моряком и предусмотрительным начальником. Он научил корабли своего отряда держать строй в полной темноте и в некоторых отношениях подготовил свои корабли к бою лучше, чем были подготовлены корабли первого и второго отрядов, но сами его корабли не имели боевой ценности. Они не достреливали до японских броненосных кораблей в бою предыдущего дня и по той же причине не могли отвечать на огонь японской эскадры на другой день. Расстояние до японских кораблей превышало дальнобойность их орудий.

Увы, адмирал Рожественский оказался прав. Посланный ему на помощь третий отряд оказался не только лишней обузой, но ещё хуже — он вписал в историю русского флота самые печальные страницы.

Спустя полчаса Небогатов вызвал Смирнова к себе и, по-видимому, дал себя уговорить. Он приказал немедленно набрать сигнал «Сдаюсь». Услужливый флаг-капитан самолично его набрал.

Но здесь выступил старший офицер броненосца капитал 2-го ранга Пётр Петрович Ведерников, который предупредил адмирала, что, согласно морскому уставу, решение о сдаче может принять только военный совет.

Немедленно зазвенели телефоны и забегали ординарцы, созывая офицеров на капитанский мостик. Каждый из них был на своём боевом посту, ожидая приказания открыть огонь. И вдруг, на виду всей японской эскадры, они были вызваны покинуть свои места по боевому расписанию, обрекая корабль на бездействие. Часть офицеров с возмущёнными лицами, другие в полной растерянности бросились на мостик. В это время сигнал о сдаче уже трепетал на ноке реи, но его значение ещё не было известно офицерам и команде. Едва успела собраться половина офицерского состава броненосца, как Небогатов обратился к ним со словами:

— Я хочу, господа офицеры, сдать броненосец. В этом я вижу единственное средство спасти вас и команду. Как вы думаете?

Первое слово получил прапорщик Александр Николаевич Шамие, который только всего полгода, как сменил университетскую тужурку на офицерский китель, но тем не менее он без колебания заявил:

— Если мы не можем сражаться, то нужно открыть кингстоны и корабль затопить!

Того же мнения были прапорщик Николай Иннокентьевич Балкашин, мичманы Павел Леонгардович Унгерн-Штернберг и Юрий Фадеевич Волковицкий; последний со слезами на глазах заявил:

— Как же так сдаваться?

Небогатов не допустил следующих офицеров к слову и начал доказывать, что дальнейшее сопротивление бесполезно, на что капитан 2-го ранга Ведерников возразил:

— Сопротивляться бесполезно для корабля, но оно полезно для России.

Небогатов, показывая рукой на насторожившуюся команду, демагогически громко сказал:

— Посмотрите на команду, многие ещё жить не начали, неужели всех их утопить?

Мичман Волковицкий начал возражать, что адмирал не имеет права сдать эскадру, что уже позора довольно, что 2500 человек команды отряда ничто по сравнению с 30000 солдат, погибших под Мукденом. Если нельзя сражаться, то нужно корабли затопить или взорвать.

Небогатов вышел из себя и стал кричать на Волковицкого, что он слишком молод, чтобы ему противоречить, и что всю ответственность он берёт на себя.

Тогда Волковицкий обратился к Ведерникову, прося его принять командование броненосцем. Но старший офицер не нашёл у себя мужества пойти против адмирала и безнадёжно махнул рукой:

— Потерявши голову, по волосам не плачут. Топиться — не исход.

В это время на мостик поднялся флагманский артиллерист капитан 2-го ранга Николай Парфеньевич Курош, крича: «Драться до последней капли крови!» Адмирал приказал матросам его увести.

Мичман Виктор Владимирович Дыбовский, не подозревая, что происходит на мостике, зычно рапортует с марса фок-мачты:

— До неприятеля 60 кабельтовых.

Адмирал обращается к старшему артиллерийскому офицеру лейтенанту Александру Александровичу Пеликану с вопросом:

— Можем ли мы открыть но неприятелю огонь?

— Бесполезно, ваше превосходительство. Наши снаряды не долетят до противника.

С неприятельской эскадры раздался пристрелочный выстрел по флагманскому кораблю. Офицеры поспешили разойтись по своим постам.

С Небогатовым случилась истерика, которой у него никогда не бывало. Из глаз брызнули слёзы. Он сорвал фуражку и начал топтать её ногами:

— Японцы не разобрали нашего сигнала. Скорее поднять белый флаг!

Неприятельские снаряды начали подымать фонтаны воды вокруг броненосца. Снаряд разорвался у боевой рубки. Был ранен флагманский штурман подполковник Дмитрий Николаевич Федотьев. Другой снаряд разорвался на баке. Несколько ударили в борт. Небогатов неистовствовал:

— Повернуть башни в сторону от неприятеля! Спустить наш флаг! Поднять японский флаг!

И опять нашёлся другой услужливый флаг-офицер, который собственноручно поднял японский флаг.

«Николай I» застопорил машины. Японцы прекратили стрельбу.

Небогатов приказал созвать команду, к которой обратился со словами:

— Братцы, мне не страшно умирать, но я не хочу губить вас — молодых. Весь позор я принимаю на себя. Пусть меня судят. Я готов пойти на смертную казнь.

Команда, которая только что безропотно приготовилась умереть или, затопив корабль, очутиться, с малой надеждой быть спасёнными, в ледяной воде, мгновенно преобразилась. Напрасно машинный унтер-офицер Василий Фёдорович Бабушкин, получивший восемнадцать ран под Порт-Артуром и добровольно пересевший в Сингапуре на броненосец, чтобы на нём идти снова в бой, выкрикнул:

— Братцы, да что это такое? Адмирал жалеет нас, матросов, а нужно жалеть родину. Адмирал ведь не сестра милосердия.

Баталёр Новиков в своём романе «Цусима» не пожалел красок, чтобы представить русских матросов циниками, но и он не нашёл в отношении Небогатова иных слов, кроме того, что тот забыл, что находится на военном корабле, а не в доме милосердия, и что он — командующий, а не какой-нибудь духобор или толстовец, размышляющий о непротивлении злу.

Мичман Волковицкий тщетно пытался убедить матросов помочь ему открыть кингстоны. То же пытались сделать мичманы Борис Михайлович Четверухин и Дыбовский, но матросы возразили им, что адмирал им даровал жизнь, а офицеры молоды, чтобы отменять приказания адмирала. Вскоре все три офицера были арестованы японцами по просьбе русского начальства.

Инженер-механик подпоручик Николай Дмитриевич Беляев узнал о сдаче, находясь в машине. «Мерзавцы, — сорвалось у него, — даже умирать не умеют». Поднявшись наверх, он настаивал взорвать броненосец, на что Небогатов ему ответил:

— Не делайте глупостей, топить поздно и нечестно.

— Ваше превосходительство, сдаваться — позор, я не сдаюсь.

— Ну, как знаете, — отрезал Небогатов.

— Ну что же, стреляйтесь, если вы себя считаете опозоренным, — возразил ему ещё один флаг-офицер, — а мы исполним приказание адмирала.

Беляев с горечью в сердце сдержался, но на суде он спрашивал:

— Чья рука не дрогнет, чтобы застрелить храброго, убелённого сединами адмирала? Решиться поднять руку на поставленного верховной властью начальника? На этот поступок вряд ли у кого хватит силы и смелости.

Офицеры и сохранившие боевой дух матросы с отчаяния начали выкидывать за борт всё, что не должно было попасть в руки неприятеля, но послушные исполнители приказаний адмирала так же ревностно следили, чтобы в руки врага всё перешло в полной исправности. Иначе будет нечестно по отношению к противнику. А по отношению к России?

А «братцы», только что ревностно исполнявшие каждое полученное ими приказание, вышли из повиновения, разбили ахтерлюк, перепились и начали грабить офицерские каюты. Адмирал им сам показал пример клятвопреступления.

Так бесславно закончил свою кампанию броненосец «Император Николай I». Через 12 лет та же самая картина до мельчайших подробностей повторилась в грандиозных масштабах на всём пространстве нашей Родины — и Русского государства не стало.

«Орёл» представлял собой обгорелую груду продырявленных и скрученных железных листов и балок, возвышающихся над бронёй. Пробоины за ночь были забиты деревянными щитами, а щели заткнуты одеялами, матрасами, брезентом. В случае возобновления боя все эти примитивные заплаты должны будут отскочить от новых сотрясений, вызванных собственными залпами или попаданиями неприятельских снарядов.

Личный состав был до крайности утомлён. Две ночи проведены без сна. Но по боевой тревоге все заняли свои места. Каждый был уверен, что броненосец будет затоплен, и по-своему готовился к моменту, когда он очутится в воде.

Незавидное положение броненосца обсуждалось уцелевшими офицерами на мостике корабля. Мичманом Сакеллари было сделано здравое предложение — подойти к крейсеру «Изумруд», передать на него своих раненых и команду, а броненосец затопить.

Но капитан 2-го ранга Шведе не мог сразу решиться. Так прошло минут двадцать, пока на «Николае I» не взвился роковой сигнал. Когда разобрали сигнал, то Шведе ему не поверил и запросил семафором разъяснение.

С флагманского корабля ответили: «Окружён всем флотом неприятеля, сопротивляться не могу, сдаюсь, передайте по линии». Сомнений не было. Шведе зарыдал.

В это время из правой носовой башни были сделаны два пристрелочных выстрела по неприятелю. Шведе приказал прекратить стрельбу и отрепетировать сигнал.

Почти все остальные офицеры были за потопление корабля. Инженер-механики Парфёнов, Румс и Антипин приготовили кингстоны к затоплению и только ждали распоряжения. Но его не последовало, так как Шведе уже превратился в офицера, послушного только адмиралу, и нашёл для успокоения своей совести извинение в том, что топить уже поздно и японцы отомстят командам остальных кораблей.

Ту же самую картину являли собой оба броненосца береговой обороны. На «Генерал-адмирале Апраксине» за время боя не было повреждений, только осколками были убиты 2 и ранено 10 человек. На нём возмущались все, начиная от командира капитана 1-го ранга Н.Г. Лишина. Старший офицер лейтенант Николай Михайлович Фридовский свидетельствовал на суде:

— Согласия на сдачу никто не давал. Что надо было предпринять? Сопротивляться? Употребить силу? Но кто мог поднять руку на начальника, приказания которого привыкли исполнять беспрекословно? Чтобы схватить мыслью всё положение и в эти короткие минуты принять решение, надо было быть выше обыкновенного человека, а у нас были люди, измученные физически и нравственно, бывшие без сна почти трое суток.

В носовой башне все заняли свои места по боевой тревоге. Командир башни пожелал младшему артиллерийскому офицеру лейтенанту Виктору Ивановичу Лебедеву успеха в управлении артиллерийским огнём, а последний первому в стрельбе из орудий. Обменялись крепким пожатием руки. В это время один из комендоров обратился к командиру башни с просьбой разрешить его обнять, чтобы в случае смерти уйти в другой мир, простившись со своим начальником и боевыми товарищами. В башне все взаимно расцеловались. Настроение было серьёзное, но полное решимости биться и умереть. Всё было приготовлено к открытию огня: целики установлены, наводчики поворачивали орудия вслед за неприятельскими кораблями. Но приказание начать стрельбу не приходило. Запросили мостик. Пришёл ответ — бой, не начавшись, прекращён. Командир башни направился в рубку и там узнал о готовящейся сдаче. Он энергично запротестовал и требовал принятия боя или затопления корабля.

По его свидетельству, не будь сигнала с флагманского корабля, и командир, и офицеры умерли бы с честью на своих местах. Лейтенанты барон Георгий Николаевич Таубе и Сергей Львович Трухачёв, мичманы Борис Андреевич Щербачёв и Николай Иванович Мессинг требовали потопления корабля, а инженер-механики поручики Николай Николаевич Розанов и Иван Семёнович Фёдоров сделали все необходимые приготовления к затоплению.

На «Адмирале Сенявине» за всё время боя не было ни попаданий, ни раненых. Лейтенант Михаил Сергеевич Рощаковский, мичманы Андрей Савич Каськов, Валериан Семёнович Князев, Вячеслав Николаевич Марков и другие протестовали и уговаривали командира потопить корабль. Инженер-механики поручики Константин Иванович Бобров и Павел Казимирович Яворовский приготовили броненосец к потоплению.

Но на обоих броненосцах командиры примирились с мыслью о сдаче кораблей — один сразу, другой после некоторого колебания — и не послушались настояний остальных офицеров.

Лейтенант Трухачёв ограничился пассивным протестом, потому что считал, что активно сопротивляться сдаче — это значит бунтовать. А мичман Щербачёв свидетельствует, что с момента подъёма сигнала о сдаче до подъёма японского флага прошло около часа, а до прибытия на палубы русских кораблей японских караулов — 4 часа. «Найдись человек с сильной волей, — утверждает он, — и прикажи открыть кингстоны — приказание было бы выполнено». Другие считают, что это было возможно только в первый момент, пока у команды ещё не проснулся инстинкт самосохранения, а потом уже матросы стали зорко следить, чтобы офицеры не потопили кораблей.

Отличительной чертой русского характера является застенчивость в общении с другими людьми, в особенности по отношению к старшим по рангу. На четырёх русских кораблях не нашлось никого, кто бы с решительностью, свойственной немецкому характеру, отбросил бы в сторону утерявшие смысл церемонии, как это сделал прапорщик Вернер фон Курсель по отношению к адмиралу Рожественскому на «Суворове».

Конечно, один в поле не воин. В такие моменты должен проявиться дух крепкой спайки между офицерами. С основания Петром Великим Школы навигацких наук в Морском корпусе были сильно развиты узы товарищества между гардемаринами. Но старшее корпусное начальство часто боролось против этого крамольного духа, стремясь воспитать только послушных офицеров. В Германии, наоборот, дух корпоративной солидарности всячески поощрялся как в военных, так и в гражданских высших учебных заведениях. В результате, когда через 13 лет немцы оказались в одинаковых условиях с отрядом адмирала Небогатова, то нашли другой выход из своего тяжёлого положения. В отличие от русских, немецкие корабли были безоружны, а со всех сторон они были окружены вооружёнными до зубов англичанами, и не издалека, а вблизи, и тем не менее они сумели тайно сговориться и открыть одновременно кингстоны на всех кораблях, которые они привели к сдаче, и утопить их посреди английской базы флота в Скапа-Флоу.

Но в отряде Небогатова всё-таки один решительный командир нашёлся. Им был командир лёгкого крейсера «Изумруд» капитан 2-го ранга Василий Николаевич фон Ферзен, который, разобрав сигнал, немедленно дал полный ход и, сопровождаемый клубами чёрного дыма, поднявшихся из труб крейсера, вырвался из-под обстрела всего японского флота. Команды остающихся кораблей смотрели с восхищением и завистью, как уходил быстроходный, но слабо вооружённый и небронированный крейсер, которым, однако, командовал командир с сердцем настоящего воина.

В японском порту Сасебо стояли рядом победители и побеждённые.

Согласно рапорту Вячеслава Павловича Блинова, лейтенанта с броненосца «Сисой Великий», а позднее прекрасного ротного командира в Морском корпусе, «на японском флагманском корабле „Миказа“ была сломлена грот-мачта, и пробоины в борту искусно заделаны парусиной. На броненосце „Шикишима“ и броненосном крейсере „Ниссин“ были тоже пробоины и повреждения орудий, которые начали снимать. Тут же стояли сдавшиеся корабли „Николай“, „Сенявин“, „Апраксин“ и „Бедовый“. На „Николае“ была пробоина в носу и прострелена груба, а на остальных кораблях не видно было ни одного повреждения, даже шлюпки были целы…»

Заседания суда над сдавшимися офицерами после их возвращения в Россию производили тягостное впечатление. Значительная часть русской прогрессивной общественности стремилась из суда над Небогатовым и над несколькими трусами, которые оказали на этого лично храброго начальника своё разлагающее влияние, устроить суд над Морским министерством.

Поражённые политической близорукостью русские интеллектуальные круги разрушали не основы царизма, а устои национального бытия собственного государства. Ослеплённые политическими страстями, они не заметили героизма, проявленного ни самим адмиралом Рожественским, ни пятью тысячами русских моряков, защищавших до последней грани жизни честь своей Родины и нашедших могилу в холодных волнах далёкого и чужого моря. Сегодняшним их врагом была не Япония, а собственное правительство, а против этого противника даже Небогатов был хорош.

Под влиянием этих настроений обвинения прокурора не были слишком суровыми, речи присяжных защитников были не лишены демагогии, и даже часть тех лиц, кто при сдаче себя вели с достоинством, и те давали свои показания в пользу изменников присяге.

Небогатов на суде уже не всхлипывал, как 15 мая 1905 года, не сокрушённо ожидал смертной казни, когда он искал сочувствия у матросов, стараясь разбудить в них инстинкт самосохранения, и которым он, якобы жертвуя собой, дарил жизнь, а наоборот, он сочувствовал критике Морского министерства и называл корабли, которыми он командовал, калеками, что, однако, в своё время не помешало ему принять командование над ними и привести эти корабли вместо обещанного им боя — к сдаче.

В его последнем слове нельзя найти намёка на сожаление, что своим решением он нанёс непоправимый моральный ущерб русскому имени в глазах истории и всего мира, а только слова возмущения, что его — по его словам — лучшего адмирала русского флота, уже 40 лет носившего морской мундир, считает возможным обвинять один из членов прокуратуры, всего лишь год перешедший на службу в морское ведомство. Ни сдача, ни плен, ни нахождение под судом не уменьшили его чванства, и в критическую минуту своей жизни он находился под властью только оскорблённого личного самолюбия.

А суд забыл, что его приговор должен был укрепить, а не поколебать идею государства в сознании русского народа, и постановил ходатайствовать перед государем о смягчении приговора к смертной казни, вынесенным над Небогатовым и тремя командирами, как будто степень их ответственности была одинаковой. Смертный приговор был заменён им осуждением на 10 лет заключения в крепости, но они были освобождены задолго до истечения срока наказания. Три старших офицера были осуждены к нескольким месяцам тюрьмы. Суд освободил от обвинения всех остальных, и в том числе и тех, кто собственноручно спустили Андреевские флаги и подняли японские.

Нет ничего удивительного, что спустя 12 лет, в самый критический момент существования Российской империи, в февральские дни 1917 года, появился не один Небогатов, а десятки их. Среди подчинённых им по-прежнему не нашлось людей, подобных прапорщику фон Курселю, потому что государство, несмотря на предупреждение, полученное 15 мая 1905 года, не воспитало таковых. Одиночные голоса скромных патриотов, так же как слабые голоса прапорщика Шамие и мичмана Волковицкого, были сразу осаждены ложным авторитетом новых «небогатовых», а позднее заглушены пьяным рёвом и улюлюканием получивших свободу и перепившихся «братцев».

А ещё через несколько месяцев пришла очередь «плакать на реках Вавилонских» всем тем, кто призывал быть изменниками присяге. Страна, граждане которой не умели держать данного ими честного слова, была опасно больна и не способна устоять в вихре мировых событий и в споре политических идей.

 

ГЛАВА XX.

«ДОЛОЙ ОТВЕТ, ОТКРЫТЬ ОГОНЬ»

Народная мудрость говорит, что крепкую метлу легко переломать, разобрав её по прутикам. Приказ адмирала Рожественского — ни в коем случае не разъединяться — был не чем иным, как напоминанием об этой старой истине. Японцы в своём описании Цусимского боя откровенно признаются, что ожидали тяжёлую работу на второй день боя. Очевидно, что упорное сопротивление русской эскадры в первый день боя произвело на японцев сильное впечатление. Но, как они пишут, «счастье благоприятствовало нам, от разведчиков стали поступать известия, что там идёт одно судно, там два, а там несколько вместе».

Такими одиночно идущими кораблями оказались крейсер «Светлана» с миноносцем «Быстрый» и броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков». Они находились далеко друг от друга. Один о другом ничего не знал. Но поведение личного состава этих кораблей было проникнуто одинаковой степенью сознания своего долга перед Родиной.

Крейсером «Светлана» командовал высокий и седовласый капитан 1-го ранга Сергей Павлович Шеин, а старшим офицером на нём был прекрасный моряк, капитан 2-го ранга Алексей Александрович Зуров. Оба они были педантично-аккуратными и строгими хозяевами — крейсер за свой нарядный вид и образцовое состояние не раз ставился в пример всей эскадре. Во время боя командир оставался стоять на открытом мостике и подбадривал матросов, окликивая их: «Не кланяйся японским снарядам». Он не сошёл с мостика и в продолжение целой ночи.

Утром крейсер оказался между островом Дажелет и восточным берегом Кореи. Около 7 часов сзади появились силуэты японских крейсеров «Отава» и «Нийтака» и истребителя «Муракумо». Каждый из этих крейсеров в отдельности был сильнее «Светланы». Пробоина в носу не разрешала «Светлане» развить полную скорость. Японцы должны были настигнуть русский крейсер. Был созван военный совет. Только тут офицеры заметили, как осунулся и постарел за одни сутки их командир. Военный совет был недолгим Решение офицеров было единогласным: сражаться, пока хватит снарядов, а потом корабль затопить. Командир обратился к присутствующим со словами:

— В такую горькую минуту вы, господа офицеры, очень порадовали меня своим единомыслием. А теперь по местам по боевой тревоге!

Стрельба «Светланы» была редкой, точно она взвешивала каждый посланный ею снаряд. В крейсер «Отава» попали несколько снарядов — ими было убито пять и ранено несколько человек. Но и в «Светлану», которая старалась сбить стрельбу японцев маневрированием, начались попадания. Был убит наповал командир кормового плутонга, красивый блондин с голубыми глазами лейтенант Александр Евгеньевич Арцыбашев. Была подбита левая машина, затем средняя кочегарка — ход ещё больше уменьшился.

Но скоро снаряды на «Светлане» кончились. Японские крейсера без всякой опасности для себя в упор расстреливали русский крейсер. Была повреждена вторая машина. Крейсер остановился. Капитан 1-го ранга Шеин приказал спустить единственную уцелевшую шлюпку, чтобы на неё погрузить раненых, назначив её командиром лейтенанта Дмитрия Павловича Толстого. Но не пришлось ему отвалить. Очередной разрыв снаряда разбил в щепы шлюпку и смертельно ранил Толстого.

На крейсере отсутствовали паника и суета, хотя он стоял беззащитным под жестоким обстрелом. Хладнокровно привязывали раненых к самодельным плотам, в том числе потерявшего левую руку лейтенанта Владимира Владимировича Дьяконова. Через открытые кингстоны и продырявленный борт врывалась вода. Крейсер всё больше и больше погружался в воду и кренился на левый борт. Стеньги мачт были сбиты. Упала задняя труба. Японские снаряды сделали неузнаваемым нарядный крейсер, но не могли сломить боевой дух героического экипажа этого русского корабля.

Командир и старший офицер решили не расставаться с крейсером, но судьба послала им смерть раньше. Зуров был убит во время последнего инспекционного обхода внутренних помещений крейсера, а Шеин был ранен, а потом убит на верхней палубе незадолго до того, как «Светлана» около 11 часов утра исчезла навсегда с поверхности моря.

Японские крейсера продолжали ожесточённо стрелять по плавающим чинам экипажа, затем один крейсер большим ходом прорезал море голов, неся смерть попавшим под корпус крейсера русским морякам и в том числе и батюшке, отцу Фёдору Хандалееву. Японские моряки восторженно кричали «банзай» и показывали кулаки по направлению к плавающим русским.

Крейсера удалились, не спасши ни одного человека. Только через 3 часа к месту гибели «Светланы» подошёл японский транспорт «Америка-Мару», который подобрал тех, кто сумел удержаться на поверхности моря в течение всего этого времени. Недосчитались 167 человек, в том числе лейтенанта Льва Васильевича Воронца, мичмана графа Георгия Нирода и инженер-механика прапорщика Михаила Агатьева.

На миноносце «Быстрый» за бой 14 мая не было повреждений. На нём успели только израсходовать весь запас угля и спасти 10 человек из команды броненосца «Ослябя». Утром миноносец, оказавшись вблизи «Светланы», просил снабдить его углём, но из-за приближения японских крейсеров этого сделать не удалось. Командир миноносца лейтенант Отто Оттович Рихтер направил миноносец к корейскому берегу, стараясь его достигнуть, пока хватит угля. Вслед за ним погнался японский истребитель «Муракумо», а после потопления «Светланы» присоединился и крейсер «Нийтака». Тем не менее «Быстрый» ушёл от погони и, сжигая в котлах смазочное масло и деревянную мебель, успел около полудня выброситься на берег. Здесь команда покинула миноносец, направляясь к берегу на утлых парусиновых шлюпках и вплавь.

На самом миноносце остался минный унтер-офицер Пётр Галкин, добровольно вызвавшийся взорвать миноносец, что и было им сделано, как только команда миноносца отплыла на безопасное расстояние. Не умевший плавать, но наделённый природной русской смекалкой, он догадался, как спасти себя; перед взрывом он на канате спустил себя на беседке к воде, прикрывшись от действия взрыва носовой частью миноносца, сидевшей крепко на отмели. Когда японцы поднялись на оставшиеся возвышаться над водой остатки миноносца, то увидели там спокойно сидящего и курившего папиросу Галкина.

Начальник третьего отряда русских броненосцев контр-адмирал Небогатов ещё в Либаве предупреждал молодых мичманов, чтобы они приготовились умереть, исполнив свой долг до конца. Из пяти кораблей, которые он привёл к острову Цусима, исполнили этот наказ только те корабли, которые не оказались под его непосредственным командованием. Это были крейсер «Владимир Мономах» и броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков».

Броненосцем береговой обороны «Адмирал Ушаков» командовал капитан 1-го ранга Владимир Николаевич Миклухо-Маклай, брат знаменитого исследователя островов Полинезии, разбросанных по Тихому океану. Молодым офицером он участвовал, в Русско-турецкой войне в 1877–1878 годах на Чёрном море, много на своём веку проплавал, был опытным командиром с решительным характером и импонировал своим внешним видом: он выделялся высоким ростом, широкими плечами, большой физической силой и длинными малороссийскими усами. Миклуха был прекрасным воспитателем: офицеры стремились попасть к нему на корабль, а матросы относились к своему командиру с большим уважением. Было обидно, что офицер с такими качествами командовал только броненосцем береговой обороны.

После того как отряд адмирала Небогатова присоединился к эскадре адмирала Рожественского, то во время обеда, устроенного по случаю этого радостного события, командир обратился к офицерам броненосца со словами:

— Господа офицеры, дадим перед памятью адмирала Ушакова слово, что в бою с японцами будем биться до последней возможности. Эта боевая встреча в худшем случае будет несчастной, но во всяком случае славной для нас и достойной высокой чести того имени, которое носит наш корабль.

В начале боя «Адмирал Ушаков» отстал из-за неисправности в машинах, но потом догнал эскадру. Идя последним, броненосец не мог оказать большой помощи во время боя главных сил, потому что его орудия редко достреливали до неприятеля. Но зато огонь его орудий оказался весьма действительным во время боя с японскими крейсерами. В этой части боя «Адмирал Ушаков» прикрыл своим корпусом повреждённый «Император Александр III» и получил несколько попаданий снарядами, предназначавшимися для этого броненосца. Носовое отделение оказалось затопленным водой, и «Адмирал Ушаков» потерял ход настолько, что ночью не мог поспеть за кораблями отряда Небогатова, развившими полный ход. В течение ночи корабль соблюдал полное затемнение и не открывал огня, даже когда японские миноносцы проходили совсем рядом.

На рассвете далеко впереди были замечены дымы, очевидно принадлежавшие отряду Небогатова. Постепенно эти дымы скрылись за горизонтом. Зато появились новые дымы, которые направились на пересечку курса «Адмирала Ушакова». Это были японские крейсера. Уходя от них, броненосец повернул на восток, где вскоре встретил лёгкий крейсер «Читозе», закончивший исправление своих повреждений, полученных в бою предыдущего дня, и теперь спешивший на соединение с японской эскадрой. В 4 часа 20 минут утра этот крейсер встретил миноносец «Безупречный», пробиравшийся под командованием капитана 2-го ранга Иосифа Александровича Матусевича на восток. После часового героического боя миноносец был потоплен, и с него японским крейсером не был спасён ни один человек. Теперь крейсер ушёл от залпа с «Адмирала Ушакова» и на всех парах направился на соединение с отрядом японских крейсеров. Вскоре их дымы скрылись.

На «Ушакове» обрубили стеньги, и приказано было не дымить, чтобы остаться как можно дольше незамеченными. Повернули снова на север. Часов в 10 услышали отдалённую стрельбу, которая быстро умолкла. Причину столь быстрого окончания стрельбы не могли на «Ушакове» разгадать. Уходили в сторону от каждого нового дымка на горизонте. Приготовили корабль к взрыву. Выбросили всё горючее за борт. Соорудили плоты для спасения раненых. Все переоделись в лучшую одежду. Командир, подымаясь на мостик, сказал: «Переоделся, побрился — теперь и умирать можно».

Настроение у всех не вызывало сомнения, что слово, данное памяти знаменитого флотоводца Ушакова, будет выполнено. Но в то же время не было уныния. Наоборот, раздавались шутки и остроты «висельного» юмора. Старший офицер капитан 2-го ранга Александр Александрович Мусатов, всегда спокойный, невозмутимый и хладнокровный, за обедом поднял рюмку водки с шутливыми словами: «Ну, покойнички, выпьем». Через несколько часов его слова оказались пророческими по отношению к нему самому и к части присутствовавших.

В половине четвёртого в юго-западной части горизонта появилось много дымов. Через некоторое время от них отделились два силуэта и направились в сторону «Ушакова», Ими были два японских броненосных крейсера: «Ивате» под флагом контр-адмирала Симамуры и «Якумо». Два корабля общим водоизмещением в 19700 тонн против русского корабля в 4126 тонн. Восемь 8-дюймовых и 286-дюймовых орудий против четырёх 10-дюймовых и четырёх 120-миллиметровых пушек. Двадцать узлов ходу против едва десяти, которые мог развить повреждённый «Ушаков». Но главная трагедия заключалась в малой дальнобойности орудий русского броненосца. Орудия тяжёлого калибра могли стрелять только на 53 кабельтовых, а орудия лёгкого калибра — и того меньше. Все орудия на японских броненосных крейсерах стреляли на 70 кабельтовых.

На «Ушакове» пробили боевую тревогу — трелью рассыпалась барабанная дробь и высоко и отрывисто заиграли горны. Командир собрал военный совет. Мнение собравшихся было единогласным. На спокойном и невозмутимом лице Миклухи промелькнула довольная улыбка:

— По местам, господа. Умрём, но Андреевского флага не опозорим. Будем драться по-ушаковски.

На крыше штурманской рубки уже давно следили в дальномеры за приближающимися японскими броненосными крейсерами мичманы Александр Александрович фон Транзе и Яков Сипягин. Они должны были стоять вахту посменно, но ни один из них не хотел пропустить ни минуты боя. На переднем крейсере оказался поднятым многофлажный сигнал, на который сначала не обратили внимания, но рядом с сигналом был поднят большой русский коммерческий флаг. Сигнал явно относился к «Ушакову». Начали разбирать сигнал. Подняли ответ до половины. Было около 4 часов 30 минут, когда удалось разобрать первую часть сигнала: «Предлагаю вам сдать корабль…» В это время с крыши рубки сообщили, что расстояние до крейсеров 50 кабельтовых.

Капитан 1-го ранга Миклухо-Маклай резко обрывает разбирающего сигнал штурман-офицера лейтенанта Евгения Александровича Максимова:

— Дальше разбирать не надо. Долой ответ — открыть огонь.

Сигнал «Ясно вижу» слетел вниз. Из обеих башен прогремели залпы. Снаряды накрыли японский флагманский крейсер. Один снаряд пробил борт и, разорвавшись внутри крейсера, убил и ранил несколько человек. Это был единственный успех в бою этого дня, достигнутый «Ушаковым».

Японские корабли немедленно отошли на более дальнюю дистанцию и начали методично расстреливать маленький русский броненосец. Как на «Ушакове» ни ухищрялись, все его снаряды падали далёкими недолётами. В это время японские снаряды вырывали куски стального борта на «Ушакове», вызывали пожары, сеяли смерть, и палубу русского корабля обагрило свежей кровью. В новые пробоины врывалась вода, и броненосец начал сильно крениться на правый борт. Через полчаса боя командир, видя безнадёжность дальнейшего сопротивления, отдал приказ — застопорить машины, прекратить стрельбу, открыть кингстоны и взорвать помпы.

Корабль остановился. Орудия замолкли. Миклухо-Маклай отдал последний приказ: «Команде спасаться». Но шлюпки были все разбиты. Спустили на плотах раненых. Команда начала бросаться в воду. На баке батюшка, отец Иов, торопил спасаться молодого фельдшера. Тот медлил, жалуясь, что иконка, которой его благословила мать, осталась в кубрике. Батюшка сказал ему, что если иконка является благословением матери, то следует за ней спуститься вниз и что Бог его убережёт. Фельдшер вскоре поднялся, обрадованный, что имеет иконку при себе.

В это время старший офицер капитан 2-го ранга Мусатов был убит упавшим с ростр разбитым баркасом. Минный офицер лейтенант Борис Константинович Жданов помог привязать к плоту последнего тяжелораненого, а сам спустился в свою каюту. Через мгновение раздался из каюты выстрел. Жданов предпочёл застрелиться, чем рисковать возможностью попасть в плен.

Командир спокойно оставался стоять на мостике. А японские снаряды ни на секунду не переставали падать на корабль, прекративший бой. Вот был убит последний сигнальщик, спускавшийся с мостика, — Демьян Плаксин, а вот убило строевого унтер-офицера Василия Прокоповича, который в течение двух дней боя простоял под огнём врага на часах у развевавшегося Андреевского флага и совершенно оглох от орудийной канонады. Крен броненосца увеличивается. Вот он сейчас опрокинется — только теперь Миклуха бросился в воду. Броненосец перевернулся и ушёл в воду кормой, показав последним над водой свой таран. Кругом плавало море голов. Кто-то из матросов крикнул: «Ура „Ушакову“! С Андреевским флагом ко дну идёт».

Над поверхностью моря, под аккомпанемент разрывов снарядов, разнеслось продолжительное «ура». Но японские снаряды ещё долго падали по пустому морю, неся смерть русским морякам. Батюшка плавал с крестом в руке и долго крестил им в сторону озверевшего врага, призывая Бога смягчить его жестокое сердце. И точно его молитвы были услышаны, японские крейсера, наконец, прекратили огонь, но ещё часа два простояли на месте, точно ожидая какого-то приказа, прежде чем с трёхчасовым опозданием подошли и принялись подымать из воды храбрых защитников «Адмирала Ушакова».

Пребывание в течение трёх часов в ледяной воде стоило многим жизни, в том числе самому Миклухо-Маклаю, который отказался быть спасённым прежде, чем будут подобраны матросы, а потом его труп нашли уже окоченевшим, так как, по-видимому, он был ещё раньше ранен осколком, уже находясь в воде. Не выдержал ледяной ванны и старший инженер-механик капитан Фёдор Матвеевич Яковлев. Всего было спасено 338 человек из 430 чинов экипажа броненосца.

В 1912 году государь император посетил каюту командира миноносца, которым командовал в Балтийском море вышеупомянутый А.А. фон Транзе. Государь увидел в его каюте фотографию броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков» и сказал: «Доблестный корабль!» А потом добавил: «Нет, это не было поражение, а это была победа духа».

 

ГЛАВА XXI.

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

В дневном бою 14 мая крейсер «Дмитрий Донской» принимал участие в перестрелке с японскими крейсерами. Но только один раз по этому крейсеру был сосредоточен огонь японских крейсеров, нанёсший незначительные повреждения и ранивший, к счастью, легко, старшего офицера капитана 2-го ранга Константина Платоновича Блохина и 9 матросов.

В сумерках старенький крейсер держался в кильватер новым крейсерам «Олег» и «Аврора» и, несмотря на то, что развил полный ход, не мог угнаться за ними и начал отставать. Вскоре после 9 часов вечера оба передних крейсера скрылись, держа курс на зюйд-вест 10 градусов.

Шедший справа впереди «Владимир Мономах» открыл около 10 часов стрельбу, по-видимому, по японским миноносцам и резко повернул на перерезку курса «Дмитрия Донского», едва избежав столкновения с ним. Дважды проходила мимо «Светлана», тщетно запрашивая о местонахождении флагманского крейсера «Олег».

В половине одиннадцатого командир «Дмитрия Донского» капитан 1-го ранга Иван Николаевич Лебедев созвал офицеров на военный совет, согласно решению которого он приказал повернуть обратно — на курс, ведущий во Владивосток. Ход — 13 узлов.

За «Донским» держатся в кильватер два миноносца, и изредка появляется третий. Чьи они? Полной уверенности, что они свои, не было, но в то же время мысль о возможности расстрелять русские корабли отпугивала от решения открыть огонь. Поэтому ночь на крейсере прошла при напряжённом до крайности внимании команды и слежке за движениями миноносцев.

Только с рассветом выяснилось, что за крейсером шли миноносцы «Бедовый» и «Грозный», а третий, по-видимому, отстал. Им был миноносец «Буйный», имевший на борту раненого адмирала Рожественского и 227 офицеров и матросов с «Осляби» и «Князя Суворова».

В течение ночи «Буйный» с трудом следовал, за «Донским», пар в засолённых котлах не держался, машина стучала и грозила каждую минуту разлететься.

Командир «Буйного» капитан 2-го ранга Коломейцев отчётливо сознавал, что ему не дойти на миноносце до Владивостока. А потому спустился в кают-компанию посоветоваться с чинами штаба адмирала Рожественского. У него созрело намерение — спуститься на юг, к берегам Японии, и там высадить адмирала и команду, затопив миноносец. К берегам Кореи, находившимся недалеко, Коломейцев не хотел идти, опасаясь встречи с японскими крейсерами. Однако мысль о встрече с последними не давала покоя полковнику Филипповскому, и он указал Коломейцеву, что в случае неизбежности встречи с сильнейшим противником он должен помнить, что «жизнь адмирала Рожественского ценнее миноносца».

Коломейцев доносит в своём рапорте, что «инициатива сдачи так же преступна, как и сама сдача, ибо в ней кроется зародыш деморализации». Поэтому, услышав со стороны Филипповского непрямое предложение сдаться, Коломейцев немедленно запросил мнение Рожественского. К его большому облегчению, адмирал Рожественский приказал «не считаться с его присутствием на корабле и поступать так, как будто его на корабле нет». Это заявление развязало руки Коломейцеву, и он перестал считаться с советами чинов штаба адмирала Рожественского.

Рассвело. Точно приворожённые опасением русских, показались силуэты двух японских крейсеров, по-видимому, тех, которые потопили крейсер «Светлана». Коломейцев немедленно приказал кочегарам не подбрасывать угля, чтобы дымом не выдать присутствие миноносца. Японские крейсера, к счастью, не заметили «Буйного» и скрылись за горизонтом.

Вскоре увидели идущие вдали крейсер «Донской» и два миноносца. Направились к ним, но те, приняв, по-видимому, «Буйный» за японский корабль, стали удаляться. На миноносце подняли стеньговые флаги больших размеров и свои позывные. Но на «Донском», очевидно, не разобрали флагов. Коломейцев начал сигналить прожектором, но и это не помогло. Пришлось прибегнуть к радиотелеграфу, открывая своё присутствие японцам, и только тогда «Донской» с миноносцами повернул навстречу «Буйному».

Адмирал пожелал перейти на «Бедовый», на который он был доставлен на катере с крейсера. Мичман Адам Фридрихович фон Гернет, командовавший катером, обратился к адмиралу Рожественскому с просьбой дать распоряжение для «Донского». Адмирал решительно ответил:

— Идти во Владивосток.

Как только катер отошёл, на «Бедовом» подняли сигнал: «„Грозный“, следовать за мной». Командир «Грозного» капитан 2-го ранга Константин Клитович Андржиевский считал, однако, себя старшим командира «Бедового» и запросил по семафору:

— Какие и от кого имею распоряжения?

И был немало удивлён, получив ответ, что на «Бедовом» находится адмирал Рожественский, который приказывает идти во Владивосток, а если не хватит угля, то в бухту Посьет. Оба миноносца дали ход и начали быстро удаляться.

Проходя около 3 часов дня остров Дажелет, русские миноносцы обнаружили, что их нагоняют два японских миноносца. Один был двухтрубный истребитель, другой четырёхтрубный миноносец.

Утром с двумя миноносцами точно такого типа вёл свой славный бой миноносец «Громкий». Один корабль против двух японских. Теперь же силы были равны.

Русские миноносцы шли экономическим ходом — 13 узлов. «Грозный» подошёл к «Бедовому», чтобы спросить распоряжений. Получил ответ: «Уходить во Владивосток».

«Грозный» переспросил: «Почему уходить, а не принять бой?»

Но ответа с «Бедового» не последовало. «Грозный» продолжал идти малым ходом, не желая покинуть товарища. Японские миноносцы приближались. И вдруг с «Грозного» увидели, что на «Бедовом» вместо того, чтобы открыть по японским миноносцам огонь, были подняты флаги белый и Красного Креста.

Японские миноносцы открыли по «Бедовому» огонь, но потом прекратили стрельбу, и слабейший миноносец подошёл к «Бедовому».

Чины штаба адмирала Рожественского встретили в командире «Бедового» более покладистого человека, чем был капитан 2-го ранга Коломейцев. Неизвестно, как они объяснили необходимость сдачи лежавшему в каюте тяжелораненому Рожественскому, но на суде адмирал Рожественский держал себя с достоинством и всю вину за сдачу возложил на себя. Суд, зная тяжёлое физическое состояние, в котором в то время находился Рожественский, не принял его акт самопожертвования во внимание.

«Грозный», увидев картину, которую он меньше всего ожидал наблюдать, дал полный ход и стал уходить. За ним погнался сильнейший японский миноносец. Бой начался с дистанции в 26 кабельтовых, и постепенно эта дистанция уменьшилась до 14. Одним из первых попаданий на русском миноносце был пробит борт у ватерлинии и перебит паропровод к динамо-машине. Мичман Пётр Пирсович Дофельд был послан обследовать повреждения. Не успел он вернуться, как другой снаряд разорвался на мостике, убив мичмана Дофельда, двух матросов и ранив командира и рулевого. Кровь заливала лицо командира, и ему было трудно управлять стрельбой из орудий. Тогда капитан 2-го ранга Андржиевский поручил руководить стрельбой лейтенанту Сергею Дмитриевичу Коптеву.

Стрельбой русского миноносца была сбита труба на японском истребителе. Он сильно накренился. Вскоре он спустил стеньговые флаги и повернул назад. Недостаток угля помешал «Грозному» преследовать повреждённый японский миноносец и его потопить. Поэтому «Грозный» продолжал свой путь во Владивосток, На нём было 6 пробоин, из них одна подводная, убито 4 и ранено 3 человека, в том числе мичман Дмитрий Николаевич Сафонов. Кроме собственной команды на миноносце находились 2 офицера и 8 матросов, спасённых со вспомогательного крейсера «Урал».

На другой день, около 7 часов вечера, «Грозный», еле передвигаясь, так как сжёг все запасы угля и всё, что было способно гореть, подошёл к острову Аскольд. Здесь его встретили суда Владивостокского отрада под командованием контр-адмирала Иессена. Проведя ночь на якоре, миноносец получил на другой день уголь и пришёл во Владивосток, первым принеся на родину донесение о страшной трагедии, постигшей Вторую Тихоокеанскую эскадру у острова Цусима.

Кроме «Грозного», конечной цели плавания эскадры достигли: посыльное судно «Алмаз» (командир — флигель-адъютант капитан 2-го ранга Иван Иванович Чагин) и миноносец «Бравый» (командир — лейтенант Павел Петрович Дурново), доставивший 4 офицеров и 175 человек команды броненосца «Ослябя». На «Алмазе» был убит лейтенант Павел Павлович Мочалин, а на «Бравом» ранен мичман Константин Карпович фон Нерике и 4 матроса и убито девять.

Оба эти корабля направились в ночь на 15 мая в восточный проход между островом Дажелет и японскими островами и таким образом избежали встречи с кораблями японского флота, сосредоточенными между Дажелетом и берегами Кореи.

Увы, доблестному крейсеру «Изумруд» не удалось благополучно закончить плавание. Опасаясь японских мин заграждения, которые действительно были тайно от русских поставлены в количестве 700 штук, «Изумруд» направился в бухту Св. Владимира. Здесь он выскочил на подводные камни, не сумел с них сняться и сам себя взорвал. Не дошёл также транспорт «Иртыш», получивший сильные повреждения в бою 14 мая. Командир затопил транспорт в ночь на 16 мая у берегов Японии после своза команды на берег.

Относительно личного состава кораблей Второй Тихоокеанской эскадры. За исключением 4 кораблей, составлявших ядро отряда Небогатова, и миноносца «Бедовый», можно обо всех, переживших сражение, сказать словами, взятыми из рапорта командира «Грозного» капитана 2-го ранга Андржиевского:

«В течение трёх суток, из коих двое под почти непрерывным огнём, совершенно без сна и почти без пищи, офицеры мужественно и хладнокровно распоряжались огнём и исправляли повреждения, ни на минуту не теряя самообладания.

Команда выше всякой похвалы — молодцы! Безгранично преданы, самоотверженны, выносливы, храбры. Нахожу всех в равной мере заслуживающими похвалы и поощрения…»

Такова краткая, но выразительная характеристика, данная в сухом рапорте храбрым командиром своим подчинённым непосредственно после боя. Подобной была оценка, данная личному составу русского флота иностранными обозревателями боя. Не может быть другим и приговор истории.

После ухода миноносцев «Бедовый» и «Грозный» баркас с крейсера «Дмитрий Донской» продолжал перевозить «ослябскую» команду с миноносца «Буйный». Было перевезено около 140 человек, когда появились два японских миноносца, по-видимому, те, которые потом нагнали «Бедовый» и «Грозный». «Донской» и «Буйный» дали ход. Но машины на «Буйном» уже не стучали, а грохотали. Миноносец начал отставать.

Через некоторое время с крейсера заметили двухфлажный сигнал. Это было сочетание двух букв «З» и «Б». Он означал: «Терплю бедствие». Снова «Дмитрий Донской» повернул обратно к миноносцу. Сняли с него остальных «ослябцев» и команду миноносца. В 11 часов 30 минут «Буйный» с поднятыми кормовым и стеньговыми флагами пошёл ко дну после нескольких выстрелов, сделанных по нему с крейсера.

Снятие с «Буйного» адмирала, чинов его штаба, «ослябцев» и самой команды миноносца задержало «Дмитрий Донской» на пять часов. Естественно, что японцы за это время успели послать в погоню за крейсером достаточные силы.

Около 4 часов дня с крейсера увидели за кормой дымки. Это были 4 японских крейсера и 4 миноносца. Японцы медленно нагоняли старый и тихоходный русский крейсер. Неизбежность боя стала очевидной.

Впереди на горизонте вырисовывался силуэт скалистого острова Дажелет. Командир «Дмитрия Донского» собрал военный совет. В это время слева от крейсера появились дымки: ещё 2 японских крейсера и 3 миноносца, которые шли от корейского берега наперерез курса «Донского». Это были крейсера «Нийтака» и «Отава», потопившие крейсер «Светлана» и заставившие миноносец «Быстрый» выброситься на берег.

В военном совете принял участие флагманский штурман второго отряда подполковник Осипов, являвшийся старшим среди спасённых «ослябцев». Точно сговорившись, в штабах трёх русских адмиралов — Рожественского, Небогатова и Фёлькерзама — нашлись некоторые малодушные офицеры. Или уж сама штабная работа притупляет мужество людей, выбравших своей специальностью военную карьеру, или незаурядные умственные способности, которые, безусловно, имелись у офицеров, избранных для штабной работы, развились у них за счёт твёрдых моральных устоев, но часть из них оказалась не на высоте, когда нужно было принимать героические решения. Так и на «Дмитрии Донском» подполковник Осипов в большом волнении заявил, что изношенный и старый русский крейсер не может оказать серьёзного сопротивления столь многочисленному неприятелю. Он будет утоплен в десять минут, и никто не имеет права взять на себя ответственность за 800 жизней людей, находящихся на крейсере.

Командир, капитан 1-го ранга Лебедев, не дослушав до конца тираду Осипова, шепнул на ухо старшему офицеру капитану 2-го ранга Блохину:

— По моему мнению, совет надо распустить.

Блохин немедленно распорядился голосом, не допускающим возражений:

— Прошу господ офицеров занять свои места, — сейчас будет пробита боевая тревога.

В противоположность поведению полковника Осипова, командир «Буйного» капитан 2-го ранга Коломейцев поспешил предоставить себя, своих офицеров и команду в распоряжение командира крейсера. Капитан 1-го ранга Лебедев распорядился послать команду в батарейную палубу для замены выбывающей из строя прислуги орудий, а капитану 2-го ранга Коломейцеву действовать по усмотрению, почему последний, оставшись во время боя на верхней палубе, помогал со своими офицерами тушить возникшие пожары.

Капитан 1-го ранга Лебедев направил крейсер к острову Дажелет с намерением разбить корабль о его скалы, если исход боя окажется неудачным.

Идущие от корейского берега два японских крейсера приблизились в половине седьмого вечера к «Дмитрию Донскому» на 50 кабельтовых и открыли по нему огонь. Не потеряй «Донской» 5 часов времени на помощь «Буйному», то японские крейсера уже не смогли бы до наступления темноты его нагнать, а в темноте «Донской» смог бы снова затеряться. Но, увы, до наступления темноты оставалось ещё полтора часа времени, в течение которых нужно было выдержать бой. Остров Дажелет ещё был на расстоянии 35 миль или около 2 с половиной часов хода.

На «Дмитрии Донском» были подняты на стеньгах боевые флаги, и крейсер начал отвечать. Согласно рапорту капитана 2-го ранга Блохина, стрельба японских крейсеров была блистательной, в то время как русский крейсер принуждён был стрелять замедленным темпом, стараясь беречь ограниченное количество снарядов, которых осталось 900 штук. В бою 14 мая крейсер расстрелял 1500 снарядов. В своём донесении Блохин, подобно другим офицерам, жалуется, что разрывы наших снарядов были незаметны, что затрудняло пристрелку.

Крейсер был окружён всплесками от разрывов неприятельских снарядов. Японцы метили по мостику и по передней части корабля. Было подбито одно носовое 6-дюймовое орудие и переранена прислуга другого орудия. К счастью, не было попаданий в корму, которая у этого старого крейсера была обшита изнутри деревом, и в случае возникновения пожара было бы невозможно его потушить.

Один из японских снарядов разорвался на мостике, где были убиты артиллерийские офицеры лейтенант Павел Николаевич Дурново и мичман Дмитрий Добрев и все нижние чины, находившиеся там. Командир был тяжело ранен. Еле стоя на одной ноге, он тщетно пытался при помощи штурвала удержать крейсер на курсе. Но рулевой привод был тоже перебит. Он с трудом промолвил вызванному на мостик старшему офицеру: «Сдаю командование… Судно не сдавайте… Лучше разбейте его о камни…»

А ещё в начале боя, точно предчувствуя свою судьбу, он попросил Блохина позаботиться о судьбе двух его дочерей.

Вступивший в командование крейсером капитан 2-го ранга Елохин перенёс управление кораблём на задний мостик. В это время крейсер описал циркуляцию, что дало возможность второму отряду японских крейсеров приблизиться и более интенсивно поражать русский корабль.

«Дмитрию Донскому» пришлось биться на два борта. Один старенький крейсер против шести неприятельских крейсеров. Но сознание своей обречённости не могло сломить боевого упорства офицеров, управлявших действиями этого доблестного корабля. Число повреждений от разрывов японских снарядов непрерывно росло. Крейсер начал нести тяжёлые потери в людях. Однако дух личного состава «Дмитрия Донского» и «Буйного» был по-прежнему выше всякой похвалы. Унтер-офицеры деятельно помогали офицерам и заменяли их по мере убыли. Матросы, не ожидая приказаний, по собственной инициативе замещали выбывшую прислугу у орудий.

Был тяжело ранен и следующим разрывом снаряда убит штурманский офицер подполковник Густав Степанович Шольц.

Один снаряд произвёл пожар в жилой палубе, где была собрана команда «ослябцев». Среди деморализованного гибелью броненосца личного состава «Осляби» началась паника, и они бросились на верхнюю палубу, отвлекая экипаж крейсера от боя с неприятелем. Энергичными мерами, принятыми офицерами крейсера, порядок был восстановлен и «ослябцы» возвращены обратно в жилую палубу.

Грустно, что посреди тяжёлого боя с превосходящим в силах неприятелем нужно было тратить душевные силы и энергию, чтобы усмирять собственных соотечественников с разложившейся моралью, тех самых, жизни которых были спасены самоотверженными действиями команд «Дмитрия Донского» и «Буйного». Часть «ослябцев» всё же не пожелала вернуться в жилую палубу, но и здесь они не избежали своей судьбы. Они были перебиты осколками разорвавшегося у шпиля японского снаряда. Как осторожно написал в рапорте капитан 2-го ранга Блохин: «Ослябская команда, деморализованная ужасной катастрофой своего броненосца, представляла довольно беспокойный элемент на крейсере и требовала внимательного надзора над собой (2 человека выбросились во время боя за борт)…»

Пожары на жилой палубе удалось потушить, но японские снаряды произвели новый пожар, зажёгши деревянные катер и вельбот. Когда справились с горевшими шлюпками, следующий пожар возник у носового 6-дюймового орудия правого борта. Загорелись патроны, но прислуга орудия не растерялась и, рискуя взорваться, повыбрасывала горевшие патроны за борт.

Капитан 2-го ранга Блохин направил крейсер в тень, которую бросал над морем высокий остров Дажелет, но прежде чем «Донской» успел скрыться под тёмным берегом острова, корабль получил ещё несколько попаданий в борт и в дымовые кожуха. Где-то появилась течь, местонахождение которой не удалось определить. Крейсер получил крен. Одним из последних снарядов, попавших в крейсер, разворотило заднюю трубу, тяга упала, пар сел, ход уменьшился, запас снарядов был близок к истощению, но спасительная темнота всё же успела скрыть русский корабль.

В темноте «Донской» подвергся атакам японских миноносцев, произведённым в трёх волнах. Атаки были отражены. Экипажу крейсера показалось, что им удалось потопить один или два миноносца, но японцы не подтверждают этих сведений. Выпущенные японцами торпеды прошли вплотную к борту. Но напрасно японцы стремились как можно скорее уничтожить русский крейсер — всё равно его судьба была уже решена.

Капитан 2-го ранга Блохин обладал твёрдым и решительным характером, и не в его духе было уступать без борьбы, но состояние крейсера было таково, что не оставалось никакой надежды уйти в течение ночи от преследовавших японских крейсеров. Исход дальнейшего боя на другой день не вызывал никакого сомнения.

Ночь была тёмная. Был полный штиль. Крейсер подошёл вплотную к острову и, не теряя времени, начал высаживать команды трёх русских кораблей, находившихся на палубе крейсера. Имелись только две неповреждённых шлюпки, которые свозили людей всю ночь. Сначала переправили на берег беспокойных «ослябцев», затем собственных раненых, потом команду «Буйного», наконец, бравый экипаж доблестного русского крейсера, оказавшегося достойным имени великого русского князя, ведшего свои полки в казавшийся безнадёжным доблестный бой — в Куликовскую битву, где впервые потускнел ореол непобедимости у всесильных татар.

Когда начало светать, то на крейсере оставалось ещё 160 человек экипажа крейсера, которым старший офицер приказал добираться вплавь до берега, а сам с небольшим количеством людей отошёл с крейсером от берега и затопил его на глубине более 100 сажень, чтобы остов корабля не мог достаться неприятелю.

Было 9 часов 15 минут утра 16 мая, когда «Дмитрий Донской» тихо погрузился в морскую пучину. Сначала скрылся под водой борт крейсера, потом начали исчезать в волнах продырявленные трубы, затем мачты, и последними ушли с поверхности моря развевавшиеся на трёх мачтах Андреевские флаги.

Вдали маячили японские крейсера, сторожившие выход русского крейсера в открытое море, а недалеко покачивался на волнах японский миноносец, не посмевший приблизиться к храброму русскому кораблю.

Бой был безнадёжен. Один крейсер против шести крейсеров противника с многочисленными миноносцами. Но это был героический бой. Последний доблестный бой, который вёл русский корабль из состава Второй Тихоокеанской эскадры против японского флота у острова Цусима, снискавшего навеки печальную память у русского народа.

Славный бой «Дмитрия Донского» был не только последним боевым эпизодом в Цусимском сражении, но и во всей Русско-японской войне. Присоединимся к пожеланию, высказанному в русском официальном описании сражения, чтобы этот факт послужил счастливым предзнаменованием на будущие времена.