«XIII. Использование шпионов.

Сунь-Цзы. Искусство войны

<…>

4.  Качество, которое обеспечивает просвещенному государю и хорошему полководцу возможность вести военные действия и побеждать, – это способность предвидения.

Это предвидение не может быть получено гаданием; его нельзя построить ни по аналогии, ни путем дедуктивных рассуждений…

<…>

Знание человеческих нравов и настроений может быть получено только от других людей.

Отсюда использование шпионов, которых можно условно разделить на пять категорий: 1) местные шпионы; 2) внутренние шпионы; 3) обращенные (или обратные) шпионы;

4) обреченные шпионы; 5) уцелевшие шпионы».

 

2.1. От разрыва с Чан Кайши до Кантонского восстания (март – декабрь 1927 г.)

Оформление в Южном Китае двух центров, двух Гоминьданов, двух правительств и, значит, двух армий было признано руководством ВКП(б) «опасным и недопустимым».

III (Уханьский) Пленум ЦИК Гоминьдана (10–17 марта 1927 г.) принял ряд постановлений, направленных на восстановление коллегиального начала в партийном строительстве, на упрочение партийной и гражданской власти, ограничение власти военных в партии и государстве. Эти решения не были направлены исключительно против Чан Кайши. Была предпринята попытка ограничить власть военных структур. Вместе с тем под давлением КПК и М. М. Бородина были приняты решения, ограничивающие единоличную власть Чан Кайши в ЦИК Гоминьдана, – был упразднен пост председателя Постоянного комитета ЦИК, который он занимал. Чан Кайши был также освобожден от должности председателя Военного совета и заведующего Орготделом. На пленуме Коминтерну и КПК удалось совершить прорыв в части внедрения коммунистов в национальное правительство – туда было введено два коммуниста: министр сельского хозяйства и министр труда.

Решениями пленума власть Чан Кайши была ослаблена, но лишь в малой степени. Он по-прежнему оставался главнокомандующим, верные ему войска контролировали значительную часть районов Восточного Китая.

Однако сразу же после Пленума ЦИК Гоминьдана глава уханьского правительства Тань Янькай подписал (с подачи Бородина) секретный приказ об аресте Чан Кайши. При этом Тань Янькай и другие уведомили главкома телеграммой, что «идут его разоружать». И в этой ситуации Чан Кайши выглядел стороной оборонявшейся. Данное решение не соответствовало политике Москвы в отношении Чан Кайши. Это могло означать только одно: разрыв с ним был личной инициативой главного политического советника М. М. Бородина.

21-22 марта 1927 г. в Шанхае, который занимали войска милитариста Сунь Чуаньфана, началась всеобщая забастовка, а затем и вооруженное восстание, что явилось результатом политики сотрудничества КПК с Гоминьданом. Дата восстания определялась представителем Чан Кайши с учетом хода военных операций. 22 марта 1927 г. было создано временное городское правительство народных представителей. Войска НРА вступили в Шанхай 23 марта 1927 г., когда город был полностью освобожден от войск Сунь Чуаньфана собственными силами повстанцев.

Идея новой формы власти под названием «собрания народных представителей» «по советской системе» принадлежала представителям Коминтерна (Альбрехт), Профинтерна (Мандалян), КИМ (Насонов и Фокин). По их мнению, шанхайский пролетариат «…при соответствующей форме власти мог бы оказывать громаднейшее влияние на дальнейшее революционизирование всего нацправительства». Создание демократической власти напрямую связывалось советскими представителями с всеобщей забастовкой и восстанием. Именно в Шанхае, считали они, у пролетариата создаются условия «…для действительного обеспечения его гегемонии и через государственную власть, формы которой быстро были бы усвоены остальными крупными городами Китая». Фактически это была чисто умозрительная схема, в которой желаемое выдавалось за возможное.

Генерал Бай Чунси146, командовавший гоминьдановскими войсками, приказал всем нерегулярным частям (имелись в виду в первую очередь отряды рабочей самообороны) сдать оружие, а руководству профсоюзов прекратить всеобщую забастовку в Шанхае. Части НРА начали разоружать отдельные пикеты и арестовывать их руководителей, не желавших сдавать оружие. В ответ шанхайская организация КПК и генсовет профсоюзов при деятельном участии советских представителей приняли решение о вооруженной борьбе с чанкайшистскими войсками, всеобщей забастовке и немедленном захвате концессий.

Москва была в большом затруднении относительно событий, разворачивавшихся в Шанхае, понимая, что западные державы не остановятся перед прямой интервенцией ради сохранения своих позиций в этом городе. К началу апреля 1927 г. в Шанхае насчитывалось 22,4 тыс. иностранных солдат, в том числе 16 тыс. английских, 3 тыс. американских, 2 тыс. японских и 1 тыс. французских, а также 42 военных корабля (14 японских, 13 американских, 8 британских и 7 французских). Кроме того, не было никакой уверенности, что части НРА и их командиры встанут на сторону повстанцев.

28 марта 1927 г. Политбюро ЦК ВКП(б) по предложению Сталина, Бухарина и Карахана постановило направить директиву ЦК КПК «…о недопустимости в данную минуту общей забастовки или восстания с требованием возврата концессии».

Чан Кайши прибыл в Шанхай 26 марта 1927 г., когда город уже был освобожден повстанцами. Находясь в Шанхае, Чан Кайши игнорировал решение уханьского правительства, признавшего временное городское правительство народных представителей в качестве революционного органа власти в Шанхае, и не дал ему возможности осуществлять свои полномочия.

По свидетельству очевидцев, после взятия Шанхая не проходило и одного дня, чтобы Чан Кайши не прислал телеграммы тов. «Галину» – Блюхеру с просьбой о приезде последнего в Шанхай. В. К. Блюхер утверждал, что ехать необходимо, что Чан Кайши «… перебрасывает мостик, чтобы не рвать отношений с нами». Однако все его попытки выехать в Шанхай пресекались Бородиным.

1 апреля в Шанхай из Владивостока приехал Ван Цзин-вэй. Он возвращался из Франции через Советский Союз, где встречался с И. В. Сталиным. От этого приезда ожидали многое. И Чан Кайши все еще был открыт к компромиссу: 3 апреля 1927 г. за его подписью была отправлена телеграмма командному составу НРА, в которой он заявлял о своем подчинении Ван Цзинвэю. Считалось, что Ван Цзинвэй, авторитет которого в массах был невероятно велик, сумеет примирить Ухань с Чан Кайши, правда, на позициях Уханя. Однако этого не произошло.

А Чан Кайши все еще ждал ответа на свой ультиматум. Или хотя бы попытки урегулирования ситуации со стороны представителей Коминтерна. Бородин же, несмотря на все свои заверения, и не думал покидать Китай. Коммунисты же (не без подталкивания со стороны членов Дальбюро) вывели вооруженных рабочих на улицы Шанхая.

Речь И. В. Сталина на собрании актива московской организации ВКП(б) 5 апреля 1927 г., посвященная проблемам китайской революции, свидетельствовала о том, что даже в первой декаде апреля руководство ВКП(б) и Коминтерна не ставило вопроса о разрыве с Чан Кайши: «Чан Кайши ведет армию или нет против империалистов? Да, ведет. Что сделает Чан Кайши завтра и куда повернет, мы увидим это, а пока факт, что он ведет, он вынужден вести войска против империалистов».

7 апреля 1927 г. в Шанхае была установлена блокада генерального консульства СССР. 9 апреля Чан Кайши официально объявил военное положение в Шанхае. В этот же день был распущен старый состав Дальбюро ИККИ, и, по сути, форпост Коминтерна на Дальнем Востоке прекратил свое существование, хотя формально продолжал действовать в лице его члена – главного политического советника Бородина и находившегося еще в пути в Китай представителя ИККИ индуса Роя.

12 апреля 1927 г. противостояние Уханя с Чан Кайши достигло «критической массы» после выступления последнего, получившего название «переворот Чан Кайши». Началась полоса террора против коммунистов и активных участников восстания – рабочих. Вслед за Шанхаем перевороты были произведены и в других провинциях, контролировавшихся Чан Кайши.

Решение о несостоявшемся аресте Чан Кайши в марте 1927 г., принятое по личной инициативе Бородина, явилось одним из факторов, ускорившим выступление Чан Кайши против коммунистов и левых в Гоминьдане. Второй раз после событий 20 марта 1926 г. главную роль сыграл субъективный фактор, который в случае, когда речь идет об исключительных личностях, весьма существенно влияет на ход истории. По сути, Чан Кайши был вынужден не только разорвать отношения с уханьским правительством, но и выступить против китайских коммунистов, а значит, и порвать с Советским Союзом и Коминтерном. Разрыв с Гоминьданом был объективно подготовлен всеми действиями советской стороны и Коммунистического интернационала – запрограммированностью стратегии и тактики Коминтерна определенными, достаточно ограниченными рамками выборов конкретных решений в нестандартных и незнакомых ситуациях, что проявилось в неоправданном переносе советского опыта на совершенно чуждую китайскую почву. Разрыв с Гоминьданом, когда рекомендуемая модель революции приняла форму, несовместимую с программой и стратегией политической партии, как представляется, должен был произойти, но случился бы в другой обстановке, при других условиях и, вероятнее всего, с другими последствиями.

15 апреля 1927 г. на VII расширенном заседании Постоянного комитета ЦИК (уханьского) Гоминьдана было принято решение об исключении Чан Кайши из партии, снятии со всех постов и «наказании по закону». Однако это решение не возымело никакого действия на Чан Кайши. 18 апреля 1927 г. состоялось учреждение нового национального правительства со столицей в Нанкине во главе с Ху Ханьмином. Уханьское правительство было объявлено незаконным. Чан Кайши провозгласил верность заветам Сунь Ятсена и целям национальной революции и призвал к чистке Гоминьдана от коммунистов. Одновременно он говорил о необходимости сотрудничества с Советским Союзом. Значит, как и 20 марта 1926 г., Чан Кайши, как фигура во многом компромиссная, опять был готов пересмотреть сложившееся положение и в чем-то снова «отработать» назад. Но его уже никто не хотел рассматривать как серьезного партнера и потенциального союзника в будущем.

27 мая сотрудник IV управления П. Ю. Боровой, находившийся под прикрытием должности вице-консула генконсульства СССР в Шанхае, доложил письмом Я. К. Берзину: «Победила точка зрения Б[ородина]… В большинстве военные товарищи были и остаются против разрыва с Чан Кайши, ибо с чем мы остались после этого?» На разрыв идти вообще не следовало, отмечал Боровой, опираясь на точку зрения большинства военных советников, включая В. К. Блюхера. А надо было бы продолжать маневрировать, писал он, «…еще некоторый период, измеряющийся неделями, может быть, парой месяцев до занятия Пекина». Но эти рассуждения уже ничего не могли изменить.

Теперь милитаристским группировкам Северо-Восточного и Северного Китая противостояли два враждующих между собой центра расколовшегося национально-революционного лагеря: нанкинский, власть которого распространялась на провинции Цзянсу, Чжэцзян, Фуцзянь и Аньхой, и уханьский, территория которого включала в основном провинции Хубэй и Хунань и в меньшей степени провинцию Цзянси. Уханьское правительство до середины июня признавали и поддерживали группировки Фэн Юйсяна и Янь Сишаня в Северном Китае. Все расчеты Москвы на проведение своей политики в Китае были связаны с действиями Уханя и Фэн Юйсяна, а также с КПК, продолжавшей сотрудничество с уханьским Гоминьданом.

Существование двоевластия усиливало тенденцию к размежеванию с Коминтерном и китайскими коммунистами в уханьском Гоминьдане.

Объективно сохранение сотрудничества с коммунистами продлевало уханьскому Гоминьдану возможность получения поддержки с советской стороны. Но дни сотрудничества Коминтерна с Гоминьданом были сочтены. В политике Коминтерна по-прежнему сохранялась установка на поддержку левых и борьбу с правыми, на «демократизацию» политической системы на местах силами общественных движений на данном революционном этапе и т. д.

Второй же такой фигуры, как Чан Кайши, которая могла бы попытаться внести коррективы в советский курс или временно согласиться с ним, пойти на компромисс и заставить принять его во имя продолжения сотрудничества с Советским Союзом, в уханьском Гоминьдане и правительстве не было.

Ван Цзинвэй, на которого в Советском Союзе возлагали большие надежды, на эту роль не подходил. В Ухане он стал председателем национального правительства. Однако, несмотря на всю свою популярность и тот факт, что на протяжении многих лет он занимал первые посты в государстве и партии, Ван Цзинвэй никогда не был истинным лидером и последовательным борцом. Скорее он был инертной личностью, пасовавшей при первых же трудностях, и использовался заинтересованными лицами в качестве прикрытия в своих комбинациях.

В апреле с предложением о поиске соглашения с Чан Кай-ши выступил генеральный консул в Шанхае Ф. В. Линде.

27 апреля Политбюро ЦК ВКП(б) отреагировало на рекомендацию генконсула и сообщило о своем решении по поводу советников в ставке Чан Кайши и верных ему частях: «…2) Ваше предложение о соглашении между Ханькоу и Чан Кайши считаем политически вредным. 3) Советники считаются прикомандированными к национальному правительству в Ханькоу, куда они и должны направиться за указаниями. Ваше вмешательство считаем ненужным». Тем самым фактически прерывались связи Коминтерна и Москвы с той частью Гоминьдана, которая примкнула к нанкинскому правительству. Одновременно отвергалась в принципе возможность урегулирования отношений с Чан Кайши. Остается напомнить, что Ханькоу, равно как Ханьян и Учан, составляли трехградье Уханя, поэтому в равной степени использовались словосочетания «национальное правительство в Ухани» и «национальное правительство в Ханькоу».

Чан Кайши, утвердившись на Нижней Янцзы, зажал Ухань в кольце блокады. Туда не пропускались даже уголь и медикаменты. Было прервано и большинство торговых связей с другими районами. Непосильным бременем для Уханя стало огромное количество войск на подконтрольной ему территории. Ухань мучительно искал выход из положения. И таким выходом представлялось продолжение Северного похода, одной из целей которого считалось вырваться за пределы Хубэя. В конце апреля 1927 г. войска уханьской группировки начали поход на Север Китая через провинцию Хэнань, рассчитывая тем самым убить двух зайцев: разбить Чжан Цзолиня и вывести в Хэнань Фэн Юйсяна.

Одновременно на Север Китая двинулась и нанкинская группировка. Цель ее операции состояла в том, чтобы овладеть провинцией Шаньдун.

В мае 1927 г. в Ухане была созвана Тихоокеанская конференция профсоюзов. На ней было отмечено, что национальная революция в Китае является ближайшей ступенью к мировой революции и тесно связана с интересами пролетариата всего мира, что китайский пролетариат должен выполнить свой долг для успеха китайской и мировой революции.

Левые гоминьдановцы и до 12 апреля не возражали против опоры на массовое рабоче-крестьянское движение, чтобы не быть игрушкой в руках гоминьдановского генералитета. В этом, вероятно, прежде всего и заключалось политическое различие между гоминьдановскими течениями, которые персонифицировались Ван Цзинвэем и Чан Кайши. Однако реальная политическая ситуация в Ухане поставила их перед трудным выбором. С одной стороны, рабочее движение оказалось бессильным перед выступлениями правых в Шанхае, Кантоне и других городах, а крестьянское движение, кроме Хунани и Хубэя, – разгромленным гоминьдановскими войсками. Расчеты на развертывание аграрной революции – взрыв спонтанной борьбы крестьян за землю – и создание на этой основе собственных вооруженных сил отчетливо отразили стремление перенести на Китай опыт российских революций, опыт большевиков периода Гражданской войны. Руководители и идеологи Коминтерна не сознавали, что особенности социальной структуры, землевладения и землепользования в китайской деревне делают здесь невозможной аграрную революцию по российскому образцу.

Тем временем рост рабочего и крестьянского движения, инициированный коммунистами на территории, которую контролировало уханьское правительство, сопровождался различного рода эксцессами – самочинными действиями рабочих пикетов и профсоюзов, захватами земли и имущества, в том числе собственности солдат и офицеров уханьской армии, самосудами над представителями деревенских верхов. Все это лишало уханьский Гоминьдан поддержки большинства генералитета НРА (и не только генералитета, но и части офицеров и солдат), делая тем самым Ван Цзинвэя и его сторонников бессильными перед угрозой со стороны Чан Кайши.

И уханьский Гоминьдан действительно сделал выбор. В середине мая на территории уханьского правительства началась полоса военных мятежей, сопровождавшихся арестами и требованиями изгнания коммунистов, разгоном и подавлением профсоюзов и крестьянских организаций. По существу, между двумя националистическими центрами, находившимися в Ухане и Нанкине, не существовало большой разницы. Левизна Уханя носила поверхностный характер, поскольку господствовавшее положение в нем занимали милитаристские элементы, власть которых постоянно росла, делая отчетливой тенденцию к примирению с Чан Кайши.

30 мая 1927 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение направить «тт. Бородину, Рою и Люксу (О. Ю. Пличе, генконсул СССР в Ханькоу. – Авт)» телеграмму, в которой китайским коммунистам предлагалось принять решительные меры, чтобы избежать поражения: «Первое. Без аграрной революции победа невозможна… С эксцессами нужно бороться, но не войсками, а через крестсоюзы. Мы решительно стоим за фактическое взятие земли снизу… Второе. Необходимы уступки ремесленникам, торговцам, мелким землевладельцам. Союз с этими слоями необходим. Конфисковать нужно землю только у крупных и средних землевладельцев. Землю офицеров и солдат не трогать. Если обстановка требует, можно пока не конфисковывать землю средних землевладельцев. Третье. Надо вовлечь в ЦИК Гоминьдана побольше новых крестьян и рабочих лидеров снизу. Их смелый голос сделает стариков решительными или выведет их в тираж. Четвертое. Надо ликвидировать зависимость от ненадежных генералов. Мобилизуйте тысяч двадцать коммунистов, добавьте тысяч 50 революционных рабочих и крестьян из Хунани – Хубэя, составьте несколько новых корпусов, используйте курсантов школы для комсостава и организуйте, пока не поздно, свою надежную армию. Пятое. Организуйте реввоентрибунал во главе с видными гоминьдановцами, не коммунистами. Наказывайте офицеров, поддерживающих связь с Чан Кайши или натравливающих солдат на народ, на рабочих и крестьян. Нельзя заниматься только уговариванием. Пора начать действовать. Надо карать мерзавцев.» Оговорки, сделанные в части категорий лиц, у которых земля не должна конфисковываться, свидетельствовали о многочисленных нарушениях в этой части.

Частичное признание работниками ИККИ и КПК непонимания ситуации в китайской деревне, наличия ряда «трудных проблем» в решении аграрного вопроса в Китае, существование специфики социальной структуры китайского крестьянства нашло свое подтверждение только год спустя – в июне – июле 1928 г. на VI съезде КПК, состоявшемся в Москве, и только в выступлении Н. И. Бухарина, а не в решениях съезда. В своем выступлении пока еще один из руководителей Коминтерна Бухарин специально остановился на проблеме, связанной с отсутствием во многих районах Китая собственных помещичьих хозяйств и наличием огромной массы безземельной бедноты, люмпенов, бывших и настоящих солдат. В этих условиях в результате уравнительного передела и наделения землей всех желающих ее получить, говорил Н. И. Бухарин, может получиться так, что после революции в среднем на душу крестьянин будет иметь меньше земли, чем ранее. Н. И. Бухарин считал, что такого положения вещей нужно избегнуть, так как в противном случае «…крестьянина, который мало что выиграл от революции в смысле земли», не удастся сделать ее активным участником и защитником. Готовых решений, признал Н. И. Бухарин, у него нет. После победы революции, говорил Н. И. Бухарин, следует организовать крупномасштабные общественные работы – промышленное и дорожное строительство и т. п., чтобы обеспечить работой массу безземельных. Но что следовало делать в ходе развертывания борьбы за землю до победы революции?

Единственным козырем в руках новой власти, по Бухарину, могла в этих условиях быть ссылка на то, что крестьянин, несмотря на уменьшение количества земли, будет жить лучше, так как будет платить гораздо меньшие налоги. Но этот аргумент, видимо, и самому Н. И. Бухарину представлялся весьма слабым. «При всех условиях, – заключал он свои размышления по этому поводу, – считаю своим долгом обратить ваше внимание на то, чтобы не выставлять легкомысленно таких требований, которые повели бы к большему, еще большему измельчанию земли на круг».

Что-то очень похожее уже предлагал в свое время Сунь Ят-сен: «…Уравнение прав на землю, т. е. проведение постепенной национализации земли», путем выкупа помещичьей земли государством с последующей ее арендой крестьянами, широкое железнодорожное и шоссейное строительство и т. д.

Навеянные опытом большевиков представления о возможности в короткие сроки создать собственные вооруженные силы из революционных рабочих и крестьян не учитывали особые трудности в Китае на пути формирования таких частей. В Китае было традиционно негативное отношение населения к военной службе. У подавляющей массы китайцев отсутствовали навыки владения даже простейшим огнестрельным оружием. Нереальным было и разложение наемных милитаристских армий по русскому образцу – путем противопоставления солдат офицерам.

Для создания собственных и надежных крупных воинских частей, способных противостоять профессиональным наемным армиям, нужно было то, чем в блокированном и контролировавшемся военными Ухане КПК в достаточной степени не располагала, – костяк командных кадров, материальные средства, оружие и время.

Представителям Коминтерна в Китае и ЦК КПК давались инструкции, направленные фактически на осуществление государственного переворота в Ухане, хотя по-прежнему не снимался тезис о поддержке уханьского Гоминьдана.

Между тем на заседаниях Политбюро ЦК КПК 6 и 7 июня 1927 г. генеральный секретарь ЦК КПК Чэнь Дусю отверг указание Москвы по китайскому вопросу. Он заявил, что крестьянское движение в Китае еще не набрало должной силы, что единый антикоммунистический фронт реакционных сил еще не сформировался и поэтому не следует торопиться с решением аграрного вопроса. Указание Коминтерна о создании коммунистами собственных вооруженных сил Чэнь Дусю назвал утопией, равно как и предложение об учреждении военно-революционных трибуналов. К началу 1927 г. в КПК было уже около 25 тыс. членов, причем более половины составляли рабочие. Однако преобладающее большинство ее членов лишь недавно приобщилось к политической борьбе и было мало знакомо с коммунистическми идеями. Костяк профессиональных революционеров был малочислен, связи руководящего ядра партии с низовыми местными организациями слабы.

Представитель Исполкома Коминтерна М. Н. Рой, находившийся в Ухане, самовольно ознакомил Ван Цзинвэя, собиравшегося на встречу с Фэн Юйсяном в Чжэнчжоу, с текстом конфиденциальной телеграммы. Ван Цзинвэй, в свою очередь, в последующем сообщил о содержании телеграммы Фэн Юйсяну, а затем и Чан Кайши.

Указания Коминтерна дали Ван Цзинвэю официальный предлог для разрыва уханьского правительства с КПК и, как следствие такого шага, для разрыва с Коминтерном и Советским Союзом.

В начале июня уханьские войска ценой больших потерь вышли в Хэнань и соединились с частями Фэн Юйсяна. Войскам Чжан Цзолиня было нанесено серьезное поражение. Для похода на Нанкин Ухань запросил еще 15 млн рублей.

19 июня 1927 г. Фэн Юйсян встретился с Чан Кайши. В результате переговоров были достигнуты следующие договоренности: М. М. Бородин должен был покинуть Китай; члены ЦИК Гоминьдана в Ухане должны были присоединиться к ЦИК Гоминьдана в Нанкине, а тем, кто отказывался от этого шага, разрешалось взять «отпуск» и выехать за границу; Тан Шэнчжи со своими войсками должен был перейти под командование Чан Кайши. После перехода Фэн Юйсяна на сторону Чан Кайши военно-политическая обстановка в противостоянии Уханя Нанкину резко изменилась в пользу Нанкина. Размежевание происходило и внутри руководства уханьского Гоминьдана. Однако Москва все еще питала иллюзии, связанные с Ван Цзинвэем, и была готова к финансовым вливаниям в Ухань.

2 9 июня 1927 г. в Ухань был выслан миллион американских долларов, еще 500 тыс. долларов США предусматривалось направить «на днях». Но принятые вскоре – в первой половине июля 1927 г. – постановления Политбюро ЦК ВКП(б) и ИККИ положили конец надеждам, связанным с уханьским правительством и практически с уханьским Гоминьданом. В этих документах говорилось, что Ухань становится контрреволюционной силой, что верхушка Гоминьдана прикрывает контрреволюцию.

Во всех документах той эпохи и в последующем период с 1925 по 1927 г. обозначен как национальная революция. Начало революции предлагается отсчитывать от событий 30 мая 1925 г. – расстрела английской полицией демонстрантов в Шанхае. Логичнее, если уж появляется желание найти точку отсчета, начало революции вести от 1 июля 1925 г., когда в Кантоне было провозглашено создание национального правительства Китайской Республики, которое объявило о приверженности трем принципам Сунь Ятсена. Определять же завершение национально-освободительной революции декабрем 1927 года, когда шли «арьергардные бои национальной революции», которые будто бы привели только к временному поражению демократических сил, или же «восстановление национальной государственности как важнейшего рычага национально-освободительной революции» некорректно. К тому же «арьергардные бои» и «восстановление государственности» – вещи не одного порядка. Более того, общеизвестно, что восстановление китайской государственности произошло не в 1927 г., а в конце 1928 г., и было оно далеко не полным и отчасти формальным, так как борьба за объединение страны продолжалась потом еще долгие годы.

Возникает резонный вопрос: насколько вообще корректен подобный термин – «национальная революция 1925–1927 гг.» – для обозначения характера тех событий? А почему не этап в гражданской войне, которая, преследуя цель объединения страны, сотрясала Китай до 1925 г. и продолжала потрясать страну после 1927 г. и завершилась фактическим объединением Китая значительно позднее?

Несомненно одно: именно в эти годы (1925–1927) при непосредственном участии Советского Союза было положено начало формированию двух непримиримых идейно-политических течений – «националистического» и «коммунистического», смертельная борьба между которыми фактически отодвигала на второй план задачи завершения национального освобождения и обновления Китая.

15 июля 1927 г. ЦИК Гоминьдана принял решение о прекращении сотрудничества с КПК. Уханьский Гоминьдан объявлял неприемлемым взятый коммунистами курс на конфискацию помещичьих земель «без приказа национального правительства», на создание революционной армии из рабочих и крестьян, на внедрение коммунистов в руководящие органы Гоминьдана и на изменение организационной структуры Гоминьдана. КПК вынуждена была уйти в подполье.

Политические катаклизмы сопровождались сменой руководства КПК, проведенной в середине июля по требованию Москвы. С поста генерального секретаря ЦК КПК был снят Чэнь Дусю и ряд китайских руководящих товарищей. Был образован Постоянный комитет временного Политбюро ЦК КПК в составе пяти человек: Цюй Цюбо147 (генсек ЦК КПК), Чжан Го-тао, Чжоу Эньлай, Чжан Тайлэй148 и Ли Лисань149. Была проведена и замена представителя Коминтерна – проштрафившегося индуса М. Роя («отозван лишь ввиду одной организационной ошибки») заменил В. Ломинадзе, настроенный и действовавший в духе наступательной тактики. Новое руководство КПК отказалось от тактики политического маневра и предприняло отчаянную попытку контрнаступления на Гоминьдан.

21 июля Политбюро ЦК ЦКП(б) постановило «предложить» Блюхеру «сжечь свой архив» и сообщить мнение о способах и формах отзыва «наших советников в армии Уханя» в связи с нецелесообразностью продолжения их дальнейшей работы.

Спустя пять дней члены ЦК КПК приняли решение об организации восстания верных, как считалось, компартии частей НРА в Наньчане. Утром 1 августа 1927 г. части под командованием Е Тина, Хэ Луна и других военачальников, находившихся под началом Чжан Факуя150, командира 4-го корпуса, ставшего командующим фронтом, начали вооруженное выступление. На сей раз речь шла о разрыве с левым уханьским правительством. Сам Чжан Факуй на такой шаг не отважился. Повстанцы объявили о создании Революционного комитета Гоминьдана, большинство которого составляли коммунисты. Восстание не привело, однако, к созданию центра революционной борьбы, как на это рассчитывали. С севера на Наньчан шли войска Чжу Пэйдэ. Следовало принимать экстренные меры. И в этой ситуации восставшие провозгласили верность революционным заветам Сунь Ятсена, стремление вернуться в провинцию Гуандун, возродить революционную базу и подготовить новый Северный поход. Наряду с этим они выдвинули лозунги аграрной революции и создания органов крестьянской власти, практически предусматривая конфискацию земель крупных землевладельцев. Предполагалось под этими лозунгами поднять крестьянские восстания по пути следования в Гуандун и прийти в Кантон на волне крестьянского движения, на волне аграрной революции. 5 августа повстанческая армия (12–14 тыс. человек) ушла из Наньчана в направлении на юго-восток – на Сватоу.

Еще 29 июля, т. е. накануне Наньчанского восстания, Политбюро ЦК ВКП(б) своим постановлением предложило Блюхеру «захворать». Последний, в свою очередь, отдал распоряжение военным советникам никакого участия в восстании не принимать. Одновременно Политбюро, опираясь на донесения главного военного советника, поощряло дальнейшее продвижение армии в Гуандун, на старую революционную базу Об этом свидетельствует постановление инстанции от 5 августа 1927 г. послать Блюхеру телеграмму, в которой предписывалось сообщить: «Все Ваши советы [на]счет Сватоу и прочее считаем правильными». Трудно сказать, кому первоначально принадлежала идея движения на Сватоу – китайским коммунистам или Блюхеру. В связи с начатым движением повстанцев на Юг Китая Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление от 11 августа «…считать необходимым удовлетворить заявку т. Уральского (В. К. Блюхера. – Авт.), исходя из расчета снабжения примерно одного корпуса». Однако времени на это отпущено не было.

14 сентября 1927 г. в Москве в IV управлении Штаба РККА было проведено совещание «по разбору Наньчанского восстания». Среди участников совещания в его стенограмме значились вчерашние военные советники в Китае, вернувшиеся на родину: В. Е. Горев, М. М. Чхеидзе, А. Н. Черников, И. И. Василевич, Е. В. Тесленко 151, И. Я. Зенек152, Г. Б. Скалов, К. Я. Волдин, С. С. Чекин (Сергеев), А. Н. Грэй, И. К. Мамаев, М. Г. Ефремов, В. П. Рогачев. Председательствовал на собрании помощник начальника 4-го отдела IV управления Штаба РККА Мамаев.

С основным докладом выступил Горев. Мнение большинства выступавших выразил Скалов, который отметил, «…что быстрое продвижение этой группы в район Сватоу не означает, что группа сильна, а означает, что противник не считает выгодным этот момент, чтобы начать операции». «Эта группа ушла, примерно, с 12 000 винтовок, – отмечал Скалов. – Конечно, завоевать Гуандун с таким количеством довольно рискованно. Для этого нужно намного усилить материальную базу. Таким образом, перспектива нашего ура-завоевательного движения совершенно не обоснована, и здесь нужно быть очень осторожными».

Совещание вместе с тем показало разброс в оценках как сил восставших, так и сил противника, в расстановке которых у бывших советников ясности не было. Различия также возникли и в оценке личностей руководителей восстания Е Тина и Хэ Луна – бандиты или партизаны (или это одно и то же), и насколько на них можно рассчитывать. В целом же военные советники, в равной степени как и представители Коминтерна, в августе 1927 г. оказались за бортом происходивших событий. Они не только не смогли воспрепятствовать авантюре, предпринятой по призыву КПК, которая привела к истреблению коммунистических кадров в войсках НРА, но и поддержали ее, по крайней мере в лице главного военного советника В. К. Блюхера, который даже поднял перед Москвой вопрос о материальном снабжении восставших. Опять-таки сказалась неадекватная оценка обстановки, исходившая из дефицита информации.

Отдельные разрозненные, потрепанные в боях воинские части дошли из Наньчана до Сватоу, где и были в 10-х числах октября окончательно разбиты. В походе «наньчанцев», вплоть до Сватоу, принимал участие М. Ф. Куманин, советник 20-го корпуса Хэ Луна.

14 октября Р М. Хитаров, представитель Исполкома КИМ в Китае, писал в Москву: «Под Сватоу нас разбили, разбили так основательно, что армия, на которую мы возлагали столько надежд, перестала существовать, если не считать несколько разрозненных отрядов. Причины? Их много: противник оказался сильнее и умнее, чем ожидали; армия была уставшая и голодная; руководство ее в военном отношении было достаточно бесталанным; и, наконец, мы не сумели, не успели поднять крестьянство в достаточной степени, чтобы оно смогло встать защитной стеной вокруг армии».

Главный просчет оказался в оценке готовности крестьянства к аграрной революции, не говоря уже о понимании общей ситуации в стране.

Общая антикоммунистическая настроенность гоминьдановских лидеров и гоминьдановского генералитета оказалась недостаточной базой для подлинного политического единства. Казалось бы, разрыв с китайскими коммунистами и стоявшими за ними Советским Союзом и Коминтерном с их неприемлемыми рецептами революции должен был устранить постоянный источник раздражения между Уханем и Нанкином и открыть путь к объединению враждующих сторон. Причем, как представлялось, существовало только два полюса: один группируется вокруг Чан Кайши, другой – вокруг Ван

Цзинвэя и Тан Шэнчжи, случайно и ненадолго оказавшихся в одном лагере. Однако обстановка в Китае оказалась многополярной. И с уходом советских военных и политических специалистов, которые, как выяснилось, выступали в том числе и в роли стабилизирующего, сдерживающего фактора в Южном и Центральном Китае, эта обстановка мгновенно проявилась, положив начало длительной полосе милитаристских междоусобиц и непрекращающихся раздоров в самом Гоминьдане.

Прежде всего заявила о себе крупнейшая (помимо уханьской и нанкинской) гуансийская региональная военно-политическая группировка Гоминьдана во главе с генералом Ли Цзунжэнь153, которая контролировала Гуандун. К ней примыкали также генералы Бай Чунси и Ли Цзишэнь154. И гуансийцы, и уханьцы добивались ограничения власти Чан Кайши. Гоминьдановские генералы проявляли самостоятельность и в других провинциях. Все эти группировки имели в целом общую и достаточно аморфную социальную базу, однако некоторые политические различия и в большей степени личные амбиции вели к острой межгрупповой борьбе. Учитывая, что Гоминьдан пытался продолжать Северный поход и вел войну с северными милитаристами, в стране сложилось положение «война всех со всеми».

В июне 1927 г. Чжан Цзолинь объявил об образовании военного правительства в Пекине и провозгласил себя «генералиссимусом всех сухопутных и морских сил Китая». Принципы политики Чжан Цзолиня в отношении иностранных держав были особо объявлены в Манифесте о международных отношениях, в котором Чжан Цзолинь заявлял, в частности, следующее: «Я хочу, чтобы Китай занимал место в семье наций, на которое он имеет право в силу масштабов его территории, его населения и ресурсов. Я хочу, чтобы суверенитет Китая уважался другими нациями. Неравноправные договоры должны исчезнуть навсегда и должны быть заменены другими, которые лучше соответствуют современной обстановке. Я не вижу причин к тому, чтобы эти вопросы не могли быть урегулированы мирным путем на мирной конференции… Мы, китайцы Северного Китая, являемся такими же националистами, как наши южные соотечественники. На самом деле мы являемся ими гораздо больше, ибо наша политика в следующем: Китай – китайцам, но не Китай – красным».

Таким образом, Чжан Цзолинь адаптировал в своей политике опыт национальной революции. Под флагом национализма Чжан Цзолинь проводил и кампанию борьбы против коммунизма. Его программа как во внутренней, так и во внешней политике обнаружила значительное влияние программы Гоминьдана. Национализм Чжан Цзолиня являлся также и тактическим средством для достижения мира с Чан Кайши.

Вскоре после образования военного правительства Чжан Цзолинь издал указ о прекращении военных действий и восстановлении мира. Одновременно в циркулярной телеграмме он впервые заявлял о единстве своих взглядов с «народными принципами» Сунь Ятсена, объявляя себя продолжателем его дела, а свою антикоммунистическую кампанию – последовательным завершением этого дела. Принимая «три народных принципа», Чжан Цзолинь предупреждал, что они ни в коем смысле не могут быть идентифицированы с коммунизмом, и это было его главным условием урегулирования отношений с Чан Каши.

Однако Чан Кайши не принял условий мира с Чжан Цзо-линем, так как ни с кем не собирался делить власть и не сомневался в своей победе.

Гоминьдановские генералы настаивали на полном примирении Чан Кайши с уханьским правительством и на совместном отпоре северянам. В этой ситуации Чан Кайши 12 августа 1927 г. демонстративно подал в отставку с поста главкома и уехал в Японию устраивать свои личные дела. Выражать свой протест отъездом было любимой манерой Чан Кайши (и не только, достаточно вспомнить Ван Цзинвэя). Все зависело лишь от сроков отсутствия.

В Японии в то время находилась невеста Чан Кайши, сестра вдовы Сунь Ятсена – Сун Мэйлин155, представительница влиятельной в Китае семьи Сун. Все четверо детей (сестры Айлин, Цинлин и Мэйлин и брат Цзывэнь) основателя семьи Суна Чарльза, составившего состояние на торговле Библией, получили образование в США.

Старшая сестра, Сун Айлин, помогала Сунь Ятсену в работе в качестве секретаря. Сунь Ятсен, по словам современников, был натурой очень романтичной. Пребывая изо дня в день в обществе Айлин, он почувствовал привязанность к своей секретарше. И настал день, когда доктор попросил у Суна Чарльза руки его дочери. Сунь был женат и имел несколько детей, но утверждал, что добьется развода без проблем. Однако ему отказали, и Айлин прекратила встречи с Сунь Ятсеном. Вскоре она дала согласие на брак с молодым бизнесменом Кун Сянси, ставшим впоследствии крупным шэньсийским финансистом. Его семья имела отдаленное отношение к клану самого Конфуция.

Сун Цинлин156 заняла место своей сестры в качестве секретаря у Сунь Ятсена. Он стал для нее кумиром, когда она была еще совсем маленькой. Будучи в США, Цинлин много слышала от своих родителей о Сунь Ятсене. Революция 1911 г. наполнила ее гордостью от сознания того, что она знакома с известным китайским революционером, и она ощутила страстную потребность служить ему. На сей раз Сунь Ятсен развелся, и Сун Цинлин стала его спутницей на всю оставшуюся жизнь, пропагандистом и наследницей его идей. Все члены семьи Сун приняли кандидатуру нового члена клана – Чан Кайши. Все, кроме Сун Цинлин.

Ее младшая сестра – Сун Мэйлин, невеста Чан Кайши, как утверждают биографы, выделялась среди своих сестер большой самостоятельностью, легко входила в контакт с окружающими, постоянно увлекалась новыми веяниями. За время пребывания в США она настолько американизировалась, что это позволило ей сказать: «Единственное восточное, чем я обладаю, это мое лицо». Мэйлин блистала в высшем свете Шанхая. Окружающие обращали внимание на высокий уровень ее образования и модные наряды. Ее расположения добивалась толпа нетерпеливых и настойчивых поклонников.

Брат Сун Цинлин – Сун Цзывэнь157 являлся видным гоминьдановцем; в разное время он занимал в правительстве ответственные посты.

1 декабря 1927 г. Чан Кайши отпраздновал в Шанхае свадьбу с Сун Мэйлин, причем обряд бракосочетания был совершен в соответствии с христианскими традициями, которых придерживалась семья Сун, а затем повторен в традиционном китайском обряде. Это был третий брак гоминьдановского лидера. Женитьба на Сун Мэйлин укрепила позиции Чан Кай-ши не только в Гоминьдане, но и в Китае в целом. А связи семьи Суна Чарльза открывали двери на Запад, сулили поддержку и помощь со стороны крупного китайского бизнеса.

После разрыва с Советским Союзом и Коминтерном только три члена уханьского правительства решили покинуть Китай, и только эти трое могли по праву называться левыми гоминьдановцами в правительстве Уханя. Это были Сун Цин-лин, вдова Сунь Ятсена, Чэнь Южэнь (Евгений Чэнь)158 и Дэн Яньда159.

Вслед за уходом Чан Кайши с политической арены между Нанкином и Уханем начались усиленные переговоры об объединении обеих группировок. Однако только во второй половине сентября было создано новое национальное правительство, которое без Чан Кайши просуществовало, правда, недолго. В сентябре 1927 г. против Нанкина начал военные действия контролировавший войска уханьской группировки генерал Тэн Шэнчжи. Его наступление удалось остановить только в ноябре, вынудив Тэн Шэнчжи бежать в Японию. Контроль над Уханем перешел в руки лидера гуансийской группировки Ли Цзишэня.

В ноябре – декабре вооруженную борьбу за контроль над провинцией Гуандун и ее столицей против гуансийских войск Ли Цзишэня и Хуан Шаосюна160 вели гуандунские генералы Чжан Факуй и Хуан Цисян161 (поддержанные Ван Цзинвэем, они захватили власть в Кантоне 17 ноября 1927 г.).

Взаимное ослабление соперничавших друг с другом милитаристских группировок в Гуандуне породило миф о легкости и успешности совершения восстания в Кантоне и установления там советской власти.

Следуя этому мифу, Политбюро ЦК ВКП(б) санкционировало предлагавшийся представителем ИККИ в Китае Г Нейманом162 план восстания, считая, что в Китае сохраняется «непосредственная революционная ситуация» и «революционный подъем».

Эти установки питали путчистские взгляды и настроения, охватившие большинство руководства КПК. В свою очередь, представители ИККИ черпали в этих настроениях и соответствующих оценках китайских лидеров, чьей информацией они по преимуществу располагали, аргументы в пользу таких оценок ситуации и рекомендаций по тактике действий КПК.

Подобные взгляды разделяли далеко не все советские представители в Китае. 29 ноября 1927 г. генконсул СССР в Кантоне Б. А. Похвалинский163 (в 1932 г. – начальник сектора

2-го отдела IV управления Штаба РККА) докладывал Л. М. Карахану: «Курс на немедленное восстание ошибочен, ибо на захват и организацию власти в Кантоне сил у партии нет. Попытка же восстания может привести, кроме бесцельной резни, только к ликвидации теперешних переворотчиков (имелась в виду группировка Ван Цзинвэя – Чжан Факуя. – Авт), которая, несмотря на свою реакционность, является обособленной группой в Гоминьдане, судьба которых и так сомнительна в борьбе против стягивающегося вокруг них гуансийского кольца».

11 декабря в Кантоне началось восстание рабочих, к которым присоединились солдаты учебного полка. На следующий день весь город был в руках повстанцев. Созданное народное правительство Кантона (Совет народных комиссаров) во главе с коммунистом Су Чжаочжэнем164 приняло декреты об аннулировании неравноправных договоров, о безвозмездной передаче крестьянам помещичьей земли, введении 8-часового рабочего дня, создании из рабочих дружин частей Красной армии.

В момент восстания произошло то, что происходило всегда в подобных случаях: противоборствовавшие стороны временно объединились – Ли Цзишэнь прекратил боевые действия против Чжан Факуя и направил части подчиненного ему генерала Ли Фулиня, против восставшего города. То же сделал и Чжан Факуй, повернув часть своих войск на Кантон. 13 декабря войска Ли Фулиня, переброшенные на судах под английским флагом, захватили столицу Гуандуна. Началась кровавая расправа над восставшими. В течение трех дней было казнено семь тысяч человек.

Часть повстанцев сумела уйти из города и соединилась с партизанскими отрядами.

Необходимость консолидации сил для противостояния и продолжения борьбы с северными милитаристами побудила лидеров Гоминьдана пойти на компромисс для создания дееспособного правительства и военного командования. После переговоров с лидерами различных группировок, проведенных в декабре 1927 г., Чан Кайши вновь занял в январе 1928 г. пост главкома НРА и председателя Военного совета.

Так ли был неизбежен разрыв с Гоминьданом? Чан Кайши являл собой противоположность генералам-милитаристам, он был партийным генералом, главнокомандующим армией, ядро которой было создано с помощью советских инструкторов и на советские деньги. Военные и политические специалисты, советская помощь были не просто нужны Чан Кайши, а жизненно необходимы. Он же был вынужден от всего этого отказаться, как представляется, не только из-за идеологических мотивов, но и из-за того, что ему не оставили, как он совершенно справедливо полагал, другого выхода. Чан Кайши не предвидел всех последствий такого шага, да и просчитать их было тогда невозможно.

А последствия эти таковы: многолетняя кровопролитная гражданская война все с теми же врагами, которые время от времени становились союзниками, – с бывшими попутчиками по Северной экспедиции, с бывшими соратниками по Гоминьдану и, наконец, с бывшими боевыми товарищами – китайскими коммунистами, создавшими Красную армию в освобожденных районах.

Благодаря той помощи, которую в течение нескольких лет оказывали Советский Союз и Коминтерн Южному Китаю в различных областях партийного, военного и государственного строительства, а в последующем – политической и финансовой поддержке Америки, заменившей СССР, Чан Кайши оказался «на плаву». Нанкинское правительство стало правопреемником пекинского, получив право выступать в этом качестве на мировой арене, но никак не в своей стране. А Чан Кайши всю свою ненависть обратил на КПК и китайскую Красную армию, на Советский Союз. В первой половине 30-х годов во имя уничтожения коммунистов он готов был смотреть сквозь пальцы на японскую агрессию. Чан Кайши не сумел выступить в качестве компромиссной фигуры, примирителем и объединителем враждовавших группировок. Ему так и не удалось добиться ликвидации политического хаоса в стране, прекращения «войны всех со всеми».

И именно поэтому десять лет спустя Чан Кайши вынужден был пойти на долгие и трудные переговоры о создании единого антияпонского национального фронта с участием коммунистов. Среди тех, кто выступал инициаторами создания антияпонского фронта либо был его противником, были все те же знакомые персоналии. На III Пленуме ЦИК Гоминьдана (открылся 15 февраля 1937 г.) группа членов ЦИК, среди них Сун Цинлин (вдова Сунь Ятсена), Сунь Фо165 (сын Сунь Ятсена), Фэн Юйсян, внесли проект резолюции «О восстановлении трех основных политических установок Сунь Ятсена: союз с Россией, сотрудничество с КПК и поддержка крестьян и рабочих». Ван Цзинвэй и его сторонники выступили за принятие резолюции, требовавшей подавления коммунистов.

Именно создание национального антияпонского фронта и отказ Чан Кайши по целому ряду причин заключить мирный договор с Японией в 1941 г. способствовали тому, что Япония не напала на Советский Союз ни летом, ни осенью 1941 г., ни в следующие два года, как этого от Страны восходящего солнца добивалась Германия. А значит, невзирая на разрыв в 1927 г. с Чан Кайши и Гоминьданом, все усилия советских военных и политических советников, финансовая и материальная помощь СССР были ненапрасны.

 

2.2. Денежная система Китая. «Цена испанского доллара доходила до 1,4 мексиканского»

В рассматриваемый период (20-30-е гг. ХХ в.) единой денежной системы в Китае не существовало. Денежное обращение Китая основывалось на валюте-металле – серебро как таковое, медная и серебряная монета (национальная и иностранная) – и на бумажных деньгах. Находившиеся в обращении металлические деньги выпускались как центральной властью (сначала пекинским правительством, затем пекинским и нанкинским и, наконец, только нанкинским правительством), так и местными властями. Эмиссия банкнотов производилась как правительственными, так и частными китайскими и иностранными банками. В Китае не было собственной золотой монеты, а иностранная золотая монета хождения не имела. Подобная анархия денежного обращения отражала раздробленность Китая и дезорганизовывала хозяйственную жизнь в стране.

Со времени объединения Китая и образования централизованного государства при династии Тан (618–906) до конца XIX в. основной медной монетой в Китае была монета весом один «цянь», которая и получила одноименное название. Цянь – круглая монета примитивной отливки с четырехугольным отверстием посредине для нанизывания на шнурок. Цянь в русском языке называлась также чох. Около 1000 таких цяней-чохов приравнивались в XIX в. к одному серебряному доллару. В русском языке имеется наречие «чохом» в значении «все вместе», «разом». Возможно, это слово в русском языке произошло от названия китайской монеты.

В первой трети ХХ в. во всеобщем пользовании имелись главным образом два рода медной разменной монеты: номиналом 10 кэшей (центов) и содержавших в себе 95 % меди, и монеты достоинством один кэш (цянь), которые содержали в себе 50 % меди. Европейцы предпочитали называть цянь центом. 10 цяней равнялись одному ляну. Некоторые районы Китая обслуживались исключительно медной монетой или бумажными банкнотами, фактически или номинально обеспеченными той же медной монетой.

Слиток серебра, так называемый сайси, имевший форму китайского башмака-лодочки, был также положен в основу расчетной системы. Каждый сайси весил примерно 50–55 китайских унций – таэлей (наименование на английском языке китайской единицы веса лян – приблизительно 37 г). Таэль, сам не являясь монетой или даже куском серебра, определял вес и стоимость сайси, которые и являлись средством обмена. Таэли серебра в разных провинциях имели различные вес и пробу. Существовало до 170 различных таэлей серебра, варьировавших по содержанию чистого серебра от 32 до 39 граммов. Так называемый купинский таэль (расчетная единица пекинского правительства) весил 37,58 грамма серебра и имел 1000-ю пробу. Сайси использовались в первую очередь при внешнеэкономических и внутренних таможенных расчетах.

Открытие доступа в Китай иностранным торговцам привело к проникновению в страну привозной денежной серебряной монеты: вначале испанского доллара (впервые появился в Китае в 1660 г), позднее, с 1854 г., вытесняя испанский доллар, в Китай проникает и укрепляет свое положение мексиканский доллар.

Испанским долларом в Китае называлась испанская серебряная монета достоинством пять песет (испанский песо), а мексиканским долларом – мексиканская серебряная монета достоинством восемь реалов (мексиканский песо).

Помимо испанских и мексиканских серебряных долларов в Китае в меньшей степени имели хождение гонконгские, британские, американские, перуанские, боливийские, чилийские серебряные доллары, индокитайские пиастры, японские иены и рупии Британской Индии.

Курсы иностранной серебряной валюты между собой, китайским юанем и таэлем определялись содержанием чистого серебра в монете и его пробой. Причем как чистый вес серебряной монеты, так и ее проба с годами имели тенденцию к уменьшению. Точка зрения специалистов на содержание серебра в монетах одного и того же достоинства и происхождения не всегда совпадает.

По отдельным данным, испанский доллар (5 песет) с 1868 г. содержал 22,5 грамма серебра (чистый вес) 900-й пробы, а мексиканский доллар (8 реалов) с 1861 г. – 24,38 грамма серебра (чистый вес) 900-й пробы. Гонконгский доллар, предназначавшийся для внешней торговли с Азией, впервые начал выпускаться Англией в Гонконге в 1866–1868 гг. и по чистому весу (24,26 грамма серебра) равнялся, по утверждению некоторых специалистов, мексиканскому доллару. Так называемый американский торговый доллар (начал выпускаться в 1893 г) содержал 24,494 грамма чистого серебра 900-й пробы. Хотя испанский доллар был легче мексиканского, тем не менее спрос на него временами был такой, что его цена доходила до 1,4 мексиканского доллара.

В отдельных провинциях Китая, и прежде всего в Фуцзяни и Маньчжурии, имели хождение японские серебряные монеты достоинством 1 иена (общий вес 26,95 грамма 900-й пробы), 50, 10 и 5 сенов. В 1897 г. в Японии был установлен монометаллизм – страна перешла на золотую денежную единицу. Золотые монеты чеканились в 20, 10 и 5 иен. Однако выпущенные ранее серебряные иены продолжали служить некоторое время платежным средством в Китае. В 1917 г. Япония установила запрет на вывоз золота за границу и приостановила размен бумажной иены на золото. В 1930 г. был восстановлен обмен иены на золото. Спустя три года Япония официально отказалась от золотого стандарта, и в стране установилось обращение бумажных денег.

В 1856 г. в связи с недостатком иностранных долларов была начата чеканка таэлевых серебряных монет. Таэль делился на 10 мэс (масе), 100 кандарин (candarееns). Исчисление в таэлях было отменено законом 1 марта 1933 г. В 20-х гг. ХХ в. за 71–73 таэля в Шанхае давали 100 мексиканских долларов.

В 1890 г. центральное правительство в Пекине издало закон, согласно которому в основу монетной системы был положен юань – полноценный китайский доллар 900-й пробы, содержавший около 24,35 грамма чистого серебра. Остальная серебряная монета являлась вспомогательной, чеканилась провинциальными властями и имела меньшее содержание серебра. Выпускались мелкие серебряные монеты следующим достоинством: 5 цзяо (50 центов), 860-й пробы; 2 цзяо (20 центов), 820-й пробы; 1 цзяо (10 центов) и 5 фынь (5 центов) 820-й пробы.

К концу XIX в. в Китае функционировало девять монетных дворов: Гуандунский (Кантон), Хубэйский (Учан), Фуцзяньский (Фучжоу), Цзянсуский (Нанкин), Чжэцзянский (Ханчжоу), Фынтяньский (Мукден), Гиринский (Гирин), Сычуаньский (Чэнду) и Бэйянский (Тяньцзинь). Проба долларов, которые чеканились на этих дворах, колебалась от 810-й до 904-й, неодинаковым было и содержание серебра в выпускаемых долларах. Это несоответствие веса и пробы создавало постоянное осложнение с разменом, и рынок норовил сбыть «неполноценные» доллары за «полноценные» – «бэйянские».

В феврале 1914 г. был опубликован Национальный закон о денежном обращении, согласно которому подтверждалось, что единицей китайской валюты является юань или доллар, весом 23,978 грамма чистого серебра. Проба юаней была понижена до 890-й, разменной (мелкой серебряной) монеты – до 700-й. Как и прежде, монеты в 1 юань, 50, 20 и 10 центов оставались серебряными, в 5 же центов должны были чеканиться из никеля. 1 юань соответствовал 0,72 кубинского таэля. Изданный закон, однако, не отменял хождение в стране таэлей в монетах и слитках, императорских гуансюев и иностранных долларов. Правительство брало на себя постепенный обмен или перечеканку старых долларов.

В течение шести лет (с 1922 по 1926 г.) только в Нанкине и Ханьчжоу было отчеканено свыше 430 млн серебряных долларов. В одном лишь Шанхае количество обращавшейся и имевшейся в банках к концу 1927 г. серебряной монеты определялось в 60 млн долларов. Шанхай являлся главным распределителем отчеканиваемой монеты: почти все количество новой чеканки поступало в Шанхай и оттуда уже перебрасывалось в районы, предъявлявшие спрос на монеты.

К 1933 г. в Китае насчитывалось серебряных слитков на сумму до 280 млн долларов и 1660 млн серебряных долларов.

Соотношение между медной монетой, долларом и таэ-лем подвергалось постоянным колебаниям в зависимости от спроса и предложения каждой из этих валют-металлов. До 185 монет 10-кэшевого достоинства требовали за один серебряный доллар в 1922 г. А спустя четыре года, в 1926 г., один юань стоил уже 3260 кэшей.

Ввиду постоянной манипуляции с переброской серебряных долларов из одного района в другой, а также в связи с тенденцией превращать их в слитки, как только нарушалось нормальное соотношение между таэлем и серебряным долларом, говорить о сколько-нибудь постоянном курсе валют не представляется возможным. Речь могла идти только о плавающем курсе. Крайне неблагоприятным фактором для устойчивости валюты в Китае являлось также то обстоятельство, что курс серебра был подвержен резким колебаниям на международном рынке в зависимости от размеров его мировой продукции и «серебряной политики» крупных стран. С 1929 по 1932 г. серебро на мировом рынке обесценилось втрое. С июня 1934 г., когда в США вступил в силу закон об увеличении казначейских запасов серебра, цены на серебро в Китае поднялись вдвое по сравнению с уровнем 1932 г.

В целом же мексиканский доллар, как более «тяжелый», стоил немного дороже, чем китайскоий доллар – юань. Иная картина складывалась по отношению к американскому доллару: в 1934 г. средний курс одного серебряного юаня составлял 34 американских цента.

Так как подавляющее большинство населения Китая было слишком бедно, то у него не могла оседать какая-то часть долларов в виде сбережений. Почти вся долларовая масса находилась в фактическом обращении или же в сейфах банков. А в денежное обращение выпускался бумажный банкнот, фактически выполнявший функции расчетного знака. Наряду с денежной эмиссией центральными банками (Государственный банк, Банк путей сообщения) был широко развит выпуск бумажных денег местными властями и их суррогатами – меняльными конторами и торговыми фирмами. Не обеспеченные металлическим резервом провинциальные бумажные деньги были подвержены резким колебаниям рыночного курса и часто совершенно обесценивались.

Наиболее устойчивым курсом и наибольшей популярностью в Китае пользовались банкноты иностранных банков, выпускавших их в обращение через свои филиалы в Шанхае, Ханькоу, Тяньцзине, Пекине, Дайрене, Инкоу и других пунктах Китая. Банкноты эти были обеспечены серебряными долларами и подлежали обмену на таковые. Район обращения данных банкнот ограничивался городами, где имелись иностранные концессии. Объемы выпущенных иностранными банками банкнот и степень их обеспеченности не доводились до китайского правительства, так как отделения иностранных банков в Китае, осуществляя эмиссию денежной массы, руководствовались исключительно правовыми нормами своей страны, не допуская контроля с китайской стороны. Попытки отказаться от денежных знаков, выпускаемых иностранными банками, не дали своих результатов. В Фуцзяни, Маньчжурии и Пекине имели хождение также бумажные иены, имевшие низкий, постоянно менявшийся курс по отношению к серебряному юаню.

Заработная плата и жизненный уровень трудящихся в Китае были крайне низки. Так, месячная средняя заработная плата в серебряных долларах (юанях) на производстве составляла в 1930 и 1932 гг. соответственно: бумагопрядильщиков – 26,00/13,00; табачников – 15,00/12,00; машиностроителей – 21,00/18,00; кочегаров – 29,00/20,00; судостроителей – 22,50/20,00. Зарплата батраков, лишенных земли, колебалась от 15 до 20 юаней в год.

Прожиточный минимум для семьи квалифицированного рабочего из пяти человек, по подсчетам Шанхайского совета профсоюзов, в 1926–1927 гг. составлял 21,5 серебряного доллара в месяц. Распределение бюджета квалифицированного рабочего в Пекине представлялось в следующем виде: питание – 70 %, одежда – 12 %, квартплата – 8 %, отопление – 5 %, разные расходы – 5 %.

 

2.3. Принятие решения о переводе разведки на «нелегальные рельсы»

Еще до прорыва дипломатической изоляции СССР военная разведка получила некоторые возможности направлять своих сотрудников за рубеж на официальные должности в учреждениях Красного Креста, Центросоюза, Совфрахта, Российского телеграфного агентства (РОСТА) и других организаций. Однако использование подобных прикрытий носило эпизодический характер.

Учреждение полпредств и торговых представительств позволило военной разведке посылать своих работников на штатные должности в аппарат совзагранучреждений. В 1921 г. Центр направил первых своих резидентов в качестве сотрудников официальных советских учреждений в Финляндию, Латвию, Литву и Эстонию.

До 1927 г. заграничные резидентуры военной разведки, за небольшим исключением, в качестве прикрытия использовали официальные представительства нашей страны за границей. Так, в полпредстве или торгпредстве под «крышей» сотрудника учреждения находились руководитель резидентуры, его помощники, фотолаборатория и т. д. Здесь же часто принимались сообщения и документы от агентуры, выплачивались деньги и т. п.

Разведка велась и с позиций аппаратов военных представителей (атташе). Первые военные атташе были назначены в 1920 г. в Финляндию, Литву, Латвию, Персию. Аппараты военного (военно-морского) атташе были учреждены к концу 1926 г. в 12 странах: в Финляндии, Швеции, Прибалтике (один аппарат военного атташе на Латвию, Литву и Эстонию), Польше, Германии, Италии, Англии, Турции, Иране, Афганистане, Китае и Японии.

Складывавшаяся в начале 20-х годов обстановка в странах мира в целом была благоприятной для ведения разведывательной работы. Широкие слои населения многих государств с большой симпатией относились к молодому Советскому государству. Представители зарубежных коммунистических и рабочих партий готовы были встать на его защиту.

Эти настроения, по словам русского философа, публициста Николая Бердяева, были очень точно выражены одним французским коммунистом: «Маркс сказал, что у рабочих нет отечества, это было верно, но сейчас уже не верно, они имеют отечество – это Россия, это Москва, и рабочие должны защищать свое отечество».

Революционный энтузиазм Гражданской войны, неиссякаемая вера в мировую революцию, подкрепляемая всплесками революционных выступлений на Западе и Востоке, подталкивали к выводу о необходимости поиска агентов, в первую очередь среди естественных союзников в борьбе против контрреволюции и буржуазии.

В резолюции совещания Разведывательного управления Штаба РККА по вопросам агентурной работы от 7 апреля 1921 г. отмечалось:

«1. Классовый характер войны, которую ведет Советская Россия с окружающими ее белогвардейскими государствами, создает необходимость постановки агентурной работы по отношению к государствам, обладающим развитым рабочим классом, на классовых началах.

Положение это не исключает, конечно, использование и чуждых нам элементов в зависимости от местной обстановки и времени и означает, главным образом, общую тенденцию нашей работы.

2. Классовый характер агентурной работы выражается:

а) в подборе агентов на основе партийности и классового происхождения;

б) в самом широком содействии коммунистических организаций воюющих с нами государств».

Неудивительно, что начальник Разведупра Я. Д. Ленцман считал, что «…сеть агентов Региструпра во всех странах должна состоять из людей, выделенных коммунистическими организациями этих стран». «Единственно при такой постановке вопроса, – утверждал он, – ведение агентурной работы может быть поставлено на широкую ногу и дать результаты, которые удовлетворяли бы наши органы как в политическом, так и в военном отношении».

Вопрос о взаимодействии разведки с зарубежными компартиями был рассмотрен 6 августа 1921 г. на совещании представителей Коминтерна (Г. Зиновьев, И. Пятницкий), ВЧК (И. Уншлихт) и Разведуправления (А. Зейбот). В результате был подписан документ, уточняющий характер взаимоотношений Разведуправления и Иностранного отдела ВЧК с зарубежными компартиями. В частности, представители Разведупра и ВЧК не могли больше непосредственно обращаться к заграничным партиям и группам с предложением об их сотрудничестве. Впредь обращаться за помощью к компартиям можно было только через представителя Коминтерна, который, впрочем, был «…обязан оказывать ВЧК и Разведупру и его представителям всяческое содействие». Однако на практике ни представители Разведупра, ни ИНО ВЧК (ОГПУ) не следовали букве принятого решения и в ряде случаев напрямую апеллировали к ЦК соответствовавших иностранных компариий.

Вопрос о привлечении к сотрудничеству с разведкой членов зарубежных компартий был вновь поднят после провала в Праге в октябре 1926 г. Провал повлек за собой арест некоторых руководящих работников ЦК КПЧ. Вот как это произошло.

30 октября 1926 г. в Праге в ходе проведения встречи были задержаны пражский резидент военной разведки Христо Боев166 (в Чехословакии находился под фамилией «Дымов») и два его агента – Ф. Шимунек и студент Илья Кратунов, который в дальнейшем должен был выступать в качестве связника с Шимунеком.

На другой день чешское Министерство иностранных дел на основании имевшихся у него агентурных данных потребовало отъезда «Дымова» из страны. Весь провал по линии Разведупра ограничился арестом агентов Ф. Шимунека и И. Кратунова. Однако одновременно последовали многочисленные аресты по партийной линии, сопровождавшиеся развернутой в прессе антисоветской и антикоммунистической кампанией.

Агент Шимунек был привлечен к сотрудничеству с военной разведкой не непосредственно, а через представителя ИККИ в Праге, которому он был через третье лицо рекомендован членом Политбюро ЦК Коммунистической партии Чехословакии А. Нейратом. В процессе выяснения причин провала оказалось, что это самое «третье лицо» – некий Бартек, чешский коммунист, вызывал подозрения у компартии и был ранее снят с комсомольской, а затем военной работы в партии.

В IV управлении пришли к выводу, что в данном случае чешская полиция использовала имевшегося в рядах партии провокатора для того, чтобы нащупать военную разведку, увязать ее с компартией и, провалив, использовать как причину для репрессий против коммунистов.

В своем докладе К. Е. Ворошилову от 27 ноября 1926 г. Я. К. Берзин вполне справедливо замечал, что до сих пор ему не были известны постановления высшей инстанции, воспрещавшие использовать членов компартий иностранных государств в интересах разведки. На практике же, указывал начальник военной разведки, начиная с 1920 г. установился порядок, согласно которому в случае надобности разведка получала содействие от работников ЦК соответствовавшей партии. В свою очередь, компартии на местах довольно часто пользовались результатами деятельности военной разведки (предупреждение арестов и репрессий, выявление провокаторов). Не использовать имевшие у некоторых партий весьма ценные для разведки связи не только среди членов партии, но главным образом среди околопартийных кругов, было бы неправильно, считал Я. К. Берзин. Однако массовые аресты руководящих и рядовых членов КПЧ нельзя было оставить без внимания.

Причины пражского провала были рассмотрены специальной комиссией, на основании выводов которой 8 декабря 1926 г. было принято постановление ЦК ВКП(б), которое обязывало руководство Разведупра изолировать работу военной разведки от партийных организаций.

Отныне разведка не должна была использовать членов иностранных коммунистических партий в качестве агентов. Вместе с тем в тех случаях, когда отдельные члены партий могли принести особую пользу, допускалось исключение из правил, но товарищ, передаваемый для работы в интересах разведки, должен был формально выйти из партии и порвать всякие партийные связи.

При вербовке новых агентов требовалось «…всестороннее обследование, которое должно было в первую очередь выяснить отношение данного агента к партийным организациям и таким образом исключить всякую возможность провокации и неожиданного соприкосновения с партийным аппаратом».

В случаях же пользования достижениями и материалами партийной разведки там, где таковая существовала, связь должна была осуществляться через специальное лицо, уполномоченное на это соответствующим органом партии.

8 января 1927 г. всем резидентурам был разослан циркуляр, в котором сообщалось об особом постановлении «высшей инстанции» и о принятии ряда мер, изолирующих разведывательную работу от партийных аппаратов и партийных организаций.

В развитие предложенных ЦК ВКП(б) мер резидентам предписывалось просмотреть наличную сеть и выявить существовавшие связи агентов с коммунистической партией и их отношение к партийной работе. В случае обнаружения одновременного сотрудничества агента с партией и военной разведкой предлагалось согласовать с партийными органами вопрос «об изоляции» такого агента от партии.

Новые связи, предлагаемые зарубежными партийными органами, должны были быть особо тщательно проверены. Иностранные коммунисты, сотрудничавшие с военной разведкой, подлежали инструктажу с целью недопущения личного общения с партийной средой, личных знакомств и связей с лицами партийного аппарата.

Однако реализация декабрьского постановления ЦК ВКП(б) на практике была сопряжена с большими трудностями, так как сама по себе изоляция зарубежных органов советской военной разведки от связей с компартиями еще не избавляла их от провокационных обвинений в шпионаже (когда это было выгодно для правящих кругов). Кроме того, необходимо было считаться с тем, что партии некоторых стран не были организационно оформлены, и вопрос о партийности того или иного кандидата на вербовку определить было трудно. К тому же некоторые иностранцы стремились подчеркнуть свою идейную близость к представителям Советской страны, выдавали себя за членов компартий, не являясь таковыми.

Вышеперечисленные факторы, а также сделанная в постановлении оговорка, по-прежнему сохраняли за разведкой возможность привлечения иностранных коммунистов к сотрудничеству, правда, уже не в тех глобальных масштабах (определенная преграда все-таки была поставлена).

Срывы в агентурной разведывательной работе, осуществляемой с позиций официальных прикрытий, серьезно компрометировали советские официальные представительства. Количество провалившейся агентуры в эти годы было достаточно велико. Так, в 1924/25 гг. было арестовано 33 агента, в 1925/26 гг. – 19 агентов и в 1926/27 гг. – 27 человек (речь идет об операционном годе, не совпадавшем с календарным).

Провалы разведки антисоветские круги использовали как повод для выступлений против налаживания политических и экономических связей с СССР, обвиняли наши дипломатические представительства в диверсионно-разведывательной деятельности и подрывной пропаганде. В условиях напряженной борьбы Советского Союза за ликвидацию экономической и политической блокады неудачи в агентурной разведывательной деятельности были особенно опасны, так как подрывали престиж Советского государства.

Руководство военной разведки в целом понимало недостатки и опасность все усиливавшегося крена в сторону ведения разведки с легальных позиций. Однако, хорошо представляя, какого рода трудности возникнут при создании нелегальных резидентур и обеспечении надежной и бесперебойной связи с ними, оно не решалось отойти от существовавшей практики, несмотря даже на целый ряд провалов. И только серьезные инциденты в апреле – мае 1927 г., такие как полицейский налет на советское полпредство в Пекине, провал в Париже, а также обыск в помещениях общества «Аркос» и торгового представительства Советского Союза в Великобритании, привели к кардинальным изменениям организации и ведении разведки.

Территория пекинского полпредства СССР делилась на две части: на территорию собственно полпредства, где помещались помимо квартир сотрудников канцелярия посольства, кабинет военного атташе, аппарат резидентуры ИНО, консульская часть, и на так называемый военный городок, где в одном доме с канцелярией военного атташе размещался и аппарат резидентуры. Здесь же находились китайские коммунисты. Сама экстерриториальность «военного городка» вызывала большие сомнения.

Обе территории соединялись между собой внутренними воротами, и каждая из них имела свой выход для связи с внешним миром.

6 апреля 1927 г. полицейские и солдаты из воинских частей Чжан Цзолиня ворвались в ворота военного городка в тот момент, когда они были открыты для въезжавшего автомобиля. Одновременно были заблокированы ворота, соединявшие «военный городок» с остальной территорией полпредства. Из полпредства успели только передать распоряжение по телефону об уничтожении документов. Китайская полиция свои действия оправдывала тем, что, по имевшейся у нее информации, в советском представительстве скрываются китайские граждане, причастные к антиправительственной деятельности.

Нападавшие приступили к вылавливанию китайских коммунистов, а затем к захвату документов в помещениях «военного городка», в том числе в помещении резидентуры. Сотрудники резентуры успели бросить документы в одну из комнат, облить их керосином и поджечь. Однако прибывшая пожарная команда быстро потушила не успевший разгореться пожар. Поэтому документы сгорели только частично.

Обыску и ограблению подверглись торгпредство и большая часть квартир сотрудников полпредства.

Руководитель резидентуры А. И. Огинский с ключом от своего сейфа во время нападения находился вне территории «военного городка». Его попытки добраться до помещения резидентуры или передать туда ключ ни к чему не привели. В результате сейф резидента со всем его содержимым попал в руки полиции. В остальных помещениях на территории собственно полпредства документы сжигались в течение нескольких часов.

Как позднее докладывал Огинский, в числе захваченных документов были материалы о деятельности военной разведки в Китае – отчеты резидентур на местах и переписка с ними; переписка центральной пекинской резидентуры с Москвой; расписки агентов в получении денег; добытые агентами документы в иностранных посольствах и др.; материалы о связи Советского Союза с Кантоном и с Фэн Юйсяном – документы о снабжении оружием и другим имуществом НРА и национальных армий на Севере; список советских военных инструкторов в китайских армиях с подлинными именами и псевдонимами; доклады советских военных представителей в национальных армиях; доклады В. К. Блюхера, переписка с ним и с М. М. Бородиным и др.; материалы китайской компартии – протоколы заседаний Северного областного комитета ККП (помещавшегося в полпредстве), секретные адреса коммунистов и др.

Из захваченных документов, по словам руководителя центральной пекинской резидентуры, можно было составить более или менее полную картину всей, не подлежавшей разглашению, секретной работы Советского Союза в Китае.

Эти документы раскрывали методы работы и организационную структуру разведывательной сети в Китае и служили основанием для провала ряда резидентур. Иностранным державам предоставлялись широкие возможности для использования захваченных документов в дипломатических, политических и военных целях.

В руки китайских милитаристов попала информация о военном положении в «национально-революционном лагере», о тактике китайской компартии в соответствующий период времени и об истинных причинах провала ряда партийных работников. Кроме того, результатом налета были временная дезорганизация всей разведывательной деятельности, разгром Северного комитета компартии, арест китайцев, проживавших на территории полпредства, а также 15 советских граждан, в том числе сотрудников аппарата военного атташе – И. В. Тонких167 и Ф. Е. Ильяшенко.

28 апреля 1927 г. по приговору военного суда был казнен один из основателей КПК Ли Дачжао168, арестованный 6 апреля в «военном городке». Вместе с ним мучительной казни были преданы 19 руководителей Северного бюро КПК и Гоминьдана (среди них одна женщина).

Как выяснилось в ходе проведенного расследования, о готовившемся налете в полпредстве узнали за недели полторы-две. Было принято решение организовать постоянные дежурства и наблюдение вокруг полпредства. При этом дежурный у ворот должен был дать сигнал в случае нападения. Одновременно предполагалось организовать вооруженный отряд, который при нападении белогвардейцев должен был сопротивляться до конца, а в случае налета полиции – задержать ее всеми способами до окончания уничтожения документов. Китайских коммунистов, в свою очередь, планировалось перевести в более безопасное место. Архивы всех организаций, находившихся в посольстве, необходимо было собрать в одном месте и подготовить для быстрого их сожжения в критический момент. Но всего этого, к сожалению, реализовано не было.

Использование советского представительства как базы разведывательного аппарата таило много опасностей. За деятельностью посольства и всеми его сотрудниками постоянно велась слежка. Посольство являлось центром, привлекавшим внимание разведок других стран. Провал агентуры компрометировал советские дипломатические учреждения и вызывал политические осложнения. В случае войны или внезапного разрыва дипломатических отношений ликвидировалась и база разведывательного аппарата, в результате чего вся агентурная сеть могла временно остаться без руководства. Еще большей ошибкой было размещение центральной резидентуры в здании, экстерриториальность которого была под сомнением.

Постоянное представительство СССР в Пекине было не только центром разведывательной работы, но и центром всей секретной деятельности советских представителей в Китае: через посольство проходила связь с советниками, компартией, Гоминьданом, национальными армиями; в посольстве находился областной комитет компартии Китая; здесь скрывался ряд крупных работников партии и т. д. Все это, разумеется, не могло пройти мимо соответствующих контрразведывательных органов и мешало поддержанию необходимого уровня секретности тех или иных мероприятий.

Безусловно, были допущены существенные ошибки и в построении разведывательной сети. Центральная резидентура в Пекине, опиравшаяся на полпредство, руководила (или, во всяком случае, поддерживала связь) всеми резидентурами в Северном и Центральном Китае, в Маньчжурии, в Корее (Сеул) и формально на Юге Китая (Кантон). В результате такой централизации налет на посольство поставил под угрозу провала всю агентурную сеть в Китае.

По свидетельству А. И. Огинского, сосредоточение всей секретной работы в посольстве создало громоздкий секретный архив, разбросанный по различным помещениям полпредства. Возможность обыска в полпредстве и меры к уничтожению архива заранее не были предусмотрены.

Нарушение правил конспирации привело к такому положению, когда «военный городок» был сразу отрезан от постоянного представительства, значительную часть бумаг не успели сжечь, работники китайской партии были арестованы, а сейф руководителя резидентуры, как мы уже упоминали, целиком попал в руки полиции.

Как позднее докладывал начальник центральной пекинской резидентуры, среди документов, хранившихся в его сейфе и попавших в руки полиции, была его переписка с Москвой, которая могла привести к провалу резидентов в Харбине, Мукдене, Калгане, Шанхае, Ханькоу и, возможно, в Сеуле и Дайрене. Огинским делался вывод, что изъятие документов из нашего учреждения знакомило противника с методами работы военной разведки и раскрывало ее организационную структуру. Пекинская агентура, по оценке резидента, была, возможно, лишь частично провалена по посольствам, вернее, всего «лишь по японскому посольству».

В том, что касается агентуры, Огинский был отчасти прав, так как лица, сотрудничавшие с разведкой, в переписке проходили под номерами, и раскрыть их можно было, только если указывались занимаемая должность или место работы (что присутствовало в переписке, однако, далеко не всегда).

Для изучения захваченных материалов в ходе нападения на советское полпредство китайцами была создана специальная комиссия пекинского правительства, в состав которой вошли эксперты Генерального штаба Чжан Цзолиня, представители полицейских органов, китайского МИД и переводчики, главным образом бывшие русские офицеры, служившие в частях Чжан Цзолиня. Фотографии документов предоставлялись в распоряжение английского, французского, американского и японского правительств.

В руках китайских властей оказались не только шифры, но и «целые схемы коммунистических организаций», предписания и распоряжения из Москвы, распоряжения, даваемые официальными советскими лицами китайским коммунистам, обширная переписка делового характера между ответственными работниками большевиков в Китае, донесения агентов и списки большевистских агентов и т. д. Весь этот материал китайцами подразделялся на две основные группы: первая группа могла быть использована для «открытого выступления против СССР», а вторая – для чисто полицейских целей.

Чжан Цзолинь намеревался употребить материал, относившийся к первой группе, для компрометации Чан Кайши и Фэн Юйсяна. Однако против этого высказались представители ряда иностранных держав. Что касается второй группы материалов, то они должны были «…послужить основанием для дальнейшей работы китайской полиции против коммунистов и русских агентов». Часть материалов, указывающих на подготовку устранения Чан Кайши советскими представителями, предусматривалось передать гоминьдановскому генералу через английское посредничество. У Чан Кайши не должно было оставаться сомнений, что своих главных врагов он имеет в лице большевиков.

Англия принимала все меры к тому, как сообщал из Франции советский агент военной разведки, чтобы использовать все найденное для нанесения решительного удара Москве, потому что, опираясь на захваченные документы, действительно представлялась возможным создать «единство великих держав против Москвы».

Первые документы, захваченные при нападении на советское посольство, были опубликованы в Пекине уже 19 апреля 1927 г. К концу июня было опубликовано уже около 30 таких документов. В аутентичности публикуемых в иностранной печати материалов сомневаться не приходилось.

Мукденские инициаторы налета на посольство СССР в Пекине, однако, не пошли на полный разрыв с советским правительством и сохранили дипломатические отношения.

Широкое использование действовавших членов партии, а также связь агентуры с советскими представительствами стали источником провала в апреле 1927 г. во Франции.

Полученная Разведупром из Парижа телеграмма сообщала об аресте 9 апреля 1927 г. помощника резидента С. Л. Узданского169 (находился на нелегальной работе в Париже с марта 1926 г. по паспорту литовского студента Гродницкого) и агента-связника, русского эмигранта Абрама Бернштейна. Узданский и Бернштейн были арестованы во время получения материалов от двух французских агентов-источников – сотрудников оборонных предприятий Франции.

Газетные публикации в Париже сообщали об арестах помощника секретаря парижской организации компартии Дадо, сотрудников оборонных предприятий, а также литовского студента Гродницкого и художника Бернштейна, которых полиция неоднократно видела вблизи авиационных и артиллерийских парков. Наконец, сообщалось об обыске в связи с арестом Дадо на квартире члена ЦК компартии Франции Жана Кремэ. Причиной ареста указывалось соучастие в шпионаже на национальных оружейных заводах.

Кремэ организовал многочисленную сеть информаторов в арсеналах, на военных складах, в портовых городах и типографии, выполнявшей заказы центров французской военной промышленности. Сеть Жана Кремэ была разветвленной и эффективной, но не очень профессиональной в плане конспирации. В конечном итоге осведомленными оказалось слишком много людей, что не могло не таить в себе опасности провала. В апреле 1927 г. во Франции было арестовано около 100 человек. Однако суд признал виновными лишь восьмерых, из которых двое – сам Кремэ и его гражданская жена – успели выехать в СССР.

Скандал был грандиозный. Наряду со ставшим уже привычным обвинением о связи советской разведки с представителями французской компартии появилось обвинение в том, что нити шпионажа ведут в советское представительство. Вопрос о внесении существенных корректив в организацию и ведение зарубежной военной разведки был безотлагательно поставлен на повестку дня.

В принятом 5 мая 1927 г. постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) говорилось: «Обязать ИККИ, ОШУ и Разведупр в целях конспирации принять все меры к тому, чтобы товарищи, посылаемые этими организациями за границу по линии НКИД и НКТорга, в своей официальной работе не выделялись из общей массы сотрудников полпредств и торгпредств. Вместе с тем обязать НКИД обеспечить соответствующие условия для выполнения возложенных на этих товарищей специальных поручений от вышеназванных организаций». Эта была прелюдия к принятию более серьезных решений.

Следствием публикации документов, захваченных во время налета китайской полиции на советское полпредство в Пекине явилось постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 12 мая 1927 г., в котором, в частности, говорилось: «…г) Поручить комиссии в составе тт. Косиора, Ягоды, Литвинова и Берзина пересмотреть все инструкции НКИД, ИККИ, РВСР и ОГПУ по вопросу о порядке хранения архивов, рассылки и хранения шифровок и др. конспиративных материалов, посылаемых за границу в направлении максимального обеспечения конспирации… ж) Считать необходимым посылку специального человека в Китай с целью обеспечить уничтожение всех сколько-нибудь компрометирующих документов и предотвратить возможность провала остальных. Обязать ОГПУ выделить для этой цели ответственного работника, согласовав его кандидатуру с НКИД и Секретариатом ЦК.»

В тот же день, 12 мая, в помещениях общества «АРКОС Лимитед» и торговой делегации Советского Союза в Великобритании был произведен обыск, который, по утверждению английского правительства, «…окончательно доказал, что из дома № 49, расположенного на улице Мургейт, направлялись и осуществлялись как военный шпионаж, так и подрывная деятельность на всей территории Британской империи». «АРКОС Лимитед» – акционерное англо-русское кооперативное общество, через которое осуществлялась большая часть торговли СССР с Англией. Акционерами «АРКОС» были главным образом советские государственные организации. Полиция, по утверждению английской стороны, не обнаружила сколько-нибудь заметного разграничения комнат или функций между членами торговой делегации и сотрудниками «АРКОС».

Премьер-министр Великобритании Болдуин, выступая в палате общин 24 мая 1927 г. в ходе дебатов по вопросу англосоветских отношений, пространно ссылался на документы, захваченные английской полицией при налете на помещения «АРКОС» и советского торгового представительства, а также на телеграммы, посланные и полученные советской дипломатической миссией в Лондоне.

27 мая министр иностранных дел Великобритании Чемберлен вручил советскому поверенному в делах Розенгольцу ноту о расторжении английским правительством торгового соглашения 1921 г. и о приостановлении дипломатических отношений между СССР и Великобританией.

Постановление Политбюро от 28 мая 1927 г. было знаковым. Оно было жестким и однозначным в части использования представителями спецслужб и других международных организаций советских официальных представительств за рубежом в качестве «крыши». Предписывалось, в частности, следующее:

«а) Совершенно выделить из состава полпредств и торгпредств представительства ИНО ГПУ, Разведупра, Коминтерна, Профинтерна (Красный интернационал профсоюзов. – Авт.), МОПРа (Международная организация помощи борцам революции. – Авт)…

в) Проверить состав представительств ИНО ГПУ, Разведупра, Коминтерна, Профинтерна, МОПРа.

г) Строжайше проверить состав сотрудников полпредств, торгпредств и прочих представительств за границей.

д) Безусловно отказаться от метода шифрпереписки телеграфом или радио по особо конспиративным вопросам. Завести систему конспиративных командировок и рассылки писем, каковые обязательно шифровать.

е) Отправителей конспиративных шифровок и писем обязать иметь специальные клички, запретив им подписываться собственным именем…

з) Еще раз проверить архивы представительств с точки зрения строжайшей конспирации и абсолютного обеспечения от провалов».

Весь комплекс мероприятий по реорганизации военной разведки, вытекавший из постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 28 мая 1927 г., получил название «перевода всей нашей зарубежной работы на нелегальные рельсы».

Перестройка работы за рубежом на новых началах ставила перед военной разведкой следующие основные задачи:

– «насаждение сети связистов» в советских официальных органах в интересовавших «нас странах»;

– создание работоспособных и «совершенно изолированных» от «нашего официального мира» нелегальных агентурных аппаратов;

– подготовка нелегальных баз агентуры на мирное и военное время;

– организация каналов связи для агентуры;

– внедрение среди наших зарубежных работников правил конспирации.

Руководство военной разведкой считало, что подобную работу легче было проделать вначале в крупных странах с развитой экономикой и мировыми связями, а затем постепенно сделать то же в других странах.

Задача «насаждения сети связистов» в наших официальных органах находилась в противоречии с требованием майского постановления Политбюро – «…совершенно выделить из состава полпредств и торгпредств представительства» Разведупра и ИНО ГПУ – и выше сформулированной задачей – создание «совершенно изолированных» от «официального мира» нелегальных резидентур. Полностью постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 28 мая 1927 г. так и не было выполнено. Необходимо было сохранить позиции разведки – «крышевые» должности – в официальных советских представительствах, конечно же, не в тех масштабах и не с тем пренебрежением к требованиям конспирации, чем раньше. И «совершенное выделение» происходило насильственным путем только в результате разрыва межгосударственных отношений. По состоянию на август 1927 г., официальным связистом в Токио являлся секретарь военного атташе, а в Харбине – технический работник на КВЖД.

Для перевода военной разведки за рубежом на нелегальные рельсы необходимо было прежде всего сменить весь руководящий состав резидентур, подлежавших переводу на нелегальное положение. Нельзя было перевести на нелегальное положение людей, работавших ранее в официальной миссии в той же стране и поэтому «основательно учтенных полицейскими властями».

При назначении новых руководителей приходилось считаться не только с качествами назначаемого, характеризовавшими его пригодность для работы, но и данными, благоприятствовавшими или препятствовавшими легализации этого работника в стране предназначения.

Для того чтобы резидент и его ближайшие помощники имели возможность просматривать агентурный материал, фотографировать его или снимать копии до момента отправки в Центр, писать организационные письма, вести хотя бы упрощенную отчетность по расходованию оперативных денежных средств и т. д., не проваливая при этом себя и всю агентурную сеть, нужно было организовать «….целый ряд контор, магазинов, фотоателье и конспиративных квартир». Все это необходимо было соответствующим образом легализовать перед местными властями, для чего требовались надежные, нескомпрометированные люди и денежные средства.

Как раз в этот период завершила свою работу комиссия под председательством члена Оргбюро ЦК ВКП(б) Н. А. Кубяки, которой вменялось в обязанность рассмотреть возможность сохранения или отзыва действующих резидентов в основных странах. Результаты работы были изложены в «Постановлении комиссии тов. Кубяка о резидентах IV управления Штаба Рабоче-крестьянской Красной армии за рубежом» от 15 июля 1927 г.

Следует отметить, что выводы комиссии, сделанные на основании представленных материалов IV управлением, были отнюдь неоднозначны. Всего из 17 рассмотренных кандидатур резидентов, не считая их помощников, семь человек отзывались в связи с реорганизацией, двое оставлялись не месте до реорганизации, а восьмерых комиссия не возражала оставить на месте.

Отзывались следующие резиденты:

Аулицем Петр Петрович – резидент в Гельсингфорсе (Финляндия) с июня 1926 г. (член РКП(б) с 1918 г.). В выводах комиссии было сказано: «Работает по агентурной разведке с 1921 г. За рубежом с 1923 г. Был резидентом в Афинах в 1925 г… Агентурную работу знает и может работать. Характер самостоятельный. Имеет инициативу. Результаты работы удовлетворительные. Морально и политически устойчив. Отзывается в связи с реорганизацией. Против оставления на разведработе не возражать».

Завадский Леон Николаевич – резидент в Ревеле (Таллине) с июля 1926 г. (член РСДРП с 1910 г.). «В разведке с 1920 г. на различных должностях Разведупра Штаба РККА и азведота штаба Западного военного округа. Был на подпольной партийной работе в Польше с декабря 1918 г. по апрель 1920 г. Продолжительной практической работой приобрел достаточный навык в агентуре, но применить эти познания на самостоятельной работе в качестве резидента не сумел. Нет четкости и уверенности в работе. Страдает некоторой рутиной и инертностью. Заграничная обстановка отражается плохо на его состоянии. Отозвать и дать возможность передышки на работе в СССР».

Витолин Алексей Мартынович170 – резидент в Варшаве с июля 1925 года (член РКП(б) с 1919 г.). «В разведке с 1922 г. В политическом отношении развит хорошо, усидчиво работает над своим развитием. Спокойная и настойчивая натура. При отправке в Варшаву не имел агентурного опыта и в первое время выполнял обязанности посредника между нелегальным аппаратом. Постепенно, благодаря весьма добросовестному отношению к делу и собственной инициативе, вырос до опытного резидента. Минусом в работе является отсутствие военного образования, особенно при условиях работы в Польше. Отзываются все в связи с реорганизацией. Не возражать против оставления на разведработе». Ко «всем», которые отзывались вместе с Витолиным, были отнесены «технические помощники» Озолин и Крекшин.

Кирхенштейн Рудольф Мартынович171 – резидент в Париже с 1927 г. (член РСДРП с 1907 г). «Был резидентом в Берлине с 1924 г. до 1926 г. До того – начальник разведота ЛВО и ККА (Кавказской краснознаменной арми. – Авт). В разведке – с 1919 г… Опытный агентурник (так в тексте. – Авт.) с достаточной политической и военной подготовкой. За все время работы в агентуре зарекомендовал себя с хорошей стороны. Весьма подвижный и настойчивый. Подходить к людям и руководить ими умеет. Морально и политически вполне устойчив. Отзывается в связи с реорганизацией. Не возражать против дальнейшего использования на разведработе». Нелегальные «технические сотрудники» Килачицкий, Богуславский, Черняк, Рязанова, Давидсон оставлялись на месте. Килачицкого предлагалось «проверить через ОГПУ».

Песс Август Яковлевич172 – резидент в Вене с мая 1927 г. (член Социал-демократии латышского края с 1913 г.). «В агентуре с 1920 г. был резидентом в Ревеле, Гельсингфорсе до июня 1923 г. В Берлине с 1924 г. в качестве сотрудника для связи… Имеет большой практический опыт в агентуре. Ценный разведчик. Старый стойкий революционер. Его работа отличается четкостью и ясностью поставленных задач. В руководстве тверд и весьма настойчив. Обладает большими организационными способностями. Не имеет военного образования, что, однако, на работе не отражается. Отозвать в связи с реорганизацией и болезненным состоянием». Зильберштейн, Рапопорт, Фридрих – нелегальные технические сотрудники оставлялись на месте.

Биркенфельд Янис Христианович173 – резидент в Риме с августа 1925 г. (член РСДРП с 1912 г.) «В агентуре с 1920 г. Работал резидентом в Ревеле в 1921 г. В 1923 г. – в Берлине в качестве сотрудника резидентуры. Резидентом в Праге – в

1924 г. Старый опытный разведчик. Характер твердый и выдержанный. Политически развит хорошо. Проявляет инициативу. Тяготится долгим пребыванием за границей. Намечен к отзыву в связи с реорганизацией. Морально и политически устойчив. Против дальнейшего использования на разведработе не возражать».

Московичи (он же Анулов) Леонид Абрамович174 – резидент в Праге с ноября 1926 г. (член РКП(б) с 1919 г.). «В разведке – с ноября 1923 г… Был послан пом[ощником] резидента (в Прагу – Авт). После вынужденного отъезда резидента вступил в исполнение обязанностей последнего. За это время показал, что еще не имеет достаточного навыка для руководства резидентурой. Не умеет достаточно оценить людей. Послана смена. Принять к сведению сообщение о предстоящем отзыве».

На месте до реорганизации были оставлены двое:

Альтман-Буков Борис Яковлевич175 – резидент в Ковно (Каунас) (Эстония) с августа 1926 г. (член РКП(б) с 1919 г.). «В разведке с 1921 г., за рубежом – с 1922 г. Был арестован в Польше, где просидел 2'А г. Пом[ощник] резидента в Берлине – с середины 1925 г. до лета 1926 г… Опыт агентурной и подпольной работы (служил по связи ИККИ) большой. При аресте в Польше проявил большую выдержанность. Весьма живой и энергичный. Работает с большим увлечением, проявляя широкую инициативу и организационный размах. Умело разбирается в обстановке. Морально и политически устойчив. Оставить на месте до реорганизации».

Касванд Эдуард Оттович176 – резидент в Берлине с января 1926 г. (член РКП(б) с 1919 г.). «До того служил в Разведупре Штаба РККА пом[ощником] н-ка III отдела. Окончил курс Военной академии в 1923 г… Известен по работе как энергичный и развитый работник с инициативой. Обладает твердым характером, умением руководить подчиненными. Широкий политический кругозор. До отправки в Берлин не имел агентурного опыта; в данное время в его лице имеем выдающегося агентурного работника. Умеет быстро распознавать людей и подходить к ним. Оставить на месте до реорганизации. Не возражать против дальнейшего использования в другой стране». Нелегальных сотрудников берлинской резидентуры Лозовского, Яновского, Зозовского, Маркина (они же – «технический состав») предлагалось оставить на месте.

К числу тех резидентов, против оставления на разведывательной работе которых «комиссия тов. Кубяка» не возражала, были отнесены следующие:

Страздынь Ян Мартынович177 – резидент в Стокгольме с марта 1927 г. (член РКП(б) с 1918 г.). «Служит в разведке с сентября 1923 г. С февраля 1925 г. по ноябрь 1926 г. – начальник Разведота Монг[ольской] армии. Имеет солидный строевой стаж и удовлетворительные военные познания. Опытный работник разведки вообще. В агентурной разведке большой практики не имеет, но обладает достаточной инициативой и пониманием дела. Отрицательная сторона – некоторый недостаток общего развития. Морально и политически устойчив. Не возражать против оставления на месте как секретаря военного атташе».

Фрейман Ян Янович178 – резидент в Риге с июня 1926 года (член РКП(б) с 1918 г). «В разведке – с ноября 1920 г. С апреля 1922 г. до августа 1923 г. работал в составе резидентуры в Риге в качестве пом[ощника] резидента… Обладает хорошим общим кругозором, политически развит. Хотя с военным делом знаком лишь по опыту и не имеет теоретической подготовки, знает его для агентурной работы вполне удовлетворительно. Прекрасно ориентируется в латвийской обстановке. Настойчив. Весьма осторожен в работе и умело применяет конспирацию. Отрицательная сторона – боязнь самостоятельной ответственной работы. Не возражать против оставления на месте, как секретаря военного атташе».

Тылтынь Ян Альфредович (Ян-Альфред Матисович)179 – резидент в Северо-Американских Соединенных Штатах» (так до 40-х годов ХХ в. в ряде официальных документов России и СССР назывались Соединенные Штаты Америки) с конца 1926 г. (член РСДРП(б) с 1917 г). «В разведке с 1922 г. До того слушатель дополнительного курса Академии. Пом[ощник] резидента в Париже до середины 1926 г… Весьма способный, дисциплинированный и преданный делу работник. Показал большие успехи и организационный талант в агентуре на совершенно нелегальной работе. В короткий срок сумел организовать достаточно прочный и четкий агентурный аппарат в С.-А. С. Ш., удовлетворяющий нашим требованиям. Настойчиво работает над своим общим и специальным образованием. В его лице имеем одного из ценнейших работников. Не возражать против дальнейшего использования на месте». Нелегальные помощники – А. И. Гурвич (Гурвич-Горин)180 и Смоленцев также оставлялись на месте.

Крымов Маргазиан Галлиулович181 – резидент в Константинополе с мая 1927 г. (член РКП(б) с 1919 г). «Окончил курс Военной академии в 1924 г., Восточный отдел академии в 1926 г., после чего прибыл в наше распоряжение. В ноябре 1926 г. командирован в Константинополь пом[ощником] резидента. Аттестация за время пребывания в академии во всех отношениях хорошая. Изучил страну, местные условия работы и приобрел достаточный опыт для самостоятельной работы. Не возражать против оставления на месте вместе с помощниками» (Таканаевым и Кинсбурским).

Смагин Василий Васильевич182 – резидент в Токио с октября 1926 г. (член РСДРП(б) с 1917 г.). «Окончил курс Военной академии в 1924 г. и Восточный факультет в 1926 г., после чего прибыл в распоряжение Разведупра Штаба РККА. Командирован в Японию в октябре 1926 г… Аттестация за время пребывания в академии хорошая во всех отношениях. Опыта в нашей работе не имеет; первые шаги говорят за то, что с течением времени может выработаться толковый работник. Не возражать против оставления на месте как секретаря военного атташе».

Сухоруков Василий Тимофеевич – резидент в Ханькоу (Китай) с июня 1927 г. (член РСДРП(б) с 1917 г). «До ноября 1924 г. слушатель восточного отдела Академии РККА. С 1925 г. резидент в Мукдене до мая 1927 г… Как в военном, так и в политическом отношении вполне подготовленный работник. Агентурную работу любит и приобрел некоторый опыт за время нахождения в Мукдене. Отрицательная черта – некоторая прямолинейность и неуживчивость. Не возражать против оставления на месте».

Рахманин Влас Степанович – резидент в Шанхае (Китай) с июня 1927 г. (член РКП(б) с 1918 г.). «Окончил курс Военной академии в 1925 г., после чего прибыл в распоряжение Разведупра Штаба РККА. В 1926 г. резидент в Харбине. В политическом отношении подготовленный и выдержанный партиец. Имеет хорошую работоспособность и настойчивость. За время руководства резидентурой в Харбине зарекомендовал себя с хорошей стороны и приобрел довольно богатый агентурный опыт. Не возражать против оставления на месте».

Кучинский Николай Макарович – резидент в Харбине (Китай) с 1927 г. (член РКП(б) с 1918 г.) «Окончил академию в 1924 г. и Восточный отдел академии в 1926 г. С октября 1926 г. был в командировках в Харбине в качестве сотрудника резерва. Аттестация за время пребывания в академии во всех отношениях удовлетворительная. Имеет некоторый агентурный опыт и в данное время вступил в исполнение обязанностей резидента. С работой справляется. Не возражать против оставления на месте».

Как ни странно, при вынесении вердикта учитывалось все (краткие сведения по службе, партстаж, характеристика), кроме основного – причастности к работе советских представительств за рубежом. Из всех резидентов, по которым было принято решение «не возражать против оставления на месте», только один (Тылтынь Ян-Альфред Матисович) находился на нелегальном положении. Все остальные были связаны с официальными советскими представительствами за рубежом. Поэтому говорить о «нелегальных позициях» военной разведки не приходилось. Более того, трое из числа тех, кого рекомендовали оставить на своих постах (В. В. Смагин, Н. М. Кучинский и В. Т. Сухоруков), имели минимальный агентурный опыт. Такое впечатление, что свои выводы «комиссия тов. Кубяка» никоим образом не связывала с майским постановлением «директивной инстанции»; более того, не прониклась важностью принятых в этой связи решений о переводе разведки на нелегальные рельсы.

Особое внимание в тот период было обращено руководством IV управления на выполнение зарубежными сотрудниками требований конспирации.

Благополучная и сравнительно бесперебойная работа ряда крупных резидентур, «свободные» на первый взгляд полицейские условия в отдельных странах создавали у большинства агентурных работников состояние беспечности и приводили к игнорированию требований конспирации. Настроения эти постепенно переносились и на такие страны, где разведка периодически подвергалась тяжелым ударам, обстановка требовала сугубой осторожности и необходимы были методы работы глубокого подполья.

В результате нелегальные сотрудники военной разведки далеко не всегда снабжались достаточно надежными паспортами и необходимыми для легализации документами. Они без нужды посещали советские официальные представительства, без достаточных на то оснований общались друг с другом, бывали друг у друга на дому, устраивали прогулки, вечеринки. Нелегальные сотрудники резидентур поддерживали «явную» связь с родственниками и знакомыми, проживавшими в месте их пребывания или работавшими в качестве официальных сотрудников в представительствах СССР за рубежом.

Встречи с агентами обставлялись и устраивались подчас непродуманно: выбор места для встреч сплошь и рядом бывал случайным – зачастую в одном и том же месте в течение более или менее длительного срока, нередко в центральной, людной части города, что затрудняло контроль обстановки; встречи одного и того же разведчика проводились в одном и том же месте с разными лицами, хотя это происходило и в разное время, и т. д.

Кроме того, сотрудники разведки не стремились адаптироваться в стране пребывания, т. е. не предпринимали необходимых усилий для того, чтобы легализоваться – приобрести реальное занятие или систематически учиться, создать вокруг себя круг знакомых из местных жителей и возбудить к себе полное доверие среди окружающих. Таким образом, даже случайная возможность провала того или иного сотрудника разведки не учитывалась, и каждый провал, как это и бывало на практике, мог принять непредсказуемые масштабы.

Работники зарубежных органов военной разведки совершенно упускали из виду два обстоятельства. Во-первых, иностранные разведки с каждым годом все больше и больше изучали наши методы, наши аппараты, наш личный состав и неизбежно в том или ином пункте, под той или иной личиной проникали к нам. И, во-вторых, методы и навыки контрразведок и полицейского сыска с каждым годом совершенствовались; противник уже не практиковал прямого пресечения и ликвидации разведывательных организаций, а действовал методом длительных разработок, дезинформации, проникновения и внедрения своих провокаторов в резидентуры, откладывая заключительную часть операции до наиболее подходящего для себя момента.

В конечном итоге разведка, в том числе и военная, могла неожиданно оказаться под ударами, которые нанесли бы ей непоправимый ущерб. В особенности в момент развязывания новой войны, с вовлечением в нее СССР, когда противник, несомненно, использовал бы все имевшиеся у него данные для ликвидации резидентур военной разведки.

Указанные выше оплошности и недочеты, несомненно, относились в большей или меньшей степени ко всем зарубежным аппаратам разведки.

Именно поэтому переход разведки на нелегальное положение потребовал легализации руководства зарубежных агентурных аппаратов. Разведывательное управление полагало, что единственно правильным и солидным способом маскировки должно стать создание собственных торговых предприятий, руководимых надежными людьми. Такие предприятия должны были дать возможность легального проживания в данной стране сотрудникам нелегальной резидентуры, обеспечить широкий круг связей для развития работы и изолировать разведчиков от официальных учреждений.

Поставленная перед разведкой задача подготовки нелегальных баз агентуры на мирное и военное время включала в себя две совершенно независимые одна от другой задачи. А именно, подготовка нелегальных баз агентуры на мирное и военное время соответственно. Уже через год последняя задача была выделена и стала звучать как создание запасных баз и линий связи на военное время.

В августе 1927 г. реализация этой совокупной задачи выглядела следующим образом:

«1) Намечено вложение новых капиталов и расширение рижского дела т. КАРЛА с открытием филиалов в Ревеле, Ковно и Кёнигсберге. Ассигнуется на это 6-10 тысяч долларов…

3) Намечено всемерное развитие фирмы д-ра Г. В случае благоприятных перспектив, доассигновать 10 000 долларов. Человека для контроля над этой фирмой подбирает т. АРТУР. Предполагается открытие филиалов этой фирмы в городах Араде, Кишиневе и Черновицах…

6) Предполагается в ближайшем будущем создать базу в Антверпене путем покупки морского агентства. Для этой цели туда выехал ШЕСТАКОВ.

9) Намечено подыскать надежного немца для покупки какого-нибудь дела на ходу в Константинополе. Ассигнуется на это 10 000 доларов».

Под сокращением владельца фирмы «д-ра Г.» скрывался доктор Гольпер, с которым начиная с 1928 г. на протяжении многих лет будет связана деятельность нелегальных резидентур в Шанхае.

Общие принципы организации коммерческих предприятий были разработаны на основе уже имевшегося у разведки опыта.

С начала 20-х годов уже предпринимались первые шаги в этом направлении. Так, 24 апреля 1921 г. Региструпром было принято решение о создании в Польше экономического фундамента для материального снабжения закордонных агентурных групп. Решение этой задачи предполагало организацию торгового предприятия и установление связи с официальными и торгово-промышленными кругами. Причем предприятие должно было носить не характер спекулятивной лавочки, а именно торговой фирмы, приносившей определенную прибыль.

Отсутствуют какие-либо документы, дающие основание утверждать, что это решение было претворено в жизнь, по-видимому, оно так и осталось на бумаге.

По оценке руководства IV управления, организационные расходы, оборудование, содержание и некоторый оборотный капитал могли бы уложиться для одной фирмы в сумму 15 000 американских долларов. Всего же для этих целей на 1926/1927 гг. было выделено 105 000 долларов. При этом подчеркивалось, что создаваемые коммерческие предприятия смогут выжить и выдержать конкурентную борьбу лишь при условии государственной поддержки – поддержки со стороны аппарата внешней торговли СССР.

Простое предпочтение, оказанное нашим комиссионным конторам, при наличии равных торговых условий обеспечило бы им торговый оборот, простая информация о нашем спросе и внимательное отношение к предложениям этих контор уже обеспечили бы их развитие. Вместе с тем в стороне оставался вопрос изначальной «расконспирации» создаваемых за рубежом в интересах военной разведки фирм при содействии государственных структур СССР.

Все вышеперечисленные соображения были включены в проект постановления советского правительства, который был утвержден в марте 1927 г. председателем Совета труда и обороны А. И. Рыковым.

Следует оговориться, что данные предложения были сформулированы и проведены через правительство еще до принятия решения о переводе разведки на нелегальное положение.

Далеко не каждая попытка создания коммерческих структур за рубежом сразу же приносила свои плоды. И отнюдь не всегда виноваты были нерадивые или неспособные исполнители.

В апреле 1926 г. IV управлением был направлен в Китай коммерсант Гальтрехт, получивший псевдоним «Художник», с задачей открыть в стране фирму, что и было им сделано.

С самого начала организации фирмы руководитель проекта столкнулся с непредвиденными моментами, повлиявшими на развитие этого дела. На создание фирмы, получившей название ОТЦ, было ассигновано 25 тыс. долларов, которые ее организатор должен был получить в Харбине сразу же после своего прибытия на место. Однако пришлось ждать два месяца до получения первых 5000 долларов, причем получение этих денег было связано со значительными расходами на длинные телеграммы и разъезды между Харбином и Пекином.

С остатком этой незначительной суммы, как писал в своем отчете организатор фирмы, трудно было предпринять что-нибудь серьезное, так как и дальнейшие суммы прибывали частично и с большим опозданием.

Местом для развертывания ОТЦ был выбран Тяньцзинь, так как этот город являлся главным рынком по пушнине. Был создан соответствующий аппарат, открыто несколько заготовительных пунктов в разных провинциях Китая.

Отсутствие оборотного капитала и военные действия в стране сильно отразились на создававшемся деле. Товары прибывали из заготовительных пунктов с большими опозданиями и облагались непредвиденными военными налогами.

В конечном итоге было принято решение искать другие подходы к организации работы и остановиться на экспорте заячьего меха и кишок. Однако в целом с апреля 1926 г. по 1 сентября 1929 г. фирма понесла большие убытки.

Руководитель фирмы неоднократно обращал внимание руководства в Москве, что для этой работы нужен человек с большим коммерческим опытом. Речь шла о помощнике, который должен был бы замещать организатора фирмы на время его отсутствия. На все эти просьбы IV управление отвечало, что такого работника он получит в Харбине, что там имеются даже два кандидата – сотрудники нелегальных резидентур.

В Харбине Гальтрехт застал только одного из них – «тов. Вилли», который ни в коей мере не отвечал такому назначению. Оставался другой – «Гарри», который находился в Тяньцзине. И этот кандидат оказался неподходящим. При отъезде из Москвы организатору фирмы была обещана помощь «Воствага»183 с его коммерческими возможностями и связями.

Концессионное общество «Востваг», название которого на русский язык переводилось как «Восточное торговое общество», было образовано в 1922 г. Разведупром для создания прикрытия агентурным работникам и решения финансовых задач. Фирма учреждалась с санкции Троцкого и Дзержинского как немецкая с основным капиталом 100 тыс. рублей. Первоначально в качестве ее учредителей выступили братья Яновские184. В 1927 г. членом правления (фактическим руководителем) «Воствага» был назначен Стефан Иосифович Мрочковский185. Директорат фирмы состоял из доктора Злочевера (Злоцовера), который был рекомендован как хороший коммерсант-экономист, и Девинталя, бывшего социал-демократа. Во главе важнейших отделений стояли члены партии.

«Востваг» был целой эпохой в деятельности военной разведки, и с этой фирмой еще придется встретиться в последующем.

Изначально концессионное общество «Востваг» специализировалось по отдельным второстепенным статьям сырьевого и промышленного экспорта – яйцу, птице (пух, перья) и кишкам. С этой целью на территории Советского Союза был создан заготовительный и производственный аппараты (переработочные предприятия). Предприятие приносило прибыль, но не IV управлению, а Наркомфину. С 1923 по 1928 г. «Востваг» отчислил Наркомфину 50 % прибыли – 1 522 696,41 руб., а Мосфинотделу – подоходный налог (158 880,58 руб.), многократно окупив вложенные в свое создание деньги.

В связи с постановлением Политбюро о прекращении отправок оружия за границу, в том числе в страны Востока, и прежде всего в Китай, заместитель председателя РВС СССР и заместитель наркомвоенмора И. С. Уншлихт обратился 7 апреля 1927 г. к Сталину. Он предложил для разведывательных целей использовать впредь, до создания частной фирмы, «маскирующей торговлю оружием», существовавшее в СССР с 1923 г. концессионное общество «Востваг». «Это общество пользуется хорошей репутацией на заграничном рынке, имеет солидные торговые связи на внешних рынках, и руководящий состав его подобран из надежных товарищей», – подчеркивал Уншлихт.

На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 апреля 1927 г. было принято решение: «1. а) Операции по торговле оружием возложить на концессионное общество «Востваг».

И, действительно, «Востваг» был задействован в организации торговли оружием с Китаем и Монголией, что ставило концессионное общество и его сотрудников под угрозу «засветки», хотя у руководства IV управления с «Воствагом» связывались совсем иные, далекоидущие планы. И именно этот непродуманный шаг был одной из причин, приведшей к ликвидации спустя десятилетие этой процветавшей фирмы со многими ее филиалами.

Задача организации каналов связи для агентуры предполагала формирование нелегальных линий связи и была тесно связана с созданием нелегальных агентурных аппаратов. Каждой резидентуре было предложено в кратчайший срок создать «…нелегальные фото и подобрать необходимые конспиративные квартиры для явок, хранилищ и техники». Кроме того, всем резидентурам было предложено установление достаточного количества действующих и резервных адресов для агентурной переписки. По линии этого задания во всех основных резидентурах имелись, по оценке IV управления, «значительные успехи». Это объясняется тем, что и до директивы Политбюро «все наши серьезные резидентуры имели частичные нелегальные аппараты», а также тем, что для проведения указаний Центра в жизнь каждой резидентуре на протяжении последних месяцев выделялось примерно по 1000 долларов сверх сметы.

Помимо выполнения общих задач было намечено провести еще следующие мероприятия:

– укрепление и расширение радиодела в Берлине и устройство в столице Германии монтировочной мастерской; установление наиболее подходящего во всех отношениях для агентуры типа рации, приобретение необходимых частей к ней и «…сдача последних для монтажа в нашу радиомастерскую»;

– подбор людей для использования в последующем в качестве радистов; направление всех отобранных лиц в Берлин для краткосрочного обучения радиоделу «тт. Корчемным и Янковым»;

– подбор людей для курьерской связи по линиям Париж – Лондон, Париж – Рим, Париж – Берлин; Берлин – Голландия – Лондон, Берлин – Швеция, Берлин – Данциг – Варшава, Берлин – Рига – Прибалтика; Вена – Бухарест, Вена – Берлин, Вена – Рим; Швеция – Финляндия – Мурманск;

– ускорение создания «центрального паспортного бюро в Берлине» и развитие «паспортных связей» во всех крупных центрах.

Особые отношения Советской России с Германией позволили не ограничиваться разведкой Веймарской республики, а использовать территорию этой страны для ведения агентурной разведки в других странах Европы. Однако провалы в европейских странах и последовавшие за ними постановления Политбюро настоятельно требовали и пересмотра места берлинской резидентуры в организации перевода военной разведки за рубежом на нелегальные рельсы. Сама берлинская резидентура должна была переводиться на нелегальное положение, а не выступать в какой-то степени в качестве Берлинского центра186, который существовал здесь с 1921 по 1924 г.

Начало перевода разведки на нелегальные позиции было связано в том числе и с последствиями налета на пекинское посольство. Оно поразительным образом совпало с разрывом отношений Советского Союза сначала с Чан Кайши (апрель 1927 г.), а затем с уханьским правительством (июль 1927 г.) в Центральном Китае и в то же время – с маршалом Фэн Юйсяном на Севере страны. Такой резкий поворот в советско-китайских отношениях привел в течение 1927 г. к отзыву военных специалистов, что лишило Разведупр широких легальных возможностей по ведению разведки в Китае.

 

2.4. Тем временем в Китае

Соблюдение требований конспирации предполагало и соответствие поведения советских разведчиков, направляемых на нелегальную работу, нормам поведения иностранцев в стране пребывания.

Русские, которые начинали осваивать Китай только тогда, когда вступали на его землю, попадали в разные курьезные ситуации. Подобные коллизии можно было бы отнести к разряду занимательных, если бы они с самого начала не вели к расконспирации вновь прибывших в Китай представителей советской разведки и Коминтерна.

До апреля 1927 г. разведывательная работа в Китае в значительной степени облегчалась тем, что имелись большие официальные возможности и советские представители пользовались там популярностью. В ряде провинций Китая советские работники не только пользовались особым покровительством и уважением со стороны китайских властей, но и снисходительным их отношением к разведывательной работе среди рабочих, крестьян и даже в армии.

Это давало разведчикам возможность встречаться и знакомиться с огромным количеством китайских общественных деятелей, в большинстве случаев симпатизировавших СССР, а также с немалым количеством простых китайцев, стремившихся как-то подзаработать. Как среди первых, так и среди вторых даже малоопытный разведчик мог завербовать ценных агентов и подыскать хороших вербовщиков.

После пекинского налета и разрыва отношений сначала с «правым» Гоминьданом, а потом и с «левым» ситуация в корне изменилась, и разведчики были лишены всех вышеперечисленных возможностей. Переход на нелегальное положение усложнял на первых порах организацию и ведение разведывательной работы и не давал тех результатов, которые имелись при наличии официальных возможностей. Но были и положительные стороны – нелегальное положение разведчиков должно было обеспечить непрерывность работы при любых осложнениях международной обстановки, а главное, находясь на нелегальном положении, разведчики могли оставаться на своих местах и с началом войны, когда разведывательные данные были особенно ценны.

В связи с переходом на нелегальное положение советские военные разведчики вынуждены были приспосабливаться к установившимся для европейцев в Китае традициям (правилам повседневного поведения в быту) и соблюдать все то, чем, имея широкие официальные возможности, они повсеместно пренебрегали.

Первое, с чем сталкивался нелегальный работник в Китае, это с существовавшей там оплатой труда рикш, носильщиков, ресторанной и домашней прислуги. Все, за исключением прибывших из Советской России, платили указанным категориям китайцев гроши. Советские же представители были слишком щедры, и эта щедрость с первых шагов пребывания в Китае расконспирировала нелегальных работников.

Рикша, который привозил с вокзала в гостиницу иностранца и за свой труд вместо положенных 40–50 центов получал доллар, от гостиницы уже не отходил, а оставался ждать щедрого пассажира, чтобы вновь заработать. При этом он рассказывал своим коллегам, что привез большевика. Кроме того, рикша должен был еще заплатить за право стоять у гостиницы постовому полицейскому, конечно, объяснив и ему, почему он это делает.

И как только «щедрый» пассажир появлялся в дверях гостиницы, на него набрасывались все стоявшие здесь рикши с предложением услуг, при этом поднимался невероятный шум, а часто и завязывалась драка. Попытки уйти пешком не давали желаемых результатов. За незадачливым нелегалом увязывались пять-шесть рикш со своими двухколесными колясками, которые, продолжая ругаться, поминутно забегали вперед с настойчивым предложением своих услуг.

Шум у гостиницы и сопровождение европейца рикшами по улице приводили к тому, что щедрый пассажир попадал под наблюдение.

Чрезмерные чаевые, даваемые гостиничной прислуге, в Китае также были большой редкостью. Удивительнее всего было то, что чем больше китайской прислуге давали на чай, тем хуже она к таким жильцам относилась. Неопытному человеку могло показаться, что прислуга, получив щедро на чай, будет и вежливее, и обходительнее с ним. Однако стоило только повнимательнее присмотреться, как бросалась в глаза сначала какая-то снисходительность, а потом и вызывающая небрежность. Нужно было знать, что в гостиницах на чай нужно было давать только старшему бою, который уже сам распределял полученные деньги между младшими боями.

Нелегальный работник в отношении оплаты домашней прислуги ничем не должен был отличаться от других

иностранцев. Это было очень важно для конспирации, так как китаец мог понять и переварить все, что угодно, но только не расточительность. Повышенная оплата китайцу казалась подозрительной и даже опасной, он старался доискаться причины такой щедрости, советовался с кем ни попадя, прибегая при этом к немилосердному вранью и все время преувеличивая получаемые суммы. Ясно, что это вызывало со стороны властей сначала подозрительность, а потом и слежку за незадачливым посланником Советской России.

В пекинском полпредстве в целях пропаганды нового социалистического образа жизни для боев была установлена помесячная плата в полтора раза выше, чем в других иностранных посольствах, установлен 8-часовой рабочий день, и один день в неделю был выходным. И несмотря на то что среди боев велась усиленная политическая и просветительная работа и многие из боев считались коммунистами, они никак не могли уразуметь, почему им платили за выходной, хотя они в этот день не работали. Любопытно, что среди рикш, стоявших у ворот посольства, и полпредских боев утвердилось мнение, что большевики потому щедро платили, что у них деньги не свои, а ворованные и поэтому с них можно и должно было брать за все возможно больше.

Не так просто обстояло дело и с китайскими нищими, которым на улице ни в коем случае не следовало давать милостыню. Давший один раз всякий раз был обречен на «эскорт» толпы нищих, которые преследовали его, куда бы он ни пошел. Отделаться от преследования подачкой значило усугубить положение, так как следовало оделить всех, а стоило только остановиться и начать давать деньги, тут же из-за каждого угла начинали возникать все новые и новые страждущие.

Лучшим способом отделаться от приставаний нищих на улицах было проверенное средство – через боя давать ежемесячно старшему нищему (существовали и такие в иерархии попрошаек) на улице проживания небольшую сумму денег.

Китайская полиция часто использовала нищих или одетых в лохмотья филеров для слежки за подозрительными лицами. Эту слежку очень трудно было обнаружить, так как нищие разбивались по участкам и не могли заходить на чужую территорию. Поэтому за наблюдаемым при попадании его на «чужую» территорию следовал новый нищий, который, прося милостыню, даже и не скрывался от объекта наблюдения. Нужно было очень хорошо знать все уловки нищих, чтобы разобраться, просят у вас милостыню или за вами следят. Поэтому лучше всего было откупиться от попрошаек, но если и после этого за вами на протяжении двух-трех улиц продолжали идти нищие, это могло означать только одно – за вами началась слежка.

Расконспирировались советские работники не только своей щедростью, но и неумением одеваться и пренебрежением местными правилами «хорошего тона».

В Китае европейцев было не так уж много. Поэтому на них обращалось больше внимания, хотя бы в силу того, что «они приметнее». Здесь все привыкли видеть европейцев всегда чисто и аккуратно одетыми сообразно требованиям моды. И все, кто был одет небрежно или не по сезону, являлись исключением, и для таких в Китае установилось название «русский большевик». Именно большевик, так как русские белогвардейцы одевались либо под европейцев, либо ходили в лохмотьях.

Неумение одеваться ни в одной стране так не бросалось в глаза, как в Китае, и это требовалось учитывать каждому нелегальному работнику. Часто бывало, что наш работник был одет вполне прилично и даже по моде, но костюм на нем сидел так небрежно, что сразу выдавало в нем «русского большевика». Особая небрежность у советских работников проявлялась в завязке галстуков и их расцветке.

В 1926 г. один из инструкторов, «дельный работник по линии ОШУ», приехал в Пекин в закрытом френче. В Пекине купил костюм и вместо верхней рубашки под пиджак надел ночную сорочку типа «гейша». Приколол булавкой галстук и в таком виде днем пришел в полпредство. Другой наш сотрудник пришел обедать в столовую фешенебельной гостиницы в пижаме. По требованию обедавших здесь иностранцев ему было предложено покинуть столовую.

В 1926 г. на японском пароходе, следовавшем от Дайрена до Шанхая, сотрудник пекинской центральной резидентуры И. В. Лебедев стал невольным свидетелем следующего инцидента. Публики на пароходе было очень много, и среди пассажиров, как установил он сам, было еще двое русских, ему незнакомых. Паспорта какой иностранной державы были у «товарищей», Лебедев не знал. Во время первого обеда эти двое «иностранцев», не зная названия блюд по-английски, после закуски показали бою на первый номер. Слуга принес суп. Съев его, «иностранцы» вновь ткнули в карточку. Им снова принесли суп. Боясь еще раз заказать то же блюдо, они ткнули наугад в конец карточки. Им принесли фрукты. Прибывшие на заграничную работу русские, смущенные еще больше, быстро съели по груше и ушли из столовой.

Как только «иностранцы» появились в столовой во второй раз, бои сразу принесли им по два супа и десерт. Сконфуженные «иностранцы» поспешно съесть поданные блюда, ушли в свою каюту и больше оттуда не выходили. На палубе и в столовой долго еще острили по поводу того, как обедали «два большевика». И где бы они после этого ни встретились со своими попутчиками, кличка «большевик» присохла к ним намертво. Ясно, что если эти двое русских ехали на нелегальную работу, то к ней лучше было и не приступать.

Иногда к провалу приводили буквально мелочи, на которые дома не обращаешь внимания.

Один довольно крупный нелегальный работник, летом 1927 г. приехавший в Китай из Латвии, щеголял в кепке с клеймом: «МОСКВОШВЕЙ, МОСКВА, ИЛЬИНКА». Конечно, и иностранцы могли покупать в России все что угодно, но чтобы иностранец покупал в Москве одежду, поверить было очень трудно.

Очевидно, что на нелегальную работу в Китай следовало посылать сотрудников разведки с иностранными паспортами, и в первую очередь в города, где имелись иностранные концессии, – в Шанхай, Тяньцзин, Харбин и в меньшей степени – Пекин. В этих городах иностранцев было достаточное количество, и «замаскироваться» не представляло особого труда.

В других же городах Китая мнимому иностранцу «замаскироваться» было практически невозможно. В провинциальных городах Китая проживало, как правило, не более 15–20 иностранцев, которых все знали как облупленных, и всякий вновь прибывший становился предметом всеобщего внимания и расспросов, особенно со стороны компатриотов, что неизбежно приводило к провалу. Поэтому для нелегальной работы в провинциальных городах Китая лучше и проще было перекрашиваться в бывших белогвардейцев. Работать под иностранца в Китае было проще с паспортом стран-лимитрофов, ранее входивших в состав России: безопаснее – как выходец из Эстонии и Литвы, хуже – из Латвии (к латышам в Китае относились по неведомым причинам недоверчиво). При отправке в Китай с паспортами пограничных с СССР стран необходимо было иметь в Харбине и Шанхае агентов, близких к представителям этих стран, под поручительство которых можно было легко получать визы.

В каждом городе Китая с иностранным паспортом можно было прожить два-три месяца, не вызывая никаких подозрений. После можно было начинать подыскивать себе службу во всевозможных конторах и предприятиях. Ознакомившись с посетителями кофеен и столовок, можно было в таких городах, как Харбин, Тяньцзин и Шанхай, создать себе ложный источник доходов от различного рода спекуляций.

Иметь представительства от какой-либо иностранной фирмы было несколько сложнее, так как нужно было обязательно провести две-три операции, иначе возникало подозрение, что представительство дутое. Конечно, если представительство было настоящее, тогда картина менялась.

В указанных городах было так много всякого люда, торговавшего воздухом, что увеличение их числа на одного-двух таких же ничьих подозрений не должно было вызвать, а общительный и ловкий разведчик мог легко притвориться дельцом. Лучшей дутой спекуляцией в Китае была игра на курсе денег. Прочитав в газетах, что курс доллара упал, можно было тут же, не вызвав ни у кого подозрения, пустить слух, что вами были куплены иены тогда, когда курс местного доллара был выше, и что вы на этом заработали.

Невзирая на все вышесказанное, подобное положение разведчика никак нельзя было рассматривать как успешную «легализацию», и требовались более продуманные и просчитанные подходы к этому непростому делу, от которого зависели вопрос выживания разведчика в стране пребывания и эффективность его работы.

Уже во второй половине апреля 1927 г. (еще до принятия майских решений Политбюро ЦК ВКП(б)) начался перевод резидентур Северного Китая на нелегальное положение.

В качестве центральной нелегальной резидентуры в том регионе Китая была определена харбинская (наряду с продолжавшей параллельно действовать «главной» резидентурой под «легальным» прикрытием генконсульства в Харбине). Предполагалось подчинить ей резидентуры, находившиеся в Мукдене, Тяньцзине, Пекине, Хайларе и Дайрене. Однако часть этих резидентур к тому времени была уже провалена, и речь шла не о переводе их на нелегальное положение, а о создании в Северном и Северо-Восточном Китае, включая Харбин, качественно новых резидентур. Перманентно существовавшая угроза закрытия консульств в Северной Маньчжурии приводила к констатации очевидного факта – разведчики с советскими паспортами не сегодня, так завтра не смогут больше оставаться в пределах Северной Маньчжурии. В этой связи было решено использовать сотрудников IV управления, которые могли находиться в Китае по иностранным паспортам. Одновременно рассматривалась возможность переброски в Китай «…образовавшегося на Западе некоторого резерва работников-иностранцев (немцев, французов)». Однако все это было на уровне умозрительных схем, далеких от действительности.

Между тем резидентуры под официальным или полуофициальным (структуры КВЖД) прикрытием продолжали вести разведку в Северном, Северо-Восточном и Центральном Китае, невзирая на все ранее принятые решения Центра.

Захват документов центральной пекинской резидентуры провалил резидентов в Харбине, Мукдене, Калгане, Шанхае, Ханькоу. Провал не сказался только на положении одного Д. Ф. Попова, резидента в Ханькоу при генконсульстве (без занятия официальной должности), которое было открыто при уханьском правительстве (Ханькоу, Учан и Ханьян составляли мегаполис Ухань).

Остальные же резиденты подлежали немедленному отзыву во избежание провокаций со стороны китайских властей. Одновременно требовался тщательный анализ имевшейся агентурной сети, чтобы избежать возможного провала.

11 апреля китайцы, сославшись на телеграмму, полученную из Пекина, предложили руководителю мукденской резидентуры В. Т. Сухорукову выехать из Китая. У Центра были свои виды на Сухорукова, его предполагали использовать для работы в Шанхае – внутриполитическая обстановка в стране пока еще позволяла перебрасывать проваленных резидентов с Севера и Северо-Востока Китая в его центральную часть.

13 апреля отбыл пароходом во Владивосток через Шанхай резидент в Тяньцзине «К. Силин».

16 апреля 1927 г. из Пекина в Читу выехал «центральный» пекинский резидент А. И. Огинский (до этого Пекин разными маршрутами покинули сотрудники резидентуры). На следующий день во Владивосток выехал харбинский резидент Рахманин («Марк»).

После пекинского провала и отъезда Рахманина во Владивосток, а потом в Читу удалось сохранить часть харбинской агентуры и даже завербовать новых агентов.

7 мая 1927 г. Касьянов («Маркус»), «временный агент» в Харбине, до перевода резидентуры на нелегальное положение заменивший Рахманина, докладывал в Москву, что из прежних сотрудников работали: «Молодой человек»; «А. И.»; «Искандер». Одновременно был завербован новый агент в главном полицейском управлении, от которого поступали данные о предстоявших арестах.

 

2.5. Попытки сохранения и развития агентурной сети в Шанхае

События в Пекине имели отголоски и в Шанхае, так как оказался проваленным шанхайский резидент И. Г. Чусов («Ракитин»), сотрудник генерального консульства СССР. Против генконсульства в преддверии разрыва с Чан Кайши ожидались провокации.

8 апреля 1927 г. Чусов докладывал из Шанхая, что накануне вечером советское консульство по распоряжению властей сеттльмента было окружено полицией и белыми волонтерами. Пришлось уничтожить имевшиеся материалы. Генконсульство нападению так и не подверглось, но Чусов вскоре выехал в Москву.

Как раз в это время в Шанхае оказался К. Салнынь, направлявшийся из Пекина в Кантон. Налет на советское полпредство нарушил все планы «Гришки», и отъезд в Кантон отпал сам собой.

Находившийся в те дни в Шанхае военный атташе Р В. Лонгва в телеграмме, отправленной в Центр 16 апреля 1927 г., предложил временно оставить Салныня резидентом в Шанхае, а ему в помощь из Ханькоу вызвать Борового. В Тяньцзинь Лонгва предлагал послать Петерсона из Ханькоу. Салныню ехать туда не следовало, так как его там знали. Аппену и Чусову следовало уехать, хотя бы на время, считал Лонгва.

Работу Аппена в связи с разрывом коммунистов с гоминьдановцами, отъездом руководителей в Ханькоу и прекращением работы Военного отдела Лонгва вынужден был признать временно парализованной. Работу на Пекин предлагалось поручить Петерсону из Тяньцзиня.

Фамилия Петерсона, вновь назначенного резидентом в Тяньцзине, неоднократно упоминалась в перехваченной китайцами переписке с центральным пекинским резидентом Огинским, однако это никоим образом не повлияло на решение Центра.

В связи с имевшимися сведениями о возможном захвате КВЖД Чжан Цзолинем и закрытием наших консульств в Китае, а также приходом к власти в Японии «правого» кабинета Я. К. Берзин доложил 20 апреля заместителю председателя РВС СССР И. С. Уншлихту план реорганизации агентурной сети в Китае.

В Северном Китае все резидентуры подлежали переводу на нелегальное положение. Центральной нелегальной резидентурой становилась харбинская резидентура с подчинением ей подрезидентур в Мукдена, Тяньцзине, Пекине, Хайларе и Дайрене. Харбинская нелегальная резидентура должна была установить связь с владивостокским разведпунктом и резервную нелегальную связь с Читой. Так как работники с советскими паспортами не могли оставаться в пределах Северной Маньчжурии, было принято решение в качестве сотрудников нелегальной резидентуры использовать тех, которые могут жить по иностранным паспортам.

Для освещения приграничной полосы создавались агентурные пункты в районе ст. Пограничная (со связью на Владивосток) и ст. Маньчжурия (со связью на Читу). Владивостокский разведывательный пункт делался центральным пунктом связи как с Севером, так и с Югом Китая.

Переводу на нелегальное положение подлежала и шанхайская резидентура, находившаяся в районе влияния Чан Кайши.

Ханькоуская резидентура, находившаяся под прикрытием генерального консульства при уханьском правительстве, становилась центральной и должна была объединить работу нелегальных резидентур Шанхая, Кантона, Чанша и других, которые предполагалось создать. Связь нелегальные резидентуры должны были устанавливать по радио с Москвой, а почтовую – с Владивостоком.

Таким образом, легальная резидентура должна была послужить объединяющим звеном для нелегальных резидентур, которые только предполагалось еще создать. Руководящих работников предполагалось искать среди уже имевшихся на месте. А выбор был весьма и весьма ограничен.

Объединить всю разведку по Югу Китая был уполномочен решением Центра в апреле 1927 г. Николай Александрович Семенов («Алексеев»), направленный в июне 1926 г. начальником разведывательного отдела штаба южнокитайской группы военных советников. Объединять, по сути, было нечего, так как нелегальные резидентуры в Кантоне и Чанше существовали только на бумаге, а деятельность резидентуры под прикрытием генконсульства в Шанхае в течение продолжительного времени вызывала серьезные и обоснованные нарекания Центра. Сам же шанхайский резидент был провален.

Как бы то ни было, внутриполитическая обстановка в Китае подтолкнула IV управление к переводу резидентур на нелегальное положение, еще до майского постановления Политбюро ЦК ВКП(б).

Первую телеграмму в качестве резидента Салнынь направил Берзину в Москву 21 апреля 1927 г., в которой докладывал, что аппарат временно бездействует, причина – реорганизация передачи сведений (шифросвязь Шанхай – Ханькоу работала с перебоями и опозданием на несколько дней). И еще Салнынь просил срочно выслать средства.

Между тем Салнынь докладывал, что 18 апреля на банкете в Нанкине выступал Чан Кайши и другие. В речах содержалось обвинение Бородина в захвате власти в Ханькоу и констатировался раскол в Гоминьдане. Звучали призывы к борьбе не против СССР, а против Бородина, «его клики», и удалению коммунистов из Гоминьдана. Выдвигались предложения о союзе с Сунь Чуаньфаном против коммунистов и северян.

Положение в Шанхае Салнынь характеризовал как общее преследование партийных и профсоюзных организаций: проводились поиск коммунистов на заводах и их регистрация; были создан «желтый» генеральный профсоюз и запрещены забастовки. Японцы усиленно посещали штаб Бай Чунси.

Учитывая определенные позиции Военного отдела ЦК КПК в рядах Национально-революционной армии, естественной казалась передача наиболее ценных связей в войсках шанхайской резидентуре. Однако этого сделано не было. Не сделал этого Г. Н. Войтинский, видный сотрудник Коминтерна, председатель Дальневосточного бюро ИККИ в Шанхае (1926). Именно он воспрепятствовал передаче связей военной разведке, о чем Салнынь и докладывал в Центр.

Салнынь сообщил также, что Лонгва, Хмелев и Чусов 17 апреля уехали во Владивосток и что остатки аппарата Аппена расформированы Войтинским и люди уехали в Ханькоу. Единственной причиной тому было нежелание Войтинского доверить Салныню связь с военными. Более того, Войтинский избегал встреч с Салнынем и 19 апреля уехал в Ханькоу вместе с китайским переводчиком.

Свое положение в Шанхае новоиспеченный резидент считал недостаточно надежным. И вполне обоснованно утверждал, что «без людей» он один не сможет сохранить и реорганизовать аппарат в Тяньцзине и Шанхае.

Говоря о китайском переводчике, Салнынь имел в виду И. М. Ошанина187, проработавшего почти год переводчиком Военного отдела ЦК КПК, а с 1927 г. занимавшего должность драгомана в генконсульстве Шанхая.

Словом, в этот шанхайский период Салнынь чувствовал себя физически и морально опустошенным: принимал «всяческие порошки» и ощущал себя «не нужным никому человеком в Шанхае». Следовало срочно искать ему замену.

Для этого в Шанхай был направлен П. Ю. Боровой, который оформился сотрудником местного генконсульства. В связи с этим Салнынь докладывал Берзину 1 мая 1927 г., что передает дела шанхайского аппарата Боровому. Обстановку, по мнению Салныня, Боровой знал лучше его, связи имел большие, с работой должен был справиться. Средств Боровому Салнынь оставлял минимум на два месяца. Свое же присутствие в Шанхае он считал лишней тратой средств и попросил разрешения выехать во Владивосток, а потом в Москву.

На телеграмме Салныня была поставлена резолюция: «Гришку нужно освободить. По всем отзывам, он совершенно болен. До приезда Марка поработает Бор[овой] один».

В качестве «пожарника» в этот период выступил напарник Салныня по «активке» – Винаров («Ванко»). 13 мая он направил из Харбина в Москву телеграмму на имя Берзина, в которой сообщил: «Сухоруков в панике бежал из Мукдена, бросил налаживаемую в течение года работу… На днях выезжаю в Мукден по этому делу..» Насколько соответствовало истине, что Сухоруков, вынужденный срочно покинуть город в результате провала в резидентуре, бросил налаживаемую работу – судить трудно. Также неизвестен и результат посещения Мукдена Винаровым, который собирался еше посетить Дайрен для ликвадиции конфликта и по возможности проехать в Шанхай «для установления связи и тайнописи». Известно только одно – до Шанхая Винаров так и не добрался. Да в этом и не было уже никакой необходимости.

В начале мая в Шанхае появился еще один сотрудник IV управления Григорий Иванович Семенов188, яркая и незаурядная личность, человек необычайной судьбы.

Семенов родился в 1891 году в г. Юрьеве (ныне г. Тарту) Эстляндской губернии в семье акцизного чиновника – коллежского советника (соответствовал чинам полковника и капитана 1 ранга). Получил домашнее образование, владел французским и немецким языками. Он вырос в необычной семье, где все пятеро детей пошли по стопам отца, привлекавшегося еще по делу Петрашевского. Трагично сложилась судьба сестер Семенова, буквально сгоревших за дело революции. Одна из них умерла в тюрьме, другая же после освобождения из тюрьмы покончила жизнь самоубийством. Такая трагедия не могла пройти бесследно. Однако наибольшее влияние оказали на подростка старшие братья, оба бывшие в молодости анархистами, но эмигрировавшие во Францию под угрозой ареста после революции 1905–1907 гг. Старшие браться, собственно, и ввели в раннем возрасте Семенова в анархистскую среду. С 1905 г. он «анархист-коммунист». Анархисты научили Григория Семенова конспирации и «науке террора». Так что даже в анкетной графе «специальность» он в мирные 20-е годы писал: «Электротехник, знаком с приготовлением взрывчатых веществ и снарядов».

Уже в 16-летнем возрасте был арестован и посажен в тюрьму за участие в революционной организации. В 1908 г. Григорий Семенов принял участие в организации дерзкого освобождения заключенных-смертников из Рижского централа. Был пойман, находился под следствием около года и как несовершеннолетний был приговорен судом к двум годам ссылки в Архангельскую губернию. В 1912 г. Семенов эмигрировал во Францию, где работал электромонтером в Марселе и Ницце в течение трех лет. В 1915 г. вступил в Партию социал-революционеров (ПСР). В том же году Семенов вернулся в Россию и был призван в армию, где проходил службу рядовым инженерного полка 12-й армии Северного фронта. В последующем ему было присвоено офицерское звание.

Во время Февральской революции 1917 г. Семенов стал одним из организаторов Совета солдатских депутатов 12-й армии и товарищем председателя исполкома Рижского совета. С июня по октябрь 1917 г. он избирался делегатом I и II Съездов солдатских депутатов, работал во фракциях партии эсеров в Ромнах и Яссах, куда назначался комиссаром 9-й армии, комиссаром 3-го конного корпуса и помощником комиссара Румынского фронта.

В мае 1918 г. группа боевиков под руководством Семенова организовала экспроприацию, а вернее, имитацию экспроприации крупной суммы денег. Григорий Семенов вошел «в стачку» – в сговор – с артельщиком петроградского комиссариата продовольствия, который должен был везти в Астрахань около миллиона рублей. Через несколько дней Семенов передал члену ЦК ПСР 970 тыс. рублей (30 тыс. рублей были потрачены «на организационные расходы»). В том же месяце по предложению Семенова при ЦК Партии социал-революционеров был сформирован центральный боевой отряд, который он сам и возглавил. Отряд предназначался для совершения террористических актов против большевистских вождей. В этот период Семенов, по его собственному признанию, занимался активной борьбой с советской властью.

Семенов организовывал покушениие на В. Володарского, который был убит боевиком Сергеевым из состава его отряда 20 июня 1918 г. В Петрограде готовились покушения на М. С. Урицкого (был убит позднее террористом-одиночкой 30 августа 1918 г.) и Г. Е. Зиновьева. Эти покушения, однако, не были осуществлены, так как центральный боевой отряд Семенова был переброшен в Москву в конце июля 1918 г.

«Постепенно я приходил к выводу, что террор по отношению к советскому правительству допустим и целесообразен. Я был убежден, что коммунисты, захватив власть насильственно, правят против воли народа; я был убежден, что они губят дело революции, объективно являются врагами революции, поэтому я считал, что все способы борьбы против них допустимы. Думал, что террористические акты на вождей советской власти подорвут советское правительство, ускорят переворот…» – писал Семенов позднее.

По рекомендации одного из членов военной комиссии при ЦК ПСР в отряд была введена Фани Каплан, которая «… прониклась мыслью о необходимости террора». В мае 1918 г. она приехала из Крыма в Москву, где и вступила в контакт с руководителями ЦК Партии социал-революционеров. Каплан, как «внушающая опасность в смысле возможности с ее стороны неорганизованного самочинного выступления», была рекомендована Семенову.

В августе отряду Семенова было поручено «золотое дело» – взрыв поезда, на котором в соответствии с условиями Брестского мира должно было перевозиться золото в Германию. Эта акция так и не была осуществлена в связи с недостатком времени и отсутствием подрывников в составе группы.

Согласно показаниям Григория Семенова на процессе правых эсеров в 1922 г., слежка за В. И. Лениным дала мало результатов. Но из газет стало известно, что на пятничных митингах в районах обычно выступает в числе других ораторов и Ленин. Чтобы не упустить удобного случая, Семенов разбил Москву на четыре района, в каждый из которых было назначено по одному исполнителю: Коноплева, Козлов, Усов и Каплан. Семенов настаивал, чтобы среди исполнителей были рабочие, каковыми и являлись Козлов и Усов. Боевики, дежурившие на каждом мало-мальски заметном митинге, должны были при приезде Ленина поставить в известность районного исполнителя, которому следовало незамедлительно прибыть в указанное место. Усов в пятницу, предшествовавшую покушению на Ленина, мог выстрелить в него на митинге в Алексеевском народном доме, но стрелять так и не решился, найдя этому и оправдание, и объяснение. В частности, он сказал, что был неуверен в том, что ЦК признает акт партийным делом. Семенов исключил Усова из состава исполнителей, оставив, однако, в своем отряде. В следующую пятницу, 30 августа 1918 г., Каплан, находившаяся у завода «Михельсона», была поставлена в известность о приезде Ленина старым боевиком-эсером Новиковым, пришла на митинг и стреляла в него.

В ходе процесса, однако, не была предпринята попытка внести полную ясность в организацию покушения на Ленина. И обвинители, и обвиняемые (в ходе процесса им было предоставлено право задавать вопросы таким же, как и они сами, обвиняемым) прошли мимо ряда показаний, в том числе и Семенова, и боевиков из его отряда, которые не проясняли ситуацию, а вызывали новые вопросы. Как можно было поручить организацию террористических актов группе случайно подобранных лиц, не имевших опыта проведения таких актов, более того, не имевших опыта обращения с оружием?

В этой связи Коноплева говорила: «Я никогда в этой области не работала». Ее только в феврале начали обучать стрельбе из револьвера, а Каплан и этому и не пытались обучить. Как можно было возложить организацию терактов на лиц, недавно оказавшихся в Москве и совершенно не знавших города? Почему Семенов согласился включить в состав отряда совершенно не подготовленную, больную, полуслепую женщину, которая лишь недавно приехала в Москву? Разве достаточно было того факта, что Каплан (как и Коноплева) была на каторге, что ее характеризовали как «старую революционерку и надежного партийного товарища» и что она имела «…твердое намерение совершить террористический акт против Ленина»? Наверное, для Семенова, именно этот фактор имел первостепенное значение при подборе участников центрального боевого отряда, а профессионализм, умение обращаться с оружием было вторично. Главное было иметь мужество нажать на курок револьвера, чего боевик Усов так и не отважился сделать. Видимо, только единицы готовы были принести себя в жертву идее. Удивительно, что группа дилетантов вообще могла осуществить подобное покушение. Видимо, во многом сказалась личность Семенова, который сумел объединить одиночек и действовал автономно, на свой страх и риск.

В ночь с 5 на 6 сентября 1918 г. была сделана попытка организации покушения на Л. Д. Троцкого. Предполагалось, что поезд Троцкого отправится с Казанского вокзала. В этой связи Коноплева дежурила на вокзале и при встрече с Троцким должна была стрелять в него. В противном случае в Подмосковье, у станции Томилино, предполагалось произвести взрыв поезда – бросить под поезд «бомбу» при прохождении его через мост. Исполнительницей теракта опять-таки должна была выступить женщина-каторжанка Иванова. Однако покушение на Троцкого осуществить не удалось, так как поезд Троцкого отправился из Москвы не с Казанского, а с Нижегородского вокзала.

После покушения на В. И. Ленина эсеровские боевики под руководством Семенова провели в октябре 1918 г. экспроприацию в 9-м почтовом отделении г. Москвы. Было похищено 150 тыс. рублей.

После оглашения приговора Военной коллегии Верховного суда (8 октября 1937 г.) – высшая мера наказания за участие в контрреволюционной организации правых – Г И. Семенов заявил, что признает за собой только следующее: «В свое время он был руководителем боевой организации при ЦК ПСР и организавал покушение на убийство Ленина и, кроме того, организовал убийство Володарского». Вариантов поведения после оглашения приговора было не много. Большинство террористов, сломленных допросами с применением физической силы, признали себе виновными во всем, что им инкриминировалось. Лишь единицы отказались от предъявленных им обвинений. Семенов признал только часть предъявляемых ему обвинений. И это дает основание предполагать, что он действительно организовывал покушение на В. И. Ленина с привлечением Ф. Каплан и чувствовал за собой вину в содеяном.

В конце октября 1918 г. Григорий Семенов был задержан сотрудниками Военного контроля РВСР. Как позднее оказалось, задержание было во многом случайным, так как явных улик в отношении Семенова тогда еще не было. Он пытался бежать, ранив двух конвоиров, но был схвачен. В тюреме руководитель эсеровских боевиков содержался до апреля 1919 г. Он обратился с просьбой о помиловании к В. И. Ленину и Ф. Э. Дзержинскому и был выпущен на поруки по ходатайству А. С. Енукидзе, в то время секретаря Президиума ВЦИК. Судя по всему, в период тюремного заключения этот бесстрашный человек провел переоценку ценностей и осознанно взял на себя ряд обязательств перед советской властью. Семенова, человека сильной воли, не дорожившего своей жизнью, сломать и заставить сотрудничать с властью было нельзя. В одной из архивных справок утверждается, что в 1919–1921 гг. Семенов «работал по линии ВЧК». После его выхода из тюрьмы теракты и «эксы» в Москве прекратились.

С 1919 г. по декабрь 1920 г. Г. И. Семенов уже выступал в качестве одного из активистов группы меньшинства ПСР – «Народ», не порывая со своим прошлым. По ряду позиций группа меньшинства ПСР поддерживала большевиков – во время наступления А. И. Деникина в 1919 г. мобилизовала своих членов в Красную армию, но выступала против «красного» террора. Именно в этот же период Семенов выдвинул предложение о совершении теракта против Колчака, которое было принято ЦК ПСР. После появившейся информации о планируемой встрече Колчака с Деникиным в Самаре Семенов предложил готовить теракт сразу против двух руководителей Белого движения. Однако на этот раз покушение на Деникина не нашло поддержки в ЦК партии эсеров, а подготовка покушения против Колчака была отложена.

В июле 1920 г. в ходе успешного наступления частей Южного фронта в глубь территории Польши Г. И. Семенов был командирован группой меньшинства ПСР (по крайней мере так это выглядело внешне) в РВС Западного фронта. Перед ним ставилась задача: «Во время войны с Польшей установить связь и ознакомиться с работавшей в тылу нашей армии савинковской организации, а также и для военной подрывной работы по ту сторону фронта». Речь шла о руководимом Б. В. Савинковым «Народном союзе защиты родины и свободы». Самого Савинкова Семенов знал еще по работе в старой армии. В Польшу за линию фронта Семенова и его жену, Наталью Богданову, выводил начальник разведывательного отделения штаба Западного фронта и уполномоченный РВС по ведению секретной работы А А. Мазалов189. Семенов должен был действовать, «как подсказывают обстоятельства». Вскоре Семенов был арестован – его документы вызвали подозрение. Из тюрьмы он был выпущен благодаря усилиям Бориса Савинкова. Авторитет руководителя боевиков-эсеров был настолько велик, что Савинков сразу же поручил ему подготовку терактов против советских лидеров, снабдив деньгами и явками.

Лев Троцкий, один из тех, на кого Григорий Семенов еще четыре года назад готовил покушение, в справке от 1 июля 1922 г. для Верховного трибунала пребывание Семенова в Польше характеризовал следующим образом:

«1) Реввоенсовет Республики через соответственные свои органы счел возможным дать в свое время т. Семенову столь ответственное и рискованное задание только потому, что на основании всех тщательно собранных сведений пришел к выводу, что т. Семенов искренне порвал со своим антисоветским прошлым и в интересах обороны рабоче-крестьянской республики готов принять всякое, в том числе и самое трудное, ответственное и рискованное поручение.

2) Работа т. Семенова в Польше вполне отвечала заданию и свидетельствовала о личной добросовестности и преданности т. Семенова делу обороны республики.

3) Работа, выполнявшаяся Семеновым, имела военно-конспиративный характер, требовала величайшей осторожности и находчивости и, разумеется, основывалась на введении в заблуждение врагов Советской России, в том числе и Савинкова как одного из наиболее бесчестных и продажных агентов иностранного империализма. Отюда совершенно ясно, что завязывание т. Семеновым контакта с Савинковым вполне вытекало из существа данного ему поручения и и представляло собой военную хитрость, продиктованную интересами обороны революции».

В январе 1921 г., после возвращения из Польши с нелегальной работы, Семенов был принят в члены РКП(б) без кандидатского стажа (партийные рекомендации дали Енукидзе, Л. П. Серебряков, Н. Н. Крестинский). Семенов направил в Политбюро письмо, в котором указал, что, как член партии, хочет разоблачить эсеров за их антисоветскую деятельность. Не исключено, что ему дали понять о необходимости такого шага, и он последовал высказанным пожеланиям.

В феврале 1921 г. Семенов был зачислен в Регистрационное управление Полевого штаба Реввоенсовета Республики. Спустя год, в феврале 1922 г., он был откомандирован в распоряжение ЦК РКП(б). В том же месяце одновременно в Германии и Советской России была издана брошюра «Военная и боевая работа Партии социал-революционеров в 1917–1918 годах» общим тиражом 20 тыс. экземпляров.

На процессе правых эсеров в 1922 г. Семенов был в числе обвиняемых. Спустя четыре года после проведенных терактов в Петрограде и Москве Семенов сказал: «Суд надо мной начался гораздо раньше этого процесса – еще в 1919 году, когда сознал всю преступность своей деятельности… То, что я убил Володарского (выступал в качестве организатора покушения. – Авт.) и на целые годы сократил жизнь вождя социализма Ильича, будет тяготить меня всю мою жизнь».

Все подсудимые на процессе были разделены на две группы. Первая группа – «это люди высокой политики, члены ЦК, упорно отрицающие свои преступления». Ко второй группе были отнесены «партийные середняки, порвавшие с тактикой своего ЦК и частью вступившие в РКП, частью искренне поддерживающие советскую власть». С общей политической защитой подсудимых второй группы, среди которой был и Г. И. Семенов, выступал Н. И. Бухарин. Он, в частности, сказал: «И вот, если этот громадный процесс социального сдвига, который происходит в нашей стране. если этот процесс учитывать и оценивать вместе с тем каждую отдельную личность, как некоторый кирпич, годный или негодный для построения нового общества, то тогда нам придется сказать, что мы всю группу, которую я здесь защищаю, должны оправдать».

Верховный трибунал ВЦИК в своем приговоре от 8 августа 1922 г. посчитал, что ряд подсудимых, в том числе Семенов и боевики из его отряда (Коноплева, Козлов, Усов, Зубков, Ефимов, Ставская), «… добросовестно заблуждались при совершении ими тяжких преступлений… Поняв на деле контрреволюционную роль П. С.-Р., они вышли из нее и ушли из стана врагов рабочего класса, в каковой они попали по трагической случайности». В этой связи Верховный трибунал ходатайствовал перед Президиумом ВЦИК о полном освобождении этих лиц от всякого наказания. Ходатайство Верховного трибунала было удовлетворено в тот же день. Помиловали всех боевиков из отряда Семенова. Доживи Фанни Каплан до процесса и раскайся в содеяном, то и она была бы освобождена.

В ноябре 1922 г. Григорий Семенов был направлен на работу в Главное электротехническое управление ВСНХ СССР (Главэлектро ВСНХ) на должность инспектора. Спустя почти год, в сентябре 1923 г., он вновь был зачислен в военную разведку – в Разведывательный отдел Управления 1-го помощника начальника Штаба РККА. Осенью 1923 г. – летом 1924 г. Семенов находился в Германии, работая по линии военно-технической разведки. После выполнения задания вернулся в СССР и до весны 1925 г. работал в той же должности в Главэлектро. В апреле 1925 г. его назначили директором авиационного завода № 12 в Москве.

Приезду Семенова в Китай предшествовало заседание Политбюро ЦК ВКП(б) от 3 марта 1927 г., на котором среди прочих было принято решение: «Считать возможным командировать в Китай тов. Семенова для работы в Военном отделе ЦК КПК». Принятие такого решения состоялось «при активной поддержке Бухарина», с которым Семенова связывали приятельские отношения. В Китае Семенов действовал под псевдонимом «Андрей». Он заменил Аппена в качестве советника Военного отдела ЦК КПК.

3 мая 1927 г. Салнынь доложил в Москву о благополучном прибытии Семенова, которому предполагалось передать что-то из сохранившихся связей Аппена. Одновременно он сообщил, что за ним «усиленно следят хвосты».

Дело в том, что Салнынь, несмотря на свое плачевное физическое состояние, прорабатывал вопрос переброски радиостанций для нужд Военного отдела ЦК КПК в Ханькоу. При этом он предполагал использовать возможности заведующего агентством КВЖД в Шанхае А. Я. Горбатюка190, сотрудника шанхайской резидентуры. Салнынь предлагал за счет КВЖД и Уссурийской железной дороги через резидентуру в Шанхае организовать переброску груза из Владивостока в Ханькоу на иностранных пароходах. Радиостанции Салнынь предлагал замаскировать под углем. Для прикрытия операции необходимо было забронировать во Владивостоке любой легальный груз на Японию. По выгрузке легального груза в Японии пароход должен был загрузиться японским углем на Ханькоу.

Григорий Семенов развернул в Китае бурную деятельность по подрыву позиций нанкинского правительства. 10 июня он запросил мнение Центра о желательности «в настоящее время» поднять восстание в районе Шанхай – Нанкин в пользу Ханькоу. Согласно донесению Семенова, командир 26-го корпуса Чжоу Фэнци191 предлагал выступить совместно с рабочими; в его распоряжении имелось две дивизии численностью около 6000 бойцов, правда, ощущался недостаток в патронах. Чжоу Фэнци, по его словам, уверял, что если Ханькоу сможет послать надежный корпус на Нанкин, то возможно занятие района Шанхай – Нанкин. Своей директивой от 30 июня Москва запретила поднимать восстание в Шанхае.

2 5 июня Семенов отправил доклад о проведенной работе с момента своего прибытия в Шанхай. «Здесь я работу немного наладил. В общем, состояние военки далеко не отрадное. Нужно еще проделать большую работу. Я дал только некоторую зарядку», – писал Г И. Семенов, давая оценку работы своего предшественника.

Семенов приступил к организации «рабочих пятерок» на шанхайских заводах. За короткий срок им было сформировано 30 таких пятерок. Однако остро не хватало оружия. Чувствовался и недостаток в людях. Семенов просил направить из Москвы человек восемь китайцев, а также для закрепления организационных связей он дважды просил «прислать сюда двух девиц – Алексееву Женю и Шиф (работает в немецкой секции Коминтерна)». В случае отказа последних или наличия препятствий к их отправке Семенов настаивал на присылке других сотрудниц, «но приблизительно такого типа». Требовалось знание французского и английского языков. Он также просил немедленно направить в свое распоряжение семью Бейтель «для организации бара и для техники». Семеновым были подобраны квартиры для явочных встреч и помещение для размещения фотолаборатории.

Вел Семенов, по его выражению, и «антиработу» – организовывал выпуск прокламаций на английском и французском языках, рассчитанных на разложение иностранных частей, дислоцированных в Шанхае. Регулярное их издание произвело сильное впечатление на местное общество и подняло на ноги всю полицию.

Пытался Г. И. Семенов наладить информационную работу, которая, по его признанию, «хромала на все ноги». При каждой встрече с китайскими членами Военного отдела он настойчиво доказывал им необходимость создания «…правильно налаженного информационного аппарата», чтобы «…знать все, что делается в лагере противника». Семенов даже направил в Центр доклад «…французского товарища о состоянии и условиях жизни французских военных сил». Одновременно он приступил к налаживанию информационных связей с корпусом Чан Кайши.

«Напоминаю в третий раз о важности направить в армию Фына (Фэн Юйсяна. – Авт) в качестве полномочного советника т. ЗЕЙБОТА. Думаю, что его пребывание там было бы чрезвычайно полезно», – докладывал в Центр Семенов.

Налицо был разительный контраст с аморфной деятельностью его предшественника. В одном из своих писем Семенов назвал свою деятельность «дворцовым переворотом».

Тем временем у Семенова зрели новые планы. Он считал, что слишком задержался в Шанхае, поэтому планировал уже 18 августа отправиться в Кантон и Сватоу для организации восстания. В успехе «красной экспедиции» он не сомневался. Нужна была только своевременная переброска оружия и денег. По его расчетам, на все требовалось 5000 долларов.

Вопрос о деньгах для Семенова к тому времени был решен положительно. 21 июля 1927 г. Политбюро ЦК ЦКП(б) приняло решение: «Отпустить 5 тысяч долларов в распоряжение т. Андрея».

Шаткое положение уханьского правительства вызывало обеспокоенность резидента в Ханькоу Д. Ф. Попова («Горайского»). Обеспокоенность была связана с отсутствием у него официального статуса в генконсульстве, что могло привести к самоликвидации резидентуры. В начале июня 1927 г. Попов в очередной раз призвал Центр поднять вопрос перед Наркоминдел о выделении ему должности вице-консула, указывая, что данная должность освободилась и договоренность в консульстве по этому вопросу у него имеется. Однако в связи с начавшейся в июне 1927 г. публикацией его личных и служебных писем А. И. Огинскому (после захвата документов в пекинском посольстве) Д. Ф. Попов счел свое дальнейшее пребывание в Китае невозможным и запросил разрешение немедленно покинуть Китай.

Центр не возражал против срочного отъезда Попова. Ему предлагалось покинуть Ханькоу еще до приезда замены.

Постановлением комиссии Кубяки от 15 июля 1927 г. о резидентах IV управления Штаба РККА за рубежом относительно сотрудников управления, находившихся на тот момент в Китае, было принято решение «не возражать против оставления на месте». Речь шла о Власе Степановиче Рахманине (в Шанхае), Василии Тимофеевиче Сухорукове (в Ханькоу) и Николае Макаровиче Кучинском (в Харбине). И это несмотря на то, что Рахманин и Сухоруков были уже «засвечены».

Первый – после захвата документов центральной пекинской резидентуры, второй – после провала в мае 1927 г. в Мукдене. И только уникальная обстановка Китая позволяла производить переброску проваленных резидентов на несуществовавшие должности в советских генконсульствах.

В июле 1927 г. в исполнение обязанностей нелегального резидента в Харбине вступил Н. М. Кучинский. Считалось, что выпускник Восточного отдела Военной академии РККА 1926 г. Кучинский имел «некоторый агентурный опыт». В помощь Кучинскому планировался находившийся в Харбине «Фриц» – Е. Г. Шмидт192. Потом планы Москвы переменились, и нелегальным резидентом был назначен Салнынь, которого перебросили из Шанхая. Однако Салнынь в Харбине не задержался, и руководство нелегальной резидентурой перешло к Шмидту.

Мукденский резидент «Василий» – В. Т. Сухоруков прибыл в Ханькоу из Харбина в начале июля 1927 г., еще до отъезда Попова. 14 июля Сухоруков приступил к исполнению обязанностей резидента, а спустя четыре дня его предшественник выехал в Москву. Со стороны Галина – В. К. Блюхера новому резиденту было оказано широкое содействие, что резко контрастировало со всем его предыдущим, в целом негативным, отношением к представителям Разведупра. Так, Блюхер передал Сухорукову трех китайских переводчиков, имевших связи в местных кругах, ему были переданы также связи с Военным советом и Военным отделом китайской компартии. Открывшиеся возможности позволили Сухорукову уже к 16 августа 1927 г. завербовать агентов в Цзюцзяне, Наньчане и Чанше. Одновременно он попытался организовать агентурную сеть в группе Ф эн Юйсяна, но добраться туда оказалось невозможно из-за перерыва железнодорожного сообщения.

В отличие от Блюхера В. Т. Сухоруков не владел ситуацией и не понимал, что после разрыва уханьского Гоминьдана с КПК в июле 1927 г. отношениям с уханьским правительством практически пришел конец, а значит, и военные специалисты доживали последние дни в Китае.

Такая же участь ждала и советско-китайские отношения на Юге и в Центре Китая. Ничем иным, как элементарным непониманием ситуации, нельзя было объяснить запросы Сухорукова в Центр, готовиться ли ему к переезду в Нанкин «…с национальным правительством или туда будет послан специальный резидент». Более того, Сухоруков поставил вопрос об оказания содействия выезду его жены в Китай. Жена в итоге приехала, и не одна, а с трехлетним сыном.

В сентябре у Сухорукова наконец наступило прозрение, и он приступил к ликвидации старой агентурной сети как совершенно непригодной для работы в новых условиях. Относились ли завербованные Сухоруковым агенты к старой сети, сказать трудно. За истекший месяц Сухорукову, как это следовало из его докладов, удалось привлечь к сотрудничеству нового хорошего вербовщика, завербовать агента в ЦК Гоминьдана для работы в Нанкине. Агент был снабжен кодом и должен был направлять информацию в Ханькоу. Была предпринята попытка завербовать начальника Оперативного отдела Военного совета. Сухорукову пришлось ослушаться Блюхера и посылать информационные телеграммы в Москву без его предварительного просмотра.

К 20 сентября 1927 г. Китай покинули последние ответственные представители Москвы – В. К. Блюхер и В. В. Ломинадзе. К тому времени на родину уже вернулись военные советники при штабах соединений и частей армии уханьского правительства. Часть из них связала в дальнейшем свою жизнь с военной разведкой: В. М. Акимов193, И. Г. Герман, В. Е. Горев, И. Я. Зенек, И. И. Зильберт, И. К. Мамаев, Ф. Г. Мацейлик, В. Н. Панюков194, М. Ф. Сахновская195, Д. А. Угер196

В конце сентября в Ханькоу упорно циркулировали слухи о том, что китайские власти предполагают ликвидировать консульство, сотрудников арестовать и выслать во Владивосток. Так как высылка из Китая должна была коснуться всей советской колонии, то Сухоруков на случай своего отъезда решил оставить конспиративную квартиру и резидента-китайца, который должен был присылать информацию в Шанхай тайнописью.

Опасения по поводу закрытия советского генконсульства в Ханькоу не подтвердились. Тем временем Центральный комитет китайской компартии переехал в Шанхай, и Сухорукову по согласованию с Центром была поручена связь с оставшимися членами ЦК. Одновременно он взял на себя обязанности консультанта по военным вопросам.

11 декабря 1927 г. в Кантоне вспыхнуло восстание («Кантонская коммуна»).

Подготовка к выступлению в Кантоне началась с момента «наньчанского похода» – 5 августа 1927 г. В организации восстания видную роль играл и наш разведчик Г. И. Семенов. «Еще в сентябре было организовано Информационное бюро при Военной комиссии (Военная комиссия ЦК КПК. – Авт.)», которое, по утверждению Семенова, «…прекрасно наладило свою работу».

Копии всех приказов и планов по организации захвата власти Чжан Факуем в Кантоне 17 ноября 1927 г. были заблаговременно получены военной разведкой. Важная информация поступала и в последующем. В частности, своевременно были получены материалы и о состоявшеемся 10 декабря совещании в штабе Чжан Факуя, на котором было принято решение: «Перебросить немедленно 2-ю дивизию и часть 26-й дивизии в Кантон для разоружения этого полка (учебного полка, который готов был перейти на сторону «красных». – Авт.) и для полной ликвидации профсоюзных и коммунистических организаций».

Однако эта информация не только не остановила подготовку к выступлению, но, наоборот, подстегнула заговорщиков. Восстание началось на следущий день, 11 декабря, при «благословении» Москвы.

Кантонское восстание, как и наньчанское выступление, было чистой авантюрой и не могло не потерпеть поражения. Правда, на этот раз организаторы восстания с советской стороны (и представитель ИККИ «Мориц» – Нейман, и «Андрей» – Г. И. Семенов) были информированы о намерениях противника и даже сделали соответствующие выводы, но все равно подняли китайских коммунистов и рабочих на самоубийственное выступление. Так, в телеграмме Неймана, направленной в Москву 9 декабря, среди прочего говорилось: «….Шансы на захват значительные, удержать Кантон чрезвычайно трудно. Но надеемся справиться, пользуясь борьбой милитаристов, размахом выступлений рабочих, разложением солдат и крестьянским восстанием». И Политбюро приняло решение поддержать предложение о немедленном выступлении.

Спустя три дня после начала кантонское восстание было потоплено в крови.

В то же время, в последний день восстания (как выяснилось впоследствии), в докладе начальника IV управления Штаба РККА Я. Н. Берзина все еще допускался благополучный его исход. Берзин писал:

«Рабоче-крестьянская власть поставлена под угрозу разгрома контрреволюционными силами Гуандуна и вооруженных сил Гонконга. Положение может спасти героическое напряжение рабочих и крестьян, а также своевременность нашей поддержки оружием, деньгами и людьми.

Необходима немедленная поддержка с нашей стороны инструкторами. В первую очередь должны быть использованы наши резиденты (3 чел.).

Необходима поддержка деньгами, имеющимися в Шанхае.

Необходима поддержка оружием.

Необходима немедленная мобилизация общественного мнения рабочих и крестьян всего мира в целях противодействия возможной интервенции империалистов. Помимо общеплановой работы в этом направлении, необходимо, чтобы ИККИ, Профинтерн и Крестинтерн выпустили воззвания с призывом к поддержке рабоче-кретьянской власти Кантона.

Необходимо дать отчетливые политические директивы Центральному комитету ККП, в частности в вопросе о крестьянском движении, дать лозунг полного разворачивания крестьянского движения под лозунгом «национализация земли».

Причина неадекватной оценки подготовки и хода восстания – отсутствие источников информации, по словам самого Берзина – «отрывочные данные наших источников». А информация докладывалась тогда, когда ничего изменить уже было нельзя – восстание в Кантоне было разгромлено.

Если Семенов и располагал информацией, то он, как и его предшественник Аппен, не считал нужным докладывать ее в IV управление. А от него, как и в случае с его предшественником, никто этого и не требовал.

Уже после подавления Кантонского восстания С. С. Иоффе, секретарь наркома по военным и морским делам и председателя РВС, в своем письме от 6 января 1927 г. В. И. Соловьеву (настоящая фамилия Райт), заместителю заведующего Восточным отделом ИККИ, сделал два вывода:

«1) Мы не собирались справлять именины и на Антона, и на Онуфрия. У нас была определенная точка зрения, мы ее защищали. Вместе с тем, когда началось восстание, мы никогда не говорили: не надо браться за оружие.

2) События показали, что мы плохо информированы. Теперь источники информации почти иссякли. Важнейшая задача – наладить информацию».

Первый вывод свидетельствовал о том, что военное ведомство не подталкивало китайских коммунистов к выступлению, но и не отговаривало от восстания. Второй же вывод не нуждается в комментариях – это прямой упрек, в том числе и в адрес разведки.

15 февраля 1928 г. по возвращении в Москву Семенов выступил на заседании «военных работников», судя по всему в IV управлении Штаба РККА, специально посвященном причинам поражения «Кантонской коммуны». К числу объективных факторов, послуживших причиной поражения, Семеновым были отнесены следующие:

– «Большой перевес военных сил противника» (на стороне «красных» был учебный полк, насчитывавший 1200 винтовок, и была организована «красная гвардия» – 2000 человек, состоявшая из членов различных профсоюзов; в «красной гвардии» было очень мало оружия – всего 29 маузеров и 200 бомб);

– «Неумение рабочих владеть оружием (процентов 75) и строить баррикады: во время атаки рабочие, за неумением владеть оружием, стреляли по своим солдатам»;

– «В момент восстания объединились все реакционные силы»;

– «Слабость нашей военной организации; работа среди армии противника все время была архискверной».

«Все эти объективные факторы, – писал Г. И. Семенов, – были известны Ревкому, когда он принимал решение о восстании».

К субъективным факторам, послужившим причиной поражения, Семеновым были отнесены вопросы тактики, в том числе и такой фактор, как непродуманность до конца плана восстания. По его словам, не рассматривался вариант быстрого подхода частей противника («Если бы в нашем распоряждении было бы хотя бы 3–4 дня», – говорил Семенов); не удалось захватить от 12 до 15 тыс. винтовок, чтобы организовать армию в 15 тыс. человек; не подошли крестьянские отряды из Хайфэна в количестве 3000 вооруженных человек, на которых так рассчитывали; не были предусмотрены пути отхода в случае поражения и т. д. Тем не менее, по убеждению Семенова, «…ревком правильно сделал, что решил выступить».

Безусловно, это была авантюрная и ошибочная акция, которая поставила крест на отношениях Советского Союза с нанкинским правительством и привела к закрытию советских консульств на подконтрольных ему территориях, тем самым на шесть лет (до установления советско-китайских дипломатических отношений в 1933 г.) лишив Разведупр возможности вести разведку с легальных позиций.

После восстания в Кантоне (11–13 декабря 1927 г.) было закрыто генконсульство в Ханькоу, после чего его сотрудники были высланы в СССР Не избежал этой участи и В. Т. Сухоруков. Здесь так и не были предприняты попытки создать нелегальную резидентуру, которой можно было бы передать имевшиеся связи; не была создана таковая и в Шанхае.

Влас Степанович Рахманин («Марк») прибыл в Шанхай только 2 августа 1927 г. и был назначен секретарем генконсульства вместо Борового. Боровой стремился работать в китайских частях, поэтому он выражал желание поехать в Кантон. В Шанхае он себя не видел. «Пусть едет в Кантон», – наложил резолюцию по этому поводу Я. К. Берзин на телеграмме из Шанхая.

В середине августа в Шанхае находился агент из Тяньцзина, владелец лавки. Через него была предпринята попытка установить связь с тяньцзиньской агентурной сетью. До сих пор не было полной ясности, провалена она или нет после налета на пекинское посольство. Как выяснилось впоследствии, отдельные агенты тяньцзиньской резидентуры не были затронуты провалом (включая и вышеупомянутого владельца лавки) и были включены в шанхайскую агентурную сеть.

Рахманин тем временем настаивал на прибытии нелегального помощника резидента Рихарда Штальмана («Рихарда»)197 и одновременно просил прислать вербовщика с опытом работы для того, чтобы начать разведку «у англичан и японцев».

В состав все еще легальной резидентуры под «крышей» генконсульства в Шанхае входили (помимо Рахманина) переводчики Портнов (сотрудник генконсульства) и вновь прибывший Яранцев (сотрудник торгпредства), а также сотрудник агентства КВЖД в Шанхае Горбатюк («Громов»).

Был еще один сотрудник резидентуры из недавно прибывших – переводчик генконсульства, «некий Ещ.». Рахманин предпочитал не привлекать его к агентурной работе, так как тот был полностью неподготовлен к ней. Были у Рахманина и к Портнову претензии, связанные как с отсутствием у того агентурного опыта, так и с неудовлетворительным знанием китайского языка.

О каком-либо переводе зарубежной работы на «нелегальные рельсы» говорить не приходилось.

8 сентября 1927 г. Рахманин информировал Центр о постоянной слежке за Портновым, что являлось результатом полуторагодовой несовершенной конспирации. В этой связи рискованно было привлекать его к агентурной работе. Ко всему прочему, Портнов был еще малограмотен и не знал местного наречия, потому не мог быть привлечен к непосредственному руководству агентурой. Предлагалось направить в Шанхай другого переводчика; Портнов же, по словам Рахманина, более подходил для работы на Севере Китая. Странно, в Шанхае не пригоден работать, а для работы на Севере Китая вполне соответствует.

В середине сентября Рахманин сообщил в Центр, что им посланы два агента-вербовщика в Нанкин, а также в Шандунь «для организации работы по части местной сети». В качестве запасного резидента он просил срочно командировать иностранца с опытом работы.

Спустя неделю Рахманин прислал в Центр описание агентурной сети шанхайской резидентуры, в составе которой значились следующие агенты:

«Жорж», «ценный информатор», – секретарь командира 2-го корпуса, имел хорошие связи в верхах, был образован, владел иностранными языками;

«Петров», бывший переводчик из группы 2-й национальной армии, вербовщик, работал в Тяньцзине;

«Гай», которого Рахманин знал еще по Харбину, куда он был командирован летом 1926 г. «по делу организации хунхузов». «Гай» приступил к работе в конце августа 1927 г. в качестве «информатора», имел связи в военных кругах и был командирован Рахманиным в Нанкин;

«Тан», советник 33-го корпуса, брат «Петрова»; предпринимались попытки перевести его на службу в штаб Хэ Инциня или Бай Чунси;

«Блюм», коммунист, состоял в агентурной сети около года, являлся источником информации, переводил письма тайнописью из Шаньдуна;

«Связист», рекомендованный «Блюмом»;

«Учитель», сотрудничал около года, находился в Нанкине, ничем себя не зарекомендовал;

«Чарли», тот самый владелец лавки в Тяньцзине; теперь через него была установлена связь с шаньдунским звеном.

Кроме того, по утверждению Рахманина, имелись связи в Главном штабе, в Цзинани, и штабе 3-го корпуса шаньдунской армии.

В стадии вербовки находилась стенографистка ЦИК Гоминьдана в Нанкине.

Состав агентурной сети поначалу производил определенное впечатление. Однако в подавляющем своем большинстве это были «бумажные тигры» – впоследствии сам Рахманин признал невысокую эффективность своих агентов.

С ними была предусмотрена следующая организация связи, которая, правда, еще не была опробована. Донесения «Петрова», «Блюма» и «Чарли» и связанных с ними агентов должны были передаваться связнику в парикмахерскую, откуда доставлять эти донесения Рахманину должна была «Мария» (судя по всему, жена одного из сотрудников резидентуры).

Связь с «Жоржем» предполагалось осуществлять через вновь прибывшего переводчика Яранцева.

Личные встречи предусматривалось проводить на двух конспиративных квартирах. Системой связи предусматривалось посещение Портновым квартир агентов «Петрова» и «Чарли». Таким образом, поступление агентурных материалов осуществлялось через сотрудников официальных советских представительств в Шанхае, к тому же не имевших опыта агентурной работы. Портнов, невзирая на замечания, высказанные в его адрес Рахманиным, по-прежнему привлекался к организации агентурной связи.

В связи с оживлением коммунистического движения в Центральном и Южном Китае отношение нанкинского правительства к СССР все ухудшалось. Работа советских консульств протекала в особо тяжелых условиях: исходящая и входящая почта задерживалась военной цензурой, консульства фактически лишены были связи с Центром.

В то же время иностранной прессой была развернута кампания против консульств СССР с призывами организовать антисоветские выступления в день десятилетия Октябрьской революции.

7 ноября 1927 г. русские белоэмигранты при полном попустительстве местных властей совершили налет на советское генконсульство в Шанхае, находившееся на территории международного сеттльмента. Разъяренная толпа, только что прослушавшая молебен по убиенным членам семьи Романовых, ломилась в двери, собираясь разнести здание и уничтожить всех находившихся в нем женщин и детей.

Парадную дверь генконсульства, как вспоминал один из очевидцев, закрыть почему-то не успели. Со стороны речки Сучжоу под стенами генконсульства на барке, стоявшем на канале, соорудили виселицу и подожгли подвешенное чучело «коммуниста». Электричество было отключено, и на одном из окон верхнего этажа от керосиновой лампы вдруг загорелась портьера. Это придало смелости разъяренной толпе, и несколько человек ринулись к парадным дверям, намереваясь ворваться в здание генконсульства.

Спасла сотрудников счастливая случайность. Напротив парадного входа был установлен неисправный пулемет «максим», который незадолго до этого оставили в здании спасавшиеся от преследований повстанцы-коммунисты. При виде пулемета белогвардейцев-эмигрантов охватила паника, и они отпрянули назад, началась давка, в которой раздавили нескольких человек. Воспользовавшись замешательством и страхом нападавших, сотрудники генконсульства сумели закрыть парадную дверь, забаррикадировать ее железным щитом и припереть толстыми стальными стержнями, а наверху тем временем удалось потушить огонь.

Не обошлось и без применения оружия сотрудниками генконсульства. Это, по всей видимости, и явилось решающим фактором в обороне советского учреждения. Только после того, как все было кончено, появилась английская полиция сеттльмента.

Во время налета Рахманиным были уничтожены имевшиеся у него агентурные материалы и шифры.

15 ноября Б. Б. Бортновский, помощник начальника IV управления и одновременно начальник 2-го (агентурного) отдела, сообщил в Шанхай, что человек, намеченный для Ханькоу, выехал. Кличка – «Алексеев». Установить, кто скрывался под псевдонимом «Алексеев» («Алексей», «Густ», «Август»), не удалось. В одном из отчетов о нем можно прочитать, что «….Алексеев – Семенов, которого мы все считали скромным юношей», показал себя в Шанхае как «…довольно распущенный и легкомысленный человек».

Одновременно за подписью Бортновского в Харбин была направлена телеграмма с указанием сообщить «Ольге», что в Харбин прибывает проездом «Алексеев». Он должен был явиться на квартиру «Маркуса».

Спустя несколько дней новая телеграмма в Харбин, предназначенная для «Ольги» с указанием для передачи «Алексееву»: в Шанхае явиться к заведующему агентством КВЖД Горбатюку по адресу Сечен-Род, 29. «Алексеев» должен был сказать, что пришел продавать грузовой пароход, после чего спросить Михаила. «Ольга» – Ольга Александровна Миткевич198 – в 1927–1928 гг. была представителем Профинтерна в Китае.

Подобные указания являлись попиранием требований конспирации: нелегальному работнику предписывалось установить связь с официальными советскими представителями в Китае.

Широкое использование представлявшихся легальных возможностей за рубежом, в том числе и в Китае, привело в 1927 г. к тесному переплетению связей представителей международных организаций и разведки. Такое переплетение связей было основано на давнем знакомстве, предыдущей совместной работе, землячестве и, наконец, на осознании своей высокой миссии как представителей передового отряда коммунистов молодого Советского государства.

И все эти отношения продолжали сохраняться и после 1927 г., невзирая на запреты Центра, что являлось основанием для расконспирации сотрудников разведки, в первую очередь со стороны представителей международных организаций в Китае. И более того, Москва в лице руководящих органов разведки и международных организаций, в первую очередь Коминтерна, сама принуждала использовать сформировавшиеся связи для решения рабочих вопросов. Разрубить подобный «гордиев узел» в Китае не удалось никому ни в 1927 г., ни на протяжении последующего пятилетия.

Подобная ситуация представляла собой мину замедленного действия. И еще одна особенность, вытекавшая из переплетения связей представителей Москвы в Китае, – сложность идентификации их принадлежности к военной разведке: в лучшем случае выявленные посланцы Москвы проходили в глазах полиции как представители Коминтерна.

Встреча с Ольгой Миткевич в Харбине состоялась, и в начале декабря 1927 г. «Алексеев» прибыл в Шанхай.

8 декабря 1927 г. Рахманин подвел итог своего четырехмесячного пребывания в Шанхае. Срок, по его оценке, достаточный, чтобы добиться известных результатов. Однако результаты, по признанию Рахманина, были еще очень малы.

За истекшее время, с 20-х чисел октября 1927 г., от Рахманина поступили следующие сообщения:

– в Хубэй выехал «Жорж»;

– от ЦК КПК был получен «законспирированный» коммунист – «Сынок», толковый работник, человек в Шанхае новый и без связей, которого предполагалось ввести в Гоминьдан с последующим устройством в одном из местных парткомов;

– повторялась информация о вербовке «Тана», советника 33-го корпуса, которому, однако, еще не удалось устроиться на службу в одном из местных штабов;

– был принят на работу в качестве переводчика китаец-коммунист, бывший переводчик одного из советников, которому присвоили кличку «Джон»;

– договорились о сотрудничестве с женой «Жоржа», проживавшей в Нанкине, которая работала в гимназии и одновременно в каком-то правительственном комитете.

И, наконец, Рахманин сообщал, что начал работать «один компрадор Громова», который доставал документы и выполнял задания, но дать ему оценку он посчитал преждевременным. «Компрадор» (впоследствии получил псевдоним «Иностранец») работал всего одну неделю и запрашивал к тому же солидное жалованье, которое мог и не оправдать. Это был, как выяснилось впоследствии, единственный ценный агент резидентуры Рахманина и последующих резидентур.

В общем, число «с /с» – секретных сотрудников, по словам Рахманина, достигло «приличной цифры»; на этой основе уже можно было работать и развивать дело в дальнейшем, но требовалось еще «известное время», чтобы «прилично» организовать работу.

Рахманин считал, что те условия, в которые была поставлена шанхайская резидентура, были не только ненормальны, «но прямо невозможны». По-прежнему связь с большей частью агентов производилась через Портнова. Из имевшихся здесь еще двух других русских переводчиков, входивших в аппарат резидентуры, Рахманин частично привлекал только одного для связи с «Сынком» и «Джоном». Но и эти оба владели китайским не лучше, чем Портнов: они понимали и могли объясниться только «приблизительно», а это создавало недоговоренность, недопонимание, вносило напряженность в отношения. Для вновь прибывших переводчиков беседа с китайцами на политическую тему была непосильна. Они не ориентировались в местной обстановке и не владели военно-политической китайской терминологией. Такие переводчики являлись на самом деле балластом для резидентуры.

Использование Портнова после 7 ноября на агентурной работе стало затруднительным. О нем упоминалось в местной газете «Россия» как о человеке, работавшем по разложению белой эмиграции, как об одном из виновников взрыва собора в Софии. Иначе, как «этот негодяй», Портнова в статье не называли.

Оснований к этому не было никаких. Однако Портнову пришлось перебраться с частной квартиры в генконсульство. Неудобства этого были очевидны. Но Рахманин продолжал его привлекать к обеспечению связи с агентами, хотя и допускал, что его выезды не могут быть часты. Генконсул же настаивал на срочном откомандировании Портнова. В конечном итоге Портнов был отправлен в Тяньцзинь в качестве нелегального резидента, где в очередной раз в 1929 г. был провален.

Рахманин вынужден был признать, что ввиду запутанной и беспорядочной обстановки, осмыслить которую было не под силу молодым, неопытным сотрудникам, поступавшие сведения были зачастую противоречивы, малозначительны и даже маловероятны. Однако и эту информацию Рахманин не мог отправлять в Центр, так как во время налета на генконсульство все было уничтожено, и до последнего времени он занимался восстановлением шифросвязи.

В одной из телеграмм Рахманин указал, что его устроила бы ежемесячная смета в 2000 американских долларов, а поскольку из Центра не последовало никаких возражений, он и исходил из этой суммы при развертывании работы. При этом он обращал внимание, что крупные суммы у него «съедают иждивенцы». Таковым, в частности, оказался прибывший в Шанхай долгожданный нелегальный помощник резидента Р. Штальман. Использовать его для работы не представлялось возможным, так как он не владел ни английским, ни китайским языками. К иждивенцам Рахманин отнес и приехавшего «Алексеева», которого он задержал в Шанхае до его отъезда в Ханькоу, «чтобы натаскать на технике работы».

8 декабря 1927 г. была перехвачена телеграмма Ван Цзин-вэя (того самого «левого» гоминьдановца, с которым на протяжении многих лет заигрывали советские представители в Москве и в Китае), направленная из Шанхая в Кантон: «Советское консульство является штаб-квартирой коммунистов. Мы ждем, что вы произведете обыск и выгоните советского консула. Все коммунисты подлежат аресту. Это важнейшая задача момента».

Такой резкий выпад в сторону советского консульства был обусловлен тем, что Ван Цзинвэй получил сообщение о готовящемся восстании.

13 декабря 1927 г., после подавления «Кантонской коммуны», был совершен налет на генеральное консульство СССР в Кантоне и арестован весь его штат вместе с лицами, находившимися в консульстве.

На следующий день вице-консула А. И. Хассиса199, секретаря В. А. Уколова, делопроизводителей Ф. И. Попова, К. С. Иванова и переводчика П. П. Макарова вывели на улицу и к каждому из них прикрепили надпись: «Русский коммунист! Каждый может делать с ним, что хочет». Со связанными руками их провели через весь город и на одной из площадей расстреляли на глазах огромной толпы китайцев.

Оставшиеся в живых генконсул Б. А. Похвалинский, четыре женщины и двое детей содержались под арестом в тюрьме в исключительно тяжелых условиях. 30 декабря 1927 г. их посадили на пароход и через Гонконг направили в Шанхай, где они пересели на японский пароход и через Японию возвратились на родину.

На следующий день после ареста и расстрела сотрудников генконсульства в Кантоне, 15 декабря, генеральному консулу СССР в Шанхае была вручена нота от имени нанкинского правительства о разрыве дипломатических сношений с СССР.

Парадокс ситуации заключался в том, что у Советского Союза не было дипломатических отношений с нанкинским правительством, сформированным в апреле 1927 г. Как, впрочем, таковых отношений у нанкинского правительства не было ни с одним западным государством, которые продолжали признавать только пекинское правительство. Международное признание нанкинского правительства произошло лишь в 1928 г.

Советские консульства в Южном, Центральном, Северном Китае и Маньчжурии и китайские посольства в СССР существовали на основании соглашения с пекинским правительством.

Нота НКИД СССР была направлена дипломатическим комиссаром провинции Цзянсу Го Тайци, а не министром иностранных дел национального правительства в Нанкине. В ноте, в частности, говорилось: «…11 декабря в Кантоне произошло восстание, закончившееся насильственным занятием города коммунистами, прервавшими средства сообщения и учинившими по всему городу пожары, грабежи и убийства. Это неслыханное происшествие со всеми сопутствующими трагическими последствиями приписывается главным образом тому обстоятельству, что коммунисты пользовались в качестве базы для руководства своими операциями советскими консульствами и советскими государственными коммерческими агентурами. Существуют опасения, что происшествия аналогичного характера могут иметь место и в других местах. Ввиду этого настоящим устанавливается, что предоставленное консулам СССР, находящимся в различных провинциях, признание будет аннулировано, что советские государственные коммерчесике агентуры в различных провинциях должны будут прекратить свою деятельность, с тем чтобы можно было уничтожить в корне дурное влияние и произвести тщательное расследование».

В ответной ноте от 16 декабря 1927 г. народного комиссара иностранных дел Б. Н. Чичерина все тому же Го Тайци разъяснялось существо ситуации:

«1. Советское правительство никогда не признавало так называемого национального правительства в Нанкине, от имени которого советскому консульству в Шанхае вручена нота от 15 декабря. «Национальное правительство» в Нанкине не может не знать, что все консульства СССР существуют на территории Китая на основании договора между Китаем и Советским Союзом, подписанного в Пекине в 1924 г., и каждое назначение консулов в Шанхай, так же как и в любой другой пункт Китая, происходило с ведома и согласия пекинского правительства. Шанхайские власти, так же как и другие местные китайские власти, принимали лишь к сведению эти назначения. Поэтому заявление в ноте «национального правительства» в Нанкине об аннулировании признания консулов в различных провинциях может означать только то, что захватившие власть генералы в Нанкине под давлением империалистов признали удобным иметь в районе своего господства главным образом консулов тех стран, которые сохранили с китайцами «неравные договоры»…»

Но подобная констатация факта ничего изменить уже не могла. Советские консульства и коммерческие представительства на Юге и в Центральном Китае надо было закрывать.

Только в Шанхае за время с 15 по 18 декабря распоряжением временного суда были закрыты отделение торгпредства, отделения Совторгфлота, Центрсоюза, Дальбанка, Текстильсиндиката, КВЖД, Госторга, Чаеуправления и Дальлеса.

17 декабря генеральное консульство СССР в Шанхае передало нанкинскому правительству ответную ноту советского правительства о разрыве дипломатических сношений. Защиту интересов советских граждан на Юге Китая взяло на себя германское консульство.

За три дня до этого Рахманин докладывал в Центр, что в связи с ожидавшимся отъездом консульства он считал целесообразным послать «Алексеева» в Ханькоу, с тем чтобы принять агентурную сеть, в этой связи требовались условия явки; в Шанхае на время резидентом оставить Горбатюка; связь с агентами должен был поддерживать переводчик – китаец-коммунист «Джон».

На следующий день Рахманин внес коррективы в свои же предложения. В связи с намеченным на 20 декабря 1927 г. отъездом генконсульства и отсутствием явки на Ханькоу он предложил оставить «Алексеева» резидентом в Шанхае; ему были переданы шифры и средства тайнописи. Почтовую и курьерскую связь предполагалось строить на Харбин. «Алексеев», по словам Рахманина, высказал готовность принять всю сеть, кроме одного агента, однако все зависело от сметы, которая составляла тогда 1500 долларов в месяц.

Центр согласился оставить «Алексеева» резидентом и утвердил запрашиваемую смету. Предлагалось справиться с созданием нелегального аппарата и наладить связи на Харбин и Владивосток. Не снималась задача и создания резидентуры в Ханькоу.

19 декабря 1927 г. из Шанхая была отправлена последняя телеграмма от Рахманина. В ней сообщалось, что своим заместителем он оставил «Алексеева», которому были сообщены полные сведения об агентах и который был лично связан с переводчиком, приезжим китайским коммунистом, и «Блюмом». Последние же поддерживали связь с остальной агентурой через связного. Кроме того, «Алексеев» должен был встретиться с владельцем фотографии, чтобы решить вопрос «крыши». На «Рихарда» (Штальмана) предлагалось возложить отдельную связь с новым, серьезным агентом Горбатюка. Возможность перенять работу в Ханькоу предполагалось выяснить после встречи с Сухоруковым.

Эта телеграмма была последней не только от Рахманина, но и из Шанхая, так как с отъездом генконсульства прекратилась радиосвязь с Центром. Отныне связь организовывалась только курьерами через харбинскую резидентуру.

В резолюции от 8 марта 1934 г. на письме, обращенном к Берзину в связи с предполагаемой заграничной командировкой Рахманина, отмечалось следующее: Рахманин, член партии, окончил Военную академию; ранее, в 1925–1927 гг., работал по линии Разведуправления на Дальнем Востоке – в Харбине и Шанхае; английский язык знает, но недостаточно хорошо; «кое-какую» агентурную работу проводил, но в нелегальных условиях не работал; подходит для консульской должности на Востоке или для другой подобной работы. Его следовало бы «прощупать», писал Берзин, и «на всякий случай иметь в виду».

В октябре – декабре 1927 г. подверглись налетам советские консульства и представительства хозяйственных и торговых организаций в Шанхае, Чанше и Амое. В декабре 1927 г. были незаконно задержаны советское торговое судно «Симферополь» и завфрахтованное Совторгфлотом китайское судно «Сыпингай».

К этому времени в генконсульстве в Ханькоу оставалось несколько сотрудников с семьями, в том числе и В. Т. Сухоруков (всего 10–12 человек). В ночь на 27 декабря Сухоруков получил телеграмму из Владивостока, сообщавшую о перехваченном приказе ханькоуским военным властям разгромить «этой же ночью» генеральное консульство СССР в Ханькоу и арестовать сотрудников консульства. Телеграмма из Владивостока позволила заблаговременно уничтожить все оставшиеся документы и материалы. Сухоруков дал указание радистам привести аппаратуру в полную негодность.

Дальнейшие события, со слов самого Сухорукова, развивались следующим образом. Весь советский коллектив с семьями размещался в трех небольших двухэтажных зданиях, окруженных двухметровым кирпичным забором. Около полуночи китайские солдаты проникли на территорию консульства. В подъезд дома, где жил Сухоруков, ворвалось не менее взвода солдат, однако взламывать двери в квартиру они не решились, а разместились на лестничой площадке, ожидая рассвета.

Около 8 часов утра солдаты начали бить прикладами винтовок в дверь, сопровождая удары истошными воплями. Пришлось открыть дверь. В квартиру ворвалось с десяток вооруженных солдат, которые бросились обыскивать комнаты, шарить в столах, сейфе, чемоданах. Личные вещи тут же были разграблены. В одном из ящиков письменного стола нападавшие обнаружили сверток с серебряными китайскими долларами. Начался жадный дележ денег. Во время этой сцены Сухоруков, насколько позволяли ему небольшие познания в китайском языке, пытался объяснить солдатам всю недопустимость их поведения, угрожая сообщить о происходившем в Шанхай. Но его призывы не возымели никакого действия. Разграбив все, что попалось под руку, и не найдя ни оружия, ни документов, солдаты покинули квартиру.

К счастью, в Ханькоу обошлось без арестов и расстрелов. Сотрудники же генконсульства были высланы в СССР.

Закрытие официальных и полуофициальных представительств Советского Союза в Центральном и Южном Китае не оставляло перед Центром иного выбора, кроме перевода разведки на нелегальное положение.