«XIII. Использование шпионов.

Сунь-Цзы. Искусство войны

Если все пять видов шпионов выполняют свою работу, то никто не сможет раскрыть эту секретную систему. Это называется «божественной манипуляцией нитями». Это настоящее сокровище для государя.

Местные шпионы вербуются из жителей того или иного района. [Ду Му говорит: «В стране противника следует завоевывать сердца людей хорошим обращением и использовать их в качестве шпионов». – Комментарий переводчика Лайонела Джайлса .]».

 

3.1. Создание нанкинского правительства (1928)

5 декабря 1927 г. представитель ИККИ в Китае Дж. Пеппер201 в письме, адресованном в Коминтрен, сделал попытку указать на более глубокие причины, влиявшие на развитие обстановки в Китае или, как признал сам автор, «…долженствующие замедлять темп революционного развития Китая».

Среди таких причин Пеппером были выделены следующие:

«1. Размеры территорий. Здесь количество переходит в качество… Одним из важнейших различий в развитии Японии и Китая является то обстоятельство, что Япония представляет собой морское побережье, в то время как Китай является морским побережьем плюс колоссальный материк.

Китай не единая страна, у него нет национального рынка, нет единой валюты и т. д.

Ни в какой стране мира провинциализм не достигает таких размеров, как в Китае. Не только отдельные провинции, но и различные части отдельных провинций живут самостоятельной политической и экономической жизнью. Налицо также громадные различия в степени социально-экономического и политического развития в разных провинциях.

Китай – нецентрализованная страна. У него нет центрального правительства с централизованной бюрократией, которая путем вмешательства в экономическую и общественную жизнь оказывала бы единое давление, равномерно распределяющееся во всех частях страны.

Роль китайской деревни, которая, все еще продолжая вести во многих отношениях изолированную экономическую и социальную жизнь, не воспринимает в себя и не передает дальше «национальные события».

Отсутствие средств сообщения и дорог, не достигающее ни в одной другой стране мира столь огромных масштабов, как в Китае, что еще Маркс отметил, как один из важнейших признаков азиатского способа производства. Громадные расстояния плюс отсутствие путей и средств сообщения придают фактору ВРЕМЕНИ (выделено автором документа. – Авт.) в Китае совершенно иное значение, нежели в странах, стоящих на более высоком уровне развития.

Общественные классы в Китае еще далеко не выкристаллизовались и не оформились в европейско-капиталистическом смысле этого понятия. Ни буржуазия, ни пролетариат в Китае еще не сконструировались в современном европейском смысле. Соответственно этому и политические партии, а также общественное мнение, пресса и т. д. обнаруживают лишь зачатки развития в национальном масштабе, и все еще находятся в состоянии децентрализации».

Сформулированные Пеппером причины свидетельствовали о глубоком проникновении представителя ИККИ в обстановку в стране. Именно в таких условиях разыгрывалась гражданская война в Китае.

В начале февраля 1928 г. состоялся IV Пленум ЦИК Гоминьдана, образовавший новое национальное правительство во главе с председателем правительства Чан Кайши, который был также утвержден главнокомандующим НРА. Столица страны официально переносилась в Нанкин.

Когда в Нанкине было сформировано третье по счету гоминьдановское правительство, на Севере Китая все еще существовало признававшееся всеми державами пекинское правительство Чжан Цзолиня. Поэтому первой задачей нанкинского правительства было свержение пекинского режима и завоевание власти во всей стране. IV Пленум ЦИК Гоминьдана объявил о неотложном завершении начатого в 1926 г. Северного похода с целью объединения всего Китая.

Одновременно Гоминьдан продолжал проводить в жизнь политику искоренения коммунизма. В марте нанкинское правительство приняло закон о контрреволюции, по которому все лица, выступающие за свержение гоминьдановского правительства, подлежали смертной казни или пожизненному заключению.

Говорить о консолидации сил, которые выступали под флагом Гоминьдана, было преждевременно. Усугублялись разногласия между гуансийской и гуандунской кликами. Фактически наблюдалось стремление всех генералов расхватать себе для кормления города и провинции. Доходы большинства наиболее процветающих провинций (Шанхай, Хубэй, Хунань, Гуандун) в центральную кассу национального правительства не поступали. Чан Кайши не удалось взять под свой контроль даже Шанхай, безраздельным хозяином которого являлся Бай Чунси. Провинции Хубэй и Хунань также находились в руках гуансийцев. Гуандун открыто заявлял, что он стремится к определенной самостоятельности. К Фэн Юйсяну все относились с большой подозрительностью.

На Севере Китая консолидация выглядела не лучшим образом. В Шаньдуне Сунь Чуаньфан выгнал Чжан Цзунчана. У Чжан Цзолиня, по утверждению экспертов, даже его сын не прочь был «дать пинка своему папаше», и заговоры следовали один за другим. Войны между отдельными генералами как на Севере, так и на Юге Китая не прекращались. Численность армий возрастала. Налоги становились непосильными. Под предлогом налога на роскошь ими облагались почти все предметы первой необходимости.

Пленум Гоминьдана не сумел объединить все группировки и всех генералов, выступавших под гоминьдановским флагом, но все-таки способствовал временной консолидации власти. 10 апреля было объявлено о продолжении похода против милитаристов на севере страны. Кроме гоминьдановских войск, которыми командовал Чан Кайши, в нем участвовали также части Фэн Юйсяна и отряды шаньсийского милитариста Янь Сишаня, объявившего о присоединении к Гоминьдану.

Японское правительство ввиду неизбежности падения власти Чжан Цзолиня в Пекине по разным каналам информировало Чан Кайши о своей готовности содействовать отходу чжанцзолиновских войск за пределы Великой китайской стены. Японцы требовали признания за собой особых прав в Маньчжурии и настоятельно рекомендовали Чжан Цзолиню отказаться от притязаний на власть во всем Китае и отозвать свои войска обратно в Маньчжурию для обеспечения безопасности северо-восточных провинций. Настаивая на немедленном отводе войск Чжан Цзолиня, Япония, по сути, предлагала гоминьдановскому правительству своеобразный обмен: Чан Кайши без боя получает Северный Китай, но отказывается от претензий на Маньчжурию.

Однако Чжан Цзолинь решил перехитрить японцев, и сам обратился к Чан Кайши с предложением прекратить «внутрисемейную ссору» и объединить вооруженные силы Севера и Юга Китая для противодействия угрозам со стороны Японии. Японцы, узнав о маневре Чжан Цзолиня, решили избавиться от строптивого союзника. 4 июня 1928 г. японская диверсионная группа подорвала поезд, в котором возвращался в Шэньян (Мукден) вышедший из-под контроля маршал. В результате диверсии Чжан Цзолинь погиб.

5 июня 1928 г. части Янь Сишаня вступили в Пекин, и было объявлено об успешном завершении Северного похода. С этого момента центральное – пекинское – правительство страны прекратило свое существование.

После занятия Пекина войсками союзника Чан Кайши большинство китайских милитаристов в различных провинциях Китая признали нанкинское правительство.

20 июня 1928 г. Пекин (Бэйцзин – буквально «Северная столица») был переименован в Бэйпин (Северное спокойствие). Это было отнюдь не новое название: до XIV в. Пекин был известен как Бэйпин.

Столицей Китая стал Нанкин (Наньцзин – буквально «Южная столица»). Возможно, имели определенное значение и исторические традиции – в конце XIV в. Нанкин уже являлся столицей империи. Чан Кайши уповал и на преимущества новой столицы перед Пекином. Нанкин был расположен ближе к Шанхаю, где находилась экономическая опора Чан Кайши. Да и преданные ему войска состояли в основном из южан.

Сын Чжан Цзолиня – молодой маршал Чжан Сюэлян202, участвовавший в 1926–1928 гг. в гражданской войне против Юга Китая во главе фэнтяньских войск, унаследовал после гибели отца власть в Маньчжурии. Милитарист новой формации, он, не отказываясь от собственных политических амбиций, но памятуя тем не менее о виновниках гибели отца, признал верховную власть национального правительства на территории Трех Восточных Провинций и особого округа Жэхэ. В Мукдене был образован Северо-восточный политический комитет как высший административный орган на территории Восточных Провинций и особого округа. Во главе его стал сам молодой маршал. Япония, таким образом, теряла надежду на мирную аннексию Маньчжурии. Восточные провинции продолжали пользоваться известной долей автономии в административных, финансовых и других вопросах. Чжан Сюэлян имел право напрямую сноситься с Японией и СССР, который по-прежнему называл возглавляемое им правительство мукденским.

В марте 1929 г. духовный и светский руководитель Тибета далай-лама также признал власть Нанкина. Тем самым Нанкин формально распространил свою власть почти на всю страну.

Основные принципы внешней политики нанкинского правительства были зафиксированы в решениях уже упоминавшегося IV Пленума ЦИК Гоминьдана. В них торжественно декларировалась в качестве главной цели Китая отмена всех неравноправных договоров мирным путем, а в случае отказа держав от переговоров – путем одностороннего аннулирования их самим Китаем. При этом в разряд неравноправных договоров относили: контроль иностранцев над китайскими таможнями; низкие пошлины на ввозимые в Китай из-за рубежа товары; существование в Китае иностранных концессий и сеттльментов.

Жизнеспособность нанкинского правительства в последующем во многом объяснялась его признанием со стороны западных государств. Разрыв Чан Кайши с Советским Союзом дал основание для нормализации отношений Нанкина с западными державами. 25 июля 1928 г. правительства США и Китая заключили договор о предоставлении последнему таможенной независимости. Это автоматически означало и официальное признание Соединенными Штатами нанкинского правительства как единственного законного в Китае.

В 1928–1930 гг. еще 12 западных государств подписали с Китаем аналогичные соглашения о новых таможенных тарифах. Япония позже других признала таможенную автономию Китая. Это случилось 6 мая 1930 г. Однако повышение экспортно-импортных тарифных ставок было крайне умеренным (7,510 %), а наиболее важных и массовых товаров оно так и не коснулось (за исключением предметов роскоши). Были упразднены лицзинь – внутренние пошлины, уплачивавшиеся при провозе товаров из одной провинции в другую, а подчас из одного уезда в другой, учрежден государственный банк. Начался некоторый подъем национальной китайской промышленности.

С 8 по 15 августа 1928 г. в Нанкине проходил V Пленум ЦИК Гоминьдана, на котором было решено обратиться с просьбой к Ван Цзинвэю, Евгению Чэню (Чэнь Южэнь), вдове Сунь Ятсена (Сун Цинлин), Гу Мэнъю203 и ряду «левых» деятелей вернуться в Китай из-за границы. Одновременно были приглашены вернуться на родину «правые» Ху Ханьминь204, Сунь Фо и Си Си Ву205.

Тем временем в Бэйпине объявился Бай Чунси и был тотчас назначен командующим войсками специального округа

Бэйпин – Тяньцзинь. В руках гуансийской милитаристской клики оказались провинции Гуандун и Гуанси, Хунань, Хубэй, а также города Бэйпин и Тяньцзинь. Отдельным советским представителям в Китае такая ситуация давала основание считать, что положение Чан Кайши «крайне критическое», и даже утверждать, что «он поедет скоро лечиться за границу». Из тех же источников следовало, что не лучшее положение складывалось и у Фэн Юйсяна.

Численность китайской армии к концу 1928 г. выросла до 2 млн человек. Это была самая большая по численности армия в мире. Подтверждалась давно известная в стране истина: «Винтовка рождает власть». Однако к этому моменту власть была формально в одних руках – в руках Чан Кайши. На повестке дня встал вопрос о сокращении личного состава армии. Первостепенное значение приобрел также вопрос о сокращении армий милитаристов. Оставивших военную службу предполагалось использовать на строительстве дорог, в шахтах и на других общественных работах. Однако уменьшение численности армии вскоре превратилось в фикцию. Распускались армии тех генералов, которые не в состоянии были их оплачивать, но одновременно с этим создавались и вербовались значительные контингенты в армии богатых генералов. Все шло по-старому, и недалек был тот час, когда все так называемые друзья начнут драться между собой.

Формальные успехи военного объединения Китая позволили ЦИК Гоминьдана к концу 1928 г. заявить о завершении (в соответствии с программой Сунь Ятсена) военного этапа революции и вступлении страны с начала 1929 г. в период «политической опеки», рассчитанный на шесть лет. ЦИК Гоминьдана принял «Программу политической опеки» и «Органический закон национального правительства». На период опеки верховным органом власти объявлялся Национальный конгресс Гоминьдана. В промежутках между конгрессами политическую власть в стране должен был осуществлять ЦИК Гоминьдана, которому непосредственно подчинялось национальное правительство. В основу новой государственной структуры была положена разработанная Сунь Ятсеном система пяти властей (юаней – палат) – законодательной, исполнительной, судебной, экзаменационной и контрольной.

Однако «партийное правление» складывалось в условиях раскола Гоминьдана и продолжавшейся междоусобной борьбы провинциальных милитаристов.

Говорить о завершении военного этапа революции было преждевременно. Ситуация коренным образом не изменилась и в последующие годы.

Признание нанкинского правительства в 1928 г. в качестве центрального никоим образом не означало действительного объединения Китая: страна по-прежнему был разделена между враждовавшими милитаристскими группировками. И с повестки дня не снималась возможность новой полосы милитаристских междоусобных столновений.

Нанкинское правительство тем не менее благодаря признанию и финансовой поддержке западных держав, и в первую очередь США, стало наиболее влиятельной политической и военной силой в Китае.

Еще в августе 1927 г. начальник Политуправления НРА во время Северного похода Дэн Яньда выдвинул идею создания собственной организации, названной «Третья партия», которая продолжала бы сотрудничество с КПК с условием, что коммунисты не смогут претендовать на руководство ни в этой новой организации, ни в национальной революции в целом. Дэн Яньда создал такую партию в 1928 г., находясь в эмиграции в Берлине. Партия начинала завоевывать все большую популярность среди масс, которые сначала шли за китайской компартией. К лидерам «Третьей партии» помимо Дэн Яньда и Тань Пиншаня206, оставшегося в Китае, относили также Евгения Чэня (Чэнь Южэнь), Сун Цинлин и одно время даже Тан Шэнчжи.

А на вдову Сунь Ятсена в Коминтерне были свои виды. 23 марта 1928 г. заместитель заведующего Восточным лендерсекретариатом Исполкома Коминтерна П. А. Миф207 представил Л. М. Карахану «в связи с решением Киткомиссии» «…предложения Дальневосточного секретариата по вопросу о Сун Цинлин».

В качестве перспективы для будущей политической деятельности Сун Цинлин Миф предлагал наметить следующие направления:

«а) …По общественной линии. Выдвинуть план создания в Китае антиимпериалистической лиги с ее инициативным участием в работе последней, при этом обеспечить возможность использования этой широкой организации как некоторого легального прикрытия для работы коммунистов.

б) По линии Гоминьдана. Признать возможным использование Сун Цинлин для разложения гоминьдановско-милитаристских верхов и отпочкования всех действительно левых элементов для работы их при контакте с компартией.

в) По государственной линии. Использовать Сун Цинлин для оказания давления на нанкинский, уханьский и фэновский центры в деле возобновления дипломатических отношений с СССР. В частности, выдвинуть идею создания в Китае «Общества друзей СССР».

В случае успешных результатов работы с Сун Цинлин П. А. Миф считал необходимым вызвать в СССР Дэн Яньда и воздействовать на него с целью обеспечить его реальное сотрудничество с Китайской коммунистической партией.

Как и в предыдущие годы, существовала тесная взаимосвязь между внешней политикой СССР и линией, проводившейся Коминтерном, в том числе и в Китае. На практике переход к политике конфронтации с нанкинским режимом по государственной линии имел своим первоначальным импульсом и определялся вплоть до середины 30-х годов развитием конфликта по линии «коминтерновской политики» – выдвижением и поддержкой курса КПК на свержение Гоминьдана.

В январе 1928 г. завершился начатый 1 августа 1927 г. Наньчанским восстанием период организации (в соответствии с решениями ВКП(б), Коминтерна и КПК) вооруженных выступлений под лозунгом создания Советов, вылившихся в полосу путчистских выступлений в городах и сельских районах. Эти выступления нанесли тяжелый урон КПК: резко сократилась численность партии, было разрушено большинство ее организаций, утрачены связи компартии с профсоюзами и другими массовыми организациями.

В жизни и деятельности компартии Китая начался новый период – существование преимущественно в деревне, в тесной связи с сохранившимися и создававшимися здесь ее вооруженными формированиями. В конце 1927 г. Цюй Цюбо, возглавлявший тогда руководство партии, развивал идею о том, что особые условия Китая – экономическая и политическая раздробленность, милитаристские войны, слабость центральных и местных властей – «…порождают специфическую тактику борьбы, а именно партизанскую войну», которая поначалу может охватывать несколько уездов и стать первоначальным этапом вооруженного восстания. В отличие от более развитых стран, в том числе и России, утверждал Цюй Цюбо, революция в Китае не может развиваться в форме одного решающего штурма, в форме захвата столицы. Возможность создания небольших советских районов и партизанских баз связывалась в то время якобы с наличием в стране революционной ситуации, и считалось, что в ближайшее время выступления в деревне соединятся с восстаниями в городах.

Эти идеи были позднее – на VI съезде КПК – трансформированы в тезис: в условиях Китая возможна победа революции первоначально в одной или нескольких провинциях. Из-за гоминьдановских репрессий съезд пришлось проводить вне пределов Китая. Он проходил с 18 июня по 11 июля 1928 г. под Москвой. Съезд сформулировал три основные задачи революции: завоевание национальной независимости и объединение страны; ликвидация феодальных пережитков; свержение власти Гоминьдана и установление революционнодемократической диктатуры рабочего класса и крестьянства в форме Советов. Впервые КПК приняла развернутую аграрную программу, выдвигавшую требование конфискации всей помещичьей земли и передачи ее малоземельному и безземельному крестьянству.

Новая тактическая линия, принятая на VI съезде КПК, намечала различные подходы к деятельности партии в городе и деревне. Установки, касавшиеся работы в городах, ориентировали партию на восстановление и развитие ее организаций путем «закрепления в основных слоях рабочего класса», на завоевание решающего влияния в профсоюзах и в конечном итоге на завоевание большинства рабочего класса в целом. Подобные установки содержали завышенные представления о степени развития и уровне борьбы китайского рабочего класса и о его «особой революционности».

В деревне был взят курс на «…расширение советских очагов и закрепление районов, могущих стать базой развития более мощного движения». Расширение партизанских отрядов рассматривалось как путь к созданию китайской Красной армии.

Первый Пленум ЦК КПК избрал Политбюро в составе: Сян Чжунфа208, Су Чжаочжэн, Сян Ин209, Чжоу Эньлай, Цюй Цюбо, Цай Хэсэнь210, Чжан Готао и Ли Лисаня. Генеральным секретарем был избран Сян Чжунфа.

С учетом провалов вооруженных выступлений в Китае в марте 1928 г. при Восточном секретариате ИККИ была создана Военная комиссия под председательством Я. К. Берзина. В задачу комиссии, костяк которой составили сотрудники IV управления Штаба РККА, входила выработка рекомендаций по организации военной работы ЦК КПК. 2 2 марта состоялось первое заседание Военной комиссии, в работе которой приняли участие Миф, Берзин, Блюхер, Аппен, Гайлис211 (заместитель начальника

4-го отдела IV управления), Б. А. Васильев (в 1927–1928 гг. член Латинского (Романского), Ближневосточного и Восточного секретариатов), Мамаев, Су Чжаочжэн и Сян Чжунфа.

В начале мая 1928 г. комиссия приняла разработанный по ее резолюции проект инструкции для Военного отдела ЦК КПК. Согласно инструкции, для непосредственного руководства военной работой партии при Центральном комитете КПК организовывался Военный отдел, состоящий из трех членов ЦК. На местах создавались местные военные комиссии. Военный отдел и местные военные комиссии организовывались с таким расчетом, чтобы в случае вооруженного восстания они могли в кратчайший срок развернуться в военный штаб руководства восстанием.

 

3.2. Конфликт на КВЖД – 1929 г.

В Китае тем временем намечалась новая вспышка гражданской войны. Иностранные державы блокировались с различными группировками милитаристов, последние же снова укрепляли свои позиции в различных провинциях. Объединение Китая нанкинским правительством и Гоминьданом было только формальным и прикрывало собой фактическую раздробленность страны, оно было только передышкой в войне вследствие истощения сил милитаристов.

Соединенные Штаты Америки наиболее последовательно поддерживали нанкинское правительство, стабилизация которого отвечала интересам Америки, экспансии ее капитала. Американцы приняли участие в развитии целого ряда государственных проектов, в том числе в реорганизации железных дорог, установлении воздушных путей сообщения, подготовке рекомендаций по реформированию денежно-финансовой системы Китая.

Франция, с ее специфическими интересами на Юге Китая и старинными связями с северными милитаристами, не видела для себя никакой пользы в торжестве Нанкина.

Англия тоже не была заинтересована в создании сильной центральной власти, способной отменить неравноправные договоры, и не хотела, в частности, пожертвовать своим специфическим положением в Кантоне, где политическая погода определялась английской колонией Гонконгом.

Японцы выступали в поддержку Чжан Сюэляна, Янь Сишаня, Чжан Факуя и Ван Цзинвэя, а также других милитаристов в зависимости от обстоятельств. Одновременно японский империализм совместно с английским поддерживал гуансийскую группировку, выступавшую против Чан Кайши.

Каждая из иностранных держав в Китае стремилась удержать или привести к власти своих ставленников, что предполагало переманивание некоторых милитаристов с одной стороны на другую как до вооруженных конфликтов, так и в ходе таковых. Влияние этих империалистических держав само по себе представляло серьезнейший фактор, усугублявший развал в Китае.

Территория, контролируемая нанкинским правительством в начале 1929 г., включала в себя фактически только пять провинций. Чан Кайши, без сомнения, являлся выразителем интересов национальной буржуазии, стремившейся к стабилизации положения в стране и получавшей в этом поддержку, прежде всего от США.

Соперничество гуансийской милитаристской группировки Ли Цзунжэня и Бай Чунси, укрепившейся в среднем течении Янцзы, Гуандуне и Гуанси, и нанкинским правительством Чан Кайши, которое опиралась на провинции Нижнего Янцзы, не могло не вылиться в войну. В марте 1929 г. Чан Кайши направил свои войска против гуансийских милитаристов. Группировка Чан Кайши в политическом и военном отношении была, несомненно, сильнее гуансийской клики и поэтому могла бы относительно быстро одержать победу. Но в силу целого ряда факторов война могла затянуться, и исход ее становился неопределенным. Однако Англия и Япония отказались на этот раз от тактики открытой мобилизации китайских милитаристских сил и предпочли ценой нейтралитета добиться определенных уступок от нанкинского правительства. Поэтому победа Чан Кайши в этом противостоянии стала более чем вероятной. Война с гуансийскими и поддерживавшими их гуандунскими милитаристами завершилась поражением последних в июле 1929 г., и они были вынуждены признать власть Нанкина. Но ненадолго.

Все решения Гоминьдана о подчинении провинций центральному правительству, о ликвидации отдельных милитаристских армий и т. д. остались на бумаге. Ни один генерал этого решения не исполнил. Гоминьдан пробовал оставить строптивых без финансовых средств, но те старым и проверенным способом собирали деньги в своих провинциях, лишая этим самым Нанкин финансовой подпитки. Иностранные державы отказали в предоставлении Гоминьдану ссуды на разоружение армии.

Тем временем в Китае стали учащаться враждебные СССР акции различных милитаристских клик. При покровительстве властей в городах Китая активизировались выступления военизированных белоэмигрантских организаций, рассчитывавших при поддержке иностранных держав обеспечить вооруженное свержение советской власти на Дальнем Востоке. Белогвардейцы сформировали многочисленные вооруженные отряды в северо-восточных провинциях Китая, где пользовались особым покровительством властей. Мукденское правительство еще при жизни Чжан Цзолиня систематически проводимой им политикой провокаций подготавливало захват

Китайско-Восточной железной дороги. Первым актом мукденских властей была конфискация у КВЖД земельных участков и принадлежащей дороге речной флотилии. После убийства Чжан Цзолиня его сын Чжан Сюэлян продолжал проводить враждебную СССР политику.

22 декабря 1928 г. отряд китайской полиции захватил в Харбине телефонную станцию, принадлежавшую КВЖД и находившуюся в совместном советско-китайском управлении. Все говорило о надвигавшейся угрозе правам и интересам СССР в Маньчжурии.

Положение на Китайско-Восточной железной дороге к тому времени было отнюдь не безоблачным. Следствием отвратительного хозяйничанья советских представителей явилось финансовое неблагополучие на дороге. КВЖД стала превращаться в чисто китайское предприятие, коррумпированное снизу доверху, где взяточничество, разгильдяйство и хищения стали системой, которую старались не замечать, и с ней никто не боролся.

Штаты дороги неимоверно разбухли. Китайские просьбы об увеличении числа китайцев в аппарате безотказно удовлетворялись. Причем этот процесс происходил преимущественно за счет создания заведомых синекур. Одновременно шло увеличение в абсолютных цифрах числа русских служащих. В результате было создано «…отвратительное, типично китайское массовое «кормление», разлагающе действовавшее на весь аппарат».

Однако последующие события имели политическую подоплеку и не были напрямую связаны с развалом на КВЖД, к которому приложили руку и советские, и китайские чиновники дороги. Нагнетанию антисоветской кампании во многом способствовали действия Японии, Англии и Франции, которые стремились оказать нажим на китайские власти с целью захвата КВЖД, устранения там советского контроля и распространения на дорогу своего влияния. Весной 1929 г. положение на КВЖД еще более осложнилось. Претензии китайцев день ото дня становились все более настойчивыми. Местная пресса проводила в Северной Маньчжурии систематические кампании против советской части администрации дороги, выдвигая требования захвата дороги, ее принудительного выкупа и т. д.

27 мая 1929 г. в помещение советского генерального консульства в Харбине внезапно ворвался наряд полиции. Был произведен обыск, который длился около шести часов. Полиция, несмотря на решительный протест генерального консула Б. Н. Мельникова, забрала часть консульской переписки и арестовала всех находившихся на тот момент посетителей – 39 человек. Все арестованные являлись проживавшими в Маньчжурии советскими гражданами. На другой день после обыска полиция опубликовала заявление относительно обнаруженного ею «заседания III Интернационала», якобы происходившего в подвале консульства, что представляло собой нелепый вымысел и притом явно безграмотный.

Позднее в «Обвинительном акте и приговоре по делу советских граждан, арестованных при обыске в советском консульстве», опубликованном 11 сентября 1929 г., были приведены подробности полицейского рейда: «На месте было обнаружено большое количество документов и официальных бумаг и остатки от бумаг сожженных (тайных телеграмм между Харбином и Москвой – содержанием этих телеграмм является предписание о создание в Нанкине и Мукдене и др. местах партии террористов с целью препятствовать объединению Севера и Юга Китая). Помимо этого в канцелярии были обнаружены револьверы, патроны, книги и бумаги для пропаганды коммунизма».

Одновременно с нападением на харбинское генеральное консульство были произведены налеты на советские консульства в Цицикаре (Северо-восточный Китай) и Маньчжули (станция Маньчжурия). Сотрудники харбинского генконсульства после допроса были освобождены. А арестованные советские граждане, не являвшиеся сотрудниками консульства, были увезены в Мукден и отданы под суд.

На состоявшейся 8 июля 1929 г. в Пекине встрече Чан Кай-ши и Чжан Сюэляна было принято решение о вооруженном захвате КВЖД. Хотя в решениях IV Пленума ЦИК Гоминьдана подтверждалось, что иностранная собственность в Китае не будет принудительно экспроприирована, но к Советскому Союзу подход был иной. Толкая Чжан Сюэляна на этот шаг, Чан Кайши стремился поставить молодого маршала в полную зависимость от Нанкина и одновременно поднять свой престиж и получить в распоряжение национального правительства большую часть прибылей от эксплуатации КВЖД. Чан Кайши также надеялся помешать формированию направленной против него коалиции Чжан Сюэлян – Фэн Юйсян. Чжан Сюэлян, в свою очередь, полагал, что захват Китайско-Восточной железной дороги укрепит его позиции на Северо-востоке Китая, позволит лично распоряжаться прибылями КВЖД в полном объеме, обеспечит ему независимость от Нанкина.

Решимости китайцам придавал тот факт, что Москва проявила беспомощность после налетов китайской полиции на советское полпредство в апреле 1927 г. и на ряд ее консульств в последующем, ограничившись лишь протестами. Поэтому в Мукдене и Нанкине полагали, что в случае захвата дороги Советский Союз в очередной раз не предпримет жестких ответных мер. Инициатором конфликта выступал Чан Кайши, который не имел в своем распоряжении никаких реальных средств, чтобы довести задуманный план до конца.

Утром 10 июля 1929 г. китайские власти произвели налет на Китайско-Восточную железную дорогу и захватили телеграф КВЖД по всей линии, прервав телеграфное сообщение с СССР, закрыли и опечатали без объяснения причин торговое представительство СССР, а также отделения Госторга, Текстильсиндиката, Нефтесиндиката и Совтогфлота. Советские сотрудники дороги, занимавшие руководящие должности, были отстранены и заменены главным образом русскими белогвардейцами. По всей линии КВЖД были закрыты и разгромлены профессиональные и кооперативные организации рабочих и служащих дороги, были также произведены обыски и аресты более 200 граждан СССР.

В эти же дни стала известна подоплека решений нанкинского правительства, касавшихся КВЖД. Ее озвучил лично Чан Кайши, выступив 15 июля 1929 г. на заседании ЦИК Гоминьдана. Вот отдельные тезисы из его речи: «Между Китаем и Россией имеется много неразрешенных проблем, ожидающих теперь своего решения. Относительно КВЖД советское правительство неоднократно заявляло о своем намерении передать эту дорогу Китаю, но фактически оно только стремилось закрепить свое положение на ней. «Красный» империализм является поэтому более трудным, чем империализм «белый», так как наличность первого более трудно установить… Кроме КВЖД, имеются и многие другие важные китайско-русские вопросы, подлежащие разрешению между двумя правительствами. Вопросы относительно Внешней Монголии и коммунистической пропаганды подлежит немедленно обсудить. Мы хотим, однако, взять сначала КВЖД, прежде чем приступить к другим вопросам».

Таким образом, захватывая КВЖД, китайские власти стремились поставить СССР перед свершившимся фактом и на основе изменившегося положения повести переговоры о других неразрешенных вопросах. Подобные действия никак не устраивали советское правительство, которое 17 июля 1929 г. было вынуждено заявить о принятии ответных мер. В частности, было принято решение отозвать всех советских дипломатических, консульских и торговых представителей с территории Китая; отозвать всех лиц, назначенных советским правительством на КВЖД; прекратить всякую железнодорожную связь между двумя странами; предложить дипломатическим и консульским представителям Китайской Республики в СССР немедленно покинуть пределы Советского Союза. Наряду с этим советское правительство заявляло, что «…оно сохраняет за собой все права, вытекающие из Пекинского и Мукденского соглашений 1924 г.».

Общих точек соприкосновения в позициях сторон пока не просматривалось.

С момента образования нанкинского правительства в апреле 1927 г. Советский Союз не предпринимал никаких попыток вступить с ним в договорные отношения.

Советские консульства в Южном и Центральном Китае были закрыты нанкинским правительством еще в конце 1927 г.

Советские же консульства в Северном Китае и Маньчжурии и китайские в СССР, а также китайское посольство в Москве, продолжали действовать на основании соглашения с пекинским правительством от 1924 г.

Стороны не отзывали оставшиеся представительства в Китае и Советском Союзе, сохраняя при этом видимость наличия дипломатических отношений, разорванных де-юре в 1928 г.

Де-факто двусторонние дипломатические отношения с Китаем были прерваны советским правительством только летом 1929 г. В июле 1929 г. в Китае были закрыты генконсульства

СССР в Пекине, Тяньцзине, Харбине и Мукдене, а также консульства в Маньчжурии (пограничная станция с китайской стороны), Суйфыньхэ, Сахаляне, Калгане, Хайларе и в Цици-каре. Защиту интересов Советского Союза в Китае и Китая в СССР по согласию сторон взяла на себя Германия.

Одновременно началась «война нервов» на советско-китайской границе. Красная армия приступила к концентрации боевых частей, развернулись интенсивные учения. Китайские власти начали подтягивать свои войска к советско-китайской границе, однако никаких серьезных приготовлений ни к вторжению на территорию СССР, ни к отражению возможного выступления советской стороны не проводилось.

Наибольшую дипломатическую активность в этот период проявили Соединенные Штаты Америки. 25 июля 1929 г. американский государственный секретарь Стимсон пригласил к себе послов Англии, Франции, Италии, Японии, Германии и предложил им создать нейтральную комиссию, которая взяла бы на себя управление Китайско-Восточной железной дорогой. То, что предложил Стимсон, означало, по сути, захват КВЖД иностранным капиталом и подчинение этой дороги международному контролю. Преамбулой к такому режиму эксплуатации КВЖД должно было служить назначение той же комиссией «временного» иностранного управления дорогой. Реализация плана интернационализации КВЖД неизбежно повлекла бы за собой расширение присутствия американского капитала в Маньчжурии.

Иного мнения придерживались японское и германское правительства. Японцы считали, что если дорога будет находиться в руках маньчжурских или русских властей, то это не будет представлять угрозы для интересов Японии. У Страны восходящего солнца были свои виды на Маньчжурию, и она не была намерена допускать сюда конкурентов. Германия, со своей стороны, полагала нежелательным для себя ухудшение отношений с СССР и дала неблагоприятный отзыв на предложение Стимсона.

Интернационализация КВЖД была на руку правительству в Нанкине, которое до сих пор никакого непосредственного отношения к железной дороге не имело. При таком режиме то, что вообще осталось бы на долю Китая, перешло бы под контроль именно центральной власти, а не мукденского правительства, именуемого «правительством Автономных Трех Восточных Провинций Китайской Республики».

Когда на границе запахло порохом и стало очевидным, что на этот раз Советский Союз не оставит без внимания китайские провокации, маньчжурские власти стали искать компромиссные пути выхода из кризиса.

Уже 2 2 июля мукденское правительство сформулировало свои предложения по урегулированию советско-китайского конфликта на КВЖД и через своего представителя вручило их все еще находившемуся в Харбине генеральному консулу СССР Б. Н. Мельникову. Москва, подкорректировав выдвинутые Чжан Сюэляном предложения, согласилась на их принятие в том случае, если будут приняты встречные советские предложения и это будет подтверждено не только мукденским правительством, но и «национальным» – нанкинским.

Предложения Советского Союза были сформулированы следующим образом:

– освобождение арестованных советских рабочих и служащих;

– назначение правительством СССР управляющего КВЖД и его помощника;

– созыв конференции для урегулирования в кратчайший срок конфликта на КВЖД;

– признание обеими сторонами того факта, что создавшееся после конфликта положение на КВЖД подлежит изменению в соответствии с Пекинским и Мукденским соглашениями 1924 г.

6 августа 1929 г. путем опроса членов Политбюро ЦК ВКП(б) было принято предложение Сталина и Ворошилова об образовании Особой Дальневосточной армии (ОДВА) за счет объединения всех вооруженных сил, тогда расположенных на территории Дальнего Востока, и о назначении командующим этой армией В. К. Блюхера. Для того чтобы не ослаблять РККА в европейской части СССР, в ОДВА были привлечены в основном воинские подразделения, сформированные из местного населения.

27 августа со стороны нанкинского правительства последовало предложение урегулировать конфликт путем подписания совместной декларации, полностью соответствовавшей советским требованиям. Казалось, что конфликт будет разрешен путем переговоров. Однако советская сторона неожиданно стала настаивать на восстановлении в должности прежнего управляющего КВЖД и его помощника. Это был явный отход от старых требований, оттягивавший возможность немедленного начала переговоров. Надуманный предлог для отклонения китайских предложений, вероятно, был продиктован стремлением проучить зарвавшихся китайцев. Пойти с Китаем на переговоры означало капитулировать в очередной раз и выдать китайцам карт-бланш на проведение новой провокации. К сожалению, проявленная твердость заставила томиться в тюрьмах сотни советских граждан, арестованных в связи с конфликтом на КВЖД.

В начале августа Чан Кайши опубликовал манифест о насущной необходимости немедленного сокращения армии. По словам Чан Кайши, армию следовало довести до 800 тыс. человек. Он указывал, что центральное и провинциальные правительства не в состоянии покрывать расходы на содержание армии и различных военных учреждений, доходившие до 396 млн долларов при национальном доходе 450 млн долларов. Даже в случае сокращения армии до указанной цифры расходы на армию, по словам председателя национального правительства, должны были составлять 60 процентов всего бюджета.

Что собой представляла на тот момент маньчжурская армия? Формально она находилась под командованием диктатора Маньчжурии – маршала Чжан Сюэляна; на деле войска, дислоцированные на территории провинций Хэйлунцзян и Гирин, подчинялись в первую очередь дуцзюням – губернаторам, ставшим с 1928 г. председателями правительств этих провинций, которые проявляли вполне определенную самостоятельность.

Текст присяги любой армии, в том числе и китайской, наиболее ярко характеризовал ее суть. В 1927 г. в армии Чжан Цзолиня (отца Чжан Сюэляна) буквальный текст присяги был следующий:

«Клянусь защищать моего дуцзюня, поддерживать мир и порядок, исполнять свои обязанности, не исполнять приказаний других дуцзюней и убивать изменников моего дуцзюня. Если я нарушу данную клятву, пусть пуля пронзит мое сердце. Если я буду неверен моему дуцзюню, пусть дети мои станут ворами».

Из этой присяги совершенно ясно следовало, что задача армии одна – быть орудием в руках ее хозяина – генерала. Никаких сообщений о замене этого текста другими не было, и, очевидно, эта присяга и в 1929 г., и в последующих годах была моральным заветом мукденских войск.

С самого начала конфликта на КВЖД при непосредственном содействии китайских войск белогвардейцы систематически обстреливали советские пограничные заставы и мирное население. Белогвардейцы Сибири, Урала, Туркестана не смогли выйти на европейский горизонт. Гонимым Красной армией и красными партизанами, им был один путь – в Китай. Колчаковцы, семеновцы, анненковцы и другие в массе своей в Китае и осели. Вместе со «штатской» эмиграцией, купцами и царскими чиновниками, проживавшими в Маньчжурии и ранее, они образовали «белый остров» на территории Китая.

Всего их собралось в Китае около 95-100 тыс. разного пола и возраста, из которых до 75 тыс. человек осело в Маньчжурии, главным образом в северной ее части с центром в Харбине. Как жили в Маньчжурии эти люди? Часть из них, обосновавшаяся там до революции или вывезшая во время бегства какие-нибудь солидные ценности, в целом жила неплохо. Многие торговали, успешно эксплуатируя местное население, кое-кто служил, некоторые из них имели работу на государственных должностях. Но это была только верхушка эмиграции. Большинство же из них, главным образом бывшие офицеры и казаки, искалеченные войной, ничем не владевшие и ничего не знавшие, кроме военного ремесла, стали деклассированными элементами и влачили, по сути, нищенское существование. За пару долларов, за хорошую выпивку эта категория людей готова была на любую авантюру.

Именно из них бывший маршал Чжан Цзунчан (в 19261927 гг. – главнокомандующий объединенными войсками провинций Чжили и Шаньдун) формировал свои лучшие наемные части: бригаду Нечаева, дивизион бронепоездов. Этот же контингент служил маньчжурским милитаристам основным источником для формирования подразделений жандармерии, полиции, контрразведки, провокаторов. Наиболее удачливые наемники сумели устроиться в армию Чжан Сюэляна на должности военных инструкторов, преподавателей, советников, летчиков. Отсюда же набирались наемники для участия в налетах на советское полпредство в Пекине в 1927 г., на консульство в Тяньцзине и для последних захватов, обысков и арестов советских работников в Харбине.

Политически маньчжурская эмиграция не была однородна. В ней оказались люди с разной политической окраской – от продолжавших «эсерствовать» до ярых монархистов. Впрочем, монархистов разных оттенков и ориентаций было подавляющее большинство. Общее настроение было резко антисоветским. Выражение малейшей симпатии к СССР пресекалось жесточайшим образом. Белоэмигранты продолжали лелеять мечту о восстановлении в России павшего режима. Они издавали свои газеты, постоянно организовывались и реорганизовывались, горячо обсуждали будущие формы правления и планы военного похода на СССР.

Всего в Маньчжурии насчитывалось не менее 50 белых организаций. Многие из них вели свою работу конспиративно, вербовали «пятерки», «тройки», создавали отряды для налетов на советскую территорию. Впрочем, основная их деятельность направлялась обычно на добывание денег откуда только возможно: продажа «разведывательных» материалов китайским властям, «подряды» на карательные экспедиции и т. п. Наиболее крупных организаций было две – генерала Хорвата и атамана Семенова. Хорват (весной 1929 г. признанный Нанкином), бывший управляющий КВЖД при царском правительстве, сторонник покойного великого князя Николая Николаевича, воплощал собой «национальную идею». Его резиденцией являлся Бэйпин, а центром деятельности – Харбин. В крупных пунктах у Хорвата имелись свои уполномоченные. Он был тесно связан с Чжан Сюэляном.

Соперником Хорвата был известный атаман Семенов. Его организации, такие как «Кружок последователей атамана Семенова» и другие, были малочисленнее, чем у Хорвата, но активнее и авантюристичнее. В поисках средств Семенов был готов на все. С большим упорством он добивался выдачи ему сумм, депонированных в свое время Колчаком, в чем так и не преуспел. Имелись достаточно веские сведения, что некоторые державы оказывали Семенову финансовую помощь. Сам же Семенов пользовался гостеприимством Японии и проживал в Нагасаки, хотя и имел известный вес в кругах Нанкина и Мукдена. Он выдвинул план военного похода в Забайкалье через Ургу.

В месяцы, последовавшие после захвата китайцами КВЖД, белая эмиграция буквально ожила. Еще весной, когда китайцы только готовились к захвату КВЖД, они стали всячески обрабатывать белогвардейцев. Семенова в марте того же года даже приглашали в Шанхай на особую конференцию, где в присутствии членов нанкинского правительства обсуждались антисоветские планы, в первую очередь план похода против Внешней Монголии.

После захвата железной дороги активность белых достигла апогея. Мукденские генералы, не верившие в свои собственные войска, снабжали бывших белогвардейцев оружием, деньгами, всячески покровительствовали им. Разрабатывались планы вхождения белых отрядов в состав китайских частей для их укрепления.

Нанкинское правительство планировало послать в Маньчжурию 60 тыс. солдат, входящих в армию Тан Шэнчжи. Но оно не учло, что временное затишье на внутренних фронтах окажется недолгим. В сентябре начались события, продолжавшиеся до января 1930 г. В Центральном Китае Чжан Факуй (имел свою базу в Ухани) в союзе с гуансийцами и некоторыми хунаньскими генералами выступил против нанкинской группировки. Свое выступление против центральных властей Чжан Факуй предварил опубликованием циркуляра, в котором указал на неспособность нанкинского правительства добиться упразднения неравноправных договоров и потребовал отставки Чан Кайши и передачи власти Ван Цзинвэю.

Октябрь и ноябрь 1929 г. характеризовались резкой вспышкой борьбы на северо-западе Китая между кликой Фэн Юйсяна и национальным правительством. Началось все, как это бывало уже не раз в подобных случаях, с освобождения от занимаемых высоких постов бывшего союзника – Фэн Юйсяна и его сторонников с последующим их преследованием. Фэн

Юйсян занимал должность заместителя председателя Исполнительного юаня, в 1928–1929 гг. командовал 2-й армейской группой НРА. Союзники в одночасье стали противниками.

10 октября нанкинское правительство издало несколько распоряжений, направленных против Фэн Юйсяна и его соратников. По особому приказу были уволены и подлежали аресту виднейшие сторонники Фэна. Одновременно был издан приказ об аресте некоторых «левых» гоминьдановцев.

А на советско-китайской границе в Маньчжурии не прекращались вооруженные стычки, в подавляющем большинстве случаев спровоцированные китайцами.

12 октября 1929 г. части ОДВА нанесли свой первый удар по Лахасусу – крепости, там, где Сунгари впадает в Амур, с целью разгрома китайской Сунгарийской речной флотилии. В ходе десантной операции флотилия была полностью уничтожена. Второй удар был нанесен 30 октября по китайским частям в районе Фугдина, расположенного на Сунгари в 70 км севернее Лахасусу. Противнику был нанесен серьезный урон в живой силе и технике. В дальнейшем было принято решение о развертывании более масштабной наступательной операции в глубь китайской территории, в районе Маньчжурия – Чжалай-нор с последующим продвижением на город Хайлар. Чжалай-нор был занят войсками Блюхера 18 ноября 1929 г. Противник потерял около 1500 человек, свыше 8000 были взяты в плен. 27 ноября без боя был захвачен город Хайлар.

Практически одновременно с Сунгарийской операцией войска Отдельной Дальневосточной армии вели боевые действия и на другом фланге – в Приморье. 17 ноября 1929 г. была разгромлена группировка китайских войск в районе Мишаньфу.

Создавшееся положение становилось нестерпимым для мукденского правительства, которое было не в состоянии поддерживать группировку войск в районе советско-китайской границы. Нанкин же, занятый экспедицией против Гоминь-цзюня (Национальной армии) Фэн Юйсяна, так и не отправил в Маньчжурию обещанное подкрепление и не прислал несколько миллионов долларов на военные нужды. Между тем нанкинское правительство рекомендовало Мукдену организовать вооруженное сопротивление СССР и ожидать помощи от национального правительства, чтобы после ликвидации гражданской войны в Китае передать вопрос в Лигу Наций.

Чжан Сюэлян, войска которого понесли большие потери, вынужден был в одиночку искать пути для мирных переговоров. 3 декабря 1929 г., несмотря на все ухищрения противников переговоров, стремившихся к дальнейшему затягиванию конфликта, в Никольск-Уссурийске был подписан представителями мукденского и советского правительств протокол о восстановлении статус-кво на КВЖД. Этот протокол был предельно лаконичен и состоял всего из двух пунктов. Первый содержал положение о смене руководящего состава КВЖД. (Куда делась былая принципиальность по вопросу восстановления в должностях бывших управляющего и его помощника?) Согласно второму пункту, стороны обязались строго соблюдать Мукденское и Пекинское соглашения 1924 года. (И ни слова об освобождении арестованных.)

Нанкинское правительство, явно растерявшись в первые дни после подписания протокола в Никольск-Уссурийске, вынуждено было примириться с совершившимся фактом. Пытаясь выйти из создавшегося положения с наименьшим уроном, Нанкин сначала заявил, что советско-мукденские переговоры велись с его ведома, а затем выступил с заявлением, что одобряет подписанный протокол и назначает Цай Юньшэна (подписавшего протокол от имени мукденского правительства) своим представителем для проведения последующих переговоров, но уже от имени национального правительства.

22 декабря 1929 г. в Хабаровске был подписан протокол, основные положения которого сводились к восстановлению положения на КВЖД, существовавшего до конфликта и основывавшегося на советско-китайских соглашениях 1924 г. Одновременно был определен круг вопросов, решение которых предполагалось осуществить незамедлительно. Вот перечень этих вопросов:

– все без исключения советские граждане, арестованные китайскими властями после 1 мая 1929 г. и в связи с конфликтом, подлежали немедленному освобождению. Такой же подход был объявлен и по отношению к арестованным в связи с конфликтом китайским гражданам и интернированным китайским солдатам и офицерам;

– всем рабочим и служащим КВЖД – гражданам СССР, уволенным или самоуволившимся начиная с 10 июля 1929 г., предоставлялись право и возможность немедленно вернуться на занимавшиеся ими до увольнения должности;

– китайские власти обязались немедленно разоружить русские белогвардейские отряды и выслать из пределов «…Трех Восточных Провинцийих организаторов и вдохновителей» военной провокации;

– оставляя открытым вопрос о возобновлении в полном объеме дипломатических и консульских отношений между СССР и Китаем, обе стороны сочли «…возможным и необходимым немедленное восстановление советских консульств на территории Трех Восточных Провинций и китайских консульств в соответствующих пунктах советского Дальнего Востока».

Все спорные вопросы, возникшие в период совместного управления дорогой, должны были быть разрешены на предстоящей советско-китайской конференции, которая созывалась в Москве 25 января 1930 г.

В дополнение к подписанному документу стороны «…условились в том, что пункт 4 означенного протокола предполагает немедленную высылку из пределов «Трех Восточных Провинций» в числе организаторов белогвардейских отрядов следующих лиц: Макаренко, Пешкова, Сахарова, Нечаева, Назарова, Шильникова, Плотникова, а также Хорвата и Остроумова. Отсутствие инициалов вышеперечисленных белогвардейцев было использовано в последующем как предлог для саботирования выполнения принятого протокола.

Советско-китайская конференция была открыта в 1930 г. с большим опозданием. Переговоры с центральным правительством носили фармальный характер, ибо Нанкин в русле своей политики ликвидации неравноправных договоров настаивал на возвращении КВЖД Китаю в той или иной форме, включая выкуп железной дороги.

Урегулирование конфликта на КВЖД не привело к восстановлению советско-китайских дипломатических отношений. Однако в начале января 1930 г. Чжан Сюэлян уведомил нанкинское правительство о восстановлении деятельности советских консульств в Харбине и Мукдене и о возвращении китайского консула в Читу. В последующем было открыто советское консульство на пограничной станции Маньчжурия.

Тяжелая и кровопролитная война между армиями Фэн Юйсяна и Чан Кайши закончилась в конце ноября 1929 г. перемирием, которое было вызвано чрезвычайным истощением обеих сторон в борьбе, не давшей ни одной из них решающего перевеса. Этот военный конфликт стал еще одним подтверждением продолжавшегося процесса разложения китайской государственности и необоснованности претензий Нанкина на объединение страны.

Не успел, однако, Нанкин заключить это малопочетное перемирие, как он оказался перед лицом новых, еще более опасных врагов. Против него открыто выступил бывший фэнюйсяновский генерал Ши Юсань, получивший незадолго до этого назначение на пост председателя провинциального правительства в Аньхой. Восстание Ши Юсаня на северном берегу Янцзы, напротив Нанкина, создало непосредственную угрозу столице нанкинского правительства. Восстание охватило значительную часть провинции Аньхой. Общая численность войск, выступавших против Нанкина на этом участке фронта, составляла, по данным иностранных источников, от 30 до 50 тыс. человек.

Примеру Ши Юйсяня последовал недавний союзник Чан Кайши генерал Тан Шэнчжи (в 1929 г. – командующий 5-й армией НРА), ставший после отступления фэнюйсяновских войск одной из главных сил в провинции Хэнань. Пока шла война между Фэн Юйсяном и Чан Кайши, Тан Шэнчжи оставался на стороне Нанкина, рассчитывая использовать общую победу для того, чтобы утвердиться самому в Центральном Китае. Дождавшись своего часа, Тан Шэнчжи объявил о своем отходе от Нанкина и начал самостоятельные боевые действия. Хэнань, большая часть Шаньдуна, северная часть провинции Аньхой были заняты новоиспеченными врагами центрального правительства. Фактически весь Китай к северу от Янцзы не был подчинен центральному, нанкинскому правительству. Что касается Южного Китая, то Кантон по-прежнему оставался под угрозой захвата гуаньсийцами и Чжан Ф акуем, войска которых находились у самых подступов к этому городу.

Янь Сишань тоже играл важную роль в этом противостоянии, поскольку его «нетронутая» армия находилась в тылу у всех остальных противников нанкинского правительства. Он укрепил свое положение в районе Пекина и Тяньцзина, назначил своих людей на посты, занимавшиеся до этого ставленниками центрального правительства. Однако избегал открытого выступления и предпочитал дожидаться, пока Нанкин и его противники в достаточной мере ослабят друг друга, чтобы затем выступить в качестве решающей силы и получить на свою долю как можно больше от нанкинского правительства.

Янь Сишаню, как и многим другим милитаристам, предстояло разрешить еще и политическую проблему, так как каждый генерал, желавший играть заметную роль на китайской сцене, обязан был иметь свою политическую платформу, которую должны были венчать соответствующие лозунги. Правда, они никоим образом не отражали социальной сущности милитаристской клики. Проблема состояла в том, чтобы политические лозунги были понятны и привлекательны.

Нанкинское правительство выступало под лозунгами: «За единство Китая, долой империализм, долой милитаризм». Лозунги гуансийской группировки были значительно слабее и были направлены в основном против Чан Кайши. Отсюда и формулировка этих лозунгов: «Против диктатуры Чан Кайши, против использования III съезда Гоминьдана как оружия Чан Кайши». Агитация и пропаганда группировки Чан Кайши, разумеется, была более успешна. При этом и нанкинское правительство, и гуансийцы обвиняли друг друга в том, что они способствуют развитию коммунизма.

Следует отметить, что лозунг национального правительства, призывавший к борьбе против империализма и милитаризма, был весьма сомнительным. Все антиимпериалистические лозунги как при Сунь Ятсене, так и после него имели некий виртуальный характер, так как они ни в коем случае не были обращены против конкретных империалистических держав. Предполагалось лишь, что за каждой милитаристской кликой стоит та или иная держава, интересам которой наносился ущерб при поражении поддерживаемой ею группировки. А все бесконечные войны между враждующими группировками никогда не переносились на территории международных сеттльментов и концессий в китайских городах, которые, в свою очередь, служили убежищем для разбитых генералов. Армии милитаристов являлись не только противниками, но и союзниками, поэтому вторая часть лозунга – «долой милитаризм» – вообще не имела никакого смысла.

В начале 1929 г. Ван Цзинвэем была создана «Партия реорганизации Гоминьдана». Сам Ван Цзинвэй прибыл в Китай в конце 1929 г. из Франции, где находился в эмиграции. «Реорганизационисты» распространяли свое влияние на значительные слои землевладельцев, главным образом мелких и средних, на слои мелкой буржуазии города, на часть интеллигенции, а также и на какую-то часть рабочих. В аграрном вопросе «реорганизационисты» выдвинули программу конфискации крупного землевладения с выкупом этой земли государством и продажей или сдачей в аренду крестьянам; предполагалась также реформа налогов и арендной платы. В этом требовании «реорганизационисты» не были новаторами, они повторяли положение по земельному вопросу Сунь Ятсена.

Это был сильный и опасный враг не только для Чан Кайши, но и для китайских коммунистов. Ван Цзинвэй считал, что китайские крестьяне не отличаются от русских. Последние же, утверждал он, перешли на сторону большевиков только потому, что Деникин отказался признать вызванные революцией изменения в отношениях собственности.

В рабочем вопросе «реорганизационисты» выступали в поддержку свободы организации профсоюзов, социального страхования и сокращения рабочего дня.

Призывы «реорганизационистов» оказались услышанными, в том числе и гоминьдановцами Чан Кайши. Активная политика Гоминьдана в области нового фабричного законодательства в сочетании с жестким полицейским контролем привела к ликвидации практически всех профсоюзных и других массовых организаций, связанных ранее с КПК. Большинство работавших на крупных предприятиях в основных промышленных центрах оказались втянутыми в профсоюзы, создававшиеся гоминьдановскими властями и партией «реорганизационистов» (в переписке и в выступлениях деятелей Коминтерна и КПК эти профсоюзы в отличие от тех, что контролировались властями, получили название «желтых»).

«Реорганизационисты» выступали за подчинение военной власти партийной, за введение принципа демократического централизма. В начале декабря партия «реорганизационистов» объявила о создании на севере страны «Армии спасения нации и защиты партии» под руководством Янь Сишаня, Чжан Сюэляна, Хань Фуцзюя и Тан Шэнчжи. Чжан Сюэлян был включен в руководство для придания веса этой разношерстной компании и без его на то согласия.

В своих политических выступлениях «реорганизационисты» были марионетками милитаристов, боровшихся против Чан Кайши (в 1929 г. – Чжан Факуя; в 1930 г. – Янь Сишаня и Фэн Юйсяна; в 1931 г. – кантонских и гуансийских генералов), а сам Ван Цзинвэй в очередной раз становился одной из главных фигур, выдвигаемых оппозиционными силами.

12 декабря 1929 г. ЦИК Гоминьдана исключил Ван Цзинвэя из рядов партии. Издан был также приказ о его аресте. Принятые решения окончательно похоронили надежду на консолидацию гоминьдановских лидеров для борьбы с северными генералами.

События, происшедшее в Китае во второй половине 1929 г., свидетельствовали о катастрофе и провале объединительных планов и претензий Нанкина. Насильственное устранение национального правительства не состоялось лишь потому, что противники Нанкина представляли собой не какую-либо организованную силу, а совершенно разномастный и, по существу, случайный блок враждебных и Нанкину, и друг другу элементов. Война, которую этот конгломерат несовместимых между собой сил вел против Нанкина, не разрешала проблемы борьбы за власть и не завершала собой период гражданской войны в Китае, а, напротив, развязывала и делала неизбежными длинную серию новых милитаристских столкновений.

Авантюра в отношении КВЖД способствовала напряжению всех внутриполитических отношений и, в частности, обострила противоречия между Нанкином и Мукденом.

В конце 1929 г. были проведены переговоры о создании античанкайшистского блока между Янь Сишанем, Фэн Юйсяном и «реорганизационистами» во главе с Ван Цзинвэем.

Декларация нанкинского правительства от 31 декабря 1929 г. о предстоящей с 1 января 1930 г. отмене прав экстерриториальности иностранцев в Китае носила чисто формальный характер и не изменила в целом сложившуюся ситуацию. Англия на определенных условиях лишь отказалась от своих концессий и военных баз в Вэйхайвэе, Сямэне, Чжэньцзяне и Тяньцзине. Формально к середине 1931 г. из 33 прежних концессий иностранные державы сохранили в Китае только 13 территорий. Англия по-прежнему удерживала Гонконг и концессию в Кантоне, контролировала международный сеттльмент в Шанхае. Япония сохраняла за собой Порт-Артур и Дальний, а также контроль над Циндао.

Во всех провинциях, особенно в районах, ставших ареной милитаристских войн, с конца 1928 г. нарастала стихийная борьба против милитаристского гнета, налогов и поборов, сливавшаяся с выступлениями крестьянства из-за неурожая и голода. Организаторами и участниками этой борьбы выступали самые различные слои деревни, активную роль повсеместно играли тайные общества.

В 1928–1930 гг. произошло самое крупное движение различных ответвлений уже упоминавшихся «Красных пик» Хэнани, вызванное сначала войнами Нанкина с северными милитаристами, а затем голодом и серией войн между Фэн Юйсяном и Нанкином. В 1929 г. отряды «Красных пик», объединяясь в армии по 20 и 40 тыс. человек, совместно с войсками различных милитаристских группировок захватывали и месяцами удерживали уездные центры. На периферии крупных крестьянских армий действовали более мелкие отряды, часто насчитывавшие 1–2 тыс. человек.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 28 мая 1927 г. коренным образом изменило работу не только разведки, но и Коминтерна, Профинтерна, МОПР и других организаций, связанных с Коминтерном или примыкавших к нему. Представительства этих организаций были выделены из состава полпредств и торгпредств СССР. Приходилось в срочном порядке переходить на работу в нелегальных условиях, в своей деятельности опираться на новые методы работы, основанные на конспиративных началах.

Один из руководящих сотрудников Отдела международной связи писал: «До 1927 г. в страны, где имелись дипломатические представительства, работники ОМСа посылались легально с дипломатическими и служебными паспортами, то есть для властей и остальных сотрудников учреждения они числились обыкновенными сотрудниками, на деле же вели работы исключительно для ОМСа. Вся связь с Москвой – деньги, телеграммы, посылка почты и печатного дела – производилась через аппараты НКИД, и часть своей работы сотрудники ОМСа выполняли в стенах посольства. После обыска помещений Аркоса в Англии, советского посольства в Пекине в 1927 г. решено было реорганизовать работу ОМСа во всех странах на новых, более конспиративных началах». Работникам ОМСа было запрещено встречаться с иностранными коммунистами в советских учреждениях, держать там нелегальные архивы или фальшивые паспорта. Диппочтой можно было пользоваться только для получения денег и посылки шифрованных денежных отчетов, а также по вопросам въездных виз в СССР для иностранцев по линии Коммунистического интернационала.

Местом пребывания представительств Коминтерна в Китае был избран Шанхай, чему благоприятствовала обстановка в городе, к тому же это было местонахождение подпольного ЦК КПК, что было обусловлено теми же причинами.

Пункт Отдела международной связи ИККИ в Шанхае был развернут в декабре 1927 г. – начале 1928 г. Его сотрудники должны были находиться на нелегальном положении. Первым представителем ОМС в Шанхае, действовавшего в новых условиях, стал уже упоминаемый А. Е. Абрамович (псевдонимы – «Альбрехт», «Макс», «Арно»). Через него должны были осуществляться все финансовые операции, обеспечиваться связь – курьерская и по радио – с китайской компартией и Коминтерном. Все должно было функционировать с соблюдением требований конспирации. Пункт связи ОМС в Шанхае должен был являться независимой инстанцией от любой другой структуры Исполкома Коминтерна и вообще от иных представителей ИККИ, находившихся в этом городе и стране. Однако следовать этому правилу удавалось далеко не каждому представителю ОМС. И далеко не всегда.

Абрамович, находившийся в Китае под фамилией Макс Хабер, действовал под прикрытием экспортно-импортной фирмы «Чайна Трейдинг Ко» («China Trading Co»), одним из руководителей которой являлся он сам.

Изначально фирма была оформлена из Берлина на «Анри» – Я. М. Рудника212, сотрудника пункта связи ОМС в Шанхае. Рудник прибыл в Китай вслед за Абрамовичем в 1928 г. Компания «Чайна Трейдинг Ко» была тесно связана с берлинской «Метрополитен Трейдинг Ко» («Metropolitan Trading Co») с советско-германским капиталом (возможно, была ее филиалом), которая являлась прикрытием для пункта связи ОМС Исполкома Коминтерна в германской столице.

«У нас здесь имеется довольно солидное предприятие, – писал 14 августа 1928 г. Абрамович члену Исполкома Коминтерна и Политсекретариата ИККИ Пятницкому, имея в виду «Чайна Трейдинг Ко», – которое мы используем для получения средств и некоторых материалов. Это предприятие нам уже сейчас ничего не стоит или стоит очень мало». На основании образцов, которые поступали от европейских фирм, сотрудниками предприятия формировались заказы от местных китайских компаний и передавались в Берлин в «Метрополитен Трейдинг Ко» для их исполнения. Готовность довольствоваться «не особенно большими доходами» давала основание рассчитывать на то, что «заказы наши будут все расти, и дело наше обязательно будет процветать».

Фирма, по утверждению представителя ОМС в Шанхае, фактически работала не со своим капиталом, а с залогом, который вносили заказчики в счет гарантии своих заказов и за счет банковских кредитов, «который всегда к услугам, когда имеешь хорошие контракты».

Абрамович добивался от Пятницкого, «…чтобы фирма, которая работает в Берлине, не работала с другими нам аналогичными учреждениями», а также «…чтобы за этой фирмой был поставлен хороший надзор, чтобы она не делала слишком больших расходов и регулярно передавала бы нам все те скидки, которые ей даются от фирм, у которых мы заказываем».

Одновременно Абрамович просил провести в жизнь следующие директивы: «…принять меры, чтобы соблюдалась сугубая осторожность в корреспондировании с нами», устранить всех лишних людей, «…которые почему-то считают вправе руководить нами». Все эти вмешательства, излишние телеграммы и т. д., по мнению представителя ОМС в Шанхае, могли оказать плохую услугу.

Эти совершенно понятные требования, вытекавшие из принципов конспирации и коммерческой выгоды, так и не были удовлетворены.

Абрамович подошел к пониманию сути бесперебойного и надежного функционирования «крышевого» предприятия и наметил пути решения этой сложнейшей проблемы, с которой сталкивались не только представители Коминтерна при своей легализации, но и сотрудники военной разведки.

«Вообще, здесь возможно двояко организовать наше учреждение, – сообщал Абрамович Пятницкому. – Или мы все получаем наличными не через банки, и нам остается поддерживать лишь маленькое коммерческое предприятие – проформа для того, чтобы иметь некоторое оправдание для своего жительства здесь, или же мы солидно торгуем, и тогда можно все деньги переводить через банки. Первый путь, конечно, очень опасен, и, кроме того, неизвестно как долго мы сможем пользоваться проездом через Маньчжурию. Второй путь, если его юридически очень хорошо обставить, может быть почти на все 100 % безопасным».

Для претворения в жизнь второго пути, по мнению Абрамовича, требовалось выполнение следующих условий: прислать в Шанхай «…очень солидного европейца (неподмоченного) со знанием торгового дела и который мог бы юридически в качестве одного из совладельцев зарегистрировать это предприятие»; «установить, сколько будет ежемесячно тратиться на наши непосредственные цели»; «дать в Европе несколько солидных торговых референций»; «найти в какой угодно стране – Германии, Франции, Англии или Америке, в Швеции и Голландии – дружественного человека, имеющего солидный коммерческий стаж»; «через третьих людей передать представительство некоторых наших фирм, как, например, Текстильсиндиката или Совторгфлота».

Все то, что предлагал представитель ОМС в Шанхае для создания «солидного» предприятия, требовало больших вложений и поддержки государства и было частично реализовано в случае с берлинской «Метрополитен Трейдинг Ко» и в полной мере реализовано с «Воствагом».

Деньги на развитие фирмы Абрамович, выступавший за создание полнокровного прибыльного предприятия с целью обеспечения финансирования китайских коммунистов и комсомольцев, получил и достаточно преуспел в этой сфере деятельности.

Представителем же «Метрополитен Трейдинг Ко» в Шанхае являлся сотрудник ОМС ИККИ Фридрих Карлович Фейергерд213, который под фамилей «Шнейдер» бывал в Китае наездами. Насколько он являлся специалистом с «солидным коммерческим стажем», сказать трудно. Фейергерд отвечал сугубо за вопросы финансирования китайских (и не только) коммунистов и комсомольцев и вместе со своей женой нередко использовался в качестве курьеа по доставке денег. Иных задач перед Фейергердом в Китае не стояло.

А революционное движение на Востоке стоило Москве немалых денег. Так, 12 июня 1928 г. член Исполкома Коминтерна и Политсекретариата ИККИ И. А. Пятницкий направил Абрамовичу телеграмму с указанием выделить ЦК КПК «в счет их сметы на второе полугодие» 46 000 американских долларов. Через полгода от Пятницкого поступило новое распоряжение: выдать «…на первую четверть 1929 года взрослым китайцам 49 743 и взрослым японцам 7307, молодым китайцам 4120 и молодым японцам 256 ам[ериканских] долларов». Под «взрослыми» китайцами и японцами понимались ЦК соответствующих компартий, а под «молодыми» – ЦК комсомольских организаций.

В своей переписке с Пятницким Абрамович сформулировал также практические рекомендации по подбору и направлению сотрудников на нелегальную работу в Китай. По его мнению, в Китай следовало присылать только людей, которые могли сойти за европейцев (немцев, французов, англичан и т. д.), но ни в коем случае не чехов, болгар, югославян и т. д.

Сотрудников, направлявшихся в Китай на нелегальную работу, следовало инструктировать, чтобы они «подальше» держались от всех «соседей» и не вмешивались ни в какие денежные дела.

Однако ни самому Абрамовичу, ни тем, кто сменил его на посту представителя ОМС в Шанхае, никак не удавалось следовать рекомендации «держаться» подальше от «соседей» – сотрудников военной разведки, что представляло собой постоянную угрозу провала для тех самых «соседей».

Обусловил Абрамович и первичные условия связи: «Всякий приезжий должен сначала останавливаться в отеле «Палас» или «Плаца». Может также остановиться в «Барлингтон отеле». Затем по телефону 188-24 в течение дня позвонить и справиться о каком-нибудь товаре, но только у Хабера (Абрамовича. – Авт), и, между прочим, должен сказать, что он [от] Мишеля из Парижа или что-либо вроде этого. Ни в коем случае не нужно, чтоб он прямо пошел на предприятие или на квартиру».

В марте 1929 г. Дальневосточное бюро Исполнительного комитета Коминтерна после двухлетнего перерыва вновь возобновило работу. В состав опорного пункта Коминтерна на Дальнем Востоке вошли И. А. Рыльский214 (руководитель) и Г. Эйслер215, являвшиеся представителями (делегацией) ИККИ при КПК, Дж. Харди216 – представитель Профинтерна и секретарь Тихоокеанского секретариата профсоюзов и А. Масси217 – представитель КИМ, а также ряд представителей зарубежных компартий. В целом эта группа представителей занималась вопросами организации работы компартий Китая, Кореи, Японии, Индокитая и Филиппин. Предполагалось, что Дальбюро будет действовать с нелегальных позиций. К заседаниям Дальбюро привлекался и представитель ОМС в Шанхае А. Е. Альбрехт (Абрамович).

В июне 1929 г. был арестован и выслан в Японию член Дальневосточного бюро ИККИ Като218. После ареста Като китайская полиция и полиция сеттльментов в Шанхае стали уделять пристальное внимание коммунистическим нелегальным организациям. И сразу же в ежедневной газете «Форвертс» (орган СДПГ, издававшийся в Берлине) была напечатана заметка, что «Герхард» (партийный псевдоним Г. Эйслера) находится в Китае.

В этой связи на заседании Дальбюро 12 июля И. А. Рыльский и Дж. Харди приняли резолюцию с требованием немедленного отзыва Коминтерном Эйслера из Китая, а до его отъезда – «полного отстранения от работы ответственного члена Бюро».

Эйслер признал справедливость принятого решения. Однако до приезда из Москвы своей замены посчитал возможным «продолжать работу, но с величайшими мерами предосторожности» – не встречаться больше с китайцами; участвовать лишь в особо важных заседаниях Бюро, прибегать к тщательной организации необходимых встреч с остальными членами Бюро.

При этом Эйслер отметил, что эта заметка в «Форвертс», если вообще на нее обратили внимание, вряд ли способна оказать быстрое действие. «Об этом говорит и тот факт, что около 3,5 месяца тому назад мы в телеграмме Коминтерна получили сообщение, что брандлеровская пресса пишет о моей посылке в Китай, – настаивал представитель ИККИ при КПК. – Это то же самое, как если бы это было напечатано в «Форвертс», ибо социал-демократы и полиция читают бранд-леровскую прессу, чтобы черпать в ней материал для борьбы против партии и Коминтерна. Несмотря на это, Коминтерн в вышеупомянутой телеграмме выразил мнение, что я могу продолжать работу, и протекшие с тех пор месяцы доказали правильность этого взгляда».

23 декабря 1929 г. Политкомиссия Политсекретариата ИККИ приняла решение: «Отложить рассмотрение этого вопроса до выяснения его с приехавшим из Китая товарищем (возможно, А. Масси. – Авт.)».

1929 г. был ознаменован нарастанием левацкой тенденции в китайской политике ВКП(б) и Коминтерна. Нарастанию левизны в немалой степени способствовал проходивший 3-19 июля 1929 г. Х Пленум ИККИ, в материалах и решениях которого появились выводы о «международном характере нового революционного подъема» и «правой опасности» как главной во всех партиях Коминтерна. В «Политической резолюции» пленума при анализе факторов, способствующих развертыванию революции в Китае, выделялось «нарастание угрозы войны империализма и китайской реакции против СССР» – тезис, занявший позднее важное место в левацкой платформе члена Политбюро ЦК КПК Ли Лисаня.

Начиная с июля в связи с конфликтом на КВЖД установку на пропаганду лозунга «защиты СССР» руководство КПК рассматривало как призыв к практическому осуществлению вооруженной защиты СССР. Вплоть до декабря 1929 г. оно исключало возможность мирного разрешения конфликта. В документах ЦК КПК получил хождение тезис о том, что «…война империализма против СССР станет моментом взрыва мировой революции, будет способствовать еще более быстрому наступлению революционного подъема в масштабах всей страны».

Под воздействием решений Х Пленума ИККИ, октябрьских установок Коминтерна в обстановке междоусобной войны и прямых вооруженных столкновений между частями китайской Красной армии и войсками Чжан Сюэляна на территории Маньчжурии в руководстве КПК в ноябре 1929 г. сформировалась концепция, включавшая в той или иной форме практически все основные элементы платформы, получившей в 1930 г. название «лилисаневщины». В выступлениях Ли Лисаня были обозначены основные моменты его концепции (о взаимосвязи мировой войны, мировой и китайской революции, о роли Китая и китайской революции в развязывании всемирной революции и т. п.), тезисы об объективном характере наступления революционного подъема и прямой революционной ситуации, о возможности и необходимости в условиях Китая ускорить приход революции активными действиями немногочисленного авангарда путем организации политических стачек, солдатских бунтов и наступления частей Красной армии. По оценке Ли Лисаня, в Китае уже возник революционный подъем, между которым и прямой революционной ситуацией не было принципиальных различий.

Фактическая раздробленность страны, отсутствие сильной центральной власти, войны со старыми и новыми милитаристами, раскол внутри самого Гоминьдана, а с сентября 1931 г. жизнь в условиях нарастающей японской агрессии создавали ситуацию политического хаоса в центре и политического вакуума – на периферии страны. Вот этот вакуум и стремилась заполнить КПК, создавая революционные базы и Красную армию, с которыми и было связано развитие гражданской войны на новом этапе.

Пример и опыт Наньчанского восстания – откол от НРА частей, находившихся под влиянием коммунистов, – оказали решающее воздействие на методы организации Красной армии. Именно отколовшиеся от НРА части делались ядром новых революционных сил, именно они могли оказать помощь и крестьянскому движению в создании вооруженных сил и революционных баз.

Уже в начале 1928 г. остатки войск Кантонского восстания под руководством Чжу Дэ219 вышли из Гуандуна в Южную Хунань. В ходе партизанских действий отряд Чжу Дэ значительно пополнился за счет крестьянских отрядов и превратился в значительную военную силу. Приход сильного и хорошо организованного отряда Чжу Дэ позволил создать на стыке провинций Хунань и Цзянси первую революционную базу. Объединенные партизанские части получили наименование 4-го корпуса Красной армии (командующий – Чжу Дэ, комиссар – Мао Цзэдун).

Советский район Китая образовался летом 1928 г. на стыке провинций Хунань – Хубэй – Цзянси после восстания в гоминьдановских войсках, посланных на подавление крестьянского мятежа. Командир полка Пэн Дэхуай возглавил это восстание и стал командиром 5-го корпуса Красной армии, образованного из восставших солдат и крестьян. В конце 1929 г. революционная база возникла в провинции Гуанси после организованного Чжан Юньи и Дэн Сяопином восстания в местных милитаристских войсках. Восставшие создали 7-й корпус Красной армии. Другое восстание в гуансийских войсках позволило в феврале 1930 г. создать 8-й корпус Красной армии.

Революционные базы были созданы и на стыке провинций Хунань и Хубэй, а также Цзянси и Фуцзяни.

Однако при количественном росте Красной армии КПК столкнулась со значительными трудностями при попытке обеспечить надежный социальный состав – привлечь в ее ряды рабочих и трудовое крестьянство, как того требовали решения VI съезда КПК. Разгром рабочих организаций в городах, формирование частей Красной армии в отдаленных сельских районах практически лишили ее рабочего пополнения. Но и трудовые слои деревни оказались весьма пассивными по отношению к лозунгам советской власти и не спешили пополнять ряды Красной армии.

Красная армия состояла в основном из бывших солдат наемных милитаристских армий, давно, как правило, порвавших связи с крестьянством. Это были солдаты, а не «крестьяне, одетые в солдатские шинели». Пополнялась армия и выходцами из самых низов деревни, т. е. именно теми пауперско-люмпенскими элементами, которые лишились всех трудовых средств заработка и окончательно опустились до положения деклассированных людей. Такие люди шли в отряды крестьянской самообороны, тайные союзы, бандитские отряды и т. п.

В командном составе (особенно высшем) преобладали выходцы из привилегированных слоев деревни, бывшие гоминьдановские офицеры. Такой социальный состав Красной армии создавал определенные препятствия для реализации лозунгов советской власти.

 

3.3. Наследство «Алексеева»

В начале января 1928 г. на усиление создаваемой шанхайской нелегальной резидентуры из Владивостока через Харбин в Шанхай был вновь переброшен поляк Станислав Николаевич Гогуль («Стиф», «Станислав»), являвшийся сотрудником Разведывательного отдела штаба Сибирского ВО. Гогуль проживал в Шанхае с перерывами с 1915 г. Раньше он работал в частной строительной конторе, но в связи с вызовом во Владивосток потерял эту работу. Отъезд во Владивосток состоялся из-за его провала в июне 1926 г., вызванного захватом шанхайской дипломатической почты. Гогуль был далеко не лучшим приобретением для резидентуры, но, учитывая его столь длительное пребывание в Шанхае, от него можно было не только ожидать, но и требовать ощутимых результатов в работе.

Следом за Гогулем, в конце января, в Шанхай из Харбина выехал разведчик, сотрудник харбинской нелегальной резидентуры Василь Дидушок220 – «Барон», работавший под прикрытием торговой фирмы с австрийским паспортом. Берзинем перед ним и была поставлена задача: выяснить, как идут дела у «организации Алексеева».

9 февраля «Алексееву» было направлено через Харбин 2500 долларов. В Центре посчитали, что для работы в «теперешнем» масштабе этой суммы вполне достаточно. Для расширения сети выделялось 2000 долларов в месяц. Район охвата резидентуры был определен городами Шанхай, Ханькоу и Кантон.

В конце февраля в Харбин из Шанхая возвратился Дидушок («Барон»). Он открыл текущий счет «Алексееву» в банке «Equistern», чем значительно облегчил перевод денег. Однако отчета о состоянии дел резидентуры «Алексеева» он не сделал. В Шанхае Дидушок встречался с представителем ОМС ИККИ в Китае (Шанхае) А. Е. Альбрехтом (Абрамовичем).

Абрамович просил Дидушка срочно передать в Коминтерн, что весь ЦК компартии в Шанхае, за исключением двух его членов, был арестован, ожидаются «жестокие» расправы. Однако имелась возможность спасти арестованных, для чего срочно требовались деньги. В конце марта Москва передала в Харбин информацию, полученную из Шанхая по линии ИККИ, о расконспирировании ряда разведчиков, в том числе Штальмана («Рихарда»), помощника «Алексеева».

В этой связи предлагалось немедленно запросить «Алексеева» и предложить в случае подтверждения сведений о расконспирации Штальмана откомандировать его в Харбин или Владивосток. Неясно, зачем было усложнять задачу, когда шанхайский резидент поддерживал связь с Ольгой Миткевич, а та, в свою очередь, с Абрамовичем. Последней мог, если не хотел этого делать напрямую, через Миткевич передать настораживающую информацию о провале, не привлекая лишних людей и не теряя драгоценного времени. Может, это была рекомендация в действии – держаться от «соседей» подальше? Как бы там ни было, Штальман выехал из Шанхая в Харбин.

В конце марта 1928 г. из Харбина курьером был направлен «Алексееву» тайнописный текст с инструкциями, адресованными КПК, для передачи Ольге Миткевич. Помимо инструкций китайским коммунистам, Миткевич должна была передать Абрамовичу и деньги, предназначавшиеся на обеспечение деятельности шанхайской резидентуры, «в надежде на скорый возврат» их Коминтерном. Однако этого не произошло, и «Алексеев» оказался без средств.

В начале мая из Харбина в Москву выехали Штальман и Миткевич. По словам последней, «Алексеев» сидел без денег, так как полученные Абрамовичем деньги так и не были возвращены. Долг представителя ОМС в Шанхае военной разведке исчислялся суммой 4000 американских долларов.

Абрамович защищался как мог. Он утверждал, что деньги оседали у представительницы Профинтерна Ольги Миткевич. 1 мая 1928 г. в своем письме заведующему Пятницкому он очень нелицеприятно отзывался об Ольге: «Она всеми правдами и неправдами вымогала и сейчас продолжает вымогать деньги, где только может (так, например, деньги от берзинских соседей она получила и никому об этом не говорила). Благодаря ее вмешательству в денежные дела мы никак не можем рассчитаться с китайцами, – сообщал представитель ОМС в Шанхае. —..Абсолютная неконспиративность, таскание китайцев повсюду, провал всех наших помещений, связь со всеми соседями, как берзинскими, так и другими, выхватывание денег, путчизм безграничный и, наконец, поддержка терроризма в самой анархической форме…»

Кто «придержал» деньги, сказать трудно.

Следует лишь подчеркнуть, что по указанию Центра «Алексеев» вынужден был поддерживать связь с представителями Коминтерна в Шанхае, имевшими очень отдаленное представление о конспиративной работе, что ставило под угрозу существование самой шанхайской резидентуры.

Тем временем у «Алексеева», прибывшего в Шанхай в начале декабря 1927 г., уже 1 июля 1928 г. истекал срок действия литовского «сапога» (паспорта). Поэтому он запросил Центр через харбинскую резидентуру разрешения прибыть в Харбин для продления паспорта. Разрешение было получено, и 3 июля «Алексеев» выехал на Север Китая. Что представляла собой агентурная сеть шанхайской резидентуры к этому времени? В состав сотрудников резидентуры помимо «Алексеева» входили уже упоминавшийся Гогуль и Наталья Никандрова («Нелли», «Эльза»). Никандрова поддерживала связь с «Иностранцем», завербованным Горбатюком («Громовым»), и с самим Горбатюком.

Каких-либо действий Центра по оказании помощи «Алексееву» в создании «крышевого» прикрытия не прослеживалось, а он сам с этой сложной задачей справиться не смог.

Пребывание же Гогуля в Шанхае не выдерживало никакой критики. «Нелегальная» резидентура в Шанхае поддерживала тесную связь с Горбатюком, заведующим агентством Китайско-Восточной железной дороги в Шанхае.

Горбатюк, в свою очередь, был связан со структурами КВЖД в Шанхае, Дайрене и Харбине. Им был завербован заведовавший коммерческой частью Шанхайского агентства КВЖД «Коммерсант» (настоящая фамилия Лурье – Эттингоф). Вновь приобретенного агента Горбатюк предлагал использовать «как вербовщика за небольшие деньги».

Как мы помним, китайская агентура была принята «Алексеевым» от Рахманина в полном составе, за исключением одного человека. За полгода руководства «Алексеевым» резентурой агентурная сеть претерпела существенные изменения: часть агентов отошла от сотрудничества, а другие, судя по всему, только числились на бумаге.

В качестве источников развединформации остались: агенты «Жорж» и «Петров» – в Шанхае, «Гай» и «Тан» – в Нанкине. Для связи с «Таном» по-прежнему использовался его брат «Петров». Имелись две квартиры для явок и свиданий и несколько почтовых адресов, на которые поступала корреспонденция с использованием тайнописи, в том числе из Нанкина и Ханькоу.

В интересах легализации «Алексеев» снял помещение и оборудовал его для производства фотографических работ. Для работы в фотоателье был нанят специальный сотрудник, который, судя по всему, догадывался об истинной деятельности шанхайского резидента.

Не успел «Алексеев» прибыть в Харбин, как следом за ним из Шанхая пришло письмо, извещавшее о провале самого «Алексеева» и, «по-видимому», всего аппарата, а также о том, что руководство резидентурой принял на себя Гогуль. Требовалось срочно направлять нового резидента в Шанхай.

Из разговоров в Харбине с «Алексеевым» сложилось впечатление, что агентурный аппарат не мог быть провален. «Алексеев» считал целесообразным новому резиденту дождаться его приезда в Москву для решения организационных вопросов. На это предложение Берзин прореагировал резолюцией: «Я думаю, что «Джим» может подождать приезда «Алексеева». Об этом «Джиме» будет еще отдельный разговор.

Уже в конце августа 1928 г. резидентуру временно возглавил Громов (Горбатюк), вернувшийся из служебной командировки (по делам КВЖД) в Москву.

А спустя месяц в Шанхае очередной раз появился «Барон» – Дидушок, которому снова было поручено оценить состояние резидентуры. При этом он наделялся полномочиями принять организационные меры, если в этом появится настоятельная необходимость. На сей раз Дидушок покинул Шанхай только после того, как разобрался в положении дел.

Одной из причин возможного провала «Алексеева», по мнению Дидушка, было поведение самого «Алексеева».

Представьте себе колоритную фигуру «Алексеева», приехавшего в Шанхай с литовским «сапогом». «Как должно себя такое лицо вести, принимая во внимание специфические условия Шанхая, где почти каждый европеец на счету?» – вопрошал Дидушок. И сам же отвечал: скромно, сообразуясь со своим амплуа, стараться потеряться в общей массе, ничем внешне не выделяясь.

В свой первый приезд в начале 1928 г. Дидушок такую приблизительно картину и застал. Но, видно, шанхайская обстановка оказала свое пагубное влияние на «Алексеева» – у него появились шикарная квартира и роскошный автомобиль.

Автомобиль в Шанхае, конечно, был нужен как для использования в служебных целях, так и для поднятия престижа в обществе, так как в Шанхае почти каждый клерк, получавший больше трехсот долларов в месяц, имел собственную машину. В данном случае, признавал Дидушок, можно было купить за несколько сотен долларов небольшую подержанную машину, которая вполне отвечала бы всем требованиям, и ее можно было бы в любой момент без убытка ликвидировать, а не выбрасывать кучу денег на дорогую машину.

Дидушок затруднялся сделать однозначный вывод, что в данном случае сыграло большую роль в вынужденном отъезде «Алексеева»: неумение создать себе прочный фундамент или предательство одного из технических сотрудников фотографии. По справедливому мнению Дидушка, со стороны «Алексеева» было весьма легкомысленно использовать для своей «крыши» фотоателье, не имея ни малейшего понятия в этом деле. В этой ситуации Дидушок делал упрек и Центру, отмечая, что тут «Алексеев» был ни при чем: Центр направляет за рубеж разведчика и не знакомит его с техникой фотографии, чем он должен владеть по определению.

Как следовало из отчета Дидушка, «Алексеев» подобрал помещение для фотоателье в качестве «крыши», закупил необходимое оборудование и принял на работу сотрудника.

После отъезда «Алексеева» автомобиль, приобретенный им, перешел в распоряжении Горбатюка («Громова»), который его использовал как для личных, так и для деловых поездок.

Квартирная обстановка «Алексеева» и оборудование фотоателье частью были расхищены, частью находились у Гогуля. При распродаже оставшегося имущества можно было рассчитывать только на «пару сотен долларов».

Дидушок лично не склонен был обвинять «Алексеева» во всех его ошибках. Вина, по его мнению, ложилась на тех, кто его послал: нельзя посылать за границу людей без стажа и опыта. Как результат – ненужные расходы и переорганизация резидентуры.

«Алексеев» по прибытии в Шанхай, писал Дидушок, получил от Горбатюка источник («Иностранца»), материалы которого и использовались при составлении сводок. Попросту их переводили на русский язык и без указания источника пересылали в Харбин или Центр.

Более подробную характеристику «Иностранца» – важного и ценного источника – Центру удалось получить много позже. Кроме этого «Иностранца» «Алексеев», по словам Дидушка, набрал еще шестерых китайцев по рекомендации ЦК КПК. Китайцы в большинстве своем являлись бывшими «мелкими» офицерами или учителями и нигде не служили. Попытка их «трудоустроить» в интересовавших разведку местах ничего не дала: китайцы или сами не желали устраиваться, или просто-напросто им это не удавалось сделать. Китайский аппарат, таким образом, кроме сильного обременения бюджета, никакой пользы не принес. Было неясно, почему «Алексеев», видя всю бесполезность китаппарата, своевременно не избавился от него. Понимая всю трудность однозначного ответа, Дидушок тем не менее подчеркивал, что подобная ошибка характерна для многих резидентов, «строивших» аппараты на количестве, а не на качестве.

У Дидушка сложилось впечатление, что руководство «Иностранцем» было весьма слабое, если не сказать больше: почти никаких заданий ему не давалось, за исключением общего характера, ни один вопрос с ним не отрабатывался, да и не мог быть отработан по причинам, кроющимся в самом резиденте. Дидушком, у которого, как мы уже отмечали, были такие полномочия, китайская агентура была ликвидирована. Оставлен был только один китаец для связи с ЦК, причем этот человек представлялся самым надежным.

Горбатюк произвел на Дидушка выгодное впечатление: энергичный, развитой, волевой человек, «…умеет держать конспирацию, осторожный и имеет понятие о технике работы по нашей линии».

После проведенной реорганизации в Шанхае под руководством Горбатюка остались Наталья Никандрова (связь), «Иностранец» и китайский агент, который был на связи у Гогуля, снявшего помещение, которое использовалось как складское в интересах резидентуры.

Горбатюк налаживал выполнение полученных от Центра заданий, в том числе и составление бюллетеней английской и китайской прессы. С первым номером этого бюллетеня Дидушок ознакомился, сличая содержание бюллетеня с содержанием английских газет, которые он прочитывал, будучи в Шанхае. По его мнению, бюллетень был довольно слаб. Политическая часть была освещена поверхностно, совершенно отсутствовала информация о приездах и отъездах официальных лиц. По одним этим сведениям, систематически их обрабатывая, можно было составить если не дислокацию частей китайской армии, то по крайней мере выяснить фамилию и место жительства многих китайских военачальников, до командира дивизии включительно. Возможность поставить подготовку бюллетеня «на широкую ногу» у Горбатюка имелась, причем без всяких расходов с нашей стороны. Достаточно было послать ему как образец бюллетень правления КВЖД с указанием, в «какую сторону расширить». По мнению Дидушка, Горбатюк налаживал эту работу, но нуждался в инструктаже.

Официальное положение Горбатюка, по мнению Дидушка, имело ту выгоду, что при опытном руководстве можно было использовать Горбатюка как «первичного вербовщика». Опираясь на собственный опыт, Дедушок утверждал, что люди, искавшие связи с разведкой, легче всего находили ее через советских официальных или полуофициальных представителей; вариантов было много. И некоторые из таких вариантов и были обсуждены Дидушком с Горбатюком, с тем чтобы использовать их на практике.

На положительную оценку Дидушком Горбатюка не повлияли и негативные сведения, полученные о последнем в Шанхае. Дидушок встретил здесь одного своего харбинского знакомого, русского, вращавшегося в артистических кругах. Как выяснилось, приятель этого знакомого служил шофером у Горбатюка. Наводящими вопросами Дидушок выяснил, что, по рассказам этого шофера, будто бы Горбатюк широко живет, «…имеет двух баб, кроме жены, и собственный автомобиль, будто бы кутит часто».

Насколько это соответствовало действительности, в короткий срок проверить было трудно, принимая во внимание и то обстоятельство, что, когда дело касалось советских официальных деятелей, особенно их личной жизни, тут и представители эмиграции, и иностранные корреспонденты частенько из мухи делали слона. Поэтому Дедушок напрямую спросил Горбатюка, какое амплуа он придумал для своей частной жизни, дабы не было подозрений, что он кроме официальной работы занимается еще какой-нибудь деятельностью. Горбатюк на это заявил, что он проводит такую линию, чтобы за ним установилась репутация человека пустого, любящего покутить, интересующегося женщинами и постоянно катающегося на автомобиле. Ответ Горбатюка показался Дидушку резонным. Хотя он и отметил, что в таких случаях трудно установить, где кончается маскировка и начинается человеческая слабость.

Наталья Никандрова в шанхайской резидентуре поддерживала связь с «Иностранцем» и с Горбатюком. Дидушок видел ее два раза, и она произвела на него положительное впечатление. Он писал о Никандровой, что она женщина неветреная, ибо уже немолодая, довольна спокойной, обеспеченной жизнью, изучает английский язык. О ней думают, как обо всех русских женщинах, что она приехала устраиваться в Шанхай, т. е. найти себе любовника. Дидушок ей посоветовал для маскировки ходить иногда в дансинг танцевать, этим она убьет двух зайцев: по ее поводу не будет сомнений, а кроме того, у нее появится возможность завести нужные знакомства. И Горбатюк, и «Иностранец» посещали Никандрову. В этой связи Дидушок указал Горбатюку, что ему надо бывать у Никандровой только в исключительных случаях.

Гогуль произвел на Дидушка впечатление «среднее»: малоразвитый, может быть использован только как вспомогательный технический работник. Гогуля предполагалось использовать как «складочное место» – он в то время «открывал техническую контору». Это выразилось в том, что Гогуль заказал вывеску и купил несколько отверток за свой счет из выданного ему в счет жалованья аванса. Горбатюк отказал Гогулю в деньгах на контору, выдать же деньги авансом в счет жалованья было необходимо, так как он был теперь без определенных занятий и мог попасть «под сомнение». Дидушок пытался указать Гогулю, что ему, как старому шанхайцу, следовало попытаться пристроиться где-либо по специальности, хотя бы на маленькое жалованье. На эти рекомендации последовал ответ, что осуществить подобное очень трудно.

По мнению Дидушка, это была простая отговорка: обеспеченный ежемесячный оклад и отвыкание от регулярной работы сделали свое дело – спокойнее иметь свою «техническую контору» с несколькими отвертками в качестве инструмента.

Мнение же Горбатюка на этот счет было однозначным: вряд ли новому резиденту будет нужен такой сотрудник, так как тратить на него около 300 долларов в месяц и пользоваться снятым им помещением в качестве склада дорого, тем более что его репутация как будто была «немного подмочена», хотя сам Гогуль это отрицал. Для Центра «подмоченность» репутации Гогуля не должна была вызывать никаких сомнений.

Дидушок был вначале против знакомства с «Иностранцем», но Горбатюк настаивал на таком знакомстве – считал немаловажным взгляд со стороны с целью более объективной оценки агента. Кроме того, у «Иностранца» было такое душевное состояние, что он нуждался в моральной поддержке. Он должен был услышать, что к нему относятся не как к простому источнику, а как к своему человеку». Словом, агент должен был почувствовать почву под ногами. В сложившейся ситуации лучше всех позитивно повлиять на «Иностранца» мог только представитель Центра. О встрече с ним Дедушок не пожалел, так как вынес из этой встречи весьма положительное впечатление.

«Иностранца», как оказалось, Дедушок знал еще по Берлину и Варшаве. В 1920 г. он несколько раз встречал его в Берлине, в украинском посольстве, где он и еще два французских офицера-летчика получали от петлюровского правительства маленькие субсидии. Их держали для связи с Антантой. «Иностранец» приехал в Россию как авиатор с французской военной миссией в 1915 г. Во время войны он оказался на территории, занятой Петлюрой, и остался служить ему до 1920 г. «Иностранец» Дидушка не узнал.

Для Дидушка было теперь совершенно ясно, как «Иностранец» попал в Китай, как он стал советником нанкинского правительства и нашим агентом. Это был чистейший продукт военного времени, который, вкусив немного у Петлюры «дип-разведочной работы», уже окончательно переменил штурвал аэроплана на более интересную агентурную деятельность. А так как война почти везде закончилась и больших ролей маленьким людям в Европе не предлагали, то пришлось искать новый регион для применения своих сил. И такое поле деятельности открылось для него в Китае. По словам Горбатюка, как в Харбине, так и в Центре к «Иностранцу» относились предвзято. Это обстоятельство заставило Дидушка во время подготовки отчета взвешивать каждое слово. Из его заключения следовало, что «Иностранец» относится к нам искренне и желает у нас работать. Просто он потерял жизненную опору, а Китай таковую ему дать не может.

Ни один европеец, материально и морально всецело завися от китайцев, сталкиваясь с практической китайской действительностью, ею довольствоваться не мог. У него всегда сохранялось тяготение к европейским интересам. Однако в данном же случае, у «Иностранца», все мосты к другим европейским державам были «разобраны». Остались одни советские представители, к которым он и пришел. К тому же всю мировую войну он провел в России и свыкся с российской действительностью.

В этой связи «Иностранец» мог прийти к мысли, что, работая на советскую разведку, он имеет неплохие перспективы, которые в любом другом случае были для него заказаны. Сознательного предательства с его стороны ожидать не следовало, как и переоценивать его как крупного агента, поскольку он был «…просто средний человек с приличным образованием и хорошими манерами». Кроме информационной работы его можно было использовать для внедрения сотрудников разведки на интересовавшие нас объекты. По мнению Дидушка, через «Иностранца» можно было достичь многого. Все зависело только от того, кто и как будет им руководить.

Подводя общий итог деятельности шанхайской резидентуры, Дидушок пришел к заключению, что работа в Шанхае велась из рук вон плохо. Не удалось даже использовать то, что имелось в наличии, а таковые возможности якобы были. К неиспользованным возможностям Дидушок совершенно ошибочно отнес легальные возможности, которые предоставляли все еще сохранившиеся в Шанхае разные наши торговые учреждения. И, искажая существо нелегальной работы, он предлагал осуществлять «умелую» кооперацию нелегальной деятельности с легальной служебной деятельностью советских представителей, находившихся под «крышей» официальных и полуофициальных учреждений. К таким учреждениям относились в первую очередь представительства КВЖД в различных городах Китая. Под «кооперацией работы» Дидушок понимал «первичную вербовку» и «частичную ее обработку» советскими официальными и полуофициальными лицами на предмет передачи ее для дальнейшей разработки нелегальному аппарату.

Дидушок все никак не мог понять настоятельной необходимости перерезать пуповину, соединявшую нелегальные резидентуры с сотрудниками разведки под «крышей» сохранившихся официальных и полуофициальных советских представительств в Китае. Нелегальные резидентуры должны были становиться по мере возможности совершенно автономными, хотя заведомо предполагалось одно исключение – продолжала сохраняться связь с официальным представительством в этой стране (в даннном случае в консульстве в Дайрене и генконсульстве в Харбине) или в соседней – для приема и передачи почты курьерами.

 

3.4. Первый нелегальный резидент в Шанхае

К началу 1929 г. создание запасных баз и линий связи на военное время в виде торговых предприятий и фирм стало составной частью организационной задачи, стоявшей перед IV управлением, по обеспечениию мобилизационной готовности военной разведки в целом – обеспечения бесперебойной деятельности разведки с началом и в ходе военных действий.

Перед предприятиями и фирмами, которые должны были создаваться еще в мирное время на случай войны в качестве необходимых баз для агентурной работы, были поставлены следующие задачи:

– маскировка наших агентурных органов;

– подготовка нужных связей для проведения импортных операций военным ведомством в военное время;

– разработка плана и подготовка каналов доставки грузов в СССР из-за рубежа во время войны;

– информация о состоянии отраслей оборонной промышленности иностранных государств;

– содействие в организации связи «…по линии информации в военное время».

В конце 20-х годов советское руководство не было уверено в том, что сможет обеспечить запросы РККА в современном оружии и боевой технике без закупок за рубежом, отсюда и формулировка ряда задач, которые должны будут решать создаваемые в мирное время предприятия и фирмы с началом войны.

Эти предприятия должны были завоевать себе соответствующее положение в коммерческой сфере уже в мирное время, имея в виду, что при объявлении войны будет не только затруднено создание новых предприятий, но и будут существенно ограничены возможности развиваться уже созданным, но не успевшим развернуть свою коммерческую деятельность фирмам. К вновь созданным фирмам, особенно к иностранным, неизбежно должны были отнестись недоверчиво, и ими должны были «…слишком интересоваться местные власти».

В качестве финансовой базы для создания таких торговых предприятий был главным образом «Востваг» в Берлине, который характеризовался следующим образом: «Это старая крупная фирма и занимает руководящее положение в смысле знания рынков и коммерческой деятельности за границей. Консультирует деятельность других фирм и дает указания по специальным вопросам в области коммерции. Сейчас происходит перекачивание средств из этой фирмы в другие, так как она намечена к ликвидации». «Востваг» к этому времени имел филиалы в Риге и Монголии, которые после ликвидации центральной фирмы должны были быть оформлены как самостоятельные предприятия.

Основанием для принятия решения о ликвидации «Вост-вага» послужило то, что в 1927 г. было открыто отделение в Улан-Баторе с задачей маскировать переброску оружия, что в известной степени дискредитировало репутацию «Воствага». Однако использование «засвеченной» фирмы как имевшей непосредственные связи с Советским Союзом для создания самостоятельных предприятий в качестве запасных баз и линий связи на военное время изначально было порочно. И в последующем связи «самостоятельных» фирм с «Воствагом» были прослежены. Сам же «Востваг» так и не был ликвидирован. Значительная прибыль, получаемая «Воствагом» и его филиалами, использовалась для закупок оборудования и приборов за рубежом в интересах отечественной оборонной промышленности и РККА.

К этому времени имелась самостоятельная фирма в Китае, в Тяньцзине – фирма «ОТЦ», которая с трудом становилась на ноги. Однако было признано, что фирма работает бездефицитно, имеет прекрасные коммерческие перспективы и «…будет большим подспорьем в случае войны на востоке». Коммерческая деятельность фирмы была связана с Берлином, все с тем же «Воствагом».

В части организации нелегальной пересылки агентурных материалов и прочей секретной почты, по мнению Центра, были достигнуты «вполне удовлетворительные результаты». Нелегальные линии связи, организованные к началу 1929 г., выглядели следующим образом:

«1. Америка – Берлин.

Почта в любом количестве перевозится на иностранных пароходах, курсирующих регулярно между Гамбургом и Нью-

Йорком. Связь не реже двух раз в месяц. На пароходах имеются свои проверенные матросы… Из Гамбурга почта попадает к нелегальному резиденту и от него – в Центр с дипломатической почтой.

<…>

3. Париж – Берлин.

Связь специальными нелегальными курьерами – по мере необходимости, приблизительно два раза в месяц. Почта перевозится в довольно внушительных пакетах. Для обслуживания линии берлинская резидентура имеет специальный аппарат связи. Хотя на этой же линии (Берлин – Париж) существует и дипкурьерская связь, мы этой связью не пользуемся. В счет этого увеличивается вес нашей диппочты из Берлина.

На днях по берлинскому полпредству издан строгий приказ, принимать нашу секретную почту для отправки в Москву весом не более 2 кг. Поскольку в Берлине концентрируется американская, лондонская и парижская почты, кроме берлинской, такая норма ни в коей мере не является достаточной. Встает вопрос об организации нелегальной переброски материалов из Берлина в пределы СССР. Это будет стоить много денег и трудов, что навряд ли оправдывается существующим положением».

Были созданы также нелегальные линии связи Лондон – Берлин и Бухарест – Вена. Ахиллесовой пятой созданных линий связей было ориентирование их в подавляющем большинстве случаев на берлинскую резидентуру под прикрытием полпредства СССР.

Кроме вышеуказанных действующих линий связи была создана «…запасная связь на случай войны из Стокгольма на Мурманск – морская связь и две линии из Швеции на Финляндию и далее – через границу на Ленинград, которыми можно будет пользоваться для переброски агентурных материалов из Европы в случае нейтральности Финляндии».

Переход на нелегальное ведение разведки нашел отражение в «Инструкции военным и морским атташе при полномочных представителях СССР в иностранных государствах» от 23 марта 1928 г. Основные обязанности военных и морских атташе в новой Инструкции были определены следующим образом:

«Военные и морские атташе несут полную ответственность за правильную и всестороннюю обоснованную оценку сухопутных, морских и воздушных вооруженных сил в смысле их боевой мощи, оперативной и тактической подготовки как рядового и унтер-офицерского состава, так и личного состава офицерского корпуса, мобилизационной и военной готовности армии и страны к войне и военной политики командования и правительства тех государств, в коих они аккредитованы».

В отношении организации и ведения агентурной работы в инструкции указывалось, что там, где будет признано целесообразным и возможным, таковая может быть возложена на военных и морских атташе. В странах же, где агентурная работа возглавлялась другими лицами, военные атташе обязаны были знакомиться с заданиями по линии резидентуры, чтобы принять участие в их выполнении, используя официальные и легальные возможности. В странах, где резидентура находилась не в столице страны, задача по осуществлению связи между Центром и резидентурой возлагалась на аппараты ВАТ. Военные и морские атташе, а также их помощники подчинялись председателю РВС СССР. По текущим служебным вопросам, а также по вопросам агентурной работы (если руководство ею возлагалось на военных атташе) они руководствовались указаниями начальника IV управления.

Тем временем 15 октября 1928 г. в Шанхай прибыл, по сути, первый нелегальный резидент «Джим» – Александр Иосифович Гурвич (Горин). Путь в Шанхай у Гурвича лежал через США. Выехав из Москвы 20 августа 1928 г., он уже 5 сентября был в Нью-Йорке, где и приступил к выполнению намеченного плана по обеспечению своей дальнейшей дальневосточной работы.

Удалось (в тот момент представлялось, что удалось) договориться о следующем. Было получено представительство от бостонской экспортной конторы, ведавшей также и внешними банковскими операциями. Причем эта фирма брала на себя обязательство пересылать Гурвичу и деньги, как своему представителю, на его шанхайский текущий счет. Кроме того, была приобретена действовавшая приемно-передающая коротковолновая станция мощностью 50 ватт; эта станция должна была обеспечивать связь на дальность 1500–2000 км при наличии наружной антенны.

Прибыв в Шанхай, Гурвич прошел таможенный досмотр. Согласно китайской таможенной декларации, в Китай было запрещено ввозить какие бы то ни было радиопринадлежности, оружие и опиум. Естественно, что чиновник, получив небольшую взятку, пропустил два чемодана с радиостанцией без какого-либо досмотра.

Ситуация к приезду Гурвича, по его словам, была следующая. Полная растерянность в связи с провалом «Алексеева» и «…безответственная ликвидация этого провала». Единственно, что реально сохранилось, – это полученные деньги по чекам «Алексеева» и автомобиль у «Громова» (Горбатюка), зарегистрированный на его имя.

Квартира «Алексеева», как выяснилось, провалена не была, но обстановка, обошедшаяся кассе в 1200 мексиканских долларов, куда-то исчезла. Ни одна из явок «Алексеева» не была использована Гурвичем в силу их полной непригодности. Ликвидация фотоателье, произведенная Гогулем и его прежним фотографом, не принесла никаких денег. Машину же Гурвич предложил Горбатюку немедленно продать и деньги внести в кассу.

Гурвичем была дана следующая оценка сотрудников аппарата резидентуры.

«Станислав» (Гогуль) – чрезвычайно неразвитый человек, неграмотный как общественно, так и «грамматически». Не обладает инициативой и требует неослабного надзора. Гурвич предполагал использовать Гогуля временно «для оказания услуг технического характера». С этой целью Гогуль должен был открыть свое небольшое дело «по специальности механического монтажа».

Никандрова, так же как и Гогуль, произвела на Гурвича впечатление «общественно очень мало развитого человека», а вследствие того, что она знала только русский язык, как технический работник была непригодна. Никандрова продолжала поддерживать связь с «Иностранцем». От всесторонней оценки Горбатюка Гурвич отказался. Заметив, однако, что считает его безответственным в части расходования денег.

Из агентов Гурвич принял «Иностранца», которому первоначально дал далеко не блестящую характеристику. Он отметил, что последний работал исключительно по денежным мотивам и пока мало себя оправдывал, в связи с чем Гурвич принял решение урезать положенные «Иностранцу» Горбатюком 1000 мексиканских долларов в месяц до 300 долларов, оговорив, правда, возможность выплаты премиальных за хорошую работу. При этом Гурвич не преминул отметить, что считает возможным «развить» «Иностранца», так как «связи у него, безусловно, имеются».

По приезде Гурвич установил, что китайской агентурной сети как таковой уже не существовует. Оставлен был только один человек якобы для связи с ЦК, причем предварительная проверка показала, что и этой связи нет. Гурвич высказал сомнение в существовании агентурной сети и прежде, так как никто эту сеть не проверял, и выплачивались деньги только одному китайцу, которого знал Гогуль, а поступавшие в весьма ограниченном количестве материалы просто могли брать из китайской печати. Этот вопрос Гурвич еще собирался выяснить.

«Коммерсант» (Лурье, Эттингоф), рекомендованный Горбатюком, произвел на Гурвича впечатление ловкого дельца, к которому он собирался еще присматриваться и «развивать» его.

«Коммерсантом», в свою очередь, был рекомендован курьер – Илья Аграчев. Аграчев занимался мелкой торговлей, постоянно курсировал из Шанхая в Харбин и обратно. Связь с курьером поддерживалась через «Коммерсанта». Аграчев мог провозить небольшие пакеты один раз в шесть недель, за что ему оплачивался проезд третьим классом (около 80 мексиканских долларов за поездку). Первую, пробную поездку новый курьер уже совершил с малоценным материалом. По дороге в Харбин Гурвич, который не был известен Аграчеву, наблюдал за ним со стороны при прохождении таможенного досмотра и остался им доволен.

В двадцатых числах октября в Харбин пришло сообщение из Москвы о подготовке к работе в Китае «восточника Лядова», которого следовало устроить на «дороге», вне Харбина, желательно в Шанхае. Речь шла об устройстве на КВЖД выпускника Восточного факультета Военной академии РККА. А спустя несколько дней поступила более категоричная телеграмма, указывавшая, что Лядова надо устроить в Шанхае.

Как раз в эти дни решалась участь Горбатюка. Советское руководство КВЖД приняло решение об освобождении его от занимаемой должности и последующем отзыве. Оказывается, накопилось целое дело с материалами о том, что Горбатюк пьянствовал и предавался разврату с таким недопустимым размахом, что компрометировал СССР С ним долго канителились, так как он спекулировал на «особых заданиях», которые он имел от ряда лиц, в том числе от Я. К. Берзина. Одна из местных газет опубликовала статью о дебоше с участием Горбатюка: управляя автомобилем в пьяном состоянии, он врезался в какой-то английский автомобиль, разбил его и «перевернул какую-то леди».

В общем, оставлять Горбатюка дальше было никак нельзя. В результате по согласованию с руководством Китайско-Восточной железной дороги было принято решение о назначении Лядова в Шанхай вместо Горбатюка на должность заведующего агентством КВЖД. Лядова, которому был присвоен псевдоним «Сян», предполагалось назначить помощником Гурвича с поручением использовать имевшиеся большие легальные возможности и заниматься разработкой тех людей, которых ему будет указывать Гурвич.

Таким образом, в состав резидентуры, которая развертывалась как нелегальная, вводился советский представитель. Во второй половине ноября 1928 г. Лядов был уже в Харбине.

Тем временем Гурвич собрал рацию, которая временно хранилась у Гогуля, и сообщил о готовности приступить к работе в радионаправлении Шанхай – Владивосток в любое время. Через Харбин в Центр была направлена программа, по которой Гурвич собирался работать.

25 октября 1928 г. до Шанхая добрался «Имре» – Бела Белович Кассони221. Первоначально Кассони предполагалось направить в Кантон, положив этим самым начало в построении треугольника, намеченного Центром, т. е. Шанхай – Кантон – Ханькоу. Однако время внесло свои коррективы.

В декабре 1928 г. в Шанхай прибыл «Райнис» – К. Е. Даниленко, который должен был стать нелегальным резидентом в Ханькоу. Организация руководства и связи, а также обеспечение «крышевого» прикрытия возлагались на Гурвича.

Переход на нелегальное положение поставил перед военной разведкой проблемы, о которых уже в той или иной степени говорилось и к решению которых приступили со второй половины 1927 г. Так, если при осуществлении руководства агентурной сетью резидентуры с позиций сотрудников наших официальных миссий вопрос о легализации и маскировке «руководящей головки» и обслуживающего технического аппарата решался сравнительно просто и легко, то при вынесении всей ее работы «на улицу» этот вопрос вызывал большие затруднения. Необходимо было прежде всего сменить весь руководящий состав всех переводимых на нелегальное положение резидентур. Нельзя было оставить на нелегальной работе в той же стране людей, работавших ранее в официальной миссии и поэтому основательно учтенных полицейскими властями. При назначении новых резидентов приходилось считаться не только с качествами назначаемого, характеризовавшими его пригодность для работы, но и данными, благоприятствовавшими или препятствовавшими легализации этого работника в данной стране.

Чтобы сам резидент и его ближайшие помощники имели возможность просматривать поступавший агентурный материал, фотографировать и сохранять его до отправки в Центр, написать организационное письмо, вести хотя бы самый упрощенный учет оперативных денежных средств и т. д., не проваливая при этом себя и агентурную сеть, нужно было организовать «целый ряд контор, лавочек, фотоателье и конспиративных квартир». Все это нужно было соответствующим образом легализовать перед местными властями, для чего опять-таки требовались надежные и нескомпрометированные люди и немалые денежные средства. Без этого резидентуры, конечно, существовать и работать не могли. Эту сложную работу, естественно, легче было проделать в крупных странах с развитой экономикой и мировыми связями, с тем чтобы «…постепенно переноситься оттуда в более мелкие, отсталые страны».

Перевод на нелегальное положение резидентур на Дальнем Востоке по плану IV управления Штаба РККА был отнесен на вторую очередь. Однако в связи с изменением обстановки в Китае пришлось форсировать мероприятия и в этом регионе. Параллельно с существовавшими резидентурами, замаскированными органами КВЖД, были приняты меры по созданию

«…достаточно солидных баз для безболезненного перевода на нелегальное существование китайских резидентур, когда это окажется необходимым». Для этой цели было создано в Мукдене коммерческое предприятие под видом представительства солидной американской фирмы. Другая, менее солидная, фирма имелась в Харбине, а третья – «небольшая лавочка» – в Тяньцзине. Об этом было по крайней мере заявлено по состоянию на 1 января 1929 г.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) вывести сотрудников разведки из официальных представительств СССР трактовалось слишком узко. Резидентуры под прикрытием органов КВЖД предпочитали к таковым не относить. Более того, считали возможным продолжать связывать их с создаваемыми нелегальными резидентурами.

По состоянию на 1 января 1929 г. в Харбине существовали две резидентуры: под легальным прикрытием генконсульства СССР и нелегальная резидентура.

В агентурную сеть харбинской резидентуры под прикрытием генконсульства к этому времени были включены:

– № 1701, «А. И.» – осведомитель по воинским перевозкам на КВЖД;

– № 1705, «Степаничук» – переводчик с японского языка при правлении КВЖД; обрабатывал японскую прессу и добывал секретную военную и экономическую литературу, карты и т. п.;

– № 1706, «Мори» – японец, служащий в Харбинском отделе правления ЮМЖД; доставлял экономический материал по ЮМЖД, иногда секретный; являлся ценным осведомителем;

– № 1707, «Сяньшин» – японец, имел связь с японскими военными кругами и журналистами;

– «УПР» (Андреев) – сотрудник паспортного стола; имел связи с полицией, доставал китайские паспорта.

Под псевдонимом «А. И.» проходил бывший колчаковский генерал Александр Тимофеевич Сукин222, который сотрудничал с военной разведкой с 1925 г. Сукин являлся «на дороге начальником Отдела военных перевозок».

С отзывом сотрудников харбинской резидентуры под прикрытием генконсульства весь агентурный аппарат был потерян, за исключением «А. И.» – Сукина.

К сотрудничеству с разведкой А. Т. Сукин был привлечен своим братом Николаем223, тоже бывшим генералом, служившим в армии Колчака. Николай Сукин в своей автобиографии писал, что в начале 1924 г. в Харбине по предложению «особоуполномоченного т. Ракитина» он составил доклад «О системе и характере китайской охраны КВЖД и об охранных войсках Японии на Южно-Манчжурской железной дороге». Доклад был отправлен в Москву.

В феврале 1924 г. Ракитин предложил Н. Т. Сукину организовать «по заданию Москвы агентуру в Южной Маньчжурии» и «обследовать армию Чжан Цзолиня». Переговоры о деталях операции бывший генерал, по его свидетельству, вел «с секретарем тов. Ракитина – тов. Мельниковым Борисом Николаевичем». Так Н. Т. Сукин воспринял должность Мельникова. Он привлек к сотрудничеству с военной разведкой своего брата Алексанра Тимофеевича (псевдоним «Искандер»), своего бывшего адъютанта Николая Васильевича Евсеева и жену брата224, которая исполняла роль курьера.

11 мая 1925 г. Н. Т. Сукин выехал из Харбина в Москву в распоряжение Реввоенсовета СССР. В скором времени он был принят на службу в РККА. Его же брат, Александр Тимофеевич, продолжил сотрудничество с разведкой. Он выехал в СССР только в 1933 г., так как дальнейшее пребывание в Харбине грозило ему репрессиями со стороны китайских властей. Отъезд А. Т. Сукина из Харбина был организован нелегально.

Харбинскую нелегальную резидентуру возглавлял «Фриц» – Евгений Густавович Шмидт. В Китае он находился по документам на имя Отто Грюнберга и занимался торговлей галантереей и «дамскими принадлежностями». Его жена легализовалась под «крышей» организации, поддерживавшей связи с католическими монахинями и обеспечивавшей их питанием.

Среди сотрудников нелегальной резидентуры значился уже упоминавшийся «Барон» – Василий Дидушок, который одновременно являлся помощником легального резидента по агентуре и имел самостоятельную группу экономических осведомителей. Дидушок возглавлял небольшую фирму, о которой уже шла речь выше.

В агентурную сеть нелегальной резидентуры Шмидта входили № 1702, 1709, 1715 и 1716.

Белоэмигрант № 1702 «Молодой» (Поляков) получил китайское подданство и служил драгоманом в Главном штабе охранных войск в Харбине. К сотрудничеству с военной разведкой его привлек А. Т. Сукин. Поляков располагал большим кругом знакомств из разных слоев населения, начиная с «мелкого шпика» и кончая сотрудниками иностранных консульств и руководителями Белого движения. Поляков был лично связан с атаманом Семеновым, его адъютантом Слуцким и пользовался у них большим доверием.

Несмотря на то что он не имел постоянного доступа к документальным данным, от него поступало много ценного военно-политикого и экономического материала. Информация его почти всегда была своевременна и достоверна. Именно поэтому Поляков характеризовался как главный осведомитель. Получаемые от него военные сводки «дислокационного характера» наполовину принадлежали А. Т. Сукину.

№ 1709, «Александр», являлся осведомителем по Белому движению, был связан с Сербиновичем и кирилловцами, харастеризовался как малоценный сотрудник.

Под № 1715 скрывался бывший генерал Александр Иванович Андогский225. Он освещал деятельность русских монархических организаций; его информация была воспринята как неактуальная, и от услуг Андогского пришлось отказаться.

Агент № 1716, «Американец» – Лиллестром, был вицеконсулом американского генконсульства в Харбине. Он передавал доклады американских консулов в Китае, адресованные Вашингтону, и директивы государственного департамента, поступавшие в Китай.

Нелегальная резидентура в Харбине не была радиофицирована и замыкалась на харбинскую резидентуру, находившуюся под легальным прикрытием. Это была мина замедленного действия, которая ждала своего часа.

На начало 1929 г. разведка велась и с позиций консульства в Цицикаре. В число агентов-источников резидентуры под легальным прикрытием входили:

– № 1743 (военный осведомитель, давал сведения по воинским перевозкам);

– «Николай» (добывал сведения по Белому движению; характеризовался как малоценный источник);

– № 1747 (китаец-адвокат, имел связь с чиновниками и военнослужащими; передавал ценный материал);

– № 1748 (китаец в штабе 18-й дивизии, доставлял шифротелеграммы и секретный материал;

– «У» (адъютант дубаня Ван Фулиня, поставлял ценный военный материал).

Буквально через полгода, в июле 1929 г., в связи с конфликтом на КВЖД сотрудники советского консульства в Цицикаре, равно как и все сотрудники советских дипломатических, консульских и торговых представительств в Северном и Северо-Восточном Китае, были отозваны. И ценная агентура цицикарской резидентуры была потеряна, так как ее некому было передать.

Нелегальным резидентом в Мукдене был «Генрих» – Генрих Б. Шварц. Созданная им агентурная сеть состояла из: вербовщика-осведомителя № 1751 («Старик»); немца, служащего немецкой фирмы (он поставлял ценный военный и политико-экономический материал, имел связь с крупными китайскими чиновниками); агентов-источников.

К числу агентов-источников относились:

– № 1752 – китаец, служащий китайской фирмы; поставлял ценный военный материал;

– № 1756 – немец, инженер; добывал ценный материал заказов арсенала иностранным фирмам;

– № 1755 – немец, инженер, работал в арсенале; добывал ценный технический материал.

В состав агентурной сети входили и малоценные агенты, оба русские, – № 1753 и 1754. Здесь же, в Мукдене, имелось «маскировочное предприятие», которое возглавлял «Франц-Иосиф» – Франц Глот.

В Пекине имелся некий Тамберг, китайский подданный, который получал сведения политического характера от чиновников дипломатического корпуса. Информация передавалась им очень редко из-за отсутствия связи.

Проваленный шанхайский сотрудник Портнов, проявивший полную неспособность к агентурной работе, числился нелегальным резидентом тяньцзиньской резидентуры. О его деятельности было известно, что он имел четырех осведомителей, лавочку для прикрытия; при этом достоверность сведений, которые он направлял в Центр, оценивалась как «сомнительная».

В том, что касается Южного Китая, в Центре считали, что в Шанхае уже была создана совершенно нелегальная резидентура, во главе которой стоял опытный и энергичный работник с двумя квалифицированными помощниками, окончившими Восточный факультет Военной академии им. М. В. Фрунзе. Такими выпускниками Восточного факультета являлись Б. Б. Кассони и, судя по всему, К. Е. Даниленко. При этом признавалось, что резидентура существовала всего несколько месяцев и находилась в стадии развертывания. Помимо создания прочной агентурной сети в Шанхае перед резидентурой было поставлено задание организовать подрезидентуры в Ханькоу и Кантоне.

Согласно схеме, нелегальная шанхайская резидентура состояла из Гурвича, нелегального резидента, двух его помощников (Кассони и Лядов, заведующий агентством КВЖД) и технического сотрудника (Гогуль), а также двух «связистов» – связников (Никандрова и Лурье) и единственного осведомителя-источника – «Иностранца». Таким образом, изначально было допущено нарушение заявленных принципов перевода на нелегальные позиции из-за включения в состав нелегальной резидентуры разведчика Лядова, находившегося в Шанхае под легальным прикрытием.

Шанхайская резидентура помимо прямой радиосвязи с Москвой (установлена в начале января 1929 г. через Владивосток) была связана с резидентурой под легальным прикрытием – генконсульство в Харбине, через которое в Шанхай поступали указания и деньги. Сюда же направлялись курьеры с материалами для передачи в Центр.

С представительством бостонской экспортной конторы у Гурвича дело не заладилось. Он установил связь с «Эмерсоном» – доктором Гольпером, человеком, лично известным руководству IV управления. Оказывается, Салнынь вырос с братьями Гольпер. Он же и привлек одного из них к разведывательной работе, представив его лично Я. К. Берзину. Отсюда и привилегированность положения Гольпера, и его завышенные требования, и претензии к Центру, и личные обращении к Берзину. Доктор Гольпер, проживавший в Китае по бразильскому паспорту, был представителем шанхайского отделения «Вост-вага». В последующем фирма Гольпера, получив определенную самостоятельность от «Воствага», продолжала сохранять связи как с самим «Воствагом», так и с Москвой. Именно эту фирму Гурвич на первых порах предполагал использовать в качестве своего прикрытия. В конце декабря 1928 г. Гурвич доложил в Центр, что установил с Гольпером связь и использует его фирму как «крышу» для себя, хотя числится по книгам на службе у его брата. Шанхайская фирма Гольпера имела агентство в Берлине, что позволяло безболезненно осуществлять оттуда переводы в Шанхай.

Однако использование фирмы в качестве «крыши» требовало дальнейшего продолжения вложений со стороны Центра, и немалых. Гурвич должен был внести 10 тыс. американских долларов. Центр согласился на выделение такой суммы. Было принято решение передать Гольперу означенную сумму, когда тот поедет в марте за товаром в Европу через Москву, и еще 2500 долларов для открытия Даниленко фирмы в Ханькоу.

В конце апреля Гольпер был в Москве, привез с собой доклад и отчет Гурвича о работе. Ему выдали оговоренную сумму и еще 4000 долларов на резидентуру для перевода из Берлина в Шанхай.

Доверие к Гольперу было безграничным. Через него, например, к концу августа 1929 г. была передана для нужд шанхайской резидентуры огромная по тем временам сумма – 17 350 американских долларов, переведенных через Берлин, не считая 10 000 долларов, выделенных Центром на развитие фирмы. Гольпера использовали в качестве курьера для доставки почты в обе стороны, когда он через Москву направлялся в Европу для закупок товара и возвращался обратно в Китай.

В конце февраля 1929 г. Гурвич с подачи Гольпера запросил на развитии коммерции у Центра помимо выделенных сумм «платину и камни» и получил положительный ответ за подписью Бортновского. Однако «платину и камни» он не получил. Когда в сентябре того же года Гурвич напомнил об обещанной помощи, то Москва в резкой форме отказала ему.

Но шанхайский резидент продолжал настаивать на своем. Он сообщал, что уже продано больше половины привезенного Гольпером товара из Европы и, несмотря на большие расходы, связанные с приездом семьи Гольпера и его брата, уже сейчас чистая прибыль составила 300 американских долларов. Это не так уж и много. Однако Гурвич ссылался на то, что им не было потрачено ни одного доллара на свою «крышу», кроме 10 тысяч, первоначально отпущенных на это мероприятие. Словом, коммерция требовала новых вложений.

В связи с предполагавшейся очередной поездкой Гольпера в Европу для закупки товаров нужны были деньги. Поэтому Гурвич взывал к Центру выдать обещанные платину и камни, иначе поездка не окупится. В качестве последнего аргумента Гурвич использовал предупреждение, что с отказом Гольперу он лишался «крыши», чем подрывалась его работа.

Центр был неумолим, ответив, что ничем не может помочь Гольперу. Ответ был резонным. Ведь 10 тыс. долларов уже выделили для создания «крыши». Однако резидент не успокоился и продолжал политику ультиматумов, сообщая в Москву, что бизнесмен ставит вопрос о ликвидации фирмы во избежание траты основного капитала. Гурвич считал фирму Гольпера здоровой и безубыточной, ее можно было использовать и в Европе.

Гурвич не сознавал, что его пытаются превратить в дойную корову. От всей этой переписки отдавало нечистоплотностью партнера. В новой депеше из Шанхая от 4 декабря 1929 г. он сообщал, что Гольпер выезжает в Москву с почтой резидентуры за три месяца. В ней Гурвич указывал, что, полагаясь на обещание Центра дать ему платину и меха для реализации, Гольпер привлек к делу брата. Не выполнив своего обещания, подчеркивал Гурвич, «мы их посадили на мель». Сам Гурвич, дескать, не давал Гольперу «проедать» основной капитал, а имевшийся оборотный капитал не оправдывал поездки за товаром. И еще один аргумент в пользу дополнительных вливаний: лучшей «крыши», по мнению Гурвича, для Кассони было не найти. Мало было одного сотрудника фирмы, едва стоявшей на ногах, – Гурвича, теперь туда же подтягивался и его заместитель.

Как выяснилось впоследствии, подавляющая часть всего товара для фирмы в Ханькоу, созданной для прикрытия «Райниса» (Даниленко), была получена из Шанхая от Гурвича и Гольпера в счет денег, выделяемых для Даниленко. Около 90 % всего товара, поступившего к Даниленко, было получено от Гольпера. Но это было еще не все. Гольпер (с ведома Гурвича) преднамеренно пытался сбывать в Ханькоу большую часть залежавшегося и неходового товара. Так, Даниленко было передано большое количество шерсти очень плохих цветов. Эта шерсть пролежала у Даниленко полтора года мертвым грузом, несмотря на попытки продать ее ниже себестоимости. В результате Даниленко был вынужден вернуть шерсть обратно в Шанхай.

Подобная история произошла и с шелком, который был прислан из Шанхая не того артикула и «не тех цветов». Поступавший товар не находил сбыта в Ханькоу даже по бросовым ценам. А Гурвич приказывал «жить и вести работу» на деньги, полученные от продажи шелка.

Создалось критическое положение. Даниленко был, как и Гурвич, никудышний коммерсант. Все его старания, беготня по городу в течение многих недель не дали никаких результатов. Он был вынужден дважды ходить на квартиру к представителю Центрсоюза и просить у него в долг деньги, что не могло не привлечь к нему внимания. Еще бы: нелегальный сотрудник разведки обращался за помощью к советскому представителю. Затем Даниленко стал занимать деньги у индусов. Наконец, ему удалось убедить Гурвича, что присланный товар неходовой, и непроданный товар был возвращен в Шанхай.

4 ноября 1929 г. Даниленко получил письмо от Гурвича, что ему посылается партия одеял. А в начале декабря были получены ящик фланели и другие товары. В апреле 1930 г., во время ликвидации фирмы, Даниленко продавал шелк и фланель за половину цены, потеряв при этом около 1000 американских долларов. Кто должен нести ответственность за эти потери, горе-коммерсант Даниленко не знал: Гурвич категорически отрицал, что ему специально посылался плохой товар.

Ясно было одно, что ни тот, ни другой не были готовы к коммерческой деятельности, отсюда и столь плачевные результаты. Однако в ситуации противостояния прав, как всегда, оказался руководитель, который был связан со своим подчиненным еще и по коммерческой работе.

Таким образом, в нарушение всех правил конспирации создаваемую фирму в Ханькоу, по сути, превратили в филиал шанхайской фирмы. В такой ситуации провал одного звена неизбежно должен был повлечь провал другого.

Показательны в этом отношении рассуждения нелегального резидента харбинской резидентуры (с мая 1929 г. по март 1931 г.) «Кости» – Леонида Абрамовича Анулова. Этот разведчик на собственном опыте убедился в проблематичности использования небольшой коммерческой фирмы в качестве прикрытия.

Анулов считал, что, создавая фирму на какие-нибудь три тысячи долларов, «наш работник» этой фирмой не маскируется, а расшифровывается. Искушенный обыватель легко мог определить, что сотрудники подобной фирмы существуют за счет не мифических прибылей, а некоего побочного дохода. Возникали разные догадки, и незадачливый коммерсант попадал под подозрение. Более того, когда сотрудник разведки со своей фирмой выбивался из ограниченного круга знакомых «на главную коммерческую улицу», где все начинали проявлять к нему интерес, это уже служило предпосылкой к расшифровке нелегального работника.

Анулов, опираясь на свой собственный опыт и опыт своих предшественников, пришел к выводу, что следует раз и навсегда отказаться от практики создания карликовых фирм в качестве прикрытия.

В Харбин (а равно и в любой другой город, где имелись иностранные концессии и проживали в большом количестве иностранцы), по его мнению, надо было приезжать либо представителем какой-нибудь известной иностранной фирмы, либо служащим крупной иностранной фирмы, созданной Разведупром. Руководителем такой фирмы следовало назначать человека, коммерчески развитого, и чтобы он мог лет пять там жить безвыездно и не заниматься при этом агентурной работой. Такая фирма, по мнению Анулова, могла бы служить «прикрытием» как для резидента, так и для связника.

Гурвич поручил Даниленко восстановить связь с агентом-китайцем «Жоржем», бывшим источником «Марка» – Рахманина. «Жорж» владел английским и французским языками и находился здесь же, в Ханькоу, где работал корреспондентом одной из иностранных газет. В свое время его характеризовали как ценного информатора. Это был первый и единственный агент Даниленко, которым, по мнению Гурвича, он только «пользовался и нисколько не разработал его возможностей». Судя по всему, этот источник был весьма ценен, и Гурвич предвзято отнесся к оценке работы и Даниленко, и его агента. По настоянию Даниленко «Жорж», не оставляя работы в редакции, устроился в штаб 18-й дивизии Лу Дипина во время ее пребывания в Ханькоу, затем им были предприняты попытки поступить на службу в ханькоуский офис провинциального правительства.

«Жорж» благодаря своим связям получил выход на штаб жандармерии и штаб 22-й дивизии в провинции Хубэй. Именно отсюда в течение 1929 г. поступали информация о коммунистическом движении в провинциях Хубэй, Хунань, а иногда и в Цзянси, материалы по организации и состоянию милиции – «Миньтуаней», данные о левогоминьдановских организациях в Ухани и т. д. Материалы оформлялись в виде сводок и готовились к отправке в Шанхай.

Основная проблема заключалась в отсутствии хотя бы какой-то налаженной связи между Ханькоу и Шанхаем. Вначале ставка делалась на курьеров. Однако первый курьер появился только через полтора года после приезда нового «начальника».

После многократных обращений Даниленко к Гурвичу приехал Лядов, сообщивший, что он никаких материалов с собой не возьмет. Затем Даниленко поступило указание: посылать сводки на кусочке бумаги – «бандероли газеты». Это была простая отписка, так как кусочек бумаги был слишком мал и очень плох по качеству. Даниленко предпринял несколько попыток, и все они оказались неудачными.

Только с середины июля 1928 г. была найдена единственно возможная в тех условиях форма пересылки сводок: «химические письма» на обратной стороне газеты. Такие сводки – две-три страницы очень убористого текста – Даниленко посылал сначала четыре-пять раз в месяц, а затем по директиве Шанхая – по восемь раз в месяц. Ни одно из его писем-бандеролей (а их было около 50) не было потеряно или задержано.

11 июля 1929 г. Гурвич докладывал в Центр о том, что материалы из Ханькоу обесцениваются вследствие плохой связи с Шанхаем. Сам же Даниленко, по утверждению Гурвича, показал себя слабым работником, и поэтому рацию ему доверить было нельзя. На основании этих не вполне аргументированных доводов Гурвич поставил вопрос об отзыве Даниленко в СССР.

Отсутствие реакции со стороны Центра подвигло Гурвича на новую депешу. Во второй половине сентября 1929 г. он написал на имя Берзина, что перспективы работы Даниленко «…малые и ограничиваются пока материалами по коммунистическим отрядам». Гурвич снова подчеркнул неудовлетворительный характер связи с Ханькоу – материалы поступали только два раза в месяц. И невзирая на то, что в Ханькоу тот был «легализован прилично», автор депеши вновь поставил вопрос об отзыве Даниленко.

Центр тем не менее отрицательно отнесся к предложению шанхайского резидента. Чего было не занимать Гурвичу, так это настойчивости. Между тем Даниленко продолжал присылать в Шанхай информацию (полученную от «Жоржа»), на основании которой в резидентуре составлялись сводки и отправлялись шифртелеграммами в Москву, однако без ссылок на источник.

«Имре» (Кассони) так и не был отправлен в Кантон. Ему на руководство был передан «Иностранец». В ноябре 1928 г. в Шанхай поступила оценка деятельности «Иностранца» и определены основные направления его работы в дальнейшем. В письме Центра, в частности, отмечалось, что материал, представленный «Иностранцем», очень ценный и что следовало серьезно начать работу с этим источником. По характеру представленных материалов, согласно оценке Центра, источник был наиболее осведомлен о деятельности иностранных консулов и настроениях правивших китайских кругов. В этих двух направлениях и предлагалось шанхайской резидентуре вести работу с агентом, освещая попутно и другие вопросы, в первую очередь военные.

Казалось бы, эта оценка должна была разрешить вопрос о доверии Центра к «Иностранцу», однако этого не произошло. Высказывалось мнение, что помимо советской разведки он наверняка сотрудничает и с другими иностранными разведками. Далее утверждалось, что «…он не дает всех материалов, к которым имеет доступ». И, наконец, в вину «Иностранцу» вменялось то, что он знает всех сотрудников шанхайской резидентуры.

У Кассони, правда, подобных сомнений не было, хотя «Иностранец» находился на связи с ним в течение года. Кассони считал его преданным работником, которого следовало использовать в будущем. В ходе общения у Кассони установились доверительные отношения с «Иностранцем». Ему удалось сделать то, что не удалось ни Горбатюку, ни Дидушку, – собрать о личности «Иностранца» достаточно исчерпывающую информацию и разобраться в мотивах его поступков.

Настоящая фамилия «Иностранца» была Зусман. В Китае он был известен под фамилией Дэкросс (Декрос). Родился в 1891 г. в Польше, отец – польский еврей, мать – иностранка («будто бы англичанка»). Воспитывался и учился во Франции. Владел свободно французским, английским, немецким, испанским языками и плохо – русским. Утверждал, что во время Первой мировой войны служил во французской армии летчиком; это подтверждали фотокарточки в форме французского военного летчика, заснятого на аэроплане. В 1918 г. вместе с французской военной миссией при гетмане П. П. Скоропадском был на Украине, вероятно, в качестве переводчика. Впоследствии он несколько раз посещал Америку – бывал в Мексике и США. По его словам, все это время был связан с разведывательной и политической деятельностью. В Мексике «Иностранец» сотрудничал с одной из революционных партий. В США был рабочим на разных предприятиях, в том числе в Детройте у Форда; работал на одной из киностудий в Голливуде в качестве специалиста по летному делу (даже снимался в картине «Крылья»). В Калифорнии «Иностранец» познакомился с членами отдела Гоминьдана в Сан-Франциско и получил рекомендательное письмо к видным гоминьдановским деятелям в Китае. Он оставил Америку и, нанявшись матросом, прибыл в Китай как раз в то время, когда советские военные советники были отозваны из страны.

Имея рекомендательные письма, «Иностранец» легко устроился военным советником при главной квартире Чан Кайши и установил дружеские отношения в первую очередь с деятелями, говорившими по-французски, такими как Ху Ханьминь, Ло Вэньгань и другими.

«Иностранец» последовательно занимал несколько официальных должностей – от советника до директора бюро советников, в том числе и в Департаменте разведки и подготовки». К концу 1927 г. он стал начальником разведки Шанхай-Вузунского гарнизона и имел «….хорошо организованное и сильно развитое учреждение в Шанхае». Число сотрудников и агентов отдела «Иностранца» превышало 200 человек. Это была наивысшая точка его карьеры и влияния в Китае, и к этому времени относятся его первые контакты с шанхайской резидентурой. По его собственному признанию, он уже на Украине свел знакомство с большевиками и хотел сотрудничать с ними, а в Шанхае сам стал искать связи с советской разведкой.

Так «Иностранец» вышел на Горбатюка. Связь с ним была закреплена настолько, что «Иностранец» «…считал себя нашим работником, органически связанным с шанхайской резидентурой», а свою работу на китайцев по мере возможности подчинял указаниям резидентуры. Никаких фактов, свидетельствовавших о его связях с другими иностранными разведками, выявлено не было.

На отдел, возглавляемый «Иностранцем», возлагались задачи по выявлению китайских коммунистов и слежка за деятельностью иностранцев в Шанхае. Для этой цели он имел несколько бюро в международном сеттльменте и во французской концессии. Но свою основную задачу – борьбу с коммунистами – «Иностранец», по его утверждению, выполнял очень вяло, аресты и расстрелы первоначально были сокращены до минимума, зато после ухода «Иностранца» с этой должности картина резко изменилась – в день расстреливали в среднем по пять-восемь коммунистов. Подобная деятельность «Иностранца» тем не менее вызвала гнев местной коммунистической организации. И его жизнь в течение нескольких недель была в серьезной опасности до тех пор, пока шанхайский резидент «Алексеев» не предупредил КПК и ему не придали молодого коммуниста «Чжана» как секретаря, через которого «Иностранец» мог всегда сообщать о готовившихся налетах. После этого расстрелы китайских коммунистов фактически прекратились. Все это не могло не вызвать подозрений со стороны китайского начальства, и доверие к «Иностранцу» было подорвано. Полиция международного сеттльмента воспользовалась сложившейся ситуацией и закрыла его отдел, обвинив «Иностранца» в связях с коммунистами. Китайцы же уволили его весной 1928 г. и этим существенным образом ограничили его возможности. Весь последующий год, до сентября 1929 г. включительно, «Иностранец» был занят тем, что пытался восстановить подорванное доверие со стороны китайцев. Он начал с того, что укрепил свои связи с деятелями левого крыла Гоминьдана и устроился на неофициальную службу в Министерство иностранных дел.

Еще занимая официальную должность и являясь влиятельным человеком в китайских кругах, «Иностранец» попросил прикомандировать к нему одного из «наших работников», которого он мог бы официально устроить у себя помощником. Это было обещано Горбатюком.

Приехав в Шанхай 25 октября 1928 г., Кассони получил от Гурвича распоряжение познакомиться с «Иностранцем» и поступить к нему на службу. Ситуация к этому времени коренным образом изменилась: «Иностранец» только что начал свою работу в Министерстве иностранных дел, но в неофициальном качестве и поэтому не мог устроить советского разведчика в МИД. Все же он свел Кассони как якобы старого друга со своими китайскими знакомыми и с большинством своих источников. Вскоре всем стало известно, что Кассони, являясь в прошлом майором австрийского Генерального штаба, работает с «Иностранцем» в качестве его помощника и советника по военным вопросам. Это полуофициально было признано также Министерством иностранных дел во время первой поездки «Иностранца» на Север Китая (январь 1929 г), в течение которой «Имре» (Кассони) представлял доклады китайскому МИД (за подписью «майор Ласло»). В дальнейшем эти доклады составлялись совместно, но все военные вопросы отрабатывались Кассони.

Первоначально «Иностранец» получал от Министерства иностранных дел за работу скромное вознаграждение в размере 500 мексиканских долларов в месяц. По мере роста заинтересованности в работе их тандема эта сумма была увеличена вдвое, а по возвращении из Харбина после конфликта на КВЖД было обещано выплачивать ежемесячно с 1 октября 1929 г. по 1700 долларов за ценную работу «Иностранца» и Кассони, как говорили в министерстве.

В отношении агентурной работы с «Иностранцем» деятельность Кассони первоначально выражалась в инструктировании «патрона» и контролировании его источников. В дальнейшем сведения собирали оба; доклады составлялись «Иностранцем» после сопоставления и корректировки информации.

Согласно полученной в январе 1929 г. директиве Центра, предполагалось, что работа «Иностранца» должна быть направлена в первую очередь на выяснение позиции китайских руководящих кругов и политических деятелей. Одновременно предписывалось освещать военно-политические и «широкие стратегические вопросы». Этим он и занимался до конца сентября 1929 г. Попутно, главным образом из материалов, добытых для Министерства иностранных дел, предоставлялись сведения контрразведывательного характера – о деятельности атамана Семенова, белоэмигрантах, выявленных советских агентах, о намерении полиции провести аресты коммунистов и т. д.

Помимо китайских связей к сотрудничеству было привлечено несколько агентов (по большей части русских) французской полиции и японской разведки, в том числе генерал Власьевский, доктор Крайтнер и другие. В процессе вербовки находился начальник разведки агентства ЮжноМаньчжурской железной дороги.

Русские агенты давали сведения о деятельности японской разведки в Шанхае и активности белогвардейцев в этом городе. Власьевский поддерживал связь с Семеновым и давал материалы «Братства русской правды» о выявленных советских агентах. Крайтнер представлял все материалы, разработанные германской военной миссией.

Характеризуя «Иностранца», Кассони пытался ответить на вопрос, почему он пошел на сотрудничество с советской разведкой. Материальная заинтересованность не была здесь определяющим фактором, так как сумма, выплачиваемая ему шанхайской резидентурой, не покрывала полностью даже его расходов по добыванию интересовавших разведку сведений и он должен был доплачивать из средств министерства. Кроме того, даже при его полуофициальной связи с китайским МИД, любая иностранная разведка платила бы ему гораздо больше, чем советская. Он мог бы по крайней мере параллельно работать на другие иностранные разведки и хорошо зарабатывать. Однако «Иностранец», по утверждению Кассони, этого не делал. Во время скитаний по всему миру «Иностранец» лишился подданства и не имел никакого паспорта – оказался человеком «без национальности». Его судьба в Китае зависела от частых и неожиданных перемен в политической обстановке, и поэтому он искал для себя, по его выражению, «страну упора». Этим требованиям, по его мнению, отвечал Советский Союз, страна победившей революции, где все его способности, такие как знание иностранных языков, умение приспосабливаться к любой обстановке, находчивость и т. д., вполне могли быть востребованными.

По утверждению Кассони, в течение 1929 г. «Иностранец» работал (исключая китайцев) только на советскую разведку. Его связи с сотрудниками других разведок были, как доносил Кассони, «…более или менее случайными и всегда с нашего ведома и разрешения, а часто по нашим заданиям». Его работа для Министерства иностранных дел самими китайцами оценивалась как отличная, но она производилась под контролем резидентуры. Все сведения, передаваемые «Иностранцем» китайцам, предварительно проверялись Кассони, а зачастую и Гурвичем. Отметал Кассони и другое обвинение против «Иностранца», что он якобы частенько не давал сведений, несмотря на то что располагал ими.

В этой связи Кассони отмечал, что информационные возможности «Иностранца» не были постоянны и сильно зависели от любых изменений в расстановке китайских руководящих кругов. Так, в частности, в начале работы с Кассони, «Иностранец» (как и во все время его сотрудничества с разведкой) делал ставку на возможность прихода к власти «левого» Гоминьдана, вернее, блока Фэн Юйсян – Ван Цзинвэй. В этом случае и он сам, и Кассони, без всякого сомнения, получили бы хорошие официальные назначения. Когда в ноябре 1928 г. «Иностранец» устроился секретарем Военного министерства, он имел возможность получать «хорошие сведения».

После ухода Фэна и отставки военного министра его связи с Военным министерством прервались. Когда в августе 1929 г. прежний военный министр вернулся на свой пост, «Иностранец» опять восстановил прерванные связи. В результате намечалось его назначение на должность по линии Военного министерства, о чем свидетельствовало письмо министра, адресованное лично «Иностранцу». Копия письма была представлена в Центр. В Министерстве иностранных дел, несмотря на положительную оценку его работы, «Иностранец» тем не менее особым доверием никогда не пользовался и только в последние два месяца 1929 г. мог получать интересовавшие разведку сведения о направлениях внешнеполитической деятельности Китая, в частности инструкции по проведению китайско-советских переговоров.

Было одно обстоятельство, которое, возможно, привело к провалу Кассони и «Иностранца», желавшего устроиться в Москве и стать «нашим» работником». Ему еще при Горбатюке была обещана поездка в СССР для установления непосредственной связи с Центром, а потом уже Гурвич заверял его, что летом 1929 г. он поедет в отпуск в Москву. Однако в мае 1929 г. ему в этой поездке было отказано, и он усмотрел в этом недоверие к себе и посчитал, что сотрудничество с ним в скором времени подойдет к концу. Естественно, что при таком раскладе он попытался отыскать «опору» в другом месте. Об этом «Иностранец» сказал Кассони «только постфактум», сообщая, что он связан продолжительное время с китайской компартией через своего секретаря «Чжана», а после отказа в поездке в Москву решил укрепить эту связь, вплоть до вступления в компартию. Центр в конце концов принял решение направить «Иностранца» в Москву.

Надуманным, по мнению Кассони, было и обвинение в том, что «Иностранцу» якобы известна вся шанхайская резидентура и он только ждет удобного момента для провокации. «Иностранец» после отъезда Горбатюка и Натальи Никандровой никого, кроме Кассони, не знал и не сделал никаких попыток выявить кого-либо еще из числа сотрудников резидентуры или агентов. Что касается собственной безопасности, то Кассони был уверен, что «Иностранец» за весь год не подвергался никаким опасностям и мог бы продолжать работу в том же духе, без угрозы провала, разумеется, при умелой организации связи с резидентом.

Такую же позицию занял и Гурвич, который 23 октября 1929 г. докладывал Берзину, что в связи с отъездом «Иностранца» в «Мекку» (Москву) он намерен дать оценку его работе. Учитывая особенности оперативной обстановки в Шанхае, по словам Гурвича, «Иностранец» был нужным работником и всегда сохранял лояльность Москве. Он предлагал использовать его в одной из стран Западной Европы или возвратить обратно в Китай после поездки в Москву. Однако ни того, ни другого сделано не было. В учетной карточке «Иностранца» было записано, что его исключили из агентурной сети как двойника в 1930 г.

Таким образом, в течение 1928–1929 гг. «Иностранец» был основным источником шанхайской резидентуры, дававшим ценную разведывательную информацию.

Выступал он и в качестве вербовщика. В частности, им был привлечен к сотрудничеству китаец «Лева», местный агент Ван Цзинвэя, который информировал шанхайскую резидентуру о взаимоотношениях последнего, находившегося на тот момент в Германии, с Фэн Юйсяном. Оба являлись основными оппонентами Чан Кайши в Южном Китае.

21 ноября 1929 г. Гурвич доносил из Шанхая, что «Лева» получил письмо от Фэн Юйсяна для Ван Цзинвэя, в котором Фэн обещал поддержку последнему. Информация, полученная от «Левы», оценивалась как ценная.

До Шанхая между тем докатывались сведения о провалах, происходивших за многие сотни километров от города.

В начале апреля 1929 г. в Шанхай поступило предупреждение по поводу Никандровой и Гогуля. В частности, сообщалось, что, по имевшимся сведениям, туда выехал «провокатор Лебедь», бывший сотрудник разведывательного пункта во Владивостоке, который знал Никандрову и, возможно, Гогуля. Предлагалось принять меры предосторожности. Уже 19 апреля Гурвич сообщил в Центр, что «провокатор Лебедь» прибыл в Шанхай и наводил справки о Гогуле и Никандровой.

Никандрова выехала в Центр в начале мая. С Гогулем было сложнее. Тот отказался покинуть Шанхай, что наводило Центр на некоторые подозрения.

Гурвич считал, что Москва сгущает краски в отношении Гогуля, который «просто деклассирован», но с Лебедем не связан, и не желает покидать Шанхай из-за семьи. По мнению Гурвича, рвать с Гогулем было нельзя, однако следовало настоять на его отъезде. В итоге Гогуль был изолирован – получал деньги, а от агентурной работы его отстранили. Во Владивосток он был переброшен только в конце 1929 г.

В начале мая 1929 г. Гурвич информировал Москву о том, что из полиции поступил список на 38 лиц, за которыми осуществляется наблюдение; на каждого имеются фотографии и характеристики. В этом списке присутствовали Никандрова, Лядов и Лурье. Однако это не означало еще, что их принадлежность к разведывательной деятельности в целом и к шанхайской резидентуре в частности была раскрыта.

4 мая 1929 г. в связи с отъездом Никандровой и изоляцией Гогуля шанхайский резидент запросил у Центра присылки помощников. И Москва пошла навстречу: в течение трех месяцев в Шанхай прибыли три человека. Но в силу поспешности подбора разведчиков без учета их состояния здоровья, позволявшего переносить климатические условия страны, двое из них уже к концу года покинули Китай.

Первой в Шанхай прибыла «Джо», о чем Гурвич доложил в Москву 30 мая 1929 г. Она открыла студию английского языка и имела четырех учеников. «Джо» обеспечивала связь резидента с «Имре» и радистом. Уже 28 августа Гурвич сообщил в Центр, что женщина измучена местным климатом, больна, настаивает на работе вместе со своим мужем И. Е. Овадисом (Черновым)226 здесь или по месту его назначения. В этой связи Гурвич ходатайствовал о переводе Овадиса в Китай. Центр всерьез отнесся к этому предложению. Но уже в ноябре шанхайский резидент стал настаивать на замене «Джо», так как врач запрещал ей оставаться в Шанхае из-за непрекращающихся сердечных приступов. Четыре месяца непрерывных дождей с последующей жарой делали пребывание «Джо» в Шанхае опасным для ее жизни. «Очевидно, нужно будет отзывать, пригодится в другом районе», – прокомментировали в конце декабря 1929 г. в Центре сложившуюся ситуацию. Гурвич рекомендовал Центру посылать в Шанхай работников со здоровыми легкими и сердцем, а также обучать их радиоделу.

20 июля 1929 г. Гурвичу сообщили, что в его распоряжение через Владивосток направлен «Джон» – Альберт Фейерабенд (американец латышского происхождения), к которому советовали присмотреться и использовать его предположительно в Кантоне. По мнению Центра, командируемый как американский подданный мог бы жить в Кантоне и без особой «крыши», так как «дряная лавочка» могла его только скомпрометировать.

Пробыв месяц в Кантоне, Фейерабенд вернулся в Шанхай в начале октября. Из его доклада следовало, что город на военном положении и переполнен войсками. Основаться в Кантоне, по словам Фейерабенда, было нельзя, а можно поселиться в Гонконге, но с обязательной легализацией, для чего требовались деньги. Центр посчитал, что в Гонконге делать ему нечего; требование же «крыши» со стороны американца было признано необоснованным – с таким паспортом, как у него, можно было «жить сколько угодно».

Гурвич, со своей стороны, поставил вопрос об отзыве вновь прибывшего в связи с его малограмотностью и отсутствием возможности найти ему применение в Шанхае. Результатом затянувшейся переписки с Центром явилось решение Берзина, датированное концом октября 1929 г., срочно отправить А. Фейерабенда в Америку.

7 мая в Шанхай поступило сообщение о направлении нового человека в резидентуру – «связистки» Р. С. Беннет227, которая имела настоящие американские «сапоги» и могла быть использована как для внутренней (с сотрудниками резидентуры), так и для внешней (с агентами) связи.

По прибытии Раисы Беннет («Юзя», «Жозефина») ей была поручена шифровальная работа; она также занималась обработкой англо-американской прессы. Ее прикрытием было преподавание английского языка.

В первых числах августа в Шанхай прибыл из Америки японец «Жорж» – Кито Гинити. Гурвичу предписывалось дать японцу задание, установить военные связи в Корее и наладить работу. Одновременно предлагалось рассмотреть возможность его переезда в Японию для ведения там разведывательной работы в будущем.

Их встреча состоялась, и вскоре японец убыл в Корею с намерением восстановить там старые связи. 20 августа 1929 г. Гурвич доложил в Москву, что получил письмо от Кито из Сеула, в котором тот просил 1200 американских долларов и сообщал адрес и явку. «Видимо, для «крыши», считает, что может осесть там», – высказал предположение Гурвич.

Уже в начале сентября Центр сообщил Гурвичу что связать Кито с аппаратом в Токио пока не может. Шанхайскому резиденту предлагалось по-прежнему держать с ним связь и финансировать его работу. Выделение денег «для крыши» было сочтено нецелесообразным, пока не будет полной ясности, насколько Кито подходит для «нашей работы». Вскоре Центр усомнился в необходимости постоянного пребывания Кито в Корее. Гурвичу было дано указание, что Кито может жить и в Шанхае и вести работу «оттуда».

В октябре Кито уже был в Шанхае. Он легализовался как служащий японской фирмы и начал представлять сводки японской прессы. Гурвич считал, что Кито – способный парень и ему надо дать возможность развернуться как на «нашей» работе, так и в местной японской колонии, что должно было облегчить его работу на Корею.

В связи с этим Гурвичу было предписано «особенно часто» не встречаться с Кито и ни в коем случае не знакомить его ни с кем из аппарата, особенно с «Иностранцем».

 

3.5. Макс Клаузен – верный соратник Рихарда Зорге

В начале января 1929 г. с Владивостоком состоялся радиообмен, который Гурвич квалифицировал как «блестящий». Отныне устойчивая радиосвязь с Москвой (через Владивосток) была установлена.

Однако уже в конце февраля Гурвич пожаловался, что работать самому на рации весьма опасно и запросил радиста.

22 марта 1929 г. радист прибыл. Это был «Ганс» – Макс Готфрид-Фридрих Клаузен228. Он родился 27 февраля 1899 г. в Нордштранде, на маленьком острове в Северном море у западного берега Земли Шлезвиг-Гольштейн. Его отец был мелким торговцем велосипедами. Мать умерла, когда Максу было всего три года. И он перебрался к своему дяде по отцовской линии, у которого и проживал до 1914 г. – до окончания начальной школы. Мечтой Макса было стать механиком, но началась Первая мировая война, которая нарушила все его планы. Идти учиться было некуда. Поэтому Макс стал помогать отцу, занимаясь ремонтом велосипедов. В 1915 г. он поступил в обучение к кузнецу. В 1917 г. Клаузена призвали в армию, в войска связи, и в начале 1918 г. он был отправлен на французский фронт.

«До этого времени я не имел ни малейшего понятия о политике и поэтому был исправным солдатом. Но агитация старых солдат и страшное убийство людей заставили меня переменить взгляды. Во время заключения мира я стал революционером. Но тогда я не знал, что между социалистами и коммунистами была разница», – писал о себе Макс Клаузен.

В марте 1919 г. он обратился с просьбой о демобилизации из армии, так как его отец возражал против продолжения службы. После ухода из армии Макс решил продолжить обучение ремеслу кузнеца, но оказался физически не способным для этой профессии из-за последствий отравления газами на фронте. Он год проработал помощником воспитателя в исправительной школе. И только после смерти отца Клаузен почувствовал себя свободным человеком и в 1921 г. уехал в Гамбург.

Там он поступил моряком на небольшое судно и через два года стал настоящим «морским волком». Весной 1922 г. Клаузен вступил в Союз моряков в Штеттине. А уже летом того же года был арестован за участие в забастовке судовых механиков и приговорен к трехмесячному тюремному заключению. В 1923 г. Клаузен снова вернулся в Гамбург, где стал членом Союза моряков Гамбурга, но все еще не имел связи с коммунистической партией. В последующие годы Макс плавал на различных судах; он все больше и больше приобщался к политике. Этому способствовало и посещение коммунистической ячейки моряков в Гамбурге.

Поворотным в судьбе Макса, как он сам считал, оказался 1927 г., когда он на большом танкере «Нептун» попал в Батуми, где команда была очень тепло встречена местными жителями, что и подтолкнуло его к решению вступить в коммунистическую партию. По возвращении в Гамбург он направился в коммунистическую ячейку моряков, где и заявил о своем желании вступить в партию.

Кандидатский билет Клаузен получил от Августа Рата, одного из руководителей ячейки, а через шесть месяцев стал полноправным членом компартии Германии. С этого момента жизнь Клаузена определялась указаниями партии. Круг его обязанностей был достаточно широк – от привлечения в партию новых членов и проведения пропагандистской работы среди сочувствующих до сбора денег в пользу Международной организации помощи борцам революции. Когда Клаузен оказался без работы, ему поручили распространять листовки, газеты, организовывать собрания.

Летом 1928 г. на вечеринке, которую Клаузен устроил для своих друзей, он сказал присутствовавшему там Августу Рату, что во время войны служил в войсках связи. Вскоре его пригласили в помещение коммунистической ячейки моряков и представили человеку, назвавшемуся Сигизмундом, который сказал, что хочет послать Клаузена в Москву, где он получит хорошую работу. Это был советский разведчик Сигизмунд Абрамович Скарбек229, работавший в Германии под именем Сигизмунда Крейцера.

Макс Клаузен начал готовиться к поездке в Москву. 28 сентября 1928 г. у него на руках был настоящий паспорт, полученный в городском управлении Гамбурга. Объяснение, что он собирается в Голландию на работу по приглашению друга, удовлетворило полицейского чиновника.

Спустя несколько дней Клаузен вместе со Скарбеком выехали в Берлин, где встретились с человеком по имени Георг, который забрал паспорт Макса и дал ему другой. Это был австрийский паспорт на имя Генриха Рихтера. Клаузену также сообщили адрес, куда он должен был явиться по прибытии в Москву. Его Макс должен был выучить наизусть. Ему это не удавалось, поэтому Клаузен купил роман Томаса Манна и отметил буквы в этой книге, чтобы не забыть адрес: Большой Знаменский переулок, дом № 19.

В начале октября Клаузен выехал из Берлина в Москву. Оказавшись в столице СССР, он сразу же направился по этому адресу. Тогда он еще не знал, что в особняке располагался центральный аппарат IV (разведывательного) управления Штаба РККА.

После нескольких формальных вопросов его отвели в комнату, где уже находились три человека. Как впоследствии выяснилось, один из них был преподавателем радиодела, венгром по национальности, а двое других – будущие ученики: Вильгельм Максимович Тель (Георг Максимович Шульце)230 и Келлерман. Вместе с ними он должен был обучаться специальности радиста-коротковолновика.

В течение первых двух месяцев М. Клаузен проходил подготовку по теории и практике радиосвязи с использованием азбуки Морзе. Несколько недель спустя Макс был снова вызван на Большой Знаменский, как выяснилось, для опознания только что прибывшего человека. Это был Йозеф Вейнгарт231, проживавший в СССР под именем Йозефа Иогановича Манеса. Он также был членом коммунистической ячейки моряков в Гамбурге. Макс знал его очень хорошо. Зеппель, как называли его окружающие, также присоединился к начинавшим радистам.

После двух месяцев подготовки Клаузена и его товарищей перевели в Кунцево, где им отвели маленький деревянный домик, в котором были установлены радиопередатчик и приемники. Здесь он под руководством А. У. Филимонова232 настойчиво приобретал навыки в сборке радиостанций и работе на них. Обучение давалась нелегко. И все же Макс Клаузен первым из трех учеников-радистов успешно выдержал экзамен. И почти сразу же был командирован за границу, в Китай.

В Шанхае он остановился в отеле «Плаза», как ему было указано в Москве. Уже на следующий день в его комнату зашел человек и спросил: «Как поживает Эрна?» «С Эрной все в порядке, от нее привет», – ответил Клаузен.

Гостем оказался шанхайский резидент «Джим» – Гурвич, который отвел Макса Клаузена к «Мише» – Константину Мишину, белоэмигранту, офицеру старой русской армии. Мишин покинул Россию в 1918 г. и поселился в Шанхае. Здесь он испробовал множество разных профессий: с мандолиной в руках ходил по улицам и ресторанам Шанхая; много лет был офеней – торговал вразнос перочинными ножами, бритвами и другим мелким товаром. Целыми днями, летом и зимой, бродил

Мишин со своим коробом. В результате такой жизни здоровье его сильно пошатнулось – он заболел туберкулезом. «Я должен сказать, что Мишин был замечательным человеком, – напишет в 1946 г. о русском эмигранте Клаузен в своем отчете по поводу своей нелегальной деятельности за рубежом в пользу СССР. – Он делал все, что только было в его силах. Он всегда сожалел, что эмигрировал во время революции. Я думаю, о нем следует помнить как об одном из людей, которые отдали свою жизнь за пролетарскую революцию».

В Шанхае Мишин проживал в трехэтажном жилом доме на улице Даумер, № 9. В нем Клаузену отвели две комнаты на третьем этаже, но рации там еще не было. Спустя несколько дней Гурвич познакомил его с Гогулем, который жил на улице Фош. Именно у него на квартире находилась радиостанция, и отсюда Гурвич проводил радиосеансы. Через некоторое время радиостанцию перенесли в квартиру Мишина. Первые недели Клаузен провел в изучении особенностей работы на этой радиостанции; одновременно он приступил к изучению английского языка, которым совсем не владел. Освоив работу на собранной рации, Макс стал обучать этому ремеслу и Мишина.

Клаузен в переписке проходил под псевдонимами «Макс» и «Ганс». Псевдонимы были, как правило, незатейливыми и совпадали с именами разведчиков (агентов) или наиболее распространенными именами той или иной национальности (в данном случае «Ганс» или «Фриц»). Самих же немцев в переписке по странной ассоциации нередко называли «колбасниками».

5 июля 1929 г. Гурвич информировал Москву, что по заданию национального правительства «Иностранец» выехал на разведку в Мукден и для ведения переговоров с атаманом Семеновым. Семенов через «Иностранца» выступил с инициативой формирования русской бригады в Маньчжурии. «Иностранец» готов был провести переговоры с белогвардейцем в нужном IV управлению русле. Очевидно, что в организации белогвардейской бригады Москва не была заинтересована.

15 июля 1929 г. приказом из Харбина был уволен со своей должности заведующего агентством КВЖД Лядов. Ему было предписано явиться в Читу для получения дальнейших указаний.

В связи с закрытием генконсульства в Харбине прерывалась радиосвязь с Москвой, так как харбинская нелегальная резидентура так и не была радиофицирована и продолжала поддерживать связь с Москвой через советское представительство. Опыт предыдущих налетов на советские консульства в Китае с последующим отзывом их сотрудников ничему не научил. Оказались невыполненными и решения Центра о переводе разведки на нелегальные рельсы, что предполагало безусловную радиофикацию нелегальных резидентур.

Накануне описываемых событий, в мае, в Харбин прибыл «Костя» – Анулов, назначенный нелегальным резидентом вместо находившегося там с июня 1927 г. «Фрица» – Шмидта. Следом за Ануловым в Харбине появился назначенный его помощником «Бенедикт» – Сигизмунд Скарбек. Новых руководителя резентуры и его заместителя объединяло одно – оба никогда не были не то что в Китае, а на Дальнем Востоке вообще со всеми вытекавшими отсюда последствиями.

Анулов вынужден был констатировать почти «…полное отсутствие технических элементов аппарата, как-то: явочных квартир, фотографии, курьерской связи и т. д.». Судя по всему, наличие до последнего времени «под боком» резидентуры «крыши» (генконсульства) расслабляюще действовало на нелегального резидента Шмидта. Из-за отсутствия явочной квартиры Анулову приходилось носить при себе в течение недели огромную сумму – 17 тыс. американских долларов.

Вербовать новых источников в тот период нагнетания напряженности, по оценке нового резидента, не было возможности. Во-первых, отсутствие сочувствия со стороны большей части «…общественного мнения, которое считало, что большевикам в Маньчжурию не вернуться». Во-вторых, из-за отсутствия специальных подготовленных для этой работы людей. Непосредственно самому резиденту, Анулову, заниматься вербовкой источников было невозможно из-за перегруженности чисто технической работой и по причине малой его осведомленности о местной обстановке в силу кратковременного пребывания здесь, в Харбине. Более того, «принцип агентуры», утверждал Анулов, «… не рекомендует резиденту заниматься личной вербовкой ввиду легкости провала по этой линии».

В ситуации надвигавшегося китайско-советского вооруженного конфликта было принято единственно правильное и единственно возможное решение – опереться на уже имевшуюся агентуру и восстановить старые связи.

15 июля 1929 г. Центр потребовал от резидента в Шанхае свежей информации по Китаю в связи с китайской акцией на КВЖД. От Гурвича требовалось выяснить позицию нанкинского правительства и разузнать все о планировавшихся военных мероприятиях, выявить иностранные державы, поддерживающие китайцев, а также определить позиции иностранных государств в целом по конфликту на КВЖД.

Тем временем ситуация в Маньчжурии обострялась, а у нелегального резидента Анулова в Харбине не было ни рации, ни радиста, который только готовился к отправке из Москвы в Китай. В этой тупиковой ситуации Центром было принято решение, согласно которому Гурвичу следовало развернуть рацию в Харбине и обеспечить связь с Москвой до прибытия харбинского радиста. К выполнению этой сложной задачи шанхайским резидентом были привлечены Кассони, Гогуль и «Иностранец».

21 июля 1929 г. Гурвич доложил в Москву, что он выезжает в Харбин вместе с Гогулем, но свою поездку считает крайне неподготовленной. Своим заместителем в Шанхае он оставил «Джо», так как за Кассони была почти непрерывная слежка. Гурвич подчеркнул, что оставаться в Харбине ему можно максимум 10 суток, не возбуждая подозрения консула.

Вскоре в Шанхай вернулся «Иностранец». Он получил задание от Министерства иностранных дел Китая установить рации в Шанхае, Мукдене, Пекине и Харбине для связи с агентами. Ему также предписывалось расширить сеть на Севере Китая – в штабах и правительственных органах за счет китайских и иностранных агентов. Для выполнения этой задачи требовались радисты и агенты с иностранными и белогвардейскими паспортами. Такое совпадение заданий не могло не насторожить Центр.

6 августа 1929 г. Центр запретил какие бы то ни было «коалиции» с «Иностранцем» по устройству радиосвязи в Харбине. У Центра не было доказательств о двурушничестве «Иностранца». Однако подозрения имелись, и они представлялись вполне обоснованными: Гуравичу была поставлена задача организовать радиосвязь из Харбина и «наладить там информацию»; в это же самое время «Иностранец» получил такое же указание от китайцев. У Центра создавалось впечатление полной осведомленности «Иностранца» о наших мероприятиях.

Однако события развивались своим чередом, и запоздалые предупреждения Центра ничего изменить не могли. В связи с тем что Харбин находился на военном положении, проезд с рацией или ее частями без соответствующего прикрытия был обречен на провал. Приобрести рацию на месте, в Харбине, не зная местного радиорынка и в условиях дефицита времени, не представлялось возможным. Оставалось одно – везти из Шанхая вторую рацию, собранную к тому времени Клаузеном. Но как?

План, который разработал Гурвич, должен был способствовать преодолению существовавших трудностей. Гурвич рассчитывал на легальные возможности «Иностранца» по перевозке различных грузов. И верил в его надежность.

В 20-х числах июля Гурвич и Гогуль выехали в Харбин без рации; им необходимо было подготовить место для организации радиосвязи с Центром. В Харбине шанхайский резидент подобрал квартиру для рации, встретился с Ануловым, уже месяц сидевшим без связи, и взял от него депеши, которые надо было отправить из Шанхая.

В начале августа выехали в Харбин Кассони, Клаузен и «Иностранец» с рацией, собранной Максом в Шанхае. Привлечение «Иностранца» было продиктовано необходимостью провоза рации – он был «крышей» в поездке. У «Иностранца» на руках имелось письмо от Министерства иностранных дел, разрешавшее провоз рации. Как утверждал Гурвич, «Иностранец» не знал радиста и, пробыв несколько дней в Харбине, вернулся назад.

В отчете о работе в Китае Макс Клаузен уточняет некоторые детали этой операции. Летом 1929 г. он сам начал монтировать передатчик. Посоветовавшись с Гурвичем, купил специализированный американский журнал и нашел там схему передатчика «Армстронг». Но так как к тому времени у него не было еще достаточного опыта, передатчик, который Клаузен сконструировал, оказался очень громоздким. Чтобы сделать передатчик удобным для переноски, Макс вмонтировал его в чемодан. Когда из Москвы поступило указание ехать в Харбин и установить там радиосвязь с «Висбаденом» (так в оперативной переписке назывался Владивосток), эту рацию и решено было взять с собой.

Гурвич объяснил Клаузену, что передатчик в Харбин повезет его приятель, французский дипломат, которого Макс не знал. Этим «дипломатом» был «Иностранец». Когда пароход, на котором Клаузен, Кассони и «Иностранец» прибыли из Шанхая в Дальний, ошвартовался к причалу, среди других чемоданов, выгруженных на палубу парохода, Макс увидел и свой чемодан с передатчиком. Он сильно перепугался, так как тогда еще не знал, что багаж дипломатов не подлежит досмотру.

Не дожидаясь прибытия передатчика, Гурвич, оставив Гогуля для связи с Ануловым, 6 августа убыл в Шанхай. Путь обратно занял десять дней из-за наводнения в Маньчжурии и холерного карантина шанхайских пароходов в Дайрене.

По приезде в Харбин Клаузен снял комнату в пансионате, подобранном ему Гурвичем. Особой легенды пребывания Клаузена в Харбине разработано не было. Людям, которые интересовались, что он делает в Харбине, Макс отвечал, что приехал на несколько месяцев, чтобы познакомиться с городом.

Поскольку тогда Клаузен не знал еще о существовании комнатных антенн, он должен был просить администрацию пансионата разрешить ему развернуть антенну на крыше, объяснив, что хочет установить приемник.

Первой задачей было смонтировать приемник. Это было нелегко, так как магазины, где он мог купить радиодетали, принадлежали японцам, которые проявляли повышенный интерес к покупателям-иностранцам. И когда один из торговцев спросил Макса, что он собирается делать с коротковолновым приемником, Клаузен сделал вид, что не понимает вопроса, и покинул магазин. Больше там он не показывался. Несмотря на трудности, Макс все-таки достал необходимые детали для приемника и сборал его в один день.

Теперь встал вопрос о передатчике. Сам передатчик у него уже был, но не хватало ключа и некоторых деталей. Обойдя весь Харбин, Клаузен конце концов купил необходимые комплектующие, за исключением ключа. Ключ он сделал сам из лезвия небольшой пилки, прикрепив его к куску железа. Эта конструкция мало напоминала ключ, но работать на нем было можно. Передатчик Клаузен поместил в чемодан, который поставил под кровать. Приемник же всегда держал на столе.

В Харбине Макса нашел Скарбек, его знакомый по Гамбургу. В последующем телеграммы для отправки в Центр Макс получал именно от него.

21 августа 1929 г. Макс Клаузен впервые вышел на связь с Москвой. Уже 22 августа он получил телеграмму, в которой Кассони предписывалось рацию передать Анулову, а самому вернуться в Шанхай. Предполагалось, что вместе с ним следовало выехать и Гогулю. Макс же должен был оставаться в Харбине до прибытия радиста из Москвы. Центр требовал от Анулова принять все меры по выяснению перебросок китайских войск и складывавшейся политической обстановки. Газетная информация Центр уже не удовлетворяла.

Клаузен вспоминал, что ему приходилось работать почти каждый день. Обстановка в пансионе была «ужасной». Его комната выходила непосредственно в коридор, где все время находились люди. Радист не испытывал страха, но сильно нервничал, так как ответственность была слишком велика. Незначительный шум от работы ключа мог испортить все. И эта нервотрепка продолжалась около шести недель.

Другая трудность заключалась в том, что надо было куда-то девать вышедшие из строя батареи. В комнате Клаузен хранить их не мог, поэтому укладывал по пять-семь штук в чемодан, выносил их в парк и в темноте выбрасывал. Всегда приходилось тщательно проверять, нет ли рядом посторонних.

Однажды положение сильно усложнилось. Как-то возвращаясь домой, Клаузен заметил двух человек, которые выглядели необычно. Они прохаживались вдоль дома и рассматривали антенну на крыше. Лифтер пояснил, что один из незнакомцев – директор радиостанции, находившейся неподалеку от пансионата, а другой – «офицер в гражданском платье».

На следующее утро Клаузен пошел на радиостанцию и зарегистрировал свой приемник. На вопрос о характеристиках приемника он ответил, что приемник длинноволновый, так как полагал, что коротковолновые приемники в Харбине запрещены. У Макса же приемник мог принимать передачи и на коротких, и на длинных волнах. По окончании работы он всегда настраивал станцию только на прием длинных волн.

На радиостанции Клаузену выдали железный жетон, который он должен был повесить на дверях своей комнаты. Макс жил в постоянном ожидании, что кто-нибудь придет с радиостанции осмотреть его приемник, но так никто и не появился.

29 августа в Харбин прибыл радист-немец Келлерман, знакомый Клаузена по радиошколе. Гогуль и Кассони к тому времени уже выехали в Шанхай.

26 сентября рация была перевезена на новую квартиру. Эта квартира принадлежала агенту харбинской резидентуры – американскому вице-консулу в Харбине, который передавал доклады американских консулов в Китае, адресованные Вашингтону, и поступавшие из США директивы. Клаузену пришлось самому устанавливать радиостанцию. Только после этого он был отправлен обратно в Шанхай, куда и прибыл 14 октября.

В конце августа Гурвич ходатайствовал перед Москвой о представлении к ордену Красного Знамени Кассони и Клаузена «…за отличную работу в связи с установкой рации в Харбине».

Тем временем харбинский резидент Анулов, получив рацию, стал направлять в Центр информацию: «документальные материалы военного характера» добывались через «А. И.» и «Ал. Ив.», а «недокументального характера» – через № 1702.

Развить агентурную сеть в этих условиях было чрезвычайно трудным занятием. В этой связи максимум внимания было обращено на усиление качественной стороны имевшейся сети и использование ее возможностей, а также на восстановление старых связей. Так, «старый агент» «Ал. Ив.», китаец, подполковник Генерального штаба, занимавший должность адъютанта дежурного генерала штаба охранных войск, «возобновил работу во время конфликта».

«Ал. Ив.» работал «из-за сочувствия к нам», имел доступ к документальным данным, однако не использовал эту возможность «…по причине отсутствия опыта в работе и малограмотности», хотя считался одним из лучших офицеров. Агент часто выезжал на инспекции с генералами, но не мог «…изложить на бумаге сущность этой инспекции». От него поступали копии документов, сделанные от руки. При этом «Ал. Ив.» всегда делал отметку на передаваемой информации – достоверна она или нет. Анулов писал: «…В работе ленив и нуждается в частом подталкивании…» Чтобы его научить работать, полагал Анулов, нужно было «еще потратить год» и связать его с человеком, который говорит по-китайски. Судя по всему, к сотрудничеству с разведкой китайца «Ал. Ив.» привлек «А. И.» – А. Т. Сукин.

Псевдонимы «А. И.», «Ал. Ив.», под которыми скрывались А. Т. Сукин и китайский агент соответственно, свидетельствовали о небрежности резидентов на месте при выборе «кличек», что создавало предпосылку к путанице. И тот, и другой агенты в отдельных документах проходили как «Александр Иванович», и это при том, что одно время в состав агентуры харбинской резидентуры входил Александр Иванович Андогский.

Продолжала поступать информация и от № 1716, вицеконсула генконсульства США в Харбине.

С объявлением военного положения местные условия работы значительно ухудшились. В такой стране, как Китай, «человек с ружьем» имел все права. Поспорив с китайским солдатом в автобусе, № 1702 при выходе был ранен этим солдатом из маузера, несмотря на то, что он имел «офицерский значок из штаба» и прекрасно говорил по-китайски. В результате ранения агент около двух недель находился на излечении. Что касается рядового населения, то оно было в сильной степени терроризировано, что в значительной степени затрудняло работу. Движение по улицам разрешалось до 11 часов вечера. С наступлением темноты даже в тех районах города, которые считались отосительно безопасными для проведения встреч, встречаться все-таки было нельзя из-за патрулей, которым «принадлежала вся власть». Встречаться с работниками аппарата приходилось под видом знакомых коммерсантов, а с источниками – вечером, до 23 часов. Но в обоих случаях встречи были сопряжены со значительным риском.

27 ноября 1929 г. Анулов получил телеграмму за подписью Берзина, в которой сообщалось, что поступавшие из Харбина телеграммы ценны, однако им следовало придать более систематизированный вид.

Перед харбинской резидентурой в качестве основной ставилась задача следить за дислокацией войск, переброской подкреплений из Мукдена, взаимоотношениями генералитета, особенно Чжан Цзосяна (в 1928–1932 гг. – председатель правительства провинции Цзилинь, заместитель командующего пограничными войсками Северо-Восточного Китая) и Чжан Сюэляна, а также отслеживать политико-моральное состояние китайских частей в зоне боевых действий.

Центр высоко оценил деятельность харбинской резидентуры в ходе конфликта на КВЖД. Агентуре в Китае приходилось работать буквально в боевых условиях. Тем не менее в Харбине бесперебойно функционировала нелегальная резидентура, удовлетворительно освещавшая оперативные переброски китайских войск и политическую жизнь края. Центр отметил также эффективность использования во время конфликта на КВЖД радиостанции, установленной в Харбине. Она безотказно работала «до последних дней», благодаря чему имелась возможность своевременно передавать информацию о положении в Маньчжурии.

Резидентура во время ведения боевых действий находилась в абсолютно нелегальных условиях и вне всякой связи с советскими учреждениями в Маньчжурии. За весь период конфликта провалов по линии харбинской резидентуры не было. Во главе харбинской резидентуры, как подчеркивал Центр, стоял товарищ с большим агентурным опытом.

За обеспечение боевых действий в Маньчжурии разведин-формацией Леонид Анулов был награжден орденом Красного Знамени, а его помощник – Сигизмунд Скарбек – серебряными часами.

Однако деятельность шанхайского резидента Гурвича и сотрудников резидентуры Макса Клаузена, Кассони, Гогуля, а также агента «Иностранца», которыми в совершенно незнакомой и непривычной для них обстановке был налажен канал бесперебойной передачи информации от имевшейся агентуры и были достигнуты столь впечатляющие результаты, оказалась обойденной вниманием.

Использование рации в Харбине и Шанхае дало положительные результаты. В 1930 г. было решено организовать рации в Кантоне и Ханькоу.

7 сентября 1929 г. Гурвич доложил, что японскому секретному агенту Мияте Рутвалону было поручено следить за «Иностранцем» и Кассони. Задание, как выяснилось, было не местное, оно поступило из Японии. Французская же полиция, в свою очередь, запросила Бухарест о подданстве Кассони. 3 октября он уже выехал в СССР через Японию, при нем была почта из Шанхая. А следом за Кассони, в 20-х числах октября, Шанхай покинул «Иностранец», причем своевременно, так как у него был обыск, в ходе которого, впрочем, ничего не нашли.

Вернувшись в Москву, Кассони, имея за плечами годичный опыт пребывания в Шанхае, решил поделиться с коллегами своими соображениями по организации агентурной работы с китайцами. Он считал, что подход здесь должен быть иной, чем в других странах.

Совершенно ошибочно считать, утверждал Кассони, что китайский агент – дешевый. Всегда можно найти за 40–75 мексиканских долларов в месяц профессионального агента-детектива, который давал бы сведения и ответы на любой запрос. Но доверять подобным сведениям нельзя, так как они либо почерпнуты из китайских газет, либо просто выдуманы. Верные сведения, подчеркивал Кассони, можно было получить только от чиновников, особенно от секретарей высокопоставленных лиц. Это были, как правило, молодые люди, сорящие деньгами и любившие похвастать (особенно при понимавшем китайские события иностранце) своим знанием и влиянием «в высокой политике». Несмотря на всю продажность китайской бюрократии, указывал Кассони, требовался очень большой срок для того, чтобы перейти к вознаграждению прямой уплатой. Эти секретари получали жалованье около 250–300 мексиканских долларов, воровали сколько можно. Кроме того, все они как один являлись родственниками влиятельных и богатых людей. Один Чан Кайши имел в учреждениях национального правительства в Нанкине, по неполному подсчету, 53 родственника. К таким людям невозможно было подойти с 50 долларами.

Кассони уточнил некоторые требования, предъявляемые к нелегальным работникам-вербовщикам. Они должны владеть английским, хорошо знать Китай, быть в курсе современных китайских событий и хотя бы минимально владеть основами китайского языка и письменности, что очень ценится китайцами. Сам Кассони приобрел, к примеру, несколько ценных «друзей» посредством умения писать около 1500 иероглифов.

Лучше всего, утверждал Кассони, отправлять работников под видом людей, изучающих Китай, его язык, экономику или политику. Это давало возможность вступления в контакт с молодыми китайскими профессорами, окончившими колледжи в Америке или университеты в Англии. При умелом «обращении» такие связи могли перейти в дружбу. Нелегал становился своим среди родственников и друзей новых знакомых и, таким образом, «врабатываясь» медленно, но упорно в китайскую среду, где можно было подобрать людей, которые были бы ценны в дальнейшем как источники.

Однако на подобное «врастание» требуется много времени, так как ко всякому иностранцу китайцы относятся с подозрением и даже при хороших деловых связях редко допускают иностранцев в свою частную жизнь. Следует быть все время рядом с ними, ходить вместе в кино, в дансинг, играть в китайскую игру маджонг. Последнее особенно важно, так как все китайцы любят играть в эту игру и очень ценят иностранца, который усвоил ее правила. В целом следует вести такую жизнь, какую ведет европеизированный молодой китаец. Для этого, как отмечал Кассони, наш работник, конечно, должен иметь навыки «джентльмена». Кроме того, он должен уметь правильно построить беседу. При умелом ведении разговора китаец, который всегда готов спорить о политике, заговорит об интересующей теме, и если ему возражать (при этом не выказывая своего невежества, а демонстрируя иную точку зрения), тот обязательно расскажет все, что ему известно от начальства, влиятельных родственников и друзей. Если таким образом будут получены сведения из двух, трех не зависимых друг от друга источников, то после их сопоставления можно получить более или менее достоверную информацию.

Подобный способ сбора сведений может продолжаться довольно долго (до одного года), «…тем более что в Китае, как правило, документов почти нет, и даже официальные телеграммы, декларации и протоколы большей частью служат маскировкой истинных намерений».

В этот период, по мнению Кассони, вознаграждение должно производиться не прямой оплатой, а дружескими услугами. Такими услугами могут быть небольшие займы (которые никогда не возвращаются), приглашения на обеды, в кино и кабаре, игры в маджонг (где китаец никогда не оплачивает проигрыша, а выигрыш всегда забирает), даже приглашения для них женщин («среди китайцев много любителей иностранок, а в Шанхае такого товара много»).

Если окажется, что источник ценен, то можно переходить к следующему этапу работы, когда он будет давать письменные доклады по интересующим разведку темам, а в уплату будет более смело требовать разные суммы «взаймы». Эти сведения, конечно, должны быть также проверены из других источников, хотя бы словесных. К такому этапу работы Кассони, по его словам, смог перейти только к концу года своего пребывания в Китае и то только с двумя «друзьями»-источниками.

Дальнейшее развитие дела, т. е. установление прямой оплаты и взаимоотношений «разведчик – агент-источник», едва ли является оправданным в условиях Китая, считал Кассони. От регулярного агента очень трудно избавиться, а при часто и неожиданно меняющейся обстановке, когда при смене начальника меняется и весь состав учреждения, хороший агент сегодня может завтра стать совершенно бесполезным.

Кассони утверждал, что подобный метод работы должен быть правилом в Китае и только в исключительных случаях следует прибегать к вербовке источника на западноевропейский лад, когда он будет регулярно добывать нужные сведения, не требующие почти никакой проверки.

В связи с отъездом «Иностранца» Гурвич усилил вербовку новых агентов. «Коммерсант» (Лурье) привлек к сотрудничеству бывшего русского кавалерийского офицера «Тенора», недавно прибывшего из Харбина. Друг «Тенора», бывший штабной офицер Фэн Юйсяна, работал во французской полиции и имел связь с Нанкином. По заданию Гурвича «Тенор» стал членом «Братства русской правды» и «Казачьего союза». Первый материал, который поступил от друга «Тенора», был об армии Чан Кайши. Телеграммы, составленные на основании данных, полученных от «Тенора» и уже упоминавшегося «Левы», часто оценивались как ценные.

Помимо установленной радиосвязи с Центром и действовавшей курьерской связи между Харбином (далее шанхайские материалы направлялись диппочтой из генконсульства и, наоборот, почта из Москвы поступала в генконсульство) и Шанхаем Гурвич пытался наладить еще один канал связи. Он запрашивал у Москвы адрес для посылки книг, в обложки которых можно было бы вкладывать негативы в уменьшенном виде.

Уже 28 июня Гурвичу был передан адрес для отправления книг: Москва, Центр, Никольская, 1/3, книгоиздательство «Прометей». Для пробы предлагалось прислать малоценный материал. Вскоре в Шанхае получили еще один адрес – на сей раз берлинский.

19 октября Москва получила через Берлин книги с негативами, направленные Гурвичем. Подготовка материалов для отправки в Центр по указанному каналу была позднее подробно описана Максом Клаузеном.

Он получил от резидента фотоаппарат, который был «страшно больших размеров». Это была цейссовская камера. Именно им он должен был фотографировать документы. Так как это был аппарат, производивший съемку на удаленном расстоянии, Клаузен прикреплял на стене шесть документов и делал снимок. Затем он проявлял пленку и помещал ее в предварительно разрезанный переплет книги. Для этого использовались издания с особенно толстыми переплетами. Попрактиковавшись, Макс стал настоящим специалистом в этой области. Эти книги отправлялись с китайской почты в книжный магазин Гамбурга.

Каждый раз почтовый чиновник заставлял Клаузена вскрывать бандероли и внимательно просматривал книги, но никогда ничего не обнаруживал. Макс гордился «чистотой» своей работы, и, действительно, она была высокого качества. Опыт с книгами показал, что на посылку корреспонденции из Шанхая в Гамбург требовалось полтора месяца. На страницы направляемых в Центр книг также наносился тайнописный текст, что, правда, не всегда давало положительные результаты.

В ноябре 1929 г. от Гурвича, проводившего Кассони в Москву, избавившегося от «Джона» – Фейерабенда и оставшегося только с больной «Джо», потребовали выехать в Кантон для налаживания там работы. В ответ Гурвич, сам страдавший болезнью горла и ожидавший замены, ответил Москве, что не может разорваться на части и выехать в Кантон, так как он в Шанхае один, не говоря уже о том, что болезнь горла прогрессирует. В Шанхае же, указывал Гурвич, он еще мог продержаться до смены.

Центр прореагировал на этот крик души, пояснив, что имелась в виду лишь кратковременная поездка в Кантон после прибытия «смены». От Гурвича потребовали срочно сообщить явку для отправляемого в Шанхай корейца в «качестве связиста с китайскими источниками». По приезде замены шанхайскому резиденту предлагалось откомандировать больную «Джо» в Центр.

Известие о направлении корейца в резидентуру, похоже, не обрадовало Гурвича. И на то были свои основания. Корейская колония в Шанхае была весьма немногочисленной и находилась под строгим надзором японской консульской полиции, которая прибегала к частым арестам даже без формального повода. Легализоваться корейцу в Шанхае тоже было очень трудно, так как требовало много времени. В этой связи Гурвич предложил направить в Шанхай «китайца со знанием английского». Корейца же следовало обучить радиоделу «с целью посылки его с нашим японцем в Корею».

Однако предложения Гурвича не устраивали Центр. Кореец, носивший псевдоним «Ветлин», предназначался для нового агентурного аппарата. Поэтому Гурвичу запрещалось втягивать его в работу, а предписывалось передать своей замене.

Намечался приезд новых сотрудников и отъезд «старых» работников.