4.1. Деятельность Н.П. Игнатьева в Османской империи в 60—70-е годы.

Канун Русско-турецкой войны

30 августа 1865 г. Н.П. Игнатьева производят в генерал-лейтенанты, а с 25 марта 1867 г. он чрезвычайный и полномочный посол в Османской империи. «Русский посол в Царьграде, — писал в своих воспоминаниях один из современников графа, — оказался столь влиятельным, что сами турки то ли в шутку, то ли всерьез называли его первым после султана лицом в Османской империи — всесильным ״московским пашой״». Русский генерал-носол, словно магнит, притягивал к себе жителей города (Канева Калина. Рыцарь Балкан граф Н.П. Игнатьев. М., 2006. С. 25).

К Игнатьеву благоволил султан Абдул-Азиз, он сблизился с его сыном Изет-дином, встречался и обменивался корреспонденцией с престолонаследником, будущим султаном Муратом V. Игнатьеву удалось установить доверительные отношения со многими министрами Порты. Он прекрасно знал положение в империи, интриги в серале, а также обладал обширным компроматом на турецких министров и чиновников. Но особое влияние Игнатьев оказывал на самого великого визиря Махмуда Недима-пашу, от которого он получал информацию. По отдельным свидетельствам, великий визирь настолько переориентировал внешнюю политику страны с Англии и Франции на Россию и до такой степени зависел от российского посла, что турки прозвали его Недимов. Об этом, в частности, вспоминал глава судебной комиссии Джевдет-паша, описывая события 1875 г.: «Я выехал в Одрин и Пловдив и доехал до Софии. Мои наблюдения показывают, что в Болгарии все идет к большой революции. Поскольку я знал, что мой письменный доклад великий визирь Махмуд Недим-паша тотчас же покажет Игнатьеву, я решил докладывать устно» (Канева Калина. Указ. соч. С. 45–46).

Информация к Игнатьеву поступала и от сотрудников посольства в Константинополе, и российских консульств во многих городах Османской империи, которые в своей деятельности опирались в том числе и на негласные источники, сотрудничавшие чаще всего на платной основе. Проблема во многих случаях состояла не в том, чтобы приобрести секретный документ, а в том, чтобы доставить его по назначению в Россию, минуя контроль со стороны местной спецслужбы. Поскольку направлять информацию, полученную в документальной или устной форме, в специальных пакетах с сургучной гербовой печатью посольства было опасно — такие пакеты вскрывались турками в первую очередь и запечатывались после перлюстрации без малейших следов вскрытия, Игнатьев прибег к рискованной затее. Он стал отправлять всю свою корреспонденцию в самых обычных письмах, запечатанных в грошевые конверты, которые пролежали до этого некоторое время рядом с селедкой и мылом. Н.П. Игнатьев заставлял своего лакея подписывать конверты на имя дворника или истопника российского Министерства иностранных дел по частному адресу их проживания. И этот способ оказался действенным. Николай Павлович стал прибегать к такой уловке после курьезного случая, имевшего место еще во время его службы военным агентом в Великобритании. Однажды Игнатьев получил дипломатической почтой письмо из Военного министерства в Петербурге с явными следами вскрытия. Он немедленно попросил аудиенции с английским министром иностранных дел, в ходе которой сообщил, что британские спецслужбы тайно читают личную и служебную корреспонденцию членов русской дипломатической миссии. Министр всячески отрицал подобную практику спецслужб, но будучи уличенным демонстрацией злополучного конверта, не нашел ничего лучшего, как заявить настырному военному агенту; «А что же я, по-вашему, должен был вам сказать? Неужели вы думаете, что нам не интересно знать, что вам пишет ваш министр и что вы ему доносите про нас?» (Майский С. «Черный кабинет». М, 1922).

Огромную популярность Игнатьев снискал у населения своим внимательным и справедливым отношением к тяжбам и конфликтам, которые ему приходилось разбирать, благотворительностью, а также рядом смелых поступков. Так, например, он спас 17-летнюю черкесскую девочку, проданную в гарем султану укравшим ее мусульманином, которой удалось бежать и укрыться в российском посольстве. Игнатьев не только вырвал девушку из рук евнухов, но и добился освобождения из тюрьмы нескольких христиан, способствовавших ее побегу (Канева Калина. Указ. соч. С. 39).

Особые отношения российского посла с султаном и великим визирем позволяли ему решать многие вопросы, в том числе и улаживать конфликты христиан с османскими властями на местах и в столице. Игнатьеву неоднократно удавалось вырвать из тюрем или помочь в бегстве участникам и лидерам славянского освободительного движения.

Посольство непрерывно оказывало финансовую помощь частным лицам, школам и монастырям — только в 1868 г. было роздано 87 тыс. рублей.

В Константинополе он оказался на волосок от смерти: польскими эмигрантами на него было совершено покушение.

У молодых болгар, созревших для борьбы, не было ни опыта, ни военных знаний. Россия, постоянно находившаяся под пристальным вниманием западных сил, не могла создать на своей территории военного училища. На графа Игнатьева была возложена трудная и деликатная миссия найти другой способ обучать молодежь военному делу. Прибывший в 1866 г. в Константинополь сербский князь Михаил Обренович после переговоров с российским послом дал согласие открыть «Болгарское военное училище в Белграде», позднее «Болгарская легия».

Игнатьев сыграл огромную роль в отделении болгарской церкви от Константинопольской патриархии, что явилось значительным шагом к созданию болгарской национальной государственности. Он контролировал деятельность Русской православной церкви в Палестине. Он укрепил русское влияние на Афоне, по его инициативе иноками с Афона был основан Новоафонский монастырь в Абхазии (Хевролина В.М. Указ. соч. С. 99—119).

Игнатьеву удалось создать благоприятный психологический климате посольстве, организовать коллектив единомышленников из способных и эрудированных сотрудников. Среди них было немало болгар, а также представителей других национальностей. Особое внимание Игнатьев обращал на подбор сотрудников в генконсульства и консульства, разбросанные по всей Османской империи. Именно через них вербовалась агентура на местах, дававшая ценные сведения.

Не переставая тщательно изучать реальное положение христиан в Османской империи, анализируя менявшуюся международную обстановку, Игнатьев неоднократно составлял планы, программы, записки в МИД, императору, проекты о реформах, которые следовало предъявить Турции в пользу христиан.

По настоянию Игнатьева Петербург выделил в 1866 г. 25 тыс. рублей на поддержку болгарских отрядов, но деньги пришли уже после их разгрома. Игнатьев предложил отдать отпущенную сумму сербскому правительству, которое должно было передать ее болгарам, когда они будут действовать вместе с сербами. Вообще, он считал, что для достижения успеха все нити христианских политических предприятий должны быть сосредоточены в руках сербского правительства.

Игнатьев был сторонником освобождения турецких христиан силами самих народов, но при активной поддержке России, которая должна была, по его мысли, содействовать их объединению и сплочению, оказывать им финансовую и материальную помощь, в том числе вооружением и военными инструкторами. Такая помощь, правда в небольших размерах, оказывалась, особенно в период Восточного кризиса 70-х гг., когда для сербов и болгар закупалось в Европе оружие, русские офицеры направлялись в сербскую армию. Делалось это под прикрытием славянских комитетов, общественных организаций помощи славянам, созданных в России в 50—60-х гг.

Так, зимой 1867–1868 гг. подготовку восстания в Болгарии вел Одесский комитет. Об этом было известно русской дипломатии, в частности послу России в Константинополе. Адъютант Н.П. Игнатьева поручик В. Скалон лично участвовал в разработке Одесским комитетом плана доставки оружия в Болгарию, а затем в апреле 1868 г. вместе с И. Кишельским подготовил к отправке большую партию вооружения (40 тыс. ружей) из Николаевского арсенала. Однако Военное министерство по политическим соображениям приостановило эти приготовления.

Действия Игнатьева в 1867 г. не привели к существенным результатам — локальные вспышки были подавлены, объединения с сербами не произошло. Новое сербское правительство Й. Ристича взяло курс на сближение с Западом и на примирение с Турцией, особенно после отвода турецких гарнизонов из Сербии. Оно не только приостановило военные приготовления Порты, но и в апреле 1868 г. закрыло Болгарскую легию (Канева Калина. Указ. соч. С. 35).

В 1866 г. к Игнатьеву тайно обратился один из предводителей албанцев с просьбой к России помочь его стране в свержении турецкого ига. Игнатьев сумел привлечь его к сотрудничеству и даже добиться от него письменного обязательства действовать тайно и ничего не предпринимать без его ведома. В доказательство своей искренности конфидент Игнатьева, по совету российского посланника, направил тайно в Россию на временное жительство свою семью.

Далее русский посол сумел убедить Петербург в необходимости присылки крупной суммы денег (200 тыс. рублей в разной валюте) для подкупа других лидеров албанцев, чтобы воспрепятствовать использованию турками албанцев-мусульман для подавления разного рода вспышек или восстаний сербов, а также для распространения среди них идеи борьбы за независимость страны 01’ Османской империи. Петербург пошел на выделение требуемой суммы, большая часть из которой была доставлена в Константинополь курьерами.

В марте 1868 г. Н.П. Игнатьев обратился с письмом к министру иностранных дел А.М. Горчакову, в котором выдвинул идею формирования общественного мнения в Западной Европе о политике России в Османской империи. «Тщательное наблюдение и четырехлетний опыт убедили меня, — докладывал министру Игнатьев, — что лживые корреспонденции с Востока и телеграфические известия, распространяемые мгновенно по свету, преимущественно основываются на сообщениях нескольких корреспондентов, проживающих или временно пребывающих в Константинополе, из коих каждый снабжает сведениями целую группу европейских газет. Некоторые их этих корреспондентов мне лично известны». Игнатьев предложил «хотя отчасти парализовать корреспонденции, направленные против России, помещая одновременно через тех же людей, сведения, представляющие события в свете нам более благоприятном». Не забыл Игнатьев и необходимость воздействия на местную прессу. Для достижения этой цели, по словам Игнатьева, необходимо было предоставить в распоряжение посольства в Константинополе «известную сумму денег, разрешив войти в соглашение с людьми, доставляющими статьи и известия в газеты европейские разных оттенков». «В виде опыта» российский посланник предложил выделить в течение 1868 и 1869 гг. от 25 тыс.

до 30 тыс. франков ежегодно «для действия на прессу местную, на телеграфные агентства и на корреспондентов европейских газет, проживавших в Константинополе (АВПРИ. Оп. 233. Д.І (1968 г.).

Вскоре Игнатьеву были отпущены средства в сумме 30 тыс. франков ежегодно на 1868, 1869 и 1870 гг. На 1871 г. по обоюдному согласию посольства и Министерства финансов, сумма была снижена до 20 тысяч. Впоследствии эти суммы регулярно закладывались в ежегодные сметы.

Таким образом, Игнатьев не только решил задачу формирования в нужном направлении общественного мнения как в Османской империи, так и за ее пределами, но и стал получать сведения обо всех сферах деятельности турецкого правительства и в первую очередь политической и военной, от информированных журналистов, как местных, так и иностранных.

Игнатьев совершенно безосновательно надеялся на урегулирование в интересах России проблемы проливов, как и на улучшение положения славян, путем непосредственных русско-турецких переговоров без участия Европы. Между тем Европа была коренным образом заинтересована в том, чтобы обе эти проблемы решались не в пользу славян и России. Зависевшая от них Турция не могла, даже если бы и захотела, самостоятельно действовать в этих вопросах.

Слабой стороной позиции Игнатьева являлось неадекватное представление о силах России. Ее военные возможности оказались слабее, чем он рассчитывал, а сопротивление Европы стремлению России усилить свое влияние на Балканах — гораздо сильнее.

В июле 1875 г. началось восстание христианского населения в турецких провинциях Герцеговине и Боснии. Причиной тому были злоупотребления турецких властей. Восставшие надеялись на помощь со стороны Австро-Венгрии и России. Война приняла характер партизанских действий. Жертвой военных действий неизбежно стали крестьяне, которые массами стали покидать мятежный край. Около 200 тыс. беженцев нашло спасение на территории Австро-Венгрии, значительное количество их укрылось в Сербии и Черногории и около 150 тыс. погибло в этом конфликте. Следующий этап кровавых балканских событий начался в конце апреля 1876 г. Революционеры, действовавшие с соседних территорий — Сербии и Румынии, — попытались вовлечь сельское население в борьбу против Турции. Успеха удалось достичь лишь в нескольких горных городках, где началось массовое истребление турок. Попытки придать выступлению организованный и массовый характер провалились. В результате турецкие власти получили возможность организовать карательную акцию большою масштаба. Изолированные очаги восстания были разгромлены один за другим, было сожжено 80 и разгромлено более 200 населенных пунктов. Действовал принцип коллективной ответственности. От рук турок и местных мусульман погибло от 30 до 60 тыс. человек. Международная реакция на зверства в Болгарии была крайне острой. Разумеется, в России происшедшее вызвало бурю возмущения.

1 мая 1876 г. в Берлине представителями России, Австро-Венгрии и Германии был подписан меморандум, к которому позже присоединились Италия и Франция, но отказалась это сделать Великобритания. Меморандум требовал от турецкого правительства заключить на два месяца перемирие с повстанцами, оказать помощь в восстановлении разоренных жилищ и хозяйств, признать за повстанцами право сохранения оружия. Турецкие войска должны были быть сосредоточены в нескольких пунктах. 30 мая текст меморандума должен был быть вручен правительству Турции, где в эту ночь произошел переворот — был свергнут султан Абдул-Азис. Игнатьев не раз предупреждал султана о сложной ситуации в столице, но тот не предпринимал никаких мер. Абдул-Азис был человеком ленивым, не желал заниматься государственными делами, к тому же он возбудил против себя недовольство населения непомерными тратами на постройку дворцов и мечетей. 4 июня заключенный во дворец правитель был убит. После переворота влияние Игнатьева было существенно подорвано и восстановить его российскому послу уже не удалось.

Новый султан Мурад V занял жесткую позицию по отношению к восставшим. Вручение Берлинского меморандума было отсрочено, а вскоре он потерял всякий смысл.

30 июня 1876 г. Сербия начала войну с Турцией, 2 июля к ней присоединилась Черногория. В России славянское движение вспыхнуло с новой силой, продолжился сбор денег, на Балканы отправилось несколько тысяч добровольцев. Страна испытывала общенациональный подъем, с которым императорское правительство не могло не считаться.

Действия сербских войск были неудачными. Провалились расчеты Белграда на восстановление балканского союза 60-х гг. — Румыния и Греция отказались вступить в коалицию с Сербией и Черногорией. Тем временем значительный подъем наблюдался в Турции. В Константинополе прошли демонстрации сторонников войны за сохранение целостности Османской империи. Недовольство правительством привело к новому государственному перевороту. 31 августа Мурад V был низложен и заключен под домашний арест. Его брат Абдул-Гамид II был настроен еще более непримиримо. Война и резня христиан продолжились.

18 октября 1876 г., после получения известия о том, что сербская армия разбита и турки в течение 10 дней могут взять Белград, Александр II вынужден был вмешаться. Турции был предъявлен ультиматум — в течение двух дней заключить перемирие на срок не менее шести недель и приступить к переговорам. Константинополь вынужден был согласиться — перемирие было заключено на два месяца на условиях статус-кво. Войну продолжала одна Черногория. 1 ноября 1876 г. была объявлена частичная мобилизация русской армии. После этого Россия уже не могла отступать. Единственным условием мирного завершения кризиса становился успех Константинопольской конференции послов России, Германии, Австро-Венгрии, Италии, Франции и Англии, созванной по инициативе Петербурга. Она проходила с 23 декабря 1876 г. по 20 января 1877 г. Н.П. Игнатьеву удалось добиться единогласной позиции по поводу проведения реформ в Турции. Три провинции должны были получить статус автономных: Восточная Болгария со столицей в Тырново; Западная Болгария со столицей в Софии; Босния и Герцоговина, объединенные в одну провинцию.

Ко дню официального открытия Константинопольской конференции Османской империей была принята конституция, которая провозглашала империю «нераздельным целым», ни одна часть которого не могла быть отторгнута ни по какой причине. Одновременно провозглашалось равенство всех подданных Блистательной Порты. Уравнение в правах христиан с мусульманами, хотя бы только на бумаге, делало бессмысленным предложения великих держав по выделению специальных автономий с особым режимом управления христианской и мусульманской общинами. Граф Игнатьев определил объявленную конституцию как блеф и потребовал от великих держав подтвердить свое решение о придании истинной автономии Болгарии. В истории осталась его фраза-ультиматум, брошенная в лицо Порте: «Или автономия — или анатомия» (Канева Калина. Указ. соч. С. 60).

20 января 1877 г. конференция была закрыта, а 27 января Игнатьев покинул Константинополь, за ним последовали и другие послы. Вслед за срывом Константинопольской конференции последовало резкое ухудшение русско-турецких отношений.

3 января в Будапеште была заключена секретная русско-австрийская конвенция. Для войны на Балканах России было жизненно важно соглашение с Веной, так как австрийцы, действуя из Трансильвании, как в 1856 г., могли угрожать коммуникациям русской армии на Нижнем Дунае. За дружественный нейтралитет Австро-Венгрия получала право выбора момента оккупации Боснии и Герцеговины. В случае победы над Турцией Болгария (т. е. Дунайская Болгария), Румелия (т. е. Забалканская Болгария) и Албания должны были получить статус независимых государств, предусматривалась также возможность преобразования Константинополя в вольный город. О территориальных компенсациях Сербии и Черногории на сей раз не упоминалось.

28 февраля 1877 г. Турция все же пошла на уступку — был заключен мир с Сербией на основе статус-кво и начаты переговоры о мире с Черногорией.

Финансовые потери для России с момента объявления частичной мобилизации были велики — четыре месяца содержания частично отмобилизованной армии к февралю 1877 г. обошлись в 30 937 000 рублей (Айрапетов Олег. Указ, соч. С. 303–321). Вместе с тем Россия не могла пойти на демобилизацию армии, не достигнув никаких результатов. Перед посланным в феврале в Европу ΙΊ.Π. Игнатьевым была поставлена задача организовать выступление держав в поддержку Константинопольской конференции. Принятый в конце марта 1878 г. Лондонский протокол подтверждал решения Константинопольской конференции. К протоколу прилагались две декларации. В первой декларации говорилось о том, что если Турция переведет свои войска на мирное положение и приступит к реформам, то Россия проведет «разоружение» — демобилизацию своих войск. Во второй декларации державы заявляли, что если соглашение о взаимном «разоружении» — демобилизации не будет достигнуто, Лондонский протокол «будет считаться лишенным силы».

Султан отверг текст протокола, не оставляя России выбора.

18 март а 1877 г. была подписана дополнительная к Будапештской конвенция, по которой подтверждалось право России на возвращение Южной Бессарабии, а Австро-Венгрии — на занятие Боснии и Герцеговины.

4 апреля 1877 г. советником посольства в Константинополе А.И. Нелидовым, тайно прибывшим в Бухарест, была заключена конвенция об условиях пребывания русских войск на румынской территории. Румыния, как вассал Турции, еще считалась турецкой территорией. Согласно конвенции, правительство Румынии обязывалось обеспечить русскую армию свободным проходом через свою территорию, оказать содействие в снабжении продовольствием и фуражом и предоставить возможность использования железных дорог, почт и телеграфа. Россия, со своей стороны, обязывалась «защищать нынешнюю целостность Румынии». Для укрепления вооружавшейся румынской армии ей было передано 32 тяжелых орудия, 4 вагона пороха и 25 тыс. винтовок. Через три дня после подписания этого документа, который признавал де-факто Румынию независимым государством, русские войска получили приказ вступить на территорию этой страны.

С ноября 1861 г. Военное министерство возглавлял генерал Д.А. Милютин, который провел ряд реформ, полностью изменивших систему укомплектования и управления армией. Финальным и самым известным эпизодом этой колоссальной работы было введение 1 января 1874 г. всесословной воинской повинности. Бе результаты, конечно, еще не могли проявиться, однако широкие преобразования в армии начались еще в 1862 г. Их естественной проверкой стала война.

Каковы же итоги 15-летнего пребывания Д.А. Милютина на посту военного министра? В своем всеподданнейшем докладе от 15 января 1862 г. он указывал в том числе как на «главнейшее затруднение» — на колоссальную цифру военной сметы, составлявшую тяжелейшее бремя для наших финансов, и ставил Военному министерству в непременную обязанность изыскивать все средства к облегчению этого бремени. И далее шли мероприятия, направленные на сокращение «бремени» (Военная энциклопедия. СПб., 1914. Т. XV. С. 294). Министр не озаботился о том, чтобы добиться экономии за счет проведения целого ряда предлагаемых им мероприятий, а высвобожденные деньги направить на «узкие» места, которых в армии было более чем предостаточно.

Постоянная экономия на нуждах армии привела к тому, что в 1877 г. она была вооружена винтовками нескольких образцов, не преобладая преимуществом вооружения. Из 48 пехотных дивизий русской армии только 16 имели на вооружении современные для того периода винтовки системы Бердана с прицельной дальностью стрельбы до 1200 шагов. В ходе перевооружения в течение 1877 г. новым оружием могли быть снабжены лишь войска, находившиеся в пределах империи и не участвовавшие в военных действиях, а также вновь формируемые войска. 5 дивизий на Кавказе имели игольчатые винтовки Карле с бумажным патроном, 27 дивизий — винтовки системы Крнка. Обе винтовки имели прицельную дальность стрельбы до 600 шагов в линейных ротах, до 1200 шагов у унтер-офицеров и у всех в стрелковых ротах.

Кавалерия к началу 1877 г. была перевооружена полностью. Перевооружение армии винтовками системы Бердан закончилось лишь в 1884 г.

В 1876 г., несмотря на тяжелейшее финансовое положение, Турция закупила для своей пехоты в США около 600 тыс. винтовок Пибоди-Мартини, превосходящих по дальности стрельбы винтовки Крнка и Карле, которыми были в основном вооружены воевавшие на Балканах и на Кавказе пехотинцы. Прицельная дальность стрельбы этого оружия доходила до 1800 шагов, скорострельность также существенно превосходила винтовки Крнка и Карле. Что касается турецкой кавалерии, то она была вооружена И- или 15-зарядными карабинами Винчестера, гораздо более скорострельными, чем оружие русской кавалерии. В ходе боевых действий обнаружилось значительное превосходство и новых стальных турецких орудий (немецкого и английского производства) над русскими бронзовыми пушками образца 1867 г. Таким образом, русская армия вступала в войну, имея устаревшее и явно уступавшее противнику по качеству оружие.

Несколько лучше обстояло дело с обученными резервами. Их было больше, чем у Турции, но все же явно недостаточно, чтобы принять вызов войны с коалицией.

Весной 1877 г. турецкая регулярная армия насчитывала 276 тыс. человек, из которых 186 тыс. были направлены на Балканы фронтом к линии Дуная и 90 тыс. расположены на русско-турецкой границе в Закавказье. Турецкие сухопутные войска были разделены на 7 армий: 1-я гвардейская занимала позиции у столицы; 2-я находилась на Дунае; 3-я — на границе с Сербией и в Македонии; 4-я в Закавказье и Малой Азии; 5-я — в Сирии; 6-я — в Месопотамии, 7-я — на Аравийском полуострове и в Йемене. Лучшие силы были собраны в 1 — й и 2-й армиях (Айрапетов Олег. Указ. соч. С. 322–324).

12 апреля 1877 г. в Кишиневе Александр И подписал манифест об объявлении войны Турции. Война вызвала огромный патриотический подъем и полную поддержку со стороны практически всех слоев общества. Из великих держав наиболее негативно на начало Русско-турецкой войны отреагировала Великобритания. К этому времени военным агентом в Лондоне являлся генерал-майор А.П. Горлов, сменивший на этом посту в 1873 г. полковника гр. П.И. Кутайсова. Горлов был назначен на эту должность переводом из Северо-Американских

Соединенных Штатов, где с 1868 по 1873 г. «состоял военным агентом» (он был первым военным агентом в САСШ и после его отъезда должность военного агента долгое время оставалась вакантной).

Об умонастроениях в Великобритании после объявления Россией войны Турции А.П. Горлов докладывал в Санкт-Петербург следующее: «Ненависть к России и недоверие к ее правительству развиты до крайности во всей стране. Несмотря па протестации против поступков Турции, протестации чисто гуманной, не имеющей политического значения. Ненависть к России остается прежней. Хотя поведение турок делает для Англии более затруднительной поддержку этого государства — тем не менее, они будут его поддерживать, объявляя, что они имеют в виду не турецкие, а чисто английские интересы. В армии желание войны с Россией всеобще» (РГВИА. Ф. ВУА. Д. 7622. Л. 17806.). Английский премьер-министр Б. Дизраэли опасался, что русские войска смогут достигнуть Константинополя через 9 недель, а за это время Лондон сумеет перебросить к проливам силы, способные лишь закрепиться на Дарданеллах. Поэтому он предложил немедленно направить флот и морскую пехоту для занятия Галлипольского полуострова. Это предложение было отвергнуто — большинство членов правительства не захотело связывать себя союзом с Турцией и снова участвовать в войне против России.

В это же время Горлов доносил, что, будучи на вечере у Ротшильда, беседовал с одним штабным офицером-аристократом, не англичанином. На вопрос, как Англия, изъявляя о своем горячем желании помочь Турции в поражении России, собирается действовать, штабной офицер пояснил, что собственно из Англии можно будет направить от 50 до 60 тыс. человек, «но с трудом». «Начать полную отправку войск едва ли возможно ранее двух недель со дня отдания приказа; перевозка главной массы займет 5 или б недель, но и по истечении этого срока армия не будет еще готова вступить в бой. Армия имеет надобность в громадном обозе, которого сбор, перевозка, выгрузка и организация в Турции есть дело длинное и трудное, так что можно сказать, что по высадке всех войск пройдет еще не менее 5 или 6 недель, прежде чем армия в полном своем составе будет в состоянии выступить в поле». И далее: «Англия едва ли будет иметь право отдать приказ к отправке своего десантного отряда, ранее того времени, когда русские, заняв Адрианополь, двинутся к Царьграду. Но, вероятно, что русские пойдут на Константинополь только, если будет достаточная надежда на скорое его взятие. В таком случае, английский десант, требующий 2+6+6=14 недель или 3½ месяцев прежде вступления в бой, может появиться на театре действий слишком поздно»(РГВИА. Ф. ВУА. Д. 7622. Л. 194–195).

Так что отказ кабинета Дизраэли поддержать своего премьер-министра был продиктован не миролюбием, а отсутствием возможностей. Была, правда, и англо-индийская армия, но ее мобилизационные возможности были невелики. В 1877 г. англичане смогли перебросить на Мальту из Индии только 5 тыс. пехотинцев. Следует оговориться, что в части информирования Военного министерства о позиции страны пребывания в отношении событий на Балканах военный агент в Лондоне генерал-майор А.П. Горлов в лучшую сторону отличался от своих коллег в Париже (полковник Л.А. Фредерикса), Берлине (полковник А.А. Даллера), Риме (генерал-майор Н.А. Новицкий) и Вене (полковник Ф.А. Фельдман).

В ходе Русско-турецкой войны должна была пройти «обкатку» существовавшая с 1863 г. (и менявшая свои названия) система центральных органов военной разведки. Суть проверки недавно созданной системы военной разведки, действовавшей на постоянной основе (в мирное и в военное время) и включавшей в себя центральные и зарубежные органы (военные агенты, личный состав военно-ученых экспедиций, направляемые в командировки с разведывательными целями отдельные офицеры) состояла в том, чтобы ответить на вопрос, способна ли молодая военная разведка обойтись без помощи, поддержки и подсказки российских дипломатических представителей за рубежом? Способна ли военная разведка самостоятельно решать, стоявшие перед ней в мирное и военное время задачи? А если не способна, то почему? И в зависимости от этого сделать соответствовавшие выводы (нехватка опыта, зарубежных сил, особенно негласных военных агентов).

К 1876 г. военные агенты находились при российских миссиях в Константинополе, Лондоне, Берлине (Пруссия), Вене, Париже и Флоренции (Королевство Италия). Материалы, поступавшие от них, обрабатывались в Канцелярии Военно-Ученого комитета Главного штаба. Сюда же Министерством иностранных дел передавалась информация сотрудников зарубежных российских представительств, содержавшая разведывательные сведения. Эти сведения докладывались военному министру, начальнику Главного штаба, а также передавались в заинтересованные управления Военного министерства.

Ситуация в части организации разведывательной деятельности в Турции имела свою специфику. Чрезвычайным и полномочным послом в Османской империи с 1864 г. был генерал-лейтенант, генерал-адъютант Н.П. Игнатьев, бывший военный агент в Лондоне. Правда, подобная ситуация в те времена была не единственной в своем роде. Так, например, генерал от инфантерии граф Шувалов Павел Андреевич состоял военным агентом «при Императоре французов» (17 апреля 1859 г. — 15 июля 1861 г־.). А спустя четверть века Шувалов назначен Чрезвычайным и Полномочным Послом в Берлине и чрезвычайным посланником и полномочным министром при великогерцогских дворах Мекленбург-Шверинском и Мекленбург-Стрелицком. (1 апреля 1885 г. — 13 декабря 1894 г.).

Являясь выдающимся дипломатом, военным и государственным деятелем, Н.П. Игнатьев понимал как никто другой необходимость добывания разведывательных сведений сотрудниками посольства в Константинополе и консулами в городах Османской империи. Более того, он не препятствовал, а даже поощрял привлечение к сотрудничеству сотрудниками российских миссий тайных агентов — граждан страны пребывания. Донесения тайной агентуры поступали сотрудникам посольства в Константинополе и консульств в Варне, Салониках, Измаиле, Рущуке, Галаце, Эрзеруме, Адрианополе, Сараево, Скутари, Трапезунде, Рагузы, Тульче и в целом ряде других городов Турции (часть из этих сотрудников были болгарами, принятыми на русскую службу Н.П. Игнатьевым). Из Рущука, Галаца, Тульчи и Измаила разведывательная информация поступала с завидным постоянством.

Генерал Игнатьев не нарушал сложившуюся агентурную сеть, а, наоборот, поощрял ее расширение, а значит, выделял средства на ее финансирование. Кроме того, он всячески способствовал решению задач, стоявших перед военным агентом в Константинополе полковником А.С. Зеленым и перед командированными с разведывательными целями в Турцию офицерами, опять-таки с привлечением уже существовавшей сети агентов у сотрудников дипломатических миссий в стране. В ВУКе не отложились данные о результатах негласной работы самого полковника Зеленого, хотя за семь лет пребывания на должности военного агента в Константинополе можно было бы добиться положительных результатов и в этой сфере деятельности. Подобная ситуация объяснялась опять-таки наличием агентурной сети у российских миссий, которая пока отвечала в целом на поставленные вопросы.

Сложная оперативная обстановка в Турции, проявлявшаяся в специфике местных условий, национально-религиозном фанатизме, подозрительности турок к славянскому населению и иностранцам, серьезно затрудняла сбор сведений и приобретение агентурных источников нашими официальными лицами. Российский консул в Рущуке Кожевников в декабре 1876 г. доносил в Петербург: «Турки зорко следят за нами, и собирание сведений по военной части делается день ото дня труднее».

И в этой очень непростой обстановке Военное министерство направляет осенью делопроизводителя канцелярии Комитета для подготовки данных для мобилизации войск Генерального штаба полковника В.Г. Золотарева «с особым поручением в Придунайскую область Румынии и Турции» (РГВИА. Ф. 485. On. 1. Д. 7662. Л. 22). Константинопольский посол любезно согласился дать Золотареву рекомендательные письма российским Генеральному консулу в Бухаресте и консулам в Галаце и Измаиле. Более того, граф Игнатьев дал указания своим подчиненным выдать Золотареву взаимообразно деньги за счет чрезвычайных издержек консульств, если вдруг потребность у Золотарева в таковых возникнет. На редкость неподготовленная командировка со стороны Главного штаба.

12 ноября 1876 г. Н.П. Игнатьев телеграммой военному министру Д.А. Милютину сообщил следующее: «Поручение данное Золотареву… исполнено успешно. Сведения нужные собраны. Продолжаю следить через консулов за числам войск и передвижением. Полковнику Зеленому поручено мной собрать самые свежие сведения о главных силах турок, расположенных на Сербской границе и доставить их лично в Петербург по окончании демаркации» (там же. Л. 113).

Сбор сведений об Османской империи осуществлялся также направлением на вероятный театр войны военно-ученых экспедиций. Проведение подобных экспедиций было весьма затруднительно, особенно для русских. Труды западио-европейских исследователей, основанные в значительной мере на сомнительных по своему достоинству турецких источниках, не пользовались особым доверием. Более или менее серьезное изучение Турции, как театра военных действий, началось в России во время Русско-турецкой войны, придвинувшей границу России с Турцией к Дунаю. На основе собранных данных была составлена первая карта Европейской Турции, которой пользовались русские войска во время Русско-турецкой войны 1828–1829 гг., когда была впервые произведена полуинструментальная съемка занятых областей. На основании этой съемки была составлена и издана в 1835 г. десятиверстная карта Европейской Турции, отличавшаяся большей полнотой в частях, прилегавших к Черному морю. После Крымской (Восточной) войны 1853–1856 гг. было признано необходимым особое внимание обратить на изучение внутренних областей Турции.

 

4.2. Н.Д. Артамонов — штаб-офицер над вожатыми

Это и было сделано. Осенью 1867 г. на будущий театр военных действий прибыла группа топографов во главе с Генерального штаба капитаном Г.И. Бобриковым. В состав военно-ученой экспедиции входил и причисленный к Военно-топографическому Отделу Главного штаба капитан Николай Дмитриевич Артамонов. Официальной целью командировки было продолжение «русского измерения градусной дуги от г. Измаила до о-ва Кандии». «Нам были разрешены работы, но были приставлены несколько mypeцкux офицеров Генерального штаба, — писал позднее Бобриков. — Это вызвало затруднение, потому что турки — малограмотные и неподготовленные офицеры. Их собирали по всей империи…» Экспедиция продолжалась до начала 1868 г.

28 июня 1869 г. капитан Артамонов «по высочайшему повелению» был ко-мандироваи в Турцию для преподнесения Порте «каталога астрономических пунктов Балканского полуострова, подробных к ним вычислений и печатного экземпляра трудов по произведенному уже градусному измерению до Измаила и, сверх того, для проверки географического положения некоторых пунктов». «Благодаря содействию нашего посла в Константинополе» — генерал-лейтенанта Н.И. Игнатьева — Артамонов «провел две недели на Шипкипском Балкане и имел возможность выполнить весьма ценные работы» (Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в Европейской Турции. Составил генерал-майор II. Гейсман. Выпуск 1. СПб., 1906. С. 30).

В 1868 г. Военно-ученым комитетом Главного штаба был издан «Военно-статистический сборник», в котором впервые появился в печати сравнительно полный очерк тогдашнего состояния Турецкой империи. Накануне войны Военно-ученым комитетом были изданы военно-топографическая десятиверстная карта Балканского полуострова, составленная полковником Н.Д. Артамоновым, и семиверстная карта Балканского полуострова, составленная венгерским ученым Ф.Ф. Каницей (была приобретена у составителя и издана на русском языке). Обе эти карты были составлены из отдельных маршрутов и отрывочных глазомерных съемок, а в некоторых частях — на основании сведений, добытых путем расспросов. Неудивительно, что они впоследствии оказались неполными, особенно в части Болгарии. Сверх того Действующая армия получила издания Военно-ученого комитета: «Маршруты по Европейской Турции» и «Балканы», «заключавшие в себе подробное описание важнейших путей в придунайской Болгарии и почти всех известных перевалов через Балканский хребет».

«В общем, к началу войны, собрано было не мачо сведений о театре пред-стоявших военных действий, но обработка этих сведений была далеко не безупречна, что до известной степени объясняется предвзятостью в их оценке, — отмечал генерал-майор II. Гейсман в своем исследовании “Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в Европейской Турции”. — Так или иначе, были собраны сведения о территории и населении, а равно и о вооруженных силах Турции, какими мы в прежние войны не располагав… Многого недоставало, многое было не верно, многое было оценено более или менее не верно» (Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в Европейской Турции. Указ. соч. С. 30–31). К ложным выводам Гейсман отнес следующие: преувеличение значения Балкан, как оборонительной линии, которое «едва не привело к приостановке действий в начале зимы 1877 г.», и «убеждение в скудости средств Болгарии», «особенно относительно перевозочных средств и фуража».

Категорически не разделял мнение, высказанное Гейсманом, генерал-адъютант Н.Н. Обручев, являвшийся накануне войны Управляющим делами Военно-ученого комитета. В своей «Записке о русско-турецкой войне 1877–1878 гг.», составленной в 1880 г., бывший руководитель разведки на основании опубликованных турецких документов, а также материалов процессов над целым рядом турецких военачальников утверждал следующее: «Никогда данные о турецкой армии не были столь тщательно и подробно разработаны, как пред минувшей войной: до местонахождения каждого батальона, каждого эскадрона, каждой батареи… Оставались неопределенности относительно мюстахфиза (милиции) и новых рекрут. Но штабу Главнокомандующего были представлены все средства следить за новыми формированиями, и эта работа в течение всей зимы исполнялась столь успешно, что при открытии войны расположение турок было известно почти батальон в батальон» (Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Выпуск X. СПб., 1898. С. 74).

В марте 1876 г. полковник Н.Д. Артамонов по указанию великого князя Николая Николаевича, главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа, прочел три лекции «в собрании начальников отдельных частей войск гвардии и Петербургского округа», «предметам которых был статистический, топографический и стратегический обзоры театра войны в Европейской Турции» (РГВИА. Ф. 485. 011.1. Д. 1162. Л. 4 об.). В мае 1876 г. Артамонов оформил свои лекции Запиской, в которой были рассмотрены разные способы ведения военных действий на Балканском полуострове. По словам самого Артамонова, Записка эта была составлена «для себя» и «совершенно случайно попала к Управляющему делами ВУКа генерал-лейтенанту Н.П. Обручеву», при разработке Артамоновым «разных маршрутов от пашей границы через Румынию и Болгарию в Константинополь».

Сущность идей, изложенных Артамоновым в своих лекциях, сводилась к еле-дующему: «а) русские в открытом бою в числе часто меньшем всегда разбивали турок; б) неудачи русских происходили преимущественно под стенами больших городов и крепостей; в) самыми главными врагами русских были болезненность и смертность от болезней, достигавшая поражающих размеров, не только от санитарной непредусмотрительности, но, главным образом, от полного невнимания к элементу времени (выделено Артамоновым. — Примеч. авт.), т. е. к тому, чтобы не был потерян даже один день на действия второстепенные, не ведущие прямо к самой главной цели войны (выделено Артамоновым. — Примеч. авт.) — к овладению, например, Константинополем.

Единственный и вполне соответственный способ действий для войны с туркоми есть быстрый наступательный (выделено Артамоновым. — Примеч. авт.), например, быстрое и решительное движение к самому важному стратегическому пункту — Константинополю…»

Для возможности решительного и быстрого движения к Константинополю, по мнению Артамонова, было необходимо: «а) изучить те препятствия, которые предстоит преодолеть пашей армии на путях от нашей границы к Константинополю; б) выбрать те пути, на которых и самих препятствий меньше и они слабее и в) позаботиться заблаговременно о средствах для преодоления этих препятствий» (Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в Европейской Турции. Указ. соч. С. 106).

Причину «странного факта не появления наших отрядов за Балканами» во время прежних войн с Турцией, по утверждению Артамонова, «следовало видеть, главным образом, в недостатке верных сведений о стране и свойствах Балканского хребта (и преувеличенном мнении о его непроходимости)» (там же. С. 107). Артамонов не был так категоричен в оценке имевшихся сведений о противнике, как П. Гейсман. Вместе с тем, он отмечал, что «наши ״настоящие ״ сведения о Турции полнее и лучше прежних, но и они далеки от соответствия с современными требованиями. Во время войны имеющиеся сведения должны быть дополняемы зрело обдуманными и толково исполненными рекогносцировками». Следует заметить, что на момент написания этих строк их автор о полноте сведений о Турции мог судить лишь по имевшимся в его распоряжении геодезическим и топографическим данным. «Толково исполненные рекогносцировки» — это было, как вскоре выяснилось, далеко не все из арсенала будущего руководителя разведки. С агентурой и руководством ею Артамонову еще предстояло познакомиться.

Н.Д. Артамонов поднял вопрос принятия заблаговременных мер по предупреждению вредного влияния местных климатических условий, которые ведут к «быстрой убыли и расстройству армии». Снижение потерь от вышеуказанных факторов, по его мнению, в том числе напрямую зависело от соответственной численности армии. Эта численность не должна была быть «излишней», как это было в Крымскую (Восточную) войну 1853–1854 гг., а также не являться «недостаточной», как это было во все предыдущие русско-турецкие войны XIX века, за исключением Крымской. Артамонов воздержался определить цифру численности русских войск, требуемую для решения поставленных задач. Зато эту цифру в период сербско-турецкой войны 1876 г. назвал Константинопольский посол генерал Игнатьев — 150 тыс. Впоследствии он подвергся критике за подобный расчет. Но критики забывали, что названных сил вполне хватило бы, учитывая обстановку 1876 г., что никак, конечно, нельзя было соотнести с 1877 г. (Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в Европейской Турции. Указ, соч. С. 115). Н.П. Игнатьеву поставили в упрек, что он «недостаточно строго оценил военные силы Турции и, вследствие его донесений в СПб., смотрели на предстоящую войну как на военную прогулку, что повлекло слабый первоначально состав нашей действующей армии и отразилось на первоначальных военных операциях» (Военная энциклопедия. Т. X. СПб., 1912. С. 565). Выше уже давался комментарий на подобные заявления, к этому следует отнести бездарное и нерешительное высшее руководство Действующей армией, составленное в том числе и из членов царствующей фамилии.

В мае 1876 г. Артамонов оформил свои лекции Запиской, в которой были рассмотрены разные способы ведения военных действий на Балканском полуострове.

В процессе милютинских реформ были преобразованы и органы разведки военного времени. К весне 1868 г. в Военном министерстве был разработан проект «Положения о полевом управлении войск в военное время». Он прошел обсуждение в военном совете и 17 апреля 1868 г. был утвержден Александром II.

Согласно Положению, ответственность за организацию разведывательной деятельности возлагалась на начальника Полевого штаба. В ряду «главнейших предметов», по которым он должен иметь «подробные сведения», находились и сведения «о театре войны», «о силе, способах, движениях и намерениях неприятеля и о состоянии его крепостей и военных учреждений» (Приказ Военного министра № 109 от 17 апреля 1868 г. // Сборник приказов Военного министра за 1868 год. СПб., 1869).

Существовавшие ранее должности генерал-квартирмейстера и дежурного генерала армии упразднялись и взамен была введена должность помощника начальника Полевого штаба, на котором «лежала по существу вся оперативная деятельность». Он должен был осуществлять общее руководство службой Генерального штаба в военных условиях. Непосредственная же ответственность за сбор сведений о противнике на театре войны возлагалась на «штаб-офицера над вожатыми», подчинявшегося начальнику Полевого штаба. Должность «капитан над вожатыми» была впервые введена в «Устав для управлениями армиями в мирное и военное время» в 1846 г., однако тогда в обязанности капитана над вожатыми не входил сбор сведений о неприятеле. В «Положении о полевом управлении войск в мирное и военное время» 1868 г. отмечалось, что штаб-офицер над вожатыми «заведует собиранием сведений о силах, рас-положении, передвижениях и намерениях неприятеля и распоряжается доставлением Армии проводников». К обязанностям штаб-офицера относились «опрос пленных и лазутчиков и составление из показаний их общих сводов». Штаб-офицер над вожатыми должен был проверять сведения, полученные от лазутчиков и пленных «следя за сведениями о неприятеле, сообщаемыми периодическими изданиями и собирая таковые сведения всеми возможными путями». Штаб-офицер над вожатыми должен был заботиться «об отыскании для Армии надлежащих проводников из местных жителей, заведовать содержанием этих проводников и распределять их к частям войск по указанию начальника штаба».

Денежные средства на содержание проводников и «на другие расходы» штаб-офицеру над вожатыми назначались начальником штаба (Приказ Военного министра № 109 от 17 апреля 1868 г. // Сборник приказов Военного министра за 1868 г. Ст. 112–115. СПб., 1869).

Таким образом, на штаб-офицера над вожатыми возлагалась часть обязанностей прежнего генерал-полицеймейстера, касавшихся организации «тайной разведки».

С объявлением 1 ноября 1876 г. частичной мобилизация русской армии стал формироваться Полевой штаб Действующей армии. На следующий день после объявления частичной мобилизации полковник Н.Д. Артамонов (исполнял должность штаб-офицера, заведовавшего обучавшимися в Николаевской академии Генерального штаба офицерами) был назначен штаб-офицером над вожатыми. Это, как и многие другие назначения (не назначения), состоялось только благодаря личному решению назначенного главнокомандующим Дунайской армией великого князя Николая Николаевича. Полковника Артамонова великий князь знал как специалиста по Европейской Турции, неоднократно бывавшего на предполагаемом театре военных действий. К организации разведки полковник Артамонов до сих пор не имел никакого отношения, и даже Николаевскую академию Генерального штаба Артамонов закончил по отделению геодезии. Тем не менее Николай Дмитриевич проявил недюжинные стратегические способности, что не могло быть не замечено великим князем. Накануне назначения на должность Н.Д. Артамонов и Г.И. Бобриков были приглашены к Николаю Николаевичу, который очень внимательно выслушал их об обстановке на Балканском полуострове, о тамошнем климате и состоянии дорог.

Вот что о своем новом и неожиданном назначении писал сам Артамонов много лет спустя: «освещать и разъяснять ту темную, всегда загадочную обстановку; в которой находится обыкновенно действующая армия по отношению к неприятелю и облегчать деятельность самой армии, особенно в стране неприятельской, таковы по требованию закона (приказа Военного министра. — Примеч. авт.) действительно трудные, ответственные задачи, которые штаб-офицер над вожатыми должен разрешить своею деятельностью» (РГВИА. Ф. 485. On. 1. Д. 1162. Л.1).

«Всеми возможными путями». Первое, что сделал в первый же день своего назначения штаб-офицер над вожатыми полковник Артамонов — рапортом начальнику Полевого штаба А.А. Непокойчицкому «испросил разрешение добыть из Константинополя немедленно, пока еще война не объявлена, описание и рисунки формы одежды офицеров и солдат разных корпусов и частей турецкой регулярной армии, чтобы познакомить с этими формами части русской Действующей армии». Оказывается, эта мысль посетила и другого разведчика, полковника П.Д. Паренсова, о котором еще пойдет речь. И он отправил еще «давным-давно» в Кишинев рисунки солдат и офицеров румынской и турецкой армий с предложением «напечатать их красками и раздать нашим войскам». Впоследствии Паренсов выяснил, что рисунки были получены в Кишиневе «еще зимой», но помощник начальника Полевого штаба генерал Левицкий не нашел нужным распространить их войсках, полагая, что война с турками не начнется (Паренсов П.Д. Из прошлого. 4.1. СПб., 1901. С. 236–237).

Накануне отъезда в Действующую армию Артамонов получил дислокацию регулярных турецких войск по состоянию на октябрь месяц 1876 г., составленную военным агентом в Константинополе Генерального штаба полковником А.С. Зеленым. Артамонову удалось ознакомиться и с донесением вице-консула Василевского в г. Тульча. Этого было достаточно, чтобы блестящий офицер составил перечень вопросов — о числе, передвижении турецких войск, которые должны были освещать находившиеся на территории Турции до разрыва дипломатических отношений многочисленные российские консулы и вице-консулы. Артамонова не посчитали нужным проинформировать, что такие вопросники существуют и на них с мест даются добросовестные ответы под всевидящим оком посла в Константинополе генерала Николая Павловича Игнатьева. Тем не менее «только с большим трудом и при содействии» начальника дипломатической канцелярии при Главнокомандующем Действующей армией М.А. Хитрово полковнику Артамонову «удалось выхлопотать о посылке каждому консулу по 500 рублей кредитных на расходы по сбору сведений о неприятеле». Первые донесения о вероятном противнике были направлены из Галаца и Константинополя уже 21 ноября 1876 г.

Информация из Турции поступала во многие адресаты: в Канцелярию императора, дипломатическому агенту при штабе Полевой армии, в Азиатский дспар-тамент МИДа, в Военно-ученый комитет Главного штаба. И далеко не факт, что такие донесения доходили и до Артамонова, что, собственно, он сам вынужден был неоднократно констатировать.

Не так просто обстояло дело и с выпиской газет. Еще в начале ноября 1876 г. Артамонов составил список английских, французских, немецких и русских газет, которые желательно было получать, так как они также являлись «источником сведений о неприятеле». Однако каково же было удивление штаб-офицера над вожатыми, когда в выписке газет было отказано по тем соображениям, что в упомянутый список попали газеты, запрещенные цензурою для публики. На препирательства и объяснения, что именно во враждебных России газетах могли содержаться интересовавшие разведку сведения, ушло больше месяца.

До начала объявления войны Артамонов мог использовать сведения о турецких вооруженных силах, поступавшие в Полевой штаб (развернутый в Кишиневе) из следующих источников:

— из донесений константинопольского посла генерала Игнатьева;

— из донесений консульских работников с турецкой территории;

— из Канцелярии ВУКа;

— из Комитета по подготовке данных для мобилизации войск;

— из телеграмм начальника Главного штаба;

— из донесений Генерального штаба полковников Паренсова, Бобрикова и капитана 1-го ранга Новосильского.

Причем далеко не со всеми донесениями знакомили Артамонова. Так, из 18 донесений полковника Г.И. Бобрикова он был ознакомлен только с десятью из них, остальные «осели» в вышестоящих инстанциях (РГВИА. Ф. 485. On. 1. Д. 1162. Л. 8).

4 декабря 1876 г. военному министру поступило секретное отношение константинопольского посла из Азиатского департамента. Н.П. Игнатьев доносил следующее: «По сведениям, доставленным агентом нашим в Варне, в дунайском вилайете до сих пор не имеется никаких турецких войск, не считая местных крепостных гарнизонов Варны, Шуты и Силистрии. С 15.11. турецкое правительство начало втягивать в эту провинцию свои войска для образования Дунайской армии, имеющей действовать против нас в случае перехода нами Дуная. Правительство, с видимой поспешностью, стало сосредотачивать отдельные части разных корпусов. Так, в продолжение последней недели на б транспортных пароходах были привезены в Варну до 12 тыс. редифов (резервные войска. —

Примем. авт.) большей частью из армии Дервиша-паши. Солдаты эти до того изнурены походами против Черногории, что не в состоянии вступить в новый бой ранее полуторамесячного отдыха. Из прибывших в течение прошлой педели 18 батальонов редифов, 10 батальонов выехали уже по железной дороге в Шумлу, где военные власти распорядились разместить их па зимних квартирах…. Таким образом, в настоящее время в Варне и Шумле с окрестностями состоит на лицо всего пехоты 13.500 редифов, 600 артиллеристов и 2 эскадрона регулярной кавалерии (в Шумле). Укрепления в Варне и Шумле снабжены старинными чугунными орудиями, к которым в последнее время прибавлено по 10 нарезных орудий, заряжаемых с казенной части. Каждое поставлено на лафет с зарядным ящиком и удобно перемещается тремя парами волов или буйволов.

В самое последнее время появились слухи о намерении турецкого правительства заняться исправлением и перевооружением крепостей и снабжением их орудиями новейшей системы» (ВУА. Д. 7622. С. 158–158 об.).

Наиболее достоверные разведывательные сведения, по убеждению штаб-офицера над вожатыми Н.Д. Артамонова, поступали от российских консулов на территории Османской империи.

Из Канцелярии ВУКа Артамонова поступала и телеграфная информация военных агентов при российских миссиях за рубежом. Безусловный интерес в стратегическом плане представляла информация военного агента в Лондоне генерал-майора Горлова о подготовке Англии к возможному вступлению в войну на стороне Турции. Так, им были сообщены реальные сроки стратегического развертывания и переброски английского экспедиционного корпуса в Турцию, которые оказались ниже тех, о которых «кричала» британская пресса. При разработке в Главном штабе плана войны на основе этих данных обосновывалась возможность занятия русскими войсками Константинополя еще до подхода английских войск. Кроме этого, в течение зимы — весны 1877 г. Горлов сообщил руководству о закупке турками у знаменитого английского «изобретателя Мак-Интоша» боевого зажигательного состава; о посылке Англией военных инженеров в Турцию, для возведения укреплений под Константинополем и ряд других сведений. Сбор информации Горловым осуществлялся, в силу своего официального положения, преимущественно не агентурными методами. На доверительной основе, из светских и дипломатических кругов, от либеральных журналистов и симпатизирующих России военных Горлов приобретал немало сведений, интересовавших Военное министерство России. Как выглядело на деле получение военным агентом разведывательных сведений, лучшим образом свидетельствуют его телеграммы, адресованные военному министру.

«Донесение генерал-майора Горлова из Англии от 3.01.1877 г.

Различные газеты постоянно сообщают, что английские офицеры постоянно отправляются в довольно большом числе в Турцию для поступления на службу или для временного содействия турецкому правительству.

Все ото скрывается от меня как от официального русского лица, не только военными, но также и частными здесь лицами.

Тем не менее, в одном дружеском мне доме было передано на время, от одного высокого здешнего сановника, относящиеся к вопросу об английских волонтерах и сообщены другие сведения, на достоверность которых я имею право рассчитывать».

Горлов передал копию письма и перевод, «выпустив все, что не относится до военно-политических дел».

«В дополнение к этому пишу, что мне сообщил, что английское правительство действительно послало в Турцию 6 инженеров-офицеров под начальством майора Robert Ноте для изучения местности вокруг Константинополя и составления проекта ее укрепления. Денежное содержание за эти работы выдается инженерам от частного лица», — сообщал военный агент (РГВИА. Ф. 401. Оп. 3/927. Д.4.Л. 1).

И еще одна телеграмма из Лондона:

«Секретное донесение Начальнику Главного Штаба от 10/22 мая 1877 г.

Считающийся по артиллерии английский генерал Сэр Диксон отправился на днях в Константинополь. Цепь его миссии держится правительством в строгом секрете. Из особого источника, имеющегося в моем распоряжении. Совершенно секретного и вполне надежного. Я получил положительное уведомление. Что генерал этот послан для составления нового соображения на счет теперешних комиссариатских средств Турции и для принятия мер для сосредоточения там всех запасов, нужных для английской армии при предстоящей экспедиции» (РГВИА. Ф.401.Оп. 3/927. Д. 4. Л. 94).

К 1 января 1877 г. Артамонов представил письменный отчет с таблицей и картой, на которых была отражена дислокация турецких войск в Европейской и Азиатской Турции. На основании изложенных фактов полковник Артамонов сформулировал два вывода: 1) «Турция к 1 января 1877 г. выставила такое большое число регулярных войск, какое она не выставляла ни в одну из своих предыдущих войн с Россией»; 2) «Если целью войны ставится не просто успешный ее ход, а, напротив, заранее намечается особая цель и требуется во что бы то ни стало ее достижения в возможно короткий срок, как например, по совершению переправы, безостановочное наступление к Константинополю, то назначенных для войны в Турцию 4-х корпусов недостаточно и в этом случае необходимо значительно усилить число войск Действующей русской армии» (РГВИА. Ф. 485. On. 1. Д. 1162. Л. 10 об.).

К началу 1877 г. Н.Д. Артамоновым были собраны из различных источников «сведения о состоянии разных крепостей и укрепленных пунктов по Дунаю и придунайской Болгарии», в том числе «1) план Тырново; 2) описание гор. Систово с 2 чертежами; 3) описание крепости Шумлы с чертежами; 4) 2 плана крепости Шумлы; 5) описание крепости Силистрии с планом; б) два плана крепости Силистрии; 7) описание крепости Рущук с планом; 8) 3 плана крепости Рущук; 9) описание укреплений Туртукая; 10) краткие сведения о городах Систово, Никополь, Рахове, Лом-Паланке, Видипе, Сулине, Тульче, Исакиа, Силистрии, Туртукае и Рущуке» (РГВИА. Ф. 485. On. 1. Д. 1162. Л. 11–12).

Позднее Артамоновым были представлены «Сведения о турецкой Дунайской флотилии», «Ведомость числа судов и количество строевого леса на румынских пристанях Дуная в начале марта 1877 г.» (27 марта), «План Рущука с описанием» (6 апреля), «Сведения о вооружении Рущука и Силистрии» (16 апреля).

К 1 января 1877 г. полковником Артамоновым «представлен был подробный письменный отчет с таблицей и картой, в которой показано число и расположение турецких войск в Европейской и Азиатской Турции к тому же времени» (РГВИА. Ф. 485. Оп. 1.Д. 1162. Л. 10).

Ознакомившись с отчетом Артамонова, начальник Полевого штаба потребовал от него доказательства справедливости вывода о неуклонном росте числа регулярных турецких войск в войнах с Россией с начала столетия. Подготовить ответ не составило труда, опираясь на труд генерал-лейтенанта Обручева о Турции, изданный Канцелярией ВУК. Вслед за этим Полевой штаб возбудил перед Петербургом требование об усилении Действующей армии, сначала письменно, а потом в ходе поездки помощника начальника Полевого штаба. В результате к концу апреля требование Полевого штаба Действующей армии было удовлетворено — в Румынию, по словам Артамонова, были направлены еще 3 корпуса и несколько отдельных частей. Отчеты о расположении, численности, передвижениях турецких войск составлялись штаб-офицером над вожатыми к 1 и 15 числу каждого месяца, начиная с декабря 1876 г. по апрель 1877 г. включительно.

К 12 апреля 1877 г. (день объявления войны Турции) полковником Артамоновым была составлена таблица, в которой были «показаны расположение и численность турецких войск в Болгарии, Румынии и Константинополе». Таблица эта была отлитографирована и разослана в части Действующей армии.

Назначение полковника Артамонова штаб-офицером над вожатыми до начала боевых действий (12 апреля 1877 г.) не сделало из него подлинного руководителя разведки Действующей армии, а свела его функции к сбору и анализу поступавшей из разных источников разведывательной информации, причем не всегда эта информация доходила до своего потребителя. Агентурной работой до переправы через Дунай Артамонов не занимался.

Деятельность военной разведки в ходе Русско-турецкой войны следует разделить на два этапа, каждый из которых имел свою специфику, и именно своей спецификой определял последующие результаты.

Первый этап — с сентября 1876 г. (ноябрь — объявление первичной мобилизации армии) но апрель 1877 г. — объявление Россией войны Турции.

Второй этап — собственно Русско-турецкая война 1877–1878 гг. до заключения Сан-Стефанского мирного договора (3 марта 1878 г.).

В ходе первого этапа эффективно функционировала разведка, базировавшаяся на российские посольства в Константинополе и консульства во многих городах Болгарии — европейской части Турции. Имевшаяся агентура отслеживала состояние турецких вооруженных сил, их состав, дислокацию, перемещение, вооружение, проводившиеся работы по укреплению крепостей и т. д. Ими руководили сотрудники русских миссий, имевшие не один год стажа агентурной работы. К этому следует добавить позицию самого посла в Константинополе, направленную на организацию сотрудниками миссий агентурной разведки. Ценная информация поступала из разговоров с высокопоставленными турецкими государственными чиновниками. Наличие агентуры среди этой категории людей подтвердить не удалось. Агентура в массе своей представляла собой агентов-наблюдателей в пунктах размещения турецких войск. И еще одна особенность — простота связи: информация отправлялась посольской и консульской почтой в Петербург и Кишинев, где находился По״ левой штаб Действующей армии.

Более того, сама агентура могла практически беспрепятственно переправляться через Дунай в Румынию, формально вассальное от Турции княжество, на территории которой находились русские части, и доставлять донесения по месту назначения. Трудности, конечно, существовали, и представители турецких властей зорко следили за переправлявшимися на правый берег Дуная и возвращавшимися обратно. Но эти препятствия все еще не были непреодолимыми. И, наконец, ни с той, ни с другой стороны не было окончательной уверенности, что война все-таки начнется, так как интенсивно шли международные переговоры, имевшие своей целью предотвратить войну, добившись от Турции целого ряда уступок. А это сказывалось и на финансировании разведки, и на ее организации.

Одновременно создавались параллельные разведывательные структуры, на время давались приватные разведывательные поручения. А деятельность созданных разведывательных структур волюнтаристски ограничивалась.

Именно в сентябре — декабре 1876 г. был произведен ряд назначений офицеров (в основном Генерального штаба) в Действующую армию, которым было поручено организовать сбор разведывательных сведений о турецких войсках и крепостях, в первую очередь на территории Болгарии. Среди этих офицеров были уже упоминаемые полковники П.Д. Паренсов, Г.И. Бобриков, капитан 1-го ранга М.П. Новосильский, а также генерал-майор в отставке И.К. Кишельский. Назначенные офицеры, за исключением болгарина Ивана Кишельского, не имели соответствовавшего опыта разведывательной деятельности. Однако далеко не все назначения были случайны. Причем отдельные персоналии были назначены (так же, как, впрочем, и сам Н.Д. Артамонов) самим главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем.

В первую очередь речь идет о полковнике П.Д. Паренсове. Беседовал с Николаем Николаевичем об организации разведывательной деятельности и Г.И. Бобриков. Именно этим людям выдавались деньги или обещания выдать таковые через российские консульства. Сам же полковник Н.Д. Артамонов первую сумму денег «на расходы по добыванию сведений о неприятеле»—200 полуимпериалов — получил в Кишиневе только 29 апреля 1877 г., когда война с турками шла уже третью неделю (РГВИА. Ф. 485. On. 1. Д. 1162. Л. 13).

Каждому из выделенных для ведения разведки офицеров (за исключением Артамонова) был определен своей участок для добывания разведывательных сведений о неприятеле на болгарской стороне: полковнику Парснсову — с границами от Рахово до Ольтенице; капитану 1-го ранга Новосильскому — восточнее Ольтеницы, а также выявить возможность обеспечения средствами переправы русских войск через Дунай, вскоре эта задача стала основной. Перед полковником Бобриковым стояла задача определить состояние вооруженных сил Сербии, их готовность продолжить войну с Турцией, в дальнейшем Бобриков выступал уже в качестве военноуполномоченного при румынском князе Карле.

26 сентября 1876 г. полковник Бобриков представил начальнику Главного штаба «Записку о состоянии вооруженных сил Сербии», в которой, в частности, отметил следующее: «При отсутствии серьезной подготовки к войне и нравственном состоянии духа народонаселения, Сербию может постигнуть катастрофа погрома и занятия Белграда, если она опрометчиво поспешит с объявлением войны. В то же время, даже при незначительных денежных средствах и в короткий срок, она может пополнить свои запасы и изготовиться к борьбе с шансами на успех» (Особое прибавление к описанию Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Указ. соч. С. 127). 23 ноября 1877 г. полковник Бобриков представил на имя главнокомандующего Действующей армией «Записку об условиях плана военных действий сербских войск», которая явилась результатом его «тщательного изучения личным осмотром пограничного пространства юго-восточной границы и состояния сербских милиционных войск на самых местах военных сборов» (там же. С. 143).

Переговоры с Румынией о предоставлении русской армии свободного прохода через территорию Румынского княжества и об участии Румынии в войне с Турцией велись с осени 1876 г. В декабре полковник Бобриков прибыл в Бухарест. В его обязанности входило: сбор сведений о возможности обеспечения войск продовольствием, фуражом, постоем; выбор пути прохождения отрядов, а также ведение переговоров с князем Карлом и премьер-министром Румынии Братиану о подписании конвенции, разрешавшей русской армии проход через Румынию, и о вступлении княжества в войну с Турцией на стороне России.

Именно от первых лиц государства Бобриков получал официальную информацию о вооруженных силах Турции. Была у него и своя агентура. Но наибольший след оставил в памяти Бобрикова некий Юлиус как несостоявшийся агент. В начале 1877 г. в Бухаресте к Бобрикову обратился христианин, инженер на турецкой железной дороге, незадолго до этого уволенный со службы. Но ценность его заключалась не в том, что он был инженером, а в том, что он являлся известным картографом. Он располагал богатым топографическим материалом по Турции и готов был его передать России, более тою, он был согласен и на проведение дополнительных работ по заполнению существовавших топографических пробелов. За это он просил перевести семью в Россию и обеспечить себя достойным вознаграждением. Денег, конечно, сразу не оказалось, началась долгая переписка. А Юлиус все ходил по кругу. Добрался он и до Паренсова. Тот тоже ходатайствовал о привлечении его к сотрудничеству. Однако ценный картографический материал так и не приобрели и от услуг известного картографа отказались. Как выяснилось, из-за опасений в шпионаже и предательстве. А вот что писал по этому поводу с большим сожалением Г.И, Бобриков, участник военно-ученой экспедиции по Европейской Турции: «Чтобы оценить, какую непоправимую ошибку мы сделали, отказавшись от улучшения карт страны, достаточно сказать, что, несмотря па всевозможные усилия, мы имели их весьма мало удовлетворительными. Составлены они были по отрывочным сведениям, поверхностным рекогносцировкам прежнего времени и данным австрийского источника. Чтобы воспользоваться скудными сведениями, мною был составлен и отпечатан сборник маршрутов и перевалов Балканской зоны» (Записки Г.И. Бобрикова. Часть 1. Эпоха войны. 1877–1878 гг. СПб, 1913. С. 10).

В это же время — в конце декабря 1876 г. — болгарин Иван Кишельский, генерал-майор в отставке русской службы, по возвращении из Валахии представил в Полевой штаб русской армии свою программу организации разведывательной деятельности с участием болгар. «Я послал> — говорилось в этом документе, — одних в селения по левому берегу Дуная, в район Зимнича, Турну-Мэгурели, Бекета, Калафата, Гюргево (Джурджу), Олтеницы, Браилы и Галага, а других — в Болгарию» (Генов Цонко. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. и подвиг освободителей. София. 1979. С. 15). Следовало подобрать в упомянутых пунктах людей (по двое в каждом), из которых один жил бы на правом борту, а другой — на левом и которые по голубиной почте и с помощью других условных знаков сообщали бы необходимые сведения, в частности в каком состоянии находятся крепости, батареи и редуты; где воздвигаются укрепления, где находятся пороховые погреба, где расположены войска и в каком количестве, каким провиантом они располагают. Каково состояние дорог и есть ли у болгар оружие, сколько и какого; подыскать болгар, которые при штурме крепости могли бы оказать помощь, взрывая пороховые погреба и т. п. Руководить выполнением задуманного плана И. Кишсльский назначил болгарина Тодора Белкова, воеводу четы в сербско-турецкую войну 1876 г.

К сожалению, и с этим пришлось столкнуться всем организаторам разведки, болгары искренне обещали помощь и, видимо, искренне верили в то, что обещали, и искренне пытались эту помочь оказать. Но пожелания расходились с возможностями. Пример тому доклады Кишельского, Новосильского и Паренсова (будут приведены позже), из которых следовало, что вся Болгария была окутана разведывательной сетью. На самом деле оказалось далеко не так. Свидетельство тому и заявленная Кишельским голубиная почта. Она не функционировала в тех масштабах, как это задумывалось изначально. Но в частных случаях использование голубей давало свои результаты. Так, в начале марта 1877 г. под руководством Артамонова из Зимницы в Систов через Дунай перевезли два голубя к ранее выделенному болгарину. С болгарской стороны организатором воздушной почты был Иван Хаджидимитров (Генов Цонко. Указ. соч. С. 18). С одним из голубей, прилетевшим обратно, было получено подробное сообщение о турецких войсках в Систово, а вскоре вернулся и второй голубь. Болгарии, доставлявший голубей через Дунай, на обратном пути был принят русским постом за турецкого шпиона и едва не поплатился жизнью (РГВИА. Ф. 485. On. 1. Д. 1162. Л. 13 об.).

Хотя парадокс ситуации до объявления войны Турции состоял в том, что поступавшие сведения о турецкой армии от болгарских информаторов более чем удовлетворяли русское командование. Этому способствовала в немалой степени вышеупомянутая специфика.

По указанию главнокомандующего Действующей армией осенью 1876 г. в Румынию был направлен капитан 1-го ранга М.П. Новосильский, который должен был организовать в возможно короткий срок доставку необходимых данных о турецкой флотилии на Дунае, сообщить о дислокации воинских частей в городах Западной Болгарии, осмотреть берега реки, определить глубину и скорость течения Дуная и других рек. В своем донесении о проделанной работе Новосильский также упоминает имя Федора Белкова, который обеспечивал его новыми агентами и способствовал успешному сбору сведений, интересовавших русское командование. Сфера действий агентов, — докладывал Новосильский, со слов Волкова, — была разделена на районы. В каждом районе был главный агент, который получал жалованье, а также его помощники. В своем докладе Новосильский приводил длинный перечень городов и находившихся там агентов, которые доставляли полученные сведения главному агенту, который в свою очередь передавал их Новосильскому (Улуцян А.А. Болгарский народ и русско-турецкая война 1877–1878 гг. М., 1971. С. 27–28). Просто идеальная схема организации разведывательной деятельности, которая существовала в основном на бумаге и на словах. Вскоре задача выяснения возможностей приобретения и доставки плавсредств для переправы русских войск через Дунай стала основной для капитана 1-го ранга. От Новосильского требовалось «купить в низовьях или верховьях Дуная потребное число судов и доставить их под благовидным предлогом в определенный пункт и к означенному времени». Судя по всему, капитан 1 — го ранга развернул бурную и не безрезультатную деятельность. 18 марта 1877 г. от российского посла в Вене Новикова поступила на имя начальника Полевого штаба Действующей армии телеграмма следующего содержания: «Новосильский доносит Вам: "Условие на покупку и доставление к назначенному пункту двух колесных и одного винтового парохода за пятнадцатъ тысяч фунтов стерлингов сделано с задатком шесть тысяч рублей. Если до 18 июня cm. стиля пароходы не будут нами приняты, то контракт прекращается, лишь пропадет задаток ”» (Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Указ. соч. С. 278). На закупку пароходов Новосильскому было выделено 17 тысяч фунтов стерлингов. Не представилось возможным установить, были ли закуплены пароходы и использовались ли они для обеспечения переправы русских войск через Дунай.

Попытался внести свою лету в обеспечение переправы русских войск через Дунай и военный агент в Лондоне генерал-майор Горлов. Так, он направил в Санкт-Петербург «краткий очерк системы», представлявшей собой «большие паромы-плоты со значительной подъемною силою». Автором изобретения являлся английский гражданский инженер. Проведенная генерал-инспектором по инженерной части экспертиза предложения вынесла заключение о непригодности подобного изобретения для нужд Действующей армии (РГВИА. Ф. 401.011.3/927. Д. 4. Л. 28).

 

4.3. «Только случайно и притом временно пристегнут к этому делу» — полковник П.Д. Паренсов

В отличие аг Н.Д. Артамонова полковник П.Д. Паренсов не только никогда до своего назначения не занимался разведкой, он даже никогда до этого не был на Балканах. По мнению самого Петра Дмитриевича, он был «только случайно и притом временно пристегнут к этану делу» (Паренсов П.Д. Указ. соч. С. 206). Но великий князь усмотрел в Паренсове те качества, которые позволили ему со временем стать опытным организатором разведки. До объявления войны с Турцией полковник Паренсов был центральной фигурой но добыванию разведывательных сведений с привлечением агентуры.

А начиналось все довольно курьезно, хотя главному герою было не до смеха. В первых числах декабря Паренсов был приглашен на обед к великому князю Николаю Николаевичу. Во время разговора, последовавшего после обеда, Паренсов почувствовал, что головы что-то коснулось. Обернувшись, он увидел великого князя, который, как оказалось, бросил в него кусочек хлеба, и глядя на Паренсова, смеялся «самым добродушным, ласковым смехом». Великий князь подозвал Паренсова к себе и без каких-либо предисловий объявил ему следующее: «Я посылаю тебя в Болгарию, собери мне там сведения о турках и, пожалуйста, съезди в Рущук, посмотри его укрепления. Я знаю, что эта командировка опасная, может быть, ты и не вернешься, но мы все пришли к заключению о необходимости этого, и я надеюсь, что ты постараешься» (там же. С. 29–30). Вот так, взял и командировал!

От этих слов у Паренсова «учащенно забилось сердце, задрожали коленки и голова пошла кругом». Рущук был турецкой крепостью на территории Болгарии, хотя там все еще находилось российское консульство.

Любопытен последующий ход получения инструкций и рекомендаций будущим разведчиком и сама суть этих рекомендаций, которые в ряде случаев взаимно исключали друг друга, но в конечном итоге послужили для Паренсова отправной точкой в доселе неведомой для него деятельности. Вернее, ход получения инструкций к дальнейшим действиям не любопытен — а закономерен. Все пути шли к представителям российских миссий как на территориях, занимаемых русской армией, так и неприятелем.

Первой инстанцией, к которой по рекомендации великого князя обратился Паренсов, был начальник Полевого штаба Действующей армии генерал А.А. Непокойницкий. Последний выразил сомнение, что Паренсову удастся попасть в Рущук — турки «не пустят». Однако Непокойчицкий рекомендовал ехать (как будто был иной выбор) и следить за турками и их приготовлениями, да «почаще» писать обо всем увиденном, а то «мы ничего не знаем». Слишком сильное и неверное утверждение со стороны начальника Полевого штаба. Или он не владел ситуацией, либо хотел подбодрить новоявленного разведчика. «Чем чепце будете писать, тем лучше; пишите даже о пустяках, лишь бы они касались нашего дела. Я думаю, что к Рождеству вы вернетесь. Вы получите три тысячи рублей для собирания сведений, да тысячу рублей на ваши расходы. Условьтесь с Левицким как вам ему писать, да поговорите с Хитрово о вашей поездке, он может быть вам полезен», — такими словами напутствовал генерал Непокойчицкий полковника Паренсова. Генерал-лейтенант Левицкий являлся помощником начальника Полевого штаба, а М.А. Хитрово дипломатическим агентом при Полевом штабе. Еще Непокойчицкий счел нужным обсудить фамилию, под которой собирался ехать Паренсов, конечно, не в Рущук, к туркам, а в Бухарест, дружественную Румынию, которая в скором времени выступила на стороне русских в войне с турками. И генерал, и полковник сошлись в одном, что негоже путешествовать под настоящим именем. И тут Непокойчицкий поинтересовался метками на белье Паренсова. Узнав, что метки французские — Р.Р. — генерал предложил Паренсову стать Paul Paulson. «Это прекрасная фамилия, интернациональная; есть Paulsonы немцы, англичане, французы, русские и даже жиды», — прокомментировал свою находку генерал. Следует оговориться, что Паренсов владел французским и немецким языками. На прощание Непокойчицкий пообещал дать рекомендательные письма к дипломатическому агенту в Бухаресте барону Д.Ф. Стюарту (Стуарту) и генеральному консулу в Рущуке В.Ф. Кожевникову.

Следующим, к кому направился Паренсов, несмотря на позднее время, был М.А. Хитрово. Начальник дипломатической канцелярии при главнокомандующем Действующей армией «дал массу полезных указаний». Он начал с того, что охарактеризовал российские консульства на Востоке (в том числе и на территории, оккупированной турками), с сотрудниками которых придется столкнуться. В бароне Стюарте Паренсов, по словам Хитрово, должен был найти «прекрасного, умного, деятельного и милого человека». Вместе с тем барон совсем недавно находился в Бухаресте, и «весьма сомнительно, чтобы он мог изучить всю Болгарию». Ко всему прочему это был первый дипломатический пост Стюарта. Как на знатока Румынии, М.А. Хитрово указал на российского консула в Галаце Александра Степановича Романенко. Затем Хитрово упомянул Паренсову о наших скопцах, которыми наводнена Румыния и преимущественно большие города. Скопцы, по мнению Хитрово, могли оказаться весьма полезными помощниками.

Что же касается Болгарии, находившейся под турком, то там дело обстояло не настолько блестяще. В Рущуке генеральным консулом был Василий Федорович Кожевников, в высшей степени порядочный человек, но больной и неподвижный. Зато, по словам Хитрово, в его консульстве «был золотой человек кажется драгаман, Карвонидес, грек знаток Болгарии и турок ловкий, пронырливый, умный, решительный, находчивый, одним словом, такой, какого» Паренсову «именно было нужно» (Паренсов П.Д. Указ. соч. С. 32–33). «Очень рекомендовал» Паренсову Хитрово российского консула в Тульче — Романенко, брата галацкого консула. Но Тульча была в стороне от предполагаемых действий армии. Хитрово говорил Паренсову, что в Бухаресте он найдет болгарских выходцев, и что они смогут оказать ему услуги. Порекомендовал Хитрово и некоего Княжевского (болгарина, проживавшего в Рущуке), старика, бывшего еще лазутчиком русской армии на Дунае в 1853–1854 гг.

В том, что касается паспорта на имя Паульсона, Хитрово порекомендовал отказаться от этой затеи и выписать паспорт на собственное имя, избегая называться полковником. Удивительный инструктаж владевшего материалом человека.

Когда же Паренсов, наконец, встретился с Артамоновым и Бобриковым, побывшим уже в Болгарии и Турции, то последние разошлись лишь в деталях по поводу последствий посещения Рущука Паренсовым. Артамонов не сомневался, что Паренсова повесят или зарежут, а потом извинятся перед русским правительством. Бобриков допускал, что, может, и не зарежут, и не повесят, но утверждал, что поездка будет совершенно бесцельна, так как турки будут следить за каждым его шагом, а к укрепленным пунктам даже не подпустят. При этом Бобриков прибавлял, что во всяком случае Паренсов может быть арестован и посажен в конак (тюрьму).

Сразу же после приезда в Бухарест Паренсов направился к барону Стюарту и представил ему рекомендательное письмо начальника Полевого штаба. Обсудив с Паренсовым несколько вариантов его представления окружающим, барон остановился на следующем: полковник — вологодский помещик для русских, а Пауль Паульсон — кузен барона — для остальных. Инкогнито Паренсова было тут же раскрыто румынскими властями. Барон очень скептически отнесся к идее посещения Рущука и, по сути, повторил рекомендации Хитрово, на кого можно рассчитывать в разведывательной работе. Высказался Стюарт и по поводу выделенной на нужды разведки суммы — 3000 рублей. По его мнению, «это положительно мало и что не в том дело, чтобы истратить деньги, а в том, чтобы иметь их в данную минуту под рукой».

Помощь дипломатического агента России в Бухаресте барона Стюарта и 2-го секретаря консульства Золотарева оказалась основополагающей в деле создания агентурной сети Паренсовым.

Вскоре при посредничестве Стюарта Паренсов «познакомился с двумя интересными субъектами: первый был скопческий староста Матюшев, а второй — богатый болгарин — банкир Евлогий Георгиев». Проживавшие в Румынии скопцы, хотя и считались румынскими подданными, но находились в то же время под протекторатом русского консульства, которое почиталось ими чуть ли не больше румынского правительства. Объяснялось это тем, что ни один скопец не мог въехать в Россию без особого в каждом случае отдельного разрешения российского консула. Скопцы в Турции преследовались полицией и изгонялись из пределов Оттоманской империи. Таким образом, их можно было привлекать к разведывательной деятельности в пределах Румынии, и в первую очередь на нижнем Дунае — о движении турецких судов, о запасах продовольствия, заготавливаемого турецкими агентами в Галаце и Браилове.

Евлогий Георгиев, холостой миллионер, ревностный патриот, безвозмездно финансировал болгарское освободительное движение. Источником его богатства, кроме банковских операций, являлась значительная хлебная торговля. Склады зерна имелись во многих придунайских городах: Ольтинице, Галаце, Журжеве и далее вплоть до Калафата, а также имелись его представители в Шумле, Рущуке, Систове, Габрове и др. населенных пунктах. Георгиев охотно вызвался содействовать сбору сведений о турках. Евлогий Георгиев, по словам Паренсова, «взял на себя роль 1-го агента, а для поручений особой смышлености и в то же время требующих смелых и рискованных путешествий, выписал из Вены своего коммерческого агента, Начовича, говорящего по-французски».

Происходивший из богатой болгарской семьи, занимавшейся торговлей, Георгий Начович имел большие связи и знакомства по обе стороны Дуная, «был неисчерпаем в изобретении способов и уловок добывать сведения», сделался ближайшим помощником Паренсова, «правой его рукой и продолжал свою дея-тельную работу до перехода нашей армии через Дунай». Деятельность Начовича была бескорыстна и безвозмездна — за все время сотрудничества с разведкой он ни разу не взял денег за свои труды.

Вскоре с помощью Начовича было подобрано несколько агентов, которые были отправлены за Дунай на турецкую территорию: один был послан в Рущук, другой — в Шумлу и третий — в Турн-Магурели и Никополь. Инструкции агентам давались устные, «причем, конечно, приходилось читать целые лекции разных военных наук и прорепетировать уроки». Все это было далеко не просто, так как приходилось обращаться к услугам переводчика, если таковым не выступал Начович. Давать письменные инструкции, как вскоре понял Паренсов, было весьма опасно, во-первых, для самого направляемого, во-вторых, перед противником раскрывались детали проявляемого к нему интереса.

Вместе с тем переправа через Дунай, перемещение по заранее обговоренному маршруту и возвращение назад, вновь через широкую реку, далеко не всегда были под силу одному разведчику — «агенту-ходоку». Поэтому вся задача добывания разведывательных сведений нередко дробилась Паренсовым с его помощниками на несколько частных, не менее ответственных, сложных и опасных задач, выполняемых различными людьми.

«Для ускорения дела» приходилось иногда посылать Начовича со словесными инструкциями к другому агенту в одном из прибрежных мест Дуная (на румынском берегу), а последний, в свою очередь перебравшись через Дунай, передавал поручение третьему агенту. По сути, это был «совокупный» «агент-ходок», который должен был посетить интересовавшие Паренсова районы и выяснить наличие в них турецких войск и их состав. Сам Начович, будучи скомпрометирован в глазах турецкого правительства, не мог переправляться на турецкую территорию. Подобный способ постановки задания приводил к большой затяжке по времени, искажению самих инструкций, а ведь следовало еще дождаться ответа. Провал в одном звене срывал всю операцию. Паренсов вскоре убедился в неэффективности системы использования агента («агентов-ходоков», «агентов-маршрутников»). Более того, далеко не все посылаемые агенты на незнакомой местности могли правильно оценить увиденное, разъезды агентов требовали много времени, вследствие чего доставляемые ими данные теряли свою оперативность. Как вспоминал разведчик: «приходилось… вести дело хотя и добросовестно, но, строго говоря, — неудовлетворительно» (Паренсов П.Д. Указ. соч. С. 114).

Посылка «агентов-ходоков» пригодна была в исключительных случаях, «когда нужно было осмотреть на месте что-нибудь существенное, неизменяемое и не переменявшееся», или «когда нужно было, не полагаясь на почту передать что-либо доверенному лицу». Часто приходилось направлять агента-ходока, чтобы дать ответ на конкретный запрос Главной квартиры, например, сколько войска в Силистрии. Для решения поставленной задачи приходилось подобрать лицо, которое согласилось бы взяться за выполнение поставленного поручения, причем этот человек по своему развитию должен был быть способен направиться в заданный пункт и выведать то, что требуется. Затем нужно было еще добраться к заданному месту и благополучно вернуться назад, что было весьма проблематично, так как турецкие кордоны всячески затрудняли переправу через Дунай и вообще перемещение по Болгарии.

Получаемые сведения Паренсов пытался проверять данными, полученными из других источников, в том числе из публикаций местных газет. Полковник всегда очень осторожно относился к румынским источникам, «так как по опыту знал о наклонности румын к преувеличению всяких страхов, в там числе, и сил неприятеля».

Паренсов, организуя разведывательную деятельность и двигаясь вперед на основе проб и ошибок, пришел к пониманию необходимости создания «постоянного наблюдения» за противником через систематическую постоянную агентуру, которая бы действовала непрерывно. Однако такая система требовала значительных денежных затрат, а сумма, выделенная Паренсову на разведку начальником штаба армии, была для этого явно мала. В конце концов он получил разрешение брать взаймы в российском Генконсульстве в Бухаресте по мере надобности деньги, но кредит был ограничен 5000 франков.

7 января 1877 г. к Паренсову явился известный ему до этого времени только по переписке болгарин Церковский (Черковский), уполномоченный собирать сведения о северо-западной части придунайской Болгарии. По словам самого Паренсова, доставленные сведения были «драгоценными». Подобные сведения уже поступали к русскому разведчику, но он не воспринимал их как достоверные. Церковский на основании собранных данных утверждал, что часть турецкой армии, численностью от 30 до 40 тыс. человек, действовавшая против Сербии у Зайчара и Белградчика и находившаяся под командой Ахмеда Эюб-паши, после перемирия, заключенного между Портой и Сербией, стягивается к Видину и Никополю. Причем в самом Видине насчитывалось 7500 человек гарнизона, остальные же части располагались в окрестностях города и в Никополе.

Деятельные и энергичные Церковский и Начович. стали основными помощниками Паренсова в организации сети информаторов.

В первых числах января 1787 г. Начович обрадовал Паренсова приятным известием — в Журжеве (на румынской стороне) он встретил своего прежнего приятеля, болгарина, служившего в то время на товарной станции Рущукско-Варненской железной дороги. Сейчас же был обговорен способ передачи получаемых сведений на железной дороге через другого болгарина, жившего постоянно в Рущуке.

Так Паренсовым был сделан первый шаг по пути к созданию связи с агентурой на турецкой стороне Болгарии. Всего лишь первый. В своих воспоминаниях Па-рейсов писал: «Я… сделал опыты, давшие прекрасные результаты. Так в Рущуке Карвонидес доставлял мне еженедельно, а иногда и по нескольку раз в неделю, донесения… о прибытии и уходе войск, орудий, разного военного материала, о постройке и вооружении фортов и о флоте… В там же Рущуке помощник на-пальника товарной станции рущукско-варненской железной дороги, болгарин… самым аккуратным образом сообщал мне через Начовича, о прибытии и отправке по железной дороге войск, артиллерии и грузов… точность была замечательная…» (Паренсов П.Д. Указ. соч. С. 132).

Следует оговориться, что Карвонидес был русским дипломатом и с началом боевых действий в лучшем случае был бы выслан в составе консульства за пределы Турции, а в худшем… Поэтому его никак нельзя было включать в состав постоянной агентуры ни в мирное, ни в военное время. Не говоря уже о консуле Кожевникове, который регулярно передавал разведывательные сведения, в том числе и Паренсову, правда, не всегда до него доходившие. Зачем было создавать в Рущуке разведывательную сеть, по сути, на базе уже имевшейся?!

Паренсов пришел к пониманию необходимости создать с помощью известных болгар сети постоянных агентов из числа местных жителей в местах, представлявших интерес для Полевого штаба. Оставалось только подыскать лиц, бравших на себя обязанности доставления сведений, «так сказать курьеров и почтальонов». «Причем как для безопасности, так и для скорейшего получения известий, таковые не шли бы прямо изнутри края» к Паренсову, а передавались постепенно из города в город по пути к полковнику, сосредоточиваясь в Тульче, Валькове, Силистрии, Рущуке, Систове, Никополе и Видине. Проблема «курьеров» и «почтальонов» была совсем не проще проблем, с которыми сталкивались «агенты-ходоки» при пересечении Дуная в обе стороны.

Как бы то ни было, проект организации разведки театра военных действий посредством четко организованной сети постоянной агентуры, с указанием желательных мест их проживания, был составлен и подан по команде. Все про* странство между Балканами и Дунаем от Видина до Силистрии предлагалось Паренсовым поделить на четыре округа: Видинский, Систовский, Рущукский и Силистрийский.

В каждом из этих округов должен был быть поставлен агент, на которого возлагалась бы задача «собирать самые полные и точные сведения относительно всего, касающегося турецких войск». «Их движений и, буде возможно, то и о на-строении мусульманского и христианского населения во вверенном ему округе».

Собранные сведения должны были быть, по мнению автора, «доставлены, по возможности, из Видинского округа в Калафат, из Рущукского в Журжево, из Силистрийского в Калараш (или вблизи этих пунктов) и передаваться в Главный штаб ближайшего к названным пунктам корпуса наших войск». Следует оговориться, что Калафат, Журжево и Калараш находились на румынской территории.

Агенты, по мнению Паренсова, должны были «быть выбраны из людей наименее выдающихся и способных возбудить подозрение турок, по преимуществу из мелких торговцев или торговых комиссионеров» (РГВИА. ВУА. Ф. 7425. Ч. 1. Л. 17–18). Достаточно странное и необъяснимое требование к агентам, заведомо принижавшее его разведывательные возможности. Или других просто не было, вернее сказать, труднее было подыскать. Агент в свою очередь или сам, или через доверенное лицо, на которое он вполне мог бы положиться, приискивал «охотников переправиться через Дунай». Причем один и тот же охотник не должен был быть «употреблен» для этой цели больше одного раза.

Сам «охотник» не должен был знать содержание исполняемого им поручения. Ему передавалась заклеенная или запечатанная бумага, в которой содержались требуемые сведения с поручением доставить в штаб ближайшего корпуса. Устная передача сведений, считал Паренсов, не допустима.

Кроме того, агент должен был снабдить каждого из охотников условным значком, который служил бы «удостоверением, что сведения посланы действительно им».

Значок оставлялся в штабе, и по их числу можно было судить о количестве доставленных агентом сведений, исходя из чего и определялось вознаграждение.

Безусловно, слабым звеном этого плана была организация связи и заведомое «сужение» возможностей агентов — только агенты-наблюдатели.

Тем не менее проект был одобрен штабным руководством. Все уперлось в финансирование проекта. Исполнение задуманного Паренсовым должно было обойтись казне 10 000 рублей золотом, т. е. около 15 000 кредитных рублей в месяц. Данный не совсем продуманный и любительский план, полностью построенный на связях одного-двух болгар-патриотов, так и остался на бумаге. Продлись «стояние» Действующей армии на румынском берегу Дуная еще два-три месяца, быть может, Паренсов и получил бы искомую сумму, или «на свет» появился бы еще один план.

Помимо Проекта организации разведки Паренсовым была составлена и «Инструкция агентам» (Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Указ. соч. С. 257–259).

В ней, в частности, подчеркивалось, на что должен обращать свое внимание агент. Речь в Инструкции шла о войсках и крепостях. От агента требовалось выяснить число войск в данном пункте, их состав («пехота, артиллерия, кавалерия, регулярная, черкесы и башибузуки»), какого корпуса, дивизии, сколько людей, сколько полков, батальонов или рот и эскадронов. «Откуда прибыли, куда идут, хорошо ли одеты, хорошо ли кормлены, каков дух войск, каково состояние здоровья в войсках, кто командует». «Какие пушки, старые или новые, заряжаются с дула или сзади, медные или стальные, большие или малые» и т. д. В части укреплений агент должен был обращать внимание на следующие вещи: «строят ли новые, или исправляют старые, кто работает: солдаты или жители, мусульмане или болгары, сколько выходит на работу ежедневно» и т. д.

Писать предлагалось лучше шифром, т. е. условными знаками, причем агенты должны были направлять в Бухарест сообщения «по прилагаемому шифру». В части национальности агентов Паренсов в своей Инструкции был категоричен: «Агентами могут быть только болгары, так как Россия будет воевать для улучшения их участи. При вступлении русских войск в Турцию агенты должны были, по возможности, оставаться на своих местах и продолжать наблюдать». Совершенно ошибочный посыл.

«Проект был одобрен, но денег было не дано», — сделал пометку Паренсов на проекте Инструкции (Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Указ. соч. С. 257–259).

Как следовало из донесения болгарского агента Н. на имя полковника Парен-сова от 13 апреля, Инструкция агентам, независимо от отказа в ее финансировании, стала передаваться от агента к агенту (Улунян АЛ. Указ. соч. С. 32–33).

Но как бы то ни было, именно с учетом существовавшей специфики oneративной обстановки, опираясь на связи, полученные через болгар, полковник Парснсов стал получать интересовавшую командование информацию, а именно отслеживание менявшейся дислокации турецких войск и состояние турецких крепостей. Донесения Паренсова высоко оценивались в Кишиневе. Так, Левицкий в письме от 12 января 1877 г. информировал разведчика: «Донесения Ваши крайне интересны…» и что главнокомандующий армией великий князь Николай Николаевич (Старший) «очень доволен Вашими донесениями и приказал передать Вам свою новую благодарность» (РГВИА. Ф. ВУА. Д. 8269. Л. 9).

Паренсов «из предосторожности, получив новое сведение» проверял «его через кого-нибудь их разъезжающих» (Особое прибавление к «Описанию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Указ. соч. С. 201). Своих первых помощников Паренсов тоже иногда проверял. Для этих целей у него был болгарин Пантелеймон Наботкин, воспитанник русского технологического института, «очень порядочный и образованный человек». Именно Наботкина использовал Паренсов в том случае, если сведения, доставляемые Начовичем, возбуждали в нем почему-то недоверие. Об отношениях Паренсова с Наботковым не знал ни Начович, ни Церковский (Паренсов П.Д. Указ. соч. С. 9).

Однако за Паренсовым оставалось еще «дело чести» — невыполненное задание великого князя — поездка в Рущук для проведения рекогносцировки. Поездка не только бессмысленная, так как в городе находилось российское консульство, имевшее своих тайных агентов, и планы крепости Рущук давно имелись у русского командования (может быть, не такие свежие?), но где-то смехотворная, если бы она не была столь опасной. Но полковника Паренсова никто и ничто не могло остановить. Он даже не етал дожидаться восстановления пароходного сообщения с Рущуком, прерванного вследствие сильной бури. С трудом наняв лодку, полковник переправился через разбушевавшуюся реку. На турецком берегу он был встречен жандармом и отконвоирован в русское консульство. Посоветовавшись с Кожевниковым, решили, что он будет жить у него на правах родственника жены. И здесь Паренсов оказался в роли племянника жены консула. Кожевников пытался отговорить Паренсова от проведения рекогносцировки крепости. Одновременно он сообщил, что Княжеский, о котором Паренсову рассказывал Хитрово, и который действительно мог бы оказаться полезным, недавно умер. Зато в этот день Паренсов познакомился с сотрудником консульства Я. Карвонидесом, письменную информацию от которого он получал и «который благодаря ненависти к туркам и нужде в деньгах, при отличных способностях, решительности и предприимчивости, оказался для него действительно драгоценным человеком»(там же. С. 9).

Кожевников предложил использовать печальное событие — смерть Княжевского — для решения поставленной задачи. Княжеский был похоронен на болгарском кладбище, недалеко от главного укрепления крепости (Левент-Табия), где усиленным темпом шли работы. С радостью ухватившись за высказанную мысль, Паренсов признал себя не только родственником жены Кожевникова, но и родственником умершего Княжеского, приехавшим посетить его могилу. Как бы то ни было, невзирая на издевательства со стороны рабочих, с которыми ему пришлось столкнуться, Паренсову удалось «составить описание этого укрепления в том виде, в каком оно тогда было, и вывести заключение о будущей его силе». Однако долготерпению турков пришел конец. Кожевникова пригласил к себе турецкий генерал-губернатор и интересовался, долго ли его родственник собирается пробыть в городе. На следующий день Паренсов покинул Рущук.

В сложной предвоенной обстановке, стремясь показать свою силу, запугать правящие круги Румынии и ввести в заблуждение русское командование, турецкие военачальники распространили слухи о возможном форсировании Дуная. Особенно остро стал вопрос о планах турецкого командования после объявления войны. Однако болгарские агенты сообщили, что турецкое командование не думает переходить в наступление и форсировать Дунай. Агенты-ходоки не отметили изменений в стратегическом развертывании войск, что свидетельствовало бы о подготовке к переправе.

Турецкий офицер, участник войны, отмечал впоследствии, что «русские при помощи болгар, переправлявшихся на лодках через реку, имели о нас постоянные сведения». «Благодаря этому они отлично знали, что сердарь (турецкий главнокомандующий Абдул Керим-паша. — Примеч. авт.) не имеет желания покинуть свое орлиное гнездо, и деятельно готовились к тому, чтобы перебросить генерала Гурко за Балканы».

Несмотря на жалобы турецкого офицера о содействии болгар русской военной разведке, в городах и населенных пунктах Румынии были арестованы многие турецкие разведчики иностранного происхождения. Турки как раз прибегали к тому, от чего отказалась русская разведка, — от использования агентов из числа граждан иностранного происхождения.

Военный агент в Лондоне генерал-майор Горлов доносил, что «английский корреспондент сообщал в сербскую кампанию все о сербских войсках, даже планах. Турки через английского корреспондента имели весьма полные сведения о сербской армии» (РГВИА. Ф. 401. Оп. 3/927. Д. 4. Л. 65 об.). Между тем ни один из этих друзей Турции не был допущен в турецкую армию. Шпионажем в пользу турецкой армии занимались и некоторые иностранные корреспонденты и военные атташе, находившиеся при Полевом штабе Действующей армии. Так, корреспондент английской газеты «Стандарт» Ф. Бойль писал в своих корреспонденциях о расположении русских войск и укреплений под Плевной. Его лишили корреспондентского звания и выслали из Действующей армии. Корреспондент английской газеты «Таймс», полковник Брэкенбери стремился с помощью своего секретаря болгарина Минчева (Минкова) узнать место будущей переправы, интересовался номерами и командирами воинских частей, их маршрутами. Однако Минчев, до этого работавший у полковника Паренсова, докладывал ему обо всем и получал рекомендации, какие следует давать ответы. В дальнейшем Брэкенбери, поняв, что Минчев снабжает его дезинформацией, отказался от услуг своего секретаря, а Минчев был устроен Паренсовым переводчиком в Действующую армию. Наряду с этим допускалась и преступная халатность со стороны командования. Так, товариществу по снабжению Грегор и К* «должны были заблаговременно, не позже как за неделю до начала движения, сообщаемы пункты поставки и приблизительное количество потребностей для каждого пункта» (Улунян Л.Л. Указ. соч. С. 36, 38).

В рядах турецкой армии находилось немало европейцев, которые занимали довольно ответственные посты. Так, после удачного форсирования Дуная русскими войсками по приказу султана 19 июля был смещен главнокомандующий Абдул Керим-паша и на его место назначен Мехмет Али-паша, онемеченный француз Карл Детруа, сменивший свою религию. Штаб Сулейман-паши состоял в основном из западноевропейских офицеров, активно способствовавших стремлению своего начальника взять Шипкинский перевал. В военно-морском флоте командующим броненосной эскадрой был англичанин Гобарт-паша, его соотечественник Монторн-бей — заместитель командующего и начальник штаба и т. д.(там же. С. 45).

В последних числах февраля 1877 г. Паренсов, получив разрешение, выехал в Кишинев, где «сдал свои работы» помощнику начальника Полевого штаба генералу Левицкому, «а оттуда, в Одессу для представления Великому князю Главнокомандующему». Как «представленные работы», так и проект их развития «удостоились» одобрения, «но денежная сторона дела встретила затруднения». Возвращаясь 25 марта в Бухарест, ПД Паренсов получил указание продолжить прежнюю работу, «исключительно только, поддерживая завязанные и установившиеся сношения, но, отнюдь, не расширяя круга действий». «О постоянной агентуре с аккуратным периодическим получением сведений нечего было думать, — вынужден был констатировать полковник Паренсов, — приходилось ограничиваться посылкой в разные места отдельных лиц и вести дело хотя и добросовестно, но, строго говоря, неудовлетворительно» (Паренсов П.Д. Указ, соч. С. 114).

8 апреля Паренсов представил в штаб «Сведения о турецких вооруженных силах, полученных из румынских источников». Эти сведения были переданы барону Стюарту «г. Братиано от его источников».

20 апреля 1878 г., спустя восемь дней после объявления войны Турции, полковник Паренсов докладывал начальнику штаба: «Последние известия. Усиленное движение турецких войск из Видина и отчасти даже Рущука в Добрудожу и Силистрию продолжается.

16 апреля из Рущука отправлено в Шумлу —3 - батальона; из Варны отправлено несколько батальонов в Малую Азию. Батальонов VII корпуса (Йеменского) в Европейской Турции нет вовсе. В Туртугае осталось не более 200 человек гарнизона; остальные направлены внутрь страны…» (РГВИА. Ф. 485. On. 1. Д. 1162. Л. 16).

В своих донесениях штабу Действующей армии Паренсов отмечал скудость выделявшихся для работы средств и просил увеличить субсидии. «Наблюдение требует денег, которых у нас нет, — писал полковник Паренсов. — Те. те 5.000 франков, что я рискнул занять в Консульстве, составляют каплю в море. В депеше ответной на мою, было сказано только: «Сбор сведений и рекогносцировки возлагаются на Паренсова. Непокойницкий» (Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Указ. соч. С. 248).

Русский консул в Рущуке В.Ф. Кожевников жаловался Паренсову, что пакеты (донесения) целыми неделями лежат в консульстве в Бухаресте — не было ни курьеров, ии денег для их найма, и вся корреспонденция ожидала оказий (Паренсов П.Д. Указ. соч. С. 217).

21 апреля 1878 г. по распоряжению румынского правительства было совершенно прекращено сообщение Журжево с Рущуком, которое уже за некоторое время до этого работало в следующем режиме: турки пускали к себе на берег только того, кого считали нужным; румыны же не препятствовали никому вступать на свою территорию. Результатом стало наводнение Румынии турецкими шпионами и появились серьезные затруднения при направлении наших агентов за Дунай, вследствие чего число сведений о передвижениях турецких войск начало уменьшаться.

Паренсов доказывал помощнику начальника Полевого штаба, что происходившее в порядке вещей и являлось результатом той неудачной системы собирания сведений, по которой до сих пор действовали, а именно направляя на правый берег людей по каждому конкретному случаю. Дунай стал преградой, через которую пробираться стало почти невозможно. Будь у разведки в разных местах постоянные агенты с определенной инструкцией, уже наметанные, опытные в деле и притом снабженные деньгами, и с обговоренной системой связи, утверждал Паренсов, они бы могли постоянно сообщать, «хотя бы по телеграфу через Сербию, сведения о турецких войсках».

После объявления войны потребность в новых сведениях резко возросла, но было упущено время, которое нельзя было возместить ни за какие деньги. Сообщение с Румынией из Болгарии через Дунай стало чрезвычайно сложным и опасным, а ничего другого Паренсов и его помощники, на плечи которых была возложена агентурная работа, предложить не могли, не считая голубиной почты. Помощник начальника Полевого штаба Действующей армии К.В. Левицкий, вызвав к себе полковника Паренсова, выразил недовольство, что за последнее время стало поступать меньше новых сведений. «Левицкий до того расходился, — вспоминал полковник Паренсов, — что сказал мне: ״Тратьте, какие хотите деньги, 20, 30 тысяч, но чтобы были сведения!״ А когда я старался доказать, что теперь и деньгами ничего не сделать, Левицкий начинал кричать: ״Как нельзя! Постройте по всему берегу Дуная на высоких местах вышки для наблюдения за правым берегом, и чтобы Вам оттуда подавали сигналы!״ Я с испугом и грустью посмотрел на эту бедную, совсем уже отуманенную голову. Отвечать не стоило» (Паренсов П.Д. Указ. соч. С. 114).

После переправы Действующей армии через Дунай Паренсов, «лишь временно участвовавший», по его собственным словам, в деле организации разведки, принял штаб Кавказской казачьей дивизии. Однако к этому времени организацию агентурной разведки после объявления войны Турции (12 апреля 1877 г.) взял на себя штаб-офицер над вожатыми Н.П. Артамонов. Ему же и была передана агентура Паренсова.

Успехи полковника Паренсова как разведчика выглядят более осязаемо, если учитывать, что в этой роли он выступал впервые в жизни. На этом фоне самостоятельное, успешное постижение им специфики агентурно-разведывательной деятельности, несомненно, является одной из его заслуг.

 

4.4. Осведомленность русского командования о противнике

Первый вариант плана войны против Турции был составлен в октябре 1876 г. управляющим Военно-ученого комитета Главного штаба генералом Н.Н. Обручевым. Он был основан на предложенной Артамоновым идее молниеносной войны, для чего армия должна была избежать ошибок прошлых русско-турецких войн: медленной переправы через Дунай и осады крепостей, под стенами которых русская армия всегда несла большие потери. Генерал предлагал не штурмовать, а блокировать турецкие крепости в низовьях Дуная.

В течение зимы 1877 г. турки успели значительно укрепить свои силы, стянули все, что можно было, на Дунайский театр. Увеличили число судов на Дунае, усилили крепости, снабдив их дополнительной артиллерией, «а между тем пыл в славянах ослабел». «Сербы совершенно сошли с поля, а румыны, рвавшиеся осенью идти в авангарде нашей армии, теперь чуть ли не отказываются от участия в войне. Со стороны Австрии мы чувствуем себя более обеспеченными, но со стороны Англии следует ожидать самых коварных действий. Поэтому и план действий, намеченный при осенней обстановке требовал значительных дополнений и изменений», — указывал генерал Н.Н. Обручев в «Соображениях на случай войны с Турцией весной 1877 г.».

Вместе с тем Управляющим Военно-ученым комитетом был оставлен ряд вещей как незыблемых. В первую очередь это касалось цели войны, «которая не может быть иная, как полное бесповоротное решение восточного вопроса, дабы раз навсегда разделаться с этим призраком, который периодически истощает Россию и служит одной из главных помех к развитию ее благосостояния». «Целью наших стратегических действий, более чем когда-нибудь, должен быть самый Константинополь, ибо только на берегах Босфора можно сломить владычество турок и получить прочный мир, раз навсегда решавший наш спор с ними из-за балканских христиан. Занятие только Болгарии никак не даст этих результатов», — утверждал Н.Н. Обручев (Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в Европейской Турции. Указ. соч. С. 119). «Овладение Константинополем трудно, но при решительности и быстроте действий, возможно и даже весьма вероятно, и потому отказываться от этой единственной, решительной цели, было бы величайшей стратегической и политической глупостью», — настаивал Обручев.

Однако к весне, отмечал Управляющий ВУК, обстановка коренным образом изменилась. Осенью, когда турецкая армия была отвлечена на запад, можно было даже с небольшими регулярными силами достигнуть самых решительных результатов. «Имея под рукой 4 дивизии и румынскую армию, можно было, — считал Обручев, — почти сразу же перебросить 4 пехотные дивизии с массой кавалерии прямо за Балканы». К весне 1877 г. требовались существенно большие силы. И далее шла полностью аргументация, высказанная штаб-офицером над вожатыми еще в начале этого года. Теперь уже 4 русские корпуса должны были встретить на Дунае и в Придунайской Болгарии такой отпор, что если в состоянии будут сразу выделить за Балканы какие-нибудь силы, «то только весьма незначительные, с которыми далеко не уйдешь».

Для обеспечения удара на Константинополь, по мнению Обручева, следовало «сразу от Дуная выделить армию не менее 100.000–120.000 человек, со всеми средствами». Состав Действующей армии, которой предстояло действовать в Придунайской Болгарии и обеспечивать тыл первой армии, был определен управляющим делами ВУК в следующем составе: 133 000 человек и 39 000 лошадей, а на довольствии 163 000 человек и 51 000 лошадей. Общая цифра достигала 303 000 человек и 90 000 лошадей (там же. С. 122–123).

Теоретически союзники России готовы были выставить: Черногория — 25 000—30 000 человек; Румыния — 35 000—40 000 человек и Сербия — 56 000 человек. Теоретически, потому что далеко не все страны готовы были к боевым действиям. В первую очередь это касалось вооруженных сил Сербии, «расстроенных войной 1876 г.».

Впоследствии особой критике подверглась как существенно заниженная цифра турецких войск по состоянию на 15 марта 1877 г. — 158115 человек — при-веденная Н.Н. Обручевым. «Увеличить эти силы еще какими-нибудь регулярными войсками Турция не может, но ей остается еще формирование новых пеших и конных милиций, помощь Египта, а под конец, быть может, англичан, в численности от 50 до 60 тысяч», — утверждал вместе с тем управляющий делами Военно-ученого комитета. Цифра эта, по свидетельству Артамонова, была взята из Ведомости о расположении и численности всех вооруженных сил Османской империи по состоянию между 10 и 15 марта, подготовленной Генерального штаба полковниками Зеленым и Боголюбовым. Эти сведения были пересланы в Полевой штаб «немедленно» и «были весьма полезны штаб офицеру над вожатыми», отмечал Артамонов. Как бы там ни было, а «реальная» цифра турецких войск на 15 марта 1877 г. так и не была озвучена и аргументирована.

Цифра 150 000 человек турецких войск была упомянута и в агентурном сообщении, поступившем Паренсову в конце марта — начале апреля 1877 г. от Генерального консула в Болгарии статского советника Кожевникова. Последний со ссылкой на Юлиуса (о нем уже шла речь) докладывал, что «в Дунайском вилайете (административная единица в Оттоманской империи. — Примеч. авт.) находится не более 150.000 человек, по турки могут сосредоточить до 200.000 чел., и так как они будут вести войну под прикрытием своих укреплений, то будут иметь значительный перевес над неприятелем» (Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Указ. соч. С. 244–245).

По мнению Юлиуса, было «необходимо» «иметь, по крайней мере, 300 000 чел., чтобы одержать верх над турецкой армией».

Впоследствии критики писали, что составитель «нашего плана войны превосходства в силах за нами не обеспечивал» и предполагал «недостаточными силами» вести наступательную войну. План войны был принят за основу, по-еле чего переработан. В его существенной корректировке приняли участие сам император, военный министр Д.А. Милютин, главнокомандующий Дунайской армией великий князь Николай Николаевич-старший, его начальник штаба генерал А.А. Непокойчицкий, помощник начальника штаба генерал К.В. Левицкий. В результате от первоначальных предложений не осталось практически камня на камне. Прежде всего численность Дунайской армии из соображений экономии была сокращена с 303 000 до 258 573 человек, что явно не обеспечивало поставленные цели войны. Не об этом ли бил тревогу полковник Н.П. Артамонов еще в начале января 1877 г.? Основные силы армии после переправы через Дунай должны были быть направлены против турецких крепостей в низовьях реки. За Балканы вместо 114־тысячной армии направлялся всего 12-тысячный отряд, правый фланг оказался совершенно оголенным, создание резервов не предусматривалось. Этот план оставлял без наблюдения корпус Осман-паши в Видине, что сделало неизбежным для русской армии трагическое дальнейшее развитие событий (Айрапетов Олег. Указ. соч. С. 327).

В таблице полковника Артамонова (к 15 июня 1877 г.) показано турецких войск 306 260 человек в Европейской Турции с Критом, а исключая 9500 человек, находившихся на этом острове, около 300 000 человек. Данные эти были довольно близки к действительности (Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в Европейской Турции. Указ. соч. С. 61). Столь существенная разница по сравнению с данными на 15 марта 1877 г. объяснялась просто: в канун войны происходило увеличение численности турецких войск за счет всех возможных ресурсов.

К 1 января 1878 г. численный состав русской армии пришлось увеличить до 410 882 человек, и это несмотря на понесенные потери в течение боевых действий.

21 июля 1877 г. императору Александру II была представлена «Записка Военного министра об изменении плана кампании». Записка была составлена уже после двух неудавшихся кровопролитных штурмов Плевны. В ней Военный министр, в частности, остановился на том, что, начав войну, «мы имели не совсем верное представление о нашем противнике». К числу заблуждений в этой части военный министр отнес следующие:

— Турция, казавшаяся столь близкой к распаду, сохранила еще много жизнеспособности, обладает большими военными средствами при могущественной иностранной поддержке;

— турецкие войска, хотя и остаются многие годы без жалованья, имеют свои неоспоримые достоинства — отлично вооружены, достаточно снабжены и дерутся упорно, «особенно же умеют скоро и искусно окапываться» (Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в Европейской Турции. Составил генерал-майор П. Гейсман. Выпуск 2. СПб., 1906. С. 295–296).

Военный министр предлагал и в чем-то разумную вещь. Он указывал, что армия в 300–350 тыс. человек не может «базироваться на одну точку». «Пока не взят Рущук», отмечал Милютин, желательно было бы иметь на правом берегу Дуная хотя бы три обеспеченные пункта переправ: а именно, кроме Систова, еще в Никополе и ближе к Рущуку, осада которого была необходима.

Далее в Записке предлагалось ограничиваться занятием проходов через Балканы и озаботиться сохранением занятых позиций, попеременно усиливая те или иные свои силы. О развитии наступления на Константинополь даже не упоминалось. Предложения военного министра были одобрены императором и главнокомандующим Действующей армией (Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в Европейской Турции. Указ. соч. С. 294–300).

С началом войны генерал Н.П. Игнатьев был прикреплен к Главной квартире в Болгарии с минимальным кругом обязанностей. Один эпизод, описанный в воспоминаниях генерала П.Д. Паренсова, особенно ярко раскрывает сущность Н.ГІ. Игнатьева. Во время войны в одной компании зашел разговор об окружении главнокомандующего. Игнатьев предложил устранить неспособных и привлечь одного надежного полковника. Ужас охватил слушателей от подобной ереси: «Да что Вы, как это возможно! Ведь он еще молод; всего лишь полковник!» Николай Павлович неудержимо рассмеялся: «Ну, последнее может быть легко исправлено: произведите его в генералы и он уже не будет больше молод» (Паренсов П.Д. Памяти графа Н.П. Игнатьева. СПб., 1909. С. 27–28). Собеседники разошлись, очевидно, оставшись недовольными таким нетрадиционным развязыванием гордиева узла.

Занимаясь организацией разведки, П.Д. Паренсов, Н.Д. Артамонов и Г.И. Бобриков уделяли большое внимание подбору будущих проводников и переводчиков для частей Действующей армии. Руководители разведки понимали, что для успешного продвижения войск по территории Болгарии большую помощь могут оказать болгары, хорошо знавшие эти края. Существенное значение имело также знание языка и обычаев местного населения. О существе вопроса полковники Бобриков и Паренсов доложили рапортами, которые не остались без внимания. 27 апреля по указанию главнокомандующего Действующей армией начальник Полевого штаба издал приказ о «необходимости иметь при войсках людей, знающих местные языки, во время нахождения армии в Румынии и Болгарии, а также для обеспечения собирания сведений о неприятеле» (Улунян АА. Указ. соч. С. 38–39). Тот, кто желал получить место проводника или переводчика, должен был иметь рекомендацию от Паренсова, Бобрикова или Артамонова.

Кишиневский уездный исправник И.С. Иванов рекомендовал Н.Д. Артамонову Ивана Дьяковича, которого знал с 1852 г. Дьякович участвовал добровольцем в Крымской и сербско-турецкой войнах, имел чин поручика сербской армии, владел русским, турецким и английским языками. Безусловно, возможности использования Дьяковича были много шире, чем выполнение обычных обязанностей переводчика или проводника.

Для обеспечения частей Действующей армии проводниками и переводчиками, особенно к моменту переправы через Дунай, полковники Паренсов и Артамонов, подбирали верных людей через своих агентов. Бывали случаи, когда сами агенты назначались переводчиками в штабы и в то же время руководили, имевшимися в частях лазутчиками (Улунян А.А. Указ. соч. С. 39).

Одной из задач, стоявших перед Паренсовым и другими руководителями разведки, была разведка наиболее удобного участка форсирования Дуная. Эта задача, в совокупности с другими силами разведки Действующей армии, была выполнена.

Главные силы русской армии должны были перейти Дунай не в его низовьях, а на среднем течении реки, между турецкими крепостями Никополь и Рущук, у Зимницы-Систово, «там, где нас менее всего ждут», в районе, преимущественно населенном дружественно настроенными к России болгарами. Турки имели на Дунае речную флотилию в составе трех мониторов, пять броненосных и шести неброненосных канонерских лодок. В низовьях реки стояла эскадра из пяти небольших броненосцев. Для обеспечения переправы через Дунай по железной дороге из Кронштадта в Румынию были переброшены паровые катера. Одновременно на Дунай было доставлено 550 гальванических и ударных мин заграждения. Для борьбы с турецкими кораблями русские катера наряду с минами заграждения успешно использовали шестовые и буксируемые мины. Корабли противника неоднократно предпринимали попытки противодействовать минным постановкам, но береговые батареи и паровые катера решительно пресекали их. Так, 29 апреля 1877 г. при попытке противника атаковать катера в районе Браилова береговая батарея потопила турецкий броненосец «Лютфи-Джелиль». Русские моряки не ограничились лишь постановкой оборонительных минных заграждений. Они впервые в истории использовали минное оружие для ведения активных действий против турецких баз и кораблей на Дунае. Чтобы затруднить развертывание кораблей противника и сузить их операционную зону, катера произвели несколько активных минных постановок в непосредственной близости от крепостей неприятеля на Дунае, использовавшихся в качестве баз его флотилии. В начале мая переброшенными из России паровыми катерами был потоплен турецкий однобашенный монитор «Сейфи». В результате турецкие моряки были деморализованы и не смогли помешать переправе русской армии через Дунай.

Во второй половине мая Н.Д. Артамонов направил болгарина Велико в Систово и Никополь с заданием выяснить дислокацию войск противника в этих районах. Собрав данные о неприятельских силах в окрестностях Систово с помощью агента мелкого торговца Хр. Брычкова, Велико с почтовыми голубями переправил Н.Д. Артамонову собранную информацию. По сведениям Хр. Брычкова, противник имел «400 чел. Редифа, одну батарею (б орудий), 60—70 кавалеристов и 1000–1500 башибузуков». Спустя несколько дней Велико послал следующего почтового голубя со сведениями о Никополе и его окрестностях. Впоследствии переданные сведения подтвердились. За два-три дня до форсирования Дуная из Систово пришло сообщение, что там находится один табор (батальон) пехоты и шесть орудий (Улунян А.А. Указ. соч. С. 41).

Российские войска 15 июня 1877 г. успешно форсировали Дунай у Зимницы-Систово. По плану намечалось сначала форсирование Дуная на понтонах частями усиленной 14-й пехотной дивизии с последующим захватом плацдарма; далее на баржах переправлялись главные силы VIII корпуса, а затем под прикрытием этот корпуса предусматривалось строительство моста для перехода на правый берег Дуная главных сил армии. По отдельным свидетельствам, части 2-й бригады 14 пехотной дивизии перевозились «прибывшим пароходом» (Улунян А. А. Указ, соч. С. 286). Возможно, это было судно, специально закупленное для этих целей капитаном 1-го ранга Новосильским.

Через две недели основные силы перешли на правый берег. Тщательно подготовленная переправа войск завершилась успешно. Русская армия потеряла всего 800 человек. Тысячи сбереженных солдатских жизней стали одним из результатов деятельности русских разведчиков, действовавших в этот период.

В ходе войны ведущая роль в разведке отводилась войсковым рекогносцировкам, которые выполнялись офицерами Генерального штаба, войсковыми кавалерийскими и казачьими разъездами. Продолжала действовать и агентурная разведка.

С открытием боевых действий было проведено перераспределение агентуры. Многие агенты, по рекомендации Н.Д. Артамонова и П.Д. Паренсова, были прикреплены к войсковым штабам как проводники и переводчики и для выполнения заданий но разведке. Некоторые опытные агенты полковника Паренсова, находясь при штабах корпусов, руководили болгарскими разведчиками, прикрепленными к штабам частей. В Полевом штабе Действующей армии продолжал вести работу через свою агентуру штаб-офицер над вожатыми полковник Артамонов. Усилия разведки направлялись на выявление наличия и перемещений сил противника в районах, интересовавших главное и войсковое командование. В целом такая организация разведки на фронте сохранялась до окончания войны.

По инициативе М.А. Хитрово от 11 июня 1877 г. бывшие служащие русских консульств в Турции (бывшие секретарь генерального консульства в Константинополе Сорокин, вице-консул в Варне Даскалов, консул в Янине Троянский, секретарь генерального консульства в Константинополе Лисевич, консул в Черновицах Кир Динжан и драгоман генерального консульства в Рущуке Кир Михалов) были командированы в распоряжение командиров армейских корпусов, чтобы выступать в качестве переводчиков при общении с местным болгарским населением.

С началом Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. проявилась специфика — болгарские четы, существенным образом сказавшаяся на организации разведывательной деятельности. Одной из форм вооруженной борьбы болгарского народа против турецкого ига были народные добровольческие четы (отряды). Они возникали стихийно по мере продвижения русских войск в глубь Болгарии.

О возможностях использования болгарских чет в военных операциях в штаб Действующей армии поступило несколько рапортов. Однако еще до них полковник Паренсов 4 июня 1877 г. в рапорте на имя генерала Непокойчицкого отмечал необходимость вооружения болгарского населения освобождаемых районов и образования из местных жителей городской и сельской стражи, которая под руководством русских инструкторов имела бы возможность защищать жителей от нападения башибузуков и охраняла бы запасы продовольствия и фуража для армии. Паренсов предлагал, чтобы русское командование снабдило передовые отряды воинских частей, продвигавшихся в глубь страны, оружием для раздачи его местному населению. Однако это предложение Паренсова было отклонено.

15 июля 1877 г. к этой теме вернулся Г.И. Бобриков. Обстоятельно проанализировав прошедшие месяцы войны, он пришел к выводу о необходимости «с точки зрения интересов армии формирования чет, другими словами, развитие партизанской народной войны на всем пространстве Балканской горной зоны весьма полезно». Далее, по мнению Бобрикова, действия чет должны были способствовать, «во-первых, более полным сведениям о состоянии, расположении и движении противника, и, быть может, раскроют перед нами его намерения, во-вторых, заставить его тщательно оберегать свои сообщения, конвоировать каждый транспорт, словом — изводить свои войска па собственную охрану, наконец, ограничить район пользования местными средствами, принуждая в прикрытие для каждой фуражировки высылать значительные отряды» (УлунянА.А. Указ. соч. С. 51).

В это же самое время штаб-офицер над вожатыми получил от П. Хитова несколько писем, в которых выражалось желание болгар организовать четы. 11 августа 1877 г. уже полковник Артамонов подал рапорт Непокойчицкому о формировании чет. Судя по рапорту Артамонова, главнокомандующий к этому времени уже разрешил П. Хитову формировать четы. И более того, несколько чет уже было организовано.

Кроме рапортов полковников Бобрикова и Артамонова, в Полевой штаб Действующей армии была представлена и третья докладная, принадлежавшая М.А. Хитрово, который являлся Генеральным консулом в Константинополе (1871–1877 гг.). В ходе Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. — начальник дипломатической канцелярии при главнокомандующем Действующей армией.

Видимо, идея придания организованного характера стихийно возникавшим четам витала в воздухе. Перед добровольными четами в составе 8—10 человек ставились «задачи защищать болгарское население от башибузуков, вести герильясскую (герильясскую — партизанскую. — Примеч. авт,) войну против турок и доставлять нашим войскам сведения о неприятеле». Всем таким добровольным четам предусматривалось выдавать «особые охранные листы, по которым они ставятся под защиту военных законов и обязуются содействовать в своих местах русским войскам доставкой сведений о неприятеле и ведением против последнего горной партизанской войны» (Освобождение Болгарии от турецкого ига. М., 1964. Т. 2.(Документы в 3-х томах). С. 273).

Руководством болгарскими четами на левом фланге русской армии и наблюдением за ними занимался Н.Д. Артамонов, помощником у которого был П. Хитов. Последний осуществлял связь с четами и был главным организатором.

С середины июля и в последующие месяцы под наблюдением штаб-офицера над вожатыми были созданы четы П. Хитова, Ф. Тотю, Иордана Ненчова, братьев Койевых, Христо Николы Сарандито и Христо Джулоя. Все эти четы действовали в районе Елены.

На правом фланге, в районе Ловеча, успешно действовал М.А. Хитрово, под наблюдением которого были сформированы болгарские четы воевод Ильи Маркова, Цеко Петкова, Григория Огнянова, Георгия Пулевского, Иванчо Роби, Димитрия Трифонова и Христо Иванова. Помощником у М.А. Хитрово в формировании чет был болгарский воевода Стоян Вязенков» (Улунян А.А. Указ. соч. С. 57).

Впоследствии, вспоминая свою деятельность в период войны, М.А. Хитрово писал, что она «была самого фантастического свойства. Я исполнял некоторые отдельные поручения, собирал болгарские четы» (там же. С. 57).

С началом боевых действий турецкое командование вело себя пассивно. Инициатива полностью принадлежала русской армии.

Для обеспечения правого фланга русской армии Главное командование выделило IX корпус генерал-лейтенанта Н.П. фон Криденера. Русская разведка располагала более или менее точными данными о неприятельской армии в северозападной части Болгарии. По сведениям Н.Д. Артамонова, в Видине в распоряжении Осман-паши находились 33 батальона, 12 эскадронов и 6–7 батарей, у Гасан-паши, командовавшего гарнизоном Никополя, — 17–18 батальонов, 6 эскадронов и 3–4 полевые батареи. Кроме того, лазутчики из числа болгар 26–27 июня 1877 г. сообщили в штаб русской армии новые сведения о численности и дислокации войск у Никополя и его окрестностей (там же. С. 76—11).

4 июля войска IX корпуса взяли ипурмом крепость Никополь. Освободив Никополь, Н.П. Криденер 5 июля получил приказ двигаться к Плевне. Там же в телеграмме было сказано, чтобы трофейное «оружие сложили в Никополе для того, чтобы вооружить болгар».

Главное командование до падения Никополя получило известие о выступлении значительных сил противника из Видина, но не придало этому значения, а Н.П. Криденер сообщил, что не готов к маршруту на Плевну и с разрешения А.А. Непокойчицкого остался на месте, упустив, таким образом, блестящую возможность. Ему нужно было преодолеть всего 40 км.

Главнокомандующий Николай Николаевич, имея 33 тыс. сабель, предпочел не формировать единой стратегической кавалерии и распылил эту силу, не выделив на правый фланг для дальней разведки ничего. Только 4 июля из венской газеты в штабе Главнокомандующего узнали о движении Осман-паши к Плевне, но великий князь не воспринял это всерьез. После взятия Никополя он считал, что на западном направлении с турецкой угрозой окончательно покончено.

Осман-паша прекрасно понимал значение Плевны для дальнейшего хода войны, и турецкие войска численностью 17 тыс. человек с 30 орудиями, преодолев за шесть дней 200 км, 7 июля утром вступили в Плевну. Будучи важнейшим, узловым центром Северо-Западной Болгарии, Плевна, занятая противником, создавала опасность флангового удара по русским войскам, а в случае захвата Систова неприятель прервал бы связь с тылом России. На следующий день — 8 июля — 5-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Шильдера-Шульднера, подошедшая из Никополя, атаковала Плевну без организации разведки, не имея данных о численности противника, и была отброшена с большими потерями.

Осман-паша, заняв Плевну, срочно начал строить оборонительные сооружения и превратил со временем город в сильно укрепленный рубеж.

Местное болгарское население и болгарские разведчики регулярно снабжали штаб русских войск информацией о положении в Плевне и его окрестностях. Командоваиие имело данные, которые в основном соответствовали действительному состоянию неприятельских сил. Так, 10 июля, перед вторым штурмом Плевны, начавшимся 18 июля, ему было известно о приблизительной численности неприятельских войск, оборонявших Плевну: 40 таборов (15–20 тыс. человек) и 60 орудий. Разведчик Симеон Киров указал на особо укрепляемые районы, а именно: на северную и восточную часть Плевны. В действительности у Осман-паши перед штурмом было 22 тыс. солдат при 58 орудиях. Однако генерал Криденер не поверил разведывательным данным и считал, что численность турецких войск в Плевне доходит до 60 тысяч. «Вторая Плевна» закончилась разгромом атаковавших, которые потеряли свыше 7 тыс. человек ранеными и убитыми. Войска в беспорядке отступили к Систову, к счастью, и турки, потерявшие около 5 тыс. человек, не смогли организовать преследования. После «второй Плевны» Александр II обратился к Великобритании с просьбой о посредничестве, на которую последовал отказ.

18 июля был сформирован передовой отряд под командованием генерала И.В. Гурко (12 тыс. пехоты и кавалерии при 24 орудиях) для продвижения на главном направлении — к Константинополю. Отряд занял древнюю болгарскую столицу Тырново и достиг перевалов, которые оборонялись турецким отрядом Реуф-паши. Основные силы турок (7 тысяч человек) обороняли Шипкинский перевал, через который проходила самая удобная и короткая дорога на Константинополь.

Русский Генеральный штаб еще накануне объявления войны занимался изучением дорог, ведущих через Балканский хребет (Стара-Планину) в Южную Болгарию. Три основных перевала через Балканские горы — Шипкинский, Тревненский и Твардицкий — были под контролем турок, но существовал еще один — Хайн-киойский, который был оставлен ими без внимания. Турки считали его непроходимым и называли Хаин-богаз, то есть Предательский путь. Считалось, что только отчаянный смельчак мог пробраться через этот перевал, но никак не войско, так как преодолевать горные хребты пришлось бы по узким тропкам. 23 апреля 1877 г. полковник Г.И. Бобриков доложил начальнику Полевого штаба генералу А. А. Непокойчицкому о разговоре, состоявшемся с болгарским воеводой Панайотом Хитовым, «которому Балканы были известны до мельчайших подробностей». Последний утверждал, что после Шипкинского перевала на центральном участке Балканского хребта наиболее удобен перевал у Хаин-богаза. Путь через этот перевал, по словам Хитова, был доступен для телег на всем его протяжении. И все эти дороги Хитов готов был показать сам или выделить для этой цели проводников. О проходимости войсками этого перевала говорил еще отторгнутый разведкой топограф Юлиус. Перевал этот был дважды обследован Н.Д. Артамоновым в 1867 г. и 1869 г., который пришел к идентичным выводам.

С целью подтверждения полученных данных на разведку были отправлены казачий урядник князь Церетелев, знавший турецкий язык, и болгарин П. Славенков. Они побывали в Хаин-Киое, где сумели даже поговорить с турецкими солдатами. Турки даже не подозревали о близости противника.

Шипкинская позиция турок атаковалась одновременно сформированным Габровским отрядом и частями Передового отряда И.В. Гурко, преодолевшими Хаинкиойский перевал и вышедшими в тыл туркам с юга.

К Передовому отряду был определен Панайот Хитов. Он лично организовал местное население, привлек даже женщин, чтобы расширить дорогу, по которой должна была пройти полевая артиллерия. Особенно трудно было поднять на перевал 9-фунтовые орудия. Но болгары привели буйволов. К каждому орудию и зарядному ящику были приданы по 20–30 болгар из местного населения, которые помогали провезти орудия по дороге, вьющейся мимо пропастей и скал, поднимать их на подъемах и спускать на крутых спусках. Более легкие орудия несли на руках. Противник был застигнут врасплох и обратился в бегство (Генов Цонко. Указ. соч. С. 31).

Вслед за взятием 7 июля Шипкинского перевала солдаты Гурко перешли через Балканы. В это время турки начали отводить к Константинополю армию Сулейман-паши, которая действовала в Черногории. 10 июля она стала сосредотачиваться у столицы и вскоре выступила в Болгарию.

16-тысячный отряд Гурко столкнулся в Забалканской Болгарии с 50-тысячной турецкой армией и после ряда тяжелых боев 19 июля вынужден был отступить на Шипку.

В этот же день последовал приказ о переброске ряда корпусов и дивизий из России, которые должны были усилить Дунайскую армию к сентябрю — октябрю 1877 г. на 110 тыс. человек и 440 орудий.

Особое беспокойство русское командование проявляло о силах противника в Рущуке, опасаясь их возможного наступления в тыл русской армии. По данным разведки, было установлено, что в конце июля 1877 г. в Рущуке находилось 13 150 турецких солдат, то есть 33 батальона, 6 эскадронов и 11 батарей.

Ссылаясь на сообщения иностранного корреспондента из Рущука, «Одесский вестник» писал, что турецкие власти обнаружили в доме одного болгарина «тайное телеграфное сообщение с городом Журжевом».

Результативным лазутчиком оказался подобранный Н.А. Артамоновым болгарин Трифон Елиев. Об оборонительных сооружениях и укреплениях в окрестностях Рущука — Левант-Табии и Куле-Табии— 18 августа 1878 г. он информировал штаб-офицера над вожатыми. В том числе им были указаны места продовольственных складов турецкой армии и арсеналы боеприпасов (Улунян А.А. Указ. соч. С. 70).

План молниеносной войны в одну кампанию был сорван под Плевной. Последствия этого успеха турок не поддаются переоценке. Если в июле во всей Европе ожидали скорого падения Константинополя и вместе с ним краха Османской империи, то теперь ситуация изменилась. Исход войны теперь зависел от того, насколько быстро русской армии удастся справиться с проблемой Плевны, возникшей в результате неумелого использования русским командованием преимуществ, полученных после переправы через Дунай. Русским войскам была навязана война с крепостью, в которую был превращен город, находившийся в двух переходах от Систово — единственной переправы, связывавшей Дунайскую армию с Россией.

За несколько недель местные жители и солдаты Осман-паши окружили Плевну редутами, которые стали опорными пунктами турецкой обороны. Здесь как никогда сказались преимущества скорострельной и дальнобойной винтовки Пибоди-Мартини, которой была вооружена турецкая пехота, и благоразумно созданный запас патронов, доходивший до 1000 на ствол. Русская пехота, как, впрочем, и пехота всех стран, наступала в сомкнутом строю, издали представлявшим собой удобную цель. А запас патронов, который нес с собой русский солдат, составлял 60 единиц.

Запас патронов к винтовкам Крнка, снимавшимся с вооружения, был достаточно велик, их поставили в Дунайскую армию в количестве, превысевшим 43 млн штук, но поначалу их все же требовали экономить. В результате в 1877 г. в ходе основных столкновений с турками на Балканах было израсходовано только около 5,5 млн патронов к винтовкам Крнка. Русская артиллерия была в изобилии снабжена снарядами, однако существенно уступала турецкой по качеству. В результате при атаках укреплений она оказалась не в состоянии разрушить их или заставить оборонявшуюся пехоту прекратить огонь.

Турецкие оборонительные позиции, как правило, были щедро снабжены боеприпасами. Военные неудачи мгновенно изменили международную обстановку. Как позже отмечал полковник Г.И. Бобриков, находившийся в это время в Сербии: «Сломать сопротивление Турции несколькими корпусами или большею частью всех сил государства, — две вещи, влекущие за собой не только совершенно разные, но даже совершенно противоположные политические последствия. В первом случае получается высокое представление о могуществе, ставящее победителя на пьедестал обаятельного нравственного влияния и способное внушить противникам серьезную острастку. Во втором случае, наоборот, наступает минута разочарования для союз-ников, ободряются враждебные силы» (Бобриков Г.И. В Сербии. Указ. соч. С. 10).

Действительно, Балканские государства, буквально рвавшиеся в бой в июне 1877 г., больше не стремились встать в строй русских солдат, гораздо более требовательными стали Лондон и Вена. Русское командование обратилось к Белграду с просьбой вступить в войну и оттянуть на себя часть сил. В счет обещанной субсидии в 1 млн рублей на военные нужды Сербии было передано 500 тыс. рублей. Однако князь Милан не торопился.

В августе 1877 г. в Сербию был направлен П.И. Бобриков. Он должен был ознакомиться с готовностью сербской армии к войне и попытаться склонить Милана к вступлению в войну с Турцией. После долгих колебаний 1 декабря 1877 г. Сербия объявила войну Турции. Бобрикову принадлежала ведущая роль в планировании операций сербской армии. Успешные действия сербских войск «сковали» действия софийской группировки турок и тем самым оказали существенную помощь отряду генерала И.В. Гурко при переходе через Балканы, а с взятием Ниша была достигнута главная цель сербского наступления — снята угроза флангу и тылу российской армии на константинопольском направлении. Занимался Бобриков и организацией агентурной работы, вернее, констатировал отсутствие таковой. «Вы недовольны сведениями наших сербских агентов, — писал он 19 октября 1877 г. Артамонову, — от Хорватовича и вверенных его надзору людей ни слова. Между тем, на основании вашей инструкции консульство было обязано выдать Хорватовичу сто полуимпериалов, а Кретичу — сорок и другим. Мое мнение — установленная организация служит лишь дырой нашего кармана…» (РГВИА. ВУА.Д.7425 (ч. 2). Л. 89).

Готовясь к обороне Балканских перевалов, которая была поручена VIII армейскому корпусу генерала Ф.Ф. Радецкого, русское командование должно было знать, в каком направлении турки намерены нанести главный удар. 3 августа Г. Начович сообщил полковнику Артамонову полученные им сведения о рекогносцировке неприятелем Твардицкого перевала и нахождении в районе реки Тунджи (близлежащей к указанному перевалу) 35 тыс. турецких солдат. Эти сведения в дальнейшем не подтвердились. Со своей стороны, генералы Столетов и Дерожинский также провели разведку и доложили командиру 8-го армейского корпуса Ф.Ф. Радецкому о вероятном наступлении Сулейман-паши на Шипкинский перевал. Однако Ф.Ф. Радецкий считал, что главные силы турецкой армии находятся в Осман-Пазарс, т. е. на значительном удалении от Шипкинского перевала. Ошибка Радецкого в переброске резервов на второстепенный участок фронта едва не обошлась дорого русской армии. Утром 7 августа генерал Столетов донес генералу Радецкому о приближении к Шипке армии Сулейман-паши. Положение становилось критическим: у русских вместе с болгарскими ополченцами насчитывалось 4 тысячи бойцов при 27 орудиях. Противник располагал 27 тыс. солдат при 48 орудиями (Улунян А.А. Указ. соч. 1971. С. 76–77).

9 августа начался штурм Шипки, шесть дней продолжались кровопролитные бои, враг рвался к перевалу, не считаясь с потерями. Подобного ожесточенного штурма не было во всю войну. Защитники Шипки вместе с подоспевшими на помощь солдатами 4-й стрелковой бригады отбили 14 атак. Планы турецкого командования прорваться в Северную Болгарию, выручить армию Осман-паши и тем самым расколоть фронт русских войск потерпели поражение.

Началось знаменитое «шипкинское сидение». Турецкое командование попыталось воспользоваться этим для экспедиции в Черногорию, но вторгнувшийся туда Сулеман-паша был отбит с большими потерями. В Черногорию в мае 1877 г. военным советником к князю Николаю был командирован Генерального штаба полковник А.А. Боголюбов. Он фактически являлся разработчиком планов насту-нления черногорских войск, а также руководил деятельностью российских солдат и офицеров в черногорской армии. Бывший среди добровольцев доктор А.В. Щербак писал: «Боголюбов… своим знанием дела, хладнокровием и настойчивостью производил нередко охлаждающее действие на пылкую натуру его светлости (князя Николая. — Примем, авт.). Несмотря на громадное самолюбие, князь только наружно не соглашался с мнением русского военного агента, в действительности же почти всегда следовал его указаниям» (Русско-турецкая война 1877–1878 гг. М., 1977. С. 193–194). К сентябрю черногорцы сами перешли в наступление.

12 августа 1877 г. Н.Д. Артамонов направил в тыл противника болгарского воеводу Симо Соколова, участника сербско-турецкой войн 1876 г., который окончил офицерские курсы в Белграде и имел чин поручика сербской армии. Он должен был разведать расположение, численность неприятельских войск и их продвижение в сторону Видина, Враца, Софии, Орхании, Татар-Пазарджика и Филигшополя. Для подготовки к очередному штурму Плевны русскому командованию нужны были подробные сведения о намерениях противника и подкреплениях, направляемых в Плевну. Потеря Ловсча осложняла действия русских войск не только в предстоящем наступлении на Плевну, но и создавала опасность для обороны Тырнова и Шипки. Перед командованием стояла задача обеспечить тыл войск Западного отряда. Для этого необходимо было выбить турок из Ловеча, а для успешной операции нужны были новые данные о районе Ловеча.

Направляя Симо Соколова на разведку в глубокий тыл неприятеля, полковник Артамонов 10 августа издал инструкцию для руководителей болгарских чет в части задач, стоявших перед ними при организации разведывательной деятельности. По своему содержанию инструкция в основном напоминала положения свидетельства, которое выдавали руководителям болгарских чет. Здесь, только в более развернутом виде, отмечались цели и задачи чет в сборе информации и указывалось лицо, через которое необходимо было передавать для штаб-офицера над вожатыми разведывательные сведения.

Воевода должен был в «письменном рапорте» изложить собранные сведения и немедленно доставить их по назначению с посыльным. За точную информацию руководители чет получали вознаграждение из штаба армии.

О шести таборах и 400 башибузуках, находившихся в Ловече и направлявшихся в сторону Плевны, доносил Георги Стойкое. 26 августа Г.Д. Начович писал из Тырнова одному из организаторов болгарских разведывательных чет, Н.Г. Ка-бакчиеву, о необходимости получении сведений об отступлении турецких войск в районе Ловеча и Плевны. В этом же письме он спрашивал о новостях из Габрова относительно войск Сулейман-паши (Улунян А.А. Указ. соч. С. 81).

Русское командование приняло решение покончить с Плевной, не дожидаясь подхода подкреплений. Положение под городом осложнялось еще и тем, что он не был полностью блокирован. По софийскому шоссе, вдоль которого турками был создан ряд сильно укрепленных опорных пунктов, к Осман-паше постоянно прорывались подкрепления и обозы с продовольствием и боеприпасами. 22 августа Ловеч — сильный редут в 15 км от Плевны, окруженный окопами и с гарнизоном в 4 тыс. человек при 6 орудиях, — был взят штурмом 32-тысячным отрядом генерал-майора князя А.К. Имеретинского при 98 орудиях.

24 августа к русской армии, стоявшей под Плевной, присоединились 32 тыс. румын при 108 орудиях во главе Карлом Гогенцоллерном. Русскорумынские силы благодаря этому возросли до 84 тыс. человек при 424 орудиях. В Плевне у Осман-паши находилось 36 тыс. человек при 72 орудиях. 25 августа на военном совете было принято решение штурмовать город, чтобы избежать зимней кампании. На следующий день началась артиллерийская подготовка. Четыре дня обстрела не дали практически никаких результатов. Бастионы остались неразрушенными, город и поля перед укреплениями были заваленными сотнями неразорвавшихся русских снарядов. Штурм был организован из рук вон плохо, вновь проявилось отсутствие должной системы управления войсками. Фактически в атаке участвовали только 39 батальонов, остальные 68 были оставлены в резерве. Потери неподготовленного штурма составили у русских 12 700 человек, у румын — свыше 3 тыс. человек. Потери турок не превышали 3 тыс. человек.

1 сентября Александр II собрал военный совет, на котором практически все военачальники во главе с главнокомандующим высказались за отступление за Дунай и прекращение кампании до следующего года. Однако император при поддержке Милютина отказался принять это предложение, которое, во-первых, не соответствовало военно-стратегической обстановке, во-вторых, привело бы к существенному падению престижа России на международной арене, а императорского правительства — в стране, и, наконец, последствия вывода русских войск за Дунай грозили неисчислимыми бедствиями для болгарского народа.

8 сентября Н.Д. Артамонов направил своего лазутчика Константина Фаврико-дорова в Плевну, который 24 сентября прислал подробные данные о численности армии Осман-паши, о проводившихся в крепости восстановительных работах и о ее продовольственных запасах.

Полковник Артамонов пристально отслеживал передислокацию неприятельских войск с тем, чтобы предотвратить внезапное нападение турок. Во второй половине сентября П.Г. Кабакчиев в письме игумену Троянского монастыря архимандриту Макарию просил сообщить о численности неприятельских войск в районе Софии, Карлова и Калофера. 26 сентября архимандрит Макарий доносил Кабакчиеву, что несколько дней тому назад из Филиппополя через с. Дыбене в сторону Кырнаре было направлено не то четыре, не то пять орудий, а из Карлова ежедневно туда же отправлялось по четыре телеги хлеба. По его данным, в Кырнаре находилось не более 2–3 тыс. турецких солдат и башибузуков. 5–6 тыс. было сосредоточено на склонах Балкан до Златицы. Донесения Макария свидетельствовали об активной разведывательной деятельности служителей Троянского монастыря. Как в приведенном выше письме, так и в последующем от 30 сентября упоминались имена дьяконов Кирилла и Давида, занимавшихся подбором и засылкой людей в тылы турецкой армии (Улунян А.А. Указ. соч. С. 88–87).

Что же касается Плевны, необходимо было как можно быстрее перекрыть дорогу, по которой противник получал подкрепление. По планам русского командования операция по окружению Плевны должна была начаться с занятия Горного Дубняка.

Для получения точных сведений о противнике Н.Д. Артамонов направил 5 октября лазутчика Ф. Симидова «через Никополь и Западную Болгарию к Рахову, Βрацу и Берковице». В выданном им свидетельстве Н.Д. Артамонов просил «от кого это зависит» оказывать Ф. Симидову всяческое содействие.

В этой обстановке из Петербурга, несмотря на сопротивление великого князя Николая Николаевича, императором был вызван на Дунай генерал граф Э.И. Тотлебен. Под его руководством с первых чисел октября блокада Плевны была установлена по-настоящему. Военный инженер по образованию, Тотлебен говорил, что он предпочитает экономить кровь солдата и не щадить его рук и пота. Русская армия окружила город тремя концентрическими линиями полевых укреплений.

В первых числах октября болгарский разведчик Иван Додов доносил в штаб, что в Горном Дубняке противник имел до 3 тыс. пехоты, 1 тыс. кавалерии и два орудия. Такие же приблизительно силы, по его словам, находились и в Долнем Дубняке. Кроме того, он сообщил, что села, расположенные близ шоссе, забиты турецкими войсками, а в конце сентября в Плевну прибыло до 15 тыс. солдат. 14 октября Тодор Симеонов сообщил командованию, что в Телише расположено 9 таборов турецких войск (там же. С. 83). Эти данные оказали помощь русским войскам в боях за Горный Дубняк, Телиш и Долний Дубняк, которые были освобождены в течение первых двух декад октября. Таким образом, кольцо блокады вокруг Плевны сомкнулось.

Понимая, что падение Плевны стало вопросом времени, турки активизировали свои действия против Рущукского отряда и Шипки. Самой серьезной угрозой войскам Радецкого, успокаивавшего Главную квартиру телеграммами «на Шипке все спокойно», были не турки, а морозы. Солдаты 24-й дивизии, отправленной на поддержку войск, оборонявших перевал, пришли на Балканы в летнем обмундировании, без теплых сапогов и полушубков. В результате в течение двух недель дивизия потеряла 6213 человек обмороженными, почти 2/3 своего состава. В середине декабря дивизию пришлось снять с позиций и вывести в тыл. Во всем отряде Радецкого во время «шипкинского сидения», с сентября по декабрь 1877 г., потери ранеными и убитыми составили 700 человек, а заболевшими и обмороженными 9500 человек.

Сулейман-паша, возглавлявший 80-тысячную главную Восточную турецкую армию, также провел несколько выступлений из Рущука, которые были окончательно остановлены 30 ноября у деревни Мечки. Турки были разбиты и вынуждены были отступить со значительными потерями.

Русское командование интересовалось положением осажденной крепости и планами военачальников турецкой армии.

Об уменьшении численности вражеского гарнизона, сокращении пайка и тяжелом продовольственном положении, а также о болезнях и начавшемся дезертирстве у турок писал 27 октября из Плевны лазутчик Константин Фаврикодоров. Он подробно доносил о количестве годных орудий, называл места расположения боеприпасов и обозначил наиболее слабые и уязвимые места в обороне для артиллерийского обстрела. Через несколько дней разведчик, минуя усиленные турецкие караулы, вернулся в расположение русских частей и 2 ноября был вновь послан Н.Д. Артамоновым в последний раз в Плевну, откуда «известил штаб 14-го ноября о том, что Осман-паша решился прорваться на Софийскую дорогу» (Улунян А.А. Указ. соч. С. 83).

19 ноября командование направило в Плевну разведчика болгарина Вылчо Сербаковского, который вернулся спустя пять дней и показал, что в армии осажденных примерно 40 тысяч солдат, способных к боевым действиям, и 67 орудий. Сербаковский отметил тяжелое положение осажденных с продовольствием: запаса хлеба у противника даже при самой мизерной дневной норме оставалось до первых чисел декабря.

26 ноября к русским аванпостам у д. Брестовец явился перебежчик из Плевны — болгарин-барабанщик в турецкой армии. Он информировал русское командование о готовящемся прорыве в направлении Видин — София через мост у р. Вит. По его заявлению, Осман-паша приказал 25 ноября башибузукам сосредоточиться у моста и к 28 ноября быть готовыми к атаке. Русское командование готовилось к решительному бою.

Ранним утром 28 ноября Осман-паша попытался пробиться из крепости. Турецкий бросок был остановлен на подготовленных Тотлебеном укрепленных позициях. При попытке прорыва уже турки шли плотными массами на русские редуты и несли огромные потери от огня оборонявшихся. За несколько часов боя турки потеряли около 6 тыс. человек, в плен сдались свыше 43 тыс. человек. Это был огромный успех, который резко изменил положение на Балканах.

10 августа 1877 г. полковник Н.Д. Артамонов подал рапорт генералу А.А. Непокойницкому с ходатайством о награждении орденом Г.Д. Начовича за помощь в организации разведки в Болгарии:

«Со времени перехода наших войск за Дунай, — ~ докладывал начальник разведки Полевого штаба Действующей армии, — Григорий Дмитриевич Начович, болгарин из г. Систова, состоит при мне в качестве усердного, честного и бескорыстного помощника.

Европейски образованный и глубоко сознающий, что в настоящее время каждый болгарин обязан всеми своими силами помогать нам, русским, в начатом нами святом деле, освобождении их родины и восстановлении ее нравственных сил, бесследно гибнущих под непосильным гнетом вековой ненависти мусульман к несчастной болгарской расе, он отказался от всякого предложенного ему мною денежного вознаграждения за свои услуги. Оставив семью в Вене, он посвятил всецело себя самого, свой труд, свое время на услуги русской армии. Благодаря его усилиям, его связям в Болгарии мне удалось устроить постоянные разведки о неприятеле на пространстве между Рущуком, Варной, Бургасом, Сливно, Адрианополем, Филиппополем, Софией, Нишем, сербской границей, Видином и Дунаем. При его помощи мне удалось удовлетворить потребности нашей армии в переводчиках, проводниках и лазутчиках. Он спокойно и безропотно, даже ночью, по первому моему требованию исполнял принятые на себя обязанности.

Он удостоился уже личной благодарности Его Императорского Высочества главнокомандующего за услуги, оказанные им нашим офицерам в Румынии с декабря 1876 по май 1877 г.

Таких людей, как Начович, со светлым, честным, бескорыстным взглядом на дело, готовых и душу свою положить за него, следует отличить; а потому, рас-считывая, что и в будущем он будет полезен для нашей армии, прошу ходатайств Вашего Высокопревосходительства о награждении Григория Дмитриевича Начовича орденом св. Анны 3-й степени» (Освобождение Болгарии от турецкого ига. М., 1964. Т. 2 (Документы в 3-х томах). С. 229–230).

Григорий Начович был одним из многих, заслужившим высокой российской награды за свои подвиги. Имена некоторых из них широко известны, имена других — преданы забвению.

Однако представляется, что на фоне выдающихся разведчиков-болгар в годы Русско-турецкой войны все-таки выделяется один человек. Это — лазутчик Фаврикодоров.

«Рисковал жизнью… и оказал русской армии услуги»

 «Воспоминания лазутчика» Фаврикодорова были впервые опубликованы в 18S5 г. и многократно тиражировались уже в наше время. Эти воспоминания настолько красочны и порой неправдоподобны, что представляются скорее вымыслом, фантазией, чем правдивым рассказом. Может быть, к этим «Воспоминаниям» и следовало бы отнестись как к литературному опусу, если бы не приложенное к «Воспоминаниям» свидетельство Генерального штаба полковника Артамонова и отдельные опубликованные архивные документы с донесениями лазутчика, которые подтверждают изложенное автором. В свидетельстве бывшего штаб-офицера над вожатыми присутствуют лишь факты: когда, куда и с какой целью направлялся лазутчик в разведку, собранные им сведения. То же, только значительно подробнее, в опубликованных архивных документах. Артамонов не уделял особого внимания тому, как удавалось Фаврикодорову проникнуть на неприятельскую территорию и вернуться назад или отправить сообщение с курьером, а также использованным им легендам нахождения в стане врага. Именно об этом и идет рассказ лазутчика Константина Николаевича Фаврикодорова.

Ему как никому другому удалось проникнуть в существо деятельности лазутчика и подобрать нужные для описания этой деятельности слова. «Что такое лазутчик, для чего он нужен и какими качествами он должен обладать, чтобы служба его приносила действительную пользу, — рассуждал К.Н. Фаврикодоров. — Лазутчиком называется человек, который под величайшим секретом посылается в неприятельскую армию, чтобы разведать об оборонительных и наступательных средствах врага и заблаговременно сообщить эти сведения своим. Зная силы врага, движения отрядов войск, материальные их средства, противная сторона может действовать почти наверняка и маневрировать сообразно обстоятельствам, не рискуя потерпеть неудачу, если сведения доставляются лазутчиками верно и быстро. Все это сознавали лучшие полководцы, и те из них, которые на разведочную часть обращали особенное внимание и старались о возможно лучшей ее организации, почти не знали неуспеха».

«Выбор лазутчика дело нелегкое, — справедливо замечал Фаврикодоров. — Нужен человек, который мог бы играть не только одну известную роль, но в случае надобности, сумел бы найтись во всяком положении; необходимо не только знание языка неприятельской страны, и знание отличное, но и полное знакомство с обычаями и характером жителей, умение перенять все их племенные особенности, так сказать, не казаться только, а в действительности быть тем, чем заставляют быть условия минуты. Лазутчик должен обладать смелостью, твердой волей и способностью настолько увлекаться своей ролью, чтобы и наедине с самим собой продолжать играть ее, потому, что опасность быть узнанным может прийти именно в то время, когда в уверенности, что никто па тебя не смотрит, сбросишь маску, чтобы отдохнуть от долгого напряжения» (Воспоминания лазутчика. Исторический вестник. Т. XXI. 1885. С. 67).

Константин Фаврикодоров, грек по происхождению, родился в Македонии, в городе Мирликии, в семье довольно зажиточных родителей, которые позаботились дать ему образование, насколько это возможно в маленьком провинциальном городке. До 20 лет Фаврикодоров жил вместе с родными, часто разъезжая по торговым делам по Турции, что дало ему возможность изучить не только турецкий язык, но и почти все наречия Балканского полуострова. Перед Крымской войной он поступил в Греческий легион императора Николая I, прибыл в Россию и участвовал в обороне Севастополя, был ранен в руку и удостоился получить орден св. Георгия 4-го класса и серебряную медаль за защиту Севастополя.

По окончании войны Фаврикодоров остался в России, поселился в Кишиневе, принял русское подданство, женился, обзавелся семьей и мирно прожил 22 года. Война с турками всколыхнула былое. Константин Николаевич долго колебался, удерживаемый женой и семьей, но любовь к России и желание быть полезным рассеяли его сомнения, и он решился пойти на войну. Ликвидировав свои дела, Фаврикодоров поехал в Плоешти, где ему посоветовали обратиться к полковнику Артамонову, которому он мог оказаться полезен в качестве переводчика.

Выслушав Фаврикодорова, полковник сделал ему неожиданное предложение: совершить «небольшую прогулку по Болгарии» и, выдавая себя за турка, добыть «драгоценные сведения о том, что они поделывают на той стороне». Фаврикодоров поначалу был крайне удивлен тем фактом, что ему, попросту говоря, предлагается стать шпионом. «Ах, оставьте Вы это глупое слово! Вовсе не шпионам, а лазутчиком русской армии, сражающейся за освобождение ваших же братьев», — с напором возразил Артамонов. Слово за слово, и через полчаса Фаврикодоров уже не видел ничего странного в предложении штаб-офицера над вожатыми. Вместе с тем он был ошеломлен, так как абсолютно не имел никакой ясности, что ему придется делать. Новоиспеченный лазутчик смутно сознавал, что сам бросался в пропасть, не измерив ее глубины.

Договорились, что на следующий день, утром, Фаврикодоров явится за инструкциями. Свидание было недолгим, Артамонов вручил запечатанный пакет к начальнику штаба Журжевского отряда генерал-лейтенанту Скобелеву 2-му, от которого Фаврикодоров должен был получить дальнейшие инструкции. Хотелось бы сообщить о более подробных инструкциях, но их как таковых просто не было.

Прочитав содержимое пакета, в котором содержались, видимо, сведения о личности вновь обретенного лазутчика, Скобелев «в общих чертах» разъяснил будущие обязанности Фаврикодорова: «ему предстояло проникнуть в страну, запятую неприятелем, постараться пробраться во все придунайские города от Видина до Рущука, включительно, разузнать о силах и средствах неприятеля, а также о предполагаемых передвижениях отрядов». Все собранные сведения надлежало, возможно, чаще сообщать ему, Скобелеву, или полковнику Артамонову.

Далее Фаврикодорову предлагалось отдохнуть и подумать, как и где лучше переправиться на неприятельскую сторону. Был обещан пропуск через русские аванпосты, с оговоркой как можно реже к нему обращаться для соблюдения тайны.

Ни маршрута движения, ни документов, ни легенды пребывания на неприятельской стороне, ни организации связи, ничего обговорено не было. Об этом должен был озаботиться сам лазутчик, если хотел вернуться живым! Все было дано на откуп добровольному разведчику.

Но Фаврикодоров оказался прирожденным лазутчиком — бывший военный, актер, импровизатор, писхолог, прекрасно разбиравшийся в людях, блестяще знавший языки народов, населявших неприятельскую территорию, и хорошо знакомый с той местностью, куда он направлялся, и, наконец, проникший в менталитет неприятеля-мусульманина, с которым ему предстояло общаться, выдавая себя в том числе и за турка. Подобного сочетания не было ни в одном из лазутчиков ни до, ни после Константина Николаевича Фаврикодорова!

Место переправы лазутчиком уже было выбрано — «где-нибудь около Турно-Северина, румынского городка, лежавшего напротив сербской территории». Не теряя ни минуты, в этот же день Фаврикодоров выехал из Журжева по железной дороге в Бухарест, а оттуда 2 июня прибыл в Турно. По дороге он выдавал себя за торговца рыбой. Придерживался этой роли Фаврикодоров и в гостинице, где он остановился по приезде в Турново. Здесь ему указали на ближайшее место на побережье, где ловили и продавали рыбу. Хозяин рыбной артели Морар, здоровенный детина лет сорока, понравился Фаврикодорову с первого взгляда. Это чувство стало обоюдным, когда наш лазутчик заявил, что готов стать постоянным покупателем. Оставшись наедине с Мораром, Фаврикодоров заявил о своем желании переправиться на другой берег, чем вызвал немалое удивление рыбака, считавшего, что рыбы достаточно и на этом берегу. Уклончивые ответы ни к чему не привели бы и только окончательно сбили бы с толку рассудительного рыбака. Поэтому Фаврикодоров вытащил пропуск, выданный ему Скобелевым, и, указывая на большую красную сургучную печать, пояснил, что это печать «нашего князя Карла», который посылает его, Фаврикодорова, на разведку противника, и Морар должен послужить и князю, и Отечеству. Сказанное подействовало, но служить Отечеству бесплатно расчетливый патриот отказался. Сошлись на 15 наполеондорах (французская 20־франковая золотая монета).

В полночь Фаврикодоров уже сидел в «душегубке», ловко управляемой мощной рукой рыбака. Челнок, подбрасываемый волнами, быстро несся поперек течения. На противоположном берегу не было видно ни одного огонька, ни вообще какого-нибудь признака человеческого жилья. Наконец, лодка достигла берега, короткое рукопожатие и Морар немедленно отчаливает.

В кромешной тьме Фаврикодоров вскарабкался наверх, а потом также на ощупь двинулся от реки. Часа через два послышался лай собак. Ему стало и жутко, и радостно. Необходимость ориентироваться заставляла лазутчика искать встречи с людьми. Но кем они окажутся: друзьями или недругами, готовыми его схватить при первом подозрении? И если встреча произойдет все-таки с врагами, то в какой роли перед ними следует выступить?

Желая разрешить мучительную неизвестность, Фаврикодоров бодро пошел на звук лая и через полчаса добрался до большой овчарни. Несколько пастухов, в которых без труда можно было признать сербов, ужинали около пылающего костра. Фаврикодоров поздоровался на чистом сербском языке и его пригласили разделить трапезу. Завязался разговор. Физиономии пастухов внушали ему полнейшее доверие. Как только разговор коснулся войны, по нескольким вырвавшимся из их уст фразам наш лазутчик мог уже не сомневаться в ненависти своих новых знакомых к туркам. Тогда он без колебаний открылся им. По-видимому, подобное признание не очень удивило пастухов, так как присутствие ночью в пустынном месте оправдывалось лишь исключительными обстоятельствами.

По словам пастухов, в Видине находилась «многочисленная турецкая армия», конные разъезды которой рыщут в окрестностях, так что на попытку Фаврикодо-рова проникнуть в этот город его новые знакомые посмотрели как на безумие.

Отдохнув от приключений последней ночи, Фаврикодоров стал готовиться к дальнейшему путешествию. Он решил переодеться пастухом и в новом обличье проникнуть в крепость. Облачение со всеми принадлежностями: «карлигою» (крючок на длинной палке для ловли овец), свирелью и 15 откормленными баранами он приобрел у добрых сербов, конечно, за плату, впрочем, весьма небольшую. Полному сходству с пастухом препятствовал сравнительно белый цвет кожи Фаврикодорова. Но пастухи нашли средство помочь и этому — они уложили его на солнце и натерли березовым дегтем. Часа через два, благодаря этой нехитрой операции, грудь, а также шея и руки лазутчика имели тот же красновато-бурый оттенок загара, как у природного чабана.

В постолах (название обуви), заплатанных штанах и куртке, в рваной бараньей шапке, из-под которой выбивались всклокоченные волосы, как будто не знавшие гребня годами, Фаврикодоров мог смело отправляться в дорогу.

Спустя сутки Фаврикодоров вошел в Видин. Правоверных здесь собралось большое множество. Более 80 таборов низами, т. е. регулярной пехоты, считая в каждом таборе от 660 до 800 человек. На каждом шагу попадались офицеры. В нескольких местах играла военная музыка и обучались новобранцы.

На баранов лазутчика скоро нашелся покупатель, тем более что он не затребовал больших денег. Из разговоров с болгарами Фаврикодоров узнал, что видинским отрядом командуют Осман-паша, Джирити-паша и Ялдызли-паша. Первый был чрезвычайно уважаем войсками. Крепость оказалась снабженной большим количеством боеприпасов, подвоз которых не прекращался. При армии находилось много англичан в качестве инженеров и медиков. Прогулка по городу и укреплениям, расположенным позади него на высотах, также оказалась не бесполезной. В некоторых местах турецкие часовые гнали русского разведчика, в других же, принимая его за чудака (действительно, с карлигой за плечами и в рваной одежде он был жалок и смешон), пропускали его, осыпая насмешками.

Таким образом, удалось высмотреть, что на крепостных валах находится 84 орудия новой системы и затем на четырех отдельных батареях — по восьми орудий на каждой.

Собрав необходимые сведения, Фаврикодоров решил отправиться дальше. Путешествовать пастухом больше не хотелось: роль была слишком невзрачна, трудно было рассчитывать на возможность получать сведения так же легко, как в Видине, благодаря наивности часовых. Наконец, само путешествие с баранами, было слишком утомительно и медленно.

Исходя из этих соображений, наш лазутчик купил себе лошадь, полный турецкий костюм зажиточного жителя и вооружение, состоявшее из ятагана и двух пистолетов. Все эти предметы Фаврикодоров приобретал по частям в разных местах города, чтобы не привлечь к себе внимания.

В Никополь Фаврикодоров прибыл уже турком. К этому времени гарнизон города состоял всего лишь из одного табора низами под начальством Адыр-бея, но каждую минуту ожидали прибытия подкреплений из Систова. На Дунае, напротив города, стояли на якорях два монитора, вооруженные каждый четырьмя пушками большого калибра.

В турецком костюме Фаврикодоров чувствовал себя гораздо спокойнее. Встречавшиеся болгары с подобострастием давали дорогу, а солдаты и даже офицеры охотно вступали в разговор, во время которого ему легко удавалось выпытывать разные сведения, выдавая себя за патриота и ярого приверженца войны.

Следующий пункт, который подлежал осмотру, был город Систово, расположенный как раз напротив румынского местечка Зимницы. Фаврикодоров отметил наличие в городе пяти таборов низами под начальством Халиль-паши. Единственная батарея находилась на скале, на левом фланге, и была почти полуразрушена. Берега Дуная благоприятствовали высадке русских войск более, чем в других осмотренных Фаврикодоровым местах. Поэтому в первом же донесении генералу Скобелеву, посланным из Рущука, он указал на Систово как на удобнейший пункт для переправы русских войск.

Рущук находился на правом берегу Дуная, ниже впадения в него реки Лом. Во времена всех предыдущих кампаний эта крепость играла немаловажную роль. От Рущука шла железная дорога на Варну, и, кроме того, Рущук имел нспосред-ственное соединение с Шумлой, оберегавшей балканские проходы. С падением Рущука терялось разом все значение дунайской оборонительной линии. Все это турки сознавали очень хорошо и поэтому позаботились принять все меры, чтобы сделать Рущук неприступным и непреодолимым.

Господствуя над течением Дуная, крепость эта обстреливала водный путь по реке, а также замыкала пути в Шумлу, Варну и Тырново. Как главный город дунайского вилайета, Рущук находился в гораздо лучших условиях, чем дунайские города Болгарии. В нем были расположены консульства почти всех иностранных государств.

Около Рущука было собрано до 150 тысяч. Со дня на день ожидали прибытия главнокомандующего Абдул-Керим-паши.

Настоятельная необходимость отправить полученные сведения возможно скорее не давала Фаврикодорову покоя. Однажды у входа в бакалейный магазин он обратил внимание на нескольких человек, в которых без труда признал греческих моряков. Как выяснилось впоследствии, это были владельцы или капитаны судов, задержанных у Рущука на случай войны. Один из этих молодцов своим бравым видом невольно обратил на себя внимание русского лазутчика. Он производил впечатление человека, способного переправиться вплавь через Дунай. В разговоре моряк жаловался на убытки, принесенные ему войной и бездействием. В конце концов Фаврикодорову удалось «оторвать» своего нового знакомого от компании моряков и остаться с ним наедине. В этот момент он обратился к моряку на его родном языке и заявил, что является лазутчиком русской армии. Отнесись грек к услышанному враждебно, его бы не спасли ни ловкость, ни большая сила — рука Фаврикодорова судорожно сжимала рукоятку ятагана. Но лицо моряка не выразило ничего, кроме крайнего изумления: за минуту до этого он говорил с настоящим турком, и вдруг чистейший греческий язык и вдобавок от русского лазутчика.

Предположения Фаврикодорова оправдались — для Димитраки, так звали моряка, переплыть не только Дунай, но и реку вдвое шире не составляло никакого труда. В водной стихии он чувствовал себя так же, как и на суше.

Взяв с моряка самую страшную клятву, которую только можно было придумать, он передал ему письмо для генерала Скобелева. В ту же ночь, как впоследствии убедился Фаврикодоров, храбрый моряк вплавь добрался до Журжево и доставил письмо по назначению, даже не замочив его.

Сознавая важность Рущука в стратегическом отношении, турки не пожалели средств сделать его неприступным. Крепость имела орудия новой системы — по 24 на каждой из четырех батарей. Каменные блиндированные погреба были переполнены снарядами. Кроме того, все окружавшие город возвышенности имели отдельные укрепления и таковых насчитывалось 18 больших и 24 малых.

10 июня прибыл давно ожидаемый главнокомандующий Абдул-Керим-паша. 17 июня Фаврикодоров выехал из Рущука. Путь его пролегал через город Ловчи в Плевну. В Плевне Фаврикодоров застал не более 300 солдат под командовали-ем Узун-Неджиба. Из укреплений имелась только одна батарея на Упанце, но, зайдя в кофейню, он узнал, что турецкое военное начальство намерено укрепить Плевну и сосредоточить здесь сильную армию. Со дня на день ждали прибытия английских инженеров.

Обратную переправу наш лазутчик совершил вполне удачно с сербским лодочником, который высадил его на молдавской стороне ниже Турно-Северина. До этого города Фаврикодоров добрался пешком и, купив себе приличный европейский костюм, добрался до Систово, где находилась главная квартира русской армии. Фаврикодоров отдал отчет о своей поездке полковнику Артамонову и вручил ему полную выписку о вооружении крепостей Никополя и Рущука, с указанием количества орудий и расположения всех укреплений; передал все, что было им замечено особенного относительно состава турецкой армии, ее вооружения, продовольствия, военных запасов и санитарной части, причем обратил особое внимание полковника на присутствие в неприятельской армии большого количества английских офицеров, преимущественно артиллеристов и инженеров.

Как следовало из «Свидетельства» Артамонова, Константин Николаевич Фаврикодоров был послан «31–20 мая 1877 г., через Сербию в Рущук для разведывания об укреплениях, позициях и числе войск; по возвращении им сообщены были сведения: 1) о количестве пороха, привезенного из Салоник в Рущук; 2) о количестве запасов и продовольствия, приготовленного для турецких войск; 3) о числе арабов, ожидаемых в Рущуке; 4) о составе армии отправленного в Черногорию Али-паши и числе лошадей, закупленных им для своей армии; 5) о прибытии турецкого главнокомандующего Абдул-Керима в Рущук и его свите, об отбытии его в Сшистрию и, наконец, 6) подробная таблица батарей, траншей и сведений о количестве таборов низама, зейбеков, башибузуков и черкесов в крепостях и укреплениях: Видине, Лом-Паланке, Рахове, Никополе, Систове, Рущуке, Сумонле, Ловче, Плевне, Враще, Клиссуре, Берковцах, Белградчике» (Воспоминания лазутчика. Указ. соч. С. 319–320).

26 июня Фаврикодоров был вновь направлен в Видин и Плевну для выяснения обстановки. Затем ему следовало отправиться на юго-восток и собрать информацию о силах, сосредоточенных в Румелии и крепостях Шумле и Варне.

Успех первой переправы вынудил Фаврикодорова придерживаться первоначального пути и обращаться к содействию людей, уже однажды оказавших ему услугу. Он добрался по прежнему маршруту до города Турно-Северино, а оттуда направился разыскивать уже знакомого рыбака Морара, чтобы вновь переправиться на правый берег Дуная. Рыбак не узнал русского лазутчика с первого взгляда, так как считал его давно погибшим. С первых же слов Морар охотно согласился переправить Фаврикодорова на другой берег, заранее заявив, что удовольствуется незначительной платой.

Не менее радушный прием наш лазутчик встретил и у старых знакомых сербских пастухов. И снова покупка 15 баранов и преображение в чабана. И снова знакомая дорога в Видин. В его отсутствие Осман-паша с 50-тысячной армией направился на Белградчик, а оттуда намерен был двинуться в Плевну и там укрепиться. Сведения эти были настолько важны, что Фаврикодоров изыскал возможность направить донесение Артамонову. В Видине Фаврикодоров снова купил себе турецкий костюм и хорошую лошадь, а из полиции, благодаря порядочному «бакшишу» (взятке), добыл турецкий паспорт на имя турка Хасана-Демержи-оглу. Хотя в первой поездке никто не спрашивал у него документов, Фаврикодоров решил, что приобретение хорошего паспорта было весьма желательно, особенно в тот момент, когда русские находились уже в Болгарии и турки сделались гораздо осторожнее.

Всю дорогу от Видина до Плевны Фаврикодорову приходилось обгонять сильные турецкие отряды. Когда русский лазутчик прибыл в город, он уже был занят авангардом армии Осман-паши. Тысячи болгар под руководством анппий-ских инженеров сооружали целую сеть траншей и редутов по окружающим город высотам. С целью как можно тщательнее осмотреть производившиеся работы Фаврикодоров «обратился» в продавца рахат-лукума и других сладостей, любимых турками. Купив себе необходимые припасы и уложив их на лоток, он с утра стал посещать работы. Вначале, как выяснилось, его не пропустили, но настырный лазутчик все-таки прорвался со своим товаром. Турки шутили с ним и раскупали его товар. А Фаврикодоров исподволь высматривал, расспрашивал и узнавал все нужное. Везде он пробирался беспрепятственно, никому не приходило в голову в скромном, простоватом торговце подозревать русского лазутчика. В одном только месте, называемом Долюм-сус, рыжебородый англичанин прогнал его, и только потому, что Фаврикодоров своими прибаутками развлекал работавших солдат.

Город Плевна лежит в долине реки Вида и почти со всех сторон, и в особенности с северной, окружен возвышенностями, которые представляют много удобств для защиты и делают этот городок весьма важным стратегическим пунктом. Если бы русские войска заняли Плевну тотчас по взятии Систова и Тырнова, то обеспечили бы себе тыл и свободно могли бы двигаться внутрь страны, так как вся дорога дальше до Балкан нигде не была укреплена.

Фаврикодоров застал в Плевне массу рабочих болгар, согнанных отовсюду из близлежащих селений; работа кипела, и укрепления росли не по дням, а по часам. Английские офицеры в европейском платье, а некоторые даже в своих английских мундирах были неутомимы. Пробыв в Плевне дней пять-шесть, русский лазутчик отправился дальше.

Проехав Телиш, он через час пути въехал в так называемый Туфарнов лес; дорога шла все в гору, и вдруг Фаврикодоров заметил, что лошадь его чего-то боится. Он ударил ее нагайкой, но этим заставил лошадь подняться на дыбы и сделать скачок в сторону. Недоумевая, что это значит, Фаврикодоров спешился, привязал лошадь к дереву, а сам пошел вперед по узкой тропинке. Выйдя на небольшую поляну, он был поражен открывшейся картиной. На небольшой дикой груше висело два болгарина. Они еще качались и конвульсивно вздрагивали ногами. Первой мыслью было спасти несчастных, обрезав веревки. Но благоразумие взяло верх. Играя роль турка, он легко мог выдать и погубить себя, так как никто не мог поручиться, что палачи не скрывались в кустах и зорко следили за происходившим. Приняв равнодушный вид, Фаврикодоров закурил папиросу, еще раз взглянул на повешенных, вернулся к своей лошади и продолжил свой путь. Проехав не более версты, он нагнал четырех черкесов, поздоровался с ними и поинтересовался, не они ли повесили двух «поганых гяуров». Черкесы ответили положительно. Как выяснилось, эти люди воровали скот, и на сельской сходке было решено их повесить.

Затем Фаврикодоров завел разговор о войне, расспросил об укреплениях Телиша и о расположенных в окрестностях отрядах. Объяснив черкесам, что он торговец и спешит по делам, русский лазутчик «ласково распростился со случайными знакомыми». Продолжая далее путь, Фаврикодоров постоянно встречал арбы болгар, наполненных инструментами для земляных работ и материалами для фашин. Массы людей двигались к Рущуку, Видину, Плевне, Горнему Дубняку.

От Джумлы до Шумлы переход у Фаврикодорова занял четверо суток. Однажды пришлось провести ночь в лесу. Привязав лошадь к дереву, он влез на него и поместился на толстом суку. Чтобы обезопасить лошадь от нападения диких зверей, особенно шакалов, Фаврикодоров довольно часто делал выстрелы. Ночь показалась ему нескончаемо длинной.

По прибытии в Шумлу он нашел верного человека, грека, Николая Шикаржи, и послал с ним подробное донесение полковнику Артамонову в Горный Студень.

В Шумле Фаврикодоров играл роль цирюльника, но, будучи незнаком с этим ремеслом, страшно терзал своих пациентов, так что один из них вытерпел бритье головы, но, когда дело дошло до бороды, не выдержал и убежал с криками. Пробыв в Шумле два дня, Фаврикодоров отправился через большое селение Праводы в Варну, где не мог собрать много сведений, но узнал, что войсками командует Мухарем-паша. Из Варны путь Фаврикодорова лежал в Адрианополь. Две из промежуточных станций между малым Тырновом и Адрианополем, а именно Дгмир-Дечь и Карагач были укреплены и здесь располагались довольно сильные отряды войск. Разговорившись с иопутчиками-офицерами, русский лазутчик узнал много интересных вещей, в том числе относительно доставки продовольственных запасов и военных снарядов.

В Адрианополе Фаврикодоров пробыл два дня, т. е. ровно столько, сколько потребовалось ему, чтобы подыскать посланца с донесением в русскую главную квартиру. Таким посланцем оказался болгарин Николо Буяджи.

29 июля Фаврикодоров выехал по железной дороге в Филиппополь, или, как называют его болгары, Пловдив. В Филиппополе Фаврикодорову пришлось купить лошадь и, преобразившись в башибузука, в таком наряде перебраться в Сербию. Отсюда, переправившись через Дунай по-прежнему против Турно-Северина, он проехал почти всю Южную Молдавию по железной дороге и, наконец, добрался до Систова. Артамонов к тому времени находился в верстах 40 от этого селения— в Горном Студне, куда перебралась Главная квартира (Воспоминания лазутчика. Указ. соч. С. 293–320).

«26 июня 1877 г. Фаврикодоров, посланный мной из города Систова для разведования о положении неприятеля, — свидетельствовал Артамонов, — сообщил о предполагаемом движении из Видина Осман-паши в место, находящееся ниже Белградчика, с 50-тысячной армией, о встрече с египетским Хасан-пашой, шедшим в город Никополь во главе 15 000 войска с 32 пушками маленького калибра, о встречах в Этрополе 2 000 черкесов и среди поля, где он ночевал, с 10 000 башибузуков, шедших в Плевну; наконец, пробравшись в Плевну, для распознания состава неприятеля, слышал английские и иностранные, не турецкие слова; пытался проникнуть в лагерь под видом продавца рахат-лукума, по его туда не пустили; затем, сообщив о войсках, стоявших в местностях Сельви-Оглу и Жемаса, добрался до города Шумлы, осведомился об укреплениях, воздвигаемых англичанами, о запасах сухарей, заготавливаемых в Проводах, и о движениях войск, сосредоточенных в Варне; оттуда отправился в Адрианополь, сообщил об укреплениях близ Адрианополя двух селений, Карагаче и Демирдече, о маршруте, коим доставляется провизия морем и сухим путем, и движении транспортов» (там же. С. 319–320).

Путешествие крайне утомило лазутчика, и он страшился нового поручения. Фаврикодорову казалось почему-то, что его служба не приносит особенной пользы общему делу. Ему казалось, что его сообщениям или мало верили, или не придавали той значимости, какой они в действительности заслуживали. Иначе чем объяснить те атаки плевненских позиций, о превосходящих силах неприятеля которых он своевременно доносил штабу. Сомнения свои Фаврикодоров высказал Артамонову. Он утешил лазутчика, что начальство признательно ему за его важные услуги.

Более того, Артамонов добавил, что все предшествовавшие поездки были что называется пробным камнем. Следовало оценить, на что способен Фаврикодоров. Теперь же, когда выяснилось, как много может сделать лазутчик, на него возлагалась специальная обязанность — следить за войсками Осман-паши и доносить обо всем, что делается в Плевне.

Истратив на свои поездки довольно много личных средств, Фаврикодоров представил счет полковнику и попросил оплатить издержки. На что услышал в ответ; что теперь не до этого, следует подождать и что потраченное вознаградится сторицею.

Подобные уверения не успокоили Фаврикодорова. Он был человек небогатый и семейный и «пробные» поездки обошлись ему в порядочную сумму. Казалось, что настало время не только возместить понесенные расходы, но и поговорить о вознаграждении за опасную службу. Однако на следующий день, поделившись своими сомнениями с Артамоновым, Фаврикодоров опять услышал, что его сумеют вознаградить, а если, не дай бог, он попадет к туркам, то может «умирать с мыслью», что семья его будет «совершенно обеспечена». Не совсем удачное напутствие.

Как бы то ни было, Фаврикодоров уже 6 августа отправился в Плевну.

Прибыв в селение Рыбин, Фаврикодоров предъявил начальнику русского отряда пропуск, выданный Артамоновым, и оставшееся до вечера время употребил для знакомства с местностью. Крутые, почти отвесные берега реки Вида подали лазутчику мысль пробраться в район расположения турецких войск, следуя по течению этой реки. Неприятельские секреты расположены были по хребту прибрежной возвышенности, и ночью под навесом скал он мог пройти незамеченным. Как только начало смеркаться, лазутчик направился к Виду. Вдали от него рисовался силуэт какого-то здания. Подойдя поближе, он понял, что это была мельница. На мельнице оказался старик хозяин, у которого он переоделся турком и оставил на сохранение свое платье. При нем был паспорт на имя Хасана-Демержи-оглу, приобретенный в Видине. Трудная ему выдалась дорога. В иных местах река касалась самих скал, и Фаврикодорову приходилось брести по грудь в воде. В других — турецкие пикеты находились так близко от берега, что ему приходилось ползком пробираться мимо часовых. Наконец, он оказался в центре расположения турецких войск. Вдали перед ним мелькали огни Плевны. Фаврикодоров поднялся на гору, вышел на дорогу и направился к городу. Без труда он разыскал «хан», где останавливался в первый раз в Плевне. Хозяевам своим он объяснил, что приехал с подводой из Софии и намерен снова заняться прежним ремеслом, т. е. продажей рахат-лукума.

Торговля шла, конечно, плохо. И турецкий солдат не мог похвастаться изобилием монеты, да, наконец, не до сладостей в окопах. Покупали товар русского лазутчика преимущественно офицеры, и скоро во всех лагерях знали Хасана и принимали его любезно. Не раз приходилось продавать рахат-лукум даже ординарцам Осман-паши, а с прислугой турецкого военачальника Фаврикодоров скоро сделался приятелем. Он прикидывался простаком, совершенным простофилею в военном деле, всему удивлялся, и часто офицеры рассказывали ему такие вещи, которые вообще принято считать военной тайной.

Трудность службы лазутчика состояла ко всему прочему в организации связи — в передаче собранных сведений. Однажды в начале августа Фаврикодоров решил добраться из Плевны в русский лагерь. Он счастливо прошел ночью известную уже ему дорогу, как вдруг на рассвете перед ним выросла фигура черкеса. Он бросился к нему с вопросом, кто он такой и что делает здесь так рано? Необходимо было в ту же секунду найти ответ. К счастью, Фаврикодоров предвидел такие неожиданности и всегда брал с собой уздечку. «Вас, мерзавцев, воров черкесов, я и ищу, — ответил лазутчик, схватив незнакомца за грудь. — Вы меня ограбили, подлецы: в эту ночь у меня увели жеребца, стоящего три тысячи пиастров». Черкес был так напуган криками Фаврикодорова, что обещал сам принять участие в поиске жеребца.

Выбраться из Плевны было так же трудно, как и пробраться туда. В армии поговаривали, будто бы Осман намеревался перейти в наступление. Назначили даже день, кажется, 22 августа. Такую важную весть, хоть она и дошла в виде слуха, следовало передать Артамонову. Поэтому числа 1А—15 августа Фаврикодоров снова выбрался из Плевны, выбрав для этого прежнюю дорогу по течению Вида. Первый попавшийся русский солдатик провел Фаврикодорова к ротному командиру, который, убедившись по бывшей у лазутчика бумаге, что он посланный Главной квартирой разведчик, угостил его доброй чаркой водки и дал лошаденку добраться до Горного Студня к Артамонову.

Вновь в Плевну Фаврикодоров был послан 8 сентября. Здесь ходили упорные слухи о прибытии подкреплений со снарядами и зимней одеждой, которая особенно нужна была находившимся на позициях солдатам. Начальником отряда вспомогательных войск называли Шевлет-пашу и ждали его прибытия по единственной дороге, оставшейся в распоряжении турок, — из Софии. Передать эти сведения начальнику вожатых Фаврикодоров поручил болгарину, который помогал ему готовить сладости и с которым он настолько сдружился, что решился доверить свой секрет. Он отправился той же дорогой, которую уже не раз использовал русский лазутчик.

Удачная поездка «братушки» в Главную квартиру, из которой он возвратился цел и невредим, внушила Фаврикодорову мысль отправить болгарина вторично к Артамонову, тем более что в положении турецкой армии произошли перемены, — блокада крепости возымела уже настоящее действие. Порции войскам были уменьшены, доктора жаловались на недостаток медикаментов, свирепствовал тиф.

Послав «братушку» в русский лагерь 27 октября, Фаврикодоров тщетно ожидал его целых три дня. А тот как в воду канул. Ничего не оставалось делать, как отправляться самому. На этот раз путешествие чуть не закончилось катастрофически. В сильном тумане наш лазутчик заблудился. Шел не то дождь, не то снег. Вдобавок ко всему Фаврикодоров сорвался с какого-то обрыва и так сильно стукнулся затылком о землю, что лишился сознания. Пролежав без чувств часа два, он побрел наугад. В эти минуты ему было все равно, попадет ли он к русским или туркам, — лишь бы добраться до людей. Судьба, однако, была к нему благосклонна и вывела на территорию, занятую русскими. К вечеру он добрался до Главной квартиры. Как выяснилось, «братушка» передал и второе письмо, а потом бесследно пропал.

«По возвращении 3-го августа в Горный Студень, — писал Н.Д. Артамонов, — Фаврикодоров был вновь послан мной в Плевну 6-го августа, первый раз, и 16-го, второй раз, куда и пробрался с большими трудностями через три дня, в ночное время, через берег Вида; переодетый на мельнице в туруцкий костюм и обойдя турецкие позиции, выходил на общую дорогу Сыр-Базар и оттуда вместе с тур-коми входил в Плевну. Из Плевны сообщены в первое и второе его проникновение в укрепленную позицию сведения им лично, по возвращении подробно. Посланный вновь из селения Горный Студень в Плевну 8-го сентября, Фаврикодоров 24-го сентября прислал уведомление, сообщавшее о положении армии Осман-паши, о продовольственном состоянии его войск, подробное сведение о помощи, поданной им Шефет-пашой, о количестве людей, лошадей, пушек и провианта, привезенного с ним в Плевну 14-го сентября, о количестве запаса хлеба и фуража, заготовляемого ими и реквизируемого из семи сел, указанных им».

Константин Фаврикодоров подробно сообщил обо всех батареях и точно обозначил их местонахождение: «№1 Упанецково баир, № 2 Балавлик, № 3 Гривица, № 4 Кованлик, № 5 Каилик, № 6 Петем Могила, № 7 при реке Вита». Далее он сообщал, что 14 сентября в Плевну прибыло подкрепление под начальством Шевфет-паши: 15 таборов низама, 8 орудий, 1700 подвод с «разным сортом провизий», 700 подвод с боеприпасами, 50 подвод с медикаментами и еще 950 подвод с запасами галет, риса, фасоли, масла, муки. По мнению разведчика, в Плевне находилось не более 50 тыс. солдат. К. Фаврикодоров подробно информировал Н.Д. Артамонова о фортификационных работах и писал, что подходы к батареям минированы, противник вырыл глубокие траншеи и свободно доставляет к батареям боеприпасы, артиллеристы находятся в безопасности; что турецкие власти реквизировали в окрестных селах фураж и продовольствие. На полях письма Фаврикодорова стояла помета Н.Д. Артамонова: ״Принес Никола Стерию родом Кршово в Македонии״» (Улунян А.А. Указ. соч. С. 83).

По свидетельству Артамонова, Фаврикодоров сообщил «21-го сентября об ожидании из Константинополя вспомогательного отряда и зимнего одеяния; затем Фаврикодоров, оставаясь в Плевне, 27-го октября вновь уведомил… письменно о положении плевненской армии, о количестве уже уменьшившегося гарнизона, о нуждах, претерпеваемых им, потерях от перестрелок, о порционах, о дезертирах, о распоряжениях Осман-паши относительно жителей, о переменах в расположении лагерем турецких войск с подробным обозначением магал, о количестве годных к употреблению полевых и осадных орудий, о расположении пороховых складов, о числе батарей с указанием сильных и слабых позиций, наиболее удобных для бомбардирования; и, пробравшись с риском чрез усиленные турецкие форпосты, 30 октября, последний раз был отправлен 2-го ноября в Нлевно и оттуда известил штаб 14-го ноября о том, что Осман-паша решил прорваться на Софийскую дорогу» (Воспоминания лазутчика. Указ. соч. С. 319–320).

Итак, 2 ноября Фаврикодоров очередной раз был отправлен в Плевну.

Его торговля шла понемногу. Правда, многие стали брать в долг. Солдатам выдача галет была сокращена до минимума. Причиной такой перемены стало неприбытие транспортов с оружием и продовольствием — кольцо вокруг Плевны замкнулось. Но после 13 ноября был собран военный совет, на котором было решено готовиться к прорыву. И со следующего дня вновь начала выдаваться обыкновенная, даже несколько усиленная, порция продовольствия. 14 ноября Фаврикодоров сообщил, что Осман-паша решился прорваться на Софийскую дорогу.

23 ноября в городе прошел слух, что войска уже оставляют Плевну. Фаврикодо-ров сидел в кофейной, когда несколько турок в разговоре между собой упомянули, что орудия из Упанца и Бали-Баира вывезены и поставлены у моста через реку Вид на Софийской дороге. Русский лазутчик поспешил лично удостовериться и отправился к указанному месту. Там действительно стояло восемь орудий, но с поврежденными станками. Было уже темно, когда на обратном пути Фаврикодоров свалился в какую-то яму, довольно глубокую и обширную. Под ним оказались какие-то мягкие предметы, происхождение которых было непонятно. К счастью, у него с собой были спички, при свете которых перед ним предстала жуткая картина, — он оказался стоящим на человеческих трупах, которыми было завалено дно ямы. Как сумасшедший, он начал бросаться во все стороны, пытаясь выбраться из ямы. Но яма была настолько глубока, а ее края настолько отвесны, что выбраться не представлялось возможным. На крики о помощи никто не пришел. Приходилось надеяться, что кто-нибудь пройдет или проедет мимо и поможет выбраться из ямы. Целую ночь ему пришлось находиться среди трупов, ожидая помощи. Раз какой-то всадник проезжал довольно близко, но, услышав крик, только пришпорил коня, принимая голос за дьявольское наваждение. Чтобы не задохнуться, Фаврикодоров набрал в платок земли со стен и заложил ее в нос и рот. Спасение пришло утром, когда приехала подвода с новыми трупами.

Наконец, настал памятный день, когда войска Осман-паши пошли на прорыв. Несколько часов продолжалась бойня, наконец, шум боя начал затихать. И вдруг, как гром, раскатилось и словно повисло над всей окрестностью русское «ура». Только тогда русский лазутчик понял, что Осман-паша и его армия сдались в плен. Восторгу не было конца, он и плакал и смеялся и обнимался с «братушками».

С падением Плевны кончились похождения русского лазутчика. Изматывающая и полная риска служба, постоянная тревога, наконец, последний ночлег в могиле подорвали силы Фаврикодорова и он заболел, пролежав в Плевне в одной из болгарских семей всю зиму.

К тому времени война уже кончилась, в его услугах больше не нуждались и о нем благополучно забыли. «Во все время служения Константин Фаврикодорову— характеризовал деятельность лазутчика Н.Д. Артамонов, — исполнял честно и добросовестно, номере сил и возможности, возложенные на него важные поручения, рисковал жизнью, подвергался лишениям при исполнении своих обязанностей и оказал русской армии услуги, в особенности имевшие большое значение во время осады и взятия плевенских укреплений». Вроде бы все правильно и честно, а чего-то существенного не хватает.

По решению Главного командования русская армия должна была перейти Балканы в трех направлениях: войска генерала И.В. Гурко — на западе в сторону Софии по Арабаконакскому перевалу, отряд генерала П.П. Карцова — через Троянский перевал и части генерала Ф.Ф. Радецкого в районе Шипки.

Перед командованием была поставлена задача — организовать быстрый переход через Балканы, чтобы не дать возможности противнику перегруппировать свои силы и использовать возможное подкрепление. По плану Гурко переход должен был начаться 12 декабря 1877 г. и закончиться через 48 часов. Однако ввиду чрезвычайно тяжелых природных условий на переход через перевалы ушло шесть суток. Задерживаясь с переходом Балкан, русское командование нуждалось в новых сведениях о передислокациях неприятельских войск. В своей записке Н.Г. Кабакчиеву полковник Артамонов писал: «Надо постоянно и внимательно следить, что проходит через Филиппополь к Софии и к Шипке, и сколько именно таборов и орудий по южную сторону Балкан, в Карлове, Калофере, Карнаре, Рахматы, Лыжене, Златоусе, Миркове, Арабаконаке и Ихтимане». 15 декабря Кабакчиев получил от воеводы Хр. Иванова сведения относительно турецких войск в Софии, Арабаконаке и за Балканами (Улунян А.А. Указ. соч. С. 93).

По сведениям, собранным полковником Артамоновым, расположение и численность турецкой армии к 14 декабря были следующие: в Видинс — 3,5 тыс., в районе Лома — 17,6 тыс., в Рущуке — 5 тыс., в Силистрии — 8,2 тыс., в Шумле—7,7 тыс., в Варне — 6,4 тыс., в Базарджике—7,6 тыс., у Разграда—4,7 тыс., у Эски-Джумаи — 3,5 тыс., у Осман-Базара — 3,3 тыс., в Казане — 8,2 тыс., в Ахметли—3,9 тыс., в Ямболе—3,7 тыс., у Шипки—20 тыс., у Карлова—7 тыс., в Арабаконаке — 27 тыс., в Златице — 7 тыс., в Софии — 8,7 тыс., в Татар-Базарджике — 6,5 тыс., в Филиппополе —1,3 тыс., в Адрианополе — 9,5 тыс. и в Стамбуле — 19 тыс (там же. С. 91).

В Полевой штаб были доставлены добытые агентурным путем «планы только что возведенных турками Адрианопольских укреплений и Чаталджинской позиции» (Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Указ. соч. С. 74).

Начало боевых действий, невзирая на использование болгарских чет, в том числе и в разведывательных целях (та же войсковая разведка), по сути, не изменило подхода в организации разведывательной деятельности. Четы в разведывательной деятельности опирались на агентов-наблюдателей из числа жителей близлежащих окрестностей. Правда, направлялись и отдельные агенты-ходоки с теми же целями — высмотреть, выведать, подслушать. Но речь шла об отдельных агентах. Хотя Артамонов как никто другой понимал, что война вскоре «перебросится» через Балканы и остро потребуется информация о войсках в этой части Болгарии. Необходимы были постоянные агенты в таких крупных городах, как София, Адрианополь, Константинополь.

 

4.5. Попытки Артамонова «приобрести» агента в Константинополе

В августе 1877 г. полковник Артамонов обратился с рапортом к начальнику Полевого штаба Действующей армии с просьбой санкционировать ему «приобретение» в Константинополе агента, «который мог бы следить изо дня в день за числом турецких войск, расположенных в Константинополе, а также по возможности и в других городах Турции, стараясь разными путями, между прочим, подкупом и в других центральных учреждениях Порты добывать эти сведения о различных и замышляемых передвижениях турецких войск, их продовольствии и т.д.» (РГВИА. ВУА. Ф. 7425 (ч. 2). Л. 32).

При этом Артамонов настаивал, чтобы непременно было соблюдено еле-дующее условие — указан источник сообщения: «добытые непосредственно из первых источников, от других лиц, заимствованных из константинопольских газет, узнанных по слухам или другим каким-нибудь путем».

Рапорту Артамонова был дан ход, и главнокомандующий обязал военного агента в Вене Генерального штаба полковника Фельдмана Ф.А. подыскать кандидатов в подобные агенты. Военный агент приступил к поиску «нужных людей» через «здешнюю болгарскую колонию». Уже в августе ему удалось познакомиться с неким «Райковым, который служил несколько лет контролером по линии Константинополь — Ямбол».

По отзыву Райкова, его друг, Никола Стойчев, «служащий на той же дороге и проживающий в Адрианополе будет с величайшим удовольствием сообщать нам все доступные ему сведения». Как железнодорожный служащий, проживавший в Адрианополе, через который проходили все подкрепления и запасы, посылаемые в Филиппополь и Ямбол, Стойчев располагал, по оценке Фельдмана, «драгоценнейшими сведениями о силе и размещении турецких войск, о состоянии их складов и количестве раненых, увозимых с театра войны». Кроме того, он мог давать сведения о возводимых в Адрианополе укреплениях и об их вооружении. При необходимости Стойчеву в его разведывательной деятельности, по мнению Фельдмана, мог бы оказывать помощь его кузен, также служащий на той же дороге.

Сам Райков бежал из Турции и не мог туда вернуться, но он вызвался поехать в Афины и вызвать туда Стойчева, чтобы расспросить его и условиться о передаче сведений. На путевые расходы для себя и Стойчева Райков запросил 2000 франков. Райков показался Фельдману образованным человеком и вселявшим к себе доверие (там же. Л. 27).

Артамонова предложенная кандидатура устроила, и он «полагал бы немедленно воспользоваться предложением полковника Фельдмана». «Выслать ему на расходы 2000 франков и еще 1000 на поддержку начатых сношений», а затем в будущем при поступлении прямых известий из Адрианополя направлять полковнику Фельдману по его требованию необходимые ему на это суммы (там же. Л. 29).

Когда пришли оговоренные деньги — 3000 франков, Райкова в Вене уже не оказалось, он уехал в Болгарию. Однако Фельдман не дал ему фамилии Артамонова, так как сам пребывал в неведении, что он является организатором разведки.

В это же время от бывшего доктора российского посольства в Константинополе надворного советника Каракановского Василия Константиновича — Васил Кочев (Костов) — поступило предложение уже напрямую к Артамонову: из Афин завязать прямые сношения с Адрианополем и Константинополем и доставлять оттуда постоянные сведения о турецких войсках по особой инструкции, которая будет подготовлена полковником. «Расход на путевые издержки от Горного Студня через Бухарест, Вену на Афины — 50 полуимпериалов. Ежемесячно — по 50 полуимпериалов». На таких условиях соглашался сотрудничать Каракановский с русской разведкой.

Сверх того на посылку агентов в Адрианополь, Константинополь и Варну и поддержку сношений между Афинами и городами Европейской Турции Артамонов предложил передать в распоряжение Каракановского те три тысячи франков, которые высланы были военному агенту в Вене (там же. Л. 31).

Но и с Каракановским произошла та же история, он никак не мог добраться до Вены, чтобы оговорить с Фельдманом условия работы на военную разведку.

18 ноября 1877 г. Фельдман прислал шифротелеграмму главнокомандующему Действующей армии: «На днях надеюсь отправить агента в Константинополь, и мне, вероятно, удастся дать ему рекомендательное письмо к начальнику телеграфа в Константинополе, который продает все проходящие через его руки телеграммы. Я знаю человека, который платит ему за эти услуги по 400 франков в месяц, я предложу ему 1000 франков и нахожу, что это дешево. Потому что источник прелестный. Приложу старание устроить это дело. Пока у меня Ваших денег 20 тыс. франков; с Вашей стороны по первому моему требованию вышлите мне опять деньги, без та ничего не сделаем.

Мне предлагают купить планы и профили Константинопольских укреплений. Так как я один покупатель, то я даю только несколько сот франков. Если Вы приписываете этим планам значение, то пошлите мне телеграмму и определите цифру, до которой я могу дойти» (там же. Л. 395—95 об.).

Главнокомандующий после доклада Артамонова поддержал предложение военного агента в Вене. Однако чем завершилась эта история, неизвестно. Как бы то ни было, Артамонов в спешном порядке проводил мероприятия по созданию постоянной агентуры в столице Османской империи, хотя эти шаги должны были быть предприняты задолго до начала войны, еще в мирное время, военным агентом полковником Зеленым.

23 декабря 1877 г. Гурко овладел Софией. Радецкий, напротив которого находилась 40-тысячная армия Вессель-паши при 108 орудиях, принял решение обойти ее двумя колоннами. 24-28 декабря эта армия была окружена и разбита. 33 тыс.турок сдались в плен, русские потери составили около 1100 человек убитыми и 3900 ранеными.

Результатом был не только переход Балкан, были уничтожены основные силы турок между русскими частями и Константинополем.

Теперь уже Турция обращалась с просьбой о посредничестве к Лондону. Турки рассчитывали выиграть время любым способом. Используя преимущество на море, султан принял решение оставить в крепостях в низовье Дуная минимум солдат, а все остальные войска вывести в Константинополь, чтобы обеспечить прочную оборону у сильной Адрианогюльской крепости. Для подобной переброски нужно было время. Александр II ответил отказом, заявив, что пойдет только на прямые русско-турецкие переговоры.

3—5 января 1878 г. 50-тысячная армия Сулейман-паши была разбита под Филиппополем. Потеряв около 20 тыс. человек, оставив 180 орудий и огромные склады боеприпасов, обмундирования, оружия и продовольствия, турки бежали. Началось победоносное движение русской армии к Константинополю. 8 января войска генерала М.Д. Скобелева взяли Адрианополь, на укреплениях которого было оставлено 70 орудий. Поражение Турции стало очевидным. 19 января в Адрианополе великим князем Николаем Николаевичем, Сервер-пашой и Намык-пашой было подписано перемирие. Николай Павлович Игнатьев опоздал на подписание перемирия. После преждевременного, по мнению Игнатьева, приостановления победоносного наступления русской армии установленная демаркационная линия оставляла в руках Турции Шумен и Варну с бастионами, юго-западную часть Болгарии (Салоники, Битоля, Охрид, Драма, Серее, Кавала, Неврокоп, Мелник и Велес). Наследник престола даже был вынужден вывести свое войско из Эски-Джумая, Разграда и Базарджика. Все это неминуемо, считал генерал Игнатьев, должно было отрицательно отразиться на подписании окончательного мира.

По мнению Игнатьева, главнокомандующий великий князь Николай Николаевич не исполнил высочайший приказ разрешить вопрос о мире под стенами Царьграда. «Если бы Вы были не братом царя и Великим князем, а обычным главнокомандующим, то Вы бы понесли страшную ответственность перед историей и перед его Величеством», — сказал ему в лицо Игнатьев. «В Главной квартире были русские офицеры, но у большинства из них не было ни русской крови, ни русской души…» — с горечью заключал бывший военный агент и бывший посол в своем дневнике (Канева Калина. Указ. соч. С. 79).

13 февраля в Мраморное море вошла эскадра из 7 английских броненосцев, что объяснялось якобы необходимостью защиты жизни и имущества подданных Великобритании.

Россия выиграла войну с Турцией, но, одержав победу, не обладала достаточной силой, чтобы удержать ее плоды. Русская армия практически полностью исчерпала свои ресурсы и оторвалась от баз снабжения, в результате чего в артиллерии Дунайской армии под Константинополем уже чувствовался недостаток снарядов. Кроме того, войска в ходе Забалканской кампании понесли значительные потери, которые невозможно было восстановить. К тому же турки быстро стягивали к городу все оставшиеся силы и энергично строили укрепления.

В феврале 1878 г. генерал-адъютант Тотлебен исследовал позиции под Буюкдере на предмет возможности закрытия Босфора и пришел к выводу, что при невозможности ограждения пролива минами эта операция будет бессмысленной. Технически занятие Константинополя было признано генералом возможным, но удержание — весьма сомнительным. Идти на подобный риск с небольшими силами, без тяжелой артиллерии, которая могла бы в случае необходимости состязаться с английскими броненосцами, в русской Главной квартире не хотели.

Тем не менее в ответ на действия англичан русская Главная квартира Действующей армии была перенесена в Сан-Стефано — дачный пригород Константинополя, находившийся всего в 12 км от турецкой столицы. Там и начались переговоры об условиях будущего мирного договора.

Главным уполномоченным с русской стороны на переговорах в Сан-Стефано был бывший посол России в Константинополе граф Н.П. Игнатьев, сторонник решительной политики в регионе. Его ближайшим сотрудником был начальник дипломатической канцелярии главнокомандующего армией Дунайской армии А.И. Нелидов, разработавший предварительные условия мира в ноябре 1877 г.

По условиям мирного договора Турция обязывалась выплатить 1410 млрд контрибуции, из которых 1,1 млрд погашались территориальными уступками — Ардагана, Карса, Батума, Баязета в Азии; Добруджи, островов дельты Дуная и Змеиного острова в Европе. В качестве вознаграждения за возвращаемую России южную часть Бессарабии территории, уступаемые турками в Европе, за исключением Змеиного острова, переходили к Румынии. Образовывалось автономное княжество Болгария от Дуная до Эгейского моря и от Черного моря до Охридского озера. Границы «Сан-Стефанской» Болгарии в целом соответствовали этнографическим знаниям того времени. Босния и Герцеговина должны были образовывать автономную область, признавалась независимость Румынии, Сербии и Черногории, их территории увеличивались. Через много лет на мраморном саркофаге на могиле Н.П. Игнатьева (с. Крупнодерницы Киевской губ.) не случайно будут высечены две даты: «Пекин 14 ноября 1860 г.» и «Сан-Стефано 19 февраля 1878 г.».

Отто фон Бисмарк, говоря о русской политике на Балканах, заметил, что «освобожденные народы не благодарны, а требовательны…», и реакция в Сербии, Румынии, Греции и даже в самой Болгарии на Сан-Стефано была явным тому доказательством. С удовлетворением условия договора были восприняты только в Черногории.

Резкое противодействие русско-турецкому мирному договору последовало в первую очередь со стороны Англии и Австро-Венгрии. На поддержку Германии рассчитывать не приходилось.

Оказавшись в изоляции, Александр II вынужден был признать Сан-Стефанский договор прелиминарным (предварительным) и пойти на его пересмотр на Берлинском конгрессе (13 июня — 13 июля 1878 г.), в котором приняли участие Англия, Франция, Германия, Австро-Венгрия, Италия, Россия и Турция. Россию представляли князь А.М. Горчаков, граф П.А. Шувалов и граф П.П. Убри. По требованию западных держав Н.П. Игнатьев был исключен из числа русских представителей. Германский кайзер Вильгельм I советовал Бисамарку шепнуть, где необходимо, что ему лично было бы неприятно видеть там (на Берлинском конгрессе) Игнатьева, «и это входит в интересы будущих решений конгресса» (Канева Калина. Указ. соч. С. 84).

Результатом Берлинского конгресса стали значительные уступки со стороны России. Она отказывалась от Баязета и Алашкертской долины и приобретала лишь Ардаган, Карс и Батум, в котором обязалась ввести режим порто-франко (порт свободной торговли). Возвращение России Южной Бессарабии и переход к Румынии Добруджи не оспаривались. Устанавливалась свобода судоходства по Дунаю, от Черного моря до Железных Ворот. Признавалась независимость Румынии, Черногории и Сербии, Территориальные приращения последних двух стран, предусмотренные Сан-Стефанским договором, были уменьшены. Исправление греко-турецкой границы было предоставлено переговорам этих двух стран. Наибольшие изменения имелись по болгарскому вопросу. «Сан-Стефанская» Болгария была урезана почти втрое. Австро-Венгрия получила право на оккупацию Боснии и Герцеговины, а также право на ввод гарнизонов в Ново-Базарский санджак, между Сербией и Черногорией.

В своих записках Н.П. Игнатьев с горечью отмечал: «На конгрессе в Берите, а также на предварительных переговорах в Лондоне и Вене, при возвращении территорий, передаваемых России Турцией, согласно Сан-Стефанскому договору, было забыто, что территориальные уступки заменяли признанное в принципе денежное вознаграждение и что справедливость требовала не только не уменьшать 300 миллионов денежной контрибуции, но и увеличить сумму в соответствии с уменьшением территориального вознаграждения. Вообще, не только основная идея Сан-Стефанского договора была искажена, но и полностью нарушена его целостность: выгодные для России положения вычеркнуты или урезаны, а невыгодные оставлены, увеличены и сделаны новые дополнения открыто во вред русским интересам. Остались лишь обломки здания, выстроенного в Сан-Стефано… изменение границ Болгарии и наши уступки были нужны Австрии и Англии, прежде всего, чтобы уничтожить наше господствующее влияние на Балканском полуострове…» (Игнатьев Н.П. Записки (1875–1878). С. 800). К решениям Берлинского конгресса Игнатьев отнесся крайне негативно, как и подавляющая часть русского общества. Он считал, что конгресс уничтожил преобладание России на Балканах, и основную вину за это возлагал на российский МИД и русских представителей в Берлине. Однако в России нашлись критики и позиции Н.П. Игнатьева. Они, в частности, упрекали графа Игнатьева в том, что он пренебрегал интересами России, создавая «Великую Болгарию». Следовало же разделить Болгарию между уже существовавшими Сербией, Румынией и Грецией и получить в их лице верных союзников. Еще его упрекали в максимализме, который якобы напугал западные державы и заставил их пересмотреть договор. А в Болгарии его критиковали за то, что он уступил часть Добруджи Румынии. Осталось напомнить еще раз слова Бисмарка насчет неблагодарности освобожденных народов.

Русско-турецкая война явилась последней крупной войной XIX в. Она показала в сравнении с предшествовавшей Крымской войной дальнейшее изменение характера и масштаба вооруженной борьбы, происшедшее под влиянием возросшей численности войск, непосредственно действующих на театрах войны (к концу войны Россия имела на Европейском и Азиатском театрах более 600 тыс. человек), усовершенствования оружия и различных материальных средств борьбы. Усложнились стратегическое руководство, формы и способы стратегических действий. Выделение главного и вспомогательного ударов, распределение сил и средств между самостоятельно действовавшими на нескольких направлениях крупными войсковыми отрядами и координации их действий свидетельствовали об увеличении объема стратегии и усложнении стратегического руководства.

Усовершенствование и увеличение материальных средств борьбы усилили подвижность и маневренность войск. Для стратегического развертывания и получения подкреплений из внутренних районов России широко использовались железные дороги. Для управления войсками в ходе самого сражения применялся полевой телеграф. При преодолении войсками крупных естественных преград (Дунай) использовались новые инженерные средства.

Благодаря усовершенствованию оружия и вооружению армии нарезными ружьями и пушками значительно усилился огонь в бою. Роль огневого боя по сравнению с рукопашным значительно возросла. Борьба за огневое превосходство, за обеспечение атаки огнем все более расширялась. Исход сражения все в большей степени стал зависеть от взаимодействия огня и движения, согласованных действий пехоты и артиллерии.

Под влиянием возросшей скорострельности, дальнобойности и меткости оружия способы ведения боя усложнились, изменилась напряженность боя, увеличилась его продолжительность и устойчивость. Внедряется практика ведения ночных боев.

Русско-турецкая война обогатила военное искусство опытом преодоления водных и горных преград, опытом ведения позиционной борьбы, впервые появившейся под Севастополем. Война показала возросшее значение полевых земляных укреплений, применения к местности, маскировки, самоокапывания.

Русско-турецкая война была первой войной, где Россия применяла нарезную артиллерию. Война выявила необходимость создать более мощную артиллерию гаубичного типа, которая могла бы разрушать прочные земляные укрепления.

В Русско-турецкой войне в результате появившихся массовых армий, комплектуемых на основе всеобщей воинской повинности, использования железных дорог, телеграфа, нарезного оружия и других технических средств борьбы происходят изменения в характере развертывания армии; наступление осуществляется самостоятельно действующими крупными войсковыми группами; увеличиваются трудности при прорыве фронта противника в связи с усилением огня; применяются охваты, обходы и окружение противника.

Русско-турецкая война 1877–1878 гг. явилась реальным испытанием действенности сложившейся к тому времени структуры разведывательных органов. Она выявила несовершенство устройства как центрального аппарата разведки военного ведомства, так и разведывательной струюуры (штаб-офицера над вожатыми и его немногочисленных подчиненных) Полевого штаба Действующей армии.

Русско-турецкая война показала, что созданная система военной разведки (ее центральные и зарубежные органы) в целом неэффективна. По-прежнему упор делался на негласную агентуру сотрудников российских миссий за рубежом. Существовавшего ограниченного количества военных агентов было явно недостаточно, чтобы заменить собой отлаженный столетиями работавший аппарат Министерства иностранных дел. Но даже при специфике войны — она проходила «в идеальных условиях» — на территории угнетенного турками народа, который видел в России своего освободителя. Вряд ли война с другим противником могла вестись при условиях столь благоприятных, как война с Турцией за освобождение славян. Болгары рвались помогать русским всем, чем могли, и в то же время вполне бескорыстно. Можно было бы иметь гораздо больше сведений, чем было в наличии, можно было бы набрать целый полк проводников, переводчиков и других лиц, вполне благонадежных, разных специальностей, разных степеней развития и способностей, но надо было работать энергично, не скупиться и иметь широкие полномочия, чего у руководителей разведки не было.

Возникли трудности с подбором агентов в штабах и государственных структурах Турции. Таковых просто не было. Вообще даже мысли не допускалось о привлечении к сотрудничеству мусульман, с том числе турок, черкесов. То же относилось и к благожелательным иностранцам в Турции — англичанам. Ни одной попытки привлечь к сотрудничеству граждан этой национальности не было осуществлено. Да и сотрудники МИДа не предусматривали возможность создания агентуры на военное время. Впервые была сделана попытка организации сбора разведывательной информации через третьи страны — через военного агента в Вене Фельдмана. Чтобы структура военной разведки была жизненна, не отказываясь от возможной помощи сотрудников российских зарубежных миссий, необходимо было ставить на повестку дня вопрос о создании «крышевых» должностей прикрытия для офицеров военной разведки. Что же касается должности штаб-офицера над вожатыми, то она была вызвана спецификой именно этой войны, именно на этом театре военных действий, и должна была стать последней в этом веке, так как надобность в подобной должности отпадала. Попытки создать на местах постоянную агентуру закончились безрезультатно по целому ряду причин, и основным агентом в Русско-турецкую войну 1877–1878 гг. был агент-ходок.

Русско-турецкая война вскрыла и недостатки в освещении с позиций военных агентов внешнеполитического курса иностранных государств, которые могли быть втянуты в боевые действия, а также их военных приготовлений и, как следствие, военного сухопутных и военно-морских сил этих стран. Спустя два года после окончания Руско-турецкой войны очередным документом, регламентировавшим деятельность военных агентов, явилась разработанная на основе многолетнего опыта деятельности агентурной разведки русской армии «Инструкция военным агентам (или лицам их заменяющим)», утвержденная военным министром 16 декабря 1880 г. (РГВИА. Ф. 401. On. 1. Д. 2. Л. 8—12 об.). Новая «Инструкция», в отличие от первой (1856 п), более детально излагала обязанности военных представителей России за рубежом. В «Инструкции», в частности, говорилось:

«Военные агенты назначаются для доставления правительству возможно полных, точных и своевременных сведений о военных силах и средствах иностранных государств. Согласно сему, военный агент, основательно ознакомившись с общими источниками силы государства (страной и населением) обязан в подробности изучать:

— состав и комплектование его вооруженных сил: сухопутных и морских;

— организацию и численность по мирным и военным штатам;

— расположение их и способы мобилизации и сосредоточения;

— устройство их материальной и хозяйственной части, обеспечение обмундированисм, снаряжением, вооружением, ремонтами, обозом, провиантами и фуражом;

— устройство различных отраслей военного управления с их специальными заведениями и применением к потребностям военного времени;

— тактическое обучение войск (уставы, занятия во время сборов), развитие военного образования в армии, дух и быт солдат и офицеров, и характеристику главных начальников;

— бюджет государства и особенно военный;

— общую систему обороны государства, т. е. крепости и укрепления, в связи с путями сообщения и главнейшими географическими и топографическими условиями страны».

Военным агентам в «Инструкции» ставились также задачи «следить за проектированием и возведением новых фортификационных сооружений и важных в стратегическом отношении путей, за сборами и передвижением войск, за общим направлением военной деятельности, за настроением армии и печати».

В целом военные агенты должны были стремиться «дать себе и правительству ясный и верный отчет об оборонительной и наступательной готовности государства (иностранного. — Примеч. авт.)».

«Это последнее условие, — отмечалось в документе, — особенно важно относительно государств, соприкасающихся с Россией. Поэтому военные агенты, находящиеся в сих государствах, независимо от общих означенных выше предметов, обязываются тщательно собирать и обновлять все военно-статистические сведения о пограничных с Россией областях, изучать подготовку их как театров военных действий, с возможными подробностями о путях, военных запасах, рас-положении сил, вооружении и гарнизонах крепостей и прилагать все старания к получению точных данных относительно перевозочной способности железных дорог и планов сосредоточения войск». И здесь же подчеркивалось: «Обязанноcmи, указываемые агентам в соседних государствах должны, в прочем, заботить одинаково всех наших военных агентов, где бы они не находились».

Несмотря на столь детальную постановку военным агентам разведывательных задач, в их число не было включено большинство вопросов, касавшихся военно-морской мощи вероятных противников, что отражало существовавшую в то время разобщенность двух основных видов вооруженных сил России и в целом снижало эффективность деятельности зарубежных сил и средств агентурной разведки. В морском ведомстве все еще не считали необходимым разработку общей Инструкции для военно-морских агентов и ограничивались разработкой отдельных наказов морским офицерам, отправляемым в командировку за границу в качестве представителей Морского министерства. Подобная ситуация была связана еще и с тем, что в рассматриваемый период ход и исход вооруженной войны между государствами определялся в основном на суше и военно-морскому флоту отводилась вспомогательная роль.

До этого времени большая часть интересовавших Военное и Морское министерства разведывательных сведений военные и морские агенты добывали с использованием легальных путей с официальных позиций: за счет изучения прессы, различных так называемых «открытых» изданий (официальных отчетов, статистических сборников, уставов, инструкций), а также путем личного наблюдения и осведомления в ходе официального посещения военных заводов и верфей. Однако для обеспечения надежной защиты национальных интересов России изучение иностранных государств, их военной политики, намерений и планов, а также вооруженных сил не могло быть сведено только к сбору открытых сведений. В подавляющем большинстве случаев информация, относящаяся к состоянию и перспективам развития вооруженных сил зарубежных стран, планам их развертывания и боевого применения с началом боевых действий, являлась секретом государства и охранялась им. К секретным относились и сведения по ряду важнейших аспектов деятельности вероятного противника в политической и военно-технической областях. Получить секретную информацию можно было только тайными путями — через третьих лиц (подобная практика в мирное время существовала всегда, но являлась исключением, а не правилом). В «Инструкции военным агентам (или лицам их заменяющим)» содержались указания по работе в целях создания сил и средств зарубежной военной агентурной разведки, в том числе и для деятельности в чрезвычайных условиях. Так, в документе прямо указывалось: «Существенною обязанностью их (военных агентов. — Примеч. авт.) должно быть и заблаговременное приискание надежных лиц, через посредство коих можно было бы поддерживать связи со страной в случае разрыва и получать верные сведения даже тогда, когда официальное наше представительство ее оставит». Подобное требование было сформулировано впервые и явилось результатом осмысления опыта привлечения военных агентов к сбору разведывательных сведений в ходе Русско-турецкой войны. Лица, используя которых предстояло проникать в секреты государства тайными путями, будут называться негласными (тайными) агентами.