Несколько стоп-кадров:

В очередной раз поднимаемся на гору Дамо. Проходя мимо жилища первого патриарха, натыкаемся на ветхий шалаш-хижинку, собранный из бамбука и сухих прутьев. Печка-буржуйка, пара самодельных табуреток, какое-то белье на веревке. Дедушка и бабушка, лет по семьдесят, худые и седые. У нас бы их назвали бичами, здесь они – крестьяне, возможно, немного подзарабатывающие на туристах. Здороваемся. Улыбаются в три зуба, машут в ответ. А зимой-то как?

На одной из тропинок вбиты в землю два высоких и толстых кола, между ними натянута веревка. Девчонка лет пятнадцати ходит по ней взад-вперед, умело балансируя без всякого шеста. Внизу пацан помладше, наверное, брат. Денег за цирк не просят – сами тренируются. Ладно, удачи!

Кладбище шаолиньских монахов – аллея пагод в индийском стиле, на каждой каменная табличка, где с непостижимым мастерством вырезаны каллиграфически иероглифы – иногда краткая биография, иногда просто стихи, иногда кусочек сутры. Тихо, кипарисы недвижимы и вечнозелены. Заметив в проходе бабульку в грязно-серых брюках и футболке, автоматически навожу камеру на нее. Неловкая пауза в несколько секунд, затем она сердито разворачивается и уходит. Как-то нехорошо получается, чувствую себя папарацци.

В магазинчике за центральными воротами выбираем оружие. Хозяин с хозяйкой нас уже знают, поэтому спокойно беседуют о своем, предоставив нам полную свободу выбора. Но стоп-кадр в другом: на полу перед прилавком, в пыли и обрывках обеточной бумаги валяется карапуз лет трех в состоянии острой истерии и недовольства жизнью. Пацан орет благим матом, корчится, стучит кулаками по полу и размазывет сопли и слюни по чумазому лицу чумазыми же руками. Родители продолжают непринужденно беседовать, позволяя Мировому пространству поглощать килоджоули беспорядочной энергии расколбашенного соплемера. А может, так и надо?

Недалеко от самолета, подаренного Хрущевым Мао когда-то, идет ряд павильончиков, торгующих изделиями, претендующими на звание «произведений искусства». Художники, граверы, составители гороскопов. Один из них действует прямо на улице, ловя клиентов на вежливые манеры. Действительно, голос у него очень мягкий, разговаривает ненавязчиво и приветливо (у нас это, наверное, нереально на рынке – еще примут за голубого!). А делает вот что: в качестве исходного материала берется ваше имя на китайском (если такового нет, то моментом придумывается в соответствии с канонами китайской науки о именах), затем парень рисует небольшую графическую миниатюру черной тушью, но не кистью, а собственным ногтем! На пустом же пространстве листа составляется практически без раздумий шарада-стих с использованием иероглифов имени: стих записывается прямоугольным блоком так, что читать можно и сверху вниз по столбцам, и слева направо по строкам – и всюду получается какой-нибудь удачный смысл типа «Долгие лета господину Вану, недолгие – его теще, и чтоб поскорее приняли в Компартию…». Ловко, ничего не скажешь!

Зал Тысячи Архатов – не шаолиньский исторически, построен недавно за пределами храма специально для туристов. Но посмотреть есть смысл: начиная от Боддхидхармы и до наших времен, установлены глиняные, умело раскрашенные фигуры всех знаменитых буддийских святых и монахов. Примечательно, что все они разных расс – цвета кожи варьируются от черной до светло-голубой, декларируя факт, что буддистами были не только люди, но и боги, демоны и даже негуманоидные существа. Снимать в зале запрещено, поэтому мы, естественно, засняли все что только могли…

Большой колокол в Шаолине на ремонте, и заперт в Часовой Башне на висячий замок. Вход туда, конечно, запрещен. Поэтому как-то ночью наши, естественно, пролезли через щель в воротах и немножко в него позвонили…

В монастырской столовой едят, конечно, только монахи. Посторонним вход туда запрещен – монахам нельзя отвлекаться от процесса приема пищи. Поэтому как-то раз Ши Дэян провел туда наших, и они вместе с ним слегка позавтракали…

Рядом с главными залами монастыря находятся внутренние дворы, где живут монахи и обслуживающий персонал. Вход туда туристам, а тем более иностранцам, запрещен. Поэтому как-то раз мне удалось побеседовать и заснять на камеру одного из старейших монахов Шаолиня (ныне, увы, уже покойного) – Ши Суюня, ровесника Ши Суси – старшего монаха, после смерти Дэчаня долгие годы выполнявшего роль настоятеля. Суюнь сидел в инвалидном кресле и наблюдал, как рабочие таскают доски для ремонта зала Трех Будд. На просьбу засняться совместно отреагировал вполне положительно, не преминул поинтересоваться стоимостью камеры и моей национальностью. Один глаз старого монаха был наполовину закрыт бельмом, лицо было изборождено глубокими морщинами – видать, жизнь обходилась с ним не очень ласково; тем не менее он не строил надменных мин при беседе с мальчишкой, по его меркам, да еще иностранцем, и не потребовал денег за съемку (редкость в Шаолине). А ведь он один из старейших носителей традиции, ровесник знаменитого Дэгэня (того самого, что в плохом настроении разрывал яблоки взглядом). Надеюсь, на его могиле построили красивую пагоду!

В школе Дэяна соревнования, мы идем снимать. Подростки разминаются на большой площадке недалеко от восточной стены монастыря, щелкают шесты, звенят мечи-шелестяшки из тонкой стали. Особнячком от всех с серьезным видом машет шестом пацаненок от силы пяти лет – усилия в движениях, естественно, никакого, но стойки все знает и шест держит правильно. Приходит на ум: эх, а ведь мы в пять лет знали лишь, что каратэ и джиу-джитсу – подлая и опасная манера пинаться ногами, которой владеют все без исключения японцы и китайцы. И никто не объяснял нам, как нужно дышать и стоять, а первый фильм про Шаолинь появится в «Клубе Кинопутешественников» лишь в 1988-м! И загубили детство волейболом физруки!

Володя и я, в две камеры, обходим днем залы Шаолиня – красный индикатор записи заклеен пластырем, камера невинно болтается на ремне через плечо, как будто так и надо – снимаешь, а никто и не понимает. Внутри залов довольно сумрачно, так что качество записи не всегда удовлетворительное. Зато в эксклюзиве не откажешь! Снимаем фрески, которым не менее тысячи лет – монахи тренируются во дворе, странные стойки, непохожие на современное кунфу, но приемы узнаются. Видимо, художники отнюдь не гнались за реализмом, стремясь скорее передать дух движения, а не фотографическую пластику. Большинство фресок в ужасном состоянии – поблекшие, местами стертые, местами исчерканные чьими-то варварскими надписями. Возможно, сейчас просто не знают, как их реставрировать, и ждут, пока фрески окончательно не обветшают, чтобы на их месте нарисовать свежие копии. Говорю это потому, что прочие детали убранства храма активно реставрируются – крыши, колонны, стены и многое другое.

В некоторых залах, дождавшись, пока схлынет очередная группа туристов, делаем поклоны. По сути своей, выполнение поклонов – очень интимное занятие, не терпящее спешки и показной формальности. В каждом буддийском храме есть залы с алтарем – это возвышение, на котором может стоять статуя Будды или одного из буддийских святых, зажжены свечи или хотя бы благовония. В разных местах вся эта атрибутика сильно варьируется по размерам и богатству отделки. Для поклонов перед алтарем ставится скамеечка или подушечка под колени, иногда просто рисовая подстилка. Любой желающий (совсем не обязательно буддист) может подойти, взять из пачки несколько палочек-благовоний, зажечь их и воткнуть в чашку с пеплом, где уже обычно догорает несколько таких палочек; после чего следует сложить ладони на уровне груди и поклониться алтарю (или Будде) стоя; затем делается три или более поклонов с опусканием на колени: сначала на землю ставится одна ладонь и колено, затем другие, человек сгибается и касается лбом пола, при этом обе ладони разворачиваются кверху; вставание в обратном порядке. Это самая простая разновидность поклона – например, в тибетском буддизме распространены простирания – когда с полного роста нужно постепенно простереться на земле, выпрямив руки и ноги. И есть даже особо суровые практики паломничества в святые места, когда путешествие выполняется не пешком, а именно простираниями (правда, в этом случае на колени и локти привязывают деревянные накладки)! Цель всех этих практик поклонов – выяснить, насколько сильна гордость и нетерпение человека. Гордые не кланяются, как сухие толстые деревья – и поэтому первыми гибнут под ураганным ветром!

Кроме того, в таких официальных храмах, как Шаолинь, перед алтарем часто ставят урну для подаяний – ящик с прорезью наверху, в которую кидают деньги (можно делать подаяния ценными вещами или чистой пищей – фруктами, мучными изделиями – не мясом; тогда их ставят прямо на алтарь). В Шаолине у этих ящиков передняя стенка – стеклянная, и за ней видна кучка юаней, долларов, марок или франков, чуть реже – рубли. Все средства должны идти на ремонт монастыря и обеспечение монахов.

Камера беспристрастно запечатлевает алые полотна стягов над алтарями – на них золотом вышиты буддийские девизы или короткие стихи, темно-красные стены и колонны, серые плиты каменного пола, тусклое золото статуй… Огромный трехметровый Будда слегка улыбается, равно спокойно глядя и на суетящихся туристов, и на серьезных монахов, и на наши любопытные чужеземные лица.

Недалеко от центрального входа расположен зал Цзиннало – легендарного воина, одного из духов-хранителей Шаолиня. По легенде, он был индийцем – его имя на санскрите звучит как Кинара – и некоторое время просто жил в монастыре, работая истопником на кухне. Никто не обращал на него особого внимания, пока не случилась беда: очередная шайка лесных разбойников, каких было немало в те времена в Хэнане, решила поживиться монастырскими сокровищами (ведь влиятельные люди и сам император частенько дарили монастырю ценные подарки). Очевидно, завязалась вооруженная потасовка, в которой миролюбивым монахам не светило выйти победителями. Тогда Цзиннало в гневе выхватил из очага длинную горящую палку и набросился на грабителей. Его искусство боя шестом было столь хорошо, что разбойники бежали. Якобы с тех пор в Шаолиньском кунфу развились стили работы с шестом, один из которых так и называется – «Шаохогунь» – «Шест горящей палки». Сейчас в зале стоит три статуи Цзиннало, символизирующие три его аспекта: обычный-повседневный (коричневый цзин-на-ло спокойно взирает на входящих, скрестив руки на груди – голый по пояс, босой и весьма мускулистый), божественно-медитирующий (из головы патриарха шеста устремляется к небесам некий дух, похожий на уменьшенную копию его самого) и наконец, гневный: двухметровый Цзин-на-ло с выпученными глазами и яростным оскалом угрожает зрителю толстенным шестом. Цзиннало олицетворяет боевой дух Шаолиня и уважается всеми, кто занимается традиционным кунфу.

Полуденная жара спадает, но туристов во дворах храма еще много. Направляясь к последнему, верхнему залу Тысячи Будд, удается схватить на камеру забавную сценку: у ящика с мороженым и охлажденной газировкой спит в деревянном кресле-качалке мальчишка лет десяти, убаюканный монотонной буддийской мелодией, постоянно играющей в монастыре. Рот открыт, одна рука расслабленно свесилась вниз. Монах спит, служба идет!

А вот конец заката, и нам ударило в голову после всех дневных приключений еще и сбегать на пещеру Дамо! Роберт, Володя и я пыхтим по ступенькам, стремясь успеть на вершину до темноты. Но не успели – не учли скорость захода солнца в этих краях. Горькое разочарование операторам – легкий, почти незаметный внизу туман в проекции с вершины напрочь смазывает картинку ночного Шаолиня, оставляя нам лишь размытые световые пятнышки и редкие полоски неоновой рекламы вдоль главной аллеи. Зато на западе солнце еще не погибло, и мы несколько минут любуемся контуром горной гряды по другую сторону перевала, подсвеченным оранжевым светилом. Спуск обратно – нелегкая задача в темноте, приходится постоянно напрягать голеностоп в поисках ровной ступеньки, поэтому к домику первого патриарха ноги здорово гудят. Ночные цикады ошалело звенят нам вслед, скрадывая звук усталых шагов. Всем спать!

Какими долгими не казались дни пребывания в Шаолине, все же и они подходят к концу. Странно, но в это не верится – ведь первый визит в древнюю столицу Чань всегда такой сказочный! И для многих в этом сокрыта определенная опасность – вот вернешься ты домой, в холодную Россию, и что там делать? Где там горы Суншань? Как тренироваться, если ты не в зале Тысячи Будд? Как медитировать, если ты не в пещере Дамо?

Ответ давно уже дан в одном известном чаньском коане: «Где находится монастырь Шаолинь? Он находится там же, где и ты». Лишь тот, кто и раньше был близок сердцем Шаолиню, сможет оставаться верным ему и после отъезда. Сам по себе Шаолинь не открывает тебе ничего принципиально нового, он лишь яснее показывает, кто ты есть на самом деле. А тем, кто забыл или пребывает в заблуждении относительно своих истинных качеств – напоминает.

Последний вечер в Шаолине. Тренировки у Фу уже закончены, все мыслимые и немыслимые сувениры уже куплены, фотопленки отсняты, большинство вещей и оружие упакованы. Время уже почти шесть, ворота в храм скоро закроются для посетителей. Заряжаю камеру и иду снимать Шаолинь без спешки, не гонясь за интересным кадром. Поднимаюсь до верхнего зала и оттуда медленно схожу вниз, последовательно записывая один двор за другим. Часто просто ставлю камеру на теплый камень ступенек и пишу неподвижный ракурс. Людей почти нет, монахов не видать – после вечерней службы большинство заканчивает работу и расходится по кельям. Для осмотра монастыря сейчас самое удачное время – уже не жарко, еще не темно, тишина и покой. Легкий дымок от многочисленных благовонных палочек, которые ставят прямо в залах или перед входом в них – для этого есть специальные большие чугунные урны – этот дымок еще не совсем рассеялся, и теперь странным образом смешивается со звоном колокольчиков – их подвешивают на углы крыш вместе с красными бумажными фонарями, где они раскачиваются ветерком, отгоняя злых духов.

Постепенно спускаясь вниз, дохожу до аллеи стелл. Но главный вход уже заперли, и я сворачиваю вбок – во двор деревянных монахов. Оглядываюсь вокруг, ожидая, что вот-вот какой-нибудь служитель подойдет ко мне со строгим внушением – ведь время-то уже не туристическое… И обнаруживаю с удивлением, что в этом огромном дворе я совершенно один! Хотя, пожалуй, не один – за время нашего общения с Шаолинем мы как-то привыкли одушевлять это имя, воспринимая храм как некое самостоятельное существо; и сейчас я остался с ним один на один! Ощущение столь явное, что желание снимать как-то угасает, и я просто опускаюсь на деревянную скамеечку и молча сижу, вслушиваясь в окружающую тишину. И хотя по характеру я скорее материалист и скептик, но этот вечер хочется считать подарком от духа-хранителя храма, как прощальную фотографию на память о Шаолине. Китайские буддисты называют такие моменты «чин цзин» – «чистота и покой», имея ввиду состояние души, а не внешнюю обстановку. Остановись, мгновение!

И вот утро того самого дня, вечер которого мы встретим уже не в Шаолине! Встаем рано, с запасом – еще раз проверить рюкзаки, умыться как следует (насколько это возможно под тонкой струйкой холодной воды), позавтракать впрок. Впервые на ранний завтрак идем в кухню нашего же постоялого двора – обычно мы там не едим – и заказываем сифань. Сифань для китайцев – то же, что яичница для европейцев, дежурный завтрак. Однако яичница с беконом и кофе – пища тяжелая и спорная в смысле диеты, а сифань – безусловно диетический чемпион. Сифань – это очень жидкая каша из разваренного риса с сахаром, иногда мукой и крахмалом, в которую может добавляться по вкусу арахис, изюм, ростки фасоли и другие растительные ингридиенты; сифань можно есть горячий и холодный, а однажды в поезде мы покупали его в баночной упаковке – как пиво! Хорошая порция сифаня с утра должна, по идее, стабилизировать деятельность пищеварения и подготовить его к китайскому обеду, насыщенному перцем и разнообразными вкусами.

Итак, умяв на компанию тазик (без шуток) сифаня, мы с приливом сил принимаемся за перепроверку своей экипировки. Каждый путешественник знает, как важно плотно и грамотно набить рюкзак – ведь его будут потом бросать, таскать по полу, переворачивать, на нем наверняка придется сидеть, а возможно и спать. Поэтому вниз складывается все прочное и небьющееся – кеды, куртка, книги и т.п., со стороны спины – все мягкое, а в середину плотно укутываются сувениры, бутыльки и прочие хрупкие предметы. Многочисленные карманы принимают в себя вещи первой необходимости, которые должны быть доступны быстро и в любой обстановке – деньги, документы, ручка-блокнот, очки и… туалетная бумага. И тогда, как говорил небезызвестный писатель-фантаст: «Имею скафандр – готов путешествовать!»

Отдельная статья багажа в нашем варианте – оружие. И если, извините, в России стоит проблема, как бы его было поменьше – чтоб не привлекать внимания, то в Китае мечами и катанами никого не удивишь и не испугаешь. Здесь важно другое – обычно оружия так много, что его тяжело нести и трудно скрепить в удобоносимый блок. Для этой цели мы применяем старый добрый вокзально-багажный способ – заматываем все железное в бумагу или пластиковые пакеты, а потом зверски перетягиваем все это скотчем в несколько слоев. Образуется мумиеобразный предмет порой странной формы – например, если связать вместе пятьдесят гибких мечей тао, то можно подумать, что вы несете веник в чехле, только весом в пуд. Зато просто и надежно!

Наконец, навьюченные сумками и свертками, мы прощаемся с гостеприимными хозяевами нашей неказистой гостиницы и выдвигаемся в сторону выезда из Шаолиньской деревни. Конечно же, наш путь лежит мимо монастыря. Последние охи и ахи, скупая мужская слеза, Роберт Васильевич прикладывает сложенные ладони ко лбу в глубоком поклоне – и мы покидаем Шаолинь!

За воротами ловим проезжающий автобусик – куда? В Чжэнчжоу! А, ну давайте, довезу за… м-м, пятьдесят юаней с человека? Окстись, в суп тебе тормозную жидкость, мы ж свои, из русского Шаолиня, по десятке и поехали! А, русские, ну тогда ладно, по пятнадцать и рюкзаки на сиденья не ставить…

Огромная фигура каменного монаха медленно растворяется позади, торжественно прощаясь с нами соединением кулака и ладони. Впереди солнце, дорога и долгие годы воспоминаний. Начинается путь домой!

Никто сильно не удивился, когда выяснилось, что водитель автобуса нас таки надул – привез не на железнодорожный, а на автовокзал распрекрасного города Чжэнчжоу! И далее не хочет ехать ни в какую. Драться не стали, но высказали все, что если не накипело, то нагрелось порядочно – по-русски, конечно. Пришлось срочно искать перекладные. Ими оказались два микроскопических микроавтобуса желтого цвета, по форме напоминающие спичечный коробок, поставленный на ребро. В них были штабелями упакованы одиннадцать человек, столько же больших рюкзаков, столько же маленьких, полста килограммов связанного железа, связка шестов и связка картин (традиционные свитки с графикой или живописью на плотной бумаге или шелке). В слегка придавленном настроении прибыли, наконец на знакомый уже вокзал.

Билеты до Пекина – только на вечер. На часах – одиннадцать утра. Что делать? Гулять, конечно! Но сдавать вещи в камеру хранения для нас дороговато и хлопотно, а таскаться по знойному полдню с сумками – самоубийство. Понимаете, о чем речь? Правильно, кто-то должен сидеть в зале ожидания «на рюкзаках», развлекаясь пересчитыванием количества китайцев, уехавших с первой платформы. Или, скажем, количества китайцев, одетых в белые брюки и желтую бейболку – все равно меньше десяти тысяч не получится, ведь Чжэнчжоу – перевалочный пункт центрального Китая, и в одной только провинции Хэнань живет больше народа, чем во всей России! Итак, остаюсь сидеть на жестком деревянном сидении, обложенный рюкзаками по периметру, в компании китайско-русского карманного словаря. Так, переведем вот эту надпись над дверями общественного туалета, м-м, здесь написано… ага, вот: «Не курить!» Что ж, поищем цитаты из Конфуция в другом месте…

Часы медленно двигают стрелками по самодовольному циферблату, очередной пятнадцатитысячный китаец проходит мимо меня, не преминув пихнуть своего друга локтем, чтобы тот тоже полюбовался на маринованного лаовая в собственном поту. Да, пекинских кондиционеров здесь пока еще не поставили.

Среди толпы пассажиров с удивлением замечаю немало мусульман – их можно распознать по пестрым одеждам или белой шапочке-тюбетейке на голове. Мусульмане в Китае весьма крепки – их много, у них свои районы, школы, медресе, даже стили ушу. При этом они спокойно уживаются с буддистами и христианами, конфуцианцами и даосами. Врочем, последних немного – они, как и буддисты, переживают не самые лучшие времена. Тем не менее, религиозных войн, подобных крестовым походам или резне католиков с протестантами, в Китае не было никогда – страна крайне веротерпимая, если кого и резали, то за власть или за территорию, то есть скорее по политическим мотивам. В настоящее же время реальная политическая власть сосредоточена в руках компартии, но при этом существует оппозиция – отнюдь не в подполье, и мирно уживаются представители практически всех известных религиозных конфессий, включая православие и католичество.

От многотысячной движущейся толпы и постоянного гула начинает шуметь голова, и впору бы загрустить, но как раз в этот момент приходит спасение – смена караула. Очередной страдалец занимает пост на рюкзаках, а я отправляюсь в компании неунывающих ушуистов посмотреть на город.

Оказалось, что в зале ожидания я провел не менее пяти часов – на улице уже вечер, к тому же знойное солнце начинает закрываться в подозрительных тучках. Судя по духоте и запаху пыли в воздухе, грядет гроза. Огромные красные фонари, выполненные в традиционном стиле, но наполненные газом, как дирижабли, угрожающе раскачиваются на веревках посреди привокзальной площади, излишне экспрессивно напоминая о присоединении Гонконга.

Прямо на площади расположены несколько порталов, которые мы сначала ошибочно приняли за входы в подземные пешеходные туннели. Однако это оказались входы… в подземный супермаркет! Да, супермагазин можно выстроить не только в вышину, но и закопать в глубину. Направляемся прямиком туда.

Под землей – царство блестящих гранитных полов, неона и мощных кондиционеров. Здесь явно веселей, чем в душном наверху! И мы поддаемся на этот безошибочный коммерческий трюк привлечения потенциальных покупателей, запуская себя на орбиту ломящихся витрин и ненужных замечательных погремушек… Конечно, после Пекина нас нелегко поразить, тем не менее мы две недели не видели настоящих фонтанов с подсветкой в отделе по торговле спиртным (вина всех сортов плюс шикарно-экзотические китайские водки в пузатых бутылях с заспиртованными внутри змеями и скорпионами, не говоря уже об обязательных клубнях жень-шеня), и теперь наверстываем упущенное.

Конечно же, наиболее экзотичными для нас кажутся продовольственные отделы – настолько непонятные вещи можно там увидеть. Речь не идет о традиционной китайской кухне, а о каких-то новомодных кулинарно-гастрономических изысканиях: многочисленные разноцветные приправы, какие-то конфеты и мармелады из сои, маринованные и вареные сухофрукты, напитки на основе соевого молока с фруктовыми или ореховыми добавками, и еще много другого. Естественно, полный набор всевозможных фруктов и овощей, названия половины которых мы даже и не знаем. Несмотря на вполне супермаркетовую обстановку, зачастую можно попросить попробовать какую-нибудь странную на вид конфету или фрукт – если сделать это вежливо, то не откажут (возможно, здесь мы просто злоупотребили положением иностранцев). А вот снимать на камеру отдел модной одежды мне почему-то запретили.

Здесь же, под землей, работают несколько маленьких ресторанчиков-закусочных. Цены там немного выше, чем обычно в городе, зато прохладно и чисто. За стеклянной перегородкой повара растягивают руками ленты из теста – готовят лапшу, одновременно привлекая покупателей. Внешне они действуют не торопясь, но по опыту мы знаем, что китайские повара – самые скоростные в мире, и за пятнадцать минут могут приготовить любое, даже очень сложное блюдо. Любуемся на процесс, потягивая миндальное молоко из жестяных баночек. Увы, обедать в ресторане сейчас для нас слишком дорогое удовольствие – впереди Пекин, и денег точно в обрез, лишние траты чреваты сухим пайком на пути домой. Поэтому дешевле накупить лепешек или мантов в термоупаковке, запивая все это кока-колой.

В который раз поражаюсь неспешности китайской жизни. При том стремительном экономическом росте и проникновении в жизнь китайцев высоких информационных технологий (например, нигде не найти видеомагнитофонов – их давно вытеснили лазерные проигрыватели всех мастей; сотик – у каждого второго, а может быть и больше) – при всем этом на лицах людей не заметно суеты или признаков городского стресса, типичных уже даже для Красноярска, не говоря о европейских или американских мегаполисах. Как китайцы ухитряются все успевать не спеша – действительно загадка. Возможно, дело в их жуткой работоспособности – ведь рабочий день многих (в основном неквалифицированный труд) составляет более двенадцати часов, а то и две смены. Они много работают, получая за это мизерную зарплату – вот откуда километры прекрасных автострад, этажи небоскребов, заваленные прилавки с продуктами. Согласен, у нас тоже многие получают мизерную зарплату – но вот сколькие из них согласны вкалывать также, как китайцы? Недаром же сейчас на стройках в Сибири часто видишь китайцев, корейцев или вьетнамцев – просят немного, работают хорошо – полная противоположность русским. Не хочу сказать, что русские хуже китайцев или наоборот – нет, просто разный менталитет, и когда в газетах нашим реформам противопоставляются китайские как имеющие безусловно более мощный результат, хочется ответить: что для китайца хорошо, то для русского – смерть. Взять хотя бы для примера такое блюдо, как «вонючее тоуфу»… Нет-нет, об этом позже.

Наконец-то вечереет, мы все собираемся в зале ожидания, сквозь огромные стекла вокзала наблюдая за пыльной бурей снаружи. Вспышки молнии смешиваются с миганием неоновых реклам, создавая инопланетный пейзаж. И мы, космонавты из России, на этой пестрой и шумной планете…