Забавы

После смерти отца, великого князя Василия III, в трехлетием возрасте мальчик был провозглашен великим князем Иваном IV. Сложным было Иваново детство. Мать, Елена Глинская, умерла, когда сыну исполнилось семь лет. Воспитанием сироты занялись бояре. С юных лет у него проявился нелегкий нрав. Появились забавы странные.

Вот одна из потех Ивана. Забирался он на крышу высокого терема. Бросал с крыши собак и кошек. Бросит кота, следит: упадет ли тот на лапы, на бок, на спину. Изловчится кот, упадет на лапы, значит, остался жив.

А вот и еще забава. Отправлялась как-то бабка Марефа к бабке Арине в гости. Заболела бабка Арина – в пояснице, в костях ломило. Несла ей бабка Марефа квас, пироги и сбитень. Прошла вдоль улицы, обогнула часовенку на бугре, вошла в проулок – и вдруг… Смотрит бабка: что-то в белом саване верстой немереной на нее движется. Вскрикнула, ойкнула бабка. От страха на землю подкошенным колосом рухнула.

Переступило чудище через бабку. Дальше пошло верстой. Отлежалась, вскочила бабка, мчала домой как молодая.

– Сатана явился! Сатана! – кричала.

Возвращался как-то кузнец Кузьма Веревка домой от дружка своего Басарги Подковы. Хорошее настроение у Басарги. Долго сидели они с приятелем. О жизни, о прошлом, о будущем говорили. Угощал Басарга Кузьму медовым настоем. Крепок настой у Басарги Подковы.

Шел Кузьма, пошатывался, и вдруг смотрит: что-то в саване белом верстой немереной на него движется. Замер Кузьма от страха. Неземное ступает что-то. Неведанное.

Поравнялось загадочное с кузнецом. Задело саваном. Чем-то стукнуло по голове. Рухнул Кузьма на землю. Переступило чудище через Кузьму, дальше пошло верстой.

Отлежался Кузьма. Поднялся. Мчал рысаком под родную крышу.

– Сатана! Сатана! – кричал.

Разнеслось по Москве, по домам, по площадям, по улицам:

– Сатана! Сатана явился!

Отважные оружейные мастера из пушечной слободы решили схватить сатану.

Поймали. Потянули за белый саван. Слетел саван. Под ним ходули. На ходулях великий князь.

От страха пали ниц перед ним мастера. Лежат. Не дышат. Переступили ходули через мастеров. Дальше пошли верстой.

А Иван продолжал чинить свои «забавы». Рос он без отца и без матери, некому было его одернуть. Бояре же только поощряли: пусть потешается! Царю должно жестким быть, чтобы ни рука, ни сердце не дрогнули.

 

Карусель

Поражался простой народ. Что ни год – из Кремля, из дворцовых палат все новые и новые вести тайной молвой разносятся.

Сразу же после смерти Василия III зашевелилось боярство. Каждому поближе к власти стать хочется. Момент удачный. Великий князь Иван IV малолеток, недоросль. При таком-то князе, конечно, советчик нужен. Много желающих стать советчиками, а еще лучше быть первым – первосоветчиком, первосоветником.

Удачливее других оказался князь Овчина-Телепнёв-Оболенский. Дороден он с виду. Умом не глуп. Он и вышел на первое место.

Перешептывается московский люд:

– Сила в руках у Телепнёва-Оболенского. Овчина теперь за главного.

Однако недовольны другие бояре, что власть досталась Овчине-Телепнёву-Оболенскому.

– А мы чем хуже!

Выбрали бояре момент. Скинули князя Овчину-Телепнёва-Оболенского. Заковали в оковы, бросили в страшное подземелье. Умер в оковах, в темнице князь.

Власть в стране перешла к боярам, к совету, состоявшему из самых именитых, к Боярской думе.

Вышли теперь на первое место князь Иван Вельский и князья Шуйские. Однако не возникло между ними согласия. Князь Иван Вельский и его сторонники были за то, чтобы в России усиливалась власть великого князя и в своем единении государство крепло. Шуйские и их приближенные – за то, чтобы ограничить власть великого князя, чтобы и другие князья и бояре право на власть имели.

Началась между Вельским и Шуйским борьба.

Шепот идет по домам, по московским улицам:

– Вельский осилит Шуйских. Вельский!

Но рядом с этими слышны и другие речи:

– Шуйские станут над Вельскими. Шуйские!

И верно. Осилили Шуйские Вельского. Брошен в темницу Вельский.

Прошло недолгое время. Снова шепот ползет по домам, по московским улицам:

– Выпущен Вельский. Все же Вельский осилил Шуйских.

И верно. Выпущен из заточения Вельский. Первым советником ходит Вельский.

Не утихает борьба между боярами. Прошло два года, и новая новость плывет по городу:

– Сброшен, не удержался Вельский. Снова у власти Шуйские.

И верно. Организовали Шуйские заговор против Вельского. Не удержался у власти Вельский.

Догоняет новость одна другую:

– Сослан в Белоозеро Вельский. Посажен в тюрьму, в заточение.

И сразу за этим:

– Скончался в заточении Вельский. Людишками Шуйских в тюрьме прикончен.

Одержали Шуйские верх над Вельским. В первосоветниках ходят Шуйские.

Крутится, крутится карусель.

 

Должность

Освободилась в служебных государственных верхах важная должность.

Место и почетное, и доходное.

Предстоит новое назначение.

Заволновались в боярских и княжеских семьях. Много претендентов на эту должность.

– Нам бы на должность. Нашему роду, – идут разговоры в семье князей Таракановых. – Мы – Таракановы – всех важней. Наш род о-го-го с какого века и дороден и славен. Не было б Москвы – не будь Таракановых. Не было бы Руси – не будь Таракановых. Нашему роду – должность! – твердят Таракановы.

И под крышей дома бояр Бородатовых тоже идут пересуды:

– Нет других, чтобы нас важнее. Наш пращур Додон Бородатый на Куликовом поле еще воевал. Наш предок Извек Бородатый в Ногайские степи ходил походом. Наш прадед Тарах Бородатый при великокняжеской псовой охоте в дружках при великих московских князьях ходил.

И пошло, и пошло, и поехало.

Получается: нет достойнее бояр Бородатовых. От них, от Бородатовых, кто-то и должен вступить на должность.

И в усадьбе бояр Кологривовых все тот же – о должности разговор:

– Нам – Кологривовым – место сие уготовлено. Кому, как не нам. Кто же знатнее, чем мы – Кологривовы. Нет рода древнее, чем мы – Кологривовы. Нет рода богаче, чем мы – Кологривовы. Не допустит Господь, не допустит, чтобы нас обошли на должность. Первое право – наше.

Собрались вместе затем бояре в высшем совете, в Боярской думе. Решали вопрос о должности, о хорошем служебном месте, то есть, как в старину говорили, «местничали».

Рядили бояре. Гудели. Шумели. Кричали. Обиды старые вспоминали.

Не кончились ссоры речами, глотками. Дело дошло до рук.

Таракановы вцепились в бороды Бородатовых:

– Мы важнее!

Бородатовы в бороды Кологривовых:

– Мы важнее!

Кологривовы за груди трясли Таракановых:

– Мы самые, самые, самые важные.

А так как были еще и другие, которые о той же мечтали должности, то превратилась Дума в кромешный ад.

Накричались. Вспотели. Охрипли бояре.

Решился все же вопрос о должности. Нашелся самый из них дородный. Он и занял высокий пост.

А умен ли?

А смышлен ли он?

А умел ли в делах служебных?

Об этом не было речи. Не это, по боярскому разумению, главное. Не по уму, не по делу – по чину ступай на должность.

О, бедная, бедная, бедная должность!

 

Молодой князь и бояре

Невзлюбил юный князь Шуйских, возненавидел. Немало обид и унижений перенес от них молодой Иван.

Самолюбив, памятлив на обиды великий князь. Не простится боярам прошлое.

Еще в тот год, когда князья Шуйские выступили против князя Вельского, один из приближенных Вельского спрятался от преследователей в спальне спящего Ивана. Ворвались сторонники Шуйского в спальню, разбудили, перепугали мальчика.

На всю жизнь запомнилась Ивану IV эта ночь. И топот чужих ног, и крики, и собственный страх.

Запомнил Иван и тот день, когда в одну из комнат великокняжеского дворца вошел князь Иван Шуйский, бесцеремонно уселся на лавку, оперся на постель Иванова отца, великого князя Василия III, даже ногу на нее положил.

Глянул на князя Ивана Шуйского исподлобья маленький Иван, глазенки налились гневом.

Самолюбив, памятлив на обиды великий князь. Не простится боярское непочтение.

Укрепив свою власть, Шуйские и вовсе перестали считаться с мнением Ивана. Однажды другой князь из рода Шуйских – Андрей, будучи в хмельном состоянии, даже руку пытался поднять на молодого князя.

Не думали бояре, что подросток-князь неожиданно проявит крутой характер. Терпел, терпел Иван. И вдруг… Случилось это из-за Федора Воронцова. Приблизил к себе Иван боярина Федора Воронцова. Милым он оказался ему человеком.

Видят Шуйские, молодой Иван все время рядом с Воронцовым держится. При разговорах с другими все о Федоре Воронцове говорит.

И умен Воронцов. И красив Воронцов.

И характер – не злой, а ласковый.

Заволновались Шуйские. А вдруг из-за такого к нему внимания Федор Воронцов силу большую приобретет в государстве. Решили отдалить Воронцова от великого князя. Даже пытались его убить. Иван заступился за любимого человека. Неохотно отступили Шуйские. Убить Воронцова не убили. Однако все же сослали подальше от Москвы, от Ивана на Волгу в город Кострому.

Случай с Воронцовым и оказался для Шуйских роковым. Не отступил Иван, не смирился с их решением. Кликнул к себе псарей. Приказал схватить ставшего к тому времени самым могущественным из всех Шуйских – Андрея Шуйского.

– Не сметь! – кричал князь. – Я Шуйский.

Не послушались псари. Выполнили Иванов приказ: забили до смерти князя Андрея Шуйского.

Задумались бояре. Поняли: время приходит грозное.

Было великому князю Ивану IV в ту пору тринадцать лет.

 

Великий князь говорить будет

Боярин Афанасий Бутурлин имел острый и злой язык. Не может Бутурлин удержаться, чтобы не сказать о ком-нибудь нехорошего или колючего слова.

Еще когда Шуйские были в силе:

– Разбойники! – называл всех Шуйских. Не лучшие слова говорил и о князе Вельском. – И этот – разбойник. Вурдалак! Встретишься с ним на большой дороге – без ножа зарежет.

Великую княгиню Елену Глинскую, мать Ивана IV, и ту и хитрой лисой, и змеей называл. Даже про молодого великого князя, случалось, не удержится – недоброе бросит. Правда, не громко, не вслух. А лишь при надежных, доверенных людях:

– Послал нам Господь звереныша.

А еще любил боярин Бутурлин при любом разговоре всегда первым выпрыгнуть, по любому поводу свое мнение первым высказать. Другие бояре только еще прикидывают, что бы сказать, а он тут как тут – готовы слова бутурлинские. Вот и великого князя повадился боярин перебивать.

Посмотрел на него однажды косо великий князь Иван. Посмотрел второй раз косо. Что-то, видать, в уме отметил.

Нужно сказать, что боярин Афанасий Бутурлин таким был не один. И другие бояре наперед великого князя лезли. И у этих свои советы, свои мнения. Едва поспевает молодой князь крутить головой налево, направо. Советы и наветы то одного, то другого боярина слушать.

В 1545 году великому князю Ивану исполнилось 15 лет. По порядкам того времени это считалось совершеннолетием.

В Кремле торжественно отмечался день рождения Ивана IV. Зашел разговор о делах государственных. Не удержался боярин Афанасий Бутурлин, по старой привычке и здесь первым сунулся.

Грозно посмотрел на него великий князь. Не заметил этого Бутурлин. Ведет себя, как глухарь на току, – ничего не видит, ничего не слышит. Словами своими, всякими советами и наставлениями упивается.

Нахмурились Ивановы брови. Хоть и юн, а глаза свинцом налились.

На следующий день великий князь Иван вызвал своих приближенных и приказал отрезать язык боярину Бутурлину. Узнали другие бояре. Притихли. Ясно: не им теперь лезть с речами, с советами.

Великий князь говорить будет.

 

Хочу жениться

Кончилось Иваново детство. Повзрослел. Поумнел, остепенился. Великому князю Ивану исполнилось 16 лет.

– Хочу жениться, – объявил боярам.

В те времена рано женились. Да и царь без жены – не царь, не положено.

Стали искать для царя невесту.

Где ж ее искать-то?

– В Литве, вестимо, – говорили одни. – Мать Ивана, Елена Глинская, жена великого князя Василия III, оттуда была. В Литву послов засылать надобно…

Другие не соглашались:

– Не в Литву, а в Византию. Бабка нашего Ивана, Софья Палеолог, мать покойного князя Василия III, – византийская принцесса. Умная женщина была, племянница самого императора!

Спорят бояре, негодуют. В одном согласны: искать надобно в иных государствах: иноземные невесты лучше. Ищут приближенные заморских принцесс. Прикидывают:

– Кто там есть из невест во французском королевстве?

– Кто там есть из невест в немецких княжествах?

– Кого присмотреть на земле греческой, земле сербской, польской или чешской?

И вдруг:

– Не хочу иноземной принцессы, – заявил великий князь Иван. – Желаю найти невесту в России.

Пытаются приближенные объяснить ему про старые порядки:

– Так ведь такое ведется издавна, испокон веков. Вот и батюшка твой великий князь Василий III, и дед…

– Искать в России! – грозно повторил князь Иван.

Пришлось приближенным невесту искать в России. Разъехались гонцы в разные концы Русского государства. Стали отбирать в невесты великому князю самых знатных, самых красивых девушек.

В Москве состоялись смотрины. Выстроились невесты в ряд. Идет вдоль ряда молодой князь. Выбирает себе суженую.

Остановился князь Иван около девушки, которую звали Анастасией.

– Захарьина, – кто-то назвал фамилию.

– Вот, – указал на девушку пальцем князь.

Видного рода девушка, знатного. Еще в XIV веке ее предок Андрей Кобыла в числе русских знатных людей ходил.

Обвенчали в соборе Ивана и Анастасию Захарьину по тогдашним законам. Пропели священники им здравицу и пожелали счастья на долгие годы.

Свадьбу праздновали несколько дней. Молодые выходили на площади Кремля, представлялись народу.

Бойко идет веселье. Еще бы и дольше праздновали. Да вдруг прервал князь Иван буйные пиры:

– Хватит!

Решил он вместе с молодой супругой отправиться в далекую Троице-Сергиеву лавру и там помолиться Богу.

Запрягли им княжеский возок. И вновь поразил всех великий князь.

– Нет, – замотал головой Иван.

Решил он отправиться пешком. Не близко Троице-Сергиева лавра, семьдесят верст от Москвы.

Зима. Ветер срывается стылыми вихрями. Шагает великий князь Иван. Шагает великая княгиня Анастасия.

Верста за верстой. Верста за верстой. Ложится под ноги земля России.

 

Шапка мономаха

Стоит Иван IV в храме. Застыл. Свечи горят. Мерцают лампады. Лики святых с икон и со стен смотрят.

Венчание Ивана состоялось в Кремле, в Успенском соборе. Собрались сюда бояре, князья, священники самых высоких званий.

Митрополит – старший из священников – подошел к великому князю, благословил на царство. Надели Ивану IV на голову знаменитую «шапку Мономаха».

Дружно пропели здравицу. Вокруг храма сгрудился народ.

– Что там? – спрашивают друг друга.

– Венчание.

– Кого?

– Князя Ивана.

– На что?

– На царство.

– Как же сие понять?

– Государева власть крепчает.

До этого Русским государством управляли великие князья.

И отец Ивана IV – Василий III – был великим князем.

И дед Ивана IV – Иван III – был великим князем.

И все, кто правил Русью до них, тоже в князьях ходили.

При Иване IV кончалось княжество на Руси. Царская власть создавалась.

В этот момент появился у Успенского собора Любимка Ноздря. Подошел вплотную. Спросил:

– Что там, любезные?

– Венчание.

– Кого?

– Князя Ивана.

– На что?

– На царство.

– Как же сие понять?

– Государева власть крепчает.

Кончилось богослужение. Стал царь Иван выходить из собора. И тут вдруг посыпались на него золотые монеты. Два знатных боярина стояли на возвышении, бросали деньги. Сыпались они золотым дождем на каменные плиты и ступени у входа в храм. Это было пожелание богатства стране и успехов царю.

Видит Любимка: выходит из храма великий князь.

– Царь, царь! – понеслись голоса.

Прошел царь – прямой, молодой, высокий.

Выждали люди минуту, вторую. Бросились к каменным плитам, к ступеням собора. Потянулись к монетам. Блестит на ступенях, на плитах золото. Переливается. Досталась и Любимке золотая деньга. Зажал он деньгу в ладони:

– Царская!

Прямо с неба деньга свалилась…

 

Огнем начинается

Ездил Осирка Рябой под Звенигород к брату, а когда вернулся домой в Москву – нет дома. Сгорел дом, даже трубы не осталось.

Страшные пожары произошли в Москве в тот памятный 1547 год. Невиданные.

Первый из них вспыхнул 12 апреля. Загорелась в центре города одна из торговых лавок. За ней вторая, третья. Затем запылала Никольская улица. Пробушевал пожар вплоть до стен Китай-города. Пробушевал. Успокоился.

Прошла неделя, и снова огонь побежал по московским улицам. Вспыхнул на этот раз он за рекой Яузой. Это трудовая окраина города. Жили здесь гончары и кожевники. Понеслось, заплясало пламя по мастерским, по домам, по подворьям. Оставило груду пепла и плач обездоленных.

Хоть и великий был урон от двойного огня в апреле, однако самые страшные беды ожидали москвичей впереди. Прошел май, к исходу шагал июнь. И тут…

Не видел Осирка Рябой пожара. Прибыл из-под Звенигорода на пепелище. Уезжая, оставил Москву Москвой, вернулся – мертва красавица.

Вспыхнул огонь на Арбатской улице. Ветер гулял в те часы над Москвой. Вмиг добежало пламя до стен Кремля. Перепрыгнуло стены. Заметался в Кремле, как в западне, огонь. Обдало кремлевские площади жаром. Большинство строений в Кремле в те годы были деревянными. Вспыхнули терема и кремлевские палаты еловым лапником. Расхохотался, радуясь силе своей, огонь. Гигантским кострищем взметнулся в небо.

Накалились кремлевские стены. А в стенах пороховые склады. Порох стал взрываться. Ломал, крошил стены. Адский грохот стоял над городом.

Завершив расправу с Кремлем, огонь побежал по московским улицам.

Идет, идет по Москве огонь.

– Господи, помилосердствуй.

Не жалеет огонь людей.

– Господи, помилосердствуй.

Более тысячи жителей погибли в пламени.

Смотрит Осирка на пепелище:

– Вон оно – царство. Огнем начинается.

 

Двойная сила

– Глинскую! Глинскую!

– Анну Глинскую!

– Волхову!

Четыре дня разносил ветер пепел с московского пожарища. На пятый день заволновалась, зашумела трудовая Москва. Пошли голоса:

– Москву подожгли!

И шепотом, шепотом от одного к другому:

– Дело рук Глинских. Глинские подожгли.

Князья Глинские – родственники царя Ивана IV. Юрий и Михаил Глинские – родные братья скончавшейся матери Ивана – Елены Глинской. Анна Глинская – родная бабка царя Ивана. Недобрую славу сыскали среди народа князья Глинские. Пользуясь близостью к Ивану, стали Глинские незаконно богатеть, кичиться и злоупотреблять своим положением. Против царской родни и поднялся теперь народ.

Восставшие двинулись в Кремль. Михаила Глинского не было в это время в Москве. Бабка Ивана – Анна Глинская, – узнав о народном возмущении, из Москвы бежала. Хотел бежать и дядя царя Юрий Глинский. Но не успел. Спрятался в Кремле, в Успенском соборе.

Сидит он за крепкими церковными стенами. «Сюда-то, в святую обитель, черный народ не сунется», – рассуждает Глинский.

Однако восставшие не устрашились Бога. Окружили они Успенский собор.

– Там он, там!

– Хватай вора! – неслись голоса.

Ворвались в собор люди. Разыскали Юрия Глинского. Выволокли на площадь.

Накипело в народе. Много обид приняли они и от Глинских, и от других бояр.

– Смерть!

– Смерть! – неслись голоса.

Кто-то схватил камень, бросил в боярина.

– Смерть!

– Смерть!

Забили люди до смерти камнями Глинского.

Не закончилось на этом народное возмущение. Кто-то пустил слух, что во всем виновата царева бабка Анна Глинская. Мол, старая княгиня с нечистой силой связана, что она «волхова». Нашлись люди, которые подтвердили, что, прикинувшись сорокой, летала она над Москвой и какой-то огненной водой разносила пожар по городу.

Народ повалил в село Воробьево, где в это время находился молодой царь. Все решили, что здесь укрылись и царские родственники. Стали восставшие требовать от Ивана выдачи княгини Анны и Михаила Глинских.

– Волхову! – кричали люди. – Волхову!

Царь был напуган. Растерялся. Приготовился и сам к смерти. Однако Ивана восставшие не тронули.

С большим трудом удалось приближенным царя убедить людей, что тут нет Глинских. Уговорили они горожан разойтись по домам.

Прошло несколько дней. Москва утихла. Жители успокоились.

Молодой царь не простил восставших. Приказал он схватить зачинщиков. Казнили их люто и всенародно.

Царь победил. Однако долго еще не забывалось ему московское возмущение. Долго еще, просыпаясь, вздрагивал Иван по ночам. Пугал вскриком своим молодую жену Анастасию.

– Боярство – сила. В народе – двойная сила, – шептал Иван.

 

Задолго до царя Ивана Грозного стало происходить собирание земель вокруг Москвы: при Иване IV границы России еще больше расширились. Наша родина стала складываться как многонациональное государство. В него вошли татары, башкиры, чуваши, мордва, мари, некоторые народы Северного Кавказа. Правда, не сразу, не в один день это произошло.

Многие годы Россия страдала под игом Золотой Орды. В 1480 году при великом князе Иване III – деде Ивана Грозного – Россия окончательно скинула власть восточных завоевателей. Золотая Орда распалась. Образовалось несколько самостоятельных ханств. В том числе Казанское и Астраханское ханства. Ханские воины часто совершали набеги на земли Русского государства. Мешали торговле. Разоряли мирные селения. Угоняли людей в плен. Война была неизбежной.

О военных походах царя Ивана на Казань и на Астрахань, о победах России над ханской властью, о дальнейшем расширении границ Русского государства вы и узнаете из этих рассказов.

 

Три похода

1545 год. Начался первый поход войск Ивана IV против Казани.

Идут войска. Идет и Угрюм Нога. Вернее, не идет, а плывет. Шли русские войска на судах.

Продвигались к Казани несколькими отрядами, разными путями – по рекам Волге, Каме и Вятке.

Неудачей закончился этот поход. Воеводы между собой не договорились. Отряды действовали разрозненно. Устояло Казанское ханство.

Вернулся Угрюм домой.

– Ну, ну, где же Казань?

Объясняет Угрюм:

– Мы бы побили, да воеводы – врозь.

Усмехаются люди:

– Аники-воины. (Это значит – плохие воины.)

Прошло два года. 1547 год. Снова русское войско двинулось на Казань. Снова в походе Угрюм Нога. Войска выступили зимой, в декабре месяце. Во главе похода сам царь Иван. Ему семнадцать лет.

И вновь неудача. Дошли войска до Владимира, до Нижнего Новгорода. Здесь, у Нижнего Новгорода, в феврале стали переправляться через Волгу. Однако наступила страшная оттепель. Лед стал рыхлым. Не выдержал. Многие пушки и люди провалились, пошли на дно. Царь вернулся в Москву. И хотя московское войско дошло до Казани. Хотя и обратило отряды казанского хана в бегство. Однако штурмовать Казань не решилось. Простояв у города семь дней, воеводы повернули обратно.

Вновь вернулся Угрюм домой.

– Ну, ну, где же твоя Казань?

Объясняет Угрюм:

– Мы бы побили. Да зря, что поход – зимой.

Усмехаются слушатели:

– Аники-воины.

Прошло еще два лета. 1549 год. Ноябрь. Тронулись в третий поход войска. И снова Нога в походе. И снова царь во главе похода.

И вновь неудача. Опять начались оттепели. Даже дожди просыпались. Реки вскрылись. Дороги пришли в негодность. Обозы отстали. Подвоз продовольствия прекратился.

Прибыл Иван IV под Казань. Ходил хмурый. Смотрел на талую землю, на серое небо, на непролазь. Тут, под Казанью, у берега Волги, и попался Угрюм Нога на глаза государю. Хотел он побыстрее от царя улизнуть в сторонку, однако Иван опередил:

– Завоюем Казань?

Замялся Угрюм.

– Ну, ну!

– Завоюем! – гаркнул Угрюм Нога.

Ушел в свои мысли Иван. Затем произнес, то ли для себя, то ли для тех, кто был рядом с ним в царской свите, то ли для Угрюма:

– Видать, не велит Господь.

Кто-то, бывший в царской свите, осмелился:

– Оно бы летом, по-сухому, по-теплому, государь.

– По-теплому, – поддакнул Угрюм Нога.

Глянул грозно царь на советчиков. И одного и другого как ветром в секунду сдуло.

Было это на десятый день прихода русских к Казани. Прошел еще день. Отдал царь приказ прекратить осаду города. Повернули войска домой.

Пришагал снова Угрюм в Москву.

– Ну, ну, где же твоя Казань?

Сплюнул Нога с досады.

Смеются люди:

– Аники-воины!

 

Свияжск на Свияге

Люди князя Пронского были согнаны на княжеский двор. Стоят среди других Артюшка, Давыдко и Юшка.

Приказ брать топоры, брать пилы. Собираться в дальнюю дорогу.

– Куда нас? – гадает Артюшка.

– Куда нас? – гадает Давыдко.

– Куда нас? – гадает Юшка.

И по другим боярским и княжеским поместьям собирали людей. Сошлось несколько сотен. Вместе с лошадьми и телегами погнали их в далекий Угличский уезд.

Леса здесь дремучие. Сосны и ели высокие. Как сторожевые башни, стоят дубы.

Начали лес валить. Падают, падают, падают зеленые великаны.

– Куда же столько? – гадает Артюшка.

– Куда же столько? – гадает Давыдко.

– Куда же столько? – гадает Юшка.

Понял Иван и царские воеводы после своих неудач под Казанью, что без хорошей подготовки город не возьмешь. Особенно важно недалеко от Казани иметь надежное место для хранения пушечных и оружейных припасов и продовольствия.

В двадцати километрах выше Казани в Волгу впадает река Свияга. Вот оно – отличное место. Тут, в устье реки Свияги, Иван IV и приказал строить крепость. Получила она название Свияжск.

Для строительства новой крепости и нужен был лес, который рубили в верховьях Волги.

Ясно Артюшке, ясно Давыдку, ясно Юшке, ясно другим, зачем их пригнали сюда, под Углич.

Дела важные, считай, ратные. Стараются люди.

Быстро идет работа.

– Поспешай! Поспешай!

– Не зевай! Не зевай!

По приказу царя лес не только рубили. Здесь же, под Угличем, специальные мастера готовили отдельные части Свияжской крепости. В разобранном виде эти части спустили в Волгу, связали в плоты. Тронулись плоты вниз по течению.

Плывут Артюшка, Давыдко и Юшка. Уставился Артюшка в небо:

– Хорошо!

Уставился Давыдко в воду:

– Хорошо!

Смотрит Юшка на проплывающие мимо волжские берега:

– Хорошо!

Отдыхай ратные люди.

Прошли плоты мимо Ярославля, Костромы, Нижнего Новгорода. Вот и река Свияга.

Только приткнулись плоты к берегу, как тут и закипела вовсю работа.

– Поспешай! Поспешай!

– Не зевай! Не зевай!

Быстро построили люди крепость. Всего за четыре недели. Немалых размеров крепость. Величиной не в пятак, не в ладонь. В длину она тянулась почти на километр. В ширину на 610 метров. Высота стен Свияжской крепости достигала 8 метров. Через каждые 70–95 метров сооружалась башня. В стенах были проделаны бойницы. Во многих местах в два этажа, в два яруса. Стены крепости строились необычно – собирались они в виде отдельных срубов, которые затем засыпались камнями и землей.

Ладно идет работа.

– Поспешай! Поспешай!

– Не зевай! Не зевай!

Как в сказке, вырос Свияжск на Свияге.

 

«Как каждый из вас решит»

Летом 1552 года русские войска вновь подступили к Казани.

Впереди шел Ертоул – легкоконный полк. Выполнял он роль разведывательного отряда. Легки на ногу кони в этом полку. Ловки и быстры наездники. За Ертоулом шагает посошная рать – специальные отряды, которые создавались для починки дорог. Они же строили мосты, а если надо, прокладывали гати через сырые места и болота. Вслед за Ертоульским полком и по-сошной ратью двигались Передовой, Царский, Большой и Сторожевой полки. Это главная, ударная сила войска. По обе стороны от Царского полка шли полки Правой и Левой руки.

Грозная сила идет к Казани.

Но и Казань ведь немалая сила.

Был в русском войске Несвитай Сукно. Не новичок он. Боец бывалый. Уже дважды ходил к Казани. Пока шагали долгие версты, Несвитай все про Казань рассказывал.

– Стоит она, – говорил Несвитай, – на Казанке-реке. Пять верст от нее до Волги.

Действительно, в те годы Волга не подходила, как сейчас, к самому городу, а протекала в пяти километрах от стен Казани.

– А кроме речки Казанки, есть еще речка Булак, – продолжал Несвитай. – Вот как раз тут, где впадает Булак в Казанку, и поднялась Казань. А по ту сторону, за Казанью, – Арское поле и Арский лес.

Потом начинал про крепость.

– Стены дубовые, – говорил Несвитай. – Тянутся в два ряда.

Слушают другие, задают вопросы:

– Как в два ряда?

– Как ремень на портках, а поверх кушак, – объяснял Несвитай.

Действительно, Казань была окружена двойным крепостным кольцом. Между одной стеной и второй – внутренней и наружной – расстояние составляло несколько метров. Промежуток был засыпан камнями и глинистым илом. Получалась как бы единая крепостная стена, ширина которой превышала восемь с половиной метров.

– Так как же пушки стену такую возьмут?! – удивлялись слушатели.

– Умельством, умельством, – отвечает бывалый воин.

Улыбаются ратники.

– А стоит Казань на приподнятом месте, – продолжал Несвитай и уточнял: – Словно шапка на лысом темени.

Улыбаются ратники.

– Так скинем шапку.

– Скинем!

– А перед стенами – глубокий ров, – стал рассказывать о новом теперь Несвитай. – А перед воротами тарасы. – И тут же про тарасы: мол, это деревянные срубы, заполняемые землей. Ставят их перед воротами, чтобы защитить городские ворота от огня неприятельской артиллерии.

– Ясно.

Подошли войска к Казани. Верно – город шапкой поднялся над ровным местом. Верно – дубовые стены его опоясали. Верно – ров. Верно – тарасы.

Стоит Казань. Приготовилась к бою.

Ратники к Несвитаю:

– Будет победа, не будет?

– Будет так, как каждый из вас для себя решит, – ответил загадкой воин.

 

Не скривил

Защищая от русских крепость, казанцы разделили свое войско на две части. Одна из них укрылась за стенами Казани. Другая, которой командовал хан Япанча, расположилась недалеко от города – в Арском лесу за Арским полем.

Перед началом штурма Казани Иван IV собрал военный совет. Выступают царские воеводы. Слушает царь Иван.

Вот поднялся первый воевода. Говорит он, что надо и русские войска разделить на две части. Большая, основная, пусть осаждает Казань. Вторая пусть постарается разбить воинов Япанчи перед стенами города. Опасен Япанча, объясняет воевода. Укрылся в Арском лесу, угрожает он с тыла русским. Даже если ворвешься в Казань, Япанча со спины ударит.

Второй воевода выступил. И этот говорит о том же.

Третий выступил. Третий тоже, чтобы разделить русские полки.

– Опасен хан, – в один голос говорят воеводы. – Надо с него начинать.

Согласен с таким мнением царь Иван. Командовать войсками, которым предстояло вступить в сражение с Япанчой, был назначен воевода Александр Борисович Горбатов-Шуйский.

Зашевелилось русское войско. Двинулось к Арскому лесу. Идет вместе с другими Никита Петух. Голос у Петуха звонкий. Смеются соседи:

– Пропоешь, прокричишь победу.

Втянулись русские в лес. Набросились на них воины Япанчи. Завязалась упорная сеча. Бьются русские. Бьются казанцы. Шлет налево, направо удары Никита Петух. Шлют удары другие ратники.

Однако чем дальше бой, тем яснее – не осилят все же русские казанских воинов.

– Братцы, вперед! Братцы, вперед! – кричит Никита Петух.

Не получилось вперед у русских. Еще немного, и начали русские отступать. Отходят, отходят. Вот уже и на Арском поле. Отходят, отходят. Вот уже и на исходном месте. Захлебнулась атака русских. Не устоять им в жаркой, упорной схватке. Давит на них хан Япанча. Ясно ему: миг – и победу схватит. И вдруг…

Что такое? Несутся по полю всадники. Присмотрелся Петух.

– Наши! – закричал. – Наши!

Оказалось, вступив с казанцами в бой, Горбатов-Шуйский пошел на хитрость. Не всех своих воинов послал он в атаку на Арский лес. Большую часть воевода укрыл в засаде. Да и задача у тех, что пошли на лес, была не в том, чтобы разбить неприятелей, а в том, чтобы выманить воинов Япанчи из леса на открытое место. И вот теперь, когда оказались казанцы на Арском поле, дал Горбатов-Шуйский команду выйти войскам из засады. Устремились они вперед.

– Наши! Наши! – не перестает кричать что есть силы Никита Петух.

Отрезали русские казанцев от Арского леса. Завязалась упорная битва. Не устояли казанцы. Дал сигнал хан Япанча к отходу. Да перекрыты пути назад.

Разбил на Арском поле казанцев воевода Горбатов-Шуйский.

Стали ратники разыскивать Никиту Петуха:

– Петух! Петух!

– Кричи победу!

Не откликается Никита Петух. Сложил он свою голову, погиб в жаркой схватке на Арском поле. Много и русских и казанцев тогда погибло.

Доволен одержанной победой царь Иван.

Пропели удачу полковые дудки.

Довольны победой и ратники. Говорят, вспоминая хитрый маневр воеводы Горбатова-Шуйского:

– Хоть по фамилии он и Горбатов, а в бою не скривил, все, что надо, исправно сделал.

Стал воевода Горбатов-Шуйский первым героем Казанской битвы.

 

Арский человек

Случилось это за Арским полем в Арском лесу. Когда ворвались сюда боевые отряды воеводы Горбатова-Шуйского, среди ратных русских людей были и Путила Мешок и Евсей Зерно.

В сражении с казанцами и Путила и Евсей были тяжело ранены.

Откатилась битва из леса на Арское поле. Остались в лесу побитые и недобитые.

Неизвестно, сколько времени прошло. Пришел в себя Путила: «Где я? Что со мной?» Не сразу и вспомнил, что была битва, что в бою ранен. Попытался подняться – не может.

Посмотрел – рядом человек. Показалось Путиле, человек чем-то ему знакомый. Присмотрелся внимательно: так это ж Евсей.

– Евсей! – затормошил он приятеля. Шевельнулся Евсей. Чуть приоткрыл глаза, чуть голову приподнял:

– Путила!

Отлежались они, решили выбираться из леса. Пытались подняться – не могут.

– Надо ползком, – предложил Путила. Согласился Евсей. Однако люди по характеру были они поперечные.

Предложил Путила ползти в одну сторону.

– Нет, – говорит Евсей, – поползли в эту, – и показывает в сторону как раз противоположную.

Не сговорились они. Направились в разные стороны. Однако проползли метр, два и снова от ран забылись.

Появился в это время в лесу незнакомый человек. Увидел он Путилу. Нагнулся.

Пришел Путила опять в себя. Приоткрыл глаза. Видит человека.

– Евсей! – закричал Путила.

Замотал отрицательно человек головой.

– Нет.

– Кто же ты? – спрашивает Путила.

– Арский я человек, – ответил незнакомец. Вскоре он заметил и второго русского воина.

Подошел человек к Евсею. Наклонился. Тронул за плечо. Приоткрыл тот глаза:

– Путила!

Замотал отрицательно человек головой.

– Нет.

– Кто же ты? – спросил Евсей.

– Арский я человек, – ответил незнакомец. Трудно сказать: выбрались бы Путила и Евсей сами из леса. Или навеки в лесу остались. А вот незнакомец им помог. На плечах вытащил. Уложил у самой кромки леса. Тут их и подобрали русские ратники.

– Евсей!

– Путила!

– Мы самые.

Стали ратники интересоваться, как они – Евсей и Путила – здесь оказались.

– Человек добрый вынес.

– Как его звать?

Молчит Путила. Молчит Евсей. Не знают, как звать незнакомого человека.

– Как звать? – повторили ратники. Пожимает плечами Евсей. Пожимает, поводит плечами Путила.

– Арским человеком назвался, – наконец произнес Путила.

– Арским назвался, – сказал Евсей.

– Понятно, – сказали ратники.

Арскими людьми называли себя башкиры.

Тут рядом лежат их земли.

Тянулись башкиры к русским. Вот и этот доброе дело сделал.

 

Про бревна, туры и московского дьяка

Было это еще на пути к Казани. Загадали загадку ратникам воеводы. Был отдан приказ, чтобы каждый воин заготовил по одному бревну. Бревно на плечи и – марш к Казани.

Нашлись недовольные:

– Зачем нам бревна!

– Плечи наши, кажись, не луженые.

– Ноги наши, кажись, не дубовые.

Прикрикнули сотники и десятники:

– Но, но! Воеводам тут лучше знать.

– Приказ государя!

Примолкли строптивые. Тащат.

Прошли немного. Новый приказ: приготовить туры и тоже тащить к Казани. Туры – это большие плетеные корзины, в которые засыпалась земля. Применялись туры при строительстве оборонительных сооружений.

И вновь недовольные:

– Зачем нам туры?

– Туры-дуры. Идем не затем, чтобы за турами спать. Крепость идем воевать.

Прикрикнули сотники и десятники:

– Но, но! Воеводам тут лучше знать.

– Приказ государя!

Подошли, осадили русские войска Казань. Выглядывают казанцы из-за казанских стен. Высоки стены. Хорошо кругом все видно. Русские войска отсюда как на ладошке.

Русских числом больше. Однако чтобы подойти к крепости, надо преодолеть открытое место. Много здесь при штурме ляжет лихих голов.

Ждут в Казани атаки русских. Прошло несколько дней. Не начинают атаку русские. Глянули как-то рано утром снова казанцы с казанских стен. Небывалое что-то вокруг Казани.

– Что там такое? Что там такое?!

Не зря тащили русские воины бревна. Не зря тащили тяжелые туры. По приказу воевод расставили ратники за ночь туры напротив казанских стен. Между турами возвели забор из бревен. Быстро у русских идет работа. Окружили город одним кольцом из туров. Окружили вторым кольцом. Укрыли туры и бревна русские войска от обстрела с казанских стен. Есть надежная защита теперь у русских.

– Ну, как – зря тащили? – спрашивают сотники и десятники.

– Нет, – отвечают ратники.

– То-то.

– Кто же сие придумал?

– Один человек.

– А по имени как?

– Дьяк Иван Выродков.

– Умный, выходит, дьяк.

– Голова-человек.

Вскоре – и еще одно новое. Когда начался штурм Казани, задвигались вдруг туры, зашагали, словно живые, бревна. Передвигая вперед бревна и туры, укрываясь за ними от пуль и стрел, стали приближаться к казанским стенам русские ратники.

Это тоже придумал дьяк Иван Выродков.

Ценил его царь. Ценили другие. С него и пошли на Руси военные инженеры. Дьяк Иван Выродков стал, как и воевода Горбатов-Шуйский, одним из героев Казанской битвы.

 

Про срубы и самоходные башни

Не закончились казанские заслуги Ивана Выродкова созданием туров и движущихся стен.

В осаде Казани принимало участие 150 орудий. Высоки казанские стены. Широки казанские стены. Грозно поднялись боевые башни. Бьют по крепостным стенам русские пушки, бьют. Разносят ядра первую дубовую кладку. Разлетаются в щепы бревна. А за бревнами камни и слежавшийся глиняный ил. Увязают ядра в земельной толще. А за этой толщей новый дубовый ряд. Это внутренняя крепостная стена. Не скоро пробьешь такую защиту. Не скоро ворвешься в город.

О многом размышлял Иван Выродков во время казанской битвы. Хотел он увеличить в бою значение русских пушек. Вот бы придумать такое, чтобы пушечные ядра били не только в крепостные стены, но и могли бы точно поражать и улицы самого города. То есть чтобы пушкари и улицы, и дома, и площади Казани своими глазами видели.

Но как?

Ровные места вокруг Казани. Не поднимешь под небо пушкарей и пушки. Под небо – нет. А вот так, чтобы пушки оказались выше казанских стен?

Придумал такое Выродков.

Снова согнали ратников. Снова у них в руках топоры и пилы. Ходит Выродков, объясняет, что делать. Прислушиваются к его советам строители:

– Умный дьяк.

– Человек-голова.

Сбивают люди огромный сруб. Растет он, растет. Но это не просто сруб, а вырастает башня. Поднялась башня. Почти в два раза выше казанских стен. Заберись на нее. Посмотри на Казань. Вот они, улицы и дома, вот они, городские площади.

Поднялись на башню пушкари:

– Всё видно!

Не русские теперь войска, а казанские смотрятся как на ладошке.

Построена башня. Вместе с ней еще несколько. Затащили люди на них орудия. На одну из таких башен, высота ее была 15 метров, подняли и установили сразу десять тяжелых пушек.

Поднялись пушки на высоту. Но и это еще не все. Придумал Иван Выродков и устройство, с помощью которого башни могли передвигаться.

Собрались люди.

– Поднавалились!

– Поднавалились!

Тронулись башни под напором человеческих тел. Поплыли к стенам вражеской крепости.

Уставились с высоты пушки, как коршуны, на Казань.

 

Четыре подкопа

Возмущался стрелецкий сотник Сухой-Кишкин:

– Как кроты!

– Не о том говоришь, Иван Гаврилович. Пользы не понимаешь, – возражал ему воевода Михаил Воротынский.

Был князь Михаил Воротынский одним из тех воевод, которые руководили осадой Казанского кремля. Слыл храбрым и знающим воином.

Не отступал, стоял на своем Кишкин:

– Нет чести воину лезть в подисподню к дьяволу. Небогоугодное, сатанинское это дело.

Кому пришла первому в голову мысль рыть подкопы под казанские стены – сказать трудно. Называли близких царю людей: Василия Серебряного, Алексея Адашева. Мысль была верной, счастливой.

Первый подкоп рыли под казанский тайник. Узнали русские лазутчики, что в Казани плохо с водой. Узнали и про тайник, через который в город поступала вода. Решили тайник взорвать.

На рытье подкопа среди других попал и Савлук Подкова. Не обрадовался он такому известию. Спускаясь под землю, перекрестился, бороду расправил:

– Ну, сотоварищи, к дьяволу в пасть!

Многие тогда считали спускаться под землю опасным делом. Ничего не случилось с Подковой. Вскоре поднялся на поверхность. Жив и здоров.

– Ну, как там? – полезли к нему товарищи. – Схватили черти тебя за бороду?

Осмелел Подкова, улыбается:

– Надо, так сам схвачу.

Подошел сотник Сухой-Кишкин. Глянул на проем в земле. Покачал головой. Повторил свое: «Небогоугодное это дело».

Рыли подкоп десять дней. Подземная галерея получилась длиной в 53 метра. Заложили в нее 11 бочек пороха. В намеченное время раздался взрыв. Он не только разрушил тайник казанцев, но и вызвал обвал в крепостной стене.

– Взяла! Взяла! – торжествовали ратники.

Вновь подошел сотник Сухой-Кишкин. Вновь покачал головой. Однако на сей раз не осуждаючи, а с явным уже интересом.

Первый подкоп послужил началом. Стали теперь осаждающие подводить минные галереи и под сами казанские стены. Тянутся, тянутся, высятся стены, надежно опоясывают кремль казанский. Ворота смотрят на восток, на запад, на юг, на север. Башня сменяет башню. Новый подкоп проложили к Арским воротам. Еще одну галерею, а длиной она оказалась в 200 метров, провели между воротами Аталыковыми и Тюменскими. Еще один подкоп – четвертый – произвели под Ногайские ворота. Ушли в глубину на 17 метров. Почти четыре тонны пороха перенесли под землю.

Проходил этим местом как-то воевода Михаил Воротынский. Смотрит: кто это там такой горячий? Стоит человек у начала подкопа, руками машет, что-то возбужденно ратникам говорит.

Подошел Михаил Воротынский ближе.

Оказывается, это сотник Сухой-Кишкин. Выходит, поверил в дело.

Продолжается осада Казани. Не могут пушки пробить мощную казанскую стену.

Спокойны русские ратники. Знают они о подкопах. Тут же со всеми Савлук Подкова. Он тоже теперь за подкопы. Повернулся к стене казанской:

– Не даешься, стена, по-старому. С корня тебя возьмем.

 

Штурм

– Царь предлагает!

– Царь предлагает!

Желая избежать кровопролития, Иван IV направил в казанскую крепость своих послов.

– Царь предлагает!

– Царь предлагает!

Предлагал царь казанцам прекратить сопротивление. С отказом вернулись послы назад.

Тогда начался штурм Казани. Были взорваны два подкопа. Страшный грохот заполнил небо.

Образовались в стенах проломы. Русские со всех сторон устремились на приступ крепости.

Еще за день до начала штурма смельчаки подбирались к казанским стенам. Землей и бревнами они засыпали рвы, навели мосты.

Идут, идут по этим мостам, через эти бывшие рвы атакующие. Впереди стрельцы и отряды боярских дворовых людей. Среди дворовых людей – Тимофей Ведро.

Со стен и крепостных башен казанцы ответили огненным боем. Ударили пули. Метнулись стрелы.

Бежит Тимофей. Сражен сосед справа, сражен сосед слева. Продолжают бойцы атаку.

Вот совсем рядом стены. И в эту минуту оттуда с их высот полетели в атакующих камни. Сбит сосед слева, сражен сосед справа. Невредим Тимофей Ведро. Продолжают бойцы атаку.

Всего шаг до стены остался. И вдруг:

– Берегись!

– Берегись!

Это стали осажденные со стен крепости лить на атакующих кипящий вар. Дико закричал сосед справа, забился в стонах сосед слева. Невредим Тимофей Ведро. Продолжают бойцы атаку.

Вот они рядом, стены. И тут:

– Сторонись!

– Сторонись!

Поднял глаза Тимофей. Оттуда сверху неслось бревно.

«Вот она – смерть!» – лишь подумать успел Тимофей. Ударило бревно. Смело Тимофея, смело других. Дальше играючи покатилось.

Заняли место Тимофея новые ратники. Продолжают бойцы атаку.

А за стрельцами, за боярскими дворовыми людьми на штурм Казани следом идут и идут полки: Передовой, Сторожевой, полк Правой руки, полк Левой руки. Это вторая линия. И за ними в третьей, в последней, – ратники Большого полка. И тут же, правда чуть в стороне, в резерве, застыли воины полка Царского.

Всюду море голов и спин.

Царь Иван ждал исхода битвы. Для него под Казанью была взята походная полотняная церковь. Поставили церковь. Идет молебен.

– Господи, праведный… – выводит священник.

Царь молится.

Закончен молебен. Иван вышел из церкви, сел на коня. Минута – и Царский полк поведет в атаку.

Но не надо уже атаки. Не надо огня и новых жертв. На стенах, на башнях Казани уже вскинулись русские стяги.

 

Храм

Со всей России скликали в Москву мастеров: землекопов, каменотесов, каменщиков, плотников, лудильщиков, кровельщиков, мастеров по малярному делу, по резному, по живописному. Людей известных, трудом своим прославленных. Умельцев из умельцев.

Идут по Москве разговоры:

– Храм будут строить.

– Господний!

– Храм!

Иван IV в честь казанской победы решил построить в Москве собор. Название уже дано: храм Покрова на Рву.

Вырыли землекопы глубокий котлован. Заложили каменщики фундамент. Стали от земли подыматься стены.

Ходила старуха Анна Рытова, смотрела, как тянется к небу храм.

Погиб ее сын, стрелец Кирей Рытов, в бою под Казанью. Знает старуха – в память о русской победе, о воинах, павших в бою, воздвигается этот храм. Смотрит на стройку, представляет Кирея, представляет и себя, входящей в уже построенный Покровский собор. Молится. Молится. Молится. За память Кирея, за всех других. Царство им вечное, царство им вечное, царство небесное…

– Скорее, скорее, – торопит строителей старая Анна.

Тянется, тянется к небу храм.

Смотрит на стройку старуха Анна. Что же такое? Не один, выходит, здесь строят храм. И верно: подымается церковь, а рядом другая. И тут же еще и еще. Считала Анна. Сбилась. Опять считала. Пальцы для точности загибала. Девять церквей насчитала Анна.

Все они вместе. Все они рядом. Крепко прижались одна к другой. Девятикратная память воинству.

Удивительный строился храм. Девять церквей – и не похожи одна на другую. Девять красавиц. Девять стоят сестер.

Поднимите голову. Взгляните на купола. Ликуют, спорят одна с другой церковные маковки. И – любая на свой манер.

Храм Покрова строили пять лет. Не осуществилась мечта Анны Рытовой. Не дождалась. Умерла. Не помолилась в храме. Другие помянули добрым словом славных сынов России.

Прогромыхали лавиной годы. Сменились века и люди. Собор и нынче стоит в Москве. В самом центре. На Красной площади. Только давно его уже не называют храмом Покрова на Рву. Всей стране он известен, всему миру известен как собор Василия Блаженного.

Увидеть храм Василия Блаженного – значит увидеть чудо.

Храм построили по проекту русских архитекторов. Звали их Барма и Постник.

Существует такое предание. Когда сооружение собора было завершено, вызвал строителей царь Иван IV к себе. Смотрел долго на Барму. Смотрел на Постника. О чем-то думал. Наконец отпустил. Вызвал затем приближенных.

– Ослепить! – приказал царь.

Решили приближенные, что ослышались.

– Ослепить! – повторил Иван.

Не хотел он, чтобы талантливые мастера где-то могли повторить подобную красоту. Слеп человек. Так-то надежнее.

Есть и такое предположение, что Постник и Барма не два человека, а одно лицо – Постник Барма. Постник – имя, Барма – фамилия.

 

Как Хузангайка Трофимкой стал

Чебоксары. Город Алатырь. Цивильск. Шумерля. Волга. Река Сура. Это Советская Чувашия. Трудолюбивый и щедрый край.

В годы царствования Ивана Грозного Чувашия вошла в состав России. Состоялось это незадолго до падения Казани.

И Хузангайка стал Трофимкой именно в те годы. Вот как случилось это.

Шли русские войска еще в свой первый казанский поход. Один из отрядов остановился в чувашском селе. Приняли их хорошо чуваши. Накормили. Напоили. Приготовили для русских воинов ночлег.

Перед тем как ложиться спать, Трофим Рябой, был он и в самом деле рябоват лицом, стал возиться с хозяйскими детьми. Особенно ему понравился мальчик лет шести. Глазенки живые, живые, цепкие. Туда, сюда, как маятник бегают. На лице и у него рябинки.

– Как звать?

– Хузангайка.

– А я – Трофим.

Познакомились они. Подружились. Трофим Рябой резную игрушку ему смастерил. На пальцах свистеть научил.

Не хотел расставаться Хузангайка с Трофимом Рябым. Когда уходили русские, все стоял у околицы. И махал, и махал, и махал.

И еще раз свела судьба Трофима Рябого с чувашским селом. Было это уже в четвертый, в главный поход на Казань. Многое изменилось тогда в селе. Присоединились в тот год чуваши к России. Под защиту России стали.

Рады жители Трофиму Рябому. Рады другим ратникам. Снова приветствуют и угощают русских воинов. И Хузангайка вновь все время около Трофима Рябого вертится, все рядом с ним. Подрос мальчишка за эти годы. Однако глазенки все такие же живые, живые. Маятником все так же бегают.

Как родных, провожали жители чувашского села русских воинов на бой. Пала тогда Казань.

Ждали в чувашском селе победителей. И правда, прошли полки. Однако среди воинов Трофима Рябого не оказалось. Узнали жители: убит при штурме Казани Трофим Рябой.

Вскоре после соединения с Россией чуваши стали называть своих детей русскими именами. Многие и из взрослых брали второе имя. Появились Иваны. Появились Николаи. Появились Степаны.

Заявил тогда Хузангайка:

– Трофимом хочу быть.

Стал он Трофимом.

Пошли по всей Чувашии новые имена. Да и жизнь становилась новой. В большом государстве теперь чуваши. И не только они одни. Вскоре и другие народы Поволжья и приволжских рек – татары, башкиры, мордва, мари – вошли в государство Русское. С той поры в общем отечестве все они. Вместе. Как большая семья – за одним столом.

Всюду родные поля. Всюду родная земля. Родина всех – Россия.

 

Прибыли

С низовьев Волги, из далекой Астрахани, торопился в Москву гонец. Загнал он троих лошадей. Недоспал десятки ночей.

Примчался в Москву гонец:

– Измена!

После падения Казани Иван IV решил предпринять поход и на далекую Астрахань. Там, в низовьях Волги, при впадении Волги в Каспийское море, после распада Золотой Орды образовалось Астраханское ханство. Не давало покоя оно Ивану. Враждовало с Россией, перекрывало очень важные для России торговые пути, которые вели в южные страны и в Среднюю Азию.

И вот тридцатитысячное русское войско было посажено на суда и двинулось вниз по Волге. Второе войско шло по рекам Вятке и Каме.

Успешным оказался поход на Астрахань. Разбили русские ханские войска. Овладели городом. Назначили русские воеводы управлять астраханскими землями хана Дербыш-Али. Оставили небольшой отряд казаков. Вернулись домой.

Верили русские астраханскому хану. Однако нарушил клятву Дербыш-Али.

Примчался в Москву гонец:

– Измена!

Изменил хан Дербыш России.

Грозно глянул царь Иван на гонца. Сжались от гнева, как клещи, руки.

И вот на Астрахань снова идут войска. Идут по Волге, по Вятке, по Каме. Грозная сила, как молох, движется.

Разбит был Дербыш-Али.

Доложили царю:

– Взята Астрахань, государь.

– В заморские страны бежал Дербыш.

Прошел год. Снова из Астрахани мчится в Москву гонец. Загнал он троих лошадей. Недоспал десятки ночей. Вот и в Москве гонец.

Ждал царь Иван важных вестей из Астрахани. Дождался. Вбежал гонец:

– Прибыли, государь, прибыли!

Улыбнулся слегка Иван. Пригладил свою золотистую бороду. Догадался, что вести – хорошие. Вести были о том, что приехали в Астрахань заморские купцы.

Докладывает гонец царю:

– Из Шемахи.

– Из Дербента.

– Из Ургенча.

– Из Бухары.

– Из Тюмени.

Грозно смотрит на приближенных Иван. Но всем ясно – доволен царь. Нет отныне помех России для торговли с востоком, с югом. Потянулись купцы в Россию.

Доволен царь. Расправились, расслабились руки-клещи.

– Торговому люду хвала и слава!

 

Общее небо

Познакомьтесь – Микулка. Вот он сидит на струге. На самом носу. На самом виду. Налево, направо смотрит. А рядом другие струги. Бегут по крутой волне, как утицы колыхаются.

Проплывают мимо леса. Пробегают поля. Словно скатерть легла земля – то степи и дали пошли бескрайние.

И солнце светит. И синь в вышине. И где-то в небе играет жаворонок.

Не жизнь – красота!

Не жизнь – чудеса!

Ратные люди сидят на стругах. Одетно. Оружно. Путь далекий. За Каспийское море на реку Терек. Это Северный Кавказ. Много живет здесь разных народов. Часто набегают сюда враги. Просят защиты местные жители у России. Отдал царь Иван IV приказ строить здесь русские городки. Ратных людей поселять по Тереку.

Вот и движет сюда один из таких отрядов.

Вместе с отрядом и плывет Микула. Пристал он к отряду где-то под Нижним Новгородом. Пробрался незаметно на одно из походных судов. Уже в пути и обнаружили ратные люди его на корме под лавкой.

– Кто ты? Откуда?

– С вами хочу!

Про отца, про мать у мальчишки спросили.

– Нет отца, – объясняет мальчик. Мол, погиб под Казанью. Нет матери, мол, в лесу придавил медведь.

Смотрят на мальчика ратники. То ли правда. То ли врет.

– Сбежал?!

– Нет, – говорит мальчишка. И опять про Казань и про лес с медведем.

– Как звать?

– Микулкой.

– Микула, значит. Доброе имя, богатырское имя.

Поколебались, посовещались, подумали ратники. Взяли Микулку с собой в поход.

Нелегкий, далекий к Кавказу путь. Качала струги волна речная, бросала волна морская. Преодолели ратные люди Каспий. Дошли до Кавказа, до гор, до Терека.

Увидел Микулка высокие горы. Земля здесь, как конь непокорный, вздыбилась. Увидел горные реки. Вода в них, как море в прибое, вспенилась. Горных орлов увидел. Раскинули гордые птицы крылья. Ввысь за собою манят.

Расселились по Тереку русские люди. Избы свои поставили. Стал и Микулка жителем дальних гор.

Много важного тогда на его глазах совершилось. Вошли в состав России кавказские земли – Кабарда, Чечня. Другие потянулись к Москве народы.

Понимал царь Иван важность южных земель для России. Когда у него скончалась жена Анастасия, он даже себе в новые жены взял дочь кабардинского князя Темир Гуки – юную княжну Кученей. Мария – такое имя получила она в России.

Ширится. Ширится. Крепнет Россия. Далеко разбежались ее границы. Много народов разных под общим небом, под общим солнцем, в общем доме теперь живут.

Вырос Микулка, стал защитником новых земель и друзей России. Имя богатырское оправдал.

 

Русский запад. Река Нарова. Там, за Наровой, за озерами Чудским и Псковским, лежит Ливония.

Это земли латышей и эстонцев. Вторглись сюда в давние времена немецкие рыцари. Подчинили себе местных жителей. Возник здесь Ливонский рыцарский орден. Не раз рыцари нападали на нашу Родину. Поднимались тогда русские люди, давали отпор врагам.

Вспомните князя Александра Невского.

Вспомните знаменитое Ледовое побоище.

Это наши предки громили немецких рыцарей, напавших на русские земли.

Во времена царя Ивана Грозного борьба с Ливонским орденом вспыхнула с новой силой. Россия рвалась на запад к торговым путям, к Балтийскому морю. Ливонские рыцари мечтали о западных русских землях. В 1558 году между Россией и Ливонией началась ожесточенная война. Получила она название Ливонской и продолжалась более двадцати лет.

 

Разошлись и сошлись

Русские штурмовали ливонскую крепость Нарву. Сильной, хорошо укрепленной считалась крепость. Стоит она на пограничной реке Нарове. Поднялись высоко в небо ее боевые башни.

Не удержалась Нарва под натиском русских войск.

Сражались под ливонской крепостью, в числе других, братья Нил и Кирилл Коржовы. Вот какая случилась с ними в те дни история.

Честно сражался Нил.

Честно сражался Кирилл.

Взяли приступом русские Нарву. Отыграли победу трубы. Есть победа, значит, добыча, награда будет.

Многие из защитников Нарвы попали после сражения к русским в плен. Нил и Кирилл тоже двоих схватили. Стали допытывать имена. Назвались пленные:

– Юхан.

– Яак.

Оказалось, что они, так же как Нил и Кирилл, родные братья. Поразились такому совпадению братья Коржовы. Словно бы на всем белом свете только они, Нил и Кирилл, и могли быть братьями.

– Кто вы – немцы?

– Эсты, – ответили Яак и Юхан.

По законам тех давних времен пленные считались военной добычей. Ты пленил – ты и хозяин. Есть хозяин теперь у Юхана. Есть хозяин теперь у Яака. Пленных, как правило, затем продавали в разные дальние страны. Вот и братья Коржовы своих пленников продадут.

Однако тут пришел вдруг царский приказ отпустить по домам всех плененных эстов.

– Как?!

– Почему?!

– По какому праву?

Жалко было поначалу Кириллу и Нилу лишаться живой добычи. Честно же взяли в плен. Даже прикинул уже Кирилл, сколько за Юхана он получит.

– Три золотых, – заявил Кирилл.

– Пять золотых, – размечтался Нил. Прикинул уже Нил – большой ли доход от продажи Яака.

И вот приказ: отпустить всех пленных. Обидно Кириллу и Нилу.

– Несправедливо, – сказал Кирилл.

– Обижают, – промолвил Нил.

Однако потом, посмотрев еще раз на Яака, на Юхана, уже по-другому заговорили братья:

– Так ведь – эсты. Так ведь люди они подневольные.

И вот расставание. Уходят недавние пленники к себе домой. В дальнейший поход отправляются братья Коржовы. Стоят они у дороги. Люди напротив людей. Братья напротив братьев.

Махнул на прощанье рукой Кирилл.

Юхан ему ответил.

Махнул на прощанье рукой Яак.

Ответил приветом Нил.

Смотрят братья эстонцам вслед.

– Разошлись наши судьбы, – Нилу сказал Кирилл.

– А может, как раз сошлись, – тихо ответил Нил.

 

Кот Фердинанд, пес Элефант

Немецкий купец Вильгельм Кенигсмарк, при взятии русскими Нарвы, бежал из города.

Бросил он в Нарве дом.

Не жалеет, что бросил дом. Благодарит судьбу, что живым остался.

Бросил он в Нарве торговую лавку.

Не жалеет, что бросил лавку. Благодарит судьбу, что живым остался.

Бросил в Нарве на реке Нарове торговый корабль.

Не жалко ему корабля. Спасибо, что жив остался.

Спрятался беглец где-то на далеком эстонском хуторе. Сидит. Дрожит.

Хорошо жилось в Нарве купцу Кенигсмарку. Нарва – город торговый. Балтийское море почти что рядом. Нарова – река полноводная. Из ближних и дальних стран мира приходят в Нарву торговые корабли.

– Э-эх, жизнь какая была доходная, – вспоминает Вильгельм Кенигсмарк. Понимает: не видать ему больше Нарвы.

Прошло несколько дней. И вдруг приносит хозяин хутора известие: всех, кто жил в Нарве, созывают назад. И горожан, и купцов, и просто рабочий люд.

Усмехнулся Вильгельм Кенигсмарк:

– Не такой я дурак. Так и побегу. Слава Богу, что жив остался.

Прошло еще несколько дней. Снова хозяин хутора приносит все ту же весть. Созывают русские в Нарву всех, кто жил и родился в Нарве: и жильцов, и купцов, и ремесленный всякий люд.

Посмотрел недоверчиво на хозяина хутора Кенигсмарк:

«Может, просто решил от меня избавиться?»

Вновь посмотрел:

«Может, смерти моей желает?!»

Не вернулся в Нарву купец Кенигсмарк.

Сам не пошел, так за ним явились. Ведут его в Нарву. Идет: «Эх, час мой последний пробил».

Прибыл в Нарву. Подвели его к дому:

Видит – все как было. Даже пес Элефант у дверей лежит.

Ведут к реке Нарове, туда, где стоят торговые корабли:

– Твой?

– Мой! – закричал Кенигсмарк.

Говорят купцу:

– Забирай. Промышляй. Торгуй!

Царь Иван Грозный придавал большое значение Нарве, как большому торговому и ремесленному городу. Это по его приказу вернули в Нарву бежавших жителей. Особенно наказывал царь оберегать купцов. Выдал им специальные грамоты. Разрешил без пошлин торговать по всей России.

Доложили вскоре царю:

– Наладилось все в Нарве. Вновь заморских гостей полно.

Обрадовался царь, как такому же известию тогда из Астрахани:

– Ждем вас в гости, торговые гости.

 

Старый город

Продвигаются русские войска в глубь Ливонии. Вслед за Нарвой были взяты крепости и города Нейшлот, Везенберг, Нейгауз. В июле 1558 года московские полки приступили к осаде Дерпта. Упорно сражались немецкие рыцари. Пятьсот пушек обороняли город. Не уставая, палили они по русским, смерть налево, направо сеяли.

Оказался здесь, под Дерптом, среди русских ратников знающий человек – Варсонофий. Пробыл он до этого шесть долгих лет в монахах. Не вынес монастырской жизни. Бежал. И вот сразу из монахов попал в ратники. Ростом он человек высокий. В плечах широкий. Как столб верстовой, сразу в глаза бросается.

Показал как-то Варсонофий рукой на ливонскую крепость, произнес:

– Не Дерпт это вовсе, а город Юрьев.

Сказал, посмотрел на других ликующим взглядом: пусть, мол, все видят, видят и знают, какой он осведомленный человек.

Только не дождался бывший монах удивления.

– Верно, конечно, Юрьев, – послышались в ответ голоса.

Выходит, многие знали другое название этого города.

…Прекрасен современный эстонский город Тарту. Второй по величине в Эстонии. Новые здания. Старые улочки. Река Эмайыги. Тартуский государственный университет.

Юрьев, Дерпт, Тарту – это названия одного и того же города.

Когда-то на этих землях находилось поселение древних эстов – Тарпату. Во времена киевского князя Ярослава Мудрого русские основали здесь город, который был назван Юрьевом. В 1210 году Юрьев был захвачен немцами. Позднее на какое-то время он вновь переходил к России. В годы Ливонской войны им владели немецкие рыцари и бывший Юрьев и будущий Тарту называли Дерптом.

После Риги и Ревеля (так в те годы называлась столица современной Эстонии город Таллин) Дерпт был важнейшим ливонским городом.

Две недели штурмовали войска Ивана Грозного стены рыцарской крепости. Как волны, шли на приступ стрелецкие отряды.

– Возьмем Юрьев, свечку поставлю Богу, – говорил Варсонофий.

Бьют по-прежнему без отдыха пушки. Летят ядра из крепости в крепость. Смерть налево, направо щедрой рукой бросают.

– На слом! На слом! – неслось в рядах ратников.

– Круши! Круши! – кричал бывший монах и мчал на приступ аршинным шагом.

Не пришлось Варсонофию сдержать данное слово. Не поставил он Богу свечку. Не добежал до стен Юрьева. А другие дошли.

Не выдержал Дерпт осады. Сдали немецкие рыцари город.

 

Гариф и дружина

Не поверил Дружина Подкова своим глазам. И в первый миг. Да и вслед за первым.

– Привиделось! Привиделось! Наваждение, сгинь!

Штурмовали русские ливонскую крепость Мариенбург. Неприступной считалась крепость. Глубокое озеро. Среди озера высится остров. На острове крепость. Это и есть Мариенбург. Прямо у стен вода. Только дело было зимой. Замерзло озеро. По льду и шли русские ратники на штурм Мариенбурга. Катили пушки. Ставили туры. Здесь при штурме…

Впрочем, надо начать с другого. Было это во время боев за Казань. Как и сейчас, шли тогда русские войска на крепостные стены. Шел и Дружина. А когда подорвали одну из стен и устремились в пролом, вот тут-то все и случилось.

В бою на какой-то миг вдруг засмотрелся Подкова на одного из казанцев. Уж больно бесстрашно казанец бился. Залюбовался Дружина. И то ли откликнулось отважное сердце в тот миг на отважное, то ли что-то другое в Подкове двинулось, только был момент, когда мог Дружина сразить казанца. А тут вдруг отвел копье. Был он тогда в копейщиках.

Быстротечна при схватке встреча. Разнесло их тут же в разные стороны. Однако почудилось все же Дружине: казанец понял, что русский ратник отвел копье.

Потом снова солдатская судьба их друг к другу бросила. Занес над Дружиной казанец меч. Да вдруг задержал, не опустил на темя. Ответило, видимо, отважное сердце отважному. И вновь раскидал их бой.

Что случилось затем с казанцем, Дружина Подкова не знал. Может, погиб в бою. Может, не вынес плена.

Восемь лет прошло с той поры. И вот Мариенбург. Война с Ливонией. Толкает Подкова вместе с другими пушку. Подтаскивают ее ратники по льду поближе к ливонской крепости. Напрягается Дружина. Уперся плечом. Почувствовал рядом плечо другое.

Поднял глаза.

– Свят, свят!

Рядом тот – из Казани. Как громом сражен Подкова. «Да как же так? Вместе? В одном войске?! Плечо к плечу!» Моргает, моргает, моргает Дружина:

– Привиделось! Привиделось! Наваждение, сгинь!

Прошла минута. Пришел в себя от неожиданности Подкова. Понимает: конечно же, тот самый перед ним казанец. Он. Настоящий. Он!

Слегка улыбнулся Дружина. И казанец легкой ответил ему улыбкой.

«Признал», – понимает Подкова.

Улыбнулся сильнее. И тот сильнее. Шире, шире, плывут улыбки.

Восемь лет прошло с момента присоединения Казани к России. Немало изменений за эти годы произошло в жизни и страны и людей. Многие народы населяют теперь Россию.

В Ливонской войне вместе с русскими ратниками принимали участие и татары, и башкиры, и чуваши, и мордва, и мари, и даже жители далеких Кавказских гор.

– Как звать? – спросил наконец казанца Дружина.

– Гариф.

– Дружина, – назвал себя русский ратник.

Толкают пушку Гариф и Дружина. Идут рядом. Плечо к плечу.

 

«Орел» и «сокол»

Большую роль в победе русских войск в Ливонии сыграли пушки и русские пушкари. Без них не взять бы царю Ивану хорошо укрепленных ливонских крепостей и рыцарских замков.

Пушки в то время чаще называли «наряд». Существовало и выражение «большой наряд» или «стенной наряд». Это большие тяжелые пушки. Главная их задача – пробивать крепостные стены.

Большим пушкам часто давали разные названия, собственные имена. Были пушки «Лебедь», «Павлик», «Куница», «Волк», «Медведь». Пушкари Ефим Зубатый и Фрол Чулок назвали свои большие наряды «Орел» и «Сокол».

Лихими, упорными были в бою и Ефим, и Фрол. Не уступали один другому. Каждому честь дорога. Каждый хочет доказать, что он не просто пушкарь, а – настоящий мастер.

Даже вскоре так повелось, что другие стали гадать на Ефима и на Фрола. Мол, кто из них первый стену вражеской крепости пробьет – Зубатый или Чулок. Какой отличится больше из их нарядов – «Орел» или «Сокол».

Пищальник Лышика Пень даже стал биться на них об заклад, то есть играть на деньги.

Когда штурмовали Нарву, Лышика Пень заявил, что первым стены Нарвы из своего наряда «Орел» пробьет Ефим Зубатый.

Ошибся Лышика.

Первым при штурме Нарвы были «Сокол» и Фрол Чулок.

Пришлось Лышике раскошелиться.

Тогда в следующий раз, а брали в то время ливонскую крепость Нейшлот, поставил Лышика Пень на Фрола Чулка и на его «Сокола».

Вновь не повезло Лышике. Отличился при штурме Нейшлота как раз Ефим Зубатый и его «Орел».

Вновь пришлось раскошеливаться Лышике.

Невезучим оказался Лышика.

Проиграл он, когда брали крепость Нейгауз.

Проиграл, когда брали Дерпт.

То же случилось и при взятии Мариенбурга.

Неудачлив, видать, Лышика. Зол он за свою неудачу на Фрола Чулка и Ефима Зубатова. Даже хотел побить.

А вот Ефим Зубатый и Фрол Чулок удачливы. Удачливы и их большие наряды «Орел» и «Сокол». На поле боя в лучших они всегда, в первых, в везучих. Нет им устали на ратном поле. Нет им равных в пушкарном деле.

Хвалят ратники пушкарей:

– Молодцы. Молодцы. Герои!

Самих называют Орел и Сокол.

– Сокол, ударь из «Сокола»!

– По-орлиному бей, «Орел»!

Не играет Лышика теперь в заклад ни на Ефима Зубатого, ни на Фрола Чулка, ни на кого другого. Лишь на победу ставит.

Смеются другие ратники:

– Хоть ты и Лышика, хоть и Пень, а поступаешь верно.

Движут русские войска вперед. Победа идет к победе.

 

Московит

Ливонский город Лудза был одним из самых близких к русской границе. Переехал границу – улицы Лудзы бегут навстречу.

Жила в Лудзе девочка Айна.

Пугали немецкие рыцари и бароны латышей и эстонцев русскими. Называли их московитами. Всякие небыли о них говорили. Даже видом страшили. Мол, медвежьей шерстью они поросли. Мол, волчьи хвосты у каждого.

Стали и родители пугать своих детей московитами. Чуть нашалят, чуть напроказят ребята, чуть не так поступят, как бы хотелось взрослым, так сразу же:

– Вот московит придет!

– Вот московит тебя заберет!

Шепчут в страхе потом ребята:

– Медвежьей шерстью они поросли.

– Волчьи хвосты у каждого.

Пугали московитами родители и маленькую Айну.

Произошло это в самом начале Ливонской войны. Прошли русские войска стремительно через Лудзу. Задержался лишь небольшой отряд. Среди тех, кто остался в городе, был русский ратник по имени Петр, по фамилии Негожа.

Вскоре в доме, в котором жила Айна, случилась беда. Вспыхнул пожар. То ли в трубе загорелась сажа, то ли на деревянный пол выпал огонь из печки, то ли что-то еще случилось, только взыграло вдруг в доме пламя. Дом деревянный. Дом двухэтажный. Побежал, как стрела, огонь.

Девочка в доме была одна. В комнате на втором этаже. Почувствовала маленькая Айна дымный запах. Побежала к лестнице. Глянула вниз. Бушует пламя. Отпрянула. Заметалась по комнате. Бросилась к окну. Выглянула. Высоко.

В комнате стоял шкаф. Подбежала к нему Айна. Открыла дверцу. Вот где надежное место. В шкафу от огня и спряталась.

Заметались по улице люди. Сбежались к дому.

– Пожар!

Кинулся кто за ведром, кто за багром.

Прибежала мать девочки.

– Айна! Айна! – забилась в истерике.

Русский ратник Петр Негожа как раз в этот момент и оказался рядом с горящим домом. Пылает, ревет огонь. Рыжей гривой из окон рвется.

– Айна! Айна! – кричит несчастная женщина. Показывает руками на второй этаж.

Понял Петр Негожа, в чем дело. Девочка в доме. Быстр на решение русский ратник. Перекрестился. Сказал: «С Богом!» – и бросился в пламя.

Вбежал в дом:

– Айна! Айна! – Взлетел на второй этаж: – Айна! Айна!

Не откликается девочка.

Бушует кругом огонь. Жаром смертельным дышит. Хотел Негожа возвращаться вниз. Да тут словно что-то его задержало. Привлек внимание Петра Негожи шкаф. Приоткрыл он дверку. Вот она – девочка. Ни жива ни мертва. Кажется, даже не дышит. Видно, от страха лишилась чувств.

Схватил Айну Негожа. Пробился сквозь огонь. Вынес из горящего дома ее на улицу.

– Спас! Спас! – сразу понеслись голоса по улице.

– Кто спас?

– Московит.

– Московит?

– Московит!

Узнали люди, что имя русского ратника Петр. Обступили его.

– Петр Московит.

– Спасибо тебе, Московит.

Был он Негожа. Стал Московит. Петр Московит. Тоже звучит неплохо.

Пришла в себя маленькая Айна. Узнала и она, что спас ее русский воин. Смотрит на московита. Гадает:

– А где же медвежья шерсть? А где же волчий хвост?

Ищет глазами. Нет ни хвоста, ни шерсти.

Гадает.

Гадает.

Гадает.

«Видать, от пожара в огне сгорели», – решила Айна.

 

Город Габсаль

Московские войска продвигались все дальше на запад. Вновь были жаркие сражения. Но все чаще встречались ливонские города и крепости, которые – одни после недолгого боя, другие вовсе без боя – открывали ворота русским.

Сдался без боя и город Габсаль.

Ратник из новеньких Плакида Жук поражался:

– Как так – без боя!

Готовился он к войне, к схватке, к настоящему сражению. Храбрость думал свою испытать. А тут без боя! «К чему бы это, – рассуждает Плакида. – Не иначе как будет хитрость». Уверен он, что, как только войдут они в город, выскочат из разных засад и укрытий ливонские воины и перебьют русских.

Однако когда вошли они в город, никто из засад не выскочил, никто вражды к русским не проявил. Наоборот. Едва расположились воины на отдых, как вдруг приходят к ним от горожан посыльные. Приглашают ратников на ужин.

Поражается Плакида:

– Как так – на ужин!

Понимает Плакида: идет война. Сила спешит на силу. А тут вдруг нет боя. А тут вдруг – ужин! «Неспроста это, неспроста, – теперь уже полностью уверен Плакида Жук. – Во время еды отраву небось подсунут».

Пришел он все же с другими на ужин. Однако весь вечер сидел. Ничего не пил, ничего не ел. Смотрит на других, на тех, кто ел, на тех, кто пил. Поражается Плакида. Никто за живот не хватается. Никто в судорогах не корчится. Никто не умирает.

Прошло еще немного времени. Вдруг заиграла музыка.

– Никак пляски затеяли, – всполошился Плакида Жук.

Недоброе сразу почувствовал ратник. «Заманивают, конечно, заманивают. Их бабы небось с ножами. По команде ножами наших сейчас пырнут». Смотрит внимательно он на пляшущих. Нет, не видать ножей.

Весело было в тот день в Габсале. На флейтах, на дудках, на каких-то диковинных струнах играла музыка. Плясали, кружились все. Затем все вместе, взявшись за руки, устроили радостный хоровод.

Смотрел, смотрел на других Плакида. Не сдержался. Левой, правой ногой притопнул. Поднялся. Расправил плечи. Пошел колесом по кругу.

– Чудное, чудное. Невероятное, – твердил в тот вечер Плакида Жук. Смотрел на своих, смотрел на ливонцев: – Словно и нет войны. Так бы и жили все годы вместе. – Подумал, добавил: – Может, когда-нибудь так и будет.

Весело было в тот день в Габсале. Отмечали ливонцы какой-то народный праздник.

 

Показал

Рыцарский военачальник ландмаршал Филипп фон Белль считался одним из самых храбрых немецких воинов. Известно это имя по всей Ливонии.

– Белль упорен в бою.

– Белль удачлив в бою.

– Слов на ветер фон Белль не бросит.

Поклялся ландмаршал, что одержит победу над русскими.

– Покажу себя, – заявил фон Белль.

Русские войска двигались на город Эрмес. Умно поступил фон Белль. Приказал он из тех мест, через которые прошли, направляясь к Эрмесу, русские, привести к себе местных жителей.

Явились к нему трое крестьян-латышей.

Первый вопрос у Белля: сколько к Эрмесу русских идет солдат?

Переглянулись крестьяне.

– Тысяч пять, – заявил один.

– Тысяч пять, – подтвердил второй.

– Да, тысяч пять, – подумав, ответил третий.

– Ладно, пусть будет десять, – накинул Филипп фон Белль.

Второй к латышам вопрос: сколько у русских пушек?

Переглянулись крестьяне:

– Десять, – назвал один.

– Десять, – сказал второй.

– Верно, десять, – подумав, ответил третий.

– Ладно, пусть будет двадцать, – сказал фон Белль.

Прикинул Филипп фон Белль силы русских, прикинул свои. Больше у Белля солдат и пушек. Значит, будет победа на его стороне.

Третий вопрос у немецкого рыцаря: какой дорогой русские воеводы к Эрмесу ведут войска?

Все трое крестьян одну и ту же указали дорогу.

Устроил на этой дороге фон Белль засаду. Стал на пути у русских.

Ждут рыцари появления московских войск. Приготовились к бою. Смотрят дозорные вперед на дорогу.

Ждет от дозорных фон Белль сигнала.

– Ну, как?

– Не появляются русские.

Еще через какое-то время:

– Как?

– Не появляются русские.

И вдруг:

– Русские! Русские!

Только не с той стороны, откуда их ждали. С тыла вдруг появились московские войска.

– Как так с тыла?! – не верит Белль.

Бросились русские в атаку. Начался бой под Эрмесом. Все больше, все больше подходит ратников.

– Тысяч двадцать, – докладывают Беллю.

Ударили русские пушки.

– Штук сорок, – сообщают Беллю.

– Не может быть! – разводит руками Белль.

Не знал в ту минуту Белль, что это латышские крестьяне помогли под Эрмесом русским. Это они, отвечая на вопросы Белля, специально преуменьшали количество московских войск. Это они провели русские отряды обходными лесными дорогами, и те ударили Беллю в спину.

Проиграли сражение под Эрмесом немецкие рыцари. Более пятисот человек осталось на поле боя. Многие рыцари и немецкие дворяне попали в плен.

Обещал показать себя русским Белль. Увидели русские Белля. Идет он вместе с другими в колонне пленных.

Вот он, смотрите, смотрите, смотрите – отважный ландмаршал Филипп фон Белль.

 

Ээд и Энн

Родились они в самом центре эстонской земли. Ээд – это она. Энн – это он. Он и она. Парень и девушка. Молоды оба. Стройны. Красивы.

Счастливы Ээд и Энн. Любят землю свою. Любят небо свое. Любят речку свою. И друг друга – любят.

Несвободные люди и Ээд и Энн. Крепостные они. Немец-помещик, Ганс Плеттенбинд, их хозяин и их господин.

Хотели Ээд и Энн пожениться. Не разрешил помещик.

Ходили к немцу родные Энна.

Отправил помещик куда-то подальше Энна. Послал на барскую кухню работать Ээд.

Рухнуло счастье. Погибли надежды. И вдруг…

Проходили теми местами русские. Бежал без оглядки немец-помещик. Бросил свои владения. Бежал помещик. Зато к дому родному вернулся Энн.

Вот снова вместе сердца молодые. Он и она. Ээд и Энн. Энн и Ээд. Нет хозяина больше над ними. Сами себе господа. Могут теперь жениться.

Сыграли эстонцы веселую свадьбу. От угощений ломился стол. Пригласили на свадьбу и русских ратников. Все понимают – без них не бежал бы помещик-немец, не было бы этой свадьбы. Усадили гостей на почетном месте.

Идет по кругу щедрая здравица:

– За молодых!

– За урожай!

– За землю-кормилицу!

– За долгий век!

И все в один голос:

– За людское добро!

– За соседство!

Спели хозяева потом по-эстонски. Гости по-русски спели. Прошли в танце эстонские люди. Ответили русские русской пляской.

Солнце покинуло выси. Месяц идет по небу.

Не утихает свадьба.

Месяц покинул выси. Солнце плывет по небу.

Не утихает свадьба.

Смотрит на землю солнце:

– Люди, цените дружбу!

Небывалая вышла свадьба. Счастливы Ээд и Энн.

 

Непобедимый Густав

На горе высится замок Лоде. Замок как замок. Крепостные стены. Высокие башни. Бойницы в башнях. Ров перед замком. Подъемный мост. Вода под мостом во рву.

Живет в нем рыцарь Густав фон Зидлиц. Был он со своими воинами под Нарвой. Принимал участие в сражении с русскими. После падения Нарвы вернулся в свой замок. Теперь отдыхает. С русскими в это время наступило как раз временное перемирие. Был перерыв в боях. Лежит замок в стороне от основных дорог. Укрыт лесами. Можно пожить спокойно.

Густав фон Зидлиц – молодой рыцарь. Жил в замке и рыцарь старый. Отец Густава – Вольфганг фон Зидлиц.

Был старый Зидлиц в какой-то войне контужен. Странность имел с тех пор. Каждое утро поднимался он на самую высокую башню замка. Брал в руки подзорную трубу. Медленно подносил ее к глазам. Внимательно смотрел в одну, затем в другую, затем в третью и, наконец, в четвертую сторону. Затем говорил:

– Алес гут. Все хорошо, – и спускался вниз.

Привыкли в замке к этой причуде. Не обращали внимания на старого рыцаря. Правда, слуги Алесгутом его прозвали.

И вот Алесгут как-то снова поднялся на башню.

Взял в руки подзорную трубу. Медленно поднес к глазам. Посмотрел через трубу в одну сторону. Посмотрел во вторую, в третью. Перевел трубу на четвертую сторону. И тут! Видит – приближается к замку войско.

– Идут! Идут! – закричал Алесгут. – Идут!

– Кто идет?

– Они! Они! Московиты! Русские!

Удивился Густав фон Зидлиц. Так ведь перемирие! Поднялся молодой рыцарь сам на башню. Взял в руки подзорную трубу, да тут же понял – не нужна труба. И так все видно. Окружают отряды замок со всех сторон.

– К бою! – прокричал Густав фон Зидлиц. – Форвертс! Вперед!

Под стенами Лоде развернулся бой. Только этот бой был совсем не с русскими. Произошло восстание местных крестьян.

Не только здесь, но и под Ревелем, под Ригой, в других ливонских землях поднимались в те годы на бой с немецкими рыцарями эсты и латыши. Заметались немецкие помещики. Не знают, кого опасаться больше. То ли ратников из России. То ли ливонских мстителей.

Самоотверженно всюду сражались восставшие. Вот и под замком Лоде. Атаковали восставшие Лоде. Еще немного – и взяли бы штурмом рыцарский замок. Однако удержался Лоде. Крепкими были стены. Надежной была охрана.

К тому же из соседних замков на помощь прибыли со своими войсками другие рыцари.

Подавили немецкие рыцари восстание местных крестьян.

«Прославился» этой победой Густав фон Зидлиц. Даже свои шутили:

– Непобедимый Густав.

 

Илгварс

Не испугаешь страшным ратного человека. Но тут даже видавшие виды вздрогнули.

Шла стрелецкая сотня сотника Романа Тутолмина лесом. Вдруг видят ратники – к стволу огромной сосны, лицом к дереву, человек привязан. Гол человек. Искусан, изъеден весь комарами. Спина от ударов плетьми до костей иссечена.

Ясно: забит человек. Подошли ратники к сосне. Прислушались. Нет, кажется, жив. Значит: бит, не добит. И брошен.

Отвязали, сняли они человека. Понимают – лат.

Пришел тот в себя. Застонал. Но опять забылся. Когда несчастный очнулся снова, с вопросом к нему стрельцы:

– Звать-то как? Звать?

– Илгварс, – простонал человек.

– Кто же тебя?

– Рыцарь.

– Да мы ж его!

Узнали русские ратники историю Илгварса. Был у Илгварса сын – маленький Гунар. Рос мальчик без матери. Скончалась у Гунара мать. Все время мальчик с отцом. Была у рыцаря необычная ферма. Жили на ней павлины. Называл их рыцарь райскими птицами. Илгварс как раз работал на этой ферме. Здесь же целые дни проводил и Гу нар. Среди птиц у рыцаря был любимый петух. Огромного роста был этот райский петух. И очень красив. Имел он длиннущий, длиннущий хвост. Волочился тот по земле за петухом, как королевская мантия. Бывали минуты, когда совершалось чудо. Хвост у петуха вдруг подымался. Тянулся к небу. Распускался огромным веером. Переливался красным, синим, зеленым цветом. Рябило тогда в глазах. Замирал от этой прелести маленький Гунар.

Гордился рыцарь своим петухом. И вот однажды то ли что-то недоброе съел петух, то ли кто-то отраву ему подсунул, только негаданно сдох петух.

Заподозрили Гунара. Рыцарь приказал схватить мальчика. Били его кнутами. Допрашивали. Не вынес Гунар побоев. Умер.

Отгоревал на могилке сына Илгварс. Направился в лес. Вернулся с большой дубиной. Решил он рыцаря убить. Однако был схвачен. Придумал страшную смерть ему рыцарь: запороть кнутами, тело оставить в лесу на съедение комарам и зверю. Исполнили слуги лютый приказ немецкого рыцаря.

Отошел, отлежался Илгварс, смотрит на русских ратников:

– Нет мне пути домой.

Подумали русские, пригласили с собой в поход.

И вот пристал Илгварс к стрелецкой сотне сотника Романа Тутолмина, а точнее, к десятку десятника Постника Дыбы. Было их девять в десятке тогда человек. Погиб один из стрельцов недавно. Занял его место Илгварс. Стал в десятке как раз десятым.

Лютым в бою был Илгварс. Не знал усталости на бранном поле.

Шепчутся стрельцы:

– Рыцаря своего ищет.

Неизвестно: нашел, не нашел он рыцаря. Точно лишь то: был Илгварс – ливонский житель – в русском стрелецком войске. Славу храброго заслужил.

 

Лучники

Сходили на нет при Иване Грозном и лук, и стрелы. Устаревшим были уже оружием.

Но тут…

Русские двигались к городу Вейсенштейну. По дороге они узнали, что в 50 верстах от этих мест с большим рыцарским войском находится сам великий магистр Ливонского ордена Готгард Кетлер. Великий магистр – значит самый старший, самый главный над всеми рыцарями. Четыре пеших, пять конных полков под началом Кетлера.

Отдали воеводы приказ: быстрее идти навстречу рыцарским полкам.

Стремительно пошли войска. Торопят сотники и десятники:

– Одна нога тут, другая там!

– Одна нога тут, другая там!

Готовятся воеводы нанести неожиданный удар по Кетлеру.

Быстро идут войска. Однако вскоре путь им преградили топкие места и болота. Проваливаются в трясину по брюхо, по шею кони. Застревает наряд, телеги.

Перекликаются ратники:

– А-у-у!

– О-го-го!

Ропщат:

– Эка ж места проклятущие!

– Бросил под ноги нам черт болота.

– Ничего, ничего. Черт не утянет, леший не схватит. Смелей вперед.

Весь день штурмовали войска болота. Вот и снова сухое место. А вот и рыцари Кетлера.

Ударили русские.

Приняли рыцари бой. Однако пока русские шли, пока одолевали болота, наступила уже темнота. Какой же бой в темноте? Соседа и то не видно. Что же делать? Прекратить сражение? Напали русские на рыцарей неожиданно. В этом их преимущество. Бой отложить на завтра, значит, облегчить положение Кетлера.

Не прекратили русские бой. Ночной бой – непростое дело. Кругом темнота. Кругом чернота. И все же приладились воины. И русские, и ливонские. Когда стреляли из ружей тех времен, то вместе с зарядом из ружейного ствола вылетал и огонь. Вот и целили сейчас по этим огням противники. Увидит воин неприятельский выстрел и тут же туда стреляет. Несет потери и та сторона и наша.

И вот тут…

– Лучников сюда! Лучников! – прошла по русским рядам команда.

Удалой народ лучники. Туго натянута тетива. Смертельным жалом летит стрела.

Правда, большинство русских воинов уже было вооружено пищалями, то есть ружьями, стреляли пулями, но находились в войсках, совершавших ливонский поход, еще отряды и лучников.

– Лучников сюда! Лучников!

Прибыли лучники. Перестали русские стрелять из ружей. Вышли лучники вперед.

И вот… Все изменилось на поле боя. Стреляя по русским, немецкие солдаты не видели теперь цели. Уходят пули куда-то в ночь. Зато русские лучники по ружейным вспышкам определяли место, где находились немецкие стрелки, и тут же без промаха били рыцарей.

Ночное сражение продолжалось полтора часа. Лучники и решили его исход. Бросились в завершение боя русские врукопашную. Не удержались ливонские рыцари. Дрогнули. Побежали.

Русские ратники гнали их несколько верст. Дошли до глубокой реки. Рядом оказался мост. Кинулись на него рыцари. Не выдержал, обвалился под их тяжестью мост. Многие потонули.

Правда, сам Кетлер остался жив. Бежал он с немногими уцелевшими немецкими солдатами.

– Э-эх, пожалела его стрела, – сокрушались лучники.

 

Три ивана

– Ну, ну – расскажи.

И вот уже в какой раз Абдул-Кериб начинал рассказывать про Кавказ. Про высокие горы, про вечные снега на вершинах гор. Про глубокие ущелья, стремительные реки. Про дома, повисшие над горными обрывами. Про крик орлов и разноцветье высокогорных трав.

Слушал зачарованно молодой ратник Иван Верша.

Поражался, услыхав про горы:

– Чтобы земля и так вздыбилась! – Поражался, узнав про снега на горах: – Как же так? Как же так? Оно раз горы, так к солнцу ближе!

Абдул-Кериб из Черкесии. Не один он. Принимали участие в Ливонской войне несколько отрядов людей с Кавказа.

Сдружился с Иваном Абдул-Кериб. Вместе под Нарвой были. На стены других крепостей ходили. Под Нейшлосом сражались оба.

Крепость Нейшлос стояла на северном берегу Чудского озера. Важен Нейшлос для русских. В этом месте из озера вытекает река Нарова. По реке Великой, затем по Чудскому озеру и Нарове проходил речной путь из русского Пскова в Балтийское море. Перекрывала немецкая крепость этот путь.

Здесь, под Нейшлосом, Иван Верша и совершил свой солдатский подвиг. Спас он от смерти Абдул-Кериба. Обрушился рыцарь с мечом на черкеса. Хорошо – оказался рядом тогда Иван. Бросился ратник под рыцарский взмах. И как затем все случилось, даже представить трудно. Вырвал на взмахе он меч из рук рыцаря. И тут же немца тем же мечом сразил.

Поражались тогда другие:

– Эка же сила!

– Эка же удаль!

Выходит, немец меч на погибель себе ковал.

Обнял друга Абдул-Кериб:

– Кунак. Кунак. Верен буду тебе до гроба.

Приглашал он Ивана к себе на Кавказ:

– В горы поедешь. Восходящее солнце увидишь первым.

Мечтал Иван Верша попасть на Кавказ. Подняться в горы и первым увидеть солнце.

Не судьба. Погиб он вскоре при штурме новой ливонской крепости.

Вернулся с войны домой Абдул-Кериб. Женился. Родился сын у Абдул-Кериба. В память о русском друге назвал он его Иваном.

Второй родился сын у Абдул-Кериба. И этого тоже назвал Иваном.

Третьего сына Абдул-Керибу судьба послала.

– Быть и тебе Иваном! – сказал Кериб.

Старший, средний и младший – три брата, три Ивана растут на Кавказе.

 

Красный крест по белому

Сенька Косой и Курбат Босой – московские мальчишки. Два соседа, два одногодка. Друзья они, неразлучные приятели.

Растолковывал как-то Курбат Сеньке про ливонских рыцарей:

– В латах они, в доспехах. А сверху плащ белый. На плаще, на груди и на спине, – красный крест по белому.

Живут Сенька и Курбат на берегу реки Яузы. А напротив на той стороне реки на высоком холме – монастырь, Андроневым называется.

Крутился как-то Сенька Косой возле Андронева монастыря, заглянул за монастырскую стену и ахнул. Идет человек по подворью.

«Рыцарь, – соображает Сенька. – Ливонский рыцарь!» Не верит. «Рыцарь, неужто рыцарь?!» И сразу же: «Так это же снится». Ущипнул себя в руку, ущипнул себя в щеку. Нет, не снится. Кошельком раскрылся у Сеньки рот:

– Откуда же здесь, на Яузе, ливонский рыцарь?!

Метнулся к другу:

– Курбат! Курбат!

Рассказывает, торопится:

– Красный крест по белому. Доспехи. Латы. Ливонский рыцарь!

– Не врешь?

– Прибей меня гром!

Бегут они к Андроневу монастырю.

– Красный крест по белому, – повторяет Сенька.

Прибежали, сунулись за ограду. Никого за оградой. Пусто. Какой-то монах одиноко бредет по монастырской площади. Галка, с ближайшего дерева глянув на мальчишек, недовольно каркнула.

Смотрит Курбат на Сеньку. Обманул!

– Таратуй, обманщик, – сказал Курбат.

Зря он обижался на Сеньку.

В первых же боях с Ливонским орденом русскими в плен было взято много немецких рыцарей. Приказал Иван Грозный отправить пленников в Москву. Показать народу. Часть из них как раз и поместили временно рядом с Яузой в Андроневом монастыре.

И вот:

– Ведут!

– Ведут!

Несется по московским улицам:

– Ведут!

– Ведут!

Несется по московским улицам:

– Рыцари!

Сенька Косой и Курбат Босой тоже вместе со всеми дивиться на немцев бегали. Гонят пленных рыцарей по Москве.

– Вон – он! Вон – он! – кричит Сенька. Тычет пальцем на высокого рыцаря.

Идет тот, ссутулив плечи. В доспехах, в латах. На плаще – красный крест по белому.

Смотрят на пленных немецких рыцарей московские жители.

– Значит, сила сломила силу.

 

Кормление

– Новый князь – на кормление!

– Новый князь – на кормление!

Новость неслась по городу Любиму. Передавалась из дома в дом, от одного жителя к другому.

Царь за заслуги своим приближенным раздавал вотчины и даже целые города. Получивший такой дар имел право с населения собирать в свою пользу всякие подати и налоги. Это и называлось кормлением.

Успехи русских войск в Ливонии продолжались. Шла к царю Ивану тогда удача. Русские войска во многих местах вышли к Балтийскому морю, доходили до Риги, до Ревеля, даже до прусской границы. Пало немало ливонских замков и городов.

Стоял август 1560 года. Иван Грозный приказал штурмовать Феллин. Крепость Феллин считалась одной из лучших в Ливонии.

Окружили ее русские войска, перекрыли все пути, начали осаду города.

Прошел слух, что в крепости находится бывший великий магистр Ливонского ордена – Фюрстенберг. Долго пробыл во главе ордена Фюрстенберг. Всего лишь год, как заменил его Кетлер. Стар Фюрстенберг. Более молодой пришел к власти. Не удалось под Вейсенштейном взять Кетлера в плен. Мечтают ратники теперь захватить Фюрстенберга.

– Схватили?

– Схватили!

Смельчаки ходили в разведку. Верно, в крепости находится Фюрстенберг.

Три недели под ударами русских пушек держалась ливонская крепость, но вот пушки пробили стены. Сдался упорный Феллин.

Взяли русские крепость:

– Где Фюрстенберг?

– Где Фюрстенберг?

– Здесь Фюрстенберг.

Разыскали. Схватили. К царю доставили.

Рад Иван Грозный большой победе. Благодарит за Феллин, за Фюрстенберга воевод и ратников.

…Ждут в городе Любиме нового князя на кормление.

Прибыл.

Интересуются жители у слуг:

– Откуда?

– Из Ливонии.

– Значит, за воинские заслуги. За победы великие. Как звать?

– Фюрстенберг.

– Как, как?

– Фюрстенберг.

Разводят жители руками:

– Неизвестный какой-то, вроде нерусский, заморский князь.

Когда Фюрстенберга вели к русскому царю, не ожидал бывший великий магистр пощады. Стар Фюрстенберг. Горд Фюрстенберг. Не дрогнет перед русским царем. Не упадет на колени. Не побоится смерти.

Не дрогнул великий магистр перед русским царем.

Не упал на колени.

Не побоялся смерти.

Готов был Фюрстенберг к худшему. Глаза поднял к небу. С жизнью прощался.

Однако неожиданно милостиво встретил его царь Иван. Долго смотрел на старика. На седины его, на морщины. О чем-то думал.

Затем отпустил Фюрстенберга. Все поражались: распорядился Иван Грозный отправить старика в город Любим на кормление.

Кормили, поили его горожане. До самой смерти в Любиме прожил.

Победы русских войск в Ливонии нанесли сокрушительные удары по Ливонскому ордену. Теперь с падением Феллина он и вовсе распался.

Говорили тогда в России:

– Александр Невский начал, а мы добили.

Как военная сила скончался Ливонский рыцарский орден. Зачеркнула его История.

 

Всю свою жизнь царь Иван IV боролся с боярами, боролся за упрочение своей царской власти. Он хотел видеть Россию объединенным, мощным государством. Лишь сильная царская власть, по его мнению, могла сделать это. Бояре не хотели терять своих прав. Упорно сопротивлялись. Противодействие бояр Иван IV решил сломить силой.

В 1565 году Иван Грозный создал опричнину – особое войско из приближенных и верных ему людей.

Наступило суровое время. Беспощадно расправлялся царь Иван со своими настоящими и предполагаемыми врагами. Отправлял людей на казни, на муки. Опричники, а часто и сам царь, проявляли поразительную жестокость. О тяжелых годах опричнины, о необузданных, неуравновешенных чертах характера царя Ивана IV вы и узнаете из рассказов, составивших эту главу.

 

Новые обиды

Случилось это еще до похода русских войск в Ливонию. Заболел тяжело царь Иван. Пошел слух, что не выживет. Возник вопрос о судьбе престола. Совсем недавно у царя Ивана родился сын. Назвали мальчика Дмитрием. Крохотный он совсем. В пеленках еще барахтается.

Плохо царю Ивану. Смерть действительно вот-вот постучится в двери. Потребовал тогда Иван от бояр, чтобы они присягнули на верность маленькому Дмитрию.

Зашептались бояре:

– Не нужен нам малолеток.

– Не хотим пеленочника.

– Не хотим Захарьиных.

Не хотят бояре Дмитрия, опасаются, что тогда власть в стране достанется Захарьиным – родственникам царицы Анастасии, матери маленького царевича. Многие же из бояр сами мечтают об этой власти.

Присяга в те времена считалась принятой, если человек поцелует крест. Иван IV требовал от бояр немедленного целования креста. Многие присягнули. Однако нашлись и такие, которые прикинулись больными. Князь Иван Шуйский под каким-то предлогом и вообще попытался от целования креста отказаться. Заколебался и один из героев Казанской битвы князь Александр Борисович Горбатов-Шуйский.

Время было напряженное, неясное.

Бояре стали называть свою кандидатуру на русский престол. Произносили имя князя Владимира Старицкого. Князь Владимир Андреевич Старицкий был двоюродным братом Ивана Грозного. Строен, статен, красив князь Старицкий. Посмотришь на царя Ивана, посмотришь на князя Владимира Андреевича, не царем Иваном, Старицким залюбуешься.

А главное, характером он незлобив. С таким боярам ужиться проще. Потянулись к Старицкому все те, кто был вообще против сильной царской власти. Все те, кто мечтал о том, чтобы сохранилось все по-старому, не были нарушены прежние боярские права и боярские привилегии. Оказался в те годы Старицкий не только соперником Иванова рода на русский престол, но как бы и врагом самой идеи Ивана Грозного о государственном единоначалии.

Царю Ивану становилось все хуже и хуже. Бояре подходили на цыпочках к комнате больного.

– Дышит?

– Пока дышит.

– Скоро?

– Скоро.

С минуты на минуту ждали конца. Не сбылись боярские ожидания. Царь Иван пересилил болезнь. Пройдут годы. Не забудутся царем Иваном ни старые боярские, ни новые обиды. Подымется тяжелая рука государева.

 

«Ненужно царя другого»

В воскресенье 3 декабря 1564 года царь Иван Грозный неожиданно покинул Москву. Увез семью, забрал с собой казну и дорогие иконы, а также большую свиту.

Затихли все. Следят, куда же движется царский поезд.

Вот она, первая весть:

– Прибыл в село Коломенское. (Это было недалеко от Москвы.)

Через две недели:

– Прибыл в Троицкий монастырь. (Это уже от Москвы изрядно.)

Прошло еще время:

– Прибыл в Александрову слободу. (Почти сто верст от Москвы Александрова слобода.)

Ждали новых вестей. Однако дальше царь Иван не двинулся. Остался он в Александровой слободе.

Через месяц царь направил в Москву послание. Сообщал Иван Грозный, что отрекается от престола.

Растерялись бояре. Не знают, печалиться, радоваться ли. Вот и боярин Мансур Дупло. Все думал, как поступить: выступать за Иваново отречение, не выступать. Скажешь – да, а царь одумается, и попадешь на плаху.

Бегал Мансур Дупло к другим советоваться. Пришел к соседу князю Фаддею Затонскому. Мол, что скажешь, соседушка-князь.

Конечно, рад был бы князь Фаддей Затонский, если бы царь Иван действительно отрекся от трона. Однако ушел он от прямого ответа. Осторожен, осмотрителен князь Фаддей.

Пошел боярин Дупло к другому соседу, к боярину Истоме Лыкову. Конечно, рад был бы Истома Лыков, если бы царь Иван покинул русский престол. Однако вслух свои мысли произносить не стал. Выжидал, осторожничал боярин Истома Лыков.

В своем послании царь Иван говорил не только о желании уйти от власти. Он высказывал также жалобы на бояр и приказных людей, упрекал их в нерадивости и даже в изменах.

Заёкали боярские сердца.

Из Александровой слободы царь Иван обратился и к черному, то есть к простому посадскому люду. Однако тут уже не было грозных суровых слов. Писал царь, чтобы посадские люди «никакого сумнения не держали», что опалы на них не будет и царского гнева нет.

Забурлила Москва.

Устали они от боярских смут. Они – за царя Ивана. На стороне царя и купеческий люд. Поощряет государь дела торговые. «Наш он царь, хотя и крутой, и грозный. Не нужно царя другого».

Должны были высказать свое мнение князья и бояре.

Чертыхнулся боярин Мансур Дупло. Однако сказал:

– Не нужно царя другого.

Чертыхнулся князь Фаддей Затонский. Однако сказал:

– Не нужно царя другого.

Чертыхнулся боярин Истома Лыков. Однако сказал:

– Не нужно царя другого.

И другие князья и бояре за царя Ивана слова сказали.

В Александрову слободу были направлены посыльные. Просили они, чтобы царь Иван «государства своего не оставлял» и всем владел и правил, как посчитает нужным.

Принял Иван Грозный послов из Москвы. Выслушал. Согласился остаться на русском троне. Ушли посыльные.

Сверкнули глаза Ивановы. Налились свинцом:

– Ужо!

Сжались в кулаки, до боли в пальцах, царевы руки. Поднял он посох и грозно по полу стукнул.

 

Особые

Дивились все на Гришку Плещеева.

– Ну и ну!

– А зачем же собачья морда у седла?

– Шерсть-то, шерсть-то к чему, как метла, на конце кнутовища?

Ухмылялся Гришка. Выпячивал губы:

– Для опознания.

Сидит Гришка на высоком коне. Сверху на Гришке грубая, почти нищенская роба. Откинул край: с внутренней стороны роба подбита овчинным мехом. Откинул сильнее. Под робой – нарядный кафтан. Суконный. Золотом шитый. Заметили люди – снова мех, но не овчинный теперь, а то ли куний, то ли соболиный. Дорогой, редкий.

– О-го!

Но не столько людей поразил Гришкин наряд – бедная роба и дорогой кафтан, – сколько то, что к шее лошади, на которой сидел Гришка, была привязана собачья голова. В руках у Плещеева плеть. На ее конце метелкой болтается кусок шерсти.

– Дивное что-то, – поражаются люди.

Поселившись в Александровой слободе, Иван Грозный провозгласил опричнину (опричнина от слова «опричный» – особый) – создал отдельный, особый воинский корпус. В него было зачислено 1000 человек.

Гришка Плещеев – один из опричников.

– Что же это такое? – интересуются люди.

– При царе будем, – отвечал Гришка.

– Так мы ж тоже все при царе.

– Это другое дело, – растолковывал Гришка. – Мы опричные. Мы особые. Царь нам верит. Царь выделяет. Но, но, – прикрикнул на сдвинувшуюся было лошадь. – Стой!

Давно уже зрел у Ивана Грозного план нанести решительный удар по боярству. И вот создана опричнина.

Отбирал царь людей в опричники с особым расчетом. Попали туда и богатые люди из старых княжеских родов, и представители боярской знати. Но большинство опричников были выходцами из незнатных фамилий или из малоземельных дворян. Выдвигал таких людей Иван Грозный. Поддерживал. Считал, что они будут более преданно служить и ему, и государству.

Гришка Плещеев был как раз из таких – небогатых.

– А голова-то собачья зачем? Голова у конячьей шеи? – не отпускают Гришку жители.

Посмотрел Гришка с высоты на людей:

– Будем кусать, как собаки.

– А метла?

– Выметать все крамольное, царю неугодное.

Присвистнул Гришка. Коня вшпорил. Умчался.

Заболталась на скаку собачья голова. Заметалась на кончике плети волосяная метла по ветру.

 

Старый и новый

Стоял в тот день крик по всему Белёву. С насиженных дедовских мест выселяли князя Данилу Гавриловича Холмского. Несколько веков тому назад, еще при Ярославе Мудром, здесь поселились Холмские. Вот ведь с каких годов.

Любит князь свою вотчину, свой Белёв. Любит Оку, хотя она еще и не очень широка в этих местах. Любит простор под Белёвом. Лес, что на той стороне реки.

Всё и всех знает здесь князь Данила Гаврилович. И князя все знают. Приросли к нему. И дворяне, и страдники, то есть крестьяне, и все остальные. Есть на кого опереться князю. Вот уж где-где, а здесь, в Белёве, он воистину – князь. Владыка.

И вот приказ царя Ивана – выкатывайся из родного гнезда, князь Данила.

Под опричнину Иван Грозный отдавал целый ряд уездов и городов. Сюда вошли Можайск, Вязьма, Ростов, Ярославль, Козельск, Вологда, другие города. Вошел и Белёв. Из опричных городов и уездов царь приказал выселять старых владельцев и вместо них помещать опричников.

Не без умысла так поступал Иван Грозный. Прав князь Холмский – отрывал царь неугодных ему князей и бояр не только от старых вотчин, но, главное, от старых связей, привязанностей и привычек. Лишал опоры и тех корней, которые давали им власть.

Чернее тучи ходил князь Холмский по отчему дому.

– Так-то – за родовые заслуги. Собирайся. Езжай. Да куда? В Казанские земли. К черту под язык, к сатане под лавку, – ругался князь.

Действительно, многих князей и бояр Иван Грозный переселял на Среднюю Волгу. И тут есть расчет у царя Ивана – пусть обживают русские новые земли.

Не может успокоиться князь Холмский:

– Ирод! Подальше от Москвы гонит. Своих-то – к себе, поближе.

И в этом тоже не ошибался Холмский. Окружил царь Иван Москву надежным кольцом опричников.

Отдают земли, усадьбу, дом и все ранее принадлежавшее князьям Холмским опричнику… Князь Данила Гаврилович даже фамилии не запомнил. Первый раз слышит.

– Ни роду ни племени, – снова кривится князь. – Э-эх, клюкой бы, вурдалака, по темени. – Повел головой по кругу: нет ли кого поблизости, и в мыслях – затаенных, запрятанных: – Заодно б и его той же клюкой – царя-ирода, Ивашку.

Приказ есть приказ. Собрались Холмские. Покатили телеги.

А навстречу тоже идут телеги. Опричник. Новый владелец едет.

 

Рюриковичи

Красив князь Владимир Старицкий. Незлобен. А главное – смелый и добрый воин.

Ходил под Казань воеводой Владимир Старицкий. Отличился в боях под Казанью.

– Брат мой. Кровь моя, – не раз говорил Иван Грозный, обращаясь к своему двоюродному брату Владимиру Старицкому.

Оба они из Рюриковичей, то есть потомки знаменитого русского князя Рюрика. Нет на Руси других, кроме них, потомков.

Хотя и ценил царь Иван Владимира Старицкого, однако все же где-то на душе у царя всё время неспокойно было. Понимал царь Иван, что многие и среди князей, и бояр, и детей боярских, и просто дворян, и людей служилых не его, Ивана, а князя Владимира Андреевича видеть русским царем желали бы.

А тут еще нашлись шептуны.

– Ты, батюшка, да князь Владимир – всего лишь двое вас осталось из Рюриковичей.

Намекали наушники Ивану Грозному, что, мол, и князь Старицкий царских кровей, мол, и он право на русский престол имеет.

– Остерегись, остерегись, государь!

Ударило Ивана Грозного по больному. Принялся коситься в сторону Старицкого. К тому же пошли ночные видения. Стал являться во сне царю Ивану князь Владимир. И все в одном виде: идет князь Владимир Старицкий со скипетром в руке, в царских регалиях.

Мучают царскую душу страшные подозрения. Точат, терзают грудь.

Не выдержал царь Иван. Начал с того, что лишил он князя Старицкого его Старицкой вотчины. Переселил.

– Не будет гнезда осиного!

Свою родную тетку – мать Владимира Старицкого, злую на язык княгиню Евфросинью, – тоже не забыл. Постригли, погнали силой ее в далекий монастырь, в монахини.

Чуть отлегло от души у Грозного. И тут:

– Признался!

– Признался!

– Кто признался?

– Повар.

Сыскались недобрые, злые люди. Подкупили они царского повара, и тот показал, будто бы князь Владимир Старицкий дал ему яд, требуя, чтобы тот отравил царя.

Хотел было усомниться Иван, да что-то внутри: «Так и есть, так и есть. Так оно даже лучше. Возрадуйся».

Перекосилось лицо у Грозного:

– Смерть!

Схватили царские слуги князя Владимира Андреевича. Заставили выпить отраву. Скончался Владимир Старицкий.

Успокоился Грозный – один он остался теперь из Рюриковичей.

 

«Перебираем»

Расправы царя Ивана Грозного над боярами начались еще до гибели князя Владимира Старицкого. В числе первых был казнен один из героев казанской победы воевода Александр Борисович Горбатов-Шуйский. Не простил ему царь Иван колебаний в тот день, когда лежал он при смерти и когда присягали бояре на верность малолетнему сыну Ивана Грозного царевичу Дмитрию.

Погибли боярин Головин, князья Оболенские, погибли другие.

После смерти князя Владимира Старицкого были казнены боярин Иван Иванович Турунтай-Пронский, воевода Кирик-Тырнов, князья Шаховские, князья Ушастые. И пошло. И пошло.

Беспощаден царь Иван к своим настоящим и предполагаемым врагам. Подозрителен. Гору в песчинке видит.

Свирепствуют опричники. Придумывают разные казни: одного посадят на кол, другого четвертуют, третьего тонкой веревкой надвое перетрут.

Пример подает сам царь.

Воевода Никита Козаринов-Голохвастов, опасаясь царской немилости, бежал из Москвы, постригся в монахи и тайно поселился в какой-то лесной обители. Не избежал он державного гнева. Разыскали его опричники.

– Найден, – доложили царю.

– В лесной обители?

– В монахах укрылся, великий царь.

Приказал Грозный прикатить бочку пороха.

Усадили на бочку Голохвастова. Подвели, подожгли фитиль.

– Он же монах, он ангел, – рассмеялся злорадно царь. – Вот пусть и летит на небо.

Грохнул громом зловещим взрыв.

Долгие годы Ивану Грозному честно служил боярин Иван Петрович Федоров-Челяндин. Одним из главных был он в Боярской думе. Ценил его Грозный. И вдруг резко изменилось к нему отношение. Показалось царю, что Челяндину мало почестей, жаждет он большей власти.

Вызвал Грозный Челяндина во дворец. Подвел к царскому трону:

– Садись!

– Что ты, государь. Что ты!

– Садись!

Не знает Челяндин, как поступить. И престол царский занимать негоже, и ослушаться царя нельзя.

– Садись! – закричал Иван. Грозно глаза сверкнули.

Сел Челяндин.

– Ты имеешь то, что искал, – произнес царь. Взял кинжал и заколол Челяндина.

Ожидал расправы и воевода князь Василий Прозоровский. Узнал Грозный, что Прозоровский любил медвежью охоту.

– На медведя ходил?

– Ходил, государь.

Приказал Грозный пригнать медведя. Привели медведя. Большого. Шатуна. Злого. Голодного. Распорядился Иван Грозный выпустить его на Прозоровского.

Растерзал шатун безоружного человека. Продолжаются казни. Карает Иван Грозный правого, неправого. Рушит боярство.

– Перебираем людишек. Перебираем.

 

Новгород

– А-а-а! За что, батюшка?!

Сабля опричника сверкнула, как молния. Покатилась с плеч голова несчастного.

Древний Новгород – чудо родной земли. Река Волхов. Озеро Ильмень. Новгородский кремль. Башня Княжья. Башня Дворцовая. Знаменитый Кукуй. Софийский собор. Церковь Покрова. Церковь Входа в Иерусалим. Вечевая площадь. Знаменитая Торговая сторона.

Был когда-то Новгород самостоятельным, не зависящим от Москвы городом. Его даже называли «Господин Великий Новгород». При царе Иване III, деде Ивана Грозного, Новгород потерял свою независимость и был присоединен к Москве.

Жил в Новгороде Неудача Цыплятев. Из богатых он людей, из зажиточных. Нет уже прежней знатности у Новгорода. Однако Неудача Цыплятев по-прежнему его называет:

– Господин Великий Новгород.

Да и другие называют. Есть и такие, которые вообще против Москвы недоброе скажут.

И вот кто-то донес в Москву царю Ивану Грозному, что якобы новгородцы вынашивают план измены. Поверил Грозный доносу. Даже обрадовался. Имеются в Новгороде недовольные. Вот и есть повод у Ивана Грозного утвердить свою окончательную власть над Новгородом.

В январе 1570 года во главе пятнадцатитысячного опричного войска Иван Грозный неожиданно появился на берегах Волхова.

Установили опричники вокруг Новгорода сторожевые посты и заставы. Приказ:

– Всех задерживать. Никого не выпускать из города. Больше месяца пробыл Иван Грозный в Новгороде. Все это время не прекращались казни.

Был схвачен и Неудача Цыплятев. Пытали его опричники.

– Измену умышлял?

– Упаси Господи.

– «Господин Великий Новгород» говорил?

– Так это по глупости.

Короток суд у опричников. Вместе с другими погнали Цыплятева к Волхову. Тут главное место казни. Сотни людей в те дни лишились здесь жизни. Погиб и Цыплятев.

Сбросили опричники тела казненных в Волхов. На их место новых ведут людей.

Что там за скорбный голос идет над Волховом? Это не выдержал, плачет Волхов.

 

Малюта Скуратов

– Малюта Скуратов!

– Малюта Скуратов!

Вот он промчался верхом на коне. Налево, направо стегнул нагайкой. Метнулись люди в разные стороны.

– Малюта Скуратов!

– Малюта Скуратов!

Много преданных опричников у Ивана Грозного. Действительно, псом голодным не то что измену, даже самую малую кроху любой непокорности выгрызут, действительно, любого неугодного царю, как метлой, выметут. На первом месте Малюта Скуратов.

Уж если сердца нет у кого, так это у него – у Малюты Скуратова.

Уж если совести нет у кого, так это у него – у Малюты Скуратова.

Уж если стыда нет у кого, так это у него – у Малюты Скуратова.

Бровью не поведет, жилкой не дрогнет Малюта при самой безжалостной казни.

Казнили Ивана Висковатого. Был он одним из умнейших людей в государстве. Долгие годы руководил Посольским приказом. Попал в немилость. Казнили Висковатого распятием на бревнах. Добивали ножами.

Малюта, конечно, в первых. Первым подошел и ножом ударил.

Ударил. Усмехнулся. Нагайкой щелкнул.

Казнили государственного казначея Никиту Фуникова-Карцева. И здесь он – Малюта – первый. Необычная смерть и у Фуникова. Казнили его водой. Сам Малюта ее и придумал. То льет на Фуникова из ведра кипящей водой, то холодной. Опять кипящей, опять холодной.

Льет горячей, приговаривает:

– Погрейся, злодей, погрейся.

Льет холодной, приговаривает:

– Остынь, злодей, остынь.

И снова:

– Погрейся, злодей. Остынь. Погрейся, злодей. Остынь.

Наслаждается Малюта страданием человека.

Когда казнили Михайло Темрюковича, был он родным братом второй жены Ивана Грозного кабардинской княжны Кученей – Марии Темрюковны, – сажали его на кол, так первым он же – Малюта – его подсаживал. Ухмылялся:

– Ловчее, Михайло, ловчее. Садись поудобнее.

Зло посмотрел на мучителя Михайло Темрюкович.

Расхохотался Малюта. Ударил плеткой. А ведь были в неразлучных друзьях до этого.

Трудно вспомнить всех душегубств Малюты. Клещами людей разрывал. На слабом огне сжигал. Руками душил за горло.

Палач он из палачей.

Даже Грозный и тот подивился как-то:

– Откуда лютость в тебе такая, Малюта?

Ощерился в улыбке Малюта. Рад, что царя поразил:

– Служу тебе правдой, отец-государь. А людишки – что? Горох же людишки, просо.

Крепко запомнилось на Руси имя Малюты Скуратова. Из века в век, если скажут про человека: «Эх ты, Малюта!», «Эх ты, Скуратов!» – это значит, такой человек довел других до последней точки. Жесткий, безжалостный человек. Предел в пределе.

Обесславил, обесчестил Малюта некогда доброе русское имя. Исчезло имя. Пойди поищи Малюту.

 

Суровый век

Заговорили как-то дьяк Чепурной и подьячий Третьяк о грозных делах Ивановых.

– Грозный, грозный у нас государь.

– Мало грозный. Слово едино – лют.

Говорят они шепотом, ухо в ухо. Вдруг как услышат стены, будет им за слова крамольные.

Лютый, лютый. Слово едино – кат.

Говорят они тихо-тихо. Голос пухом плывет сквозь зубы. Вдруг как услышит небо, будет им за слова змеиные.

И крут и лют, конечно, царь Иван IV. Грозным не зря называется. Словом недобрым в истории поминается.

Много шло от несдержанного характера царя Ивана. Во многом виноваты были бояре. С малых лет нет царю от бояр покоя. Есть и еще причина. Жил Иван Грозный во время, когда по всей Европе правилом стала для королей жестокость. Соревновалась суровость тогда с суровостью. Крутое время повсюду было.

Франция. В те же годы, когда правил в России Иван IV, произошла здесь знаменитая Варфоломеева ночь. При короле Карле IX в одну из ночей в Париже из-за религиозных несогласий была уничтожена почти половина французской знати. Сам французский король мечом убивал своих подчиненных.

Испания. Современник Ивана Грозного испанский король Филипп II всегда с радостью отправлялся на площадь Вальядолида в Мадриде, где на бесчисленных кострах сжигали виновных и невиновных людей Испании. Никогда не улыбался Филипп II. Лишь здесь, на мадридской площади, появлялась на лице у короля улыбка. И было это в минуту человеческой смерти.

Швеция. Король Эрих XIV в припадках безумной злобы рубил без счета головы своим приближенным.

Англия. Когда возраст короля или время его правления были кратны числу «семь», то есть делиться могли на семерку, в стране по этому поводу производились специальные казни – приносились в жертву каким-то никому не известным силам жизни совсем безвинные люди.

XVI век. Жестокий век. Льется и льется кровь человечья.

Слыхали дьяк Чепурной и подьячий Третьяк о жестокостях в западных странах. Говорили:

– Так ведь то далеко. За межой. В тридесятом царстве.

И опять за свое:

– Лютый, лютый у нас государь.

– Лют государь и время.

Как ни таились дьяк Чепурной и подьячий Третьяк, да все же, видать, услышали стены их несогласные, дерзкие речи. Схвачен Чепурной. Схвачен Третьяк.

Сидит на колу Третьяк. Чепурной на куски иссечен.

Жестокое время. Суровый век.

 

Накатилась волна и отпрянула

1570 год. Неспокойно на южных границах Российского государства. Войска давнего врага России крымского хана Девлет-Гирея появились под Новосилем, под Рыльском. Поднимались и дальше на север. Доходили до реки Упы, до города Тулы.

Новую негаданную беду принес и следующий, 1571 год. В мае крымские войска неожиданно появились у стен Москвы.

Мирошка Кривая Нога – дворовый человек боярина Ивана Дмитриевича Вельского – мчал к дому от самого Таоанского луга с оленьей прытью.

– Тьма крымских людей идет. Тьма! – вопил Мирошка.

Нелегко пробираться домой Мирошке. Много разного народа в те часы на улицах Москвы скопилось. Не удержали русские воеводы Девлет-Гирея ни на Оке, ни у Серпухова. Бросились жители окрестных городов и сел к Москве. Искали в городе укрытия и спасения. Забили беженцы московские улицы. Бежит Мирошка, торопится. Натыкается на стариков, на женщин, на плачущих детей. Чуть ли не по человеческим головам перебирается.

Примчался домой Мирошка.

– Пришлых людей тысячи! – кричит.

– Крымских людей – тысячи!

С огромной армией подошел крымский хан Девлет-Гирей к Москве.

Подожгли крымцы городские посады. Загорелись окраины города. Сильный ветер понес огонь к центру. Пламя охватило Китай-город, перебросилось в Кремль. Заполыхала гигантским костром деревянная Москва. Забушевало, загудело кругом пожаром.

Огонь вплотную подошел и к усадьбе боярина Вельского.

Смотрит боярин, смотрят другие. Куда от беды укрыться? Слева, справа огонь. Перед тобой огонь. Со спины огонь. Жаром кругом полыхает. Смерть в обнимку с огнем шагает.

– Батюшка боярин, Иван Дмитриевич! В погреб! – во всю грудь завопил Мирошка.

Бросился Вельский, бросились другие в погреб. Влетел Мирошка. От быстрого бега и страха:

– Уф!

Не спас их погреб. Хотя был и каменный. Задохнулись от дыма, от чада люди.

Сотни, тысячи москвичей погибли тогда от огня и в огне. Прошел огонь по городским концам, словно коса по полю.

Устрашился огня и Девлет-Гирей. Побоялся вступить в пылающий город.

Накатились крымцы, как волна, на Москву. Как волна, от нее и отпрянули.

Сгорела Москва. Ни деревянного шеста не найдешь, ни столба на пустынном месте. Путнику коня привязать не к чему.

 

Фрося

Как ком с горы, как колесо в пути, катились на Русскую землю новые беды. То утихая, то вспыхивая с новой силой, шел по русским городам и селам великий мор.

В 1563 году жестокая эпидемия сыпного тифа обрушилась на город Полоцк. Через два года эпидемия в Полоцке вспыхнула вновь. Затем она перебросилась в Великие Луки, в Торопец, в Смоленск. Страшная болезнь захватывала все новые и новые области Русского государства. Не пощадила она и Москву.

Гулял мор по России и в 1570, и в 1571 годах. На смену тифу пришла чума.

Девочка Фрося жила в Пскове. Подобралась и к Пскову смерть. За новостью входит новость.

Померли сразу трое на соседней от Фросиного дома улице: бабка Лукьяна, внучка Татьяна, старик Федул.

Померли сразу пятеро на поперечной улице: гончар Еремейка, бондарь Евсейка, дети – Иван, Кудеяр, Ларюк.

Гуляет по Пскову, как ветер, смерть. Стучится к любому в двери. Подходит все ближе и ближе к Фросиному дому.

Помер Евграф Телега. Это сосед, что живет от них справа.

Помер Киприан Заноза. Это сосед, что живет от них слева.

Скончались лучшие из лучших подружек Фроси – Анна, Степана, Кулиса, Анфиса.

Заволновались отец и мать. Куда-то ходили. О чем-то шептались. Смотрит Фрося: готовит отец телегу. Впрягли коня. Усадили Фросю. Бежит лошаденка. Катит телега.

Едут и Фрося, и мать, и отец. Путь их – к востоку, к Новгороду. Ищут они тут от чумы спасенья. Бежит, то как стрела, то вдруг, как змея, дорога. Среди лесных чащоб и болот петляет. На взгорки ползет, ковыляет низинами. Вот и показались соборы Новгорода.

Вдруг застава. Стрельцы с пищалями.

– Куда?

– В Новгород, – ответил отец.

– Откуда?

– Из Пскова.

– Хватай! – закричал караульный.

Опасались новгородцы, как бы к ним из Пскова не пришла чума. Не знали родители Фроси, вышел приказ: всех, кто приезжает из Пскова в Новгород, тут же хватать и бросать в огонь.

Жестокое время. Жестокие меры. Схватили, потащили на гибель родителей Фроси. Хотели бросить в огонь и девочку. Однако нашелся среди караульных жалостливый. Удержал он других от страшного дела. Уцелела, не умерла девочка Фрося.

Всюду добрые люди встретятся. На доброте человеческий мир и поныне держится.

 

И сын, и внук

Заявил крымский хан Девлет-Гирей, что на следующий год он опять с войсками придет в Москву. Даже письмо Ивану Грозному специальное написал. Угрожал вновь разорить Москву, а самого царя взять в плен и привести на аркане в Крым.

Сдержал свою угрозу Девлет-Гирей. Летом 1572 года двинул он снова огромную армию на Москву. Взял Девлет-Гирей в этот поход и сына, и внука.

Сыну говорил:

– Запоминай. Рассказывать будешь, как царя Грозного брали в плен.

Внуку говорил:

– Запоминай. Передашь своим детям, внукам и правнукам, как полонили царя московского, как брали Московский Кремль.

Движут на север крымцы. Сотня идет за сотней. Тысяча движет за тысячей. Бьют кони копытами в травы, в землю. Поднимают степную пыль.

Едет Девлет-Гирей.

Едет сын.

Едет внук.

Все ближе Москва, все ближе. Сто верст до Москвы осталось. Семьдесят. Пятьдесят. Впереди небольшая река Лопасня. Здесь у ее берегов, в 45 километрах от Москвы, вблизи деревни Молоди, и встретились русские в главной битве с войсками Девлет-Гирея.

Давит, давит Девлет-Гирей.

Стоят, не колеблются русские.

Послал Девлет-Гирей в битву сына.

Погиб в сражении сын.

Послал Девлет-Гирей внука.

Убит в сражении внук.

Не будет детей у сына. Не будет у внука внуков. Устояли русские в жарких схватках. Разбиты враги у берегов Лопасни. Не достались крымскому хану ни Москва, ни Московский Кремль, ни московский царь. Рухнули планы Девлет-Гирея.

Гудят, переливаются в летнем небе могучим звоном московские колокола. Встречает Москва победителей.

Победа при реке Лопасне имела огромное значение в жизни России. Дело в том, что к этому времени царь Иван разуверился в опричнине. Это опричные воеводы допустили в 1571 году крымские войска к Москве. А многие из опричников и вовсе к своим войскам тогда не явились. Это усилиями простых русских людей в 1572 году был разгромлен Девлет-Гирей.

Распустил Иван Грозный опричное войско. Даже под угрозой смертной казни вспоминать об опричнине запретил.

 

Жизнь царя Ивана Грозного приближалась к концу. Приближалась к завершению и Ливонская война.

Успехи России встревожили соседние государства. Польша, Литва, Швеция давно сами мечтали стать хозяевами ливонских земель.

Тянулась к ним и далекая Дания.

Вскоре Польша и Литва объединились в одном государстве.

Стало оно называться Речь Посполитая. В начале Ливонской войны Россия сражалась только с ливонскими рыцарями. Теперь ей пришлось вступить в борьбу сразу с несколькими государствами.

Русские войска были вынуждены отступать, стали терпеть поражения.

О неудачном завершении Ливонской войны и последних годах правления царя Ивана Грозного вы и узнаете из этой главы.

 

Дурные приметы

Хвастал Степан Догони Коня:

– А я царя спас!

Действительно, был такой случай. Произошло это под городом Венденом.

Ливонская война продолжалась. Московские полки стояли у Риги, у Ревеля. Однако сил взять эти крепости не хватило. Трудности ожидали русских и в других местах.

В 1576 году в объединенном польско-литовском государстве – Речи Посполитой – стал новый король Стефан Баторий. Он был опытным полководцем. Вспыхнула война и со Швецией. России теперь пришлось сражаться и со шведскими войсками, и с литовскими, и с польскими.

Упорные бои развернулись за город Венден (ныне это Цесис – один из красивейших городов Латвии). Сам царь Иван принимал участие в штурме крепости. Чуть не погиб при штурме. Пушки из крепости вели огонь по наступающим русским. Царь наблюдал за боем. Вдруг:

– Государь, наклонись! – услышал он чей-то голос.

Пригнул царь голову. Пролетело рядом ядро. Не раздайся чей-то предупреждающий крик, сразило б оно Ивана.

Отлетела лихая минута. Повернулся Иван Грозный в ту сторону, откуда раздался голос. Стоит перед ним ратник.

– Как звать? – спросил царь.

– Степан Догони Коня.

– Как, как?

– Степан Догони Коня.

Часто в те времена попадались фамилии странные. Развеселила она царя Ивана. Улыбнулся царь, рассматривает ратника. Высок. Плечист. Длинноног. Поджар. Действительно, такой коня и догонит и схватит.

Смотрит и ратник на царя. Вот он перед ним, суровый их государь. Называется Грозным. А с виду не очень грозный. Запомнил Степан: наружно чуть грузен. Ростом – велик. Борода длинная, густая, рыжая не рыжая – золото с чернотой. Улыбнулся Степану царь. И Степан улыбнулся Грозному.

Подбежали здесь государевы приближенные, увели царя.

Венден был взят. Однако вскоре войска Речи Посполитой в союзе со шведами снова его отбили.

Приказали русские воеводы начать новый штурм.

Не получился штурм. Отразили его осажденные.

Вторично посылают русские воеводы войска на крепость.

Устояли вторично защитники Вендена.

Третью попытку овладеть городом предприняли русские. И вновь удержалась ливонская крепость.

Не только удержалась. Подошли в это время к Вендену новые отряды польских, литовских и шведских войск. Между ними и русскими полками произошло сражение.

Сильнее оказались поляки, литовцы и шведы. Одержали они победу. Много русских погибло тогда под Венденом. Многие не вернулись назад в Россию.

Был в этой битве и Степан Догони Коня. Отважно сражался ратник. Двадцать шесть ран получил в бою. А когда завершилась сеча, оправдал он свою фамилию. Догнал обезумевшего от боя коня. Вскочил. Ускакал от смерти, от плена.

Узнал царь Иван о поражении русских войск. Вспомнил, что и сам чуть не погиб под Венденом.

– Дурные приметы, – сказал Иван.

 

Двадцать лет, как идет война

Для ведения войны нужны были деньги. Много денег. Разъехались по всей России сборщики податей и налогов.

Поехал с отрядом ратных людей и Федор Курдяпа. Решительный человек Курдяпа. Уезжал, говорил:

– Я живо. Я живо. У меня – не пикнут. Рекой польются в государеву казну богатства.

За годы Ливонской войны не раз уже устраивались тяжелые поборы с жителей. Вот и еще один из таких поборов.

Приехал Курдяпа под город Вологду.

– Богатые места, богатые, – рассуждает Курдяпа. – Бывал. Видел. Вологодский житель от века крепок. Одной скотины, что капель в море.

И вдруг… Приехал царский посланник в одну деревню, в другую, в четвертую, пятую. Посмотрел и ужаснулся. В разорении лежит земля вологодская.

Прокатывались в те годы частые поборы по русским городам и селам, как злые волны.

Попался Курдяпе крестьянин Ефимка Сухой.

– Выгребли, выгребли, батюшка, все из нас. Метлой березовой вымели.

Попался крестьянин Ищутка Слепой.

– В хилости, батюшка, все теперь, в чахлости.

И другие:

– Разбежался, батюшка, работящий народ.

– Многие вовсе померли.

Не слепой Федор Курдяпа. Видит и сам, что в запустении край. Однако повысил голос:

– Но, но! Государев приказ. Плетей захотели? А может, дыбы?

Как ни старался Федор Курдяпа, не получилось ничего у него с поборами.

Вернулся Курдяпа с пустой сумой.

Был у царя. Объясняет – в разорение приходит земля русская.

И из других мест приехали сборщики, из-под Каргополя, с Мологи, из-под Рязани, с Шелони. И тоже царю все говорят про великое разорение.

– Пора бы с войной кончать.

Насупился царь Иван:

– Не вам решать.

Сжались в кулаки Ивановы руки.

– Не все сделали. Драть холопьев плетьми.

Разъехались сборщики вновь по России. Пущены в ход и кнуты, и розги, и нагайки, и плети.

Взлетают, взлетают розги, кнуты и плети.

Бьют Ефимку Сухого. Бьют Ищутку Слепого. Бьют сотни и сотни других людей.

Только сколько ни стегай по мужицким спинам, не выбьешь ты из них ни золота, ни серебра.

Выдыхается, знать, Россия. Двадцать лет, как идет война.

 

Три друга

Это случилось тоже во время боев у Вендена. Как раз в последние минуты последнего боя.

Не был очень героического вида Сысой Клешня. Никто не ожидал от него такого.

Нет ничего героического и во внешнем виде Навейки. Худ. Невысок. На штанах поясок. Вот вам и весь Навейка.

Сысой Клешня, Питирим Борода и Навейка – три закадычных друга.

Сысой Клешня родом с реки Оки. Питирим Борода с севера, из Новгородской земли. С Заволжской стороны, с востока Навейка. Навейка – марийский житель.

Пришли они под Венден как пушкари. В каждом сражении их пушки стояли рядом. Вот и в этом, последнем для них бою.

Место они выбрали удобное. Чуть на взгорке. Нависли пушечные стволы над самым откосом. Хорошо пушкарям все видно. К тому же если будет атака врагов – врагам подыматься в гору.

– Отменное место, – сказал Сысой.

– Лучше не надо, – сказал Питирим.

– Будем стоять до гроба, – заявил, как бы от имени всех, Навейка.

Отважно сражались в тот день пушкари. Однако битва сложилась не в пользу русских. Потеснили неприятели пешие наши части. Обрушили удар на русские батареи. Батарея Клешни, Бороды и Навейки оказалась в кольце врагов.

Всё уже, всё уже кольцо окружения.

– Взять живыми! – приказали неприятельские командиры.

Ясно противникам: быть русским пушкарям полоненными. Ясно и русским: не вырваться из окружения. Не избежать, не уйти от плена.

Ближе враги. Всё ближе.

И тут… Стреляли пушки. И вдруг замолкли.

Насторожились солдаты Батория. Остановились. Прислушались. Нет, не стреляют пушки.

Кто-то сказал:

– У московитов кончились ядра.

Действительно, расстреляли все ядра русские пушки. А враги, вот они – рядом.

Глянул Борода на Клешню. Посмотрел Клешня на Навейку. Навейка – на Бороду.

– Не дамся, – сказал Сысой Клешня.

– Не дамся, – сказал Питирим Борода.

– Не дадимся, – произнес от себя и от имени всех Навейка – марийский житель.

Ворвались враги на русскую батарею:

– Сдавайтесь!

Молчание на батарее.

Не захотели русские артиллеристы сдаваться в плен. Не пожалели жизней. На стволах пушек своих повесились.

Вот они рядом. Словно в строю. Словно в бою. Сысой Клешня, Питирим Борода и Навейка – марийский житель.

Стоят поляки, стоят литовцы, стоят шведы. Смотрят на подвиг русских солдат.

Преклонили неприятели головы. Отдали дань героям. Тихо над полем. Замерло всё в округе.

 

Ведра, веревки и стены

Не ходит неудача одна, без пары. Летом 1579 года король Речи Посполитой Стефан Баторий пошел войной на Россию. Переступил границу. Ударил на Полоцк.

Важным в те годы был город Полоцк. Стоял он на берегу реки Западной Двины. Отсюда открывались дороги из России в Ливонию и дальше к Балтийскому морю до самой Риги.

Не ожидали русские воеводы, что Баторий пойдет на Полоцк. Не оказалось здесь нужной силы. Мало в Полоцке русских войск.

Началась героическая оборона Полоцка. Многие в те дни прославились. И ратные люди и не ратные. Прославился и полоцкий горожанин бондарь Кузьма Руковичка.

Не смогли солдаты Батория взять Полоцк штурмом. Забросали они Полоцк раскаленными ядрами. Начались в городе пожары. Надо гасить огонь.

Полоцк стоит над Двиной. Вода рядом. Да только не в городе она, а за крепостной стеной, там, на виду у солдат Батория. Все сильнее, сильнее пожары. Не будет воды – выгорит полностью Полоцк.

Хоть бы ударил гром. Хоть бы просыпался дождь. Хотя бы росинка на землю капнула. Чисто небо. Нет грома. Не жди дождя.

Появился человек на крепостной стене неожиданно. Веревка в руках, ведро. Смотрят другие:

– Так это же бондарь Кузьма Руковичка.

Обвязался смельчак веревкой. Свободный конец отдал одному из ратников:

– Держи.

Понял тот, в чем дело. Поняли и другие. Взялись за конец веревки.

– Давай!

Стал Кузьма Руковичка со стены спускаться вниз. Спустился. Подбежал к реке. Зачерпнул воды. Снова к стене несется. Открыли неприятельские солдаты огонь. Ударяют пули рядом с Кузьмой. Прикрывает он телом ведро:

– Но, но, не балуй! – Это он с пулями разговаривает.

Наблюдают ратники со стены:

– Добежит?

– Не добежит?

– Добежит?

– Не добежит.

Добежал Кузьма. Схватился за веревку. Втянули его наверх:

– Герой! Голова!

Только что же одно ведро! Как пылинка в огромном поле. Сотни тут надо ведер.

Нашлись и другие теперь смельчаки.

Десятки людей появились с ведрами. Десятки спустились со стен к Двине. Немало под выстрелами неприятельских солдат их тогда полегло. А Кузьма уцелел, в живых остался.

Вот он снова бежит с ведром. Вот он снова бежит под огнем. Славный полоцкий бондарь Кузьма Руковичка.

И вновь поражались, глядя на подвиг русских людей, неприятельские солдаты.

Уже и Полоцк был взят.

И другие припограничные русские крепости в жарких боях захвачены.

Но все еще представлялись солдатам Батория полоцкие стены, ведра, веревки и храбрецы на стенах.

Хоть и взят был врагами героический Полоцк. Однако спасен от огня был город.

 

Чихаев

Много отважных, смелых людей в России. Вот хотя бы Чихаев.

Было это во время войны России со Швецией. Царем Иваном Грозным к шведскому королю с важным письмом был направлен русский гонец Чихаев.

Наказ Чихаеву – передать письмо только в руки самого шведского короля. Однако король не пожелал принимать гонца. Распорядился, чтобы с содержанием письма прежде ознакомились его приближенные.

Прибыл Чихаев. Не допускает королевская стража царского гонца к королю.

– У меня письмо, – говорит Чихаев.

– Ну и что?

– Самому королю.

– Давай нам.

Не отдает Чихаев.

– Отдавай, – повторяют шведы. – Таков приказ. Приехал ты в нашу землю, так выполняй волю нашего короля.

– Верно, – говорит Чихаев. – Приехал я в вашу землю. Однако приказ мне надо выполнять не вашего короля, а своего царя.

Требует Чихаев, чтобы его допустили к шведскому королю.

Не соглашаются шведы. И Чихаев не отступает.

– Посадим тебя в тюрьму, – грозят шведы.

– Сажайте.

– Лишим тебя пищи.

– Лишайте.

– Не будем давать воды.

– Не давайте.

– Погибнешь в тюрьме.

– Ну что же, если воля Божья – погибну. Не обнищает Россия. Из-за одного меня не станет у моего государя ни людно, ни безлюдно.

Злиться стали шведы. Ну и упрямец попался! Не выдержал один из них, ударил Чихаева в грудь, замахал над ним боевым топором:

– Голову отсеку!

Подставил Чихаев голову:

– Секи.

Видят шведы, ничем не напугаешь русского гонца. Решили силой отнять письмо. Набросились на Чихаева, стали обыскивать. Раздели. Разули. Нет письма.

Перетрясли вещи Чихаева. Дорожный сундук взломали. Нет письма.

– Да у тебя и нет-то никакого письма, – говорят Чихаеву.

– Есть.

– Покажи!

– Только шведскому королю! – говорит Чихаев.

Пришлось шведам доложить обо всем своему королю.

– Ладно, – сказал король. – Ведите.

Ввели Чихаева. Передал он письмо Ивана Грозного, как и было ему приказано, в собственные руки шведскому королю.

Вести в письме были хорошие. Царь Иван предлагал перемирие.

Вспоминали шведы потом Чихаева. Поражались его смелости и настойчивости.

Даже сам шведский король сказал о Чихаеве:

– Полцарства за такого отдать не жаль!

 

Походный шатер

Прошел год после падения Полоцка. Вновь двинул войска на Россию Стефан Баторий.

Ударил на город Великие Луки. Стояли насмерть его защитники. На атаку отвечали атакой. Но сил у Батория было больше, и город пал. Разорил Стефан Баторий Великие Луки.

Одержали в тот год воеводы Речи Посполитой победы над русскими и в других местах: под Невелем, под Торопцем. Один из воевод, Филон Кмита, даже начал поход на Смоленск.

Смоленск. Припограничный в те годы город. Город-боец. Город-герой. Не раз штурмовали Смоленск враги. Не раз кипели здесь жаркие битвы. Вот и тогда. Идут на Смоленск войска Речи Посполитой. Воевода Филон Кмита ведет полки. Честолюбив Кмита. Самолюбив Кмита. Одержали другие воеводы победы над русскими. Теперь вот и он одержит.

Как-то подарил Стефан Баторий воеводе Филону Кмите походный шатер. Шатер дорогой: из парчи, из бархата, золотом, серебром расшитый.

Везут солдаты под Смоленск дар короля Батория. Заявил воевода:

– Возьму Смоленск, королевский пир в королевском шатре устрою.

Уже наметил Кмита, кого пригласит на пир. Уже поварам наказал, что из еды приготовить.

Подошли солдаты Речи Посполитой к Смоленску. Приказал воевода перед Смоленском на видном месте шатер расставить. Пусть все знают, пусть все видят – пришел воевода Филон Кмита.

Начался бой под Смоленском.

– Вперед! Вперед! – командует Кмита.

Бросаются в бой королевские солдаты. Только крепко стоят под Смоленском русские ратники.

– Вперед! Вперед!

Надорвал свой голос Филон Кмита. Пытается пробиться к воротам Смоленска. Не пробился.

Все тише, все тише напор врагов. Все сильнее удары русских.

Удар.

Снова удар.

Еще удар.

Не устояли, побежали солдаты Речи Посполи-той.

– Шатер! Мой шатер! – кричит воевода Филон Кмита.

Свернули быстро шатер солдаты.

Бежит со своим войском Филон Кмита. Добежал до Спасских лугов. Это сорок верст от Смоленска.

Место ровное. Место удобное. Решил воевода: даст он на Спасских лугах новую битву русским. Уверен в своей победе.

– Расставить шатер, – приказал Кмита.

Снова стал думать, кого пригласить в шатер на победный пир, чем угостить гостей.

Не получилось у Филона Кмиты с победным пиром. Разбили русские и на Спасских лугах королевского воеводу.

Захватили русские походный шатер:

– Где Кмита?

Нет воеводы. Бежал воевода Филон Кмита.

Не воевода Филон Кмита, а русские в королевском походном шатре победу свою отпраздновали.

 

Герои пскова

Прошел еще год. Третьим походом пошел на Россию Стефан Баторий. Ударил на город Псков.

Январь 1582 года. Лютует мороз на улице. Ветер несет поземку. Сбивает в сугробы снег.

Нахохлились птицы. В норы забились звери. Продрогли красавцы лоси. Завывают ночами голодные волки. Все ближе к селениям их непрошеный след.

Пятый месяц войска Стефана Батория штурмуют Псков. Взять Псков, открыть своим войскам дорогу в глубь русских земель – таков план польского короля.

Рвется Баторий к победе. Однако стал на пути неприятелей неприступной твердыней Псков.

Пробили солдаты Батория в одном месте псковские стены.

– Виват! Виват! Победа! – несется над вражеским войском.

Устремились солдаты в прорыв вперед. Ждет Баторий – вот и запросит пощады город.

Но что такое?! За этой пробитой стеной видят солдаты вторую стену.

– Что за стена? Откуда?!

Возвели, оказывается, ее псковичи. Все эти месяцы, как могли, укрепляли город.

Продолжают войска Батория штурмовать Псков. Высоко над городом поднялась Покровская башня Псковского кремля. Много раз атаковали ее неприятельские солдаты. Наконец удалось ее захватить. Поднялись враги на башню. Смотрят с высоты на город. Хотел подняться на башню и сам Стефан Баторий. Сделал шаг. Но тут грохнули русские пушки. Смели пушкари-умельцы метким огнем вражеских солдат и весь верх у Покровской башни.

Еще выше Покровской поднялась Свинузская башня Псковского кремля. Удалось солдатам Батория захватить Свинузскую башню. Набились в нее солдаты:

– Победа! Виват!

Хотел и Стефан Баторий подняться на башню. Сделал шаг. И вдруг взлетела под небо башня. Битым камнем на землю рухнула. Это русские герои пробрались в башенное подземелье. Заложили порох. Подорвались сами и подорвали башню.

Кипит, полыхает за Псков сражение. Все, как один, поднялись на защиту родного города. И женщины, и дети, и старики в общем ряду с отважными.

Минные подкопы приказал Баторий подвести под Псковский кремль. Не получилось у них с подкопами.

Приказал вручную кирками долбить псковские стены. Не вышло, не получилось с кирками.

По льду реки Великой бросил на штурм Пскова Баторий свои войска. Не привел к победе и этот штурм.

Бился Баторий, бился. Не сломился упорный Псков. Сломился зато Баторий. Затрубили призывно трубы. Отступили войска от Пскова.

Зима. Холод. Поредели войска Батория. Пришлось королю Стефану Баторию пойти с царем Иваном Грозным на мир. Пришлось ему вернуть России Великие Луки и ряд других захваченных им русских городов. Однако русский Полоцк и некоторые города отошли к Речи Посполитой.

Вскоре было заключено перемирие и со Швецией. И тут царю Ивану пришлось уступить. Русские города Ям, Копорье, Иван-город и северная часть Эстонии были переданы под власть шведского короля.

Ливонская война, длившаяся более двадцати лет и так успешно для России начавшаяся, закончилась неудачей. Иван Грозный не хотел смириться с поражением, считал его временным. Он собирался продолжить борьбу за выходы России к берегам Балтийского моря.

Планам этим не суждено было осуществиться. Жизнь Ивана Грозного подходила к концу.

 

Личный лекарь

Был у Ивана Грозного личный лекарь. Приехал из Англии. Звали его Елисей Бомелей.

Полюбил его Грозный. Приблизил к себе. Незаменимым стал человеком он при царском дворе.

Набирает силу Елисей Бомелей. С опаской посматривают на него приближенные царя. Начинают на всякий случай искать с ним дружбы. Все чаще теперь стараются угодить Бомелею.

Набирает силу Елисей Бомелей. Все ближе к царю он, все ближе. Вот уже и князья и бояре его, как огня, боятся. Хоть положений они и высоких, а перед лекарем униженно кланяются. Улыбками царева любимца осыпают.

Улыбками осыпают, а про себя:

– Без ножа бы его зарезали.

– Без веревки на осину бы вздернули.

Бармалеем его прозвали.

Перешептываются бояре: мол, пробрался змееныш в душу царя. И там, как кот на печи, разлегся.

Угождал Елисей Бомелей царю во всем и тут же всегда на кого-нибудь наговаривал. Исполнял он и тайные поручения царя. Изготовлял яды, отравы всякие. Много у царя врагов и тайных и мнимых. Есть кому подложить отраву.

Могуч при царском дворе Бомелей. А все ему мало. Решил еще более усилить свое влияние на царя Ивана. Сказал, что по звездам гадать умеет.

Поступал хитро. Предскажет Ивану Грозному какие-нибудь выдуманные беды:

– Государь, а звезды говорят: быть на святое Рождество небесному грому. И быть, государь, тебе этим громом битому.

Или:

– Государь, а звезды снова сулят недоброе – случится с тобой водянка. (Это болезнь такая.)

Напугает Бомелей Ивана, а затем шепотом, шепотом: мол, только он один и может от этих болезней и бед уберечь царя.

Верит во всем государь вруну Бомелею. Начинает Елисей Бомелей царя от страшных бед спасать. И верно, «спасает»: не ударяет в царя небесный гром, не заболевает Иван водянкой.

– Верой служу тебе, государь, – не раз клялся Елисей Бомелей. – Верой и правдой. До последнего вздоха верен тебе, до гроба.

Стареет царь Иван. Как никогда доверчив.

Несколько лет прожил Елисей Бомелей в России. Разбогател. На русских хлебах разъелся. И все же не покидает его тревога. Понимает: рано или поздно может раскрыться его обман. Решил он бежать из России. Собрал свои богатства. Покинул Москву. Добрался до Пскова. В Пскове его и схватили.

Привезли Бомелея в Москву. Предстал он перед царем Иваном. Смотрит Иван Грозный на своего любимца.

– Бармалей. Бармалей.

Страшную принял смерть Елисей Бомелей. В муках огненных жизнь закончил. Проткнули через него металлический прут. На огромном костре зажарили.

 

Поход ермака

Дальние дали Русского государства – Урал, Зауралье, река Тура. Идут по реке лодки. Взмах веслами. Снова взмах. Это продвигается отряд казаков.

Впереди на головном струге прославленный атаман донской казак Ермак Тимофеевич. Оживлен, улыбается Ермак. Улыбаются казаки.

Взмах веслами. Снова взмах. Река Тура. Западная Сибирь.

После падения в России ига Золотой Орды одна из групп ордынцев обосновалась в Западной Сибири. Здесь они образовали свое ханство, получившее название Сибирского.

Во времена Ивана Грозного во главе Сибирского ханства стоял властный, решительный хан Кучу м. Ханские воины не раз нападали на русские земли, разоряли селения, угоняли жителей в рабство.

Иван IV старался обезопасить восточные границы Русского государства. В 1581 году против Кучума были посланы казаки.

Лихи, бесстрашны в бою казаки. Лих атаман Ермак Тимофеевич. Вот он – в шлеме, в кольчуге, глаза светлые, быстрые, борода черна, как глубина бездонная, топор боевой у пояса. Слово атамана для всех закон. И смел, и мудр Ермак Тимофеевич. Пылок душой и удачлив делом. Почет атаману, почет и слава!

А вот противник Ермака Тимофеевича – хан Кучум. Он здесь всему хозяин. Хоть и стар, хоть и слеп Кучум. За Кучумом – и ум, и годы.

Плывут, плывут по Туре казаки. Что их ждет впереди?

1582 год. Ермаку удалось одержать свою первую победу над войсками хана Кучума. Казаки взяли город Чанги. Это теперешняя Тюмень.

Из Туры казацкие струги переплыли в реку Тобол. Все дальше и дальше в глубь сибирских земель уходит Ермак Тимофеевич.

Нелегко пришлось казакам в походе. Кучум собрал большое войско. С боями, с потерями идут вперед казаки. Всюду заслоны кучумовских войск. Тучей вздымаются в воздух стрелы. Ощетинились грозно копья. Идут казаки, словно сквозь колючие заросли пробиваются.

Страшны, конечно, стрелы. Остры, конечно, копья. Но у казаков оружие понадежнее. Огненного боя. Пищали.

Не было здесь, в Сибири, ни пушек, ни ружей. Продвигаются вперед казаки. Пробивают огнем дорогу. Дошли до устья реки Тобол. Вот он – Иртыш и иртышский берег.

25 октября 1583 года казаки Ермака взяли столицу Сибирского ханства Искер.

Об успехе своего похода Ермак донес в Москву царю Ивану IV. В Сибирь в помощь казакам прибыли стрельцы и русские воеводы.

Иван Грозный был очень доволен сибирским походом Ермака. Говорят, он даже послал Ермаку со своего плеча царскую шубу.

Только не пришлось Ермаку Тимофеевичу долго носить царский подарок. После падения столицы Сибирского ханства борьба с Кучумом не закончилась.

Хоть и стар, хоть и слеп Кучум, берегись, не простак Кучум. Выследили его воины ночной привал Ермака. Напали. Погиб Ермак в схватке с воинами Кучума.

 

Юрьев день

Во времена правления царя Ивана Грозного большие изменения произошли в жизни крестьян. Еще и до этого крестьяне стали принадлежать крупным землевладельцам – боярам, князьям, помещикам. Однако они еще не были полностью крепостными. Раз в году крестьяне имели право менять своего хозяина, могли переходить от одного владельца к другому. Это было осенью, когда завершались основные полевые работы, в Юрьев день. Переходить можно было в срок за неделю до Юрьева дня и неделю спустя.

Ждут, бывало, не дождутся крестьяне этого дня.

Ждали в тот, 1581 год Юрьева дня и в семье Телегиных. Принадлежали Телегины боярину Верхотурову. Вот эта семья – Ефимка Телегин, отец Ефимки – Хабар Телегин, мать Ефимки – Анна, сестренки Наденька и Олюшка и бабка – старая Пелагея.

Особенно ждала бабка. Намучилась она за свою долгую жизнь у боярина Верхотурова. Хоть на край света идти готова, хоть к самому дьяволу в пасть. Все надеется – в другом месте будет лучше.

– Присмотрела я, присмотрела, – говорила старая Пелагея. – Есть сын боярский Тимофей Мещерин. Вот у кого люди живут так живут. Не лют, не крут. Шкуру с живых не сдирает. К нему и пойдем.

И мать о новом месте все думает. И отец к новой жизни рвется. Ждут они Юрьева дня.

Скорей бы!

А Ефимке все равно. И Наденьке и Олюшке все равно. А если говорить честно, то переезжать на новое место им и вовсе не очень-то хочется.

Тут речка. Зовут Сережа. Привыкли к речке. Тут лес. Вековой, дремучий. С грибами, с ягодами. Привыкли к родному лесу. Тут дружки и подружки. Катька, Анфиска, Мотька, Митрошка, Игнатка, Ларюк, Меркул. Как же без них? Без дружков, без приятелей.

Не нужен ребятам Юрьев день.

Сказал Ефимка:

– Хоть бы и вовсе не был.

– Не был, не был, не был, – заверещали Наденька и Олюшка.

Кончилось лето. Настала осень. Отец посветлел. Даже в плечах расправился. Оживилась, стала проворнее бегать мать.

– Дождались, дождались, – твердит старая Пелагея. – Еще две недели, и Юрьев день.

И вдруг! Что такое?! Как?! Почему?!

Объявлено: не будет в этом году Юрьева дня. И в будущем не будет. Ввел царь Иван Грозный временный запрет на переход крестьян от одного помещика к другому.

Заплакала, запричитала старая Пелагея:

– Как же так?! Как же так?!

Подошел Хабар Телегин, наклонился к матери:

– Вот те и Юрьев день.

И Ефимка, и Наденька, и Олюшка подбежали к бабушке:

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Только не было в их словах сожаления. Глупые они, несмышленые. Довольны, что не надо никуда уезжать. Схватили лукошки, помчались в лес.

…Прошло десять лет. При сыне Ивана Грозного, царе Федоре Ивановиче, вышел специальный указ, который навсегда отменил право крестьян переходить от одного помещика к другому. В России окончательно установилось крепостное право.

 

Иван – сын Ивана

Первый сын царя Ивана Грозного Дмитрий, которому бояре много лет тому назад приносили присягу на свою верность, умер еще ребенком. Второй сын царя, как и отец, носил имя Иван.

Он и стал наследником русского престола.

Иван Грозный любил, но в то же время и ревновал сына. Молод царевич Иван. Характером более мягок. Не страшились его, как царя Ивана Грозного, а, наоборот, тянулись к царевичу люди.

Подозрителен царь Иван. Недобрые мысли в голову заползают. А тут еще и советчики нет-нет да и шепнут:

– Остерегайся, государь. Уж больно люди не те вокруг царевича.

Не находит в такие минуты царь себе места. Все кажется ему, что царевич Иван «желает царства», то есть мечтает побыстрее сам стать русским царем.

Растравит себе душу царь Иван. Прикажет казнить кого-нибудь из друзей царевича. Затем успокоится. Встретится с сыном, старается что-нибудь доброе сказать. Как бы вину свою искупает.

Готовил Иван Грозный сына к престолу, в государственные дела посвящал, не таил своих намерений и планов.

И все же не мог до конца изменить свой несдержанный, жестокий характер царь. То вместе с сыном в застолье, вместе на охоте, радостен и светел, то вновь снова нахмурится, коршуном на него смотрит.

Вот и в тот день.

Заперечил в чем-то сын отцу. Произнес не то слово. Не сдержался опять Грозный. Лавиной бранных слов на сына обрушился. Даже ударил.

Боярин Борис Годунов, бывший случайно при этой вспышке царского гнева, пытался было стать на защиту царевича.

Еще больше взвился теперь Иван Грозный.

– Заступники! – кричал на Годунова. – Не желаете мне добра. Вороги кругом. Изменники!

Избил он жестоко боярина Годунова. Отступил боярин Борис Годунов.

Повернулся Иван Грозный опять к сыну. Вновь неосторожное что-то сказал царевич.

– Щенок! Ирод! – закричал Грозный. Потерял он окончательно власть над собой. Глаза помрачнели. Забегали, забегали из стороны в сторону. Волосы на бороде как-то вздыбились. Нос, и до этого длинный, вовсе стал выглядеть клювом. Ссутулился, сгорбился царь Иван. И вдруг, как пружина, выпрямился. – Щенок!

Сжал он тяжелый посох, бывший у него в руке. Поднял руку. Ударил сына. Пришелся удар посоха в висок царевича. Упал, как подкошенный, царевич на пол.

Не отходили лекари молодого Ивана. Умер царевич Иван.

 

Отписать

Была у Ивана Грозного борода: рыжая не рыжая – золото с чернотой.

В один день превратилась в золото с белизной. Тяжело переживал царь Иван смерть своего сына.

– Нет мне прощенья. Нет мне прощенья.

Уединился. Отошел ото всех дел. По церквям и монастырям ездит. Бьет земные поклоны Богу.

Приезжают гонцы из разных концов России.

– К кому?

– К государю.

– Нельзя. Царь молится.

Приезжают гонцы из разных ближних и дальних заморских стран.

– К кому?

– К государю.

– Нельзя. Царь молится.

Молится, молится царь Иван. Осыпает деньгами церкви и монастыри.

Тянут свои печальные песни священники и монахи. Поминают погибшего царевича.

Похудел царь Иван. Осунулся. Страшно глянуть теперь на Грозного.

Стал царь вспоминать вдруг прошлые годы. Вспоминает опричнину, казни. Эх, эх, сколько извел людей. Ох, ох, жить самому недолго. Простит ли Господь суровость?

Задумался.

«Может, Господь и простит. А люди?»

Решил царь вернуться к делам казненных. Пересмотреть суровые свои приговоры. Приказал отписать, то есть занести в специальные списки, фамилии тех, кто подлежит прощению.

Стоят приближенные, называют царю фамилии.

– Князь воевода Горбатов-Шуйский. Тот, что Казань…

– Помню, помню, – перебивает царь. – Отписать.

– Князь Владимир Андреевич Старицкий.

Вспомнил Иван Грозный двоюродного брата:

– Прости меня, грешного. Отписать.

Продолжают называть приближенные казненных царем людей.

– Боярин Иван Петрович Федоров-Челяндин.

Вспоминает царь, как заставил тогда Челяндина сесть на царский трон.

– Отписать.

– Дьяк Иван Висковатый.

Вспомнил Грозный, как добивали ножами Висковатого.

– Отписать.

– Воевода Никита Козаринов-Голохвастов.

Вспомнил, как посадили Голохвастова на пороховую бочку и подожгли фитиль.

– Отписать.

– Кабардинский князь Михайло Темрюкович.

Вспомнил, как сажали на кол Темрюковича.

– Отписать.

Идет фамилия за фамилией. Все тише и тише Иванов голос.

– Отписать.

– Отписать.

– Отписать.

– Отписать.

Кто-то вспомнил и о Елисее Бомелее, бывшем царском лекаре, любимце царя Ивана:

– Еще, государь, Елисей Бомелей.

Посмотрел царь на сказавшего. Как в былые годы, глаза вновь налились свинцом.

– Не бывать сему, – произнес Иван Грозный. – Вор. Лихоимец. За измену карать и впредь.

Все новые и новые идут имена.

И снова Иванов голос:

– Отписать.

– Отписать.

– Отписать.

 

Последний день

Царю Ивану снился тяжелый сон. Куда-то стремительно вперед за даль, за синь уходит большак-дорога. Люди справа, слева стоят от дороги. По дороге, как по коридору, проходит царь.

– Слава царю, слава! – раздаются приветственные голоса.

Но тут же, разрезая кинжалом воздух, оттесняя, опережая радостные крики, несутся слова другие:

– На плаху его, на плаху!

И вот уже бежит к царю палач. Сажень в плечах. Пудовый замах. Топор в руках.

Иван вскрикивал и просыпался. Тупо вглядывался в ночную темноту. Судорожно водил рукой по кровати. Казалось, что-то искал. Сердце билось тревожно. Царь, успокаивая себя, произносил:

– Пустое, пустое.

Переворачивался на другой бок. Опять засыпал. Однако сон возвращался. И справа, и слева гремело снова:

– Слава царю, слава!

– На плаху его, на плаху!

Промучился царь всю ночь. Утром ходил подавленный, раздраженный.

Тут Куземка было бросился к царю, закричал:

– Сгинь, нечисть. Не трожь Ивашку!

Но получил по шее.

Еще больше изменился царь Иван за последнее время. Постарел. Телом обмяк. Ссутулился. Морщины на лице глубокой бороздой легли, словно пахарь прошелся плугом.

Шли последние дни царя. А вот и самый из них последний.

Мылся в бане в тот день Иван. Мылся долго. Плескал на тело водой лениво. Погружен был в мысли свои государь. То ли о Боге, о жизни загробной думал, то ли о здешних, земных делах.

Кто-то из злых языков шепнул:

– Грехи государь смывает.

Из бани Иван вернулся к себе в покои. Приказал принести шахматы. Любил Иван Грозный эту игру. Хоть и по-прежнему запрещенными были в те годы в России шахматы, хоть и считались сатанинским делом.

Расставил царь на доске фигуры. Крикнули слуги ему напарника.

Сидит за шахматной доской царь Иван. Вот оно, поле боя. Пешки, офицеры, другие фигуры. А вот и королевы и король.

Оживился, глядя на доску, царь. Двинул фигуры вперед, в атаку. Глаза на секунду прежним огнем сверкнули. И вдруг качнулся, упал Иван. Бросились слуги. Нагнулись. Мертв государь.

Бояре боялись народной смуты. Захлопнулись враз ворота Кремля. Застыла у стен, у входов, у выходов грозная стража.

Однако весть уже поползла по Москве.

– Царь умер!

– Умер!

– Умер!

И вот:

– Умер! – подтверждая смерть Ивана Грозного, ударили московские колокола.

 

«Вижу! Вижу!»

Прошли годы тяжелым шагом, словно медведь по цветам и травам.

Хватала за горло людей война. Измотали поборы боярские, истощили подати царские. Пожар плясал по селу. Мор накатил на жителей. Оголил недород поля. Все возможные и невозможные беды, казалось, на них обрушились. Разорено село и разрушено. Все живое навек приглушено.

Росла когда-то при селе у дороги на зависть округе груша. Большая, ветвистая. Любили все место у старой груши.

Соберутся ребята. В игры свои играют: в салки, считалки, скакалки, сиделки, гуделки, сопелки, догонялки.

Весело здесь ребятам:

– Догони!

– Догони!

– Догони!

Соберутся и взрослые возле груши. Разговоры об урожае, о недороде, о дожде, вообще о погоде, о барах, боярах, о податях и налогах, о сенокосе, о медосборе, об опоросе, об Юрьевом дне, о свадьбах, крестинах, о колдунах и всякой нечистой силе, о конце света, о грозном царе Иване.

При самой дороге груша. Пронеслись над селом, над округой, над всей Россией лихие ветры. Погибла, засохла и старая груша.

Не слышно здесь больше детского смеха.

Не слышно речей крестьянских.

Не присядет на отдых под грушей путник.

Не укроется конь в тени.

И вдруг… Дело было как раз по весне. Прибежали как-то, резвясь и играя, дети Викулка и Дуняша по старой памяти к старой груше.

Поравнялись. Остановились. Замерли.

– Видишь? – тихо спросил Викулка.

– Вижу, – так же негромко в ответ Дуняша.

Стоят они притихшие, смотрят на грушу. Не верят своим глазам. Ожила вдруг груша. Будто проснулась. Листочком брызнула.

– Видишь? – уже громче спросил Викулка.

– Вижу! Вижу! – кричит Дуняша.

Схватились за руки дети. Бегут они к людям:

– Ожила!

– Ожила!

– Выжила!

Радости нет конца.

Налетел вдруг весенний ветер. Подхватил он Викулку. Подхватил Дуняшу. Оторвал от земли. Высоко над полями поднял. Летят они чистым небом. А под ними лежит Россия – реки, озера, леса, села и города.

Ищут ребята родное село и грушу. Вот они! Вот они! Вон он – на груше листочек брызнул. На груше листочек брызнул!

Нет у жизни, видать, конца.