Тройная сила

Отступают, отходят русские. Колонна за колонной, полк за полком, через реки, болота, по низинам и оврагам. Верста за верстой отступает русское войско.

Нет у русских достаточно сил. Ропщут солдаты.

– Что мы – зайцы трусливые?

– Что в нас – кровь лягушачья?

– Где это видано: россияне – спиной к неприятелю.

Рвутся солдаты в бой.

Понимают русские генералы: нет пока у нас сил справиться с грозным врагом. Сберегают войска и людей. Отводят свои полки.

Вечером, на привале, разожгли костры. Лето, весело трещат сухие ветки. Однако солдатам совсем не весело.

Лежат у костра солдаты: солдат Петров и солдат Егоров – солдат молодой и еще моложе.

– Сильны, сильны, басурманы, – вздыхает солдат молодой.

– Ружья у них хорошие, – вздыхает тот, что еще моложе.

– Когда бы французов числом поменьше, – опять начинает первый.

– Когда бы войска у нас побольше, – отвечает второй.

Размечтались солдаты:

– Вот если бы каждому из нас вдруг да тройную силу!

Наутро солдаты вступили в бой.

Бьется солдат Петров в рукопашном бою. Сбил одного француза. Перевел дыхание. Вытер вспотевший лоб. Осилил второго. Смотрит – третий бежит навстречу. Блеснул перед грудью Петрова штык. Размахнулся солдат прикладом. Прикончил француза третьего.

Рядом бьется солдат Егоров. Сбил одного француза. Поправил ремни от ранца. Провел рукой по вспотевшей шее. Осилил второго. Смотрит – третий бежит навстречу. Блестит на солнце острый французский штык. Сторонись, не зевай, Егоров! Размахнулся солдат прикладом. Не стало француза третьего.

Кончился бой.

Опять лежат у костра на привале солдаты. Солдат Петров и солдат Егоров: солдат молодой и еще моложе.

– Сильны, сильны, басурманы.

– Не говори.

– Когда бы французов числом поменьше.

– Когда бы войска у нас побольше.

– Кабы пушка была у каждого.

– Не говори.

Размечтались солдаты:

– Эх, кто бы нам силу тройную дал!

 

«Знай свое дело»

Русских армий две. Одна отступает на Вильну, на Дриссу, на Полоцк. Командует ею генерал Барклай де Толли. Вторая отходит южнее. От города Гродно на Слуцк, на Бобруйск. Старшим здесь генерал Багратион.

У Наполеона войск почти в три раза больше, чем у Барклая и Багратиона вместе взятых. Не дают французы русским возможности соединиться, хотят разбить по частям.

Генерал Багратион у Бобруйска направлял солдат в разведку.

– Только живо, – напутствовал Багратион, – суворовским маршем: туда и обратно.

Тронулись солдаты в путь. А чтоб не плутать, не сбиться с дороги, прихватили с собой местного мужика Агафона Охапку.

Оседлал Охапка свою лошаденку:

– Ну, служивые, не отставайте.

Идут солдаты, тащат ружья, походные ранцы. Впереди Агафон верхом на коне, по-барски.

Едет он, повернется назад, глянет на солдатские лица:

– То-то, служивые, нелегка солдатская служба. Как же вам пеше за конным!

– Давай, давай, борода, – отшучиваются солдаты. – Знай свое дело.

Идут солдаты версту, десять, пятнадцать верст.

«Эка сколько отмерили, – прикидывает Агафон. – Коню бы отдых, да и солдаты, поди, устали».

– Оно бы, служивые, отдых нужен.

– Давай, давай, борода, – посмеиваются солдаты. – Знай свое дело.

Прошли еще без малого десять верст. У Агафона на чем сидит уставать стало. Конь пошел вяло. Крутится мужик на седле, на солдат то и дело косится.

– Оно бы, служивые… – опять начинает Охапка.

Перебивают солдаты:

– Терпи, бородатый.

Прошли еще версты три. И вдруг заупрямился, остановился крестьянский конь. Слез Агафон на землю, от долгой езды шатается.

Рассмеялись солдаты:

– Тебе что же, верхом наскучило?

– Променажу душа желает.

– Шило небось в седле?

– Ну вас к дьяволу! – огрызнулся Охапка.

Постояли солдаты минутку, тронулись дальше в путь. Тащится Агафон сзади, за узду коня волочет.

– Но-о, ленивый! Ноги твои еловые…

Выбивается мужик из последних сил.

Дошли солдаты до нужного места. Разузнали, что надо. Повернули назад:

– Ну, борода, собирайся.

– Помилуйте, братцы! – взмолился Охапка. – Коня пожалейте.

Улыбнулись солдаты:

– Ладно, сами назад дойдем.

Тронули, не мешкая, солдаты в обратный путь. Остался Охапка один. Лежит на траве у дороги. Тело ломит, в ногах гудит.

– Эко дело, – качает головой крестьянин. – Коня загнали. Сам в мыле. Ну и солдаты!

 

Крик в тумане

В белорусских сырых местах у реки Коноплянки сошлись на рассвете в низинке две гренадерские роты. Рота русских и рота французских солдат. Рукопашный взыгрался бой.

От реки потянулся туман. Придвинулся к месту боя. Осел, окутал, прикрыл солдат.

Бьется солдат Нерытов. Где свой, где чужой – разобрать трудно. То справа французская речь, то слева, то сзади, то спереди. И русские голоса то тут, то там, то пропадут, то рядом совсем объявятся. Перемешались в бою солдаты.

И вот показалось Нерытову, что русские дрогнули. Побежали рядом солдаты. Соображает Нерытов: «Э, если такое дело, тут и сам не плошай».

Увязался он за бегущими.

– Подождите, – кричит, – ребята!

Да где уж тут ждать. У страха ноги что крылья. Мчат гренадеры с оленьей прытью.

– Братцы! Родимые! – надрывает глотку солдат. Страшно ему отставать.

Однако чем громче кричит Нерытов, тем только солдаты бегут быстрее.

– Лешие… – ругнулся солдат. Прибавил он шагу.

Пробежали с версту. Хоть и взмок Нерытов до нитки, а все же догнал бегущих. Всмотрелся в солдатские спины: у русской пехоты мундиры темно-зеленого цвета, а у этих, о Господи, – синие. «Так это ж французы», – понял солдат.

Совестно стало Нерытову. Ясно ему, кто из солдат дрогнул на месте боя. Понятно и то, почему не подождали его солдаты: он же русским криком врагов пугает.

Развеселился от мысли такой солдат. Страх пропал, словно и вовсе такого не было.

Смышленым оказался Нерытов. Забежал он правее французов.

– Братцы! – кричит. – Тут они. Тут. Заходи, окружай, родимые!

Услышали французы крики правее, свернули с прямого пути. Опять забежал Нерытов, снова кричит. Опять повернули французы. Кончилось тем, что побежали французы в обратную сторону.

Гонит их гренадер, не дает никуда отклониться. То с одной стороны забежит:

– Справа, братцы, справа!..

То с другой:

– Слева, братцы, слева!..

Бегут французы послушным стадом. Пробежали они версту. Вернулись к старому месту. Туман тем делом стал расходиться. Бой уже кончился. Строилась русская рота, собиралась в дальнейший путь. Вдруг видят солдаты: бегут французы. Схватили гренадеры ружья, забрали французов в плен.

Доволен Нерытов, что снова к своим вернулся. Смешался в солдатских рядах. Неловко ему в недавней трусости признаваться. Делает вид: мол, нигде я и не был. Поправляет свой ранец. Молчит.

Погнали русские пленных. Идут, удивляются:

– И чего прибежали? И как такое случилось? Непонятное что-то.

 

Солдат гренадерской роты

Русские бились у Витебска.

Гренадер Федор Беда сражался вместе со всеми. Рядом с ним офицер Ардатов, рядом боевые товарищи.

И вдруг споткнулся, упал солдат. Ударила гренадера французская пуля в бок. Обожгла, вырвала клок тела, ушла от ребра рикошетом в поле.

Подобрали санитары солдата. Отнесли к лекарям в палатку. Наложили Беде повязку на грудь, послали в команду для раненых. Только в команду солдат не прибыл. Свернул он с пути и опять в свою гренадерскую роту.

Бьются гренадеры. Бьется Ардатов. Видят – рядом опять Беда.

Заприметил Ардатов героя.

Продолжается страшный бой. Не щадят живота своего гренадеры. Прошел час, и снова французская пуля достала солдата.

Вскрикнул, повалился на землю солдат. Кровь с головы на землю закапала.

Очнулся Беда снова в санитарной палатке. Промыли ему рану, перевязали бинтом голову, послали в команду для раненых. Только не прибыл в команду солдат. Свернул он с пути и опять в свою гренадерскую роту.

Бьются гренадеры с противником. Промокли солдатские рубахи от пота. Во рту пересохло. Синяки на плечах от ружейной отдачи. В ушах колокольный гул.

Смотрят солдаты – снова Беда тут же рядом в бою.

Заулыбались солдаты. Еще дружней ударили по врагу.

К исходу дня гренадера ранило в третий раз. Пуля попала в ногу.

В третий раз попал солдат к докторам в палатку. В третий раз получил он приказ – немедля в команду для раненых. Только не выполнил приказа солдат. Свернул он с пути и опять в свою гренадерскую роту. Хромает, еле идет солдат.

Явился и снова вместе со всеми палит по французам.

Разинули рты солдаты. Подивился геройству Ардатов.

– Откуда ты родом такой?

– Где таких делают?

– Не из железа, случайно, куют?

Засмущался солдат.

– С Украины я, – произнес. – Из-под Полтавы, с Ворсклы-реки. – Потом подумал и гордо добавил: – Солдат государства Российского.

 

Рай и ад

Утомился солдат в походе. Прилег под кустом на привале. Лег и крепко уснул. Не услышал солдат, как рота двинулась дальше.

Крепок солдатский сон.

Ночью тем местом бродила Смерть. Идет, шагает, костлявая, косу свою несет. Пристальным взглядом внимательно смотрит, считает погибших за день солдат.

Поравнялась Смерть с уснувшим солдатом, ткнула косой – не шевелится. Думает, помер, улыбнулась – и в общий счет.

Стали решать, куда назначить солдата – в рай или в ад. А так как грехов за солдатом особенных не было, выпала честь отправляться ему на небо.

Спустились ангелы и херувимы, забрали с собой солдата.

Прибыл солдат на небо, очнулся. Смотрит: места незнакомые.

«Видать, от части своей отбился», – соображает солдат.

Ходит он, плутает по облакам. Что такое? Ни поля, ни леса, ни речки, чтобы воды напиться.

– Эй вы, люди добрые! – начинает кричать солдат.

Явились ангелы и херувимы.

– Где я, любезные?

– В царстве небесном.

Вылупил солдат глаза от испуга.

«Боже, вот это попал! Эх, и будет мне от ротного командира. Унтер-офицер за отлучку шкуру с живого снимет».

– Помилуйте, отпустите! – взмолился солдат.

Переглянулись ангелы и херувимы. Впервые такое на небе.

– Отпустите! – кричит солдат. – Меня в роте товарищи ждут. Ротный меня заругает.

Расшумелся солдат на небе.

Услышал Господь:

– Что там такое? Кто там порядки райские нарушает?!

Доложили:

– Солдат.

Приказал Господь Бог привести солдата.

– Ты чем недоволен, служивый?

Струсил солдат при виде Господа Бога, а потом осмелел:

– В роту назад отпустите.

– В роту?! – усмехнулся господь.

– Ну да. Меня товарищи в роте ждут. Ротный меня заругает. Нельзя мне на небе. Отчизна моя в беде.

Присмотрелся Господь, видит – не мертвый, живой перед ним солдат.

– Тьфу ты! – сплюнул Господь с досады. – Снова напутали. Гнать его с неба.

Подбежали ангелы и херувимы, столкнули солдата вниз.

Летит, кувыркается с неба солдат. Заметили черти. Подхватили, потащили солдата в ад.

– Стойте, стойте! – кричит солдат. – В роту назад отпустите!..

Не слушают черти.

Приволокли солдата к кипящим котлам:

– Раздевайся!

Привычен солдат к команде. Разделся.

– Залезай!

Забрался солдат в котел. Спустился в кипящую воду:

– Хоть кости свои попарю.

Заулыбался, замлел солдат.

Дивятся черти: «Ну и ну! Вот так грешник в котел попался». Тащат новые связки дров. Дуют сильнее на пламя. Вспотели рогатые. Видят, солдата огонь не берет.

– Эй, чего там расселся!

Вылез солдат:

– В роту назад отпустите.

– Ан нет, – отвечают черти. – Полезай-ка в студеную воду.

Окунулся солдат.

Видят черти – ледяная вода не берет солдата. Погнали на раскаленные камни. Камни ему нипочем. Голодом морят. И к такому солдат привычен. Подтянет ремень потуже, знай себе ходит по аду, пугает ружьем чертей:

– В роту назад отпустите!

Мучились, мучились черти с солдатом, другие дела забросили. Не хватает дьявольских сил. Обозлились рогатые:

– Черт с тобой! Ступай в свою роту.

Прибыл в роту солдат. «Рассказать или нет? – думает. Решает: – Лучше смолчу. Ротный еще заругает. Унтер за отлучку шкуру с живого снимет…»

 

Испанская кровь

Быстро идут французы. Пройдены Вильна, Свенцяны, Полоцк, Гродно, Новогрудок, Сморгонь.

Растянулась французская армия. Верст триста по фронту. Верст триста вглубь.

Нелегко дается врагам Россия. Кони не выносят свирепых маршей – конский идет падеж.

Люди слабеют в походах – в армии тысячи хворых.

Отстали в пути обозы: все меньше и меньше, плоше дневной рацион.

Вступают французы в русские села. Вот тут-то будет пожива. Хмуро встречают французов села. Ни людей, ни еды, ни тепла. Врывается враг в города. Вот тут-то будет пожива. Голые стены встречают французов, сиротливо стоят дома. Уходят от неприятеля жители. Увозят хлеб, поджигают сено, скот угоняют в леса.

Начинается ропот французов:

– Где же русское масло?!

– Где русское сало?!

– Одна лебеда!

Первыми взбунтовались испанцы.

Дело было в лесу. Три дня шумели холодные ливни, хлыстом бичевали солдат. Продрогли, промокли, простыли солдаты. Съели запас сухарей.

Окружают их мрачные ели. Тучи свинцовые давят. Сырость со всех сторон.

Стали шептаться о чем-то испанцы. Вспоминают родимый дом: солнце Севильи, небо Гренады, Гвадалквивира журчащий плеск.

– Куда мы идем?!

– Зачем мы идем?!

– Нет тут земли испанской!

В испанском отряде сто тридцать три человека. Сговорились солдаты. Решили вернуться домой. Взяли ружья, походные ранцы, по-солдатски построились в ряд.

– Стойте, куда?! – кричат французские лейтенанты.

Козырнули солдаты:

– Домой!

Зашагали испанцы.

– Стойте! Именем императора: стойте! – кричат лейтенанты.

Повернулись испанцы, дали прощальный залп.

Целый день пробирались на запад солдаты. Идут, Испанию вспоминают: солнце Севильи, небо Гренады, Гвадалквивира ласкающий плеск.

Шагают испанцы. Не знают солдаты того, что грозный приказ уже отдан по армии.

Заслонили солдатам войска дорогу, перекрыли на запад пути.

Схватили испанцев, разоружили. Построили, бедных, в ряд:

– Каждый второй выходит наружу.

Вышел каждый второй. Подняли французы ружья.

– Именем императора: пли!

Грянули залпы.

Обагрила русскую землю испанская кровь.

 

Хлеб-соль

Решили французские офицеры сделать Наполеону приятное.

Знали они, что у русских такой обычай: встречать дорогих гостей хлебом и солью. Вот бы сюрприз императору.

Приступили французы к делу. Явились в село Прокоповичи, собрали крестьян, объяснили, в чем дело.

Жмутся крестьяне:

– Да село у нас бедное.

– Село невеликое.

– Барин к тому же сбежал.

– Но-но! – прикрикнули офицеры. – Обойдемся без барина.

Пошушукались крестьяне между собой:

– Ладно. Будет исполнено.

Прибыли офицеры на следующий день проверить, всё ли в порядке. Смотрят – ни хлеба, ни соли нет.

Набросились французы на мужиков.

Разводят крестьяне руками:

– Да муки у нас для хорошего хлеба нет.

Ругнулись офицеры. Приказали из армейских запасов привезти муки в Прокоповичи.

Явились на следующий день. Смотрят – снова ни хлеба, ни соли.

Разводят крестьяне руками:

– Соли, ваши благородия, не оказалось.

Ругнулись опять французы. Приказали доставить с воинских складов армейских соль.

Прибывают на третий день:

– Ну как, все ли готово?

Разводят крестьяне руками:

– С дровами, ваши благородия, худо. Нечем огня разложить.

Начинают французы терять терпение.

– Как – нет?! Лес же у вас под боком!

– Так ведь то барский, ваши благородия, лес.

– Барин же ваш сбежал.

– А вдруг воротится! Барин у нас того, строгий.

Что офицерам делать? Позвали солдат, отправили в лес, приказали рубить дрова.

Явились французы снова:

– Ну, каков получился хлеб?

Разводят крестьяне руками.

– Да что вы! – вскипели французы. – Плетей захотели? Жизни не жалко? За ослушание – смерть!

– Воля ваша, – отвечают крестьяне. – Только ведь бабы наши все, как единая, хворые, некому хлеб испечь.

Замаялись офицеры. Уж и не рады, что придумали хлеб и соль. Пришлось им срочно вызывать армейского пекаря.

Наконец-то все в полнейшем порядке.

– Ну, – говорят они мужикам, – чтобы завтра быть чисто умытыми, чисто одетыми, девчатам ленты в косы вплести.

– Будет исполнено.

Прибывают французы на пятый день. Встречает их каравай испеченного хлеба. Запах душистый. Корка искристая. Рядом солонка стоит.

Довольны офицеры. Побежали они по селу собирать крестьян. Только что же такое?! Пустое село. Осмотрели избы, сараи, овины – ни единого жителя. Ушли крестьяне целыми семьями в лес.

Разразились французы страшенной бранью. Уж и так и этак поносят крестьян. Однако что же тут делать: не нести же самим хлеб и соль императору?

Сели они на коней. Едут лесной дорогой. Вдруг метнулись в испуге лошади. Грянули выстрелы. Полосанула из леса дробь: крестьянская хлеб-соль.

 

Бургундское

Против Наполеона сражалось тридцать казачьих полков. Приметны лихие казаки. Синие куртки, штаны с огневыми лампасами. Черная шапка с белым султаном. Пика, ружье. Конь боевой. Характер бедовый. Казацкая челка бугром торчит.

Боялись донских казаков французы. Увидят казацкие пики, услышат казацкие гики – сторонятся. Боялись французы. А вот лейтенант граф де ла Бийянкур не боялся.

– Хотите, я вам казака пригоню живого? – заявил он товарищам.

Усмехнулись французы.

Знают кавалерийские офицеры, что лейтенант вояка неробкий. Однако такое, чтоб в плен, да живого…

– Не верите? – обижается лейтенант. – Вот честь вам моя дворянская. Вот слово вам графское. Хотите пари?

Заключили они пари. На ящик вина бургундского.

И вот лейтенанту представился случай. Смотрят французы: едет казак по полю. Едет себе, не торопится. Трубку табаком набивает.

плывет казачий напев над полем.

Вшпорил де ла Бийянкур коня, бросился казаку наперерез. Скачет, саблей до срока машет: руку свою проверяет.

Увидел казак француза, развернулся ему навстречу. Трубку за пояс, песню в карман, пику немедля к бою.

Подскакал лейтенант и прямо с ходу, привстав в стременах, саблей стук по казацкой пике. Разлетелась на части пика. Лишь древко в хозяйских руках осталось.

Не готов был казак к такому. Не о пике думал, голову оберегал. Удачен маневр лейтенантский: обезоружен казак.

– Сдавайся, сдавайся! – кричит де ла Бийянкур.

И снова саблю свою заносит.

Понял казак, что дело с таким непросто. Отпрянул поспешно он в сторону. Смотрит, чем же с врагом сразиться. Ружье за плечом – сейчас не дотянешься, нагайка висит у пояса. Схватил нагайку казак.

Съехались снова они. Острая сабля в руках француза. Простая нагайка в казацких руках.

– Сдавайся! – кричит лейтенант.

– Сейчас, ваше благородие, – процедил сквозь зубы казак. Вскинул нагайку, в седле подался, по руке офицера хвать.

Вскрикнул француз. Разжалась рука. Выпал острый клинок на землю.

Присвистнул казак, привстал в стременах и начал хлестать француза. Бьет, приговаривает:

– Вот так-то, твое благородие… Вот так-то. А ну-ка, бочком повернись. Вот так-то. А ну-ка еще… Эх, главное место жаль под седлом укрыто!..

Видят французские офицеры, что их товарищ попал в беду. Помчались на помощь. Не растерялся казак. Схватил де ла Бийянкура за ворот мундира, перекинул к себе на седло, пришпорил коня и помчался к ближайшему лесу.

Опоздали французы. Скрылся казак в лесу. А лес для русского – дом родной. Как огня, боятся французы русского леса.

Остановились они, сожалеючи смотрят вслед.

– Э-эх, ни за что пропал лейтенант. Уехало наше бургундское.

 

Бесстыдство

Лейб-гвардии его величества казачий полк шел в арьергарде барклаевских войск. Каждый день у казаков с неприятелем то большие, то малые стычки. Привыкли гвардейцы к опасной жизни. Каждый лезет вперед, норовит проявить геройство.

Под городом Витебском казаки созоровали.

Казачий полк стоял на одном берегу Двины. На другом, высоком, расположились лагерем французские кирасиры. Заметили гвардейцы у берега сторожевой пост неприятеля. Руки чешутся. Кровь играет. Вот бы кого побить. Только как же к врагам подкрасться? За версту все видит французский пост. И вот собралось человек десять. Расседлали они коней, разделись, взяли пики, ступили в воду, оттолкнулись от берега.

Казаки не без хитрости. Плывут так, что еле-еле чубы из воды виднеются. За гривы лошадиные держатся. За шеи лошадиные прячутся.

Глянешь с противоположного берега: плывет табун расседланных лошадей – видать, от своих отбился.

Смотрят французы, довольны. Спустились они к реке. Поджидают живой гостинец.

Подплыли гвардейцы к чужому берегу. Почуяли землю. Вскочили. Схватили пики, перебили французский пост.

Расхрабрились совсем казаки. Мало им, что побили пост, решили ворваться к французам в лагерь.

Прыгнули на лошадей. Гикнули. Свистнули. Пики вперед: уступай молодцам дорогу.

Обомлели французы: что за чудо – голые всадники. Пронеслись казаки по лагерю, поработали пиками, развернули коней – и назад.

Скачут, смеются:

– Я память двоим оставил.

– Мы с Гаврей троих прикончили.

– Я офицера, кажись, пырнул.

Весело озорникам. Только рано они смеялись. Поднялся по тревоге кирасирский полк. Помчались французы вдогонку. Зашли слева, справа. Погнали казаков на камни к крутому, словно стена, обрыву Двины.

Подскакали лейб-казаки к обрыву, придержали коней:

– Братцы, стена!

А кирасиры все ближе и ближе.

– Н-да, плохи наши дела.

А кирасиры все ближе и ближе.

Вот уже взлетели в небо тяжелые кирасирские палаши.

– Эх, погибать, так со славою! – выкрикнул кто-то.

Похлопал казак скакуна по гриве:

– Спасай, выручай, родимый!

Взвился конь на дыбы. Метнулся, заржал – и в воду с обрыва.

Следом бросились остальные.

Дружна с удальцами удача. Никто не побился. Переплыли гвардейцы Двину. Ступили на берег. Прокричали:

– Привет французам!..

Бывший при полковом лагере штабной офицер возмущался:

– Голыми! Да по какому уставу! Его величества полк, и вдруг… Тут же конфуз для российского войска!

Доложил он Барклаю де Толли.

– Да, да, – соглашался Барклай. – А ну, садись-ка, пиши приказ: плетей казакам за бесстыдство, за геройство вручить медали.

 

Два курьера

Мчится курьер из Первой русской армии от генерала Барклая де Толли во Вторую русскую армию к генералу Багратиону.

Мчится курьер из Второй русской армии от генерала Багратиона в Первую русскую армию к генералу Барклаю де Толли.

Пробираются курьеры окружными дорогами. Объезжают французские сторожевые посты, обходят французские части. Стараются ехать то лесом, то балкой. Больше ночью и меньше днем.

Мчатся офицеры навстречу друг другу, съехались на половине пути.

– Ну как у вас в армии Первой?

– Ну как у вас во Второй?

Разговорились курьеры. Каждому хочется геройством похвастать.

– А мы под Полоцком девятьсот французов пленили, – заявляет первый курьер.

– А у нас под местечком Миром атаман Платов с казаками устроил засаду и порубал без малого целый французский полк, – отвечает курьер второй.

– А у нас генерал Коновницын под Островной сразился с самим Мюратом.

– А наш генерал Раевский под Дашковской побил Даву.

Спорят офицеры. Один другому не уступает.

– У нас солдаты самые смелые.

– Нет, у нас самые смелые.

– У нас генералы самые умные.

– Вот и неправда: умнейшие в нашем войске.

Чуть не подрались курьеры. Хорошо, что шел в это время лесом старик крестьянин. Остановили его курьеры:

– Рассуди-ка нас, старый.

Торопятся, перебивают один другого.

Выслушал молча крестьянин.

– Да-а, – произнес.

Полез в карман. Достал яблоко, вынул нож, разрезал на две половины:

– Ешьте.

Съели курьеры.

– Ну, какая доля вкуснее?

Смотрят офицеры удивленно на старого. Что за нелепый вопрос! Оно же из единого целого. Как же так, чтобы вкус у одного яблока и вдруг оказался разный!

Не ясен курьерам намек крестьянский.

– Да-а, – произнес старик. Смотрит – над лесом сокол кружит. Соколиными крыльями машет. Указал крестьянин рукой на небо. – Какое крыло сильнее?

Смотрят офицеры удивленно то на сокола, то на крестьянина. Что за нелепый вопрос! Как же так, чтобы у сокола и крылья по силе вдруг оказались разные!

Опять не понимают офицеры намек крестьянский.

– Ты нам головы не мути!

– Зубы не заговаривай!

– Э-эх! – обозлился старик, выломил две хворостины. – А ну-ка, снимай мундиры, – и вновь за свое: – Посмотрим, какая больнее хлещет.

Переглянулись офицеры. Хотели обидеться. И вдруг рассмеялись. Дошло наконец до спорщиков.

А до всех ли из вас дошло?

 

Африка

Два дня французы штурмовали город Смоленск. Под Смоленском соединились русские армии и приняли бой.

Атака. Снова атака. Еще одна.

Топот солдатских ног. Звериный рев пушек. Груды людей побитых.

Рвутся солдаты навстречу французам. Не ожидая команд, ударяют в штыки. Безрассудны герои. Картечь так картечь. Гранаты – пусть будут гранаты. Нет страха в солдатских душах. Один на роту французов лезет. Двое – на целый полк.

Бьются рядом полки: Симбирский, Волынский, Уфимский.

– Вперед, братцы!

Бьются герои. Льется потоками кровь.

Подходят на помощь французам все новые и новые части. Понимает Барклай де Толли: не осилить русским французов, ночью отдал войскам приказ отойти.

Снялись полки с позиций, бесшумно ушли за Днепр.

Французы шли из Смоленска к Дорогобужу. Группа солдат во главе с молодым лейтенантом продвигалась вдоль днепровского берега. И вдруг из-за береговой кручи, из-за кустов и развесистых ив послышались выстрелы.

Один, второй, третий…

Без промаха бьют свинцовые пули. Что ни выстрел – французом меньше.

Приказал лейтенант остановить продвижение. Прижались солдаты к земле, открыли ответный огонь.

«Видать, значительный отряд, – соображает лейтенант. – Рота, а может быть, и больше». Стал он просить подмогу. Доложил по команде.

Явилась подмога. Прислали и пушку.

– Пушка, пали!

Грянула пушка. Пронеслось ядро по кустам, прошипело, волчком закружилось по круче. Второе ядро врезалось в старую иву. Расщепило, искалечило ствол. Качнулась, рухнула ива.

– Ура! – закричали французы.

Стреляют солдаты. Бьет, не смолкая, пушка.

Идет настоящий бой.

– Целься сюда! – подает команду лейтенант. – Целься сюда! Левее, правее, еще правее…

Стреляют французы, а не знают того, что у Днепра в ивняке всего-навсего один русский солдат находится. Перебегает солдат от куста к кусту, от ивы к иве, стреляет из разных мест – вот и кажется со стороны, что целый отряд сражается.

До самого вечера шла перестрелка. Наконец русский солдат умолк.

– Франции вива! Императору слава! – закричали французы.

Доложил лейтенант начальству, что одержал он большую победу, уложил целую роту русских солдат.

Утром к этому месту прибыл сам генерал. Интересно ему взглянуть на побитых русских. Двинулись французы к берегу Днепра, под старые ивы. Идет лейтенант, сердце стучит. Думает: «Человек пятьдесят русских побил. – Потом поправляется: – Нет, сто». Ждет он наград за усердие.

– Там рота, целая рота легла, – докладывает генералу.

Вышли они к Днепру, идут по крутому берегу. Идут, да только русских не видно. Обошли берег и в одну и в другую сторону – всего один русский солдат валяется. Приник он к земле, словно в атаку бежать собрался.

– Ну где же ваша рота? – обратился генерал к лейтенанту.

Не может понять лейтенант, в чем дело. Где же действительно русские?!

– Тут они, тут они были. Видать, разбежались…

Усмехнулся генерал.

– М-да… Вот она, ваша рота, – ткнул рукой на русского егеря.

В тот же день о подвиге русского солдата доложили Наполеону.

– Один? – переспросил император. – С ружьем против роты солдат и пушки?

– Так точно, ваше величество.

– Лев, лев… – произнес Наполеон. Потом повысил голос и почти закричал: – Все они львы. Львы, а не люди. Не Россия, а Африка.

 

Новые порядки

Михаилу Илларионовичу Кутузову исполнилось 67 лет. Пора бы уже в отставку, на стариковский покой. Так ведь нет – помнит народ Кутузова. Вот и сейчас. Собирайся, мол, старый конь. Кутузов едет к войскам.

Вспоминает былое. Не счесть боев и походов. Крым и Дунай, поля Австрии, Измаильские грозные стены. Бой под Алуштой, осада Очакова, у Кагула упорный бой. Много всего позади…

Едет Кутузов к войскам. Новый главнокомандующий едет.

Ликуют солдаты: «Едет Кутузов бить французов».

Объявили первый приказ Кутузова: продолжать отступление.

– Как же так? – спрашивают солдаты нового главнокомандующего. – А бой?

– Ваша светлость, что же, опять отступление?

Посмотрел на солдат Кутузов, хитро прищурил свой единственный глаз:

– Кто сказал отступление? Сие есть военный маневр!

Взял Кутузов с собой штабных генералов, поехал осматривать боевые полки и роты. Едет, встречает пехотный полк. Лежат на привале солдаты.

Увидели пехотные командиры главнокомандующего и генералов:

– Встать!

Повскакали солдаты, застыли, как сосны.

Подъехал Кутузов:

– Не надо, не надо. Пусть лежат, отдыхают солдаты. На то и привал.

Подивились пехотные командиры: впервые так, чтобы перед главнокомандующим и генералами не надо было вставать во фрунт, – распустили они солдат.

Едет Кутузов дальше, встречает уланский полк. Расположился полк у какой-то реки. Сняли уланы мундиры, засучили рукава и штаны, коней боевых купают.

Увидели уланские командиры Кутузова:

– Стройся!

Бросили уланы своих коней, построились в ряд.

Подъехал Кутузов:

– Отставить! – И строго на офицеров: – Тут не мне – коню боевому внимание.

Едет Кутузов дальше, встречает артиллерийскую батарею. Пушки солдаты чистят.

Увидели главнокомандующего артиллерийские командиры:

– Становись!

– Разойдись! – еще издали крикнул Кутузов. Подъехал ближе, стал отчитывать командиров: – Не сметь отрывать пушкарей от дела. Пусть солдаты пушки к боям готовят.

Объехал Кутузов немало полков и рот. И всюду одно и то же. Увидят офицеры Кутузова:

– Стройся!

– Отставить! – кричит Кутузов. – Тут война, не военный парад.

Поражаются армейские офицеры:

– Порядки какие-то новые!

Прошло несколько дней.

Войска стояли у города Гжатска. В какой-то избе собрались офицеры. Пьют вино, веселятся, играют в карты. Шум и крики, как дым при пожаре, из окон столбом валят.

Проезжал Кутузов мимо избы, услышал разгульные крики. Решил посмотреть, что там в избе творится. Слез он с коня, заходит в избу.

Увидели офицеры главнокомандующего, соображают: встать им, не встать, бросить игру или нет? Вспоминают наказ Кутузова, решают остаться на месте. Продолжают в карты себе сражаться.

Постоял, постоял Кутузов, покачал головой: «Да, неплохо усвоили наказ офицеры. Поняли, что к чему».

– А ну-ка, голубчики, – вдруг произнес, – коли время у вас свободное, там у ворот Серко мой с дороги стоит нечищеный. Ступайте к нему. Ступайте, голубчики. Да поживее! – прикрикнул Кутузов.

Опешили офицеры. Приказ есть приказ. Вскочили, помчались вон из избы. Дорогой разводят руками:

– Чтобы офицеру да чистить коня! Порядки какие-то новые…

 

Кто как думает

Вечер. Штабная изба. Тускло горят две свечи. Кутузов сидит за простым крестьянским столом, подписывает приказы и распоряжения.

Рядом вытянулся дежурный генерал, подает одну за другой бумаги.

При каждой новой бумаге Кутузов обращается к дежурному с одним и тем же вопросом:

– Про что тут, голубчик?

Генерал докладывает.

– Так, так… – кивает головой Кутузов. Затем начинает читать. Читает долго, не торопясь. Если глянуть со стороны, можно подумать: не заснул ли главнокомандующий? Но вот Кутузов берет перо – гусиным в то время еще писали, – макает его в чернильницу и осторожно выводит подпись.

Над одной из бумаг Кутузов задержался особенно долго. Прочитал раз, второй, повел своим единственным глазом на генерала, наконец произнес:

– Не пойму что-то. Перескажи-ка, голубчик.

– Прошение, ваша светлость.

– Так.

– От помещицы Смоленской губернии Нащёкиной Глафиры Захаровны.

– Так.

– Драгунские фуражиры скосили, ваша светлость, зеленый овес на поле помещицы. Владелица просит о возмещении убытков в размере сорока четырех рублей.

– Так, – произнес Кутузов, посмотрел на генерала. – Как же нам быть, голубчик?

– Мародерство, ваша светлость, – отвечает генерал. – Тут по всей строгости надобно. Под арест бы виновных.

Кутузов закивал головой, повернулся к своему адъютанту.

– А ты как, голубчик?

– Надобно извиниться перед графиней. Солдатам – шпицрутенов, ваша светлость.

– Так.

Кутузов поднялся из-за стола, прошел в сенцы, открыл выходную дверь.

– Эй, братец! – окликнул стоящего у избы караульного. – Ступай-ка сюда.

Солдат нерешительно переступил порог, вытянулся:

– Слушаю, ваша светлость.

Объяснил Кутузов, в чем дело. Ждет, что же ответит солдат. Караульный замялся, переступил с ноги на ногу.

– Так что же, голубчик?

– Лес рубят – щепки летят, – гаркнул солдат. – Россию отдаем, неужто, ваша светлость, овсом скупиться!

Кутузов поднял глаз на солдата:

– Родом откуда?

– Деревенька Глушково. В семи верстах от Смоленска.

– Так деревня твоя под французом?

– Сожгли мужики деревеньку.

– Та-ак, – произнес Кутузов. – Ладно, ступай. – Повернулся к своим офицерам. – Слыхали?! Как же нам быть?

Задел офицеров ответ солдата.

– Солдат – мужик, – заявил генерал. – Солдату чужого добра не жалко. Наш долг защищать дворянство.

– Дворянство – оплот царю и отечеству, – произнес адъютант. – Права графиня Нащёкина, тут надобны строгости, в пример для других.

– Да-а, – протянул Кутузов, – «лес рубят – щепки летят…» – повторил он слова солдата, подошел к столу, взял в руки письмо, вновь прочитал, поморщился и вдруг разорвал на мелкие части. – Позорнейший документ для россиянина. Не смею в армейских делах хранить.

Затем Кутузов склонился к столу, открыл стоящий на нем деревянный ларец, отсчитал сорок четыре рубля из собственных денег, протянул адъютанту:

– На, отправь графине Нащёкиной. Да отпиши, что главнокомандующим отдан специальный приказ и произведен с виновных строжайший взыск.

 

Любопытный гусь

Далеко прошли от русской границы французы. Без малого тысячу верст. Сколько их по пути побито! Тысячи в русской земле зарыты. Сколько вернется домой калек!

Начинают роптать солдаты:

– Куда нас ведут?..

– Нам бы отдых в Смоленске нужен…

– Нам бы дальше Днепра не ходить.

С каждым шагом врагу труднее. Обтрепаться успели, солдаты. Голодно им в пути.

Попадется солдатам краюха хлеба – чуть ли не драка. Отобьют у крестьян скотину – прямо со шкурой ее едят.

Где-то за Вязьмой в Сычевском уезде ночевали солдаты у речки. Проснулись утром, видят – по лугу гусь здоровенный ходит.

Как он сюда попал? Деревни кругом пустые. Крестьяне со скарбом давно в лесах. То ли птица отбилась от общей стаи, то ли просто был любопытным гусь: пришел посмотреть на французов.

Вскочили солдаты:

– Лови!

– Окружай!

– За лапу хватай!

Хоть гусь и не очень прыткая птица, а все же поди схвати! Заметался гусак по лугу. Шею тянет, шипит. Как парусами, крыльями хлопает. Тяпнул клювом за штаны одного солдата. Тяпнул за палец второго. Отбивается длинношеий, ускользает из самых рук.

Проснулись от шума солдаты. Бегут на подмогу новые.

– Заходи к нему сзади!

– От речки гони!

– С фронта!

– С тыла!

– Давай во фланг!.. – как в настоящем бою, раздаются над лугом команды.

Как ни бился, все же попался гусь. Схватили его солдаты. Глаза разгорелись, рты приоткрылись, слюна течет.

На лугу оказались солдаты разных частей. Были французы, были пруссаки, итальянцы и даже из дальних кустов примчался житель вольного города Гамбурга.

Возник у добытчиков спор.

– Гусь наш, – говорят французы.

– Гусь наш! – кричат пруссаки.

– Гусь наш! – шумят итальянцы.

– Гусь мой! – вопит житель Гамбурга. – Я первым его схватил.

Сцепились солдаты. Ругань стоит над лугом:

– Прусское рыло!

– Итальянская швабра!

– Эй, француз, лягушку живую съешь!

Приехал на шум генерал. Прикрикнул, навел порядок.

– В чем дело?

Мнутся солдаты.

– В чем дело? – повторил генерал.

– Гусь… – отвечают солдаты.

Смотрят, а где же гусь?.. Нет, не видно, не слышно нигде пернатого. Лишь перо, как память о нем, в руках у одного из солдат осталось.

Пока шумели, ругались солдаты, гусь юрк между ног и к речке быстрее ходу. С лапы на лапу, с лапы на лапу, с берега в воду поспешно прыг. Отплыл, залез в камыши. Лишь глазом оттуда удивленно посматривает. Видать, и впрямь любопытный гусь.

 

Мешок с деньгами

Богатый мужик Дормидонт Проскуров стал торговать с французами.

У других крестьян французы ни за какие деньги ничего не достанут. Лучше сожгут крестьяне, лучше в реке утопят, лучше в лес волкам отнесут – лишь бы не французам.

А Дормидонт Проскуров – пожалуйста!

Видит он, что французы на деньги нескупы. Чего упускать момент, не трижды живем на свете. Продал Проскуров

зерно,

сено,

корову,

козу,

распродал гусей и кур.

Мешок специальный завел. Деньги в мешок собирает.

Рассуждает: чего бы еще продать?

Вспомнил он о соленьях. Продает огурцы и капусту, грибов небольшой остаток.

Небывалый у Дормидонта Проскурова торг.

– А репу возьмете?

– Возьмем.

– А морковь?

– Возьмем и морковь, – отвечают французы. Разбухает мешок с деньгами. Даже жмых

Дормидонт перегнивший продал.

Наконец Проскуров продал последнее. В общем, ни с чем остался.

«Бог с ним, – решает. – Денег мешок. Я теперь на всю округу самый богатый. Раз в десять больше всего накуплю».

Был Дормидонт продавцом, стал теперь покупателем. Отправился верст за двадцать в не занятое французами село на базар. Ходит что гоголь.

Тут посмотрит, там приценится, и это и то пощупает.

Облюбовал

телку,

корову,

коня,

второго коня, козу.

Ну и пригонит домой богатства!..

Вот и сошелся в цене. Начинает считать кредитки:

– Раз, два, три…

– Э, да ты подожди, постой… Они же фальшивые!

– Что! – заревел Проскуров. – Какие фальшивые? Они же французами плачены!..

Стал собираться народ. Стали смотреть кредитки. Так и есть, все, как одна, фальшивые.

А дело в том, что, отправляясь в Россию, Наполеон приказал напечатать фальшивых денег. Оттого-то французы и щедры.

Взвыл Дормидонт Проскуров. И туда, и сюда, к одному и к другому… Да только никто на фальшивые деньги продавать ему ничего не согласен.

Вернулся домой он черней чернозема. Есть хочется – никто не дает. Худеет страдалец бедный.

Наконец какой-то озорной мужичонка нашелся:

– Хочешь краюху хлеба?

– Давай!!!

– Только тащи свой мешок с деньгами.

Поскулил, поскулил Дормидонт, отдал мешок: есть хочется. «О господи, это за краюху-то и все-то мои богатства!»

Сожгли крестьяне фальшивые деньги.

Прошел день.

Снова Проскурову кушать хочется. Никто не дает. Никто не здоровается. Не желают знать крестьяне предателя.

Как же он жил? Да так вот и жил. Пока совсем не отощал и не помер.

Жалко? Нисколько.

 

Деликатность

Многие дворяне при подходе французов бросали свои имения и уезжали.

Однако были такие, которые и оставались. Не уехала и княгиня Затонская.

– Французы меня не тронут, – заявила княгиня. – Я во французском духе воспитана. Я романы на их языке читаю. Французы – сама деликатность.

Махнул старый князь рукой:

– Ну, как знаешь.

Взял и уехал.

Осталась одна княгиня, да девка при ней, Парашка.

Пришли французы под Вязьму. Какой-то отряд вступил и в имение князей Затонских.

Явились солдаты в дом выбирать ночлег для своего командира.

Прошли они длинным рядом различных комнат, облюбовали одну с окном к восходу.

Комната небольшая, зато уютная. Кровать белым как снег застелена. Запахи ароматные. Столик, духи на столике.

– Как раз нашему офицеру.

Подошли княгиня и девка Парашка.

– Это комната моя, – объясняет княгиня.

– Это комната ее сиятельства, – уточняет Парашка.

«Какое еще сиятельство!» – смотрят на женщин солдаты.

– Это комната для нашего офицера, – говорят они грозно.

А в это время офицер вошел в дом. Услышал он разговор о комнате, подошел, поклонился княгине.

– Пардон, – произнес, – мадам. Виконт де Ланжерон, – представился. Поцеловал княгинину ручку. – Убирайтесь! – крикнул солдатам. Шаркнул ногой перед девкой Парашкой. – Пардон, мамзель…

Просияла княгиня. Предлагает она офицеру остаться, выбрать любую из комнат.

– Хотите ту, что с балконом, или нет, лучше ту, что в китайском стиле.

– Господину офицеру лучше бы княжеский кабинет, – предлагает девка Парашка. – Там ружья висят и сабли.

– Не смею, – отвечает виконт, – нарушать ваш покой. Время военное, пересплю по-солдатски.

Сказал, опять поклонился и тут же вышел наружу.

Стоят княгиня с Парашкой.

– Вот это француз! Сама деликатность.

Решил офицер переночевать рядом с княжеским домом в селе.

Выбрал избу получше.

– Вот здесь, – указал солдатам.

Вошли солдаты в избу, минут через пять вернулись.

– Ваше благородие, там горница занята. Там восемь детей крестьянских. Мал мала меньше. Хозяйка больна – лежит в беспамятстве.

Глянул грозно офицер на солдат:

– Очистить избу немедля!

Побежали солдаты.

Поздно вечером заглянула в село и девка Парашка. Встречает крестьян. Хвалится французским офицером, никак не нахвалится:

– Он ручку барыне поцеловал!.. Солдат из господского дома выгнал. По-кавалерски мне поклонился. И все говорил «пардон». Сие есть деликатность, – объясняла Парашка.

Чешут мужики свои бороды:

– Н-да, ворон ворону глаз не выклюет.

 

Царские лошади

В Екатеринославский драгунский полк поступило конное пополнение – 126 лошадей.

Кони не простые, из царских конюшен. Сам Константин Павлович Романов, родной брат царя Александра, их для полка пожаловал. Правда, за плату.

– Повезло, – рассуждают драгуны.

– Кони небось в сажень. С трудом на таких залезешь.

– Кабы не война, видал бы ты этих коней!

– Ныне и царский род для войны не скупится.

– А как же, и им не чужа Россия!

Потом пошел разговор, почем за коней уплачено.

– По двести двадцать пять рублей серебром за штуку.

– Деньги немалые. Тройная, выходит, цена.

– Так ведь и лошади царские.

Прибыли кони.

Столпились драгуны, стоят глазеют.

Кони какие-то странные. Ростом по грудь. Кожа к костям прилипла. Многие вовсе беззубые.

– Может, ошибка, – перешептываются драгуны.

– Царские, может, только еще в пути.

Ошибки не было. Пришел коновал. Стал проверять, здоровы ли кони. Порядок такой из веков в кавалерийских войсках. И вот – 45 оказались больными сапом. Чтобы не разносили заразу, тут же их пришлось пристрелить. 55 – не подходили по старости. Продали их немедля. С трудом по 40 рублей – где уж серебром, в бумажных рублях – ассигнациями.

Лишь 26 лошадей были причислены в полк. И то, честно сказать, с натяжкой.

– Да-а, – рассуждают драгуны. – Выходит, царский братец того… устроил обман-коммерцию.

– Как купец, гнилое подсунул.

– На войне под набил карман.

– Не кони, выходит, хворые, – тихо промолвил какой-то солдат, – в царевом роду, видать, червоточина.

 

Господи, помоги!

Где-то в глуши, в смоленских лесах и чащобах, затерялся мужской монастырь.

Бьют монахи земные поклоны:

– Господи, помоги, уйми супостата, силу нашим войскам пошли!..

Бьют монахи земные поклоны. Молятся, молятся, молятся. Только не слышит их слов Господь. Наступают кругом французы.

– Господи, не оставь! Помоги!.. – взывают монахи. Предают Наполеона они анафеме, беды всякие кличут, лютые кары ему сулят.

Однако Господь, словно и нет-то его на небе, молчит и молчит.

Нашлись среди монахов такие, которые сняли свои сутаны, надели мирское, ружья в руки вместо креста и влились в русское войско. А остальные остались. Продолжают у Бога защиту вымаливать.

Просили, просили – не отозвался Господь. Пришли в монастырь французы, какая-то конная часть.

Загадили кони подворье. Солдаты в погребах монастырских рыщут, в кельях песни свои кричат.

В испуге живут монахи. Днем с совками и метлами ходят – убирают конячий навоз. И лишь ночью, забившись в кельи, тихонько продолжают Господу Богу поклоны бить.

Приехал как-то французский полковник. Собрал он монахов.

– А ну молебен во славу императора Наполеона!

Замялись монахи, да что же тут делать. Побьют их французы. Кто же тогда Господа Бога будет просить о спасении, кто же будет поклоны бить?!

Отслужили монахи молебен в честь императора Наполеона.

– И впредь служить ежедневно! – отдал строгий приказ полковник.

– Слушаем, – пискнули черносутанники.

Так и служат теперь монахи. Утром – за здравие императора, ночью – за упокой.

– Уйми ты его, супостата!.. – гнут монахи свои спины до десятого пота. – Лютые кары ему пошли!..

Да только не отзывается что-то Господь.

То ли в просьбах Господь запутался, то ли просто Всевышний ленится.

 

«Войско второго сорта»

По всей России в срочном порядке собирали для армии новых солдат. Из губерний Санкт-Петербургской, Московской, Нижегородской, из других губерний и мест России походным маршем шли они на войну. Крестьяне бросали свою соху, мелкие торговцы до лучших времен закрывали лавки. Обозники, каретники, плотники, горожане любых ремесел оставляли свой дом и труд.

Называли новых солдат ополченцами.

Враг наступал. Для учений времени не было. Умел держать ружье, не умел – все равно, ты отныне есть боевой солдат.

– Братцы, в боях научимся!

Под городом Гжатском к регулярной русской армии присоединились сразу двадцать пять тысяч таких новобранцев.

– Эка сила какая прибыла! – подзадоривают новых солдат бывалые. – Что грибов в урожайный год. Значит, вас прямо в бой. Карасями на сковородку.

Ходят ополченцы, настоящим солдатам завидуют.

У солдат в разный цвет мундиры, панталоны в обтяжку, на ногах башмаки.

У ополченцев простые кафтаны, портки-шаровары, сапоги невоенного кроя.

У солдат шапки с султанами, кивера и кокарды.

У ополченцев просто фуражки.

У солдат ружья, штыки на ружьях.

У ополченцев ружье на троих.

– Вы рангом нас чуть пониже, – смеются солдаты. – Войско второго сорта.

Всюду вновь прибывшему меньший почет. Так и тут, на войне.

Под тем же городом Гжатском ополченцы имели первое «дело». Отличились они в бою. Отбили и в плен пригнали отряд французов.

Сгрудились у пленных солдаты.

– Ты смотри!

– Ну и бороды!

– Ну и кафтаны!

Рады ополченцы, что их солдаты бывалые хвалят. Осмелели. Стали просить, чтобы каждому дали ружья.

– Не давать им, не давать ружья! – смеются солдаты. – Да они с ружьями всех французов в плен заберут, нам ничего не оставят.

Конечно, дали бы новым солдатам ружья. Да ведь ружей в армии не хватало, многотысячной стала армия. Ружья – они не грибы. Их в лесу под кустами не сыщешь. Ружья делать и делать надо.

Да разве главное в ружьях? Ружье без солдата не стрельнет. Солдат и без ружья победит.

 

Ингерманландский драгунский полк

Много в русской армии разных полков: Московский пехотный, Московский драгунский, Полтавский, Смоленский, Елецкий, Иркутский, Литовский уланский, Ахтырский гусарский… Ингерманландский драгунский полк.

Отходят войска от Гжатска, дорогой идут к Можайску.

Остановились ингерманландские драгуны на ночевку в селе Заболотном, расседлали коней.

Окружили драгун крестьяне:

– Откуда родом, служивые, будете?

– Новгородские.

– Вологодские.

– Из-под славного города Санкт-Петербурга.

– С Волхова.

– Из Ижорской земли.

– Понятно, – отвечают крестьяне. – А мыто думали – вы нерусские.

– Как так? – поразились драгуны.

– Да название больно у вас диковинное.

– Так не мы же его придумали. По губернии нашей значимся.

– Ясно, – протянули крестьяне.

Переночевали драгуны в селе Заболотном, на следующий день ночевка в новом каком-то селе. Обступили драгун крестьяне:

– Откуда, служивые, будете?

– Новгородские.

– Вологодские.

– Из-под славного города Санкт-Петербурга.

– С Волхова.

– Из Ижорской земли.

– Понятно, – отвечают крестьяне. – А мыто думали – вы нерусские.

– Что, название больно диковинное? – усмехнулись драгуны.

– Нет, – говорят крестьяне. – Уж больно прытко русскую землю врагу отдаете.

Смутились драгуны. Ну и крестьянский язык – режет острее бритвы.

– Так ведь это военный маневр, – повторяют слова Кутузова.

– Может, оно и маневр, – рассуждают крестьяне. – Только что же это за армия, если солдаты по-рачьи пятятся.

Обидно слушать такое драгунам. Едут они к Кутузову. Ни шагу назад, решают драгуны. Станем как пень. Хватит сеих маневров.

А Кутузов и сам уже выбрал место для битвы. К этому месту теперь и подходили войска.

Разыскали солдаты Кутузова:

– Ваша светлость, сил больше нет. Отмени военный маневр. Дай команду побить французов.

Улыбнулся Кутузов:

– Час пробил. Быть по сему. С Богом, служивые!

Доволен главнокомандующий, что пыл боевой в войсках.

– Значит, бой! – зашумели солдаты.

– Бой! – ответил Кутузов.

– Ура! – закричали драгуны.

Едут драгуны к себе в деревню, везут долгожданную весть. Встречают крестьян у околицы. Кричат для задора:

– Чем же ваше село известно?

Село как село. Чем же оно известно? Ничем.

– Поп у нас рыжий! – выкрикнул кто-то.

– То-то! – смеются солдаты. – Быть ему черным от гари и дыма.

Обомлели крестьяне. К чему бы такие речи?

А драгуны опять с вопросом:

– Как величать деревеньку?

– Бородино, – отвечают крестьяне.

Село что ни на есть самое обычное. Правда поля вокруг неоглядные, так ведь все в оврагах. Чем они приглянулись солдатам? Не знали крестьяне, что великая слава России будет крепнуть на этих полях. Что 7 сентября 1812 года здесь произойдет знаменитая Бородинская битва. И вся Россия будет помнить про день Бородина.

 

Всё светлее, светлее восток»

Перед зарею, еще в темноте, никому не сказав ни слова, Кутузов сел на коня и, не доезжая версты полторы до Бородина, остановился на холме у небольшой деревеньки Горки. Он еще с вечера облюбовал это место. Тут во время боя будет ставка Кутузова.

Главнокомандующий смотрит и смотрит в ночную даль.

На возвышениях в нескольких местах стояли русские батареи. Одной из них, той, что называлась Кургановой, суждено было стать главным местом Бородинской битвы.

Это знаменитая батарея Раевского. Левее ее, за селом Семеновским, были вырыты флеши – окопы углом к противнику. Это знаменитые Багратионовы флеши.

Правый фланг русских войск занимала армия Барклая де Толли. Левый – армия, которой командовал Багратион.

В нескольких верстах от основных сил в низинах и перелесках были укрыты резервные полки, казаки и кавалеристы.

…На востоке проглянула первая полоска зари. Грачи завозились на ветлах. Конь под Кутузовым заскреб траву копытом, тихо заржал. Главнокомандующий не столько видит, сколько по свету догорающих бивачных костров угадывает расположение войск противника. Не столько слышит, сколько острым чутьем бывалого воина улавливает передвижения в неприятельском лагере.

Смотрит и смотрит в ночную даль главнокомандующий.

Всё светлее, светлее восток. Округа с холма – словно на ладони. Притихло, замерло всё. Недвижимы войска. Немота над полями. Лишь тучки над лесом крадутся кошачьим шагом.

И вдруг рванули пушки. Провалилась, как в топь, тишина. Ударил час Бородинской битвы.

 

«Это удвоит силы»

Размещая войска перед битвой, на левый фланг Кутузов поставил армию Багратиона. Место здесь самое опасное. Подходы открытые. Понимает Кутузов, что тут французы начнут атаку.

– Не мало ли войска у князя Петра? – заволновался кто-то из штабных генералов.

– Там же Багратион, – ответил Кутузов. – Это удвоит силы.

Как и думал Кутузов, Наполеон действительно ударил с левого фланга. Взять Багратионовы флеши, а потом уже бросить войска на центр – таков план императора.

Сто тридцать французских пушек открыли огонь. Три кавалерийских корпуса ринулись к флешам. Десятки пехотных полков смешались на малом месте. Лучшие маршалы Франции Ней, Даву и Мюрат лично ведут атаку.

– На одного генерала столько маршалов! – шутят в русских войсках.

– Князю Багратиону хоть пять давай!

– Держись, не робей, ребята!

За атакой идет атака. Страха не знают французы. Лезут на флеши вместо убитых новые герои.

– Браво, браво! – кричит Багратион. Не может сдержать похвалы героям.

Но и русские сшиты не ржавой иглой. Не меньше у русских отваги. Сошлись две стены. Бьются герой с героем. Не уступает смельчак смельчаку. Словно коса и камень. Русские ни шагу назад, французы ни шагу вперед. Лишь курганы растут из тел убитых.

Не стихает бой у флешей. Солнце уже высоко. Не сдаются упрямые флеши.

Негодует Наполеон. Срывается план императорский.

Посылает он двести, триста, четыреста пушек. Грозен приказ императора:

– Все силы на левый фланг!

Бросаются в битву новые силы.

– Ну как, отступил Багратион?

– Нет, ваше величество.

 

Непобедимая шпага

Кирасир Адрианов во время Бородинской битвы был приставлен к Багратиону. Зрительную трубу подавал генералу, поддерживал за уздцы коня, во фляге таскал ключевую воду.

Неотступен, как тень, кирасир Адрианов. Посматривает он на князя Петра, на горбатый орлиный нос («грузинец», – рассуждает солдат), на длинные цепкие руки («такие шпагу не выпустят»), на ладную фигуру Багратиона («девкам на загляденье»).

Нравится Адрианову генерал. И за боевую удачу, и за то, как говорит с солдатами: все «братцы» или «ребята». И как воду из фляги пьет. Глотками большими, словно силу в себя вбирает. Но больше всего Адрианову нравится тот момент, когда, приподнявшись на стременах и вытянув кверху руку, голосом зычным, аж дрожь по спине, Багратион прокричит:

– В атаку!

Вот и сейчас. Вот уже генерал подался в седле. Вот-вот призывное крикнет. И вдруг… о пригорок вналет ядро. И в ту же секунду Адрианов решил, что привиделось. Из правой ноги генерала на землю хлынула кровь.

Осел генерал. Вцепился в поводья:

«Усидеть, усидеть. Виду войскам не подать».

Минута казалась годом. Качнулся Багратион. Без стона повалился на землю.

Подбежала генеральская свита. Стащили сапог. Мундир расстегнули. Отложили стальную шпагу.

Явился армейский доктор. Осмотрел, покачал головой:

– Осколок. Смертельно.

Кое-кто потянулся к шляпам. Вырвался стон у пожилого полковника.

Адрианов пытался пробиться к Багратиону. Его оттеснили.

– Я же при генерале!..

– Ступай, ступай! – прикрикнули офицеры. – Больше не надобен.

«Убит, убит», – пошло по войскам.

И вдруг непонятное стряслось с кирасиром. Увидел он Багратионову шпагу. Секунду смотрел. Потом схватил – и навстречу французам. Добежал, пырнул одного, другого. Замерли офицеры. Затаили солдаты дыхание. Разит кирасир Адрианов врагов, лишь шпага на солнце сверкает. Багратионова, непобедимая шпага.

 

Настой валерьяновый

В центре русских войск между левым и правым крылом возвышался курган – самая высокая точка на всем Бородинском поле.

На кургане была поставлена русская батарея. Теперь, после гибели Багратиона, когда французам наконец удалось потеснить левый фланг, все их силы были брошены к центру. Курганная батарея оказалась главным местом сражения.

К полудню батарея дважды переходила из рук в руки. Упорство и с той и с другой стороны достигло предела. Под генералом Барклаем де Толли убита пятая лошадь. Не стихает страшная канонада. Ядра, словно плуги, вздымают землю. Градом по полю стучит картечь. Хрипят недобитые кони. Одиноким воплем раздалось чье-то рыдание. Умирая, кто-то молится Богу. Неистово бьют барабаны. Черное облако дыма закрыло солнце.

Французы опять потеснили русских.

Стоит Кутузов на возвышенном месте у Горок, зорко следит за битвой. Подзорная труба в руках у Кутузова. Окружают его адъютанты, курьеры, посыльные. То одного, то другого манит к себе Кутузов:

– А ну-ка, голубчик, скачи на Курганную.

– Ступай-ка, батенька, в корпус Дохтурова.

– Разведай, братец, как дела у Раевского.

Мягко, без крика отдает приказы Кутузов. Все у него на счету: куда подвести резервы, какому генералу сменить позицию, к какому месту подвинуть пушки.

Знает Кутузов, что в битве бывает всякое.

Иногда и отступишь на шаг, зато после десять отмеришь вперед. Хладнокровен в бою Кутузов. Видит он, что французы теснят у Курганной русских. Однако не это в бою главнейшее. Победу в конце считают.

В это время влетает на холм генерал Вольцоген. Конь генеральский взмылен. Лицо генерала бледное. Уздечка в руках мелкую дробь выбивает.

Осадил генерал коня.

– Отступаем, – кричит, – отступаем! Рушится, ваша светлость, центр!

Вольцоген был генерал не из храбрых, хотя на словах и бойкий. Недолюбливали его в армии. Недолюбливал и Кутузов.

Видит Кутузов, что центр действительно заколебался. Смотрит на это место, потом подымает взгляд на Вольцогена:

– Да что вы, голубчик, я ничего не вижу.

– Вот же, вот же! – кричит Вольцоген. – Взгляните, – и тянет подзорную трубу главнокомандующему.

Поднял Кутузов трубу, приложил к незрячему глазу, тому, что был выбит еще лет тридцать назад под Алуштой.

– Нет, – говорит, – ничего не вижу.

Понял Вольцоген хитрость Кутузова, промолчал. Повернулся он к месту боя. Смотрит, а там действительно отступление кончилось.

Ударили наши солдаты в штыки, сами гонят французов.

Усмехнулся Кутузов.

– Да вы, батенька, видать, стороны перепутали. Бывает, голубчик, бывает. Оно от усталости… – Подозвал адъютанта. – Генералу настой валерьяновый.

 

Завтрак генерала Милорадовича

Пока Кутузов разговаривал с генералом Вольцогеном, у Курганной батареи произошло вот что. Сюда на помощь Барклаю де Толли с правого фланга по приказанию Кутузова прискакал генерал Милорадович. Как раз русские начали отступление.

Горяч Милорадович. Лихой, боевой генерал, суворовский. Не зря он послан сюда Кутузовым.

Кричит Милорадович что-то солдатам, глохнут, как в вате, в артиллерийском гуле слова. Решил генерал личным примером увлечь войска. Взял он с собой адъютанта и с места в карьер, галопом по полю навстречу французам. Влетел на пригорок, осадил скакуна, спрыгнул на землю.

– Распорядитесь, – командует адъютанту, – подать сюда завтрак.

Многое видел адъютант на своем веку, знал генеральскую лихость, однако такое… Стоит, растерялся.

Рвутся кругом гранаты. Картечь как дождем поливает – верная смерть.

– Завтрак подать! – кричит Милорадович.

Бросился адъютант выполнять приказание.

Тащат генералу еду. Ухватил он утиную ногу, из фляги водой запивает.

Не стихает зловещий бой. Ядра бугор осыпают. Видят солдаты под огнем генерала.

– Господи, пищей, никак, занялся!

– Да ну!

– Ей-ей! Утиную ногу ест.

– Выходит, наши дела неплохи.

– Братцы, вперед!

Собрались солдаты с силами, бросились на французов. Этот момент и увидел с холма Вольцоген.

Уцелел под огнем Милорадович. Понял: не зря прискакал под пули. Отшвырнул недоеденный кус утятины. Снова вскочил на коня. Вернулся к своим полкам:

– Дружно, вперед! Герои!

Бьются, бьются солдаты. Огромным факелом пылает Бородино. Третий час после полудня. Кто сказал, что попятились русские?!

 

Рука

Молодой офицер Бибиков, уходя на войну, мечтал о подвиге, о геройстве.

Прибыл Бибиков в армию, надеялся попасть в боевой полк. Однако судьба поступила иначе. Определили его офицером в штаб, для переписки разных бумаг и приказов.

– Какое же в штабе геройство… – вздыхает Бибиков. – Где же я подвиг здесь совершу, чем же имя свое прославлю!..

Прошло два месяца. Наступил день Бородинской битвы. Сражение было в самом разгаре. Пушки палили и с той и с другой стороны с такой силой, что не только голосов, но и ружейной стрельбы не было слышно. Бой шел за Курганную батарею. В это время Бибиков был послан к командиру одного из полков с приказом оставить свои позиции и срочно идти на помощь к генералу Раевскому.

Вскочил Бибиков на коня, помчался выполнять важное поручение. Рад, что наконец из штаба вырвался. Едет, все о подвиге думает.

Торопится Бибиков, знает, – поручение срочное. Лихо мчит через гущу боя.

Разыскал он указанный полк, передает приказ командиру.

– Громче, громче! – кричит командир.

Заглушает канонада слова посыльного. Не может понять полковник, в каком направлении двигаться.

Привстал тогда Бибиков в стременах, протянул руку в нужную сторону. Только протянул, как просвистало, пролетело неприятельское ядро, ударило Бибикова в самый локоть. Обломилась, отлетела, как хворостина, рука. Вскрикнул Бибиков от боли, стал валиться с коня. Падает, а сам понимает, что не передал он важный приказ полковнику. Собрал офицер последние силы – вторую руку в том же направлении тянет.

– К Курганной батарее, на помощь Раевскому… – прохрипел, упал и тут же лишился сознания.

Понял полковник. Снялись солдаты, пошли на помощь товарищам.

Весть о подвиге молодого офицера быстро прошла по русским полкам. Достигла она и Кутузова.

– Молодец! – прослезился Кутузов. – Отменный, видать, офицер. К награде его. В списки героев. На вечные времена – внукам в пример, Отчизне во славу.

Пришел в себя Бибиков только вечером, уже в санитарной палатке.

Смотрит на то место, где еще утром была рука, сокрушается:

– Как же я подвиг теперь совершу, чем же имя свое прославлю!..

 

Рыжик

Родился он маленьким-маленьким, рыженьким-рыженьким, словно в беличью шубку одет. Поднялся на хилые ножки, удивленно глянул на белый свет и нежно заржал.

– Рыжик! – вырвалось у кого-то.

Так и остался лошаденок при этом имени.

Прошло три года. Рыжик вырос, окреп. Не конь – загляденье. Шея тонкая, ноги стройные. Буйным ветром летит по полю.

Вскоре Рыжик попал на военную службу. Определили его в гусарский полк к самому командиру. Однако не понравился чем-то коню гусарский начальник. То ли годами полковник стар, то ли сердце имел недоброе. Не подпускает Рыжик к себе командира: бьет копытом, рвет удила.

Разозлился полковник, отдал коня своему адъютанту. Однако и тут неудача. То ли зелен-молод совсем адъютант, то ли душа у него нехрабрая. Не признает конь офицера, свечкой вздымает к небу.

Намучились в гусарском полку с конем. Наконец решили отчислить упрямца. Да только тут влились в русскую армию казаки генерала Платова. Казак Савостин и выпросил Рыжика.

Почуял Рыжик славную руку хозяина. Савостин лихой казак. Савостин всегда впереди. И Рыжик привык к почетному месту. Смирились другие кони, почтительно уступают ему дорогу.

Гордится Рыжик своим хозяином. И Савостин к Рыжику, как к лучшему другу. Сам его кормит, сам его поит. Сам чистит и гладит коня.

В самый разгар Бородинской битвы Кутузов отдал приказ казакам генерала Платова и кавалерийским полкам генерала Уварова быстрым маршем пройти по французским тылам, ударить противнику в спину.

Помчались лихие кавалеристы, с криком и шумом обрушились на неприятеля. Не ожидали французы русских в своем тылу. Завязался горячий бой. Дрогнула французская конница. Врезались казаки в ряды французской пехоты, прошлись, как ножом по маслу.

В это время Савостина ранило. Вылетел казак из седла, рухнул на землю.

Проскочил Рыжик с разгона сквозь французский заслон, остановился. Повел головой. Вначале тихо, потом громко заржал. Много тогда коней без седоков оказалось. Стали лошади собираться около Рыжика. Привыкли ходить за ним. Создался целый табун. Заметался по полю Рыжик – ищет хозяина. И другие кони за ним то в одну, то в другую сторону. Хоть лошади и без седоков, да в общей массе и они боевой отряд – завидя их, разбегаются враз французы.

Разыскал Рыжик Савостина. Взобрался казак на коня. Полетел догонять товарищей. Мчится Рыжик по полю, голову держит высоко-высоко.

Лихим назвать бы его, а не Рыжиком. Да только клички даются с детства.

 

«Дайте мне гвардию!»

Возвышенное место у села Шевардино. Здесь напротив центра русских позиций ставка Наполеона. Император был одет в серую походную шинель. Сидел на складном стульчике, то и дело смотрел в подзорную трубу. За все долгие часы Бородинской битвы он ни разу не покинул этого места.

Иногда Наполеон поднимался и начинал молча расхаживать из стороны в сторону. В самые напряженные моменты битвы сюда долетали русские ядра. Несколько раз они подкатывались к самым ногам императора. Наполеон не сторонился. Он тихо отталкивал их ногой, будто то были простые камни, помешавшие во время прогулки.

За спиной у Наполеона толпилась свита. За свитой находился военный оркестр. Исполнялись военные марши. За холмом в низине стояла французская гвардия – главный резерв императора.

Генералы не узнавали своего императора. Куда-то пропала энергия Наполеона. Он был сумрачен, неразговорчив.

Император не узнавал своих генералов. Никогда он еще не видел столько тревоги на лицах своих подчиненных.

Генералы не узнавали своих солдат. Не то чтобы бились солдаты хуже, нет, геройства хоть отбавляй, да только никак не осилят русских.

Все было не так, как всегда. Много Наполеон одержал великих побед. Не знал себе равных.

Но здесь… Целый день не смолкает битва. А где же победа? Смешно и сказать – сто метров русской земли отбито.

Понимает Наполеон, что изменяет счастье ему военное. Сумрачен император французский.

– А что, если гвардию бросить в бой? – советуют генералы.

Бережет император гвардию. Не решается бросить в бой.

Подлетает к Наполеону маршал Даву:

– Ваше величество, дайте мне гвардию! Я принесу вам победу.

Поводит император отрицательно головой.

Несется к императорской ставке Ней:

– Ваше величество, дайте мне гвардию! Победа, ручаюсь, у ваших ног.

Не дает император гвардию.

Появляется маршал Мюрат, самый любимый французский маршал:

– Дайте мне гвардию!..

Отправляет назад император Мюрата.

Ясно Наполеону, что и гвардия здесь не осилит, а гибель гвардии – верная смерть.

Французы отбили Курганную батарею, но дальше не двинулись. Стоят перед ними России солдаты, не солдаты – стальная стена.

День потухал. Солнце катилось к закату. Отгремели орудия. Кончился бой. Завершился кровавый день. Каждая из сторон осталась на старом месте.

 

«Ждут генералы, ждет Россия»

У Бородина не осилили русских французы. Но ведь и русские не осилили. Словом, ничейный бой. Бой хоть ничейный, да как смотреть. Наполеон впервые не разбил армию противника. Русские первыми в мире не уступили Наполеону. Вот почему для русских это победа. Для французов и Наполеона победы нет.

Рвутся в новый бой генералы. Солдаты за новый бой. Что же решит Кутузов?

Сед, умудрен в военных делах Кутузов. Знает он, что на подмогу к Наполеону торопятся войска из-под Витебска, из-под Смоленска. Хоть и изранен француз, да не убит. По-прежнему больше сил у противника.

Главное – армию сберечь. Будет армия – будет время разбить врага.

За битву при Бородино Кутузов был удостоен звания фельдмаршала. Понимал, что теперь ответственность за его решения вдвое больше.

Все ждут, что же скажет Кутузов.

Поднялся фельдмаршал с дубового кресла, посмотрел на образа, на лампаду, глянул в оконце на клок сероватого неба, глянул себе под ноги.

Ждут генералы.

Россия ждет.

– С потерей Москвы, – тихо начал Кутузов, – еще не потеряна Россия… Но коль уничтожится армия, погибнут Москва и Россия.

Кутузов остановился. Увидел лицо атамана Платова. Предательская слеза ползла по щеке бывалого воина. Фельдмаршал понял: важны не слова, а приказ. Он закончил быстро и твердо:

– Властью, данной мне государем и отечеством, повелеваю… повелеваю, – вновь повторил Кутузов, – отступление…

…И вот войска оставляют Москву. Яузский мост. Понуро идут солдаты. Подъехал Кутузов. Смотрит на войско. Видят его солдаты. Видят, но делают вид, что не видят. В первый раз ему не кричат «ура».

 

Ключи

Наполеон подъехал к Поклонной горе. Поднялся конь на бугристое место – взору открылась Москва.

Шедшая за императором гвардия стала тесниться. Лезут солдаты вперед.

– Москва! Вот он, конец войне.

И опять, как тогда, при переходе через Неман:

– Слава! Слава! Слава!

– Императору вива!

– Франции вива! – несется со всех сторон.

Яркое солнце стояло в зените. Город, как чудо, лежал на своих холмах. Золотом крытые маковки церквей и соборов играли, светили, слепили глаза. Вот оно, русское диво.

Здесь при въезде в Москву Наполеон стал ожидать горожан с поклоном. Обычай такой – побежденным ключи приносить от города.

Наполеон не может скрыть торжества. Победа достигнута. Сейчас принесут ключи. Не сегодня-завтра русский царь Александр пришлет генералов, запросит мира. С новой славой вернется император в родной Париж.

И солдатам радость глаза закрыла. Смотрят на город: вот где квартиры, вот где отдых – покой, хлеба и мяса горы.

– Императору слава!

– Вива, вива, вива! – не умолкают солдатские крики.

Надел Наполеон любимый парадный наряд – мундир егерей гвардейских. Синий сюртук, белый жилет. В блеске, как хром, лосины.

Ожидает император послов. Важно, как победителю и подобает, взад-вперед по Поклонной ходит. Перчатки то снимет, то снова наденет. Платком проведет по лбу, сунет в карман, снова достанет. Шутка ли сказать – ключи от Москвы… Кому выпадало такое!

Проходит и час, и второй, и больше. Солнце уже не парит. В тучи ушел небосклон. В ногах и спине усталость. Император нахмурил брови:

– Что я – мальчишка? Сколько же можно ждать?!

Вдруг скачут офицеры, что были в Москве, в разведке.

– Ваше величество, жителей нет в Москве. За войском ушли горожане.

Сдвинул Наполеон треугольную шляпу:

– Что?!

– Город пуст.

– А ключи?!

Развели офицеры руками.

– Проклятье! – ругнулся Наполеон. Бросил в морду коню перчатки.

Думали французы: в Москве всему делу конец. Ошиблись. Настоящая война только теперь начиналась.

 

Костры

Отступив из Москвы, Кутузов повел русскую армию по Рязанской дороге.

Тут же, не дав войскам остановки, вслед за русскими бросился маршал Мюрат.

Понял Наполеон, что Кутузов оставил Москву неспроста. Отдал ее как приманку. В сохранности русская армия.

– Хитрая лиса… Русская бестия! – ругается Наполеон. – Догнать, разгромить, уничтожить!.. – дает он строжайший приказ Мюрату.

Идет Мюрат по пятам Кутузова. Идет день, идет два… Взбивает пыль на Рязанской дороге. Остановится на ночь. Под самым носом полыхают русских биваков костры. Тут она – армия.

Проснутся французы утром – нет русской армии. И снова поход, снова вдогон. Ночью опять костры. Дымятся и слева и справа. Кажется, протяни только руку – и схватишь за горло русских солдат.

А утром опять никакого войска. Лишь головешки в кострах стреляют.

Несколько дней шел Мюрат по Рязанской дороге. Исчезла куда-то русская армия.

И правда исчезла. Отойдя от Москвы неполных два перехода, Кутузов неожиданно повернул всю свою армию резко на юг и проселочными дорогами, заметая следы, повел ее на Тульскую; передохнул и тронулся дальше, к старой Калужской дороге.

Догоняет Мюрат Кутузова по Рязанской дороге, а в это время русские совсем в другой стороне, обошли полукругом Москву, стоят на Калужской.

Идет Мюрат за ночными огнями. Не может понять, что это военная хитрость. Не армия жжет костры, а всего-навсего два казачьих полка, специально для этого здесь оставленных.

Стараются казаки. Разложат костры. Много костров. И дальше спешат. К новой ночи дрова припасают.

Не скоро раскрылась хитрость Кутузова. Вернулся Мюрат к Наполеону ни с чем.

В страшном гневе император французский. Забыв свой высокий императорский сан, как последний солдат ругается.

– Куль овсяный!.. Мозги лошадиные!.. – кричит на Мюрата. – Хитрая лиса… Русская бестия! – посылает проклятья Кутузову.

 

Какая сегодня погода

Едет маркиз Лористон к Кутузову. Сопровождает его в штаб-квартиру главнокомандующего поручик Орлов. Едет Орлов, говорит о погоде. Так наказал Кутузов. Ни о чем другом, только как о погоде. Это на всякий случай, чтобы офицер случайно секретов каких не выболтал.

Смотрит Лористон на округу:

– Удачные места под Тарутином.

– Погода сегодня хорошая, – отвечает Орлов.

– Говорят, у вас в войсках пополнение?

– Солнце словно бы летнее, а не осеннее, – опять о погоде Орлов.

Удивляется Лористон.

Приехал посол к Кутузову, передал привет от императора, завел разговор. Начал не сразу о мире. А с жалоб на то, что война эта какая-то странная. Нет бы, сражались армии, а то ведь крестьяне вступают в бой. Ведут же бои без правил.

– Простите, но это же лесные разбойники, – говорит Лористон.

«Эге, – думает про себя Кутузов, – молодцы мужички. Видать, хорошо насолили французам». А вслух:

– Ваша правда, генерал, – и вздыхает. – Да, распустились совсем крестьяне. Эка беда… Только ведь я крестьянами не командую.

– Зато казаки – люди военные, – продолжает о своем Лористон. – Но и они правил признавать не хотят.

«Молодцы казаки, – думает про себя Кутузов. – Сбивайте с француза спесь. Шкуру с него сдирайте».

А вслух:

– Ох уж эти мне казаки, казаки… Я и сам не рад, что они при армии. В степях родились, деликатности не обучены.

Начинает Лористон бранить ополченцев. Мол, больно лютуют.

– Так это не войско, – отвечает Кутузов. – Сегодня они в строю, завтра опять разошлись по селам. Какой с ополченцев спрос!..

А сам про себя: «Молодцы ополченцы».

Ясна Лористону бесплодность его речей, стал говорить о мире.

Посмотрел Кутузов на Лористона:

– Я хоть сию секунду.

Обрадовался Наполеонов посыльный:

– Вот и наш император желает.

Развел Кутузов руками:

– Только я ведь всего солдат. Хожу под царем и Богом.

– Но ваше слово… Ваш сан главнокомандующего…

– Я хоть сегодня, – опять повторил Кутузов. (А сам состроил в кармане фиг.)

Уехал ни с чем посыльный. Провожает его Орлов, опять говорит о погоде.

Трясется Лористон в седле. Вид унылый, насупился. Рассмеялся Орлов:

– Ба, да оно ведь и вправду, видать, погода сегодня для нас хорошая!

После посещения Лористона понял Кутузов: плохи дела у французов. Дал под селом Тарутином бой.

Опять загремели пушки. Скрестились штыки и сабли. Сила на силу опять пошла.

Проиграли французы бой. 36 пушек досталось русским.

После сражения Кутузов занялся хозяйственными делами. Сюда, под Тарутино, провиант подвозят. Меняют солдатам одежду. Лошадьми пополняют конницу. Отдыхают солдаты. Набираются сил..

 

«Спасена отныне Россия!»

Москва! Наконец свершилось – древняя столица у ног императора. Одна из многих. Русские, как и другие, вскоре запросят мира. И тогда…

Прежде – дела неотложные. Армия обтрепалась – надо ее одеть. Наступила осень – о теплой одежде надо подумать! С продовольствием плохо – надо пополнить запасы хлеба… Много разных дел французский император надеялся сделать. Вот приедут русские послы мира просить, и тогда…

Проходит три томительных долгих недели. Негодует Наполеон:

– Мир, немедленный мир с Россией!

Есть над чем задуматься Наполеону. «Победитель я или нет? Почему же русские не просят мира?»

Не дождался император русских послов. Ни с чем вернулся Лористон к своему императору, не привез мирного договора. Плохи дела в Москве у французов. Рухнули надежды и на то, чтобы откормить солдат, поменять одежду. Ушли, увезли все с собой жители. Нет в Москве ни хлеба, ни мяса. Нечем кормить коней. Лишь вина в погребах до отвалу. Напьются солдаты – идет грабеж. А где грабеж, там сразу пожары. Осень сухая. Огню раздолье. Запылал Китай-город, Гостиный двор. В Каретном ряду пожарище. В Охотном ряду пожарище. За Москвой-рекой Балчуг горит. Ночами светло как днем. Наполеон в Московском Кремле. Куда ни глянет отсюда – огонь и огонь. Морем огонь колышется.

– Ваше величество, – обеспокоены французские маршалы и генералы, – опасно! Огонь подошел к Кремлю.

Не хочется Наполеону уходить из Кремля. Неловко и стыдно. Только занял Московский Кремль, и вдруг – будь мил, убирайся. Медлит Наполеон.

– Ваше величество, спасайтесь! Быстрее к реке… – умоляют императора генералы.

Медлит Наполеон.

– Ваше величество!..

И вот император нехотя надевает сюртук.

Бушует, мечется пламя.

Наполеон сбегает по широкой лестнице. «Это дорога в ад», – вспоминает Наполеон слова Коленкура. В злобе кусает губы.

Уходя, Наполеон приказал взорвать Московский Кремль. К счастью, погибло немногое. Пошел дождь и затушил фитили.

Выслушал Кутузов доклад о бегстве Наполеоновской армии, перекрестился:

– Свершилось. Вот оно, неизбежное. Спасена отныне Россия.

 

Высший почет

Весть с том, что Наполеон ушел из Москвы, как мяч о стенку, ударяла и отлетала. Верят – не верят в нее солдаты. Нужно верить – не верится.

– Ушел?!

– По собственной воле!

– Не может быть!

– Побожись!

Однако что же тут с правдой спорить. Всё тут яснее ясного. Всё тут белее белого. Ступай, посмотри Москву.

Собрались солдаты в круг, стали хвалить Кутузова:

– Ай да старик Кутузов!

– Кутузов – тертый калач!

– Кутузов – стреляный воробей!

– Провел, обхитрил… Как сурка, Бонапарта из первопрестольной выжил!

Слушает унтер-офицер солдатские разговоры.

– Эй, вы, какой же фельдмаршал вам стреляный воробей?

Смутились солдаты:

– Да это же к слову. Орел наш Кутузов!

Вспоминают солдаты, как уходили тогда из Москвы по Яузскому мосту и не кричали «ура» Кутузову, – совестно.

Еще роднее, ближе стал им теперь Кутузов. Все норовят увидеть фельдмаршала, исправить свою ошибку.

Куда ни покажется главнокомандующий – всюду «ура» и «ура». Ну, право, хоть сиди под замком в избе, не высовывай нос из штаба.

Но и этого мало солдатам. Собрались, явились к Кутузову:

– Михайла Илларионович, ваша светлость, не гневись на нас, батюшка… Тогда у Москвы-реки…

Прослезился Кутузов:

– Ступайте. Нет на душе обиды. Я и сам бы тогда молчал.

Но опять неспокойны солдаты. Узнали они, что любит фельдмаршал уху с наваром. Куда-то ходили, где-то искали, наловили ему стерлядей. Пусть рыбкой себя побалует.

– Ух ты, ушица!.. Откуда такая?! – поразился Кутузов.

Не спрашивай. Ешь, поправляйся фельдмаршал Кутузов! Что ордена, что там награды… Высший выпал тебе почет.

 

Случай, когда не надо было кричать «Ура»

– И зачем кричали «ура»? И как оно вырвалось? – сокрушались донские казаки.

– Это Нечипор, Нечипор… Он за это в ответе.

Молодой казак Нечипор Худояк и вправду первым победное крикнул.

На следующий день после битвы у Малого Ярославца Наполеон с небольшой группой офицеров и генералов ехал из штаба к своим войскам. Едет Наполеон, не торопится. Думы разные в голове. В это время на соседнем холме появился разъезд казацкий. Увидели офицеры и генералы конных, решили, что свой отряд.

А казаки сразу узнали французов. Вскинули пики, галопом летят к генералам.

– Ура! – кричит Худояк.

– Ура-а! – голосят другие.

Наполеон вздрогнул. Свита пришла в замешательство. Кто-то открыл стрельбу.

Все ближе и ближе лихие донцы. Кони, почуяв удачу, словно не мчат, а летят над полем. Режет утренний воздух тяжелый храп.

У Наполеона мурашки прошли по телу.

– Вот он, конец бесславный…

Сгрудилась, окружила императора свита.

Каждый последний момент считает.

Худо пришлось бы французам, да только тут, заслышав пальбу и крики, вдруг на помощь своим явились кирасирские эскадроны. Отогнали они казаков.

Долго не мог Наполеон позабыть об опасной встрече. Белость долго держалась в лице. Наконец успокоился, вызвал походного лекаря. Приказал он военному эскулапу немедля же изготовить смертельный яд. Не хотел император живым попадаться в плен. Стал носить в пузырьке отраву.

Стали теперь более осторожными офицеры и генералы.

Но больше всех неудачу этого дня переживали русские казаки.

– Упустили… Эхма, упустили!.. И чего кричали «ура»?.. И как оно только вырвалось!

 

Злая водичка

Как-то еще во время Бородинской битвы какой-то полковник, бывший в кутузовской свите, потянулся к фляге и выпил глоток, второй. Заметил Кутузов, и ему захотелось.

– Э-эй, голубчик, подай-ка сюда водицу.

Растерялся полковник. Во фляге была не водица, а чистый спирт. Не нашелся полковник, как же ему ответить, отдал покорно флягу.

Поднес Кутузов флягу к губам, сделал глоток и чуть-чуть не задохнулся.

– Ух ты! – с трудом переводит дух. – Водичка какая злая.

– Так точно! – гаркнул полковник. – Пьем и терпим, ваша светлость.

Хотел фельдмаршал разгневаться на офицера. Однако полковник так ловко ответил, что вдруг остыл, рассмеялся Кутузов. Вернул он владельцу флягу и только пальцем ему погрозил.

Узнали другие офицеры, что Кутузов простил полковника. А у многих во флягах вместо воды было вино или спирт. Осмелели.

Заметил это Кутузов.

И вот снова такой же случай. Теперь уже у Малого Ярославца.

Смотрит Кутузов на поле боя. Рядом крутится свита. И снова полковник, не тот, а другой, потянулся к армейской фляге. И снова Кутузов:

– Э-ей, голубчик, подай-ка сюда водицу.

Подбежал полковник, смело тянет фельдмаршалу флягу. Знает, что нужно ему ответить.

Поднес Кутузов флягу, однако не к губам на сей раз, а к носу. Понюхал:

– Спирт?

– Так точно! – гаркнул полковник. – Пьем и терпим, ваша светлость.

Отбросил Кутузов флягу. Подошел, взял офицера за ухо.

– Э, чужим умишком живешь! Слова повторяешь. Кто разрешил? – Пальцем сунул на флягу. – Что тут, питейный дом?!

Строг оказался Кутузов. Для острастки другим тут же приказал уволить полковника в тыл. К тому же без пенсии.

Струсили офицеры. Ты смотри, она и вправду водичка злая.

 

Деликатесное блюдо

Отступает французская армия. Полк за полком, полк за полком. Бесславно идут к Смоленску. Самым последним отходит Мюрат.

Мюрат не только маршал французский, но еще и король. Было в Италии королевство – Неаполитанское. Захватили его французы. Отдал Наполеон королевство своему любимцу – Мюрату. Стал Мюрат королем.

Ночевал Мюрат со своими полками у Можайска, в городе Верее. Подошли сюда русские. Решительным штурмом ворвались в город. Две тысячи французов было убито. Полторы тысячи сдалось в плен.

Вошли солдаты в тот дом, где ставка была Мюрата. Осмотрелись – нет, не видать Мюрата. Маршал сбежал. Бежала и свита. Покрутились солдаты, наиболее шустрые – шмыг на кухню. Интересно, чем короли питаются. Яства, считай, заморские. Блюда невиданные, деликатесные…

На кухне плита распалена. Ножи, сковородки, кастрюли. Дозревает обед королевский. То-то попали солдаты вовремя!

Сгрудились они у плиты, крышку сняли с большой кастрюли. Наваром дыхнул пар. Ударили в нос непривычные запахи.

– Ну, что там, что там в сием сосуде?

– Уха из диковинных рыб?

– Из горных козлов солянка?

– Суп из нутра лебедей?

Запустили солдаты половник в кастрюлю, притихли – тащат здоровую кость, мясо при ней болтается.

– Оленины кус?

– Говядины кус?

– А может, что-то досель не виданное!

Вдруг видят солдаты – под лавкой лежит копыто. С подковой.

– Ба, да это же конь!

Потянули снова солдаты кастрюльный запах – конячий, смердячий дух.

Обалдели солдаты:

– Такое-то королю!

Бросились к печке. Тащат шипящий противень. Чудо какое-то жарится.

Смотрят солдаты:

– Братцы, так это же кот! Морда, гляди, кошачья!

Рассмотрели солдаты. И правда. Вот и хвост в стороне валяется.

Рассмеялись солдаты:

– Тощий кот и копыто! Ну, братцы, худо пришлось французам, раз такое к столу короля деликатесным выходит блюдом.

Отступает французская армия. Как зверь, огрызается. Сил у французов еще немало. Еды у французов мало.

Свечи едят вместо сала. Порох заместо соли. За конский навар дерутся.

Погнал их Кутузов по той же дороге, по которой наступали они к Москве. Места же здесь разоренные. Сами французы тому виной. Вот и прибыли дни расплаты.

Однако это только начало. Расплата еще впереди.

 

Награда

Еще до того, как разгорелась Бородинская битва, в дни, когда русская армия отступала, к князю Петру Багратиону неожиданно явился подполковник Ахтырского гусарского полка Денис Давыдов.

Багратион Давыдова знал давно – когда-то Давыдов служил у него адъютантом, – он принял его сразу и очень приветливо.

– Ну, рассказывай, выкладывай. Начальство обидело?

– Нет, – усмехнулся Денис Давыдов. – Вот какую имею мысль.

И стал говорить о французской армии. Мол, растянулась армия на сотни и сотни верст. От самого Немана через всю Россию тащатся к ней обозы, идут подкрепления, порох, ядра везут.

– Верно, – бросает князь Петр.

– Надо, ваше сиятельство, оставить у Бонапарта в тылу наши конные отряды. Пусть они обозы и мелкие части щупают. Будет немалый урон врагу. Прошу казаков и гусар – докажу.

Пошли они к Кутузову. Главнокомандующему идея понравилась. Распорядился он выделить Давыдову 50 гусар и 80 казаков.

Так возник первый партизанский отряд. Русская армия отошла дальше, а Денис Давыдов ушел в леса.

Много прославленных имен среди командиров партизанских отрядов: офицер Сеславин, простой крестьянин Герасим Курин, рядовой гусар Федор Потапов, по кличке Самусь, сельский староста Стулов, солдат Еременко, отставной майор Емельянов – в прошлом крепостной крестьянин, ветеран суворовских войн, произведенный за геройство Суворовым в офицеры.

Как-то в какую-то итальянскую часть приехал из штаба Наполеона посыльный. Тут-то зашел разговор и еще об одном русском герое, о молодом штабс-капитане артиллерии Александре Самойловиче Фигнере.

Лихость в Фигнере потрясающая. Он и в бою всегда впереди, и в походах не знает устали, и на расправу с врагом жестокий, но и в разведку без страха ходит.

Фигнер даже в Москву к французам ходил, переодевшись, правда, крестьянином.

Много зла причинил Фигнер со своим партизанским отрядом французам. Слух об отважном штабс-капитане даже дошел до Наполеона. За поимку Фигнера император назначил большую сумму.

Приехавший к итальянцам из наполеоновского штаба офицер привез особую весть – где-то здесь, в местных лесах, скрывается Фигнер.

Заволновались итальянцы. И страшно, и вот бы прославиться – взять и поймать злодея. Вот бы сюрприз императору. К тому же… награда.

– Поймаем его! – кричат итальянцы. – В наших же жилах римская кровь!

Собрались одни офицеры. Рядовых с собой не брали. Не хотели делить богатства.

Подумал посыльный и тоже решил поехать. Интересно, что из того получится. А вдруг…

Тронулись итальянцы. Рыщут они по соседнему лесу. Нет, не видно партизанских примет. Направляются в лес, что подальше. И там все спокойно и тихо. Едут верст за десять в крутые балки. И там неудача.

Не хочется им возвращаться с пустыми руками домой. Да день на исходе. К тому же устали. И есть хочется. И дорога домой неблизкая.

«Да, пора бы домой», – понимает и Наполеонов посыльный. Да только в эту минуту что-то, как назло, за язык его дернуло.

– А не там ли они, вон за полем, в дубовой роще?

И офицеры о том подумали. Решили:

– Ну ладно, последний заход.

Дотащились они до дубовой рощи. И правда – вот он, свежий след от лошадиных копыт.

Поднялся дух в итальянцах.

– В наших жилах римская кровь! Вперед!

Втянулись они своей офицерской колонной в лес.

И вдруг слева и справа налетели на них партизаны.

Крики, свисты, стрельба…

Туда итальянцы, сюда, да где там – они в окружении.

Согнали партизаны плененных в кучу. Стоят они, по-итальянски носы повесив. А где же тот, Наполеонов посыльный?

Смотрят – стоит он в первом ряду партизан, ручкой им нежненько машет:

– Приветствую вас, господа офицеры! Будем знакомы – штабс-капитан Александр Самойлович Фигнер.

 

Василиса Кожина

Баба есть баба. Впрочем, не всякая.

Василиса Кожина была женой деревенского старосты. По-бабьи она проворная. В избе чисто, дети накормлены, скотина в хлеву в довольствии.

Да не только этим Кожина славилась. Муж у нее хоть и староста, да то ли с ленцой, то ли просто не очень проворный мужик. Вот и сложилось так, что по всяким делам крестьяне ходили не к старосте, а к женке ленивого Кожина.

Оказалась старостиха первой в селе фигурой.

Баба она дородная, баба она степенная. И посмотреть на такую приятно, и услышать умный совет.

В общем, довольны крестьяне. Жаль, что женщин в старосты не избирают.

И вот накатилась война с французами.

Бегут к Василисе крестьяне:

– Как же нам быть?

– Бить нежданных, непрошеных, – отвечает им Кожина.

Смотрят мужики на нее недоверчиво. Не шутит ли баба?

– Что же мы – войско?

– А где ружья?

– Где сабли?

Короче, впервые совет Василисы был для крестьян ничто. Посмеялись, и только.

Тогда собрала Василиса баб помоложе. Создался женский отряд. Без ружей, без сабель. Вилы, простые рогатины – вот все, чем богаты бабы.

Уходят крестьянки в соседний лес. Смеются крестьяне:

– Аники-воины!

– Бонапарту схватите в плен!

Впустую, конечно, ходили вначале по лесу бабы. Но вот наступил день, когда поймали они француза. Тянут трофей в село.

Глянули мужики, так и ахнули. Ходят вокруг француза, смотрят, не верят своим глазам:

– Гляди, настоящий!

– С усами!

– И сабля, смотри, была. И ружье!

Висит оно теперь на плече у Кожиной. Сабля у рыжей молодки в руках.

Торжествуют сельские женщины:

– Ага!

– Не верили!

– Вот вам мужская работа!

– Ну, посмотрели? – спросила Кожина. – Теперь собирайтесь, очередь, значит, ваша.

– Подумаешь – раз повезло!

– Скопом штуку одну споймали.

– Ну меньше, ну больше одним – французская армия от этого, что ли, убавится?!

– Дурни! – ругнулась Кожина.

После первой удачи дело у женщин пошло успешнее. Второй, третий, четвертый француз попался.

Ружьишками женщины обзавелись. Василиса Кожина ходит теперь в шинели. Сабля гусарская сбоку висит.

Отводят женщины пленных в уездный город Сычевку. Слава о них гремит.

Задумались теперь мужики. Завидно им, глядя на женщин.

– Эх, зря мы тогда не поверили!

– И нам бы теперь почет.

Пересилили они мужское свое упрямство. Стали являться к Кожиной, проситься в отряд.

– Ну что же, надо подумать, – отвечает с улыбкой им Кожина. – Тут как присудит наш бабий сход.

Сход порешил мужиков принять. Давно ведь женщины этого ждали. Не бабье дело вести войну.

Хоть и не бабье, да все же мало кто из женщин оставил ружья. Огромный теперь отряд. Старшим по-прежнему Кожина. Мужики послушны во всем.

– Приказывай, матушка, слушаем.

– Бей до конца француза! Ныне это единый приказ.

Вот какая она, Василиса Кожина, русская женщина, храбрая женщина. Ее не то что на место старосты, Кожину хоть в губернаторы назначай, хоть в военный совет сажай.

 

Опасное место

В белорусских непроходимых лесах под Оршей расположился партизанский отряд – крестьяне из ближних сел. Тут под Оршей они воевали, тут же в лесах и жили.

В отряде среди других мужичонка, по имени Петрусь, по фамилии Глебка. Он и выбрал-то это место.

– Хорошее место для вас я выбрал, – любил похвастать Глебка. – Можно по французам отсюда ударить, можно и снова сюда утечь!

Так крестьяне и поступали. Ударят по обозу, небольшому отряду французских солдат или по фуражирам – и снова к себе в леса.

– Нет, все же хорошее место я выбрал, – не унимается Глебка.

А место-то, по правде говоря, было не очень хорошее. Болота кругом да топи. Мошка безжалостно ест. Нет бы выбрать где выше, где суше.

– Зато неприятель сюда не сунется, – рассуждает все тот же Глебка. – Сиди тут, как лыцарь в каменном замке.

– Твой замок одни болота.

– Болота для нас тут потверже камня, – отбивается Глебка. – А главное, можно всегда утечь. Любому из любого места можно всегда утечь, – философствует Глебка.

И вот однажды крестьяне было напали на какой-то обоз. Да тут подоспела французская полурота, и партизанам пришлось бежать. Добежали они до леса – думали, дальше француз не тронется.

Однако полурота попалась отважная. Гнала она мужиков и дальше, шла по пятам и загнала в такие топи, что стой! Дальше вперед ни шагу. Тут, к счастью, спустился вечер. Французы тронуть крестьян не успели. Зато обложили со всех сторон – конечно, кроме той, где болото. Расположились солдаты на ночь. Противник надежно схвачен. Завтра ему конец.

– Ну вот тебе и твой замок! – кричат крестьяне на Глебку. – Лыцарь ты этакий… Вот тебе и утечь!..

– Да кто же думал! Француз какой-то чудной попался, – разводит руками Глебка. Он и сам понимает, что делу, поди, конец. Однако для храбрости и себе и другим: – Оно же, болото, не очень топкое.

Попробовали крестьяне – сплошная трясина. Шаг – и сразу по шею, два шага – катись с головой. Хотят они снова ополчиться на Глебку. Нет, не видно, пропал куда-то проклятый Глебка.

– Может, утоп?

А Глебка в это время пробирался все-таки по болоту. Сук у него длиннющий в руках. Щупает им трясину. С кочки на кочку, где бухнет по пояс, где еле удержится, и все же пролез.

С той стороны болота была деревня.

Поднял Глебка на ноги мужиков, объяснил поспешно, в чем дело. Набрали крестьяне сена, кладок и досок, пришли к опасному месту, соорудили шаткий настил. По настилу весь партизанский отряд и убрался из-под самого носа французов.

– Ну, говорил я, что можно любому всегда утечь! – опять торжествует Глебка.

Вырвались мужики из окружения. Осмелели. Думают, а что, если им самим теперь захватить французов. Мысль озорная, всем нравится.

Обошли крестьяне болото сухими местами, взяли с собой мужиков из местной деревни, послали в другие, чтобы и те приходили на помощь. В общем, к рассвету все были на нужном месте.

Проснулись утром французы. Где же крестьяне?! А те у них за спиной. Вот уже и крики слышны, и самодельные пики пущены в ход, рогатины, косы, вилы. Правда, и ружей у мужиков с десяток, и две настоящие сабли. Заметались французы. Одни к трясине – тут их голубит верная смерть. Другие к крестьянам – навстречу им тянутся косы и вилы. Погибли французы.

Довольны крестьяне.

– Ну как?! – смеясь, обращаются к Глебке. – А говорил, что любому можно утечь!

 

Мотя

Отступают французы. Есть хочется. Нечего есть. Бродят французы по русским селам. Рыщут, где бы и чем поживиться.

Не забыта и деревня Ивановка. Недавно побывали здесь двадцать французских солдат. Сегодня явились семеро.

Ходят французы по избам. Пусты закрома крестьянские. Скотина куда-то припрятана.

Явились они к деревенскому старосте, вцепились в белесую бороду:

– Отвечай, где зерно укрыто.

Разводит старик руками:

– Третье лето у нас недород.

– Недород?

– Недород.

Обозлились французы, хлесть старика нагайкой:

– Недород?!

– Недород!

– Ах ты мошенник старый! – кричат французы. – Не желаешь добром, силой сказать заставим.

Схватили солдаты деда. Швырнули, как сноп, на лавку. Теперь уже двое стоят с нагайками.

Крутилась здесь Мотя – внучка упрямого старосты. Жалко ей деда, знает она, где зерно зарыто.

Взлетели над спиной старика, как цепа в обмолот, нагайки. Зажмурилась Мотя:

– Стойте!

Остановились французы, смотрят на Мотю.

– Дедушка хворый. Не бейте. Я покажу.

– Ах ты душа окаянная, – сплюнул старик с досады, потянулся к печному ухвату.

Съежилась Мотя.

– Но, но, – вмешались французы. – А ну, собирайся! – командуют Моте.

Собралась девочка. Идет, от обиды и страха всхлипывает. Вывела она французских солдат за околицу. Повела за бугор к оврагу.

Кусты над оврагом. Место укрытое. Пойди разыщи здесь зерно без Моти.

Спустились французы в овраг. Отмерила Мотя четыре шага от какой-то коряги, указала:

– Вот здесь.

Отложили солдаты ружья. Сняли мундиры. Лопаты в руки. Довольны французы: близка удача.

– А ну, не мешайся! – кричат на Мотю.

Роют французы. Потеют французы. Французы вовсю стараются.

А в это время там наверху, над краем оврага, из-за кустов высунулась чья-то бородатая голова. Следом за ней другая: улыбнулся Моте безусый парень, глазом хитро моргнул.

Смешно, хихикнуть хотела Мотя. Однако сдержалась.

Зашевелились кусты над оврагом. Поднялись крестьяне в свой полный рост. Один за другим прыгают вниз партизаны.

Минута, вторая – вповалку лежат французы. Руки вожжами скручены.

Идут партизаны домой. Гонят солдат французских.

– Эка, удачлива ты, Матрена, – хвалит девочку тот бородатый.

– Ахтеры вы с нашим старостой, – хихикает парень.

– Семь штук – дела нешутейные, – рассуждает какой-то мужик.

– Подумаешь, семь, – улыбается Мотя. – Намедни их было двадцать.

Вот и все. Вот и рассказ про деревню Ивановку, про отважную Мотю, Мотю-Матрену – русскую девочку.

 

В небольшом городке Боровске

Приемный пункт для плененных французов в небольшом городке Боровске. С самого утра начинают тянуться сюда крестьяне. Доставляют свою добычу. Кое-кто приходит и с ночи – быстрей бы управиться. Дел у крестьян и помимо французов много.

Вот мужики привели офицера. Вот крестьяне целый отряд пригнали. Две молодухи, смеясь и лузгая семечки, приволокли усатого егеря. Снова какой-то отряд. Старуха с ружьем и два гренадера. А вот пришагал мальчишка.

Маленький-маленький – мужичок с ноготок. Тоже привел француза.

– Дитятко!

– Родненький!

– Да как ты его довел?!

Топырит мальчонка губы:

– Это уже второй.

– Ух ты!

– Ох ты!

– Да кто же его споймал?

– Я, – отвечает мальчишка.

Собрались крестьяне вокруг. Верят – не верят.

– А ну, расскажи про геройство.

– Дуй!

– Не стесняйся!

– Бреши!

Обиделся было мальчонка. А потом рассказал:

– Мы с дедом его словили. Я и коза.

– Какая еще коза?!

– Манька, бодатая.

Интересно крестьянам.

– Ну, ну, поподробнее!

Оказывается, коза, привязанная к дереву у края дороги, своим видом приманивала поотставших французов, а дед оглушал их дубиной. Первого даже до смерти.

– Хитры, хитры… – говорят крестьяне.

– Значит, и Манька вроде в героях.

– А дед, ты смотри, мужик еще сильный.

– Сильный, – соглашается мальчик. – Только он при одной ноге. В армии фельдмаршала Суворова при крепости Измаил покалеченный.

– Выходит, солдат. Понятно.

– Ну, а вести-то такого тебе не боязно?

– Он же связанный.

– А вдруг побежит.

– Убежит! – усмехнулся мальчонка. – А это вот что? – и показывает на самодельную пику.

– И ты бы пырнул?!

– Пырнул!

– Эка жестокости сколько в малом, – процедила одна из молодок.

– Да, обозлились сердца, – задумчиво бросил какой-то крестьянин.

– Мне ее дед смастерил, – снова заговорил о пике мальчишка.

– Да что ты все дед да дед. А где же твой отец?

– Убит на войне родитель.

 

Французская шапка

Агапка мечтал о французской шапке. Той, что носят гвардейцы: из медвежьего меха, с высоким красным султаном и медной бляхой.

Отец у Агапки в партизанском отряде. Раздобыл он в каком-то бою долгожданный гостинец сыну.

– На, получай!

Напялил Агапка – загляденье, не шапка. Помчался мальчик по сельским улицам. Видят его крестьяне, смеются крестьяне:

– Басурман бежит, глядите!

Повстречались Агапке парни. Улюлюкают парни:

– Лови, окружай француза!

Попался Агапке Шарик.

«Тяв-тяв, тяв-тяв!»

– Однако, глупый какой ты, Шарик. Ты что, не узнал Агапку?!

Увидел Агапку гусь:

«Га-га-га, га-га-га», – тянет к мальчишке шею.

Отбился едва Агапка.

Примчался мальчик к дружкам и приятелям. Окружили его ребята.

– Дай поносить, Агапка.

Жалко Агапке. Шапка с султаном – такую ребятам!

Обозлились мальчишки:

– Француз. Бей, колоти француза!

Достается Агапке. Будь ты проклята, эта шапка!

 

Ванюшка, Марфутка, Филька и трое других ребят

Собрались ребята, бродили по лесу. Было их шестеро: Ванюшка Валуев, Марфутка, Филька и трое еще ребят. Осень. Ни ягод тебе, ни грибов, ни птичьих гнезд на деревьях. Чем бы сейчас заняться? Вот бы поймать француза.

Размечтались ребята.

Француз здоровенный, конечно, с усами. Лошадиные скулы. Глазищи большие, размером с кулак. Ружье при французе, походная сумка.

Представляют ребята, как ловят французов в плен.

– Заходи! – кричит Ванюшка Валуев. – Окружай! Вали его наземь! Бей дубиной… Руки и ноги ему вяжи…

Ванюшка в компании старший. Исполняют ребята его команды. Вместо француза у них бревно.

Наигрались ребята, идут домой. Смотрят – под елкой, под сивой лапой, лежит настоящий француз.

Бредит солдат, лопочет что-то на своем языке. Глаза у него закрыты. Ружья при французе не видно. Нет и походной сумки. И совсем он безусый. И вовсе не страшный. Мундир весь изодран – сквозь дыры голое тело светит.

– Налетай! – закричал Ванюшка. – Вяжи ему руки и ноги…

Однако ребята не двинулись с места. Да и сам-то Ванюшка крикнул не очень бойко.

В общем, пропала вдруг у ребят охота брать лежащего француза в плен.

Стоят, перешептываются:

– Помирает, видать, француз.

– Раненый?

– Голод небось измучил.

Стали ребята думать, как же им быть.

– Может, в село донести об этом?

– Правда, давай в село.

Только хотели бежать, да снова задумались.

– На вилы его мужики подымут.

– Топорами прикончат.

Жалко стало ребятам француза. Уж больно он стонет и мечется. Пусть помирает естественной смертью.

Вернулись в село, разошлись по домам.

Вошел Ванюшка в избу, на душе как-то тягостно. Все видит, как бредит в лесу француз. Он же с голоду там помирает. Покрутился Ванюшка с час – то на улице, то в огородах, даже к речке специально бегал, – никак не может забыть солдата. Наконец вернулся домой, сунул под одежонку краюху хлеба, снова помчался в лес.

Растолкал он француза. Приоткрыл тот глаза. Хотел рвануться с испуга, да слаб – остался на месте. Тычет Ванюшка ему краюху. Увидел солдат, потянулся. Слеза из глаза непрошено капнула.

В это время Ванюша услышал шорохи. Обернулся – мелькнула тряпица. Так это же бежит Марфутка.

Подбежала Марфутка, видит Ванюшку, страшно смутилась: хлеб у нее в руках.

Вслед за Марфуткой явился Филька. За ним и трое других ребят.

Словом, снова ребята вместе в лесу собрались, и каждый еду принес.

С этого дня и стали они приходить к французу. Соорудили ему шалаш, рядно притащили, Марфутка – ниток: зашить мундир.

Завелась у ребят настоящая тайна. В селе – ни гугу. Удивляются их родители. Где пропадают ребята?

– Да так мы… – уклончиво ответил Ванюшка.

– Я на хутор к подружке хожу, – заявит Марфутка.

– Да я тут, я все время у дома, – отвертится Филька.

– Мы в горелки в лесу играем, – скажут трое других ребят.

Стал француз поправляться. Явились как-то ребята. Смотрят – солдат кораблик из дерева выстругал. Весло кормовое к нему отдельно.

– Нате, для вас, – сует француз гостинец ребятам.

На следующий день вырезал им человечка. Человечек забавный – руками, ногами дрыгает. Веселит, как живой, ребят.

Стал француз подыматься. Даже ходить.

Явились ребята на третий день – нет в шалаше француза.

Ушел из тех мест солдат. Лишь кораблик и веселого человечка, как память свою, оставил.

Даже грустно стало ребятам. Вот так взял и ушел, ничего не сказал. Привыкли ребята к французу.

Вернулись домой опять невеселые.

– Да что тут с вами такое творится! – пристали снова родители.

Пожались, пожались ребята, а потом рассказали. Вначале Марфутка, затем Филька, затем трое других ребят. Даже Ванюшка и тот признался.

Рассказали про все: и про первую встречу, и о том, как, не сговорившись, хлеб ему потащили, и про слезы, что были тогда у француза в глазах, и как мундир зашивала Марфутка, и как шалаш ему строили. Потом отдельно про кораблик и забавного человечка.

Думали ребята, что будут в селе их ругать.

Однако крестьяне такую весть встретили как-то спокойно. Не журили ребят. А кто-то даже сказал:

– Ну что ж, дай ему Господь дорогу добрую! Может, и он такой же, как мы, крестьянин.

Поражались ребята. Особенно на следующий день, когда те же самые мужики и в том же самом лесу трех новых французов подняли на вилы.

 

Что-то топорщится

Забелело. Выпал недавно снег. Идет по дороге отряд французский. Ремни у солдат подтянуты. Холод, конечно. Одежда летняя. Только холод еще терпим. Голод французов мучает.

Вдруг навстречу сани крестьянские по первопутку. Мужик на санях. Мальчонка лошадкой правит. Бежит лошаденка трусцой. Снег пока неглубокий. Хорош у полозьев накат.

Сани груженые. Что-то рядном укрыто. Что-то такое топорщится. Размечтались солдаты:

– Может, хлеба мешки печеного.

– Может, мясо отвозят в город.

– Может, боров рядном укрыт.

– Вот была бы удача!

Смотрят на лошаденку. Лошаденка хоть роста среднего, не кавалерийский, конечно, конь, да неплохо, видать, откормлена. Так и просится прямо с санями в котел. Разгораются страсти солдатские. Криком кричит аппетит.

– Эх, не свернул бы мужик с дороги!

Да нет. Не чует беды лошаденка. Не чует беды мальчишка. Глупо сидит мужик. Скользят по ухабам сани. Все ближе и ближе. Солдатский спирается дых. Еще минута, и знай что хватай.

И вдруг… Развернулись, как в танце, сани. Хвостом повернулась к французам лошадь. Послушно застыла. Спрыгнул мужик на землю. Тянет с саней рядно.

– Берегись – закричали французы. Схватили поспешно ружья.

Пушка на них глядит.

И вот – запал в руках у крестьянина. Мальчишки восторженный вид. Пламя. Грохот. Картечи свист. Ответно раненых стон протяжный. Дорога в телах побитых.

Дело сделано. Что есть силы летит лошаденка. Небо. Поле. Полозьев скрип.

 

Ружье

Штабной офицер Хитаров, докладывая Кутузову о действиях русской армии, всегда преувеличивал наши успехи.

– Сегодня, ваша светлость, столько-то французских солдат побито. (А побито в два раза меньше.)

– При таком-то деле, ваша светлость, столько-то взято в плен. (А взято – дай бог половина.)

Заметил это Кутузов и как-то:

– Выходит, голубчик, мы с одной Бонапартовой армией справились. Почитай, взялись за другую?!

Смутился Хитаров, сбавил свой пыл. Однако прошло какое-то время, и опять за то же.

– Сегодня столько-то пушек у французов отбито. (А их вовсе в этот день не отбито.)

– А партизаны доносят, что три знамени взято в плен. (И тоже, шельмец, придумал.)

Разозлился Кутузов:

– Да как ты, голубчик, смеешь доносить мне, прости старика, столь беспардонную ложь!

И тут-то Хитаров признался:

– Не могу я, ваша светлость! Оно же хочется, чтобы скорее. Чувства во мне говорят патриотические.

Подивился Кутузов:

– Скорее?

Подумал. Позвал адъютанта:

– Подай-ка ружье.

Опять повернулся к Хитарову:

– А знаешь ли что, голубчик? Чтобы было оно быстрее – на, получай ружье и ступай-ка в маршевый полк немедля.

И тут же отдал приказ об этом.

 

Нагайка

Кутузов никогда не расставался с казацкой нагайкой. Висела она у него через плечо, без всякого дела. Коня не стегал, руку на солдат не поднимал. Зачем же тогда нагайка?

Спросит об этом кто-нибудь у Кутузова.

– Пусть повисит, голубчик, пусть, – ответит Кутузов. – Даст Бог, дело и ей найдется.

Наступили холода. По-разному одеты в частях солдаты. Там, где интенданты и офицеры заботливы, полки и роты в тепле. Там, где офицеры и интенданты с ленцой, мерзнут, бедуют солдаты.

Как-то приехал Кутузов в полк, где офицеры как раз ленивые. Пошел фельдмаршал по ротам. Явился в одну: одежонка солдатская – старь, башмаки ни разу не чинены, форма к зиме не завезена. Посетил Кутузов вторую роту. И в этой роте все точь-в-точь как и в первой. То же самое в третьей роте.

Вернулся Кутузов в полковую избу, собрал офицеров:

– Как живете, господа офицеры?

– Бог милует.

– Как службу несете?

– Стараемся.

– Не холодно вам, господа офицеры?

– Согреты вашим присутствием, – льстиво отвечают ему офицеры.

Усмехнулся Кутузов. Видит – перед ним не только ленивцы, но и хитрецы к тому же отменные. Кряхтя, начинает снимать нагайку.

– Так, так… Ну, а солдаты чем же согреты?!

– Победами, ваша светлость! – гаркнули офицеры.

Кутузов остановился, глянул на офицеров. И вдруг передумал, снова надел нагайку. Находчивость офицеров поразила фельдмаршала. Решил он виновных простить.

– Виновны, – признались теперь офицеры, все еще с опаской поглядывая на нагайку. – Будет исполнено.

– Ладно, ступайте, – сказал Кутузов. А сам подумал: «А все же хорошо, что нагайка висит. Гляжу, она и без дела инструмент небесполезный».

 

Рукавички

В русскую армию в виде пожертвований от населения стали поступать теплые вещи. Раскрывали в гренадерском полку посылку: три пары валяных сапог, шапка-ушанка, шапка крестьянская – малахай, поддевка, еще раз поддевка, портянок суконных, считай, десяток.

– А это что?

Смотрят солдаты – лежат рукавички. Маленькие-маленькие. Из козьего меха. Узором цветным расшиты. Детские.

Вот так тебе подарок!

Посылка пришла из-под Вологды.

Собирали крестьяне солдатский гостинец. Тащили свое добро.

– Солдату тепло, как родная мамка.

– Солдату память вещей дороже.

– Не жалей, мужички, служивым!

– Как не помочь героям!

Крутилась девочка Маша Докукина. Не хочется ей отставать от других. И она горой за служивых. Взяла и сунула рукавички.

Достали солдаты гостинец. Не знают они про Машу. Решают: видать, по ошибке.

Однако нашелся умный солдат:

– Нет здесь ошибки. Давай-ка сюда.

Отдали ему гостинец.

Принял солдат. И сразу про дом, про деревню вспомнил, жену и своих ребят.

Интересуются другие:

– Ну, как рукавички?

– Хороши, – отвечает солдат.

Хоть и в кармане лежат рукавички, да греют они солдата.

 

Ротный

На полпути между Смоленском и Оршей, под селением Красным, разгорелась новая битва с французами. Продолжалась битва четыре дня.

Началось с того, что французская гвардия потеснила отряды русских. А какая-то рота и вовсе оказалась в кругу французов. Гвардия слева, гвардия справа, неприятель сзади и впереди. В роте три офицера. Старший из них – ротный – в перестрелке убит.

Расстроилась рота. Не слышат команд солдаты.

Нет бы оставшимся офицерам взять на себя начальство. Да, видимо, оба они растерялись.

Остались солдаты без старшего. Рассыпались в разные стороны. Ожидает погибель солдат. Как тисками, будут они раздавлены. А еще хуже – позорный плен.

И вдруг вышел вперед солдат Семен Перегудов:

– Братцы, стой! Братцы, не трусь! Братцы, слушай мою команду!

Кричал Перегудов громко. Роста был он приметного. Различили его солдаты. Тут же собрались в кучу.

– Братцы! – кричит Перегудов. – Бей в одно место. Все разом. Ломись, как в закрытую дверь! На гвардию сыщется гвардия. Братцы, вперед! – И первым полез на французов.

Бросились вслед солдаты. И вправду пробились. Не то чтобы дверь – ворота чугунные вынесли б.

Вернулись солдаты к своим.

– Живы?!

– Да как вас Господь помиловал?!

Смеются солдаты:

– Перегудова нам послал!

Узнал Кутузов про доблестный подвиг солдата:

– Командовал ротой?

– Так точно. Роту из плена спас.

Подумал Кутузов, назначил солдата и впредь командовать ротой.

Говорят фельдмаршалу адъютанты: мол, в роте и так офицеры есть. Им бы по праву вместо солдата пойти в повышение, раз так уж случилось, что ротный начальник в бою был убит.

– Ах, и офицеры в той роте были?!

– Так точно, ваша светлость. Были и есть…

– Нет, были, – прервал Кутузов. – Нынче нет таких офицеров. Остались они в окружении.

Как так?! Не могут понять адъютанты. Офицеры же вместе со всеми вернулись.

– Нет, – повторил Кутузов. – Вернулся лишь один офицер – Семен Перегудов. А те не вернулись, – и поправил повязку, что прикрывала правый, выбитый пулей глаз.

Четыре дня продолжались бои под Красным. На пятый день французы бежали.

 

Казаки хотят жениться

Когда казаки не схватили Наполеона под Малым Ярославцем, свою неудачу переживали не только они.

Сокрушался и сам донской атаман генерал Платов. Лестно ему, если бы вдруг такое случилось.

Решил атаман раззадорить своих казаков. Пообещал он за того из них, кто поймает Наполеона, выдать дочь свою и богатства большие в придачу.

Дочь у атамана красавица. Стройна и румяна. Соловьиным голосом песни поет. Живет в столице войска донского городе Новочеркасске. В Питере часто бывает. С самой царицей знакомство водит.

– Вот бы на ком жениться!

Взыграла казацкая лихость. Рыщут вокруг отступающих войск казаки, ищут свою удачу.

Только Наполеон не щегол, не белка. В силки не поймаешь. Орехом не подзовешь. Отходит Наполеон под защитой гвардии. Пойди подступись.

– Нет, не видать казакам невесты, остывает казацкий пыл.

Понимает Платов, что малоярославская удача не повторится. Подумал и сбавил.

– Ладно, приведите любого французского маршала.

Опять казаки за дело. Целыми днями в седле трясутся – где бы маршал какой попался.

Да ведь и маршалы тоже не перепелки. По полю одни не ходят. Трудна, непосильна такая задача.

И вдруг под городом Красным казаки набрели на обоз Даву.

Налетели со всех сторон. Окружили, побили стражу. А где же хозяин? Смотрят: вот он в кибитке – маршал и маршальский жезл. Схватили, торопятся к Платову.

Сияет казак Самодвига. Он первым схватил Даву. То-то будет донцу награда.

Примчались удачники к Платову. Глянул Платов на жезл – настоящий маршальский жезл. Все верно – его, Даву.

Жезл настоящий, а маршал поддельный. Не было Даву тогда при обозе. Приволокли казаки кого-то другого.

– Тьфу ты! – В досаде казацкие лица. Выходит – ничто старание.

Пуще всех огорчен Самодвига. Из-под носа ушла невеста. Чуть не плачет лихой казак.

– Атаман, Матвей Иванович! Поцеловать бы хотя красавицу…

Глянул Платов на казака. Жезл достать – дело тоже геройское.

– Ладно. Воротясь из похода.

Однако не пришлось молодцу целоваться с донской красавицей. Через день казака убило.

Казак погиб, а жезл сохранился. Он и ныне в музее храним, как память о днях геройских.

 

«Счастье имею»

Начальником штаба при Кутузове был генерал Беннигсен. Намучился с ним Кутузов.

Кутузов скажет одно – Беннигсен, словно назло, другое. Кутузов ругает кого-нибудь из офицеров – Беннигсен берет под защиту. Главнокомандующий награждает – начальник штаба чинит помехи.

Но главное было не в этом, а в том, что Беннигсен не столько помогал, сколько мешал успешным и правильным действиям русской армии.

То он настаивал, чтобы Кутузов сразу же после Бородина дал новую битву французам. Мол, нельзя оставлять Москвы. А дать битву – значило не видеть дальше своего носа, не думать о будущем. Таким и был Беннигсен.

Потом, когда только что отошли от Москвы, еще до Тарутина, Беннигсен снова за битву. Мол, смотрите, какой он, Беннигсен, великий патриот – так и рвется в бой с неприятелем. А о том, удачно ли место для боя и пора ли его давать, генерал и не думает. Честно говоря, генералом он был просто неважным.

Тут Кутузов впервые по-настоящему разозлился.

– Ладно, – говорит, – принимайте командование. А я уйду в рядовые. Берите весь штаб, ступайте, ищите место для боя.

Обрадовался Беннигсен, собрал генералов, помчался высматривать место для битвы.

Выбрал одно.

– Нет, – говорят генералы, – место плохое.

Выбрал новое место.

– Нет, – говорят генералы, – место совсем непригодное.

Выбрал третье, и это не лучше.

Ездил, ездил Беннигсен по разным местам, замучил штабных генералов. Нет ничего подходящего.

Вернулся понурый назад.

– Ну как? – спрашивает Кутузов.

Разводят генералы руками. Стоит Беннигсен сконфужен.

– В таком случае, я снова главный, – сказал Кутузов. – Будьте добры, выполняйте мои приказы.

Все знали, что Беннигсен просто завидует главнокомандующему. Отсюда во всем упрямство. Не любили в армии генерала. Зато Беннигсен был любимцем царя. Царь же ненавидел Кутузова. Он и назначил-то Кутузова на пост главнокомандующего лишь потому, что другого выхода не было, не имелось в русской армии второго, равного Кутузову генерала. Весь народ тогда стал за Кутузова.

Зная отношение Александра к фельдмаршалу, Беннигсен писал царю на Кутузова разные недобрые письма – короче, шпионил и наговаривал.

Под Красным терпение Кутузова лопнуло.

Вызвал он Беннигсена:

– Генерал, у вас бледность я замечаю в лице. Вы болезнью какой-то страдаете.

«Какая бледность, какая болезнь?» – удивляется Беннигсен. Он и румян, и здоров, и аппетит у него хороший.

– Здоров я, ваша светлость.

– Нет, нет. Это вам кажется, – отвечает Кутузов. – Вам лечиться, батенька, надобно. Непременно лечиться. Немедля, прямо сейчас. Сию же минуту. Поезжайте-ка, друг мой, в Калугу. Там воздух для вас полезный.

И отправил его в Калугу. Тут же позвал адъютанта, потребовал лист бумаги и сел писать письмо государю.

«По случаю болезненных припадков генерала Беннигсена и по разным другим обстоятельствам, – писал Кутузов, – предписал я ему отправиться в город Калугу… – Фельдмаршал задумался. Написал: – О чем счастье имею вашему величеству донести».

В то время, обращаясь к царю, обычно писали «счастье имею» (мол, обратиться к вам). Вот и использовал Кутузов такую форму. А сам, конечно, имел в виду другое. Фельдмаршал был счастлив, что выпроводил наконец Беннигсена. Пусть себе ломает царь Александр голову, о каком тут счастье ведется речь.

 

Четыре гусара

Четыре гусара. Веселых гусара. Четыре друга отправились в русский поход. Смеялись гусары, шутили гусары:

– Подумаешь, русский поход!

Прошли они Неман, в Витебске бились, блуждали в смоленском огне. Смеются гусары:

– Война есть война!

На Багратионовы лазили флеши.

Шутят гусары:

– Флеши есть флеши!

Однако время не знало шуток. Грозный приблизился час. Побежали французы домой.

Не унывают гусары. Четыре гусара. Веселых гусара. Старинных четыре друга.

– Домой так домой!

Голод пошел по войску. Крошки съестного нет.

– Что нам голод! – смеются гусары. Принялись есть лошадей.

Съели первую.

Трое едут – четвертый идет пешком.

Съели вторую.

Двое едут – двое идут пешком.

Съели третью.

Один едет – трое идут пешком.

Съеден последний конь. Остались они безлошадными.

Идут, не унывают гусары. Четыре гусара. Веселых гусара. Четыре надежных друга.

Однако чем дальше, тем хуже и хуже. Голод есть голод. Истомились мои гусары – хоть кости свои глодай.

Переглянулись гусары. Прошла минута. Прошла вторая. Может быть, больше. Кто их тогда считал?

И вдруг исчезли, пропали, как сон, гусары. Словно и вовсе их свет не видал.

Что за чудо?! Где же гусары? Четыре гусара. Веселых гусара. Верных четыре друга.

Съели друг друга гусары.

 

Изысканные манеры

Отступает французская армия. Снегом весенним тает. Редеют полки, исчезают роты. В батальонах – по двадцать душ.

После Красного без оглядки бежит неприятель.

Река на пути французов. Белорусских полей красавица – знаменитая Березина.

Берега низкие, ровные. Далекий открытый вид. Снегом поля занесены. Правда, река еще не замерзла. Льдины, как стаи, плывут.

Подошли, остановились французы. Надо строить мосты.

К Березине вместе с другими прибыл и Поль Шайно. Вот как сложилась судьба француза.

В России в те годы среди богатых дворян было модным приглашать для воспитания своих детей иностранцев. Чаще всего французов. У них манеры изысканны. Язык французский певучий. «Мсье и пардон, бонжур и плезир» – вот какие слова приятные. Потянулся в Россию разный жадный на деньги люд. Брали всех без разбора – лишь бы француз. Явился и Поль Шайно. Был каретником он в Париже. В России стал гувернером.

Неплохо Шайно устроился. Сыт, обут, деньги хорошие платят. Живет под Смоленском в имении князя Нарышкина.

И вдруг война. Наступают французы. Победа идет за победой. Подумал Шайно: «Э, в такую минуту лучше быть в армии. Там скорее богатым станешь».

Вступил он во французскую армию. А так как солдатскому делу Шайно был не очень обучен, определили его в обоз. «Это ничего, – рассуждает француз. – Тут даже оно спокойнее. Будет к тому же богатства на чем везти». В общем, стал он опять каретником.

Приехал Шайно в Москву. А что случилось дальше, вам уже хорошо известно. Покатились французы вспять.

«Э, – соображает обозник, – дело недобрым пахнет». Взял и сбежал он из армии. Снова вернулся к себе под Смоленск. «Ну что ж, опять гувернером буду».

Да только ошибся Шайно. Встретили барские крестьяне его немило. Чуть не убили. Пришлось французу брать ноги в руки, иными словами – бежать. У Березины и догнал он ушедшую армию. Строят французы мосты. Сидит Шайно дожидается. Скорей бы на правый берег.

Сгрудились у Березины остатки французской армии: недобитая гвардия, уцелевшие при кое-каких корпусах обозы, тысячи раненых, тысячи пообмороженных. Столпились солдаты, ждут.

И вот началась переправа. Мосты построены наспех. На чем только держатся! Доски шатаются. Перил – тех и вовсе нет.

Все жмутся к мостам. Все хотели бы в первую очередь. Да нет, пропускают вначале гвардию. Затем отбирают наиболее годных для боя солдат. Остальные – пока дожидайтесь. Идут по мостам солдаты, торопятся. Срываются крайние в воду. Моржами средь льдин ныряют.

Лезет на мост Шайно. Отгоняют его солдаты:

– Куда!

В наряде Шайно гражданском.

– Куда!!

– Я же француз! – голосит Шайно. – Я же ваш подданный. Я же солдат.

Не признают, не пропускают его солдаты.

В это время французов настигла русская армия. Наполеон отдал приказ немедля же сжечь мосты. Бросить остатки армии. Полыхнули мосты пожарищем. Остался Шайно и другие ни с чем.

Заметался Шайно, подлетает к русским:

– Я же ваш! Я гражданский… Я гувернер у князя Нарышкина.

Усмехнулись солдаты:

– Раз гувернер, так зачем же ты здесь?

Подняли ружья. Рванулся Шайно – и в воду с разбегу прыг. Где он погиб, никому не известно. Ближе к тому, ближе ли к этому берегу. Только не выплыл к своим француз. Много французов тогда погибло. И здесь, на земле, и там, в реке. В знаменитой Березине, белорусских полей красавице.

…На следующий день ударили страшной силы морозы.

 

Два гренадера

Лютует, лютует, лютует мороз. Страхи кругом летают. Сугробы – белым-бело – небо с землей ровняют. Ветер бьет шомполами по полю. Нелегкая выдалась доля: отбились от армии два гренадера. Сидят под сосной, замерзают.

Одеты солдаты во что попало. Давно обтрепались мундиры.

Продувает метель солдат. Мороз как штыком пыряет.

Замерзают, кончают свой век солдаты. Замерзая, вздыхают солдаты:

– Когда бы не эти метели…

– Когда бы не эти морозы…

И вдруг утихли метели. Пропали морозы. Зажурчали ручьи и реки. Солнце огнем взошло. Расправили плечи солдаты. Лица – под солнечный жар. Опалило солдатскую кожу. До боли в костях обожгло. Открыли глаза солдаты. Да это же ветер лютует и снег.

Снова вздыхают солдаты:

– Когда бы не лютый голод…

– Когда бы краюха хлеба…

И вдруг словно скатерть пришла самобранка. Под сосной у солдат еда. Хлеб, что в печке, румян набрался. Из котла вылезает каша. Сала огромный кус.

Рванулись к еде солдаты. Замерзшие тянут пальцы. Ледяная крупа в руках.

Снова вздыхают солдаты:

– Когда бы не русская сила…

– Когда бы не этот поход…

– Будь проклят! – кричат императору.

И вдруг из бури, из ночи-тумана бесшумно является Наполеон. Шляпа горбом – треуголка. Серый знакомый сюртук. Он глазами сурово поводит. Брови плывут к облакам.

Вскочили солдаты. Застыли солдаты.

Приблизился к ним император. По лицам наотмашь бьет.

Встрепенулись солдаты. Исчезла привычная шляпа. Не виден знакомый сюртук. То ветер гуляет по полю. Лица солдатские бьет.

Упали на снег солдаты. Буря кругом лютует.

Все реже и реже солдатские вздохи. Слова на губах замирают. Отбились от армии два гренадера. Лежат под сосной, замерзают.

 

В лесу на поляне

В лесу на поляне, меж сосен и елей, присмотрели солдаты отличное место. К ночлегу готовятся русские.

Мороз. Без малого тридцать. Утоптали солдаты сугробы, отбросали от центра снег. Навалили огромных бревен. Пожаром дыхнул костер. Пламя мороз съедает.

Греют солдаты спины, греют солдаты руки, шинели, развесив, сушат.

Сварили солдаты щи, приготовили кашу. Достали ложки, уселись есть.

А в это время в той же округе блуждали по лесу, сбившись с дороги, остатки какой-то французской промерзшей голодной роты.

Огонь приманил французов. Вышли они к поляне. Застыли при виде костра и каши. Желудки готовы прыгнуть наружу.

Не удержался какой-то солдат. Бросился к русским. Миску схватил у крайнего и кинулся снова в лес. Однако увяз в сугробе. Схватили его солдаты, притащили к огню.

Француз тощий. Кожа да кости. Лишь глаза, как у зверя, огнем горят.

– Тьфу, басурман, лишь кашу мою испортил! – ругнулся тот, что лишился миски.

– Ладно, Куняев, в Париже отдаст, – шуткой ответил кто-то.

То ли больно жалкий вид у голодного, то ли от огня размякли сердца солдатские, то ли чуют – конец войне, – только не тронули наши француза.

Усадили его к костру, дали миску и ложку.

– На, наедайся.

– Откуда ты взялся?

– Как леший тебя не съел?

Уплетает солдатскую кашу француз, как удав, не жуя, глотает. А сам в сторону леса рукою тычет.

Смотрят туда солдаты. Не видно им ничего – от огня в темноту. А из леса французам видно. Видят они, что русские пленного не обижают. Смелый опять нашелся. За ним третий, четвертый, пятый… Потянулись французы к костру.

Разглядели их русские. Батюшки светы! Не люди идут, а тени. А одежонка!.. Один, как священник, в поповской рясе. Другой по-бабьи в платок укутан. У третьего ноги, что куль, в рогожах. Четвертый, как конь, – в попоне.

Поднялись солдаты. Что им с такими делать?

– Ладно, садись к огню!

– У, да вас тут человек пятнадцать!

– Может, и сам император из леса за вами выйдет?! – снова шутку роняет кто-то.

Накормили врагов солдаты. Что-то лопочут французы. Что – не поймешь. Небось говорят спасибо.

Утром солдаты стали решать, что им с пришельцами делать. Как их считать? Казалось – за пленных. Да они же по собственной воле. Взять таких – какое же тут геройство.

Решали солдаты, решали.

– А ну их – пускай-ка себе идут!

Сообщают они французам.

Не уходят французы. Не верят.

– Да ступайте, ступайте!.. Лежачего русский не бьет!

– Куа? Куа? – лопочут французы. Не верят в такое чудо.

Поднялся тогда Куняев, тот, чью кашу француз похитил:

– Да катитесь, мусью проклятые! Не стойте. Не злите солдатскую кровь, – и ругнулся. Да так, что французы сразу все поняли.

Подхватили они попоны свои и рясы.

– Мерси, гран мерси… – И подальше от этого места. Уходят остатки французской, чудом уцелевшей в России роты.

– Да, – переглянулись солдаты. – Выходит, и вправду близок конец войне.

 

Поход – в века

1812 год. Декабрь. Неман. Граница России. Тот же мост, что летом полгода тому назад.

Идут по мосту солдаты. Только не в эту – в обратную сторону. Не чеканят больше солдатский шаг. Не бьют барабаны. Не пыжатся дудки. Знамен не колышется строй. Горстка измученных, крупица оборванных – чудом еще в живых, покидают французы российский берег. Жалкий остаток великой силы. Доказательство силы иной.

Вышли русские к Неману, остановились. Вот он, конец похода.

– Выходит, жива Россия!

– Жива, – произнес седоусый капрал.

Смотрят солдаты – капрал знакомый.

– Ба, да не ты ли нам сказку тогда рассказывал?

– Я, – отвечает капрал.

– Значит, вырос телок в сохатого, – смеются солдаты. – Копытом злодея насмерть!

– Выходит, что так.

Легко на душе солдата – исполнен солдатский долг.

Стоят солдаты над обрывом реки, вспоминают былое время. Витебский бой, бои под Смоленском, жуткий день Бородинской сечи, пожар Москвы… Да, нелегок стал путь к победе. Будут ли помнить дела потомки… Немало пролито русской крови. Многих не счесть в живых.

Взгрустнулось чуть-чуть солдатам. Поминают своих товарищей. И радостен день, и печален.

В это время сюда же, к реке, подъехал со свитой Кутузов.

– Ура-а! – закричали солдаты.

– Спасителю Отечества слава!

– Фельдмаршалу слава!

– У-у-ура!

Поклонился Кутузов солдатам:

– Героям Отечества слава! Солдату русскому слава!

Потом подъехал поближе к солдатам:

– Устали?

– Устали, – признались солдаты. – Да ведь оно же конец похода.

– Нет, – говорит Кутузов. – Вам новый еще поход.

Смутились солдаты. К чему тут фельдмаршал клонит? А сами:

– Рады стараться! – Так армейский устав велит.

Отъехал Кутузов на видное место. Обвел он глазами войска. И голосом зычным (куда стариковская хрипь девалась!):

– Герои Витебска, герои Смоленска, соколы Тарутина и Ярославца, Бородинского поля орлы – незабвенные дети России! – Кутузов приподнялся в седле. – Живые, мертвые – стройся! Героям новый поход – в века!