В автобиографической повести "Денница" я предположил, что этот сонет является переводом ещё не написанного мною сонета, энграмматически содержащегося в моём юношеском микротексте:

Я

Ощущенье бытия

Пространство

Время

Вечность

Я

Составим букворяд для сочетания "ощущенье бытия": БЕИНОТУЩЫЯ. Из него выводится зачин:

Ещё нет будущего. Нет

Ни…

Этот зачин саморазвивается в сонет, так что получается космогония в космогонии. Я обнаружил его, когда сидел в сумасшедшем доме, где у меня не было возможности сопоставить даты. В действительности "Космогония" Борхеса была написана до, а не после того, как я написал своё юношеское стихотворение. Таким образом, мою попытку рационально объяснить столь редкостное тематическое совпадение следует считать ошибочной. Не остаётся никакого объяснения, кроме иррационального. Анализируя творчество Бодлера, я уже имел случай порассуждать о так называемых вечных темах в поэзии и тех, которые впервые открыты поэтом. До Борхеса ни один поэт не осмеливался написать стихотворение о сотворении вселенной. И вот появляется моя "Космогония" о трёх рифмах на "я", причём независимо от Борхеса, о котором я к тому времени ещё ничего не знал. Согласитесь, что наличие этой уникальной темы у него и у меня характеризует нас как одну личность в двух телах. Борхес так это и понял. Это теперь понимаю и я. Хорхе Луис Борхес (Георгий Лукич Градов) сподобился при жизни увидеть то, чего до него не удостаивался никто и никогда – своего личностного двойника, самого себя в ином теле.

Переведя "Космогонию" Борхеса, я ещё не подозревал, что в моём знаменитом двустишии содержится сонет, тематически совпадающий с сонетом Борхеса. Тема Иуды Искариотского отсутствует в испанском оригинале, но появляется в моём переводе. Откуда взялась эта смелая инновация? Давайте вернёмся к вышеприведённому зачину и попробуем определить параметры второго стиха:

Ещё нет будущего. Нет

Ни тьмы, ни света, ни начала…

Это – закономерное продолжение. Давайте ради опыта заменим выделенные курсивом слова цифрами: один, семнадцать, двадцать восемь. Попробуйте подобрать под эту интонационно-ритмическую схему иное продолжение, чем то, которое предложил я. В лучшем случае вы обнаружите вариант, по тем или иным характеристикам равноценный найденному мною. Таким образом, рифма "начало" предопределена формально-тематическими характеристиками первого стиха. Это очень важно, потому что нам придётся придумывать рифмы на "-чала", а они все наперечёт. И одна из этих рифм – "бренчала". Зададимся вопросом, что может бренчать в данном контексте? Ответ один – тридцать среберенников в кармане Иуды Искариотского. И вот, эта тема появляется в моём переводе "Космогонии" Борхеса, хотя в оригинале, повторяю, её нет! Объясняя себе, откуда она взялась, я, как мне кажется, обнаружил её исток. Ещё не написанный мною сонет, но в свёрнутом виде содержащийся в уже написанном двустишие, детерминировал появление данного инообраза в переводе. Обнаруженный факт подтверждает ранее высказывавшуюся гипотезу (Павел Флоренский, Генрих фон Вригт), что будущее способно влиять на настоящее, а следствие – на формирование своей причины.

"Космогония" Борхеса стоит того, чтобы вникнуть в неё и через подстрочный перевод:

Ни мрака, ни хаоса. Мрак

Требует глаз, которые видят, тогда как звучанье

И тишина требуют слуха,

А зеркало – форму, которая его населяет.

Ни пространства, ни времени. Ни даже

Божества, которое представляет

Тишину, предшествующую первой

Ночи времён, что будет бесконечной.

Великая река Гераклита Тёмного

Своим неотвратимым курсом, который ещё не начат,

Течёт из прошлого к будущему,

Из забвения к забвению.

Некто уже страдает. Некто взывает.

После всемирной истории. Сейчас.

Предлагаю теперь читателю третий вариант "Космогонии", максимально приближённый к тексту Борхеса. Итак, читатель может своими глазами убедиться, что Х.Л.Б. в своём сонете предсказал появление некоего "божества", которое "представит тишину, предшествующую первой ночи времени". И его предсказание сбылось.