Кот серьезно выслушал Николая Николаевича, с трогательной деликатностью отворачиваясь, когда хозяин начинал плакать.

Плакать Николай Николаевич принимался дважды: первый раз — когда про Уайльда, и второй — когда про «за что». Вроде бы в комнате никого не было, и в то же время его слушали с сочувствием, это располагало к слезам.

О сиреневых трусиках бедный борец предпочел умолчать.

Ему было интересно, что Степан Васильевич, скажет, но рыжий гость не спешил выносить резюме.

— Ну, судьба, значит, что я к тебе пристал, — только и заметил он.

— А что такое? — встрепенулся Николай Николаевич.

— Да уж то… — уклончиво ответил кот. — Со мной всё веселее…

До полуночи они промолчали.

В двенадцать часов ночи Николай Николаевич по привычке обошел все помещения: кухню, ванную и туалет. Не то чтобы он боялся темноты: пустоты он боялся, это было бы точнее. Слишком много было в квартире места для одного. Раз пять или шесть проверил газовые краны: справлял вечерний ритуал одинокого человека.

Кот по-прежнему лежал на диване, то прижмуривая, то открывая глаза. Николай Николаевич постелил ему чистую простыню, взбил подушку, стал укладываться сам.

От одеяла Степан Васильевич отказался. Он, кряхтя, переполз на подушку и лег на нее пузом, вольготно раскинув хвост.

— Был когда-то искус такой старинный… — задумчиво проговорил кот, когда Николай Николаевич постелил себе на полу и улегся. — Вот, скажем, идешь ты к себе на службу, и стоят поперек дороги три кипящих котла. В первый кинешься — большим человеком станешь, во второй — красавцем писаным, в третий — умным и ученым.

— Я бы во второй, — не задумываясь, сказал Николай Николаевич.

— Вона что, — скучным голосом промолвил кот.

— А что такого? — Николай Николаевич зашевелился на своей постели, оживившись. — Большим человеком — силенок не хватит, ума и своего мне девать некуда, а красота никогда не помешает.

— С красоты, брат Коля, дуреют, — наставительно сказал кот. — Глупое это дело — красота. Мужику такая забота вовсе не положена.

— А во все три нельзя? — подумав, спросил Николай Николаевич.

— Ишь чего захотел, — хмыкнул кот. — Вкрутую сваришься.

— Ну, тогда всё равно во второй, — упрямо сказал Николай Николаевич. — Умному человеку красота только на пользу идет. Ну что вот я? Мешок с костями. Сколько нервов на это истрачено.

— Так-то оно так… — сказал кот. — Только рассуди не спеша, раз ты умным себя считаешь. Плюхнешься ты в это дело, вылезешь — морда толстая, щеки румяные, брови соболиные, волос вьющий. Что народ-то скажет? Срамота. А в паспортном столе как будешь объясняться?

— А при чем здесь паспортный стол? — удивился Николай Николаевич.

— Очень даже при чем, — возразил кот. — В сказках про это не сказывается, но хлопот с документами очень много было в те времена. Кушает старичок молодильное яблочко, шамкает ртом безобразным — и не думает, что дети родные признавать его вторую молодость не обязательно захотят.

Похоже было, что рыжий кот еще многое готов про эти дела рассказать, но хозяин слушал его невнимательно.

— Ты, Степан Васильевич, тоже меня пойми, — Николай Николаевич в возбуждении сел на подушку. — Скажем, я готов за идею свою жизнь отдать. А велика ли эта жертва, подумай. Скажут: эка важность. Неустроенный был человек и себя не любил. Со скуки на это дело решился. От такой пустяковой жертвы и на идею мою падает какой-то нездоровый свет. А вот будь я устроен, да красив, да любим — кое-кого эта жертва заставила бы задуматься. Много на земле еще большой черной работы, целые горы навалены, а берутся за нее только такие, как я, неудачники-одиночки. Остальным всё свершений хочется Я по одноклассникам своим сужу: кто меха из природного газа делать подался, кто нейтрино ловить, кто искать кимберлитовые трубки. А работу черную все стороной обходят, только после личного краха на нее идут — без особого, конечно, воодушевления.

— Молодой ты еще, — пробормотал Степан Васильевич, подумав. — Сам с собой споришь, сам себя и оспариваешь. Я устроенных в жизни много видал. Неохотно они жизнью своей жертвуют. Обижаются очень при этом. «С какой, — говорят, — стати? А почему, — говорят, — обязательно мы? Да и вообще, должен ли кто-нибудь? А если должен, то кому именно?» Вот такие рассуждения в ход идут, брат мой Коля.

— Сказанное ко мне не относится, — запальчиво сказал Николай Николаевич и лег.

— Ох, красиво поёшь. — проворчал кот.

Тут в горле у него захрипело, он вспыхнул зелеными глазами — и умолк.

— Ты что, Степан Васильевич, поперхнулся? — спросил Николай Николаевич, привстав.

Кот не ответил. Он долго возился в углу дивана, пристраиваясь, и вздыхал.

Не дождавшись ответа, Николай Николаевич прошлепал босиком к выключателю и погасил свет.