Мицос едва не опоздал на вечерний обход. Впуская его, мешковатый Стелиос подобрал живот и попытался щелкнуть каблуками, но получилось нечто вроде расшаркивания. Мицос пристально посмотрел ему в лицо — Стелиос тут же потупился, как гимназистка. Подумать только: сила у парня бычья, а выдержать прямого взгляда не может. Такого увальня легко, наверно, прибрать к рукам: ведь через кого-то Белояннис поддерживает связь со всей своей бандой. Но через Стелиоса вряд ли: ему пока растолкуешь, что к чему, весь потом обольешься. Белояннис хитер: не станет он связываться с кем попало. Однако придется теперь Мицосу как старшему присмотреться ко всем своим подчиненным: утечки информации у себя в секторе он больше не хотел допускать. В случае чего все камни полетят в него одного, и ни одна собака не вступится.

Ставрос, конечно, вне подозрений. Вот он бродит по коридору, озираясь, как волк, и время от времени очень внимательно заглядывает в дверное окошко третьей камеры, где сидит Элли Иоанниду. Мицос давно уже заметил за ним эту склонность, но до сегодняшнего дня относился к ней равнодушно. Однако сейчас это его взбесило: ему пришла в голову не такая уж дикая мысль, что в этой камере могла сидеть и Рула.

— Ну, приятель, — желчно сказал Ставрос, когда Мицос к нему подошел, — плохой же пример ты подаешь подчиненным. Конечно, мы бы и без тебя справились, но вот второй номер что-то очень тобой интересовался. Не появись ты к обходу, он мог бы и начальника тюрьмы попросить.

— Много разговариваешь, — сухо ответил ему Мицос и не выдержал, взорвался. — Встать, как полагается! — гаркнул он. — Почему порядка нет в отделении? Почему открыты смотровые глазки?

Ставрос вытянулся, руки по швам, лицо его болезненно дернулось.

— Имею право, — глядя в сторону, сказал он.

— Знаю я твои права! — отрезал Мицос. — Смена пришла?

— Так точно.

Мицос прошел в конец галереи. Двое сменщиков, Христос и Григорис, при его приближении поспешно бросили окурки в котелок, стоящий возле двери камеры Калуменоса.

— Да вы что же, свиньи, — задохнувшись от ярости, громким шепотом сказал Мицос, — голодовку вызвать захотели? Самих из этого котелка заставлю жрать! Убрать немедленно!

Долговязый Христос схватил котелок и помчался в дежурку, а пожилой обрюзгший Григорис остался на месте, глядя на Мицоса слезящимися глазами. Видимо, от последней затяжки сигаретой он поперхнулся, но не смел прокашливаться, стоя в положении «смирно».

— Разгильдяи, — пробурчал Мицос. — Отпирай первую камеру.

Григорис засуетился, забренчал ключами.

— Ну, счастливо отдежурить, господин старший! — крикнул издали Ставрос, но Мицос не обратил на него внимания. Ступай себе с богом, голубчик, знаем мы, отчего ты бесишься.

Старик Калуменос, когда они вошли, лежал на постели и уже начал засыпать. Свет ударил ему в глаза, он зашевелился, поморщился.

— Претензии, просьбы, жалобы, заявления есть? — спросил Мицос, стоя в дверях.

— Нет, сынок, спи спокойно, — проговорил Калуменос и снова закрыл глаза.

— Осужденный, — строго сказал Мицос, — когда с вами разговаривает старший надзиратель, вы обязаны встать.

Тяжелые веки Калуменоса дрогнули, но глаза он открыл не сразу. Зорко посмотрел на Мицоса и, вздохнув, стал подниматься. Сел, босыми ногами нашарил ботинки, покряхтел, нагнулся.

— Открывай следующую, — бросил Мицос через плечо младшему надзирателю. Мицосу было жаль старика Калуменоса, единственного из всех жаль. Но эту жалость он не хотел показывать при подчиненных. Дверь закрылась, и Калуменос остался зашнуровывать ботинки в темноте.

Белояннис лежал на койке, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Когда дверь открылась, он даже не повернул головы. Здоровенный парень, черт побери, подумал Мицос. Против воли наручники на него не наденешь.

— Претензии, жалобы, просьбы? — коротко спросил Мицос. На Белоянниса не стоило нарываться. Не захочет разговаривать — и уйдешь, как оплеванный.

Никос встал, обулся, молча подошел к столику, вырвал несколько листков из блокнота, повернулся к Мицосу. Некоторое время они изучающе смотрели друг на друга, как будто виделись впервые. «Знает уже? Неужели все знает? — мелькнуло в голове у Мицоса. — Но через кого?» Он быстро обернулся, взглянул на Григориса.

— Дальше ступай, — скомандовал он ему. — Стой. Дай ключи.

— Поздравляю вас, господин Загурас, — сказал Белояннис. — Вот эти письма я попрошу передать начальнику тюрьмы. Здесь некоторые последние распоряжения. Относительно судьбы моего сына — ну и так далее. Начальник тюрьмы знает, как поступить с этими письмами.

Он протянул листки Мицосу — старший надзиратель спрятал руки за спину.

— С письмами успеется, — усмехнувшись, сказал он. — А вот на волю я мог бы передать весточку. Письменно или, если желаете, в устном виде.

— Благодарю вас, — сухо ответил Никос. — Не смею затруднять вас более никакими просьбами.

Он положил листки на стол, отошел, сел на койку и выжидающе посмотрел на Мицоса.

— Жалоб и претензий у меня нет, — добавил он, помолчав.

Так, сказал себе Мицос. Все правильно: не доверяет. Или брезгует. Ну что ж, посмотрим, что вы на это скажете, господин осужденный.

— Сердечный привет шлет вам Андрула Эритриаду, — проговорил он, понизив голос.

— Вы слишком любезны, господин Загурас, — насмешливо сказал Белояннис. — Выполнение таких поручений лежит за пределами вашей компетенции.

— Желаете ли вы что-нибудь передать Андруле Эритриаду? — настойчиво повторил Мицос. — И поспешите с ответом: у меня обход.

— Зря стараетесь, господин старший надзиратель, — сказал Белояннис и, сняв ботинки, лег на койку. — Я не имею ни малейшего понятия, о ком вы сейчас говорите.

— Ну, дело ваше, — Мицос повернулся с таким видом, как будто он собирается уходить. — Но будьте уверены, что это не пустой разговор. Если я вам понадоблюсь…

— Да, да, конечно, — нетерпеливо сказал Белояннис, глядя в потолок. — А сейчас потрудитесь оставить меня в покое. Я хочу спать.

«Нет уж, голубчик, — злорадно подумал Мицос, выходя из камеры, — сегодняшнюю ночку тебе не спать. И ты еще меня вызовешь — через час или через два, когда дозреешь…»

*　

Поздний вечер. В комнате Рулы наглухо завешено окно, горит настольная лампа. Возле лампы на столе расстелена карта Афин и Пирея. Рула и Алекос, студент Политехнического института, склонились над картой.

— Так, — негромко говорит Алекос, — вот еще одни поворот. Тут на углу высокое здание, это лучше, чем на том, старом месте: все-таки меньше просматривается.

— Нет, Алекос, — решительно возражает Рула, — ничего менять уже не будем. На старом месте «опель» стоит уже неделю, там к нему все привыкли, а здесь еще неизвестно, где его поставить, и будет он в глаза всем бросаться…

— Ну, хорошо, хорошо. Ты права. Значит, пропускаем джипы, пропускаем фургон…

— И Василис выкатывает «опель» на середину дороги. Вот ты говоришь, надо сменить место. А ведь на новом месте улица шире, я отлично помню, и они нас просто объедут.

— Я уже ничего не предлагаю, я смирился с твоим вариантом. Тут Василис выводит «опель», отсекает грузовик с солдатами, а в это время…

— Кстати, чтобы не забыть: от Василиса должно сильно пахнуть спиртным. Трезвый человек за рулем и машина поперек улицы — это выглядит подозрительно. Сумеет он сыграть мертвецки пьяного?

— Сумеет. Василис — прирожденный комик.

— Ну, комик — это не то слово. Комикам я не доверяю. Кто будет на заднем сиденье?

— Харис, Илиас и Васо. Подгулявшая компания.

— А ты?

— У меня другая задача. Я выведу вот отсюда наш фургон.

— Алекос, а ты уверен, что выдержишь? Ведь тебе придется ехать с ними до полигона…

— Ну, так что же? Кому-то все равно придется это сделать. Мне легче, чем другим: ведь ты меня не любишь…

— Алекос, перестань.

— Уже давно перестал. Не понимаю только, что ты нашла в этом тюремщике? На что надеешься? У него душа давно уже шерстью заросла…

— Не говори плохо о тех, кого не знаешь.

— Да от такой службы дичают, Рула. Дичают и звереют.

— Он не одичал. Он остался ребенком. Большим злым ребенком.

— Хотел бы я знать, что скажет об этом твой отец.

— Не трогай моего отца, ладно?

— Ладно.

Они помолчали немного, и снова зазвучали их негромкие голоса.

— Здесь, за углом, будет стоять Аргирис, на той стороне — Александрос. А ты, Рула…

— Я буду с Александросом.

— Зачем? Он должен будет вскочить на подножку чужого фургона. Ты будешь только мешать.

— Не забывай, что шофер чужого фургона уже на повороте увидит Александроса. Если Александрос будет один, это может показаться странным. Парочка выглядит убедительнее. Кроме того, я буду его страховать, и, если шофер прибавит скорость, я выстрелю в него…

— И погубишь все дело. Рула, не упорствуй в своем заблуждении. Как ты можешь выстрелить в шофера, если на подножке будет стоять Александрос?

— А что мы будем делать, если шофер откажется свернуть?

— Его застрелит Александрос… или Аргирис.

— Ты, видимо, заботишься о том, чтобы я не запачкала ручки.

— Ну хорошо, давай по порядку. Василис задерживает грузовик с конвоем, Аргирис и Александрос принуждают шофера фургона свернуть в переулок, я вывожу вот отсюда наш фургон — все разъезжаются, и ты остаешься на перекрестке одна.

— Меня подберет на своем «опеле» Василис.

— Если ему разрешат куда-нибудь поехать.

— Ты думаешь, его тоже заберут?

— Разумеется. Вот почему «подгулявшая компания» мне не очень нравится. Зачем рисковать лишними людьми? Василис вполне справится один. И я справлюсь один, а Аргирис и Александрос вдвоем. Итого — четыре человека. Лишние будут только мешать.

— А я? Я тоже лишняя?

— Прости, я неточно выразился. Ты свое дело сделала: узнала день и час. И маршрут.

— Не преувеличивай мои заслуги: на полигон всегда ездят одним и тем же маршрутом.

— Кто тебе сказал такую глупость? Разумеется, твой тюремщик…

— Оставь его в покое, Алекос. С него и с тебя спросят одинаково.

— Я буду счастлив умереть за Белоянниса. А он — не знаю.

На это Рула ничего не ответила…

*

Комиссар асфалии Спанос выслушал сбивчивый рассказ Ставроса, задумчиво потер пальцем мясистый нос.

— Значит, вы утверждаете, что старший надзиратель господин Загурас является агентом красных и предупредил их о предстоящих… гм… событиях. Что ж, очень похвально, что вы к нам явились с этим интересным сообщением. Враги свободы действуют сообща, так отчего бы истинным друзьям свободы не последовать их примеру, не так ли?

— Так точно, — Ставрос почтительно склонил голову, хотя и не совсем уловил смысл этой тирады.

— Неясно одно… — Спанос неторопливо распечатал пачку хороших сигарет, предложил Ставросу, тот не посмел отказаться, хотя никогда не курил. — Неясно одно: с чистыми ли побуждениями вы к нам пришли? Не пытаетесь ли вы оклеветать ни в чем не повинного человека?

На стене над головой комиссара Спаноса висело вставленное в рамку изречение: «Никого не осуждай, пока не заслушаешь показания обеих сторон».

— Загурас служил в ЭЛАС… — хрипло сказал Ставрос. Трудно было узнать в этом оробевшем, приниженном человеке хамоватого надзирателя из отделения смертников столичной тюрьмы. И дело было не только в том, что Ставрос впервые разговаривал с сотрудником асфалии такого высокого ранга. Ставрос робел не перед ним, он робел перед своей мечтой, овеществленной в этом здании на улице Бубулинас, в этом кабинете и даже в этой мудрой надписи над головой господина комиссара. Увы, мечта работать в Центральной асфалии под руководством таких умных, душевных людей, как комиссар Спанос, так и осталась мечтой. Центральная асфалия отвергла услуги Ставроса: для штатного сотрудника он был слишком глуп и неотесан, для внештатного агента — слишком известен; в свое время газета «Ризоспастис» писала о его воинских подвигах в отряде МАИ.

— Да, Загурас служил в ЭЛАС, это нам хорошо известно, — сказал комиссар Спанос. — И это единственное ваше доказательство?

— Никак нет, — поспешно возразил Ставрос. — У меня есть и другие данные против Загураса.

— Я слушаю, — любезно сказал комиссар, закуривая.

— Как я уже имел удовольствие докладывать, сегодня после обеда Загурас находился в городе и вступил в контакт со связными коммунистов, в результате чего был разработан план побега осужденного Белоянниса во время его перевозки к месту исполнения приговора.

— Это я уже слышал. А где в это время находились вы?

— На дежурстве.

— Каким же образом, дорогой, вы узнали о плане побега?

Ставрос молчал. Это был самый уязвимый пункт его доноса. Но он был совершенно уверен, что в асфалии не станут вникать в такие подробности и сразу ухватятся за его версию.

— У меня и раньше были свидетельства… — ломая и кроша пальцами сигарету, начал он.

— И вы не доложили о своих подозрениях тюремному начальству? — весело спросил комиссар Спанос. — Как же вы, добросовестный служащий с такой отличной репутацией, могли дотянуть до самого критического момента?

Ставрос молчал. Комиссар пододвинул ему пепельницу и взглядом показал, что сигарету следует положить.

— Ай, как несолидно, — комиссар сокрушенно покачал головой. — И все-таки неплохо, что вы к нам заглянули. Вы натолкнули меня на одну любопытную МЫСЛЬ…

Господин Спанос достал из ящика стола телефонную книгу, порылся в ней и, придерживая большим пальцем нужную страницу, пододвинул поближе телефонный аппарат.

— Сейчас вы возьмете трубку, — сказал он, набирая номер, — назоветесь Мицосом Загурасом и сообщите лицу, которое будет с вами говорить, все, что, по вашему мнению, Загурас передал красным. Поняли?

Ставрос торопливо закивал. Голова его лихорадочно работала, но понимания происходящего не было. Не было — хоть убей.

— Если будут предлагать встречу — не вздумайте отказываться, — быстро проговорил комиссар, протягивая ему трубку.

— Алло, алло, — едва ворочая отяжелевшим языком, заговорил Ставрос. — Говорит Загурас, старший надзиратель тюрьмы Каллитея… Говорит Загурас, старший…

— Вас слушают, господин Загурас, — произнес женский голос.

Ставрос вопросительно взглянул на комиссара — Спанос поощряюще кивал головой.

— С кем я разговариваю? — спросил Ставрос.

Кивки комиссара участились, лицо расплылось в довольной улыбке.

— С ночным редактором, — удивленно произнес женский голос. — Чем можем быть полезны?

— Дело в том, что сегодня на рассвете четверо осужденных из нашей тюрьмы будут отвезены на обычное место казней. Вы меня слышите?

В трубке молчали.

— Алло! — закричал Ставрос, напугавшись. — Вы меня слышите?

— Да, мы вас слышим, — произнес тот же голос, только слегка изменившийся. — Будьте любезны, назовите имена осужденных.

Ставрос дико посмотрел на комиссара — господин Спанос добродушно улыбался.

— Белояннис, Бацис, Калуменос, Аргириадис… — пробормотал Ставрос.

— Повторите медленнее, записываем, — предупредил голос.

Ставрос повторил.

— Достоверны ли ваши сведения, господин Загурас?

— Абсолютно достоверны! — закричал в трубку Ставрос. — Если вы пожелаете встретиться и лично убедиться…

Комиссар Спанос нахмурился, и у Ставроса сразу отнялся язык.

— В этом нет необходимости, — отчетливо произнес женский голос. — Благодарим вас, господин Загурас, за чрезвычайно ценную информацию.

В трубке щелкнуло.

— Идиот! — зарычал Спанос, забирая у Ставроса трубку. От его добродушия не осталось и следа. — Так-то мы и без тебя могли сделать! Кто тебя просил забегать вперед?

Ставрос съежился и втянул маленькую лысоватую голову в плечи. Но комиссар тут же смягчился.

— Ладно, ничего, — пробурчал он. — Все равно их на этом не проведешь.

Он снисходительно взглянул на Ставроса.

— Но зато теперь у тебя есть доказательства, а? — сказал он, подмигнув, и захохотал. — Молодец, парень, далеко пойдешь! Так и надо: никому не давай перейти себе дорогу.

— Прошу прощения, — проговорил Ставрос, — значит, это я разговаривал с подпольщиками?

Комиссар захохотал еще громче.

— С подпольщиками? Ну, милый мой, если бы я мог вот так запросто позвонить подпольщикам по телефону, я не стал бы тратить время на разговоры с такими олухами, как ты. Ну, ступай, не смеши меня, ступай, ты свое дело сделал.

Ставрос поднялся.

— А звонил ты в редакцию газеты «Проодевтики аллаги» — вполне легальной, разрешенной властями. Так что ничего противозаконного ты не совершил. Слыхал о такой газете?

— Так точно. Левая газета.

— Правильно, иди. И если в поведении Загураса тебе что-то покажется подозрительным… да ты и сам сообразишь. Парень толковый.

Ставрос вышел на улицу, покрутил головой. «Ведь надо же, черти, — подумал он с нежностью и благодарностью, оглянувшись на темное здание Центральной асфалии, — все-то они знают, ничего-то от них не скроешь. Ну, хитрецы здесь сидят, ну, пройдохи!» Смысл звонка ночному редактору только теперь стал открываться Ставросу…

А в редакции газеты «Проодевтики аллаги» в это время происходил такой разговор:

— Кто-то звонил, Ольга? Что-нибудь экстренное?

— Нет, товарищ Кофидис, — ответила дежурная, скомкав бумажку с записью. — Обыкновенная провокация.

Кофидис зорко взглянул на Ольгу, подошел к ней и, мягко, но настойчиво разжав ее пальцы, отобрал бумажку. Развернул, прочитал.

— А почему вы решили, что провокация?

— Так, — Ольга пожала плечами, — по тону, по паузам. Не в первый раз. Встретиться предлагали.

— И все-таки не мешает проверить. Дело-то очень уж горячее! Вот вы бумажку смяли, а мне она пальцы жжет.

Кофидис сбегал куда-то наверх, вернулся хмурый.

— М-да… Старший надзиратель там Мелидис, а не Загурас, вот ведь какое дело.

— Я же сказала вам: провокация. У меня на этих субчиков чутье.

— Чутье-то чутье… да очень уж грубая провокация. Очень грубая… — задумчиво произнес Кофидис.