Весна в этом году обещала быть редкостно дружной: стояли пасмурные теплые дни, по ночам еще иногда подваливал снег, но, не успев лечь, тут же начинал таять. Ветки деревьев, обдутых сырыми ветрами, стали живыми и гибкими, кое-где, особенно между домов, они уже были облеплены коричневыми и желтыми почками, которые только что не жужжали, как пчелы. Асфальт был влажен и гол, снег лежал еще грязными кучами во дворах, под кустами, под скамейками в скверах, но и там усиленно таял. Пахло водой.

Игорь и Костя возвращались из овощного с картошкой. Взяли сразу двадцать кило и несли авоську вдвоем. Игорь то и дело с беспокойством поглядывал на брата: ему не нравилось, как Костя дышит, редко и глубоко, с какими-то судорожными паузами. Несколько раз Игорь порывался взять авоську на себя, но Костя молча смотрел на него и загадочно усмехался.

— Что ты так дышишь? — не вытерпел наконец Игорь. — Устал? Давай передохнем.

— Тебе, я вижу, в сиделки не терпится? — весело спросил его брат. — Не торопись, Гоша, успеешь. А дышу потому, что воздух вкусный. Давно таким не дышал.

Говоря это, он замедлил шаги и огляделся. Они шли по скверу, который лет через тридцать обещал стать дремучим, но пока что имел какой-то карантинный вид. Все деревца, чуть выше человеческого роста, белыми тряпочками привязаны были к подпоркам. Впрочем, дома по обе стороны, светлые, ровные, казались вычерченными прямо на сером небе, к ним очень шло это призрачное и трогательное обещание сквера.

— Ладно, присядем, — сказал Костя, помедлив. — Все равно, где-то поговорить надо.

У Игоря похолодело сердце: значит, все-таки… все-таки он правильно понял. По дороге в овощной и там, в очереди, он боялся и ждал этого разговора. Недаром Костя так решительно вызвался в магазин, невзирая на все мамины уговоры.

Они уселись на холодной скамейке, под которой, урча, копошился и таял сугроб. Просторный сквер просматривался из конца в конец, он был пуст, если не считать нескольких малолеток — шлындая по лужам в резиновых сапогах, они озабоченно пускали кораблики. Костя не спешил с разговором. Он достал из кармана пальто зеленую пачку андаманских сигарет, на которой была нарисована желтая цветочная гроздь, что-то вроде мимозы, закурил, Игорь молча смотрел на него: всю свою жизнь Костя был по убеждению некурящим.

— На мне общественное поручение, — проговорил Костя, повернувшись и глядя Игорю в лицо своими немолодыми глазами. — Женщины просили на тебя повлиять. Будто бы ты совершенно от дома отбился. Я не считал себя вправе вмешиваться, но раз уж выслушал одну сторону, надо дать высказаться и другой. В чем проблема?

Игорь облегченно вздохнул: тот разговор откладывался на неопределенное время. «Трус, жалкий трус! — выругал он себя. — Обрадовался отсрочке!» Машинально сунул руку в карман, достал божка, повертел его в пальцах. Круглое лицо толстяка младенчески улыбалось во весь беззубый рот, короткие ручки покойно лежали на толстом животе. Пальцы приятно защекотало. Особого восторга Игорь не испытывал, но ощущение простоты и раскованности немного кружило голову.

— А не боишься? — насмешливо спросил Костя. — Игрушечка-то опасная. Впрочем, я на себе проверял: чего человек не хочет сказать — того и не скажет. Но уж что хочет — скажет всенепременно.

— Нет, не боюсь, — сказал Игорь. — Мне от тебя скрывать нечего.

Все как бы осветилось вокруг скрытым солнцем: стены домов ярко белели в темно-асфальтовом небе, рыжие ручьи, извиваясь и журча, бежали у самых их ног, мостовая отдавала лиловым.

— Давно хочу тебя спросить, — заговорил он, — как ты думаешь, можно ли любить плохого человека? Заведомо плохого, я имею в виду.

Костя ответил не сразу. Он поежился, посмотрел по сторонам.

— Сама постановка вопроса, — проговорил он наконец, — сама постановка вопроса показывает, что никакой любви тут нет и в помине.

— А что же есть?

— Может быть, любопытство, новизна, стремление понять, разгадать, объяснить, да мало ли что.

Игорь представил себе Сонино лицо — светлое, веснушчатое, с нахмуренными золотыми бровями…

— Нет, ты не прав, — сказал он, — чего-то ты, наверно, не знаешь.

— Возможно, — согласился Костя и искоса посмотрел на Игоря. — А почему наши так к ней плохо относятся?

— Да все проклятая коллизия, — сказал Игорь, — «мы и они», «Они» — это те, кто живет не так, как мы, а значит — не так, как надо. Отсюда и неприязнь.

— М-да, коллизия, — задумчиво повторил Костя. — Ты понимаешь, Гошка, я с трудом себе представляю, как это можно — сидеть два года в одном классе и еле тянуть.

— Это в тебе говорит психологический стереотип! — запальчиво возразил Игорь. — Второгодница — значит, ленива, глупа, распущенна. Так и старики рассуждают и Нинка. Ты тут, прости, не оригинален. Видишь ли, учеба — это в своем роде компромисс, приходится чем-то поступаться, а она поступаться принципиально не хочет. Есть люди, органически неспособные к компромиссам, подлаживаться им претит. У нее, понимаешь ли, интуитивный склад мышления…

— Красивая? — перебил его Костя.

— Да.

— К тебе как относится? Хорошо?

— Я к ней лучше, — честно сказал Игорь и сам удивился тому, что сказалось.

— Что ж так?

— Ты понимаешь, Костя, есть люди с проклятой привычкой смотреть в лицо человеку и мучиться мыслью: «Что он сейчас обо мне думает?» А самому при этом — не думать ни о чем своем, то есть практически не иметь себя быть. Вот и я при ней… как бы перестаю быть. Растворяюсь. Ты меня понимаешь?

— Пытаюсь, — ответил Костя и улыбнулся. — Все это слова, Гоша, а правда проста. Игрушку-то спрячь, я тебе и так верю. А то, гляди, к ней ребята присматриваются.

Тут только Игорь заметил, что их скамейку обступили малыши, они с любопытством заглядывали в Игоревы руки. Один ребятенок даже протянул покрасневшую от холодной воды ладошку, так ему хотелось дотронуться до божка. Игорь поспешно положил фигурку в карман. Какое-то время ребята разочарованно стояли возле их скамейки, потом, оглядываясь, побрели к своим кораблям.

— Знаешь, отчего старики сердятся? — продолжал Костя. — Оттого, что ты каждый вечер уходишь, вот и все. Если бы она хоть время от времени к нам приходила… Скажем, сегодня: и повод есть, я слайды шитанговские буду показывать.

Игорь с досадой прислушался к себе: говорить расхотелось, простые и разумные объяснения брата вызывали лишь разочарование. Костин голос доносился до него так слабо, как будто это падали черные хлопья бумажного пепла.

— Кипеж начнется… — неохотно сказал Игорь.

— Ну, кипеж я беру на себя. Приводи и не бойся. Договорились?

Игорь медлил. Все-таки Костя многого не понимал. Ну, как ему объяснить? С одними людьми чувствуешь себя отлично, с другими — даже лучше того, но, когда те и другие сходятся вместе, начинаются сложности. А все оттого, что две роли одновременно играть невозможно. С Соней Игорь охотно и радостно становился зависимым, а дома именно независимостью больше всего и дорожил. Значит, что? Значит, надо все время переключаться. В театре, если один актер играет две роли в одном спектакле, он не может встретиться с самим собой. В жизни же это случается поминутно. Притом еще чувствуешь, что, пока исполняешь одну роль, другая часть публики ревниво за тобой следит («Что-то Игорек наш сегодня на себя не похож»), а надо еще позаботиться и о том, чтобы те и другие между собой поладили. Хорошо, если текст самой пьесы известен: но откуда знать, какие замыслы роятся в голове у Сони, у Нины-маленькой, у мамы, наконец?

— Ты считаешь, что это необходимо? — спросил он.

Костя кивнул. Игорь посмотрел на него внимательнее, и охнул: лицо у брата заострилось и побледнело, губы стали темными. Игорь вскочил.

— Костя, я… — растерянно пробормотал он. — Я идиот, я эгоист… Костя, тебе плохо!

— Молчи, — остановил его Костя, глядя ему в лицо сузившимися глазами. — Ты мне надоел, Гошка, не обижайся. Я только сегодня приехал, а ты мне уже надоел.

— Пойдем домой, пойдем скорее домой! — не слушая его, настойчиво повторял Игорь.

— Во-первых, сядь. — Костя сунул руки в карманы пальто и прикрыл глаза. — А во-вторых, кого мы обрадуем дома своим появлением… в таком виде? Об этом тоже надо подумать. Да сядь же, тебе говорят! — раздраженно прикрикнул он, не открывая глаз.

Игорь присел на край скамьи и неуверенно огляделся, готовый в любую минуту сорваться с места и бежать, звать на помощь… Лицо у Кости было совсем неживым, и Игорю стало по-настоящему страшно.

— Давай договоримся, — ровным голосом продолжал Костя, — чтоб больше не было этих испытующих взглядов исподтишка. — Мы должны поберечь маму. Да, я немного, скажем так, прихворнул, по собственной глупости… — Он открыл глаза и с усилием повернул голову. Минуту смотрел на Игоря, потом усмехнулся. — Нет, это не то, что ты думаешь, а в общем-то славно, что ты так начитан. То — страшный бич, похуже проказы, в течение полугода человек превращается в трухлявый пень. Там это тоже есть, но бог миловал. У меня, Гошка, кое-какие нелады с составом крови. Недуг, как видишь, вполне приличный, даже изысканный, для окружающих я совершенно безвреден. Железы опухают… — Он вскинул голову и глотнул. — И слабость нападает иногда.

Игорь молчал. Человек обстоятельный, он давно, еще год назад прочитал все, что можно было найти, о биологических прелестях Андамана… выбор там был богатый.

— Ах, Костя, — с отчаянием сказал он, — ну как же ты так?

Костя выпростал руки, резким движением вытряхнул из пачки еще одну сигарету, закурил, с жадностью затянулся и тут же бросил ее в урну, полную снега.

— С чистюлями как раз и случается, — проговорил он наконец. — Уж кипятил я там все, кипятил, веришь ли — руки чуть не ошпаривал… Ну, да ладно. Ши Сейн возил меня к врачу-китайцу. Меня предупредили, чтобы я ни в коем случае не соглашался на переливание крови: вся штука в том, что от новой крови процессы могут резко ускориться. А я в свою «свекольную» кровь верю. Еще китаец сказал, чтобы я не отвечал на вопрос, сколько мне лет: это, видишь ли, тоже опасно. Я почему тебе рассказал? Возможно, мне придется лечь в госпиталь. Даже скорее всего… Так вот, я не хочу, чтобы у наших с тобой стариков это дело связывалось с Андаманом. Что от тебя требуется? Не демонстрировать свою грамотность. В конце концов кровь можно испортить и здесь. Ты понимаешь, Гошка, — он повернулся, морщась, поднял руку, вяло положил ее Игорю на плечо, — я там провел год, возможно, лучший год в своей жизни. Нельзя, чтобы мама все это возненавидела. Нельзя, тогда мне будет очень тяжело. И даже если…

Игорь посмотрел на него в упор.

— Даже если что-то случится, — настойчиво продолжал Костя, — мы постараемся их убедить, что Шитанг ни при чем. Эта работа… ты понимаешь, она меня сделала. Десять таких проектов — и жизнь на земле станет другой. Это святое, Гошка, пусть они любят это так же, как я… как любили до сих пор. Ты понимаешь меня, Гошка? Игорь покачал головой.

— Не знаю… — сказал он тихо. — Мама все равно поймет.

— Не поймет! — Костя стиснул его плечо. — Мы с тобой не дадим. Не дадим в обиду Шитанг. Я сам виноват, я сам все испортил… — Он снова прикрыл глаза. — Ну вот, — пробормотал он после паузы, — уже полегчало. Правда, идти домой еще рановато… Давай походим, разомнемся. — Костя посмотрел на Игоря ясными дневными глазами, улыбнулся. — Ты, я вижу, совсем зажурился. Не бойся, Гошка, дома все пройдет. Видишь, воздух какой здоровый! Мы будем жить своим образом. А ну-ка, повторяй за мной: мы будем жить своим образом.

— Мы будем жить своим образом, — повторил Игорь и не выдержал, тоже заулыбался. — Мы знаешь, что сейчас сделаем? — Он посмотрел на часы. — В школе у нас уроки кончились. Пойдем, я тебя с ней познакомлю.

— Да мы как будто уже знакомы, — проговорил Костя. — Мельком видались на лестнице, даже здоровались. Впрочем, пойдем.

Они поднялись. Увидев, что лицо Кости болезненно сморщилось, а губы стали фиолетовыми и тонкими, Игорь в нерешительности взялся за обе ручки авоськи. Сердце у него опять заныло.

— Ну, вот что, последний раз тебе говорю, — прищурясь, сказал Костя. — Еще раз на меня так посмотришь — я расколю тебе череп, выбью оттуда твои немногочисленные мозги и напихаю банановых шкурок. Запомнил? А теперь веди.

Они подошли к школе как раз в тот момент, когда старшеклассники выходил. Первым братьев Шутиновых увидел Женька.

— Смотрите, ребята! — крикнул он. — Костя Игоряшкин приехал!

Их обступили. Многие знали Костю давно, а уж о его работе на Шитанге было известно всей школе: Игорь несколько раз рассказывал о Шитанге на собраниях, приглашали его и в десятые классы.

— Вы у нас стали общешкольной известностью, — смущаясь, сказала Наташка Оганесян, — та самая, которую Соня называла «канистрой» — Приходите к нам в гости, устроим вам встречу, как космонавту.

— И орден вручите? — смеясь, спросил Костя. Игорь с удовольствием отметил, что он не разучился разговаривать с девчонками; что-что, а это Костя всегда умел.

— Дадим! Колокольчик выпускника.

— Тогда приду. Сто лет не бродил с колокольчиком.

— Мерзнете, наверно? — выскочил Женька.

— Когда-то, сэр, мы были с вами на «ты», — ответил Костя.

Женька смутился и отступил в задние ряды.

— Скажите, женился Ши Сейн или нет? — спросила бойкая Фоменко.

— Ого! — Костя был удивлен. — Надо будет написать Ши Сейну, что его женитьба интересует всю нашу школьную молодежь.

Говоря это, Костя все время оглядывался: он искал Соню. Игорь тоже нервничал: его очень волновала эта встреча. Два самых близких ему человека должны были посмотреть друг на друга новыми глазами — и, безусловно, понравиться друг другу, иначе все осложнится неимоверно. Кроме того, Игорю очень хотелось спросить, как обошлось с геометрией, но у ребят, даже у Женьки, спрашивать было неудобно.

— Четверку, четверку получила, — сказала наконец вполголоса и не без язвительности Наташка Оганесян. — Не бойся, никто ее не обидел…

И тут появилась Соня. Игорь смотрел на нее сейчас глазами Кости: высокая, статная девушка в отлично сшитом пальто, в модных сапожках («дядя Жора» не отказывал ей ни в чем), в серой шапке, бледноватая, со слегка припухшими, как бы не проснувшимися еще глазами.

Увидев Костю в центре толпы, Соня задержалась в дверях. Но сзади напирали буйные пятиклашки, они не терпели никакого промедления, не признавали авторитетов и наверняка столкнули бы Соню со ступенек, если бы она, снисходительно обернувшись, не уступила им дорогу.

— Здравствуй, Игорь, — сказала она, сойдя с крыльца. — Здравствуйте, — чуть более официально проговорила она, обращаясь к Косте. — С приездом. — Каким-то образом ей удалось, чтобы это прозвучало насмешливо.

— Спасибо, — ответил Костя и весело взглянул на Игоря.

— Ну, как? — нетерпеливо спросил Игорь Соню.

— Я полагаю, тебя уже информировали, — раздельно произнесла она.

— Ну, тут дела семейные, — сказал кто-то из мальчишек (Игорь не успел заметить, кто именно, но оставалась надежда, что Женька все же заметил). — Пошли, ребята.

— Приходите к нам, обязательно приходите, — повторила Наташка Оганесян. — Вы у нас в плане стоите.

— Вот как? — переспросил Костя. — Кто же меня поставил?

— Я, — кокетливо сказала Наташка, и девчонки со смехом разбежались.

Братья Шутиновы подняли свою авоську, и все втроем (Соня чуть впереди) пошли к дому.

— Послушайте, Соня, — сказал Костя, и Мартышкина замедлила шаг, однако не обернулась. — Приходите к нам сегодня часиков в семь вечера. Игорь за вами зайдет.

— Благодарю вас, — ответила Соня. — Несколько неожиданно. Вы же меня совсем не знаете.

— Зато я много о вас слышал, — возразил Костя, Соня остановилась, посмотрела ему в лицо.

— Ну, разумеется, — с усмешкой сказала она. — Игорь доказывал вам, что я не настолько тупа. — И быстро пошла к дому.

— Ты, Костя, не думай… — с тоской проговорил Игорь. — Это она от застенчивости.

— Я понимаю, — ответил Костя, перехватывая авоську поудобнее. — Все будет хорошо, не волнуйся.