1. НА ПАЛУБЕ 'КОРОНЫ' ПОЯВЛЯЕТСЯ МОРМАЛЬ

Несмотря на искусство корабельного доктора Себастьена Дюпона, одиозная фигура де Мормаля стала мелькать то тут, то там, внушая путешественникам чувства, весьма далекие от христианской любви к ближнему. Доктор вовремя предупредил капитана, тот — герцога, и все насторожились, сохраняя внешнюю беспечность. Герцог просил не проявлять враждебность и вести себя как обычно.

Так и вели себя моряки и путешественники.

Моряки были учтивы, любезны, предупредительны, но за внешней корректностью скрывалось презрение, и не было в общении с Мормалем той теплоты и доброжелательности, с которой они после шторма стали относиться к пассажирам. А Пираты начали утонченно издеваться над стукачом. Особенно в этом преуспел Оливье. Стоило де Мормалю приблизиться, Оливье начинал разглагольствовать, бахвалиться, мешая в своей речи высокопарные монархические монологи и отборнейшие ругательства в адрес предательства. Желторотые и барабанщик простодушно внимали рассказам де Невиля. Ролан, мечтавший о синем плаще, излагал воспоминания мушкетера в своих мемуарах, а прочие посмеивались, предоставляя барону право забалтывать Мормаля.

Серж де Фуа не сказал желторотым, кто именно его предупредил о стукаче: этих мальчишек он впервые увидел на пирушке у грот-мачты. Но Бофору он сразу шепнул о предупреждении Конде и герцогини Орлеанской. А когда предупреждают сразу и командир и возлюбленная — это уже серьезно. Кроме Бофора, Серж предупредил и Бражелона. 'Я не сказал им, но тебе-то я могу сказать' . — "О чем ты, Серж? ' — ' Вернее, о ком. О стукаче. Это серьезнее, чем вы думаете. А ты, я вижу, уже забыл". — "А, вот ты о чем… Ну, можешь и мне не говорить, раз дал слово' . — 'К тебе это не относится. Что Мормаль стукач, мне сказал сам Конде' . — 'Конде? Это действительно серьезно. У Конде разведка что надо' . — 'Не всегда разведка Конде было что надо. Иначе он не дал бы так глупо захватить себя и не угодил в тюрьму… знаешь, когда' . — `'Из прошлых ошибок надо извлекать уроки, что и сделал его высочество принц Конде. Это все? ' — 'Нет, не все. Еще меня предупредила Она… ' Серж не назвал возлюбленную по имени, но Рауль сразу понял, о ком идет речь. Кто-кто, а дочь Гастона посвящена во многие заговоры и интриги.

А Гугенот подлил масла в огонь, сообщив, что и гасконец называл ему это имя. Гугенот немного схитрил — Д'Артаньяна он не видел, капитан предупредил о Мормале значительно раньше, и не только его, а всех своих мушкетеров. Но Гугенот очень хотел, чтобы Д'Артаньян и Бофор в будущем забыли свои разногласия и стали друзьями, и старался расположить окружение герцога в пользу гасконца. Тут и Оливье припомнил, что уже слышал это имя от Д'Артаньяна. "И я слышал это имя, и тоже от Д'Артаньяна, — сказал Рауль, — Но где, когда, при каких обстоятельствах — хоть убейте, не помню' .

И, хотя он мысленно восстанавливал в памяти все свои беседы с гасконцем, имя Мормаля выпало из этих бесед. Провал в памяти. А он еще хвастался своей памятью! Просто свинство — помнить до мельчайших подробностей то, что очень хочешь забыть, а такое важное обстоятельство вылетело из головы. Раулю казалось, что, если он сейчас вспомнит, когда Д'Артаньян назвал ему имя стукача, это даст ключ к разгадке этой невзрачной и гнусной фигуры. Но какая-то невидимая резинка, вроде той, которой Люк подправляет свои зарисовки, стерла в его памяти время, место и обстоятельства, при которых гасконец назвал ему имя Мормаля.

И вездесущему Гримо имя Мормаля не было знакомо. Старик тщетно чесал свою лысину и пожимал плечами. "И рад бы помочь, да не припомнить. Нет, не помню, — сокрушенно говорил Молчаливый, — Мор-маль, Мор-маль… Нет, не помню, мой господин…На 'Мор' я помню только… того… демона… ' — тут бедняга менялся в лице, даже спустя столько лет воспоминание о Мордаунте внушало ему ужас. Вот что резинка должна бы стереть в твоей стариковской памяти, мой бедный Гримо. "А знаете, сударь, они чем-то похожи! ' — 'Мормаль и Мордаунт? — спросил Рауль, — Да иди ты, ничего общего!" Он не стал конкретизировать, не желая усугублять мрачные воспоминания старика. "Похож, — упрямо повторил Гримо, — Я вам точно говорю!"

…Рауль с досадой стукнул себя кулаком по голове. `'Какая муха тебя укусила?" — лениво спросил Оливье, сдавая карты. "Забыл, все забыл. О, почему я такой беспамятный дурак! ' — 'Брось, приятель, не мучайся, — сказал Серж, — это как с потерянной вещью: ищешь, ищешь, все перероешь, а потом находится сама". — "Потерянная вещь иногда находится с опозданием, — возразил Рауль, — Может быть, и я вспомню, когда будет уже поздно' . — "Тихо, ребята, сейчас будет потеха' , — предупредил Оливье.

Пираты учтиво, но холодно приветствовали Мормаля. Тот явился в рыжеватом парике и костюме цвета зеленого горошка, с довольно аляповатыми украшениями. Серж любезно предоставил Мормалю играть вместо него, подталкивая потихоньку локтем Бражелона, и они вместе занялись наблюдениями.

— Какие ставки, господа? — спросил Мормаль.

— Разве вы не знаете, сударь, что пиратский кодекс запрещает играть в карты на деньги? — сказал де Невиль.

— На что же вы играете? — спросил Мормаль.

— На исполнение желаний, — ответил барон, — Мы придумываем разные глупости для потехи.

— И проигравший должен исполнить?

— Безусловно, если вы честный человек. Например, этот юноша,… Что ты делал, Жюль?

— Я залез на марсовую площадку и кричал петухом, — сказал Жюль.

— И поэтому мы считаем Жюля, виконта де Линьета, честным человеком и благородным дворянином, — сказал Серж.

— А матросы? Смеялись?

— Все смеялись и кричали: 'Браво! ' Но, если вы боитесь рисковать… — протянул де Невиль, пожав плечами.

— Я не боюсь, — возразил Мормаль.

Игра началась. Серж невольно отводил глаза — он замечал кое-какие уловки Оливье. Он знал, что Мормаль проиграет. Но Сержу была отвратительна мысль о том, что даже со стукачом можно вести нечестную игру. Рауль посматривал на стукача — не так пристально, как Люк Куртуа на свою очередную модель, как бы между прочим, но уловил в хитрых бегающих глазках Мормаля какое-то коварство и лукавство. Гримо был прав. Этот человек все-таки чем-то похож на Мордаунта. Хотя Мордаунт — высокий, светловолосый и светлоглазый, со впалыми щеками и тонкими губами. А этот скорее упитанный, раскормленный, щеки отнюдь не впалые, а пухлые, глаза темные, а под глазами мешки. Возможно, Мормаль когда-то был крепким и ловким, но уже начал разъедаться и полнеть.

Карточных фокусов друга Рауль не замечал, размышляя о стукаче. Что-то сказал бы о нем наш художник? Как это у него получается на его замечательных портретах — сразу прямое попадание. Но не стоит отвлекать нашего живописца от работы. Сами справимся. Почему это люди, внешне совершенно непохожие, кажутся так похожи? Может, Люк объяснил бы этот феномен. Как когда-то прелестная Франсуаза Д'Обинье, теперь уже Франсуаза Скаррон, напомнила Луизу… 'Стоп, — сказал он себе, — возьмем «резинку». Это мы стираем". А игра закончилась победой Оливье.

— Ну, — сказал барон, — Теперь исполняйте мое желание.

— Надеюсь, не что-то непристойное? — спросил Мормаль.

— Отнюдь, — ухмыльнулся Оливье, — Вы, милостивый государь, поскачете на одной ножке, разыщете капитана, объяснитесь ему в любви и поцелуете в уста. Если вы считаете себя честным человеком и благородным дворянином.

— Но это глупо и смешно, — сказал Мормаль.

— Я так хочу! — твердо сказал Оливье.

— Смешно? Тем лучше, — фыркнул Серж, — Мы, видите ли, ребята веселые.

— Это ребячество, — сказал Мормаль.

— Знаете, мы все здесь немножко дети, — проговорил Серж, — Не надо было с нами связываться.

— Я же залез на марс! — заявил де Линьет.

— Да! Этот парень залез бы и на настоящий Марс, то есть на звезду по имени Марс ради своей чести! — высокопарно сказал Оливье, — А вы не хотите выполнить такой пустяк.

— Но капитан может подумать про меня…

— У вас остается право объяснить, что вы выполняли условия игры, — адвокатским тоном заявил Рауль, — Тогда ваше признание в любви и поцелуй капитан примет не как приставание, а как шутку.

Если бы это происшествие отбило у Мормаля охоту тереться возле Пиратов! Ничуть не бывало. Он опять появился уже в другом парике и другом кафтане. Оливье снова полез на провокацию. Он взял Мормаля за пуговицу / чего воспитанные люди никогда себе не позволяют/, и принялся крутить пуговицу, рассказывая очередную историю из его жизни при Дворе: 'Вы знаете, сударь, что значит быть всадником Королевского Эскорта? ' — и так далее. Разговор перешел на то, что стукачей господа мушкетеры никогда не принимали в свою компанию. Такой живности среди них не водилось. С этими словами Оливье сжал пальцы и вырвал пуговицу "с мясом" — вернее, с куском ткани.

— О, ради Бога, простите, сударь, — стал извиняться Оливье, — Я так увлекся, меня просто ярость охватила, я человек увлекающийся, эмоциональный. Надеюсь, вы не приняли мои слова на свой счет. Я не вас имел в виду… А вот слушайте, я вам расскажу еще одну байку…

Де Мормаль принял извинения де Невиля.

— Кстати, о стукачах. По пиратскому кодексу стукачам отрезали нос и уши, а затем высаживали на необитаемый остров, — Рауль назвал только что придуманную статью пиратского кодекса и постарался говорить зловещим голосом, что его шайку весьма насмешило, — Нос! И уши! Представляете, какой ужас! Но к вам это никоим образом не может относиться, сударь. Это я просто… к слову. Я не имею оснований сомневаться в вашей порядочности после нежного поцелуя, которым вы наградили нашего храброго капитана.

— А у нас, когда я учился в коллеже, — заметил Шарль-Анри, — Стукачей лупили по ночам в дортуаре. Раз один малый сорвал нам одну классную… шалость, выдав нашу компанию учителю. Но потом он в этом горько раскаялся! Это я тоже… к слову. Я не сомневаюсь, сударь, в вашем благородстве, ибо видел, как вы пыхтели, прыгая на одной ножке и честно выполнили свой долг.

— Очень, очень сожалею, — сказал де Невиль, — До чего же я неловкий! Хотите, я пришлю к вам моего слугу, Педро-цыгана? Он пришьет вам пуговицу.

— Оставьте, это пустяки.

— Нет-нет, это я виноват. Педро придет к вам сию минуту.

Педро-цыган был отправлен к Мормалю, пуговица была пришита, но цыган, зорким взглядом опытного плута окинув пристанище Мормаля, ничего подозрительного не обнаружил. "Если он стукач, рано или поздно он себя выдаст' , — решили Пираты и занялись своими обычными делами, а дел у них особенных не было, и они просто-напросто бездельничали на своей стоянке у грот-мачты.

Только Гугенот торопливо переписывал в свою объемистую тетрадь арабский разговорник капитана и изучал экспедицию Педро Хименеса, время от времени вещая об испано-мусульманских конфликтах своим друзьям. Те уже в шутку называли Гугенота шейхом, и Оливье выспрашивал у Гугенота разные непристойности, чего Гугенот знать не мог, ибо в разговорнике капитана эта тема не была отражена.

— Как же я буду объясняться с гуриями? — досадовал Оливье, — Неужели в капитанском разговорнике нет даже выражения 'будь моей' ?

— Будешь объясняться жестами, как мой Гримо, — посоветовал Рауль.

— Так, что ли?

Жесты Оливье рассмешили Пиратов.

— Э-нет, это не то… А скажи-ка, Гугенот, умный ты наш Гугенот, как по-арабски будет… / он перешел на шепот./

— Да ну тебя! — засмеялся Гугенот, — Очень мне нужно знать твои глупости… Я сказал тебе, что тут написано: 'Сдавайтесь, сволочи!

— Можно и без «сволочей», — заметил Серж, — мы люди цивилизованные…

– 'Сдавайтесь, господа! ' — так, что ли? — спросил Рауль насмешливо.

— Господа? Какие это к черту 'господа' ! Но, кроме повелительной формы глагола 'сдавайтесь' применительно к противнику, я ничего не нахожу.

— В смысле, тут нет слов: 'Пощады, я сдаюсь! ' И не ищи, не найдешь. Капитану эти слова не нужны. Нам тоже.

— Я и не ищу. Лилии никогда не сдадутся Полумесяцу, — заявил Гугенот.

— Хорошо сказано. Как это по-арабски?

— Откуда я знаю, Рауль! У капитана таких фраз нет. У него лексика попроще.

— Надо будет добыть носителя языка, — заметил Рауль.

— Лучше носительницу, — уточнил де Невиль, — У тебя тут одна теория, а я практик.

Гугенот усмехнулся и уткнулся в свои тетради. Появился Гримо и сделал знак тревоги, подзывая своего господина. Этот знак Гримо делал в очень важных случаях. Рауль, словно подброшенный пружиной, вскочил и подбежал к Гримо.

— Авария? Мусульмане?

Это первое, что приходило в голову путешественникам.

Гримо покачал головой.

— Что случилось?

Гримо постучал по дереву, точнее, по рангоуту.

— Что ты хочешь сказать?

Гримо выразительно посмотрел на Рауля и повторил свое движение.

— Стукач? — догадался Рауль.

— Дошло, — проворчал старик, — Можете убедиться сами.

— Итак, я могу застать стукача при исполнении 'служебных обязанностей' ? — прошептал Рауль.

Гримо кивнул.

— Отлично! Дракон вылез из своей пещеры. Змея выползла из норы. К бою, рыцарь! Где он, этот змей?

Гримо показал по направлению к баку.

— Он и сейчас там? Он тебя видел?

Гримо состроил обиженную мину. С появлением Мормаля Гримо перешел на язык жестов и вновь стал почти бессловесным.

— Так. Поймаем стукача на месте преступления. Застукаем стукача.

Гримо сделал предостерегающий жест.

— Не бойся за меня, — сказал Рауль, — Драться я с ним не буду. В смысле — дуэли не будут как таковой. Я же помню приказ. Веди меня!

Гримо, пробираясь между коробок, мешков, бочек и ящиков, привел своего господина к месту на баке, откуда они могли видет Мормаля, сами оставаясь незамеченными. Старик ориентировался на 'Короне' не хуже моряков, что вызывало восхищение всех обитателей корабля. Мормаль сидел среди бочек и коробок. Велев Гримо не высовываться, Рауль вышел из своего укрытия. Он заметил, что Мормаль торопливо спрятал свою писанину под камзол. После обмена приветствиями и разговора о погоде Рауль спросил стукача:

— Вы позволите присесть рядом с вами, Мормаль?

— Садитесь, виконт, места достаточно, — сказал Мормаль, — Становится холодно, вы не находите, господин де Бражелон?

И он застегнул несколько пуговиц на своем камзоле. Ясно: стукач хотел спрятать свою кляузу.

— Не нахожу. Становится жарко, господин де Мормаль. Не так жарко, как в Африке, но все же достаточно… жарковато. Самое время загорать. А вы кутаетесь. О! Хотите анекдот? Встретились как-то еврей, француз и англичанин и давай спорить, чьи женщины…

Мормаль не очень-то слушал анекдот и принужденно рассмеялся. Как бы завладеть его кляузой, думал между тем Рауль, продолжая трепаться.

— Я и не думал, что вы такой балагур, виконт, — пробормотал Морамаль.

— О! Вы меня еще не знаете! А теперь ваша очередь. Жду анекдота! — потребовал Рауль. Мормаль рассказал бородатый анекдот, а Рауль прикинулся простачком и пристал к стукачу с просьбой объяснить, в чем соль рассказанного им анекдота. Мормаль принялся объяснять.

— А-а-а! Теперь понял! — и он расхохотался.

— Красивый у вас платок, виконт, — похвалил Мормаль.

— Бандана называется, — заметил Рауль, — ручная работа. Старинный шелк, еще со времен Генриха Четвертого.

— Что вы говорите? — шелк времен Генриха Четвертого вызвал у Мормаля более живой интерес, чем анекдот о еврее, французе и англичанине.

— Где же вы раздобыли такой раритет?

''Он, кажется, ищет компромат даже во временах Генриха Четвертого' , — подумал Рауль и надвинул пониже на лоб свою бандану. Но, не желая откровенничать со стукачом, он сообщил ему минимальные сведения о шелке, из которого были пошиты синие банданы с золотыми лилиями ручной работы.

— Этот шелк был некогда шторой в покоях доброго короля Генриха Четвертого. В нее король велел завернуть мраморную статую.

— Какую статую?

— Античную. Статую Психеи. Вернее, статую итальянского скульптора по мотивам античного мифа об Амуре и Психее. Статуя Психеи была предназначена в подарок.

— По какому случаю?

— На свадьбу. Полагаю, сударь, ваше любопытство удовлетворено.

Он не хотел больше ничего говорить этому человеку ни о Короле-Повесе, ни о статуе Психеи, хотя его друзья уже знали историю о свадебном подарке Генриха IV.

— Вот откуда этот шелк, — сказал Рауль, улыбаясь, — Ни Лувр, ни Сен-Жермен я не грабил. Можете пощупать: тонкий, но твердый на ощупь. Отличное качество.

Он наклонил голову. Мормаль коснулся пальцами хвостиков под узлом банданы.

— Отличное качество, — угодливо повторил Мормаль, — Сейчас так не делают.

— С этим можно поспорить, г-н Мормаль. Вы не очень-то сведущи в экономике, как я погляжу.

Болтая еще что-то о шелке и его производстве / будь поблизости Анри, речь непременно бы зашла о Китае и шелковичных червях/, Рауль вспомнил кое-какие выходки Д'Артаньяна. Прежде Рауль, возможно, и не отважился бы на такую наглость, но, мысленно призвав на помощь гасконца, он ловко выхватил из-за камзола де Мормаля его блокнот.

— Что вы себе позволяете, виконтик?

— Полно, не стоит обижаться на глупую выходку одуревшего от жары пирата, — сказал Рауль, — Что это тут у вас? Мемуары, небось? У нас уже есть один мемуарист. Зачем барабанщику конкурент! Нас вполне устраивает трактовка Ролана.

— Виконт! Отдайте сейчас же! Это личное!

— Если действительно личное — отдам. Меня ни в коей мере не интересуют ваши личные дела.

`'Ваше Величество, спешу Вам доложить, что интересующий Вас господин де Монваллан, командир разведчиков герцога де Бофора, проводит свой досуг в изучении арабского языка и почти не принимает участия в развлечениях пассажиров. Это наводит на мысль о том, что вышеупомянутый господин де Монваллан имеет преступное намерение перейти на сторону противника. Его зовут в компании Гугенот, что уже говорит о том, что этот молодой человек еретик и вольнодумец.

Что же касается 'Первого' , я пока не заметил ничего, что могло бы вызвать подозрения у Вашего Величества. Памятуя о Ваших указаниях, я с него глаз не спущу и буду регулярно сообщать Вашему Величеству сведения о 'Первом' , а также то, что…

На этом запись заканчивалась.

— Личные записи? — презрительно сказал Рауль, — Кляузу на Гугенота королю вы называете личными записями? В таком случае я очень заинтересовался вашей личной жизнью!

— Отдайте немедленно! — крикнул Мормаль, — Не имеете права отбирать!

— Кто это — «Первый»? Бофор? Молчишь? А на Бофора стучишь! Бофор, я понял!

Если бы Мормаль сказал правду, Рауль не поверил бы ему. «Первым» агенты короля зашифровали его самого, виконта де Бражелона. Людовику XIV важнее было иметь сведения о своем сопернике, чем знать убеждения адмирала и главнокомандующего. Мормаль, казалось, готов был упасть на колени, чтобы вернуть блокнот, но Рауль перехватил его, вырвал из блокнота запись о Гугеноте, заметил красноречивый жест свидетеля этой сцены — Гримо /!/ и со смехом сказал:

— Извольте слопать, господин доносчик!

— Вы сошли с ума, сударь! — возмутился Мормаль.

Гримо тихо посмеивался и кивал головой из-за мешков и ящиков. Теперь старик считал, что его молодой хозяин очень похож на своего отца! Рауль протянул стукачу бумажный комок:

— Ешь, тебе говорят!

— Вы все тут тронутые, — сказал Мормаль, — А я-то считал вас самым разумным из этой компании безумцев.

— Я? Да я-то самый главный псих, и разумным только притворяюсь. Но об этом ты, сволочь, не напишешь. Лопай свою кляузу, урод!

— Да как вы смеете! Виконт! Это переходит все границы!

— Запивать не дам. Сожрешь всухомятку.

Гримо улыбался во весь рот. Мормаль взял бумажный комок и стал нехотя, с отвращением жевать.

— Давай-давай. Не торопись, пережевывай хорошенько.

Мормаль поперхнулся. Рауль похлопал его по спине.

— Слопал? Отлично! Молодец! Если королю и придет гениальная мысль, распороть тебе брюхо, никто ничего не узнает. А харакири ты себе не сделаешь. Ты ж не самурай, о бусидо представления не имеешь.

— Псих! — со слезами на глазах заорал Мормаль, — Идиот! В Шарантоне тебя надо держать на цепи!

— Будешь тут психом. Псих тот, кто написал грязную клевету не честного, умного и верного королю парня.

— Если я ошибался, вы могли это сказать в более учтивой форме!

Это же насилие! Это оскорбление!

— Вы считаете себя оскорбленным, Мормаль?

— Нет-нет, виконт. Я был неправ. Я погорячился. Я не ищу с вами ссоры.

— И я не ищу. Драться мы не будем. Вы недостойны дуэли со мной. И веревка на ноке рея меня не прельщает.

— Я хотел сказать вам… вы не знаете, что я уполномочен Его Величеством королем…

— Шпионить за нами? Знаю.

— Нет. Я должен передать вам, лично вам от имени короля…как посредник…

— Мне не нужен посредник. Никогда — вы слышите — никогда! — я не буду прибегать к посредникам для разговора с королем! Вам ясно?

— Вы даже не хотите прочесть письмо короля? Вы не хотите знать, что вам пишет Людовик Четырнадцатый?

— Посыльный не внушает доверия. Что пишет Людовик? Привет и пожелания удачи, — развязно сказал Рауль, — Что же мне еще может сказать Людовик Четырнадцатый? Я недостаточно ясно выразился? Вы меня не поняли?

— Много о себе понимаете, виконтик, — прошипел Мормаль, — Посредник ему, видите ли, не нужен! Да меня король послал вдогонку за вами, чтобы вы,… чтобы я…

— Это меня не интересует. Что король захочет, скажет сам. Вот он, я. Я не бегаю ни от кого, в том числе и от короля. Понял? Король скажет сам, мне, лично, без всяких посредников.

— Как жестоко в вас ошибается Его Величество король, — сказал Мормаль.

— Ну что ж, мы квиты — я тоже жестоко ошибался в Его Величестве короле.

— Я к тому, что вы совсем не похожи на несчастного влюбленного с разбитым сердцем, — продолжал Мормаль.

Гримо прошептал свое 'О-хо-хонюшки' . Будь это в Париже, дуэли не миновать. После таких слов мой господин бросился бы на любого со шпагой. Неужели этот негодяй сказал правду?

А Рауль? А Рауль расхохотался и дернул Мормаля за парик:

— Старо, милейший, старо! Не повторяйте старые сплетни, вас поднимут на смех мои товарищи! Вы жестоко ошиблись во мне, Мормаль. Я не мальчик из Фонтенбло, а пират!

Гримо просиял. Видели бы это мушкетеры!

— Тогда, виконт, пропустите меня! Вы ведете себя как дикарь! Как грубиян!

— Приношу вам свои извинения. К этим грубым мерам меня вынудили чрезвычайные обстоятельства. Будь ваши записки личного характера или частное письмо — одной строчки достаточно, чтобы понять, что представляет собой ваша писанина. Но я еще не закончил беседу с вами, господин кляузник.

— Что вам еще от меня надо? Дайте мне пройти!

— Поклянитесь спасением души, что вы прекратите заниматься этими гнусными доносами!

Мормаль молчал.

— Тогда, — сказал Рауль, — Я поучу тебя уму-разуму.

— Вы хотите драться? Вы знаете, чем это грозит?

— Вы видите — я без оружия. Но в морду я тебе все-таки дам, Мормаль!

От затрещины Мормаль бухнулся на мешки.

— Это за Гугенота. И за 'Первого' . Может, теперь господин осведомитель даст клятву?

— Бастилия по тебе плачет, каналья!

— За то, что дал вам затрещину? На этот раз я скажу вам, что вы много о себе понимаете. Итак, я жду.

— Не дождетесь. У меня важные полномочия.

— Не превращайте меня в берсерка, Мормаль. Я добрый малый, мирный путешественник. Я хочу только лежать как колода, загорать под горячими лучами южного солнца и не хочу становиться демоном битвы. А ведь придется, ей же ей, придется. Вы меня вынудите. В моей жизни такое уже было дважды: когда в мирное время, уже после всех войн — я не о сражениях веду речь — я на какое-то время становился таким берсерком. И тогда я внушал ужас, — сказал он зловеще, стараясь нагнать на стукача страх и не рассмеяться при этом, — Вы меня поняли?

Но, несмотря на угрозу, звучащую в этих словах, наш герой произнес последнюю фразу небрежно, играючи, и Мормаль, созерцая «пирата» в синей бандане, в белой рубашке с кружевами, не мог представить этого щеголя в роли демона битвы. Мормаль опустил голову, посмотрел на светлые мягкие сапожки с нарядными отворотами.

— Мне говорили, — сказал Мормаль, — Что вы швырнули через забор господина де Варда и выкинули из окна какого-то бандита во время беспорядков на Гревской площади в День Повешенных.

— Совершенно верно — на Гревской площади, которая тоже по мне проливает горючие слезы, не так ли, господин Мормаль? Вижу, господин осведомитель наслышан о моих приключениях. Я становлюсь известным. А вы говорите, что я много о себе понимаю. Я, Мормаль, себя вообще не понимаю, но вам этого не понять!

— Я решил, что слухи эти весьма преувеличены.

— Не судите опрометчиво, — кротко сказал Рауль, — Вы-то меня не видели в деле.

— Разойдемся с миром, виконтик. Вы слишком изящный и утонченный, чтобы я мог предположить, что вы можете стать берсерком.

— Так вы не хотите дать клятву, что не будете писать доносы?

— Клясться спасением души? Вам? Мальчишке?

— Что ж, придется все же стать на время берсерком. Видит Бог, я не хотел этого. Теперь…

Он погладил деревянную фок-мачту.

"Сосна из лесов Портоса, дай мне часть Силы твоего прежнего владельца. Один за всех, все за одного' .

— А-а-а! — заорал Мормаль, — Что вы делаете?

— Клянись, урод! Или пойдешь кормить рыб!

Мормаль барахтался в воздухе, болтая ногами. Рауль держал его за шиворот и за пояс, подняв над бортом корабля.

— Никто ничего не узнает. Несчастный случай. Вы случайно свалились в море. Хотите к сиренам, ундинам, русалочкам?

— Смотрите! Вы утопили письмо короля!

— Значит, судьба такая. Мормаль, у меня тоже силы не беспредельные. Я отнюдь не геракл… придется принести вас в жертву Нептуну, за которого мы пьем каждый день. Клянитесь, или я разжимаю руки. Считаю до трех. Один… два…

— Нет! Не надо! Пощадите! Я клянусь! Клянусь души спасеньем!

Рауль швырнул Мормаля на мешки. Мормаль плакал от злости, страха и ненависти. Не мешке Бог весть с чем расползалось темное пятно. Штаны Мормаля из светло-зеленых стали значительно темнее. 'Вот слабак' , — презрительно подумал Рауль, но сделал вид, что не заметил, какая неприятность произошла с поверженным стукачом.

— Пошли, Гримо, — сказал он старику, — Дело сделано.

— Ловко вы его, господин Рауль. Но будьте осторожны. Теперь этот человек стал вашим врагом. Он подстроит вам какую-нибудь ловушку.

— Этот рохля? — усмехнулся Рауль, — То, что случилось с Мормалем на мешках… я не позволял себе с тех пор, как перестал сосать мою толстушку-кормилицу, известную тебе Катрин.

Гримо улыбнулся, а потом вздохнул.

— А все-таки… — заикнулся Гримо.

— Успокойся, — остановил его Рауль, — Отдыхай. Все под контролем.

Гримо опять вздохнул.

— Жаль, — сказал Гримо, — Если в мешках, которые осквернил Мормаль, была мука.

Гримо всегда был практичным человеком.

 

2. ПОД ПАРУСАМИ 'КОРОНЫ'

— Ты что так тяжело дышишь? — спросил Оливье, — За кем ты гонялся? Или удирал от кого?

— Выпить есть? — спросил Рауль.

— Обижаешь, вожак! Чтобы у Пиратов не было выпить? Чего изволите?

— Все равно.

Он взял бутылку вина, заботливо предложенную Оливье и сделал глоток, достойный Портоса в его лучшие времена. Гугенот оторвался от своих тетрадей.

— Рауль. Что-то случилось? — спросил Гугенот тревожно.

— Все нормально.

— А чего ж тебя трясет, как в лихорадке?

— Это пройдет. Минута — другая, и я буду в норме.

— Стукач? — спросил Серж.

Рауль кивнул и сделал второй глоток.

— Ты с ним дрался? — спросил Оливье.

— Я с ним… поговорил по душам. Да что вы всполошились? Продолжайте заниматься своими делами. Делайте как Оливье — забалтывайте негодяя. И, ради Бога, не позволяйте себе ничего неуважительного или двусмысленного в адрес нашего августейшего христианнейшего монарха! Вы поняли?

— Ты предлагаешь изменить курс? Вместо шуточек, довольно невинных и безобидных в адрес Людовика Четырнадцатого и его Двора петь дифирамбы?

– 'Властителю, чья слава выше меры' , — сказал Рауль.

— Ущипни меня, барон, мне кажется, я сплю… или брежу, — пробормотал Серж, — Ты это серьезно, Рауль?

— Вполне. У вас получится.

— Мы можем довести восхваление Его Величества до абсурда!

— Не надо до абсурда. А впрочем, если вспомнить Двор, то и абсурд сойдет.

— А ты?

— Что — я?

— А у тебя получится?

— Почему бы и нет? Что вы на меня так смотрите? Так надо. Всей команде. И мои личные чувства не имеют значения.

— Молодец, — сказал Серж.

— То-то же, — вздохнул Рауль, — Давайте продумаем нашу линию поведения, чтобы нигде не засыпаться. Кое-что меня беспокоит.

— А именно?

— Например, шаржи Люка на Двор короля. Люк их делает играючи, легко, иллюстрируя наши байки и анекдоты. Но это надо прекратить и шаржи, как ни жаль — уничтожить. Ради Люка. Ради того, чтобы наш Апеллес в будущем расписывал галереи какого-то там потрясающего дворца в Версале.

— Ты спятил, что ли? Дворец в Версале, в этом захолустье?

— Это сейчас захолустье. Как я понял, там в скором времени будет нечто грандиозное. Но сейчас это не важно. Гугенот, объясни Люку, чтобы без обиды. Ты с ним вроде часто по душам толкуешь.

— А все-таки жаль, — вздохнул Гугенот, — Шаржи у Люка гениальные! Особенно брат короля. И твой дядюшка, Серж!

— И Фуке!

— И Кольбер!

— И сам король!

— А видели, как Люк нарисовал Арамиса?

— В Париже у Люка шаржи были какие-то не такие. Он очень старался, рисуя наших ребят из Роты гасконца, но именно здесь у него появилось то, чего не хватало в его прежних работах. Какой-то задор, беспечный юмор, лихость.

— Он нарисует еще лучше. В будущем, — сказал Рауль.

— Я поговорю с Люком, — пообещал Гугенот, — Он поймет. Это все, что тебя беспокоит?

— К сожалению, не все. На корабле дети.

— Надеюсь, вы это не о нас? — спросил Шарль-Анри.

— Не о вас. О Вандоме и Ролане. Они ничего не знают о стукаче.

— У страха глаза велики, — сказал Оливье, — Паж и барабанщик не представляют интереса для агента короля.

— И все же их надо предостеречь. Ролан пишет в своих мемуарах все, что успевает узнать и запомнить.

— Запретить ему писать мемуары? — спросил Жюль, — Тогда уж запретите ему дышать!

— При Мормале пусть не читает, только и всего. А, если возникнет ситуация, что этот мерзавец подкрадется в момент, когда Ролан читает свое литературное произведение, пусть по ходу действия соображает, что можно и что нельзя читать. Ролан малый находчивый. Он сможет.

— Он сможет, — сказал старший брат, — И он всякое успел повидать еще во времена Фронды, совсем малышом. Да и при Дворе много что успел узнать. Так что новость о шпионе Ролана не травмирует.

— А поскольку наш юный автор знакомит меня со своим произведением, я ему объясню, что к чему, — сказал Серж.

— Остается Вандом, — вздохнул Рауль, — Что ж, Вандомом займусь я сам.

— Я вам от души сочувствую, — вздохнул Шарль-Анри.

— Я сам себе сочувствую, — пробормотал Рауль, — Но я не хочу, чтобы маленький Вандом столкнулся с этой мразью.

Его так и передернуло.

— Куда ты, неугомонный? — спросил Оливье, потягиваясь, — Что тебе все неймется?

— К Вандому, я же сказал. И старичка своего проведаю. Что-то я не очень за него спокоен.

— Это Гримо выследил стукача? От нас ему тысяча благодарностей!

* * *

— Гримо! Я же тебя просил — отдыхай! А ты чем занимаешься?

— Я отдыхаю.

— Ты не отдыхаешь. Ты думаешь.

— Чем не отдых?

— Ты думаешь о гадостях. А это не отдых, а мученье.

— Но я не могу не думать. Что там опять у вас случилось?

— Ничего не случилось. Все идет как обычно.

— Нет. Случилось. Я же вижу.

— А я тебе говорю — все как обычно. Как всегда. И, как всегда, я опять поругался с маленьким Вандомом.

— И все?

— По-моему, достаточно.

— О Вандоме не беспокойтесь. Что бы вы ни сказали, как бы вы ни обидели маленького Вандома, он вас простит сто раз и тысячу раз. Меня больше тревожит ваш новый враг — Мормаль.

— Мы будем начеку и не дадим компромат на себя. В случае чего у любого из нас будет несколько свидетелей, готовых подтвердить показания наших и опровергнуть измышления Мормаля. А этот негодяй способен на любую подлость. Я понял это.

— Надеюсь, вы не так наивны, чтобы поверить, что он прекратит свои доносы?

— Я не поверил. Но душу свою он погубит. Хотя я сомневаюсь в ее существовании. Он просто испугался моей угрозы. А ведь я блефовал. Я и не собирался топить стукача.

— Хотите, я сделаю это?

— Ты?

— Я.

— Об этом ты и думал, когда я пришел?

— Да, мой господин. Я старик, жизнь моя прожита. А вам всем еще жить да жить. Не говорите мне о будущей войне. Я о другом. Я думал о том, как бы это сделать похитрее, чтобы вас не скомпрометировать. Обдумывал варианты.

— Нет, — сказал Рауль, — Выкинь это из головы. Ни один из твоих вариантов не пройдет. Нельзя это делать.

— Я долго к нему присматривался, господин Рауль. Он и короля предаст, если выгодно будет. Это не такой убежденный сторонник короля, как наш капитан. Это хитрая и злобная тварь. Есть вариант, который вас нисколько не скомпрометирует: я утоплю Мормаля в море, и сам потону вместе с ним. Пройдет как несчастный случай. Вы скажете, что я пытался спасти его.

— Нет. Так не пойдет. Гримо, не добавляй мне головной боли. Я не могу разорваться на части и следить еще и за тобой — как бы ты чего не натворил. Пообещай мне, что ты не причинишь ему вреда.

— А он причинит вред всем вам! Это лучше, что ли? У меня предчувствие, он опасен, поймите!

— Понимаю.

— Я могу сделать это… ради всех.

— Ты понимаешь, что должны сделать по закону с убийцей королевского эмиссара?

— Я свое отжил.

— Нет. Я хочу, чтобы ты жил до ста лет!

— До ста лет? Это нереально.

— А ты постарайся. И больше не думай о Мормале. Я прошу тебя, Гримо.

— Постараюсь, если вы женитесь на герцогине де Бофор и ваши детишки будут звать меня 'дедушка Гримо". Тогда постараюсь.

— Это нереально.

— Вот видите!

— Если герцогиня де Бофор не выйдет замуж… и если я…

— Что вы?

— Ничего… Так мы договорились? Ты не тронешь негодяя? Нельзя же убивать человека только за то, что его физиономия нам не понравилась. Какое отвращение не внушало бы нам всем поведение Мормаля, мы не имеем права лишать его жизни.

— Все вы правильно говорите, господин Рауль, а все-таки он подлый и опасный мерзавец. И вы еще пожалеете, что не приняли мой вариант.

— Бог не выдаст, свинья не съест.

— Опять ваши шуточки!

— Не ворчи. О Гугенот! С чем пожаловал!

Гугенот вошел, смеясь.

— Что ты сделал с бедным стукачом? Он опять заболел!

— Правда?

— Я только что своими глазами видел, как над Мормалем суетился наш почтенный доктор Себастьен Дюпон. У него жар, и капитан полагает, что несчастный Мормаль проболеет до конца плаванья. И представьте — его уважаемый док собирается лечить шарлатанскими методами, заимствованными из комедий господина Мольера — то есть клистирами и кровопусканиями. Мормаль пытался протестовать, говорил что-то о заговоре против его персоны, но док и капитан его и слушать не захотели. Док Дюпон — человек серьезный. Его все боятся. Мне де Сабле поведал, что нарушители дисциплины как огня боятся клистирной трубки господина Себастьена. А с капитаном у дока старая дружба. Когда-то он помог госпоже капитанше — так родила малыша во время плаванья. Экстремальные роды. Сын капитана так спешил появиться на свет, что пришлось звать на помощь Себастьена Дюпона.

— Видишь, Гримо, все в порядке. Скажем спасибо милейшему доктору.

— Капитан не хочет портить путешествие своих милых пассажиров.

И мы уже все выразили им глубочайшую благодарность.

— А на суше? — спросил Гримо, — Там Дюпона не будет.

— Мы постараемся внушить герцогу, что у господина Мормаля слабое здоровье, и ему вреден климат Северной Африки, — сказал Гугенот, — И постараемся общими усилиями спровадить его во Францию.

На том и порешили.

* * *

А Ролан де Линьет сделался общим любимцем. Сам Ролан особо привязался к Анри де Вандому. Он был благодарен ему за содействие в проникновение на борт 'Короны' , за его заступничество, да и просто испытывал к Анри симпатию, видя в нем близкого по возрасту человека, способного более чем кто-либо, понять чувство романтического энтузиазма, с которым Ролан писал свои мемуары. Ролан восхищался изяществом и аккуратностью Анри — ему-то еще во время службы в должности пажа при дворе Людовика не раз попадало от начальства за небрежный внешний вид.

Анри де Вандом, в свою очередь, старался подражать Ролану, перенять его мальчишеские ухватки. Анри не без ревности отмечал, что Ролан с наисерьезнейшим видом говорит невероятно наивные, даже, пожалуй, смешные вещи, и эти забавные высказывания почему-то вызывают у серьезных, умудренных опытом людей снисходительные, мягкие улыбки. Он не стесняется спросить кого угодно о чем угодно, если чего не знает — а он почти ничего не знает! И ему все отвечают! Барабанщик — Бог знает, как ему это удалось! — завоевал расположение самого Пиратского вожака, Бражелона, что пажу казалось и вовсе невероятным. Пиратский вожак, добродушно посмеиваясь, выслушивал дурацкие россказни барабанщика, вовсе не дурея от его ребяческой болтовни, а снизошел даже до того, что соизволил выслушать несколько отрывков из сочинения Ролана и вынес свой вердикт: 'Молодец, малек!" Анри не верил, что к сочиняемым Роланом нелепостям можно отнестись серьезно, скорее всего, от скуки. Роланчик забавляет господина виконта и его компанию. Но господин виконт вручил Ролану пачку великолепной бумаги для поощрения дальнейшего творчества юного мемуариста. Ролан завизжал от восторга — последние главы своих мемуаров он писал, на чем придется, даже на салфетках. Безумие барабанщика поощрялось, и Вандому оставалось только дивиться. Бумагу Рауль, по всей вероятности, прихватил в Штабе, на такой бумаге только Его Величеству писать, а он раздает неизвестно кому.

— Такой щедрый дар, сударь! Мне теперь надолго хватит! — с восхищением говорил Ролан, пересчитывая листы.

— Понадобится еще, скажи.

— Вы можете еще достать, когда вся эта пачка выйдет?

— Сколько угодно.

— Но это же королевская бумага! Король не разозлится.

— Король перебьется, — небрежно заметил Пиратский вожак, чем привел барабанщика в полный восторг, ибо бывший паж Короля-Солнца считал Двор Его Величества очень скучным местом.

Может, Бражелон всерьез верит в талант Ролана, но, скорее всего, ему все равно — бумага-то не его собственная, а королевская, не он же за нее платил?! Анри не высказывал свои соображения барабанщику. Ни о шутовской роли мемуариста, ни о наивности стиля произведения Ролана. Чем бы дитя не тешилось, думал Анри. Лучше пусть сочиняет мемуары, чем придумывает свои ужасные авантюры. И Анри, добрый от природы, убеждал мальчика в том, что все восхищаются его творчеством, включая и господина де Бражелона, которого Ролан в начале путешествия считал циничным скептиком, но, узнав поближе, заявил Вандому, что виконт для него — кладезь информации.

И Рауль обстоятельно отвечал на наивные вопросы дотошного мальчишки. У него и голос менялся, становился мягче, что ли. Анри даже показалось — что было уже совсем глупо и дико — голос виконта в такие моменты все-таки напоминал пажу интонации, с которыми обращался к Бофорочке милый, любезный, потерянный Шевалье де Сен-Дени! Это было наваждением, и довольно с меня самообманов, говорил себе Анри. С ним самим, Анри де Вандомом, Рауль не говорил таким голосом. И глаза у него были другие. В синих глазах господина де Бражелона /таких красивых!/ появлялся лед, когда он смотрел на Анри. Все-таки он считает меня трусом после того шторма, сокрушался Анри. Если бы он знал, что я не трус, а… трусиха, может и голос смягчился бы, и синий лед в глазах растаял бы.

Несмотря на старания Анжелики де Бофор подражать бойкому подвижному мальчишке, в ней против воли прорывалось нечто неуловимо-девичье, изящество — но не юношеское, а изящество молодой девушки, и эти качества — нежность, грация, слабость и даже трусость в какой-то степени — / как легко прощают мужчины женщинам трусость — тем храбрее кажутся они сами!/ и склонность к слезам / и это тоже так трогательно у милых дам, что отважные кавалеры клянутся своим возлюбленным, что готовы умереть за одну слезинку своей милой, но сами-то старательно скрывают даже от лучших друзей 'соленую водичку' /. И Рауль был очарован дочерью герцога, когда провожал ее во дворец. Но в Анри те же самые качества казались Раулю доведенными до абсурда, вызывали чувство, близкое к снисходительной жалости, даже напоминали о женоподобном шевалье де Лоррене и Филиппе Орлеанском, а воспоминание само по себе было не из приятных — хотя Рауль отгонял подобные мысли, убеждая себя в том, что Вандом, невиннейшее не свете создание 'не из таких' .

Сам Рауль в свои лучшие времена умел произвести впечатление изящного молодого человека, его грациозные поклоны и изысканные манеры очаровывали общество еще в те далекие безоблачные времена, когда он со своими прежними друзьями составлял содружество очаровательных, но воинственных 'Ангелочков принца Конде' . Повторяем — очаровательных, но воинственных! Поэтому Рауль так благосклонно отнесся к барабанщику и был так холоден с беднягой Анри. Это было постоянной головной болью очаровашки Вандома. Паж не знал, как подступиться к вожаку Пиратов Короля-Солнца.

А наедине с собой, когда паж превращался в молодую девушку, Анжелика де Бофор изводила себя упреками, что не выполняет обещание, данное в монастыре Святой Агнессы не Оливье, ибо Бофорочка ничего не обещала барону де Невилю, напротив, его самого заставила поклясться на Евангелии, что он не выдаст Раулю тайну анжеликиной любви. Но, узнав от Оливье историю любовной драмы Рауля, Анжелика решила вмешаться и пообещала самой себе, что приведет Рауля в чувство. Никто на свете не знает про это обещание. Но разве обещание, данное себе, от этого перестает быть святым делом, которое непременно нужно выполнить. Правда, это было месяц назад! Вот как давно! В прошлой жизни, можно считать. И между этим печальным днем в монастыре Святой Агнессы и нынешним утром на борту 'Короны' была ночь в Париже в обществе Шевалье де Сен-Дени. Теперь новый герой владел мыслями и мечтами Анжелики де Бофор.

Но обещание она так и не сдержала! Как ни старалась. Долгими ночами Бофорочка не могла уснуть, ворочаясь с боку на бок и ругала себя. Бофорочка привыкла выполнять свои обещания. К этому ее приучил отец. Франсуа де Бофор, беспечный искатель приключений, дуэлянт, любитель пирушек и веселых девиц, в вопросах чести был очень порядочным человеком. Бофор всегда выполнял свои обещания, чего бы ему это ни стоило. Бофор держал слово, даже если попадал в затруднительное положение. А она, дочь Бофора, клялась всему Парижу, что выйдет замуж за Шевалье де Сен-Дени — либо пострижется в монахини. Но ее рыцарь уехал, исчез, как сквозь землю провалился! Не оставил даже письма. И, возможно, давно забыл ее. Как он мог забыть ее?! И не только ее — все, что их связывало. Костер. Сену. Ночь. Поцелуй. Хотя, возможно, для него это было всего лишь приключение. И он не идеальный рыцарь, а прожженный авантюрист, как обозвал Рауль анжеликиного героя. Значит, у нее остается монастырь? И она со временем превратится в такую зануду как сестра Урсула? Ой! Не дай Бог!

А еще раньше она пообещала самой себе 'заняться' Бражелоном. И тут она не преуспела. Она потерпела полное фиаско! Сплошное невезение. Настроение Бражелона переменчиво как море, и даже дружеские отношения она с ним никак не может наладить. Не говоря о большем… О большем? А большего ей хотелось, когда она думала о нем. А думала она о нем чаще, чем хотела. В штормовую ночь особенно. Свою недописанную балладу Бофорочка боялась перечитывать, и быстро перелистывала крамольные страницы. Вот наваждение! А вырвать листы с балладой ей было жаль.

Она побаивалась первой встречи с Бражелоном, хотя думала о нем не без любопытства — какой он стал через десять лет? И не без страха — ей казалось, что он ее узнает и поймет, кто она такая, переодетая девчонка, никакой не паж Анри! Встретив его в Тулоне, Бофорочка почувствовала, что ее словно что-то кольнуло в сердце, хотя в тот момент она была убеждена, что любит нового героя,

Шевалье де Сен-Дени, а детская влюбленность в Рауля осталась в прошлом. Как бы не так! И, встретившись глазами с Раулем, Анжелика / уже в облике Анри де Вандома / заметила в первое мгновение удивление, интерес, любопытство, которое она не могла себе объяснить, хотя, возможно, это ей только показалось — через пару секунд лицо Рауля сделалось равнодушным и непроницаемым.

Впрочем, таким он был довольно часто. А ей все кажется, что это маска, но он упорно не хочет снимать эту свою дурацкую маску. Она начинала злиться, ей хотелось сорвать эту маску, но у нее ничего не получалось. Бофорочка старалась убедить себя в том, что ей надо лучше играть роль пажа Анри, и все-таки постараться подружиться с этим непредсказуемым Бражелоном. Но не искать его общества, а даже в мыслях хранить верность своему избраннику — Шевалье де Сен-Дени.

 

3. НАВИГАЦКИЕ ПРЕМУДРОСТИ

Ролан и Анри нашли укромный уголок в носовой части 'Короны' и, уединившись там, занимались каждый своими делами. Ролан, как всегда, писал, используя вместо стола свой большой барабан. Анри любовался пейзажем и лакомился печеньем. Время от времени Ролан протягивал руку за печеньем, и Анри насыпал ему в ладонь горстки маленьких печенинок — сердечек, рыбок, птичек и т. д.

Ролан прочел Вандому новую главу своих мемуаров, уже написанную на новой бумаге. Ветер шевелил листы ролановой рукописи. Анри вызвался помочь Ролану и сшить листы так, чтобы получилась книжка.

Барабанщик, видя, как Анри ловко управляется с иголкой, уважительно сказал: 'И ловко же у вас это получается, Анри! Вы орудуете иголкой — ну точь в точь как моя матушка! ' Вандом покраснел, перекусил нитку и со словами: «Держите», вручил рукопись юному автору. После чего вернулся к своему печенью. Вандом поблагодарил приятеля и принялся писать.

— Новая глава? — лениво спросил скучающий Вандом.

— Не совсем, — ответил Ролан, — Я записываю кое-какие теоретические сведения, полученные мною от капитана и Пиратов.

— И не лень вам?

— Но это же для мемуаров! — торжественно сказал Ролан.

Анри улыбнулся.

— Кстати, о Пиратах. Они опять служили мессу Бахусу?

— Мессу Бахусу? — Ролан расхохотался, — Интересно! Я запишу ваше выражение, дорогой Анри, а потом отвечу на ваш вопрос. Да, господин де Вандом, вы совершенно правы. Пираты опять устроили попойку.

— По какому поводу? Чей-нибудь день рождения? Или в честь какого-нибудь святого?

— Повод был очень важный — болезнь господина де Мормаля. На этот раз они превзошли самих себя. Только что в воду не попадали.

Кто-то, впрочем, орал: 'Хочу купаться' и собирался нырять не то с рея, не то с морсовой площадки. Нет, пожалуй, все-таки с рея — не очень-то нырнешь с площадки…

— Вот бездельники! — пробормотал Анри.

— А разбрелись совсем недавно.

— В полном составе? — уточнил Вандом.

— Как всегда, — ответил Ролан, продолжая писать, — А кто вас интересует?

— Де Невиль, например, — сказал Анри, не решаясь сразу назвать главную фигуру мессы Бахуса.

— Де Невиль перепил, бедняга. Его так развезло… Барона так и выворачивало, когда он доплелся до борта. Они же смешали ром, вино, пиво — пили что ни попадя. 'Что за дрянь эта морская болезнь' , — стонал де Невиль, и так заваливался на реллинги, что стоявший подле него Бражелон держал его за полу камзола, чтобы барон не кувырнулся за борт.

— Тоже пьяный?

— Как все!

— Вот разгильдяи! А эта морская болезнь и его скрутила? Тоже, небось, позеленел?

— Кто?

— Де Бражелон! Так ему и надо!

— Нет, знаете, по нему не особо и заметно было. Он даже посмеивался над де Невилем. А тот, умора, все орал: "Вы думаете, я пьяный? Я совершенно трезвый! Это все морская болезнь, так ее и так!" И Бражелон, посмеиваясь, поддакивал ему. Он, конечно, тоже ходил и шатался, но ведь качка, поди, пойми. А остальные пели песни, которые вы, к счастью, не слышали — вы их сочли бы непристойными. Вот так веселились Пираты, или львята, как нас называет герцог, когда у него хорошее настроение.

— Пьяницы несчастные, — сердито сказал Анри.

Между тем Ролан достал очередную бумажку и принялся переписывать с нее всякие термины. Анри полюбопытствовал, что это господин летописец пишет с таким азартом. Ролан взял только что исписанный им лист и важно сообщил Вандому: 'Я сегодня изучал тему Курсы корабля относительно ветра".

— Ну и что же вы изучили, господин писатель?

— Вот, слушайте: если ветер дует прямо в корму, то корабль идет на фордевинд или полным ветром.

— Как сейчас, что ли?

— Почти. Фордевинд, вы запомнили?

— Фордевинд. Попутный ветер. Валяйте дальше. Что вы еще успели разнюхать?

— Если ветер дует в бок, то корабль идет в пол-ветра.

— Это и дураку ясно, — заметил Анри.

— Но есть и специальный морской термин — галфвинд. Повторить?

— Не трудитесь, милый Ролан, все равно не запомню. Пол-ветра запомню, а этим вашим галфвиндом я голову забивать себе не буду.

— Как хотите, Вандом, как хотите. Но я, признаться, нахожу в этих морских словечках особое очарование. Вы послушайте, как здорово звучит: "Бейдевинд" "Правый галс!" "Левый галс!" "Бакштаг!"

Анри захлопал в ладоши.

— Браво, господин сочинитель! Так вы скоро оставите позади высокоученого капитана и прочих морских волков. Мачты и паруса вы уже, кажется, выучили. Все эти барсели и марсели.

— Брамсели, Вандом! — захохотал Ролан, — Вы чудовищно невежественны!

Вандом опять улыбнулся. Ролан заболел морской болезнью в более острой форме, чем Оливье де Невиль. Бывший паж Короля-Солнца влюбился в море, в корабли, в паруса. И Вандом разделял роланову влюбленность, но он только восхищался красивыми парусами, ловкими матросами, замечательным убранством кают. У пажа не хватило бы терпения учить навигацкую науку, даже если бы ему дали нечто вроде учебника. Кое-что запоминалось само собой, и на том спасибо! А Ролан, рискуя показаться навязчивым, собирает по крупицам всякие морские словечки, потом так гордо употребляет их в своих мемуарах.

— Что вы на меня так смотрите, Вандом? — спросил Ролан, перебирая свои бумаги.

— Я?

— Да, вы! Мне кажется, вы смотрите этак с иронией. Вот, мол, совсем помешался на море.

— Нет, Ролан, нет, уверяю вас! Я смотрю на вас с восхищением. Вы умница, Ролан, я же глупец. Я тоже люблю море, но по-другому.

— А сами, небось, думаете: и зачем ему это надо?

— Нет, Ролан, вы ошибаетесь! Я понимаю, что вам все это нужно для творчества. Для ваших мемуаров. Расскажите еще что-нибудь. Я с удовольствием послушаю.

— Извольте. Вы знаете, что я еще разнюхал про 'Корону' ? Наша «Корона» — линейный корабль первого ранга. Понимаете?

— Нет. Не понимаю.

— Ну, корабли, самые крупные, делятся на три ранга. Линейные корабли. Понимаете?

— Не понимаю.

— Линейные корабли составляют основное ядро флота и предназначаются для ведения артиллерийского боя. Теперь понял?

— Более менее.

— Ранг корабля зависит от водоизмещения, количества пушек и численности экипажа корабля. Это понятно?

— Понятно.

— Всего шесть рангов кораблей. А там уже самая мелюзга, брандеры всякие и прочая мелочь. Наша 'Корона' — корабль высшего класса. Впрочем, характеристику 'Короны' я напишу в отдельной главе мемуаров, сейчас столько событий, пока руки не доходят.

— Как вы сказали? — зевнул Вандом, — Водо — что?

— Водоизмещение.

— Это еще что?

— Водизмещение? Ну, слово такое. У 'Короны' во-до-из-ме-ще-ние 2100 тонн!

— Это много?

— Это много даже для корабля первого ранга! Вот, видите, у меня записано, со слов капитана: 'Корабли первого ранга — водоизмещение от 900 до 1800 тонн". Теперь о пушках. Будете слушать?

— Я само внимание!

— Если на корабле от 64 до 100 пушек, его относят к первому рангу.

— А у нас сколько?

— Семьдесят две!

— Ого! Я и не знал, что их так много!

— Представьте себе, когда они все пальнут, вот грохот будет!

— Да, грохот будет, — поежился Вандом, — Но я не разделяю вашего энтузиазма, Ролан. Посмотрите, как сейчас хорошо! Тихо, мирно, красиво… Я не хотел бы, чтобы пушки 'Короны' стреляли в кого-нибудь. Вот для салюта — другое дело.

— Так не бывает, — снисходительно заметил барабанщик, — Так вы договоритесь до того, что армия нужна только для парадов.

Анри достал очередную порцию печенья.

— А что? — вздохнул Анри, — Это было бы здорово!

— Скажите это Пиратам, они вас выкинут за борт! Они уже сетовали на то, что им скучно. Пить да играть в кости, иногда в карты, иногда в шахматы. И ничего не происходит.

— А что им надо?

— Я, Анри, не разделяю точку зрения Пиратов. У меня дел полно! Но — представьте! — они даже хотят, чтобы на нас напали настоящие алжирские пираты — для разнообразия!

— Какой ужас! — воскликнул Анри, — Вот безумцы!

— Это от безделья, Анри, от безделья. Барон де Невиль точно с жиру бесится, вот и хочет подраться с морскими разбойниками. Наверно, правильно было бы сказать, что и возлияния в честь Бахуса сыграли тут не последнюю роль. Только у Гугенота, я хочу сказать, у господина де Монваллана хватает терпения на такой жаре изучать иностранный язык. А разленившаяся пиратская компания внимает ему в пол-уха. Приключения им, видите ли, подавай! Шторма мало было, что ли? Тогда-то мало не показалось, а теперь де Невиль ворчит — вот если бы абордажный бой, тут я размялся бы!

— А мне не хочется ни нового шторма, ни абордажного боя. И капитану 'Короны' с его экипажем тоже, я уверен!

— Да, вы правы, дорогой Анри. О! Вот что я забыл написать в мемуарах! Барон де Невиль чуть не подрался на дуэли с помощником капитана.

— Как так? — спросил Анри.

— Сейчас расскажу, — пообещал барабанщик, — Дайте-ка еще печенюжек!

— Угощайтесь, господин писатель, — учтиво сказал Анри, — Приятного аппетита!

* * *

— Вот как было дело, — начал Ролан, — наши Пираты, и я в том числе, с самого начала путешествия стали щеголять морскими словечками. Это сразу как-то вошло в моду. Мы не скажем 'иди сюда' , а 'бросай якорь' , не скажем 'пошел вон' , а 'отчаливай' и прочие более навороченные термины…

— Вроде поворот на бейдевинд, поднять бом-брамсель?

— Ну,… вроде того. В этом отчасти виноват я, ибо я приставал ко всем. Но все меня, как ни странно, терпят и любезно отвечают на мои вопросы. После того, как любезный господин де Вентадорн поведал мне, что корпус нашего славного флагмана изготовлен из дуба, причем при постройке корабля судостроитель Шарль Моррье и его команда старались, чтобы форма ствола дерева соответствовала форме той или иной детали судна, / например, форштевня / и, следовательно, изгиб волокон соответствовал ее изгибу, что придавало деталям чрезвычайную прочность…, я решил, что с капитана на сегодня достаточно. Капитан, как всегда, уточнил, все ли мне понятно и напоследок сообщил, что для постройки корпуса потребовалось около двух тысяч хорошо высушенных дубов. Тогда я разговорился с нашим Вожаком. К чести нашего Вожака, он пьет нехотя, как бы через силу и, может быть, подстраховывает Пиратов. Чтобы не подрались на дуэли,… чтобы за борт не попадали… Ну, я не знаю, что еще могут натворить Пираты по пьяному делу. Сам-то я не пью! Мало ли что придет в голову людям, когда они вливают в свои утробы такое количество вина. Итак, мы беседовали о парусном вооружении 'Короны' и вообще… о линейных кораблях. И я узнал, что абордажный бой, в котором так хочет поучаствовать неугомонный де Невиль, выходит из моды. То есть корабли выстраиваются в одну линию — могу показать на печенюжках — вот так — и начинают палить из пушек. Потому и название 'линейные' , по словам господина де Бражелона. Так что абордаж, по большому счету, уже прошлое.

— По словам господина де Бражелона, — усмехнулся Анри, — Но знают ли это мусульманские пираты?

— …А господин де Невиль и Гугенот его передразнивали и пили за стаксели, за брамсели, которые вам, Анри, было угодно назвать барселями… и за все парусное вооружение. Кстати, вот его рисунок. Взгляните. Насовсем не дам — мемуары превыше всего! Но, может, что-то запомните, авось, пригодится.

Анри взял лист, на котором несколькими линиями, четкими, точными и немного напряженными, был намечен летящий корабль, и небрежно, размашисто написаны названия парусов.

— Не дадите?

— Не дам! — сказал Ролан, — Я их учу! Это мое наглядное пособие.

— Да и ладно! — фыркнул Вандом, — Очень нужно! Можете хоть до дыр зачитать ваше наглядное пособие! Что мне нужно, я и так запомню. С меня хватит марселей… и…

— Барселей, — хихикнул Ролан, — Нет, господин Вандом, без грота и фока — это те паруса, что мы убирали при штормовом ветре, самые большие! — нам не переплыть море.

— Без блинда тоже, — заметил Анри, — без этого паруса, что за ростром!

— Вы не совсем безнадежны, — заметил Ролан.

— Спасибо на добром слове, — склонил голову Анри, — Печенья еще желаете?

— Благодарю, я сыт. Трудно жевать и рассказывать. А скажите, Анри, я наблюдательный человек?

— О да! — искренне сказал Анри, — Не сто процентов, но близко к тому.

— Вы мне льстите, Анри, — вздохнул барабанщик.

— Я никогда никому не льстю! — вскричал Анри, — Ой! То есть не льщу! — поправился он, — Но почему вы спросили об этом?

— Наблюдательность мне просто необходима, как профессиональное качество. Я понимаю, Анри, что я еще молод, и мне не хватает жизненного опыта, но я стараюсь развить…

— Развивайте, господин мемуарист, развивайте, — напутствовал Анри, отправляя в рот очередную печенинку.

— Вот у Люка Куртуа, нашего художника, стопроцентная наблюдательность!

— У Люка Куртуа скорее то качество, которое называется зрительной памятью, — заметил Анри, — А кстати, где сей гений кисти и холста, сей жрец Аполлона, где наш Апеллес?

— О! Люк пишет монументальное полотно, холст размером примерно два метра на метр с чем-то.

— Ого! Внушительные размеры! Где же он взял такой подрамник? Насколько я помню, весь багаж Апеллеса умещался в одной холщовой сумке, да еще ящик с красками через плечо.

— Вандом-Вандом, — покачал головой барабанщик, — Любой моряк сообразил бы! Здесь же есть плотник, и не один, есть инструменты, на тот случай, если на судне пробоина или мачта сломается, не говоря уже о более мелком ремонте.

— Да, в самом деле. Не сообразил. А на холст пошел какой-нибудь парус.

— Я повторяю, Анри, вы не совсем безнадежны. Из вас еще может получиться морской волк. Капитан заказал Люку групповой портрет — для кают-компании.

— Я рад за Люка, — искренне сказал Анри.

— Но это еще не все, — сказал Ролан, — В перерывах между сеансами, пока краски подсыхают, Люк рисует маленькие картинки-сувениры с изображением 'Короны' . Ибо его монументальное полотно предназначено для украшения кают-компании, а капитан и его офицеры пристали к Люку с просьбой запечатлеть флагман на маленьких картинках. И Люк эти 'Короны' пишет, как лепешки печет. И все в полном восторге! Но это еще не все! Дело в том, что Люк долго высматривал, с какой точки зрения изобразить капитана и его приближенных. У него было два варианта — поместить персонажей на баке, чтобы в перспективе был этот вот блинд, бушприт и ростр. И, конечно, море, и, конечно, горизонт…

— А за горизонтом — Алжир, — вздохнул Анри.

— А другой вариант был на юте. На корме. Там немного другая перспектива. И фоном был бы красный кормовой флаг с золотыми лилиями — морской военный флаг.

— Это я тоже знаю, — опять вздохнул Анри. — Красный флаг на корме — объявление войны. Вчера еще его не было.

— А сегодня он есть! — сказал Ролан.

Анри хотел еще что-то сказать, но вздохнул и промолчал.

— Ешьте ваше печенье, — усмехнулся барабанщик.

— Не хочется что-то, — пискнул паж и спрятал свой кулек в карман курточки.

— И дальше, по второму варианту Люка Куртуа, опять было бы море — до горизонта… Но с этой точки зрения, за горизонтом — Франция. А теперь угадайте, какой вариант выбрали Люк и капитан.

Анри пожал плечами.

— Я не художник и не моряк. Мне нравятся оба варианта. Но, если рисовать вот отсюда, где блинд и бушприт, в картине будет больше движения.

— Браво, Вандом! В яблочко! Вы угадали!

— Значит, капитан и Люк остановились на варианте с блиндом, ростром и… Алжиром за горизонтом. 'Веселая' перспектива, — пробормотал Анри.

— Но и это еще не все! Люк пишет свою большую картину в каюте-мастерской, а этюды он делает здесь, на баке. Потому что ему очень важны какие-то там цветовые отношения, воздух, оттенки, ну, словом, китайская грамота. И теперь Люк вытаскивает свою живую натуру на бак, чтобы все было в естественном освещении.

— И как?

— Сначала ужасная мазня, а потом все оживает! Помощник капитана, господин де Сабле, сначала недоумевал, откуда у него взялся фингал под глазом. Люк ответил, что это тень. А тот все удивлялся, с чего такая тень. 'Я, господин Люк, не исключаю возможность появления фингала на моей физиономии на случай, если в скором будущем нас ждет абордажная схватка, но…" — "Успокойтесь, сударь, — отвечал ему Люк, — Я не исключаю возможность появления на вашей физиономии даже экзотического художественного шрама, ежели воспоследует абордажная схватка, но поймите одно, свет теплый — тени холодные, и тень на вашем лице холодная, с фиолетовым оттенком, черт возьми, клянусь всеми вашими мачтами и реями! ' А потом подошел капитан и сказал только: «Похож». И настырный помощник успокоился. А Люк, закончив работу с натурой, собрал свои вещи и ушел в мастерскую.

— А Пираты не ревнуют Апеллеса к морякам?

— Люк от них никуда не денется. Так что Пираты по-рыцарски предоставили первенство морякам. Люк очень рад, что ему подвернулась работа. Он не очень-то желал участвовать в пиратских оргиях. Оргия, наверно, слишком сильно сказано… Пирушках, лучше сказать. Итак, я продолжаю.

— Продолжайте. Но скажите, Ролан, красный флаг — это уже вступление в войну?

— Ну да, — спокойно сказал барабанщик.

— И вы так спокойны?

— А чего бояться?

— А если… всамделишные… пираты?

— Черт с ними, Вандом! А на что 'Короне' пушки, дьявольщина! Мы как пальнем, будут драпать до самого Алжира!

— А если абордаж… Это же ужасная резня…

— Я вам уже говорил и повторяю еще раз: современный морской бой ведут линейные корабли, абордажный бой вышел из моды!

— Это по новейшей информации господина де Бражелона. Но дикие пираты Средиземноморья не располагают такими сведениями, как адъютант Адмирала Франции. Они дикари и воюют, как придется. И кто будет диктовать моду, тот еще вопрос! А если они полезут на абордаж? Что тогда?

— Тогда будем драться!

— И кто нас защитит? Пьяные Пираты?

— Моряки, конечно! Солдаты! И с Пиратов хмель слетит, если услышат 'к бою' , не переживайте!

— Вы уверены?

— Конечно! Вы успокоились, Вандом? Люк и де Сабле шутили, над де Невилем посмеивались.

— Ах, — проговорил Анри, — Знаете, что я подумал? Может, это и грех, но я хотел бы, чтобы нас унесло течением куда-нибудь в тропики… подальше от жестоких пиратов Средиземноморья. И мы высадились бы — представьте себе! — на необитаемом острове!

— И жили бы как дикари?

— Пусть дикари, зато на свободе! И был бы мир! Построили бы себе хижины…

— А что бы мы ели, господин де Вандом?

— Ну,… послали бы мужчин на охоту.

— Мужчин? А вы кто, не мужчина?

— Я… тоже… Еще ели бы фрукты… Это было бы так здорово!

— Не знаю… — протянул Ролан.

— Вы, Ролан, не хотите попасть в тропики?

— пропел Ролан.

— О! — сказал Анри, — Продолжайте, что ж вы замолчали?

— После как-нибудь спою. Анри, я хотел бы попасть в тропики. Но после победы. Сейчас преступление даже думать об этом.

— Что ж, продолжайте свой рассказ, — сказал Анри, — Это мечта, и всего лишь.

— Я говорил о наблюдательности.

— Да.

— И моя наблюдательность привела к следующим выводам.

— Да скажите просто 'я заметил'`, — усмехнулся Вандом, — Вам, сколько лет, если честно?

— Четырнадцать, — прошептал Ролан.

— Вот. А говорите, как какой-то старый кюре.

— Принимаю ваше замечание. Итак, я заметил, что того единства, которое было между экипажем и пассажирами 'Короны' , когда мы отмечали победу над морской стихией в кают-компании, сейчас нет. Все население нашего замка под парусами разбилось на три группы.

— А именно?

— Поясняю. Бофор и его генералы. Старые дядьки лет под сорок! Это первая партия. Они то собираются в салоне, то поднимаются на ют, где нежатся с шампанским под звуки оркестра и время от времени вызывают кого-нибудь из пиратского молодняка с лютней или гитарой. Разве нет?

— Да, вы правы. Но генералы Бофора и сам Бофор вовсе не старики! Вы их просто не знаете!

— Извините, если я не прав, но мне четырнадцать лет. А им за сорок!

— Но еще нет пятидесяти. Бофору еще не скоро будет пятьдесят! Через четыре года!

— Боже мой! Если я доживу до тридцати, буду считать, что мне очень повезло! Шале, Сен-Мар и Бутвиль не дожили до тридцатилетия. Я не заговорщик и не дуэлянт, но все же… Если я перешагну возраст Христа, то буду считать себя избранником богов!

— Это потому, что вам четырнадцать, Ролан. Ну, а вторая партия?

— Это морские волки. Капитан и офицеры 'Короны' . Да еще боцман, штурман, мой сосед по каюте — док Себастьен и так далее. Эти замечательные господа всегда трезвы, всегда при параде — еще бы, такие персоны на борту! — и всегда при деле.

— С морскими волками тоже ясно. А третья партия?

— А это мы, Пираты Короля-Солнца. Наша милая компания, обосновавшаяся на шканцах, в жару уползающая под тент. А Бофору скучно со своими генералами. Знаете, Бофор и в Фонтенбло дико скучал! Я-то знаю! И, если герцог, ошалев от скуки, — так он сам выражается, время от времени требует к себе кого-нибудь из наших замечательных ребят — они кидают жребий и отправляют жертву на заклание к идолу Бофору.

— Бофор — идол, которому приносят жертвы? Наглецы!

— А сами, — невозмутимо продолжал Ролан, — продолжают свои мессы Бахусу. Хотя… я их понимаю. Подальше от начальства. Ребята расслабляются перед боем.

— Они так энергично расслабляются, что сопьются вконец.

— Говорят, на ярмарке в Тулоне и не так пили. И вообще… на что бдительные офицеры флагмана и наш Вожак, наш — хи-хи! — "добрый пастырь"!

— С чего вы взяли, что де Бражелон — хи-хи! — "добрый пастырь"?!

— Это не я. Так его назвал помощник капитана, господин де Сабле. Вы не даете рассказать, и ваши вопросы опережают мои мысли.

— Добрый пастырь! — фыркнул паж, — Волк в овечьей шкуре!

— Ну,… зачем вы так зло говорите о милейшем господине де Бражелоне! — возмутился Ролан.

— Он тебя купил, отставной козы барабанщик! Этот спесивый нахал купил тебя за пачку бумаги и за эти дурацкие паруса!

— Да что с вами, Анри? Почему вы так обозлены? Вы говорите о нашем Вожаке с такой ненавистью, словно речь идет о всамделишном пирате!

— Он недалеко ушел от всамделишного пирата!

— Ясно, — сказал барабанщик, — Вы опять поссорились? Нельзя быть таким обидчивым, Анри!

— А вы не обижались? Вспомните: 'юнец, охваченный военным психозом' !

— Я подумал, и пришел к выводу, что Вожак был прав.

— Вот как? У меня нет слов, господин барабанщик, охваченный военным психозом! — прошипел Анри.

— Вы только не перебивайте меня, Анри, и вы измените ваше мнение…

— Не изменю, — упрямо сказал Анри, — Волк в овечьей шкуре.

 

4. БОЧКА ПИВА

— А теперь, Анри, слушайте, я продолжаю.

— У вас язык не заболел? — с притворным сочувствием спросил паж.

— Нисколько, — ответил Ролан, — А что, неинтересно?

— О нет! Все чрезвычайно интересно! — поспешно заверил Анри, надеясь из подробного рассказа Ролана извлечь интересующую его информацию, — Только поменьше комплиментов в адрес господина де Бражелона.

— Тогда я вообще замолчу, ибо без комплиментов виконту мне не обойтись.

На это Анри и рассчитывал, хотя говорил приятелю совершенно противоположное. Но, состроив гримаску, милостиво дал свое согласие, и барабанщик приступил к продолжению анализа обстановки на флагмане.

— Как я уже говорил. Его светлость герцог и господа генералы, наше начальство, эти важные персоны, проводят свой досуг в беседах о войне и женщинах.

— Этого вы не говорили.

— Разве?

— Тему бесед важных персон вы не соизволили назвать.

— Ну, сейчас называю. Начальство делится воспоминаниями о военных и любовных победах, в которых герцогу Бофору с его очаровательным косноязычием принадлежит главенствующая роль.

— Очаровательное косноязычие? — возмущенно закричал Анри, — Да когда же ты прекратишь оскорблять моего герцога, Ролан-златоуст! То у него добрейший Бофор — идол, которому приносятся человеческие жертвы, то вовсе дурак, не умеющий связать двух слов!

— Да я обожаю Бофора! И я тоже играл роль жертвы, так что имею полное право называть его идолом.

— Это вы-то — жертва?

— Да, я! — важно сказал Ролан.

— Вы тоже пели герцогу романсы?

— Нет. Я читал герцогу одну из глав мемуаров.

— И как?

— Аплодисменты! — гордо сказал барабанщик, — А что до очаровательного косноязычия, то… сымпровизировать стиль Бофора гораздо труднее, чем усвоить жаргон морских волков или жеманный стиль великосветских салонов. Ну, мир, Анри? В мои намерения не входило даже косвенным образом оскорбить Бофора. Клянусь, у меня и мысли не было! И тени мысли!

— Я вам верю, — улыбнулся Анри, отвечая на рукопожатие барабанщика.

— Итак, любовные и военные победы герцога де Бофора…

Анри жестом остановил друга.

— Об этом мне известно не меньше вашего, Ролан. И подвиги генералов во славу Марса и Амура меня не интересуют.

— Хорошо, оставим важных, переходим к Пиратам. Там главенствовали те же темы — женщины и война. Но несколько в ином ключе.

— Понимаю. Меньше лирических воспоминаний, больше похвальбы и цинизма.

— Вы близки к истине. Но тут всю компанию забалтывал господин де Невиль. Вас интересуют любовные дела барона де Невиля?

— О любовных делах барона де Невиля знает последняя парижская кошка, в обществе которой сей господин удирал по крышам от разъяренных мужей. Я лучше бы тогда послушал о любовных делах нашего Вожака.

— Увы, тут мне сказать нечего. Если я процитирую реплики господина де Бражелона, столь же остроумные, сколь циничные, вы, Анри, с вашей чувствительностью и мечтательностью и вовсе его возненавидите.

— А вы восхищаетесь циничными репликами господина де Бражелона?

— Но если смешно! — простодушно сказал Ролан.

— Возможно, — раздраженно проворчал Анри / ценной информации выудить не удалось: барабанщик говорил давно известные вещи /, — возможно, я преувеличиваю недостатки этого господина…

— Недостатки? — бросился на защиту барабанщик, — С каких это пор остроумие стало недостатком?

— С каких это пор цинизм стал достоинством?

Ролан замялся: ему нечего было возразить. Анри удовлетворенно усмехнулся.

— Его светлость герцог, направляясь к своей компании на полуюте… тут я уточню, Анри, я допустил неточность, сказав, что герцог разместился на юте. Это не совсем верно. Полуют — это возвышение, где…

— Ют, полуют, я понял! Кормовая надстройка, где оркестр и фонари с резным барьерчиком!

— Совершенно верно. Итак, его светлость герцог, да хранит его Господь, застукал наших героев, когда они руководили такой важной операцией, как извлечение из трюмного люка бочки пива. Все внимание Пиратов было приковано к бочке. Моряки достали бочку и покатили к грот-мачте. Там уже обосновался господин Гримо со своим саквояжем.

— Они и старичка спаивают?

— Ну что вы! Старичок ведет трезвый образ жизни. Но у старичка золотые руки, и за считанные минуты Гримо ввернул в бочку кран. Бочка-то была закрыта. А наша публика любит комфорт. Бочка здоровенная, диаметром примерно…

— Не интересует меня диаметр! — взвыл Анри, — Видел я эти бочки!

— Бочка, установленная возле грот-мачты, бездонная, можно сказать, с краном — пей — не хочу! Гримо повернул кран, и компания заорала: 'Есть! ' и пиво, пенясь, полилось в подставленные кружки. Первая кружка досталась старикану. И матросов угостили — они оказали услугу пассажирам в свое личное время, во время работы они не пьют. Гримо, заметив герцога, громко кашлянул и сделал знак своему господину.

Все замерли с кружками в руках. Последовало вежливое приветствие. Де Невиль протянул герцогу кружку:

— Выпейте, монсеньор, на такой жаре пиво — то, что надо.

Бофор залпом осушил кружку… емкостью, наверно, с литр…

— Он меня убьет со своими диаметрами и емкостями, — проворчал Анри.

— Если я назвал емкость кружки, то это характеризует Бофора как человека, умеющего пить.

— Как любителя пива, — фыркнул Анри, — Фи!

— Отменное пиво, — заметил герцог, вытирая усы и велел матросам установить такую же бочку на полуюте.

А потом герцог нахмурился и поманил к себе виконта и барона. Те подошли, я сказал бы, с опаской.

— Я вас почти не вижу, господа, — недовольным тоном сказал Бофор.

— Монсеньор, — тоскливо сказал де Невиль, — Если вам угодно приказать, чтобы мы находились при особе вашей светлости, мы подчинимся.

И он вздохнул. Очень жалобно.

— Да, монсеньор, — с кротким видом сказал Бражелон.

— Очень мне нужны ваши кислые рожи! — фыркнул герцог, — Можно подумать, вас тащат на каторгу, а не на обед с шампанским! Я вижу, общество этих повес вам больше нравится.

Лица, именуемые повесами, и я в том числе, сидели на ковре, и пикнуть не смели при адмирале.

— Ладно, — смягчился герцог, — Гуляйте, пока я добрый. Но запомните, господа, там, за морем, я вас не отпущу от себя ни на шаг.

— Там, за морем, я и сам ни на шаг не отойду от вашей светлости, — торжественно заявил де Невиль, — поскольку я в ответе за вашу драгоценную жизнь, и охранять вашу светлость — мой первейший долг.

Бофор усмехнулся и напоследок заявил:

— А моего приятеля Гримо я от вас забираю. Старина, собирай свой саквояж! Этот молокосос де Невиль прав — на такой жаре холодное пивко — то, что надо!

Гримо последовал за герцогом на полуют, а повесы чесали затылки.

— Нехорошо получилось, — вздохнул де Невиль, — Похоже, милый герцог обиделся.

— Увы, — вздохнул виконт, — Не хочется быть свиньей в глазах милого герцога. Он к нам со всей душой, а мы…

— Это так, но отбывать повинность с его тупыми генералами, это действительно…

— Каторга! — дружно сказали Пираты.

— Так и следи, чтобы не ляпнуть что-нибудь. Да что мы, не свободные люди? Что мы, не имеем право расслабиться? — вещал де Невиль, — Ну что ты молчишь, виконт?

— Облом получился, — сказал виконт.

— Облом? Здорово ты это сказал!

— Это не я. Мольеровское словечко. Из комедии 'Докучные' .

— Стой, я что-то не припомню. Я ж видел в Во эту комедию. Там одному малому на протяжении всей пьесы надоедают всякие придурки. Та самая?

— Та самая.

— Я ржал, как добрая лошадь! Но ты-то откуда знаешь? Ведь в Во была премьера комедии Мольера.

— Я читал комедию в рукописи, — пояснил виконт, — И слово это мне понравилось. Оно соответствовало моему настроению.

— Вы знакомы с Мольером? — спросил Шарль-Анри.

— Портос. Это был его прощальный подарок.

И тут, Анри, ваш покорный слуга, до сих пор скромно сидевший в уголке, позволил себе вмешаться в беседу. Вернее, не в уголке, а в сторонке, какие на шканцах уголки!

— Не будете ли вы так любезны процитировать более подробно? — попросил я, — С контекстом.

— С контекстом так с контекстом, — согласился виконт. — Извольте. Это реплика тупого охотника, что-то вроде:

''Не хочешь ли охотиться вдвоем, но там, где нам такой не встретится облом?

И я записал цитату из Мольера! — важно сказал барабанщик.

— А сами то вы видели эту комедию? — спросил Анри.

— Не только видел, сам в ней участвовал. Я играл мальчика с пращой!

— Фрондера?! — воскликнул Анри.

— Да! — гордо сказал барабанщик, — Хотя моя роль была без слов, прыгая по сцене театра Фуке, я мысленно повторял слова 'Фрондерского ветра' — о чем, конечно, и не подозревала аплодирующая высокопоставленная публика, включая короля с его семейством. Я же сбежал от короля после событий в Во. А вы не видели? Много потеряли! Занятное было зрелище!

— Не так уж много, — задумчиво сказал Анри. 'Скорее всего, интересующая меня персона на празднике в Во не присутствовала. А без него — зачем мне Во? ' — и, улыбнувшись своим мыслям, шевалье де Вандом сделал свой вывод из рассказа бретонца о бочке с пивом.

— Ролан! А теперь мой комментарий к вышеизложенному, вы позволите?

— Конечно, дорогой друг! Говорите!

— Бофор… Насколько я знаю милого герцога, а я смею утверждать, что хорошо знаю его светлость… он в душе такой же мальчишка и повеса. Среди его генералов есть действительно… тупые, как справедливо заметил барон де Невиль. Чего стоят некоторые из них, герцог понял еще во времена Фронды. Ему их общество наскучило, герцог любит молодежь, но — положение обязывает — и он, адмирал, вынужден с ними ежедневно общаться по долгу службы. А, в сущности, это те же Мольеровы докучные.

Ролан вытащил свою записную книжку и выпалил две цитаты:

"Где только мы живем! Куда не повернись, столкнешься с дураком!"

"О Боже, под какой звездою я рожден, что в жертву каждый час докучным обречен!"

Анри кивнул головой, не уточняя источник, из которого бретонец почерпнул мольеровские премудрости, но слова первого комедиографа Франции запали в его сознание.

— Поэтому Бофор душой с этими шалопаями и повесами и даже им немного завидует. Потому что Бофор всегда останется в душе мальчишкой. Хотя вынужден играть роль респектабельного господина. Не будь Бофор таким, не стали бы вы барабанщиком. И всего этого путешествия не было бы. Да и его генералы лет двадцать назад, были не солидным важными господами, а беспечными мальчишками. Только Бофора время не изменило…

— А вы можете представить, Анри, что лет этак через двадцать наши Пираты станут респектабельными господами и важными персонами? — расхохотался Ролан.

— Эти шалопаи? — фыркнул паж, — Очень сомневаюсь.

— Генерал де Невиль — как вам это понравится?

— Генерал де Невиль! — захохотал паж, — Это просто ужасно! Это так не вяжется с Оливье…

— А герцог де Бражелон, как звучит, здорово?

— Ужасно звучит! — сказал Анри, — Я не комментирую. И так ясно. Но вы поняли хоть отчасти Бофора?

— Я готов пожертвовать собой ради герцога и прочесть ему и его генералам новую главу моих мемуаров, — сказал Ролан, — Но Пираты на такое самопожетрвование не способны.

— Да, наверно, — кивнул паж.

— Серж де Фуа выразил общее мнение, высказав предположение, что какой-то идиот нас всех подставил, наболтав герцогу о короле Ричарде Львиное Сердце, его склонности к песням и балладам, и наш славный герцог решил поиграть в короля Ричарда, заведя собственных трубадуров. Вроде Бертрана де Борна при короле Ричарде.

— Вот уж нет! Ужасный человек! Война и война, ни на волос милосердия! Не должен быть таким рыцарь!

— Я тоже не являюсь поклонником творчества Бертрана де Борна, — заметил Ролан, — И меня отталкивает его жестокость. Настоящему рыцарю так же свойственно милосердие, как и мужество. Как бы вы меня не попрекали военным психозом.

— Вы не совсем безнадежны, — засмеялся Анри, — Из вас получится рыцарь, я хотел сказать — мушкетер!

— Хотелось бы, — вздохнул Ролан, — Но вы поняли идею?

— Я понял идею, — кивнул Анри, — А Бофор в доблести и благородстве — клянусь честью! — не уступит Ричарду Львиное Сердце, увы, в стихосложении первенство остается за королем Англии.

— И тогда Гугенот повинился, что это он наболтал герцогу всякой всячины о короле Ричарде, считая это простой дорожной болтовней, ни к чему не обязывающей. Все это закончилось тем, что Пираты перешли на более крепкие напитки и через некоторое время почти все храпели, и я возвращаюсь к тому, с чего начал — я завладел почти не пьяным господином де Бражелоном, и он любезно проинформировал меня о парусном вооружении 'Короны' . Мы уже разобрались с парусами и заговорили о частях палубы — шкафут, шканцы…

Анри завыл, и Ролан замер на полуслове.

— …и тогда к нам подошел помощник капитана, господин де Сабле. Мы все обменялись приветствиями.

— Присаживайтесь, сударь, — пригласил де Бражелон, — Пива хотите?

— Благодарю, виконт, вы очень любезны, но я на службе, — сказал помощник капитана и уселся с нами на ковер.

— А я думал, вы скажете "пришвартовывайтесь' , — иронически заметил де Сабле.

Виконт цедил свое пиво, прислонившись к бочке и насмешливо поглядывал на помощника капитана. А господин де Сабле из тех, кто за словом в карман не лезет. Я это заметил, еще когда он к художнику придрался. Люк Куртуа поставил этого молодчика на место своим художественным профессионализмом.

— Свет теплый, тени холодные, — кивнул Анри, — Ну а виконт?

— А виконт — этакой ледяной учтивостью.

— О! Это он умеет!

— Он допил свое пиво, поставил кружку и сказал с чисто великосветской развязностью, словно находился не на палубе корабля, а при Дворе Его Величества: 'Я не позволил бы себе злоупотребить морским жаргоном в присутствии такого профессионала как вы, господин де Сабле!

У помощника капитана вытянулась физиономия. Несколько секунд он соображал, комплимент это ему лично как профессионалу или затаенная насмешка, так как молодой господин де Сабле не производил впечатление опытного морского волка, и это было его, если не ошибаюсь, второе плаванье. По возрасту, он был на несколько лет моложе Пиратов. Как и мы, разомлевший от жары, он снисходительно посмотрел на мирно храпящую компанию, и все-таки искушавший его черт показал свои рога.

— В самом деле? — спросил де Сабле, — Я сегодня от этого господина такой вздор, что, когда я процитировал нашим изречение барона де Невиля, все чуть в воду не попадали от смеха.

— Что-то я не помню, — лениво заметил виконт.

— Я вам напомню. Ваш друг изволил сказать: "Отдать шканцы!

— А-а. Это он шутил. Юмор у него такой. Ролан!

Я понял, что мне надо поддержать престиж нашей славной пиратской компании и прокомментировал фразу барона как шутку:

"Шканцы, сударь, это место, где мы с вами сейчас находимся, верно? А надо говорить "Отдать швартовы", не так ли?

— Видите, — холодно заметил виконт, — Даже наш малыш Роланчик правильно употребляет морские термины, не так ли? Это была шутка. Мой друг только шутил.

Вредный де Сабле недоверчиво покачал головой.

— Но я собственными ушами слышал из его уст такую же нелепость насчет парусов! Ваш друг путает бизань и гафель.

— Кошмар какой-то! — «ужаснулся» виконт, — О, несчастный! И вы хотите вздернуть его на ноке рея, господин де Сабле?

— Пусть живет, — великодушно сказал де Сабле, смеясь, — Он еще путает галеон и гальюн! "Наш гальюн несется под всеми парусами".

И мы засмеялись.

— И все-таки это была шутка, — все тем же ленивым тоном продолжал виконт, — Такую глупость сказать ничего не стоит.

— Ну-ка, ну-ка, — оживился де Сабле.

— Сейчас, — сказал виконт, потянулся за пивом, и, нацедив себе пивка, в приветственном жесте поднял кружку, учтиво кивнув помощнику капитана, ваше, мол, здоровье, отхлебнул пивка… Видимо, он затягивал паузу, пока пил пиво, чтобы сымпровизировать что-нибудь такое тупое морское…

— О, паузу держать он умеет, это уж точно! И что? Что он сказал?

— О Анри, увольте! Это было длиннющее повелительное предложение типа команды с таким нелепым нагромождением морских терминов от 'крутого бейдевинда' до наименования каких-то Бог весть, каких заумных парусов, и все вместе представляло такую кашу, что де Сабле громко расхохотался и пришел в полный восторг. Понимаете, если бы Мольер писал морскую комедию — такое мог бы придумать только Мольер, я вам точно говорю!

— И вы это придумали вот так сразу? — вытаращил глаза де Сабле.

— А что в этом особенного? — небрежно заметил виконт, — Сущий пустяк!

— Да вы наш человек, сударь! Повторите, сделайте одолжение! Но даже со второго раза я не смог запомнить заковыристую морскую фразу, которую наш Пиратский Вожак произнес с интонациями… я сказал бы, напоминающими площадную ругань какого-нибудь армейского сержанта в захолустном гарнизоне.

Помощник капитана зааплодировал, а виконт пробормотал:

— Видите, мы не такие и профаны, — и снова жест в мою сторону, и я выдал все, что успел узнать о парусах нашей 'Короны' . Я понял игру нашего Вожака — если даже малек знает паруса флагмана, то де Невиль, возглавляющий охрану адмирала, тем более.

— А мне это напоминает, когда детей на Рождество или в какой-нибудь праздник заставляют декламировать стишки или приветствовать коронованных особ, — сказал Вандом, — Простите, я не хотел вас обидеть, я только вспомнил, как часто мне приходилось декламировать стишки и приветствия… А что помощник?

— Помощник сказал: 'Молодец, малек, где ты так нахватался? ' Тут я решил, что надо воздать добром за добро и показал помощнику капитана свое наглядное пособие, указав автора. `'Вот мой учитель' ,- сказал я.

— Вношу поправку, — заметил виконт, — Наш общий учитель — капитан.

— И все-таки, позвольте полюбопытствовать, откуда вы знаете все эти тонкости? Вопросы, которые вы задавали капитану насчет управления вашей яхтой, в самом начале путешествия, уже говорят о многом.

— Так, читал кое-что, — лениво заметил Пиратский Вожак.

Анри прошептал:

— Узнаю стиль де Бражелона.

— Какой такой 'стиль де Бражелона' ? — спросил Ролан, — Объясните, может, и мне пригодится!

— Вы так не сможете, дорогой Ролан. У вас свой стиль, господин малек, и вовсе не нужно подражать пиратскому Вожаку.

— А все-таки, объясните!

— Объясню, зная вашу… настойчивость, вы же все равно не отстанете! Цитата из неопубликованной комедии Мольера, или из шекспировской трагедии — на английском, морская длинная фраза, — виконт производит эффект — и все разевают рты, пораженные эрудицией господина виконта, а он насмешливо улыбается и снисходительно роняет: "Пустяки".

— Да-а-а, — протянул Ролан, — Это здорово. Это круто! Но у меня так не получится.

— Это надо уметь, — повторил Анри, вздыхая, — Но когда вы доберетесь до де Невиля, сколько можно говорить об этом хвастуне? И не возражайте, господин малек, я уверяю вас, что скромность нашего Вожака напускная, это не что иное, как затаенная похвальба. И это тоже надо уметь!

 

5. ТИП ДОКУЧНОГО, ЗАБЫТЫЙ МОЛЬЕРОМ

— А де Невиль заворочался и забормотал во сне что-то вроде: 'Сдавайтесь, уроды… ' — видимо, барону снились кошмары.

— Допился, — фыркнул де Сабле.

— Бывает, — с пониманием заметил виконт, — Может, ему снятся фрондерские войны нашей юности.

На это помощник капитана не нашелся что сказать. Но де Невиль заорал уже громче:

— Ложитесь в дрейф, суки неверные! По коням, ребята!

— На фрондерские войны это непохоже, — усмехнулся де Сабле, — Ваш дружок допился уже до белой горячки. По морю — на конях?!

— Бывает, — опять сказал виконт, — Я его успокою.

Он потряс за плечо пьяного барона и сказал ему в самое ухо:

— Спокойно, командир, атака отбита. Мы победили!

Де Невиль моментально успокоился. Он продолжал спать уже без возгласов. И тут де Сабле произнес свою сакраментальную фразу:

— Виконт! Вам не надоело играть роль доброго пастыря для этих пьянчужек?

— Очень надоело, — искренне сказал виконт, — Но что поделаешь? Они ведут себя как дети.

— И в пиратов играют как дети.

— Может быть, может быть, — сказал виконт, — Есть нечто детское во всей этой затее. Но, в сущности, игра еще не началась. Это, как говорится в детских сказках, присказка. Сказка впереди, — и он махнул рукой в сторону носа корабля.

— А сейчас вы присматриваете за ними, как гувернер, — усмехнулся де Сабле, — А ведь они вам порядком надоели, ваши поддатенькие дружки.

— Да нет, — спокойно возразил виконт, — Очень славная компания. Они меня даже развлекают… иногда. Честно говоря, господин де Сабле, — добавил он с грустной миной, — Уж лучше с ними, чем с собой наедине.

Каким бы язвой и зубоскалом не был де Сабле, у него хватило такта оставить без комментариев последнюю реплику виконта.

— Что ж, пасите своих заблудших овечек, добрый пастырь. Если что, зовите меня, я буду неподалеку.

— Не беспокойтесь. Я справлюсь. Удачной вахты, господин де Сабле.

— А вдруг? — сказал де Сабле, — Этот миньон, — последовал пренебрежительный кивок в сторону Оливье де Невиля, — того гляди опять проснется, оседлает 'морского конька' и завопит свою несуразицу.

Де Сабле собрался уходить, но де Бражелон задержал его.

— Минутку, — сказал он помощнику капитана довольно резким тоном, — Задержитесь, пожалуйста, сударь!

Де Сабле удивленно посмотрел на него. Удивленно, и, я сказал бы, немного испуганно, потому что в синих глазах виконта вспыхнули огоньки гнева!

— Что с вами, дорогой виконт? — спросил де Сабле.

— Ваше счастье, любезный господин де Сабле, что Оливье спит и не слышит, как вы его только что назвали. Сударь, вы отдаете себе отчет в своих словах?

— А что я такого особенного сказал?

— Мне повторить? Думаю, не стоит.

— Вы обиделись за своего друга?

— Я знаю Оливье лет десять, если не больше. Мы воевали за Францию совсем мальчишками. Подростками, можно сказать. Вот такими, как наш барабанщик.

— Да, вы говорили. Фрондерские войны.

— Вот именно. Как же вы можете называть миньоном человека, который сражался, и за вас, господин де Сабле, когда вы еще пешком под стол ходили?

— Я не знал этого, виконт. Просто у меня сложилось такое впечатление. Эти кудри, эти кружева.

Виконт этак сердито тряхнул кудрями и расправил кружево на отворотах своих светлых легких ботфорт.

— У меня тоже кудри и кружева, так я что, выходит, тоже миньон?!

— О нет! — воскликнул де Сабле.

— Кудри, кудри. Мне их, кстати, никто не завивает. Сами такие, от природы. А вы думаете, мой Гримо бегает за мной со щипцами? Так, что ли?

— О нет!

— А кружева… Так, старые тряпки донашиваем.

Де Сабле промолчал. Он знал что почем, и знал цену 'старым тряпкам' . Но он не хотел злить Бражелона.

— Мальчиков из Фонтенбло мы еще кой-как пережили, но миньоны — это уж слишком!

— Слова не скажи, — прошептал де Сабле, — Вас уже давно никто не называет мальчиками из Фонтенбло. В шторм вы все показали себя с самой лучшей стороны. Успокойтесь, виконт, я не ищу ссоры ни с вами, ни с вашим другом. Я ляпнул, не подумав. В одном только вы не совсем правы — я не настолько моложе вас, чтобы ходить пешком под стол, когда вы с вашим другом принимали участие во фрондерских войнах.

— Я преувеличил, согласен, — смягчился виконт, — Хорошо. Будем считать, что вы ничего не сказали. Я ведь тоже не нарываюсь на ссору.

Он протянул руку помощнику капитана. Де Сабле пожал ему руку и продолжал оправдываться:

— Я иногда люблю пошутить. И от себя скажу, если вы обиделись, что я назвал вас добрым пастырем и сравнил с гувернером, это я не со зла! А мне показалось, что вы все-таки немного обиделись. Поверьте, виконт, я не хотел. Простите, если что не так.

— Знаете что? — задумчиво сказал виконт, — Очень-очень давно…можно сказать… в другой жизни… и недавно — если считать по календарю, мой закадычный друг мог наделать непоправимых глупостей. Некий подлый субьект, я даже не считаю достойным в беседе с вами называть имя этого мерзавца, провоцировал моего друга на… безрассудства… Вот тогда я действительно смахивал на доброго пастыря, как вспомню свои проповеди.

— И вам удалось спасти заблудшую овечку… я хочу сказать — вашего друга?

— В общем-то, да. Все закончилось более-менее благополучно. Но наш недруг, или злой гений моего друга был в бешенстве, что его провокации проваливаются одна за другой, и он обозвал меня иезуитом с розгой.

— О ком это они? — спросил Вандом, — Кто этот безрассудный друг, и кто этот негодяй? Виконт так и не назвал имена?

— Де Сабле не настаивал. Но я-то понял сразу, о ком речь. Друг — граф де Гиш, а негодяй — де Вард. Это когда мы из Гавра в Париж путешествовали в свите принцессы. Я ж там тоже был, шнырял повсюду. Вас интересуют подробности?

— Раз это было в другой жизни, расскажете как-нибудь в другой раз. Я почему-то так и подумал.

— …Де Сабле рассмеялся.

— Ну, нет, сударь! Видно, этот сукин сын вас совсем не знал! На иезуита, а тем более с розгой вы нисколько не похожи! Я не так давно знаком с вами, но уверен, что вы не из тех, кто действует иезуитскими методами!

— О да, — сказал виконт с оттенком легкого презрения, — Иезуитский орден — это не по мне.

— Я скорее сравнил бы вас с каким-нибудь старинным героическим тамплиером, если бы они в наше время еще существовали.

— Весьма польщен таким сравнением, — улыбнулся виконт, — А почему, позвольте спросить?

— По разным причинам. Но, кроме всего прочего, вы пьете как тамплиер.

— Вот как?

— Я хочу сказать — пьете и не пьянеете. И, если задуматься над поговоркой пить как тамплиеры, это, по-моему, не значит 'вдрызг' , а совсем другое. И во времена тамплиеров значение было противоположное современному, я уверен!

— Да? Новая трактовка? Это даже интересно. Поясните свою мысль.

— А вы задумайтесь. Все сходится. Тамплиеры пили вино, оно входило в их повседневный рацион, пили — но не теряли человеческого облика, пили — но всегда были готовы к бою с мусульманами и защите мирных путешественников!

— Но не были готовы к предательству со стороны короля Франции, — сказал де Бражелон этак отрешенно.

— Увы, — вздохнул де Сабле.

— Увы, — повторил и виконт, — Ох уж этот урод Филипп Красивый!

Но эту их уже дружескую беседу прервал новый возглас барона де Невиля. Он открыл глаза и пробормотал:

— Где я?! О, дьвольщина! Мне такой сон приснился!

Он повернулся на бок, потянулся, пробормотал:

— У нас еще осталась выпивка, Рауль?

— Бочка пива.

— А п-п-покрепче?

Бражелон переглянулся с помощником капитана. Тот прошептал:

— А все-таки ваш друг не умеет пить по-тамплиерски.

— Все, — сказал виконт, — Только пиво.

— Черт! — сказал де Невиль, — Башка трещит. А кто это сказал, что я не умею пить по-тамплиерски?

— Тебе приснилось.

— Не-е-ет, я слышал… Это вот он сказал. Юноша!

— Это вы мне, сударь? — обиженно спросил де Сабле, — Я что-то вас плохо понял, может, вы к вашему барабанщику изволите обращаться?

— Нет, юноша, я обращаюсь именно к вам. Я что-то не так сказал? Разве вы девушка?

Де Сабле начал краснеть. Такое обращение казалось помощнику капитана в лучшем случае обидным. Но барон де Невиль, похоже, завелся.

— Рауль, старина, правда, нет ничего крепче пива?

— Да ты и так нагрузился по самую ватерлинию, — иронически сказал старина Рауль.

— И даже выше ватерлинии, — обиженно заметил де Сабле.

— Вздор! — заявил де Невиль, — Но я хочу потолковать с этим мальчуганом.

— Это вы опять мне? — не скрывая возмущения, воскликнул молодой офицер.

— Вам, дитя мое, именно вам! А вы опять подумали, что я обращаюсь к барабанщику? Так вот, мальчик, заруби себе на носу. На своем курносом носу! Я не знаю, как пьют тамплиеры, но я знаю, как пьют мушкетеры! Я пью по-мушкетерски. Да, черт возьми, Рауль, неужели мы все выпили, и ничего не осталось?

— Только пиво. А чем тебе пиво не нравится? Ты же сам его рекламировал Бофору.

— Ну, пиво, так пиво.

Оливье доплелся до бочки, нацедил себе полную кружку, даже через край. Кран он, конечно, забыл завернуть, что пришлось делать мне со всей возможной поспешностью. Но, хотя барон вроде бы спокойно пил пиво, я почувствовал, что назревает конфликт, судя по тому, как насупился де Сабле, до пробуждения барона веселый и доброжелательный. Виконт тоже это понял. Не успел Оливье открыть рот, виконт спросил его, что же все-таки ему снилось такое ужасное. Вопрос был задан как нельзя более вовремя, и барон стал перессказывать свой дурацкий сон…

— Что же вы замолчали? — спросил Анри.

— Анри, друг мой, я не знаю, как вам рассказывать сон барона… чтобы вас… не обидеть.

— Барону снились какие-нибудь непристойности?

— Вовсе нет. Но я затрудняюсь передать в своем рассказе речь господина де Невиля.

— Почему?

— Анри, насколько я вас знаю, вы, с вашей ангельской душой, с вашей скромностью, даже, я сказал бы, невинностью…

— Но Ролан, какая связь между сном Оливье и моей ангельской душой?

— Творческая дилемма, — серьезно сказал Ролан, — Или я вам рассказываю сон Оливье без купюр, так или примерно так, как он нам его рассказывал, или редактирую его для вашего восприятия. Но тогда будет не так живо, не так колоритно, не так художественно.

— Если вы считаете, что ругательства и непристойности, которыми украсил свой пьяный бред барон де Невиль, придадут рассказу художественность, я согласен на вашу редакцию.

— Хорошо, — согласился Ролан, — Я буду кашлять в тех местах, где Оливье выражался слишком крепко.

— Я не замечал до этого путешествия, чтобы Оливье сквернословил, — заметил Анри де Вандом, вспомнив галантного кавалера, каким знали в высшем обществе барона де Невиля.

— Да и я давно знаю Оливье. Можно сказать, с детства. Мы же с ним земляки. И я готов поклясться на библии, что господин де Невиль честный человек и благородный дворянин. А сегодня он перепил. Но такая беда может случиться со всяким.

— Не со всяким, — убежденно сказал Анри, — Со мной не может! Я пью только шампанское и то понемногу.

— А я пиво, — сказал Ролан, — Тоже немножко. Шампанское слишком дорогое вино. Вот когда напишу мемуары, издам их, заработаю кучу денег, тогда буду пить шампанское сколько захочу! Впрочем, к тому времени я, надеюсь, совершу какой-нибудь блистательный подвиг, и меня примут в мушкетеры! Д'Артаньян меня знает. Он обещал. 'Подрасти немножко, малек' , — так сказал господин Д'Артаньян, когда мы с ним возвращались из Шайо, когда туда сбежала от короля Луиза де Лавальер.

Вандом подумал, не уточнить бы детали, но, нахмурясь, промолчал.

— А мушкетеры пьют шампанское — хоть залейся! И денег у них немерено.

— В этом я сомневаюсь, — скептически заметил Анри.

— В чем? В моих словах?

— О! В том, что вы совершите что-нибудь героическое, Ролан, я не сомневаюсь. И в том, что мемуары напишете. Я сомневаюсь в том, что господа мушкетеры сказочно богаты. Они просто создают такое впечатление. Это традиция такая. Так повелось. А сами порой без гроша за душой, но разыгрывают богатеев так умело, так по-гасконски, что сам Фуке покажется нищим рядом с людьми господина Д'Артаньяна. Но стоило ли тогда вам бежать от короля!

— Стоило, Анри, еще как стоило! Но — вернемся к нашим баранам.

— Давно пора, — сказал Анри, — Я сам верю в вещие сны, и мне интересно знать, что за сон такой приснился барону.

– 'Снилось мне, — заговорил барон, наполнив пивом новую кружку и время от времени делая мощный глоток, — снилась мне вот эта самая палуба. Все вроде идет своим чередом, тихо-мирно. И вдруг, откуда не возьмись — корабль! Больше нашего! Да-да, больше, не ухмыляйтесь, юноша, я вам точно говорю! Пушки свои — кхм! — 'разэтакие' на нас нацелили, уроды — кхм! — «разэтакие»! Наши, как увидели, столпились все у борта, а вражий корабль подошел к нам совсем близко… ' Барон отхлебнул пива и продолжал с самым серьезным видом: 'А потом вышел их начальник, в чалме, рыжебородый такой бычара…

— Сам Барбаросса, не иначе, — усмехнулся де Сабле.

— Вы угадали, юноша, — важно сказал барон, — это был не кто иной, как разтакой-разэтакий сукин сын Барбаросса, главарь этой — кхм! — разтакой пиратской шайки. Он поднес рупор ко рту и заорал нам:

— Сдавайтесь, необрезанные паписты!

— Сдавайся сам, обрезанный ишак! — заорал я в ответ' . Мы все расхохотались, и тогда барон…

— Минутку, — прервал Анри барабанщика, — Что такое "необрезанный"?

— Разве вы не знаете? — удивился Ролан.

Анри покачал головой. Ролан фыркнул.

— Вы скажете, что у меня нет чувства юмора, но я не понимаю, что в этом смешного, и почему вы все смеялись? Они что, нам головы хотели отрезать?

— Нет… не головы…

— Это опять какая-нибудь непристойность? — начал догадываться смущенный Вандом.

— Не знаю даже как сказать… У мусульман есть обычай…

— Я знаю: они верят в Аллаха, не едят свинину и не пьют вина. И содержат женщин по нескольку сот душ в своих гаремах. И еще какие-то особые приметы… помнится, об этом была речь. Полумесяц в виде татуировки.

— Вожак шутил тогда, Анри, а вы так и не поняли! Что ж, объясню вам, чем отличается необрезанный папист от обрезанного ишака.

Но, едва Ролан приступил к объяснению, как Анри де Вандом, вспыхнув до корней волос, заткнул уши указательными пальчиками и затряс головой, завопив:

— Прекратите вашу похабщину, Ролан! Слышать ничего подобного не желаю!

Барабанщик вытаращил глаза.

— Да-а-а, Вандом, — только и сказал он, — Шли бы вы в монахи. Там вам самое место. Дайте обет целомудрия и ходите, потупив глазки, увидев декольтированных женщин.

— А вы пялились на декольтированных дам?

— Воспитанные люди не пялятся на декольте, а посматривают… украдкой. И право, было на что посмотреть! Чем больше я вас узнаю, тем больше дивлюсь на вас.

— Чему вы дивитесь?

— Что в наше время может быть такой агнец, как вы, Анри де Вандом.

Анри вздохнул. Нечто подобное уже говорил герцогине де Бофор ее Шевалье.

— Не отвлекайтесь. Возвращайтесь к повествованию.

– 'А капитан наш стрелять по ним не мог, — продолжал барон, — Потому как, сказал капитан, это корабль-призрак. Призрак-то призрак, но этот призрак приближался с угрожающей быстротой. И эти — кхм, кхм — мусульмане издавали угрожающие вопли… Тут, дорогой Анри, я воздержусь от перессказа угроз мусульман в наш адрес, а то вы опять назовете нас всех пошляками…

— Конечно, Ролан, — пробормотал Анри, — Мне этого не понять! Итак, вражий корабль приближался…

— Да, — кивнул Ролан, — "Вражий корабль приближался. И мусульманские пираты уже готовились к абордажу. Тут наши лошади разнесли свои стойла и вырвались на палубу. Вот тогда я и крикнул вам всем: "По коням, ребята!" Мы в один миг взлетели в седла, и когда враги приблизились к нам на расстояние, достаточное для прыжка, корма вражьего корабля мелькнула под нашим бушпритом, мы пришпорили наших скакунов и перемахнули с нашей палубы на палубу их — кхм-кхм — посудины! Что тут началось! А рыжебородого урода я зарубил! Победа была полной. А потом откуда-то издалека я услышал, как ты сказал мне, что бой окончен' .

— Забавная сказка, — сказал виконт снисходительно, — Какие только глупости не снятся людям!

— Тупая сказка, — проворчал де Сабле, — Корабль-призрак, прыжки с корабля на корабль. Разве ваши лошади возьмут такой барьер! Меняйте курс, барон де Невиль, пока вы не свихнулись окончательно.

— Молодой человек, — небрежно вымолвил де Невиль, — Чем попусту болтать, лучше бы послали своих матросов за выпивкой.

— Не дождетесь, господин де Невиль. Пейте пиво, чем вам не выпивка?

— Да разве это выпивка? Ну, тогда я сам пойду! Где у вас ямайский ром? — барон встал, покачиваясь.

— Сядь, дурень! — прикрикнул Бражелон.

Барон шмякнулся у бочки.

— Ну, ты чего, дружище? Я тебя когда-нибудь толкал? Нет, ты скажи, я толкал тебя? А чего же ты тогда толкаешься? Я ж мог упасть и удариться головой. Ты, Бражелон, ты негодяй!

Тут я не удержался от смеха: слова барона напоминали лепет обиженного ребенка.

— Это похоже на ссору малышей в песочнице, господин виконт, — сказал я Бражелону, — 'Я тебя толкал?

— Ты! Малек! Ты! Свинья! Ну, ты, свинья, ну, ты, малек, — завелся барон.

— Да уж, — смеясь, сказал виконт, — Ужасный ребенок. Но этот ужасный ребенок из нашей песочницы, и мы его сейчас успокоим. Мы, бяки такие, обидели нашего пай-мальчика. Но пай-мальчик будет спатеньки. Как все эти милые детки.

— Отстань! — огрызнулся барон, — Не хочу я спать!

— Ну что с ним делать прикажете, — вздохнул виконт, — В него словно бес вселился.

— Так изгоните беса, виконт.

— Боже милостивый, я только этим и занимаюсь. Но это не так-то легко. Имя им легион. Слава Богу, что Оливье пропустил мимо ушей реплику господина де Сабле насчет лошади. Я испугался, как бы Оливье не вздумал доказать, что его лошадь может взять этот барьер, — он кивнул на борт корабля.

— Да, я видел, как вы вздрогнули. Но господин де Сабле не очень осторожен.

— Он просто не видел пьяного мушкетера во всей красе.

А де Сабле, как нарочно, язвительно сказал барону:

— Барон! У меня сложилось впечатление, что ваша кормилица частенько прикладывалась к бутылке с ромом и не раз вываливала вас из вашей люльки, когда вы были младенцем. Готов биться об заклад, головой вы ударились не раз в раннем детстве.

— Не стоит говорить такие вещи пьяному человеку, — предостерегающе заметил Рауль, но помощник капитана легкомысленно возразил:

— Да он же ни черта не понимает!

— Я не понимаю?! — возмутился де Невиль, — Все-то я понимаю! Я понимаю, что где-то поблизости шныряют мусульмане, и надо скорей заряжать пушки.

— Успокойте его, виконт! Он всех переполошит!

— Мусульман нет. Они тебе приснились.

— Это был вещий сон! Они вот-вот появятся! Они уже близко! Они рыщут где-то неподалеку! Нутром чувствую! А что там на корме? Красный флаг? Откуда он взялся?

— Уймись. Все на местах.

— Они прозевают пиратов, эти тупые морские свинки!

— Да замолчи же ты, несчастный! Все, кто нужно, на вахте. Мне не веришь, поверь профессионалу.

— Ох, господин Рауль! Это самая тяжелая вахта в моей жизни, клянусь Нептуном!

— Один тип Мольер забыл отразить в 'Докучных' , — пробормотал виконт, — Пьяного идиота.

— Видно, пьяницы не так докучали Мольеру, как нам с вами, — вздохнул де Сабле.

— Я полезу сам! — завопил де Невиль, — Вы все тут деградируете! И ты, Бражелон! Деградация полная! Ты когда-то был хорошим парнем, а сейчас ты, образно говоря, — дохлый кот! И ты, малек! Не скаль зубы, крысеныш! Все, я полез!

— Сядь! — заорал Бражелон.

— Я полезу… смотреть… пиратов! Уж я-то их не прозеваю, как ваши вахтенные! Я сразу заору: 'Тревога! К оружию!

— Сядь, тебе говорят!

Но недаром говорится, что пьяному море по колено. Барон забрался на канаты и потянулся к вантам.

— Вот, — сказал он, показывая на верхнюю смотровую площадку грот-мачты, — Туда полезу мусульман смотреть.

— Это неминуемая смерть, — прошептал де Сабле.

— Мы его не пустим, — сказал виконт, — Держите его!

Но даже втроем нам было не удержать разбушевавшегося барона.

— Слюнтяи! — завопил де Невиль, — Убирайтесь к дьяволу! Я полезу на верхотуру! Не мешайте! Чего пристали!

Де Сабле окончательно потерял самообладание.

— Гром и молния! — выкрикнул помощник капитана, — Слезай с вантов, пьяный ублюдок!

Де Невиль разинул рот. Бражелон зажмурился. Я так и сел на канаты — зная пылкий нрав барона, я понимал, что добром это не кончится. Барон спрыгнул на палубу, схватил де Сабле за его кружевное жабо, встряхнул изо всей силы и швырнул на канаты.

— Ах ты, щенок! — прорычал барон, — Да я тебя приколю к мачте! Где моя шпага?

Тут Бражелон, опомнившись от шока, сделал мне знак, и я поспешно спрятал шпагу барона за бочку с пивом. Де Сабле поднялся, оправил свое измятое жабо и спросил виконта:

— Что это он взбесился? Какая муха его укусила?

— Думать надо, что говорите и кому говорите, — сердито сказал виконт, — Я же предупреждал! Стойте здесь, я постараюсь все уладить.

А разъяренный барон все искал свою шпагу.

— Да куда же подевалась моя шпага, черт побери! — он пнул ногой пустую корзину, та отлетела аж к борту, — Ролан! Ты мою шпагу не видел, черт бы ее взял!

— Черт ее и взял, — только на это у меня и хватило ума.

— Одолжи мне твою шпагу, Рауль! На пять минут! Я заколю этого сучонка и верну в целости и сохранности.

— Вот еще! — презрительно сказал Рауль.

— Но я… — пробормотал де Сабле, — Но он назвал меня…

— Стойте там, где стоите и не приближайтесь к барону, — велел виконт, — Вы же понимаете, что вам нельзя драться с ним.

— Еще бы, — промолвил помощник капитана, — Я на вахте, и я в ответе за пассажиров и экипаж, а тут — дуэль! После подписанного всеми нами приказа! Но он хотел лезть на салинг, а я отвечаю за его безопасность. Если бы он разбился — а он наверняка разбился бы — что я сказал бы в свое оправдание? Кто меня стал бы слушать?

— Я тоже за него в ответе, — вздохнул виконт, — И еще — он мой друг.

— Ну, дай же мне шпагу, если ты мне друг! — орал де Невиль.

— Ни в коем случае, — и виконт добавил крепкое словечко, — Господин де Сабле погорячился.

— Я научу вежливости эту морскую свинку! Я ему не кто-нибудь! Я барон де Невиль! Потомок Делателя Королей, потомок Анны Невиль, самих Ланкастеров! В моем гербе — роза, а не полоса! Как он посмел!

— В данном контексте 'ублюдок' не означает 'бастард' , а всего лишь 'дурак' или что-то подобное. Господин де Сабле и не думал задеть честь благородных Ланкастеров. Не стойте как истукан, Сабле, подтвердите мои слова!

— Вы меня не поняли, потомок Ланкастеров, — сказал де Сабле, — Я назвал вас ублюдком, но мог бы назвать негодяем, сволочью, придурком — такие вот синонимы. Вас устраивает мое объяснение?

— П-правда? Рауль, это можно считать объяснением?

— Ну, мне-то ты можешь поверить? Ты у нас вообще божественного происхождения.

— Ага, сын Вакха, — прошептал де Сабле.

— Тс! — цыкнул виконт, — В бой идут последние резервы.

С этими словами он вытащил из-за канатов бутылку рома:

— Выпейте, Рыцарь Розы, да приснятся вам новые подвиги и толпы сарацин, убегающих от вашего победоносного меча.

— Давно бы так, — проворчал де Невиль и под байки и дурашливые тосты виконта прикончил добрую половину бутылочки. А потом повалился и заснул.

— Что теперь делать? — спросил де Сабле.

— Ничего, — спокойно сказал виконт.

— Не начнет. Я внушу ему, что все это приснилось. Постойте-ка!

Он нащупал пульс барона.

— Не помер бы с перепою, — испугался де Сабле.

— Жить будет, — сказал виконт.

— Вы в этом что-то смыслите?

— Тамплиеров, увы, уже нет, но госпитальеры-то еще остались, — пробормотал виконт.

— Вы имеете в виду Мальтийских братьев? Я хорошо знаю многих — мы же моряки, общаемся между собой.

— Я уже заметил, господин де Сабле, с вами есть о чем потолковать.

— Я рад, — улыбнулся де Сабле, — Но вас-то что объединяет с Мальтийскими братьями?

— Просто… интересно. Но об этом в другой раз.

— Если вас интересуют морские дела… я, право, за этим и шел… Как вы отнесетесь к тому, что я скажу…

— Так говорите.

— Не знаю даже, как начать… Этот ваш друг меня сбил с мыслей. Но я хочу вам предложить не только от своего имени, а от всех наших — оставайтесь с нами, на 'Короне' , в составе экипажа.

— С чего это вдруг?

— Шторм показал, что вы можете организовать людей, и все наши… и сам капитан…

— Шторм показал, что я еще салага, и на суше от меня будет больше толку.

Тут я вздохнул с облегчением. Я испугался, а вдруг виконт согласится на предложение де Сабле и останется на корабле! Что тогда будет с Пиратским Братством без Вожака?! Я не успел подумать, что согласие было бы предательством, но виконт уже благодарил помощника капитана и учтиво, но твердо дал отрицательный ответ.

— Позвольте выразить надежду, что к концу плаванья, если мы вернемся к этой теме, — заикнулся де Сабле.

— Ответ будет тот же, — сказал Рауль, и мне: — Что ты перепугался? Никуда я от вас не денусь! Господин де Сабле! Я прошу вас, очень прошу… об услуге, за которую я буду вам очень признателен.

— Может, когда захочет, сменить пиратский тон на дворянский, — усмехнулся Анри.

— Я к вашим услугам, дорогой виконт, — поклонился помощник капитана.

— Даже если это кое в чем нарушает морской устав? — спросил виконт.

— Выскажитесь, пожалуйста, более конкретно.

— Не говорите ничего капитану де Вентадорну. Происшествий не было. Пожалуйста!

— Но если барон начнет буянить… Я уж думал, не подключить ли дока Дюпона?

— С его внушающим ужас клистиром? Не надо. Вахта прошла нормально. Происшествий не было. Скажете так?

— Из уважения к вам, виконт. Если бы не вы, матросы связали бы голубчика и доставили бы прямехонько к нашему доку. Вы понимаете, что я не мог допустить, чтобы этот буян лез на салинг?

— Вы понимаете, что я не мог допустить эту дуэль? Для вас это катастрофа при любом раскладе. Вам это понятно, надеюсь?

— О да, — грустно сказал де Сабле.

— Дойди дело до поединка, вы убили бы его, а вы почти наверняка уложили бы беднягу Олиьве — он же на ногах не держался…

— Ваши полезли бы в драку с нашими. Могла начаться резня.

— Вот именно! А принять вызов вы не могли. Как вы сами заметили, вы на вахте, и ваш противник в таком состоянии, что с ним справится даже ребенок. И оба обстоятельства отягчающие — один пьяный, другой на вахте. Вам обоим светило… сами знаете что. Какие бы глупости не говорил Оливье, не принимайте всерьез его слова. Я вижу, вы еще не успокоились, но нам всем досталось — мы посмеемся, и все забудем. Дохлый кот — тоже не комплимент, речь шла не об умершем домашнем животном. Так, малек?

— Да барон хуже раненого! У раненого, допустим, голова светлая, а барон ничего не соображал.

— Я понимаю, что не имел права драться с ним. Ни капитан, ни Бофор не простят такое нарушение дисциплины. Но еще меньше я хочу прослыть трусом!

— И что вы предлагаете?

— Я не знаю. Но, если скажут, что я струсил,… Уклонился от поединка. Это же бесчестно!

— Да кто скажет, помилуйте? Все спят. А мы вас трусом не считаем.

— И все-таки, виконт, если сейчас, пока корабль в море, я не могу драться с вашим другом… потом… на месте…

— Потом, господин де Сабле, вы избавитесь от таких беспокойных пассажиров, и все дела.

— Я не это хотел сказать, виконт! Я отпрошусь на берег, и тогда, на суше, готов драться с бароном де Невилем.

— Тогда уже барон не сможет драться с вами, господин де Сабле.

— Почему?

— Разве вам не ясно? Ведь для него дуэль на суше в этой ситуации будет то же, что для вас дуэль на палубе нашего корабля.

— Приказ действителен только на время плаванья, — заметил де Сабле.

— А где гарантия, что герцог не повторит свой запрет?

— Да, вы правы. Что же делать?

— Хотите знать мое мнение?

— Да. Скажите, пожалуйста, что вы думаете по поводу нашей ссоры?

— Это глупая ссора. И сейчас, когда начинается война, дуэль между вами — преступление. Даже в случае серьезных разногласий вам стоило бы отложить выяснение отношений до мирных времен. Но я надеюсь, вам не придется решать этот вопрос в Венсенском лесу.

— Не придется, — вздохнул де Сабле, — Убить могут. Любого из нас. Кто знает, доживем ли мы до Венсенского леса?

— Не будем сейчас загадывать. Но дело это выеденного яйца не стоит.

— Вы действительно так думаете, виконт?

— Черт возьми! Конечно!

— И вы, правда, не считаете меня трусом?

— Вы трус… — начал виконт.

— Как?! — вскричал де Сабле.

— Вы трус в том смысле, что боитесь прослыть трусом.

— О да! — согласился помощник капитана, — А назовите мне дворянина, который не боится, что его сочтут трусом!

— Не назову, — улыбнулся виконт, — Этого, наверно, все боятся. Включая маленького Вандома.

— Вот, собственно, и все, — подытожил Ролан.

— Эта бравая компания и сейчас там, на шканцах? — спросил Анри.

— Нет, — сказал барабанщик, — Все разбрелись. Де Сабле сдал свою вахту коллеге и ушел с виконтом распить бутылочку шампанского, которую герцог вручил Гримо как вознаграждение за установку крана. А прочих выгнала жара. Так что теперь там ни души. Матросы копошатся потихоньку, и все.

— Вы не хотите сходить к грот-мачте, пока Пираты не вернулись? Вы бы показали все на месте.

— Если вам так интересно, идемте, — согласился Ролан.

 

6. БУТЫЛОЧНАЯ ПОЧТА

Ролан и Анри перебежали с бака 'Короны' на стоянку Пиратов. Там, как и предполагал барабанщик, было пусто — все разбрелись по каютам отсыпаться после 'мессы Бахуса' . Анри взялся наводить порядок, ворча: 'Вот насвинячили… ' Паж брал двумя пальчиками и кидал в плетеную корзину салфетки, кожуру от апельсинов, куриные косточки. Туда же последовали и пустые бутылки.

— Что вы собираетесь с этим делать, Анри? — спросил помогавший пажу Ролан.

— Что-что, за борт выкину!

— Стойте! У меня идея!

— Что за идея?

— Вы знаете, что в бутылках посылают письма?

— Нет, не знаю.

— Очень просто. Объясняю! С корабля бросают бутылку, и, если встречный корабль ее выловит, и в письме что-то важное, ее отправляют в Морское министерство той страны, которой принадлежит корабль. Потом из Морского министерства письмо отправляют по адресу. Давайте письма напишем! Так скорее: подумайте, пока еще мы дойдем до Африки, да пока напишем, да пока отправят, да то, да се, а так, может, сразу и пойдет.

— Ох, Ролан, дорогой ты мой Ролан, — вздохнул Вандом, — Мое письмо никак не доплывет до человека, которому я хотел бы написать.

— Он так далеко? Кто это?

— Мой друг, — сказал Анри, краснея, — Самый любимый… Самый лучший…

— Даже лучше меня? — ревниво спросил бретонец.

Анри де Вандом печально улыбнулся и опустил голову.

— Понимаю, — грустно сказал Ролан, — Мы не так давно знакомы, Анри.

— Ролан, не обижайся! Это из области таких чувств, которые нельзя сравнивать. Я очень люблю тебя, но сейчас ничего не могу тебе объяснить. Я очень волнуюсь за него. О нем нет никаких известий уже давно, и я боюсь, не случилось ли с ним какой беды.

И мое письмо никак не дойдет до него.

— А вдруг дойдет? Куда уехал ваш друг?

— В Китай — так он сказал.

— Ну и что? Представьте карту Мира. Очень даже может быть, что дойдет. Пишите своему другу, Анри. И я буду писать.

— А вы кому?

— Только не считайте меня маменькиным сыночком, но я хочу написать маме. В Нант.

— Я не считаю. Вы должны написать маме. А разве вы еще не написали? Герцог же сразу сказал, чтобы все на случай оказии написали домой, что с нами все в порядке.

— Нет, — смутился барабанщик, — Времени не было.

— Да у вас совести нет, шевалье де Линьет! Как вы могли! — возмущенно сказал Вандом, — Ваша мама, наверно, волнуется! Напишите немедленно!

— Я напишу, — сказал Ролан.

— Он, видите ли, мемуары пишет… /Анри чуть не выпалил 'какие-то дурацкие' /, на это он время находит! А мать в Нанте, небось, совсем извелась.

— Не мучайте меня, Вандом! Я уже взял бумагу и карандаш. И бутылка рядом.

— Нет, — сказал вредный Вандом, — Буду мучить. Вам не пришло в голову, что вы могли передать записку для вашей матери с Шевреттой?

— С Шевреттой?

— Ну да, с Шевреттой, если вы из Бретани. Мне что, вам объяснять? Или вы не знаете ее девичью фамилию?

— Кто в Бретани не знает Роганов! Знаю, конечно!.. Но я… постеснялся… И разве ей до меня было?

— Ну, вашу записку она бы передала.

— Конечно, ведь они знакомы — моя мама и Шевретта.

— Вот видите, какой вы бессовестный! Пишите немедленно, пока не напишете, я отказываюсь с вами разговаривать! Понятно, шевалье?

— Понятно. Вы правы. А вы будете писать этому китаезе?

— Китаезе? — Анри де Вандом от души расхохотался, — Это не китаец! Я никогда живых китайцев не видел! Это француз, и слишком французский француз!

— Как это? — вытаращил глаза Ролан, — Что-то я не очень понимаю эту превосходную степень?!

— Я сам не понимаю и не могу объяснить, но это так.

— В чем же его превосходство?

— Во всем! А сейчас отстаньте от меня, дайте сосредоточиться, я тоже буду писать письмо — в Китай!

— Да я к вам и не пристаю, — промолвил Ролан и принялся писать:

"Дорогая мамочка!

У меня все нормально. Я посылаю тебе это письмо с борта самого лучшего корабля нашего королевства 'Корона' , флагмана эскадры герцога де Бофора, который оказал мне честь, назначив своим барабанщиком при Штабе. У Жюля тоже все нормально.

Я посылаю письмо таким способом, в надежде, что оно скорее дойдет до тебя, и ты не будешь беспокоиться за меня и за Жюля. Кормят нас хорошо. Я здоров. И мы с Жюлем вернемся в Бретань, увенчанные славой, богатые, и восстановим могущество рода де Линьетов. Мы будем достойны нашего героического предка-крестоносца Жоффоруа де Линьета!

Пожалуйста, не ругайся, что я удрал со двора Людовика XIV, куда Вы, дорогая матушка, меня пристроили благодаря протекции любезной герцогини де Шеврез. Перед герцогиней я извинился лично, теперь приношу Вам свои глубочайшие извинения. Просто служба при Дворе — не по моей натуре. Надеюсь, Вы обо мне еще услышите!

Господин де Бофор отнесся ко мне очень благосклонно. И я уверен, что прославлю свое имя! Мне очень нравится наше путешествие, и я пишу свои мемуары. Это, на мой взгляд, уже серьезная вещь, и я надеюсь Вас с ними познакомить. И Вы удостоите мемуары своим благосклонным вниманием, как когда-то мою первую трагедию в стихах 'Тайна друидов' , которая теперь мне кажется полной ерундой по сравнению с мемуарами!

И еще мне очень нравится окружение господина де Бофора. Герцог их называет 'мои львята' , и я надеюсь быть достойным их героического общества!

Перечитав свое письмо, нашел важную ошибку. Но не исправляю — Вы меня ругали за исправления. Я написал неверно имя нашей покровительницы. Сейчас ее зовут графиней де Ла Фер!!! Здорово, правда?

Припадаю к Вашим стопам и почтительно целую Ваши ручки.

Ваш любящий сын, шевалье Ролан де Линьет.

В Нант, Бретань. Графине де Линьет' .

* * *

''В Китай. Дворянину, называющему себя Шевалье де Чен-Дени.

/ Исправлено на Сен-Дени /

Мой любимый!

Яд разлуки с тобой отравляет мою жизнь и наполняет мою исстрадавшуюся душу самой черной меланхолией, адскими муками, бесконечной болью. А мир вокруг прекрасен, но что мне этот мир, синее-синее море, яркое-яркое солнце, белые-белые паруса, когда в этом мире нет тебя, мой любимый!

О Шевалье, я вспоминаю тебя, твои синие глаза, твои нежные уста, твой звонкий голос, твои пламенные поцелуи… Кажется, все… Нет, не все — еще твою шпагу, которая сломалась по моей вине… Надеюсь, ты уже починил ее, и она защищает тебя от всех бед и опасностей в далеком Китае. А еще тебя должны защищать мои молитвы… И твой Ангел-Хранитель…

Мое письмо, конечно, не найдет тебя — я уверена, что не найдет… и все-таки я немного надеюсь на чудо, госпдин де Сен-Дени!

Но, если чудо свершится, и ты будешь держать в руках этот листок — запомни — я люблю тебя и буду любить всей душой и всю жизнь. В этом, господин де Сен-Дени, я поклялась перед всем высшим обществом Парижа. Я дала торжественную клятву, что либо выйду за вас замуж, либо уйду в монастырь, если вы не сможете или не захотите жениться на мне.

Прощайте, Шевалье. Но молю Бога, чтобы мы с вами встретились… И, если всемогущий Господь надо мной сжалится, о мой любимый Шевалье де Сен-Дени, так и не захотевший открыть свое настоящее имя, мы встретимся скорее рано, чем поздно.

Любящая вас Анжелика де Бофор' .

— Вот, — сказал Ролан, — На горизонте показался…

— Пиратский корабль? — ахнул Вандом, оторвавшись от своего письма и взглянув на линию горизонта, — Где?

— Вы не туда смотрите, друг мой.

— Я смотрю на горизонт.

— Я имел в виду не настоящий горизонт. Я просто так сказал. Выражение такое.

— Следите за своей речью, Ролан, вы же писатель, — сказал Анри, — Так что там, на вашем горизонте?

— Не что, а кто, — поправил Ролан, улыбаясь, — Наш Вожак собственной персоной.

— Ой! — пискнул Анри, — Сейчас нас прогонит, как пить дать.

Он поспешно засунул в бутылку свое свернутое письмо и заткнул пробкой. 'Ну, это мы еще посмотрим' , — проворчал Анри.

— Вы испугались, Анри? С чего это нас прогонять? Мы тоже имеем право здесь находиться, как все Пираты!

— Утром он велел мне не высовывать носа из каюты! В весьма резких выражениях!

— Мне тоже Жюль велел здесь не появляться. Но ситуация изменилась. Я забыл вам сказать, извините!

Анри перевел дух.

— Бросайте якорь, Вожак! — сказал паж.

Пиратский Вожак подошел к пажу и барабанщику.

— О, навели порядок, — заметил он, — Молодцы.

Ролан просиял, а Анри надулся.

— Еще бы, — буркнул паж, — Вот, — извольте взглянуть, что осталось после вашего 'шторма' . Обломки кораблекрушения, — он брезгливо взял двумя пальчиками апельсиновую кожуру и бросил в корзину, — Такое свинство развели!

— Свинство, — согласился Рауль, — вот я и зашел посмотреть.

А Вандом, расстроенный своим лирическим посланием, продолжал ворчать:

— Не знаю, как вам, а мне очень стыдно за нас всех перед моряками. Львята! Поросята, а не львята!

— Вот как? Господин де Вандом, потом не обижайтесь, что я говорю с вами каким-то не таким тоном! Да еще и герцогу жалуетесь, — последнюю фразу Рауль процедил тоном снисходтельного презрения.

Анри вздрогнул.

— Я?! — вскричал паж, — Я жалуюсь на вас герцогу? На вас? Вы что, с ума сошли? Вы понимаете, что вы сказали?

Пиратский Вожак не снизошел до ответа. Он только небрежно рукой махнул. Этот жест еще больше обидел Анри.

— Вы посмели назвать меня доносчиком! Но это клевета, понимаете, клевета! Это самая гнусная ложь! Я никогда ни на кого не ябедничал! Надо же придумать такую гнусность! Ну почему, почему вы вечно подозреваете меня во всяких гадостях?

Рауль не хотел продолжать эту дискуссию и объяснять маленькому Вандому, что он не считает его доносчиком, если малый и нажаловался герцогу, то не из коварства и подлости, а по простоте душевной. Но объяснение с Вандомом Пиратский Вожак считал ниже своего достоинства. А от разгневанного и оскорбленного Вандома не так-то просто было отвязаться. Анри собрался добавить еще что-нибудь очень резкое, но вдруг шмыгнул носом, и по щекам его покатились слезы.

— Ну вот, теперь еще и слезы, — вздохнул Рауль, — А скажут, что я вас довел до слез.

"Да ты всегда меня до слез доводишь!" — подумал Анри.

Ролан решил вмешаться.

— Вандом действительно не может быть доносчиком, — убежденно сказал барабанщик, — Я за него ручаюсь! Я знаю его лучше, чем вы. Вы зря это, господин виконт. А если герцог что и сказал вам лично насчет Вандома, так это, наверно, потому, что он, Бофор, прекрасный человек, очень добрый и умный, и он хочет, чтобы нас — Анри и меня — тут не обижали.

— Виконту просто напекло голову, — зло сказал Анри.

— А вы не ревите, Анри, — сказал барабанщик, — Тошно смотреть! Было бы из-за чего плакать!

— Было бы из-за кого плакать, — прошипел Анри.

Причиной грусти Анри де Вандома был не столько упрек Пиратского Вожака, сколько печальное письмо в Китай. Сочиняя свое послание, Бофорочка чуть не плакала от нежности к оставившему ее Шевалье, тревоги за него и безвыходности ситуации. Ей было до слез жаль и его и себя, и, стоило с уст Рауля сорваться одному неосторожному слову — она дала волю своим чувствам. Но об этом не подозревали ни Ролан, ни Рауль.

— Вот что я вам скажу, господин виконт, — Анри смахнул слезы и постарался придать себе как можно более задорный и бравый вид, — Я не намерен в дальнейшем выслушивать ваши оскорбления. Хоть вы и важная персона, VIP, как говорят англичане, клянусь честью, доберемся до суши, и вы ответите за свои слова как дворянин, если еще когда-нибудь позволите себе нечто в этом роде! К вашим услугам! — и паж поклонился.

— Может, мне и напекло голову, как вы выразились, но не настолько, чтобы связываться с таким салагой, — насмешливо сказал Рауль.

— Да перестаньте вы ругаться! — сказал Ролан, — Вы лучше скажите, господин виконт, есть ведь такой морской обычай — бросать в море бутылки с письмами?

— Да.

— И, если наши бутылки выловят, их передадут по адресу?

— Смотря, кто выловит. Если наши или союзники… возможно. А вы хотите написать письма?

— Мы уже написали. Закиньте мою бутылку подальше, пожалуйста, — попросил Ролан, — Я, конечно, и сам могу, но у вас сил побольше и еще у вас рука счастливая. Как вы думаете, может мое письмо дойти до Нанта?

— До Нанта?

— Да, до Нанта. Там мама живет.

— Я знаю… Должно дойти… Дойдет, вероятно. Но… есть одно обстоятельство… Вы позволите?

— Конечно! — доверчиво сказал Ролан, — У меня нет секретов от вас! Читайте! Только как бы вынуть из бутылки? А! Знаю! Где наши пистолеты?

Ролан достал из какого-то ящика пистолет, поставил свою бутылку на бочку, попросил Рауля проверить, все ли в порядке с его оружием, и, отойдя от бочки с мишенью на расстояние, показавшееся Вандому весьма значительным, прицелился в бутылку.

— Подойдите поближе, — сказал Вандом.

Ролан затряс головой.

— Помочь прицелиться? — спросил Рауль.

— Я сам! Я верно держу руку?

— Все правильно, малек.

— Промажет, — проворчал Анри.

— Попадет, — сказал Рауль.

— Скомандуйте, пожалуйста, — попросил Ролан.

— Огонь! — скомандовал Рауль.

Ролан выстрелил. Попал! Удачный выстрел Ролана отстрелил горлышко сосуда.

— Вот, — сказал Ролан, опуская еще дымящийся пистолет, — Выстрел моей карронады сбил грот-мачту мусульманской галеры!

— Ты хороший стрелок, малек.

— Еще бы, — сказал Ролан, — Школа Д'Артаньяна.

Барабанщик достал письмо и подал Раулю. Анри принялся убирать осколки — стрельба стрельбой, а люди могут порезаться. Рауль просмотрел послание барабанщика и растроганно улыбнулся.

— Ну, как? — спросил Ролан с любопытством.

— Просто шедевр эпистолярного жанра! — сказал Рауль без своей обычной насмешливости, — Ты вывел формулу письма домой, пиратский историограф!

— Ну, шедевр — это слишком, — смущенно заметил барабанщик, — Но, как вы думаете, когда мама получит мое письмо, она не будет за меня бояться? Я хотел найти такие слова, чтобы успокоить ее. А это труднее даже, чем писать мемуары!

"ВСЕ НОРМАЛЬНО. КОРМЯТ ХОРОШО. Я ЗДОРОВ. ВАШ ЛЮБЯЩИЙ СЫН' .

Госпожа де Линьет все равно будет бояться за своего младшего сына, до тех пор, пока он не вернется домой, в далекий город Нант, что в Бретани. Это Рауль понимал, но барабанщику сказал то, что хотел услышать от него мальчик.

— Она, конечно, успокоится. Письмо твое действительно очень милое, радостное и утешительное. Впрочем, графине де Линьет, наверно, уже передали, что с тобой все в порядке.

— Спасибо, — просиял Ролан, — Вот, Вандом, а вы меня ругали!

Говоря это, он запихивал свое послание в новую бутылку.

— Давай твою бутылку, — улыбнулся Рауль.

Для надежности Ролан по совету Вожака залил горлышко бутылки воском. Рауль размахнулся и зашвырнул роланову бутылку в море, как можно дальше от корабля. Какое-то время наши герои следили за бутылкой, покачивающейся на волнах. Хотя Вандом несколько минут назад назвал Пиратского Вожака 'очень важной персоной' , 'важная персона' все же сочла нужным объяснить свои действия барабанщику.

— Ты, может, считаешь бестактной мою просьбу…

— Дать вам прочесть письмо? Но я же сказал: я вам полностью доверяю.

— Ты слушай и вникай. Есть такое понятие — "Военная цензура". В твоем письме могли быть сведения, которые, попади оно в руки противника, могли бы повредить нам.

— Но я не такой дурак!

— Я не сказал, что ты дурак! Ты, к счастью, не написал ничего лишнего. Но ты так дотошно расспрашивал всех о 'Короне' , что мог в частном письме проболтаться. Флаг на корме показывает, что мы уже не в нейтральных водах.

— Мусульманам больше делать нечего, как вылавливать наши бутылки! — сказал Вандом, — Я же говорю, вы перегрелись! Мусульмане охотятся за более крупной добычей.

— Все возможно. Но подстраховаться не мешает.

— Господин виконт, это очень хорошо, что вы меня предупредили, а то я действительно могу увлечься и ненароком такого понаписать! Впредь буду умнее! А скажите, на суше тоже все наши письма читать будут?

— Не думаю. Просто… бутылочная почта — слишком нетрадиционный способ отправки корреспонденции.

— Чужие письма читать вообще нельзя! — убежденно сказал Вандом.

— Я тоже так считал, — сказал Ролан, — Но если шпион какой-нибудь написал, тогда как?

— Мусульманский? — ехидно сказал Вандом, — У вас разыгралось воображение, шевалье де Линьет. Можно подумать, наш корабль битком набит ассасинами.

— Плохо вы знаете историю, — ухмыльнулся Бражелон, — Ассасины действовали в одиночку. 'Битком набита' такой публикой была только их цитадель в Аламуте со Старцем Гор.

— Что-то вы не в духе, дорогой Вандом, — заметил Ролан добродушно.

— Зато вы в духе, стрелок по бутылкам! — сказал Анри.

Ролан рассмеялся.

— Спасибо за комплимент! — поклонился барабанщик.

— Комплимент? — пожал плечами паж.

— Да! Господин виконт! Это ведь правда, что Атос, ваш достопочтенный отец, когда-то лучше всех отбивал горлышки у бутылок?

— И ножки у рюмок. И это ты тоже выведал у гасконца? — спросил Рауль, — Хотя… сейчас это похоже на миф…

— Это развлечение помогло пажам Его Величества скрасить наше довольно-таки скучное существование в Фонтенбло, — заметил Ролан.

— Как это так? — спросил Анри.

— Мы устроили штаб. Ну, конечно, не там, где Золотые Ворота Жиля Ле Бретона в южном корпусе королевских покоев. Умные люди и в Фонтенбло найдут укромные уголки. За кухнями и постройками, где хранятся ломаные кареты и всякий хлам, мы из бочек и ящиков соорудили наше убежище, натаскали бутылок и пуляли по ним.

— И Д'Артаньян туда наведывался? — недоверчиво спросил Анри, — Сам капитан мушкетеров посещал ваше пристанище?

— Д'Артаньян разрешил мне присутствовать на тренировках его мушкетеров, а иногда и сам со мной занимался. А я, в свою очередь, применял на практике уроки господина Д'Артаньяна.

— Но почему вам такая привиллегия? — спросил Анри.

— За удачную стрельбу! Но мишенями были уже не бутылки.

— Неужели вы стреляли по людям? — воскликнул Анри.

— По плохим людям, — уточнил Ролан, — И не из пистолета, а из рогатки. Желудями. С королевского дуба, всем известного. Я начитался баллад о Робин Гуде и решил, что королевский дуб сгодится для этой цели. Не Шервудский лес, но все-таки дуб, и дуб здоровенный. Мой приятель Поль де Шатильон подставил спину — и я уже на дереве. Набив карманы желудями, я сидел верхом на ветке и заметил в аллее генерала де Фуа…

Желудь угодил генералу как раз между лопаток. Он так и не догадался, откуда последовал 'выстрел' . С «шерифом» мы разобрались, но надо было еще свести счеты с "Гаем Гисборном".

Мы затаились в кустах. В аллее появился де Вард — чем не Гай Гисборн, такой же негодяй!

Второй мой выстрел был более удачный — расстояние меньше, а желудь больше.

— Тоже в спину? — спросил Вандом.

— Хуже, — сказал Ролан, — Для де Варда хуже. Мой желудь угодил ему в…, извините, Вандом,…задницу! Де Вард так и подпрыгнул! А Поль: "Дай, дай стрельнуть хоть разок по этому козлу!" Мог ли я отказать молодому маркизу де Шатильону в такой пустячной просьбе? Поль де Шатильон стрельнул — и попал! Де Вард тупо озирался. За этим занятием де Варда и застали вы, господин виконт и господин Д'Артаньян. Хотя вы вроде посочувствовали де Варду, мне и Полю ваше сочувствие показалось неискренним. Но мы-то уже знали, что де Вард уезжает с Бекингемом, когда еще такой случай представится! Остальное вам известно, господин виконт. Д'Артаньян решил узнать, кто 'покушался' на де Варда. Вы выразили согласие. Велев Полю затаиться в кустах, я решил отвлечь ваше внимание и пополз на пузе к ограде, с тем, чтобы пролезть между прутьями, а тем временем и Поль скроется. Но я переоценил свои силы, и вскоре вы меня обнаружили в зарослях лопухов и крапивы. И представили гасконцу. Вот, Анри, почему меня так ценит Д'Артаньян!

— Лучше всех прошлое лето в Фонтенбло провел Ролан де Линьет, — заметил Рауль, — А кстати, где ваша почта, шевалье де Вандом?

Рауль задал этот вопрос с самыми добрыми намерениями. Он собирался поступить со второй бутылкой так же как с первой — зашвырнуть подальше в море, куда слабосильный паж не докинет. Хотя он и считал все это ребячеством, затея пажа и барабанщика его немного развлекла. Даже читать письмо Вандома он не собирался. Умный и любопытный Ролан мог случайно в частном письме выдать лишнюю информацию. Что же до плаксы и неженки Вандома, этот малый наверняка писал какую-нибудь слащавую тошнотворную чушь, которая не стоила внимания.

Анри де Вандом, сжав горлышко бутылки, обдумывал свои дальнейшие действия. Если сейчас поставить бутылку на бочку, взять пистолет и повторить действие Ролана… 'Мне не попасть с такого расстояния. Я так давно не стреляла из пистолета… Деградация полная, как говорит Оливье. Но я могу подойти поближе. И, если Ролан отказался от помощи Рауля, я-то не откажусь! Пусть сам направит мою руку! А он и не предложит помощь, после отказа барабанщика. А сама я просить не буду. И вообще… Стрелять по бутылкам — уже не оригинально. Ролану принадлежит первенство. И то, Ролан взял идею у Атоса. А свое что-то не придумывается. Не хочется повторяться. А, может, все-таки попробовать стрельнуть по бутылке? С близкого расстояния и с помощью Пирата?

— Маленький Вандом во "мгле колебаний", — дурашливо сказал Рауль.

Ролан расхохотался. Анри, уже двинувшийся к бочке, замер на месте.

— Ну, вы сказанули, сударь! 'Мгла колебаний' — это надо же такое придумать! Бьюсь об заклад, только ваша голова могла родить такое хитрозагадочное выражение!

— А вот и нет, не моя! Цитата, маленький Вандом, всего лишь цитата! — засмеялся Пиратский Вожак.

— Автор — Вийон! Я угадал? — спросил Ролан, называя любимого поэта Пиратов.

— Холодно, малек, холодно. Автор — некая образованная, обходительная и милая девица… / Он хотел добавить 'и добродетельная' , но прикусил язычок. Сейчас Рауль не мог дословно припомнить длинную книжную фразу, с которой обратилась к нему Луиза на их последнем свидании, но 'мгла колебаний' прочно засела в его сознании. И он удивлялся самому себе, то, что вспоминалось с болью и отчаянием, теперь казалось смешным /.

Злополучная мгла колебаний развеяла сомнения Анри де Вандома. Подобных навороченных выражений в письме Анжелики де Бофор не было. Она выражала свои чувства простыми словами, хотя, наверно, преувеличила 'черную меланхолию' . Прочтет письмо, только посмеется… Или… поможет отыскать Шевалье? Но как же она могла забыть о своем зароке? О том, что письмо подписано ее настоящим именем!

Рауль протянул руку. Анри вообразил, что Рауль требует от него письмо, прыгнул на канаты, с которых де Невиль собирался забираться на ванты, размахнулся — и швырнул в море свое послание.

— Вот, — торжествующе сказал Вандом, — Ныряйте сами, если хотите!

— Я не такой дурак.

— А вдруг я выдал важную военную тайну?

— Вы? — усмехнулся Бражелон, — В письме смазливой гризетке — важная военная тайна?! Полноте, маленький Вандом, не смешите меня!

— Гризетке?! — завопил Вандом, — Вы за кого меня принимаете!!!

— Ну, фрейлине, один черт. Вообще это не мое дело.

— Вообще это не ваше дело! Ф-ф-фрейлине?! Сентиментальные письма ф-ф-ф-р-р-р-ейлинам — это скорей по вашей части, сударь!

— Может, я и перегрелся на солнце, но не настолько, чтобы писать сентиментальные письма фрейлинам.

— Анри! — упрекнул друга Ролан, — Помолчал бы ты, а?

Спору нет, второе письмо было более важным для наших героев. И, стоило Раулю проявить настойчивость и завладеть письмом мнимого пажа, инкогнито герцогини де Бофор было бы раскрыто. Но он не проявил никакого любопытства к корреспонденции Анри де Вандома, считая пажа личностью слишком незначительной, чтобы знать что-то важное. И вторая бутылка, покачивалась на волнах, уносимая все дальше от корабля с большими белыми парусами, то есть, иначе говоря, письмо удалялось от своего адресата. А Рауль, убедившись, что все в порядке, отправился по своим делам, насвистывая фрондерскую песенку, хотя последняя фраза вредного пажа его порядком взбесила.

 

7. УСЛОВИЯ ПАРИ

— Вы меня удивляете и даже возмущаете, господин де Вандом! — заявил барабанщик.

— Чем это? — печально спросил Анри.

— Зачем это вы говорили такие гадости?

— Какие гадости?

— Э… о фрейлинах. Я удивляюсь, как вас виконт не убил на месте!

— Он первый заговорил о фрейлинах! Да плевать я хотел на этих шлюх! Еще обвинения будут?

— Будут! Вы паж или кто? Вы как себя ведете с начальством? То есть… с Вожаком!

''Или кто, — усмехнулся Анри, — Вот именно 'или кто' . О Роланчик, Роланчик, если бы ты знал, как ты близок к истине, и как трудно гордой избалованной принцессе играть роль беззащитного пажа' . Но меньше всего мнимый паж хотел поссориться с барабанщиком, единственным обитателем столь густонаселенного объекта как 'Корона' , с которым в силу обстоятельств могла общаться юная герцогиня. Анжелика де Бофор чувствовала себя самым несчастным, одиноким и заброшенным существом на корабле. Герцог де Бофор был в центре внимания и мельком перемигивался с ней, а так большую часть проводил со своими на полуюте или в капитанском салоне. Разгул Пиратов приводил девушку в ужас. Все оказалось не так просто, как представлялось раньше Бофорочке, обожающей приключения, переодевания и розыгрыши. Она не будет своим парнем в этой пиратской шайке.

Наивная Анжелика прежде идеализировала подобную публику. Галантные и очаровательные дворяне, какими были прежде ее знакомые в обществе милых дам, превратились в настоящих разбойников! Могла ли она раньше подумать о том, что Оливье, красавец, рыцарь, изящный кавалер, дойдет до такой жизни? Предоставленные сами себе Пираты ругались, пили, играли в карты и рассказывали непристойные истории. Шайка повес внушала ей ужас, и она не могла на равных по правилам игры пить с ними ни по-тамплиерски, ни по-мушкетерски.

А Ролан чувствовал себя как рыба в воде в обществе Пиратов. Когда эти ужасные господа горланили свои дикие песни, Ролан отбивал ритм на своем барабане. С лютней и гитарой это уже был целый оркестр! Но песни были подстать певцам. А она привыкла к нежным балладам. И музыкальное сопровождение не уступало содержанию — резкие, отрывистые гитарные аккорды и нервный, тревожный ритм роланова барабана. Правда, порой они и Ролана выпроваживали. Пока сия публика спала или когда месса Бахуса была в разгаре, барабанщик писал свои мемуары или беседовал со своим новым другом Вандомом. А именно барабанщик был единственным, кому она / кроме Бофора / могла бы довериться в чрезвычайных обстоятельствах. Но Бофорочка не считала нужным даже Ролана посвятить в свою тайну. Но, если бы все-таки пришлось, она доверилась бы только барабанщику. Разочаровавшись в молодых дворянах, герцогиня де Бофор, до которой долетали обрывки чудовищных Пиратских историй, в которых было больше похвальбы, чем правды, перешла к другой крайности. Ей стало страшно за себя, и теперь она вообразила, что любой из компании, собирающейся на шканцах, узнав, что она — женщина, вернее, девушка — начнет к ней приставать, и даже — что казалось ей хуже смерти! — применит силу, домогаясь ее любви…Об этом она и подумать боялась. В любом случае от такой опасной публики надо было держаться подальше.

Все это усугубляло грусть печальной и одинокой Бофорочки. Все были заняты, все в компании, но она-то, дочь Бофора — тоже важная персона, не знала, куда себя деть, где приклонить голову.

Счастливый мечтатель Ролан этого не понимал! Вот и сейчас он набросился на мнимого пажа с упреками, защищая своего кумира. Скорее невольно, чем сознательно, но де Бражелон отнимал у бедного пажа его единственного друга. И Анри ревновал на этот раз своего дружка-барабанщика к виконту. Во время путешествия Анри привязался к мальчику и полюбил как своего младшего брата. Ролан был слишком молод, чтобы на равных участвовать в оргиях этих разбойников. Это недолго, Ролан подрастет и будет таким же головорезом и повесой как все они. У будущего мушкетера многообещающие задатки. Ролановы развлечения в Фонтенбло говорят сами за себя. Но пока он был единственным обществом, достойным переодетой герцогини.

— Я очень сожалею, — тихо сказал Анри.

— Наконец-то, — заметил Ролан.

— Вы меня не так поняли, Ролан. Я очень сожалею, что втянул вас в эту авантюру. Я надеялся, что мы подружимся. Там, в Тулоне, где я познакомился с вами, вы мне казались таким несчастным и одиноким, и я, поддавшись естественному чувству сострадания, помог вам. Но — ни одно доброе дело не остается безнаказанным! Спасибо, господин барабанщик! Кто я такой? Бедный паж, на которого никто не обращает внимания…

Анри де Вандому стало до слез жалко себя. И слезы опять покатились по его щекам.

— Да что вы ноете, Анри? — спросил мальчик, — Прекратите свое нытье! Вдруг увидят? Если вам не стыдно за себя, не будьте настолько эгоистом. А скажут, что я довел вас до слез!

После того как Ролан слово в слово повторил фразу Рауля, паж заплакал в три ручья.

— Вы даже фразы Бражелона повторяете, как попугай! Вот вы какой, Ролан! Конечно, для вашей карьеры дружба с адъютантом важнее.

— Не смейте так говорить, я не карьерист!

— Я же вижу, как вы подлизываетесь к виконту! Смотреть тошно!

— А я вижу, как вы задираете виконта! Тоже тошно смотреть!

— Я больше не буду, — сказал Анри де Вандом, — Я поразмыслил и понял, что вел себя очень глупо.

— Вот и слава Богу! — искренне сказал Ролан, — Но почему же вы плачете, в таком случае?

— Почему я плачу? — всхлипнул Анри, — Я разочаровался в человечестве!

— Сильно сказано!

Счастливые минуты доверия и признательности остались в прошлом. А в настоящем — злые, отталкивающие слова. Как она старалась помочь Ролану, с каким самоотверженным энтузиазмом, рискуя прослыть наивной идеалисткой, оправдывала все действия Рауля, спорила с герцогом. И вот итог — эти господа с цветущим видом расхаживают по кораблю, и совсем-то они не похожи на несчастненьких, которым нужна чья-то помощь, сочувствие, доброе слово. Но за все хорошее она получила суровый урок. Родной отец обозвал ее сегодня 'зареванной лахудрой' .

— Увы! Люди такие лицемеры! Я и не думал, что они такие…

— Я вас не понимаю, Анри! С чего вы взяли, что все кругом лицемеры?

Анри вздохнул.

— Вы помните, какой свинятник мы тут обнаружили? Бутылки, кожура, обглоданные кости…

— Ну, вы прямо как девчонка! Могло быть и хуже! — сказал Ролан.

— Куда же хуже? Хуже, по-моему, некуда! Мы с вами, Ролан, дворяне, убирали апельсиновые корки, все эти чудовищные объедки, потому что… я не мог видеть такую мерзость!

— Ну и что? — пожал плечами Ролан, — Вы полагаете, мы уронили свое достоинство?

— Я не о том. Вы помните, как красиво и поэтично начиналось наше плаванье?

— Как я могу помнить — я спал в сундуке. Вы о визите Шевретты?

— Могли ли мы тогда подумать, в какой хлев превратится палуба, усыпанная цветами? Если бы Шевретта увидела оставленный Пиратами свинюшник…

— При даме — свинюшник? О нет! Но здесь нет дам.

— Вот! — вскричал Анри, — Теперь я знаю, что мужчинам нельзя верить. Может, когда и были благородные рыцари, но все они остались в далеком прошлом. В Столетней войне и крестовых походах. А сейчас, предоставленные сами себе, эти ужасные люди…

— Глупо, — сказал Ролан, — Рыдать, словно настал конец света из-за пары обглоданных костей и апельсиновой кожуры.

— И еще, — сказал Анри, вытирая слезы, — Все мы, в сущности, пираты. И это уже не игра.

— С чего вы взяли?

— А разве нет?

— А разве да?

— Ну, подумайте, Ролан, ради чего Бофор велел поднять красный флаг на корме?

— Бить мусульман.

— Зачем их бить? Что вам лично, бретонцу, сделали мусульмане?

— А вы не знаете? Отобрать обратно все наши сокровища, которые они награбили. Мусульманские государства всегда грабежом промышляют, общеизвестный факт.

— Наши?!

— Ну… не только наши. Испанские. Английские.

— Вот у вора дубинку украл.

— Что за чушь! Надо же их проучить.

— А потом кому достанутся сокровища?

— Королю. Адмиралу.

— Вам не приходило в голову, что главное сокровище — люди? А что выиграют простые люди в этой войне? Матросы? Простые солдаты?

— Ну,… им тоже что-то достанется. Призовые деньги, так, кажется.

— Боюсь, что большинству достанется смерть.

— Всех не убьют. А кому-то повезет. Но, если думать об этом день и ночь, так и спятить недолго. Я стараюсь не думать, и вам то же советую. Лучше бы вы дома сидели.

— Война из-за сокровищ — грязная война!

— Не только из-за сокровищ. Грабежи нашего цветущего побережья должны прекратиться раз и навсегда!

— Я слышал, о чем болтают солдаты.

— И я слышал. Все как помешались на сокровищах.

— Вот видите! И еще называют это Девятым Крестовым Походом! Не нравится мне вся эта затея.

— Зачем же вы поехали?

— Черт попутал.

— Плохое у вас настроение, друг мой.

— Куда хуже. Ролан, но разве я не прав?

— Отчасти. Просто я вспомнил, что Шевретта привезла Бофору какие-то важные бумаги. Они могут изменить весь характер войны.

— Как так?

— Я говорю только то, что слышал. Я же был совсем рядом. Я и сам не понимаю, в чем суть.

— Что же могло быть в этих бумагах? — удивился Анри.

— Говорю же вам — не знаю! Какая-то важная тайна. Но скоро, наверно, мы все узнаем. Вы же знаете, что Шевретта тайны просто обожает. Она без тайн жить не может, прекрасная графиня!

— Мне от этих тайн ни жарко, ни холодно.

— Вам — конечно. Но тем, кто замешан в ее тайны, и жарко, и холодно. Да какие у вас могут быть тайны, Анри, дорогой мой!

Паж возмущенно охнул.

— И у Бофора нет тайн, вы полагаете?

— У Бофора? О нет! Милейший герцог тоже любит тайны. Вот эти секретные бумаги Шевретты — одна из них.

— Это их общая политическая тайна, это не в счет.

— А что в счет?

Анри загадочно улыбнулся.

''Самая главная тайна Бофора — это я!

Ролан взглянул на приятеля, но не стал наседать с расспросами. Барабанщик был смышленым мальчиком и не раз замечал переглядки и перемигивания пажа и адмирала. Ролан сделал именно тот вывод, которого боялась герцогиня де Бофор. Хотя внешнее сходство пажа с адмиралом и вызывающее поведение с важными персонами утвердили Ролана в его предположениях. И Ролан, желая поднять настроение друга, затянул буканьерскую песенку:

— Прекратите! — воскликнул Анри, — Что за ужасы! Каторжники, повешенные! В песне, что пели моряки, таких слов не было!

— Да она очень длинная, буканьерская песенка, — сказал Ролан, — Все куплеты просто невозможно запомнить. Вы меня перебили, а ведь дальше речь пойдет о том, как буканьеры идут на любой риск, чтобы выручить своих. Конечно, при Шевретте моряки исполняли песенку с купюрами. Но после шторма мы имели удовольствие услышать все ее куплеты. Даже этот:

— Боже мой! — ахнул Анри.

— Ну вот, забыл, — вздохнул мальчик, — Вы меня сбили… Смысл в том, что буканьер обрюхатил креолку и…,кажется, так -

А дальше я забыл! Вспомню, допою!

— Не напрягайте свою память, дорогой Ролан. Скажите, вы вдумывались в смысл буканьерской песни? Вы… отождествляли себя с ее… лирическим героем?

— Я просто пел! Чтобы развеселить вас!

— А стали бы вы петь буканьерскую песню вашей матери? И сестре?

— Ни в коем случае! — сказал Ролан, — Но вы мне не мать и не сестра, вы мой друг, разве нет?

— Спасибо. Вы очень подняли мое настроение вашими галерниками, повешенными и креолками в интересном положении.

Ролан пожал плечами.

— Куда хотел залезть де Невиль? — вдруг спросил Анри.

Барабанщик указал ему на салинг. Анри, задрав голову, посмотрел ввысь.

— Сумасшедший, — прошептал он.

— Не такой уж и сумасшедший, — сказал Ролан, — Матросы-то залезают.

— На то они и матросы, — возразил паж.

— А чем мы хуже? — пробормотал барабанщик, — Идея! — воскликнул он.

— Что вы задумали?

— Великолепная идея! Вы скучаете, Анри, вам грустно, вы даже плакали. Предлагаю бесподобное приключение. 'Завтрак на грот-мачте' . На салинге!

Вандом с ужасом посмотрел на барабанщика.

— Что? — спросил он.

— Вот так когда-то и на Атоса в Ла-Рошели смотрели.

— При чем тут Атос?

— Вы знаете про 'Завтрак под пулями' ?

— Кто этого не знает?

Будущий мушкетер толкнул приятеля локтем.

— Ну какой же вы недогадливый! У мушкетеров был завтрак под пулями, у нас будет завтрак… на грот-мачте! Я предлагаю вам приключение, героическое морское приключение, а вы на меня смотрите как на безумца. Мы всем докажем, чего мы стоим! Ну, решайтесь же, Анри, мальчишка вы или нет, черт побери! Вы хотели доказать свою храбрость!

Ролан еще что-то говорил. На современный молодежный жаргон слова Ролана можно было бы перевести как 'слабо' . Да, трус на салинг не полезет! Анри решился. Глаза Вандома вспыхнули.

— Я не сдрейфил, Ролан! Мы докажем! — Анри пожал руку барабанщику, — Мы докажем и морякам, и капитану, и адмиралу, и сыну Атоса — всем им! Но я все-таки уточню ваш план. Вы очень хотите есть?

— Нет. Вообще не хочу.

— Давайте лучше — наперегонки. Не сидеть и лопать, а просто забраться — и сразу вниз. Кто быстрее?

— Принято! — воскликнул Ролан.

Паж и барабанщик ударили по рукам.

— А на что спорим, Анри? У вас есть деньги?

— Нет.

— У меня тоже.

— Давайте на желание.

— Давайте. Ваше условие?

— Если вы, Ролан, выиграете, я буду сшивать все листы ваших мемуаров, что вы еще изволите написать, так, как сделал это с вашей последней главой. И, если этого мало, стащу для вас еще пачку бумаги.

— Идет! — радостно сказал Ролан, — Ну, а я чем могу быть вам полезен? Что я должен сделать, если вы выиграете наше состязание?

— Вы? И вы еще спрашиваете? Паж Короля-Солнца?

— Вчера — паж, сегодня — барабанщик, завтра — мушкетер.

— Безусловно, — кивнул Анри, — С каких пор вы при Дворе?

— Когда король женился на Марии-Терезии.

— То, что надо! Вы напишете еще одну главу мемуаров. Лично для меня.

— О чем?

— О событиях при Дворе Короля-Солнца. До тех пор, как вы удрали к нашему герцогу.

— Зачем вам это надо?

— Мне нужна информация.

— Зачем, о ком и о чем?

— Об интригах, дуэлях, романах.

— Тьфу! Тоска! И все-таки зачем?

— Какой вы настырный!

— Вы еще настырнее!

''А ведь я тоже бывший придворный' , — вспомнила Бофорочка грустные слова Шевалье де Сен-Дени и решила любой ценой вытрясти из пажа хронику событий Двора Короля-Солнца. Если Ролан изложит ей все события, о которых она имела очень смутное представление по беседам с отцом и сжатому и не очень-то понятному рассказу де Невиля, она все-таки вычислит, кто скрывается под таинственным псевдонимом 'Шевалье де Сен-Дени' . А этот неизвестный господин, подумала Бофорочка, печально улыбаясь, тоже, как Бофор и Шевретта, обожает тайны…

— Хроника Двора Людовика XIV? Вам?

— Да, мне.

— Я похож на чокнутого?

— Похож. Разве здравомыслящий человек предложит 'Завтрак на грот-мачте' ?

— Скажем иначе. Я похож на предателя?

— Нет. Кого вы предаете?

— Если я вам выложу хронику Двора, я дам вам оружие против нашего Вожака.

— Он как-то скомпрометировал себя при Дворе?

— Не он, а особа, которую он любит.

— Все еще любит?

— Кто его знает! А вы еще издеваться начнете…

— Я не из-за него вас допрашиваю. Мое бутылочное письмо…Ваша «Хроника» может, имеет отношение к тому, кому мое письмо адресовано.

— Вашему таинственному другу?

— Да.

— Это правда?

— Клянусь вам!

— Тогда я согласен! Ваше условие принято! Итак, Вандом — пора! Поспешим, пока никто не явился мешать нам.

Отступать было поздно.

— Раз, два, три! — скомандовал Ролан.

 

8. ФОРС-МАЖОР. МОЛИТВА БАРАБАНЩИКА

О, не надо было принимать вызов Ролана! Но Анри де Вандом так хотел казаться настоящим мальчишкой, смелым морским волком, так хотел доказать всем, что он не трус. Он так хотел, чтобы его все уважали. К малышу де Линьету многие относились почти как к равному, а пажа Анри никто всерьез не воспринимал. Бедный Вандом принял участие в глупой авантюре, надеясь, что после этого приключения он завоюет авторитет у Пиратов Короля-Солнца, и даже их лихой Вожак, Бражелон, в особенности Бражелон будет после этой отчаянной выходки относиться к нему с должным уважением.

А теперь Анри застрял на салинге грот-мачты и боится пошевелиться. Стоящий у основания мачты Ролан с тревогой смотрел на крохотную фигурку своего приятеля.

— Вандом! — закричал барабанщик, сложив ладони рупором, — Вандом! Слезайте, пожалуйста!

Несчастный Вандом не отзывался. Паж Бофора казался Ролану похожим на игрушечных солдатиков, с которыми он еще не так давно забавлялся. Анри вцепился в мачту, обнял ее обеими руками, и — это видел даже стоящий внизу Ролан — его била дрожь.

— Перебирайся обратно на ванты! — кричал Ролан, — Не бойся! Ну что же ты, Анри…

Анри замотал головой. Ролан решил, что Анри не знает, что такое ванты или забыл с перепугу и не понял, куда ему лезть. Он опять заорал как можно громче:

— Анри! Лезь на лестницы! У тебя получится! Смелее!

Вандом не ответил. Похоже, он молился. Медлить было нельзя. Не может же этот бедолага торчать на такой верхотуре! Сам он, конечно, пажа не снимет, это было ясно: он не удержит Анри. Надо звать на помощь. Ему попадет, но не бросать же в беде Вандома!

— Держитесь, Анри! — опять закричал Ролан, — Я позову кого-нибудь!

А кого? Капитана? Вожака? Того и другого? Ролан зажмурился, вытянул указательные пальцы. Так! И Ролан помчался за помощью.

— Сударь! — взмолился Ролан, — Помогите! Скорее! Беда!

— Что там еще? — спросил Рауль.

Ролан перевел дух.

— Человек за бортом? — иронически спросил Рауль.

— Не смейтесь, господин виконт! Действительно, беда с Вандомом. Вернее, может случиться беда. Стал бы я вас беспокоить! Его надо скорее снять с мачты!

— С какой еще мачты?

— С грот-мачты, господин виконт! Он там застрял и слезать боится.

— Где застрял Вандом?

— На салинге!

— Ты не путаешь? Ведь мы дальше марсовой площадки не забирались.

— А Вандом забрался. Хорош бы я был, если бы перепутал марс и салинг! Самая верхняя площадка!

— Как он так оказался? — все еще не понимал Рауль.

— Залез.

— Маленький Вандом залез на салинг? Невероятно!

— Почему бы и нет? Почему бы Вандому не залезть на салинг? Чем он хуже других?

— На него это не похоже.

— Вы его еще не знаете! Вы думаете, если он такой хорошенький и аккуратненький, то он миньон какой-нибудь? Ничуть не бывало! Анри де Вандом отличный малый! Бежим же, сударь! Надо спасать Вандома!

— Я никуда не побегу, пока господин сочинитель не соизволит объяснить, как отличный малый Анри де Вандом оказался на салинге грот-мачты. Ведь это немалая высота.

Рауль не верил своим ушам и решил, что барабанщик его разыгрывает. Они сговорились, он, как последний дурак, побежит спасать Вандома, а нарвется на какое-нибудь 'хи-хи, мы только шутили,… обманули дурака…

— Немалая? Ужасная! П'сят метров!

— Пятьдесят семь и шесть, — уточнил Рауль.

Ролан, охваченный тревогой, даже забыл о своих мемуарах и потянул Рауля за рукав.

— Бежим же, — взмолился Ролан, — Пожалуйста!

— Это правда?

— Истинная правда!

— И все-таки, какой черт понес Вандома на мачту?

— Этот черт я, — сокрушенно сказал Ролан, — Мы поспорили, кто быстрее доберется до этого самого салинга.

— И полезли? — спросил Рауль.

Ролан виновато вздохнул и потупился.

— Ну и денек, — проворчал Рауль, — Что ж, пошли.

Он представил весь ужас положения, в котором оказался очаровашка Вандом. Ролан на ходу рассказал ему, что он выиграл состязание, добрался до салинга и сразу же полез вниз. А Вандом добрался до площадки после него, и почему-то не стал спускаться, а просто как прилип к мачте.

— Зацепился? Хотя там не за что зацепиться.

— Нет. Он, наверно, высоты испугался. До верха долез, а лезть назад боится.

— Сукин сын, — выругался Рауль.

Ролан шмыгнул носом.

— Ругайтесь, как хотите, только придумайте, как спасти Вандома!

* * *

— Боже мой, — прошептал Рауль, увидев хрупкую фигурку пажа на площадке.

— Что вы хотите делать? — спросил барабанщик, — Неужели сами полезете?

Рауль ничего не ответил. Он подозвал матросов, велел им взять запасной парус и растянуть его под мачтой.

— Да не прыгнет он, господин виконт, — возразил один из матросов, — Забоится!

— Ваше дело не рассуждать, а повиноваться! — произнес Бражелон.

— Дак я чо…

— Делайте то, что вам сказано! Быстро! — повысил голос Пиратский Вожак.

Матросы стали разворачивать парус. Ролан с замиранием сердца следил за их действиями. Он был согласен с парнем, который осмелился возражать адъютанту герцога — даже когда матросы натянут парус под мачтой, Анри не отважится прыгнуть с такой высоты. Не надо было никого звать на помощь, в отчаянии думал Ролан, я должен был сразу же лезть наверх, и, подбадривая Вандома, помочь ему перебраться на ванты. И вместе мы, с Божьей помощью, как-нибудь слезли бы. А сейчас его, Ролана, к вантам не подпустят. Слишком далеко зашло. Мальчик внезапно сорвался с места и побежал на бак, где еще полчаса назад так беспечно болтал с Вандомом.

Рауль, занятый с моряками, не обратил внимание на исчезновение барабанщика. Ролан появился через несколько минут со своим барабаном. Мальчик сжал палочки — и сигнал тревоги нарушил молчание. Рауль вздрогнул и обернулся. Несмотря на отчаянный момент, он не удержался от легкой улыбки.

— Натяните парус крепче, ребята, — велел Рауль матросам.

— Да знаем уж, господин виконт, — пробормотал языкастый матрос, — Не учите рыбу плавать.

Рауль уловил затаенную насмешку и какое-то превосходство в тоне моряка. Он понял, что хотел сказать парень своей репликой: я, мол, знаю корабль от бака до юта, от палубы до трюма, и грот-мачту эту от киля до клотика, и что этот парижский барчук тут вмешивается? Парень смотрел смело, но не нагло, и, видимо, чувствовал уверенность в своей правоте и в том, что товарищи за него. Этот парень был рядом с Пиратами, когда они убирали фок при штормовом ветре. В словах матроса не было ни вызова, ни протеста. Скорее, он хотел показать Пиратскому Вожаку, что больше понимает в морском деле. И Пиратский Вожак сдержался, хотя в первый момент он чуть было не сорвал злость на матросе.

— Вы должны подстраховать пажа, ребята, — тихо, но твердо сказал он, — Разве я не прав?

— Вы правы, сударь, мы так и делаем, как вы приказать изволили. Но ему нипочем не прыгнуть. Даже если и прыгнет, парус может не выдержать.

— Придется кому-то лезть за мальчишкой.

— А какой дурак полезет? Помирать кому охота? Где ж его снимешь?

— Разве вы не забирались на мачты и реи, ребята, и на тот же салинг, если вы — профессионалы высшего класса?

— Прикажут — и полезешь как миленький. Но одно дело — ставить паруса или…

— Или? — спросил Рауль, — Спасать человека?

Но парень не стал расшифровывать свое «или». Видимо, не считал нужным распинаться перед господином.

— А с чего вы взяли, господин, что мы — профессионалы высшего класса? — спросил его товарищ.

— На флагмане адмирала, на мой взгляд, должны быть профессионалы высшего класса, — холодно ответил Рауль.

— Вы правы, ваша милость, но одно дело — делать что-то самому, тут мы не оплошаем, а тащить на себе этого малого — увольте! Благодарю покорно!

— Разумеется, — согласился Рауль, — Не тащить на себе, а подстраховать. Не оставлять же все как есть?

Матросы зашептались. Рауль не стал прислушиваться к их шепоту, но догадался, что 'морские волки' советуют своему говоруну не высовываться, а то ему-то господин офицер и прикажет лезть на салинг. И полезешь. А куда денешься? 'Пусть сам и лезет, ежели такой умный' , — буркнул парень. Рауль выразительно посмотрел на него и опять промолчал. Между тем по сигналу Ролана люди бежали на палубу. Вскоре собралась целая толпа.

Ролан стоял у мачты, перекинув через плечо кожаный ремень своего большого синего военного барабана. Он продолжал отбивать сигнал тревоги. Никто из собравшихся на палубе сначала не понял, что произошло. Почему тревога? На всякий случай все прихватили оружие — опасались нападения пиратов. Но берберийские головорезы не лезли на абордаж, и корабль тонуть не собирался. Люди недоуменно переглядывались, не понимая, почему такой ажиотаж.

Рауля окружили друзья, пробившиеся сквозь толпу.

— Что случилось, Бражелон? — спросил Гугенот. Рауль молча показал на салинг. Серж де Фуа выпалил фразу, неуместную в печати. Оливье свистнул. Все замерли — на палубе появилось начальство — капитан и Бофор.

— Что тут у вас? — спросил герцог, — Что вы беситесь? Мы, слава Богу, тонуть не собираемся, идем полным ходом! Мусульманских головорезов боитесь? Вам уже везде эти бездельники мерещатся!

— Взгляните, монсеньор!

Герцог УВИДЕЛ.

— Анри… Нет…, — прошептал герцог.

Все молчали. Ролан, сжав губы, все еще бил в свой барабан. После повелительного жеста Бофора барабан замолчал. Адмирал оценивал ситуацию. В тревожной тишине, воцарившейся на палубе, прозвучал голос Франсуа де Бофора. Адмирал обращался к матросам:

— Ребята! Кто достанет этого малого с мачты? Сто пистолей награды!

Сто пистолей — крупная сумма, но ребята не хотели рисковать своими шкурами. Добровольцев не нашлось. Герцог спросил Ришара де Вентадорна, кому из матросов он может отдать такой приказ. Капитан вздохнул и взглянул на салинг.

— Кому? — спросил Бофор, уже не скрывая отчаяния, — Вы уверяли меня, что знаете свой экипаж, кто из матросов самый толковый, самый ловкий, самый смелый? Кто может выполнить этот приказ?

— Приказ должен выполнить любой из моих матросов, — ответил капитан, — Выбирайте любого, монсеньор.

Бофор пристально смотрел в лица матросов. Он видел / полтора десятка войн научили его этому / в глазах моряков ужас и обреченность. Герцог внезапно вспомнил глаза раненой лани на королевской охоте. Очень похоже.

— Тогда, — жестко сказал капитан, — Я выберу сам!

— Господин капитан, приказывать что-либо этим людям бесполезно.

— Почему же, господин виконт? — вполголоса спросил капитан.

— Да взгляните на них! Вы понимаете? Разве вы не видите, что с ними происходит?

— Да, — вздохнул капитан, — Я понимаю. Но выхода нет. Кто-то из них должен лезть за мальчишкой.

Он взглянул в лица моряков из своего экипажа. Но, как и Бофор, видел ужас и отчаяние. И одно желание 'хоть бы не меня' . И обреченность.

— Есть обстоятельства, когда нельзя приказывать, — настойчиво сказал Бражелон, — Если никто не хочет, попробую, монсеньор, достать вам этого мальчишку.

— Рауль, нет!!! — закричал де Невиль.

— Нет, — сказал Бофор, — Ты не должен так рисковать.

— Да, — возразил Рауль. — На такой риск можно идти добровольно. И только. Да вы не бойтесь, герцог. Все будет хорошо, — сказал он с иронией, — Я счастливчик.

— Ты дурак… — прошептал Оливье.

— Хуже, — добавил Гугенот, — Ты самоубийца.

— Это комплимент или оскорбление, господин Гугенот? — лукаво спросил Рауль.

— Понимай, как хочешь, — вздохнул Гугенот.

Оливье попытался удержать друга. Гугенот зашел с другой стороны. Они начали убеждать Рауля, что не его дело — карабкаться по вантам, на это есть матросы, жить надоело, что ли?

— Отстаньте! — прикрикнул на них Рауль.

— Бражелон! Сто пистолей хочешь заработать? — поддел его Серж.

— Сто пистолей — людям, которые держат парус, — язвительным тоном сказал Рауль, вся его наличность слегка превышала сию соблазнительную сумму, — Да отойдите же! Ролан! Не разводи сырость!

— Я не буду, — сказал барабанщик, часто моргая глазами, — А знаете… не так уж и страшно там… на высоте. Я-то ведь залез на самый верх. Вы только вниз не смотрите. Я знал, что нельзя смотреть вниз, но все-таки взглянул, и у меня чуть сердце не разорвалось от ужаса… А все-таки я и сейчас полез бы, но мне не удержать Вандома.

— Ребенок, и то больше понимает! — заметил Рауль, — Эй, вы! Давайте сюда ваши шарфы, платки, у кого что есть! — велел он друзьям.

— Опомнись, болван, грохнешься — костей не соберешь!

— Да полно вам причитать! — фыркнул Бражелон, забрал у друзей вещи, которые они впопыхах подали ему — у кого что нашлось — рассовал все это — что-то за пазуху, что-то по карманам. Бофор и капитан переглянулись. Они поняли замысел Рауля.

— Страховка, — сказал капитан, — Все правильно.

Бофор только кивнул.

— Бражелон! — позвал герцог.

Рауль обернулся и посмотрел на герцога. Это взгляд все решил. Бофор поверил. Во взгляде было нечто необъсянимое — героическая ирония, насмешливая отвага.

— Вы когда-то сказали, монсеньор, что, такие как я, добиваются всего, чего захотят, — напомнил Рауль опять же слегка насмешливо, и, уже серьезно, — Я хочу спасти Вандома!

— Я тогда сказал не только это, — прошептал Бофор, — Я сказал еще, что ты из такого теста, из которого делаются маршалы Франции.

— Как бы этот маршал не расшибся в лепешку, — проворчал Гугенот, — То еще тесто будут! Герцог! Зачем вы его отпускаете! Помешайте!

— Маловеры! — с упреком сказал барабанщик, — Я знал, что вы… Да хранит вас Бог, господин виконт!

— С Богом, сынок… — прошептал герцог.

— Аминь, — подвел итог Рауль и стал подниматься по вантам.

Барабанщик упал на колени у основания мачты и начал тихо шептать слова молитвы. И все присутствующие на палубе мысленно присоединились к молитве Ролана де Линьета. Все очень хотели верить, что молитва мальчика долетит до ангелов-хранителей пажа и адъютанта герцога де Бофора, и все закончится благополучно.

 

9. ФОРС-МАЖОР. НА ВЫСОТЕ

У Анри больше не было сил ни молиться, ни думать. Глаза закрыты. Слез нет. Анри заплакал в первую минуту, когда понял, что не может спуститься с мачты. Он не слышал, что орали ему снизу. Его подбадривали, но он не различал голоса — все сливалось в каком-то гуле. Так, наверно, и умирают. Голова Анри кружилась, сознание гасло. Так, наверно, сходят с ума… Так сходят с ума. Он сойдет с ума и бросится вниз… Все это были не мысли, а обрывки мыслей. Анри, оказавшись в форс-мажорной ситуации, не мог мыслить логически. Собрав последние остатки воли, Анри заставил себя сосредоточиться. Гул стал отчетливее. Скандировали имя Бражелона. И его имя — Анри де Вандома. Какие дураки! Молчали бы лучше. А снизу кричали: "Держитесь! Смелее! ' Анри заставил себя открыть глаза. Вниз не смотреть, — говорил себе паж, — Не смей смотреть вниз. Вниз нельзя смотреть. Я сойду с ума. У меня сердце разорвется… Но почему Бражелон? Он-то тут при чем?

— Вот и я, — заявил Бражелон. Он был совсем рядом на вантах.

— Я за вами, Вандом. Как жизнь молодая?

— Я вас сюда не звал, — промолвил Анри.

— Я сам явился.

— Вы зря старались, господин де Бражелон, — сказал Анри умирающим голосом, — Я не смогу перелезть к вам. Поздно. Все пропало.

— Так уж и пропало!

— Неужели мое общество вам не надоело?

— Милое общество.

— Вам угодно издеваться? Лезьте вниз. Все пропало. Прощайте. И не поминайте лихом.

— Знаем мы эти слова, — фыркнул Бражелон.

Он понял, что сейчас никакими силами не заставить Анри перебраться с салинга грот-мачты к нему на ванты. Но и он устал, поднимаясь на пятидесятиметровую высоту! И Рауль переводил дух, собираясь с силами для прыжка к Вандому. Он понял по лицу Анри, что несчастный паж в состоянии, близком к обмороку. И с этакой наигранной бравадой / он и сам содрогался от ужаса, забравшись так высоко /, Бражелон сказал пажу:

— Гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе.

И оказался рядом с Вандомом. Внизу заорали что-то приветственное. Анри отпустил мачту и бухнулся к нему на грудь.

— Ну, тихо, тихо, — успокаивал его Рауль, — Мы выберемся, Анри.

— Зачем вы полезли за мной, господин виконт?

— Объясняю, маленький Вандом. Ты — один из нас, и раз уж я ваш Вожак, атаман, командир — я в ответе за тебя.

— Один из вас? Да я самый никудышный из Пиратского Братства!

— Что за чушь! У тебя, маленький Вандом, много достоинств.

— Вы это из жалости говорите. Вы слишком снисходительны. Какие у меня достоинства?

— Анри! Я не за тем лез сюда, чтобы говорить комплименты. Прекрати лепетать, и дай сосредоточиться. Сядем здесь, у мачты. Дайте мне перевести дух. Обдумаем варианты.

Они уселись рядышком, держась за руки. Внизу затихли.

— О, зачем вы…

— Ты опять? Меня просила присмотреть за тобой матушка, покидая корабль. Я обещал. А я всегда выполняю свои обещания. И, наконец, если тебе и этого мало, Ролан успел поведать мне, что ваша дурацкая затея корнями уходит в ларошельское пари мушкетеров. Все! Итак, наши варианты…

— Неужели есть варианты?

— И довольно много. Один вариант — прыжок в парус. Но парус ветхий, и матросы сомневаются, выдержит ли. Не факт. Не пойдет.

— Не пойдет, — эхом пискнул Анри.

— Вариант второй. Мы с салинга перебираемся на перты — вот эти тросы, что под реем, по ним лезем до нока грот-брам-рея или грот-бом-брам-рея, что-то и я запутался…

— До нока, а дальше?

— А дальше — ныряем в море. Вы когда-нибудь ныряли в море со скал? Нырять умеете?

— Нет, — сказал Анри, — Не умею. Ролан умеет. Он говорил, что в Сен-Мало нырял со скал и все тужил, что в Тулоне не успел нырнуть ни с одной скалы. Но мы все были так заняты в Тулоне. Правда, Ролан выразил надежду, что по возвращении…

— Не о Ролане речь, а о тебе. Что правда, то правда — в Тулоне мы все были очень заняты. А Ролан и в Алжире найдет подходящую скалу. Значит, и этот вариант придется забраковать. Этого и следовало ожидать.

— Видите, все пропало!

— Пока я карабкался по вантам, у меня созрел план…

— Какой такой план?

— Вашего спасения, господин де Вандом… Только не душите меня…

— Хотите печенья? — вдруг спросил Вандом, — С орехами или с изюмом?

— Самое время подкрепиться перед опасной дорогой, — пошутил Рауль, — Давайте с изюмом.

— Вкусно? — спросил Анри.

— Просто объеденье! Ну, Анри, поели, теперь за дела!

Он достал свои шарфы и платки и стал связывать их в виде веревки.

— Ну, помогайте же, — велел он Вандому. Анри стал затягивать узлы.

— Для чего вам веревка? — спросил паж.

— Для страховки, — ответил Рауль, — Положитесь на меня, Вандом.

— А если развяжется?

— Затяните узлы, и не развяжется.

— А если оборвется?

— Не должна.

— А если все-таки…

— Можете помолчать? Готово! А теперь слушайте. Это веревка — страховка. Мы с вами будем в одной связке. Я удержу вас, в случае чего. Сейчас я подсажу вас на ванты, и мы начинаем спуск. Это наиболее рациональный вариант.

— Даже не пробуйте, — пролепетал Анри, — Не выйдет. Ничего у меня не выйдет.

— Черт! — выругался Рауль, — Черт, черт, черт!

Теперь и он растерялся. Этот вариант казался ему самым надежным. Уговоры не помогали. Анри твердил свое — зря вы это затеяли, все кончено… Рауль прислонился к мачте и засвистел буканьерскую песенку, проверяя узлы своей веревки.

— Еще хорошо, — заметил он, — что на 'Короне' салинговая площадка с барьерчиком. Нам повезло. Бывают салинги без всяких барьеров.

Красотка-креолка, ты мне отдалась…

Морская любовь, мимолетная страсть…

— А Ролан пел иначе, — вспомнил вдруг Анри, — Морская помолвка… минутная страсть…

— Ролан сам не понимал, о чем пел.

— А вы понимаете? Вы хотите такой участи для своих наследников?

— При чем тут мои наследники?

— Понимаю. Вы, как и Ролан, хотите поднять мое настроение?

— Вроде того, — проворчал Рауль.

Во времена Людовика Четырнадцатого, когда еще не было ни вертолетов, не работали службы спасения, Рауль ломал голову над очередным вариантом помощи несчастному пажу.

— Дай руку, — сказал он.

Он пощупал пульс. Вздохнул. Мгновенный спуск по канату с привязанным Анри — но у малого сердце может не выдержать. Этот вариант слишком рискованный. Он подойдет, если мачту обстреливают вражеские пушки, и она может рухнуть в любой момент. Или при шторме. В себе он был уверен. Чтобы не ободрать о канат ладони, можно было бы обмотать руки хотя бы рукавами рубашки. Но Анри, несчастный Анри! А море начинало темнеть. Только этого не хватало.

— А что если попробовать вариант Фельтона, — задумчиво сказал Рауль.

— Какого Фельтона? — спросил Анри.

— Фельтон… морской офицер, спускался с высоченной башни, связав руки миледи… Это из мемуаров отца.

— Фельтон, тот самый, который убил Бекингема?

— Тот самый… Но на какой высоте было окно — об этом история умалчивает. И все-таки, — Рауль посмотрел на тоненькие запястья несчастного Вандома, — вариант Фельтона нам с вами не подойдет. Не могу я,… так… как Фельтон.

— Я потерплю, — кротко сказал Анри, — Не бойтесь причинить мне боль. Я доверяюсь вам, как миледи доверилась Фельтону.

— Я не Фельтон, а ты не миледи, — сказал Рауль, — Найдем свой вариант. Знаю! Народный-французский!

— Народный-французский? Это так?

— Зачем нам учиться у англичан, маленький Вандом? Лучше учиться у своего народа. Давным-давно, я сопровождал в разведку принца Конде… возле одной деревушки… как бишь она называлась…Отей… Окей… А! Оней! Нам встретились беженцы. В основном женщины. Мне вспомнилось одно семейство. Глава семьи, щупленький такой мужичок, катил тачку, куда эти несчастные погрузили свои жалкие пожитки. Дети, совсем еще мелкие, цеплялись за подол юбки мамаши. А сама крестьянка тащила на закорках третьего ребенка.

— А потом? Что с ними сталось?

— Мы победили, и беженцы вернулись. А сейчас, маленький Вандом, ваш покорный слуга уподобится крестьянке из окрестностей Ланса и возьмет вас на закорки. Буду тащить вас на своем горбу народным способом, раз все прочие варианты мы отвергли. Но веревкой вас, конечно, привязать придется — для страховки. Да, вот еще что… может, вы снимете вашу курточку? Все легче будет…

Снять курточку? Но тоненькая просвечивающая рубашка под курточкой сразу выдаст ее с головой.

— Мне… холодно, — пролепетал Анри, — Ради Христа, не заставляйте меня… Умоляю вас…

— Черт побери, — опять выругался Рауль, — Боитесь простудиться?

— Не чертыхайтесь, пожалуйста, — взмолился Анри, — Уже…пора? Давайте помолимся, страшно же умирать без отпущения грехов. Скажем мысленно что-нибудь вроде Отче Наш…

Господи, если мы сорвемся, пусть живет Рауль! От меня все равно никакого толку, а его все так любят и уважают! Он должен жить, пожалуйста, Господи! Аминь!

Господи, если мы сорвемся, сохрани этого малолетка! Я-то уж пожил достаточно, пусть живет маленький Вандом, это невинное безгрешное создание. А мне прости мои грехи. Аминь!

— А вы не такой и легкий, Анри. Булочками злоупотребляете?

— Вы не удержите меня? — спросил Анри.

— Удержу! — ответил Рауль, — Если вы не будете говорить умирающим голосом.

А сам подумал: "ПОСТАРАЮСЬ удержать' .

— Не надо, — еще пытался остановить страшную минуту Вандом, — Вы меня не спасете, а сами погибнете.

— Туда мне и дорога, — вырвалось у него.

Анри вздрогнул.

— Ну, зачем вы так, — сказал он с упреком.

— Простите, вырвалось, — поправился Рауль, — Держитесь за меня. Я уверен, что это, с позволения сказать, приключение, закончится благополучно.

При помощи самодельной веревки он привязал к себе Анри.

— Теперь мы в одной упряжке, маленький Вандом, — проговорил он, — И пора делать смертельный прыжок, как когда-то ваш знаменитый тезка Генрих Четвертый.

Анри с ужасом смотрел на своего спасителя.

— Мои последние указания. Вниз не смотреть! Смотрите в небо, зовите на помощь своих ангелов-хранителей, или, если уж совсем будет невмоготу — закройте глаза. И вспоминайте тех, кого вы любите. И еще… Поскольку ваша жизнь в моих руках, помолитесь за меня, между прочем. Чтобы у меня хватило сил на этот спуск.

— За вас я и буду молиться в первую очередь! А это поможет?

— Кто знает? А вдруг? Пути Господни неисповедимы.

— А вы не будете молиться?

— Вы невинное дитя, маленький Вандом, и вашим ангелам-хранителям легче.

— Имя им легион?

— Имя им легион… А я закоснел в грехах. И все же, Господи, помилуй.

И Рауль, перестав поддерживать Анри, соскочил с площадки на ванты. Они удержались! Из уст зрителей, наблюдавших 'смертельный прыжок' , вырвался громкий вздох облегчения.

— Вы меня уже не держите? — спросил Вандом.

— Вас держит "веревка".

— А нельзя ли как-нибудь меня поддерживать? — робко спросил паж, — Одной рукой хотя бы… как-нибудь.

— Вы в своем уме? Это даже не канат, а веревочная лестница! Как же я полезу с одной рукой?

— Мне очень страшно стало, когда вы меня перестали держать.

— Сами крепче за меня держитесь. Знал бы я, с кем связываюсь, подумал бы о дополнительной страховке.

— Что же вы не подумали? — простодушно спросил паж.

— Ну, вы и типок, Анри! — Рауль даже опешил от такого нахальства, — Я подумал было, но решил не терять время, пока еще найдут пятидесятиметровый канат. Только лишняя путаница. Я-то дотащу тебя, черт возьми, но, повторяю, сейчас сам держись за меня, в этом твое спасение, бестолковый мальчишка!

Типок обиженно шмыгнул носом.

— А если вы…

— Если-если, — проворчал Рауль, — Помолчите, умоляю!

Типок замолчал. Но жуткое 'если' , сорвавшееся с уст бедняги Вандома, запало в сознание Раулю. Вопреки тому, что он приказал себе не думать о возможных результатах падения с пятидесятиметровой высоты, все-таки представил себе этот ужас — и замер на вантах. Паж дрожал, вцепившись в него с отчаянием погибающего.

— Да не душите вы меня, Вандом, — прохрипел он.

— Почему вы остановились? Лезьте вниз!

— Сейчас полезу, — вздохнул он, — Помолчи хоть пять секунд… типок!

"Так. Чем грозит нам с Вандомом падение с пятидесятиметровой высоты? Идеальный вариант — моментальная смерть. А еще может быть сильная травма, разрыв легкого. Переломы позвоночника и любых наших конечностей. Картинка впечатляет! ' А Вандом, бестолочь, очень мешал Раулю. Он судорожно цеплялся за него.

— Не душите меня, Вандом. — опять вымолвил Рауль, мотая головой, — Постарайтесь немного расслабиться.

— Если я расслаблюсь, я сорвусь!

— Беда мне с вами. На что веревка?

Анри немного ослабил свою 'мертвую хватку' .

— Сейчас доберемся до марсовой площадки и передохнем.

— Положитесь на меня, Анри.

Поскрипывали реи, трепетали паруса, пока еще не было особо ничего угрожающего, но ветер становился сильнее, и, пока паж не почувствовал перемены погоды, Рауль уже не просил его молчать, а сам стал поддерживать беседу.

— Вы думаете, мы спасемся?

— А то нет! Иногда представители человечества завидуют представителям фауны, — заметил виконт. Они опять отдыхали, держась за выбленку, поперечный канат вантов.

— Птицам, я угадал? Как было бы замечательно, если бы люди умели летать!

С уст Пиратского Вожака чуть не сорвалась очередная мрачная шутка, но он решил, что черный юмор в такой ситуации по отношению к Вандому — слишком жестоко. Даже Пиратам порой не по себе от его черного юмора. И он сдержался. 'Летать как птицы, Анри, мы не умеем… Но, если мы полетим…

— Я имею в виду других представителей фауны. Возьмем, к примеру, кошек. Вы видели, как кошки переносят своих детенышей? Взяла котенка за шкирку и — только в путь!

Анри улыбнулся.

— Ой! Кажется, мачта качается!

— Вам померещилось.

— И вы сожалеете, что не можете взять меня 'за шкирку' как котенка, господин де Бражелон?

— Ну да, почти что, — улыбнулся и Рауль.

Несмотря на опасное положение, наши герои были молоды и беспечны. И они засмеялись.

— Тогда вам пришлось бы отрастить вампирские клыки, сударь! — смеясь, сказал Анри, — Вы видели, какие зубы у котов!

— Да, не чета нашим! А вы молодец, Анри! Вы умеете смеяться в минуту опасности, а это уже много. И мне это нравится.

— Польщен вашим комплиментом, — почти весело сказал паж, — Вам правда нравится, сударь?

Он кивнул.

— Вы отдохнули?

— Да.

— Тогда — в путь!

Паж вздохнул и заставил себя улыбнуться. Их глаза встретились. И опять Раулю показалось, что он уже видел такое выражение испуга и вопроса в чьих-то глазах, очень давно. А паж увидел во взгляде Вожака решительность и волю. И еще… синий лед, который так пугал и смущал Анри де Вандома, растаял. Было ли это на самом деле? Анри постарался последовать совету Вожака, он уже не так стискивал шею Рауля, сцепил пальцы и положил голову на его плечо. "От него зависит моя жизнь, но он ее спасет! Он молодец! Из всех он один отважился! Он обязательно доберется! Он такой сильный, такой смелый, такой красивый! ' — правда, последнее качество Пирата никак не было связано с путешествием по вантам. Золотые волосы Анри, относимые ветром, щекотали Раулю лицо. Он вдохнул легкий нежный запах волос пажа — волосы пахли ландышами. И это показалось ему уже знакомым. Анри закрыл глаза и почти успокоился. Анри почувствовал себя защищенным. И вдруг снова захотел увидеть лицо Вожака. Он слегка отодвинулся, разжал пальцы и держался за Рауля уже двумя руками, захватив в кулачки его рубашку.

— Держись-держись, — сказал ему Рауль.

Он решил продолжать отвлекать маленького Вандома пустяковой болтовней, чтобы паж не так боялся и не говорил ужасы ему под руку. Спуск продолжался. Чем ближе была палуба, тем более крепла уверенность Анри, что они выберутся из этой переделки. Вниз они не смотрели — смотрели друг на друга, перед собой и вверх. Внезапно Рауль остановился.

— Подержитесь за выбленку, Анри.

— За что, простите?

— За поперечный канат. Это по-морскому.

— А… Что с вами?

— Так. Минутная слабость. Руку свело.

Он, держась правой рукой за выбленку, согнул и разогнул несколько раз левую руку. Анри заметил тяжелое дыхание, капельки пота на губах.

— Вам плохо? — спросил Анри. Паж стиснул кулачки.

— Ослабьте захват, Анри. Со мной все в порядке. А то вы вцепились в меня…

— Как кошка? — спросил Анри.

— Вот именно! Когда-то в детстве, я снимал с высокого дерева кошку одной маленькой девочки. Вы очень похожи на ту кошку!

Он нахмурился. Анри помолчать бы, но его словно бес потянул за язык:

— И владелицу кошки звали Луиза де Лавальер?

Пажа словно током ударило — хотя сравнение может показаться весьма условным в доэлктрический век. Анри почувствовал, как вздрогнул Рауль. Ресницы его резко опустились, брови сдвинулись. Анри хотел извиниться, но слова замерли в горле. Он понял, что в этом случае извинения бесполезны. Но он похолодел от того, что теперь Рауль, раньше сам запрещавший ему, смотрел вниз! Сам-то паж не сводил глаз с Бражелона. Он еще сильнее захватил в кулачок белую рубашку Вожака.

— Не смотрите туда, — шептал паж, — На меня смотрите! Эй! Вы слышите, черт вас раздери! Мне-то еще жить не надоело! Понял, болван!

''Опять этот синий лед в глазах. И глаза почти ультрамариновые. Неужели он все еще любит эту плаксу Лавальер? Какая я дрянь, что напомнила ему о ней. И еще… я все-таки очень хотела бы быть на месте этой… плаксы. Неужели из-за этого я полезла на эту мачту? Дура я, дура! И ты — дурак!

— Не говори под руку всякую ерунду, — спокойно ответил пажу Рауль. Паж вытер глаза рукавом.

— Ветер, — пробормотал паж, а сам подумал: 'Ага, знаем мы такой ветер. Когда 'Корона' выходила из Тулонского порта, тоже ветерок подул' . И пытаясь как-то оправдать свою слабость, Анри повторил:

— Фрондерский ветер. А у вас, похоже, ветер в голове дует, сударь! Вернитесь к реальности! Опомнитесь! Не смейте вниз смотреть! Послушайте, виконт! Успокойтесь, умоляю вас!

— Да я-то спокоен, ты-то что с ума сходишь?

— Как же, спокоен! А думаете всякие глупости!

— О! Вы умеете читать мысли, Анри?

Рауль опять подумал о возможных последствиях падения с мачты. Разбиться насмерть — черезчур хорошо. А остаться беспомощным калекой, прикованным к постели, обузой для окружающих… Он вспомнил Поля Скаррона в инвалидной коляске.

— Придите в себя! — взмолился Анри, — Я вас очень прошу, виконт!

И тут Анри нарушил запрет — посмотрел вниз. Он увидел крошечных человечков на палубе. Маленький прямоугольник растянутого паруса. Он задрожал. А Рауль справился с ужасом и, держась левой рукой за перекладину, правой изо всех сил прижал к себе Анри.

— Трепыхаться не стоит, — сказал он, — Вперед! Вернее — вниз!

И, наконец, они добрались до марсовой площадки. Рауль развязал страховочную веревку.

— Самую опасную часть пути мы преодолели, — сказал он, — Отдохнем, Анри, мы это заслужили.

Они растянулись у мачты.

— Ой, — прошептал Анри, — Опять что-то скрипнуло. Вам не кажется, что все начинает качаться?

— Чушь, — сказал Рауль, — Все в порядке.

Придется опять отвлекать несчастного пажа какой-нибудь болтовней. Нет, чтобы посидеть и сил набраться перед последним рывком.

— Приветствую вас на площадке бога Марса, господин де Вандом, — сказал Вожак шутливо.

— Вы язычник, господин де Бражелон — если поклоняетесь богу Марсу? — откликнулся Анри.

— Анри, я всего лишь служу богу Марсу, ибо это бог войны. Но не считай меня его адептом. А в морском бою сюда иногда даже пушки закатывали.

— Зачем? — спросил Анри равнодушно, вся эта военно-морская информация очень мало интересовала дочь адмирала. Вот Ролану эти сведения пригодились бы. Но паж вежливо внимал своему спасителю.

— С высоты дальность стрельбы увеличивается.

— Подумать только! — воскликнул паж, — И что же?

— Снизу, с портов, ядро пролетает меньшее расстояние.

— Ну, надо же, я-то и не знал! Так вы еще и Нептуна жрец, господин де Бражелон?

— Нептуна ли, Посейдона ли, но я действительно люблю море. Вода как-то нервы успокаивает.

— И небо тоже, правда? А как насчет Аполлона и Амура? Они не такие грозные, как эти ваши Нептун и Марс.

— Аполлон и Амур отдыхают, — проворчал Рауль.

— Так уж и отдыхают? — лукаво спросил Анри.

Рауль энергично кивнул, еще раз подтвердив, что к вышеупомянутым богам он никакого отношения не имеет.

— Напрасно вы отрекаетесь от прежних кумиров, — вздохнул Анри.

— Анри, ты, спору нет, малый образованный, начитанный…

— Спасибо. Комплимент в ваших устах такая редкость для бедного Анри де Вандома — тем он дороже для меня.

— О, не прибедняйтесь. Вас, на мой взгляд, не удивишь комплиментами.

— Это как сказать, сударь! Не так уж я ими избалован, как вам угодно думать. Ой, вы только говорите что-нибудь. А то мне не по себе, все-таки реи скрипят так ужасно.

— А что говорить? Я не идолопоклонник. И всей этой античной чушью уже не забиваю себе голову.

— Но это же модно! И вы сами Марса назвали!

— Это термин. Морской термин.

— Ясно, — вздохнул Вандом.

— А если серьезно, — задумчиво сказал Пиратский Вожак, и Анри показалось, что всегдашняя маска исчезла, и он узнал в повзрослевшем виконте своего фрондерского дружка, — А если серьезно, Анри, я назвал бы себя адептом Иисуса.

И пальцем нарисовал в воздухе восьмиконечный крест иоаннитов. Анри не знал, что за символ нарисовал виконт — его не особо-то интересовали все эти рыцарские ордена, также как войны на суше и на море. Паж решил, что это пиратский способ молитвы и улыбнулся. Теперь он верил, что будет спасен. Рауль приподнял крыжку люка, ведущего на ванты с марсовой площадки.

— Везет мне на люки, — проворчал он.

— Что вы сказали? — встрепенулся Анри.

— Ничего особенного, мой юный друг. Мысли вырвались на волю. Вернее, не очень приятные воспоминания.

— Про люк?

— Ну да.

— Надеюсь, не в тюрьме какой-нибудь?

— Хуже, черт возьми!

— Извините…

— Да вы-то при чем, Анри? Я сам, как дурак, хожу по замкнутому кругу.

Ванты, идущие от марсовой площадки, состояли из восьми канатов и соответственно из семи поперечных ступенек. По диаметру примерно как рука Анри де Вандома. Теперь наши герои находились на последнем этапе спуска. Они уже различали лица топящихся на палубе людей. Бофор следил за Раулем и Анри с тревогой и надеждой. Рауль окинул взглядом оставшуюся часть. Огибая борт корабля, ванты тянулись до самой ватерлинии. Им все же лучше прыгать, чем слезать с лестницы за борт 'Короны' . Так вернее. Рауль сделал знак матросам придвинуться поближе. Те повиновались. И, когда до палубы осталось метра три, он сказал пажу:

— Будем прыгать.

На запястье пажа Рауль заметил еле видную ссадину. В том месте, где было глубокая царапина, оставленная длинными ногтями герцога Орлеанского на нежной ручке Анжелики де Бофор. И он под вымышленным именем утешал перепуганную плачущую девушку и поцеловал ее тоненькое запястье. Совпадение его поразило, когда речь зашла о Фельтоне и миледи. И форма руки была похожа.

"А что, если это не мальчик Анри, а девушка Анжелика? Нет. Это мне показалось. Пить надо меньше, сударь. Это просто наваждение' . Но мысль возвращалась. 'За' были золотые волосы, ясные нежные глаза, мелодичный голос, и даже эта царапина на запястье. Против — мужская логика и скептический, насмешливый взгляд на мир, который Рауль выставлял напоказ как щит. Он тряхнул кудрями, отгоняя непрошенные мысли и улыбнулся ожидавшему его команды Вандому.

— Чего вы ждете?

— Ваших указаний, виконт!

— Перебирайтесь на внутреннюю строну вантов и прыгайте! Теперь не опасно. Высота — всего ничего. Отсюда парус выдержит. Лезьте, я вас подержу.

— А вы?

— А я за вами, — ответил Рауль, — Вместе прыгать нельзя, чудак человек. Побережем наши косточки.

— Бражелон!

— Что?

— А в этом было даже какое-то упоение, вы не находите? — сказал Анри. Бражелон усмехнулся и слегка пожал руку пажа, что означало согласие.

 

.

 

10. ПОГОВОРИМ!

Бофор внес Анри де Вандома на руках в свою каюту, бережно положил мнимого пажа на постель, закрыл дверь, усевшись рядом с Анри, плюхнул вина в бокал и протянул пажу:

— Выпей и успокойся.

Анри выпил залпом, по-пиратски. Сам герцог допил оставшееся в бутылке вино.

— Ох, — вздохнул герцог, — Меня все еще трясет.

Анри меланхолически улыбнулся, заворочался и устроился поудобнее, подперев щеку кулачком.

— Вы зря так разволновались, монсеньор, — тихо сказал паж, — Все в порядке…

— Оставь ты этого 'монсеньора' . Поговорим!

— Поговорим…

— Боже мой, что ты наделала!

— Простите, отец, — сказала Анжелика, — Я очень виновата…

— Скажи еще как в детстве 'я больше не буду' .

— О да! Клянусь, я больше никогда, никогда не полезу на эту высоченную мачту!

— Но зачем, зачем ты туда полезла? Кошка ты, что ли? Вот что я, хоть убей, никак не могу понять?

— Не знаю… — опустила голову Бофорочка.

— Зато я знаю.

— …

— Вздох не ответ. Глупое пари с этим сорванцом-барабанщиком…

— Нет, отец, дело не в пари.

— Я тоже так думаю. В чем же дело?

— Я не знаю. Сначала я думала, что так надо себя вести, чтобы все меня считали настоящим мальчиком. Но потом я подумала… другое… Но это я, наверно, глупость подумала.

— Анжелика, — проговорил Бофор, — Когда я увидел тебя там, у меня чуть сердце не разорвалось. Я проклинал тот день, когда дал добро на этот безумный маскарад.

— Это вовсе не безумный маскарад. Я привыкаю. И ко мне все начинают привыкать.

— Нет уж, милочка! Вытаскивай-ка ты свои наряды и становись той, кто ты есть на самом деле. Вам ясно, мадемуазель де Бофор?

Анжелика покачала головой.

— Уже поздно. Зашло слишком далеко. Я должна выдержать это испытание и до определенного дня быть Анри де Вандомом.

— До какого дня?

— До победы!

— Абсурд! Разве от твоего зарока зависит наша победа?

— Я так решила, отец! Первые трудности — и сразу назад?

— Я хочу понять тебя, дочка! С какой радости юная девица лезет на мачту, словно какой-то юнга? Твое ли это дело? Разве этим занимаются твои ровесницы при королевских Дворах Людовика и Карла?

— Радости? Близко даже нет радости! В последнее время у меня сплошные огорчения… Мое дело, на ваш взгляд, сидеть и плести кружева? Я умею! Надоело! И… не могу я объяснить! Даже вам! И себе тоже — не могу!

— А я могу, — сказал герцог, начиная отходить, — Ты хотела привлечь внимание к своей особе. Но, привлекая внимание этого молодого человека, ты чуть не угробила его и себя.

— Теперь я вас не понимаю! — возмущенно сказала Бофорочка, — О каком молодом человеке вы говорите?

— Разве я не ясно выразился?

— Вы сказали ужасную вещь, отец. Кого я чуть не угробила?

— Себя, дура бестолковая. И Бражелона, который полез спасать тебя… А шансов у вас было… не сто из ста, скажем так. Ты хоть понимаешь, чего ему это стоило?

— Но все же обошлось, — жалобно сказала она, — Не ругайтесь. А то мне тоже становится страшно. Я понимаю, что опасность была очень велика, но нам повезло!

— Все время везти не будет, — проворчал герцог, — Вы могли сорваться.

— Могли, — печально сказала Бофорочка, — В любую минуту. Я-то знаю! Вы правы. Но зачем опять об одном и том же?

Бофор решил как следует припугнуть провинившуюся дочку. Он напустил на себя самый мрачный вид и изрек:

— Я не уверен, что это последнее приключение Анри де Вандома, связанное с риском для жизни. Но запомни: тогда и мне не жить. Своим безрассудным поступком ты и меня убила бы.

— Что вы хотите сказать, отец? — пролепетала перепуганная Бофорочка.

— А то, мадемуазель де Бофор, что в первом же бою герцог Франсуа исчезнет в пороховом дыму. И поминай, как звали.

Бофорочка не на шутку испугалась. Зловещие слова подействовали!

— Вы не имеете права даже думать об этом! Вы… Как же вы можете предать нас?! В вас все так верят! Пожалуйста, батюшка, никогда не думайте о таком ужасе, если хоть чуточку любите меня!

— Я слишком люблю тебя, негодница! Но завтра ты будешь милой благовоспитанной девушкой, а не взбалмошным мальчишкой!

На этот раз Бофорочка затрясла головой весьма энергично.

— Да мы же, наверно, выдали себя, дочка! Думаешь, никто ничего не понял?! Как бы не так?

— Может, и поняли. Даже наверняка поняли. Лишь бы только не догадались, что я девушка. Ваши Пираты — люди воспитанные, какие бы ужасные песни они не горланили, суть не в этом. Завтра все сделают вид, что ничего не произошло. А если наши опасения подтвердятся, и кто-нибудь сделает вывод, что паж Анри де Вандом — внебрачный сын вашей светлости, это бедный паж как-нибудь переживет. Честно говоря, мне кажется, этот вывод уже сделали многие — и капитан, и Гримо, и Рауль, и даже малек! Но правду все равно узнают. О том, кто такой Анри де Вандом на самом деле. Но сейчас нельзя.

— Тебя, что ли, увлекает романтическая игра? Тебе нравится морочить людям головы?

— Нет. Нет. Совсем нет. Мне стыдно морочить людям головы. Но ваше утверждение о том, что своим эксцентричным поступком я хотела привлечь к себе внимание вашего любимца Бражелона — голословно. Это не так!

— Это именно так, хотя ты стараешься уверить меня в обратном!

— Это не так! Не так! Не так!

— Ты может, сама не понимаешь, что это так.

— Не так!

— Отрицание не доказательство, — усмехнулся герцог.

— Голословное утверждение тоже не доказательство, — возразила Анжелика.

— А-а-а! Тебе нужны доказательства? Пожалуйста! Ты вечно так и смотришь ему в рот, так и пялишься на него. Я сказал бы даже, что ты бегаешь за ним. Словно вернулись веселые денечки Фронды.

— Клевета! — покраснела Бофорочка, — Все неправда!

— Но ведь он тебе нравится.

— Очень нравится! Прелесть!

— Вот и отлично!

— Что же тут отличного? — удивилась Анжелика.

— Ба, крошка! Поверь моему жизненному опыту: становись снова девушкой, займись своими юбками, помадами, мушками и — разрази меня гром, если 'Корона' еще не дойдет до Алжира, а ваши любовные дела устроятся наилучшим образом.

— Как это? — вытаращила глаза Бофорочка, — Вы хотите выдать меня замуж?! И как это вы себе представляете? Вы же не можете приказать ему, господин адмирал?

Бофор покусывал усы.

— В таких случаях 'приказывает' женщина.

— Вы с ума сошли! Он и не помышляет ни о чем таком! У него одни его Пираты в голове! А если бы даже и думал… Вы что, не знаете о Лавальер? И после всего этого вы хотите, что ли, чтобы я сказала: 'Повелеваю! Женитесь на мне, сударь!

— Дитя мое! Милейшая Шевретта считала тебя весьма способной своей ученицей! Что-то ты усвоила из ее уроков? Не прикидывайся дурочкой, ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать. И что, ты считаешь бедняжку Луизу опасной соперницей?

— Да. Очень опасной. Она в любом случае 'милая и обходительная' , а не 'зареванная лахудра' .

— Поверь мне, моя очаровательная девочка — ей до тебя далеко. И она сама далеко.

— Но в любви нет логики, и любят не всегда самых красивых. А уж зареванную лахудру…

— Отрекаюсь! Торжественно отрекаюсь от своих слов! А дальше — это уж твоя задача!

— А мне это надо? Вот еще!

— А ты представь, какой фурор произвело бы это событие при Дворе короля! Многие наши враги взбесились бы от ярости. И его враги, кстати, тоже.

— Свадьба на корабле? — удивленно спросила Бофорочка, — Разве так бывает?

— Бывает. Конечно, бывает. Я на слово прошу поверить мне, адмиралу!

— Ваши враги, — повторила она слова отца, — Вы не об этом ли секретничали с графиней?

Бофор загадочно улыбнулся.

— А если даже и так?

Анжелика задумалась.

— Отец, скажите, это ВАМ нужно, чтобы я вышла замуж за де Бражелона? Вы преследуете какие-то политические цели?

— Я о 'политических целях' предпочел бы беседовать не с молодой девицей, а хотя бы с ее предполагаемым супругом.

— Возможно, для всех вас, умные взрослые господа, это было бы очень кстати… Возможно, говорю я, потому что решение принимает не девушка… А 'предполагаемый супруг' .

— О! Он примет нужное решение! Дьявольщина! Я на его месте так и поступил бы! Я уверен! Так и будет! Надо быть полным идиотом, чтобы отказаться от дочери Бофора! Я уверен, что…

— А вот я не уверена, — сказала Бофорочка, — И потом, отец, вы обещали, что я выйду замуж по любви. Разве нет?

— Но ты только что сказала, что любишь его. Разве нет?

— Я сказала 'нравится' . Я не хочу, чтобы меня приносили в жертву даже вы, уважаемые лидеры фрондерской партии! Вы хотите укрепить распавшийся фрондерский блок этой свадьбой? Новую Фронду затеять? А нас вы спросили? Я вам не принцесса Генриетта и не эта… древняя… Ифигения…

— Богинь в жертву не приносят, 'юная Богиня Фронды' .

— Какая же я богиня? Великий Конде мимоходом сказал комплимент маленькой девочке, а его превратили в прозвище. Я — зареванная лахудра, вот кто я!

— Опять! Принц Конде — остроумный, галантный красноречивый вельможа, и он сказал правду! А я — косноязычный Рыночный Король, сболтнул глупость. Забудь! Ифигения… Вот и давай юной особе классическое образование! Генриетта! Сравнила! Бедняжку принцессу выдали замуж за юного негодяя в интересах союза двух великих держав.

— Разве я важнее, чем дочь Карла Первого?

— Нет, детка, — мягко сказал герцог, — Просто я хочу, чтобы ты была счастливее, чем она.

Анжелика вздохнула.

— Богинь в жертву не приносят, — произнесла она нараспев, — А богов? Приносят! Вы ошиблись, мой адмирал.

— Не понял.

— А Иисус?

— Иисус — это исключение, — вздохнул Бофор, — И он сам пожертвовал собой. Ради всех нас.

— Иисус не исключение, отец. Иисус — это идеал.

Анжелика перекрестилась, а Бофор обнял девушку, и она склонилась к нему на плечо.

— Видите, не так уж плохо получить классическое католическое образование, — прошептала дочь Бофора, — В моем монастыре меня кое-чему научили. Вот люди! Оплакивают Ифигению в театре и пляшут на свадьбе Генриетты Орлеанской. И не подумают поставить знак равенства между ними.

— Мы отвлеклись, ангелочек, — напомнил герцог дочери о главной теме их беседы.

— Я знаю, отец. Последует монолог, воспевающий вашего очаровательного, отважного, героического — какого там еще — адъютанта. Но люблю-то я не его!

Герцог расхохотался.

— Слышал я уже твою сказку про Шевалье де Сен-Дени.

— Почему сказку! — воскликнула Бофорочка, — Отец! Вы многого не знаете о нас.

— Чего это я не знаю?

— Про меня и Шевалье! Вы думаете, я просто так дала такую клятву? А вы ее подтвердили! И все — свидетели!

— Да, — кивнул Бофор, — и что же?

— Вы толкаете меня к предательству!

— Вовсе нет.

— Объяснитесь, — потребовала Бофорочка. Герцог уже хотел было назвать настоящее имя Шевалье де Сен-Дени, но его насторожила одна из реплик дочери.

— Сначала я хочу выслушать твое объяснение. Что это 'многое' , чего я не знаю о тебе и этом твоем Шевалье?

Бофорочка смутилась. Герцог взглянул на ее мечтательные глаза и встревожился не на шутку.

— Не знаю даже, как сказать, — смущенно начала Анжелика, — Он… и я… в ту ночь… Вам не понять… но вы не можете принудить меня к замужеству с другим, после того, что было между нами.

Бофор подпрыгнул на месте и схватил девушку за руку.

— Что ты натворила? Ну-ка, выкладывай! Говори правду, как на исповеди!

— Разве любовь — это грех?

— Говори, потаскушка!

— Я не потаскушка! Не смейте так говорить, или я ничего не скажу!

— Прости, погорячился. Итак?

— Мы целовались!

Бофор облегченно вздохнул и расхохотался.

— И все? — спросил он, отсмеявшись, — Я знаю.

— Разве я вам говорила?

— Что за дуры влюбленные девчонки! Ты разоткровенничалась еще, помнится, в Париже. И в Тулоне предавалась воспоминаниям об этих… гм… сладких ощущениях.

— Но отец! Мы целовались по-взрослому! По-настоящему!

— Взасос, — уточнил герцог.

— Так, как вы с госпожой де Монбазон, — уточнила в тон ему дочка.

— А подглядывать нехорошо! — Бофор погрозил пальцем.

— А я никому ничего не говорила! Хотя дети многое замечают. Так вы поняли?

Она мечтательно улыбнулась.

— И у нас… Со стороны, наверно, очень красиво было… Я всегда мечтала о таких красивых и нежных поцелуях.

— С тех пор, как выследила меня с госпожой де Монбазон, вредная девчонка?

— Раньше еще, — заявила вредная девчонка, — Так, как целуются взрослые, я видела на Вандомской охоте.

— Вот уж это враки! — возмутился герцог, — До поцелуев ли мне было на охоте!

— А разве я сказала, что видела вас? Уединившийся охотник со своей амазонкой были вовсе не вы, а ваш любезный друг, граф де Ла Фер, а его даму мы имели счастье принимать на борту 'Короны' .

— Ты была ужасным ребенком, как я погляжу! — проворчал герцог, — Сущая чертовка!

— И ангелочком только прикидывалась? — спросила 'чертовка' со вздохом.

— Просто маленькая стервочка! И я поскорее сбуду тебя с рук: пусть муж с тобой мучается. С меня довольно!

— У вас своеобразный юмор, батюшка. Но я еще не все сказала про Шевалье.

— Как? Было еще что-то?

— Я в другом смысле! Ведь Шевалье де Сен-Дени с тех пор так и не появился. И я очень боюсь, что его убили. Или в тюрьму посадили.

— Его не убили, — усмехнулся Бофор, — Могу поклясться хоть на кресте, хоть на Библии, что твой Шевалье жив, здоров, свободен и прекрасно себя чувствует, потому что он не кто иной как…

Бофор опять собрался назвать настоящее имя Шевалье. Если что-то и было между ними — пара поцелуев, а она вообразила, глупышка, этакую пламенную страсть, этакую роковую любовь, пора открыть ей глаза и вернуть к реальности.

Но девочка нарушила этикет, перебив отца:

— Вы же не знаете, отец, какая угроза висит над нами!

— Больше не висит, надеюсь, — заявил герцог, вспоминая сегодняшнее приключение, — Что же натворил твой разлюбезный Шевалье?

Она приступила к своему рассказу.

…

— … И тогда, — говорила Бофорочка, — я выхватила из-под подушки его пистолет. Я уже говорила вам, отец, что мы надеялись вырваться из этого ужасного дома, не причиняя моим похитителям серьезных увечий и остаться невредимыми. Так и случилось, и все-таки… Нет-нет, я вовсе не собиралась стрелять в них! Мне бы передать пистолет его владельцу! Я знала, что и он никого не застрелит, только припугнет. Но как передашь, если между ним и мной вооруженные злодеи, идет бой, звенят шпаги, он — один против всех, и мне к нему не пробиться. А стрелять по-настоящему я стала бы только в том случае, если бы моего единственного защитника задели вражеские шпаги. Но он очень ловко от них увертывался, парировал все удары, и я надеялась, что мы выпутаемся из этой истории. Я верила в него! Всем сердцем! И я молилась за него! Всей душой! А тут как на грех, Филипп Орлеанский, брат короля, стал отнимать у меня пистолет! Я изо всех сил сжимала рукоять. Месье мог застрелить его, понимаете? И ему, Филиппу, ничего бы не было за это! Кто посмеет осудить брата короля! Филипп вцепился в мое запястье своими длинными ногтями… Они у него длиннее, чем у женщины и такие острые!.. А ведь я просила их, чтобы они пропустили нас, дали нам уйти с миром. Я клялась, что никто не узнает о существовании тайного притона, где брат короля со своими фаворитами предается… запретным порокам. Но они… я им угрожала… я… ой, забыла, как это слово называется… на 'б' . Это слово еще довольно часто употребляют ваши офицеры…

— Блевать? — ляпнул косноязычный герцог.

— Фи! — поморщилась Бофорочка, — Ну что вы! Нет, конечно… Но, похоже… как это действие называется… из головы вылетело…

— Слово на букву 'б' , которое часто употребляют мои офицеры? — пробормотал Бофор, — Но ведь не… таких слов не должно быть в твоем лексиконе! Я даже не представлял, что ты знаешь такие слова.

— Нет, смущенно сказала она, — Хотя я понимаю, что и то и другое, вами не названное действие, входят в 'добродетели' ваших львят. А! Вспомнила! БЛЕФОВАТЬ! Я БЛЕФОВАЛА!

— О да, это они умеют, — усмехнулся герцог, — Что же Месье?

— Ах, отец, он такой урод! Он расцарапал мне все запястье своими когтями! И глаза у него были красные, как у вампира… Я была сама не своя от ужаса… А он мне еще и руку выворачивал. Просто изверг! Живодер! Палач настоящий! Это опрокидывало все мои представления о том, как должен вести себя благородный человек. И я закричала что-то вроде: 'Больно же, гад, отпусти меня!

И, когда Шевалье де Сен-Дени увидел все это, он… влепил Месье такую затрещину, что тот отлетел на несколько шагов.

— Он ударил брата короля? — тревожно спросил Бофор.

— Это из-за меня, отец! Он защищал меня! Клянусь, у него это вышло против воли! Я во всем виновата! Скажите, разве это — преступление?

— Я не могу быть объективным, моя девочка. Пожалуй, и я не удержался бы, если бы увидел тебя в руках этого поганца. Но я твой отец. И все же… когда речь идет о принце крови, это не является смягчающим обстоятельством.

— Значит, Шевалье, по нашим законам, все-таки преступник? Значит, мужчина не имеет права защищать женщину? А коронованным злодеям все позволено? Любое насилие, любое зверство? Разве можно после этого считать, что у нас цивилизованная монархия?!

— Он принц. Он брат короля. Разве ты не понимаешь?

— Этот принц — гомосексуалист, грязный извращенец!

— И все же он принц, — вздохнул герцог.

— Я не понимаю! Неужели вы осуждаете Шевалье де Сен-Дени?

— Я? Да нет же! Я думаю, как выручить вас. Как помочь вам. Уточним детали.

— Вы думаете, этому делу дадут ход? Я поняла, Месье очень боится, что Людовик узнает о его грязных забавах. Людовик сам извращенцев терпеть не может.

— Подстраховаться не мешает, — заметил герцог, — В нашем-то славном королевстве так легко угодить за решетку, так легко потерять голову. Скажи, лицо твоего Шевалье все время оставалось под маской?

— Да. Все время.

— Он ничего не говорил?

— Нет. Ни слова. Они могли узнать его по голосу? Значит, он из высшего света, и вы его хорошо знаете? И отказываетесь сообщить мне, кто он на самом деле? И вам не стыдно так меня мучить?

— Я спросил тебя…

— Нет, отец, он все время молчал.

— Хорошо. И вы там ничего не оставили? Никаких улик?

— Оставили, — прошептала Анжелика, — Платок, которым он замотал обломок своего клинка.

— На платке были инициалы? Герб? Вензель?

— Я не помню. Кажется, была какая-то вышивка. Де Лоррен протянул платок Месье — у того кровь потекла из носа.

— После затрещины, полученной от твоего героя?

— Да, — проговорила Бофорочка, — Но, папочка, это же только в театре бывает, что платок приводит к смерти и служит обвинением. В 'Отелло' , например.

Бофор опять мысленно выразил сожаление, что его молоденькая дочь так осведомлена о том, что 'бывает в театре' .

А она продолжала:

— Зато я спасла очень важную вещь — шпагу. Хотя бы и сломанную. Сантиметров двадцать от рукояти.

— О шпаге мне ведомо, — вздохнул герцог, — Хорошо, хоть на это ума хватило. А как реагировали сообщники Месье на оплеуху?

— Все ужаснулись. Замерли. Да и сам Шевалье замер не секунду, как бы не веря, что это случилось. А потом де Лоррен сказал, на этот раз вполне серьезно, без своей обычной гадкой усмешки: 'Вам лучше застрелиться на месте, молодой человек. Мне даже представить страшно, что с вами теперь сделают' . А что с ним могут сделать, если поймают? Неужели казнят?!

— Действия Шевалье де Сен-Дени по законам монархии могут расцениваться как оскорбление величества, а это смертный приговор.

— Но нам удалось убежать! Он закрыл дверь снаружи, а ключ потом выкинул в Сену. Он почти нес меня на руках, я пришла в себя только на берегу Сены. А остальное вам известно, — вздохнула Бофорочка.

— С вами не соскучишься, милые детки, — проговорил Бофор. У герцога после исповеди дочери пропало желание открывать настоящее имя ее спасителя и организовывать свадьбу на корабле 'Корона' .

 

11. СЕБАСТЬЕН ДЮПОН, КОРАБЕЛЬНЫЙ ВРАЧ

Расскажем теперь, что происходило с остальными нашими героями…Когда все убедились, что Анри и Рауль оба невредимы, их встретило оглушительное 'Ура!!! ' Народ ликовал. Бофор обнял обоих одновременно. А потом взял на руки Анри и унес в свое помещение. В этот момент Бофор не думал ни о чем, отцовское чувство оказалось сильнее разума. Капитан 'Короны' подошел к Раулю с протянутой рукой.

— У меня нет слов, виконт! — восхищенно сказал капитан, пожимая руку виконту.

— У меня тоже нет слов, капитан, — ответил Рауль c грустной усталостью.

Но тут на него набросились друзья. Рауль принужденно улыбался, отвечая на их шутливые приветствия.

— Постойте, — остановил он их, — Отпустите меня. Мне надо сказать несколько слов нашему капитану. Господин капитан!

Ришар де Вентадорн обернулся.

— Господин капитан, — повторил он, — приношу вам свои извинения за то, что я превысил полномочия и позволил себе отдать команду вашим матросам. К этим чрезвычайным мерам меня вынудили столь же чрезвычайные обстоятельства. Надеюсь, вы не в обиде на меня? Честь имею.

И поклонился.

— Господин виконт, — столь же учтиво сказал капитан, — Какая может быть на вас обида, помилуйте? Вы действовали как профессионал…

— …Высшего класса! — вставил языкастый матрос.

И все засмеялись.

— Но довольно любезностей! — воскликнул Оливье, — Друзья мои, пойдемте выпьем за нашего героя!

— Хо! 'Куда я только не взберусь! ' Помните девиз Фуке? — захохотал Серж, — Возьми это своим новым девизом, Бражелон, тебе он больше подходит!

И по команде Сержа Пираты возопили: 'Куда я только не взберусь! ' Рауль вздохнул и отреагировал на выходку приятелей мягкой меланхолической улыбкой. Капитану бросилась в глаза неестественная бледность его лица. А приятели все зазывали Рауля на пирушку.

— Простите, что нарушаю ваши планы, но у меня чертовски болит голова.

Компания взвыла. Но Рауль не поддавался на уговоры.

— Я вынужден отказаться, — упрямо сказал он, — В другой раз. У меня действительно болит голова.

Гримо встал подле своего господина.

— Вам не ясно, что ли, молодые люди? — заворчал Гримо, — Идемте, мой господин, идемте, а то они вас в покое не оставят.

— Каков мошенник! — хмыкнул де Невиль.

Старик обернулся и сделал грозную гримасу. Пираты захохотали. Де Невиль сделал движение, чтобы утащить приятеля в свою компанию. Но Гримо скрестил руки и энергично затряс седой головой.

— Я пришлю к вам нашего врача, господин виконт! — крикнул капитан. Рауль махнул рукой, сделав жест, означающий 'не стоит беспокоиться' .

— Ну вот, — вздохнул Гугенот, — Старая нянька утащила нашего героя.

— Старый черт!

— Злыдень!

* * *

Рауль вошел в свою каюту и повалился на постель.

— Я дьявольски устал, — простонал он, — Гримо, не пускай ко мне никого.

Гримо выразил полное согласие с таким благоразумным решением.

— Не все ж с этими сорванцами пьянствовать, — ворчал старик, — Так и спиться недолго. Лягте отдохните лучше.

— Именно так я и сделаю, — сказал Рауль, — Поваляюсь впрок, пока есть возможность побездельничать.

Он разделся и завалился в постель.

''Что-то с ним не так' , — подумал Гримо с тревогой. Он взглянул на хозяина — тот лежал с закрытыми глазами.

— Кто бы ни пришел — я сплю!

— Во-во, — поддакнул Гримо, — Так всем и скажем.

Гримо пристроился у окна и стал смотреть на море.

— Гримо, платок скорее! — закричал Рауль.

— Что с вами?! — вскрикнул перепуганный Гримо.

— Да ничего, пустяки, — пробормотал Рауль, зажимая нос платком, который Гримо поспешно подал ему, — Что ты всполошился, старина?

От кровотечения из носа не умирают.

— С вами же никогда такого не было, — ворчал старик, стаскивая перепачканную рубашку, — Что за напасть!

— Привыкай ко всяким ужасам, Гримо, — сказал Рауль, — Это еще цветочки. Что-то я не слышу твое о-хо-хонюшки!

— Ну и шуточки у вас последнее время, господин Рауль! — не выдержал Гримо. Он вздохнул, и, намочив салфетку холодной водой, подал хозяину.

— Запомните на будущее, — заметил Гримо, — В таких случаях надо приложить к переносице что-нибудь холодное.

— Думаешь, это повторится?

— А я почем знаю? — буркнул Гримо.

— Уже было, — вздохнул Рауль, — Может быть, это предупреждение. Знак свыше. А может, возмездие.

— Я вас не понимаю. Что за чушь вы несете?

— Тебе не нужно меня понимать. Зато я сам на этот раз прекрасно себя понимаю.

* * *

Полные слез глаза Анжелики де Бофор. Брат короля. 'Ой! Мне же больно, отпусти меня, живодер! '…Кровь на лице принца крови… и освобожденная Бофорочка…

* * *

— Кажется, прошло.

— Ну и слава Богу, — обрадовался Гримо.

В дверь постучали. Рауль сделал запрещающий жест, затряс головой.

— Я сплю! — прошептал он.

Гримо открыл дверь. Вошел скромно, но элегантно одетый человек лет сорока с небольшим саквояжем.

— Меня прислал господин капитан, — сказал посетитель и представился, — Себестьен Дюпон, корабельный врач. Где больной?

''Так вот ты какой, знаменитый док Дюпон, гроза флагмана' , — подумал Рауль.

''Так вот ты какой, Пиратский Вожак, малыш Шевретты' , — подумал доктор. До сих пор они раскланивались издали.

— Мнимый больной, — отозвался Рауль, — Я здоров как бык.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал Дюпон, — Если человек вашего возраста средь бела дня лежит в постели, что-то тут не так.

Гримо нахмурился, пораженный совпадением его мыслей и высказыванием врача. Но он решил вставить словечко.

— У моего господина сегодня был трудный день, — заметил Гримо.

Трудный! Не то слово! Сначала стукач, потом обаранившийся де Невиль, и злосчастный Анри де Вандом.

— У вашего господина все дни трудные, как я погляжу, — улыбнулся Дюпон.

— Я просто хочу побыть один.

— Господин виконт, я же был на палубе со всеми и собственными ушами слышал, как вы жаловались на головную боль. Я и пришел, чтобы помочь вам. Я полагаю, что вы просто переутомились. Но капитан наш очень встревожен. Так на что вы жалуетесь?

— Я ни на что не жалуюсь, господин Дюпон. Передайте капитану, что я очень признателен ему за заботу, но вы напрасно беспокоились, я не нуждаюсь в ваших услугах. Гримо, поблагодари господина Дюпона за визит.

Он сделал жест — заплати, мол. Это была и просьба удалиться. Но от Дюпона не так-то просто было избавиться.

— Понимаю. Вы хотите, чтобы я ушел. Но я должен дать отчет капитану о вашем состоянии.

— Начинается, — вздохнул Рауль, — Уже врачи зачастили. Следующий будет священник, потом гробовщик.

— Гробовщик на море? — хмыкнул Дюпон, — Пожалуйте ручку, сударь.

Гримо подошел поближе.

— Пульс в норме, — сказал врач.

— Я же говорил, любезный господин Дюпон. И не мните, пожалуйста, так мой бедный живот. Я не жалуюсь ни на пищеварение, ни на почки, ни на что!

— А это что? — спросил врач, показывая на перепачканный платок.

— Ничего особенного, — сказал Рауль насмешливо, — Вы поняли, уважаемый господин Дюпон — ничего особенного!

— Но у вас глаза покраснели.

— Это от ветра.

— И лицо бледное.

— Залезьте сами на высоту больше пятидесяти метров, я посмотрю, какой вы будете румяный! Что вас интересует? Язык вам показать? Извольте!

— Вы можете не паясничать, господин виконт?

— Не могу, — все так же насмешливо ответил Рауль, — Меня весьма забавляет эта сцена, господин Эскулап! Ничего не произошло! С чего переполох? Это сейчас, пока мы еще в пути. Что будет, когда начнется война с арабами? Вы и ваши коллеги будете щупать пульс нам после каждого выстрела? Прописывать слабительное после каждой вылазки? А кровопускание нам устроят господа мусульмане, у них это лучше получится, чем у ваших клистироносцев.

— Ох, виконт, — вздохнул Дюпон, — Что за глупости вы говорите! У вас превратное понятие о медицине. Вы судите о людях моей профессии по комедиям достопочтенного господина Мольера. Неужели вы полагаете, что мы лечим своих пациентов только клистирами и кровопусканиями?

— Нет, — нахально сказал Рауль, — Вы еще слабительное даете своим жертвам. Ваша слава, док, идет впереди вас!

— За все гадости, что вы мне наговорили, вы, право, заслужили изрядную долю слабительного.

— Или приличный клистир, не так ли? Но, почтенный господин Дюпон, я вам не дамся живым! — воскликнул он патетически, утрируя трагический тон актеров той эпохи.

Дюпон улыбнулся.

— Да перестаньте ерничать! Жаль, что у вас такое предубеждение к медикам.

— Да я вовсе не знаю медиков. Просто я не прибегал к помощи ваших коллег. Если когда и болел, то само проходило. Если и были какие царапины, заживало как на собаке. А то, что сужу поверхностно, не обижайтесь. Скажите спасибо… Мольеру…

Он чуть не ляпнул 'Коклену де Вольеру' — так в последний раз назвал Мольера Портос, вострженно описывая феерическое празднество в Во, и Рауль сначала не понял, о ком идет речь, но после пары наводящих вопросов сообразил, что Портос исковеркал Мольерову фамилию, и чуть не засмеялся, хотя ему тогда, право, было не до смеха. Но глупость привязывается, и, если речь заходила о Мольере, так и хотелось повторить портосовский ляпсус. Но 'Коклена де Вольера' заценил бы Д'Артаньян, господин Дюпон такую шутку не поймет и сочтет его совсем дураком.

— Скажу спасибо. Впрочем, я уже говорил 'спасибо' ему лично.

— Вот как? А я думал, вы обозлились на него. Здорово он высмеивает вашего брата!

— Ничуть. Мольер высмеивает то, что составляет позор моей профессии. Шарлатанов с клистирными трубками, выкачивающих деньги из богатых профанов. Я же окончил медицинский факультет Сорбонны, стажировался в Отель Дье, и видел столько несчастных и отверженных, еще будучи совсем юнцом, помоложе вас, пожалуй. Мне доводилось приходить на помощь дуэлянтам.

— О! Врач на дуэли — это серьезно.

— Мне приходилось оказывать помощь раненым во время боев в Париже в эпоху Фронды, но даже не это повергло меня в ужас, а болезни, которые порождены нищетой и голодом. Но зачем я вам говорю все это?

— Извините, — серьезно сказал Рауль, — Меня иногда заносит.

— Да меня тоже заносит. Я не люблю, когда профанируют мое ремесло. Вам ведь тоже неприятно, когда высмеивают военных?

— Если смешно, я смеюсь. Кстати, о Воль… о Мольере!

''Мы с ним познакомились в армии: в то время маркиз командовал

КАВАЛЕРИСКИМ ПОЛКОМ НА МАЛЬТИЙСКИХ ГАЛЕРАХ' .

– 'Смешные жеманницы' ? Помню, как все смеялись до упаду, включая короля.

— Да. Весело было. Не то, что весело — умора! Знаете, док, в моей профессии свои проблемы, но вы правы — одно дело — здоровый юмор, а другое — злобное зубоскальство. И мы сойдемся на том, что Мольер — не злобный зубоскал.

— О нет! — сказал Дюпон, — Мольер — первый юморист Франции.

– 'Истинно ученые и истинно мужественные люди еще ни разу не были в обиде на комедийного Доктора или Капитана' , -процитировал виконт с улыбкой, — Это из предисловия к 'Смешным жеманницам' .

— Я знаю, — кивнул доктор, — Может быть, теперь вы будете со мною более откровенны? Скажите, я могу с полной ответственностью сказать капитану, что с вами все в порядке? Если я сейчас уйду, вы сможете заснуть спокойно?

— Что вы, док! Мне и ночью-то не заснуть, тем более средь бела дня.

— И обед вы сегодня пропустили.

— Увы! Дела! И еще — пора приучаться к спартанской жизни, док. Вы полагаете, у нас во все время экспедиции будут такие деликатесы? Отнюдь, прошу поверить на слово как профессионалу. Когда начнется заварушка, будем рады стаканчику вина и корочке хлеба.

— Теперь мне более менее ясно, — сказал Дюпон. Он достал из саквояжа флакон, накапал несколько капель в стакан, разбавил водой и подал Раулю.

— Выпейте это.

— Надеюсь, не слабительное?

— Вовсе нет. Это поможет вам успокоиться и заснуть.

— Ваше здоровье, док!

— Вот так-то лучше.

Себастьен Дюпон был сведущим в медицине человеком. Поговорив минут пять 'за жизнь' , он заметил, что капли начали действовать и тихонько вышел, поманив за собой Гримо. Старик последовал за ним.

 

12. ПОГОВОРИЛИ

''Вот и поговорили' ,- подумал Бофор, сидя подле спящей дочери. Девушка сжимала руку герцога. Она заснула незаметно, и задумавшийся Бофор не заметил этого в первую минуту. А адмиралу было о чем подумать, и мысли его были невеселые. Все его планы рушились. Вот и не верь приметам.

Женщина на корабле приносит несчастье.

Бофор перешагнул через эту примету, счел ее суеверием. А беда была не за горами, она поджидала их всех. И беда эта не последняя. Напасти посыпятся на них, как волны на палубу во время шторма. Одна уже обрушилась. Продолжение следует. Мы сядем на мель. Начнется шторм, посильнее первого. Мы собьемся с курса. Мы вовсе потонем. И все потому, что старый осел Франсуа де Бофор уступил просьбе своей обожаемой дочурки.

''Да, старый осел, — ругал себя Бофор, — Осел, больше никто. Проявил слабость. Не захотел расставаться с девочкой. На что ты надеялся, кретин, когда поддался на ее уговоры? Хотел, чтобы все были счастливы. И вот к чему привели эти благие намерения. Все несчастны, и он — самый несчастный из всех. Да. Несчастнейший из смертных. Детки наделали глупостей, заварили кашу, а я должен найти выход. Дочка правильно сказала: 'Вы в ответе за всех нас' .'

''Ужасно! ' — пробормотал герцог и постарался одернуть себя.

''А что, собственно, я ною, какая такая беда? Вот тут рядом живая и невредимая моя дочь. Она преспокойно спит, а могла бы… заснуть навеки. Главное — мы все живы. Сейчас главное это. А дальше… Что будут с нами потом? Вот давай и поразмыслим, сударь, что же делать. Какую позицию занять' .

— Рауль! — закричала Бофорочка, — Держи меня крепче! Что это с нами? Мы падаем или мы летим?!

''Бедняжка, ей снится кошмар. Ей снится, что они сорвались с вантов. О, я помню свои кошмары накануне бегства из Венсенского замка! Только мои кошмары снились мне ДО. А у нее все позади' .

— Проснись, крошка, проснись, моя девочка!

— Ах, это вы… — вздохнула Анжелика, открывая глаза.

— О! Я, кто же еще? Ты, похоже, разочарована? Тебе снился кошмар, я и поспешил разбудить тебя. То был сон. Только сон. Рауль спас тебя.

— Я знаю. Только мне не кошмар снился… Мы летели… и оказались в каких-то мягких облаках… на седьмом небе…

— Ну тогда, — вздохнул герцог, — Извини, что потревожил твой сон.

''Ишь ты, вот что ей снится! В объятиях Рауля на седьмом небе! А на меня смотрит с обидой, что прервал ее грезы. Вот, так и будет. Она уйдет с этим мальчишкой, это случится когда-нибудь. Может быть, поэтому я и не решился сказать ей правду' .

Бофор вздохнул, кусая усы. 'Эх, ребятки, — мысленно обратился он к Анжелике и Раулю, — Не ожидал я от вас такого. Никак не ожидал. Но, что бы ни случилось, я вас не дам в обиду. Я отведу от вас все дамокловы мечи и молнии всех на свете громовержцев. А сейчас не будем паниковать понапрасну.

Ваши враги остались там. Но мы-то, дьявольщина, мчимся на всех парусах к новым врагам. А вот об этих бездельниках, герцог, думать пока еще рано. Подумаем о врагах и друзьях, оставшихся во Франции. Ситуация такова: спасая мою дочь от высокопоставленных преступников, Рауль нечаянно ударил по лицу брата короля. К счастью, на нем была маска, и имени его они не знали. 'Нечаянно? — спросил себя герцог, — А не самого ли Людовика ударил Рауль в лице его брата? Как вызвал Сент-Эньяна, направляя вызов королю' . И тут же Бофор одернул себя. По рассказу Анжелики, принц обращался с девушкой так жестоко, что нормальный человек не выдержит и вмешается. Значит, люди принца, придворные — ненормальные? Получается, так. Ни один нормальный человек не сможет спокойно смотреть, как женщине выворачивают руки. Порыв Шевалье был понятен Бофору. И таинственность, с которой действовал Шевалье, он оценил, ибо сам обожал тайны.

И все было бы не так плохо, если бы не поспешная, опрометчивая клятва Анжелики. Она выдала его невольно этой клятвой. Кто ее тянул за язык? Она, что ли, хотела сказать всему высшему обществу — не рассчитывайте на меня как на выгодную партию для всяких ваших кузенов, племянников, детей и внуков — мой выбор сделан! А я мог опровергнуть ее слова, обратить все в шутку. Но — подтвердил. Хорошо, на балу были только наши. Но слухи о странной клятве дочери Бофора, конечно, пошли. И дошли до ушей наших врагов. Так всегда было, так и будет. Узнали наверняка и участники этой истории. Вот мы и попались. Мышеловка захлопнулась. Враги узнали о том, что дочь Бофора поклялась выйти замуж за своего спасителя с вымышленным именем Шевалье де Сен-Дени. Я, Франсуа де Бофор, благословил этот союз.

А дальше, если бы события разворачивались так, как я задумал вначале, как уже было согласовано с Атосом и Шевреттой — моя дочь выходит замуж за их сына. Я торопил события и подталкивал девочку к этому шагу. Чего тянуть? Обвенчаем ребяток на корабле — и семь футов под килем!

Но после рассказа Анжелики мой гениальный проект неосуществим. Увы! Моя дочь получит мужа, но этот шаг выдаст мальчишку с головой. Вот какая дрянь получается. Ибо меня, Бофора, честнейшего человека Франции, знают как человека слова. Человека, человека — балда я косноязычная! Все шло так хорошо, и такой жестокий облом! Замаскированный Шевалье де Сен-Дени, спасший герцогиню де Бофор — поди его найди! — и всем известный Рауль де Бражелон — одно и то же лицо. А король и так обозлен. Впрочем, его тоже не поймешь. Куда ветер подует. Все это дело с Сент-Эньяном и Лавальер мы бы замяли, Людовик был бы только рад такой развязке. Он все-таки не может игнорировать общественное мнение. А общественное мнение за Рауля. 'Молодец, мальчик, моя школа' , — это Конде. Но вот еще и эта история как назло! Как же после этого он может жениться на моей дочери? Это равносильно признанию в преступном подвиге. В героическом преступлении. Потому и на бал не явился, и не стал продолжать знакомство со спасенной девушкой — уже под своим настоящим именем. А она, бедненькая, мучается и думает, что Шевалье забыл ее. А Рауля я расспросить не могу. Надо было сразу. По горячим следам. Упустил время. С чего это вдруг я начну выяснять, как далеко зашел господин де Бражелон в своих отношениях с моей дочерью? Как я могу просить его припомнить обстоятельства, при которых он нанес удар брату короля? Его лучше не дергать лишний раз. Парню и так досталось. Пусть успокоится. А кто вам сказал, господин герцог, что Рауль готов стать мужем Анжелики? Разве это у него на уме? Он сразил нас всех своей фразой: 'Я буду служить не королю, а Богу' . И дальше — полный бред насчет Мальтийского Ордена. И никто из нас не возразил сумасшедшему романтику! Безумным романтикам не возражают. Нет — возразил Гримо. Бутылку разбил. А я потом пробормотал: 'Что-нибудь придумаем' . Я всегда так говорю, когда ситуация заходит в тупик. Но потом как-то выпутываемся из самых, казалось бы безысходных ситуаций. И вот что придумал господин де Бофор: женить Рауля на Анжелике. А если парень заартачится, сказать, что вопрос давно решен с его родителями, и они всей душой за этот союз. Так же 'за' , как были против Лавальер.

Но знают ли высокородные родители моего адъютанта, в какую историю впутался их сынок? Скорее всего, не знают. Скорее всего, он никому из родителей не похвастался, что ударил брата короля. Мальчика можно понять. Мальчик просто-напросто струсил. А может, пожалел родителей. Им и без брата короля забот достаточно.

А родители, кажется, затевают во Франции какую-то заваруху. Шевретта только намекнула, но я знаю ее не первый год, мне достаточно было пол-фразы, пол-слова, чтобы понять, что там что-то затевается. 'Вам лучше пока ничего не знать, Франсуа' , — загадочно улыбнулась она. Впрочем, за нее-то я не боюсь. Она выпутается из любой интриги. Жаль, что она, скорее всего, ничего не знает о наших затруднениях. Она нашла бы верное решение. Она даже 'безумный маскарад' восприняла как должное. Как вполне нормальную вещь. То, что моя дочь, переодетая пажем, сопровождает меня на войну с мусульманами. 'Мы тоже так начинали' , вспомнил Бофор слова Шевретты и опять усмехнулся.

Впрочем, связь с Францией не прервется. А король? Король, черт возьми, очень просто может вычислить Шевалье де Сен-Дени, даже если наши дети не поженятся. Почему? Да потому, что Людовик XIV знал историю прекрасной шпаги Бражелона, которую отец вручил ему в усыпальнице Сен-Дени. Так что этим именем мог назваться не любой, а именно он. Ну вот. Семь бед — один ответ. Поженятся они или нет, король, видимо, все знает. УЖЕ ЗНАЕТ! Догадался. А, пропади все пропадом, захочет жениться, мешать не буду. И вмешиваться не буду. Пусть сами разбираются.

Если Людовик наш враг — нам лучше переждать это время. Захватить вражескую крепость и укрепиться на побережье Алжира. Сидеть в этой крепости и ждать новостей из Франции. Насколько разгневан король? Как он поведет себя в будущем? До истории с Лавальер он относился к Раулю с искренней симпатией. И Рауль тоже. Если от прежних добрых чувств Людовика что-то осталось, может быть, он закроет глаза на отчаянную выходку Шевалье?

Он-то, Людовик, никогда не обижал женщин. И королевский братец перед Людовиком больше виноват. Но Людовик любит брата, несмотря на пороки молодого принца. Если Луи начнет мстить… Герцог поежился… Последствия впечатляли.

Итак — Анжелика не должна знать настоящее имя Шевалье. Если и узнает, то не сейчас, и не от меня. Узнает, так узнает. Чему быть, того не миновать. Я должен быть в курсе намерений Людовика. И знать, что замышляют мои друзья. И знать, насколько опасно положение. А может — как часто бывает — поговорили и забыли?

А у вас, господин герцог, сейчас даже нет права в случае неудачи погрузиться на корабли и удирать во Францию. Вы должны только победить! И беречь как зеницу ока сумасшедшего мальчишку и такую же одуревшую от любви девчонку. И надо же было подвернуться этому окаянному принцу! Выход должен быть, но сейчас я выхода не вижу. Если на одну чаше весов поместить все добрые чувства, которые когда-то питал христианнейший монарх к несостоявшемуся мужу моей дочери — а на другую — пощечину, данную Месье, и все, что этот Шевалье успел натворить — что в итоге? И то — если он не натворит еще чего-нибудь. Покруче. Хотя — круче некуда. Приплыли!

И еще: как бы ни повернулись дела, этот парень не из тех, кто просит помилования. Но другого бы и не полюбила моя дочь. Невеселая картина, вздохнул герцог. Попав в такую заваруху, я счел бы себя обреченным. Правда, ищейки Людовика еще не начали охоту на Шевалье де Сен-Дени. Может, и не начнут вовсе? Дай-то Бог! А если все же начнут? 'Государственный преступник, оскорбление величества и прочая… ' Бофор похолодел от мысли, которая могла прийти в голову любому в подобной ситуации. Он поставил себя на место Рауля и пришел к неутешительному выводу. Что делал бы я, Бофор, на месте Рауля? Разве я стал бы связываться с влюбленной молоденькой девушкой? Навряд ли. Но ищеек короля я уж постарался бы оставить с носом. Как их оставить с носом? Как не дать себя затравить, окружить, поймать? Что за пакость лезет в голову! Эта пакость — вещь обычная, когда думаешь о себе. Я лично, я, безбашенный Бофор, полез бы в самую гущу, в самое пекло. Чтобы потом не попасться в лапы судей и палачей Людовика. Но это только в том случае, если бы знал наверняка, что все кончено.

А наш герой, похоже и в ус не дует! Или только делает вид, что все нипочем? Смотри, герцог, хорошенько за своим героем. Может, он поспешил сделать такой же вывод. И полезет под пули в поисках героической смерти. Такая вот ситуация. Я очень хорошо понимаю тебя, Рауль! Но я поклялся, что ты вернешься живым и невредимым. И я сдержу свою клятву. И Анжелика. Она не собирается мириться с нашими самыми, казалось бы, безысходными ситуациями.

А потом Бофор сказал самому себе еще и то, что до сих пор боялся высказать. Девочка чуть не погибла. А где же был ты сам, отважный герцог де Бофор? Почему сам не полез за дочкой — показал бы пример перетрусившему экипажу? 'В вашей жизни чрезмерной была только храбрость' — сказал бы сейчас то же про него граф де Ла Фер? 'Да не струсил я, — возразил герцог самому себе, — И, видя, что никто не собирается лезть на мачту, я почти решился… Но я не верил в свои силы… Да, я когда-то ловко управился с веревочной лестницей. Правда, сейчас и не припомню, какой высоты была башня Венсенского замка. Столько лет прошло.

Таже мало не показалось. Но я сам был тогда другой — молодой, ловкий, проворный. А сейчас я уже устал… И все же я, видит бог, попробовал бы спасти девочку… Да, несолидно адмиралу карабкаться по вантам. Но не это меня останавливало. Не те годы, не та сила, не та ловкость. Хотя, надеюсь, я далеко не старик. Но в этот момент вызвался Рауль. И сделал то, что я уже не могу сделать.

Бофор не испытывал зависти к своему молодому и энергичному адъютанту. Но с понятной грустью герцог признался себе, что молодость его, Бофора, все же ушла безвозвратно. И не так далек тот день, когда он должен будет уступить дорогу молодежи. Таким, как его геройские мальчики, Пираты Короля-Солнца и их лидер, его адъютант, виконт де Бражелон, который рано или поздно, сделается полковником, а то и маршалом Франции, если только не погибнет в африканской войне. А этого он, герцог, не допустит!

 

13. ЧЕСТНЕЙШИЙ ЧЕЛОВЕК ФРАНЦИИ

— Я не сплю, — сказала Бофорочка, — Можете шуметь, мой герцог.

Бофор, стараясь не разбудить дочь, ходил по каюте на цыпочках.

— Ты давно проснулась? — мягко спросил герцог.

— Не знаю. Минут двадцать назад, наверно.

Она открыла глаза, вздохнула и печально произнесла:

— Доброе утро, монсеньор.

— Доброе, малышка, — ответил герцог таким же ласковым тоном.

— Отец, вы говорите со мной таким странным голосом! Вы говорили так, когда я болела в раннем детстве. Вчера вы совсем не так говорили…

Теперь вздохнул Бофор.

— А я, — печально продолжала Анжелика, — Вовсе не заслуживаю такого снисходительного отношения со стороны вашей светлости. У меня было достаточно времени подумать обо всем… Я подумала — и ужаснулась. Вы, может, меня и простите, но я себя никогда не прощу. Я доставила вам всем столько хлопот.

— Хлопот, — усмехнулся герцог, — Хлопоты — не то слово!

— Понимаю, — покорно кивнула Анжелика, — Понимаю и не оправдываюсь, потому что моему поступку нет оправданий. Я только прошу вас поверить, что больше это не повторится.

— Надеюсь, — пробормотал герцог, — Что ты больше не захочешь забираться на салинг.

— О никогда! — сказала дочь адмирала, — Никогда! Вы верите?

Вместо ответа герцог поцеловал Анжелику в лоб.

— Все! — решительно сказала она, — Никаких вантов, никаких выбленок, никаких марсовых площадок!

— Да, малютка, ты получила хороший урок.

Она опять вздохнула.

— Вы думаете, меня совесть не мучает? Я только прошу вас, не ругайте Ролана. Он, наверно, тоже мучается из-за всего этого переполоха. Случись что с нами — Ролан не смог бы жить после этого. Он такой.

— А ведь это его идея? — спросил герцог.

— На этот вопрос, монсеньор, позвольте вам не отвечать.

— Понимаю, — вздохнул Бофор, — Мое воспитание. Я учил тебя презирать доносчиков, теперь пожинаю плоды. Да это, собственнно, не так и важно.

— Конечно, — кивнула Анжелика, — Это не важно.

Она казалась очень грустной и испуганной. Вспоминая вчерашние признания дочки, герцог приступил к сложнейшей задаче — утешать влюбленную девчонку. Герцог / в который раз! / пожалел, что судьба ему послала девочку, а не мальчика. 'С мальчишкой я скорее бы договорился. Но невинной девочке не скажешь всего того, что я сказал бы своему сыну' . Герцог де Бофор, как и барабанщик Ролан, был вынужден прибегать к купюрам в разговоре с Анжеликой.

Герцог сказал своей печальной влюбленной девочке слова, которые стали формулой утешения, за которые его, наверно, высмеяли бы острословы литературных салонов. Но в адмиральской каюте не было никого, кроме его дочери.

— Все будет хорошо, — сказал Бофор смущенно. И девочка улыбнулась — она поверила ему. Банальнейшая фраза оказалась самой нужной в их диалоге. Малышка ждала от отца именно этих слов. 'А и правильно, — подумал герцог, — Банальная фраза обретает новый смысл, и для моей отчаявшейся малышки она звучит как впервые! Хотя я сам столько раз говорил это и женщинам и друзьям в минуты опасности. И это срабатывало. И Рауль туда же — ладно, я, косноязычный. И он изрек вроде ту же фразу. И это сработало. Так всегда будут повторять — все будет хорошо. Как заклинание. Как волшебную формулу надежды' .

— Вы правда так думаете? — спросила Анжелика, и в ее глазах загорелась надежда.

Бофору очень хотелось, чтобы все было хорошо.

— Правда, — сказал он, — Ты мне веришь?

— О да! — воскликнула девочка, обнимая отца, — Недаром же королева называла вас самым честным человеком во Франции! Я верю вам как Богу!

Честнейший человек Франции пробормотал что-то невнятное и погладил девочку по голове.

— Ты будешь счастлива, моя дочурка, моя крошка, моя малышка… Подожди… Я твоего Шевалье де Сен-Дени из-под земли достану. Успокойся. Клянусь тебе, с ним не случилось никакой беды!

— Это точно?

— Абсолютно! — заверил герцог.

— Но почему он не дал о себе знать? Исчез — и все!

— Куда он денется! — пробормотал герцог.

— Как это куда?

''Ах да, он ей что-то наплел про Китай' .

— Малышка, как я сказал, так и будет! Даже если бы твой Шевалье был на Луне, я его и оттуда достал бы, поверь! Наберись терпения.

— Я буду ждать, сколько вы скажете, раз вы обещали, — послушно сказала Анжелика, — Но сейчас мне кажется, что я придумала эту любовь. Он не любил меня, раз смог так легко расстаться со мной.

— Это не совсем так, дитя мое. Бывают в жизни ситуации, когда мужчина вынужден покинуть любимую. Сколько раз это было в моей жизни! И, раз ты сделала выбор, смирись с этим. Прими это как должное.

— Насколько я поняла вас, отец, мой любимый выполняет какое-то важное поручение за пределами Франции? — спросила Анжелика.

— Да-да, ты права! — с чистейшей совестью подтвердил честнейший человек Франции, — Готов в этом поклясться, дочурка, всеми святыми и самим Христом.

Бофор говорил так убедительно, что Анжелика доверчиво улыбнулась и спросила:

— Но почему — в Китай?! Какой у нашей страны интерес в Китае?

''А я почем знаю? — ухмыльнулся Бофор, — С чего этот болван приплел Китай? Следы заметал? Ну, назвал бы Японию на худой конец — сегуны, самураи, бусидо… Все же я напряг бы свои извилины и что-нибудь наплел ей. О каких-нибудь ниндзя в черных масках и технологии восточных единоборств. Но — Китай! Вот олух!

— А с чего вы вдруг заговорили о Китае?

— А… я просто приглашала его с нами… В этот наш Девятый Крестовый Поход.

''Ну понятно, ляпнул первое, что пришло в глупую голову!

— Малышка, есть такое избитое, но верное выражение: 'Так надо' .

— Кому надо? Королю? Его король в Китай послал? К этим… китайским… апельсинам…

— Мандаринам, — поправил Бофор.

— Все одно — цитрусовые, — пошутила она, — Мандарины, апельсины, лимоны… Король?

''Король? Очень сомневаюсь. Пылкий Шевалье наверняка выпалил что-нибудь неуважительное в адрес христианнейшего короля' .

Бофор, измученный настойчивыми вопросами дочери, назвал первое имя, что пришло в голову:

— Конде!

— Конде?! — вытаращила глаза Анжелика, — Но что нужно Конде в Китае?

Герцог чувствовал, что зашел в тупик. И правда, что нужно Конде в Китае? Как смеялся бы принц Конде над олухом Бофором, если бы узнал, что, по словам герцога, он, герой Рокруа и прочих баталий, посылает своего эмиссара… в Китай! Но что понимают девчонки в геополитике? Врать так врать, решил честнейший человек Франции.

— Государственная тайна, — важно сказал Бофор.

— Жаль, — вздохнула Анжелика, — Что же вы раньше молчали? Я расспросила бы Господина принца или его сына, мальчишку-Энгиенчика.

— Энгиенчик дал бы тебе исчерпывающую информацию, — фыркнул Бофор.

''Представляю, какими идиотами выглядели бы мы в глазах принца, если бы она спросила его о Китае!

— Еще ничего не потеряно, — заявила Бофорочка, — Я могу расспросить Сержа или Рауля. Они наверняка знают все окружение Конде.

''Из огня да в полымя' , — подумал герцог.

— Они тебе ничего не скажут. И не смей ничего спрашивать!

— Почему?

— Потому что… потому… Это, повторяю, государственная тайна! Ты скомпрометируешь своего Шевалье этими бестолковыми расспросами.

— Но они не могут предать!

— Конечно, не могут. Но их нельзя спрашивать.

— Почему? — опять спросила она.

''Она меня в угол загнала. Но — врать так врать. Больше мне ничего не придумать. О малышка, как же ты меня достала!

— Ни 'малыш Энгиенчик' , родной сын Конде, ни Серж и Рауль ничего не знают о тайной миссии твоего Шевалье. Ты мне обещала ждать — и все! Ты можешь провалить все дело, — добавил герцог таинственно. Похоже, он убедил девочку.

— А если, — заикнулась Бофорочка, — Я уже проводила разведку боем?

— Вот так? И что ты успела разнюхать? Удалось добыть языка? — расхохотался герцог.

– 'Язык' , монсеньор, оказался очень злоязычным, и разведка боем меня только запутала.

— Поясни, — сказал Бофор, — Что-то я тебя не очень понимаю.

— На мой вопрос о Шевалье де Сен-Дени, папочка, Рауль сказал следующее: 'Это прожженный авантюрист, за плечами которого накопилось преизрядное количество всяких художеств' .

''Молодец, честный малый! ' — подумал герцог и захохотал.

— Ну вот, вы смеетесь! — обиделась Бофорочка.

— Честно говоря, я не знаю, смеяться или плакать. Но лучше все-таки… смеяться… Ха! Не переживай! Он… хороший. Он… очень хороший, твой Шевалье.

— И я того же мнения, — сказала Бофорочка.

— И, умоляю, больше не заводи с моими Пиратами разговоров на эту тему.

— Слушаю и повинуюсь, — по-восточному сказала Бофорочка.

— Во-во, — ухмыльнулся адмирал, — 'Поистине, Аллах, знающий, мудрый!

— Ой! — пискнула герцогиня, — Только, ради Бога, Коран не цитируйте! Я очень боюсь одного этого слова 'Аллах' . Сразу представляются страшные мусульмане!

— Волков бояться — в лес не ходить! — заявил герцог.

— Мусульман бояться — в Средиземноморье не плавать! — в тон ему ответила дочь, — Но я все равно боюсь.

— Со мной? — спросил Бофор, — Со мной не бойся никого, ни Драгут-реиса, ни Барбароссу!

— Даже с вами, мой герцог! Последователи Драгут-реиса и Барбароссы — такие жестокие живодеры!

— Не думай ты об этих уродах! Не твоя это забота! Думай лучше о своем красавчике!

— О красавчике? — спросила девушка, — Я даже лицо его не видела. Он же не снял маску, как я его ни просила.

''Хоть на это ума хватило' .

— И влюбилась без памяти, — вздохнул Бофор, — Вот и пойми душу женщины!

— Но вы-то сами, отец, вы видели его лицо без маски, раз назвали красавчиком? — с любопытством спросила Анжелика.

— Да, — усмехнулся Бофор, — Не раз имел удовольствие любоваться твоим героем.

— Ваша характеристика соответствует действительности?

— Если ты потребуешь, чтобы я нарисовал словесный портрет твоего незнакомца, я сразу отказываюсь.

— Жаль, — вздохнула Бофорочка.

— Не волнуйся, ты не будешь разочарована.

— Дай Бог, — опять вздохнула она.

— Черт возьми! — сорвался герцог, — Но что я должен сказать еще, чтобы ты прекратила свое нытье!

— Я не знаю, — пролепетала она.

— Меня бесит твой кислый вид! Ты же никогда такой не была!

— Увы! Монсеньор, на то есть причины.

Герцог схватился за голову.

— Я с ума сойду с тобой! Хорошо! Я знаю, как тебя успокоить! Какой сегодня день?

— Среда.

— Вот. На среду сон верный. Мне снилось, что мы победили. И ты наконец встретила своего Шевалье. На тебе было твое любимое платье… цвета морской войны…

— Цвета морской волны.

— Волны, конечно, а я как сказал?

— Вы сказали 'войны' .

— Это я оговорился. Итак, на тебе было платье цвета морской волны с вышитыми якорями…

Она бежала в этом своем платье цвета морской волны по полю битвы, и Бофор сказал своему лохматому и чумазому адъютанту:

— Вот и пришло ваше время!

Рауль соскочил с лошади и побежал к Анжелике. Они обнялись крепко-крепко. Последовавший за этим поцелуй был долог и нежен.

— Да, — сказал герцог, — Именно так все и было. Черный дым над горами развеялся. Твой любимый обнимал тебя очень крепко, ваши уста слились, и солдаты, вся моя армия, любовались вами. И над минаретом развевалось знамя победы. И мы уже собирались праздновать нашу победу.

— А подробнее? — спросила Бофорочка, — Как он оказался в Алжире?

— Так и оказался, — пробормотал Бофор, — Авантюристы, такой народ — сегодня здесь, завтра там.

— И мы стали праздновать победу?

— Да, — вздохнул герцог, — И мы стали праздновать победу.

— Почему же вы так тяжело вздохнули?

— Просто так, — ответил Бофор, — Правда, просто так…

Сон на этом не окончился. Бофор в подзорную трубу разглядел на высокой скале притаившегося ассасина. Араб держал в руках старинный арбалет и целилися в Анжелику и Рауля. Герцог хотел закричать, но крик замер в горле. Во сне всегда так — хочешь крикнуть и не можешь. И тогда Бофор сделал отчаянный рывок. Он закрыл собой влюбленных и свалился на песок.

— Монсеньор! — закричал Рауль.

— Отец! — вскрикула Анжелика.

Два выстрела прогремели одновременно. Рауль выхватил мушкет у стоявшего неподалеку солдата. Оливье выстрелил вторым, через несколько секунд после Рауля. Убийца свалился в пропасть.

— Скорее врача! — крикнул Рауль, — Герцог ранен!

— Врач не поможет, — сказал герцог, — Я убит. Эти мошенники стреляют отравленными стрелами. Дай руку, дочка. И ты дай руку, виконт. Береги ее, пожалуйста… Не обижай. У нее больше никого не осталось на свете…

— Монсеньор, клянусь вам… Но, может, еще не поздно…

— Поздно, дети мои, поздно.

Герцог соединил руки влюбленных и устало вздохнул.

— Будьте счастливы…

— Вам снилось еще что-то? — настойчиво спросила дочь.

— Дорогая моя! Ну скажи, разве не забываем мы свои сны, едва успев проснуться? Да, что-то еще снилось, но хоть убей, не могу припомнить! А тебе мало того, что мы победили, и ты нашла свою любовь? Больше меня не пытай, я все забыл! Ты слишком многого хочешь! Хватит с меня мелодрам! Сыт по горло сентиментальностями! Пора заняться реальными делами!

— Вы правы, монсеньор, а я только отвлекаю вас. Помните, в Тулоне я говорила, что не представляю себе ваши обязанности — обязанности главнокомандующего.

— Ну и что?

— Я была неправа. Я подумала о ваших обязанностях… и вот что мне пришло на ум… Но… я, наверно, зря отвлекаю вас от ваших дел. Вы и так уделяете мне слишком много внимания.

— Черт возьми, я пока еще могу уделять тебе внимание. Так что же ты придумала, моя юная амазонка, дева-воительница!

— Не получается из меня амазонка и дева-воительница, — сказала Бофорочка, — Я слишком слабая и трусливая.

— И не стремись в амазонки. Воевать предоставь нам. На то мы и мужчины. Не женское это дело. Почудили, и будет! И так уже вся эскадра судачит о приключении на салинге! Шутка сказать — военный корабль! Флагман королевского флота — и вдруг такое.

— Линейный, с во-до-из-ме-ще-нием 2100 тонн, — торжественно сказала дочь адмирала, — А еще… о реальных делах и обязанностях главнокомандующего… Можно спросить?

— Спрашивай…

— Какая государственная тайна заключена в бумагах Шевретты?

— В каких бумагах?

— Вы их не читали? Или не хотите отвечать?

— Черт возьми! Я совсем забыл о них!

— А ведь там какая-то важная информация.

— Это тебе на салинге поведал мой адъютант?

— Нет, не он. Ролан-барабанщик нечаянно услышал конец вашего разговора с Шевреттой.

— Я забыл, Анжелика, честное слово, я забыл. Устами младенцев глаголет истина. Конечно, надо разобраться в бумагах милейшей графини. Спасибо, что напомнила.

Бофор взглянул на часы.

— Сейчас рановато, но через пару часов я пошлю к Раулю за этими бумагами. Ты не выполнишь мое поручение?

— Сказать Раулю, чтобы принес вам бумаги Шевретты? С удовольствием, монсеньор! Я же и поблагодарить его толком не успела…

— Да подожди ты, куда вскочила! Говорят тебе — рано!

— Боже мой! Но я же должна привести себя в порядок!

… Когда молоденькая девушка охорашивается перед зеркалом, время летит для юной особы незаметно. Герцог залюбовался дочерью. Она обернулась, поймала задумчивый взгляд отца и спросила:

— Как я выгляжу?

Вместо ответа Бофор показал большой палец.

— Ты прелестна, моя малышка.

— Есть в кого быть прелестной! — гордо ответила адмиральская дочка.

''Есть для кого быть прелестной' , — усмехнулся адмирал.

Теперь на часы взглянула Бофорочка.

— Еще рано, да?

— Говорят тебе рано, мадемуазель Торопыга!

Бофорочка вздохнула и уселась у иллюминатора, подперев щеки кулачками. В дверь постучали.

— Кто там еще? — спросил герцог.

— Монсеньор, извините — я решился побеспокоить вас так рано.

— О, легок на помине! Заходи, виконт!

Вошел Бражелон, элегантный, нарядный, с большим пакетом в руках. Он поклонился герцогу и добродушно кивнул Анри.

— Господин виконт, — прошептала Бофорочка, вставая.

— Я как раз хотел послать за тобой Вандома. Но я думал, ты еще спишь.

— Я вам не помешал, монсеньор?

— Говорю же, ты как раз кстати! Мы с Анри тоже ранние пташки. Дело в том, что мне нужны документы, которые привезла твоя матушка. А что это за пакет у тебя?

— Это и есть те самые бумаги. Взгляните, монсеньор.

Бофор взял пакет и многозначительно взглянул на Вандома.

— Господин виконт, я вам очень признателен, — промолвил Анри, — Все, что я пережил вчера, не выразить словами. А сейчас, монсеньор герцог, с вашего разрешения, я поднимусь на верхнюю палубу. Можно?

— И даже нужно, — сказал герцог, — Мы тут сами разберемся. Садись сюда, мой дорогой, — он указал на стул возле иллюминатора, — и давай смотреть твои бумаги.

— Извольте, монсеньор, — Рауль вынул из пакета первый лист и протянул адмиралу. Герцог пробежал документ глазами.

— Ого! — воскликнул Бофор, — Ай да графиня! Это серьезно!

— Не то слово! — кивнул Рауль, — Но это еще не все!

 

14. ЧЕСТНЕЙШИЙ ЧЕЛОВЕК ФРАНЦИИ

/ Продолжение /

— Насколько я понимаю испанский, мой милый виконт, это план крепости Джиджелли.

— Совершенно верно, монсеньор. К сожалению, план прошлого века.

— И то хорошо! — заявил герцог, — У нас и такого не было. Вернее, был, но очень тупой.

Бражелон вздохнул и пожал плечами.

— Понимаю, — сказал герцог, — Я пытался добыть информацию. Но эти болваны-чиновники ни черта не знают. А король заявил: на месте разберетесь. К счастью, наша милая Шевретта оказалась более предусмотрительной. И как только она ухитрилась добыть эти бумаги, удивляюсь! Впрочем — не удивляюсь, вспомнив испанских друзей твоей матушки.

— В архивах Мадридского двора существовал, по всей видимости, не один план мусульманской цитадели… Матушка взяла более современный, полагая, что он представляет наибольший интерес для нас. Ведь крепость строили испанцы. И то, монсеньор, за это время мусульмане наверняка не раз ее перестраивали. 'Это для Аллаха легко! ' Но главное — тайные коммуникации, подземные ходы — вот этой информацией мы, к сожалению, не располагаем.

— Да, — вздохнул герцог, — И все же, дружок, я очень благодарен твоей матушке за этот план. Уже есть над чем подумать.

— Как-то зашел разговор, — заметил виконт, — Если бы у нас было время, можно было бы подготовить разведчиков и раздобыть необходимые нам сведения.

— Что? — изумился герцог, — Послать ТУДА наших людей?

— Переодетых, разумеется, — сказал Рауль.

— Не для того ли вы под пивком лепечете по-арабски?

— И кое-что уже усвоили. Арабский — один из самых простых языков. Вот только обленившийся народ, и я в том числе, никак не может взяться за арабскую письменность. Один Гугенот ценой поистине героических усилий упрямо выводит эти закорючки.

— Неужели вы серьезно замышляли проникнуть в крепость?

— Почему бы и нет?

— Чушь! Думать забудьте! И Пиратам своим скажи — пусть даже не помышляют!

— Как знать, монсеньор…

— Это не удивительные приключения, как, может быть, кое-кто из вас воображает! Это — смертельная опасность и жестокие пытки в случае провала. Вам это ясно?

— Увы! — вздохнул виконт, — В таком деле могут участвовать люди убежденные, я сказал бы, отчаянные.

— Навряд ли такие нашлись бы.

— Если поискать, может, и нашлись бы.

— Вроде тебя, что ли? И твоих бесшабашных пиратов?

— Я не очень силен в арабском. А в остальном — если прикажете, я готов. В случае чего немым прикинулся бы.

— Какие бы невероятные планы вы не придумывали, без меня ничего не предпринимайте.

— Это еще пока не план. Это даже не идея. И навряд ли наши фантастические замыслы заслуживают внимания вашей светлости.

— Мой друг, ты отступаешь?

— А я и не наступал, монсеньор. Мало ли о чем болтают люди, не обращайте внимания на нашу похвальбу. В непринужденной беседе…

— Меня не проведешь — вы все-таки что-то замышляете. Весьма опасное.

— Вовсе нет, монсеньор! Взгляните лучше на остальные документы.

Бофор отложил план крепости, взял второй лист из пакета.

— Что за дьявольщина? — буркнул герцог, — Да это же латынь! — и он выругался по-солдатски.

— Она самая, монсеньор, — сказал Рауль, слегка улыбнувшись.

— А ты знаешь латынь, виконт?

— Более менее. Перевести вам?

— Переводи.

— Этот документ представляет собой не что иное, как декларацию Отцов Святой Троицы. Святые Отцы обращаются к монархам христианских держав Европы — к христианнейшему… королю… Франции…

— Побыстрее можешь? Я и сам вижу, хоть и не знаток латыни — королю Франции Людовику Четырнадцатому…

— … к католическому величеству Филиппу Четвертому, королю Испании, к королю Англии Карлу Второму, к правительствам Венеции, Голландии, Италии, Польши… К Великому Магистру Мальтийского Ордена… и так далее, тут еще много, я сокращу, монсеньор, с вашего позволения.

— Сокращай, сокращай, самую суть!

— Самая суть, монсеньор, заключается в том, что Святые Отцы, с давних пор занимающиеся выкупом невольников, призывают христианские державы и рыцарские организации сплотиться и оказать им помощь в борьбе против мусульманского террора в Средиземноморье и странах Магриба по отношению к христианам. Вот здесь, монсеньор, списки погибших. Далее Святые Отцы приводят конкретные факты. Тут, можно сказать, вся Европа. На родине этих людей считают пропавшими без вести. И вот еще что, монсеньор… этих несчастных… их не просто убили.

— Понимаю, — Бофор нахмурился.

— Мне… переводить? — спросил Рауль тихо.

— Переводи.

— Все?

— Все!

— Здесь рассказывается о восстании рабов-христиан в городе Алжире, столице так называемого Алжирского регентства. Невольники составили тайное общество. Пятьдесят смельчаков переоделись в женское платье и, закрыв лица вуалями, со спрятанным под одеждой оружием вошли в город с разных сторон, подошли к касбе, захватили врасплох часовых и заперлись в этой цитадели. Они призывали присоединиться к ним местное население, чтобы свергнуть в Алжире власть турок. Если бы повстанцы нашли среди местных решительных товарищей, судьба Алжира изменилась бы, владычество турок было бы уничтожено. Но жители Алжира, беспечные и трусливые, заперлись в своих домах и не откликнулись на призыв повстанцев.

Турки, уведомленные о занятии касбы и малочисленности противников, вооружились и толпой побежали к цитадели. Они окружили касбу и предложили сдаться восставшим. Но повстанцы ответили, что не откроют ворота, пока их права не будут восстановлены. Тогда турки подали сигнал к атаке. Внешняя стена цитадели была слишком велика, чтобы малочисленные повстанцы могли защищать ее на всех пунктах. Турки пошли на штурм. Ворота были сломаны пушечными выстрелами.

Янычары устремились подобно потоку во внутренние укрепления. Восставшие, бессильные против этой толпы неумолимых врагов, предпочли смерть ожидавшим их мучениям. Сражаясь, они отступили к пороховому погребу и взорвали его… Тысяча турок убита взрывом. Это был отчаянный шаг, но иного выхода не было.

Когда прошел первый панический ужас, причиненный этой неожиданной катастрофой, взбешенные янычары рассеялись по городу. Невольники, не участвовавшие в возмущении, были схвачены как заложники. Ужаснейшими муками вымещали мусульмане на ни в чем не повинных людях мужество их товарищей… Одни были колесованы живыми, другие, пригвожденные руками и ногами на лестницах, ждали на них медленной и мучительной смерти, одних зарывали живыми в землю, других сажали на кол, иные, брошенные на крючья в продолжении трех, четырех дней ожидали смерти, страдая от знойных лучей солнца и укусов насекомых.

Вот так трагически закончилось восстание в Алжире.

— Звери, — произнес герцог.

— Это еще не все, — сказал Рауль печально, — Впрочем, монсеньор, быть может, вы утомлены и расстроены и не желаете больше слушать столь ужасающие подробности — чересчур тяжело читать эти страницы книги террора.

— Я само внимание, — хмуро ответил Бофор, — Продолжай, дорогой мой. Я должен все знать.

— Отцы Святой Троицы не переставали вести с пиратами переговоры о выдаче невольников. Одного из них заподозрили в заговоре. Целью заговорщиков была организация побега рабов. Дом старого священника, по всей видимости, был штабом. Старик координировал действия своих связных. Кто-то раскрыл пиратам план заговора — то ли из коварства, то ли по слабости. Святой отец и его приближенные были схвачены…

— Что с ними сделали?… — спросил Бофор, заметив, что его адъютант не решается продолжать. Рауль провел рукой по лбу.

— Я буду читать дословно текст Отцов Святой Троицы, — промолвил Рауль дрогнувшим голосом. Герцог молча кивнул.

– 'Отыскав священника, бешеные алжирцы привязали его на стуле, снесли на мол, обернули спиной к морю, и, зарядив пушку порохом, привязали служителя Божия к жерлу, нанесли ему в этом положении тысячи обид и оскорблений, и, наконец, принесли его в жертву своей ярости. Пушку разорвало, но она произвела все действия, которого ожидали от такого неслыханного варварства, так как взрыв уничтожил большую часть плачевной жертвы. Остатки тела и клочья платья его были тщательно собраны несколькими христианами и хранимы как святыни. Добродетели старого священника снискали ему уважение даже среди диких разбойников — многие пираты оплакивали его смерть.

За стариком последовали еще несколько христиан, которые погибли той же смертью. Между ними находился молодой человек, спокойный и решительный, в прошлом офицер французского флота. Когда-то он взял в плен одного алжирского реиса и оказал ему самый радушный прием и человеколюбие. Последний, получив свободу, сохранил добрую память о французском моряке, и в ту минуту, когда его привязывали к жерлу пушки, он узнал его. Немедленно бросился он к нему, крепко обнял несчастного молодого человека, объявляя, что умрет вместе с ним, если не пощадят его друга! Это братское самопожертвование должно было бы спасти обоих, но ярость алжирцев до того была воспламенена заговором, что они не обратили внимания даже на просьбы своего соотечественника, и, вместо одной жертвы, выстрел сделал две…

— Боже мой… — проговорил адмирал, — И мы ничего не знали…

— Я тоже испытал нечто вроде шока, монсеньор. Но я должен был познакомить с этими документами вашу светлость.

— Еще есть что-нибудь?

— Еще, монсеньор, обращение самих невольников. Их свидетельства о зверствах мусульман, о чинимых ими беззакониях по отношению к мирным путешественникам, купцам, ученым… Нечто подобное тому, что говорили жители побережья. Сведения впечатляют, не правда ли, монсеньор? — спросил Рауль.

— Да, — мрачно сказал Бофор, — Сведения впечатляют. Я даже сказал бы, что меня эти факты ошеломили. Я был наслышан о зверствах мусульманских пиратов, но чтобы настолько… И знаешь, что мне пришло в голову, скажу тебе по секрету? Насколько наш король осведомлен о терроре в Средиземноморье? Неужели король все знал?

— Вполне возможно, — сказал Рауль, — Теперь я уже мало чему удивляюсь.

— Версаль! — герцог саркастически расхохотался.

— И что теперь с этим делать? — задумчиво спросил Бофор, как бы советуясь с самим собой. Герцог держал в руках бумаги Отцов Святой Троицы и рассеянно смотрел на Средиземное море за окном. Рауль так и понял этот вопрос как риторический и ничего не ответил. Бофор стряхнул с себя задумчивость и обратился к нему непосредственно:

— Ну, виконт, что с этим делать?

— Полагаю, монсеньор, перевести документы и поставить в известность… наших…

— А не вызовет ли это панику среди них?

— Монсеньор!

— О, милый виконт, я заранее знаю, что ты хочешь возразить мне! Вы, мол, не девчонки, а мужчины, вы знали, на что шли — нет, мой мальчик, даже я, выходит, не знал, на что шел! Вы участвовали прежде в военных действиях, но Фронда и войны с испанцами — это же не то!

— Совсем не то, — согласился Рауль, — Я понимаю, монсеньор, — добавил он все тем же грустным тоном, — Но неужели вы хотите скрыть от людей правду?

— Иногда неведение — счастье, — вздохнул адмирал, — У меня из головы не выходит молодой моряк… Представить на его месте мальчишку де Сабле или капитана де Вентадорна, это…

— Ужасно, монсеньор, — ответил Рауль, — Но мы не имеем права утаивать правду. Скажу больше, монсеньор, не надеясь на особый успех, но Обращение Святых Отцов можно попробовать послать монархам и правителям, упомянутым в их декларации. А разве вы так не считаете, монсеньор?

Честнейший человек Франции задумался. Герцогом овладели противоречивые чувства. Ненависть к палачам, подвергавшим жестоким, невообразимым мучениям его соотечественников, сочувствие к жертвам террора — такое же пламенное, как ненависть, тревога за людей, доверившихся ему, Адмиралу Франции и страстное желание уничтожить эту нечисть, нехристь, выпалить по пиратским притонам из всех пушек трех палуб его флагмана и боевых кораблей, разбить цепи невольников, согнанных на восстановление касбы… Но сохранит ли его армия боевой дух, если он сейчас послушает своего чересчур честного адъютанта и предаст гласности документы Отцов Святой Троицы? Леденящие душу свидетельства жертв террора могут вселить ужас в его людей. Не лучше ли приказать де Бражелону забыть обо всем, словно ничего не было? — такие сомнения терзали честнейшего человека Франции.

— Я должен принять решение? — спросил Бофор то ли себя самого, то ли Бражелона.

— Вы меня спрашиваете, монсеньор?

— А что бы ты сделал на моем месте, мой дорогой? — герцог схватил насколько бумаг и резко взмахнул ими, — Что мне делать со всем этим? Обещал победу, обещал сокровища, а не успели попасть на место боевых действий — и обрушить на солдат такую информацию.

— Зверства, чинимые противником, побуждают в солдатах конкретные чувства, монсеньор. Вы спросили, что я делал бы на вашем месте? Монсеньор! Я польщен вашим доверием, но мне трудно представить себя на вашем месте. Я всего лишь ваш адъютант. Решение принимаете вы, и вы отдаете приказы. Но если бы я был не я, а победоносный блистательный герцог де Бофор, Король Парижа, я сказал бы людям всю правду! Вас называли Королем Парижа, мы вас сделаем королем Алжира! Если, конечно, нас не разорвут мусульманские пушки.

— Да на кой черт мне это королевство! — хмыкнул Бофор, — Но в главном ты прав, виконт. Я так и сделаю. Соберем людей, владеющих латынью, переведем все эти бумаги, и я сам отправлю 'Декларацию Отцов Святой Троицы' сильным мира сего. Хотя, я тоже очень сомневаюсь, что они все как один откликнутся на этот крик отчаяния.

— Да, монсеньор, но бумагам надо дать ход — мы, во всяком случае, сделаем все возможное. Но вы же понимаете — чтобы положить конец мусульманскому террору в Средиземноморье, нужна очень сильная антитеррористическая коалиция христианских держав. А христианские державы все Семнадцатое столетие только и занимаются, что воюют друг с другом. И, возможно, между европейскими странами в ближайшие десять-двадцать лет не одна война разразится. А мы можем сейчас рассчитывать на Испанию и Мальтийский Орден, потому что они не прекращали войны с мусульманами.

— Испания? У нас сложные отношения с Испанией. Наши буканьеры на Тортуге доставляют немало хлопот флоту католического величества. Там, ей-Богу, не разберешь, кто прав, кто виноват.

— Да, монсеньор, мы знаем об этих конфликтах. Но, если в Атлантике наши интересы противоположны, в Средиземноморье мы можем выступить вместе против общего врага.

— Кто знает, — вздохнул Бофор, — Испанцы мужественно сражались с мусульманами на протяжении столетий, но сейчас они, похоже, выдохлись…

— И отделаются от нас классическим 'маньяна' , — насмешливо сказал Рауль.

— Я надеюсь только на реальную помощь Мальтийского Ордена. Эти-то не подведут, — сказал герцог.

— О да, — ответил Рауль, — Я тоже верю, что братья-рыцари нам помогут. А теперь, монсеньор, взгляните сюда! Последний документ из матушкиной шкатулки. Вам будет интересно.

Рауль развернул перед герцогом большую карту.

— Ого! Карта побережья! Капитан все сокрушался, что у нас нет подробной карты. Он за нее готов был отдать десять лет своей жизни!

— Теперь она есть, — улыбнулся Рауль.

— Прекрасно! — воскликнул герцог.

— Вот, — сказал Рауль, — На так уж все и плохо. Карта дает шанс организовать высадку и не сесть на мель, не напороться на скалы.

— Гениальная женщина твоя матушка! — восхищенно сказал Бофор.

Рауль опять улыбнулся.

— А ведь она знает латынь, — вдруг вспомнил герцог.

Рауль слегка вздрогнул.

— Знает, — ответил он, — Честно говоря, монсеньор, матушка — последний человек на свете, которого я, будь моя воля, познакомил бы с трагическими документами Отцов Святой Троицы. Но вышло так, что она первая все узнала.

— Знаешь, мне что-то не по себе, — поежился Бофор, — Давай выпьем!

Герцог достал с полки бутылку и налил вино в бокалы. Они выпили не чокаясь и не произнося тостов. Бофор убрал бутылку.

При этом занавеска, закрывавшая полку, откинулась, и Рауль увидел стоящий на полке портрет Анри де Вандома. Он не удержался от удивленного возгласа. Бофор улыбнулся и протянул рисунок Раулю.

— Произведение нашего юного гения Люка Куртуа. И представь — за час нарисовал! Вот за этого парня тебе тоже от души спасибо!

— Прекрасный портрет, — сказал Рауль, — Это больше чем портрет. Это сам Анри де Вандом. И знаете, монсеньор, Анри мне очень напоминает вашу прелестную дочь…

Скажи это Рауль раньше, до исповеди Анжелики, герцог заявил бы: 'Да это она и есть' . Но герцог решил сохранить тайну Анри де Вандома.

— В самом деле? — шутливо спросил герцог.

— Там, на вантах, мне даже показалось… только не смейтесь, монсеньор… мне показалось, что Анри — это и есть Анжелика…

— Ты сошел с ума, мой бедный виконт! — расхохотался Бофор. Тонкий психолог усмотрел бы в этом смехе неестественность, но Рауль больше смотрел на портрет голубоглазого пажа, чем вслушивался в интонации голоса герцога.

— Анри похож на Анжелику?! — продолжал, смеясь герцог, — Разумеется, черт возьми! Анри похож на меня!

— Я, кажется, понял, — сказал Рауль смущенно.

— Вот и умница, — усмехнулся Бофор.

В политическом вопросе честнейший человек Франции оправдал свою репутацию. Но в частной жизни самый честный человек пошел на обман, который он в данный момент считал весьма невинным…

А Рауль впервые за все эти суматошные дни смог по-настоящему выспаться. Бессонница становилась его ночным палачом. Умница Дюпон понял его состояние, и, хотя Рауль считал ниже своего достоинства жаловаться на самочувствие и побаивался грозного дока, лекарство оказалось более чем кстати, сон дал ему отдых и покой, он проснулся в прекрасном состоянии. Приключение с Вандомом дало ему уверенность в своих силах и затаенную гордость за свой поступок. При всей учтивости и любезности, Бражелон был весьма амициозным молодым человеком. Приключение с Вандомом, стоившее ему нечеловеческого напряжения всех сил, сделало его героем. Он находился в приподнятом настроении и, поскольку было еще очень рано, решил позволить себе поваляться и подумать о вчерашних приключениях, теша свое тщеславие.

Теперь ему на ум приходили многие детали, и он вспоминал их с удовольствием — синяя гладь моря, далекий-далекий горизонт, величественная картина морского простора, открывшаяся с салинга. Деревянный резной барьер круглой марсовой площадки… Теплое дерево мачты из портосовских лесов… И главное, самое приятное воспоминание о спасенном им паже, который так похож на прелестную Анжелику…

А раз так — наш герой выбрался из своей норы, оделся более нарядно, чем обычно, тщательно побрился, стараясь избегать порезов, а такое с ним случалось, когда он обходился без услуг Гримо. Поразмышляв несколько секунд, Рауль достал свою золотую брошку с сапфиром — его знатные родители просто обожали этот драгоценный камень — и, закрепив брошкой свое жабо, расправил пышные кружева. В довершение своего наряда Рауль набросил короткую легкую курточку жемчужно-серого цвета с серебристой вышивкой, под цвет штанов и ботфорт. Обычно с этой курточкой он надевал светлосерую шляпу с синим пером и синий бархатный плащ, но для утреннего визита к герцогу это не было нужно.

Итак, Рауль остался вполне доволен своей внешностью. Он прошелся по каюте, подыскивая предлог, чтобы нанести визит Бофору. Осведомиться, что ли, о здоровье очаровашки Вандома? Да и герцог вчера ворчал, что редко видит своих Пиратов… Он мельком взглянул на Гримо. Старик спал, а возле него лежал толстенный том Сервантеса. В книгу были засунуты исписанные корявым почерком Гримо листы бумаги. Не стал ли Гримо тоже сочинять мемуары? Дурные примеры заразительны. Рауль мельком взглянул на первый лист.

''Мой дорогой господин граф! Спешу поведать Вам…

Рауль понял, что старик всю ночь писал графу де Ла Феру. Интересно, как он там расписал мои вчерашние приключения и что 'спешит поведать' отцу? — подумал Рауль. Любопытство — чувство вполне понятное в его положении… Да он и побаивался, не написал ли Гримо лишнего, не преувеличил ли его подвиги во славу Бахуса.

Но, как ни терзал Рауля демон любопытства, он преодолел искушение и захлопнул 'Дон Кихота' , оставив на прежнем месте недописанное письмо старика Гримо. Мимоходом его кольнула совесть — в отличие от Гримо, исписавшего своими каракулями несколько листов, он до сих пор не удосужился написать ни строчки родителям. Такое с ним было впервые. Но писать неправду он не хотел, а правду не мог. Да что он мог выжать сейчас из себя, если не сокращенный вариант так восхитившего его письма барабанщика, которое назвал 'формулой письма домой' .

''Все нормально. Кормят хорошо. Я здоров. Ваш любящий сын…

Формула эта была все-таки не универсальна. Прочитав такое послание, его родители перепугаются и решат, что он сошел с ума.

Рауль, не зная чем заняться, взялся опять за 'Записки' Шевретты — он не раз их перечитывал. Но в это утро Рауль достал из шкатулки второй пакет, предназначенный герцогу де Бофору. Вот и предлог, чтобы нанести визит герцогу! Рауль стал просматривать бумаги Отцов Святой Троицы. 'Боже мой' , — прошептал он, перечитал раз, другой, убрал бумаги в пакет и вскочил на ноги. Тайна документов Отцов Святой Троицы, казалось, жгла этот пакет.

Рауль решил немедленно идти к Бофору и познакомить герцога с содержанием пакета. Остальное читателю известно.

 

15. ОТКРОВЕНИЯ 'ВЕЛИКОГО ГРЕШНИКА'

— Анри!

— Господин виконт, — паж заговорил торопливо и взволнованно, — Я даже толком не успел поблагодарить вас. Поверьте, я никогда не забуду ваш героический поступок. Простите, если речь моя покажется вам наивной, но моя благодарность так глубока, что я не нахожу нужных слов. Просто… меня переполняют чувства… Я понимаю, простые слова не произведут на вас впечатления, но мне, честное слово, ничего не придумать навороченного. Вот я сейчас смотрел на эту высоченную грот-мачту, на эти ужасные ванты и думал о вас и угрожавшей нам опасности… Боже мой!

— Вы слишком добры, маленький Вандом. Любой матрос сделал бы то же самое. Люди просто растерялись, опешили.

— Да, но меня спас не 'любой матрос' . Меня спасли вы! А я… А я даже там говорил вам всякую… чушь собачью! Простите ли вы меня? Я ведь не со зла, поверьте!

— Ничего особенного вы не говорили, — спокойно сказал Рауль, — А вот я действительно был… грубоват с вами. Но я тоже не со зла.

Опасности, пережитые вместе, сближают людей, и вскоре они по-приятельски болтали, сидя рядышком на мешках, сваленных в кучу недалеко от трюмного люка на баке.

— Вы сегодня очень хорошо выглядите, — робко сказал Анри, отметив щегольской вид Пиратского Вожака.

— Остатки былой роскоши, — насмешливо заявил Рауль.

— Я надеюсь, мы не будем больше ругаться? — и Вандом добавил совсем по-детски, — Мы с вами помирились, правда?

— Я с вами не ссорился, Анри. Но порой мне казалось, что вы относитесь ко мне несколько предвзято.

Бофорочка собралась с мыслями. Вот теперь настало время вспомнить об Анжелике де Бофор! Это объяснение должно было бы состояться раньше, но лучше поздно, чем никогда, решила Бофорочка.

— Я? Да, вы правы. На это есть причина. Я иногда просто ненавидел вас из-за моей родственницы, Анжелики де Бофор! Вы ведь с ней знакомы, правда?

А Рауль, введенный в заблуждение 'честнейшим человеком Франции' , 'сбился с курса' и решил, что маленький Вандом наслышан о детской влюбленности своей родственницы, наследницы герцога. Он стал уверять пажа, что Анжелику де Бофор, милую, очаровательную, умную девочку он очень смутно помнит, и чувствует невольную вину за дурацкий розыгрыш, который в давние времена устроили его друзья. Он-то сам узнал об этом совсем недавно.

— Это я знаю, — сказал Анри, — Виновник розыгрыша — господин де Гиш, и мадемуазель де Бофор уже его отчитала.

— Бедный де Гиш! — усмехнулся Рауль, — Он, наверно, 'трижды мертв' после этого разговора.

— Жить будет, — хихикнул Вандом, — Хотя… вы правы. Ну а вы? Вы не считали, что и вы в какой-то степени виноваты? Допустим, ваши друзья вас подставили, вы ничего не знали, но сейчас вы могли с ней объясниться.

— Нет, — сказал Рауль, — Я не мог.

— Почему это?

— Разные обстоятельства, — уклончиво ответил он.

— Ну, сказали бы как есть, так, мол, и так, я и не думал в вас влюбляться, у меня и в мыслях не было жениться на вас десять лет спустя, я обожал другую девушку…

— Да разве можно говорить такие вещи девушке, которая…

— Договаривайте, господин де Бражелон! Что же вы замолчали?

— …

— Ну что вы, воды в рот набрали? Я скажу за вас! Которая в вас влюблена, вы так считаете?

''Черт возьми, мне не нужно было разуверять Бофорочку, потому что я сам, как мальчишка, влюбился в нее с первого взгляда. Но ее родственника это не касается!

— Так вот! Не обольщайтесь на ее счет, господин де Бражелон! Она любит другого!

— Вот как? — протянул он недоверчиво.

— Да. Совершенно очаровательного, отважного молодого человека!

— А я, что ли, трус и урод? — пробормотал он не без обиды.

— У вашего соперника одно преимущество: он тоже ее любит! И она поклялась, что будет принадлежать только ему!

— Я рад за нее, — сказал Рауль почти весело: упомянутая Вандомом клятва внесла ясность в ситуацию. 'Соперником' был он сам, но в другой ипостаси.

— Анжелика де Бофор — очень милая девушка, и она заслуживает того, чтобы быть счастливой с… этим вашим 'красавцем и героем' .

— И я того же мнения! — заявил Анри де Вандом.

Но, вспомнив, что Бофор запретил наводить справки о личности 'красавца и героя' , паж решил не болтать лишнего, чтобы не выдать себя ненароком. А Рауль вернулся к исходной точке — стал считать прелестную дочь Бофора милым, но далеким воспоминанием, а сходство Анри с Анжеликой объяснялось совсем не так, как ему померещилось на вантах. То было наваждение. 'Прощай, моя потерянная любовь, — мысленно обратился он к Анжелике де Бофор, задумчиво глядя в синеву, — Пусть это будет нашей тайной. Ты осталась за морем, и лучше тебе поскорее забыть меня. Слишком много дров я успел наломать!

А поскольку паж Анри де Вандом несколько раз проехался в разговорах с ним насчет Луизы, он решил, что теперь его бывшая возлюбленная будет ширмой, за которой он спрячет свою тайну — Бофорочку.

— И все-таки, — сказал Вандом, — Я на вашем месте написал бы Анжелике.

— Ну, нет! С этим покончено! Больше ни одна женщина не получит от меня нежных писем!

— Я обещал не говорить обидные для вас вещи, господин виконт…

— Я вам скажу: с меня хватит мадемуазель де Лавальер! Ясно вам? Сыт по горло!

— Не зарекайтесь, кто знает…

— Я, говоря образно, сжег корабли.

— Вы опять смеетесь? 'Образно говорит' пьянехонький барон де Невиль. Или изволите говорить загадками?

— Может быть. Впрочем, Анри, вы еще дитя и многое не понимаете.

— Если хотите, расскажите. Я постараюсь понять.

— Ангел не поймет грешника. А вы все-таки невинный херувимчик.

— Вы опять изволите насмехаться над невинным Вандомом, как тогда, в вашей каюте? Что ж… У вас много единомышленников. А я, несчастный, один против всей вашей шайки.

— Я не насмехался. Я даже восхищался вами, Анри.

— Да-а-а? Что-то не заметно. Вы так ловко замаскировали свое восхищение, что я понял это как изощренную насмешку. Не такую грубую, как насмешки ваших дружков, но от этого еще более обидную.

— Хотите верьте, хотите нет, но погрязший в грехах пират вам сейчас сказал правду.

— О своих грехах вы изволили упомянуть еще на салинге нашего корабля. Это я помню. Но, может, вы излишне строги к себе? Раз мы остались живы — может, вы не такой закоренелый грешник?

— Мы остались живы — но это скорее из-за вас, ангелочек.

— Как сказать, сударь… Будь грешник послабее, и ангелочек пропал бы. Я только не понимаю, что вы могли натворить такое ужасное? Вы же никого не убили? Не украли ничего?

— Только этого не хватало! Вы, кажется, обижались, что я вас как-то не так назвал?

— Мой вопрос — не утверждение, а отрицание, господин де Бражелон! Я хотел сказать, что вы не можете быть вором, убийцей, предателем — а это, на мой взгляд, самые страшные грехи, за которые действительно гореть в аду!

— В какой-то степени я предатель.

— Я вам не верю! Кого вы предали?

— Любовь.

— Если вы имели в виду… простите, вы сами только что назвали эту… особу — Луизу де Лавальер, то это вовсе не грех. Око за око, зуб за зуб. Вполне по-божески.

— Вы не понимаете, маленький Вандом! Вы ничего не понимаете! И я не хочу докучать вам своими откровениями.

— Ну и не докучайте! — огрызнулся Вандом.

А Рауль, вспомнив, как ловко его отец переводил разговор на природу, и его восхищала блистательная легкость этих диалогов, решил попробовать взять такой тон в беседе с Вандомом. А поскольку ни полей с куропатками, ни грядок с ландышами, ни резных кленовых листьев вокруг них не было, Рауль сказал о том, что видел:

— А кстати, Анри! Как живописно развевается флаг на блинд-стеньге. И заметьте, как красиво надувает свежий ветер белоснежный блинд-парус. И все это на фоне лазури Средиземного моря создает величественную, живописную картину.

Довольный собой, он устроился на мешках поудобнее и перевел дух. Фраза получилась вполне атосовская. Но дерзкий паж был далеко не таким учтивым собеседником, как когда-то молоденький виконт.

— Что вы придуриваетесь? — сказал Вандом.

Вот это ответ! Рауль искренне расхохотался — его риторический прием не сработал. Но он-то сам никогда не сказал бы отцу, когда граф ловко уходил от опасных тем их бесед: 'Что вы придуриваетесь?

— Ну вот, — вздохнул Анри, — Я опять сорвался. Но поймите, если у вас на сердце какая-то тяжесть — вы, может, и пьете со своими дружками из-за этого — подите к священнику, и он отпустит вам ваш грех.

— Простите мне пиратский жаргон, маленький Вандом, но у меня не повернется язык сказать нашему священнику: ' Святой отец, меа максима кульпа, я трахнул на Гревской площади самую красивую шлюху Парижа' .

— Вы убили женщину? Да еще и на Гревской площади? Разве вы палач? Вы опять наговариваете на себя!

— Да как же я могу убить женщину, Вандом? Вы в своем уме?

— Вы только что сами это сказали. 'Трахнул' , разве нет?

— Вы не знаете значение этого слова?

– 'Трахнуть' — это ведь убить?

— О невинность! Да нет же! Я… занимался любовью с этой девчонкой.

— Вы?! Прямо на Гревской площади? В Ратуше, что ли? Или на набережной?

— Да нет… Есть там один закоулок.

— Какой ужас! А что же люди? Прохожие?

— Было очень рано. Людей не было, кроме торговки рыбой. Мою случайную подружку звали Луизеттой. Малютка Луизетта…

— Вы, что ли, специально раздобыли себе шлюху Луизетту, чтобы имя было такое… как у королевской шлюхи?

— Нет. Случайное совпадение.

— Но вы… просто чудовище! Вы развратный негодяй! Вы понимали, что делали?

— Не очень: пьян был.

— Если бы Анжелика де Бофор знала, в какую бездну порока провалился рыцарь ее детства!

— Я тогда не думал об Анжелике де Бофор. Это была в какой-то степени моя месть той, прежней. Предательство за предательство. Разврат за разврат. Грязь за грязь. Но самое ужасное то, что уличная девчонка мне понравилась. Видите…

— Вижу! — перебил Вандом, — Вы грязное животное! Похотливый мартовский кот! И вы еще смеете упоминать имя Анжелики де Бофор после ваших мерзких откровений?!

— У вас пуританская мораль, Анри, — вздохнул де Бражелон, в глубине души не считая свое мимолетное приключение с юной куртизанкой таким уж тяжким преступлением. Для двадцатипятилетнего дворянчика вполне нормальная выходка — визит к жрице любви. Правда, все подобные похождения сохранялись в тайне, как впоследствии провозгласит лицемерный мольеровский Тартюф — 'кто грешит в тиши, греха не совершает' . Своим безнравственным поступком Рауль бросил вызов той, которая предала его любовь. Он в тот момент сравнивал себя с дуэлянтом Монморанси де Бутвилем, который так же дерзко бросил вызов кардиналу Ришелье своей дуэлью на Королевской площади. На дуэлях дрались все, кому не лень, но на открытый вызов осмелился только Монморанси. И поплатился головой. А Вандом, так сочувственно отнесшийся к дуэлянту Монморанси, все-таки его не понимает и возмущенно моргает глазками.

— Да, — повторил он, — У вас пуританская мораль.

— У меня человеческая мораль! То, что вы так назвали — 'заниматься любовью' … допустимо, когда пламенная, взаимная, пылкая любовь, когда роковая страсть, любовь на всю жизнь! В противном случае — это похоть!

— Вы идеалист, Анри. Раньше я тоже так считал.

— А теперь довольствуетесь ласками куртизанки?

— Я же сказал, что сжег корабли.

— Я вам не верю! Песни о креолках поете! То ли еще в Алжире будет!

''Чудовище' и ' похотливый кот' вспомнил, как двенадцать часов спустя после встречи с потаскушкой он обнимал прелестную Бофорочку, вспомнил робкие поцелуи этой нежной невинной девочки и пробормотал:

— Разве я не прав был, говоря, что погряз в грехах?

— Какая гадость! — сказал Анри.

''А мне-то какое дело? Но почему мне так больно? Если бы это сказал кто-нибудь другой, Гугенот или Серж, взбесило бы меня такое признание? Кто угодно, но не Рауль. Как все это глупо, дико и странно. И плакать хочется. И все равно, любовная игра идет не на равных. Молодая девушка в отчаянии никогда не сможет позволить себе то, что позволяют они. Молодая девушка может только плакать. Топить свое отчаяние в вине или даже в агуардьенте, драться на дуэли, искать забвения в объятиях продажных женщин, податься на войну — вот, сколько вариантов у мужчин. А у женщин только слезы' .

— Вы были абсолютно правы, господин де Бражелон, — сказал Анри возмущенно, — Если бы я был священником, и вы на исповеди поведали мне о вашем ужасном прелюбодействе…

— Прелюбодеянии, — поправил Рауль.

— Не важно, суть одна! Конечно, ваши друзья назвали бы это покрепче…

— Я им не говорил о моем, с позволения сказать, приключении. Пока еще. Кроме моего слуги Оливена никто не знает об этом.

— Пока еще? Похвастайтесь!

— Не стоит.

— А что ж так? Они бы это оценили!

— Вижу, вы так ничего и не поняли. Ведь это было назло! Вопреки той, умирающей любви. И, правда, мне стало легче…

— Ага! Целовал шлюху Луизетту с Гревской площади и представлял на ее месте Луизу де Лавальер, развратный негодяй! Да еще и пьяный, что является отягчающим обстоятельством. Ужас какой! Вы не боитесь, что погубили свою душу?

— Да прекратите вы меня стращать, Анри! Какой аскет! Если так судить, всем мужчинам уготован ад!

— Не всем, — сказал Анри, — Только прелюбодейцам… я хотел сказать… прелюбодейникам.

— Прелюбодеям.

— Я не очень-то силен в греховной лексике, но вы меня поняли.

— Аскет, девственник, целомудренный монашек! Вы бережете себя для святой любви, что ли, маленький Вандом? Слушать смешно!

— Почему вы смеетесь надо мной, виконт? Так, по христианской морали, и быть должно. Чтобы жених и невеста вступали в брак, будучи чисты, невинны, непорочны. Как — не смейте смеяться, слышите! — как…Ромео и Джульетта.

— Но это же идеал, и Ромео всего шестнадцать лет. В его годы и я был сама невинность. А, что говорить! До вас все равно не доходит.

— Не доходит. Мораль распущенных молодчиков не доходит!

— Подождите, маленький невинный Вандом, мы раздобудем вам мусульманскую прелестницу, запрем вас с нею в каком-нибудь восточном… будуаре и не выпустим, пока дело не будет сделано. Сам потом спасибо скажешь.

— Только попробуйте! Я из окна выброшусь или еще что-нибудь ужасное сотворю, если вы меня запрете с этой вашей мусульманской прелестницей! Вот! — Анри перекрестился, — Богом клянусь!

— Вот чокнутый! Успокойся, я пошутил. Не хочешь — не надо.

— Да уж, господин де Бражелон, позвольте мне сохранить мою невинность. Обойдусь без вашей любезной помощи. И почему вы проявляете такую заботу обо мне? Уверен, что наш барабанщик, как и я, тоже не… занимался любовью ни с одной женщиной.

— Ролан? Его время еще не пришло. Ролан нормальный мальчишка, я за него спокоен. У Ролана все сложится удачно. Он будет мушкетером, таких, как Ролан, женщины обожают. А уж мы, если живы будем, постараемся, чтобы наш юный друг не повторил наши ошибки.

— А я, выходит, ненормальный? Что это за мораль такая? Невеста должна быть невинна?

— Конечно.

— А жених?

— А жених, милый паж, должен обладать некоторым опытом, чтобы не ударить в грязь лицом в первую брачную ночь, как наш покойный король Людовик Тринадцатый. Неопытный партнер с юной девушкой — ужасное сочетание.

— И этот опыт приобретается в альковах куртизанок?

— У кого как. Не будем уточнять.

— Какая грязь! О, виконт, если бы я был священником…

— Вы, к счастью, не священник.

— Я проучил бы вас и вам подобных…

— Прелюбодейников, — сказал Рауль насмешливо.

— Проучил бы! Не смейтесь, мало не показалось бы!

— И что бы вы сделали, аббатик? Какое покаяние наложили бы на развратное чудовище?

— Я… заставил бы всех грешников читать сто раз 'Отче наш' . Нет, сто раз мало! Тыщу раз! Я заставил бы грешников стоять в церкви на коленях и самобичеваться. Вот так!

— Нашел дураков! Ни один нормальный человек не будет заниматься самобичеванием!

— А на месте герцогини де Бофор я не позволил бы вам, да, именно вам, приблизиться к ней на расстояние мушкетного выстрела, пока вы не очиститесь от скверны!

— Сурово, маленький Вандом, сурово. И как же, по-вашему, бедный грешник должен очищаться от скверны? Самобичевание — это не в моем вкусе, сразу заявляю вам.

— А вот как! В рубище, босой, с веревкой на шее — в таком виде я заставил бы вас совершить прогулку от Гревской площади до Нотр-Дам и там каяться — вот вам за вашу шлюху!

— В рубище? С веревкой на шее? Мне рубище не пойдет! И веревка на шее тоже. И маршрут преступников, одетых подобным образом, проходит в обратном направлении — от Нотр-Дам до Гревской площади.

— А на мой взгляд, рубище — самый подходящий наряд для такого типа! Сам король Генрих Третий в таком виде хаживал по Парижу. И самобичеванием занимался со всеми своими придворными. А чем вы лучше короля Генриха Третьего?

— Я не проливал невинную кровь и не занимался извращениями. У Генриха Третьего и его двора свои грехи были. Этим господам было в чем каяться. Одна Варфоломеевская ночь чего стоит.

— Да, это так. Но все-таки герцогиня де Бофор ни за что не простила бы вам такие… шашни. И кормила бы она вас, как собаку, на полу!

— Знаю, знаю, в монастырях применяют такие… методы. Но я-то не монах! И Вандомский дворец — не монастырь. Мне не хочется ругаться с вами, Анри. Вы говорите вещи очень смешные, но все же я напомню вам о вашем обещании.

— Да, я обещал, — вздохнул Анри, — Обещал не ругаться с вами. Но опять наговорил вам разных гадостей, а вам все нипочем. Как с гуся вода — хихикаете себе в кулачок. Я не знал о вас таких кошмарных вещей! Лучше бы вы мне ничего не говорили! Я знаю, что никто из ваших Пиратов меня не поймет, если я выскажу свои убеждения, меня сочтут свихнувшимся пуританином. Все! Даже Ролан, при полном отсутствии у него амурного опыта. Даже вы, а я вас считал благородным рыцарем. А впрочем, вы не виноваты. Такое уж время. Вы все вполне вписываетесь в Семнадцатый Век. Вы все — достойные детки этого века. А я какой-то выродок, белая ворона. Простите меня. Какое время — такие герои. Вы себя, видимо, очень комфортно чувствуете в этом времени, так что забудьте мои наивные слова, господин де Бражелон. Все так и должно быть в 1662 году. Я тщетно взывал к вашей совести.

— Нет, не тщетно, ангел по имени Анри. Ты, в сущности, прав. Но все-таки я не такой пропащий тип. В дороге с меня слетел хмель, и я решил изменить курс, пока меня не поглотила пучина разврата.

— После того как потеряли управление?

— Да — но всего лишь на какое-то время. А результатом этого приключения было…

— Ой! — вскрикнул Вандом, — Я догадываюсь! Даже я, невинный ангел, как вы изволили выразиться, и то сообразил, что было результатом подобного приключения! Вы подцепили какую-то гадость, несчастный? Что же вы сидите? Бегите к доку Дюпону, он поможет!

— Что за чушь! Я здоров как бык! Вот олух! Я вовсе не о том!

— Вы просто не представляете, как вы рисковали! С вами правда все в порядке?

— Ну конечно. И разве это риск?

— Еще какой! Ох, слава Богу! Тогда что вы имели в виду, сударь? Неужели вы сделали ребенка несчастной девушке?

— Снова здорово! Что за дрянь лезет тебе в голову, пажик?

— Но вы же поете о креолке…

— Далась тебе эта креолка! Это всего лишь залихватская песенка.

— А почему вы так уверены, что ваше приключение не имело последствий…для бедняжки?

— Ну ты и младенец! У женщин… бывают такие времена, когда не грозит появление нежелательного потомства.

— А точнее?

— А точнее — выясняйте у акушерок, у всяких там повивальных бабок. Мне эта тема не нравится.

— Мне тоже. Вы сами ее затронули. Но вы дешево отделались! Только я не понимаю, раз вы здоровы, и ваша милашка… в порядке — все обошлось без последствий, разве нет?

И тогда Рауль рассказал Анри де Вандому про свое отчаянное решение — письмо Великому Магистру, не упоминая только объект, где это письмо было написано — базилику Сен-Дени, не желая профанировать Сен-Дени после своих грешных откровений. Неназванный архитектурный объект мог бы подсказать Бофорочке тайну псевдонима ее рыцаря. Но Рауль поведал пажу только то, что письмо он отослал со своим слугой Оливеном.

— Час от часу не легче! — всплеснул руками Вандом, — Вы решили стать иоаннитом? Теперь я понимаю, что значит 'сжечь корабли' .

А вы уверены, что нужно было сжигать корабли?

На это виконт ничего не ответил. Теперь-то он очень и очень сомневался в том, что в то утро принял верное решение.

— То мартовский кот, то рыцарь-монах! Все крайности у вас!

— Не мартовский, — уточнил виконт, — Апрельский. Все это произошло первого апреля.

Вандом хихикнул.

— Великий Магистр Мальтийского Ордена не принял ваше заявление за розыгрыш? — лукаво спросил он, — Вот так прошение, написанное в День Дураков!

— Я не поставил даты. Именно потому, что был День Дураков.

— А как же мы? Пираты Короля-Солнца? А как же ваша яхта?

— Первого апреля у меня еще не было яхты. И вас со мной не было.

— Но вы еще не были Пиратским Вожаком! Это же понятия… взаимоисключающие. Вы нас бросите и уйдете к иоаннитам? Предадите наше Братство? А кто-нибудь из Пиратов знает?

— Нет. Я же сказал — только Оливен.

— И этот ваш Оливен не проболтается? Он знал содержание письма?

— Еще бы!

— И он не выразил свой протест?

— Пытался что-то возразить.

— Понятно. Вы ему доверяете? Он надежный человек?

— Да.

— Что же вы его не взяли с собой?

— Бедняга так просился… Но я не захотел. Зачем славному парню лишние… печальные переживания? А вот сейчас мне его очень не хватает. Думаю, мне очень пригодился бы Оливен.

— Я все-таки не понимаю. Ностальгия по эпохе крестовых походов? Вы можете раздобыть у Бофора каперское свидетельство и по окончании кампании пиратствуйте себе на здоровье! Зачем же расставаться со свободой? Я, сударь, не такой уж и темный — немного наслышан о законах братьев-рыцарей. Да ваши Пираты на смех вас поднимут, если вы заикнетесь…

— А вы не болтайте.

— Я не разболтаю. Смотрите, как бы не разболтал ваш верный Оливен. Если этот парень вас очень любит, он непременно попытается помешать вам.

Бофорочка вспомнила все уроки аббатиссы, посвященные крестовым походам и рыцарским орденам. Госпожа аббатисса преподавала своим девочкам весьма приукрашенную историю крестоносцев. Но хитрая наставница умела увлечь свою юную аудиторию, и ее малышки обожали таинственных героических иоаннитов и прочую доблестную публику. Подражая рыцарям Госпиталя, воспитанницы аббатиссы активно занимались благотоворительностью — уроки настоятельницы имели реальный результат. И, усвоив из этой сложной и противоречивой эпохи только позитивную информацию, лучшая ученица аббатиссы имела о рыцарях-иоаннитах представление идеализированное, знала то, что хотела ей внушить ее эрудированная воспитатаельница.

— Я… не очень-то представляю, как вы будете мыть ноги нищим! — фыркнул Анри де Вандом.

— Запросто. Так и буду, — лихо сказал виконт, — А вы полагаете, мальтийские рыцари только этим и занимаются?

— Мальтийские рыцари — это рыцари Госпиталя, сударь!

— А то я не знаю. Но главная цель Ордена — война с Полумесяцем!

— Так-то оно так, но они еще и больных лечат. А я очень сомневаюсь, что вы будете заниматься чумными, прокаженными и прочими мизераблями! Пустая затея! Ничего у вас не получится!

— Вот как? — возмутился Рауль. — Да с какой стати я тут с вами болтаю?

Он сам себе удивлялся — с чего это он так разоткровенничался с Анри де Вандомом.

— Простите, сударь, я к вам в собеседники не навязывался, — сказал Анри.

— Да! — отважился Рауль, — Я сам навязался вам в собеседники. Мне нужна твоя помощь. Ты, именно ты, маленький Вандом, сможешь сделать то, что я мог бы поручить Оливену.

— Что именно? — с готовностью спросил паж.

— Да, сущий пустяк. Вытащи мне занозу. Сможешь?

Он протянул руку пажу.

— Это вы… вчера? Из-за меня? Что же вы врачу не показали? Очень больно?

— Вот еще! Буду я беспокоить дока по таким пустякам!

— Мне нужна булавка. А можно вашу брошку? Я отцеплю, да?

— Давай.

Анри отцепил золотую брошку и ловко вытащил занозу.

— Молодец, — сказал Рауль, — У тебя легкая рука. Я почти ничего не почувствовал.

Легкая рука Анри вернула брошку с сапфиром на прежнее место. Паж схватил Рауля за руку и поцеловал то место, где была заноза.

— Что это с тобой? — удивился Рауль.

— Вы меня спасли. Это в знак благодарности. И все-таки вы недоговорили… Дело не в занозе. В чем дело?

— Я тебе скажу… попозже.

— Уважаемый господин де Бражелон, Пиратский Вожак, не знаю, как еще к вам обратиться, чтобы вы мне доверились. Попробую в стиле любимого мной эпоса — О, Рауль, отважный рыцарь, сын Великого Атоса, Наследник Мушкетеров, Малыш Шевретты, — поверьте, что паж Анри скорее умрет, чем предаст вас! Насколько я вас знаю, вы не отличаетесь ангельской кротостью, и, если вы так долго терпели меня, что-то вам от меня нужно?

— Насколько я знаю тебя, маленький Вандом, ты не способен на предательство. И скоро ты все узнаешь. Всю правду об обстановке в Алжире. Будет 'весело' .

— Как-то вы это зловеще говорите. Но я готов на все! Правда, если честно, я не очень метко стреляю. И не очень силен в фехтовании. Кое-что умею, но… но если надо, я научусь! Вы только скажите, что делать. Вы только не думайте, что я безнадежный трус. Вот лошадью управлять я умею, это правда.

— Все это не потребуется. Ни стрельба, ни фехтование. Твоя задача другая. Вспомни, маленький Вандом, свои детские проказы. Всякие шалости. Вспомнил? Итак, в нужное время, если кто-то из начальства будет разыскивать нас, ты сделаешь невинные глазки и с самым честным видом скажешь: 'Адъютант герцога? Да только что здесь был, пять минут назад' . И сиди себе в штабе, вот и вся твоя задача. Это понятно?

— А вы? А где вы сами будете в это время? — тревожно спросил Анри.

— Ну, мало ли где, — сказал Рауль, — Посмотрим по ситуации.

— Вы замышляете что-то опасное! — прошептал Анри, — И вы хотите даже иоаннитов оставить позади, я вас правильно понимаю?

— Вы, похоже, мне не верите?

— О! Я знаю, вы сможете драться с мусульманами. Я уверен, на этом поприще вас ждут блистательные победы. Это так. Но я тоже кое-что помню из истории. Исцеляя больных и раненых, рыцари Госпиталя как бы очищались от пролитой крови… Так, во всяком случае, мне говорили… мои наставники…

— В этом нет противоречия. Это верный принцип. Вот я и собираюсь служить этому принципу, а не земному властителю — нашему монарху.

— В принципе нет противоречия, но противоречие в вас, сударь! Это я к тому, если вы все-таки примкнете к славным иоаннитам.

— Что, я испугаюсь чумы и проказы?

— Я думаю, вы не сможете преодолеть отвращение.

— Я… постараюсь.

— А как насчет нищих?

— Каких нищих?

— Нищих, которым мыли ноги братья-рыцари. И не только они! Позвольте напомнить вам исторический факт…

— Тайная Вечеря?

— Нет, не только. Наш король в возрасте семи лет в Великий четверг сорок пятого года мыл ноги двенадцати беднякам из своего прихода Сен-Эсташ и обслуживал их за столом. А вы не знали?

— Знал. И что? Где ваши нищие?

— А зачем вам обязательно нищие? Гримо годится?

— Гримо? Вы с ума сошли, Анри, детка!

— Ну вот, господин иоаннит, я вас поймал! Старику Гримо вы не станете мыть ноги?

— Я?!

— Да, вы! Докажите, что вы могли бы быть иоаннитом! Вы, конечно, откажетесь! Над вами будут смеяться, правда, коллега Жана де Лавалетта? Вот видите! А старик Гримо вас вырастил, нянчился с вами, он так вас любит, бедный старичок.

— Гримо, — улыбнулся Рауль.

— А верность святым принципам, сударь, доказывается не красивыми словами, а поступками! А вот я мог бы! Я мог бы вам помочь — моя левая нога, ваша правая. Или — пошлите меня ко всем чертям. Я и так уж достал вас.

— Нет, ангелочек Вандом, — сказал Рауль насмешливо, — Я принимаю ваше предложение. Но я обойдусь без вашей помощи. Для подобных испытаний на принципы госпитальеров ищите сами своего старого слугу.

— Только не вздумайте орать на Гримо.

— Гримо точно решит, что я помешался, но орать на него я не буду.

— А вы лучше, чем я думал.

— Тогда — прошу вас ко мне, шевалье де Вандом. Гримо, наверно, уже проснулся.

 

16. ГРИМО ЗАПЛАКАЛ

Известному читателю господину Себастьену Дюпону была отведена одна из самых комфортабельных кормовых кают, неподалеку от адмиральской. Почтенный доктор со своим помощником занимался составлением какого-то мудреного снадобья, когда появился Гримо. Помощник при виде посетителя скромно ретировался.

Дюпон удивленно взглянул на старика — у бедного Гримо был самый сокрушенный вид, по щекам катились слезы.

— Господин Гримо! — воскликнул Дюпон, — Что с вами? Вы не заболели?

Гримо энергично затряс головой. Дюпон догадался, что это означало на языке старика, что он вполне здоров. Доктор заботливо усадил ветерана и продолжал расспрашивать:

— Значит, что-то не то с вашим господином?

Бедный Гримо так же энергично закивал седой головой.

— Вы преувеличиваете, дорогой господин Гримо, — сказал Дюпон, облегченно вздохнув, — Я понимаю, вы очень любите вашего молодого хозяина, и любая мелочь вам кажется катастрофой. Я же уже говорил вам — не надо так переживать! Успокойтесь! С ним все в порядке, поверьте раз и навсегда!

— Нет, — прервал Гримо, — С ним очень плохо. Хуже некуда!

— Что такое? — спросил Дюпон, — Я же вчера осматривал виконта. Обморок? Головокружение?

— Хуже, — вздохнул Гримо.

— Что именно? — пожал плечами Дюпон.

Гримо постучал пальцем по лбу.

— Не может быть! — вскричал Дюпон.

— Увы! — горестно проговорил Гримо, — Увы! Мой бедный господин! Такой молодой — и такая беда! О я, злосчастный! Что я скажу моему графу! — и Гримо дернул себя за волосы. Обычно это ему немного помогало в стрессовой ситуации, но на этот раз излюбленный способ помог бедному Гримо совсем мало, вернее, вовсе не помог.

— Вы преувеличиваете, добрейший господин Гримо, — повторил Дюпон с сомнением, — Я сказал вам вчера, что у вашего хозяина немного расстроены нервы, переволновался, с кем не бывает. Но не настолько же, черт побери! И я дал вам успокаивающее лекарство. Чего вам еще?

— Настолько! — воскликнул Гримо с отчаянием.

— Не понимаю, — Дюпон опять пожал плечами, — Что он, буйствует? На людей бросается?

Гримо кивнул.

— Не может быть! — усомнился Дюпон, — С негодяем Мормалем все улажено. Ваш господин действовал по ситуации, и я Мормаля не выпущу из лазарета до самой высадки.

Гримо вздохнул.

— На кого ж это бросается ваш хозяин? На капитана? На адмирала?

Гримо покачал головой и ткнул себя пальцем в грудь.

— На вас? — поразился Дюпон, — Ни за что не поверю, чтобы такой умный и воспитанный молодой человек настолько потерял самообладание, чтобы позволить себе что-нибудь некорректное в отношении вас, старого слуги! Он же, как вы мне сами сказали, вырос у вас на руках!

— Увы! — простонал Гримо, рыдая, — Увы, это так!

— Неужели он вас… язык не поворачивается… никогда бы не подумал… неужели он вас бил, господин Гримо?!

— Хуже, — плача сказал Гримо.

— Боже мой, господин Гримо, да скажите же, что он натворил? Если ваш господин так опасен, необходимо принять меры. Но скажите мне откровенно, в чем дело. И успокойтесь, умоляю вас, успокойтесь! Выпейте водички. Сделайте глубокий вдох. И — рассказывайте, что произошло.

— Я спал, — начал Гримо, — Когда мой господин вошел в каюту. С ним был господин Анри де Вандом, — старик замялся, — …паж адмирала… Хотя они двигались очень тихо, я проснулся. Но я затаился и не подавал признаков жизни.

Тут Гримо спохватился: не сказал ли он Дюпону слишком много. Опытный глаз Гримо еще в Тулонском порту разглядел под курточкой пажа юную девушку. Гримо с первого взгляда понял, кем на самом деле является миловидный паж адмирала. То же, кстати, понял и граф де Ла Фер. Слуга и господин без слов поняли друг друга. Впоследствии Гримо убедился, что его предположение верно. Но помалкивал, в надежде, что адмиральская дочка сама себя выдаст.

… Заметив, что Рауль и Анри вошли в каюту, дружески болтая, рука об руку, возрадовавшийся старик решил было, что и Рауль разгадал наконец тайну Анри де Вандома. Скорее всего, он понял это, когда тащил пажа по вантам, а теперь начал ухаживать за прелестной герцогиней. И ему, Гримо, захотелось превратиться в мышь и убежать из каюты, оставив их наедине.

— Понимаю, — сказал Дюпон, — Прекрасно вас понимаю, господин Гримо. Ибо для меня не секрет, что господин Анри де Вандом — женщина, вернее, молодая девушка. От человека моей профессии такой факт скрыть невозможно.

… Итак, старик Гримо ожидал звука поцелуев, всяких нежных слов от этой парочки, а потому закрылся с головой одеялом и затих. Но до слуха Гримо донеслись совсем другие звуки, паж и Рауль шныряли по каюте, шебаршились, переставляли вещи, и, в конце концов его господин заявил:

— Пора будить Гримо! — и осторожно коснулся плеча старика.

— Что же дальше? — с любопытством спросил Себастьен Дюпон.

— Жутко говорить, — сказал бедный старик, — Мой господин разбудил меня. Паж подошел, держа в руке кувшин, знаете, тот, наш, шедевр великого Бенвенуто Челлини и… Нет, вы решите, что я помешался.

— Что же он сделал? Облил вас водой из кувшина великого Бенвенуто Челлини?

— Если бы! Он вымыл мне ноги!

— Всего-то! — расхохотался Дюпон. И хохотал еще пару минут, не в силах остановиться. Гримо насупился. Дюпон усилием воли заставил себя прекратить смех.

— Простите, — сказал Дюпон, вытирая глаза, — Не обижайтесь, но такой развязки я не ожидал. Продолжайте, пожалуйста.

— И паж, то есть мадемуазель… ему помогала… Она поливала водой из кувшина, подала моему господину полотенце… Она даже рукава рубашки ему завернула, чтобы кружева не намокли. Ну разве это не безумие? Господин Дюпон! Мой господин стоит передо мною на коленях и моет мне ноги! И ему помогает в этом более чем странном деле дочь адмирала! Ничего более ужасного я не видел за свою жизнь, а ведь я, господин Дюпон, всякого насмотрелся. О-хо-хонюшки!

— Ничего страшного, — сказал Дюпон улыбаясь, — Это смахивает на розыгрыш. Может, они решили подшутить над вами?

— Да нет же! Они были серьезны и таинственны. Переглядывались с этаким загадочным видом. Мадемуазель смотрела на моего господина с восхищением, а я — с ужасом. Она еще как-то к нему обратилась…

— По имени?

— Нет, нет, погодите, припомню. Она назвала его 'господином иоаннитом' .

— Вот оно что! — сказал Себестьен Дюпон, — Вы напрасно так переживаете, господин Гримо, ваш виконт в здравом рассудке. Он, скорее всего, пытается подражать иоаннитам.

— Но это еще хуже! — выпалил Гримо.

— Чем же хуже? — спросил Дюпон и спохватился, — Ах да, я понимаю. Но, господин Гримо, все это не так уж страшно. Если вы хотите меня выслушать, я вам изложу свои соображения по поводу любовной драмы вашего молодого хозяина и вытекающих из нее последствий.

— Изложите, — попросил Гримо, — Я человек простой, может, чего не понимаю. Но у меня так за него душа изболелась, прямо не знаю, что тут поделать!

— Разумеется, — сказал Дюпон, — Разговор останется между нами…

Гримо оглянулся — посторонних не было.

— Господин Гримо, — начал Дюпон, — Вчера я очень подробно расспрашивал вас о жизни вашего хозяина, начиная с детского возраста. Поверьте, я никоим образом не собираюсь использовать полученные от вас сведения во вред виконту.

— Вы обещали, — напомнил Гримо.

— И сдержу слово, — сказал Дюпон слегка насмешливо, — Вашего брата аристократа хлебом не корми, а подавай торжественые клятвы, тайны и высокие слова. А я практик — поэтому моя речь может вам показаться черезчур прозаичной — но она продиктована чувством искренней симпатии к виконту, который мне представляется очень славным молодым человеком, хотя несколько избалованным. Я долго думал об этой истории, господин Гримо. У меня во Франции остались дети, пока еще подростки, но время летит очень быстро, не сегодня-завтра придет и для них пора любви. Так поверьте, что мое желание помочь вашему запутавшемуся мальчику так же искренне, как если бы речь шла о моем собственном сыне.

— Очень признателен вам за участие, господин Дюпон, — вздохнул Гримо, — Но все это пока только любезности, которые вам кажутся смешными, когда речь идет о нашем брате аристократе. Хотя с чего вы взяли? Я-то сам при чем? Я человек простой!

— Вы это уже говорили. А вы не так просты, как кажетесь. Но — оставим. Мой жизненный опыт показал, — сказал Дюпон задумчиво, — Что молодые люди в своей избраннице нередко ищут черты своей матери.

Гримо вздохнул.

— К моему господину это не может относиться, — сказал Гримо, — Вы знаете из моих слов, что он вырос без матери, так как герцогиня находилась в эмиграции до самой смерти кардинала Ришелье.

— Это вы говорили, господин Гримо.

— И запомнить госпожу он не мог — он был совсем крошкой, когда мы с господином графом привезли ребенка в наш замок.

— В каком возрасте?

— Несколько месяцев, сударь.

— Науке еще мало известно о сознании детей раннего возраста, хотя я допускаю, что образ госпожи герцогини запечатлелся в памяти малыша.

— Но он знал, как выглядит герцогиня! — сказал Гримо, — Я-то ее видел! И граф, его отец — тоже!

Дюпон рассмеялся:

— Не сомневаюсь, что кто-кто, а уж граф, отец ребенка, очень хорошо знал, как выглядит герцогиня, черт возьми!

Гримо улыбнулся в ответ.

— Мы не могли сказать ребенку, что герцогиня умерла. Мы сказали, что она уехала очень далеко. Мы поддерживали в нашем малыше эту надежду, и он знал, что мама любит его и помнит о нем. И когда господин Рауль спрашивал меня, какая она, я говорил ему о сказочной красавице, похожей на фею, с синими, как у него, глазами, с золотыми длинными волосами — до самой земли. Вы видели нашу госпожу, когда она посетила флагман. Судите сами, похож ли нарисованный мной портрет.

— Теперь скажите, господин Гримо, кто больше похож на прекрасную герцогиню де Шеврез и внешне и… психологически — мадемуазель де Лавальер или дочь Бофора?

— Конечно, дочь Бофора! — сказал Гримо не задумываясь.

— Вот так-то, — усмехнулся Дюпон, — И я того же мнения. Конечно, господин Гримо, все это только теории…

— Я тоже слышал подобные 'теории' , — заметил Гримо, — Но из всякого правила бывают исключения.

— Исключительными были обстоятельства детства вашего господина и политическая интрига, в которой были замешаны его родители. В тридцатые года по всей Франции из уст в уста передавалась история, похожая на легенду, о красавице герцогине, мстительном кардинале Ришелье и Малыше Шевретты, хорошеньком как ангел, которого хотели выкрасть гвардейцы кардинала. Я, тогда студент-медик, считал эти слухи весьма преувеличенными, но и подумать не мог в те годы, что четверть века спустя встречусь с повзрослевшим Малышом Шевретты. И вот что я вам скажу… Ваш мальчик рос без матери, вы были окружены врагами, при жизни кардинала ваш господин, граф, отец ребенка, вы сами, все графские слуги готовились отразить любое нападение, хотя, возможно, вы преувеличивали опасность, Ришелье не пошел бы на похищение вашего наследника, упустив герцогиню.

— Кто его знает, — буркнул Гримо, — Кардинал!

— Понимаю, — кивнул Дюпон, — Кардинал! Потом, когда гроза миновала, Ришелье умер, и владельцы замка позволили себе немого расслабиться. Вот тут и появляется белокурая голубоглазая маленькая соседка. С точки зрения психологии все ясно, не так ли?

— Вы хотите сказать, что маленькая Лавальер заняла в сердце моего господина место герцогини?

— О нет! Но, ручаюсь вам, если бы ваш виконт встретился с герцогиней сразу после ее возвращения из эмиграции, в начале сороковых, малышка Лавальер была бы для него милой соседкой, подругой детства — и не больше. А раз уж ваш граф пошел на то, что запретил детям встречаться, привычка превратилась в…

— Любовь? Страсть? Манию? — спросил Гримо.

— Теперь это уже не имеет значения, — сказал Дюпон, — Судя по психологическому портрету мадемуазель де Лавальер, данному вами, господин Гримо, не ваш Рауль, а король Людовик должен был полюбить ее всем сердцем.

— Что общего между королевой-матерью Анной Австрийской и мадемуазель де Лавальер? Ваша теория вас подводит, — фыркнул Гримо.

— Нисколько, — заявил Дюпон, — Вспомните юность вашей королевы, вспомните, как ее преследовал кардинал, как несчастная королева подвергалась нападкам короля Людовика Тринадцатого… Справедливого, — иронически добавил врач, — Вспомните полную зависимость от них молодой королевы. Анна Австрийская жила в постоянном страхе. Сопоставьте это с положением при Дворе молоденькой фрейлины Луизы де Лавальер. Ее, насколько я знаю ситуацию, тоже обижают и преследуют все, кому не лень — и та же королева-мать, и принцесса Генриетта, и завистливые подруги… и — список этот можно продолжать до бесконечности. Вот и получается — беззащитная, робкая, пассивная Луиза вызывает у короля желание защитить ее — так же как когда-то господа мушкетеры защищали его мать — беззащитную, и, можно сказать, пассивную королеву Анну Австрийскую. Не сочтите мои слова крамольными, но вам должно быть отлично известно, что в интригах той эпохи Анна Австрийская была марионеткой, за ниточки дергала ее подруга Шевретта.

— Вы назвали королеву пассивной? Да, так оно и было! Действовали герцогиня де Шеврез и Констанция Бонасье, королева только ждала результатов. 'Но, наверно, самой активной была злодейка миледи' , — подумал Гримо, мрачновато этак усмехаясь, а Дюпон понял его усмешку по-своему, проговорив: 'Но кроткой королева не была даже тогда, хотя и прикидывалась сущим ангелом' .

— О да, — кивнул Гримо, — Мы знаем королеву-мать эпохи ее регентства — и эту Анну Австрийскую никак не назовешь кроткой, пассивной и беззащитной!

— Ее характер изменился после рождения Людовика. Власть она получила в зрелые годы, я же говорил о юности королевы. О тех временах, когда Ее Величество была ровесницей вышеупомянутой Луизы или чуть постарше сей девицы… А король расспрашивал придворных о молодости своей матери, и, к чести Его Величества, никогда не сдавал своих… конфидентов. Вы улыбаетесь, господин Гримо? Я неудачно выразился — скажем проще: людей, от которых получал интересующую его информацию. Подсознательно молодой король мечтал о нежной, беззащитной, бескорыстной подруге, каковую нашел в молоденькой Луизе, тем более, как вы говорили, девочка невольно призналась в своей любви первая. Так я успокоил вас, господин Гримо?

— Право, не знаю. Вы вроде толково все объяснили. Я уступаю силе вашей логики. Действительно, у герцогини де Шеврез и дочери Бофора много общего. Наша госпожа смелая, активная, я сказал бы, отчаянная. Подобными качествами, насколько я могу судить, обладает и мадемуазель де Бофор. Но что будет дальше, господин Дюпон? Будущее представляется мне таким пугающим.

— Ни на картах, ни на кофейной гуще гадать я не умею, — развел руками Дюпон, — Что вас пугает, господин Гримо? Война? Но мы все рискуем. Поверьте, здесь, на борту 'Короны' , в Средиземном море, где к нашим услугам и шторм, и весьма опасные приключения, поверьте, там, в Алжире, на войне с мусульманами, вашему господину сейчас все-таки легче, чем у себя дома, в Блуа, где все напоминало бы ему о той девушке. По себе знаю, — и Дюпон, наводивший ужас на весь флагман, меланхолически улыбнулся.

— Вы правы, — согласился Гримо, — Но я так боюсь за него…

— Это вы мне уже десять раз говорили! — вздохнул Дюпон.

— Разве? — удивился Гримо.

— Вчера, во время нашей беседы, я насчитал раз этак пяток, не меньше! Все, что ни делается, все к лучшему, — философски заметил Дюпон, — Война, иоанниты, мусульмане… Не придумывайте себе кошмары, господин Гримо. Вашему мальчику изменила дочь маркиза — он женится на принцессе! Только так и поступают люди с характером, а характер у него есть.

Гримо почесал лысину.

— Я хирург, и терпевт, и психолог, — продолжал Дюпон, — Но если отношения виконта и дочери герцога будут развиваться так, как и должны, мне, скорее всего когда-нибудь придется выполнять и обязанности акушера. Но я справлюсь и с этой задачей — мне не впервой.

— Дай Бог! — воскликнул Гримо, — Но почему мой господин все еще не заметил то, что вам и мне сразу бросилось в глаза? Может, мне сказать все как есть?

— Оставьте их в покое, — сказал Дюпон, — Если что-то и вызывает подозрения в повадках Анри де Вандома, сама идея Бофора настолько невероятна, абсурдна, фантастична, что вашему Наследнику Мушкетеров, которого все эти годы они все-таки подстраховывали и не втягивали в свои рискованные предприятия, трудно поверить в такую немыслимую авантюру. А сейчас, — добродушно сказал врач, — Настоятельно советую вам пойти к себе, прилечь и успокоиться. Вот вам-то как раз и нужен покой. Смена впечатлений, приключения, опасности, новые знакомства, перегрузки — все это целительно для такого юнца, как ваш ненаглядный Бражелон, но для вас такие путешествия могут быть губительны. Вы должны беречь себя, господин Гримо. Вот вам-то как раз и не следовало ехать в такой… круиз…

— Я захотел, — твердо сказал старик, — Именно я! Вот мне-то как раз и следовало! Есть кому передать мой богатый опыт!

— Вольному воля, — сказал Дюпон уважительно, — Вас этот молодняк чуть ли не за оракула почитает. А сейчас я проведаю молодого барона де Невиля. Вот кому понадобилась срочная медицинская помощь.

— Что с ним? — спросил старик, — Не дуэль, надеюсь?

— О нет! — ухмыльнулся Дюпон, — Острое алкагольное отравление.

Гримо недоверчиво взглянул на доктора и покачал головой. Дюпон, усмехаясь, развел руками. Эти жесты корабельного доктора и старика сразу понял вернувшийся помощник Дюпона и энергично закивал головой, подтвержая последние слова своего начальника.

 

17. КОРАБЛЬ, ПЛЫВУЩИЙ ПОД ФРАНЦУЗСКИМ ФЛАГОМ

/ Некоторые сведения о корабле 'Корона' . Мемуары Ролана/.

''Корона' , флагманский корабль Бофоровой флотилии, один из лучших кораблей нашего королевства — и как военный корабль, и в художественном отношении — произведение искусства!

Деревья, необходимые для строительства мачт флагмана, предоставил французскому флоту господин барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, известный также под именем Портоса. Он был владельцем одного из лучших мачтовых лесов Франции. Наибольшая длина корабля — 70 метров, длина по ватерлинии — 50,7метров, максимальная ширина — 9,3 метра, высота бортов до верхней палубы — 10,5 метров, водоизмещение — 2100 тонн.

На трех палубах 'Короны' установлено 72 пушки различного калибра. Высота грот-мачты от киля до клотика — 57,6 метров. Общая площадь парусов — 1000 квадратных метров. Экипаж составляет…

…И тут я прерываю свои мемуары, потому что все эти данные я записывал где придется и когда придется, со слов капитана де Вентадорна и адъютанта его светлости. И только сейчас собрался записать все по порядку. Но сейчас адъютант его светлости, проще говоря, наш Пиратский Вожак, вместе во своими товарищами занялся чтением и переводом документов, переданных монахами марсельского Ордена Святой Троицы. Святые отцы выполняют благородную миссию, выкупая христианских пленников у пиратов Алжира, Туниса, Марокко. В руках герцога де Бофора оказались важные документы о наших соотечественниках в Алжирском Регентстве. Вот они и читают все эти бумаги, передают их из рук в руки и ужасно ругаются. Мне страшно любопытно, что там, в этих документах такое понаписано, если вызвало такую ярость у монсеньора герцога и его Штаба, но капитан отослал меня, и волей-неволей мне пришлось удалиться. Правда, я не теряю времени, и, завершив описание 'Короны' , еще раз хорошенько осмотрю весь наш парусник — не забыть бы чего! А тем временем и их совещание подойдет к концу. А все-таки мне обидно — пажу Анри де Вандома, такому же мальчишке как я, сам герцог милостливо разрешил остаться. Экая несправедливость! Господин де Бофор, капитан и наш Вожак все-таки не желают понять, каким важным делом я занят! Ведь все, что я сейчас пишу, принадлежит истории! Нет, с заглавной буквы — Истории. Так торжественнее.

Я оставил в своих мемуарах прочерк — когда-нибудь я узнаю численность экипажа корабля. Кажется, человек шестьсот. Наш трехмачтовый корабль несется под всем парусами. На носу — синий флаг с золотыми лилиями, на фок-мачте — полосатый, красно-белый, пять белых и пять красных полос по горизонтали. Я несколько раз пересчитывал для верности и даже, чтобы не ошибиться, наводил на флаг подзорную трубу, одолженную мне Вандомом на время совещания.

Но грот-мачте развевается белое знамя с короной и лилиями, в центре — крест из золотых лилий. Такой же золотой крест из лилий Франции на полковом знамени моего старшего брата, гвардейца Королевского полка. Элитная часть, черт побери, знай наших! Я не сомневаюсь, что Жюль де Линьет покроет себя славой в этой войне.

Я надеюсь… тоже.

Но вернемся к 'Короне' . На бизань-мачте — зеленый флаг с золотыми же лилиями, а на корме флаг алого цвета! Конечно, этот флаг служит фоном опять же для наших золотых лилий. Но еще алый флаг, поднятый на корме, по морским законам означает объявление войны. Итак, лилии вступают в войну! Возможно, Бофор велит и бело-синие вымпелы на мачтах заменить военными, красными с лилиями, чтобы все Средиземноморье знало, что мы вызываем пиратов на бой! С пиратами и воевать будем по-пиратски, недаром мы себя называем Пиратами Короля-Солнца! Конечно, Лилии победят, в этом я не сомневаюсь! А пока я смотрю на грот-мачту, где развевается бело-синий вымпел, и мне это напоминает нашу парадную бело-синюю форму.

На корме 'Короны' четыре фонаря. По корпусу, выше пушечных портов идет широкая полоса синего цвета, и наши золотые лилии, цветы победителей, словно солдаты в строю, тянутся в два ряда по всей длине корпуса флагмана, составляя красивый узор. Нельзя не влюбиться в нашу красотку 'Корону' ! Краше корабля, чем 'Корона' , я в жизни не видел! А в Сен-Мало очень красивые корабли заходили… Есть у нашего пловучего дома и носовая скульптура. Ни один уважающий себя корабль без этого украшения не обойдется. Наш ростр — голубь, на нем восседает рыцарь, поднявший копье. Такой вот эпический ростр! Вот как выглядит адмиральский корабль герцога де Бофора!

Я вернусь к описанию нашего путешествия через некоторое время. Итак, курс зюйд, и полный вперед!

Меня охватывает восторг и азарт, я предвижу героические приключения и славные победы. Когда я думаю, что вместо того, чтобы плыть на 'Короне' в Алжир, я мог бы болтаться по Лувру, который мне уже смертельно надоел, шнырять с записками от Людовика к его фаворитке Луизе и от нее — к королю, быть посредником в тупых придворных интригах, заниматься тем, что меня совсем не интересует, я благодарю Провидение за то, что мне удалось, преодолев все препятствия, пробраться на корабль при содействии Анри де Вандома, и там, несмотря на все возражения начальства, остаться с отважными путешественниками! И я наконец — клянусь своей честью дворянина! — на своем месте!

 

18. МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ

По распоряжению герцога у грот-мачты навели порядок, принесли письменные принадлежности и организовали нечто вроде пресс-центра — если мыслить современными категориями. Гугенот, Рауль, Вандом, де Сабле и прочие знатоки латыни собрались под тентом и принялись за работу. Ролан было предложил свои услуги, но его капитан отослал, решив до поры до времени не травмировать психику мальчика трагической информацией. Так прошло несколько часов. Герцог объявил перерыв, пока его команда работала, он покуривал свою трубку. Он забрал у ошалевших от латыни Пиратов бумаги и заявил, что на сегодня достаточно. Обеспокоенный отсутствием де Невиля Рауль отправился его искать и узнал от вездесущего Гримо о недуге несчастного барона.

— Допился, — проворчал Рауль, — Так я и знал. Такие возлияния добром не кончатся.

Он прихватил пакет апельсинов и пошел проведать страдальца. Зрелище было трагикомическое. Оливье лежал, скрестив руки на груди, скорее зеленый, чем бледный. Увидев Рауля, он взглянул на него с отчаянием умирающего. А Рауль еще не вполне опомнился от своей латыни. Барон, заметив, что его друг вошел с грустной миной, жалобно застонал и протянул руку навстречу вошедшему.

— О, друг мой, — простонал де Невиль, — Видимо, я умираю. Мне так плохо, так плохо! Ваще…! — и с уст страдальца сорвалось крепкое словечко.

— Бедняга, — сказал Рауль, искренне сочувствуя страждущему, — он-то помнил свое отвратительное самочувствие утром после первого 'шторма' , — Не горюй — наш милейший док Дюпон поставит тебя на ноги!

— Скорее в гроб вгонит! — простонал де Невиль, — Лучше не говори об этом палаче! Если бы ты знал, что я пережил за эти часы! Нечто вроде пытки водой! Не смейся, Рауль, зря ты смеешься! Воистину я пережил эту пытку! А господину Дюпону угодно называть это 'промыванием желудка' .

— Потерпи, мой бедный друг, это необходимо при отравлениях, — мягко сказал виконт — он пытался постигнуть хотя бы азы медицины по традициям рыцарей Госпиталя, — Я посижу с тобой и постараюсь утешить.

Он присел на постель де Невиля.

— Не утешай меня, дружище, я умираю, я знаю это, — Оливье закатил глаза и, когда Рауль осторожно коснулся его плеча, устремил на него взор великомученика, — Я понял это по твоему расстроенному лицу. Ты смотрел на меня как на умирающего. Наверно, скоро уж агония начнется…

Рауль улыбнулся — на этот раз искренне.

— Вовсе нет!

— Как же нет — ты вошел с похоронным видом. О, Рауль, я без пяти минут покойник! И ведь до чего обидно — не суждено моим бренным останкам даже в фамильном склепе упокоиться, рядом с предками. Зашьют в мешок и выкинут за борт, так ведь в море с покойниками поступают.

— Вздор! Ты совсем не так плох! Тебе еще жить да жить.

— Не утаивай от меня правду. Я-то тебя хорошо знаю — у тебя всегда все на лице написано. Я все понял… У них и мешок, наверно, уже для меня припасен… О, я, несчастный!

— Ничего ты не понял. Твоя болезнь тут не при чем. Бофор собрал нас…

— А… вам досталось от Бофора? Тогда мне и правда лучше отлежаться.

На перепуганную физиономию барона невозможно было смотреть без смеха. Предательская улыбка друга обидела несчастного пациента.

— Смеешься? Вот уж не думал, что ты можешь хихикать, когда я на смертном одре. О, Боже, как же мне плохо! — стонал Оливье, — Всего вывернуло наизнанку. Таких мучений не испытывали, наверно, жертвы Медичи и Борджиа.

— Бедняга, — опять сказал Рауль, — Пить хочешь? Налить тебе?

Он взял стакан.

— Нет! — взвизгнул Оливье, — Только не это! Это ужасное лекарство, горькое как полынь, адское снадобье. Я после него блюю, как беременная женщина! Налей мне из того графина — там, по словам нашего эскулапа, не то успокоительное, не то укрепительное.

Рауль налил лекарство и напоил де Невиля. Оливье откинулся на подушки.

— Сушняк, — простонал он, — Все время пить хочется.

— Еще? — предложил Рауль.

Де Невиль печально покачал головой.

— Думай о хорошем, — посоветовал Рауль, — Пройдет день-другой, и ты забудешь все свои… мучения.

— Да я не протяну день-другой… Хорошо тебе говорить! Хорошо тебе советовать! У тебя-то ничего не болит! А я не могу думать о хорошем, как ты советуешь, умный ты наш! Я думаю… о мешке…

— Да это становится идеей-фикс, — прошептал Рауль, — Утешься, страдалец! — провозгласил он патетически, — Мешка не будет! Мы тебя похороним как викинга! Бренные останки — в шлюпку! И подожжем! И проводим тебя в Вальхалу с воинскими почестями! Мушкетными залпами! Барабанной дробью! Круто, правда? Полегчало?

— Так ты уже примирился с мыслью о том, что я помираю? — огорченно сказал Оливье.

— Я пошутил.

Оливье хотел сказать, что грешно шутить над мучеником, но вовремя вспомнил любимого автора.

– 'Над шрамом шутит тот, кто не был ранен', — трагически продекламировал он.

Рауль уже подумывал о бегстве. Ему повезло — в каюту вошел де Сабле.

— Господин барон, — промолвил помощник капитана, — Я слышал, вы не совсем здоровы. Я зашел осведомиться о вашем самочувствии.

— Увы! Увы! Увы… господин де Сабле!

На этот раз барон не стал называть молодого офицера ни юношей, ни мальчиком — находясь в столь плачевном состоянии, Оливье воспылал любовью к оставляемому им человечеству и преисполнился желанием помириться со всеми и простить всех. И этих двоих он прощает в свой смертный час. Он прощает помощнику капитана его грубые слова. Он прощает Раулю дурацкий смех.

— Увы, господин де Сабле, — прошептал Оливье, — Я прощаю вас. Вы не имели, конечно, намерения оскорбить меня.

— Нет! Конечно, нет! Милостивый государь! Барон… вот яблоки… покушайте, может, вам станет лучше…

— Оставьте, дорогой господин де Сабле… сам же я… прошу меня простить, если я невольно чем-то обидел вас. Я назвал вас юношей, господин де Сабле, и вы обиделись… Увы! Не считайте это оскорблением, молодость — это счастье. Я начинаю понимать это, находясь у порога смерти. Вы еще станете мужчиной, потом стариком, когда-нибудь ваши волосы поседеют, лицо покроется морщинами. А я… никогда не буду стариком… Видите, мои дорогие юные друзья, я умираю, не дотянув до тридцатилетия нескольких лет.

У доверчивого де Сабле на глаза навернулись слезы.

— Барон, — испуганно сказал Рауль, — Съешь апельсин. Я очищу? Ты, похоже, так ослабел, что и апельсин очистить не можешь.

Он взял свой пакет, с которым пришел к другу.

— Не надо, — простонал барон, — Мой бедный желудок не принимает даже такую нежную пищу как апельсины.

Рауль переглянулся с помощником капитана.

— Ну, хоть одну дольку, — настойчиво сказал Рауль, — За наше Пиратское Братство, Оливье! Не обижай друзей!

Он скормил страдальцу дольку апельсина. Оливье, умяв дольку, тяжело вздохнул и пролепетал слабое 'спасибо' .

— Еще, за Победу! — сказал помощник капитана.

Оливье покачал головой.

— Как, ты не хочешь, чтобы мы победили?

— О, я столько пил, чтобы мы победили, вот теперь и мучаюсь. Будто Победа как-то связана с этим апельсином!

— Как знать, — пробормотал Рауль, — Мы немного суеверны, так что лучше съешь.

Оливье раскрыл рот и слопал вторую дольку.

— За маму! — сказал помощник капитана.

Оливье подчинился.

— За папу! — сказал Рауль.

Оливье проглотил четвертую дольку — за папу.

— Не мучайте меня больше… — жалобно сказал барон.

— За твою маркизу, и мы от тебя отстанем, — пообещал Рауль, — Остальное тебе на ужин.

То, что им удалось скормить бедняге пол-апельсина, внушало надежду. Барон далеко не так плох — его запугал грозный док. Дюпон перестарался — несчастный Оливье уже шутки понимать перестал. А вот сюсюканье неумелых нянек подействовало. И Рауль заговорил с бароном де Невилем как заботливая нянюшка с несмышленым младенцем:

— Вот и умничка, лежи в своей постельке и выздоравливай. Бедняжка!

''Сейчас он разозлится и пошлет меня к чертовой бабушке… или…еще… подальше' . Но Оливье не обиделся на 'бедняжку' и кротко вымолвил:

— Спасибо, милый Рауль, я знал, что ты добрый юноша.

''Добрый юноша' разинул рот. Такой реакции он не ожидал! Не ожидал таких слов и помощник капитана. А, поскольку де Сабле тоже был добрым юношей, у него опять навернулись слезы на глаза.

— Не плачьте, — сказал Рауль моряку, — Он выкарабкается. Барон де Невиль живучий как кошка. Барон! Вспомни фрондерские войны!

— Вот то-то и обидно, — стонал Оливье, — Умереть не в бою, как положено рыцарю, воину, дворянину, а в… постельке… от жалких пилюль и отвратительных клистиров. Что ты там вещал о викингских похоронах? Не видеть мне Вальхалы, попаду с моим отравлением в царство богини Хель.

— Он бредит? — спросил де Сабле.

— Он шутит, — сказал Рауль, — Друг мой, Вальхала — это шутка. Мы с тобой христиане как-никак.

— Фрондерские войны, — простонал Оливье, — Вот, юноша, взгляните, — с этими словами Оливье достал пулю на шнурке, что висела на его груди и показал помощнику капитана.

— Видите, — сказал Оливье слабым голосом, — Эта пуля пробила мою грудь, когда мне и девятнадцати не было.

— А не плечо, ты не ошибся? — спросил Рауль осторожно.

— Грудь! — заявил Оливье.

— Ну, грудь так грудь, — миролюбиво сказал Рауль, — Тебе виднее.

— Я умирал в монастыре, истекая кровью, в голове взрывались миллионы бомб. Такие адские муки я испытывал, когда из моего многострадального тела извлекали эту долбаную пулю, эту вот суку-пулю, эту вот пулю-дуру. Вот она, взгляните, юноша… Я хочу сказать… господин де Сабле! Но эта мука — ничто по сравнению с теперешней. И боль от раны — а рана была тяжелая, скажи, милый мой Рауль? /Рауль кивком подтвердил слова барона/. Боль от раны не то, что мои нынешние мучения.

Молодой де Сабле восхищенно смотрел на 'сувенир' де Невиля. Рауль был в курсе фрондерских приключений барона. Он знал, что рана была далеко не такой тяжелой и мучительной, как Оливье хвастался перед моряком, а еще раньше, в Париже — перед молодыми мушкетерами. Но, конечно, не собирался опровергать барона.

— Барон, — осторожно сказал помощник капитана, — Если вы излечились после такого тяжелого огнестрельного ранения, то теперь-то вы и подавно поправитесь.

Де Невиль ответил жалобным вздохом.

— Ох, — прошептал он, — Он приближается.

— Кто? — в один голос спросили Рауль и де Сабле.

— Мой мучитель, Главный Клистироносец… Я его шаги уже узнаю…

Оливье с отчаянием взглянул на дверь. Рауль и де Сабле повернули головы и увидели доктора Дюпона в сопровождении неизменного помощника.

— Ну, как мы себя чувствуем? — спросил Дюпон.

— Плохо, доктор, очень плохо, — простонал Оливье, — Я прошу только, чтобы меня оставили в покое.

— Конечно, молодой человек. Покой вам просто необходим. Никто вас не будет беспокоить. Но вы должны пройти курс лечения.

Барон взвизгнул. Рауль сосчитал в уме до трех и отважился.

— Доктор, — сказал Рауль решительно, — Можно вас на пару слов?

— К вашим услугам, господин виконт, — любезно сказал Дюпон, и они вышли из каюты.

* * *

— Виконт, — произнес Дюпон улыбаясь, — Я рад видеть вас в добром здравии! Сегодня вас не узнать.

— Спасибо на добром слове, господин Дюпон, но не обо мне речь, а о бароне де Невиле. Что с ним? Бедняга так мучается.

— Пусть мучается, — усмехнулся Дюпон, — Это ему хороший урок. В другой раз не будет так напиваться.

— Вы его замучили своими процедурами.

— Не без этого, милый виконт, не без этого. После моих промываний, клистиров и слабительного барон призадумается, прежде чем устроить новый дебош…

— Я понимаю, он вел себя по-идиотски… Перепил… Буянил… Надоел всему экипажу… Но будьте снисходительны — ему и так плохо. Проявите милосердие!

— Жизни вашего друга, господин де Бражелон, ничего не угрожает. Он вне опасности. Вы и сами это отлично понимаете.

— Что же вы его мучаете? Вы, представитель самой гуманной профессии?

— Ба! Клистир он заслужил в воспитательных целях.

— Еще бы! Вы шантажируете беднягу — когда человек находится перед выбором — клистир или смерть, конечно, он выберет первое. Но ведь это неправда. И больной-то мнимый.

— Вы совершенно правы, виконт. Мнимый больной. Не волнуйтесь за него. Вы же доверяете мне как профессионалу?

— Да. Но на вашем месте, господин Дюпон, я был бы помилосерднее…

— Вы себя, кажется, Пиратом величать изволите? Пират просит врача о милосердии?! Истина наизнанку в духе Вийона.

— Мне его очень жаль.

— Переживет, — сказал врач.

— Эх, — вздохнул Рауль, — 'Недуг желанней исцеленья' , так, что ли?

Дюпон посмеиваясь, продолжил 'Балладу истин наизнанку' .

— Браво, доктор!

— А! Вы думаете, я только рецепты писать умею?

— Вы пишете… стихи?! Вы?

— Было дело — в вашем счастливом возрасте. Видите, я не такой страшный. А то у вас такие испуганные глаза — с луидор величиной! А вы, виконт, не пугайте больше так своего бедного Гримо! Старика чуть удар не хватил — на нервной почве.

— Вижу, доктор, с вами связываться опасно, — смеясь, сказал Рауль, — И моему бедному другу остается только покориться.

— Вы хотели еще о чем-то спросить меня? И не решаетесь?

— Да, но…

— Но не мямлите, смелее!

У Гримо все в порядке с головой? Иногда он ведет себя… неадекватно. Смеется без причины… Разные странности. Это, надеюсь, не старческий маразм?

Дюпон расхохотался.

— Ваш Гримо — чудак, но очень славный и умный. К его чудачествам уже все привыкли. Нет, это, право, сюжет для пьесы Мольера! 'Два психа' … или лучше — 'Психи поневоле' .

— А второй псих — я?

— И вы, сударь мой, в здравом рассудке. Но ваш эксперимент с бедным Гримо вызвал у старика большую тревогу.

— Черт возьми! Гримо решил, что я рехнулся?

Дюпон улыбнулся.

— И вот мой сюжет для господина Мольера. Слуга и господин в какой-то ситуации ведут себя… неадекватно, как вы изволили выразиться. Слуга считает хозяина помешанным, а господин решил, что слуга не в своем уме. И вот завязка интриги.

— А между тем оба 'мыслят здраво' , как вийоновкий влюбленный из цитируемой вами баллады. Забавный сюжет. Подскажите его господину Мольеру, когда вернетесь. Вы ведь с ним знакомы. А знаете, господин Дюпон, я предложил бы господину Мольеру другой сюжет. Мнимые психи — смешно, конечно. Но мнимый больной — еще смешнее. Человек вовсе не болен, а хитрый доктор для пользы дела сочиняет ужасики и держит беднягу в постели.

— О! — сказал Дюпон, — Поздравляю, мой юный друг, за вами осталось последнее слово! Ваша взяла. Вот и подскажете этот сюжет сами.

— Я не знаком с Мольером.

— Зато Д'Артаньян его отлично знает. И все-таки, я подредактировал бы ваш сюжет. Я сделал бы врача шарлатаном.

— Я так и подумал было, но не хотел вас обижать. Но вы были бы первым консультантом Мольера по вопросам, связанным с медициной.

— А вы — по военным вопросам.

— Тут я — пас. Ведь есть сам Д'Артаньян!

— Извините — по вопросам, свзязанным с Востоком.

— Может, и появятся свежие идеи, — сказал Рауль задумчиво. И вздохнул, вспомнив о том, что Мольеровской труппе покровительствовал брат короля, от которого лучше бы держаться подальше при любом раскладе.

''Магомета господина, я просить за Джиурдина, его сделать паладина, дать ему алебардина и отправить Палестина на галера бригантина и со всеми сарацина воевать христианина. Магомета господина, я просить за Джиурдина! '

Премьера комедии состоялась 14 октября 1670 г. в замке Шамбор, находящемся неподалеку от родового имения нашего героя.

…

Рауль вернулся в каюту страдальца, успокоил де Невиля как мог и увел с собой де Сабле.

— Кстати, — сказал он помощнику капитана, — Я хочу показать вам один боевой прием. Документы, которые мы переводим, такого содержания, что мы должны быть готовы ко всему. Против таких врагов можно и даже нужно применять приемы самообороны, от которых любой из нас воздержался бы по отношению к равному себе. Итак, схватите меня за жабо, как тогда вас де Невиль.

— Я порву ваши кружева, господин виконт.

— Это неважно. Хватайте крепче. А вы в ответ ударяете противника в сгиб руки и коленкой… понимаете куда? И, когда противник сгибается, довершаете ударом локтя по затылку. Попробуем? Но не вздумайте бить меня по-настоящему, — усмехнулся он, — Я хочу, чтобы вы запомнили этот прием и применили его при необходимости.

Де Сабле оказался понятливым учеником и быстро усвоил прием самообороны.

— Потом еще покажу, — пообещал Рауль, — Это самый простой.

Они вернулись под тент и, поджидая своих товарищей, тихо беседовали.

— Как хорошо, как спокойно, — сказал помощник капитана, — Хоть пять минут посидеть в тишине, и то счастье. Сумасшедшее плаванье какое-то! Знаете, господин де Бражелон, первое мое плаванье было совсем другое. Все шло тихо, мирно, рабочим порядком, без всяких происшествий.

— Потому что у вас не было таких сумасшедших пассажиров?

— Раз на раз не приходится, — вздохнул де Сабле, — Потом, если живы будем, вспомним наши приключения с удовольствием. Но сейчас так не хватает тишины и покоя! А вам?

— Мне тоже. Вы устали?

— Не то чтобы физически… Морально. Каждый день так и ждешь, что-то будет! Как просыпаешься, так и думаешь, какие чрезвычайные происшествия произойдут сегодня. И надо быть готовым ко всему.

— Вот-вот. И я жду, что еще отчебучат мои Пираты.

— Эта цепь происшествий мне представляется бесконечной. Как пошло с приказа капитана, а еще раньше откачивали страдающих от морской болезни новобранцев, потом шторм, потом конфликт с де Невилем, да еще этот паж, ваш героический поступок тоже заставил поволноваться… И в заключение — все эти сведения, от которых можно сна лишиться…

''Он забыл о своем тосте, — подумал Рауль, — И не упомянул стукача, может, никто ничего и не знает?

Но де Сабле не забыл о своем неудачном тосте. Он в первый же день, выпив на брудершафт с Гугенотом, узнал всю подоплеку. Помощник капитана и хотел извиниться перед Раулем за свой несвоевременный тост и не знал, с какими словами обратиться к Пиратскому Вожаку. Он так и не нашел нужных слов.

— Не принимайте всерьез недуг нашего барона, — сказал Рауль, — По словам дока, у него ничего серьезного. Вы так близко приняли к сердцу его болезнь, даже заплакали. Это в воспитательных целях, как я понял.

— Я признаюсь вам, виконт, рискуя показаться салагой и молокососом, но я не употреблял столь крепких напитков и не напивался до такой степени. Не имея вакхического опыта, я и решил, что барон серьезно болен.

— Я рад за вас, — сказал Рауль, — А я, имея хоть и не богатый, но кое-какой негативный вакхический опыт, уверяю вас, что завтра этот господин будет здоров.

— Я понял, — улыбнулся де Сабле, — Вы же на прощанье сказали ему, можно сказать, волшебное слово — Слово дворянина. И он вам поверил.

— Еще бы! Он меня знает.

— Только не думайте, что я сдал вашего друга капитану. Я сказал, как и обещал вам — происшествий не было.

— А капитан?

— А капитан переспросил, и я повторил, что вахта прошла нормально. Но, наверно, он откуда-то сам узнал обо всем. Он всегда все знает — что происходит на 'Короне' . И — знаю, что вы хотите спросить. Да. Знает. Про ваш 'задушевный' разговор с Мормалем — знает.

— Так и должно быть, если хороший капитан. А граф де Вентадорн — не просто хороший капитан! Вам крупно повезло с таким замечательным капитаном.

Де Сабле радостно вздохнул. Он между прочим рассказал Раулю о том, что его мать когда-то была придворной дамой Анны Австрийской. Рауль вспомнил, что имя госпожи де Сабле он встречал в 'Записках Заговорщицы' .

— Конечно, — сказал помощник капитана, — Матушка моя не была такой близкой подругой королевы, как ваша, но она обожала Ее Величество королеву, а герцогиня де Шеврез, прелестная, отважная, умная, была для нее идеалом. Правда, она никогда не выказывала своих чувств ни королеве, ни герцогине де Шеврез. Но когда мне матушка рассказывала истории с сарабандой или Алмазными Полдвесками, я считал все это сказками, когда… пешком под стол ходил. И все-таки мне очень хочется, чтобы ваша матушка когда-нибудь узнала, как ей восхищалась в юности госпожа де Сабле.

— Она узнает, и очень скоро, — сказал Рауль, — Обещаю вам, господин де Сабле.

— Но была еще одна 'сказка' , которую мне рассказывала матушка. Было событие, которое повлияло на то, что госпожа де Сабле оставила двор и поселилась в родовом имении. И, когда я появился на свет, матушка поклялась, что ее сын не будет придворным. И я выбрал море! А сказка эта — о Малыше Шевретты и гвардейцах кардинала. Правда, матушка считала, что кардинал все-таки похитил Малыша Шевретты.

— Малыш Шевретты перед вами, — сказал Рауль, грустно улыбаясь, — Но я столько лет не имел права произнести эти слова!

— Я понимаю, — проговорил де Сабле, шмыгая носом, — и все, посвященные в эту историю, сочувствовали ее участникам.

— Не все, — саркастически заметил Рауль, — У гвардейцев кардинала тоже были дети. И мне пришлось скрестить шпагу с сыном самого яростного преследователя мятежной герцогини.

— Забудьте об этом, — сказал де Сабле, — Мы все видели вашу встречу. Уж если Бофор и капитан не сдержали слез, поверьте, что все очень близко к сердцу приняли вашу историю.

— А я и не заметил тогда, — улыбнулся Рауль.

— Еще бы вы заметили! — сказал де Сабле. Они понимающе переглянулись.

— Знаете, виконт, а мне даже жаль, что путешествие подходит к концу. Мне будет не хватать таких беспокойных пассажиров.

Де Сабле подумал, что ему очень хотелось бы назвать виконта, смельчака и умницу, своим другом. Но он не решился сказать об этом, боясь показаться навязчивым. И Рауль решил не давать волю чувствам — такому славному малому как де Сабле его собственная почти неминуемая гибель в грядущей войне принесет меньше огорчений, если он будет держать дистанцию. Поэтому и Рауль и помощник капитана сдержали свои чувства. Но Рауль не мог не сказать:

— И мне, поверьте, будет не хватать 'Короны' !

— А вы не передумали — насчет 'Короны' ? — заикнулся де Сабле.

Рауль покачал головой. Они замолчали. А через некоторое время подтянулись все Пираты, и в 'пресс-центре' герцога вновь закипела работа по переводу документов Отцов Святой Троицы — Пираты Короля-Солнца решили подсуетиться и побыстрее разобраться с бумагами. Впоследствии все эти свидетельства, тщательно переписанные каллиграфическим почерком 'маленького Вандома' , будут вручены герцогу. Герцог заверит своей подписью обращение к сильным мира сего. Над составлением обращения ломали головы самые умные офицеры герцога, стараясь найти слова возвышенные и горькие, пламенные и скорбные, чтобы убедить королей и рыцарские организации подняться на защиту своих единоверцев. Но история не донесла до нас эти интереснейшие документы.

А де Невиль задумчиво смотрел на недоеденный апельсин. Взял одну дольку и пробормотал:

— За короля!

Подумал — подумал, и взял еще одну дольку.

— Это за то, чтобы вражда утихла. Чтобы король, Рауль и Гугенот в будущем все помирились. Возможно ли это, Боже милостивый? Доем-ка я по такому случаю весь апельсин!

 

19. ДВОЙНАЯ КОНТРАБАНДА

— Опаньки! — возопил де Невиль, — Какие люди! Пришвартовывайтесь, господин де Бражелон!

Господин де Бражелон 'пришвартовался' .

— Ты опять за старое?

И щелкнул себя по шее.

— Я?! Да ну, Рауль, ты что! Ни Боже упаси! Ни в одном глазу!

— Говори-говори! Что под подушкой прячешь?

— Микстуру.

— Как же, микстуру. Так я тебе и поверил.

— Вы сомневаетесь в моей искренности, сударь? Позвольте заметить, что ваши подозрения необоснованы.

— Вот язва, — сказал Оливье, — Погоди же!

— Если бы… — вздохнул адъютант.

— Не понял, — удивился Оливье, — Я имел в виду твои апельсинчики. Самое то!

— И не поймешь. Что с пьяным говорить.

— Знаешь, Рауль, это не очень-то по-товарищески! Я тут валяюсь, дохну со скуки, и ни одна свинья из нашего хваленого Пиратского Братства не наведается проведать страдальца! И тебе меня, несчастного, ни капельки не жалко?

— Дела были, — сказал Рауль холодно, — И док велел тебя не беспокоить. А насчет жалости — смотри не спейся.

— Да какие у вас дела, скажи на милость? Греть брюхо на палубе и трепаться — вот ваши дела. Конечно, один черт, где подыхать от скуки — в гором одиночестве, как я в этой богадельне или в вашем милом обществе, господа Пираты, но сути дела это не меняет.

— Ничего ты не знаешь, Оливье. Пока ты тут валялся, мы работали как проклятые. Но теперь, слава Богу, все закончили.

— Что же за важное дело вам помешало проведать страждущего друга, господин виконт? Пираты Короля-Солнца драили палубу? Или паруса штопали?

— Пожалуй, драить палубу и штопать паруса легче. Работа, которую мы выполняли…

– 'Корона' , насколько я понимаю в морском деле — парусное судно. Галеон. Если бы 'Корона' была галеасом, я еще мог бы предположить, что наш милый герцог посадил вас на весла.

— Скажешь тоже — на весла! Веслом махать и то легче, чем переводить документы Отцов Святой Троицы. После этого действительно хочется напиться… в хлам.

— Какие такие документы?

— Потом расскажу. Когда протрезвеешь, — и Рауль перешел на пиратский жаргон, — А ты лыч налил с утра пораньше.

— Ну иди, сдай меня доку!

— Сдавать я тебя не буду, и ты это отлично знаешь. Но 'микстуру' я конфискую до лучших времен.

— Да пошел ты подальше со своими лучшими временами! Заладил как попугай 'до лучших времен' ! Не сегодня-завтра придем в Алжир, будут там лучшие времена, держи карман.

— Это просто выражение. Что касается Алжира, то сегодня еще нет, а завтра уж наверняка. Народ уже закопошился. Вещи собирают помаленьку. Круиз подходит к концу. Разнежились мы тут. Оливье! Ты что, поэтому пьешь?

— Почему — поэтому?

— Из-за Алжира? Забей! Прорвемся! Это тебя я говорю!

— Почему я пью, тебе не понять.

— Объясни, может и пойму.

— Не могу я объяснить. Дай-ка 'микстуру' .

— Ром? Опять? Где ты его раздобыл?

— Ямайский. Контрабандный.

— Эн-Зе? Тогда был шторм.

— Я еле выпросил эту бутылочку у милейшего г-на де Сабле. Какой милый юноша этот де Сабле! И я, болван, когда-то хотел драться с ним! Он сегодня с утра зашел, спросил, не надо ли мне чего-нибудь. И, поскольку док разрешил посещения, любезный помощник капитана протащил сюда контрабандой контрабандный ром. Двойная контрабанда получается. А ты, как какой-то таможенник.

— Получишь ты свой ром, успокойся. Я не собираюсь выливать в море двойную контрабанду. Но сначала, пока ты хоть что-то способен понять…

— Да я все способен понять! У тебя какие-то новости? Что новенького на нашем корыте?

– 'Корыто' прет в Алжир со скоростью от семи до девяти узлов.

В фордевинд 'Корона''прет, — заявляет Гугенот.

Врешь, 'Корона' прет бакштаг, ошибаешься, дурак, — новый дистих Сержа.

— И пусть себе прет, — сказал Оливье, — И что?

— Сегодня утром к нам подошло торговое судно, и мы приняли на борт одного таинственного пассжира. А капитану отдали наши документы, так как судно возвращалось в Европу.

— А что за таинственный пассажир? — с любопытством спросил Оливье.

— Я его видел только мельком. Кажется, какой-то священник.

— Из Братства Святой Троицы?

— Вот уж не знаю. Но у меня сложилось впечатление, что наш новый пассажир не тот, за кого себя выдает, а какая-то важная персона. Судя по тому, как с ним разговаривали герцог и капитан.

Но это не моего ума дело. Вроде бы ученый или медик. Когда этот путешественник, представившийся как 'отец Сильван' , знакомился с экипажем, я сам разговаривал с капитаном.

— С Вентадорном?

— С испанцем, с того корабля. Я отдал ему наши бумаги и объяснил, что к чему… Пассажиром занялся герцог, а тут подошел де Сабле и поведал, что ты изнываешь от скуки и хочешь меня видеть. У меня как раз выдалась свободная минутка, и вот я здесь.

— И вот ты здесь. Так какого же черта ты злишься?

— Я не злюсь. Но ты и так из-за своих неумеренных возлияний вышел из строя на несколько дней. А нам пригодилась бы твоя помощь.

— Переводить ваши бумаги?

— Наши бумаги! Это очень важные документы. Раньше мы не отдавали отчета, насколько все серьезно. И вот что меня беспокоит, Оливье… Если ты и на суше будешь продолжать вести такой образ жизни…

Оливье икнул. Рауль выразительно посмотрел на него и покачал головой.

— Да не буду я! — заверил Оливье.

— Дай мне договорить. Не перебивай, пожалуйста. Ты начальник охраны герцога. Это большая ответственность. Если, не дай Бог, по твоей вине с Бофором что-нибудь случится, ты мне больше не друг.

Понял?

— Я и так тебе не друг, — хрипло сказал Оливье.

— Я пытаюсь объяснить, а ты обижаешься. Ты не можешь быть выше каких-то мелочных обид? Мы не первый год знаем друг друга, и я считаю, что на тебя можно положиться, тебе можно доверять. Как и славного малого де Сабле, меня встревожило твое внезапное алкагольное отравление. Извини, если я как-то не так выразился, но как прикажешь понимать твои слова?

— Дай р-р-рому, Р-р-рауль! — попросил Оливье.

Рауль тихо выругался и вернул де Невилю бутылку. Оливье сделал жадный глоток. Рауль снова завладел 'двойной контрабандой' .

— Я отвечу на твой вопрос. Я пью, чтобы не думать, какая я сволочь. Я хотел быть твоим другом, Рауль. Ты отличный парень. Тебя все очень уважают. Ты…

— Я тупой! Я не понимаю, к чему ты клонишь?

— Это все из-за меня! Если бы не я, ты сидел бы у себя дома, и не ввязался в этот долбаный Девятый Крестовый Поход! Как говорил там Франсуа Вийон? 'Нет, лучше побалдеть, ребята, дома' . Вот потому-то я и пью. И все, что ты говоришь об опасной ситуации в Алжире и о документах Отцов Святой Троицы камнем ложится на мою грешную душу! Сволочь я! Сволочь самая распоследняя!

— Да ты глупец, мой бедный Оливье! При чем тут ты? Успокойся, и не вздумай проливать слезы, подобно милашке Вандому. Пьяные слезы.

— Вандом плачет не по пьянке.

— Вандом вообще не пьет. И правильно делает. Что же до моего решения увязаться с герцогом в — как я тогда трепался — Джо — Джу-

Джижелли, думка эта посетила меня на несколько минут раньше, чем ты попался мне на глаза. А когда я узнал, какая милая компашка собирается штурмовать Джо — Джу — Джиджелли, то решил, что без меня вы уж точно не обойдетесь. И теперь эта милая компашка превратилась в Пиратское Братство. Я вообще этого не хотел! Я подыхал от тоски. Но вы сами свалились мне на голову.

А вообще-то — спасибо за то, что вы есть. И есть наше Братство.

— Братство Пиратов Короля-Солнца, — сказал Оливье.

— Да, — повторил Рауль, — Братство Пиратов Короля-Солнца, и о нас — чтобы мне пропасть! — в скором времени услышит все Средиземноморье! И пусть меня повесят, но, выражаясь на пиратском жаргоне, мы надерем задницы работорговцам-реисам. долбаным наследникам Хайр-эд-Дина!

— И Драгут-Реиса, — добавил Оливье, — Надерем, ясное дело! Твоя правда, командир! По такому случаю — давай!

— Что ж, — проворчал Рауль, — Дела закончены, буду твоей нянькой, лучше сказать, сиделкой.

— Сиди, сиди, 'сиделка' ! Из тебя сиделка, как из меня…

Но Оливье находчивость изменила, он так ничего и не придумал.

— Деградация, — насмешливо сказал Рауль.

Де Невиль не уловил насмешку и осторожно потянулся к бутылке.

— Полная деградация, — все так же насмешливо сказал Рауль, даже несколько язвительно, — Дай бутылку.

— Ты?

— Да, я! Все… тебе меньше достанется.

— Да ты деградируешь, дружище!

— Деградирую! Черт возьми! Закуска есть?

— Увы, — вздохнул Оливье, — Я слопал все угощенье. Впрочем, на закуску остроумная максима одного нашего знаменитого современника: если не всегда можно есть, то пить всегда можно!

— Дурацкая максима, — заметил Рауль, — Крепкие напитки надо пить залпом и сразу закусывать — это сказал гасконец.

Оливье расхохотался.

— Но наш уважаемый гасконец и предал гласности цитируемую мной максиму, дружище! А ты говоришь, дурацкая… Бьюсь об заклад, ты откажешься от своих слов, когда узнаешь автора афоризма!

— Д'Артаньян? Применительно к нему — не такая уж и дурацкая.

В юности гасконец был очень беден.

— Холодно, господин де Бражелон! Мимо! Автор афоризма — Атос!

Ну, как, 'дурацкий' афоризм?

— Сдаюсь. Беру свои слова назад. Просто как-то не верится — неужели у мушкетеров были дни, когда им есть было нечего?

— И у нас будут — когда провиант подъедим, а выпивка останется.

А закусывать будем… песнями, стихами, афоризмами.

— Духовной пищей, — сказал Рауль.

— А что? Гасконец частенько нас угощал своими хохмами и афоризмами Атоса. Разве ты не замечал, что твой отец иногда изрекает потрясающие афоризмы?

— Конечно, замечал. Но у него есть афоризмы и повеселее.

— Так поведай!

— Не припоминается. Вспомню, поведаю. Если не всегда можно есть, то пить всегда можно… Да… Печально.

— Почему — печально?

— Эти слова могут быть девизом отчаявшихся голодных бедняков.

– 'Отчаявшиеся голодные бедняки' стали успешными респектабельными господами, и их столы ломятся от закусок и изысканных вин. Фортуна! — заявил Оливье.

— Закономерность, — сказал Рауль.

— Ты не веришь в счастливую случайность? — спросил Оливье.

— Я верю в объективную закономерность. Победа зависит и от расчета и от случая.

— За нашу Победу и за нашу Фортуну! — провозгласил Оливье, снова завладев заветной бутылкой.

— Тебе лишь бы напиться.

— Не ворчи, Рауль, меня вновь посещает моя… 'бухая' Муза!

А все-таки жаль… что вина… на донышке. Но есть еще выпивка на нашем суденышке.

— Бездонная бочка, — сказал Рауль.

— Неиссякаемый источник, — сказал Оливье.

— Источник иссяк, — заметил Рауль.

— Пересох родник, и Муза улетела, — Оливье выбросил в окно пустую бутылку, — Быстро мы ее приговорили.

— А все-таки это свинство, — вздохнул Рауль, — Ведь де Сабле принес тебе ром из Эн-Зэ.

— Ну и что? Мы же пили ром после шторма.

— Помнишь, что тогда сказал капитан? Ром — для раненых.

— Все обитатели посудины в добром здравии. Даже я, — сказал Оливье, почесав живот.

— Для будущих раненых, — вздохнул Рауль.

— Лучше мы выпьем немножко рома, пока его не растащило начальство, бофоровские генералы!

— Не растащат. У Вентадорна — не растащат.

— Так стоит ли сокрушаться из-за одной бутылки?

— Оливье, — спросил Рауль, — Тогда, в монастыре… тебе было очень больно?

— Я забыл, — ответил Оливье, — Я, правда, забыл. Предвосхищаю твой вопрос — зачем я выхвалялся перед помощником капитана? А я и сам не знаю — бес попутал. Не все же такие честные как ты и говорят только правду. Я и приврать могу для красного словца. Кстати, это правда, что ты всегда говоришь только правду — или очередной миф?

— Стараюсь… По возможности.

— А если ты не можешь сказать правду?

— Тогда… отмалчиваюсь или ухожу от ответа. А почему ты спросил?

— Да так, — вздохнул Оливье, — а насчет рома, не волнуйся. Хватит и на нашу долю. В случае чего… без обезболивающего не останемся.

— Утешил, — фыркнул Рауль, — Я не о себе беспокоюсь.

Успокойся, Бражелон! — тупо? Мое рондо!

— Тупо, — сказал Рауль, — Тоже мне, легионер!

Не надейся, Бражелон,

Не вернется 'легион' - моя редакция.

— Послал мне Бог сиделку, — вздохнул Оливье, — Сам же говорил — думай о хорошем!

— Думай о хорошем, но готовься к худшему. Ко всему. Тебе объяснить, к чему мы должны быть готовы?

— Не объясняй, и так все ясно. Объясни лучше этим молокососам — они так и глядят тебе в рот, ожидая, какую истину поведает Пиратский Оракул.

— Неудачное сравнение — оракулы предсказывали будущее, а мы не знаем наше будущее.

— К счастью, — сказал Оливье.

— Учитывая индивидуальные особенности наших младших товарищей, чтобы предотвратить кое-какие трагические ситуации во время наших 'покатушек' , я решил всегда иметь, по примеру г-на де Вентадорна, ром в своей фляге.

— Что за особенности?

— Шарль-Анри… Помнишь, как он лизал ладошки после шторма?

— Болевой шок? Пожалуй, ты прав. Запасайся ромом, Рауль, чтобы на всех хватило.

— Приоритет — молодняку, — сказал Рауль жестко, — И у меня ты не выцыганишь ни капли 'за просто так' .

— Приоритет — тяжелым. А не рано ли мы начинаем такие разговоры? И что за 'покатушки' ?

— Сам пока не знаю. Решим на месте. Плохая из меня сиделка, извини. Попробую развлечь тебя. Смотри, что подарил нам капитан.

— Коран? — удивился Оливье, — Зачем тебе Коран?

— Кое в чем разобраться. Ну, какую суру прочитать?

Оливье пробежал глазами 'Оглавление' :

— Пески, Лицемеры, Башни, Джинны… О! Женщины! Валяй четвертую, о женщинах! А то я без прекрасного пола совсем одичал.

— С 'Женщин' и я начал знакомство с Кораном, — признался Рауль, — Открываю наугад…

— … и загадываем на будущее, читай!

— Сура 4. Женщины. Стих 83. Они говорят: 'Повиновение! ' А когда выйдут от тебя, то группа из них замышляет ночью не то, что ты говоришь, и Аллах записывает то, что они замышляют ночью.

— Я понял это так: наша группа замышляет ночные 'покатушки' , по ущельям, плато, горным тропинкам — на месте разберемся и уточним маршруты 'покатушек' . А днем будем с умильными физиономиями преданно смотреть в глаза милому герцогу.

— Прямое попадание! — кивнул Рауль, — Аллах сказал правду.

* * *

А новый пассажир 'Короны' , представившийся экипажу и путешественникам как 'отец Сильван' , войдя в капитанский салон на баке, крепко обнялся с Бофром и Ветадорном.

— Мишель, — сказал капитан, — я знал, что мы встретимся. Кто-кто, а вы не усидите на месте. Добро пожаловать, дорогой Мишель! Будьте как дома, вы здесь среди друзей.

— Мишель, — сказал Бофор, — сколько лет, сколько зим! Наконец-то вы с нами, морской бродяга! Я чертовски рад!

— И я чертовски рад, друзья мои. Франсуа. Ришар. Но здесь и сейчас вы в первый и последний раз назвали меня по имени. Для всех я отец Сильван, священник и хирург из братства св. Козьмы и скромный пассажир, согласно легенде.

— Но вашему племяннику вы откроете свое настоящее имя? — спросил капитан.

— Не здесь и не сейчас, — ответил Мишель, — Позже.

— Мишель, вы не изменились за эти годы, — сказал герцог, — Все такой же таинственный и загадочный, и все так же любите мистификации. А уж хотел пригласить Рауля и познакомить вас.

— Не надо, — сказал Мишель, — Сами познакомимся. А кстати — ваше мнение о моем племяннике?

— Самое лучшее! — сказал капитан.

— Шальной, но очень милый, — сказал Бофор, — За это время я полюбил его всем сердцем.

— Рад слышать, — улыбнулся Мишель, — А шальной… и я был шальным в его годы.

— Я тоже, — сказал герцог.

— И я, — сказал капитан.

Они расхохотались.

— Но довольно лирики, — сказал Мишель, расстилая на столе карту побережья, — Взгляните сюда, господа. Ручаюсь, такой картой не располагает король Франции.

Бофор и капитан переглянулись. Ришар де Вентадорн положил рядом карту, привезенную Шевреттой.

— Сравните обе карты, — сказал капитан.

— Один в один, — удивился Мишель, — Я полагал, что контрразведка Мальтийского Ордена превосходит агентуру Людовика Четырнадцатого.

— Не от агентов Людовика Четырнадцатого мы получили эту карту. Взгляните, у нас еще и план цитадели!

— Хотел вас удивить, да сюрприз не получился. Откуда это у вас?

Бофор рассказал о том, как документы попали в их руки.

— Тогда я не удивляюсь, — сказал Мишель, — 'Рогановскую барышню' я знаю с юных лет. Но с этой минуты называйте меня, пожалуйста, отец Сильван.

— Не слишком ли вы засекречены, дорогой… 'отец Сильван' ? — вздохнул Бофор.

— Человека по имени Мишель не существует. Есть плита в соборе Сен-Жан в Ла Валетте с моим именем. И есть легенда.

— Вы сами — легенда Средиземноморья, — заметил капитан.

— Да полно вам, — усмехнулся Мишель, — Я вполне реален.

— Еще один вопрос, святой отец, и перейдем к самому главному — установив тождество этих двух карт, мы можем обсудить организацию высадки, и здесь нам очень пригодится ваш богатый боевой опыт, — сказал Бофор.

— Я слушаю, монсеньор, — ответил отец Сильван.

— Но мой вопрос не к святому отцу, — сказал герцог, — Мой вопрос к моему старому другу, чье имя я до поры до времени буду произносить только в мыслях — это вы вернули своему кузену Ато…

— Тс! — сказал отец Сильван, — Имен не называйте. Привыкайте к моей легенде, монсеньор адмирал.

— Знаменитое кольцо с сапфиром, которое гасконец получил в подарок от первой жены вашего кузена, а они впоследствии загнали его ростовщику, чтобы снарядиться в Ла Рошель?

— Да, я, — сказал скромный пассажир, — Я снял кольцо с пальца убитого мною в абордажном бою турецкого военачальника и вернул его владельцу. Кузену.

— Вы обратили внимание на восхитительное кольцо на руке… нашей гостьи?

— Сапфир в оправе из алмазов? — спросил граф де Вентадорн, — Я обратил внимание на него сразу, целуя ручки прелестной графине.

И что это — чудо? Счастливый случай? Воля Провидения?

— Не могу знать, — скромный пассажир отделался солдатским ответом.

— А вы верите в Провидение, святой отец? — спросил капитан.

— Хочу верить, — ответил святой отец, — Но я верю в то, что человечество, вопреки всем войнам и несправедливостям, творящимся в этом далеком от совершенства мире, хоть и медленно, но движется к гармонии и Всеобщему Миру. И мы попытаемся немного помочь страдающему человечеству. А вы, монсеньор, позовите на бак ваших музыкантов, скрипачей, флейтистов — кто там у вас — велите организовать фейерверк с танцами, пусть ваши мальчишки повеселятся напоследок. У меня сложилось впечатление, что они как-то скисли. Ракеты для фейерверка — в моем ящике. Свои, 'коронные' , поберегите на будущее.

— Вам не помешает музыка и фейерверк? — спросил капитан.

— Вот еще! Я ко всему привык.

Капитан отдал необходимые распоряжения своему помощнику.

— Такого сюрприза, ручаюсь, наш молодняк не ожидал! — усмехнулся Бофор.

— Эге! Все мои сюрпризы еще впереди. А пока молодежь гуляет, разработаем план высадки во всех деталях.

— Ваши варианты? — спросил герцог де Бофор.

— Мой вариант,… — сказал капитан… и с бака донеслись звуки веселой музыки.

— А что, если,… — предложил Мишель, и небо над флагманом расцвело огнями фейерверка.

— И еще,… — добавил адмирал, а пассажиры и экипаж дружно закричали: 'Ура-а-а! ', когда пушки флагмана 'Корона' снова выпалили в ночное небо над Средиземным морем, и в нем отразились цветные огни, погасшие мгновение спустя, до нового залпа, а звезды продолжали сиять.